При всей живучести Ельцина, при всем его суперменстве обыкновенная старость неуклонно подступает.
В русском народном ее образе и подобии человек мужского пола должен на завалинке сидеть, внукам дудки делать, свистки и остерегать молодых от грехов. Готовиться исподволь к переходу в вечность. Сановники — не исключение. Немало русских царей тоже в старости отходили от властной суеты.
Ельцин из тех, кто и в гробу ногой дрыгнет. Большевистская старость его предполагает яростное безбожие и пребывание в страстях до последнего дыхания. Ему так нравится. И если бы его старость была его личным делом, никто бы не посмел упрекнуть его. Но так как каждый его зубовный скрежет терзает наши души, мучает нас, унижает и убивает, то мы шлем проклятия такой старости. Тоже впадаем в грех непочтения, тоже срываемся в мстительность, и давно уже не гоним прочь мысль: "Когда же черт возьмет тебя?"
Только по природной доброте нашей мы не проявляем в себе это чувство усталости от Ельцина, а наоборот — стараемся в будничной борьбе за выживание не расходовать остатки энергии на проклятия. Но изжитость его сознает всякий. Даже тот, кто его когда-то любил, или по крайней мере голосовал за него.
Быть проклятому в глубокой старости, еще будучи на земле, и знать об этом — незавидная, страшная участь для человека. Да хоть если и один лишь кто-нибудь желает кому-нибудь погибели, разве это не ужасно? А тут стоном стонет Россия от края и до края — изыди!
А он Бордюжу увольняет, чего-то бурчит под нос.
Тяжело смотреть на него, как на ветхого бомжа, подъедающего корки, брошенные уткам на берегу Яузы. Таким же беспросветным одиночеством веет с экрана, хотя антураж кремлевский.
Об инвалидной, интернатской бесприютности напоминает и эта рука его трехпалая. Хотя он ее словно специально заострил в юности для руководящей работы, два пальца в жертву отдал, как отдают душу дьяволу, чтобы помог влезть на русский трон. Он по-прежнему прячет ее, охватывает пальцами другой, целой руки. Кокетничает...
Или вдруг неожиданно, истерично взрывается, беря на себя вину за взрыв во Владикавказе. Днем его мучают руководящие инстинкты, а ночью — откровения Скуратова между лицами непримиримой оппозиции. Да, теперь он мучается.
Александр СИНЦОВ