Деятели отечественного сontemporary art'a любят панибратски назвать область своей материальной заинтересованности словечком "совриск", как бы подчеркивая этим личную преемственность и акторам русского авангарда, и комиссарам, затянутым в черную кожу перверсий bdsm, и сексуально раскрепощенным пролеткультовкам, вынужденным прибегать к сокращениям чуждого и слишком сложного для них русского языка в повседневном "колхозном" общении бытового свального греха.
Однако лингвистическая нечувствительность нынешних "комиссаров современного искусства" играет с ними те еще шутки. Например: термин "совриск" вполне комфортно допускает содержание в себе понятий "совесть" и "риск".
Так вот: ни совести, ни риска нынешнее жюри национальной премии в области современного искусства не продемонстрировало! Премия Кандинского за этот год не ознаменовалась скандалом, но зато и не обрела статус эстетически значимого события
Что скрывать? — интрига в "ПК-2009" была. И весьма нешуточная. Прошлогоднее вручении Премии Алексею Беляеву-Гинтовту, как все мы помним, вызвало протяжный вой биомассы дегтярно-осмоловского разлива и смрадный выхлоп арт-зомби Андрея Ерофеева, которого даже деградировавшая до уровня теплотрассы Третьяковка не смогла с некоторых пор держать из гигиенических соображений.
Была надежда, что в этом году мы сможем стать свидетелями того, как жюри Премии прислушается к тайным эманациям сложносокращенного слова "совриск". Повод для этого был: проект арт-группы Tanatos Banionis "Божественный ветер", посвященный не столько "воспеванию подвига камикадзе" в узком смысле, сколько утверждению традиционных сверхличных ценностей интернационального воинского мужского братства, нес в себе такой заряд положительной энергии, что он мог смести всё заботливо выстраиваемое здание современного искусства Эрефии.
Напомним вкратце, в чем была суть мультимедийной инсталляции "Камикадзе" (а именно так по-японски звучит русское "Божественный ветер"). Пятерых девушек в течение двух месяцев татуировали пять мастеров, избрав темой картинок японский воинский дух конца Второй мировой войны, помноженный на средневековый аристократический обычай самурайского презрения к смерти.
Но не только девушки и их изображения стали экспонатами скандальной выставки "Танатосов". Экспозиционное пространство органично включило в себя фильм, повествующий о процессе работы над моделями и побудительных причинах данного радикально-милитаристского высказывания, усиленного анимационным шедевром, поэтически осмысляющим превращение всадника-самурая в летчика-камикадзе. Авторы проекта заставили умирать сюжет "муви" в "печати" на коже добровольных "смертниц ради правого дела", а их прощание с прошлой жизнью иллюстрировалось разбитыми чашечками для сакэ и каллиграфическими "валентинками" богине Аматэрасу.
Увы! Ультраправое заявление Tanatos Banionis осталось чуждым женственному уху "кружков" жюри. Сыграла ли тут роль обычная трусость и нежелание вновь "подставиться" перед либеральной общественностью, или было что-то более глубокое? Присущее, так сказать, имманентно процессу формирования высказываний в "современном искусстве"?
Когда прошлогодний защитник Гинтовта Александр Боровский говорит о том, что сontemporary art допускает радикализм только левого толка, он опирается на знакомство с предметом. Но он не объясняет, почему праворадикальное высказывание в принципе не легитимируется контекстом "совриска".
А дело ведь вовсе плохо: левый дискурс способен придать значение любому высказыванию, кроме мужского. Левому дискурсу чужда идея иерархичности; плебея воротит от аристократии; холуй не любит насилия, ибо хорошо понимает: сила — единственное, что может заставить принять некое человекоподобие представителя той среды, где термин "бастард" бессмыслен.
Частичкой этой среды себя чувствует каждый, кто способен вслед за Андреем Ерофеевым повторить сентенцию о равнозначной неприличности мифологического (а потому, действительно, внеморального) высказывания Беляева-Гинтовта, "воспевания подвига камикадзе", антисемитизма и педофилии. Внимательный читатель заметит, что, встраивая правую идею в ряд пороков, А. Ерофеев пользуется методом аналогии. Которая в данном случае допускает пусть и маргинальную, но уверенную законность антисемитизма и педофилии в рамках левого дискурса. Боец с религиозностью А. Ерофеев чувствует страх. Он хорошо понимает, что такое педофилия; ему приходилось бороться с антисемитами; но вот что говорят "Банионисы"? В рамках левого дискурса высказывание арт-группы бессмысленно (доказывать не стану, сошлюсь на "Археологию знания" Мишеля Фуко), но Ерофееву ясно одно: будут бить. И он прав. Хотя спина и истосковалась по палке, содержимое позвоночника сигнализирует: это больно. Допусти жюри второй раз подряд маскулинный жест в современное искусство, третьим мужским шагом среды на пути самоочищения можно было бы ожидать высылку обоих Куликов, Екатерины Дёготь, Осмоловского, Андрея Ковалёва, даже любимых мною "Синих Носов" на Колыму. Суровый северный край заждался своих певцов и художников!
Могли ли активисты "совриска" допустить это? Нет! Поэтому "Божественный ветер" не вошел ни в один шорт-лист из трёх "премиальных". И я еще раз прошу отметить не столько страх побоев, сколько абсолютную непонятность аристократического жеста для бордюрной путаны. Брутальность в терминах "поколотит" такому сознанию понятна, приятна, перед ней бы жюри склонилось. Но вот как быть с высокомерным: "Гусары денег не берут"? Только проигнорировать, сделать вид, что не услышала.
Зато хорошо было услышано льстивое арт-заявление обладателя Премии этого года Вадима Захарова. Я не собираюсь хулить художника: мне его проект "Гарнитур Святой Себастьян" понравился. Сильный ход, нетривиальный.
Поясняю: в основе меблированного интерьера Захарова лежит материальное воссоздание сакрального пространства русских икон. Ограничься художник этим, получилось бы традиционалистское, правое по сути, сильнейшее по смыслу, но абсолютно непонятное для "совриска" высказывание.
Что делает дальше Вадим Захаров? Он помещает икону в контекст русского авангарда, вонзая в тело св. Себастьяна супрематистские треугольники Лисицкого, расширяя поле формирования смыслов до общеевропейского географически и семивекового темпорально.
Никто не способен увидеть кровь и муку христианской культуры под воздействием авангарда, но ведь об этом вопиет "Гарнитур"!
Зато жюри оказалось способным увидеть специально для него наваленную Захаровым на пол овсянку в проекции не иначе как кипящего котла мультикультурализма. Высказывание потеряло силу, зато автор стал лауреатом Премии Кандинского!
Овсянка рядом с муками — разве это не равнозначно? Разве это не торжество левого дискурса? Разве это не борьба женщин за свои права, права варить кашу на крови? Естественно, на чужой. Чтобы не было риска. Разве кухонный стол не Голгофа?
Вадим Захаров обманул жюри. Хочется думать, что он не обманывает себя и воспринимает "овсянку" в качестве военной хитрости на пути утверждения вечных ценностей мужского мира. Что он в слове "совриск" слышит императив: "Живи опасно!"; однако есть у совести такое свойство: её торжество утверждают лишь прямыми путями, а не бабскими "околичностями".