Пионер Тимов пошел на деревню и по дороге искупался в речке.
Купался он недалеко от досчатого мосточка, перекинутого через речку.
Вдруг увидал он, как по мосточку быстро пронеслась мохнатая черная собака вроде пуделя. А следом за нею бежала, низко опустив голову, с опущенным хвостом худая гладкошерстая рыжая собака со странным выражением глаз. Беловатая пена стекала по ее оскаленной морде.
„Бешеная“, — подумал Тимов и с перепугу с головою нырнул. Он знал, что бешеные собаки больше всего боятся воды.
Когда он высунул голову, отплевываясь и фыркая, он уже не увидал собаки, но со стороны леса донеслась какая-то бешеная грызня и какой-то лающий вой, такой страшный, что Тимов, не успевший еще отдышаться, снова нырнул и на этот раз едва не задохся.
Он очень обрадовался, когда вынырнув снова, увидал Ерша, шедшего по мосточку.
— Дядя Ерш! — крикнул он. Тот удивился.
— Ишь ты, водяной какой… А я вижу — пионерская амуниция, а пионера нету… Ну, думаю, не утоп ли кто из товарищей.
— Там бешеная собака…
— Где, где?
— А вон там…
С жалобным визгом неслась по полю черная собака. Одна ее нога болталась, как плеть, на шее краснела рана.
— Да это Жук. Наша собака. Она не бешеная.
— Другая бешеная.
Тимов вылез из воды, отряхнулся, оделся и показал на опушку.
Там на скошенной траве желтел какой-то предмет.
— Дохлый пес это! — сказал Ерш.
Они оба подошли.
Собака, которую только что видел Тимов, валялась с перекушенным горлом и почти разорванная пополам.
— Кто ж это ее так разделал? — сказал Ерш. — Много собак, что ли, было.
— Да нет один только Жук.
— Жук бы так не расправился… Только не трожь ее, как бы зараза не пристала. А где Жук? Жук! Жук!
В ответ издалека послышался жалобный визг.
— Сейчас надо за заступом бежать, да зарыть эту, а то как бы ребята не стали ее тормошить… Заразятся.
Тимов пошел с Ершом.
Жук следовал за ними на почтительном расстоянии.
Взяв заступ, Ерш о чем-то призадумался, потом поманил Жука.
— Ведь вот какая неприятность, — пробормотал он сам с собою, потом посвистел: — Жук, Жук ф-ф-ю!
Жук подбежал на трех ногах с изуродованной шеей.
Ерш вдруг взмахнул заступом и одним ударом раскроил Жуку голову.
— Ерш, что ты!
— Нельзя иначе, — взволнованно ответил Ерш, — сбесилась бы, людей бы перекусала… Жалко, а нельзя иначе… Ну, идем, что ли.
Они пошли туда, где лежала дохлая собака.
— Где ж она?
— А вон там… Да это не то место… и нешто это пес?
Они подошли в недоумении.
Шагах в десяти от этого места, где прежде лежала собака, за деревьями валялись начисто обглоданные собачьи кости. Кое-где к ним еще пристали куски рыжей шерсти.
— Это что ж такое? — изумился Ерш. — Что-то… того… Я в толк не возьму.
— Собаки сожрали.
— Бешеную-то. Они, паря, бешеную собаку за версту чуют.
— Волк.
— Волков у нас нет.
Затем он все-таки вырыл яму и закопал кости.
В этот вечер Ерш и другие два крестьянина вечерком пришли в лагерь. Они долго толковали о странном происшествии.
Все старались дать свое объяснение, но ни одно объяснение не удовлетворяло.
Пионерка Катя Мотова высказала предположение, что собаку съели мухи.
Конечно, над нею посмеялись.
— Ты, Мотова, еще в профессора не годишься.
Крестьяне ушли поздно.
Ночью, когда уже лагерь затих и половина пионеров спала крепким сном, где-то далеко, далеко начался странный воющий хохот. Он вдруг сделался очень громким, а потом затих, перейдя в какой-то жалобный стон.
— Слышали?
— Слышали.
Сердца у всех усиленно забились.
Но потом, как ни слушали — ничего не слыхали, кроме далекого лая собак на деревне, да еще гармошки, упрямо выводившей за рекою одну и ту же песню: „Эх ты береза, ты моя береза“.