1

Ингрид приподняла бокал и с улыбкой посмотрела на Ганса Клоса. Это была улыбка избалованной женщины, убежденной, что, заигрывая с партнером, она ничем не рискует, и уверенной, что он не уйдет от нее.

— Ты сердишься, Ганс? — спросила она.

Клос подумал о том, что Ингрид чертовски хороша и обаятельна и это мешает ему. Если бы у нее не было таких больших голубых глаз!..

— На тебя невозможно сердиться, — ответил Клос. — Потанцуем?

— Нет. Кажется, ты хотел побыть со мной наедине.

Действительно, он этого хотел, и она обещала провести этот вечер с ним, но почему-то пригласила в «Золотой дракон» Шульца и Берту, неустанно щебетавшую и ревновавшую его к Ингрид. Когда Берта и Шульц танцевали, Ингрид не сводила с них глаз.

Клос же чувствовал на себе пристальный взгляд Берты, может быть, она тоже, как и Ингрид?.. Необходимо иметь в виду и такой вариант.

Уже вчера, получив наиболее трудное за последнее время и, может быть, даже самое неприятное задание Центра, обер-лейтенант Клос почувствовал, что снова начал очень опасную игру.

— О чем ты думаешь, Ганс? — спросила Ингрид. — Почему молчишь?

— Мечтаю о тебе, — ответил он с улыбкой.

Девушка в глубоко декольтированном платье пела на эстраде под музыку сентиментального танго. Свет был притушен. В полумраке танцующие пары на миг застывали на месте, а потом начинали плавно раскачиваться в такт музыке и снова замирали без движения.

— Мне нравится «Золотой дракон», — проговорила Ингрид. — Это лучший ресторан в Берлине.

В этом уютном заведении собирались сливки гестапо и СС. Высшие офицеры, приезжавшие в отпуск, находили здесь, в узких улочках Шарлоттенбурга, развлечение, выпивку и девушек. Им нравилась музыка, звучавшая в полумраке, их волновал чувственный, с хрипотцой, голос, доносившийся с эстрады. «Как я ненавижу их», — мелькнуло в голове Клоса, и он с трудом заставил себя улыбнуться. Посмотрел на Ингрид, на ее бокал, наполненный золотистым вином. Его мучили сомнения, но выбора у него не было.

— О чем задумался, Ганс? — повторила вопрос Ингрид и, прежде чем он ответил, тихо сказала, глядя на него большими голубыми глазами: — В последний раз я была здесь ранней весной, с Хейном. Тогда не танцевали, не слышно было музыки, вокруг царила мертвая тишина. В Германии еще не сняли траур после Сталинграда. Мы сидели, кажется, за этим же столиком, и Хейн, как и ты сейчас, — девушка нежно посмотрела на Клоса, — был обижен, что я взяла с собой Берту.

— Кто такой Хейн?

Взгляд Ингрид сделался печальным.

— На следующий день я вернулась в Стокгольм, — продолжала она, — и больше никогда его не видела. Он погиб спустя два месяца после нашей встречи.

Музыка умолкла. Берта и капитан Шульц, самый элегантный офицер абвера, как считали его друзья, возвратились к столику. Берта прижалась к Ингрид.

— Если бы ты видела, как танцует Отто! — защебетала она. — Он просто великолепен… Ты еще не выпила свое вино? Чем вы занимались?

Клос не слушал ее болтовни. Он думал о бокале Ингрид и о том, что напрасно колебался и не проявил решительности. Возможность была упущена.

— Не грусти, забудь о нем, — долетел до Клоса голос Берты. — Ты молода и красива, весь мир у твоих ног. Разве ты не видишь, как на тебя смотрят мужчины?.. Я слышала, как офицеры за столиками говорили о тебе. «Эта очаровательная девушка, — сказал солидный полковник, — шведская певица Ингрид Келд». А там, за третьим столиком…

— Меня это не интересует, — прервала ее Ингрид. Шульц уже второй раз пытался рассказать какой-то анекдот. Ингрид встала и пригласила Клоса на танец.

— Ты, Ганс, сентиментальный и робкий мужчина, — с иронией проговорила она. А когда он прижал ее к себе, добавила: — Однако сильный и дерзкий. А ведь познакомились мы только вчера.

— У меня не так много времени, — шепнул он и на этот раз не солгал.

— И ты надеешься добиться успеха? — с загадочной улыбкой спросила Ингрид, а он подумал, что эта девушка, о которой получено сообщение из Центра, нравится ему все больше. Лицо ее было так близко, что Клос мог заглянуть ей в глаза, но он, с усилием поборов себя, отвел взгляд. Девушку, которая ему так нравилась, он должен был убрать. Времени для этого у него оставалось очень мало, самое большее — двадцать часов.

— Выезжаю завтра ночью, — сказала она, — а точнее, рано утром. Может быть, встретимся в Стокгольме?

— Если только после победы.

— Ты веришь в победу?

— Я — немецкий офицер.

— А я, — рассмеялась Ингрид, — шведская подданная и могу не верить… Ты сердишься? — снова спросила она.

Если бы он не знал ее вины, то мог бы подумать, что в Центре допустили ошибку. Однако сомнений не было. Эта женщина предательница и приговорена к смерти, а в Берлине не было никого, кроме Клоса, кто мог бы исполнить приговор.

Приказ Центра он получил рано утром через старого Арнольда, единственного связного Клоса и его верного помощника. Это был человек абсолютно надежный, отважный, с огромным опытом, но уже немолодой и с подорванным здоровьем. Он собирался на заслуженный отдых, но никто не знал так хорошо Берлин, как он, и заменить его было некем.

Информация Центра была скупой, исчерпывающей. Арнольд дополнил ее сообщением доверенного человека, работающего на железной дороге, члена Компартии Германии.

Итак, Ингрид Келд, шведская певица, полтора года работала на польскую разведку. Завербовал ее один из сотрудников Центра, часто ездивший из Берлина в Стокгольм. Он познакомился с очаровательной шведкой в Париже. Она оказывала польской разведке большие услуги — доставляла важную информацию из Берлина в Стокгольм. Связные из Варшавы встречались с ней, когда она приезжала на гастроли в Берлин, а это бывало часто. Ингрид имела поклонников даже среди высших офицеров из главного управления имперской безопасности. Проверяли ее неоднократно, хотя она и пользовалась доверием. Однако, как было установлено позже, ее проверяли недостаточно тщательно…

Они танцевали медленное танго. Ингрид мило улыбалась, но не смотрела на Клоса, ее взгляд блуждал по залу. Разведчик подумал о том, что могло быть, если бы она знала о его намерениях… Какое счастье, что он раньше не встречался с Ингрид Келд и, следовательно, не подвергался опасности! Ни он, ни Арнольд…

— Как много здесь молодых мужчин, — проговорила она. — И сколько из них…

— Война, — коротко ответил Клос. Ему стоило больших усилий не поддаваться очарованию этой обаятельной девушки. Но он помнил приказ Центра и сообщение железнодорожника.

А было это так: три дня назад связной из Варшавы прибыл вечером на Остбанхоф. На перроне его должна была ожидать Ингрид Келд. Были условлены, как всегда, опознавательные признаки: связной должен держать в правой руке «Берлинер цайтунг» и, выходя из вагона, прикурить сигарету от зажигалки. Ингрид же должна держать «Берлинер цайтунг» и три красные гвоздики.

Клос точно представил себе эту сцену, он как бы видел ее и сейчас, когда смотрел в лицо Ингрид.

…Связной вышел из вагона одним из последних. Внимательно осмотрелся, но ничего подозрительного не заметил. Слишком поздно почувствовал опасность… Увидев Ингрид Келд, державшую в руках газету и красные гвоздики, связной направился к ней. И в этот момент заметил ее едва уловимый жест, может быть, движение руки или наклон головы. В двух шагах позади нее стоял человек в кожаном пальто. А через несколько секунд связной увидел мужчину в такой же кожанке, стоявшего около лестницы, ведущей в зал ожидания вокзала. На лестнице маячили еще три субъекта в штатском. Связной понял: засада.

Ингрид все еще улыбалась. Разведчик соскочил вниз, на железнодорожное полотно. В этот момент прохрипел репродуктор: скорый Берлин-Прага… Связной перебежал полотно перед подходившим поездом, он еще имел шанс спастись, если другой перрон не был блокирован. Однако немцы все рассчитали точно. Положение было безвыходным. Двое, в черных плащах и серых шляпах, уже ожидали его. Разведчик увидел безлюдный перрон, гестаповцев с автоматами и вмиг выхватил пистолет.

Клос точно представлял себе, что думал в тот момент связной, открывший огонь из пистолета: думал, сколько в обойме патронов, чтобы последний оставить для себя, если не будет другого выхода. Он не имел шансов на спасение. Два гестаповца выбежали на перрон, третий приближался с автоматом. Связной, беспрерывно стреляя, выпустил почти всю обойму и приставил дуло пистолета к виску. В этот момент его сразила автоматная очередь.

Железнодорожник рассказал еще, что Ингрид и гестаповец, руководивший операцией, подошли к убитому разведчику. Гестаповец кричал на своих людей, он приказал обыскать карманы мертвого, а обаятельная шведка, не дрогнув, бросила красные гвоздики на труп. Этот жест показался Клосу особенно жестоким.

Не было никакого сомнения: предала Ингрид Келд. Ее принудили к этому? Шантажировали? Клос не очень в это верил. Могла же она и не приезжать в Берлин. Келд была шведской подданной, и в своей стране ей ничто не грозило. Видимо, она сотрудничала с гестапо добровольно. И это длилось уже не один месяц. Установлено также, что прежняя связная, которая встречалась с Ингрид во время последнего приезда в Берлин, была арестована гестапо сразу же по возвращении обаятельной шведки в Стокгольм. До сих пор не выяснены все обстоятельства ее провала, предполагалось, что это была случайность. Теперь же все стало ясным…

Двадцать часов… Если Клос за это время не успеет выполнить приказ Центра, то может погибнуть очередной связной. В радиограмме Центра, которую принял Арнольд, говорилось, что связная, следовавшая из Парижа в Варшаву, должна встретиться в два часа с Ингрид Келд на берлинском вокзале. А в четыре тридцать шведская певица собиралась выехать поездом в Стокгольм. За два часа до отъезда из Берлина она намеревалась выдать гестапо еще одну жертву. Центр уже не мог предупредить находившуюся в пути связную, и теперь ее жизнь целиком зависела от решительных действий Клоса. Если не ликвидировать предательницу… Нет, приговор должен быть приведен в исполнение!

— Почему ты молчал, Ганс? — спросила Ингрид, когда они возвращались к столику.

— Старался прилежно танцевать, — ответил Клос. Бокал Ингрид, наполненный вином, по-прежнему стоял на месте. Клос опустил руку в карман и нащупал крошечную таблетку, полученную от Арнольда. В ней содержался яд, действующий через три-четыре часа. Будет ли гестапо проводить следствие? Видимо, да. С этим нельзя было не считаться, хотя присутствие этого яда в организме трудно установить даже при вскрытии. У Келд много поклонников и соперниц в театре, и, скорее всего, там будут искать виновного, если только установят, что это убийство.

Случай для использования яда подвернулся неожиданно. Незнакомый обер-лейтенант, по-армейски прищелкнув каблуками, пригласил Ингрид на танец, а Шульц, боясь, что Клос может его опередить, потащил к эстраде Берту. Клос остался за столиком один. Он был уверен, что за ним никто не наблюдает. Бросил яд в бокал шведки. Вино не изменило цвета. Закурил сигарету и закрыл глаза. Задание выполнено. Действует ли этот яд безболезненно?

Оркестр опять заиграл танго. Декольтированная девушка на эстраде снова запела.

— Мечтаешь об Ингрид? — услышал Клос голос Шульца. Капитан вернулся к столику один, сообщил, что дамы покинули их на несколько минут и это подходящий случай, чтобы выпить без них. Он подозвал кельнера, который небольшими быстрыми глазами сверлил Клоса.

— Принеси что-нибудь покрепче, и побыстрее.

Клосу вдруг показалось, что кельнер о чем-то догадывается, и он посмотрел на него испытующим взглядом. Шульц рассмеялся.

— У тебя, Ганс, мало времени, — сказал он. — Начал ты только вчера, а чтобы покорить Ингрид, требуется долгая артиллерийская подготовка. После смерти Хейна еще никому завоевать ее симпатии не удавалось.

— Кто такой Хейн? — Клос задал капитану вопрос, на который не получил ответа от Ингрид.

— Тебе действительно ничего не известно? — Шульц знал все. — Хейн, — протянул он. — Хейн Кейтл — настоящая любовь нашей певицы. Достойный парень, перед войной учился в консерватории. Погиб два месяца назад в Польше. Я всегда говорил, что Варшава — это дьявольски опасный город… Он служил офицером у генерала фон Болдта. Старик его любил за послушание и исполнительность… Видел того молодчика, который пригласил Ингрид на танец? Это Столп, адьютант генерала Болдта и приятель Хейна. Они вместе воевали в Польше.

Музыка умолкла, и в это время послышалось пение. За соседним столиком офицеры пели охрипшими голосами.

— Она до сих пор верна Хейну, — прошептал Шульц. — Прославишься на весь Берлин, если тебе повезет. Живет она в его бывшей квартире, на Альбертштрассе. И хранит его вещи как память о нем… — Шульц загадочно улыбнулся. — Мало шансов у тебя, Ганс. Если только очень постараешься… Могу тебе еще по секрету сказать, что твое пребывание в Берлине близится к концу… Откуда знаю? Поверь, сам видел приказ на письменном столе генерала. Старик считает, что на фронте пользы от тебя больше, чем в Берлине. К тому же ты сам говорил, что не любишь этот город.

Клос молчал. В Берлине он находится два месяца, был направлен в III отдел референтуры «Восток». Отдел занимается личными делами офицеров абвера, находящихся на Восточном фронте. Клос считал, что ему оказано большое доверие, хотя возможностей для добывания ценной информации здесь было значительно меньше, чем он предполагал. Через Арнольда ему удалось передать в Центр списки офицеров абвера и их характеристики. Удалось также раздобыть данные о немецкой разведывательной сети в северной части Польши — это было все, что он мог сделать.

В управлении абвера существовало скрупулезное распределение служебных обязанностей. Аппарат адмирала Канариса работал в атмосфере строжайшей секретности, осуществляя всесторонний контроль за деятельностью каждого сотрудника. Малейшая неосторожность, любое лишнее слово возбуждали подозрение. Сложные интриги, борьба и конфликты с людьми Шелленберга и Кальтенбруннера особенно интересовали ближайшее окружение Канариса. Клос неоднократно докладывал Центру о внутренних распрях в немецкой разведке, о кровавой мести и ненависти, которыми жили агенты Канариса и Кальтенбруннера, боровшиеся за власть, за приближение к руководству, за раздел добычи. Он понимал важность этой информации, однако считал более полезным быть на фронте, в штабах боевых частей, там, где решается исход военных операций. Клосу не хватало контактов с боевыми друзьями. Ему тяжело было постоянно видеть вокруг себя тех, кого он ненавидел. Только во время коротких и редких встреч с Арнольдом он на минуту мог снять с себя маску и стать самим собой…

— Ты меня не слушаешь, — проговорил капитан. Шульц работал в управлении абвера с начала войны и играл на последнюю роль в интригах Канариса. Они подружились с Клосом, если это можно было назвать дружбой, однако элегантный капитан никогда, даже в пьяном виде, не выдавал своих секретов.

— Слушаю, слушаю, — ответил Клос, и в эту минуту возвратились Ингрид и Берта.

Ингрид, возбужденная, едва присев за столик, потянулась к бокалу, Берта снова защебетала, Шульц прыснул со смеху. Клос не мог понять, в чем дело. Он не спускал взгляда с бокала Ингрид. Она осторожно приподняла его, на миг задержала руку, а потом медленно поднесла бокал к губам. Клос тоже поднял свой бокал.

— За победу, — произнес он внезапно охрипшим голосом.

— За победу, — повторил Шульц, — и за здоровье наших дам.

Неожиданно Ингрид поставила бокал на стол.

— Выпей, — упрашивала ее Берта. — Тебе будет лучше, сразу обо всем забудешь. Помнишь, как мы тогда напились?

— Перестань! — раздраженно произнесла Ингрид. «Через минуту успокоится, — подумал Клос, — выпьет — и конец». Он хотел, чтобы это произошло как можно быстрее. Чувствовал, что его покидает уверенность, — он никогда не имел дела с ядом. И если не будет другого выхода, то придется застрелить эту певицу.

Снова послышалась музыка, и Ингрид решительно потянулась за бокалом. В эту минуту звуки фокстрота заглушил вой сирены — воздушная тревога. Музыка умолкла, в зале появился распорядитель в смокинге:

— Прошу всех в бомбоубежище!

Пары с танцевальной площадки уже теснились у выхода. Послышался глухой гул, потом грохот и беспорядочная стрельба. Зенитная артиллерия вела огонь короткими очередями. Посетители ресторана сорвались с мест. На столике остался полный бокал Ингрид. Клос, поднимаясь, нечаянно толкнул столик. Янтарное вино пролилось и потекло на пол.

 

2

Темные улицы были безлюдны. Клос свернул на Альбертштрассе, закурил сигарету и посмотрел на часы. Стрелка приближалась к одиннадцати. Спустя полчаса после бомбежки они вместе с Шульцем и Бертой проводили Ингрид домой. Клос надеялся, что певица пригласит его к себе. Но, несмотря на все старания Клоса, она согласилась встретиться с ним только на следующий день.

— Завтра я свободна, — проговорила Ингрид, — может быть, пойдем в кино на предпоследний сеанс?

— В кино… — разочарованно протянул Клос. Ингрид рассмеялась:

— Могу подарить тебе два часа, и только. Это все, что я в силах сделать…

Условились встретиться в половине седьмого около кинотеатра «Рома».

Ждать до утра? Нет, слишком велик риск… Клос решил привести приговор в исполнение в эту же ночь. К черту яд, который дал Арнольд! Пистолетная пуля быстрее решит задачу.

Клос подождал, пока Берта и Шульц скроются за углом дома на Кюрфюрстендамм, затем вернулся на Альбертштрассе, к дому Ингрид. Он был уверен, что подозрение не падет на него. Гестапо наверняка решит, что это дело рук вражеской разведки. Однако нельзя недооценивать противника. Старый Арнольд, который хорошо знал Берлин и имел огромный опыт, при их последней встрече сказал ему:

— Кажется, за мной следят. Мы должны сменить место нашей явки.

Обычно они встречались у Арнольда, в его маленькой мансарде, в доме неподалеку от автобусной остановки. Арнольд работал в пивном баре на Бисмаркштрассе. Он запретил Клосу появляться в этом заведении, которое в основном посещали иностранные рабочие. Клос только однажды видел Арнольда на работе: престарелый человек, ковыляя, разносил кружки пива, ставил их на деревянные столы. У стойки бара стояли трое парней, у каждого на пиджаке была нашита буква «П». Они говорили по-польски, и, когда хозяин бара, заискивающе кланяясь ему, немецкому офицеру, крикнул полякам: «Вон!» — Клос почувствовал, что парни смотрят на него с тяжелой ненавистью и презрением…

— Ты слишком сентиментален, — сказал ему тогда Арнольд. Теперь же, как бы продолжая тот недавний разговор, он негромко произнес: — А я не сентиментален, я просто устал. Если гестапо нападет на наш след, то мы на грани провала.

— Надо сменить место радиопередач, — сказал Клос.

— А кто будет переносить рацию?! — взорвался Арнольд. Клос задумчиво уставился в пол:

— Нелегкое дело. Понимаю. Но это необходимо сделать. Не медли. Враг не дремлет. Ингрид Келд не церемонится с нами… Если бы она знала, кто мы… Действительно ли ей ничего не известно? Центр уверяет, что мы в полной безопасности, но как знать…

«Если встречу кого-нибудь в подъезде дома на Альбертштрассе, сумею ли выполнить задание? — подумал Клос. — Все зависит от случая и удачи». Он не любил подобные операции, но сейчас у него не было выбора. Он должен делать все в одиночку, без охраны, в чужом вражеском городе.

В подъезде никого не оказалось. Клос посмотрел на список жильцов и увидел: «Хейн Кейтл, номер 40, четвертый этаж». Лестницы были широкие, покрытые мягкой дорожкой, как в солидных домах. Пистолет с глушителем он сунул в карман плаща. Подумал: «Выстрелю в нее и сбегу по этой лестнице. Шальная мысль. Может быть, отложить выполнение приказа до завтра? Но не застрелишь же ее на улице или в кино!»

Война продолжалась для Клоса даже в доме на Альбертштрассе. Он вспомнил о тех, кого предала Ингрид, и еще крепче сжал рукоятку пистолета. Он должен привести приговор в исполнение во что бы то ни стало. Клос не провел предварительной разведки. Он не знал, живет ли Келд одна, но предполагал, что это так… Шульц уверял, что у нее никого нет. На двери все еще висела медная табличка: «Хейн Кейтл». О его гибели в Польше сообщил Шульц. А через два месяца Ингрид стала предательницей. Существует ли связь между этими двумя фактами? Даже если и нет никакой связи, то теперь это уже не имеет значения. Клос не собирался заниматься психоанализом. Он твердо был намерен покарать предательницу.

Нажал на звонок. Тихо. Долго никто не отвечал. Наконец он услышал шаги, щелкнул замок. Клос снял пистолет с предохранителя, намереваясь через секунду выхватить его из кармана. Решил стрелять, не входя в квартиру.

На пороге стояла старая женщина в халате и ночном чепце.

— Вы к кому? — спросила она с удивлением.

Клос не ожидал этого и потому молчал в замешательстве.

— Это, вероятно, ко мне, фрау Шустер, — услышал он голос Ингрид. Она еще не успела снять платья, в котором была в ресторане.

Фрау Шустер что-то пробормотала и отошла от двери, но осталась в прихожей, и Клос чувствовал на себе ее острый и недовольный взгляд.

— А, это ты, Ганс? — удивилась Ингрид. — Однако, ты смелый! — В ее голосе не слышалось гнева, мягкая улыбка и приветливый взгляд немного успокоили Клоса.

Клос проговорил быстро и невнятно:

— Я должен был увидеть тебя еще раз…

— Ты, наверное, забыл, — прервала она его решительным тоном. — Мы условились встретиться завтра, у кинотеатра. Я удивлена, Ганс, но не сержусь и прощаю тебя… — Певица кивнула ему, не подав руки, и дверь захлопнулась.

В подъезде дома стоял привратник. Он внимательно посмотрел на Клоса. Обер-лейтенант подумал, что если бы он застрелил Ингрид и началось следствие, то этот человек точно описал бы в гестапо все его приметы. Плохо подготовленная операция приводит к провалу. Это элементарное правило конспирации почти всегда оправдывается.

Выполнение задания осложнялось. Фрау Шустер, хозяйка дома или родственница Хейна Кейтла, могла знать о завтрашней встрече Клоса и Ингрид. Что же делать? Необходимо продумать такой план действий, чтобы остаться вне подозрений, однако ничего не приходило в голову… Не торопясь, Ганс шел по Альбертштрассе и незаметно оказался на широкой улице, обсаженной деревьями.

С воем проскочила мимо полицейская машина. Клос увидел перед собой большой серый дом за массивной железной решеткой. Перед входом стоял охранник в мундире СС. Клос знал этот дом. В нем размещалось главное управление берлинской полиции. Он помнил фамилии и лица многих офицеров, работающих в этом здании.

Один из них — гауптштурмфюрер Мюллер, доверенный Кальтенбруннера, холодный и жестокий человек, старый контрразведчик, с большим опытом… Видимо, он организует акции, в которых принимает участие Ингрид Келд. Непростительной ошибкой было бы недооценивать такого противника. Клос многое дал бы за то, чтобы узнать намерения гауптштурмфюрера Мюллера. В берлинском гестапо у Клоса не было своих людей. Когда-то там была Эльза, он помнил ее — молодая блондинка с веснушками на лице. Она раздавила ампулу с цианистым калием, когда люди Мюллера в ее сумочке обнаружили копии секретных документов.

Клос прошел мимо охранника и посмотрел на темные решетчатые окна. В гестапо работают до поздней ночи; гауптштурмфюрер наверняка еще сидит в кабинете.

 

3

Келд не пришла. Клос ждал ее у кинотеатра «Рома» до семи вечера. Стоял в очереди в кассу, прохаживался перед входом, куря сигарету за сигаретой.

На следующий день Ганс будет занят на совещании в главном управлении. Он не сможет даже позвонить Ингрид, чтобы проверить, дома ли она, и узнать, почему не пришла на свидание.

Что же случилось? Где сейчас эта шведка? Осталась совсем немного времени, чтобы привести приговор в исполнение, а если она под охраной гестапо, то выполнение задания Центра существенно осложняется…

«Помни, что связная из Парижа прибывает в Берлин в два часа», — несколько раз повторил ему Арнольд. Только Клос мог еще спасти эту женщину.

Ингрид не пришла. Улица перед кинотеатром опустела, закрылись двери, начался предпоследний сеанс. Клос докурил сигарету и быстро пошел в направлении Альбертштрассе. Идти было не больше пяти минут, квартира Ингрид находилась недалеко от кинотеатра.

Взбежал по лестнице, позвонил в дверь. Ему снова открыла фрау Шустер.

— Это вы?! — сказала она с удивлением. — А где Ингрид?

— Именно об этом я хотел спросить вас! — ответил Клос.

— Она вышла из дому в седьмом часу. Сказала, что идет в кинотеатр «Рома», где вы договорились встретиться.

— Она не пришла.

— Может, изменила свое намерение? — В голосе фрау Шустер послышалось удовлетворение, хотя на лице ее появилось беспокойство. — Ингрид никогда не опаздывает, — прошептала она.

— Хотел бы я знать, где она сейчас находится.

— И я хотела бы знать это! — взорвалась женщина. — я говорю вам по-хорошему! Не пришла так не пришла. Не морочьте ей голову, оставьте ее в покое!

Клос почти ничего не выяснил. Может, Ингрид пошла к Берте? Может, гауптштурмфюрер Мюллер решил, что перед очередной операцией она должна находиться под охраной гестапо в безопасности? «…Связная из Парижа прибывает в Берлин в два часа…» Что еще возможно сделать? Не идти же ему в гестапо, чтобы застрелить Келд к кабинете Мюллера?!

Ганс вышел на улицу. В подъезде снова стоял привратник и старательно чистил трубку; в этот раз он даже не посмотрел на Клоса.

— Не заметили ли вы, — спросил у него обер-лейтенант, — куда направилась фрау Келд из сороковой квартиры?

Привратник молча взял сигарету, которой угостил его Клос, и спрятал трубку в карман.

— Видел, видел, — ответил он. — Пошла в направлении Бисмаркштрассе. Но недалеко ушла, подъехал черный «мерседес», выскочили двое и пригласили фрау Келд в машину.

— Люди были в форме или в штатском?

Привратник посмотрел на Клоса с подозрением:

— Нет, господин обер-лейтенант, они были в штатском.

— Фрау Келд ждала эту машину? — Вопрос был лишним; привратник только пожал плечами и ответил, что ему больше нечего не известно.

Клос не сомневался: гестапо! Мюллер должен быть уверен, он не любит рисковать. Ингрид Келд стала для Клоса недосягаемой. Приказ Центра остался невыполненным. Однако Клос не собирался отступать: связная должна быть спасена, только необходимо продумать надежный способ.

То же самое он повторил Арнольду, когда встретился с ним на квартире. Старик нервничал: прихрамывая ходил по комнате, открывал шкафчики и рассматривал какие-то бумаги.

— Проверяю, нет ли чего подозрительного, — проговорил он. — Каждый раз вечером просматриваю свои вещи. Радиостанцию не найдут, а если что… — махнул он рукой.

Клос присел на кровать:

— Твое мнение?

Арнольд только пожал плечами.

— Центр сегодня повторил приказ, — ответил он.

— Получил описание внешности связной?

— Не запрашивал, — ответил Арнольд.

— Запроси, и побыстрее.

— Могу вызвать Центр только в четыре часа.

— Это поздно. Что будем делать?

— Хочешь чаю? Правда, как всегда, эрзац. Могу еще угостить картофельными оладьями. Другого ничего нет.

— Что же будем делать? — повторил Клос. Арнольд молчал.

— Келд появится на вокзале в сопровождении гестаповцев, — рассуждал обер-лейтенант. — Может, выстрелить в нее в зале ожидания или на лестнице, ведущей на перрон?

— Это безумие, — возразил Арнольд.

— Да, в этом случае слишком мало шансов скрыться. Лучше появиться в штатском, стрелять необходимо с близкого расстояния, наверняка.

— Центр не утвердил бы этот план операции, — заметил Арнольд.

— Келд должна быть уничтожена, — произнес Клос твердо и решительно. — Речь идет не только о жизни связной, но и о документах, которые она везет. Сам понимаешь…

Арнольд принялся печь оладьи. Делал это умело и быстро.

— Люблю картофельные оладьи с джемом, — сказал он. — И вообще люблю все сладкое, только не могу на это тратить все талоны.

Клос встал.

— Что ты намерен делать? — забеспокоился Арнольд.

— То, что я уже тебе сказал. Не вижу другого выхода. Если б я был уверен, что Ингрид еще до двух вернется домой…

— Тогда? — Арнольд с аппетитом начал есть картофельные оладьи.

— У меня найдется несколько забавных игрушек из пластика, — спокойно сказал обер-лейтенант. — Я завел бы часовой механизм на определенное время, оставил бы их в квартире Ингрид, и бомбочка-сюрприз взорвалась бы. Но это только в крайнем случае, ибо жаль фрау Шустер, которая никуда не выходит из дому. Однако теперь…

— Ты всегда был слишком чувствительным, — проговорил Арнольд.

Стрелка часов приближалась к десяти, когда Клос снова появился в районе Шарлоттенбурга. Войдя в ресторан «Золотой дракон», он оставил в гардеробе плащ и небольшой увесистый портфель. Обер-лейтенант пришел в надежде увидеть Берту с Шульцем или Ингрид. Мюллер мог пригласить ее на ужин; он ничем не рисковал, ибо Келд и раньше появлялась здесь в сопровождении высокопоставленных офицеров СД. Ингрид не могла не проститься с Бертой, если не сделала этого раньше. В зале было душно и многолюдно: та же певица, то же самое танго и подвыпившие офицеры вермахта в парадных мундирах. Клос увидел Шульца, который сидел в одиночестве за тем же столиком, что и вчера.

— Привет, дружище! Ты один? — спросил Шульц, когда Клос подошел к столику.

— Как видишь.

— А Ингрид? — В голосе капитана прозвучала нескрываемая ирония.

— Вот ищу ее, — ответил Клос. — Как ты думаешь, что с ней могло случиться?

— Присаживайся и выпей. Это отличный коньяк, и подают его только по знакомству. Здесь было гестапо, мой дорогой. Фриц Шабе, помощник гауптштурмфюрера Мюллера, усиленно тебя разыскивал.

Клос потянулся за рюмкой. Силой воли он взял себя в руки, ни один мускул не дрогнул на его лице. Щульц, который внимательно наблюдал за ним, не заметил и тени беспокойства.

— Меня? — спросил безразлично Клос. — Чего они хотят? Какого черта?

— Они тоже хотели знать, что случилось с Ингрид Келд, — объяснил капитан. — Видимо, убеждены, что ты можешь что-то сказать им об этом.

— Только то, что она не пришла на свидание. А коньяк действительно превосходный. — Клос наслаждался его ароматом. — «Наполеон»?

— «Наполеон», — подтвердил Шульц. — И больше тебе ничего не известно об очаровательной шведке?

— Я не святой дух, — ответил резко Клос. — А что им нужно от Ингрид?

— Не догадываешься?

— Говоришь загадками. Я человек прямой и люблю ясность. Ну выкладывай, что тебе известно?

Шульц усмехнулся.

— Не очень много, — протянул он медленно. — Только то, что Фриц Шабе допрашивал привратника и какую-то фрау Шустер. Видимо, им очень нужна певица Келд.

— Господа из гестапо нередко ищут людей, которые уже находятся у них в руках.

— Ты смелый, Ганс, — прошептал Шульц. — Только не советую тебе говорить об этом Шабе. Думаю, что они имеют какой-то важный повод, иначе не стали бы интересоваться этой шведкой.

— Шабе сказал тебе что-нибудь конкретное?

— Нет. Только вел себя так, будто Ингрид убита, а он ведет следствие.

— Прошло уже больше двух часов, как она вышла из дому, — заметил Клос.

— Вот именно. Ты утверждаешь, что она не пришла на свидание. Может, договорилась с другим, например с Мюллером…

— Ты думаешь…

— Я ничего не думаю, — прервал его Шульц. — А вот, кажется, и Фриц Шабе…

Высокий гестаповец с глубоким шрамом на правой щеке подходил к их столику. Клос встречал его на совещании в управлении. Шабе подошел прямо к Клосу, представился и сказал:

— Вы, господин обер-лейтенант, были на Восточном фронте. Это хорошо. Такие, как вы, нужны в Берлине. — Голос его сделался тверже. — Я разыскиваю вас, господин Клос, уже целый час. Где Ингрид Келд?

— Я так же хотел бы это знать. — Клос спокойно поднял свою рюмку и пристально посмотрел на гестаповца. — Может, выпьете с нами? Это «Наполеон», отличный коньяк.

— Мне не до шуток! — Лицо Шабе оставалось неподвижным. — Дело государственной важности. Наш разговор носит официальный характер. — Тем не менее к столику он присел.

Шульц кивнул кельнеру, который тотчас же подал на подносе рюмку коньяка. Гестаповец не дотронулся до нее.

— Не понимаю! — Клос решил, что будет лучше всего, если он пренебрежет вопросами Шабе. — Фрау Келд вышла из дому около шести тридцати, а сейчас уже десять минут одиннадцатого. Могла зайти к своей подруге или…

— Нет, — резко прервал его Шабе. — Вы тоже что-то подозревали… Расспрашивали привратника…

— Она не пришла на свидание, — рассмеялся Клос. — Немного ревновал… Хотел знать, кого она предпочла мне…

— И поэтому вы спросили привратника, люди в черном «мерседесе» были в штатском или в форме?

— Именно поэтому.

— Что вы делали потом?

— Ничего. Прогулялся по улицам города, наконец пришел вот сюда… И все-таки я не понимаю…

— Не будем играть в жмурки, господа из абвера, — резко сказал Шабе. — Ингрид Келд должна была вернуться домой не позднее девяти вечера…

— Может быть, она пригласила и вас?

— Обер-лейтенант Клос, вы слишком много себе позволяете! Ингрид Келд нужна не мне, а рейху. Этого достаточно?

— Вполне, — ответил Клос. — Она ваш человек. С этого и следовало бы начать.

Шабе ударил кулаком по столу. Маска спокойствия спала с его физиономии.

— Пренебрегаете нами? Но если только вы увели из-под нашего носа эту девушку…

— Разрешите, господин штурмбаннфюрер, — шепнул Шульц, — доложить об этом подозрении адмиралу…

— Можете докладывать кому хотите!

— Успокойся, Шульц, — вмешался Клос. — Что касается меня, то я готов помочь вам, господин штурмбаннфюрер…

— Достаточно того, что вы не будете нам мешать, — довольно грубо ответил Шабе. — А может, все-таки она пришла к кинотеатру и встретилась с вами?

Собеседники пристально посмотрели друг на друга. Клос спокойно закурил сигарету и потянулся за рюмкой.

— При случае я отвечу вам, — сказал он, — как отношусь к людям, которые оскорбляют меня. Может быть, господин штурмбаннфюрер думает, что я послал тех субъектов в «мерседесе» за Ингрид, чтобы они привезли ее ко мне на свидание?

Шабе встал:

— Рекомендую вам, господа офицеры, никому не говорить о нашей беседе. Непременно разыщем эту девушку, даже если нам будут помогать господа из абвера, — подчеркнул Шабе, поправляя пенсне жестом своего фюрера. — Они любят ночные рестораны. И встречаются здесь, видимо, совершенно случайно…

Шульц подозвал кельнера и заказал бутылку коньяка. Казалось, разговор с Шабе не произвел на него впечатления. Как только штурмбаннфюрер скрылся в дверях, капитан заговорил о двух девушках, которые сидели в одиночестве за столиком около окна, — миловидных, похожих друг на друга пухленьких блондинках со стройными ножками. Шульц предложил им вместе повеселиться: время было не позднее и возвращаться в свою холостяцкую квартиру ему еще не хотелось.

— Пока мы в Берлине, — заметил он, — нужно использовать все возможности. Что касается Ингрид, то оставим ее Шабе. Пусть поищет…

— Разреши взять твой мотоцикл? — попросил Клос.

— Зачем? — с удивлением и настороженностью спросил Шульц.

Клос предвидел такую реакцию: анализируя разговор со штурмбаннфюрером, он пришел к выводу, что гестапо не знает, где находится Ингрид. А Шульцу что-то известно. Может быть, очередная интрига между Канарисом и гестапо? Но чтобы люди абвера похищали агентов Кальтенбруннера — такого еще не случалось. В конце концов Клосу было все равно, на кого она будет работать: на Канариса или Гиммлера. В Берлине Клос не имел союзников, там у него были только враги.

— Зачем тебе мотоцикл? — повторил Шульц. — Решил сам разыскать свою очаровательную Келд?

— Все может быть…

— Послушай, Ганс… Советую тебе остаться, повеселимся с этими девушками, отлично проведем ночь… Ни одна женщина не заслуживает того, чтобы ради нее рисковать карьерой.

— Даже карьерой? Что тебе известно?

Шульц неестественно громко рассмеялся:

— Почти ничего, дружище. Честно говоря, я не знаю, где находится Келд… И думаю, разыскивать ее бесполезно.

— Так дашь мне мотоцикл?

— Ты ужасно упрям! Что ж, возьми, погоняй немного по улицам, успокойся и отправляйся домой спать. Свежий воздух будет тебе полезен. А об Ингрид Келд забудь. Раз и навсегда забудь…

 

4

Клос оставил мотоцикл на углу Бисмаркштрассе. Ночь была тихая, луна висела над Берлином, освещая руины некогда жилых домов, фантастические контуры разрушенный зданий. Он облюбовал удобный наблюдательный пункт у витрины шляпного магазина, двери которого теперь были наглухо забиты досками. С этого места хорошо просматривалась Альбертштрассе. Был виден дом, где жила Ингрид. Он насторожился, когда возле подъезда дома остановилась автомашина. Из нее вышел Шабе в сопровождении эсэсовцев.

Клос понимал: если бы он приехал немного раньше и проник, как намечал, в квартиру Ингрид, он захватил бы певицу в врасплох.

Недавний разговор с Бертой помог Клосу выяснить некоторые обстоятельства, касающиеся Ингрид. Берта оказалась значительно любознательнее и умнее, чем он предполагал. Клос застал ее в театре и пригласил в небольшое кафе, в котором в эту пору сидели только пенсионеры и влюбленные. Берте не нужно было долго объяснять, в чем дело. Усмехнувшись, она сказала, что господин Шабе из гестапо уже допрашивал ее. Клос объяснил ей, что опасается за Ингрид, спросил, не поможет ли она в розыске своей подруги… Он попросил Берту сообщить об Ингрид все, что она знала, и девушка охотно начала рассказывать:

— Ингрид за последнее время очень переменилась. Особенно после смерти Хейна. У них была настоящая любовь. В этом году, осенью, во время отпуска Кейтла, они хотели пожениться. Ингрид согласилась жить в Берлине, хотя мечтала увезти своего возлюбленного в Швецию, вырвать из когтей войны. Хейн был незаурядным музыкантом, и служба в армии тяготила его. Я знала его давно, — продолжала Берта, — еще до того, как он познакомился с Ингрид. Хейн учился в консерватории, подолгу задерживался на лекциях, вообще не хотел идти домой. Он был в ссоре с отцом, который занимал высокий пост в гитлеровской иерархии на Востоке. Хейн не хотел принимать помощь от отца, он был до конца честным и благородным человеком, из тех немцев, которые… Конечно, это не значит, что я во всем соглашалась с ним, — быстро проговорила Берта.

Клос подумал о том, что после войны трудно будет избавить таких людей, как она, от страха, боязни и подозрений.

— Когда Хейн приезжал из Польши в отпуск, — продолжала Берта, — он рассказывал невероятные вещи о тех немцах, которые бесчинствовали в оккупированной стране. Страшно было слушать. Теперь могу сказать, он замышлял даже бежать в Швецию. Потом замкнулся, как-то изменился, молчал и только с Ингрид оставался прежним. Выехал на пару дней в горы и вернулся отдохнувшим. Помню, как мы снова провожали его в Польшу. На вокзале Ингрид плакала, хотя это бывает с ней редко, она не любит слез, а когда поезд скрылся, неожиданно разразилась руганью и ругалась так громко, что я испугалась и хотела бежать. «Ненавижу вашу Германию, — кричала она, — ненавижу вашу войну! Хотите завоевать весь мир, а приносите всем людям, и даже своему немецкому народу, нечеловеческие страдания и мучения! Германия проиграет войну, будет уничтожена, и чем быстрее, тем лучше!»

Через несколько дней после отъезда его в Польшу было получено извещение, что Хейн погиб в Варшаве: убит поляками. Горе подкосило Ингрид, она очень любила его. Теперь она стала неузнаваемой. Ни на один день не прерывала своих выступлений, жила только театром. Уединялась в квартире Хейна и никого к себе не допускала. Потом выехала в Швецию, а когда снова вернулась летом в Берлин, то даже не позвонила мне. Я встретила ее случайно в ресторане, недалеко от зоопарка, она была в обществе офицеров СД и, кажется, господина Шабе. Пьяная подошла ко мне. «За смерть Хейна я должна отомстить, — с ненавистью сказала она, — и я это сделаю во что бы то ни стало. Мир подл и жесток. Лучше не питать иллюзий».

Клос еще спросил Берту, часто ли приходилось видеть Ингрид в обществе офицеров СД. Она сказала, что раза два ее подругу приглашал генерал фон Болдт, бывший шеф Хейна. А с обер-лейтенантом Столпом она бывала в театре.

— Вы должны его знать, — настаивала Берта, — он при вас приглашал Ингрид в ресторане «Золотой дракон».

Генерал фон Болдт! Клоса давно интересовал этот старый пруссак, который никогда не питал особых симпатий к Гитлеру, правда, это не мешало ему точно выполнять все приказы фюрера. Болдт был одним из тех, кто разрушал Варшаву. Он же был командиром дивизии на Восточном фронте. Его дивизия бесчинствовала на оккупированной территории Украины. Потом старый генерал был переведен в ставку верховного командования вермахта, где и сейчас занимал важную должность. Исполнителен, педантичен, как каждый прусский генерал. Однако это не мешало ему быть одним из руководителей военной оппозиции Гитлеру, предчувствовавшей поражение на Восточном фронте. Могла ли интересовать его Ингрид? Или абвер, или главное управление имперской безопасности?.. А может быть, существует еще другой вариант? Гестапо… Мюллер любит устраивать провокации. Следует быть осторожным, чтобы не попасть в ловушку.

Клос продолжал наблюдение за домом, где жила Ингрид. Он насторожился, увидев выходивших из подъезда людей. Впереди шел Шабе, за ним фрау Шустер в сопровождении эсэсовцев. Старая женщина шла выпрямившись, высоко подняв голову, осторожно неся перед собой небольшую сумку. Зачем понадобилось Мюллеру задерживать эту старуху? Может, бедная фрау Шустер с перепугу сказала что-нибудь лишнее?

Когда автомашина с фрау Шустер и эсэсовцами скрылась за углом Альбертштрассе, Клос, подождав несколько минут, проскочил в подъезд, полагая, что гестаповцы не вернутся. Он намеревался выиграть время. На лестничной клетке было пусто. Ганс без труда отмычкой открыл квартиру Хейна Кейтла.

В прихожей, комнате и кухне горел свет — гестаповцы не выключили его. Всюду был беспорядок: кушетка, на которой спала фрау Шустер, разобрана, буфет раскрыт; посуда, салфетки, банки, скудные запасы продуктов разбросаны по полу. Такой же хаос был и в комнате.

Квартира была обставлена скромно, но уютно. Цветные плотные шторы закрывали двери на балкон; низкий стол, диван, два простых кресла; на стене — портрет молодого человека в спортивном костюме. Это был Хейн Кейтл. Ганс подумал, что в большинстве немецких квартир висят фотографии молодых парней в солдатских мундирах, и нередко в черных траурных рамках.

Вещи Келд были разбросаны по полу, выброшены из шкафов и ящиков. Гестаповцы вскрыли внутреннюю обшивку чемоданов, вспороли подкладку пальто, перевернули туалетный столик, раскрыли флаконы с духами и коробочки с кремом. Что они искали у своего агента? Значит не доверяли ей? Но она неоднократно доказывала им свою верность, предавая польских связных. Может быть перепроверяли, надеясь узнать о неизвестных контактах и связях Ингрид? Интересно, каковы были результаты обыска.

Клод опустился на пол и начал просматривать вещи Келд. Он знал, где у польских связных могут быть тайники, и не стал осматривать ее платья и мелкие туалетные принадлежности, гестаповцы уже тщательно их проверили. Из чемоданов и ящиков он вытащил и просмотрел пояса от платьев, потом отвинтил дверные ручки и скрупулезно обследовал их. Наконец нашел то, что искал: посеребренная дверная ручка была полой, внутри имелось достаточно места для тайника.

Разведчик усмехнулся: дверные ручки гестаповцы не догадались проверить. Он приподнял ножом тоненькую пластинку и осторожно вынул свернутую в трубочку бумажку. Текст был зашифрован, на оборотной стороне виднелась написанная, вероятно рукой Ингрид, фамилия Эдменд Кирхстховен. Известная фамилия. Кирхстховен был резидентом американской разведки в Швеции. От кого Ингрид получила шифровку? Кто пытался через нее установить связь с американской разведкой?

Клос расшифровывал письмо. Шифр был несложный, хотя требовал знания дела. Разведчик спрятал шифровку в зажигалку и намеревался выйти из квартиры.

Вдруг в прихожей послышался щелчок ключа в замке. Кто-то открывал входную дверь. Ингрид? Гестапо? Кто еще мог иметь ключ от этой квартиры? Ганс спрятался в кухне так, чтобы видеть, что делается в прихожей. На пороге он увидел человека, освещенного лампой с лестничной клетки. Клос сразу же узнал вошедшего. Это был обер-лейтенант Столп, адъютант генерала фон Болдта.

Он вел себя осторожно, старался действовать бесшумно. Закрыл за собой дверь, осветил прихожую электрическим фонариком. Еще минута — и он, вероятно, включит свет и обследует всю квартиру.

Клос молниеносно принял решение. Он вынул из кобуры пистолет, снял с предохранителя. Тихо пошевелился, чтобы вошедший догадался, что в квартире кто-то есть.

Когда Столп вошел в кухню, он неожиданно почувствовал, как что-то прикоснулось к его спине, и услышал голос:

— Не двигаться, лицом к стенке! Руки вверх!

Адъютант генерала выполнил приказание.

— Говори, — повелительно сказал Клос, держа палец на спусковом крючке пистолета и прижимая дуло к спине Столпа, — где Ингрид Келд?

— Не знаю.

— У тебя ключи — и ты не знаешь! Бесполезно отпираться. Тебя ничто не спасет! Считаю до трех и стреляю.

Столп молчал.

— Подумай. Могу ранить, потом вызову гестапо, — провоцировал его Клос. Он был уверен, что Столп боится Мюллера. — Раз… два… — начал он отсчитывать и еще сильнее надавил дулом пистолета на спину обер-лейтенанта.

— Не знаю, — прохрипел Столп, — я выполняю приказ.

— Чей?

— Генерала, — с трудом выдавил из себя адъютант.

Столп оказался трусливым офицером. «На месте генерала Болдта я приказал бы его расстрелять», — подумал Клос. Теперь он знал, кто использовал Ингрид для установления связи с американской разведкой в Швеции. Но почему Келд не доложила об этом Мюллеру? А может быть, доложила?

— Что тебе приказано искать?

Столп молчал.

— Говори!

— Письмо, — прошептал Столп.

Теперь Клос точно знал то, о чем ранее только догадывался.

— Не двигаться! — приказал он и медленно стал отходить к двери.

Столп, едва почувствовав это, мгновенно обернулся, чтобы броситься на Клоса. Но Клос оказался быстрее — тяжелый удар (не зря же он тренировался неделями) свалил Столпа на пол. Клос на секунду осветил его лицо фонариком, потом закрыл за собой дверь и спокойно спустился по лестнице вниз.

Клосу все было ясно. План действий созрел моментально. К сожалению, оставалось мало времени для выполнения приказа Центра.

 

5

Вилла генерала фон Болдта находилась невдалеке от центра города, в районе, который возник еще в тридцатые годы. Чтобы попасть туда, нужно было пересечь Тиргартен и оказаться на широкой аллее, спускавшейся под гору. Аккуратные, добротные, чистенькие, похожие друг на друга дома утопали в зелени садиков, огороженных с улицы металлическими сетками. Номер 58 находился недалеко. Клос притормозил мотоцикл, огляделся, сбавил газ и остановился. Оставив мотоцикл, не торопясь пошел по безлюдному тротуару. Было тихо, только изредка лаяли собаки.

План был небезопасен, приходилось рисковать, но другого выхода не было. Он должен убедиться, что Ингрид Келд находится у генерала фон Болдта, и узнать, когда ее выпустят. Клос полагал, что разговор с генералом будет нелегким, хотя у него в руках были все козыри. Не хватило только времени, чтобы до конца расшифровать письмо к резиденту американской разведки. Клос был уверен, что именно фон Болдт связывался с Кирстховеном через Ингрид. Столп накануне доставил певице шифровку. Но вскоре генерал узнал от Шульца, который играл в этом деле немаловажную роль, что Ингрид работает на гестапо. Боясь разоблачения, генерал решил принять меры предосторожности. Может быть, даже приказал ликвидировать Ингрид. Если бы Клос был в этом уверен! Ему были известны имена немецких генералов, которые после Сталинграда вступили в заговор против Гитлера. Они с надеждой смотрели на Запад, но были готовы до конца бороться на Востоке. Клос не мог не учитывать и возможность того, что Болдт договорится с Ингрид, а может быть, даже и с Мюллером…

При встрече с генералом он решил использовать все свои крупные козыри. А в том, что они крупные, Клос убедился, поговорив по телефону с фон Болдтом. Сначала он отправился к генералу на службу. Дежурный офицер принял его с удивлением и сообщил, что фон Болдта уже нет в штабе. Он выехал домой, но звонить к нему приказано только в исключительно важных случаях. Клос потребовал немедленно соединить его с генералом.

— Сегодня я никого не принимаю, — услышал он голос фон Болдта на другом конце провода после того, как представился.

— Я по делу, которое господин генерал поручил обер-лейтенанту Столпу, — тихо, но настойчиво сказал Клос.

В телефонной трубке замолчали: старый пруссак, видимо, задумался. Потом послышалось:

— Приезжайте.

У калитки стоял солдат. Услышав фамилию Клоса, он нажал на рычаг, дверь открылась. На лестнице, ведущей к вилле, его уже ждал обер-лейтенант Столп, голова адъютанта была забинтована.

«Узнает ли он меня? — подумал Клос. — А если и узнает…»

— Господин генерал ждет, — сказал Столп.

В прихожей Клос оставил плащ, на какую-то долю секунды заколебался, взять ли с собой черный портфель, подумал об игрушке из пластика, которая лежала в нем под бумагами. Если не будет другого выхода…

Огромный кабинет, тяжелая мебель, письменный стол, большой портрет Бисмарка. На стенах портреты Гинденбурга и Клаузевица. В своих личных апартаментах генерал фон Болдт не держал портрета фюрера. Сейчас он сидел в глубоком кожаном кресле за письменным столом, угрюмый, озабоченный, монокль несколько искажал его лицо. На Клоса генерал посмотрел как на провинившегося подчиненного, который набрался смелости, чтобы нарушить покой своего начальника. Девиз генерала Болдта был таким: «Пока я командую, не может случиться ничего чрезвычайного». Он не подал руки Клосу, только указал на кресло.

Обер-лейтенант понимал, что не стоит торопиться.

— Я приятель Ингрид Келд, — начал он спокойно и посмотрел на генерала. Лицо Болдта оставалось неподвижным. — Смею думать, — продолжал Клос, — что господин генерал располагает сведениями о судьбе этой девушки.

— Вы с ума сошли! — воскликнул генерал.

Клос подумал, что на его месте любой прусский офицер растерялся бы, лишился дара речи, если бы генерал разгневался. Но Клос не был прусским офицером, а неподвижное лицо Болдта возбуждало в нем лишь ненависть и презрение.

— Господин генерал может не соглашаться, — спокойно проговорил Клос — Но тогда я могу подумать, что обер-лейтенант Столп без вашего разрешения пытался проникнуть в квартиру Ингрид Келд, воспользовавшись ее ключами.

— Мои офицеры действуют только по приказу, — ответил генерал, закуривая сигару.

«Соблюдает лояльность». — подумал Клос и спросил:

— Позвольте закурить, господин генерал?

— Курите, — пробурчал фон Болдт, но сигару не предложил.

— Значит, — продолжал спокойно Клос, — обер-лейтенант Столп действовал по вашему приказу и искал в квартире Келд то, что вам нужно. Ключи от квартиры он мог получить только от самой Ингрид Келд, которая исчезла при загадочных обстоятельствах около восемнадцати тридцати.

— И что же искал, Столп? — Болдт испытывающе посмотрел на Клоса.

— Господину генералу лучше знать, — вежливо ответил Клос.

— Вздор! Не люблю инсинуаций, молодой человек.

— Может быть, гнев господина генерала, — спросил Клос, — вызван тем, что Столп не выполнил задания?

Они смерили друг друга пристальным взглядом. В жизни генерала фон Болдта еще не было случая, чтобы какой-то обер-лейтенант говорил с ним таким тоном.

— Собственно говоря, что вы хотите? — зло пробурчал генерал.

Клос усмехнулся:

— Не так много, господин генерал. Подтверждения, что Ингрид Келд находится в ваших руках, и сообщения о том, что вы намерены с ней сделать.

Генерал молчал. После некоторого колебания он предложил Клосу сигару и серебряный ножичек.

— Откуда вам известно об обер-лейтенанте Столпе? — спросил он.

— Я видел его в квартире Келд.

— Значит, это вы его так разделали?

— Да.

— Что вам еще известно?

— Многое, — ответил Клос. Он решил не раскрывать раньше времени свои карты.

— Вам ничего не известно, господин обер-лейтенант, — неожиданно сказал генерал. — Может быть, вы думаете, что вас увенчают лаврами в гестапо?

— Я не собираюсь ничего докладывать Мюллеру. Они разыскивают Келд сами.

Клос посмотрел на генерала и подумал, не допустил ли он какой-нибудь ошибки. Фон Болдт усмехнулся. Потом лицо старого пруссака изменилось, стало суровым, отталкивающим.

— Столп наговорил вам глупостей.

«Не верит, — подумал Клос, — что я нашел в квартире Келд шифровку, которую искал его адъютант».

— Если вы, господин Клос, порядочный немецкий офицер, а в этом я не сомневаюсь, то должны мне верить и понимать: все, что я делаю, я делаю для великой Германии. — Генерал гордо посмотрел на портрет Бисмарка. — Честь офицера обязывает вас к молчанию и послушанию.

«Старый осел! — подумал Клос со злостью. — Если бы ты знал, что в моих руках шифровка, направленная тобой американскому резиденту Кирстховену через Ингрид!.. — Он потрогал портфель, стоявший рядом, на полу. — Ты мог бы арестовать меня. Правда, дежурному офицеру штаба известно, что я отправился к генералу на дом… хотя он может и не сказать об этом». Клос принимал во внимание все мелочи.

— Итак, господин генерал не желает сказать, где находится Ингрид Келд?

— Нет. Могу вам, молодой человек, только посоветовать: забудьте о ней навсегда.

«Это уж слишком», — подумал Клос.

— И о нашем разговоре забудьте, — добавил генерал.

— Я бы с удовольствием забыл, господин генерал. С удовольствием, — повторил Клос — Если бы только был уверен…

— В чем?

— Что Ингрид Келд не выедет утренним поездом в Стокгольм.

Клос подумал, не сказал ли чего лишнего, — такое нескрываемое удивление выражало лицо генерала. Он пристально посмотрел на Клоса:

— Не понимаю.

— Мог бы я рассчитывать на такую любезность с вашей стороны?

— Мне больше нечего вам сказать, — резко ответил фон Болдт.

— Тогда, господин генерал, разрешите быть свободным?

— Больше вас не задерживаю.

«Мы оба допустили ошибку, — подумал Клос, застегивая плащ в прихожей. — Старый пруссак даже не пытался вытянуть из меня все, что я знаю. Если Ингрид признается Болдту, какое задание она получила от Мюллера этой ночью, то он может догадаться, о чем идет речь, и тогда я у него в руках. Но у меня есть еще главный козырь — шифровка. Только бы Болдт не отпустил Ингрид! Интересно, что теперь предпримет генерал?»

Генерал фон Болдт набрал только одному ему известный номер телефона. Долго ждал, пока не услышал на другом конце провода знакомый женский голос. Затем вызвал адъютанта и приказал проводить к нему в кабинет Ингрид Келд.

 

6

Ингрид Келд сидела в кабинете напротив фон Болдта.

— Курите? — спросил генерал.

— Могу не курить и не пить, — равнодушно, даже с пренебрежением ответила Келд. Она посмотрела на портрет Бисмарка: лицо железного канцлера казалось ей более симпатичным и человечным, чем физиономия хозяина кабинета.

— Не люблю воевать с прекрасным полом, — проговорил фон Болдт.

— Однако господину генералу это не мешает держать женщину в заключении в подвале собственного дома, — отпарировала Келд.

— Не будем играть в жмурки, дорогая Келд. — Старый пруссак вставил монокль в глаз и потянулся за сигарой. — Ставка больше, чем жизнь. Я не думаю ни о себе, ни о своих подчиненных, важнее всего — великая Германия. Вы добровольно взялись помогать нам и согласились передать мою шифровку… известному вам человеку в Стокгольме.

— Я бы выполнила ваше задание…

— Вы, кажется, шутите, — прервал ее генерал. — Мне доложили что вы… сотрудничаете с Мюллером. Это правда?

Келд колебалась недолго:

— Да, это правда.

Фон Болдт вздохнул и продолжал:

— Я не хотел верить в это даже тогда, когда получил донесение. Я не спрашиваю, почему вы так поступили, но требую ясных и честных объяснений. Свободу не обещаю, однако… дам вам шанс выжить. Прошу только честно ответить: что вы сообщили Мюллеру?

— Ничего, — ответила Ингрид.

— Лжете, — спокойным голосом произнес генерал. — Где шифровка?

— В моей квартире.

— Конкретно?

— Господин генерал, — Ингрид посмотрела ему в глаза, — я возвращу вам шифровку, если вы отпустите меня на свободу. Клянусь я не говорила о ней Мюллеру ни слова.

Ингрид хотела рассказать генералу о своих душевных переживаниях, но была уверена, что он этого не поймет. Что может знать прусский генерал о настоящей любви? Она жила лишь памятью о любимом, думала только о нем. «Мы имеем право ненавидеть», — сказал ей однажды Хейн. А когда он погиб, то она стала повторять другие слова: «Мы имеем право мстить». Месть сделалась смыслом ее жизни. Она предъявила счет убийцам своего возлюбленного… Не чувствовала ни угрызений совести, ни жалости, когда предавала очередную жертву Мюллеру. «Смерть Хейна Кейтла, — утверждал гауптштурмфюрер, — будет им дорого стоить. — И добавлял: — Понимаю и ценю вашу ненависть, госпожа Келд. Я тоже их ненавижу».

Почувствовав на себе пристальный взгляд генерала, Келд добавила:

— Я работаю с Мюллером только против убийц Хейна.

Генерал молчал. Его неподвижное лицо на миг прояснилось.

— Если бы я мог в это поверить! Красивая и увлекательная история. Но лживая, дорогая Келд. Честность и преданность доказываются иначе.

— Я думала, господин генерал, — тихо прошептала девушка, — что вы, начальник Хейна, поверите мне. — Хотя теперь Ингрид было все равно, поверит ли ей этот старый пруссак или нет. Ей не хотелось возвращаться в Стокгольм. Она боялась одиночества. Когда-то Ингрид просила Мюллера, чтобы он поручил ей более серьезное задание. Готова была даже отправиться в Варшаву, которую никогда не видела. Хотела побывать в городе, где погиб Хейн, увидеть людей, которые, может быть, и не стреляли в него, но радовались тому, что погиб еще один немец. «Я любила Хейна, он был дорог мне. Его убили, предали. Поэтому его врагов предаю и я», — неоднократно повторяла Ингрид. «Ничего ты не смыслишь в этой войне, — сказал ей однажды Хейн. — Ты только глупенькая шведка».

— Я доверяю сотрудникам гестапо, — внезапно проговорил генерал. Потом он спокойно произнес слова, от которых она пришла в ужас. — Доверяю женщине, — сказал генерал, — сотрудничающей с Мюллером, несмотря на то, что тот уничтожил близкого ей человека…

Ингрид показалось, что ее пробудили ото сна и вернули в жестокую действительность — обнаженную и лишенную всякого смысла.

— Что вы сказали?! — в ужасе вскрикнула Ингрид. — Хейна убили поляки!

Генерал был безжалостен.

— Это официальная версия, дорогая Ингрид, — ответил он. — У меня нет оснований скрывать от вас правду. Обер-лейтенант Кейтл оказался предателем. Он был связан с польским подпольем. Мюллер сам расстрелял его. Я предлагал предать его полевому суду, но у Мюллера свой метод расправы, и на войне он вполне уместен. Родственники Кейтла, и в особенности его отец, не очень-то огорчились, а вам… Я думал, Мюллер все рассказал вам…

Ингрид молчала. Она не могла плакать. Ей казалось, что она вновь слышит голос Хейна: «Ты только глупенькая шведка». Потом девушка подумала о тех людях, которых выдала гестапо. Вспомнила лицо убитого на вокзале связного, вспомнила, как Мюллер сказал: «Удалось». Мюллер любил лично расправляться с жертвами.

— Еще раз спрашиваю, — настаивал генерал, — где моя шифровка?

У Ингрид не было сил произнести хоть слово. Она никак не могла понять, что еще нужно от нее этому старому генералу. Вспомнила о его шифровке на имя резидента американской разведки Кирстховена. Посмотрела на старика с ненавистью.

— Не хотите говорить! — крикнул генерал, теряя самообладание. — Тогда, может быть, скажете, кто такой обер-лейтенант Клос? Почему он так интересуется вами?

Клос? Ей казалось, что вечер, проведенный с Клосом в ресторане «Золотой дракон», уже давно в прошлом.

— Клос не хотел, чтобы вы выехали ранним поездом в Стокгольм. Почему? Вы меня слышите?

— Слышу, — тихо ответила Келд. — Клос хотел… — Она подумала, что Мюллер, наверное уже разыскивает ее. И что еще один человек, которого она должна встретить на вокзале, находится в смертельной опасности. — Прошу вас, господин генерал, отпустите меня.

— Сначала вы расскажете все и ответите на вопрос: где шифровка? Подумайте, даю вам время до утра.

Подвал, в который ее снова доставили, был душным и сырым. Высоко над жестким топчаном виднелось наглухо закрытое, забранное железной сеткой небольшое окно. На каменный пол солдат поставил стакан чая и тарелку с хлебом, маргарином и джемом. Морить ее голодом, очевидно, не собирались.

— Не буду есть, — с раздражением сказала Ингрид.

Солдат, молодой парень в каске и с автоматом через плечо, посмотрел на нее с удивлением и нескрываемым интересом… Кажется, он видел ее на сцене. Но он никогда не имел дела с такими женщинами, как она, с женщинами недоступного ему мира.

— Прошу вас, фрейлейн, — мягко проговорил он. Потом бросил на топчан плащ: — Ночью холодно. — И вышел, осторожно закрыв за собой дверь.

В дверях было небольшое отверстие, через которое она видела темный коридорчик и сидящего на стуле у стены солдата. В доме было тихо. Ингрид металась по небольшому помещению между дверью и топчаном, считала шаги, стараясь ни о чем не думать, не чувствовать, не надеяться, и все же не теряла надежды. Стремилась выбраться из этой паутины. Ее снова охватила жажда мести, а потом… Она знала, что будет потом, но не чувствовала страха…

Через некоторое время Ингрид уже имела план; немного жаль было солдатика, который бросил ей на топчан свой плащ, но другого выхода не было, и она решилась…

Расстегнув блузку, она начала громко стучать в дверь и кричать.

Щелкнул замок. На пороге появился солдат с автоматом через плечо:

— Что случилось, фрейлейн?

— Мне душно! — крикнула она. — Нечем дышать. Прошу, откройте окно. Я сама не могу, высоко.

Солдат в смущении посмотрел на ее расстегнутую блузку, поднял глаза на наглухо закрытое окно, поставил автомат у стенки, встал на топчан и потянулся к защелке. Все произошло так, как она задумала. Солдат, с трудом открыв форточку, начал осторожно спускаться вниз, и в этот момент Келд схватила автомат и сильно ударила его прикладом по голове. Караульный сполз с топчана на пол. Глаза его были открыты, на лице застыло удивленное выражение.

Девушка быстро выбежала в коридор. Лестница вела в какое-то темное помещение. Ингрид нащупала двери, осторожно открыла их и оказалась в кухне. В окно была видна луна, висевшая над садом. В доме царила тишина. Келд была свободна. Через минуту она выскочит в окно, преодолеет металлическую ограду, окружающую виллу, окажется в неизвестном ей районе Берлина. До центра города она доберется пешком.

 

7

Вто время как Ингрид Келд разговаривала с генералом фон Болдтом, Клос шел длинным, ярко освещенным коридором здания абвера. Он оказался в первом секретариате. Капитан, сидевший за письменным столом, посмотрел на Клоса и поднял телефонную трубку. Доложил, подождал ответа и проговорил:

— Проходите!

Этот ритуал повторялся еще дважды. У каждой двери с автоматом наперевес стоял унтер-офицер, вытянувшийся, безразличный, словно каменная статуя.

Клос когда-то был у адмирала. Он знал этот ритуал, который теперь казался ему больше смешным, чем грозным. «Метод недоступности и страха», — подумал он, ожидая в последнем секретариате. За письменном столом там сидел уже не капитан, а подполковник.

Еще перед входом в здание абвера на автостоянке Ганс увидел Шульца и сразу понял, что генерал фон Болдт оказался быстрее его и, похоже, уже принял какие-то меры.

— Старик хотел тебя видеть, — сказал Шульц. — И чем быстрее, тем лучше.

Значит Болдт позвонил адмиралу! Может быть, это Канарис при помощи старых прусских генералов ищет контактов с американской разведкой? Клос понимал, в какой опасной ситуации он оказался. Адмирал — это не Болдт! Все козыри, которые Клос имел в руках, могут неожиданно обернуться против него. Тайные намерения шефа немецкой контрразведки трудно было угадать: этот старый игрок никогда ничего не делал так просто, сложные иезуитские интриги, которые он плел, всегда опасны.

Может быть, он настраивает Болдта против Гимлера или намеревается предать генерала, чтобы удостоиться еще большего доверия фюрера, ибо это он, а не Кальтенбруннер напал на след заговорщиков… Неизвестно, наконец, что ему сказал Болдт. Какой придерживаться тактики? Клос решил, что остался только один шанс…

— Портфель и оружие прошу оставить в секретариате, — потребовал подполковник, открывая широкие дубовые двери.

От порога до тяжелого письменного стола, расположенного в глубине огромного кабинета, было не менее двадцати шагов. Клос шел как на учебном плацу. Перед столом застыл на месте, глядя прямо в глаза маленькому, невзрачному адмиралу, сидевшему под большим портретом фюрера.

Шеф смерил Клоса строгим, недоверчивым взглядом. Своим видом он напоминал хищную птицу.

— Ганс Клос, — надменно протянул он, — на кого вы работаете?

Клос понимал, что ответ должен дать не колеблясь. Все зависит от того, как адмирал воспримет правдивость его слов.

— Работаю на вас, господин адмирал!

— Почему вы интересуетесь Ингрид Келд?

— Влюбился, господин адмирал!

Ответ Клоса был воспринят без особого интереса. Адмирал молчал, присматриваясь к Клосу, и, видимо, взвешивал каждое его слово, определяя, правдив ли ответ.

— Вы идиот, Клос! — выкрикнул он неожиданно.

— Так точно, господин адмирал, — не задумываясь подтвердил обер-лейтенант.

Появилась надежда: будет неплохо, если Канарис поверит, что Клос беспечный малый и неудачник в любви, запутавшийся в сетях очаровательной шведки и не имеющий понятия, о чем речь.

— Это мы проверим, — усмехнулся адмирал. — А теперь выкладывайте, что вам известно!

Необходимо было говорить быстро, уверенно, без запинок. Адмирал может заметить каждую фальшивую интонацию. Клос рассказал, как он после ресторана проводил Ингрид домой и как условился о свидании на следующий день у кинотеатра. Девушка не пришла. Она исчезла неизвестно куда. Он решил разыскать ее самостоятельно и с этой целью пошел к ней домой. Там застал Столпа, адъютанта генерала фон Болдта, который признался, что разыскивает по указанию шефа какое-то письмо.

— Я был уверен, господин адмирал, — продолжал Клос, — что речь шла о любовном письме генерала к Ингрид Келд. Госпожа Келд, видимо не пожелала возвратить это письмо, а генерал Болдт опасался компрометации. Подозреваю, что генерал принудил ее к переговорам и Келд в настоящее время находится у него дома. Признаюсь, что все это я делал из ревности… «Поверил ли? Есть ли надежда, что адмирал проглотил эту пилюлю?»

— Вы шантажировали генерала?

— Никак нет, господин адмирал, разве я могу позволить себе подобные действия по отношению к генералу?

Адмирал, прикрыв глаза, взвешивал каждое слово Клоса. Он выглядел уставшим, лицо его было серым, с мешками под глазами.

— Вы лжете, господин Клос, — сказал он. — Достаточно умело, но лжете. Вы не такой простак, какого стараетесь разыграть передо мной.

— Я искренне и честно рассказал все, господин адмирал! — воскликнул обер-лейтенант, еле сдерживаясь.

— Честность, искренность! — скривился адмирал. — На нашей службе! Слышал, слышал о вас, господин Клос. Хорошо… Я готов поверить в ваш цветистый рассказ. Допустим, что вы не хотели обидеть начальство… своими амурными глупостями. Но действительно ли это были глупости? — спросил он властным тоном. — Если мы оба что-то знаем, то запомните, что мне всегда известно больше. Поняли?

— Так точно, господин адмирал!

— Нужно больше молчать и меньше говорить — эту истину твердо должен усвоить немецкий офицер. А вы, господин Клос, кажется, ее забыли. Помните, что вы должны действовать только по моему приказу… И если я отдам такой приказ, вы обязаны немедленно его выполнить. А если вы попытаетесь ослушаться и начнете работать на кого-нибудь другого, то берегитесь — я найду вас даже под землей… Человек Мюллера говорил с вами и с Шульцем два часа назад, это правда?

— Так точно!

— Думаю, что людей Мюллера это интересует не меньше, чем нас. Версия же, что у генерала фон Болдта с Ингрид интимные отношения, как мне кажется, плод вашей фантазии. Может быть вам, господин обер-лейтенант, все это приснилось?

— Так точно!

Адмирал усмехнулся:

— Ваши эмоции, господин Клос, меня не волнуют, но об Ингрид Келд забудьте. Забудьте навсегда.

Клос вышел из кабинета адмирала, в секретариате взял свой плащ и портфель (его, видимо, не открывали). Если бы они заглянули в него, то он вряд ли вышел бы из этого дома. С облегчением подумал: «На месте». Не торопясь, прошел по коридору, минуя дежурных офицеров у дверей. Вздохнул полной грудью лишь тогда, когда оказался на улице. Но это было еще не все. Предстоящая ночь могла преподнести ему не один сюрприз.

Мюллер и его люди разыскивают Ингрид Келд по всему Берлину. Приказал ли гауптштурмфюрер наблюдать за ним? Если это так, то Клос должен оторваться от ищеек гестапо, пока будет добираться из управления до квартиры Болдта. Правда, он не был уверен, что это ему удастся. В конце концов он решил пойти домой и ожидать вызова Мюллера, а в том, что этот вызов скоро последует, Клос не сомневался.

«Самое плохое, — подумал он, — оказаться между Канарисом и Кальтенбруннером. Хотя в определенное время это может сыграть и положительную роль. Информация об интригах абвера и стремлении установить связь с американской разведкой в Стокгольме заинтересует Центр. Необходимо и дальше следить за действиями немецких генералов».

Он не доверял генералам, которые организовали заговор против Гитлера, вели тайные переговоры с американской разведкой и одновременно беспрекословно выполняли все приказы фюрера о ведении войны на Восточном фронте до последнего солдата. Нужно было раздобыть для Центра более подробную и достоверную информацию о связях абвера с американской разведкой. Гауптштурмфюрер Мюллер не дождется от него того, на что рассчитывает.

Клоса вызвали в гестапо значительно раньше, чем он ожидал. К подъезду дома на Кюрфюрстендамм подкатил черный «мерседес». Из него выскочил Фриц Шабе и, стараясь быть полюбезнее, пригласил Клоса в машину. Сидя между двумя эсэсовцами с неподвижными, как у охранников Канариса, лицами, обер-лейтенант анализировал события. Известно ли Мюллеру о его визите к генералу фон Болдту? И что делать с портфелем? Если он будет арестован, то портфель отберут, а в нем лежат его игрушки из пластика. И тогда… Клос почувствовал горечь во рту. «Неужели конец? Выдержу ли?»

В кабинете Мюллера горел яркий свет. Клос сидел на стуле посреди кабинета, держа портфель на коленях. Если что, он молниеносно приведет в действие взрывное устройство — и все взлетит на воздух. Эта мысль успокаивала Клоса. Он рисковал, как страстный игрок, но такой риск иногда помогал ему в трудной ситуации.

— Говори, где Ингрид Келд? — прорычал Мюллер. Клос молчал.

— Отвечай! — крикнул гестаповец. Методы допроса в гестапо были примитивны.

— Разрешите напомнить вам, господин гауптштурмфюрер, что вы разговариваете с немецким офицером, — твердо сказал Клос.

Казалось, что в этот момент Мюллер, рассвирепев, ударит его. Клос близко видел лицо, перекошенное от злобы, выкатившиеся глаза и прыгающий кадык гауптштурмфюрера. Однако гестаповец взял себя в руки.

— Вы отказываетесь отвечать, господин Клос, — процедил он сквозь зубы. — Мы не раз имели дело со всякими немецкими офицерами.

— Я не принадлежу к их числу, — спокойно ответил Клос. Хладнокровие и корректность Клоса снова вывели гестаповца из равновесия.

— О чем вы говорили с адмиралом? — грубо спросил Мюллер.

«Значит, ему что-то стало известно», — подумал Клос и сказал:

— Прошу вас позвонить адмиралу.

— Вы что, издеваетесь над нами? — рявкнул Мюллер. — Видимо, вы, господин Клос, никогда не имели дела с гестапо. Откуда у вас такая уверенность? Что вы вообще собой представляете?

«Время наступать», — решил Клос. Сорвался с места. Его грозный вид ничем не уступал Мюллеру.

— Стыдно за вас, господин Мюллер! — крикнул Клос. — Ведете себя как рядовой эсэсовец! Как вы смеете так относиться к немецкому офицеру, который намерен сотрудничать с вами?! Рассматриваете его как врага!

Мюллер опешил.

— Вы, господин Клос, хотите сотрудничать с нами? — спросил он. На его лице появилось удивление. — Может быть, сигару? — возмущенный вид и крик Клоса не произвели на Мюллера особого впечатления, хотя тон гауптштурмфюрера сразу же изменился.

— С удовольствием закурю, — ответил обер-лейтенант.

— Давайте поговорим спокойно и благоразумно. Садитесь, пожалуйста. Скажите, ваш разговор с адмиралом касался Ингрид Келд?

Клос затянулся дымом сигары.

— И да, и нет, — уклончиво ответил он. На лице Мюллера появилось недоверие.

— Как это понять?

— Адмирал, — медленно проговорил Клос, — хотел знать, почему вас интересует Ингрид Келд. Обругал меня и Шульца за то, что мы упустили ее. Он полагал, что ее могут использовать…

— Ах вот что!

Трудно было предположить, что Мюллер поверил.

— Значит, надо понимать так, что адмиралу неизвестно, где находится Келд? — спросил Мюллер.

— Да, он не знает этого, — ответил Клос и подумал: «Не исключено, что Канарис в какой-то момент может предать меня». Клос не доверял адмиралу. Он знал, что Канарис способен на любую подлость.

— Мы предполагали, — проговорил Мюллер, — что абвер приложил руки к этому делу, перехватил у нас агента. Позавидовал нашим успехам! Канарис захотел выслужиться перед фюрером. Думает, что только его служба работает. Но ему не удастся…

— Господин гауптштурмфюрер, — сказал Клос, понимая, что необходимо продолжать большую игру, — вчера вечером я был с Ингрид в ресторане «Золотой дракон». Видел, как она разговаривала у бара с каким-то молодым человеком в штатском…

Гестаповцы слушали с большим вниманием, а Клос продолжал свой рассказ:

— Поначалу я не придал этому особого значения, даже забыл об этом, и только сейчас мне пришло в голову: не связано ли с этим исчезновение Ингрид.

— Как выглядел тот человек? — спросил Мюллер.

— Высокий. Лицо худощавое, продолговатое. Глубокий шрам на щеке. Примерно как у господина Шабе…

Мюллер подозрительно посмотрел на своего помощника, на вспыхнувшем лице которого отразилось беспокойство.

— Правда, я не слышал всего их разговора, — продолжал Клос, но, когда проходил мимо, уловил несколько слов: «Завтра — в Потсдаме».

— Почему вы раньше об этом не доложили?

— Ревновал. Боялся за Ингрид. Думал, что они договариваются о свидании. Ночью объездил весь Потсдам…

— Ах так! Значит, вы ездили на мотоцикле в Потсдам?

— Да, — ответил Клос.

— Шабе, — позвал Мюллер своего помощника. — Отряд, и быстро в Потсдам!.. Не хотели бы вы поехать с нами?

— Нет. Думаю вернуться домой, — ответил Клос. — Полагаю, что мне достаточно на сегодня.

 

8

Клос не ожидал этого. Когда они подошли к гаражу, расположенному в глубине заброшенного двора, и он увидел их холодные, надменные лица, стало понятно, что самое опасное — впереди. Значит, они поджидали его неподалеку от здания гестапо. Они бросились к нему и подхватили под руки… Это были Шульц и Столп.

— Вы с ума сошли! — крикнул Клос.

Они молча втащили его в гараж и, неожиданно выхватив пистолеты, обезоружили.

— Ганс, — насмешливо произнес Шульц, — ты возомнил себя опытным разведчиком и вздумал нас провести. Говорил я тебе, не уходи из «Золотого дракона». Влип ты в паскудную историю, дружище…

— Работаете вместе? — утвердительно спросил Клос. — Я догадывался об этом.

— Не цацкайся с ним! — угрожающе крикнул Столп. — Это его работа! — Он провел рукой по своей забинтованной голове. — Говори, — повернулся он к Клосу, — о чем ты донес Мюллеру?

Клос неожиданно рассмеялся. Офицеры посмотрели на него как на сумасшедшего…

— Говори! — угрожающе повторил Столп.

— Глупые вы, — спокойно произнес Клос. — Если бы я рассказал Мюллеру все, что знаю, то вас бы не было здесь и вы не разыгрывали бы из себя героев. Убедитесь в этом через час. Мюллер не пойдет к Болдту и не встретится там с Ингрид Келд.

— Это теперь не имеет значения, — сказал Шульц. — шведка сбежала!

На этот раз ему удалось вывести Клоса из равновесия. Теперь все может провалиться! Вся искусно построенная конструкция распалась, как карточный домик. Ингрид Келд снова на свободе! Смертельная угроза нависла над связной! Над ним тоже!

— Идиоты! — выругался Клос. — Как вы могли позволить ей сбежать?!

Офицеры смотрели на Клоса с удивлением. Его возмущение было действительно искренним, в этом они не сомневались.

— Разве не ты помог ей сбежать? — с недоумением спросил Столп.

Они были уверены, что это сделал именно Клос, и не без оснований. Теперь они ничего не понимали.

— Не буду скрывать, — сказал Шульц, — все мы оказались в сложной ситуации. Ингрид Келд слишком много знает, да и тебе, Ганс, многое известно…

— Ты в наших руках, — докончил Столп и снял пистолет с предохранителя.

— Сожалею, Ганс, — Шульц тоже поднял пистолет.

— Спрячьте свои хлопушки. — В голосе Клоса не чувствовалось страха. — Вы идиоты, настоящие идиоты! Вся ваша офицерская амбиция, конспирация — детская забава, лакомый кусок для гестапо… Ведете себя как паяцы… Неужели ты думаешь, Шульц, что я не сумел себя обезопасить? В случае моей гибели шифровка на имя американского резидента Кирстховена сразу же попадет в нужные руки и об этом станет известно самому фюреру. Хайль Гитлер! — выкрикнул Клос.

— Хайль! — вытянувшись по струнке, ответили оба офицера.

Теперь Клос должен был выложить свои козыри. Ничего иного ему не оставалось…

— Тебе известно… о шифровке? — крикнул в страхе Шульц.

— Известно… и не только это. Могу спасти вас, идиоты, пока еще не поздно… Хотя пользы от вас как от козла молока… Никакой ценности вы, господа офицеры, не представляете.

Шульц сунул пистолет в кобуру. Столп после некоторого колебания сделал то же самое.

— Надеюсь, Ганс, мы останемся друзьями, — заискивающе произнес Шульц.

— Все может быть, — пожал плечами Клос.

Он долго еще размышлял о создавшейся ситуации и строил новые планы, как лучше выполнить приказ Центра. Теперь он должен точно установить: когда сбежала Ингрид Келд от генерала Болдта, при каких обстоятельствах это произошло и сколько еще времени осталось в его распоряжении. Главное — время… Успеет ли он привести приговор в исполнение?

 

9

Клос поднимался по лестнице дома на Альбертштрассе. Он понимал, что Ингрид может сделать одно из двух: или вернуться домой и позвонить Мюллеру, или с виллы Болдта пойти прямо в гестапо и вернуться с Мюллером за своими вещами. Чтобы добраться до центра города, ей потребуется около часа. На вокзале ей необходимо появиться в два часа, чтобы выдать связную из Парижа гестапо. Поезд Берлин — Стокгольм отходил в четыре утра. Видимо, эти два часа Ингрид проведет на вокзале. Клос посмотрел на часы: было пять минут второго. Если Ингрид вернется домой за вещами, то она должна быть здесь не позднее чем через двадцать минут.

И вдруг ему пришла в голову новая мысль: «Может быть, рискнуть?»

Дверь в квартиру была закрыта на ключ. Клос долго вслушивался в тишину, царившую в глубине квартиры, потом вынул из кармана свою отмычку. Замок на этот раз открылся легче, чем тогда. В квартире ничего не изменилось, беспорядок остался прежним: платья Ингрид валялись на полу. Клос подошел к телефону, набрал номер Мюллера. Он был уверен, что застанет гауптштурмфюрера в гестапо, ибо в это время Мюллер должен ждать сообщений от своей оперативной группы из Потсдама. Послышался треск. Видимо, Мюллер продувал телефонную трубку.

Изменив голос, Клос сказал:

— Госпожа Келд вернулась домой!

— Кто говорит? — спросил Мюллер.

Клос положил трубку. Если шеф гестапо клюнул на эту удочку, то он должен быть здесь через двенадцать минут.

Разведчик открыл свой портфель и поставил взрыватель в пластиковой игрушке на час тридцать пять. Проверил еще раз, не допустил ли ошибки.

На низком столике Клос увидел большую фарфоровую вазу. Удобное место для мины! Из этой комнаты никто не выйдет живым!

Когда все было сделано, Клос направился к двери, но в этот момент услышал щелчок замка. Едва он успел скрыться на балконе за шторой, как в комнату вошла Ингрид Келд. Клос посмотрел на часы — до взрыва шестнадцать минут. Она должна умереть!.. А он? Ему не успеть выйти из квартиры…

Ингрид тяжело опустилась в кресло. Он увидел, как затряслись ее плечи. Она плакала. Клос неожиданно почувствовал жалость, ненужную, необоснованную жалость.

Снова посмотрел на часы — оставалось всего четырнадцать минут до взрыва.

«Застрелю я эту шведку, и дело с концом, — подумал Клос. — Вот-вот должен появиться Мюллер. Крикнуть, чтобы она в испуге встала с кресла? Но я не смогу выстрелить в спину беззащитной женщины!»

Поздно! На лестничной клетке послышались голоса и шаги. Дверь открылась. Ингрид не заперла ее на ключ! На пороге стоял гауптштурмфюрер Мюллер.

— Наконец-то! — крикнул он. — В чем дело, Ингрид? Где вы были? Кто мне звонил только что? — Он сел в кресло, спиной к балконной двери. — Время еще есть. Рассказывайте, что случилось?

— Мне не о чем рассказывать, — спокойно ответила Ингрид.

— Как так? Не понимаю, Ингрид, я не узнаю вас.

— Оставьте меня в покое!

— Какого дьявола, что это значит? Собирайтесь! Время не ждет, едем на вокзал. По дороге Фриц купит три красных гвоздики. Сегодня будем осторожнее.

— Не рассчитывайте больше на меня, — ответила Ингрид. — Никуда я с вами не поеду и никого предавать не буду, все кончено.

— Что вы сказали? — рявкнул Мюллер. Он вскочил с кресла и с угрожающим видом подошел к Ингрид.

— Я уже сказала, что больше не намерена с вами сотрудничать. Это вы убили Хейна!

До взрыва оставалось десять минут. На лестничной клетке стояли гестаповцы, в прихожей — Шабе. Выход был только один — балкон. С балкона можно соскочить в последнюю минуту перед взрывом. Но Ингрид!..

«Предавала из мести, — подумал Клос. — А старый пруссак фон Болдт все рассказал ей…»

— Вы еще ответите мне за Хейна! — послышался голос Ингрид.

— Думаете, так легко уйти от гестапо? — спросил разгневанный Мюллер.

— Мне теперь все равно!

— Вы не представляете, что вас ждет, если откажетесь сотрудничать с нами, — сказал Мюллер. Потом, понизив голос, добавил: — Успокойтесь. Возьмите себя в руки. Даю вам три минуты… Одевайтесь. Едем на вокзал…

Мюллер вышел из комнаты, оставив дверь приоткрытой. Клос услышал громкие голоса — Мюллер разговаривал с Шабе. Еще пять минут! Отодвинув шторы и держа в руке снятый с предохранителя пистолет, Клос появился перед Ингрид. Она даже не крикнула. Шведка хорошо владела собой.

— Тихо, — шепнул Клос и открыл дверь балкона. — Бежим!

— Вы?!

— Да. Один из тех, которых ты предавала. Быстро!

— Нет!

— Погибнешь через три минуты. Взрывчатка в вазе!

— Нет, — упрямо твердила Ингрид.

Послышались шаги Мюллера. Клос скрылся на балконе. Когда гауптштурмфюрер и Шабе вошли в комнату, Ингрид стояла у двери балкона.

— Вы еще не собрались? — крикнул Мюллер.

— Не собралась, — ответила Ингрид, — и не думаю собираться. — Девушка посмотрела на часы, и это было последнее, что она сделала…

Третья минута подходила к концу. Клос перескочил на балкон соседней квартиры. Двери были открыты. Осторожно передвигаясь на цыпочках, он вошел в чью-то спальню: на кровати храпел мужчина. Клос незамеченным вышел в коридор, открыл входную дверь…

Стрелка часов показывала тридцать пять минут второго, когда он был уже на Альбертштрассе.

Мощный взрыв потряс воздух, а через минуту послышался вой сирены автомашин гестапо.

Клос замедлил шаги… Шел спокойно, не торопясь, по безлюдной улице.

Ему некуда было спешить.

 

1

— В Польше тоже есть аристократы, господин обер-лейтенант. Известно ли вам это?

Клос стоял перед большим резным письменным столом навытяжку, держа руки по швам и размышляя, к какой категории людей отнесли своего нового шефа, полковника Гофберга, начальника местного управления абвера, в распоряжение которого он прибыл неделю назад. Клоса не удивили слова шефа, произнесенные с абсолютной и непоколебимой убежденностью в том, что именно он, Гофберг, первый открыл, что среди поляков тоже есть аристократы.

— Так точно, господин полковник, — с улыбкой ответил Клос.

Воцарилась тишина. Гофберг перелистывал какие-то бумаги на письменном столе, будто не замечая присутствия своего офицера.

«Не ошибаюсь ли я? — подумал Клос. — Если Гофберг действительно болван, то откуда у него такие успехи? Руководимое им управление абвера относится к числу наиболее деловитых и оперативных. Казематы абвера в подвалах сельскохозяйственной школы не уступают застенкам гестапо. И заключенные здесь — не просто схваченные жертвы на улицах города во время очередной облавы». Клос достаточно долго работал в разведке, чтобы определить, какими делами занимается местное управление абвера, в котором он теперь служил. Клосу не нравились грузная фигура нового шефа, его жирное лицо и большие бесцветные глаза. А эти его наивные вопросы и умозаключения!.. При этом Гофберг относился к своим подчиненным высокомерно, стараясь при каждом удобном случае унизить их. Капитан Любке, возмущенный этим, был вынужден подать рапорт об отправке снова на Восточный фронт. После ранения капитан работал в офицерской школе абвера. Клос встретил его за два дня до отъезда, когда уже получил предписание о переводе в распоряжение полковника Гофберга.

— Будь осторожен, Ганс, — посоветовал капитан Любке Клосу, — Полковник — хитрая каналья. Да поможет тебе бог. — С тех пор как на фронте осколком мины ему оторвало кисть руки, капитан Любке стал религиозным. — Да поможет тебе бог, — повторил он.

Большего из Любке вытянуть не удалось. И только перед отъездом, крепко стиснув рукой пальцы Клоса, он снова предостерег его:

— Бойся полковника, Ганс, это опасная скотина.

— Вам, господин обер-лейтенант, известно дело «С-298»? — холодно спросил Гофберг, оторвавшись от бумаг. Его большие глаза остановились на лице Клоса. Он ожидал ответа.

— Что-то не припоминаю, — сказал Клос.

— Вы приняли сектор науки и техники. Это дело по вашей части. Насколько помню, я рекомендовал вам тщательно ознакомиться со всеми незаконченными делами сектора.

— Я здесь всего неделю, господин полковник. Может быть, я и просмотрел дело «С-298». Не могли бы вы напомнить, в чем его суть?..

— Я требую от офицеров, чтобы они свои обязанности знали четко… Сколько будет семью девять? — неожиданно спросил полковник.

Клос молчал. Гофберг недовольно повторил вопрос:

— Так сколько же будет семью девять? Отвечайте, господин-лейтенант!

Полковник впился пальцами в письменный стол, его глаза округлились, ресницы захлопали; казалось, он сейчас бросится на Клоса.

— Семью девять — шестьдесят три, господин полковник, — громко отрапортовал обер-лейтенант. «Хочешь иметь идиота, — подумал он, — пожалуйста».

— Так же точно, господин обер-лейтенант, вы обязаны отвечать, когда речь идет о вашей работе. Дело Латошека — это о чем-нибудь говорит вам?

— Нет. — Клос умышленно ответил так. Он хотел, чтобы Гофберг дал волю своему красноречию.

— Весной тридцать девятого года польский инженер по фамилии Латошек разработал технологию легкого сплава, прочного и устойчивого к высоким температурам. Надеюсь, вы представляете себе, какое это имеет значение для самолетостроения, в особенности для создания авиационных моторов? В октябре этого же года мы начали розыск документации на эту технологию, но безрезультатно. Свидетельства патентного агентства, как и следовало ожидать, были уничтожены или спрятаны. Лаборатория инженера Латошека на одном из военных заводов была разрушена за день до вступления наших войск в Польшу. Так вот, лаборатория была разрушена, а инженер исчез бесследно. Мы установили, что он не был мобилизован в армию. Однако на всякий случай проверили лагеря военнопленных. Во всем генерал-губернаторстве и на территориях, возвращенных рейху, гестапо располагает подробным описанием внешности инженера Латошека, его фотографиями и другими данными о нем. Арестовано триста шестьдесят четыре поляка, похожих на него, но никто из них, к сожалению, не оказался инженером Латошеком. Перед самой войной он проживал в Жешуве. В его доме мы содрали все обои, даже штукатурку, перекопали подвал, обследовали каждую доску пола, но ничего не нашли.

— Понимаю, — прервал Клос.

— Ничего вы не понимаете. Мы получили новую информацию. Недалеко отсюда находится село Пшетока и поместье с таким же названием — собственность некого польского аристократа Пшетоцкого. Поэтому я вам и сказал, что среди поляков тоже есть аристократы. Должен подчеркнуть, господин обер-лейтенант, что их аристократы — чаще всего немецкого происхождения.

— Так точно, — подтвердил Клос, едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться.

— Не совсем точно, не следует преувеличивать. Не все они немецкого происхождения. Например, дочь этого Пшетоцкого вышла замуж за инженера Латошека. Мезальянс, не так ли, господин обер-лейтенант? Аристократ Пшетоцкий не одобрял этот неравный брак и не поддерживал связей со своим зятем, так утверждает наша агентура. В деле имеется протокол допроса, датированный октябрем тридцать девятого года. Наша служба установила недавно, что инженер Латошек с женой были в Пшетоке за день до вступления наших войск в Польшу. Тот болван, который осенью тридцать девятого допрашивал старика Пшетоцкого, не обратил внимания на то, что супруги Латошеки оставили ему свою дочь. Можно предположить, что если они доверили старику дочь, то наверняка оставили ему и еще кое-что. Документация на технологию инженера Латошека, господин обер-лейтенант, должна находиться в усадьбе Пшетоцкого.

— Усадьбу обследовали? — спросил Клос. — Пшетоцкого допросили повторно? — Он решил играть роль наивного подчиненного.

Полковник клюнул на удочку, и это обрадовало Клоса.

— Отличная мысль, Клос! — От удовольствия Гофберг даже часто-часто заморгал. И подумал, что стоит, пожалуй, написать господину Рейнеру отзыв о Клосе: «Способный, интеллигентный офицер». Снова обращаясь к Клосу, он сказал: — Если будет необходимо разобрать весь дом и перекопать всю усадьбу, то сделайте это. Вам известно, как выглядит то, что вы будите искать? Плоская коробка, в ней вся документация: чертежи, расчеты, описания. Все это может сгореть за пять минут. Но мне нужна документация, а не кучка пепла. Пшетоцкого мы всегда можем допросить. А что это даст? Я давно уже служу фюреру в этой паршивой стране и хорошо знаю поляков. От них ничего не добьешься. Молчание — это их хитрость.

— А если документация была уничтожена? — спросил Клос.

— Не исключено, — ответил полковник. — Хотя и мало вероятно. Пшетоцкий понимает, что эти бумаги представляют большую ценность. После войны он может выгодно продать их своим союзникам. Следует также иметь в виду, что если зять, даже нелюбимый, оставил ему бумаги на хранение, то старик Пшетоцкий наверняка спрятал их в надежное место. Эти польские аристократы тоже себе на уме, со своими амбициями и долгом чести.

— Понимаю.

— Хорошо, что начинаете понимать. Поезжайте в усадьбу Пшетоцкого. Возьмите с собой надежных людей. Поселитесь в его доме, а своих людей разместите где-нибудь неподалеку от усадьбы.

— Слушаюсь, господин полковник, — ответил Клос. — разрешите выполнять задание?

— Я еще не все сказал, — пробурчал шеф. — Возьмите с собой всю переписку и другие документы, относящиеся к этому делу. Постарайтесь на месте как следует их изучить. И больше пока ничего не предпринимайте без моего указания. Считайте, что вы в отпуске. В усадьбе будете находиться до тех пор, пока я не дам вам команду возвратиться. Думаю, что это продлится не более недели. Ждите моих указаний. Вы все поняли, господин обер-лейтенант?

— Так точно. Я должен ждать ваших указаний!

— Отлично, Клос! Устанавливайте там полевой телефон и поддерживайте со мной связь. Позже я пришлю в ваше распоряжение специального агента.

— Как я узнаю его?

— Он вам представится сам. Сошлется на меня. Возможно, вы будете нужны ему. Вы должны создать в усадьбе напряженную атмосферу. Ходите по всему дому, заглядывайте во все углы, но так, чтобы они не догадались, что вы что-то ищите. Если они догадаются, зачем вы прибыли в усадьбу, то могут уничтожить все документы инженера Латошека, и тогда вам не сносить головы. И помните, что для меня она никакой ценности не представляет. — Полковник подумал: «Может быть, направить в усадьбу кого-нибудь другого? Лучше было бы послать туда женщину». — А правда, — проговорил он, отвечая на свои мысли, — не лучше ли, господин обер-лейтенант, чтобы в этом деликатном деле участвовала женщина?

— Так точно! — выпалил Клос, прищелкнув каблуками. — Когда я должен выехать в усадьбу Пшетоцкого, господин полковник?

— Запомните раз и навсегда, молодой человек, что все мои приказы выполняются немедленно, — отчеканил Гофберг, приподнимаясь с кресла. — Через полчаса вас будут ждать автомашина с нужными людьми. Что вы здесь торчите? Отправляйтесь!

— Хайль Гитлер! — снова щелкнул каблуками Клос, четко повернулся и вышел.

Он не торопясь спустился по лестнице, держа в руках папку с бумагами по делу «С-298».

Неожиданный приказ о немедленном выезде в Пшетоку изменил все его планы. Любой ценой он должен был сообщить об этом Леону.

Гофберг не любил, когда медлили с выполнением его приказов. Он стоял у окна кабинета и смотрел на улицу. Подготовленная к отъезду автомашина с людьми была уже у подъезда.

«У меня есть еще минуты две», — подумал Клос, нажимая на ручку двери туалета. Скорее по привычке, чем по необходимости, он окинул взглядом тесное помещение, убедился, что здесь никого нет. На небольшом клочке бумаги, вырванном из записной книжки, быстро набросал несколько слов. Открыл крышку ручных часов, вложил внутрь свернутую бумажку. Часы, как и следовало ожидать, остановились.

…Солдаты с фельдфебелем в ожидании отъезда играли в карты. Они были так увлечены, что не заметили появления Клоса. Фельдфебель, зажав карты в руке, отрапортовал обер-лейтенанту, что группа телефонистов готова к отъезду. Он не спросил даже, куда ехать. Видимо, точное распоряжение было уже им получено раньше.

Водитель, с трудом развернув грузовик на узкой улочке перед зданием сельскохозяйственной школы, где размещалось управление абвера, затормозил на перекрестке широкой варшавской улицы, пропуская длинную колонну военных повозок. Клос бросил взгляд на ручные часы с таким недовольством, что искренности его беспокойства нельзя было не заметить. Часы стояли. Он громко выругался по адресу польского часовщика, который так плохо отремонтировал его хронометр, и повелительным жестом приказал фельдфебелю выйти из машины.

— Здесь, напротив, — сказал Клос, подавая ему часы, — есть часовой мастер. Отнесите и скажите, что вас прислал обер-лейтенант Клос, которому он недавно чинил эти часы, и если через пять минут они не будут готовы, то Клос сам расправится с ним.

Унтер-офицер взял под козырек и выпалил:

— Будет исполнено, господин обер-лейтенант! — Однако по его лицу было видно, что он не очень рад этому поручению.

Клос наблюдал за фельдфебелем до тех пор, пока тот не скрылся в дверях часовой мастерской. Разведчик подумал, что избрал не очень хороший способ передачи информации Леону, но иного выхода не было. Если фельдфебель не вернется через три минуты…

В дверях мастерской показался фельдфебель. Быстро подбежав к грузовику, он подал часы обер-лейтенанту:

— Мастер просил извинить его, часы действительно требовали небольшого ремонта. И если что, он всегда готов для господина Клоса основательно починить их бесплатно.

Клос пристально посмотрел на раскрасневшееся лицо фельдфебеля и с тревогой подумал, что этот тип, по его приказу войдя в мастерскую Леона, мог наделать много шума, угрожая, размахивая пистолетом. Многие немецкие офицеры при встречах с поляками именно так и поступают без всяких на то причин, желая показать, что они принадлежат к расе господ. Правда, не все немцы таковы. Среди них есть и мыслящие люди, насильно одетые в армейские мундиры, они ненавидят войну и стыдятся тех жестокостей и убийств, которые принес человечеству фашизм. Клос неоднократно встречался и с такими немцами, которые ненавидели фашизм, войну, но под страхом смерти вынуждены были сражаться «во имя победы великой Германии».

— Поехали! — громко крикнул он водителю.

 

2

Пан Пшетоцкий радостно улыбался, не зная, куда посадить Иоланту. Он решил, что старинное кресло, стоявшее в углу гостиной, у стены, на которой висели портреты предков хозяина дома, будет самым удобным местом для дорогой гостьи. Приподняв тяжелую латунную керосиновую лампу, он указал на кресло.

— Дай посмотреть на тебя, девочка моя. Когда же в последний раз видел тебя?.. Зося, — вспомнил он вдруг, — скажи там на кухне, чтобы приготовили что-нибудь для пани Кшеминьской на ужин… Садись, девочка моя. Устала с дороги? Ну как там в Кракове? Человек не видит света из-за этой проклятой войны, от страха носа не высунешь из этих четырех стен, даже в доме стало небезопасно…

— Что верно, то верно, дедушка, — прервала его Зося, вернувшись из кухни. — Уже готовится яичница для пани, сейчас принесут.

— Спасибо… Не помню, Иоланта, представил ли я тебе свою внучку. В такое тревожное время… отвыкли мы от гостей… Это Зося, Зося Латошек. — Он скривился нарочито: — Подумать только, дорогая пани, чтобы какую-то фамилию Латошек носила внучка польского шляхтича Пшетоцкого!

— Дедушка! — с упреком проговорила Зося, белокурая и голубоглазая семнадцатилетняя девушка. Ее нежная белая кожа была склонна мгновенно заливаться ярким румянцем, что придавало Зосе особое очарование.

— Рада познакомиться, — ответила Иоланта. — Отец мой часто вспоминал о вашей дочери, пане Елене, если не ошибаюсь.

— Не ошибаешься, девочка моя. Не знаю только, где она сейчас. С начала войны потерял ее и этого, как его… Латошека. Но довольно печальных воспоминаний! Зося, — он нежно поцеловал внучку в щеку, — прости старого склеротика… помнишь, я не раз говорил тебе о своем друге Генрике Кшеминьском, с которым мы в Вене в молодости проводили время? Гора с горой не сходится… Генрик поздно женился, любил холостяцкую жизнь, ой как любил, даже грех вспоминать при девушках. И поэтому у него такая молоденькая, чуть старше моей внучки, дочь. А моя Елена поспешила, — махнул рукой старик. Ему неприятно было вспомнить о неудачном браке своей дочери, но что было делать?..

Камердинер Ян принес на подносе тарелки с дымящейся яичницей и холодной закуской.

— Спасибо, но я совсем не голодна, — сказала Иоланта.

— Ешь, ешь, — потчевал старик. — В Пшетоке еще никто не ложился спать без ужина, а ты, девочка моя, с дороги. Пройти столько километров в такое время — это геройство. Рад, что Генрик не забывал обо мне. Пусть приедет в Пшетоку, вспомним молодость… Что у вас там за жизнь в закопченном городе? Голод… Но я рад, что хоть ты навестила старика.

— К сожалению, — сказала Иоланта, — я здесь долго не пробуду. Во всяком случае, не столько, сколько хотелось бы.

— И не думай об этом! Так быстро я тебя не отпущу. Отдохнешь, подышишь свежим воздухом, подкормишься деревенским хлебом. — Потом обратился к Зосе: — Уже поздно, займи нашу гостью, а я скажу Яну, чтобы приготовил комнату для паненки…

Девушки остались одни.

— Можем обращаться друг к другу по имени, — сказала Иоланта, — мы почти ровесницы. Как ты думаешь, твой дедушка меня не осудит, если я закурю?

— Кури смело, — ответила Зося и покачала головой, когда Иоланта поднесла ей маленький золотой портсигар. — Дедушка сам проверит, постелила ли тебе Марта постель и затопил ли Ян камин. Он переживает, что теперь никто не навещает нас, и очень рад гостям.

— Я таким его себе и представляла, — сказала Иоланта. — Помню его как в тумане… Столько времени прошло! Но я приехала не к нему. Не к нему, а к тебе, Зося.

— Ко мне? — удивилась девушка.

— Розмарин расцвел под окном, — сказала Иоланта, пристально глядя в глаза Зоси. — Не понимаешь?

— Я просто поражена. Не ожидала, что пани… что ты… — А потом добавила спокойно, но выразительно: — Это не розмарин, а барбарис.

— Все в порядке, — глубоко вздохнув, ответила Иоланта. — Я боялась, что ошибусь… Мне необходимо установить контакт.

— С кем? — спросила Зося.

— Ты же знаешь с кем. Зачем спрашиваешь? Я могу разговаривать только с доверенным лицом Бохуна.

— Сегодня уже поздно. Постараюсь завтра сообщить пану ротмистру…

— Так нельзя, Зося, — остановила ее Иоланта. — зачем ты раскрываешь его чин? Помни, что мы не должны говорить больше того, что нам известно. Если бы я попала в руки гестапо, то по твоей вине имела бы лишнюю информацию о доверенном лице.

— Но ты бы не выдала его гестапо!

— Не знаю, — ответила Иоланта. — Мы должны быть осторожными и лишнего не говорить. Одно слово может погубить человека, раскрыть всю подпольную организацию.

— Извини, — прошептала Зося. Она почувствовала, как ее лицо покрывается румянцем, и это еще больше обескуражило девушку.

— Глупенькая ты! — Иоланта нежно обняла Зосю. — Нечего передо мной извиняться. Знаю, что ты хотела как лучше. Мы с тобой пока еще необстрелянные солдаты, хотя у меня немного больше опыта. На те два года, — усмехнулась она меланхолично, — на которые я старше тебя. В этот момент вошел старик Пшетоцкий.

— Вижу, вижу, девочки подружились. Наконец-то Зося будет иметь подругу по своему возрасту. Мы живем на отшибе, на безлюдье, к нам мало кто приезжает, если только иногда заглянет кто-нибудь из соседей. Даже в преферанс не с кем сыграть. Правда, один из соседей с детства ходит к нашей Зосе, но…

— Дедушка!

— Ну хорошо, хорошо, только смотри, чтобы Иоланта не отбила твоего Эдварда… Красивая ты, пани Кшеминьская. Признайся, сколько кавалеров из-за тебя голову потеряли? — Он хотел еще что-то сказать, но неожиданно раздавшийся снаружи шум прервал его. Он подошел к окну и отодвинул занавеску.

Девушки услышали скрип тормозов резко остановившейся автомашины, а потом тяжелые шаги за дверью, выходившей в коридор.

Ян замер у порога:

— Немцы!

— Открой! — приказал пан Пшетоцкий.

Когда Ян скрылся в прихожей, старик подошел к Иоланте:

— Девочка моя, если тебе нужно что-нибудь спрятать… — И, когда Иоланта отрицательно покачала головой, облегченно проговорил: — Слава богу!

 

3

Клос зажмурился. В зале, освещенном несколькими керосиновыми лампами, было очень светло.

— Слушаю вас, — долетел до него негромкий голос.

Обер-лейтенант удивился: голос принадлежал невысокому, чисто выбритому лысоватому старику. Слушая Гофберга, Клос представлял себе гордого, высокого мужчину, с аристократической внешностью, коротко стриженного, с пышными шляхетскими усами. А увидел человека, одетого в поношенную домашнюю куртку, похожего на учителя гимназии или почтового служащего.

— Я хотел бы видеть пана Пшетоцкого, — сказал Клос по-немецки, решив не показывать, что знает польский язык.

— Слушаю вас, — повторил хозяин дома.

— Я получил приказ расквартироваться в вашем замке.

— В моем замке? — спросил Пшетоцкий на чистом немецком языке с венским акцентом. — Мой замок был сожжен. Сожгли его в тридцать девятом. Если вы говорите об этом доме, то это всего лишь скромный флигель. Когда-то здесь проживала моя прислуга. А что касается расквартирования… Ну что ж, вы теперь здесь хозяева. Только не могу понять, почему выбрали именно мой дом…

Слушая Пшетоцкого, Клос подумал: гордость это или бравада старого шляхтича? А может, хозяин просто хотел щегольнуть своей аристократичностью перед этими двумя молодыми женщинами? Если бы на месте Клоса был кто-нибудь другой в немецком мундире, то эти уловки могли для старика плохо кончиться. Немецких офицеров раздражает национальная гордость поляков.

— Вам помочь выбрать комнату? Или вы сами? Надеюсь, господин обер-лейтенант не займет мою спальню…

— Разместите меня где вам будет угодно. Я пробуду здесь несколько дней. Только прошу учесть, что в свою комнату я проведу телефонную связь.

— Зося, покажи пани Иоланте ее комнату, а Марте скажи, чтобы постелила господину офицеру в комнате в мансарде, где нет печки.

Клос, едва скрывая улыбку, повернулся к стене и сделал вид, что рассматривает портреты толстых усатых предков хозяина дома. Пшетоцкий отвел немецкому офицеру неотапливаемую комнату, питая надежду, что тот не вынесет холода и быстро покинет усадьбу.

— Кто кроме вас проживает в доме? — спросил Клос, садясь в удобное кресло около стены. Он заметил, что Пшетоцкому это не понравилось.

— Кроме меня — моя внучка, ее подруга пани Иоланта Кшеминьская, дочь моего старого знакомого, и прислуга: камердинер Ян, его жена, которая занимается кухней, и их дочь Марта, она исполняет обязанности служанки. Теперь нам не требуется большой штат прислуги…

Клос присматривался к висевшей на стене сабле прекрасной старинной работы. Ножны и рукоятка ее были покрыты искусной тонкой резьбой. Только теперь он понял, что поведение Пшетоцкого продиктовано не высокомерием и не кичливостью. Это был трезвый расчет, основанный на знании психологии. Старик интуитивно чувствовал, что с немецкими офицерами необходимо разговаривать свысока, ибо у них в крови — почтение к аристократам. Называя свой большой многокомнатный особняк скромным флигелем и утверждая, что в этих условиях не требуется большая челядь, Пшетоцкий как бы хотел спросить немецкого офицера: «А какая прислуга была у тебя в Германии?»

Теперь Клос другими глазами смотрел на невысокого старика с барскими манерами и повелительными нотками в голосе.

Ян что-то шепнул на ухо хозяину дома.

— Проводи пана офицера в его комнату, — сказал Пшетоцкий камердинеру. — А ваши люди, господин офицер, разместятся в другом флигеле.

Клос слегка поклонился и пошел за Яном. На лестнице он посторонился, чтобы пропустить спускавшихся сверху молодых женщин, которых перед этим видел в гостиной. Они прошли мимо, не удостоив его даже взглядом. Старшая, стройнее и обаятельнее, подчеркнуто демонстрировала свою надменность. Камердинер Ян, поднимаясь по лестнице с лампой, даже не оглянулся, идет ли за ним немецкий офицер.

Девушки застали старика Пшетоцкого в гостиной. Он нервно ходил взад и вперед, держа в зубах давно погасшую трубку.

— Зачем только принесло сюда этого немца? — спросила Зося.

— Сам об этом думаю.

— Если бы они намеревались выселить вас из Пшетоки, — проговорила Иоланта, — то вручили бы вам официальное распоряжение своего командования. Этот офицер, как видно, из вермахта. А они, как правило…

— С виду интеллигентный, вежливый, однако он все-таки шваб. Берегитесь его, девочки мои. Кажется, он по-польски не понимает, но осторожность никогда не помешает.

— А вы, дедушка… — начала укоризненно Зося.

— Я, паненки, святой, это совсем другое дело. Я старик, а что они могут сделать со старым человеком? Убить? Так ведь это — милость! Не нужно будет долго ждать ее, костлявую. Да что там! Твой отец, Иоланта, умел с ними обращаться. Помню, еще во время первой мировой войны, едем мы вдвоем — Генрик и я, от Пшетоки до Карчмисок. И вдруг останавливают нас немцы, приказывают высаживаться, им, видите ли, бричка потребовалась. А Генрик, твой отец, который в Вене имел адвокатскую практику и говорил по-немецки, как настоящий шваб, как закричит на них… Пятнадцать минут ругал немецкого лейтенанта, словно мальчишку.

— Ну и что? Не отдали бричку? — спросила Иоланта.

— Отдали, — со вздохом ответил старик. — Высадились и пошли, но Генрик поговорил с ними, и поговорил как следует!

— То были другие немцы, — сказал Зося. — А эти — фашисты.

— Пора спать, девочки мои, уже поздно, — по-отечески заботливо проговорил старик Пшетоцкий. — Утро вечера мудренее.

 

4

За два дня пребывания Клоса в Пшетоке ничего особенного не произошло. Скучая от безделья, обер-лейтенант несколько раз от корки до корки прочел дело «С-298».

Интересного в этих бумагах было мало, но одна информация привлекла его внимание. Железнодорожник Вацлав Трембицкий сознался на допросе, что последний раз видел инженера Латошека и его жену Елену на вокзале в Карчмисках. Пан инженер выезжал последним поездом в Краков. Он торопился, ибо утром здесь должны были появиться немцы. Перед отъездом Латошек очень беспокоился, успеет ли на львовский поезд.

«Столько неизвестных», — подумал Клос. Во всяком случае, эта информация, на которую не обратил внимания Гофберг, показалась обер-лейтенанту весьма ценной. Он подумал, что при удобном случае переправит ее в Центр.

Жизнь в доме Пшетоцкого протекала в неторопливом деревенском ритме. Подходил к концу ноябрь, заканчивались работы в поле. Дни были короткие, отсутствие электричества заставляло обитателей дома рано расходиться по своим комнатам на отдых.

На следующий день после прибытия в Пшетоку, согласно полученной инструкции, Клос приказал фельдфебелю протянуть в свою комнату телефонную связь и соединить его с Гофбергом. Он доложил полковнику обстановку, сообщил о своих намерениях, упомянул о подробностях, которые мало интересовали шефа, и в частности об образе жизни хозяина усадьбы, пана Пшетоцкого, и его отношении к немецким офицерам.

— Кто проживает в усадьбе? — спросил Гофберг.

— Пшетоцкий живет вместе с внучкой, о которой господину полковнику известно, — ответил Клос. — Приехала к ним в гости некая Иоланта Кшеминьска из Кракова. Кроме того, в доме есть прислуга: камердинер, кухарка, горничная — все они родственники. Кухарка Матильда — жена камердинера Яна Кшиволя, а горничная Марта — их дочь. Какие будут указания, господин полковник?

— Ожидать, — ответил Гофберг.

— Когда прибудет ваш человек, которому я должен помогать?

— Клос, — прохрипел полковник в трубку, — разве вам неизвестно, как должен вести себя офицер абвера?

— Я мучаюсь от безделья, господин полковник.

— Рекомендую длительные прогулки. Или раньше ложитесь спать, но больше не морочьте мне голову. Может быть господин обер-лейтенант соскучился по настоящей работе на Восточном фронте?

— Господин полковник, прошу понять меня правильно, — ответил Клос смиренным тоном. — Вы приказали создать здесь напряженную обстановку, которая помогла бы вашему человеку. Только я не представляю, что должен делать, пока ваш агент еще не прибыл.

— Уже одно ваше присутствие в усадьбе накаляет там атмосферу, — ответил Гофберг. — Ваши люди должны докладывать вам два раза в день и даже ночью, что они ели на обед и что хотели бы съесть на ужин. В тревоге и напряжении должны находиться все обитатели дома, а не мой агент. А может, господин обер-лейтенант желает, чтобы я прислал гувернантку, которая водила бы его за руку? С прежней работы мне характеризовали вас как самостоятельного, инициативного и смелого офицера. Запомните, следующую характеристику на вас буду писать я. Хайль Гитлер! — прорычал полковник и положил трубку.

Клос рассмеялся, достал сигарету, закурил. «Не подозревает ли что-нибудь Гофберг?» — подумал он. Может быть, кто-то из разведсети провалился? Не раскрыл ли он связь в часовой мастерской, а вся эта игра с усадьбой Пшетоцкого затеяна им, чтобы разоблачить его, Клоса, как агента польской разведки? А солдаты с фельфебелем, которые обжираются яблоками из господского сада, может быть, направлены шефом для того, чтобы следить за ним во все глаза, а совсем не для помощи? Когда утром Клос бесцельно бродил по усадьбе, он все время натыкался на кого-нибудь из солдат. Не исключено, что и они скучали от безделья, потому и заглядывали из любопытства в каждый угол. А если нет?

Какую цель преследовал Гофберг, расставляя капканы на своего офицера? Если действительно кто-то из подпольной сети провалился и выдал Клоса, то полковнику достаточно было бы установить наблюдение и засечь время появления обер-лейтенанта на связи у часовщика. «Нет, это маловероятно», — подумал Клос. Однако его беспокоила роль, которую ему поручил играть полковник Гофберг, поэтому Клос не мог не подозревать западни. Но, тщательно проанализировав обстановку, он пришел к выводу, что нет повода для волнений. Видимо, просто сработал инстинкт самозащиты разведчика, который уже много лет, облачившись в немецкий мундир, действует во вражеском стане. Поэтому даже небольшой сигнал вызывает настороженность и стремление к самозащите.

Гофберг всеми способами старался добыть бумаги инженера Латошка, что не удалось сделать предыдущим шефам местного управления абвера. Легкий, прочный и устойчивый к высокой температуре сплав, полученный польским инженером, был необходим для авиационной промышленности Рейха. Клос чувствовал, что в этом деле ему придется сыграть немаловажную роль. Как ни странно, именно те, кто считают себя людьми высшей расы, хотят использовать в своих преступных целях научные достижения славянского «недочеловека», рожденного в стране, которую они презрительно называют задворками Запада! Гофберг стремится добыть эти ценные документы, он уверен, что они скрыты именно в усадьбе Пшетоцкого, и доверил это важное дело ему, Клосу, который характеризовался по прежней службе в абвере как способный, исполнительный и смелый офицер. Полковник понимал, что инженер Латошек, спасаясь от немцев, оставил в Пшетоке самое ценное, что у него было: дочь и документацию на свое изобретение. Способ розыска этих бумаг, укрытых в усадьбе Пшетоцкого или в другом месте, свидетельствует о том, что Гофберг не такой уж простак, каким старается себя показать.

Неожиданный арест Пшетоцкого и обыск его усадьбы не принесли бы ожидаемых результатов, ибо польский аристократ мог перепрятать бумаги своего зятя в другое, более надежное место, у близких друзей, хотя на первый взгляд старик Пшетоцкий не был похож на человека, имеющего таких друзей. Он мог вывезти бумаги в разоренные немцами усадьбы и укрыть их в известном только ему месте.

Практически «перекопать всю усадьбу», как приказал Гофберг, возможно, но на это потребуется немало времени. А поэтому Гофберг выбрал, по его мнению, наилучший способ розыска документов: создать напряженную, обстановку в усадьбе, чтобы старик Пшетоцкий почувствовал, что спрятанным им бумагам грозит опасность.

Цель Гофберга — это цель Клоса. Он также стремился добыть документы инженера Латошека, чтобы переправить их в надежное место. Но в Пшетоке должен появиться еще кто-то, кто может не представиться Клосу и без его помощи использовать создавшуюся ситуацию, чтобы добыть эти ценные бумаги. Этот «кто-то» наверняка попытается принудить старика Пшетоцкого отдать их.

Если этот человек, продолжал размышлять Клос, не представится Пшетоцкому, то можно сделать вывод, что он знаком старику и знает, у кого хранятся документы. И Пшетоцкий, чтобы спасти от немцев бумаги, может решиться передать их этому человеку. Клос не должен допустить этого. Однако пока в Пшетоке не появился человек, который мог бы обратиться к старику Пшетоцкому за бумагами.

Иоланта Кшеминьская? Вряд ли она ведет игру. Клос заметил, что эта девушка держится гордо и независимо. Трудно поверить, чтобы старик доверил этой девчонке свою тайну, хотя она и была дочерью его близкого друга.

Зося? Девушка тоже с характером, открыто демонстрирует свой патриотизм. Не может быть, чтобы она… Хотя не исключено, что Зося причастна к тайне хранения бумаг отца.

Остается прислуга: Ян, сорокалетний камердинер Пшетоцкого, и его жена Матильда, молчаливая женщина с полными румяными щеками, которая почти не выходит из кухни. А может быть, Марта — их дочь, с каменным лицом стелившая ему постель и убиравшая комнату?.. Трудно поверить в такое.

Агент может появиться в Пшетоке неожиданно и скрытно. А он, Клос, не может даже принять каких-либо мер и вынужден только ждать указаний Гофберга.

 

5

Клос по-прежнему скрывал, что знает польский язык. Уже на второй день пребывания в усадьбе он понял, что его проверяют. Во время завтрака Пшетоцкий в непринужденном разговоре с обер-лейтенантом заметил по-польски:

— Пан поручик испачкал себе рукав джемом.

— Что? — спросил по-немецки Клос, невозмутимо глядя на Пшетоцкого.

Старик, извинившись, ответил, что он обращается к внучке.

Девушки переглянулись. Иоланта не могла скрыть иронической улыбки.

В течение дня Пшетоцкий еще не раз пытался проверить Клоса. А Зося, которая больше молчала, неожиданно сказала Клосу по-польски, глядя ему прямо в глаза: «Если бы ты знал, как я ненавижу тебя, шваб». Иоланта с ехидной улыбкой быстро «перевела», что Зося спрашивает, как давно пан обер-лейтенант не видел своих родных.

Убедившись, что немецкий офицер не понимает польского, все они стали свободно разговаривать при нем. У них не было особых секретов, и Клос, рассматривая семейный альбом хозяина дома, не подавал виду, что понимает их, однако, прислушиваясь к разговору, понял, что завтра в Пшетоку приедут какие-то люди. Одного из них Зося назвала Эдвардом, а другого — паном Маевским.

Зося Латошек была обеспокоена — не опасен ли визит этих людей в то время, когда в их доме проживает шваб? И не следовало ли организовать встречу в другом месте? Но Иоланта, успокаивая ее, сказала, что наоборот, присутствие в доме немецкого офицера будет наилучшей защитой, какую только можно себе представить. При это она напомнила Зосе китайскую пословицу, что вокруг светящегося фонаря всегда темно. И этого было достаточно, чтобы за ужином старик Пшетоцкий обратился к Клосу:

— Господин обер-лейтенант просил, чтобы я докладывал обо всех, кто приедет в усадьбу. Так завтра у меня будут гости, если вам это угодно.

Клос ответил, что не возражает против приезда гостей и не хотел бы своим присутствием нарушать традиции хозяина дома. Он только желал бы, чтобы гости не мешали ему исполнять служебные обязанности.

Ужин подходил к концу. Клос встал, учтиво поклонился, пожелал старику Пшетоцкому и девушкам доброй ночи и отправился в свою комнату.

«Значит, завтра, — подумал он. — Что это за люди и кто такие пан Маевский и его мнимый или настоящий племянник? — по отдельным словам, смеху и радости Зоси Клос понял, что ее что-то связывает с Эдвардом. — Может быть, он жених Зоси? — неожиданно мелькнуло в голове Клоса. — Что ж, человек, просящий руки Зоси Латошек, имеет моральное право на получение бумаг ее отца в приданое. Может, на этом и основывается провокация Гофберга?» А в том, что это провокация, Клос не сомневался.

«Глупец! — подумал он о себе. — Сочинил версию, не имея на то достоверных данных. Необходимо подождать до завтра, а сегодня ночью — побродить немного по дому. Гофберг прав: они должны ощущать присутствие немецкого офицера и бояться его». Неожиданно Клос услышал какой-то шорох за дверью. Он на цыпочках подошел к ней и рывком открыл. Перед дверью с тряпкой в руках стоял камердинер Ян.

— Прошу прощения, я протирал пыль, — смущенно проговорил он.

— Да, пыль, конечно, надо протирать, — заметил Клос. Он закрыл дверь, скатал из бумаги шарик и заткнул отверстие для ключа. Он чувствовал себя очень неуютно, когда знал, что за ним подглядывают.

 

6

Гости приехали к концу завтрака. Камердинер Ян учтиво проводил их в гостиную.

— Пан Маевский и пан Эдвард! — доложил он, открыв дверь.

Клос заметил, что Эдвард — двадцатисемилетний, крепко сложенный брюнет с усиками, в модных сапогах — сначала поприветствовал Зосю, поцеловал ее, как и подобает жениху, а потом поклонился старику Пшетоцкому.

Мужчина постарше, ротмистр Маевский — худощавый, сутулый, с буйными, но изрядно поседевшими волосами и морщинистым лицом, одетый по-охотничьи, — не мог скрыть своего удивления, когда увидел немецкого офицера.

— Непрошенный гость, — развел руками Пшетоцкий. — приехал два дня назад, и неизвестно, надолго ли. На вид любезный, ведет себя скромно. И ничего не понимает по-польски.

Ротмистр с упреком посмотрел на Зосю, которая хотела что-то сказать, и прервал ее на полуслове, подняв руку. Если бы Клос ничего не подозревал, он мог бы не обратить внимания на этот жест. Охотничья одежда Маевского скорее напоминала армейский мундир, а манера держаться выдавала офицерскую выправку. Клос решил, что Зося, видимо, подчинена ему по службе.

— Потом! — бросил Маевский, и Зося послушно замолчала.

Марта принесла приборы для гостей, положила на стол. Гости молча уселись, а Эдвард, закончив шептаться с Зосей, внимательно посмотрел на Клоса. Разговор не клеился. Присутствие немецкого офицера действовало на них как холодный душ. Клос не торопясь намазывал масло на хлеб, ел и старался как можно меньше говорить, а больше наблюдать и слушать. Судя по всему, этот пан Маевский не даст легко убедить себя, что присутствие немецкого офицера в этом доме явление случайное и что он не понимает по-польски.

Пшетоцкий нудно рассказывал какую-то историю об адвокате Кшеминьском, отце Иоланты, заставляя девушку подтверждать, что он говорит правду. Девушка делала это без особого желания. Она была раздражена. Слова старика были ей не по душе. Иоланта чего-то ждала. Это легко угадывалось по ее сосредоточенному, напряженному виду. Она была холоднее, чем обычно, но от этого ее внешность только выигрывала.

— Известно ли вам, пан Тадеуш, — спросил Маевский, когда ему удалось вставить слово, — что пан Венгожевский женится?

— Венгожевский? Боже мой! — ахнул от удивления старик. — На пять лет старше меня, и женится, вот чудеса! На ком же?

— На вдове. Ей под сорок, но она еще очень, очень…

— Подожди, подожди, дай вспомнить! Не Конопицкая ли?

— Пан Тадеуш, как всегда, попадает в десятку.

— Конопицкого я хорошо знал, царство ему небесное. Его земли прилегали к моим.

— Умнейший был человек!

— Что вы, пан Маевский, — возразил старик, — он добродушный был, но оригинал. Припоминаю, как-то приехал он ко мне в Пшетоку еще задолго до войны и начали мы о чем-то спорить… Я потом приказал Яну открыть все окна в доме, чтобы побыстрее проветрить…

Клос чуть не поперхнулся. Если бы это случилось, присутствующие догадались бы, что немецкий офицер понимает по-польски. На счастье, рассказ старика подействовал и на Маевского — он так и подскочил:

— Пан Тадеуш! Как можно?

Укоризненно посмотрев на Пшетоцкого, он окинул недоверчивым взглядом Клоса и попытался перевести разговор на другую тему. Старик, почувствовав это, решил не рассказывать больше о своих давних спорах с покойным соседом, и это успокоило Клоса.

— Хорошо, хорошо. Но тогда мне не хотели верить, а я все-таки оказался прав, — проворчал Пшетоцкий.

— Зачем вспоминать о прошлом? — примирительно спросил Маевский. — Зачем возвращаться к старому?

— Поляк задним умом крепок, — никак не мог остановиться Пшетоцкий. — А нужно было…

— К чему нам теперь вспоминать старые ссоры? — Маевский старался успокоить старика, как мог.

— Старые, не старые… А кто еще четыре года назад попрекал меня «народной демократией»? Россия большевистская или небольшевистская, но она всегда Россия, помилуй бог. Если бы тогда послушали меня, то сейчас у нас этого не было бы, — многозначительно заключил старик Пшетоцкий, укоризненно посмотрев на Клоса, который сидел с невозмутимым видом.

Клос взял кофейник и стал осторожно наливать себе кофе, стараясь не пролить ни капли на белоснежную скатерть.

— Дедушка, — включилась в разговор Зося, — он может догадаться, что речь идет о нем.

— Ты, девочка моя, не мешайся. Что ты можешь знать? — раздраженно ответил старик. Он понемногу начал успокаиваться, видимо поняв неуместность своих рассказов о прошлом, о каких-то предвоенных спорах. Он с усердием принялся поддакивать Маевскому, когда тот начал что-то говорить о разведении породистых лошадей.

На другом конце стола Эдвард, наклонившись к Иоланте, спросил:

— Не играла ли пани перед войной в теннис на варшавских кортах?

— Играла, но не часто и не помню, было это на варшавских кортах или на каких-то других. Я плохо знаю Варшаву. А почему вас это интересует?

— Кажется, я вас где-то встречал. Ваше лицо и глаза нельзя забыть.

— Это комплимент? — спросила Иоланта и, обратившись к Зосе, заметила: — Твой Эдвард опасный мужчина, присматривай за ним.

Клос внимательно приглядывался к этой паре. Иоланта улыбалась, но только одними губами, глаза ее оставались холодными, настороженными, серьезными. Манера Эдварда задавать вопросы загадочным и безразличным тоном беспокоила Клоса, только он не мог понять почему. Клос уже намеревался встать и выйти из-за стола, решив, что дальнейшее присутствие среди игнорировавших его собеседников ничего полезного не может дать, а только возбудит подозрение, когда Эдвард внезапно обратился к нему:

— Господин обер-лейтенант давно в Польше?

Молодой человек говорил по-немецки свободно, но не так, как поляки, которые учились этому языку в школе или университете. Его немецкий отличался австрийским акцентом. Клос был уверен в одном: Эдвард или имел хорошего преподавателя и феноменальную слуховую память, или несколько лет прожил в той местности Германии, где немцы говорят с австрийским акцентом. А может быть, немецкий — его родной язык?

— Несколько недель, — ответил Клос, обрадовавшись случаю, чтобы остаться за столом. Сначала ему хотелось спросить собеседника, где тот так хорошо научился немецкому, но после некоторого колебания разведчик передумал.

— А до этого где служили? — непринужденно продолжал Эдвард. — Если, конечно, это не военная тайна.

— Во Франции и в России, а до Польши — в Югославии, — солгал Клос. — Но в Югославии пробыл всего лишь несколько недель, — быстро добавил он, чтобы предвосхитить мысль собеседника о том, что немец, знающий язык сербов и хорватов, может понимать и по-польски.

Клос внимательно следил за движениями и взглядом Эдварда. Ему был знаком такой тип людей, их манера задавать вопросы, как будто бы не значащие, с иронией, с такими оговорками, как: «Если, конечно, это не военная тайна». Именно этим способом добываются иногда ответы на самые щекотливые вопросы. Клос сам прекрасно владел подобным методом и неоднократно использовал его в своей практике. Наконец, это чистое произношение с австрийским акцентом… Может быть, Эдвард тот самый человек, которому Клос при необходимости должен помочь? Или исполнитель сразу двух неизвестных ролей? «Может быть, он из разведки»? — подумал Клос, и ему захотелось продолжить разговор.

— Видимо, пану известно, как это бывает в армии, — сказал Клос. — Перебрасывают тебя с места на место, и не знаешь, где будешь завтра. Иногда, — добавил он доверительно, — человек даже не догадывается, зачем ему приказано быть в том или ином месте. Завидую вашей спокойной жизни здесь.

— Спокойной? — удивился Эдвард. — Не сказал бы…

— Вы говорите о… — Клос помедлил, как это делают воспитанные немецкие офицеры, боясь оскорбить чувства хозяина дома употреблением нежелательных слов, — о партизанах? Друзья меня предостерегали, что в этих местах действуют партизаны, но, как я вижу, они ошибались. Во всяком случае, сейчас здесь спокойно.

— В этом доме вы всегда можете быть спокойны, — ответил Эдвард и посмотрел на часы. — Дом пана Пшетоцкого отличается гостеприимством.

Клос, поняв его намек, встал:

— Благодарю за беседу. Должен проверить, чем занимаются мои солдаты.

Обер-лейтенант вышел во внутренний двор и пересек его, направляясь к другому флигелю, где расквартировались его подчиненные. Клосу было безразлично, чем они занимаются. Он полагал, что они, как всегда, играют в карты. Выйдя на середину двора, он заметил фигуру человека, быстро удалявшегося от боковых дверей флигеля, в котором жил Пшетоцкий, в сторону видневшейся вдали деревни.

У Клоса было острое зрение — даже с такого расстояния он узнал Яна, камердинера Пшетоцкого.

 

7

После ухода Клоса Пшетоцкий несколько минут сидел молча. Он не сразу понял, что присутствующие ожидают, когда он поднимется и выйдет из-за стола.

— Пан ротмистр, — произнес старик, вставая, — это, может быть, не мое дело, но я хочу высказать свое мнение: лично я против того, чтобы вы вмешивали девушек в вашу конспиративную деятельность. Она не для них.

— Если бы вы знали, какие они отличные подпольщицы! — ответил Маевский.

— Вот как, — проворчал старик, — они должны воевать, а вы — заниматься политикой?..

— Пани сменила пароль? — посмотрел Маевский на Иоланту, когда за стариком закрылась дверь. — Не хотели бы вы поговорить со мной о деле?

— Я должна убедиться, что говорю с доверенным лицом.

— Бохун, — ответил Маевский, — ротмистр Бохун. А это, — он показал рукой на Эдварда, — поручик Журав. Зося, — обратился Бохун к девушке, которая сидела и как будто бы не слушала их, — будь любезна, выйди в коридор и, если появится немец, дашь знать.

— Есть, — отчеканила девушка, как солдат, готовый выполнить приказ.

Когда Зося вышла, Иоланта подала руку ротмистру.

— Ягода, — сказала она, — курьер из Лондона.

— Теперь нам нужно убедиться, — проговорил молчавший до этого Эдвард, который, казалось, любовался только ее стройными ножками, — имеем ли мы дело с нашим доверенным представителем из Лондона.

— Разумеется. — Девушка открыла небольшой изящный портсигар, вынула сигареты, нажала шпилькой кнопку. Из плоского тайника вытащила половину долларового банкнота. — Этого достаточно? — спросила она.

Ротмистр вопросительно смотрел на Эдварда, который, подойдя к окну, скрупулезно соединял две половинки банкнота.

— Все в порядке, — проговорил наконец Эдвард. — Только беспокоит меня этот немецкий офицер. Может быть, за вами, пани Иоланта, следили?

— Меня он также беспокоит, — ответила она. — Но я не заметила, чтобы за мной следили. Видимо, вы догадываетесь, что я приехала не только к вам. Вы — последняя инстанция, может даже самая важная, а до этого у меня были дела в Кракове, Варшаве и Радоме. Если бы было что-то подозрительное… Меня там охраняли.

— Разумеется, — сказал ротмистр. — А у вас есть что-либо для нас или…

— Сейчас, — ответила Иоланта. — Прошу вас, панове, на минуточку отвернуться.

Когда они отвернулись к окну, Иоланта быстрым движением расстегнула юбку, сняла с себя широкий, чем-то наполненный пояс. Мгновенно вынула из него несколько холщовых мешочков. — Все в порядке, прошу вас, панове, — проговорила она.

— Мне сразу показалось, что пани не по возрасту полновата в талии, — сказал Эдвард. — А теперь вы снова приобрели изящную фигуру.

Девушка ответила на комплимент очаровательной улыбкой.

— Прошу все это пересчитать и написать расписку, — обратилась она к ротмистру, который вынимал из холщовых мешочков долларовые банкноты и золотые двадцатидолларовые монеты.

— Все в порядке. Хорошо, что пани начала с денег. Имеем приказ разговаривать о делах только с тем, кто представит вот это, — показал он на мешочки. — Как всегда, присылают слишком мало, — добавил он, подписывая размашистым росчерком расписку. — Вы там, в Лондоне, — медленно проговорил он, — думаете, что мы выбрасываем деньги на ветер. То, что вы даете нам, — это капля в море. Мы должны закупать оружие, а иногда — платить тому, кто помогает вытащить из лап гестапо ценного для нас человека. Если бы вы знали, сколько это стоит!

— Напишите все это в рапорте, — холодно бросила Иоланта. — А теперь к делу. — Она замолчала, посмотрев на дверь.

На пороге стояла Марта. Горничная наверняка заметила долларовые банкноты и золотые монеты.

— Простите, что помешала. Я могу убрать со стола и позже, — проговорила она и скрылась за дверью так же тихо, как и вошла.

— Не волнуйтесь, пани Иоланта, прислуга у Пшетоцкого неболтлива.

— Это ваше дело, я уеду, а вы останетесь. Но до отъезда вы должны помочь мне в одном важном деле. Знаком ли вам зять Пшетоцкого, инженер Латошек?

— Отец Зоси? — спросил Маевский. — Как-то раз я его видел. Вам известно, что старик Пшетоцкий был против этого брака?..

— Это меня не интересует, — прервала его Иоланта. — В Лондоне знают, что Латошек перед вторжением немцев в Польшу оставил Пшетоцкому важную техническую документацию на свое изобретение. Речь идет о каком-то сплаве, и он необходим союзникам, поскольку может помочь в достижении победы над Германией.

— Мне ничего не известно.

— А я слышал что-то об этой документации от старика Пшетоцкого, — сказал Эдвард.

— Мы знаем, что немецкая разведка разыскивает эти бумаги. Они не должны попасть в руки немцев. У меня приказ — доставить документацию инженера Латошека в Лондон.

— Говорила ли пани со стариком Пшетоцким об этом деле? — спросил Маевский.

— Я — с Пшетоцким? — удивленно приподняла брови Иоланта. — Разве вы не знаете, что мне запрещено раскрывать себя? Я не имею права говорить с ним об этом деле.

— А инженер Латошек, — спросил Эдвард, — в Лондоне?

— Не могу сказать ничего определенного, пан Эдвард, — ответила Иоланта.

— А откуда такая уверенность, — поинтересовался он, — что эти его бумаги действительно находятся у старика Пшетоцкого?

— Не будьте ребенком, пан поручик. Я знаю столько же, сколько и вы. У меня приказ — доставить документы Латошека в Лондон. И если я окажусь в опасности, то при любых обстоятельствах должна уничтожить их и не допустить, чтобы они попали в руки немцев.

— Пшетоцкий должен передать их подпольным властям Польши, — тихо проговорил Маевский.

— Пшетоцкий упрям и не любит, когда на него давят. Необходимо провести это дело с большой осторожностью, чтобы не обидеть старика и не спугнуть немецкую разведку! — Иоланта нервно забарабанила пальцами по столу. — Он может и не признаться, что документы зятя находятся у него.

— Пригласим Зосю, ведь это касается непосредственно ее.

Ротмистр встал и направился к двери, и в эту минуту она неожиданно открылась. На пороге стоял крепкий, рослый мужчина.

— Мое почтение, пан ротмистр. Целую ручки прекрасной пани. Прошу прощения, что без предупреждения.

— Как вы здесь оказались? — строго спросил Маевский.

— Пан ротмистр, как всегда говорит начальственным тоном, желая напомнить о том времени, когда я был у него рядовым. А теперь я имею небольшой личный интерес к пану ротмистру. Милая пани, позвольте представиться. Писарский Винцент, уроженец Карчмисок. — Он с галантностью поцеловал руку Иоланты.

— Известный контрабандист и спекулянт, — ехидно добавил Эдвард. — Король контрабандистов!

— Без таких деятелей, как я, пан поручик, — повернулся к нему Писарский, — люди в городе с голоду бы умерли. После войны поставят памятник неизвестному контрабандисту, попомните мое слово. Я мог бы предложить и вам кое-что, панове. Что бы вы сказали о транспорте с консервами! Свеженькие, гарантированные, переправлялись на Восточный фронт, но на одной из железнодорожных веток вагончик отцепился от состава. Случайность, совершенная случайность, — с удовольствием потер руки Писарский.

— Подумаем, пан Писарский, а почему бы и нет?

— Сегодня я буду ночевать здесь, — сказал гость. — У пана ротмистра есть время до утра, чтобы подумать. Только предупреждаю, что на этот товар уже имеются купцы… Вы расположились наверху? — спросил он и, не дожидаясь ответа, вышел из гостиной.

— Консервы из немецкого транспорта? — спросила Иоланта. — Они что, не охраняют его?

— Писарский ловко умеет подкупить жандармов и железнодорожную охрану. В Карчмисках все от него зависят.

Ротмистр вышел в коридор и через несколько минут возвратился с Зосей.

— Извините, пан ротмистр, — говорила она, — но я думала, что сказанное касается только немецкого офицера.

— Пустяки, Писарский ничего не слышал и ни о чем не догадывается, а если бы даже… то это его не интересует. Тебе известно что-нибудь о бумагах, которые оставил твой отец на хранение дедушке?

Зося ничего не знала. Она помнила только, что приехала в ту ночь в усадьбу с родителями. Вскоре пошла вместе с матерью спать, а отец закрылся с дедушкой в его кабинете. Это было еще в замке…

Маевский внимательно выслушал ее, потом коротко объяснил ситуацию. Когда он закончил, Зося спросила:

— Иоланта, скажи мне только одно: жив ли мой отец?

— Кто-то сообщил командованию, и, как мне кажется… Этого тебе достаточно?

— Нет. Жив ли он, жив ли?.. — голос Зоси дрогнул. — Если бы они были в Лондоне, то передали бы мне хоть весточку…

— Тебе, Зося, уже семнадцать лет, и ты приняла присягу солдата на верность родине в борьбе с фашизмом, а ведешь себя как ребенок. Мне ничего не известно о твоем отце. Я только получила приказ доставить его бумаги, вот и все.

— Ты даже не спросила у меня… — Зося посмотрела на Иоланту с упреком.

— Не имею привычки задавать вопросы без надобности.

— Как это без надобности?

— Пойми, Зося, — нетерпеливо ответила Иоланта, — тебя я совсем не знала, твоего дедушку почти не помнила. После сентября я первый раз приехала на родину. Была в Кракове, но даже не встретилась со своим отцом. Единственное, что я смогла сделать, — позвонить из автомата, услышать его голос и убедиться, что он жив. Я боялась даже говорить. Его телефонные разговоры могли подслушать. Теперь понимаешь?

— Зося, идет война, и нет времени для личных дел, — поучающе сказал ротмистр. Он взял девушку под руку и отеческим жестом погладил по голове.

— Значит пани Иоланта впервые на родине после злополучного сентября, когда на нас напали немцы? — спросил Эдвард.

Девушка отвернулась, вытирая слезы.

— Извините, — сказала она. — Что я должна делать?

— Выполнять приказ, — ответил ротмистр. — Ты должна передать дедушке распоряжение подпольного руководства Армии Крайовой. Но никаких подробностей, никаких имен.

— А может быть дедушка…

— Хочешь сказать, что он догадывается? Тем лучше. Ты уже взрослая, а эти документы принадлежат твоему отцу, и тебе должно быть небезразлично, в чьи руки они попадут.

— Верно. Но даст ли он их мне?

— Я убежден в этом, — ответил ротмистр, хотя прекрасно понимал, что старик Пшетоцкий так просто не расстанется с важными документами своего зятя. И убедить его будет нелегко.

 

8

Солдаты Клоса, скучая от безделья, действительно играли в карты. Увидев обер-лейтенанта, они хотели вскочить, но Клос остановил их взмахом руки. Поговорил немного с фельдфебелем, который расхваливал спокойную и сытую жизнь в Пшетоке и был готов, по его словам, остаться здесь до самого конца войны.

Клос слушал своего подчиненного невнимательно, ибо через его голову наблюдал за бричкой, въехавшей во двор усадьбы. Из нее вышел крепкий, рослый мужчина. Видно было, что люди Пшетоцкого хорошо знают его. Кто-то из конюхов подбежал к бричке, выпряг красавца-гнедого и, похлопав по крупу, отвел в конюшню.

Незнакомец на минуту задержался на крыльце флигеля, перебросился с Зосей несколькими словами и без колебаний вошел в дом. Даже с такого расстояния можно было заметить, что этот человек, державшийся свободно и уверенно, не был новичком в доме Пшетоцкого.

Фельдфебель еще о чем-то доложил Клосу, а потом спросил:

— Долго ли мы здесь пробудем, господин обер-лейтенант?

— Должен огорчить вас, — ответил Клос. — Видимо завтра покидаем Пшетоку. — И подумал: «Сегодня, не позднее ночи, все должно решиться».

Приезд еще одного гостя убедил его в этом. По всему чувствовалось, что заканчивается время томительного ожидания и наступает пора решительных действий.

Фельдфебель даже не старался скрыть недовольство, вызванное сообщением командира.

— Будут ли какие указания, господин обер-лейтенант?

— Да, да, — ответил Клос, и в эту минуту его осенила оригинальная мысль. — Да, да, — повторил он. — До моего особого распоряжения никто из находящихся в доме Пшетоцкого не должен покинуть Пшетоку. Всех, кто будет приезжать в усадьбу, пропускать беспрепятственно. Понятно? Вы отвечаете за все. Приведите в готовность своих солдат!

— А если кто-то попытается… — решил уточнить фельдфебель.

— Нет! — Клос сразу понял, что он хотел сказать. — Не стрелять! Принимайте любые меры, но не стрелять!

Клос пересек двор усадьбы и направился к конюшне, чтобы скрыться с глаз Зоси, сидевшей на крыльце и наблюдавшей за ним. Он оглянулся, чтобы еще раз убедиться, там ли еще эта девушка, но ее уже не было. Клос не сменил направления и пошел к конюшне, предполагая, что за ним могут следить из окна дома. Зайдя за угол конюшни, он в один прыжок оказался у стены флигеля.

Его заинтересовала дверь, из которой только что вышел камердинер Ян. Она была слегка приоткрыта. Клос вошел в небольшой зал, откуда винтовая лестница вела вверх. За дверью слышался какой-то грохот, оттуда доносился специфический запах, видимо, там была кухня — владения жены Яна.

Стараясь не шуметь, Клос поднимался по лестнице. Ступенька предательски скрипнула, и обер-лейтенант мгновенно остановился, боясь, что наделает много шума и раскроет себя. Опираясь руками о поручни, почти на весу, едва касаясь ногами ступенек, начал передвигаться к следующей площадке лестницы. Оказавшись у двери кухни, услышал голос кухарки.

На счастье, Клосу удалось вовремя скрыться за большим шкафом, стоявшим на площадке лестничной клетки.

— Кто там, — спросила женщина, высунув взлохмаченную голову из кухни. — Проклятые коты! — проворчала она и с треском захлопнула дверь.

Теперь разведчик мог осмотреться. Здесь было полутемно. Лестница вела вправо и выше, видимо на чердак. Клоса заинтересовало это и он прислушался. За дверью было тихо. Он нажал на ручку. Дверь была заперта, ключа в замке не оказалось.

Клос вынул отмычку, которую сделали по его заказу в Висбадене. Как-то, прохаживаясь по узким улочкам города над Рейном, около старого порта он заметил ремесленную мастерскую, расположенную в подвале. Над входом висела вывеска с изображением большого ножа. Клос задержался у витрины мастерской, где были выставлены образцы различных металлических изделий. Решил войти. Старый ремесленник в очках, беспрерывно спадавших с носа, оторвался от работы и с удивлением посмотрел на вошедшего немецкого офицера. Клос показал на выставленные образцы ключей различных размеров и конфигураций, спросил мастера, сможет ли он все это изготовить. А чтобы старик не донес в гестапо о подозрительном заказе клиента, заинтересовался, может ли тот выписать счет на воинскую часть. Мастер сразу же успокоился, понимающе подмигнул и ответил, что, если бы ему достали прочную сталь, он смог бы изготовить любые ключи и отмычки. Его мастерство превзошло все ожидания Клоса. На изготовленной мастером отмычке бородки ключей, зарубки, засечки и утолщения были подвижны и взаимозаменяемы. Благодаря такой отмычке для обер-лейтенанта Клоса больше не существовало замков.

Вот и теперь он снова мысленно поблагодарил старого мастера из Висбадена, когда после третьей попытки замок наконец уступил.

Клос оказался в чердачном помещении, о назначении которого нетрудно было догадаться. Старый письменный стол, поломанное кресло, высокий табурет, книжная полка, а на ней несколько запыленных скоросшивателей. Видимо, старик Пшетоцкий иногда просто уходил сюда вздремнуть.

Кроме двери, в которую вошел Клос, была еще и другая, ведущая, вероятно, в спальню старика.

Клос снова вынул из кармана свою отмычку. За дверями было тихо. Обер-лейтенант прислушался внимательнее и неожиданно замер. Где-то там скрипнуло кресло, стоявшее, видимо, близко к двери. Скрип стал громче. Потом Клос услышал, как открылась и закрылась внутренняя дверь.

— Разрешите к вам, вельможный пан? — прозвучал незнакомый Клосу голос.

— А, пан Писарский, каким ветром? — Это говорил старик Пшетоцкий. — Входишь без стука, как в спальню своей жены.

— Покорнейше прошу извинить, вельможный пан. Я не впервые у вас. Или вы уже забыли, кто такой Писарский? Купит, продаст, не обманет…

— Не всегда, не всегда, — возразил старик. — Присаживайся. Как было с тем маслом?..

— Масло то, вельможный пан, проклятые швабы реквизировали, истинный бог… Но нельзя же напоминать мне об этом до гроба! Половину денег я вам возвратил. Считайте, что это торговые издержки. Бывает и хуже.

— Торговые издержки за мой счет, — недовольно пробурчал старик. — А теперь чем я могу быть тебе полезен?

— Завтра среда, — сказал Писарский, — мы так условились. Хворост должен забрать, — рассмеялся он. — Но я пришел не для того, чтобы напомнить об этом. Имею твердую валюту, — прошептал он. — Советую купить, пока не подорожала.

— Пан Писарский всегда говорит мне так.

— И всегда я прав.

— Можно подумать… А цена?

Писарский так тихо назвал какую-то сумму, что Клос не расслышал.

— Дорого, — произнес Пшетоцкий. — Завтра чуть свет заберешь хворост, — твердо сказал он Писарскому. — О валюте подумаю. Да, еще вот что. Прошу тебя привезти то, что я заказал. Жена камердинера передаст тебе этот список.

— Привезу, а почему бы и нет? Писарский еще никогда не подводил и малым грошем не попрекал. А что до валюты, так пусть пан подумает как следует, а то поздно будет. Купцы всегда найдутся. А может быть, и вы предложите мне что-нибудь? Все, что хотите, я куплю. Даже какие-нибудь ценные бумаги, а почему бы и нет? На них тоже можно заработать. Или перепрятать в надежное место.

Клос, услышав это, от злости до боли сжал кулак. Неужели этот Писарский…

— Что пан Писарский сказал? — воскликнул старик. — Что он купит?

— Все куплю, вельможный пан, на чем только можно заработать.

— Откуда пану Писарскому известно о бумагах? Что это тебе пришло в голову?

— Да так, ничего. Разные бывают бумаги, например, какие-нибудь акции или чеки. Большевики придут — все можно потерять. А если англичане — то заработать. Конечно, я рискую при этом. Только доллары или еще какая-нибудь твердая валюта сейчас в цене.

— Уходи! — крикнул старик.

— Зачем кричать? — промолвил Писарский с угрожающей ноткой в голосе. — Писарский не из пугливых. Меня криком не возьмешь. Писарский знает столько, что…

— Пошел вон!

— Как вам будет угодно, пан Пшетоцкий. Я вас ничем не оскорбил. Купец не может оскорбить своих клиентов. Я еще вернусь. Писарский всегда возвращается и покупает товар подешевле.

Клос услышал, как тихо закрылась дверь. Потом раздались тяжелые шаги Пшетоцкого и его старческое посапывание.

Может быть, Писарский агент Гофберга? Мало вероятно. Но что это за намек на бумаги? И о каком хворосте шла речь? Клос решил, что стоит встретиться и поговорить с Писарским. Он еще раз окинул внимательным взглядом конторку, в которой находился. Никаких тайников, сейфов. Может, Пшетоцкий спрятал документы Латошека между повседневными бумагами, счетами, расписками в скоросшивателях? Это было на него похоже — старый шляхтич с его фамильной гордостью не мог допустить, чтобы бумаги какого-то там Латошека хранились отдельно от его повседневной хозяйственной переписки. Это не ущемляло его панского самолюбия, а немцы вряд ли стали бы искать там эти документы. Необходимо было все проверить, но не сейчас, ибо Пшетоцкий мог каждую минуту войти в свою конторку.

Отойдя на шаг от двери, Клос внезапно услышал за стеной негромкий голос Зоси:

— Можно, дедушка?

— Войди, войди, девочка моя. — Заскрипели пружины, видимо, старик снова уселся в кресло.

— Дедушка, — начала Зося без всякого вступления. (Клос понял, о чем она будет говорить дальше, и не ошибся.) — Отец, уезжая, оставил вам свои ценные документы. Я уже взрослая и просила бы вас, дедушка, передать их мне.

— И это все, что ты хотела сказать? — недовольно пробурчал старик.

— Да, дедушка.

— Неблагодарная девчонка! Без моего разрешения… Ведь ты ничего не знала и знать не могла. Кто тебя прислал?

— Этого я не могу сказать.

— Не можешь? Ты думаешь, я ничего не знаю, думаешь, что старик — совсем слепой? Я с ними еще поговорю, дорогая внучка. Я тебя предупреждал, просил…

— Дедушка, это мой долг.

— Только я один знаю твой долг! — раздраженно сказал Пшетоцкий. — Ты успешно закончила школу и после войны пойдешь учиться в университет. А пока учись у жены Яна вести домашнее хозяйство и готовить на кухне, это больше пригодится тебе в жизни, чем какая-то игра в конспирацию! Она не для молодой девушки. Твоя покойная бабушка имела трех кухарок, но, когда хотела сделать мне приятное, сама готовила паштет. Если бы ты знала, какой это был паштет!.. Строптивая ты, вся в мать. Елена также не слушала меня. И ее муж Латошек, твой отец, тоже упрямый.

— Не говорите так плохо о моих родителях.

— Я не хочу ничего слышать! Девчонку ко мне присылают, — фыркнул старик, — и я должен с ней вести переговоры! Старика Пшетоцкого не удастся провести, так и передай им. И скажи, что Пшетоцкий за свои семьдесят два года еще ни разу не нарушил слова, даже если дал его не аристократу.

— Но, дедушка, поймите, ведь речь идет о том, чтобы изобретение моего отца использовать в борьбе против фашизма. Эти бумаги доставят в Лондон. Союзники смогут…

— Мне лучше знать, что с ними делать! — Гордость и независимость прозвучали в словах старика. — Знаю я этих торгашей! Но я дал слово твоему отцу, что эти бумаги никому не отдам, и только после войны…

— А если это распоряжение моего отца?

— В письменном виде, с его собственной подписью, подтвержденной нотариусом? Вот видишь! Только после моей смерти, так и передай им. Если умру, то ты получишь их после окончания этой проклятой войны. Так я уже распорядился и написал в завещании, что они принадлежат тебе, если только не будет жив твой отец… Зося, — сказал старик мягче, — это все твое состояние, все, что осталось тебе от отца. Посмотри, что делается в мире. Ты еще вспомнишь мои слова. Перед смертью старый человек видит далеко. Твои друзья, как неоперившиеся птенцы, барахтаются в своем родном гнезде и совсем не думают о будущем родины. Я знаю, после войны никого из аристократов Пшетоцких не останется в Пшетоке. Но останутся поляки, которые будут строить новую Польшу. Ну хорошо, хорошо, не плачь, успокойся. Передай им, чтобы они сами пришли ко мне.

Клос решил, что оставаться дальше в этой конторке нет смысла. Быстро вышел из нее и запер за собой дверь. Все здесь должно остаться как было. Он скоро вернется сюда.

От площадки еще одна лестница вела вверх. Она, на счастье, не скрипела под ногами. Разведчик вспомнил, что в его комнате есть маленькая дверь, через которую можно попасть на чердак мансарды. Он уже побывал там и выяснил, что чердак мансарды не соединен с чердаком дома. Как же попасть туда? Клос начал спускаться вниз и тут увидел приставленную к стене деревянную лестницу. Значит, с чердака можно попасть на чердак дома с помощью приставной лестницы. Вскоре разведчик оказался на общем чердаке дома. Пригибаясь, протискиваясь между какими-то сундуками, чемоданами, кипами старых газет, он добрался до места, под которым располагалась его комната. Очевидно, документы Латошека не могут находиться здесь. Вероятнее всего, они укрыты где-то поблизости от спальни старика Пшетоцкого.

Передвигая какой-то сундук, Клос чуть не провалился в дыру.

Посмотрев вниз, узнал побеленный известью коридор, прилегающий к его комнате. Через несколько секунд через люк в потолке спустился вниз, открыл дверь своей комнаты и, вытянувшись на узком топчане, пролежал так, размышляя, около часа.

И когда прозвучал гонг на обед, у Клоса уже был готов план действий, хотя не все еще в нем было ясным и определенным.

 

9

Обедали молча. Разговор не получался. Зося опускала покрасневшие от слез глаза. Иоланта нервничала, покусывая губы. Только теперь Клос заметил, что они у нее тонкие и злые.

К концу обеда ротмистр спросил пана Пшетоцкого, можно ли поговорить с ним наедине. Хозяин пробурчал, что можно, но только не сейчас. После обеда он привык отдыхать. Старик молча встал и вышел к себе в спальню. Клос успел еще до того спросить разрешения у Пшетоцкого остаться в столовой, чтобы немного поработать со своими документами, так как в его комнате было очень холодно.

Клос уселся у окна за небольшой столик, предназначенный для игры в карты, вынул из портфеля папку с надписью: «Дело „С-298“», которую прихватил с собой. Углубившись в чтение бумаг, он внимательно прислушивался к разговору за общим столом, ожидая удобного случая, чтобы начать действовать. До него долетали только отдельные слова, но, когда он сопоставлял их с тем, что ему было известно, перед ним вырисовывалась ясная картина.

— Постараюсь убедить, чтобы добровольно… — сказал ротмистр.

— Принудим… — долетело произнесенное Эдвардом слово.

— Я должна, — сказала Иоланта, — получить их.

Клос заметил, что Эдвард поглядывает в его сторону, и решил, что наступил удобный момент действовать. Делая вид, что ищет какой-то документ в папке, он уронил несколько листков на пол. И, как он и предвидел, один из них отлетел к ногам Эдварда. Клос сорвался с места, чтобы собрать с полу бумаги, но постарался сделать это так, чтобы Эдвард успел первым поднять листок, лежавший у его ног.

Клос подошел к нему и взял документ. Посмотрев в лицо Эдварда, он понял, что тот обратил внимание на фамилию «Латошек», напечатанную крупными буквами и неоднократно повторенную в тексте. Поблагодарил Эдварда.

— Не за что, господин обер-лейтенант, — сказал Эдвард и тут же повернулся к Маевскому: — Не прогуляться ли нам? С удовольствием подышал бы свежим воздухом.

Маевский поднялся, не очень хорошо понимая, чего хочет Эдвард.

Когда они подошли к двери, обер-лейтенант Клос оторвал взгляд от бумаг.

— Извините, — сказал он, — забыл предупредить, я получил сообщение, что в окрестностях появились партизаны. В связи с этим я принял некоторые меры предосторожности. Моим солдатам приказано никого не выпускать из усадьбы. — Он заметил, как рука Эдварда невольно потянулась к карману брюк. — Если здесь раздастся хоть один выстрел, дом будет сожжен, а все находящиеся в нем будут считаться заложниками. Если вы желаете прогуляться по двору и подышать свежим воздухом, не возражаю, но если вы попытаетесь вызвать бандитов или бежать… — повысил он голос, — то будут приняты все необходимые меры. Поэтому я хотел бы предостеречь вас от каких-либо неразумных действий. Зачем вам это? Заверяю вас, что завтра запрет будет отменен и все, кто пожелают, смогут выехать из усадьбы.

— Это что, домашний арест? — спросил по-немецки Эдвард.

— Я все сказал, что считал нужным, — ответил Клос. Он снова углубился в бумаги и тут же услышал плач Зоси и щелчок зажигалки, Иоланта прикуривала сигарету.

— Не волнуйтесь, паненки, — спокойно сказал Маевский, — господин обер-лейтенант обещал, что завтра все будет по-прежнему. Ведь и так никто из нас не собирался покинуть этот дом. Немного проветримся и через несколько минут возвратимся.

После их ухода Клос встал, собрал бумаги в картонную папку, учтиво поклонился девушкам и начал подниматься по лестнице наверх. В коридоре он встретился с Яном, который с трудом передвигал большую деревянную кадку с пальмой, обтянутую железными обручами. Камердинер споткнулся и, если бы не помощь Клоса, уронил бы кадку с этим экзотическим растением. Ян с улыбкой поблагодарил Клоса, и эта улыбка на обычно неподвижном лице слуги удивила разведчика еще больше, чем слова, которые он произнес:

— Надвигается зима, необходимо перенести пальму в оранжерею. — Это было сказано по-польски таким тоном, как будто говорящий знал, что обер-лейтенант Клос понимает его.

Клос вошел в свою комнату и открыл отмычкой дверь, ведущую на чердак. Если все пойдет так, как он предусмотрел, то для тех, кто захочет прийти сюда, не должно возникнуть дополнительных трудностей. Еще раз он мысленно повторил все, что стало ему известно, и решил, что с этой минуты сам будет управлять дальнейшими событиями. Послеобеденный отдых старика Пшетоцкого предоставлял ему удобный случай, чтобы более тщательно обследовать конторку.

Клос еще не решил, как лучше до нее добраться — известным ему путем или по чердачному переходу мансарды, — как раздался стук в дверь.

— Войдите. Что вам угодно? — спросил он появившегося на пороге мужчину. Этого человека Клос уже видел: он высаживался из брички, а потом разговаривал со стариком Пшетоцким.

— Господин обер-лейтенант, — сказал вошедший, — позвольте представиться. — Он назвал имя и фамилию, добавив, что проживает недалеко отсюда, в Карчмисках.

И только теперь Клос вспомнил, что Писарского не было на обеде, видимо, обитатели дома не питали особого доверия к известному здесь торговцу.

— Вы пришли ко мне только для того, чтобы представиться?

— Простите, господин обер-лейтенант, мне стало известно, что мы находимся как бы под домашним арестом, и я хотел бы вас попросить…

— Мой приказ остается в силе. И до его отмены никто не покинет Пшетоку…

— Я должен завтра чуть свет выехать. Купил два воза хвороста и…

— Может быть, до завтра мой приказ будет отменен, — сказал Клос.

— Политика меня не интересует, господин обер-лейтенант. Я знаком со многими немецкими офицерами, спросите кого-нибудь из своих сослуживцев, которые уже давно здесь находятся. Писарский может пригодиться. Иногда необходимо послать посылочку домой в Германию… — Торгаш говорил на плохом немецком языке, мешая немецкие слова с польскими.

— Пан Писарский предлагает мне торговую сделку? Да вы просто спекулянт!

— Господин обер-лейтенант сразу с упреком… Я ничего вам не предлагаю, только — услуга за услугу. Господин обер-лейтенант не должен сердиться. Я не спекулянт, а неплохой посредник. Писарский все может сделать, что ему прикажут. Прошу вас спросить хотя бы полковника Гофберга. Вы, наверное, знаете его?

— Что вы сказали? — быстро произнес Клос. То, что он услышал, озадачило его. Неужели он ошибся в расчетах? Клос решил наступать на Писарского. — Так, может, вы и инструкции имеете для меня?

— Инструкции? — удивился Писарский. — Не понимаю. — Торгаш начал пятиться к двери. — Это какое-то недоразумение. До свидания, господин обер-лейтенант. Прошу извинить… — Он в испуге выскочил из комнаты и захлопнул за собой дверь.

Клос не выдержал и рассмеялся. Подойдя к окну, он увидел, как Писарский перебежал двор усадьбы и скрылся в какой-то хозяйственной пристройке.

Разведчик решил проникнуть в контору старика Пшетоцкого чуть позже, а сейчас проверить, куда так поспешно скрылся человек, который охотно покупает и продает все, что попадает ему под руку. «И так же охотно продаст любого», — подумал разведчик, подходя к двери пристройки, за которой только что скрылся Писарский.

Больше всего удивила Клоса огромная куча хвороста снаружи, перед дверью. Он обошел ее и, поднявшись на цыпочки, заглянул в окно. Внутри никого не было видно. Но, внимательнее присмотревшись, можно было заметить ступеньки ведущей в подвал лестницы. С обратной стороны пристройки он увидел небольшое подвальное окошко. Клос наклонился и сразу же заметил Писарского, который оживленно рассказывал что-то мужчине в грязном фартуке. Под потолком на крюке была подвешена огромная свиная туша, которую этот мужчина, видимо, обрабатывал.

 

10

Эдвард сообщил ротмистру, какая фамилия неоднократно повторялась на листке бумаги, оброненном обер-лейтенантом Клосом.

— Ты не ошибся? — усомнился ротмистр.

— Нет. Я своими глазами прочитал: «Латошек», пан ротмистр. Больше всего, — сказал Эдуард, — меня беспокоит вот что… Помните, когда вошел Писарский, я сказал о нем, что он «король контрабандистов», а потом он сам начал говорить о памятнике неизвестному контрабандисту. Помните? Иоланта даже не среагировала на это.

— Не понимаю. На что она должна была среагировать?

— Это выражение оккупантов, пан ротмистр. Иоланта должна была спросить, что оно означает. А если не спросила, значит, она его не знает.

— Не слишком ли ты подозрителен? Они там, в Лондоне, знают о нас все, поскольку получают точную информацию.

— Я офицер контрразведки и не всегда должен верить на слово. Между прочим, пан ротмистр не обратил внимания на их разговор во время завтрака?

— Чей разговор? О чем ты говоришь?

— Извините, пан ротмистр, я не докладываю, а только мыслю вслух… Когда старик Пшетоцкий разговаривал с Иолантой, он что-то вспоминал о знакомстве с ее отцом. Сначала он рассказал, как они в Юрате, заговорившись, потеряли из виду восьмилетнюю Иоланту. Даже обратились за помощью к полиции, чтобы разыскать ее. Иоланта долго не могла этого вспомнить, но потом все-таки вспомнила и даже добавила какие-то подробности. Тогда Пшетоцкий ударил себя по лбу, кляня свой склероз, и сказал, что это было не в Юрате и потерялась не Иоланта, а какая-то Бася Козеловская.

— Может быть, она не хотела возражать старику?

— Все может быть, — ответил Эдвард. — Если бы не это, то дал бы голову на отсечение, что видел ее на варшавских теннисных кортах…

— Она же подтвердила, что была там.

— Да, это верно, — проговорил Эдвард. — Но сам я до войны никогда не был в Варшаве. Это значит, что я видел ее там уже во время войны, года полтора назад. А в это время, как известно, все варшавские теннисные корты заняли немцы и вход туда полякам был запрещен. Так почему же она утверждает, что ни разу не приезжала в Польшу, тогда как я точно видел ее в Варшаве?

— А если это была какая-нибудь другая девушка, похожая на Иоланту? — усомнился ротмистр. Подозрение Эдварда начинало беспокоить и его.

— Не кажется ли вам, пан ротмистр, что слишком много этих «может быть»?

— Но какие у тебя основания для подозрений? Она назвала пароль курьера из Лондона, предъявила половинку долларового банкнота, ты сам сверил его со своей половинкой. Привезла нам деньги. Кажется, все в порядке.

— Если бы я был уверен! — вздохнул Эдвард.

— У тебя есть еще какие-нибудь сомнения, которыми ты хотел бы со мной поделиться?

— Я и сам не понимаю. Ума не приложу, что к чему. Это только мое предчувствие, пан ротмистр. Я надеюсь, что вы скажете мне что-нибудь определенное. У меня нет конкретных доводов. Я работал в старой «двуйке», видимо, вам известно, что еще перед войной, в Гамбурге…

— Известно, говори по существу.

— Одна собака за версту чует другую. Как только я увидел этого немца, то интуитивно почувствовал, что он из наших.

— Из наших? — не понял ротмистр. — Поляк?

— Нет, нет, я не о том. Он из армейской контрразведки, из абвера. Видите ли, пан ротмистр, мне кажется, он умышленно обронил те машинописные листы с фамилией Латошека, чтобы я их прочитал.

— Какую цель он преследовал?

— Не знаю, — ответил Эдвард. — У меня есть кое-какие предположения. Пан ротмистр, я отвечаю за вашу безопасность…

— Поменьше обо мне, — прервал его ротмистр. — Если эти бумаги инженера Латошека так важны, то они не должны попасть в руки немцев.

— Так точно, пан ротмистр. Мы даже не можем передать их Иоланте, пока не убедимся, что она действительно курьер из Лондона.

— Верно, пан поручик. Но эти бумаги еще не в ваших руках. Они у Пшетоцкого, однако и это мы знаем не наверняка. Хотя он не отрицал этого, когда Зося обратилась к нему. Попытаюсь вытянуть из старика все, что ему известно о документах зятя.

— И еще одно, пан ротмистр, — это осадное положение. Для чего этот немец создал условия, связывающие наши действия? Хочет помешать нам выполнить задание? И наконец, если речь идет о нашей безопасности, то пан ротмистр может быть спокойным. Если что, сегодня в полночь подам условный световой сигнал с западной стороны крыши дома и через час в Пшетоке будет около двухсот наших людей.

— До полуночи все должно решиться, — проговорил ротмистр. Он даже представить себе не мог, что подобное решение принял и обер-лейтенант Ганс Клос.

— Разрешите, пан ротмистр, предложить вам план, хотя и весьма рискованный. Прошу вашего согласия.

— Докладывай, что это за план, — бросил ротмистр. — Только поторопись, у нас мало времени.

 

11

В конторке Пшетоцкого Клос не обнаружил ничего интересного, хотя тщательно обследовал пол, просмотрел ворох бумаг в скоросшивателях, проверил все шкафы и ящики. Бумаги были аккуратно подшиты и пронумерованы. Старик вел свое хозяйство с необыкновенной педантичностью.

Пришлось немного повозиться с замком письменного стола. Однако там, кроме старой пишущей машинки «Ундервуд», арифмометра, двух стопок бумаги и нескольких пустых картонных папок, ничего существенного не оказалось. После некоторого раздумья Клос решил спровоцировать мелкую кражу — папку и несколько листов бумаги спрятал за пазуху. Безуспешно искал он какой-нибудь тайник в столе. Заперев стол, он вышел на лестницу.

Еще раз проанализировал данные. Все сходилось. Теперь оставалось только завладеть документами Латошека и при первой же возможности переправить их в Центр, а также отыскать немецкого агента, который, видимо, уже прибыл в Пшетоку, но пока не дал о себе знать.

За стеной послышался скрип пружин кресла: видимо, старик Пшетоцкий еще не спал. Кто-то негромко постучал к нему в спальню.

— Войдите, — отозвался Пшетоцкий.

— Что-то стало у вас здесь свободнее, вельможный пан, — послышался приглушенный голос Маевского. — Ах да, вы же вынесли отсюда свою экзотическую пальму!

— Зима, пальма должна находиться в оранжерее. Но, видимо, пан Маевский пришел поговорить со мной не о пальмах и агавах. Прошу садиться. Я зол на вас. Первый раз в жизни не могу спокойно отдохнуть после обеда, так вы разозлили меня.

— Отдохнете. До ужина еще много времени. А у меня к вам дело. Мы знакомы, пан Тадеуш, уже много лет, всегда доверяли друг другу, хотя имели разные политические взгляды.

— Какие взгляды? Да у вас не было никаких взглядов! Могилу вы копали Польше. Польша для вас была разменной монетой, дорогой мой.

— Я не намерен с вами спорить, пан Тадеуш, — ответил Маевский.

— А кто позволил вам втягивать в это дело Зосю? Разве так поступают настоящие шляхтичи? Она еще ребенок, а вы, вместо того чтобы прийти ко мне и сказать, дорогой мой…

— Зося вполне взрослая девушка. Она уже полгода как состоит в подпольной организации. Вы не можете ей запретить служить отечеству.

— Не вам учить Пшетоцких, как служить отечеству!

— Я взываю к вашему патриотизму и гражданскому долгу, пан Тадеуш. Может быть, и вы присоединитесь к нашей борьбе.

— А что вы намереваетесь делать с этими бумагами? — с иронией спросил Пшетоцкий. — Может быть, в Карчмисках, в кузнице, собираетесь строить самолеты? Или продадите кому-нибудь?

— Пану Пшетоцкому не следовало бы забывать, что он разговаривает с комендантом округа Армии Крайовой, — с упреком ответил ротмистр.

— Знаю, с кем говорю! У вас паршивая конспирация, коль о ней известно каждому ребенку. Вы, пан Маевский, не ответили на мой вопрос.

— Документы будут переправлены в распоряжение нашего правительства в Лондоне.

— Почтой? — сыронизировал старик.

— Их доставит специальный курьер.

— Так… — протянул старик, — значит, снова предлагается дружба из Лондона. Как я сразу не догадался? Стало быть, Иоланта… Так вот что я вам скажу, пан Маевский, с адвокатом Генриком Кшеминьским, отцом Иоланты, я дружил до тридцать седьмого года, пока он, старый растяпа, не проиграл мой процесс. С тех пор мы не встречались и, видимо, никогда не встретимся.

— Это меня не интересует, — прервал ротмистр. — Так как же с документами?

— Как и должно быть. После войны передам их законному владельцу, инженеру Латошеку. Может, он отблагодарит меня за это. Если придут большевики, то он будет известным человеком, ибо всегда был красным. А если умрет или погибнет, то документы своего отца получит моя внучка.

— Документы Латошека разыскивают немцы, они могут отобрать их у вас. Спрашиваю в последний раз, пан Пшетоцкий, передадите ли вы эти документы представителям АК — законной власти Польши?

— Прошу вас, пан Маевский, не кричать, вы находитесь в моем доме. Я уже сказал свое последнее слово. А немцы никогда не найдут этих документов. Я больше не задерживаю вас, пан Маевский. До свидания. Надеюсь, как только обер-лейтенант отменит свой приказ, вы как можно скорее покинете Пшетоку!

Клос тихо вышел из конторки Пшетоцкого, осторожно спустился по лестнице. Он так задумался, что чуть не столкнулся с бежавшей на кухню Мартой. К счастью, она не обратила на него внимания.

Выйдя во двор, разведчик убедился, что его солдаты на своих местах, поговорил немного с фельдфебелем. Клос не спешил, хотел чтобы Маевский рассказал Эдварду о своей неудачной беседе с Пшетоцким. Клос оставлял им время для решительных действий. Они должны были сделать то, что прежде он планировал сделать сам. А пока он решил обследовать оранжерею, куда была вынесена пальма. И когда через полчаса, довольный результатами обследования, вошел в столовую, там уже никого не застал, все разошлись по своим комнатам.

Поднимаясь по лестнице к себе в мансарду, Клос пытался осмыслить, что же его так удивило в столовой. Это была какая-то деталь, мелочь. В столовой будто бы чего-то не хватало, но чего?

Войдя в комнату, он оставил дверь открытой. Это также входило в его план. Все шло так, как он предусмотрел. Некоторое время назад, выходя из своей комнаты он оставил на двери на чердак свернутый кусочек бумаги. Теперь его не было. Значит, кто-то туда входил. Этого Клос и ожидал. Машинописный лист с фамилией Латошека, подброшенный им в столовой Эдварду, действовал.

Клос остановился около письменного стола, вытащил из-за пазухи картонную папку с несколькими листами чистой бумаги, которую прихватил из конторки Пшетоцкого, и сел за стол, краем глаза наблюдая за дверью, готовый в любую минуту в случае опасности действовать. От человека, находившегося за дверью чердака, всего можно было ожидать.

Продолжая наблюдать, Клос торопливо заполнял один за другим листы бумаги всевозможными химическими, физическими и математическими символами и формулами, какие только приходили ему в голову. Вырисовывал чертежи и детали, не имеющие никакого смысла, а также изображал различные уравнения, извлекал корни, логарифмировал и интегрировал. Закончив заполнять девятый лист, решил, что этого достаточно, вложил их в папку и старательно запер ее в ящик письменного стола.

Некоторое время он сидел неподвижно. Снова проанализировал свои действия, которыми руководствовался, заполняя бессмысленными формулами и чертежами листы бумаги. Подумал тогда, что из-за чердачной двери кто-то мог за ним следить и внезапно напасть. И Клос вдруг вспомнил, чего не хватало в столовой, когда он зашел туда после оранжереи. Не было ранее висевшей на стене сабли с искусно инкрустированной рукояткой — висели только пустые ножны. Кто-то решил воспользоваться ею, значит, кому-то грозит смертельная опасность. Но не поздно ли он понял это?

Он с шумом сорвался с места, чтобы испугать человека, находившегося на чердаке, и закрыл дверь на ключ. Нельзя дать этому человеку уйти с чердака.

«Только бы успеть!» — думал Клос, спускаясь по лестнице. На первом этаже он остановился, припоминая, какая дверь ведет в спальню Пшетоцкого. В это время старик всегда отправлялся вздремнуть. «Видимо, эта», — решил Клос и негромко постучал. Тихо. За дверью ни звука. «Неужели опоздал?» — подумал он, нажимая на дверную ручку. Оказалось, что тревога была напрасной. Старик Пшетоцкий, укрытый клетчатым пледом, спал, размеренно посапывая.

Клос решил спрятаться и подождать. Неожиданно он услышал шорох за дверью и прижался к стене, затаив дыхание.

В дверь тихо проскользнула какая-то женщина и, не оглядываясь, решительно направилась к спящему Пшетоцкому. И в тот момент, когда она замахнулась саблей, Клос подскочил к ней, выбил из рук оружие и зажал рот. Сабля со звоном упала на пол. Клос втащил женщину к себе в комнату. Лишь здесь он отпустил ее и выхватил пистолет.

— Дурень! — крикнула Иоланта по-немецки.

— Молчать! Теперь я с тобой поговорю. Мне все известно! Ты — курьер из Лондона!

— Идиот! Зачем только Гофберг прислал тебя?! Твое дело — ждать! Ждать! — крикнула она истерично. — Ты ничего не должен предпринимать самостоятельно! Расстроил все мои планы! Ты за это ответишь!

— Как так ответишь? — сделал удивленное лицо Клос. — Это значит, что ты…

— Все еще не понимаешь? Я обер-лейтенант Хильда Киляр, из контрразведки.

— С этого и нужно было начинать. Почему ты не представилась мне по приезде в Пшетоку? — наступал теперь Клос.

— Я не обязана была этого делать. А ты не смог выполнить простого задания полковника Гофберга! Ну чего пялишь глаза на меня? Идем же! Нужно немедленно покончить с Пшетоцким. После смерти старика Зося по наследству получит документы своего отца. А если нам удастся заполучить их, то мы заслужим награду.

— Задание Гофберга уже выполнено, — спокойно ответил Клос. Он открыл ящик письменного стола, достал ранее положенную туда папку и подал ее обер-лейтенанту Хильде Киляр. — Это документы инженера Латошека. Завтра утром мы вручим их полковнику Гофбергу. Надеюсь, что за это он не разгневается и не отправит меня на Восточный фронт.

Пока Хильда перелистывала заполненные бессмысленными расчетами и чертежами листки бумаги, Клос подумал о том, какой будет реакция Гофберга, когда он получит их.

Клоса беспокоила мысль, почему полковник, отправляя его в Пшетоку, не сказал, что его агентом будет женщина. С какой целью он дезориентировал Клоса?

— Где ты их нашел? — спросила Хильда.

— Тайник с документами оказался на чердаке. Как видишь, мои методы и старания небезрезультатны.

— Надеюсь, Ганс, мы вместе вручим эти документы полковнику Гофбергу? — заискивающе спросила она.

— Думаю, что ты сама должна сделать это. Тебе было поручено это задание.

— Ты, Ганс, настоящий рыцарь! Я сразу и не заметила твоего благородства, недооценила тебя.

— Это недостаток многих моих приятелей, — ответил Клос.

— Думаю, что и полковник недооценивает твои способности. Я поговорю с ним. Ты предпринял оригинальный шаг, отдав приказ о запрете выезда из Пшетоки. Это заставило их поторопиться, они попытались склонить старика добровольно передать документы в руки курьера из Лондона… — Хильда громко рассмеялась. — Наивные эти поляки, поверили… Помоги, Ганс, по своей связи сообщить Гофбергу, что я выеду из Пшетоки завтра, но не раньше вечера. Мне приказано не деконспирировать себя и по возможности раскрыть всю подпольную группу поляков во главе с ротмистром Бохуном.

— А это не опасно, Хильда?

— Такая наша работа, Ганс. — Она закурила сигарету и глубоко затянулась. — Хотела бы я, Ганс, после выполнения задания встретиться с тобой. Не возражаешь? Ты мне очень нравишься.

— Расскажи, как все это было? Как взяли настоящего курьера из Лондона, ту самую Иоланту Кшеминьскую?

— Гофберг лично ожидал ее на вокзале, мы имели точную информацию о ее приезде из Лондона. Потом полковник сам ее допрашивал. Выбил из нее все, что она знала… Он умеет это делать.

— Понимаю, — проговорил Клос. Он едва сумел скрыть свою ненависть. Глотнув немного воздуха, с трудом изобразил на лице улыбку, чтобы Хильда не догадалась о волнении.

— Эта девушка была моего роста, даже чем-то похожа внешне.

— Ты отлично говоришь по-польски.

— А ты искусно притворялся, что не понимаешь по-польски. Я окончила польскую гимназию в Познани, но никогда не переставала быть немкой. С тридцать восьмого года работаю в разведке, служу у адмирала.

— Пойдем, — Сказал Клос. — Ты должна сообщить ротмистру, что располагаешь документами Латошека.

Выходя, Клос не стал запирать дверь на ключ — не было надобности больше задерживать человека, находившегося там. Может, это был ротмистр, а может, Эдвард, которым Иоланта должна была доложить о документах.

С порога Клос вернулся в комнату — зазвонил телефон.

— Это, вероятно, Гофберг, — проговорила Хильда. — Разреши, Ганс, мне? — Он кивнул, и она подошла к аппарату: — Обер-лейтенант Хильда Киляр слушает. Он разрешил мне, господин полковник. Хотела бы лично доложить, что ваше задание выполнено. Завтра вечером доставлю документы в условленное место. Позвольте, господин полковник, поблагодарить вас за обер-лейтенанта Клоса. Это превосходный офицер. Правда, немного пощекотал мне нервы, но, признаюсь, трудно сказать, что бы я делала без него. Очень способный, находчивый и смелый офицер. Слушаюсь, господин полковник. Хайль Гитлер!.. Ты доволен, Ганс? — спросила она улыбаясь.

А Клос думал о том, что эта молодая женщина, хотя она и хороша собой, должна будет погибнуть не позже завтрашнего дня. И он, Клос, ничего не сделает, чтобы помешать этому, ибо Хильда Киляр — опасный, смертельный враг.

Оставив ее на первом этаже, разведчик направился в гостиную. Ян, стоявший около окна, поклонился Клосу.

— Хорошо, что я вас встретил, Ян — проговорил Клос. — Передайте всем, что я отменил приказ и тот, кто желает, может выехать из Пшетоки. Поблагодарите также хозяина дома, пана Пшетоцкого, за гостеприимство. — Клос забеспокоился, понимает ли камердинер по-немецки и почему на лице его появилась улыбка. — Вы поняли меня, Ян? — переспросил Клос.

— Да, я вас понял, пан поручик, — ответил камердинер по-польски и, осмотревшись, серьезно добавил: — Прекрасная сегодня погода.

— В прошлом году, в это время, — начал машинально Клос и внезапно умолк, пораженный словами Яна. Потом, оглянувшись закончил по-польски: — шел дождь.

— Дождь со снегом, — добавил Ян.

— Все в порядке, — сказал Клос. — Ты от Бартека?

— Отвечая на твое последнее донесение через Леона, Центр информировал, что дело, о котором ты сообщаешь, не интересует их. Человек, которого ты назвал, работает за Уралом, а результаты его изобретения уже давно используются в военном деле.

— Это отец Зоси Латошек. Найди способ, чтобы сообщить ей об этом, — попросил Клос. Он достал из кармана плоскую коробку, запачканную землей. — Возьми и как можно быстрее сожги. Это документы на изобретение инженера Латошека. Лучше, чтобы их не было, коль они теперь не нужны. Да, присмотри за той пальмой в оранжерее, хотя надеюсь, что я не повредил корни. Жалко, если она засохнет. Чудесная пальма.

На лестнице показался Эдвард. Клос едва сдержал улыбку, заметив, что рукав поручика в извести. Ею побелены стены чердака, прилегающие к комнате Клоса.

— Ян, — спросил Клос, — где пан Маевский?

— У себя — ответил камердинер.

Клос учтиво поклонился Эдварду и направился к двери, он был уверен, что Иоланта-Хильда из имения живой не выйдет.

— Приготовьте машину, отъезжаем! — крикнул Клос фельдфебелю.

И когда вдали уже скрылись постройки Пшетоки, он подумал о девушке, которую не видел и никогда не увидит, — о настоящей Иоланте Кшеминьской, зверски замученной Гофбергом и его подручными.

 

1

Инженеру Эрвину Рейли предсказывали блестящее будущее. Профессор Люббих предлагал молодому выпускнику политехнического института должность ассистента в своей лаборатории. Однако Рейли предпочитал работать на производстве. Он любил большие промышленные предприятия, размах, точность и организованность производства. В его устах слово «современность», которое он часто повторял, звучало как боевой призыв. С тридцать восьмого года он интересовался проблемами реактивных двигателей, предлагал всевозможные проекты, но каждый раз наталкивался на сопротивление, поскольку не имел поддержки, как это часто бывает у молодых, еще мало известных инженеров…

Эрвин был настойчив, обладал выдержкой и терпением. Ждал своего часа, верил, что он придет. И наконец настал день, когда ему предложили принять на себя руководство новыми, совершенно секретными предприятиями. Рейли понял, что наступило то время, когда он сможет применить свои научные познания и добиться известности в большом деле. Он работал днями и ночами, не покидая предприятий, разместившихся в предместье старого польского города, не замечая ни самого города, ни живущих в нем людей. Рейли с головой погрузился в работу. Его не волновали ни война, ни величие третьего рейха. Он думал только о реактивных двигателях.

Вскоре появились трудности, первые опыты не удавались, и тогда Рейли вспомнил о польском ученом, докторе Пулковском, о котором слышал еще до войны. Через некоторое время после назначения на должность директора секретных предприятий, беседуя с ответственным функционером гестапо, Рейли назвал фамилию доктора и попросил при возможности разыскать Пулковского и направить его на предприятие. Гестаповец записал что-то в блокнот. Через три месяца он позвонил:

— Пулковский находится у нас уже две недели… Что скажет на это инженер Эрвин Рейли?

— Прошу прислать его в мое распоряжение! — ответил инженер.

— Его необходимо подготовить, и подготовить как следует. — Гестаповец произнес это таким тоном, что Рейли не решился ни о чем спрашивать. Затем гестаповец сообщил ему, когда доставят Пулковского. Сказал «доставят», словно речь шла о какой-нибудь партии товара или багаже.

Рейли посмотрел на часы. Пулковский вот-вот должен прибыть. Он отложил бумаги и с удовольствием опустился в мягкое кресло. Кабинет его был обставлен скромно: простые стулья, обычная настольная лампа, мягкое кресло с подлокотниками, на котором любил сидеть Рейли. Эту удобную, недорогую мебель инженер сам смастерил в свободное от работы время.

Фрейлейн Крепке, пожилая немка из Восточной Пруссии, вошла в кабинет и, передвигаясь почти на цыпочках, поставила на столик чашечку кофе. Рейли не поблагодарил и даже не посмотрел на свою секретаршу. Он не выносил ее присутствия. Сухопарая старая дева была медлительна, тупа и бездеятельна. Рейли закрыл глаза и подумал о Данке… Обаятельная, нежная девушка! Когда Рейли уезжал из Гамбурга, друзья говорили ему, что польки не любят немцев. Тем не менее…

С Данкой он познакомился несколько дней назад. Выезжая после очередного неудачного испытания с территории завода, увидел ее. Она стояла у ворот. Стройная, миловидное лицо, большие голубые глаза, белокурая. Одета она была значительно лучше, чем другие девушки этого города. Директор остановил машину около нее, и она села. Данка свободно говорила по-немецки. Объяснила, что биржа труда направила ее на работу на этот завод. Легкая улыбка тронула ее губы… Пришла именно сюда, хотя могла найти работу и в другом месте.

Пообещав принять девушку завтра, директор предложил подвезти ее домой. Думал, что Данка откажется, однако она согласилась не задумываясь.

Девушка несмело пригласила его к себе домой. В квартире ее было очень уютно. Рейли понравилась свободная, не перегруженная мелочами, скромно обставленная комната — здесь все говорило о хорошем вкусе хозяйки.

На следующий день они встретились снова. Данка обрадовалась ему, была очень любезна, внимательна. Гость принес цветы и бутылку коньяка. Цветы хозяйка поставила в вазу на подоконник. Потом они сидели на диване, пили коньяк.

— Пани Данка совсем не такая, как другие польские девушки, — сказал Рейли. — Я понимаю, почему вы ненавидите немцев… Но это политика, а я не занимаюсь политикой. Вы тоже, правда?

Она кивнула. Потом они танцевали. Звучала негромкая музыка, свет был притушен. Рейли, прижимая Данку к себе, подумал, что неплохо было бы иметь такую секретаршу. Необходимые документы можно достать. Хорошо, если бы у нее оказалась немкой хоть бабка, пусть даже десятая вода на киселе… Теперь все его мысли были направлены на то, как бы избавиться от старой фрейлейн Крепке. А фрейлейн снова появилась в кабинете.

— Приехали из гестапо, — доложила она, оставив дверь открытой.

— Я неоднократно говорил вам, фрейлейн Крепке, закрывайте дверь, когда входите в мой кабинет. Это во-первых. А во-вторых, докладывая, называйте фамилии… Просите!

Гестаповец в ранге штурмфюрера вошел в кабинет директора, сопровождая Пулковского. Польский ученый показался Рейли очень старым. Лицо бороздили глубокие морщины, левую щеку пересекал красноватый шрам. Одежда мешком висела на нем. Он был худой и изнуренный, всего пугался. Рейли подумал, что Пулковский, видимо, принимает его за сотрудника гестапо, и решил отнестись к польскому ученому с уважением, если он этого заслужит…

— Прошу господина штурмфюрера подождать в приемной, — сказал высокомерно Рейли. — Если потребуетесь, я вас приглашу.

Он показал Пулковскому на кресло, стоявшее у письменного стола. Польский ученый несмело сел. Не зная, что делать с руками, положил их на колени, стесняясь грязной повязки на левой руке.

— Кофе, рюмочку коньяка? — спросил учтиво Рейли. Пулковский промолчал.

— Может быть, рюмочку коньяка и гаванскую сигарету? — Рейли громко, но добродушно рассмеялся: — Таких сигар пан доктор, видимо, давно не курил.

Пулковский разволновался, заговорил. Нетвердой рукой он держал рюмку, из которой расплескивался коньяк, и не перестал говорить. Утверждал, что гестаповцы — настоящие палачи, грубияны, бюрократы, ничего не понимающие в науке и технике.

Рейли подумал, что сам он принадлежит к той же категории людей науки и техники, что и его гость, и так же, как он, не терпит политики. Наверняка они могли бы договориться и легко понять друг друга.

Пулковский выпил коньяк, затянулся сигарой. Он чувствовал себя уже свободнее, не так, как минуту назад. Он внимательно посмотрел на Рейли:

— Чем обязан?

— Сколько вам лет, пан доктор?

— Сорок восемь, — ответил Пулковский, а Рейли подумал, что на вид ему можно дать больше шестидесяти.

— Я инженер, — объяснил Рейли, — и интересуюсь теми же проблемами, что и вы. О ваших научных работах я слышал еще до войны… — Он сделал паузу. Пулковский молчал. — Я не так давно назначен директором этих предприятий, понимаете? — продолжал Рейли. Он открыл ящик письменного стола и достал заранее приготовленную папку. — Здесь несколько чертежей. Это связано с вашей довоенной научной работой. Прошу посмотреть. Помните свое изобретение, запатентованное в тридцать седьмом году в Италии? Так вот, речь идет…

Пулковский бросил взгляд на чертежи, потом решительным жестом отодвинул их от себя.

— Я ничем не могу вам помочь, — твердо сказал он.

— Что? — Рейли громко рассмеялся. — Мне и так все известно! Ваш итальянский патент касался реактивного двигателя!

— Нет, — возразил Пулковский.

— Вы лучше помолчите! — крикнул Рейли, теряя самообладание. — Я создам вам, пан доктор, прекрасные условия для работы. Буду относиться к вам как к коллеге по науке, позабочусь о вашем здоровье…

— О моем здоровье? — проговорил Пулковский. — О нем уже позаботились ваши друзья из гестапо…

— Забудьте об этом. — Рейли с трудом успокоился. — Мы не гестаповцы, а ученые…

Пулковский ничего не ответил, и Рейли проговорил: — Ваша жена, пан Пулковский, находится в застенках гестапо.

Лицо польского ученого посерело, руки снова задрожали.

— Не волнуйтесь, — сказал Рейли. — Лучше подумайте. Даю вам на это немного времени. Вы останетесь на территории завода…

В эту минуту мощный взрыв потряс воздух. Послышался звон разбитого стекла. Взрывная волна ворвалась в кабинет, свет погас. За окном взметнулся вверх огромный столб огня и дыма.

— Пусковая установка! — в ужасе воскликнул Рейли. — Моя установка для запуска реактивных двигателей!

 

2

Обер-лейтенант Ганс Клос в парадном мундире стоял перед входом в особняк гауляйтера.

В железные ворота одна за другой въезжали автомашины, и охранники СС вытягивались по струнке.

Клос, не зная, чему обязан этим приглашением, посмотрел на часы, чтобы убедиться, точен ли он. Малоизвестный сотрудник абвера, он никогда по работе не был непосредственно связан с гауляйтером. Может быть, постаралась жена гауляйтера? Этой сухопарой немке, изображавшей из себя некоронованную принцессу, Клоса представил Бруннер во время концерта в офицерском казино. Когда пили кофе, жена гауляйтера кокетничала, улыбалась молодому обер-лейтенанту. Клос отвез ее домой. Прощаясь, она сказала: «Надеюсь еще раз увидеть господина обер-лейтенанта». И теперь это приглашение…

Клос решил воспользоваться случаем, чтобы подробнее узнать о реакции немца на диверсию на предприятиях Рейли. Шеф Клоса молчал, словно воды в рот набрал, а Бруннер, который вел расследование по линии гестапо, только повторял: «Мы их схватим».

Клос был обеспокоен. Взрывом оказались уничтожены склады и одна из стартовых площадок, но завод работал по-прежнему в напряженном ритме. Однако информация о проводимых испытаниях реактивных двигателей поступала весьма скудная. При встрече с Эдвардом он сказал: «Наши люди неплохо поработали, но это только начало. Теперь немцы усилят охрану».

Сотрудник Клоса Эдвард был толковым человеком. Правда, иногда он поступал неосмотрительно. Эдвард никак не мог понять, что добытая и вовремя доставленная информация — главное в его работе. По специальности он был учителем и на своих помощников смотрел как на школьников. «Казик выполнил задание на пятерку», — говорил он, хотя информация Казика, которого Клос, по условиям конспирации, никогда не видел, была неглубокой и недостаточно полной: они, например, до сих пор не имели точного плана расположения предприятий Рейли, не знали, где немцы держат доктора Пулковского.

В каждой радиограмме Центр запрашивал об этом польском ученом. Необходимо было выкрасть его у немцев, однако… Об этом «однако» Клос не хотел даже и думать. Согласился ли Пулковский работать на немцев? Эдвард был убежден, что Пулковский человек с характером и не станет сотрудничать с врагами. Но Клос лучше знал методы обработки в гестапо и не был уверен, что Пулковский их выдержит. Необходимо срочно добыть исчерпывающую информацию о польском ученом. А если Данке это не удастся…

Он снова подумал о Данке, поднимаясь по лестнице в особняк. У этой девушки были крепкие нервы: за те несколько месяцев, что они знакомы, она ни разу ни на что не пожаловалась. О себе Данка говорила мало. Он даже не знал ее настоящего имени, но был уверен в преданности и готовности девушки к самопожертвованию ради общего дела.

Разведчик посмотрел на себя в зеркало, висевшее в зале. Он давно научился владеть собой в любой ситуации, но всегда чувствовал необходимость внутреннего контроля, как актер перед выходом на сцену. При встрече с женой гауляйтера необходимо было так улыбнуться и поприветствовать ее, чтобы произвести на нее впечатление и понравиться ей. Он понимал, что любой неосторожный жест, неуместно сказанное слово могут выдать его. Трудно было скрывать ненависть к врагу.

Клос галантно поклонился, бережно пожал мягкую руку высокопоставленной дамы, а потом поприветствовал гауляйтера. В салоне было людно. Военные в парадных мундирах, партийные функционеры и дамы в вечерних декольтированных туалетах заполнили большой зал. Клос остановился около двери. Появились кельнеры с подносами. Взяв рюмку с коньяком, Клос окинул пристальным взглядом присутствующих, ища знакомых. Бруннер разговаривал с его шефом, майором Хоршем. На пороге появился инженер Пушке в темном костюме, с партийным значком в петлице. Этот заместитель директора Рейли давно интересовал Клоса. Толстый немец с бегающими глазами и расплывчатой улыбкой поздоровался с женой гауляйтера.

— А где господин Рейли? — спросила она.

— Должен вскоре прибыть, — услышал Клос ответ Пушке. — Директор любит опаздывать.

К гауляйтеру подошел высокий господин в штатском, средних лет, элегантно, даже немного вызывающе одетый. Клос никогда не встречал его, но, наблюдая за женой гауляйтера, понял, что этот гость будет главной персоной вечера. Хозяйка дома приветствовала его радостной улыбкой, но заметно было, что она чем-то встревожена.

— Рада видеть вас, господин Риолетто… Я уже начала беспокоиться.

«„Риолетто!“ — подумал Клос. — Что за имя?»

— Мог ли я не прийти? Такого приятного приказа я не получал давно.

— Это был не приказ, а покорнейшая просьба, — ответила хозяйка.

Рядом с гауляйтером стоял Пушке и пристально смотрел на нового гостя. Клосу показалось, что в глазах инженера появились удивление и страх. Подумав, что хорошо было бы узнать, почему напугался Пушке и что его так удивило, Клос решил запросить из Центра данные о человеке по имени Риолетто, хотя мало вероятно, чтобы о нем там знали… Более важная персона, считал Клос, в настоящее время инженер Рейли, о котором также было не много известно. Инженер из рейха, без особого прошлого… Сколько потребуется времени, чтобы добыть более подробную информацию об этом немце? Внезапно Клос увидел Рейли в дверях. К счастью, жена гауляйтера, встретив директора, подошла вместе с ним Клосу.

— Господа, вы не знакомы? Инженер Рейли… Обер-лейтенант Клос… Прошу вас, господин обер-лейтенант, помнить, что после ужина я приглашаю вас на танец, — прощебетала жена гауляйтера и оставила их.

Воцарилась тишина. Гауляйтер вышел на середину зала, рядом с ним стоял Риолетто.

— Господа! — сказал гауляйтер. — У нас в гостях известный оккультист, который может разгадать ваше настоящее и предсказать будущее. На сеансе профессора Риолетто в Берлине присутствовал сам фюрер. — Потом гауляйтер заговорил о значении познания тайн, предсказании будущего и мистицизме немецкого народа. — Господин Риолетто проведет два небольших сеанса, — закончил он.

— Шарлатанство! — громко произнес Рейли, обращаясь к Клосу так, чтобы услышал Риолетто.

— Но это действительно предсказание будущего, — проговорил Пушке, внезапно появившийся около них.

— А, Пушке! — пренебрежительно бросил Рейли. — Это типичный пруссак. Фанатик.

В это время Риолетто начал сеанс. Это было действо, рассчитанное на суеверных людей. Такое Клос видел не впервые. Однако он признал, что фокусы были весьма искусны. Они вызвали удивление и восторг присутствующих. Риолетто закурил сигару, открыл окно и выбросил ее на улицу. Все хорошо это видели. Затем Риолетто подошел к Пушке, который испуганно попятился, запустил руку в карман его пиджака и неожиданно вынул оттуда зажженную сигару. Присутствующие ахнули от удивления и зааплодировали.

— Браво, господин Риолетто! — восторженно проговорила жена гауляйтера. — Как вам удалось это? Ведь вы сигару только что выбросили в окно!

Рейли прыснул со смеху. Пушке был поражен тем, что увидел. Он залпом выпил рюмку коньяка, затем уселся в кресло, не спуская глаз с иллюзиониста. «Знают ли они друг друга?» — подумал Клос.

Риолетто продолжал сеанс. Он манипулировал картами, находил спрятанные предметы и угадывал чужие мысли на расстоянии. Клос смотрел на армейских офицеров и гестаповцев, которые протискивались к фокуснику, задавали вопросы и на лету ловили ответы. Риолетто очаровывал их и властвовал над ними. Только Клос и Рейли стояли в стороне. Клос почувствовал на себе пристальный взгляд фокусника. Он подумал, что ведет себя неосторожно, и присоединился к тем, кто окружил Риолетто.

Сквозь толпу протиснулся штурмбаннфюрер Бруннер.

— Господин Риолетто, — сказал он, — два дня назад бандиты взорвали важный военный объект. Не смогли бы вы…

— Просим вас… — подхватил гауляйтер.

— Для этого я должен иметь в руках какой-нибудь предмет или встретиться с человеком, который находился на месте взрыва, — ответил Риолетто.

— Я дам вам такой предмет, — сказал Брунер и подал ему служебное удостоверение убитого эсэсовца.

Клос протиснулся ближе к Риолетто и Бруннеру, понимая, что сейчас может произойти нечто необычное. Он не верил предсказаниям ясновидца, но что-то беспокоило его.

Риолетто взял в руки удостоверение, прикрыл глаза, взмахнул руками, завораживая присутствующих. Они затаили дыхание, ожидая, что скажет ясновидец. Но Риолетто вернул Бруннеру удостоверение эсэсовца.

— Что-то мне мешает, — тихо проговорил он.

Среди гостей послышался шепот, потом снова воцарилась тишина.

— Не понимаю, — проговорил гауляйтер.

— Точнее сказать, — объяснил Риолетто, — кто-то мешает мне. Здесь, в этом зале, находится человек, который участвовал в диверсии или даже организовал ее…

Клосу показалось, что воцарившаяся тишина тянется бесконечно. Он усмехнулся и в этот момент увидел улыбку на лице Рейли. Потом посмотрел на Пушке. Толстый немец был взволнован, он чего-то боялся. Почему? Клос хорошо знал, что Пушке не имел никакого отношения к диверсии на заводе.

— Кто этот человек? — властно спросил Бруннер.

— Не знаю, — спокойно ответил ясновидец. — Пока не знаю.

Окружившие Риолетто люди постепенно расходились.

Начался ужин. Как обычно бывает на приемах, здесь было изобилие закусок и спиртного. Охмелевшие выходили на улицу, и начиналась пальба, дикая, страшная, бессмысленная… Стреляли вдоль улицы, по окнам, из которых пробивался свет.

Клос пил с Бруннером, танцевал с женой гауляйтера и внимательно прислушивался к разговорам. Гестаповец разговаривал с гауляйтером. Обещал, что выжмет из Риолетто все, что он знает или предполагает о человеке, причастном к взрыву на заводе. Гауляйтер был трезв, и хвастовство Бруннера его раздражало.

— Господина Риолетто, — сказал он, — необходимо попросить о помощи вежливо, без грубостей. Вы поняли меня, Бруннер?

Подвыпивший Бруннер пробормотал что-то в ответ и отошел от гауляйтера. Услышав слова гауляйтера, Клос заинтересовался, почему он так опекает Риолетто. Клос постарался запомнить лицо молодого гестаповца Гляубеля, выделенного в распоряжение Рейли, или, вернее, для его охраны.

— У меня есть идея, — сказал Гляубель, обращаясь к гауляйтеру.

Клос не слышал их дальнейшего разговора, но понял, что с этим человеком необходимо считаться. Он более опасен, чем Бруннер.

В этот вечер Клосу удалось еще раз поговорить с Рейли. Это был нелегкий разговор. Создавалось впечатление, что директора военных предприятий интересовали только женщины. Говорил он о них много и охотно, с удовольствием вспоминал студенческие годы, потом сказал, что не выносит коньяка, и пошел искать водку. Клос наблюдал за ним, пока он, едва держась на ногах, упорно проталкивался через толпу гостей. Несколько пар танцевали, почти не слушая музыки. Раздавались громкие голоса подвыпивших гостей, среди которых выделялся баритон гауляйтера. Его жена, разгоряченная от вина подошла к Клосу и, загадочно улыбаясь, подхватила под руку.

— Идем, Ганс, к нашему ясновидцу, — прошептала она ему на ухо. Клос почувствовал на шее ее горячее дыхание…

— Рад с вами познакомиться, — сказал Риолетто. Он был совершенно трезв. — Вы, кажется, не верите предсказаниям?

— Наш ясновидец может предсказать вам будущее, — проворковала жена гауляйера.

— Сомневаюсь, — проговорил Клос и подумал, что инженер Рейли тоже не верит в это шарлатанство. Немка снова взяла его под руку, а Риолетто в это время пристально смотрел на него. Клос выпил в этот вечер немного больше обычного и потому должен был вести себя осторожнее, более внимательно контролировать свои поступки.

— Так вы действительно не верите? — повторил Риолетто.

— Ответьте ему что-нибудь, — защебетала жена гауляйтера. — Успокойте его.

— Я этого не люблю, — сухо сказал Клос.

— Боже мой, к чему здесь гордость? — рассмеялась немка. — Скажите же ему что-нибудь! Наш ясновидец желает слышать!

Риолетто извлек из кармана пиджака небольшой стеклянный шарик, завернутый в платок, положил его на столик.

— Ваше имя Ганс. Ганс Клос, — проговорил он. — Вы почти совсем трезвы. Пили немного. Вы умеете владеть собой.

— О да! — с готовностью подтвердила жена гауляйтера. — Боже! — вдруг воскликнула она. Инженер Рейли уже уходит! — И побежала к дверям.

Клос и Риолетто остались вдвоем.

— Не хотели бы вы, господин Клос, услышать что-нибудь интересное? — с улыбкой спросил Риолетто.

— Прошу вас, если вы хотите что-либо сказать…

Собеседники пристально посмотрели друг на друга. Риолетто опустил глаза. «Ничего не знает», — подумал Клос. Он поднялся с кресла:

— Моя жизнь, господин Риолетто, настолько проста, что вы не найдете в ней ничего интересного…

— Может быть, — ответил ясновидец. — Все может быть. — И в эту минуту он увидел господина Пушке, приближавшегося к ним. — Прошу вас, — пригласил Риолетто. — Могу предсказать ваше будущее…

— О нет! — крикнул Пушке. — Как-нибудь в другой раз! — И поспешно повернул к выходу.

 

3

Было уже поздно. Клос покинул особняк гауляйтера. Он выходил, когда Риолетто прощался с хозяйкой дома. Жена гауляйтера изрядно выпила, и можно было надеяться, что забудет о нем… Следовало бы еще потанцевать с ней — это было нужное знакомство, но уже не хватало сил. Болтовня опьяневшей немки казалась ему невыносимой. Бруннер торчал около окна. Клос увидел его, когда выходил на улицу.

Ночь стояла прохладная, как это иногда бывает в начале мая. Держа руки в карманах, Клос отошел на несколько десятков шагов и остановился за углом так, чтобы можно было наблюдать за выходом из особняка гауляйтера. Приехал ли Риолетто на автомашине? Если это так, то тогда вряд ли удастся выполнить задуманное…

Наконец разведчик увидел высокую фигуру предсказателя. Риолетто шел быстрым шагом, не оглядываясь. Клос осторожно тронулся за ним. На безлюдной улице появился патруль, который задержал Риолетто. Проверив его документы, солдаты взяли под козырек. Когда патрульные проходили мимо Клоса, Ганс небрежно поприветствовал их. Дальше он двигался осторожнее, хотя, судя по всему, Риолетто и не подозревал, что за ним следят. Предсказатель свернул на одну из параллельных улиц и через несколько минут оказался в районе вилл, заселенных немцами. Клос был удивлен, ибо полагал, что он остановился в гостинице…

Риолетто задержался около одной из вилл, уточнил номер, подошел к двери и позвонил. Клос издалека наблюдал за ним. Предсказатель ждал. Наконец дверь открылась, и Клос увидел на пороге господина Пушке, освещенного светом лампы. Ошибиться Клос не мог. Пушке несколько секунд постоял в дверях, а потом вместе с Риолетто скрылся в доме.

«Что объединяет этих людей? — подумал Клос. — Пушке был взволнован, чем-то напуган, когда увидел Риолетто в особняке гауляйтера. По их поведению не было видно, что они знакомы. И этот ночной визит к Пушке… Что все это значит? — размышлял Клос. — И как мне использовать этот визит в своих целях? Почему Риолетто сказал на приеме у гауляйтера: „Здесь, в этом зале, находится человек, который участвовал в диверсии или даже организовал ее…“? Кого он имел в виду? Что ему известно и что он может сказать Бруннеру?»

Клос задавал себе эти вопросы, возвращаясь в центр города. Эдвард проживал в доме номер 15, по улице Валовой, на втором этаже. Он уже спал, когда Клос постучал в дверь.

— Ты что, с ума сошел? Что случилось?

Клос присел на кровать и закурил сигарету. Молча смотрел на Эдварда, взволнованно ходившего по комнате.

Учитель приготовил чай. Разливая ароматный напиток по чашкам, он вопросительно взглянул на Клоса.

— Что случилось? — повторил он, когда они уселись за стол.

— У меня к тебе дело, — сказал наконец Клос.

— Может быть, нервы сдают? — с беспокойством спросил Эдвард. — Где ты был?

— На приеме у гауляйтера.

— И что же?

— Встретил там некоего Риолетто, который выдает себя за оккультиста — предсказателя будущего. Он просто шарлатан, темная личность и, скорее всего, агент гестапо. Не мог бы ты навести о нем справки? А так же о Пушке, заместителе директора военных предприятий Рейли.

— Попытаюсь…

— Лучше будет, если Пушке займется Данка.

— Снова Данка, — укоризненно произнес Эдвард. — Жаль мне эту девушку.

— Жаловалась?

— Она никогда не жалуется. Со вчерашнего дня Рейли взял ее к себе в секретарши. Вернее, она заменила старую немку, которой директор предоставил отпуск.

— Очень хорошо, — обрадовался Клос.

— Очень хорошо… Но когда-нибудь ты задумывался над тем, чего Данке это стоит?

— Нет, никогда. — Клос сказал неправду. Он много думал о Данке и всегда, когда думал о ней, проклинал офицерский мундир вермахта, который носил. — Она должна добыть нам точный план расположения всех военных предприятий Рейли.

— Не сразу, не сразу, — ответил Эдвард. — Пока ей не следует давать сложных заданий, пусть осмотрится на новом месте, чтобы не вызвать подозрений. Будет достаточно, если ей удастся установить контакт с доктором Пулковским.

— А кто выполнит это задание? План предприятий мы должны иметь в самое ближайшее время, — настаивал Клос.

— Это дело я поручу Казику, — ответил Эдвард. — Способный и смелый парень. Уверен, что задание выполнит.

— Все твои парни смелые и способные ребята. Я в этом не сомневаюсь, — пробурчал Клос. — Сразу видно, что ты учитель и любишь заранее ставить хорошие оценки своим ученикам.

 

4

Казик работал в железнодорожных мастерских, находившихся напротив предприятий Рейли. Из окон своей конторки, темной клетушки в бараке, он видел железнодорожные пути, паровозное депо, а в глубине — высокую стену, отделявшую территорию депо от построек завода. На работу он приходил за несколько минут до начала, но его шеф, господин Любке, рослый немец в запачканной куртке, всегда появлялся немного раньше, ожидал Казика в дверях конторки, посматривая на часы, и проверял, не опоздал ли парень на работу. Дел у Казика было слишком много. Он переписывал платежные ведомости, составлял списки рабочих, однако немец требовал точности, аккуратности и за малейшую ошибку наказывал — приходилось все переписывать заново. Часа на два Любке обычно оставлял Казика одного. Он отправлялся на вокзал, чтобы встретиться с приятелями, поговорить с начальником станции и выпить кружку пива в буфете. Это Казику и было нужно. В кабинете шефа стоял сейф, в нем хранились пропуска на предприятия Рейли, выдаваемые железнодорожникам, которых направляли работать на заводскую железнодорожную ветку.

— Вернусь через час, — сказал шеф.

Казик стоял около окна и, когда немец скрылся за складскими помещениями, вошел в его кабинет. Ключи от сейфа лежали в ящике письменного стола. Казик открыл стол. Долго возился с сейфом. Наконец дверца открылась. Найдя картонную папку с надписью «Пропуска», Казик выбрал пропуск на имя Ганса Мольке, спрятал в карман, аккуратно закрыл сейф и, положив ключи на место, выбежал из барака.

Сердце Казика сильно билось, когда он подошел к воротам завода и протянул пропуск эсэсовцу, стоявшему около проходной.

Вокруг было безлюдно. Эсэсовец испытывающе посмотрел на него и вернул пропуск, потом быстро ощупал одежду Казика.

— Обыскиваем всех, — заметил он. — Всех без исключения.

— Не мешало бы и поляков обыскивать.

— Не беспокойся, парень, мы знаем, что делаем… Все в порядке, — проговорил эсэсовец, и Казик почувствовал облегчение. В эту минуту через заводскую проходную прошел элегантно одетый мужчина. Эсэсовец встал по стойке «смирно», а мужчина (это был Риолетто) пристально посмотрел на Казика.

— Какая-то шишка из Берлина, — объяснил Казику эсэсовец.

Казик, миновав проходную, оказался на территории предприятия.

Широкая асфальтированная дорога вела вдоль производственных цехов, разбросанных по всей территории завода, к видневшемуся вдалеке большому административному зданию. Повсюду что-то беспрерывно двигалось: бежали по рельсам вагонетки, работали моторы. Люди в рабочих комбинезонах обгоняли Казика, не обращая на него внимания.

Он свернул в боковую аллею, намереваясь обойти всю территорию завода. Держался поближе к заводской изгороди из колючей проволоки. Знал, что где-то должны быть еще одни наглухо закрытые ворота, которые открывались только тогда, когда на завод приходил большой транспорт. Необходимо было установить точное расстояние от производственных цехов до этих ворот.

Проходя по узкой дорожке вдоль хаотически разбросанных заводских зданий, складов и деревянных построек, среди развесистых деревьев Казик увидел уютную виллу. Занимал ее, по всей вероятности, инженер Рейли, директор завода. Эдвард предполагал, что в этой вилле укрывают и доктора Пулковского.

Казик облюбовал себе удобный наблюдательный пункт и, прислонившись к глухой стене деревянного барака, вынул из кармана лист бумаги и карандаш и быстрыми, точными линиями начертил план заводской территории, отметил дорогу и расстояние от ворот до виллы, расположение производственных цехов, заводских зданий и административного корпуса.

Вдоль заводской стены прохаживал охранник, не обращая внимания на то, что делается на территории завода.

Увлеченный свои делом, Казик не заметил, что за ним наблюдает человек в грязном солдатском мундире, стоящий около глухой стены барака. Этот человек тихо подкрался к Казику, выхватил из кобуры пистолет и приставил дуло к спине парня. Казик мгновенно обернулся. На размышление у него оставалось всего несколько секунд. Броситься на гитлеровца? Но тот, быстро отскочив на несколько шагов, стоял, широко расставив ноги, и держал его на мушке. Охранник спокойно ходил вдоль заводской стены, не замечая их. Казик поднял руки.

— Попался, парень, — сказал немец. — Не двигаться! Давай сюда бумагу, быстро!

Ситуация создалась безнадежная. Казик подал гитлеровцу пропуск и лист бумаги с набросанным планом.

— «Ганс Мольке», — прочитал тот и потребовал: — Паспорт!

Казик заколебался. Заметил ли их охранник? Они находились в его секторе обзора, и не заметить их было нельзя. Не видя иного выхода, он подал немцу паспорт.

— «Казимеж Оконь». — Гитлеровец рассмеялся. — Паспорт не твой, краденый! Работаешь на товарной станции?

— Да, — ответил Казик и тут же решил, что больше ничего не скажет. Закрыл глаза и подумал: что бы ни случилось, это теперь уже не имеет никакого значения. Для него все кончено.

Немец осторожно сложил пропуск и паспорт. Долго молчал. Это продолжительное молчание удивило Казика. Он думал, что немец сейчас проводит его в караульное помещение, а потом в гестапо. Но гитлеровец почему-то колебался — боялся или не хотел принять решение. Показался охранник. Еще секунда — он повернется и увидит их.

— Ты свободен, — сказал немец. Казик не понял.

— Свободен и убирайся отсюда побыстрей, — повторил немец и возвратил документы. Он повернулся и, не оглядываясь, быстрым шагом направился в противоположную сторону.

Казик не верил своим ушам. Свободен! Ему казалось, что все это происходит во сне. Он не мог понять, почему немец так поступил… Ошеломленный, Казик не торопясь прошел через проходную у заводских ворот. За ним никто не шел и никто не наблюдал.

В железнодорожный барак он вернулся еще до прихода шефа. Успел положить пропуск в сейф. Дрожащими руками открыл в конторке окно и долго смотрел на товарные вагоны, которые переправлялись на заводскую железнодорожную ветку… Что делать? Бежать? Бежать, не доложив о случившемся Эдварду? Встреча назначена только на следующий день… Он снова сел за стол. Решил все спокойно обдумать. Может быть, он встретил порядочного немца и ему ничего не угрожает? Казик пожалел, что не имел при себе пистолета, тогда бы он чувствовал себя в безопасности. Однако Эдвард запретил приходить на работу с оружием.

Громко хлопнула дверь. Казик сорвался с места, решив, что это шеф, но увидел немца, который задержал его на заводской территории.

— Это ты? — произнес Казик с удивлением.

— Я, — ответил немец. — Здесь не опасно?

— Нет. Говори спокойно, — ответил Казик.

Немец вынул из кармана сложенный лист бумаги — тот самый, на котором Казик набросал план расположения завода.

— Я умышленно сразу не отдал тебе это, — сказал немец. Казик взял лист, повертел его, бесцельно переложил из руки в руку и спросил:

— Почему ты отпустил меня тогда и зачем возвращаешь сейчас этот план?

Немец молчал. Он, видимо, думал, как лучше ответить. Колебался, не был уверен, размышлял, стоит ли говорить открыто.

— Разные бывают немцы, — наконец осторожно начал он, — есть и такие, которым можно доверять. — Заметив на лице Казика сомнение, он улыбнулся и похлопал парня по плечу. — Не сомневайся. Я уже выбрал себе дорогу. То, что я не задержал тебя и возвратил твою бумагу, — мое личное дело. Я Гляубель, — медленно проговорил он, — запомни. Ты думаешь, что среди нас нет таких, которые хотели бы с вами сотрудничать? — Он извлек из кармана помятую газету, протянул Казику. Это была «Зольдатен цайтунг» — нелегальная газета, предназначенная для немецких солдат. На первой странице была помещена карикатура на Гитлера.

Казик, разглядывая карикатуру, подумал, что, если немец говорит правду, необходимо использовать его. Завербовать немецкого солдата — большое дело. Но что скажет Эдвард? Это сильнее всего беспокоило Казика.

 

5

Данка работала в секретариате Рейли целый день — с восьми утра и до позднего вечера. В течение дня она имела только два свободных часа, и даже их ей редко удавалось использовать для себя, чтобы уйти с завода. Рейли не любил, когда она отлучилась, если сам он находится в кабинете. Директор часто приглашал ее на обед, вместе они ходили ужинать. Рейли был неуступчив и требователен. Данка обязана была докладывать, где и с кем встречалась в городе, и каждая задержка вызывала у него раздражение.

Данка устала от всего этого. Товарищи обещали ей, что после выполнения задания она вернется к своим. Однако дело продвигалось медленно. Она печатала, регистрировала, отправляла документы, разговаривала с людьми, которые ожидали Рейли в приемной, но ни разу ей не удалось услышать или увидеть доктора Пулковского. Она не знала даже, в гестапо он или Рейли держит его на территории завода.

В тот день, когда Казик встретился с Гляубелем, Данке удалось отлучиться на два часа. На завод она возвращалась около пяти. Днем Рейли вызвали на какую-то конференцию, и потому Данка решила использовать эту возможность, чтобы зайти к Эдварду. Путь к нему был долгий: пришлось походить по городу, пересаживаться с трамвая на трамвай, чтобы убедиться, что за ней не следят. Учитель поручил ей навести справки о Пушке, заместителе Рейли, и велел прийти к нему на следующий день к часу.

Возвращаясь на завод, Данка придумала, что скажет Рейли, чтобы он разрешил ей отлучиться перед обедом на следующий день. Лучше всего сказать, что ей нужно в парикмахерскую. Рейли всегда хотел, чтобы она выглядела элегантно и красиво. Он даже написал своему другу в Париж, чтобы тот прислал французскую косметику и материал на платья. Данка посмотрела на часы: время приближалось к пяти, а до завода оставался еще немалый отрезок пути. Она опаздывала. Осмотрелась, вокруг никого не было видно. Трамваи ходили нерегулярно. И тут девушка заметила открытую машину, стоявшую у тротуара. Элегантно одетый мужчина, лицо которого показалось ей знакомым, усмехнулся, заметив ее.

— Подвезти пани на завод? — спросил он с легким иностранным акцентом.

— Откуда вы меня знаете? — удивленно спросила Данка.

— Мое имя — Риолетто, — ответил он с улыбкой. — Сегодня я был у господина Пушке и видел вас в секретариате.

Девушка села в автомашину рядом с ним.

— Должен вам признаться, — сказал Риолетто, легко управляя машиной, — что эта встреча не случайна…

Данка посмотрела на него с беспокойством:

— Вы следили за мной? — спросила и поняла, что ее вопрос неуместен.

Риолетто рассмеялся:

— Что вы! Я видел вас всего несколько минут… Вы произвели на меня сильное впечатление… Огромное, — уточнил он.

— Прошу прощения, господин Риолетто…

— Нет, нет, не за что, — ответил он. — Не сердитесь на меня. Может быть, такой способ знакомства кажется вам неестественным, но, поверьте, я не хотел вас обидеть. Это мой стиль, ведь я итальянец… Известно ли вам, фрейлейн, что я читаю мысли людей, предсказываю будущее? Это моя профессия…

— Необычная профессия, — проговорила Данка, чувствуя сухость во рту.

— Фрейлейн Данка…

— Откуда вам известно мое имя?

— Читаю в мыслях… Извините за шутку, узнал ваше имя у курьера. Мне известно, что вы новая секретарша директора Рейли, что вы не немка. Свободен ли у вас вечер сегодня?

— Трудно сказать. Спросите об этом у директора Рейли.

Подъехав к воротам завода, итальянец резко затормозил машину.

— Не балует меня счастье в этой стране, — грустно усмехнулся он. — Могу хотя бы надеяться?

Данка улыбнулась. Этот итальянец не был лишен обаяния.

Когда она вошла в секретариат, было уже три минуты шестого. Рейли стоял в дверях кабинета и ожидал ее.

— Опоздала, — с упреком сказал он. И недовольным тоном спросил: — Где ты была?

— У Кристины на обеде, — не колеблясь, ответила секретарша. — Кристина — моя школьная подруга. Могу же я встретиться с подругой?

— У тебя всегда найдется причина, — проворчал Рейли. — Сейчас ко мне доставят старого человека, — произнес он. — Это польский ученый. Пусть подождет в моем кабинете. Приготовь кофе, я скоро вернусь.

Данка с трудом скрыла радость. Только бы Рейли не возвратился слишком быстро, тогда она успеет сказать Пулковскому несколько слов.

Доктора Пулковского привел эсэсовец. Он остался в секретариате, а Данка вошла с ученым в кабинет. В ее распоряжении были считанные минуты. Двери, ведущие в кабинет, она оставила полуоткрытыми, чтобы не возбуждать подозрения у эсэсовца.

— Инженер Рейли скоро вернется, — громко сказала она по-немецки. — Подать кофе, господин доктор?

— Спасибо, — ответил Пулковский.

Данка подала ему чашечку кофе и наклонилась к нему.

— Пан доктор, — прошептала она по-польски, — мы скоро освободим вас, через несколько дней. Где вас содержат?

Тот посмотрел на нее с огромным удивлением:

— Кто вы?

— Это неважно.

— Под охраной, в соседнем доме, — прошептал он. — Но ничего не нужно делать. Я вынужден буду согласиться, ибо моя жена, понимаете, — голос его дрогнул, — моя жена…

В секретариате послышались шаги.

— Кофе крепкий, господин доктор? — громко спросила Данка по-немецки. — Может, добавить сахару?

На пороге кабинета появился инженер Рейли.

 

6

Эдвард ожидал Казика к двенадцати. А тот уже находился у ворот дома номер 15 и смотрел вверх. На подоконнике второго этажа стояла ваза с цветами. Занавеска была слегка сдвинута. Значит, все в порядке. Казик еще раз осмотрелся, но ничего подозрительного не заметил. В это время дня движение на Валовой улице всегда небольшое: проедет какая-нибудь автомашина, перед витриной магазина соберутся женщины, на мостовую выскочит ребенок.

Казик был в хорошем настроении. После вчерашнего случая на заводе Рейли он поверил в свое счастье. Благодаря тому немцу он не попал в гестапо, а остался на свободе и имеет возможность продолжать борьбу с фашистами. При встрече с Эдвардом Казик намеревался передать ему важную информацию. Задание было выполнено. План военного завода лежал у него в кармане.

Но если бы Казик присмотрелся повнимательнее, он мог бы заметить двух мужчин, стоявших в соседних воротах, и одного — на углу улицы Польной, около газетного киоска. На первый взгляд все было обычным, и Казик смело вошел в подъезд дома и поднялся на лестничную клетку, где находилась квартира Эдварда.

Эдвард встретил его на пороге. Когда Казик увидел Эдварда, настроение его стало еще лучше.

— Опоздал на восемь минут, — с упреком сказал ему Эдвард. — У нас мало времени.

Они вошли в комнату.

— Садись, — пригласил Эдвард. — Докладывай.

— Все в порядке. План завода у нас, но я хотел вам сообщить еще нечто важное, — таинственно проговорил Казик.

— Подожди! — Эдвард вел себя как учитель, экзаменующий ученика. — Так, это заводские ворота… — Он внимательно изучал план. — Через сколько минут появляется у ворот охранник?

— Охранник почти все время ходит вдоль стены, — не слишком уверенно проговорил Казик.

— Через сколько минут? — повторил вопрос Эдвард. Казик замялся, не зная, что ответить. Эдвард заметил ему, что задание выполнено, но не до конца, не хватает еще некоторых важных деталей. На подготовку к операции остается всего четыре дня, но многое еще неизвестно. Казик понимал это, но ему хотелось поскорее сообщить о другом.

— Разрешите доложить еще об одном важном деле? — нетерпеливо спросил он. — Мне удалось завербовать немца, работающего у Рейли.

— Что? — Удивление и беспокойство послышалось в голосе Эдварда. — Докладывай, как это тебе удалось. В твоем распоряжении пятнадцать минут. Слушаю…

Казик посмотрел на часы. Было половина первого.

В это время в кафе на Польной сидел Клос. Через полчаса должна была состояться его встреча с Эдвардом. Разведчик вышел из управления абвера немного раньше, прогулялся по городу, а потом зашел в это кафе выпить чашечку кофе. Окна кафе выходили на Валовую, и он мог наблюдать за улицей. Клоса что-то беспокоило. Пока не произошло ничего такого, что могло бы его насторожить, но Клос интуитивно чувствовал, что приближается опасность.

Вчера вечером в казино Клос случайно встретился с Бруннером. Эсэсовец был в приподнятом настроении, пил больше чем обычно. Похвастался, что напал на след, однако о подробностях умолчал.

— Ваша служба тоже занимается делом, — сказал он. — Для нас вопрос ясен, они в наших руках.

— Этих людей схватили? — спросил Клос.

— За твое здоровье, Ганс! — рассмеялся Бруннер. — Схватим, будь уверен. Гляубель уже установил с ними контакт.

— Что общего с ними у этого Гляубеля? — спросил Клос.

— А почему тебя интересует это, Ганс? — Бруннер снова наполнил рюмки. — Это моя тайна и мой неожиданный успех, и я не намерен ни с кем делиться ими.

— Превосходно, — ответил Клос. — А если мне уже известно кое-что?

— Уверен, что ты поделишься со мной, — прыснул со смеху Бруннер. — Товар на товар. Не возражаешь?

Что известно Бруннеру? Может быть, это провокация? Сам Эдвард вне подозрения. Люди его неоднократно проверены, никто не арестован, ни одного провала. Может быть, Данка была неосторожна? Центр снова интересовался доктором Пулковским. Установлен срок — четыре дня. Как выполнить это задание?

Официантка подала кофе. Он был чуть теплый и безвкусный. Клос отодвинул чашку и в этот момент увидел в дверях кафе Риолетто.

«Неужели я где-то допустил оплошность? — подумал Клос. — Или этот итальянец специально следит за мной?»

Риолетто направился к столику:

— Добрый день, господин обер-лейтенант. Если вы никого не ожидаете…

— Нет, — сухо ответил Клос. — Прошу вас.

Риолетто бросил на стол пачку оккупационных марок и подозвал официантку. Через минуту девушка поставила перед ним шоколадный напиток.

— Предпочитаю чашечку шоколада, — проговорил он. — его легче достать в этой стране, чем в Берлине.

Клос промолчал.

— Поверьте, господин обер-лейтенант, — протянул Риолетто, — я рад случаю встретиться с вами.

— Люблю случайные встречи, — ответил Клос, подчеркнув слово «случайные».

Риолетто рассмеялся:

— Вы слишком осторожны. Служите в абвере, правда?

— Почему вас это интересует?

— Да так. Понимаю, вы не верите в мои предсказания настоящего и будущего.

— Не верю.

— А вот Бруннер верит.

— Мой приятель Отто и я нередко расходимся во мнениях, — ответил Клос. — Я предпочитаю конкретные факты и доводы.

— Вы тоже занимаетесь расследованием этого дела? — спросил итальянец.

— Что вы имеете в виду?

— Диверсию на предприятиях Рейли. Я обещал Бруннеру помочь в поимке преступника.

Клос внимательно посмотрел на Риолетто и подумал: «Чего хочет от меня этот итальянец? Может, он работает на Бруннера? Или Бруннер приказал ему следить за мной?»

— Такое же обещание вы хотите дать и мне? — спросил Клос.

— Не исключено, — ответил итальянец.

— Зачем, господин Риолетто? Если вы работаете на нас…

— Это слишком громко сказано. — Риолетто потягивал шоколадный напиток. — Если я иногда помогаю, то это еще не значит… — И тут же сменил тему разговора: — Как чувствует себя очаровательная супруга господина гауляйтера?

Клос посмотрел на часы. Было без четверти час.

В квартире номер 15 по улице Валовой Эдвард в эту минуту тоже посмотрел на часы.

— Тебе необходимо уйти, — сказал он Казику. — Как ты мог допустить такую неосторожность с этим немцем? Это серьезная ошибка, ты раскрыл себя и потому не имел права приходить на явку!

— А что я должен был сделать?

— На время исчезнуть и выжидать. Ты не имел права без моего разрешения проявлять инициативу в этом деле!

— Немец отнесся ко мне с пониманием, не задержал и не отправил в гестапо, — пытался оправдать свои действия Казик.

— Вот и нужно выяснить, почему он так сделал. Отправляйся и жди моих дальнейших указаний!

В прихожей раздался резкий звонок. Эдвард не торопясь поднялся с кресла, обвел взглядом комнату. Быстро спрятал в тайник план завода. Потом, опустив руку в карман, подошел к двери.

— Кто там? — спросил он.

— Водопроводчик, — послышался голос за дверью. — Вода протекает на первый этаж.

Эдвард открыл дверь и отскочил к стене. В прихожую ворвались трое мужчин в штатском, с пистолетом в руках. Одним из них был тот самый немец Гляубель, о котором говорил Казик. Немец резким движением сбил с ног Эдварда, а остальные схватили Казика, когда он попытался выпрыгнуть в окно. Гестаповец ударил парня рукояткой пистолета по голове. Казик свалился на пол.

В комнату вошел Бруннер.

— Привести в чувство! — кивнул он на Казика.

Через несколько минут Эдварда и Казика усадили в кресла, приказав положить руки на стол.

Гестаповец с пистолетом в руке не спускал с них глаз, а Бруннер и Гляубель обыскивали комнату: выбрасывали из шкафа белье, обстукивали стены.

На ночном столике около кровати стоял небольшой будильник. Эдвард знал, что он спешит на две минуты. Стрелки приближались к часу, а Клос всегда был пунктуален. Осталось четыре минуты. Сначала Эдварда охватил страх, но потом он успокоился, постарался взять себя в руки. Надо предупредить Клоса. На подоконнике стояла ваза с цветами, занавеска была слегка сдвинута. Осталось три минуты…

— Подождем немного, — сказал Бруннер. — Надеюсь, что вы сами сообщите нам имена, адреса, явки своих людей. Но мы согласны встретиться с ними и здесь, тут так тихо и уютно. — Он пристально посмотрел на Эдварда. — Беспокоишься, правда? Ждешь визита? Это хорошо.

— Ничего я не жду и не понимаю, в чем дело, — спокойно ответил Эдвард. — Здесь какое-то недоразумение.

Гляубель расхохотался и подошел к окну.

— Недоразумение! — воскликнул он. — Лучше спроси этого парня, — указал он на Казика. — Еще вчера он говорил мне о таких делах, что…

— Отойди от окна, — приказал ему Бруннер, — и ничего не трогай. Каждая мелочь может служить сигналом.

Эдвард с нарастающим волнением смотрел на стрелки будильника, слышал мерное тиканье часов.

Двое гестаповцев обыскивали кухню. Брунер сбросил постель с кровати, а Гляубель осматривал оконные рамы.

Эдвард мгновенно принял решение. От окна его отделяло несколько шагов… Только бы успеть! Должен успеть прежде чем последует выстрел гестаповца. Он уперся ногами в пол, сильно оттолкнулся, подался всем телом вперед и, подскочив к окну, сбросил вазу.

В это время Клос как раз подходил к дому на Валовой. Оставив итальянца в кафе, он несколько минут еще раздумывал, идти ли на встречу с Эдвардом. Решил рискнуть… Центр дал всего четыре дня.

Он уже хотел свернуть к воротам, когда вдруг услышал звон бьющегося стекла и крик. Из окна второго этажа упала ваза, разбившись о плитки тротуара.

Клос посмотрел верх, на это окно, и прибавил шагу. Он шел по безлюдному тротуару. Неуловимым движением пододвинул поближе к руке кобуру с пистолетом. Случилось непоправимое. Он не думал о себе, беспокоился лишь об Эдварде, который успел столкнуть с подоконника вазу с цветами. И за это Эдвард заплатит дорого, очень дорого.

Улица Валовая была длинной. Он шел по узкому выщербленному тротуару мимо старых каменных домов с грязными, обшарпанными подъездами. Клос ускорил шаг, думая теперь о Данке. С какой стороны она пойдет на явку? Если со стороны Польной, то гестаповцы заметят ее и схватят. Если от парка, то он сам должен встретить ее и предупредить.

Тишину разорвал рокот моторов. На Валовой показались грузовики с жандармами.

«Облава! — подумал Клос. — Бруннер мог предположить, что человек, который должен явиться к Эдварду, заметит отсутствие сигнала на подоконнике и поймет, что явка провалена, но не успеет далеко уйти».

В нескольких метрах от Клоса затормозил грузовик, из него выскочили жандармы и перекрыли улицу. Тех, кто не успел скрыться в подъездах или спрятаться во дворах, жандармы сгоняли к грузовикам, запирали в лавочках и газетных киосках. Раздавались душераздирающие крики женщин — такие крики Клос не раз слышал на улицах польских городов… Он спокойно прошел мимо жандармов, те поприветствовали его, вытянув вперед правую руку. Клос еще некоторое время вынужден был оставаться молчаливым свидетелем облавы и грубого издевательства гитлеровцев над людьми.

Он задержался у витрины магазина детских игрушек на углу Валовой около небольшой площади. Решил переждать еще пятнадцать минут, может быть, Данка наконец появится. Девушку он увидел издалека. Уверенная в себе, элегантно одетая, Данка шла со стороны парка.

— У Эдварда провал, — шепнул Клос, поравнявшись с ней. — Через десять минут — в парке.

Девушка повернулась, быстрым шагом направилась в сторону парка и скрылась в толпе прохожих.

Клос закурил сигарету и не торопясь последовал в том же направлении.

В парке, около небольшого водоема, играли дети. Клос прошел мимо кафе, расположенного в оранжерее, и оказался на центральной аллее, засаженной высокими деревьями. Там он и увидел Данку. Она сидела на скамейке, держа в руке пудреницу. Осмотревшись внимательно вокруг, Клос подошел к ней:

— Позволите, фрейлейн?

— Пожалуйста, — ответила девушка.

Клос угостил ее сигаретой. До этого он никогда не встречался с Данкой днем и в таком людном месте. Теперь у них не было другого выхода. Данка игриво улыбнулась, прекрасно играя роль девушки, которая ищет острых ощущений, и немного подвинулась.

— Как это могло случиться? — тихо спросила она, не переставая кокетливо улыбаться.

— Не знаю. Не исключено, что все наши явки провалены.

— Эдвард будет молчать. Никакие пытки гестапо не заставят его выдать своих товарищей, — уверенно проговорила Данка и начала рассказывать о том, что узнала на заводе. Ей удалось установить, что Рейли и Пулковский через три дня выезжают на испытательный полигон.

— Пулковский согласился? — спросил Клос.

— Он надломлен, — ответил Данка. — Беспокоится за жену.

— С Казиком ты виделась?

— Нет.

— Необходимо выяснить, — проговорил Клос, — что с ним. Продолжай собирать информацию о Пулковском и об испытательном полигоне. Но в данный момент важнее всего установить, что с Казиком.

— Сегодня вечером я схожу к нему.

Клос подумал и сказал:

— Не уверен, нужно ли это, но иного выхода не вижу. Буду тебя прикрывать. — Потом он назвал ей место и время следующей встречи. Резервная явка находилась в безопасном месте — в старой заброшенной мастерской, расположенной в пригороде.

— Мы должны установить, — продолжал Клос, — откуда гестаповцы узнали адрес Эдварда. Пока еще я не имею понятия, как это сделать. Бруннер наверняка ничего не скажет.

Данка пожала плечами.

— Не знаю, чем тебе помочь, — сказала она. — Надеюсь, это последнее мое задание?

— Да. Потом переправим тебя к своим.

— Благодарю.

Клос намеревался уже встать, но что-то помешало ему… По аллее парка в их направлении шел предсказатель Риолетто. Кто этот человек на самом деле? Почему он так интересуется им, Клосом? Может быть, Риолетто следит за ним?

— Я его знаю, — сказала Данка. — Это итальянец Риолетто. Он пробовал ухаживать за мной.

— Это хорошо, — улыбнувшись, ответил Клос. Ему в голову пришла отличная мысль. Правда, был и определенный риск, но, чтобы выполнить задание, рисковать приходилось часто. — Послушай, Данка, — шепнул он девушке, — я сейчас уйду, а ты останешься и пригласишь его к себе домой на завтрашний вечер, примерно часам к восьми. Позднее я скажу тебе, что ты должна будешь делать…

Приблизившись к ним, Риолетто с деланным удивлением произнес:

— Боже, кого я вижу! Мы снова встречаемся! Я и не знал, что обер-лейтенант Клос пользуется таким успехом у самых интересных девушек этого города.

— Просто мне везет, — усмехнулся Клос.

— А меня счастье всегда обходит стороной, — посетовал Риолетто.

Клос посмотрел на часы и встал:

— Извините, мне пора.

— Вот теперь, — с довольной улыбкой произнес Риолетто, — я могу сказать, что и мне улыбнулось счастье. Вы позволите остаться с вами, фрейлейн?

Данка кокетливо улыбнулась в ответ.

 

7

В этой игре становилось все больше неизвестных. Арестованы Эдвард и Казик. Ясно, что Казик попался на удочку гестаповца и провалил явку, а это угрожало выполнению всей операции. Клос не сомневался, что Эдвард выдержит, он верил в него. Но что им еще известно? Не подозревают ли и его, Клоса? Что ему теперь делать? Уйти к своим? Нет, Центр на это не согласится. Необходимо оставаться здесь и довести партию до конца.

Может, это случайность? Но Клос не верил в такое: Бруннер никогда не действовал вслепую, видимо, он имел достоверную информацию. Кто же провокатор? Риолетто? Пушке? А если Данка? Чушь! Если бы Данка предала, то гестаповцы уже арестовали бы и его. Клос подумал о Гляубеле, вспомнил, как встретил его в первом часу. Теперь он был уверен, что их встречу Гляубель подстроил.

Зазвонил телефон. Клос поднял трубку и одновременно включил лампу на письменном столе. Звонить мог его шеф или Бруннер. Они знали, что Клос часто работает по вечерам в своем кабинете в управлении в абвере. Он услышал хриплый, видимо после вчерашней попойки, голос Бруннера.

— Хайль Гитлер, Ганс! Коротаешь время в одиночестве?

— Работаю.

Бруннер заговорил о каких-то глупостях, вспомнил официантку со стройными ножками, которая подавала им вчера в казино коньяк, а потом вдруг быстро спросил:

— Ганс, тебя интересует новая секретарша Рейли?

Для ответа у Клоса было не более секунды. Он подумал, что Бруннеру известно о его встрече с Данкой в парке, может быть, это работа Риолетто. Решил не уклоняться.

— Да, — ответил он, — очень интересует. А почему ты спрашиваешь об этом, Отто?

— Красивая девушка, — сказал Бруннер. — Хочешь отбить ее у Рейли?

— Не думал об этом.

— А о чем ты думаешь, Ганс?

— Думаю, что уже настало время нам обменяться информацией.

— Возможно, — ответил Бруннер, и в его голосе Клос услышал колебание.

«Что ему известно? — подумал Клос. — Что он успел узнать? Видимо, Гляубель доложил ему о встрече в пригороде. Мы совершили недопустимую ошибку. Данка не должна была появляться в квартире Казика».

В конце телефонного разговора Бруннер сказал:

— Доброй ночи, Ганс. Утро вечера мудренее, мы еще встретимся.

Клос положил трубку и снова проанализировал события сегодняшнего дня.

…До пригорода обер-лейтенант добрался около шести вечера, как было условлено с Данкой. Рабочие возвращались после работы с товарной станции и ближайшего завода предприятий Рейли. У продуктового магазина выстроилась длинная очередь; в подъездах и около витрин магазинов судачили женщины, ожидая своих мужей.

Казик проживал в небольшом доме, на углу Огородовой и Слизской. Клос, влившись в толпу прохожих, внимательно наблюдал за домиком и улицей. Наконец он увидел Данку. Девушка мгновенно скрылась в подъезде. Клос, передвинув кобуру с пистолетом поближе к руке, ждал. Мелькнула мысль, что он не должен был сюда приходить. Надо было послать кого-нибудь из группы Белого, с которым он недавно установил контакт.

Данка долго не появлялась. Клос начал беспокоиться, ибо и в квартире Казика гестаповцы могли устроить засаду. И вдруг неожиданно около него появился Гляубель. Гитлеровец тоже наблюдал за домиком, где жил Казик Оконь.

«Снова провал», — подумал Клос, но взял себя в руки. Им овладело холодное спокойствие.

— Хайль Гитлер, Гляубель! Что вы здесь делаете, в этом грязном и неуютном уголке пригорода?

— Прогуливаюсь, — ответил Гляубель. — А вы, господин обер-лейтенант?

— У меня, — рассмеялся Клос, — нет времени на прогулки. Больше работаю. А иногда люблю поохотиться.

— Поохотиться? — Гляубель внимательно посмотрел на Клоса. — Удивительно, что мы встретились именно в этом месте.

— Да, — ответил Клос в тон ему, — весьма удивительно.

Он поглядывал на подъезд. Данка не выходила. Возможно, у Казика все в порядке. Данка и Казик знают, что их подстраховывает Клос, но им ничего не известно о Гляубеле. Это беспокоило Клоса. Вскоре Данка должна выйти. Клос решил до конца ее охранять. Вот только знать бы, один здесь Гляубель или где-то поблизости находятся другие гестаповцы? Клос огляделся, однако ничего подозрительного не заметил. Значит, Гляубель один… Но вот наконец девушка вышла из подъезда. Она была совершенно спокойна.

— Очаровательная полька, — проговорил Гляубель, увидев Данку. — Обер-лейтенанта интересует эта девушка?

Клос не ответил Гляубелю.

…Обер-лейтенант сидел у себя в управлении абвера, готовил к утру отчет шефу Хоршу. Клос всегда исправно выполнял задания шефа, но сейчас не мог работать спокойно. Что предпринять? Они теперь поймут, что Данка, секретарша директора военных предприятий Рейли, имеет что-то общее с Казиком. Но Бруннер осторожен, он не будет торопиться с ее арестом. Может быть, пока не поздно, отправить Данку к своим? Клос был обязан именно так поступить в опасной для нее ситуации, но он не мог лишиться ее информации о докторе Пулковском и об испытательном полигоне реактивных двигателей. Намеченная операция должна быть выполнена.

Клос и Данка встретились в мастерской через час. Перед этим Данка долго бродила по городу, заходила в магазины, пересаживалась с одного трамвая на другой, пока, наконец, ей не удалось оторваться от Гляубеля. Она передала Клосу бесценный документ: копию совершенно секретного донесения Рейли в Берлин. Инженер докладывал, что испытание нового реактивного двигателя намечено на 10 мая. В тот день директор и Пулковский выезжают на полигон. Это был последний срок. А сколько еще предстояло сделать!

Клос поручил Данке рассказать директору Рейли, что она встречалась со своим старым приятелем Казиком Оконем. Пусть Рейли передаст это Бруннеру. Тогда, может быть, Бруннер поверит, что идет по ложному следу, и они выиграют время, которое решит все.

Данка выглядела очень уставшей. Она сказала Клосу, что пригласила Риолетто к себе на следующий день. Кроме Риолетто у нее будут и другие гости.

Клос открыл окно. Вечер был теплый, в небе перекрещивались яркие лучи прожекторов. Слышались отдельные выстрелы, доносились голоса пьяных солдат, горланивших какую-то песню. Обер-лейтенант снова уселся за письменный стол и склонился над бумагами.

Вошел дежурный унтер-офицер. Вытянувшись по стойке «смирно» в дверях, он доложил, что господина обер-лейтенанта желает видеть некий господин Пушке, вице-директор Роберт Пушке. Он спрашивает, примет ли его господин Клос.

Клос был удивлен. Сначала телефонный звонок Бруннера, потом визит Пушке… Что надо этому толстому немцу, приятелю предсказателя Риолетто? Клос приказал унтер-офицеру проводить господина Пушке в кабинет.

Включив люстру, Клос в ее ярком свете увидел гостя. Лицо Пушке было бледно-серым, под глазами набрякли мешки. Он грузно опустился в указанное ему кресло и положил дрожащие руки на стол.

— Рюмочку коньяка, господин Пушке?

Толстяк оживился. Выпил, похвалил коньяк. Французский! Он, Пушке, был во Франции еще в сорок первом, теперь его запасы коньяка давно иссякли.

— Что привело вас ко мне, господин Пушке? — спросил Клос, бесцеремонно прерывая воспоминания толстяка о Франции.

Пушке закурил сигару, долго наслаждался ароматным дымом, потом вынул из кармана опечатанную коробку и положил на письменный стол:

— У меня нет французского коньяка, но зато есть отменные гавайские сигареты. Если господин обер-лейтенант пожелает их принять…

— В чем дело, господин Пушке?

— Дело сложное, — начал немец, — и весьма деликатное. Я пришел именно к вам, ибо уверен, что обер-лейтенант Клос из абвера поймет легковерного немца, который против своей воли был втянут… да, втянут в сомнительную аферу…

— Говорите яснее, о чем идет речь? — резко спросил Клос.

— Господин обер-лейтенант, я пришел к вам как истинный немец…

— Конкретнее!

— Я хотел доложить, что предсказатель Риолетто — английский агент и давно работает против рейха.

Установилась тишина. Лицо Клоса не дрогнуло, и Пушке подумал, что его сообщение вовсе не заинтересовало обер-лейтенанта. Клос внимательно смотрел на своего гостя и думал: «Что это? Провокация? Сначала позвонил Бруннер, а потом пришел Пушке… С какой целью они делают это? Чтобы еще раз проверить меня? И это после двух лет службы в абвере?»

Пушке нетерпеливо ерзал в кресле. Наверное, ожидая вопросов, а может, думал, что ему скажут «спасибо» и отпустят домой.

— Почему вы не доложили об этом Бруннеру? — спросил Клос.

— Я думал, что в этом деле все равно: абвер или гестапо.

— Однако выбрали абвер. Но Бруннера вы знаете лучше. А на ваших предприятиях работает Гляубель.

— Я все расскажу, — вздохнул Пушке.

— Это совсем другое дело.

— С Бруннером я разговаривал вчера и позавчера… И не решился. Мне казалось, что с вами, господин обер-лейтенант, будет легче…

«Лжет или говорит правду? — подумал Клос. — Проверим».

— Пушке! — крикнул он внезапно.

Вице-директор вскочил с кресла и вытянулся по стойке «смирно». Это выглядело несколько комично, но Клос не удивился, ибо уже встречался с подобной реакцией немцев. Ее он не раз использовал в своих целях.

— Со мной не будет легче, — строго сказал Клос. — поняли?

— Так точно, господин обер-лейтенант, — отчеканил Пушке.

— Вы работаете на Риолетто? — спросил Клос.

Пушке на секунду растерялся, пошатнулся, но Клос и не подумал предложить ему сесть.

И вдруг Пушке расплакался. Это было омерзительно — плачущий толстый немец…

Его биография была проста и достаточно банальна. В тридцать девятом году некий берлинский лавочник давал ему в долг деньги. Сначала мелкие суммы, а потом более крупные. Пушке подписал вексель на несколько тысяч марок, и тогда появился ясновидец Риолетто…

— Я ничего не сделал во вред рейху, — плакал Пушке. — У меня был приятель в СС, он занялся тем лавочником, но вексель остался у Риолетто, который потом шантажировал меня, склонил к сотрудничеству и все время требовал…

— Чего? — сухо спросил Клос.

— Я сообщил ему только фамилии нескольких немецких инженеров, работающих в лаборатории профессора Люббиха в Гамбурге… Потом началась война, он потерял меня из виду, ибо я был направлен во Францию… А теперь снова… Он меня убьет, господин обер-лейтенант, — прошептал Пушке. — Я боюсь его.

Он в самом деле боялся Риолетто. Клос подал ему стакан воды. Потом попросил Пушке повторить все сначала. Он лихорадочно думал, что предпринять. Ситуация все усложнялась, и каждое неверное решение могло сорвать подготовленную операцию. Если Пушке говорит правду, то не следует передавать его в руки Бруннера, чтобы не поставить под угрозу жизнь Риолетто. А если Пушке лжет… Но не мог этот тупой немец так искусно играть…

Прежде всего необходимо проверить, кто этот итальянец в действительности. Если сотрудник разведки союзников, направленный сюда в связи с испытаниями реактивных двигателей на предприятиях Рейли, то они могли бы эту операцию провести совместно. Но для этого необходимо получить согласие Центра, а времени нет. И Клос решил рискнуть. Но как проверить, действительно ли Риолетто агент разведки союзников?

Пушке все изложил в письменном виде и подписал. Клос спрятал бумагу и приказал вице-директору отправляться домой. Там он придет в себя. И если Пушке дорожит своей жизнью, то пусть молчит. Пушке немного удивило решение Клоса, хотя он понимал, что у абвера свои методы работы.

— Не беспокойтесь, господин Пушке, — сказал Клос на прощание, — Риолетто будет арестован этой же ночью. У нас есть время. Что же касается вас… Вам придется отвечать за свои поступки. Все будет зависеть от вашего дальнейшего поведения: молчание и только молчание… Сами должны понимать…

— Да-да, — заискивающе ответил Пушке.

Клос проводил его до двери кабинета. Толстый немец, прощаясь, поднял руку в гитлеровском приветствии. Обер-лейтенант с иронией усмехнулся. Этот человек еще верил, что выживет в войне… Клос знал, что у Пушке нет никаких шансов на это, но не чувствовал к нему жалости.

 

8

День для Рейли начался неудачно. С самого утра Данка заявила, что хотела бы иметь свободный вечер. Она стояла на пороге кабинета, модно причесанная, в элегантном зеленом платье, которое особенно нравилось Рейли. Ему хотелось крикнуть: «С кем договорилась?» Но он, посмотрев на секретаршу, промолчал. Когда дверь, закрылась, в кабинете остался тонкий аромат духов.

Директор приказал вызвать Пушке и выслушал его рапорт о подготовке полигона к предстоящим испытаниям. Пока все было в порядке.

— Почти все готово, — доложил Пушке, и Рейли сорвал на нем злость.

— Смотрите, господин Пушке! — крикнул он. — Если что, я представлю вас к отправке на Восточный фронт! 10 мая рано утром полигон должен быть полностью готов к проведению испытаний. Вы говорили с доктором Пулковским?

— Да, он как будто согласился…

— Никаких «как будто»! — снова взорвался Рейли, но это не принесло ему успокоения.

Пушке даже не защищался. Он с опухшими глазами сидел в кресле, и казалось, вот-вот расплачется.

— Что с вами, господин Пушке?

— Да так, ничего, господин директор.

— Выглядите как баба.

Пушке начал что-то говорить об усталости, о том, что климат этой страны плохо на него действует. Люди живут здесь как в клетке, боятся выйти на улицу, запуганы.

— Надеюсь, вы-то, господин Пушке, не боитесь, — поддел его Рейли. — Я вас больше не задерживаю. Можете идти. — Однако уже на пороге он остановил его и спросил, что делал на территории предприятий Риолетто. Рейли видел этого господина в секретариате.

Пушке покраснел, замялся, а потом объяснил, что Риолетто приходил к нему извиниться за шутку на приеме у гауляйтера. Потом Пушке таинственно прошептал, что итальянец заигрывал с фрейлейн Данкой, видимо, она понравилась ему.

Это окончательно вывело Рейли из равновесия и вызвало у него очередную вспышку злости.

— Вон отсюда! — прокричал Рейли. — И не занимайтесь сплетнями! А если еще раз появится на территории моих предприятий этот шарлатан, я прикажу Гляубелю арестовать его!

Рейли остался в кабинете один. Он распорядился, чтобы Данка никого не впускала к нему и только в экстренных случаях соединяла по телефону. Директор, измученный подозрениями и догадками, был расстроен. А тут еще неопределенное сообщение Пушке о готовности полигона. Если испытание не удастся, Рейли потеряет доверие самого фюрера. На фронтах обстановка делается все хуже и хуже. Сколько километров от Берлина до Волги? Нет, немецкие войска стоят уже не на Волге. Он читал о новом сокращении фронта, об активной обороне и наступлении, о сражениях до последнего немецкого солдата. Рейли мало верил военным сводкам, он знал, что сведения там, как правило, преувеличены и раздуты геббельсовской пропагандой. У отца Рейли была большая карта, на которую он аккуратно наносил разноцветные флажки. Немецкие войска отступали на запад…

Вызвав Данку, Рейли попросил принести ему последний номер «Фелькишер беобахтер». Развернул газету и увидел на первой странице фотографию фюрера. Рейли принялся за передовую статью, но не успел дочитать до конца первый абзац, как в дверях появился Бруннер.

Штурмбаннфюрер вошел в кабинет без доклада. Рейли поднялся с кресла и вышел из-за письменного стола. Он почувствовал, что разговор будет длинным и неприятным. День, который так неудачно начался, не мог принести ему радости.

Бруннер безо всякого предисловия приступил к делу. Прежде всего речь шла о докторе Пулковском. Штурмбаннфюрер хотел знать, долго ли Рейли собирается держать около себя этого поляка. Директор ответил, что пока он не может сказать чего-либо конкретного. И действительно, все зависело от результатов испытаний на полигоне. А работы было так много, что казалось, ей не будет конца.

— Этот поляк много знает, но с нами делиться не хочет, — заметил Бруннер. — Вы должны, господин директор, вытянуть из него все необходимое, и конец. Даю вам на это три месяца, не более.

Рейли подумал, что гестаповец беспощаден, и хотел напомнить ему, что он, директор предприятий, имеет особые полномочия. Однако говорить этого не стал, а только спросил, что тот намерен делать с Пулковским.

Бруннер холодно усмехнулся и коротко ответил:

— Ликвидируем. Слишком много знает.

— А его жена? — спросил Рейли. Почувствовав сухость во рту, он наполнил рюмку.

— Мне тоже налейте, от коньяка не откажусь, — сказал Бруннер. — Его жены давно нет в живых.

Рейли смотрел на Бруннера и не мог скрыть отвращения. Он вообще ничего не хотел бы знать о том, что делается в гестапо. Его это не касается. У него есть любимая работа, которой он увлечен и которую выполняет исправно. У каждого свои обязанности, и нечего совать нос в чужие дела.

Рейли полагал, что разговор с Бруннером закончен, однако штурмбаннфюрер был иного мнения. На десерт он приготовил директору горькую пилюлю.

— Где и когда вы познакомились со своей секретаршей? — грубо спросил Бруннер.

— Прошу оставить мою секретаршу в покое! — крикнул Рейли, взбешенный вопросом гестаповца. Директор не намеревался защищать Пулковского, но Данку считал своей собственностью.

— Успокойтесь, господин Рейли, зачем так нервничать? — ехидно улыбнулся Бруннер. — Прошу ответить на вопрос.

— Направлена ко мне на работу биржей труда, — вяло проговорил Рейли. Он, который даже в кабинете фюрера не терял самообладания, не мог сейчас выпроводить из кабинета этого наглого гитлеровца. Рейли боялся гестаповца, однако попробовал защищаться и даже перешел в наступление.

— Как вы работаете, господин Бруннер? — повысил он голос. — До сего времени не нашли тех, кто совершил диверсию на моем заводе!

— Не волнуйтесь, мы уже схватили их, — ответил Бруннер. — А ваша секретарша встречалась с одним из них — Казимежем Оконем.

Рейли вспомнил эту фамилию и имя. Данка назвала их вчера вечером за ужином. Сказала, что хотела встретиться со своим старым приятелем, но не застала его дома.

Бруннер выслушал объяснение Рейли и не мог скрыть удивления.

— Вот как! — буркнул он. Рейли перешел в атаку.

— Цепляетесь к ни в чем не повинной девушке! — крикнул он. — Если бы Данка действительно сотрудничала с ними, она не назвала бы фамилию этого человека! — Он хотел сказать еще что-то, но холодный взгляд Бруннера заставил его замолчать.

— Вы слишком нервны и наивны, господин директор, — проговорил штурмбаннфюрер. — Рейхминистр повторял это неоднократно. Запомните, господин Рейли. — Гестаповец встал и направился к двери. — У вас с этой полькой интимные отношения, это правда? Прошу позвонить мне, если случится что-то необычное. Вы поняли меня, господин директор?

Рейли не ответил. Он и позже не мог себе объяснить, почему промолчал. Нужно было позвонить в Берлин, пойти к гауляйтеру и проучить этого нахального гестаповца…

Директор разлил коньяк по рюмкам и позвал Данку.

— Давайте выпьем, — предложил он.

Девушка холодно посмотрела на него, не понимая, что случилось, однако взяла рюмку и немного отпила. Рейли хотел сказать ей, что она очень нужна ему, но промолчал. Выпил одну рюмку, потом другую.

— Все это свинство, — с горечью проговорил он.

 

9

Риолетто явился в точно назначенное время с огромным букетом цветов. Иллюзионист полагал, что гости, о которых говорила Данка, уже собрались. К его удивлению девушка была одна, а на столе он увидел только два бокала для вина и две кофейные чашки.

— Будем вдвоем, — с кокетливой улыбкой проговорила Данка. — Вы огорчены?

— О нет! — итальянец с трудом скрыл удивление. — Фрейлейн Данка даже не представляет, какая это радость для меня.

Девушка улыбнулась. Она открыла ящик туалетного столика и бросила на стол колоду карт.

— Прошу вас, господин Риолетто, о небольшой любезности — предскажите мое будущее.

Она внимательно наблюдала за итальянцем, пока он перетасовывал и раскладывал карты. Его лицо было сосредоточенным и задумчивым. Он попросил ее вытянуть карту — оказался король пик. Риолетто удивился. У самой же Данки король пик ассоциировался с Рейли. Сегодня, когда она уходила с работы, директор ничего ей не сказал. Он даже не спросил, куда она идет. Такого прежде еще не случалось. Данка почувствовала жалость к Рейли, и на миг ее охватил стыд.

— Король пик, — сказал Риолетто. Открыл еще две карты и около короля положил даму треф. — Фрейлейн очень загадочная девушка, ведет опасную игру. Это правда? Я не ошибся? — итальянец посмотрел на окно. — Не очень плотно задернуты шторы, — заметил он. — С улицы виден свет. Вы не боитесь?

На это и рассчитывала Данка. Она подбежала к окну. Через неплотно зашторенное окно увидела трех парней, стоявших напротив дома. «На месте», — подумала она и задернула шторы.

— Теперь все в порядке, — сказал Риолетто и продолжал раскладывать карты. — Правду говоря, — негромко промолвил он, — предсказание на картах — это дело старых гадалок. Мне достаточно ладони, глаз, какого-нибудь предмета.

— Какого, например? — спросила Данка.

— Того, который вы больше всего любите, который для вас ценнее всего.

В эту минуту раздался неожиданный звонок.

— Однако же, — заметил Риолетто, — счастье мне не улыбается. Кажется, вдвоем нам побыть не удастся.

Данка открыла дверь. В комнату вошли трое мужчин.

Выхватив из кармана пистолет, Риолетто отскочил к стене, но один из вошедших сильно ударил его, и итальянец без чувств свалился на пол.

Вошедшие напоминали актеров, которым было приказано загримироваться так, чтобы их легче было запомнить. Один из них был в клетчатой куртке, у другого на глазу чернела повязка, щеку третьего пересекал шрам.

Крепкий парень в клетчатой куртке свалил Данку на диван, быстро связал и заткнул ей рот кляпом. Двое других привели в сознание итальянца.

— Пойдешь с нами, — приказал ему парень со шрамом на щеке и спрятал в карман небольшой пистолет, который Риолетто всегда носил с собой.

— Однако же, господа, — пытался разъяснить им Риолетто, — я итальянский подданный, занимаюсь оккультизмом и не вмешиваюсь в политику и в ваши дела.

— А оружие носишь, гестаповский шпик! — грозно прервал его парень с повязкой на глазу.

Итальянца вывели из квартиры во двор. Извилистыми, узкими, безлюдными улочками пригорода добрались до шоссе. Риолетто подумал, что достаточно будет пересечь шоссе, чтобы оказаться в лесу. Парень в клетчатой куртке, который, видимо, был старшим, часто поглядывал на часы.

— Скорее, скорее! — торопил он.

— Что вы намерены со мной делать? — с беспокойством спросил Риолетто.

— Ликвидировать за сотрудничество с гестапо.

Пошли быстрее. Риолетто незаметно отставал, стараясь оказаться последним. Человек со шрамом ударил его рукояткой пистолета в спину.

— Прошу меня не бить! — крикнул итальянец и потребовал: — Хочу поговорить с вашим командиром.

— А что ты скажешь командиру?

— Это не твое дело.

— Не тыкай, гитлеровская скотина, я с тобой на брудершафт не пил, — повелительно проговорил парень со шрамом.

Вышли на лужайку. В полумраке перед ними блеснула сероватая лента шоссе. Парень в клетчатой куртке остановился около придорожных кустов. Риолетто подумал, что если бы они намеревались ликвидировать его, то сделали бы это раньше, еще в квартире Данки. Несколько метров отделяли их от шоссе, но они чего-то ждали, как будто боялись выйти на дорогу, на которой не было никакого движения. Парень со шрамом снова посмотрел на часы.

— Пошли, — приказал он.

Когда они были уже на обочине дороги, неожиданно послышался рокот мотора, а потом острым лучом блеснули фары. Раздались выстрелы, парни скрылись в лесу, оставив итальянца на шоссе. Все это произошло за несколько секунд. Риолетто с трудом поднялся, когда автомашина резко затормозила около него. Итальянец увидел немецких солдат, потом услышал голос обер-лейтенанта Клоса:

— Вам повезло, господин Риолетто, мы успели вовремя.

— Что за чудеса? — ответил итальянец. — Удивительное совпадение! Благодарю вас, господин обер-лейтенант.

— Поговорим после, — сказал Клос.

Клос и Риолетто сели рядом на заднее сиденье. Оба молчали, понимая, что им предстоит долгий и трудный разговор. «Догадывается ли Риолетто? Можно ли ему доверять? Удастся ли договориться?» — думал Клос.

Автомашина остановилась у подъезда управления абвера, в коридоре никого не было, в кабинете Клоса на письменном столе горела лампа, а на журнальном столике стояли бутылки коньяка и две рюмки.

— А случилось это так, — начал Клос. — Фрейлейн Данка позвонила мне и сообщила о нападении в ее квартире. Я предположил, что бандиты будут стараться вывезти вас, господин Риолетто, в лес, и решил пересечь им дорогу. Это была единственная возможность спасти вас.

— Чудесный коньяк, — заметил итальянец, поудобнее усаживаясь в кресле. Собеседники еще по-настоящему не объяснились, проявляли взаимную осторожность, выжидали…

— Как они выглядели? — спросил Клос, открывая блокнот, чтобы записать приметы тех, кто напал на итальянца.

— Кто?

— Бандиты, которые схватили вас.

— Обыкновенные молодые парни, — ответил Риолетто.

— Сколько их было?

— Трудно сказать, я был почти без сознания.

— Лица? Характерные приметы?

— Было темно, — уклончиво ответил итальянец — боюсь, что ничего точно сказать вам не смогу… И вообще, об этом ли мы должны говорить?

— Вы правы, но нужно же было с чего-то начинать.

— С фрейлейн Данкой ничего опасного не случилось?

— Нет, — усмехнулся Клос.

— Я так и думал, — итальянец взял сигару. — Может быть, перестанем играть и откроем карты?

— Полагаю, что еще рано, — ответил Клос. Он встал, подошел к двери, резко распахнул ее и вновь закрыл. — Эти сигары, — сказал он, возвращаясь на место, — принадлежали господину Пушке. Он подарил их мне.

— Ах так? — с удивлением проговорил Риолетто.

— Господин Пушке, — продолжал Клос, — необыкновенно интересная личность. У него богатая биография. И он не лишен воображения. — Клос подал итальянцу аккуратно сложенные листки бумаги: — Прошу ознакомиться.

Риолетто внимательно прочитал признания Пушке, потом положил листки бумаги на стол и глубоко затянулся сигарой.

— Что вы намерены делать? — спросил он у Клоса.

— Признание весьма откровенное, не правда ли, господин Риолетто?

— Не могу ни подтвердить ни опровергнуть, — ответил Риолетто. — Что вы намерены делать? — повторил он вопрос.

— Представьте себе, что все было иначе, — проговорил Клос. — Старый агент английской разведки, господин Пушке, пытался завербовать порядочного итальянца Риолетто для работы против рейха. Но итальянец не согласился, тогда Пушке решил расправиться с ним и подослал к нему своих людей. И только благодаря бдительности обер-лейтенанта Клоса Риолетто был спасен.

— Мне очень нравится эта версия, — усмехнулся Риолетто. — Кто вы в действительности, господин Клос?

— Это пока не имеет значения. Вы задали, господин Риолетто, преждевременный вопрос, — ответил Клос. — Достаточно того, что я вас спас и немало рисковал при этом.

— Я тоже.

Клос снова наполнил рюмки коньяком и спросил:

— Что вы можете сказать о докторе Пулковском?

— Это известный польский ученый в области реактивных двигателей, — ответил Риолетто. — Ну что ж, может быть, начнем работать вместе?

— Согласен, — ответил Клос. — Приятно выпить за сотрудничество.

— За ваше здоровье, господин Клос, и за наш успех, — поднял рюмку Риолетто.

 

10

Игра приближалась к кульминации, карты были розданы. Клос понимал: ему удалось выиграть две предыдущие партии, но третья будет более трудной. Удастся ли дезориентировать Бруннера? Поверит ли он, что его противником в этой игре был толстяк Пушке?

Бруннер располагал существенными доводами, и нельзя было не принимать их во внимание. В его руках находились Эдвард и Казик. Клос сознавал, что опасность еще существует, хотя на явочную квартиру больше никто не явился благодаря Эдварду, который, рискуя жизнью, подал сигнал об опасности.

Эдвард и Казик, видимо, молчали, или гестаповцы еще не допрашивали их. Клос продумывал разные варианты, чтобы спасти их. Но главное внимание он должен был сконцентрировать на Пулковском и Рейли, которым предстояло вскоре выехать на испытательный полигон. Необходимо было все тщательно проанализировать, подготовить операцию и в тот же день закончить дело с Пушке.

Клос беспокоился также о Данке, о ее безопасности. Он должен был помочь ей исчезнуть 9 мая, накануне операции. Риолетто считал, что Данку необходимо переправить к своим раньше. Только еще не было известно, что предпримет Бруннер.

9 мая Клос позвонил Бруннеру. Услышав в трубке хриплый голос Бруннера, Клос сразу же предложил ему встретиться. Сказал, что у него важное дело.

— Важное — это хорошо, Ганс, — ответил Бруннер. — Ты действительно решил откровенно поговорить?

Вопрос Бруннера обеспокоил Клоса. Когда он вошел в гестапо, в кабинет штурмбаннфюрера, Бруннер был не один. Рядом с ним сидел Гляубель. Оба испытующе посмотрели на Клоса.

— Выкладывай, дружище, что там у тебя? — бесцеремонно начал Бруннер.

— Не торопись, не торопись, Отто. Как твои дела с диверсией на заводе?

— Я говорил, — вмешался в разговор Гляубель, — нужно было еще подождать с засадой на Валовой. Этот Оконь сам бы рассказал мне все.

— Чушь! — гаркнул Бруннер. — Мы схватили опытных подпольщиков. Изолировали этого Оконя и его сообщника, и точка. Через день-два схватим и ту, как ее там, ту… польку. — Бруннер внимательно посмотрел на Клоса, но ничего не смог прочитать на его лице.

— Ты можешь девушку арестовать, — спокойно сказал Клос. — Но какое у тебя для этого основание? Одни сплетни.

— Сплетни! — вскочил Бруннер. — За ней могут стоять главные действующие лица. Ты, Ганс, тоже волочился за этой полькой. Не увиливай, говори, что тебе известно?

Клос взял сигару, спокойно закурил.

— Видишь ли, Бруннер, — сказал он, — я хотел бы иметь гарантию, что это будет не только твой успех.

— Надеешься заранее получить аванс?

— Возможно, — ответил Клос.

— Должен предупредить тебя, Ганс, — твердым голосом сказал Бруннер, — наш приятель Гляубель имеет свою оригинальную концепцию, которая могла бы коснуться и тебя.

— Шутишь, Бруннер, — ответил Клос, ощутив легкое беспокойство. Никогда нельзя недооценивать противника. — А что бы ты сказал, — нарочито тянул он, — о господине Пушке?

— Пушке? — удивился Бруннер и посмотрел на Гляубеля: — А что ты думаешь о нем?

Гляубель пожал плечами:

— Никогда не интересовался этим человеком.

— Я располагаю весьма интересными материалами, — проговорил Клос. — Нет сомнения, что Пушке передал одной их иностранных разведок совершенно секретные сведения о военных предприятиях Рейли. Вчера он пытался завербовать известного вам итальянца Риолетто.

Клос внимательно наблюдал за лицами и реакцией гестаповцев. Оба были ошеломлены.

«Что предпримет Бруннер? Отдаст ли приказ о немедленном аресте Пушке? — подумал Клос и посмотрел на часы. — Риолетто должен успеть, кажется, продумали все детали, хотя риск огромен».

— Арестуешь Пушке? — спросил Клос.

— Посмотрим, — недовольно ответил Бруннер. — Не люблю спешить, тем более в таком деликатном деле.

Влажные от волнения руки Клос сунул в карманы и снова посмотрел на часы, висевшие на стене. Риолетто уже должен быть в квартире Пушке, чтобы оставить там компрометирующие документы: рапорт Рейли в Берлин, сообщение о его выезде на испытательный полигон и сведения о продукции предприятий…

— Советую тебе, Отто, немедленно арестовать этого предателя, — сказал Клос.

— Я ценю твои советы, Ганс, — усмехнулся Бруннер. — И не забываю о помощи друзей.

— Благодарю, — ответил Клос. — Не возражаешь, если я доложу об этом своему шефу?

Вечером Клос вышел из здания гестапо. Ему предстояло еще встретиться с Данкой, а потом его ожидала беспокойная ночь. Клос не любил тревожных ожиданий. Он предпочел бы принять непосредственное участие в любой операции или открыто, с оружием в руках, сражаться с врагом на фронте.

На улице Баштовой он увидел Риолетто. Итальянец ожидал его у цветочного павильона.

— Как? — спросил Клос.

— В порядке. Однако же, отвратительная это работа, — ответил итальянец. — Пушке вернулся домой на десять минут раньше… Он даже не защищался, а только кричал, ужасно кричал. Все это длилось несколько секунд…

— Отвратительная работа, — повторил Клос. — Вам предстоит разговор с Бруннером. Он будет нелегким.

Риолетто понимающе кивнул:

— Знаю. Я готов. И когда только закончится эта проклятая война?

— Закончится. Поражение фашизма неминуемо, — ответил Клос.

— По профессии я химик, — сказал Риолетто, — и мечтаю снова заняться своим любимым делом.

Быстро опускались сумерки. В пригороде было безлюдно, здесь даже армейские патрули появлялись редко. Клос пришел в заброшенную мастерскую за две минуты до условленного срока. Присел немного отдохнуть. Наконец-то наступил последний вечер перед операцией. Данка возвратится к своим… Задание Центра должно быть выполнено.

Данка прибежала, еле переводя дыхание.

— Думала, что опоздаю, — проговорила она, — и не найду тебя. Рейли не хотел меня отпускать, как будто чувствовал, что больше никогда меня не увидит.

— За тобой никто не следил? — спросил Клос.

— Как будто бы нет, — неуверенно ответила Данка. Она вспомнила, что, когда свернула с Польной на Огродову, заметила силуэт мужчины, показавшегося ей знакомым. Больше она никого не видела. Немного поболталась по городу, ибо не было полной уверенности, что за ней не следят.

— Пойдешь к Мартину, — сказал Клос, — и узнаешь, как обстоит дело с готовностью к операции. Центр благодарит тебя.

— Спасибо, — шепнула Данка. — Что будем делать с Рейли?

Ответить Клос не успел. Услышав шорох, негромкие шаги, а потом грохот — кто-то налетел на ведро. Клос резко повернулся и увидел Гляубеля, который стоял с пистолетом в руке.

— Руки вверх, Клос! И ты тоже! Выше, выше ручки! — властно скомандовал Гляубель. — Я не ошибся. Теперь вы в моих руках… Провалился ты, Клос…

Клос мгновенно бросился на пол. Падая, схватил какой-то железный прут и швырнул его в гестаповца.

Гляубель выстрелил, но промахнулся. Клос выбил пистолет из его руки. Это произошло в считанные секунды, но Клосу они показались вечностью. Гляубель был сильным и ловким. Он вырвался из рук Клоса и отскочил к двери. Клос молниеносно поднял пистолет. Они выстрелили одновременно — он и Данка. Гестаповец медленно осел на землю…

— Торопись! — сказал Клос. — Иди немедленно к Мартину. Помни, что завтра рано утром проводим операцию.

 

11

Пулковский и Рейли выехали в намеченное время под охраной эсэсовцев. День стоял по-весеннему теплый, шоссе тянулось через лес, потом по холмистой местности, на которой раскинулись зеленые поля и луга, покрытые легкой дымкой.

Старый ученый молча сидел около Рейли, глубоко вдыхая свежий воздух. Давно уже он не видел настоящего леса и зеленых полей, много месяцев был лишен свободы и чистого воздуха.

— За три дня все закончим, — сказал Рейли.

— Освободят ли мою жену? — спросил Пулковский. Рейли молчал. Он должен был ответить: «Да, конечно, ее выпустят сразу же после окончания испытаний», но, посмотрев на польского ученого, не смог произнести ни слова. Вспомнил, что Данка сегодня не вышла на работу, даже не попрощавшись с ним, и его охватило беспокойство: вероятно, с ней что-то случилось. Может быть, ее арестовали.

Когда подъезжали к лесу, водитель автомашины прибавил скорость и вдруг неожиданно резко затормозил. Дорогу перекрывал шлагбаум. Двое жандармов подошли к автомашине.

— Документы! — строго потребовал один из них.

— Какие документы? Дано указание не задерживать нас! — крикнул Рейли.

Один из эсэсовцев, сидевших в автомашине, поднялся и властно сказал жандарму:

— Подними шлагбаум, не задерживай!

В этот момент прогремели выстрелы. Жандармы бросились на землю и открыли огонь. Из-за пригорка около шоссе застрочил ручной пулемет. Эсэсовцы свалились в придорожный ров, ни один из них не успел выстрелить. Пулеметная очередь скосила всех. Голова водителя склонилась на руль, по виску побежала струйка крови.

Рейли выхватил пистолет из кармана, но не успел снять с предохранителя, как вдруг увидел Данку. Она спускалась с пригорка с автоматом в руке. Послышался ее голос:

— Не стрелять!.. Вы свободны, доктор Пулковский, — сказала Данка, подойдя к автомашине, и посмотрела на Рейли. На лице директора застыло выражение безграничного удивления.

 

12

В это самое время в квартире на втором этаже дома номер 15 по улице Валовой раздался звонок. Двое гестаповцев, которые сидели за столиком и играли в карты, сорвались с места и выхватили пистолеты.

— Спокойно, — проговорил один из них, обращаясь к Эдварду и Казику. — Застрелю на месте, если только попытаетесь встать и подать голос.

Эдвард с беспокойством посмотрел на дверь. Это кто-то из его людей? Не может быть. Все предупреждены. На явку никто не пришел. Тогда кто?

Гестаповец толкнул его рукояткой пистолета в спину и показал на дверь.

Эдвард, не торопясь, повернул ключ в замке и открыл дверь, чувствуя спиной прикосновение дула пистолета.

На пороге стоял почтальон.

— Здесь проживает господин Эдвард Кадя? — спросил он. В эту минуту гестаповцы захлопнули за ним дверь. Почтальон увидел вооруженных мужчин.

— В чем дело? — спросил он с беспокойством. — Я принес посылку для господина Кади.

— Давай ее сюда, — потребовал один из гестаповцев. Почтальон подал опечатанную картонную коробку небольшого размера со старательно написанным адресом.

— Я пойду, — сказал он, — только прошу расписаться в получении.

— Останешься здесь! — грубо приказал гестаповец.

— Господа, в чем дело? Я должен разносить еще письма!

— Подождешь, — властно сказал другой гестаповец. Он взял посылку, положил на стол и начал вскрывать.

Почтальон бросил быстрый взгляд на Эдварда и Казика.

— Ложись! — прошептал он громко.

И в ту же секунду раздался взрыв. Черный дым окутал помещение. Послышались стоны гестаповцев, грохот падающей мебели и звон разбитого стекла. Эдвард, Казик и почтальон поднялись с пола. Черные от копоти, они выбежали на лестничную клетку.

В кабинете обер-лейтенанта Клоса в управлении абвера зазвонил телефон. Клос поднял трубку.

— Обер-лейтенанту Клосу я предсказываю долгую жизнь, — послышался голос Риолетто. — Поздравляю!

Это означало: все живы, операция прошла успешно, задание выполнено.

Клос усмехнулся и положил трубку. Подошел к окну, открыл его и глубоко вдохнул свежий воздух. Он выиграл еще одну партию. Но сколько их впереди? Игра продолжается. Война еще не закончилась.

 

1

Обер-лейтенант Ганс Клос открыл глаза. Яркий свет ослепил его. «Что это за бункер? — подумал он. — Как я оказался здесь?» Он представил себе сырые, шероховатые стены железобетонного убежища, и ему захотелось прикоснуться к ним. Неожиданно по левой руке разлилась острая боль, его охватил жар, вновь закружилась голова, и Клос потерял сознание.

Лишь через несколько часов Клос пришел в себя. Медленно, с трудом открыл глаза и осторожно осмотрелся. Яркого ослепительного света не было.

«Видимо, зашло солнце», — мелькнуло у него в голове. Через узкую амбразуру виднелась какая-то местность, покрытая мглой. Он не мог понять, знакома ли она ему. «Необычная панорама», — подумал Клос. Он постарался припомнить, как оказался здесь.

— Обер-лейтенант Клос… — послышался вдруг женский голос.

Женщина в бункере? Нет, наверное, это его ординарец Курт.

— Курт, — прошептал он и не услышал своего голоса.

— Обер-лейтенант Клос, — снова прозвучал женский голос. Казалось, что говорившая стоит где-то рядом, надо только оглянуться — и увидишь ее. Но почему так трудно повернуть голову?

И вдруг он увидел перед собой лицо женщины — оно то появлялось, то исчезало. Иногда казалось, что женщина находится где-то за стеной, а голос слышится рядом. Что-то мелькнуло перед его глазами, и возникло неясное очертание женской фигуры. Клос почувствовал нежное прикосновение прохладной и мягкой женской руки. Все это было как во сне. Много лет назад — пятнадцать, а может, и больше — он болел скарлатиной, лежал в комнате с зашторенными окнами и ждал, чего-то ждал. А когда пришла мать и приложила прохладную ладонь к его лбу, он понял, что именно этого материнского прикосновения ему не хватало.

«Мама, я очень болен, мама», — захотелось ему сказать. Но слабость не позволяла произнести даже слово…

Снова в поле зрения появилась женщина. И вдруг ему стало ясно: так и есть, он находится не дома, а в железобетонном бункере. Голова его забинтована, только для глаз оставлена узкая щель, через которую он может видеть то, что перед ним. А наклонившаяся над ним женщина — вовсе не его мать. Это молодая девушка. Из-под белой шапочки с красным крестом выглядывают пряди темных волос.

— Как вы чувствуете себя, господин обер-лейтенант? Можете говорить?

Клос понял, о чем она спрашивала, хотя это был какой-то другой язык, не тот, на котором говорила с ним мать. Он отлично понял, что сказала эта девушка. Но кому? Ему? Удивительно, она обращалась к какому-то обер-лейтенанту Клосу, а он не Клос, а девятилетний Сташек Мочульский, больной скарлатиной…

Клос услышал, а вернее— почувствовал, что девушка отошла от него. Увидел перед собой небольшую часть подоконника, а под ним несколько ребер отопительной батареи. Начал их считать — раз, два, три…

Через несколько часов (а может, дней) он снова услышал чей-то голос. Не открывая глаз, прикоснулся ладонью к лицу и не ощутил на нем бинта. Медленно открыл глаза, увидел мужчину в белом халате, накинутом на армейский мундир, а рядом с ним — девушку с темными прядями, выбивавшимися из-под белой шапочки с красным крестом. Золотое пенсне на носу мужчины забавно дрожало при каждом движении его головы.

— Наш обер-лейтенант приходит в себя, — сказал он.

— Где я нахожусь?

— В госпитале в Висбадене, господин Клос.

— Как я здесь оказался?

— Разбомбили ваш поезд, — ответил доктор. — Вам повезло. Только двадцать четыре пассажира остались в живых.

— У меня все болит. Ощущение такое, что меня избили.

— Сильные ушибы, общая контузия и сотрясение мозга. Теперь вас не тошнит?

— Нет, только не могу вспомнить, как я попал в этот поезд.

— Из ваших документов следует, что вы ехали во Францию.

— Вы все время говорили о Париже, — включилась в разговор медсестра. — О каштанах на площади Пигаль.

— О каштанах? — удивился доктор.

— А что я еще говорил? — Клос хотел приподняться, но, почувствовал острую боль под ключицей, свалился на подушку.

— Спокойно, вам еще нельзя резко двигаться, — предостерег доктор. — Кости у вас целы, но вы, господин обер-лейтенант, получили много ушибов. Мы подобрали вас в двадцати метрах от железнодорожной насыпи. Взрывной волной вас выбросило из вагона.

— Я еще что-нибудь говорил?

— Какие-то глупости, — пренебрежительно сказала медсестра. — Половину я не смогла понять. Вы говорили тогда на нескольких иностранных языках, кажется, и на польском.

— Не волнуйтесь, — успокоил его доктор. — Это нормальное явление при сотрясении мозга. Могу заверить, что никакой военной тайны обер-лейтенант Клос на выдал, а если бы вы и сказали что-нибудь лишнее, то никто бы в это не поверил, ибо вы были контужены, а при контузии, как правило, наступает функциональное расстройство нервной системы.

— Как долго я нахожусь в госпитале? — спросил Клос.

— Три дня. Через две недели направим вас на комиссию. Но особо на нее не рассчитывайте. Сейчас не те времена… Отправят вас на фронт, и не исключено, что на Восточный…

— Буду только рад, — сказал Клос. — Я уже имею направление в воинскую часть, вскоре должен быть там.

Доктор пожал плечами, золотое пенсне на его носу дрогнуло, он поправил его левой рукой, и только теперь Клос заметил, что вместо правой руки у доктора пустой рукав.

— Пусть будет так, как вам хочется, — сказал доктор. — Сестра, с завтрашнего дня для больного — усиленное питание, он должен набраться сил. Господин обер-лейтенант очень спешит на фронт. — Врач повернулся и направился к двери. За ним вышла и медсестра.

Клос обвел взглядом палату. В ней стояли четыре белые кровати, все были заняты. Раненые, перебинтованные с ног до головы, лежали словно мумии, один — с подвешенной на вытяжке ногой. Слышалось его тяжелое дыхание, переходящее в хрип. Потом установилась тишина.

Клос прикрыл глаза, пытаясь вспомнить, что случилось три дня назад. Поезд, мягкое купе пульмановского вагона, голубоватый полумрак, какой-то офицер, развалившийся на диване. Полковник. Клос назвал себя, полковник тоже представился. Что он сказал? Какую назвал фамилию? Этого Клос никак не мог вспомнить. Начался обычный разговор. Полковник угостил его сигарой. Он не мог уснуть, и общение с обер-лейтенантом, видимо, утешало его. Наконец Клос вспомнил. Полковника звали Теде. Он говорил тогда, что слишком многих молодых офицеров направляют сейчас в охранные войска на оккупированные территории, вместо того чтобы посылать на фронт в действующую армию. Полковник Теде считал, что это недопустимая ошибка командования, ибо тыл разлагает молодых офицеров и только на фронте, в боях, они могут закалиться, проявить мужество и отвагу, применить свои военные знания, показать свою преданность фюреру и великой Германии и продвинуться по службе. Клос соглашался с ним. Это он хорошо помнит.

А что было перед этим? Он сел в этот вагон в Мюнхене в последнюю минуту, когда поезд уже тронулся. Почему ждал до последней минуты? В этом кроется какая-то загадка, но какая? Он помнил, что прибыл на вокзал раньше, около получаса прохаживался по перрону от газетного киоска до подземного перехода. Кого-то ждал? Он хорошо помнит, что купил пачку сигарет в киоске и выкурил несколько штук и только потом вскочил на подножку вагона уже тронувшегося поезда. Кого и зачем ждал? Сейчас, лежа на госпитальной койке, он бессмысленно смотрел на батарею под подоконником. Потом перевел взгляд выше. На подоконнике стоял горшок с геранью. Он где-то видел такой цветок, но где это было? И там он стоял не на подоконнике.

И вдруг Клос вспомнил и отчетливо представил себе небольшую витрину антикварного магазина и на углу улицы Пулавской в Варшаве. Между китайским фарфором и старинной турецкой саблей стоял горшок с таким же цветком — это был сигнал: вход в магазин свободен. Он вошел туда около пяти, когда хозяин уже опускал жалюзи и собирался закрывать магазин.

За полчаса до этого шеф Клоса, полковник Роде, вручил ему приказ о командировке. В главном управлении абвера вдруг вспомнили, что обер-лейтенант Клос когда-то принимал участие в переброске агентов за линию фронта, и решили использовать его опыт во Франции.

Итак, обер-лейтенант Клос направлялся для дальнейшего прохождения службы в воинскую часть, дислоцированную в Сен-Жиле, в Нормандии. Он пришел в антикварный магазин, чтобы через связного сообщить в Центр о неожиданно полученном приказе немедленно выехать в Нормандию. Полковник Роде решил в последний раз использовать своего доверенного офицера и поручил ему по пути доставить посылку своей семье в Мюнхен.

— Как долго ты будешь в Мюнхене? — спросил Клоса антиквар.

— Не более одного дня. В пятницу я должен прибыть в штаб армии, в Сен-Жиль.

— Что это такое — Сен-Жиль?

— Какой-то убогий приморский городок в Нормандии, — пожал плечами Клос. — Посмотри на карте.

— О твоем отъезде немедленно передам в Центр, — сказал антиквар. — Инструкцию получишь в Мюнхене. Выедешь из Мюнхена послезавтра последним парижским поездом. На перроне к тебе подойдет наш человек и скажет, что делать дальше.

— Как я опознаю этого человека?

— Он сам подойдет и спросит: «Не едете ли до Сен-Жиля?»

Значит, цветок, подобный тому, который стоит на подоконнике госпитальной палаты, он видел в витрине антикварного магазина. Клос припомнил, что, когда приехал в Мюнхен и пришел в заставленную тяжелой мебелью квартиру полковника Роде, он увидел его жену, толстую кокетливую немку. Ее гостеприимством он не воспользовался, а переночевал в гарнизонной гостинице и утром отправился на вокзал.

В этот день последний парижский поезд отходил в шестнадцать пятьдесят. Клос поставил чемодан в свободное купе, вышел из вагона и начал прохаживаться по перрону, от железного барьера подземного перехода до газетного киоска и обратно. Мимо проходили незнакомые люди, но ни один из них не подошел и не спросил: «Не едете ли до Сен-Жиля?»

И когда на дальнем семафоре уже загорелся зеленый сигнал, Клос увидел выбежавшего из туннеля молодого железнодорожника. Инстинкт безошибочно подсказал ему, что это тот человек, которого он ждал. Раздался пронзительный гудок паровоза, поспешно захлопывались двери вагонов. Парень также опознал Клоса.

— Ваша служебная командировка, господин обер-лейтенант, — сказал он тихо, без вступления и пароля, — была для нас неожиданностью. Контакт на месте в Нормандии. Вас найдут. Ждите. Только запомните пароль. Вам скажут: «В Париже самые лучшие каштаны на площади Пигаль». Вы ответите: «Сюзанна любит их только осенью» и добавите: «Она пришлет вам свежую партию». Запомнили? Повторите, господин обер-лейтенант.

Клос не успел повторить. Поезд тронулся, медленно набирая скорость. Он вскочил на подножку ближайшего вагона и увидел, что молодой железнодорожник скрылся в толпе на перроне.

Войдя в вагон, в тамбуре обер-лейтенант встретил кондуктора, который строго сказал ему, что прыгать на подножку вагона на ходу поезда очень опасно.

Клос молча выслушал нравоучение добродушного старика, повторяя про себя пароль и отзыв: «В Париже самые лучшие каштаны на площади Пигаль». — «Сюзанна любит их только осенью. Она пришлет вам свежую партию»…

Вдруг Клоса охватило беспокойство. «Сейчас, сейчас… Что сказал тот доктор с пустым рукавом? Нет, не он, а медсестра… Необходимо спросить ее, что я еще говорил, когда был в бреду. Она что-то сказала о каштанах. А если она донесла куда следует о странных словах контуженого офицера? А успокаивающий тон однорукого доктора был только игрой, чтобы усыпить мою бдительность?»

Центр предвидел все возможные, даже самые неожиданные ситуации, когда готовил его к разведке в глубоком тылу — в самом логове фашистской Германии. Он научился разбираться в людях, был хладнокровен, выдержан, не поддавался на провокации. Но он не мог даже предположить, что наступит момент, когда он утратит контроль над своими мыслями, окажется в зависимости от слов, случайно оброненных в бреду или при потере сознания, вызванной сотрясением мозга…

Эта медсестра говорила об иностранных языках. Может быть действительно в горячке он что-то произнес по-польски. Ему на миг представилась детская комнатка с окном, завешенным клетчатым одеялом. Показалось, что он, все еще мальчишка, больной скарлатиной, лежит в кроватке… Вот подошла к нему мать и положила нежную прохладную руку на его лоб. Если он говорил по-польски и называл себя поручиком Клосом…

Правда, трудно поверить, чтобы кто-либо в госпитале, передислоцированном, как и многие другие немецкие полевые госпитали, ранней весной сорок четвертого года в глубокий тыл, прислушивался к бормотанию контуженого офицера. А пароль? Если в бреду он назвал пароль? Но одни только слова о каштанах на площади Пигаль не должны были вызвать подозрение.

— Приятель, — услышал он шепот. — Приятель, есть закурить?

Клос повернулся. Раненый сосед, с подтянутой кверху ногой, смотрел на него просящим взглядом.

— Не знаю. — Клос с трудом перевернулся на бок, выдвинул ящик тумбочки. Увидел свой портфель, пачку сигарет и спички. Те самые, которые купил в киоске на перроне вокзала в Мюнхене.

— Прикури, — прохрипел сосед, — не могу двигаться.

— Попробую. — Клос медленно стащил с себя одеяло, которое показалось ему жестким и колючим, осторожно приподнялся на кровати, опустил на пол сначала одну, а потом другую ногу. У него закружилась голова, но он удержался и сел. Непослушными руками зажег спичку, прикурил сигарету, потом, держась за кровать, встал и сделал шаг в направлении раненого с поднятой кверху ногой. Тот глубоко затянулся, закашлялся, едва переводя дыхание.

Клос, сидя на кровати и касаясь босыми ногами холодного пола пытался вспомнить дальнейшие события того дня, когда он сел в поезд. Он помнил, что, время от времени поддакивая полковнику Теде, слушал его рассказ о каких-то походах и приключениях. Помнил еще, как поезд подошел к перрону разрушенного вокзала в Висбадене, как солдаты и офицеры выскакивали из вагонов и бежали в сторону барака, где располагалась железнодорожная станция с буфетом. Он тогда еще подумал, что не мешало бы и ему заглянуть в буфет, чтобы выпить кружку пива и хоть немного отдохнуть от монотонной пустой болтовни полковника. Теде считал себя знатоком женщин и объяснял Клосу, в чем состоит преимущество рыжих над блондинками и брюнетками. Заметив, что обер-лейтенант смотрит в окно, полковник Теде, как бы угадывая его намерения, предупредил, что не следует выходить, ибо поезд стоит здесь только две минуты. И действительно, едва полковник проговорил это, как поезд тронулся.

Что произошло через несколько минут после отхода поезда, Клос никак не мог вспомнить. Раздался оглушительный взрыв, сразу же погас свет и вспыхнуло пламя. Клос бросился к окну, но на него свалилось что-то тяжелое. Послышался крик полковника Теде. Взрывной волной Клоса выбросило из окна вагона… Потом, словно в тумане, перед глазами возник бункер, стоящий на подоконнике горшок с геранью. Закружилась голова, все поплыло…

— Господин обер-лейтенант, разве так можно? — В голосе медсестры послышался упрек и беспокойство. — Вам еще нельзя вставать. Прошу немедленно лечь в постель. И кто разрешил здесь курить? Пожалуйста, отдайте сигареты.

— Я почти здоров, — виновато проговорил Клос. Теперь он разглядел, что медсестра не так молода и обаятельна, как ему показалось тогда в бреду. Огрубевшие руки, бледное, усталое лицо, опухшие от бессонных ночей глаза. — Я сейчас лягу в постель, — покорно добавил Клос, — если вы приложите свою прохладную ладонь к моему лбу, как это было час назад. Видимо, у меня снова жар.

— Это было не час назад, — заботливо улыбнулась, приложив к его лбу руку, сказала сестра, — а позавчера. Вы тогда звали свою мать и решили, что моя рука — это рука вашей матери.

— Мать? — удивился Клос. — Я говорил по-немецки?

— Конечно. — Теперь в ее голосе он услышал удивление. — А на каком еще языке вы могли ее звать?

Прикосновение ласковой руки женщины упокоило Клоса, он закрыл глаза и сразу же уснул, куда-то провалился.

 

2

Шел дождь. Лейтенант Эрик фон Ворман сидел у окна вагона. Каким унылым казался ему пейзаж за окном! Лейтенант со злостью подумал о своем попутчике, который посоветовал ему выйти из вагона поезда на разрушенной станции в Висбадене, чтобы выпить кружку пенистого пива. Фон Ворман не особенно любил пиво, но тут не стал возражать. Решил утолить жажду, вновь ощутить горьковатый, терпкий вкус пива. Может быть, Эрик фон Ворман не захотел бы пива, если бы не сытный завтрак в день отъезда в обществе мюнхенских приятелей, который очень затянулся… А после изрядной попойки Эрика всегда мучила невыносимая жажда. И когда он влил в себя литровую кружку эрзац-пива и выбежал на перрон, то увидел медленно удалявшийся красный фонарь хвостового вагона. Эрик бросился за поездом, прыгнул на ступеньку этого вагона. Он проклинал эту кружку пива, невыносимую жажду, попойку с мюнхенскими приятелями и приказ командования об отъезде к новому месту службы в какую-то захолустную дыру на Атлантическом валу. Его больше устраивал спокойный Мюнхен, где благодаря протекции отца-генерала, выходца из прусской семьи, он разбирал бумаги в местном управлении абвера. Правда, в Нормандии его ждала совсем другая работа. Там никто не будет угождать ему как сыну известного генерала фон Вормана. Теперь к нему будут относиться с недоверием, ибо его отец попал в опалу, осмелившись в чем-то не согласиться с начальником генерального штаба и высказать свое особое мнение, за что был отправлен на Восточный фронт, в морозную Украину, где должен был искупить свою вину.

Молодой фон Ворман считал себя чуть ли не врагом нацизма, хотя сам он никому в этом не признавался. После недолгого юношеского увлечения национал-социалистской идеологией он понял, что с гитлеровским сбродом ему не по пути, хотя это вовсе не означало, что он не разделял идей третьего рейха о завоевании мира. Ворман считал, что приходящее в упадок поместье его отца в Восточной Пруссии не мешало бы поправить рабочей силой из числа славянских рабов и военнопленных. Он также не имел ничего против того, чтобы генерал фон Ворман и его наследники получили право на колонизацию обширных пространств Украины.

Радость по поводу первых побед немецкой армии быстро прошла, и третий рейх вспомнил о старом генерале-пруссаке фон Вормане. Генерал, давно мечтая сделать из своего сына Эрика настоящего офицера, обеспечил ему протекцию для спокойной, безопасной, почти штатской работы в Мюнхене. Теперь все это кончилось.

Пейзаж за окном вагона был серый, монотонный, совсем не такой, как на цветных фотооткрытках, которые в детстве коллекционировал Эрик. Он никогда не интересовался Францией и к тому, что не было прусским или баварским, относился свысока, даже с презрением.

Фон Ворман посмотрел на часы. Если верить расписанию, то через сорок минут он прибудет в Сен-Жиль. Но поезд опаздывал. Лейтенант открыл окно. Холодный влажный ветер ударил ему в лицо. Вскоре должно показаться море. Вот из-за поворота появились стрельчатые крыши домиков прибрежных поселений, а вдали, на первом плане, темно-коричневые, вросшие в грунт нагромождения железобетонных укреплений— Атлантический вал, который должен сдержать наступление англичан и американцев. Сдержит ли?

Объявили, что поезд подходит к Сен-Жилю. Эрик фон Ворман достал с верхней полки свой элегантный чемодан.

Вечером лейтенант пришел в казино, расположенное в ресторанном зале бывшей комфортабельной гостиницы с претенциозным названием «Мажестик». Старую вывеску никому не хотелось снимать, и она висела над входом в казино. Ему вспомнились вопросы, которые он задавал себе, увидев из окна вагона первого класса железобетонные укрепления на берегу моря, которые тянулись вдоль прибрежной полосы. «Удержат ли они англосаксов? Воспрепятствуют ли высадке морских десантов?»

Лейтенант налил в бокал вина. Оно показалось ему терпким, горьковатым. Вспомнил о своем отце — где-то там, в снежных полях Украины, он «эластично сокращает линию фронта», как это подает геббельсовская пропаганда. Не нужно быть большим стратегом, чтобы понимать, что это означает для немецких войск. Фон Ворман с детства помнил разноцветные флажки на больших штабных картах своего отца. Тогда старый пруссак еще надеялся сделать из своего сына настоящего офицера.

Краем глаза фон Ворман заметил входившего в казино полковника Элерта, своего нового шефа. Быстро развернув армейскую газету, с деланным любопытством он начал читать сообщения двухдневной давности. Подумал, что в эту дыру, куда его заслали, даже газеты приходят с большим опозданием. Лейтенант не имел желания встречаться и разговаривать с полковником Элертом. Не нравились ему фамильярность, развязная веселость, вульгарные манеры шефа. Примитивный, невоспитанный, грубый, — так оценил его Эрик после первой встречи, когда Элерт, просматривая документы сказал: «Лейтенант Ворман». Тогда Эрик поправил его: «Моя фамилия фон Ворман». Но Элерт как будто бы этого не услышал и в разговоре еще дважды назвал его просто Ворманом.

Несмотря на то, что Эрик умышленно закрылся газетой, полковник заметил его и подошел к столику.

— Можете сидеть, лейтенант, — сказал он, когда фон Ворман встал перед неожиданно появившимся полковником по стойке «смирно». Элерт ногой пододвинул стул, бесцеремонно уселся и, не спрашивая разрешения, налил себе бокал вина. — Все еще в одиночестве? Еще ни с кем не подружились? Если не возражаете, то я познакомлю вас со своими сослуживцами.

— Благодарю вас, господин полковник, я уже представился своему непосредственному начальству, — холодно ответил лейтенант. — В казино я случайно.

— Вы должны с кем-то подружиться. Здесь без приятелей сойдешь с ума. Такое захолустье!

— Я никогда еще не сходил с ума, господин полковник.

— Понимаю, — рассмеялся шеф. — Одиночество — самое лучшее и надежное общество. А может быть, лейтенант любит сам себе рассказывать анекдоты? — съехидничал полковник. — Не забывайте, что мы, офицеры абвера, должны находиться в близких контактах с людьми. И в нашей службе, дорогой Ворман, мы не может делить время на служебное и личное. Помните об этом.

— Так точно! — ответил лейтенант. Как же он ненавидел сейчас этого наглого, самодовольного солдафона! По какому праву Элерт осмеливается поучать его, фон Вормана? Отчитывает его, как мальчишку.

Полковник Элерт пристально посмотрел на фон Вормана:

— Ну и прекрасно, лейтенант. Советую вам побродить по Сен-Жилю, осмотреть достопримечательности, хотя в этой дыре нет ничего интересного. А через день-два приступим к важному делу.

Даже не кивнув ему, полковник встал и направился к выходу.

Эрик отложил газету, окинул взглядом зал. За соседним столиком капитан инженерных войск рассказывал двум обер-лейтенантам о своих приключениях в публичном доме в Гавре. У стойки бара безусый эсэсовец забавлялся с полноватой блондинкой в форме вспомогательной службы.

Фон Ворман, почувствовав, что за ним кто-то наблюдает, оглянулся. За столиком у окна сидел в одиночестве, как и он, мужчина в мундире организации Тодта. И когда незнакомец заметил, что фон Ворман обратил на него внимание, он встал и подошел к нему:

— Извините, господин лейтенант.

— Слушаю вас.

Мужчина в мундире организации Тодта проговорил, неуверенно улыбаясь:

— Разрешите присесть к вашему столику? Я тоже недавно приехал и коротаю время в одиночестве. Никого здесь не знаю. Служил в генерал-губернаторстве…

Эрику показалось, что этот человек чем-то напуган.

— Прошу, — пожал он плечами. — Если вы считаете, что вдвоем будет веселее, то присаживайтесь. — Лейтенант вспомнил совет Элерта о необходимости близких контактов с людьми. Пусть будет так.

— Моя фамилия Ормель, — представился мужчина, продолжая улыбаться. — Буду рад, если господин лейтенант выпьет со мной рюмочку коньяка. Я в этом захолустье уже три дня и знаю, что здешнее вино гадкое, но коньяк… — Он щелкнул пальцами, подзывая проходившую официантку: — Два коньяка, милочка! Довоенного, — добавил он и рассмеялся, явно довольный своим остроумием.

И только теперь, пристально присмотревшись к Ормелю, фон Ворман заметил шрам у левого угла его рта и туго натянутую складку кожи, из-за чего и создавалось впечатление, что этот человек все время улыбается.

— Фон Ворман, — представился Эрик. — По правде говоря, я люблю одиночество. А коньяк пить с вами не буду, с заказом вы поторопились.

— Ну что ж, выпью один, — сказал Ормель. Он пододвинул фон Ворману пачку сигарет, но Эрик даже не обратил на это внимания. Тогда Ормель закурил сам и полюбопытствовал: — Вы приехали сегодня утром?

— Почему это вас интересует? — спросил Эрик, поправив монокль. — А если и сегодня, то что из этого?

— Ехали через Париж?

— Разве есть другая дорога?

— Видимо, у вас было мало времени, чтобы увидеть настоящий Париж.

— Вы полагаете, что этот город весьма интересен?

— В Париже, — сказал Ормель, смотря прямо в глаза фон Ворману, — самые лучшие каштаны на площади Пигаль.

— Самые лучшие каштаны на площади Пигаль? — повторил фон Ворман. — Может быть, но почему именно мне вы говорите об этом?

Ормель разразился смехом. Этот смех показался Эрику каким-то неестественным, как будто даже вынужденным.

— Если бы вы подольше побыли в Париже, то заметили бы, что на площади Пигаль не только самые лучшие каштаны, но и… — Он придвинулся к лейтенанту, как бы намереваясь что-то сказать ему на ухо, но Эрик сдержал его:

— Догадываюсь, что вы хотите сказать, но меня не интересуют женские прелести.

Официантка поставила перед ними две рюмки коньяка. Ормель выпил одну, потом другую и, недовольно посмотрев на фон Вормана, неожиданно встал.

— Рад был познакомиться с господином лейтенантом! — сказал он и замолчал, ожидая ответа.

Фон Ворман подумал, что если его собеседник подаст руку, то он сделает вид, что не заметил ее. Он холодно кивнул, прощаясь, а посмотрев в зеркало, висевшее напротив его столика, заметил, как Ормель, рассчитавшись за коньяк, быстро направился к выходу. Фон Ворман подумал, что неплохо было бы проследить, куда так заспешил этот человек, тогда как всего пять минут назад он неторопливо говорил что-то о каштанах и женщинах на площади Пигаль.

Лейтенант вышел из казино. На улице была кромешная тьма. Он не мог сразу сориентироваться после яркого света ресторана. В прифронтовом городке строго соблюдалась светомаскировка. Через несколько секунд, заметив фигуру быстро удалявшегося мужчины, пошел следом за ним.

Ормель шел быстро, не оглядываясь. И вдруг внезапно скрылся во мраке. Фон Ворман немного переждал. Попытался закурить сигарету, но при порывистом морском ветре сделать это оказалось нелегко. Он постарался запомнить место, где скрылся мужчина в форме организации Тодта.

Это была большая серая вилла за высоким решетчатым забором. Плотно зашторенные окна, как и в других домах прифронтового городка, не пропускали света. Играла музыка, слышался приглушенный шум голосов.

Лейтенант подошел ближе и увидел надпись над входом: «Пансионат „Лё Тру“».

 

3

Жанна Моле, хозяйка пансионата «Лё Тру», пользовавшегося недоброй славой среди жителей Сен-Жиля, провожала последних гостей. С сожалением покидал ее заведение двадцатидвухлетний летчик с детским, покрытым пушком лицом, то и дело заливающийся краской, как девушка.

Подойдя к зеркалу, Жанна Моле посмотрела на свое бледное от усталости лицо. «Надо бы пойти к косметичке и привести себя в порядок, — решила она. — Если удастся операция с тюрьмой, то отправлюсь в Гавр и потрачусь на самую лучшую косметичку». Мадемуазель Моле мечтала поскорее принять горячую ванну, чтобы смыть вместе с косметикой грязь от липких поцелуев, обнимавших ее мерзких рук и похотливых взглядов людей в ненавистных ей мундирах. И тут она вспомнила, что в ее будуаре, откуда доносились звуки патефона, находится еще один посетитель. Взглянув на себя в зеркало и поправив прическу, она, улыбаясь, открыла дверь. Капитан инженерных войск вскочил с дивана и окинул ее масленым взглядом.

— Наконец-то, Жанна, я жду вас целую вечность!

Капитан внешне не был похож на человека нордической расы. Из памяти молодой женщины вылетело даже его имя. Известно было только, что он строит вторую линию обороны где-то в районе Сен-Жиля. Поэтому, а вовсе не ради его лысой, как колено, головы, обвислых, как у бульдога, и нечисто выбритых щек и кривых коротких ног позволила она ему остаться здесь подольше. Это знакомство может оказаться для нее полезным. Центру небезынтересно знать об этих укреплениях на Атлантическом валу. «Из этого убогого офицерика с вечно потными ладонями удастся кое-что вытянуть», — подумала Жанна.

Ловко выскользнув из его рук, она громко рассмеялась и ласково похлопала его по шершавым щекам.

— У меня к вам небольшое дело, господин капитан. И поэтому я разрешила вам остаться.

— А я думал… — глубоко вздохнул сапер и облизнул пересохшие губы.

— На вашем месте я бы не теряла надежды, — рассмеялась Жанна, — но дело прежде всего. — Она открыла большой гардероб с зеркалом, достала с полки завернутый в бумагу отрез яркого цветного материала. — Привезла из Парижа специально для вас, господин капитан. Нравится?

— Да. Но больше нравитесь мне вы! — Капитан наклонился и жадно поцеловал ее руку.

— Сколько лет вашей жене? — охладила она его пыл.

— За сорок.

— А какой она комплекции?

— Худая, сухопарая, не то что вы, дорогая Жанна.

— Тогда этот материал ей подойдет, и надеюсь, что понравится. И еще французские духи. Какой запах вы любите?

— Тот, который у вас.

— О, это будет стоить значительно дороже, но вам я никогда не отказывала в кредите. Надеюсь, вы в ближайшее время не уезжаете?

— Что вы! У меня здесь столько работы, что хватит на полгода. А если бы вы, дорогая Жанна, разрешили, то я бы остался навсегда. — И он снова попытался обнять ее.

— Ну что вы, господин капитан! — Жанна вежливо отстранила его руки. — Оказывается, вы такой же, как и все мужчины, да еще и страшный лгунишка.

— Жанна, как вы можете! — прохрипел он и, пытаясь поцеловать женщину, обхватил ее за талию.

Хозяйка пансионата незаметно для лысого капитана нажала ногой кнопку, укрытую под ковром. Подавляя в себе чувство брезгливости, она все же позволила ему поцеловать себя. «Когда же наконец явится эта Марлен?» — мелькнуло у нее в голове.

Раздался стук, и дверь открылась. На пороге стояла толстая прислуга.

— Рыбу привезли, мадемуазель.

— Проводи господина капитана, — сказала Жанна, поправляя прическу.

— Нам всегда кто-нибудь мешает, дорогая Жанна. До завтра.

Измученная Жанна опустилась в кресло, прислушиваясь к стуку закрываемой двери. Потом подошла к окну и, убедившись, что капитан вышел из пансионата, поднялась по лестнице.

Услышав ее шаги, Анри открыл дверь. Он держал в зубах черную, прокуренную трубку.

— Ну что? — спросил он.

— Работы у них еще на полгода. — Жанна подошла к умывальнику и умылась. — Дай, пожалуйста, сигарету, — обратилась она к мужчине в мундире организации Тодта, сидевшему у окна. — Ну как, встретился с ним? — поинтересовалась она, когда тот давал ей прикурить.

— Жан-Пьер, видимо, провалил все дело, — сказал Анри. — Теперь кусает себе локти.

— Почему провалил? — пожал плечами Жан-Пьер. — Я установил контакт с молодым офицером, как и ожидалось. Правда, он был не обер-лейтенант, а просто лейтенант. Но я проверил, что за это время больше никто из немецких офицеров в Сен-Жиль не приезжал.

— Он ответил на пароль? — спросила Жанна.

— Нет. Видимо, это не тот человек. Поторопился я с паролем. Если догадается…

— Как он себя вел? Ничего не заподозрил?

— А дьявол его знает! Этакий пижон с моноклем в глазу. Надутый, как индюк, и почти не улыбался. После того как он не ответил на пароль, я попытался отвлечь его внимание и начал рассказывать, чем занимаются молодые француженки на площади Пигаль. Но он не стал слушать и сказал, что это его не интересует. И вообще, он не стал больше со мной разговаривать.

— Думаю, что Жан-Пьеру необходимо выехать из Сен-Жиля на некоторое время, — забеспокоилась Жанна.

— Нет, — сказал Анри, — это исключено. Завтра проводим, как и было намечено, нападение на городскую тюрьму. В любой день Марка могут вывезти оттуда. Если мы не сделаем этого завтра, будет уже поздно. А Жан-Пьер в этом деле необходим — его мундир организации Тодта, удостоверение личности, отличное знание немецкого… Ясно?

— Ты прав, Анри, — согласился Жан-Пьер, — я должен остаться и принять участие в операции. Может быть, мы напрасно нервничаем. Тот фон Ворман не проявил особого интереса ко мне и не обратил внимания на пароль.

— Ну хорошо, — сказал Анри. — Поговорим о завтрашней операции. — Он положил на стол спичечную коробку, из которой перед этим вытряхнул все спички. — Предположим, что это здание мэрии, — начал он. — Камеры тюрьмы выходят в сторону улицы Республик. Ты, Жан, подъедешь на грузовике и остановишься здесь, — положил он спичку около коробки. — Остальное мы берем на себя…

 

4

В тот день лейтенант фон Ворман был в приподнятом настроении. Он вспомнил о совете полковника Элерта и решил прогуляться по городу, чтобы ознакомиться с Сен-Жилем и его жителями. Это пустое, по его мнению, времяпрепровождение мало интересовало его, однако он увлекся прогулкой по приморскому городу и неожиданно стал свидетелем и участником серьезного происшествия. Эрик решил пройти до самого конца бульвара, там улица переходила в обычную дорогу, обсаженную платанами. Изумительной красоты побережье, где должны были бы располагаться богатые виллы и пансионаты, занимали убогие домики с развешанными во дворах рыбацкими сетями. Возвращаясь, лейтенант фон Ворман решил немного отдохнуть и выпить рюмочку коньяка и свернул с бульвара на улицу Республик, где еще было открыто уютное кафе.

Вдруг он увидел, как к мэрии подъехала грузовая автомашина. Невдалеке послышались выстрелы и крики. Со стороны школьного здания бежали солдаты.

Когда началась стрельба, Эрик, к своему удивлению, не почувствовал страха, наоборот, это возбудило в нем интерес. Предположив, что партизаны пытались напасть на тюрьму, где, как известно, содержались государственные преступники, он выхватил пистолет, из которого с самого начала войны еще ни разу не выстрелил, и побежал в ту сторону, где слышалась стрельба.

Какой-то солдат выпустил осветительную ракету, и в ее свете лейтенант увидел грузовик и мужчину, который пытался на ходу вскочить на подножку. От Эрика до этого мужчины было не более десяти метров. Фон Ворман выстрелил несколько раз и с удовлетворением увидел, как мужчина, уцепившийся уже за дверцу грузовика, вдруг разжал пальцы и свалился на мостовую. С грузовика раздались выстрелы. Ни одна из пуль не задела фон Вормана, но уже сам факт, что в него кто-то стрелял, привел Эрика в волнение.

Он подбежал к группе солдат, склонившихся над раненым, лежавшим на мостовой, приказал развернуть его так, чтобы от уличного фонаря на него упал свет, увидел лицо и сразу же узнал: этот человек вчера подсел к его столику в кафе и заговорил о каких-то каштанах на площади Пигаль.

Мужчина был еще жив, и фон Ворман распорядился отнести его в находившийся рядом тюремный госпиталь. Несколько минут он говорил с врачом в мундире унтерштурмфюрера СС, а потом, злорадствуя, что может разбудить шефа, решил доложить полковнику о происшествии. Однако, к его разочарованию, полковник Элерт еще не спал. Он сидел за письменным столом, держа рюмку коньяку в руке, и изучал какие-то документы.

— А, господин лейтенант, садитесь, — без всякого интереса проговорил он, даже не послушав официального рапорта о прибытии.

Через несколько минут Элерт уже знал о попытке нападения на тюрьму. В этом городе такого еще не случалось. «Видимо, — подумал полковник, — среди арестованных находится крупная рыба, если французы осмелились напасть на тюрьму, расположенную в самом центре города». Он пытался еще что-то вычитать из протокола, лежавшего перед ним на письменном столе, но ничего интересного не обнаружил. Не перебивая выслушав фон Вормана, что немало удивило лейтенанта, Элерт спросил:

— Вы думаете, из этого типа удастся что-нибудь вытянуть?

— Он в тяжелом состоянии, господин полковник. Я ранил его в голову и грудь, а один из солдат продырявил ему автоматной очередью живот. Я разговаривал с врачом тюремного госпиталя — раненый в безнадежном состоянии.

— В безнадежном?

— Да. — Фон Ворман пожал плечами. — Проживет часа два-три.

— Итак, господин Ворман…

— Фон Ворман, господин полковник.

— Прошу не перебивать, лейтенант Ворман. Итак, с этим бандитом вы встречались в кафе еще вчера и он вызывал у вас подозрение. Потом, как вы утверждаете, он направился в пансионат «Лё Тру». Это весьма интересно. Почему сразу не доложили? Повторите еще раз, что он говорил.

— Он сказал, что в Париже самые лучшие каштаны на площади Пигаль.

Полковник поднял телефонную трубку.

— Машину! — коротко бросил он. — Поедем в госпиталь и там поговорим с раненым.

— Извините, господин полковник, когда вы упомянули о пансионате «Лё Тру», вы сказали: «Это весьма интересно». Должен ли я так понимать, что…

— Вы ничего не должны понимать, лейтенант Ворман. Понимать могу только я, ваш шеф. А вы обязаны беспрекословно исполнять все мои приказы и распоряжения.

Может быть, именно выказанное полковником пренебрежение к фон Ворману заставило лейтенанта в дальнейшем самостоятельно вести игру в этом деле. Он многое дал бы за то, чтобы сбить спесь с этого кичливого полковника-грубияна.

Тюремный госпиталь размещался в темном и сыром подвале, окрашенном в белый цвет. Три топчана, покрытых грязноватыми грубошерстными одеялами, колченогий стол со шприцами и убогими медикаментами — вот и все, что было тут.

Когда Элерт и фон Ворман вошли в подвал, они услышали хриплое дыхание человека, неподвижно лежавшего на топчане и бессмысленно смотревшего в потолок. Врач в эсэсовском мундире, на который был наброшен белый халат, повернулся, увидев вошедших офицеров.

— Агония, — коротко бросил он.

— Сделайте ему какой-нибудь возбуждающий укол, — сказал Элерт и добавил: — Такой укол, чтобы он мог говорить. Мертвые меня не интересуют.

Врач с размаху всадил иглу шприца в предплечье тяжелораненого.

Полковник наклонился над лежащим. На секунду глаза раненого ожили. Он посмотрел на Элерта, потом опустил ресницы.

— Где я нахожусь? — негромко спросил он по-французски.

Фон Ворман быстро перевел это полковнику, но Элерт сделал знак, чтобы он замолчал. Раненый вздрогнул. Его руки блуждали по одеялу, как будто бы чего-то искали, пальцы сжимались и разжимались.

— Больше он ничего не скажет, господин полковник, — заметил врач.

Элерт отвернулся, поискал что-то на столе, открыл из пузырьков и понюхал.

— Спирт? — спросил он, а когда врач кивком подтвердил это, добавил: — Попробуем. Люблю простые способы оживления.

— Это для него смертельно, — предупредил врач. — Каждая капля спирта…

— Влейте это в его горло. Какая разница — двумя часами раньше или позже?

Эрик отвернулся, намереваясь выйти, но полковник схватил его за руку:

— Вы куда, лейтенант Ворман? Учитесь — вам пригодится. Это наша настоящая работа, а не та, что в Мюнхене. Или, может быть, вам не нравятся мои методы?

Ворман посмотрел шефу прямо в глаза:

— Нет, господин полковник.

— Привыкайте, — с укором проговорил Элерт.

Он подошел к врачу, чтобы помочь ему разжать стиснутые зубы раненого. Поперхнувшись спиртом, умирающий жадно хватал воздух. Глаза его оставались закрытыми.

— В Париже самые лучшие каштаны на площади Пигаль, — четко проговорил Элерт над ухом раненого.

— Сюзанна любит их только осенью, — прошептал мертвеющими губами раненый, а потом добавил: — Она пришлет вам свежую партию.

Умирающий открыл глаза. Увидев склонившихся над ним немецких офицеров, он почувствовал опасность. На его лице отразились беспокойство и ненависть. Полковник схватил умирающего за плечи и безжалостно потряс:

— Говори, кому предназначается этот пароль? Будешь жить, если скажешь. Уже и так много сказал. К своим больше не вернешься. Они убьют тебя… — Он почувствовал бесполезность дальнейших усилий и отпустил несчастного. — Больше нам здесь делать нечего, — бросил он фон Ворману, — пошли.

— Я вас предупреждал, что это смертельно, — проговорил врач в эсэсовском мундире и прикрыл грубым одеялом лицо умершего.

В автомашине полковник Элерт закурил сигарету, глубоко затянулся и выпустил клубы дыма прямо в лицо лейтенанту.

— Прошу вас, господин лейтенант, запомнить, что для меня вы только лейтенант Ворман. Никаких «фон» я не признаю. Ясно? И еще я был бы вам очень признателен, если бы вы покончили с этим свинством, — показал он на монокль, вставленный в глаз лейтенанта, и замолчал, как будто ожидая реакции Вормана. — Что же касается дела, прошу забыть о том пароле. Я займусь этим сам. Хочу лично попробовать вкус каштанов с площади Пигаль, — проговорил полковник, явно довольный собой. — Вы поняли меня, лейтенант Ворман?

— Так точно, господин полковник.

Однако Эрик не собирался забывать тот пароль. Он подумал, что ему представился случай, может быть единственный в жизни, чтобы показать этому грубияну Элерту, кто настоящий офицер абвера.

Ворман узнал от людей Элерта, сновавших по городу, что полковник приказал им обращаться ко всем офицерам ближайших гарнизонов со словами: «В Париже самые лучшие каштаны на площади Пигаль». Это была грубая работа. Даже его, фон Вормана, остановил какой-то подозрительный тип и спрашивал о каштанах.

— Прочь, идиот! — раздраженно сказал ему лейтенант. — и чтобы ты больше не показывался мне на глаза!

Фон Ворман сам был не против того, чтобы попытать счастья и найти человека, который ответил бы на эту фразу о каштанах. Он верил в свою счастливую звезду, которая до сих пор хранила его от вражеской пули.

Кто не знал лейтенанта фон Вормана, тот, наблюдая за ним, мог бы подумать, что это необычайно общительный, компанейский человек — пай-мальчик, а не офицер абвера. Он часто посещал ближайшие армейские гарнизоны, с удовольствием вступал с людьми в контакты, вел пространные беседы, угощал вином и коньяком, непременно рассказывал о своих приключениях, девушках и, конечно, о самых лучших в Париже каштанах на площади Пигаль.

Даже когда Эрик поехал в гости к своей сестре Ренате фон Ворман, певице, которая услаждала жизнь немецких офицеров в Гавре, и застал у нее какого-то полковника Теде, он не отказал себе в удовольствии использовать эту возможность. Когда они остались наедине, он между прочим упомянул и о каштанах, но безрезультатно. Теде, как и многие другие, не понял, о чем идет речь. Пришлось объяснять ему, что на площади Пигаль не только самые лучшие каштаны, но и прелестные француженки.

Фон Ворман не терял надежды, что встретит того, кто ответит ему на пароль, а тогда… Что будет тогда, он еще и сам не представлял. Во всяком случае, он не побежит докладывать об этом полковнику Элерту, который все успехи сразу припишет себе и не даст ему, фон Ворману, отличиться.

О нет, не так уж наивен лейтенант фон Ворман! Если он встретит человека, который ответит ему на пароль, то попытается выйти на вражескую подпольную сеть и только потом преподнесет тщеславному полковнику Элерту неожиданный сюрприз и тем самым утрет нос этому грубияну, который с таким пренебрежением относится к нему, родовитому Эрику фон Ворману.

А может быть, поступить иначе? Положение немецких войск на Восточном фронте ухудшилось, да и на Западе англосаксы готовятся открыть второй фронт. Что будет дальше, трудно предугадать. Поэтому излишнее рвение и проявление патриотизма может привести к нежелательному результату. Молодые офицеры вермахта теперь больше нужны на фронте. Как знать, чем все кончится, если фюрер проиграет войну… Необходимо побыстрее разыскать того, кто мог бы ответить на пароль отзывом: «Сюзанна любит их только осенью…» Это нужно использовать с выгодой для себя.

Лейтенант заказал вторую рюмку коньяка и тут увидел, как в казино вошел, оглядываясь по сторонам в поисках свободного места, какой-то незнакомый фон Ворману капитан авиации. Ворман жестом показал ему на свободный стул за своим столиком.

Летчик был в приподнятом настроении, шутил, много говорил, и с лица его не сходила улыбка. Он прибыл с Восточного фронта и не скрывал радости, что ему повезло.

— За ваше здоровье, господин лейтенант! Только во Франции немецкие офицеры чувствуют себя отлично. Они живут! Тут и вино, и девушки. Не поверите, — наклонился капитан к лейтенанту, — там, в этой проклятой Польше, люди боятся высунуть нос на улицу.

— Господин капитан, вы давно из генерал-губернаторства? — спросил Эрик.

— Десять дней назад покинул убогое местечко в Польше, где прослужил около года, так и не запомнив его названия. Получил недельный отпуск — и вот я во Франции! Как вы думаете, хватит мне недели? Наш фюрер, видимо, был прав, когда говорил, что это гниль, — он на секунду замешкался, — но боевому офицеру не мешает попробовать этой парижской гнили с ее французскими прелестями.

— В Париже самые лучшие каштаны на улице Пигаль, — сказал Эрик и внимательно посмотрел в глаза капитану.

— Каштаны? — удивился капитан. — Вы любите жареные каштаны, господин лейтенант? Я только один раз попробовал их, и мне они показались прескверными. Но если речь идет о площади Пигаль…

— Знаю, знаю, там прелестные француженки, — прервал его Эрик. — Извините, но мне пора, — сказал он, чувствуя усталость и разочарование.

 

5

Клос был обеспокоен. Он торопился, как можно быстрее добраться до Сен-Жиля. Видимо, Центр сообщил по своим каналам о его выезде и кто-то уже ожидает его. Если он снова лишится связи… Об этом лучше не думать. Уже дважды с ним такое случалось, и он знал, что, когда агент теряет контакт с Центром и вынужден все брать на себя, он чувствует полное одиночество и его работа практически теряет смысл. Но и в такой обстановке разведчик обязан продолжать выполнение задания с учетом сложившихся обстоятельств, надеясь на память и отработанный механизм безошибочного самостоятельного принятия решения, запоминая и фиксируя все, что может быть полезным для Центра. Сознание того, что с трудом и риском добытая ценная информация, которую не передадут в Центр вовремя, окажется уже ненужной, не может не беспокоить и не волновать настоящего разведчика. Поэтому Клос стремился быстрее приехать в Сен-Жиль и установить контакт с тем, кто должен был по приказу Центра помочь ему в выполнении нового задания.

Вчера он удивил медицинскую комиссию госпиталя, где все еще находился после контузии, тем, что отказался от положенного ему отпуска и попросил как можно быстрее отпустить его в часть согласно имеющемуся у него служебному предписанию. Комиссия, которая еще не встречалась с подобным служебным рвением, восприняла просьбу Клоса как признак еще продолжавшегося шока после контузии. Однако, посоветовавшись, врачи решили: если обер-лейтенант Клос чувствует себя уже здоровым и настаивает на выписке, он может отправляться в свою часть.

Как назло, поезд, в котором ехал обер-лейтенант, прибыл в Париж почти с двухчасовым опозданием. Клос никого не спрашивал о причинах опоздания — и так все было понятно. Когда поезд приближался к Парижу, в окнах вагона мелькали разбомбленные пригородные вокзалы, разрушенные пристанционные постройки, дома, целые железнодорожные составы, наскоро восстановленные мосты. Авиация англосаксов действовала безнаказанно.

Поскольку в Сен-Жиль предстояло прибыть только через четыре часа, Клос решил, что неплохо было бы еще до приезда в Нормандию, из Парижа, сообщить Центру о своих дорожных приключениях и о том, что он прибудет в назначенное место с двадцатидневным опозданием.

Год назад он был в Париже. Клос знал, что где-то в Восемнадцатом округе находится конспиративная квартира. Он смутно припомнил небольшую третьеразрядную гостиницу. В вестибюле ее пол был выложен терракотой. Клос помнил также полную регистраторшу, мимо которой надо было молча пройти, прежде чем откроешь дверь с надписью: «Администрация». И это все.

Клос вошел в метро, посмотрел на маршрутную схему, пытаясь найти нечто такое, что напомнило бы ему о той гостинице. Он быстро нашел то, что искал: «Анвер» — так называлась станция. Теперь он все вспомнил. По выходе из метро необходимо пересечь улицу и идти по правой стороне тротуара в сторону музея, за белым зданием которого находилась улица… И он вспомнил, что эта улица Труа Фрер, а гостиница — «Идеаль».

Осторожно, с каким-то внутренним волнением, Клос вошел в вестибюль гостиницы, увидел терракотовый пол и узкое окошечко регистратуры. Неожиданно из окошка показалась голова незнакомого мужчины.

— Вы к кому?

— К хозяину, — ответил обер-лейтенант и направился к двери администратора.

— Вы куда? — спросил мужчина. — Разве вы не знаете? Он уже полгода как депортирован. — А потом, разглядев мундир немецкого офицера, мужчина добавил: — Я новый владелец гостиницы и ничего общего не имею…

Когда он закончил объяснение, Клоса уже не было в вестибюле. Так исчез единственный шанс связаться с Центром и доложить о положении, в котором он оказался в силу обстоятельств.

Действительно ли прежнего владельца гостиницы депортировали или, может, по приказу Центра изменился адрес конспиративной квартиры?

Клос зашел в первый попавшийся ресторан, наскоро пообедал и отправился в небольшой кинотеатр. Во время демонстрации военной хроники зрители, не стесняясь, свистели и хохотали. Клос с удовлетворением отметил, что еще год назад ничего подобного в Париже не было. Когда он вышел на улицу, уже стемнело. Идя к станции метро, Клос купил у уличного продавца жареные каштаны. Необходимо попробовать, действительно ли они самые лучшие на площади Пигаль.

Поезд Париж — Сен-Жиль вышел с опозданием. Двигался он медленно, ибо англичане снова разбомбили какую-то узловую железнодорожную станцию и мост на пути следования. И лишь только ранним утром следующего дня обер-лейтенант добрался до места назначения.

В комендатуре Клос узнал, что полковник Элерт выехал по заданию и возвратится только во второй половине дня. Клос оставил в проходной свой чудом уцелевший после бомбежки чемодан (его вытащили из-под груды обломков) и вышел на улицу, чтобы осмотреть город. Моросил мелкий дождь, сырой ветер с моря проникал сквозь тонкий плащ. «Холоднее, чем в Польше», — подумал Клос. Он оказался напротив гостиницы «Мажестик», у входа которой на обычной доске было написано кривыми буквами: «Офицерское казино». Решил войти, чтобы выпить что-нибудь горячего и отогреться.

В конце зала какой-то щуплый лейтенант с моноклем в глазу пытался играть сам с собой на бильярде. Шары с треском валились в лузу.

Клос выпил поданную ему чашечку кофе, рюмку коньяка, но все еще чувствовал себя продрогшим. «Видимо, еще не окреп после госпиталя», — решил он. Подошел к бильярдному столу.

— Сыграем? — предложил Клос.

Лейтенант ни слова не говоря, подал ему кий и мел.

Начали первую партию. Ее Клос позорно проиграл. Лейтенант с моноклем молча, даже не улыбнувшись, записал результат на черной доске, висевшей на стене. Клос предложил реванш. На этот раз щуплому лейтенанту поначалу не везло, но к концу Клос снова уступил ему.

— Выпьем, — предложил победитель. — Мое имя фон Ворман. Эрик фон Ворман.

— Рад познакомиться — обер-лейтенант Ганс Клос. Позвольте мне, как проигравшему, угостить вас, господин лейтенант фон Ворман.

— Вижу вас впервые, господин обер-лейтенант, — проговорил Ворман, когда они уселись за маленький столик с мраморной столешницей и металлическими ножками.

— Это естественно, — ответил Клос. — В Сен-Жиль я прибыл два часа назад. Не успел даже представиться своему шефу.

— Значит приехали только что, господин обер-лейтенант! — уточнил фон Ворман. — Если вы прибыли в распоряжение полковника Элерта, то мы — коллеги. — И добавил: — Я рад, что наконец-то буду иметь приятного партнера для игры в бильярд.

— Мне тоже приятно было познакомиться с вами, господин фон Ворман. Но, как вы убедились, бильярдист я слабый, дважды проиграл.

— Нет ничего удивительного, что вы, господин обер-лейтенант, проиграли. Я отличный игрок. В этом паршивом городишке можно умереть со скуки, если бы не этот стол… — указал он на бильярд. — И еще в этом казино всегда в избытке выпивка. Вы откуда приехали? — спросил неожиданно фон Ворман.

— Из госпиталя, — ответил Клос. — Из Висбадена. — Он рассказал фон Борману, как разбомбили поезд, которым он должен был приехать в Сен-Жиль еще три недели назад.

Фон Ворман в свою очередь поведал Клосу, как оказался здесь. В этой ужасной дыре, где нет ни одного порядочного человека.

— Так значит вы, господин обер-лейтенант, как говорят фронтовики, побывавшие после ранения в госпитале, — выздоравливающий, — витиевато проговорил фон Ворман. — Завидую вам. Видимо, получили отпуск и прекрасно провели время.

Клос ничего не ответил, и Эрик продолжал:

— Готов биться об заклад, что господин обер-лейтенант провел отпуск в Париже. Для нас, немцев, Париж, что называется, настоящий рай на земле.

— Великолепно сказано! Но думаю, Париж — это нечто большее… — усмехнулся Клос.

— Париж, Париж, сладкий Париж… — вздохнул фон Ворман и, наклонившись к Клосу, тихо проговорил: — В Париже самые лучшие каштаны на улице Пигаль…

Клос онемел. Это было так неожиданно, что в первую минуту он не мог произнести ни слова. Чтобы Центр имел двух агентов в офицерских мундирах абвера, да еще в таком убогом месте как Сен-Жиль? Такое казалось ему невероятным. Однако же пароль произнесен правильно и он должен ответить. Клос колебался, интуитивно чувствуя недоверие к этому тщедушному лейтенанту. Но вместе с тем Клоса сверлила мысль, что не один он боец подпольной армии, одетый в мундир офицера вермахта. Есть и другие. Может, фон Ворман — один из них?

Лейтенант вынул из глаза монокль и нервно крутил его в костлявых пальцах, пристально глядя в лицо Клосу и с нетерпением ожидая, что он скажет.

— Сюзанна любит их только осенью, — спокойно ответил Клос, даже не посмотрев на фон Вормана. Большим усилием он скрыл нервную дрожь. — Она пришлет вам свежую партию.

— Ну, кажется, все в порядке, обер-лейтенант Клос. Ваше имя Ганс, да? — Фон Ворман снова вставил монокль в глаз.

— Да, — ответил Клос машинально. — Какие передали для меня инструкции?

— Опоздал ты, Ганс, — сквозь зубы процедил Эрик. — Слишком поздно. Это плохо.

Клос подумал, что фон Ворман напоминает ему змею, которая ужалив свою жертву, наслаждается победой. Однако тут же отмел это сравнение.

Оба одновременно повернулись и увидели в двери унтер-офицера, который, прищелкнув каблуками, доложил:

— Просят к телефону господина лейтенанта фон Вормана.

— Мы еще поговорим, Ганс, у нас так много дел, которые необходимо обсудить. Надеюсь, ни один из нас не собирается покидать Сен-Жиль, правда? — И, не дожидаясь ответа, фон Ворман последовал за унтер-офицером.

Идя в штаб, Клос размышлял о встрече в казино с лейтенантом фон Ворманом.

Несколько лет тяжелой и опасной работы в самом логове врага научили его необходимости доверять каждому, кто назовет пароль. С какими только людьми не приходилось ему встречаться, поддерживать контакты и сотрудничать! С босяками, аристократами, женщинами легкого поведения, незаурядными интеллектуалами и неграмотными батраками…

Внешний вид и манеры еще ничего не значат. И если фон Ворман наш человек и скрывается под маской немецкого офицера-аристократа, то нельзя не признать, что его прикрытие весьма удачно. А это самое важное для разведчика. Сжиться со своей маской и вести агентурную работу — это большое искусство, здесь нужны огромная сила воли, выдержка и смелость.

…Полковник Элерт бегло просмотрел документы, поданные Клосом, потом внимательно окинул взглядом стройную фигуру молодого офицера.

— Ожидаю вас почти месяц, господин обер-лейтенант Клос, почти месяц, — подчеркнул полковник.

— Прибыл прямо из госпиталя. Отказался от отпуска.

— Это указано в ваших документах. Достойно похвалы. Прошу садиться. Сигару или сигарету? — Полковник прикурил от огня, поднесенного Клосом. — Я просил, чтобы прислали офицера, который знаком с переброской агентов. Имеете ли вы подобную практику?

— Да, я занимался подготовкой агентов в Кольберге, в школе абвера.

— Прекрасно. Ваш опыт нам необходим. Дело не терпит отлагательства. Только не думайте, господин обер-лейтенант Клос, что вы приехали отдыхать. Англосаксы готовятся высадить морской десант. Это точно установлено разведкой, только нам еще не известно, где и когда это начнется. Может быть, на Балканах, а может, в Марселе или Тулоне, но не исключено, что и здесь, на побережье, в Сен-Жиле. Мы должны точно знать о времени и месте высадки англосаксов, поэтому необходимо как можно быстрее забросить наших агентов в Англию. Видимо, вам известно, что я полковник Элерт. И должен вас предупредить, господин обер-лейтенант, что перед моей фамилией нет никакого «фон». Я родом из Брема, из семьи торговцев и не терплю пижонов и аристократов, которые спят с моноклем в глазу и ходят так, будто на них римские доспехи…

Клос усмехнулся — полковник нарисовал точный портрет фон Вормана.

— Господин полковник, я также недолюбливаю пижонов и аристократов.

— Ну и прекрасно. Кажется, мы поняли друг друга. В нашей работе, обер-лейтенант Клос, не всегда бывают чистые руки и деликатные манеры… Сегодня вы можете заняться своим устройством. Вам выделят подходящую квартиру, познакомьтесь с этими убогими местами, а завтра приступайте к работе. В помощники дам вам некоего лейтенанта Вормана. Фон Вормана, — поправился полковник с усмешкой. — Потом вы узнаете, что это за тип. Его отец генерал, достаточно известная личность. — На мгновение шеф помрачнел, а потом, как бы отметая недобрые мысли, добавил: — Но его отпрыск до этого не дослужится. Как говорят там, в генерал-губернаторстве: «На злотый амбиции и на грош амуниции». Надеюсь, вы, господин обер-лейтенант, понимаете, что я хочу этим сказать?

— Так точно, господин полковник. Я отлично вас понимаю.

Унтер-офицер из интендантства предложил Клосу проводить его в выделенную квартиру, но обер-лейтенант, поблагодарив, отказался от помощи. Распорядился только, чтобы на квартиру доставили его чемодан.

После шквального ветра и четырехбального шторма на море погода понемногу устанавливалась. Прояснялось. Сквозь поредевшие тучи прорезались бледные лучи солнца. Без особого труда Клос вышел на нужную улицу и отыскал виллу под номером 5, где ему была выделена квартира. Старая женщина — хозяйка и единственная жительница виллы — молча провела его в дом и показала комнату, из которой через большое венецианское окно можно было обозревать приморскую панораму — расположенный террасами городок Сен-Жиль, а за ним синеватую даль моря. Она сняла с огромной кровати ярко-красное покрывало, а со стены — фотографию мужчины в мундире французского офицера времен первой мировой войны, с молодцевато подкрученными усами, и тихо закрыла за собой дверь.

Клос прилег на кровать и мгновенно уснул. Разбудил его тихий стук в дверь. Он встал, повернул ключ в замке. На пороге стояла молодая женщина.

— Доставили ваши вещи, — сказала она.

— Я был уверен, — проговорил Клос, — что в этом доме проживает только одна старая дама, та самая, которая проводила меня в эту комнату.

— Да, вы не ошиблись, — ответила женщина. — Позвольте войти. Я вышла в город за покупками и, пользуясь случаем, решила навестить вас.

— Прошу, прошу… — Клос пододвинул ей кресло. — Не ослышался ли я? Вы пришли меня навестить?

— Сен-Жиль небольшой городок, господин обер-лейтенант. И, как говорят, земля слухом полнится. Приезд каждого нового человека не может не привлечь внимания здешних обывателей, а ваш унтер-офицер из интендантства — человек не из скрытных. Поэтому нетрудно было узнать, что имя вновь прибывшего офицера Ганс Клос.

— Не понимаю, — сухо проговорил он, — зачем вы пришли? Кого ищите? Ну и что из того, что мое имя Ганс Клос? — Обер-лейтенант внешне был спокоен, но внутренне напряжен до предела.

— Я пришла навестить обер-лейтенанта Клоса и теперь уж точно знаю, — сделала она упор на слове «точно», — что именно вам я должна кое-что сообщить.

— Прошу, говорите, — произнес Клос и уже по ее губам понял, что она хочет сказать.

— В Париже самые лучшие каштаны на площади Питаль.

Клос вынул сигарету, закурил сам и угостил женщину. Решил выиграть время. Он понимал, что вокруг него затягивается сеть.

— Итак, вы пришли, чтобы сообщить мне, какие вкусные каштаны на площади Пигаль? Я недавно был в Париже, пробовал каштаны, и кто знает, действительно ли они самые лучшие на площади Пигаль? Думаю, что они не очень отличаются от каштанов с площади Опера.

— Пожалуйста, не притворяйтесь, господин обер-лейтенант, — сказала женщина серьезно. — Две следующие части пароля вам хорошо известны, как и мне.

— Пароля? Прекрасно, мадемуазель. Но вы отдаете себе отчет в том, что если я не получу от вас точных объяснений по этому вопросу, то прикажу немедленно арестовать вас?

— Понимаю, — забеспокоилась она. — Видимо, случилось несчастье и кто-то уже приходил к вам с этим паролем…

Клос молчал. Может быть, это провокация? Если так, то шитая белыми нитками. Хотя Элерт не похож на такого простака, чтобы подсылать эту женщину. И вдруг Клоса пронзила мысль: «А фон Ворман? Не провокатор ли он? Если так…»

Гостья не выглядела запуганной. Она держалась свободно, уверенно, хотя в глазах ее можно было заметить тревогу.

— Вы ведете опасную игру, я офицер абвера.

— Мне это известно. Прошу выслушать меня внимательно. — Она подошла к двери, открыла, снова закрыла ее и заперла на ключ. — Три недели назад нам не были известны ваше имя и фамилия. Мы имели только ваши приметы. Наш человек был неосторожен. Выполняя задание, он был тяжело ранен и попал в руки немцев. Они могли вытянуть из него пароль. Каждый, кто обратиться к вам с этим паролем, — провокатор.

— Итак, вы…

— Вы можете найти меня в пансионате «Лё Тру», мое имя Жанна Моле. Дорогу в пансионат вам покажет каждый немецкий офицер.

— Не понимаю, о чем вы говорите?

— Когда поймете, пожалуйста, приходите.

— А если я прикажу вас арестовать?

— Вы не сделаете этого, «J-23». Понимаю, что ситуация глупая, она противоречит здравому смыслу и тем более всем правилам нашей работы, но у меня не было другого выхода и я боялась, что кто-нибудь меня опередит. А теперь прошу вас, выйдите из дома и посмотрите, не крутится ли вокруг кто-нибудь подозрительный. В ближайшее время я вас навещу, если все будет в порядке. Я отношусь к тем женщинам, которых нередко можно встретить в обществе немецких офицеров, — сказала она со злостью.

Улица была безлюдной.

— Прошу вас все выяснить, и как можно быстрее. Желательно — не позже сегодняшнего вечера, — предупредила женщина уже из прихожей. — Если случилось что-либо опасное, то решим вместе, что делать дальше. Без нас вам не обойтись. Вы немец?

— Нет, — ответил он машинально и сразу же понял, что одним этим словом выдал себя Жанне Моле, поэтому продолжать игру нет смысла. — Случилось нечто опасное, — тревожно проговорил Клос, — очень опасное. Приду к вам сегодня вечером, если представится возможность. — Это означало, что он придет, если до того времени Ворман не выдаст его полковнику Элерту. Другими словами — придет, если будет жив, ибо взять себя живым он не даст.

Жанна на прощание только кивнула. Она также все поняла.

 

6

Клос сидел в казино и ждал фона Вормана. Больше ему ничего не оставалось. После ухода Жанны он отправился в управление и там узнал, что полковник Элерт выехал сразу же после разговора с ним и возвратится только утром. К сожалению, ему не удалось вытянуть из неразговорчивого службиста с нашивками фельдфебеля, встречался ли полковник перед выездом с лейтенантом фон Ворманом. Правда, это еще ни о чем не говорило, ибо Ворман мог встретить Элерта где-нибудь в городе. А может, они поехали вместе?

Клос несколько часов бродил по Сен-Жилю, заглядывал в кафе и рестораны, но нигде не встретил щуплого лейтенанта. Вероятнее всего, решил он, вечером Ворман придет в казино.

Клос допил уже третью рюмку коньяка, когда в дверях казино показался фон Ворман. Наконец-то! Клос почувствовал некоторое облегчение. Эрик, остановившись на пороге, окинул быстрым взглядом зал, как будто кого-то искал, и, заметив Клоса, без колебаний направился к нему.

— Вино или коньяк? — спросил Клос.

— Конечно, коньяк, — сказал Зрик, обратив внимание на три пустые коньячные рюмки, стоявшие на мраморной поверхности столика. — Вижу, ты напрасно время не теряешь! Я бы с удовольствием что-нибудь съел. Ты уже ужинал?

— Да, — солгал Клос. — Здесь ужасно скучно. Не знаешь, где в Сен-Жиле можно по-настоящему развлечься?

— Все зависит от того, как ты хочешь развлечься, — ответил фон Ворман. — Есть, как тебе известно, бильярд. С удовольствием составлю компанию. Но я думаю, что перед этим нам следовало бы кое о чем поговорить.

— О чем? — удивился Клос.

— Полагаю, что мы должны закончить нашу прошлую беседу.

— Извини, но я что-то не припомню, о чем мы тогда говорили. Кажется, об игре в бильярд?

— Слушай, Ганс, — помрачнел фон Ворман, — я не принадлежу к тем людям, которые любят шутки. Это не в моем стиле. Кажется, сегодня утром мы сказали друг другу достаточно много.

— О чем ты говоришь?

— О площади Пигаль, где продают самые лучшие каштаны.

— Правильно! — Клос как будто бы что-то вспомнил. — Действительно, сегодня утром ты плел какую-то чушь о каштанах! — Обер-лейтенант громко рассмеялся.

— Ты, Ганс, играешь, и очень неосторожно. — Ворман медленно тянул коньяк. — Утром ты безошибочно ответил на пароль. Думаю, что полковника Элерта заинтересует этот факт. Он ищет человека, которому известен пароль.

— А ты, Эрик, сегодня, видимо, выпил лишнего, — жестко сказал Клос. Он почувствовал прилив уверенности. Со слов фон Вормана ему стало ясно, что лейтенант не сообщил Элерту об их утренней беседе, значит, не все еще потеряно.

— Понимаю. — Ворман снова отпил глоток коньяка. — Только не считай меня дураком, Клос. Тебя кто-то предупредил? — Не ожидая подтверждения или отрицания, он продолжал: — Пароль знали только мы двое — Элерт и я. Мы с ним допрашивали в больнице человека, который назвал этот пароль мне. А должен был — тебе! Кажется, я выражаюсь ясно?

— Допустим.

— Две недели я ждал того, кто ответит мне на пароль, и вот появился ты, Ганс Клос. Ты скажешь, что Элерт, без конкретных доводов мне не поверит. — Фон Ворман медленно допил коньяк. — Возможно, ты и прав, но если он даже и не поверит мне, то твоя карьера все равно закончена…

— Однако ты еще не доложил Элерту.

— Да, не доложил. И как ты думаешь, почему? Мне некуда спешить. Время работает на меня, Ганс. Но это не значит, что я не сделаю этого. Ты должен хорошенько подумать и поторопиться.

— Поторопиться?

— Представь себе, что у меня нет желания о чем-либо докладывать Элерту. Представь себе также, что я не буду и тебе мешать в выполнении задания. А может быть, — фон Ворман понизил голос, — я перестал верить в победу рейха, гитлеров, элертов и подобного сброда и готов сотрудничать с тобой?

— И конечно, не даром, милейший фон Ворман?

— Фон Ворман не откажется, будь уверен… На кого ты работаешь? Я лично предпочел бы сотрудничать с англосаксами, но не хотел бы, чтобы твоими патронами были большевики.

— Ведь они же союзники, — сказал Клос. Он не мог понять, к чему, собственно говоря, клонит фон Ворман.

— Тоже мне союзники! — пренебрежительно ответил лейтенант. — Сегодня союзники, а завтра… Еще неизвестно, что завтра скажут англосаксы. Во-первых, я хотел бы знать, на кого ты работаешь? Во-вторых, с кем сотрудничаешь здесь? И в-третьих… ну, о третьем поговорим позже.

— Осторожничаешь, будто только вчера начал служить в абвере. Не думаешь ли ты, что я чем-то обязан тебе и должен открывать карты?

— У тебя нет другого выхода, Ганс.

— Ты уверен? Могу и поискать.

— Сбежать, все бросить к чертям? Это на тебя не похоже. Ты не такой человек, чтобы ретироваться с полпути. К тому же твои хозяева не были бы довольны, если бы ты замолчал — именно сейчас, когда ты им так необходим. Высадка англосаксов или, как там у вас говорят, «открытие второго фронта» не за горами, это вопрос месяца, а может, недели. Вам нужна информация об Атлантическом вале. Не так ли?

— Ты уже ответил на свой вопрос. Убежден, что я работаю на англичан?

— А другого и быть не может, на кого же еще работать? — Лейтенант усмехнулся, разлил коньяк по рюмкам. — А теперь перейдем к третьему вопросу, дорогой Ганс. Родовое поместье фон Ворманов под Инстербургом требует больших капиталовложений. В интересах Германии необходимо, чтобы это имение укреплялось и приносило как можно больше доходов. А для этого мне необходимо не менее десяти тысяч долларов. И это только для начала. Назовем это первым взносом.

— Не кажется ли тебе, дорогой лейтенант фон Ворман, что это шантаж?

— Я не люблю этого слова, Ганс. Запомни, фон Ворман никогда никого не шантажировал. У него чистые руки. Это просто гонорар за мое молчание и сотрудничество. Ведь ты тоже не даром работаешь? Уверен, что я могу пригодиться вам так же, как и ты.

— Дорого себя ценишь.

— Не дороже, чем ты себя. Думаешь, ты не стоишь того?

— Это меня не касается.

— Даю тебе на размышление неделю, самое большее — десять дней. Надеюсь, этого тебе достаточно, чтобы раздобыть доллары? И тогда мы поговорим о моем сотрудничестве более конкретно.

— А если я не принесу деньги?

— Ну что ж, если не принесешь, то мне не останется ничего иного, как доложить обо всем полковнику Элерту. Но заверяю тебя, что это только в исключительном случае, если не будет другого выхода. Я сделаю это без всякого удовольствия и с большим сожалением. За твое здоровье, Ганс! — поднял он рюмку. — Да, вот еще что! На тот случай, если ты попытаешься убрать меня, ну, например, если меня собьет случайно какая-нибудь автомашина или подстрелят французские партизаны, не сомневайся, я все предусмотрел. Наша беседа записана подробно, и запись передана в надежные руки. И в случае моей смерти… сам понимаешь, все это окажется в руках Элерта. А теперь выпьем за наше будущее сотрудничество. Не хочешь? Тогда я выпью один. Теперь я могу ответить на вопрос, с которого началась наша беседа. Ты спросил, где можно весело провести время в Сен-Жиле. Советую тебе пойти в пансионат «Лё Тру». Это заведение посещают многие наши офицеры. Скажу тебе еще, что человеку, который по ошибке пришел ко мне с паролем, было известно это место. Но будь осторожен. Пансионат «Лё Тру» известен также и полковнику Элерту.

Клос медленно пил коньяк, присматриваясь к тонким, костлявым пальцам фон Вормана, барабанящим по мраморной поверхности столика.

— Что ж, с удовольствием воспользуюсь твоим советом, — сказал он. Потом решил сделать приятное Ворману: — Ты серьезный противник, Эрик, и ты прав. У меня нет иного выхода, кроме как согласиться на сотрудничество с тобой. А что касается денег…

Фон Ворман прервал его:

— Не вздумай со мной торговаться, дорогой Ганс. До свидания. Надеюсь, что завтра мы сыграем с тобой неплохую партию в бильярд…

Клос остался один. В казино было шумно, накурено. Кто-то завел патефон. В углу пьяные танкисты орали во весь голос баварские песни. Клос подозвал официантку, чтобы расплатиться, но оказалось, что фон Ворман уже сделал это.

Клос вышел из казино. На улице было темно, с моря дул холодный влажный ветер. Падали мокрые хлопья снега и таяли, не достигая земли.

Ему открыла толстая, усатая, как гусар, горничная пансионата. Она приняла у него плащ и фуражку, указала на стеклянную дверь, из-за которой доносились хриплые звуки патефона. Когда Клос появился на пороге небольшого салона, никто не обратил на него внимания. Три капитана весело хохотали, слушая Жанну Моле. Какой-то штурмфюрер СС пытался расстегнуть платье смазливой блондинки, а лейтенант в летной форме, с наивным детским лицом и пробивающимся на щеках и над губой пушком, один танцевал фокстрот, ежеминутно натыкаясь на мебель.

— О! К нам пожаловал новенький! — воскликнула Жанна и, покачиваясь, подошла к Клосу, держа бокал вина. — Прошу вас представиться и присаживаться к нам. Вам вино или коньяк? — Женщина с трудом удерживала равновесие, казалось, она изрядно выпила.

Клос назвал себя и поцеловал ей руку.

— Мой приятель, — сказал он, — посоветовал мне посетить ваш пансионат, мадемуазель Моле.

— Прекрасно. Это самое уютное и веселое место в Сен-Жиле, — промычал молодой летчик, приблизившись к Клосу.

— Если бы не Жанна, — заплетающимся языком проговорил капитан с нашивками инженерных войск, в избытке нежных чувств от изрядной порции алкоголя обнимая Клоса, — то можно было бы сдохнуть от скуки в этой убогой дыре. Да здравствуют прелестные француженки, господа! Выпьем за тех, кто нас услаждает!

Жанна подсела к Клосу.

— Вы господин обер-лейтенант, недавно приехали, правда? — весело защебетала она. — У вас есть жена? Жена, которой покупают французские духи и изменяют во Франции? Духи вы можете достать у меня, а что касается измены… — Она игриво прижалась к нему и спросила: — Потанцуем?

У Клоса закружилась голова. В этот вечер он выпил немного больше обычного, а темп, с которым опорожнялись бутылки в пансионате «Лё Тру», привел его в ужас. Вскоре он заметил, что куда-то исчезли эсэсовец и его блондинка, а их место на диване занял молодой летчик, который тут же сладко захрапел. Какой-то капитан, приблизившись к Клосу, с завистью сказал, что обер-лейтенант, как только что прибывший, имеет шанс остаться в пансионате до утра.

— Это нечто вроде крещения в Сен-Жиле, — рассмеялся он. — Каждый из нас получил это крещение, за исключением той обезьяны, — указал он на лысого капитана, который увивался около Жанны и умолял «Дорогая Жанна, вы же мне обещали!»

В полночь гости начали расходиться, и, когда Клос встал, к нему подошла Жанна.

— Вы не хотите остаться, господин обер-лейтенант? — ласково спросила хозяйка и взглянула ему прямо в глаза.

Лысый капитан с ненавистью посмотрел на Клоса:

— Почему он? Вы же мне обещали, мадемуазель Моле…

— Терпение, капитан… До свидания, господа офицеры, надеюсь, что снова увидимся завтра.

И когда дверь за лысым капитаном, с треском захлопнулась, Жанна с облегчением вздохнула и сняла руки с плеч Клоса. Веселость мгновенно слетела с нее.

— Так будет лучше, — сказала Жанна, устало улыбаясь. — Пусть тебя принимают за моего поклонника. — К удивлению Клоса, она была совсем трезвой. — Дай, пожалуйста, сигарету. Ну как, рассеялись твои сомнения? — А когда он кивнул, показала на лестницу: — Пойдем, с тобой хочет поговорить наш товарищ.

Анри, прохаживаясь по комнате, ожидал их наверху.

Черная, прокуренная трубка, густые темные волосы над низким лбом… Клос ни минуты не сомневался — это тот самый человек, с которым год назад он встретился в небольшой комнатке администратора гостиницы «Идеал» в Париже.

— Мне сообщили, что ты депортирован, — крепко стиснул он руку французу.

— Это правда, — ответил Анри. — Но я сбежал с транспорта. А теперь вот здесь. Хотя ненадолго. — Он рассказал Клосу обо всем, что случилось в городке до его приезда. — Несколько недель назад в Сен-Жиле арестовали Марка, руководителя здешней подпольной организации. Попался он по-глупому. У него был фальшивый, но достаточно надежный паспорт. Стремясь побыстрее добраться до Гавра, Марк попросил одного из водителей грузовой автомашины подвезти его. Оказалось, что этот спекулянт нелегально перевозил партию консервов, украденных с немецкого продовольственного склада. Водителя и всех пассажиров немцы схватили и держат в заключении. Пока они не догадываются, кто попал в их руки, и после проведенного следствия, до суда, держат Марка в городской тюрьме. Марк многое знает не только о здешнем подполье, но и о конкретных людях, которые поддерживают связь с нашим Центром через филиал в Швейцарии. Поэтому Центр приказал любой ценой освободить Марка из тюрьмы. Мы получили информацию о твоем приезде в Сен-Жиль и надеялись как можно быстрее установить с тобой контакт, ибо твоя помощь при подготовке операции была нам необходима. Но Жан-Пьер поторопился и проявил неосторожность: зная пароль, случайно встретил фон Вормана, проговорился, а потом, при неудачном нападении на тюрьму, был тяжело ранен и схвачен немцами. Не исключено, что они вытянули из него и пароль и отзыв.

Клос коротко рассказал о своих встречах и беседах с фон Ворманом, а также о существующем, как ему кажется, конфликте и неприязни между полковником Элертом и лейтенантом с моноклем.

— Все это, как и шантаж фон Вормана с долларами, — подвел черту Клос, — дает нам выгодные шансы для игры.

— Слишком рискованная игра, — заметила Жанна, — но другой возможности у нас нет.

— Будем исходить из того, — проговорил Анри, — что Ворман еще ничего не доложил Элерту, ибо он постарается извлечь из этого материальную выгоду для себя. Но нельзя исключать и того, что Ворман работает, например, на службу безопасности, а при помощи шантажа и предложения сотрудничать попытается проникнуть глубже в нашу подпольную сеть. Так или иначе, но он для нас опасен, слишком много знает, и с этим мы не можем не считаться. Его нужно убрать.

— Прошу обратить внимание еще на один факт, — сказала Жанна. — Сегодня в разговоре с Клосом капитан-сапер сказал, что был в Гавре вместе с Ворманом, сестра которого выступает там с гастролями.

— Так, так, — задумался Клос. — Не исключено, что у своей сестры Ворман спрятал написанный им полковнику Элерту рапорт… Мне пришла в голову, — начал он медленно, — интересная мысль. Правда, план мой несколько сумасбродный и дьявольски рискованный для Жанны. Но если бы она согласилась, то мы имели бы верный шанс.

— Если необходимо… — пожала плечами Жанна. — Не знаю, поверите ли вы, но иногда мне становится не по себе…

— Не хандри, Жанна, — прервал ее Анри, — не одной тебе тяжело! — Он набил трубку свежей порцией табака, затянулся, выпуская клубы ароматного дыма. — Продолжай, Ганс. В прошлом году в Париже, помнится, у тебя тоже была интересная мысль… С тех пор мне нравятся твои мысли. Но не забывай, что речь идет не только о тебе. Самое главное — освободить Марка из тюрьмы.

— И это я учитываю, — твердо ответил Клос и поделился с ними своим планом.

 

7

За четыре дня не произошло ничего существенного. Клос виделся с фон Ворманом довольно часто. В управлении лейтенант, как будто бы ничего не произошло, холодно докладывал Клосу о состоянии подготовки группы агентов к переброске в Англию. В полдень они чаще всего играли в бильярд, но Ворман ни разу не вспомнил об их разговоре, если не считать одной фразы, брошенной мимоходом между ударами кием по шару:

— Десять дней — это максимальный срок, Ганс.

Отношения между лейтенантом фон Ворманом и обер-лейтенантом Клосом как по службе, так и во внеслужебное время выглядели вполне нормальными. Вечерами Клос бывал в пансионате «Лё Тру». Его посещения этого заведения не вызывали подозрений, ибо в салоне Жанны Моле ежедневно появлялись немецкие офицеры разных рангов и должностей. А тот факт, что его дважды оставляли в пансионате на ночь, не мог возбудить ничего, кроме ревности, у остальных завсегдатаев, привыкших к беззаботным развлечениям и выпивкам.

На пятый день, как и было условлено, Клос вырвался из управления и отправился в ближайший бар. Анри, которого после встречи в «Лё Тру» Клос не видел, сидел в углу и потягивал вино, уткнувшись во французскую бульварную газетку.

— То, что ты просил, Жанна достала, — проговорил он, не глядя на Клоса. — На столике под газетой найдешь завернутый в салфетку ключ от квартиры фрейлейн Ренаты фон Ворман, а также ее адрес в Гавре. Ежедневно с десяти до одиннадцати она выступает в офицерском казино.

Не сказав больше ни слова и не удостоив немецкого офицера даже взглядом, Анри встал из-за столика и подошел к стойке, за которой восседала еще моложаво выглядевшая француженка. Клос, использовав момент, когда Анри, расплачиваясь, заслонил собой хозяйку бара, взял ключ из-под газеты.

Закончилась нудная канцелярская работа в управлении абвера, единственным разнообразием в которой были ежедневные представления рапортов полковнику Элерту о подготовке агентов. Теперь можно было приступить к реализации первого пункта намеченного плана, который в разговоре с Жанной и Анри Клос назвал несколько сумасбродным и дьявольски рискованным.

Старенький разбитый автобус доставил Клоса в Гавр в девять часов. Сначала обер-лейтенант зашел в офицерское казино, чтобы увидеть певицу, в квартиру которой он намеревался проникнуть и попытаться найти то, что его так беспокоило.

Рената фон Ворман была полной, тяжеловесной, рыжеволосой девицей с писклявым голосом. Она спела сентиментальную песенку о немецком солдате, который привез своей девушке губную помаду из Франции, шубу из России, шелк из Греции. Растроганные офицеры долго аплодировали певице, вызывали ее на бис, стараясь аплодисментами и выкриками отогнать грустную мысль о том, что песне недостает последнего куплета, в котором девушка должна получить извещение, что ее любимый Фриц пал смертью храбрых за великую Германию и фюрера.

Рената фон Ворман жила недалеко от парка в большом современном доме, в основном заселенном немцами. В вестибюле вместо обычного привратника дремал толстощекий солдат.

Клос прошел мимо и на лифте поднялся на третий этаж. Квартира Ренаты была небольшая, но достаточно уютная, скромно меблированная. По всему чувствовалось, что здесь живет одинокая женщина.

Он внимательно осмотрел все, проверил шкафы и чемоданы. Клос все делал очень аккуратно, чтобы хозяйка, когда вернется, не заметила, что кто-то побывал в ее квартире и рылся в вещах. Клос заглянул даже в кладовку и ванную, ощупал платья и белье рыжеволосой сестры лейтенанта фон Вормана, но того, что искал, не обнаружил. Снял со стены репродукцию какого-то французского художника, однако и здесь ничего не нашел. Порылся в корреспонденции в ящике письменного стола — и ничего, снова ничего. Поиски тайника не принесли результатов.

«Первый пункт плана не выполнен, — подумал Клос. — Что это — неудача или неверный расчет?» Он был недоволен собой. Собрался уже уходить и тут услышал шаги за дверью, потом в замке щелкнул ключ. Это не могла быть хозяйка, часы показывали только четверть одиннадцатого. Едва Ганс Клос успел скрыться за портьерой, как открылась дверь и вошел офицер в мундире полковника. Вошедший с удивлением осмотрелся (Клос не успел погасить свет). Его Ганс узнал сразу — это был полковник Теде. Они вместе ехали в одном купе в том поезде, который разбомбили. Теде был здесь своим человеком. То, что он владел ключом от квартиры певицы, подтверждало это. Полковник возвратился в прихожую, потом снова вошел в комнату, уже без плаща и фуражки. Клос вспомнил, что, когда они ехали в поезде, Теде громко восхищался рыжеволосыми девушками. «Теперь понятно, о ком шла речь», — подумал Клос.

Полковник подошел к бару, достал бутылку вермута, наполнил бокал янтарной жидкостью, приподнял его и пристально посмотрел на свет, а потом, смакуя, выпил до дна.

Этого момента и ожидал Клос. Удар ребром ладони, удар, которому некогда обучил его тренер, был неотразим. Теде упал на ковер, уткнувшись лицом в разлившийся вермут. Теперь не скроешь, что кто-то был в квартире. Однако полиция должна быть убеждена, что это обычное ограбление. Клос увидел на туалетном столике деревянную шкатулку. Она оказалась заполнена кольцами, браслетами, брошками. Он высыпал содержимое и увидел на дне письмо. Белый конверт, четкая надпись: «В случае моей смерти передать лично полковнику Элерту». Конверт был опечатан сургучной печатью с гербовым оттиском.

В ближайшей подворотне Клос выбросил драгоценности Ренаты, а потом зашел в какое-то кафе, чтобы прочитать написанный рукой лейтенанта фон Вормана рапорт на имя полковника Элерта. Лейтенант тогда сказал правду. В рапорте он с педантичной точностью описал содержание беседы с Клосом. В конце письма объяснил, почему сразу не доложил об этом. Из объяснения следовало, что фон Ворман намеревался проникнуть во вражескую разведывательную сеть, подробнее разработать ее и потом доложить обо всем господину полковнику Элерту.

«Очень кстати», — подумал Клос. Объяснение фон Вормана еще раз убедило его, что чувствительного родовитого лейтенанта-аристократа интересовали прежде всего наличные деньги и спасение собственной шкуры.

Клос старательно сжег письмо и конверт, проследив, чтобы не осталось и кусочка бумаги, потом остановил проезжавшего мотоциклиста и, узнав, что он следует в Сен-Жиль, попросил подвезти.

Итак, первый пункт плана был успешно выполнен. Утром Клоса ожидало продолжение этой рискованной игры.

 

8

Фон Ворман был удивлен ранним и неожиданным визитом Клоса.

— Это ты, Ганс! Прошу, располагайся как дома. — Он проводил гостя в большую комнату, загроможденную иконами и картинами на библейские темы. В заставленной старинной мебелью комнате было темно, неуютно. Ворман усадил Клоса на диван с изрядно потертой обивкой. Во многих местах через обивку вылезали сухие водоросли.

— С чем пожаловал? — спросил Эрик, вставляя монокль в глаз.

«Действительно ли он близорук?» — подумал Клос и молча подал Ворману серый пухлый конверт.

— Так быстро? — удивился Ворман. Он вытряхнул на стол содержимое. Длинными, костлявыми пальцами с жадностью и быстротой начал пересчитывать зеленоватые купюры. Последний банкнот он со злостью бросил на стол:

— Что это значит, Клос? Здесь только три тысячи. А я согласился на десять тысяч.

— Больше пока, к сожалению, раздобыть не удалось.

— В твоем распоряжении еще четыре дня. Надеюсь, твои друзья помогут. Предпочитаю все десять или… — Он отодвинул пачку долларовых банкнот в сторону Клоса: — Можешь это забрать!

Клос с трудом скрыл удовлетворение. Этого он и ждал. Честолюбие лейтенанта взяло верх над жадностью к деньгам. Фон Ворманы не торгуются. Если бы Ворман взял деньги, у Клоса не было бы другого выхода, кроме как убить его на месте. А теперь игру можно продолжать. Только Ворман не знает, что в этой игре он мышка, а Клос — кошка.

— Как знаешь, — безразлично сказал Клос. Не снимая лайковых перчаток, собрал банкноты, вложил их обратно в конверт.

— Помни, — отозвался фон Ворман, — что этот срок последний и пролонгации не будет. — И добавил своим обычным тоном: — Выпьешь? Отличный «Наполеон».

— С удовольствием, — ответил Клос и, пока Ворман доставал из бара бутылку коньяка, быстро засунул конверт с долларами под обивку дивана как можно глубже.

Полковник Элерт склонился над разложенной на письменном столе большой картой побережья Южной Англии и Северной Франции. «Все складывается как надо, — подумал Клос. — Видимо, на карту нанесены оборонительные сооружения».

— Прошу, прошу, Клос. Только что намеревался вызвать вас. Намечен срок переброски наших агентов, разработайте вместе с Ворманом детальный план.

— Боюсь, господин полковник, что установленный срок переброски агентов придется изменить. — И, отвечая на вопросительный взгляд Элерта, Клос добавил: — Я хотел бы доложить вам, господин полковник, о весьма важном деле.

Элерт закурил сигару и испытующе посмотрел в лицо своего офицера.

— Слышал, что господин обер-лейтенант не прочь развлечься — вы частый гость в пансионате «Лё Тру». Видимо, вы пользуетесь успехом у прелестных француженок.

— Как раз по этому важному делу я и пришел.

— Может быть, вы хотите, чтобы я был доверенным лицом в ваших сердечных делах? — В голосе Элерта прозвучала нескрываемая ирония.

Клос молча открыл портфель и вынул кусочек микрофильма, завернутый в тонкую бумагу. Подал Элерту.

— Что это?

— Это один из фрагментов карты, которая лежит перед вами, господин полковник, с нанесенными пунктами высадки групп наших агентов на побережье Англии.

— Откуда это у вас? — тихо спросил полковник. Лицо его наливалось кровью.

— Результат моих сердечных успехов, — спокойно ответил Клос. — Я нашел этот кусочек микрофильма в пудренице некоей Жанны Моле, хозяйки пансионата «Лё Тру».

Полковник тяжело опустился в кресло за письменным столом.

— Этот кусочек я оторвал от целого рулончика микрофильма.

— Понимаю, — сказал Элерт, — я так и думал. Вы, господин обер-лейтенант, как я вижу, специалист в своем деле. Если бы я знал это раньше… Эта мадемуазель давно у нас на примете. — Полковник со злостью сбросил с письменного стола штабную карту. — Теперь она бесполезна. Вам известно, кто имел доступ к этой карте? Я, вы и Ворман. Это значит, что один из нас… Что вы предлагаете, обер-лейтенант?

— Вести себя спокойно, как будто бы ничего не случилось. Необходимо только сменить место и срок переброски агентов, информировать Вормана о дате операции, конечно фальшивой, и подождать, что будет дальше.

— Согласен, Клос. Но думаю, что необходимо поговорить и с этой мадемуазель Моле. Насколько мне известно, Ворман не бывает в пансионате. Видимо, он встречается с ней в другом месте.

— Господин полковник прекрасно информирован.

— Вормана я как-то не принимал во внимание, но к пансионату «Лё Тру» уже давно присматриваюсь. Сейчас же едем в это заведение!

Двери им открыла Жанна. Клос вошел первым, за ним Элерт, держа руку на кобуре, следом — три сотрудника Элерта, одетые в штатское. Увидев их, Жанна артистически выразила недоумение:

— Не понимаю, что все это значит? Чему обязана?

— Ведите нас, Клос. А вы, мадемуазель Моле, сейчас все поймете. Оружие у вас есть?

Не успела она ответить, как один из агентов в штатском подбежал к ней и быстро обыскал. Не найдя оружия, отрицательно покачал головой.

— Вы оскорбляете меня, господа! В чем дело? Обер-лейтенант Клос может подтвердить…

Офицеры абвера вошли в комнату. Клос увидел пудреницу на туалетном столике, молча подал ее Элерту. В ней полковник нашел то, что и должен был найти.

Жанна опустилась в кресло, закрыла лицо руками. «Она хорошая актриса», — подумал Клос.

— От кого, мадемуазель Моле, вы получили этот микрофильм? Кому должны были передать его? — строго спросил Элерт.

— А если я не скажу? — тихо проговорила Жанна.

— У тебя нет выбора, Жанна, — сказал Клос. — Это я нашел микрофильм в твоей пудренице. Расскажи все и получишь шанс спасти жизнь.

Все шло по заранее разработанному сценарию. Жанна, особо не отпираясь, призналась, что микрофильм, как и многие другие материалы, получала через тайник, устроенный в развалинах небольшого дома по дороге в Корниш. Она не могла точно сказать, кто доставил в тайник микрофильм, но убеждена, что это — немецкий офицер. Этот офицер работает на англичан и давно собирается бежать в Лондон. В ближайшее время у берегов Нормандии должна появиться английская подводная лодка…

Жанна еще не закончила говорить, как агент Элерта, шаривший по квартире, подал полковнику лист бумаги. Клос вздохнул с облегчением: еще позавчера он сам принес и спрятал его в квартире Жанны. Это был лист, в котором на машинке, стоящей в управлении, где работал фон Ворман, было напечатано всего два слова.

— Прошу вас, обер-лейтенант, прочтите это! — У Элерта заблестели глаза.

— Ничего не понимаю, — ответил Клос спокойно. — «Жду». И все? Что же в этом особенного?

— Подпись! Важна подпись! «J-23». Уже целый год мы охотимся за этим агентом. Теперь схватим его! — Полковник обратился к Жанне: — Кому вы передавали полученные материалы?

— Я доставляла их, — покорно ответила Жанна, — в тайник на кладбище около костела капуцинов. Кто забирал их оттуда, мне неизвестно.

— Почему не отнесли этот микрофильм?

— Не успела. Как раз сейчас собиралась пойти к условленному месту на кладбище.

— Хорошо, мадемуазель Моле. Доставите микрофильм, как обычно, в тайник. Потом возвращайтесь домой и никуда больше не выходите. Если попытаетесь бежать…

— Куда я могу бежать? — спросила Жанна. — Везде немцы. — Она выглядела совсем надломленной.

— Насколько мне известно, — сказал Клос, — господин полковник направил сегодня Вормана для инспекции в район Корниша. Пользуясь отсутствием Вормана, следовало бы посмотреть, что хранится в его квартире.

— Вы думаете, он такой глупец? — спросил Элерт. — Однако вы правы, Клос, посмотреть действительно нужно.

— А этот тщедушный лейтенантик в самом деле глупец, — говорил полковник два часа спустя, вытаскивая из-под обшивки дивана пачку долларовых банкнот. — Отпечатки пальцев на банкнотах послужат доказательством измены Вормана.

Однако полковнику Элерту не удалось предать лейтенанта фон Вормана военно-полевому суду. До поздней ночи Элерт, выкуривая сигару за сигарой, ожидал, чем закончится операция на кладбище около костела капуцинов. Потом ему доложили, что французские партизаны обстреляли мотоцикл, на котором ехал фон Ворман. Водитель мотоцикла, к счастью, отделался легким ранением, а лейтенант, сидевший в коляске, был убит.

В ту же ночь, когда местная жандармерия была сконцентрирована вокруг кладбища около костела капуцинов, отряд французских партизан напал на городскую тюрьму, расположенную в другом конце города, и, перебив охрану, освободил всех заключенных. И более того, мадемуазель Жанна Моле ускользнула от жандармов и исчезла, как будто растворилась в тумане.

Взбешенный полковник Элерт приказал обыскать весь город, но поиски не принесли результата.

В течение недели гитлеровцы следили за кладбищем около костела капуцинов, однако за микрофильмом, оставленным в тайнике мадемуазель Моле, никто не пришел.

— Мы слишком поторопились, — с огорчением сказал Элерт, когда понял, что акция провалилась. — Осталось утешаться тем, что проклятый агент «J-23» уничтожен раз и навсегда французскими партизанами.

Обер-лейтенант Клос кивнул, соглашаясь с полковником, и подумал, что теперь он и Жанна в безопасности.

 

1

В это раннее утро Клос должен был решить несколько вопросов с начальником местного гарнизона. Воспользовавшись случаем, он вышел из управления абвера немного раньше, чем обычно. Его шеф, брюзгливый полковник фон Осецки, сухой как жердь, с вечно кислой физиономией из-за больной печени, выехал во Львов на совещание руководителей управлений абвера «Ост». Клос мог уйти со службы, никому не докладывая.

Он отказался от услуг останавливавшихся перед ним велорикш, по привычке пристально всматриваясь в лицо каждого, чтобы проверить, нет ли среди них знакомых, которые могли бы за ним следить. Убедившись, что никто из этих парней в гарусных фуражках ему не известен, спокойно свернул на улицу Кошикову.

Обер-лейтенант задержался перед витриной обувного магазина, чтобы убедиться, не идет ли за ним кто-нибудь. На витрине стояли модные сапоги, так называемые офицерки, которые предпочитали в то время носить молодые люди. Изящная линия сапог покоряла даже немецких офицеров. Многие из них прохаживались в офицерках, пошитых умелыми варшавскими мастерами. Клос же и не думал заменять поношенные, но определенные уставом армейские сапоги, голенища которых спускались гармошкой до щиколоток. Он не любил мундир, но вынужден был носить его в строгом соответствии с требованиями правил ношения военной формы.

Клос пересек улицу Мокотувскую и вышел на Кошикову, где движение было меньше. Несколько прохожих в штатском, боязливо прижимаясь к стенам домов, были готовы в любую минуту скрыться в подъездах. Немцев в форме встречалось немного, хотя это был центральный район Варшавы, где в основном проживали военные.

В эту пору немецкие чиновники сидели за письменными столами многочисленных в этом районе польской столицы учреждений, усердно, с педантичностью составляли всевозможные справки, донесения, сводки, доклады и рапорты, которых все больше требовал ненасытный Берлин.

Деревья на аллеях Уяздовских зазеленели. Клос полной грудью вздохнул свежий воздух. Безлюдная улица чем-то поразила его. Он ощутил беспокойство, но не мог понять причины своего волнения. И когда на бешеной скорости с ревом пронесся черный «мерседес» с фашистским флажком, Клос понял, что пришло время действовать. Он не видел ни одного армейского мундира, ни одного флага с черной свастикой. Не слышал он и топота подкованных жандармских сапог. Казалось, что аллеи Уяздовские остались такими же, как до войны, — тихими, привлекательными, спокойными. Только когда проскочивший мимо него черный «мерседес» визгливо затормозил, вылетая на аллею Шуха, он вспомнил, в чьих руках находится Варшава. Клос повернулся в ту сторону, где медленно поднимался черно-красно-белый шлагбаум и трое эсэсовцев в касках проверяли документы у пассажиров автомобиля.

«Усиленная охрана и повышенная бдительность после удачного покушения польских партизан на одного из высших офицеров немецкого штаба не помогут им, — с удовлетворением подумал Клос, — ибо приговоры польского подполья будут исполняться и впредь».

Обер-лейтенант перешел на другую сторону улицы, издалека заметив сидящего на скамье старого, скромно одетого человека, с окурком, прилипшим к губам. Подлясиньский, как всегда, был пунктуален.

Никому, кто наблюдал бы за ними в эту минуту, не могло прийти в голову, что этот скромный старый человек — типичный польский пенсионер — и тот щегольски одетый, энергичный офицер, лицо которого могло бы красоваться на обложках гитлеровских журналов как идеальный пример чистой нордической расы, — могут иметь между собой что-то общее.

Старик, заметив, что офицер закурил сигарету, встал со скамейки и пошел следом за ним на приличном расстоянии, вероятно надеясь, что немец не докурит сигарету и бросит окурок на тротуар. Даже самый опытный шпик не мог предположить, что в окурке, который старик поднял и положил в металлическую коробочку для табака с вытесненным на крышке портретом моряка, находится ценная информация для Центра. Но если бы она оказалась в руках немцев, то это стоило бы жизни как офицеру, бросившему недокуренную сигарету, так и старику, поднявшему окурок.

На счастье, за ними никто не наблюдал, а если бы кто-то и видел эту сцену, то вряд ли он понял, что этих двух людей что-то объединяет.

Клос прибавил шагу. Вспомнил, что его ожидают у начальника гарнизона. Ему предстояло допросить двух немецких солдат, которых патруль задержал за то, что они, напившись, проклинали войну, национал-социалистическую партию и фюрера. Чем он может помочь этим беднягам, обманутым и оболваненным геббельсовской пропагандой, у которых, хотя и поздно, на многое открылись глаза.

Клос внимательно перечитал донос на солдат какого-то усердного шпика, записи их показаний в следственных протоколах. Он старался по возможности смягчить участь этих парней, но это мало помогало солдатам. Было ясно, что их ожидает полевой суд и, в лучшем случае, штрафной батальон на Восточном фронте.

Клос подумал, что Подлясиньский, видимо, уже дошел до полуразрушенного каменного дома на улице Мокотувской, высыпал на кухонный стол окурки, среди которых только один, брошенный Клосом, представлял особую ценность. По условленной пометке на фильтре сигареты старик обнаружит именно этот окурок, отделит тонкий слой папиросной бумаги и прочитает написанную бисерным почерком зашифрованную информацию о немецкой подводной лодке «U-265», которая проникла в Северное море и представляет опасность для военных транспортов союзников.

А может быть, Подлясиньский прошел мимо дома на Мокотувской, свернул на Вилкую и там, поднявшись по лестнице, одним из четырех ключей на его связке открыл дверь, на которой прибита небольшая медная табличка с надписью: «Феликс Житогневский».

«Подлясиньский? Почему именно Подлясиньский? — задумался Клос. — Настоящая ли это фамилия?» Когда он думал об этом человеке, то всегда называл его Подлясиньским. А иногда Юзефом. Этот невзрачный старичок с аллей Уяздовских, подбирающий окурки, брошенные немецкими офицерами, пользовался четырьмя фамилиями в зависимости от обстоятельств и сложности задания.

Подлясиньский — скромный пенсионер, набожный человек, в период службы в магистрате ежедневно заходил на утреннюю мессу в костел.

Совсем другой Феликс Житогневский, снимающий квартиру на улице Вилкой. И никому в голову не могло прийти, что в стене между расположенными рядом квартирами Подлясиньского и Житогневского существует скрытый переход через гардероб.

Житогневский — легкомысленный мелкий землевладелец, который не брезгует торговлей с немецкими интендантами и, каждый раз бывая в Варшаве, пользуется услугами казино, открытого оккупационными властями для немецких офицеров. Он в свою очередь является совершенной противоположностью Франтишеку Булому.

Франтишек Булый, владелец четырех пароконных подвод, которые он называет экспедиционными платформами для перевозки грузов, ежедневно от десяти до четырех сидит около телефона в своей конторе, называемой для солидности «Транспортное бюро по перевозке грузов», и принимает заказы на доставку мебели или поставляемого в обязательном порядке картофеля. Оборотистый мелкий буржуа, выдавший себя за сторонника оккупантов, но в душе ненавидевший немцев, обогатился благодаря тому, что военные власти не восстановили в городе никакого транспорта, кроме гужевого. Может ли этот человек, который с высокомерием вынимает из кармана жилетки толстую пачку немецких марок, иметь что-нибудь общее с предателем и ренегатом Виталисом Казимирусом?

Когда-то был Виталис Казимирус поляком — теперь стал литовским националистом и прислуживает немцам как консультант управления имперской безопасности по делам оккупированных литовских территорий. Многие с завистью смотрели на Казимируса, который так ловко устроился в управлении имперской безопасности.

Клос всегда восхищался Подлясиньским. Он сам давно перевоплотился в немца, с успехом играл роль офицера абвера, с образом которого слился воедино… но Подлясиньский играл сразу четыре роли, и каждая из них была связана со смертельной опасностью.

Погруженный в свои мысли, Клос не заметил, что уже подошел к зданию комендатуры — резиденции начальника гарнизона. Солдат, проверив пропуск и отдав честь, открыл перед ним двери.

 

2

Все было так, как Клос и предвидел. Юзеф Подлясиньский вошел в грязный подъезд полуразвалившегося каменного дома на Мокотувской, прошел через первый и второй внутренние дворы и только в третьем, поговорив немного с дворником, посмотрел на окно своей квартиры. Занавеска была задернута, значит, все в порядке.

На сегодняшнюю встречу с Клосом Подлясиньский не взял с собой Мундека, семнадцатилетнего паренька с улицы Людной, который всегда сопровождал его, идя на расстоянии тридцати метров, готовый в любую минуту в случае опасности выхватить парабеллум из кармана брюк. Юзеф предупредил Мундека, что в полдень к нему должен прийти Адам. Юзеф боялся, что тот не застанет его дома. А это могло осложнить дальнейшую передачу информации, полученной от Клоса. Подлясиньский попросил Мундека, чтобы он при необходимости задержал Адама.

Старик уверенно вошел в дом. Если бы им грозила опасность, Мундек сделал бы все возможное, чтобы предупредить его об этом. Юзеф поднялся в квартиру по наружной лестнице. Открыл дверь, которая вела прямо в небольшую кухню. Мундека не было. Парень показался только тогда, когда Подлясиньский, разобрав кучу окурков, нашел именно тот, который был нужен, достал из кухонного шкафчика старую пишущую машинку и начал расшифровывать информацию.

— Адам приходил? — спросил Юзеф.

— Приходил, — ответил Мундек. — Через полчаса он посетит пана Житогневского.

— Прекрасно. Ты свободен. Можешь еще поспать. — Выпроваживая парня из кухни, Юзеф знал, что тот спать не пойдет, а будет бдительно охранять его.

У Мундека были отличная реакция, острый взгляд, беспредельная преданность делу борьбы с фашистами и ненависть к врагу. Юзеф без колебания вверял ему свою жизнь. Однако и его он не имел права посвящать в детали шифра. И чем меньше Мундек будет знать, тем лучше. Ему и так многое известно, хотя бы то, что Подлясиньский и Житогневский — один и тот же человек. Этого скрыть от него не удалось.

Еще больше знает Адам. Ему известны все четыре ипостаси Подлясиньского. Но Юзеф безгранично верит Адаму. Два года отсидели они вместе в одной камере тюрьмы в Равиче. Два года, день и ночь один на один с этим человеком — этого достаточно, чтобы узнать его и поверить ему.

Перевоплощения Юзефа были хорошо известны и Клосу. Но не Юзеф решал, можно ли доверять Клосу, за него это решил Центр. Восемь месяцев назад Подлясиньский получил срочную шифровку Центра, в которой говорилось, что с этого дня он со своими людьми переходит в распоряжение «J-23», офицера разведки.

А через два дня, когда Юзеф, перевоплотившись во Франтишека Булого, отдыхая, занимался любимым делом — кормил лебедей в Уяздовском парке, — молодой офицер в мундире вермахта неожиданно подсел к нему на скамейку и на чистом польском языке произнес пароль. С этого времени они поддерживали постоянный контакт. Каждый раз при встрече этот офицер сообщал ему номера телефонов и адреса важных немецких функционеров, указывал тайники, где находились донесения агентов, или, как сегодня, в окурке передавал личную информацию.

Едва Юзеф закончил шифровку донесения для передачи в Центр, как раздался приглушенный звонок. Не беспокоя Мундека, он открыл дверцу гардероба, вошел внутрь, отодвинул его заднюю стенку и оказался в подобном же, хотя более элегантном и стильном, гардеробе в спальне квартиры Феликса Житогневского. На ходу накинул на себя пестрый шелковый халат, который сразу же изменил его облик. Сгорбленный старик пенсионер остался где-то там, за стеной, а здесь оказался солидный делец, который живет беспечно, всегда имеет деньги и знает, как их делать.

Через глазок входной двери Мундек увидел околыш шапочки Адама, потом и его лицо. Все в порядке, Адам пришел один.

— Газовый счетчик, вельможный пан, — плутовски усмехнулся Адам, когда ему открыли дверь. Он никогда не забывал произнести эту фразу, хотя она предназначалась не хозяину квартиры, а кому-то другому, кто мог бы в это время оказаться на лестнице. Адам осветил электрическим фонариком газовый счетчик, аккуратно записал цифры, заполнил квитанцию на оплату израсходованного газа. С благодарностью получил от хозяина квартиры деньги и небольшую карточку, которую сунул за околыш шапочки.

— Как дела, Адам?

— В порядке, Феликс. Когда меня отправишь в лес, как обещал? Скоро мозоли будут на ногах от хождения по этим лестницам.

— Не торопись, Адам. Я помню о своем обещании. Но ты мне пока нужен здесь. Не забыл, где должен быть через неделю?

— Помню. В экспедиционном управлении.

Они крепко пожали друг другу руки. Визит инкассатора из газовой конторы длился немного дольше, чем положено. Они оба были опытными конспираторами и хорошо знали, что даже такая мелочь, как задержка инкассатора в чужой квартире может показаться кому-нибудь подозрительной и стать причиной непоправимого несчастья.

После ухода Адама Житогневский подумал: «Нет даже времени поговорить о деле со своим человеком».

И жаль ему стало Адама, с которым они два года вместе просидели в тюремной камере в Равиче.

 

3

Клос быстро закончил работу в гарнизонной комендатуре. На этот раз ему пришлось разбираться с тремя фронтовиками, находившимися в краткосрочном отпуске. Фронтовики, видимо не без оснований, нагрубили унтер-офицеру жандармского патруля, обозвав его грязной свиньей. Оскорбленный унтер решил приписать им политическое дело.

Клос вынужден был призвать ретивого жандарма к порядку. Унтер покраснел от ярости, когда обер-лейтенант Клос в нескольких словах объяснил ему разницу между фронтовыми солдатами, которые на неделю вырываются из пекла Восточного фронта, и жандармской крысой, которая с начала войны торчит в глубоком тылу и вымещает свою злобу на солдатах, проливающих кровь за фюрера.

Солдат он приказал выпустить, а унтера предупредил, что если тот еще раз самовольно задержит фронтовиков, пребывающих в отпуске, то будет наказан в дисциплинарном порядке.

В ходе разбирательства дела Клос, к своему удовлетворению, получил от болтливых солдат-фронтовиков ценную информацию о дислокации двух танковых полков и одной пехотной дивизии на Восточном фронте, а также об угнетенном настроении солдат от понесенных потерь в последних боях.

Может быть, это и не было открытием, ибо Центр имел более обширную информацию о положении на фронте. Но Клос никогда не упускал случая, чтобы информировать Центр даже о таких мелочах, которые могут послужить подтверждением ранее добытых сведений и помочь командованию уточнить расположение немецких войск на том или ином участке фронта.

Какой вклад внес он сам в разгром гитлеровских войск? Над этим Клос никогда не задумывался. Знал, что таких, как он, патриотов, ведущих тайную войну с врагом, много. Он понимал, что основной удар наносят те, кто с оружием в руках сражается на фронте против гитлеровцев. Но сознавал также, что благодаря таким, как он, действующим в логове врага, они могли побеждать с меньшими потерями и это придавало Клосу сил.

Разведчик вышел на ярко освещенную солнцем площадь перед зданием гарнизонной комендатуры. Что сделать? Пойти в управление абвера уже поздно, да и шеф вернется только к вечеру. Мрачная комната в офицерской гостинице тоже не привлекала его. Решил отправиться в казино.

— Господин обер-лейтенант, — услышал он чей-то голос за спиной и обернулся. Перед ним стоял один из солдат, освобожденных из-под ареста по его приказанию.

— Слушаю.

— Благодарю вас от себя лично и от своих друзей, — проговорил фронтовик. — Они очень спешили на поезд, а мой отходит через два часа. Специально задержался, чтобы выразить вам нашу признательность, господин обер-лейтенант.

— Что же вы не поехали с ними? Вы ведь из Австрии?

— Да, я родился в Вене, — ответил солдат, — но с тридцать восьмого проживал в Гданьске, на Хорст-Майер-штрассе, и мне кажется…

— Что вам кажется? — спросил с усмешкой Клос, хотя интуитивно почувствовал, что хочет сказать солдат.

В тридцать восьмом году фрау Билдтке, вдова советника гданьского сената, предложила Клосу остановиться у нее на квартире, но, узнав, что он — поляк, тут же отказала ему, Клос вынужден был искать другую квартиру. В то время в Гданьске поляку было трудно найти жилье. Гданьские газеты открыто выступали против поляков и Польши. Наконец ему удалось найти небольшую комнатку в мансарде дома старого железнодорожника, который, несмотря на разгул коричневого террора, не снял со стены в своей небольшой столовой фотографию Карла Либкнехта. Это и было на Хорст-Майер-штрассе.

— Так что же вам кажется? — повторил вопрос Клос и почувствовал, как капельки холодного пота покатились по спине. Провокация? Может, он раскрыт? Не потому ли полковник фон Осецки так неожиданно выехал?

— Простите, господин обер-лейтенант, видимо, я ошибся, — виноватым тоном проговорил солдат. У парня было открытое, интеллигентное лицо в веснушках. — Мне просто показалось, что я где-то видел вас раньше. Но этого не может быть! Тот был поляком!

— Кто тот, говорите точнее! — Клос почувствовал, как напряжение спало. Парень видел его издалека и не был уверен, что обер-лейтенант Ганс Клос может иметь что-нибудь общее с каким-то поляком, у которого в окне мансарды до поздней ночи горел свет.

Клос попросил солдата подробнее рассказать о том поляке, так удивительно похожем на него, обер-лейтенанта. Сам Клос вспомнил молодого студента из Гданьска, который любой ценой хотел научиться у немецкого профессора строить корабли. Ему стало жаль этого парня, одетого сейчас в солдатский мундир.

— Вы действительно уверены в этом сходстве? — спросил у него Клос. И тогда тот кивком подтвердил, Клос добавил: — Это ошибка. Если бы я и тот поляк сейчас встали рядом, то вы заметили бы, что мы с ним вовсе не похожи друг на друга.

Воспоминания этого бывшего гданьского студента, который действительно в тридцать восьмом году видел в окне Клоса, до поздней ночи сидящего над книгами, взволновали разведчика. К счастью, сам солдат не заметил этого.

— А вы знаете, господин обер-лейтенант, — сказал солдат при прощании, — железнодорожника, который сдавал комнату тому поляку, вскоре арестовали. И он больше не вернулся.

— Вот как? — спросил Клос с удивлением, как будто бы не понимая, о чем идет речь.

— Да, в сентябре тридцать девятого, после присоединения Гданьска к рейху, его арестовало гестапо.

— Значит, заслужил, — холодно проговорил Клос и строго, по-военному отдал честь солдату, который заторопился на свой поезд.

Клос быстрым шагом пересек площадь, направляясь в казино. Всю дорогу его не покидало воспоминание о худощавом старике в очках с металлической оправой. Клос искренне жалел этого доброго человека, погибшего в застенках гестапо.

 

4

Адам Прухналь решил, что пора пообедать. Он пересек площадь перед зданием гарнизонный комендатуры, хотя не любил ходить этим путем, ибо там всегда крутилось много немцев. Вот и сегодня в центре площади какой-то солдат с веснушчатым лицом о чем-то докладывал высокому обер-лейтенанту, а взвод жандармов усаживался в грузовик. Однако форменная шапочка и подлинный паспорт гарантировали Адаму хотя и относительную, но безопасность. Небольшой ресторан, куда направлялся Прухналь, почему-то назывался «Клубным», хотя его посетители вовсе не были членами каких-либо клубов. В меню, написанном мелом на черной доске у входа, посетителям предлагалась обильная, но однообразная пища: картофельные котлеты и оладьи, картофельный суп, кислые щи, галушки из тертого картофеля, клецки из муки и вареного картофеля. Адам не интересовался меню, и не ради картофельных оладий или котлет приходил он в этот ресторанчик. Хотя клецки для виду решил съесть. И когда расплачивался по счету с официанткой Стасей, передал ей вместе с деньгами небольшую карточку, которую молниеносно выхватил из-за околыша своей шапочки.

Он не сказал, что девушка должна делать с этой карточкой, ибо Станислава Зарембская (псевдоним «Зенба») сама точно знала, как поступить. Вот уже несколько месяцев она доставляла по известному ей адресу зашифрованные донесения. Даже не набросив плаща, она выбегала на улицу, пересекала трамвайную линию перед облепленным людьми трамваем и выходила на Польную, к дому 26. От «Клубного» до этого дома было не более трехсот метров. Вывеска, прикрепленная с правой стороны подъезда, гласила, что женский портной Марьян Сковронек принимает в починку и перелицовку одежду, но готов также шить по заказу из материала клиента.

Девушка знала, что войдя в подъезд, необходимо свернуть направо и трижды позвонить в дверь на первом этаже — два коротких и один длинный звонок. Так было и в этот раз. Через минуту после звонка дверь ей открыл мужчина.

— Костюм готов? — как обычно, спросила Стася и услышала ответ, который и ожидала:

— Будет готов через неделю.

Прощаясь, девушка положила в руку портного карточку. Их взгляды встретились, и в этот момент ей показалось, что в его глазах был ужас…

«Видимо, мне это померещилось, — успокаивала себя девушка, торопливо возвращаясь в ресторанчик. — Если бы что-нибудь случилось и мне грозила бы опасность, то буквы „К+М+Б“, символ трех польских королей, написанные на дверях мастерской портного Марьяна Сковронека, были бы стерты».

Девушка бежала не переводя дыхания, ибо хозяин «Клубного», господин Вархол, не должен был знать о том, что она отлучалась.

Второпях она забыла о требованиях конспирации, о которых ей говорили в подпольной подофицерской школе. Она очень спешила после встречи с портным и не заметила, что за ней по пятам следуют двое подозрительных мужчин.

 

5

Два часа спустя гауптштурмфюрер Нейман, посвистывая, шел по коридору здания гестапо на аллее Щуха. В лифте он с удовольствием посмотрел на свое отражение в большом зеркале. Ему казалось, что лифт спускается слишком медленно. Хотелось как можно быстрее попасть в кабинет штандартенфюрера Лютцке.

Увидев Неймана в дверях кабинета, штандартенфюрер не проявил особой радости. Его бледное лицо с припухшими глазами, как всегда, ничего не выражало. Он спокойно выслушал сообщение Неймана о связной, доставлявшей зашифрованную информацию в мастерскую портного Марьяна Сковронека. Во время доклада штандартенфюрер Лютцке, не прерывая Неймана, поигрывал золотым автоматическим карандашом.

— Что вы предлагаете? — спросил он, когда Нейман закончил доклад.

— Искать следующее звено подпольной организации.

— Сколько еще может быть этих звеньев? — Грифель, вытесненный из карандаша штандартенфюрера, упал на гладкую поверхность письменного стола и медленно покатился с сторону сжатой в кулак руки Неймана. Тот услужливо подал его шефу. Лютцке даже не поблагодарил своего подчиненного, продолжая смотреть на него бесцветными рыбьими глазами.

— Трудно сказать, — осторожно начал Нейман. — В прошлом году в Берлине нам удалось раскрыть большую подпольную сеть коммунистов. К сожалению, руководитель сети ускользнул от нас, он покончил жизнь самоубийством. От связного, которого мы тогда случайно схватили, до заместителя руководителя подпольной организации было ни больше ни меньше как двенадцать звеньев. Надеюсь, господин штандартенфюрер понимает, какая это нелегкая работа…

— Ближе к делу, — прервал его Лютцке. — За берлинскую организацию вы получили благодарность, а теперь я хотел бы знать, на что вы способны здесь, на моем участке.

— Постараюсь…

— Мне нужны не старания, а ваша конкретная работа, господин Нейман. Меня не интересует просто какой-то там руководитель подпольной сети. Надеюсь, вы понимаете, о ком идет речь. Мне нужен неуловимый агент «J-23». Уже несколько раз мы были близки к цели, но он всегда ловко уходил от нас. Две недели прошло, как вы засекли радиостанцию вражеской агентуры… Теперь вам наконец-то удалось напасть на след связной, которую вы могли схватить и раньше, если бы обработали как следует того портного. И вы еще хотите, господин Нейман, чтобы я был вами доволен.

— Боюсь, что из этого… — начал Нейман, но не закончил фразу. За время двадцатилетней службы в политической полиции он научился мыслить и рассуждать так, чтобы не обидеть старших по должности. Его шефами были до этого воспитанные господа с безупречными манерами, получившие степени и звания в высших учебных заведениях Бонна или Гейдельберга. А теперь он должен работать под руководством этого неуча, который смотрит холодными рыбьими глазами и считает, что единственно верный метод — это «выжимание» или пытки. Нейман решил сменить тон разговора. Никакого «боюсь» — с таким, как Люцтке, нужно говорить прямо.

— Нет, господин штандартенфюрер, — сказал он, — из Сковронека мы ничего путного не выжмем, ибо ему неизвестно даже имя связной, которая раз в неделю приносила зашифрованные донесения.

Люцтке заморгал белесыми ресницами. На его бесцветных губах появилось что-то вроде усмешки.

— Достаточно, все ясно, — произнес он тихо. — Разрешаю вам действовать самостоятельно, если речь идет о методе. Но в любом случае я должен иметь этого «J-23». Вы, господин Нейман, отвечаете мне за это. И запомните: времени у нас мало. Сколько вам необходимо для выполнения этой операции?

— Два месяца, — ответил Нейман. — Это минимум.

— Даю вам две недели, не больше. — Люцтке постучал карандашом по письменному столу. — И только благодаря тому, что я питаю к вам доверие, добавляю вам еще одну неделю. Итак, господин Нейман, три недели, и ни дня больше.

Нейман возвращался довольный, хотя срок, установленный штандартенфюрером, был нереальным. Нейман знал, что такие акции необходимо проводить деликатно, с тонким расчетом, без торопливости. Излишняя поспешность может только вспугнуть крупного зверя, на которого Нейман собирался охотиться.

Сразу же после возвращения от Люцтке он собрал совещание сотрудников отдела. Игра, которую предстояло начать с неуловимым агентом «J-23», требовала полного напряжения всех сил, знаний и полицейского опыта. Задание было сложным и опасным. На совещание пригласили даже уличных полицейских шпиков, в чью задачу входило неустанно шнырять по городу, подслушивать разговоры в переполненных трамваях или очередях за хлебом.

— Господа, — начал Нейман, когда приглашенные перестали двигать стульями, усаживаясь в его кабинете. — Господа, — повторил он и с усмешкой обвел взглядом невзрачные серые лица своих агентов, которые, растворившись в толпе, должны были оставаться незаметными, но до предела внимательными, с обостренным слухом и зрением. Эти качества профессионального полицейского шпика Нейман всегда воспитывал в своих подчиненных. И теперь, на совещании перед выполнением ответственного задания, он снова напомнил им об этом.

Тридцать два опытных тайных агента, не слишком ретивых, но преданных, готовых выполнить любое задание, умеющих при необходимости метко стрелять и бить без угрызения совести и без жалости свою жертву, ждали указаний. Большую часть из них составляли специально обученные полицейские из местных немцев и предателей, услужливо работающие на гитлеровцев, вскормленные на польском хлебе, готовые на любые преступления. Именно на таких больше всего и рассчитывал Нейман. Знание польского языка, традиций, обычаев, взаимоотношений и связей, а также умение и возможность проникновения в польскую среду и общественные места, где появление немцев в мундирах вызывало настороженность и отчуждение у поляков, давали возможность людям Неймана успешно творить свое черное дело.

На них Нейман имел особые виды, решив, что после успешного выполнения задания штандартенфюрера Люцтке предложит шефу план, который он вынашивал со времени прибытия в генерал-губернаторство. Он намеревался создать из этих предателей тайную «польскую» организацию, в которую втягивалась бы польская молодежь, готовая биться против немцев. После нескольких удачных операций под руководством Неймана они могли бы завоевать доверие и выйти на действующее подполье польских патриотов и тем самым помочь гестапо в его ликвидации.

Об этом коварном плане у Неймана еще будет время подумать. А пока он должен прежде всего закончить операцию с вражеской радиостанцией, на след которой случайно напал перед отъездом в Варшаву.

Портной Марьян Сковронек — человек рассудительный. Подобными эпитетами определял Нейман людей, которых в основе своей презирал и ненавидел. При аресте Сковронек имел возможность сопротивляться, но струсил, сразу сдался и передал врагу рацию, чтобы, как он выразился, «не искушать судьбу». Сковронек старался выжить любой ценой. Он согласился также сообщить шифр, которым пользовался при кодировании, и работать на радиостанции под контролем и по заданию немцев.

Штандартенфюрер Люцтке считал, что вместо портного к вражеской радиостанции необходимо подсадить кого-либо из своих людей. Нейман не без труда убедил его не делать этого. Он по опыту знал, что работа телеграфиста на ключе для знающих так же индивидуальна, как и почерк в письме, а поэтому будет безопасней, если Сковронек останется на своем месте и будет продолжать, как будто ничего не случилось, получать от связной донесения, шифровать и передавать их Центру противника, но в измененном содержании. Это будет дезинформация врага. Штандартенфюрер согласился с Нейманом, хотя был недоволен, что тот перехватил у него инициативу.

Каждый раз, когда портной работал на радиостанции, около него неотступно находились два человека Неймана. Внешне в судьбе Сковронека ничего не изменилось. Нейман обещал ему сохранить жизнь, правда, в будущем он и не собирался выполнять это обещание. Он знал, что судьба предателя предрешена и возмездие придет. Это был приговор с отсрочкой выполнения. Рано или поздно организация, на которую работал Сковронек, узнает правду, а тогда…

Итак, Сковронек оказался в руках Неймана. Теперь та девушка, Станислава Зарембская… Уже с первых дней наблюдения было установлено, что единственно возможное место контакта — ресторан «Клубный», где связная работала официанткой. Она снимала угол у дворника дома напротив ресторана, нигде не бывала, ни с кем не встречалась после работы. Дворник, у которого она проживала, был парализован, не выходил из дому, его обязанности выполняла жена, полная женщина с грубоватым голосом и примитивным мышлением.

Нейман был педантичен, даже из мелочей старался извлечь пользу. Он установил наблюдение за женой дворника, хотя, как потом выяснилось, оно не принесло ожидаемых результатов. Оставалось одно — ресторан. Нейман послал туда своих шпиков, которые вынуждены были без особого желания глотать картофельные котлеты и оладьи ради выполнения задания и во славу фюрера. Он лично нанес визит владельцу ресторана «Клубный» господину Вархолу и без особого труда склонил его к сотрудничеству. Один из агентов Неймана был принят на должность кассира; до сих пор эту работу выполнял сам владелец. Нейман пригрозил Вархолу, что если он проговорится кому-либо из персонала, кем в действительности является «кузен», работающий кассиром, то ему несдобровать, свою жизнь он закончит в концлагере.

Теперь Нейману оставалось только ждать и собирать информацию о девушке. Станислава Зарембская была дочерью крестьянина из-под Вжешни. Во время тяжелой зимы сорокового года родители ее умерли. Больше гауптштурмфюреру Нейману ничего установить не удалось.

До вторника все было тихо. Нейман начал опасаться, что владелец ресторана Вархол, этот хитрый тип, обвел его вокруг пальца. Но в тот же день после полудня зазвонил телефон и Нейман услышал в трубке прерывающийся от волнения шепот одного из своих агентов, наблюдавших за рестораном: «Он в наших руках!»

Теперь оставалось только схватить того, кто был связан с официанткой ресторана и передавал ей донесения.

Задержанный молодой человек в форменной шапочке оказался в действительности служащим магистрата. Сначала была установлена его фамилия — Прухналь, а потом по картотеке полиции выяснили, что Адам Прухналь числился в списках судимых в свое время за подрывную коммунистическую деятельность.

Нейман, как гончий пес, почувствовал, что напал на верный след. Он был убежден, что не потеряет его.

 

6

Клос с усталым видом вышел из кабинета полковника фон Осецки. Старый пруссак, свеженашпигованный поучениями и указаниями на совещании в управлении абвера в Берлине, около трех часов мучил Клоса, а вместе с ним и руководителей других отделений наставлениями о необходимости «усиления борьбы с большевистской агентурой, которая все больше дает себя знать».

Фон Осецки проинформировал о создании в СССР польской дивизии. Гитлеровская разведка раздобыла также сведения о наличии при дивизии штаба по координации действий с партизанами и польским подпольем на оккупированных территориях. После доклада фон Осецки началась неуверенная, несмелая дискуссия, из которой следовало, что варшавский отдел абвера располагает слишком малым количеством радиопеленгационного оборудования, ограничен в деньгах и агентах. Пользуясь случаем, шеф поблагодарил Клоса за создание явки для связи с агентами абвера.

Если бы полковник знал, для чего в действительности служила эта грязная четырехкомнатная квартира в полусгоревшем доме неподалеку от гетто…

В квартире, снятой за счет абвера, под полом в ванной комнате иногда оказывались документы, за которые абвер и гестапо дали бы большие деньги. Случалось, обер-лейтенант Клос принимал в этой квартире завербованных служащих немецких частных фирм и государственных учреждений. Встречался также с людьми, за головы которых в генерал-губернаторстве была объявлена награда в десятки тысяч злотых. Неоднократно Клос принимал здесь, в находившейся под опекой абвера квартире, курьеров Центра. В случае потери контактов они именно здесь могли восстановить их и получить новые указания.

Клос принял благодарность шефа как должное. Каждая такая похвала в присутствии ответственных сотрудников абвера только укрепляла его авторитет и безопасность и не давала повода кому-либо сомневаться в его преданности служебному долгу. Офицер, которого благодарил за верную службу сам полковник фон Осецки, являлся, по существу, неприкосновенной личностью, и никто не имел права подозревать его в чем-либо.

Выходя из здания абвера после совещания, Клос вдруг заметил, что на деревьях почти совсем распустились листья. Приближалось лето.

А в это время Юзеф Подлясиньский, теперь уже как Франтишек Булый, должен был находиться в конторе транспортного бюро. Клос позвонил из первой же телефонной будки.

— Я хотел бы попросить привезти для меня две тонны угля первого сорта, — сказал он в трубку, когда услышал голос Юзефа.

Тот узнал Клоса по голосу, но ничем не показал этого.

— По какому адресу?

— Аллея Роз, 127.

Это означало, что Клосу необходимо встретиться с Юзефом в условленном месте около пруда в Уяздовском парке. А цифра подтверждала, что встреча должна состояться в течение ближайшего часа. Если бы Клос назвал двузначную цифру, это указывало бы, что их встреча состоится послезавтра, но в этом случае нужно было установить время числом вязанок дров, которые необходимо привезти.

Булый ожидал Клоса в Уяздовском парке, как было условлено, на скамейке около пруда. Одет он был скромно, но представительно, как и полагалось владельцу четырех конных повозок. Шеф бюро спокойно вынимал из бумажного пакетика кусочки хлеба, крошил их и бросал проголодавшимся лебедям, плавающим в запущенном пруду.

— Передал ли в Центр мое последнее донесение о подводной лодке «U-265»? — спросил Клос, глядя куда-то в пространство.

— Передал, — ответил Булый, не переставая крошить хлеб.

— Непонятно, — задумчиво произнес Клос. — Это было неделю назад, а вчера подводная лодка под этим номером торпедировала суда конвоя, следовавшего в Мурманск. Это не геббельсовская пропаганда, а официальное сообщение бюллетеня абвера.

— Может быть, не удалось засечь и уничтожить эту подводную лодку?

— Все может быть. Как бы там ни было, необходимо перепроверить, дошло ли до Центра наше донесение. При необходимости повтори еще раз. Эта подводная лодка имеет свою базу где-то у северного побережья Норвегии.

— Хорошо, все сделаю. Какие еще будут указания?

— Как только я уйду, посмотри вот это. Передай сегодня же.

— Что с радиостанцией?

— Пока все в порядке, — ответил Клос, подавая Подлясиньскому спичечный коробок. — Никак не могу понять систему передачи. Если из Центра поступят какие-либо распоряжения…

— Предлагаю встречу в кафе в полдень. Если возможно, то на террасе. Там всегда в это время много посетителей. Подсяду к тебе, если будет что-то важное.

Клос поднялся со скамейки и не спеша пошел по главной аллее парка. Из какой-то боковой дорожки ему прямо под ноги выбежал малыш лет четырех и чуть не упал, но Клос подхватил его на руки. Детская гримаса при виде мундира и плач ребенка растревожили его душу. Мальчик вырвался из рук офицера и с плачем побежал к матери.

Клос привык к тому, что его армейский мундир вызывает страх и ненависть у взрослых. Но он особенно болезненно воспринимал все, когда дело касалось детей. «Тяжело в таких ситуациях не выходить из своей роли», — подумал Клос, направляясь в казино, где он условился встретиться с лейтенантом Тичем. Ему вспомнился солдат с веснушчатым лицом. «Если когда-нибудь провалюсь, — подумал Клос, — то только из-за какого-нибудь непредвиденного глупого случая». Даже опытный разведчик не застрахован от этого и иногда не отдает себе отчета в том, что многие могут его знать. Каждый из них может представлять для Клоса угрозу. Солдат, несколько дней назад остановивший Клоса посреди ярко освещенной солнцем площади перед зданием комендатуры, вывел его из равновесия на добрых два часа, напомнив о гданьском железнодорожнике. Но бывают и худшие моменты. Например, неожиданная встреча, происшедшая полгода назад в Варшаве. Тогда Клос условился встретиться с Бруннером и двумя другими гестаповцами около Центрального вокзала. Они должны были сопровождать какого-то прибывшего из Берлина партийного босса, отправлявшегося на охоту в Беловежскую пущу. Клос нетерпеливо ожидал Бруннера, который, как обычно, не отличался пунктуальностью и опаздывал. Злой и промерзший, в коротком охотничьем полушубке, переступал Клос с ноги на ногу. (Время от времени он специально переодевался в штатское. Его работа в абвере, где он считался специалистом по Польше, позволяла ему иногда проводить такой маскарад.) Клос стоял и злился, как вдруг неожиданно за его спиной кто-то воскликнул: «Янек!»

Как во сне, он припомнил эту девушку… Имя девушки было Кристина, он она просила называть ее Крыхой. Познакомились они еще осенью тридцать девятого, когда после отступления из Косчежины Янек искал контакта в Варшаве с какой-нибудь польской подпольной организацией. Крыха была родственницей хозяина дома, в котором он нашел приют и убежище. Не установив нужных связей, он решил через Словакию и Венгрию переправиться во Францию. Однако вскоре ему удалось связаться с одной только что созданной патриотической организацией и по ее приказу возвратиться в Косчежину, потеряв из виду Крыху.

Время почти полностью стерло из его памяти события тех дней — две или три недели, несколько вечеров, посвященных составлению планов перехода в Словакию и Венгрию, намек на какой-то роман с девушкой, два-три поцелуя, но больше всего возвышенные, патриотические разговоры о борьбе с фашизмом, о будущем Польши.

И вот теперь, когда Клос ожидал людей, одетых в черные гестаповские мундиры, она внезапно увидела его. Он намеревался сразу же распрощаться с девушкой и сказать, что очень спешит, но тут как раз подъехала автомашина с Бруннером и его агентами и остановилась прямо перед ними. Бруннер, слащаво усмехаясь, крикнул: «Ганс, не соблазняй польских девушек!» — и почти силой втянул его в автомашину.

В глазах девушки Клос увидел презрение. Если бы она имела оружие, то застрелила бы его на месте. Долго преследовал Клоса уничтожающий взгляд Крыхи. Он боялся, что больше никогда не встретит эту девушку и в ее глазах навсегда останется предателем и гестаповцем. Возможность таких встреч всегда беспокоила Клоса и ставила в ложное положение перед людьми, ранее знавшими его, что в присутствии немцев было особенно опасно.

Пребывание во Франции или в России, куда время от времени бросала его судьба, не было столь опасным, как здесь, на польской земле.

Лейтенанта Тича в казино еще не было. Клос неторопливо потягивал эрзац-пиво, улавливая обрывки разговоров за соседними столиками. Один из них особенно заинтересовал Клоса. Майор танковых войск с покрасневшим то ли от загара, то ли от чрезмерно выпитого алкоголя лицом рассказывал что-то капитану интендантской службы, которого Клос знал.

— Знаешь, братец, сколько наших погибло в одной только Хорватии? Двадцать процентов личного состава. Это равносильно тому, что каждого пятого поставить к стенке и… тра-та-та-та. Но это, братец, только средняя статистика, черт бы ее побрал… В некоторых пехотных батальонах не осталось ни одного солдата.

Капитан интендантской службы что-то сказал на ухо танкисту и тот стал говорить тише.

Клос решил использовать этот случай. Он подошел к столику, за которым сидели майор и капитан, отозвал раскрасневшегося танкиста в сторону.

— Обер-лейтенант Клос из абвера, — представился он. — Хотел бы обратить ваше внимание, господин майор… Вы слишком громко говорите о служебных делах, которые являются военной тайной. К счастью, я сидел ближе других к вашему столику, но там мог сидеть кто-либо другой. Надеюсь, господин майор понимает, о чем идет речь.

— Мне кажется, что в офицерском клубе… — пробормотал майор.

— Мог сидеть тот, — прервал его Клос, — кто подал бы на вас рапорт. И я должен вам напомнить, что за распространение пораженческих слухов и преувеличение наших потерь на фронте карают сурово.

— Однако же…

— Прошу вас, господин майор, не забываться. — Клос не намерен был уступать раскрасневшемуся танкисту и решил использовать свое служебное преимущество. Это было его личное возмездие. — Здесь мог находиться также и враг, — продолжал Клос. — Враг может быть везде. Вы забыли, что сказал доктор Геббельс по этому поводу?

Лицо майора еще больше побагровело и начало приобретать синеватый оттенок.

— На этот раз будем считать инцидент исчерпанным, господин майор. Понимаю, что офицер, который только что вернулся с фронта, испытывает желание высказаться, похвалиться победами, но и о победах также, — добавил он поучающим тоном, — прошу говорить тише.

«Разрядив» обстановку, Клос отошел к своему столику, оставив озадаченного, слегка покачивающегося на нетвердых ногах майора. Полученная от танкиста информация о тяжелых потерях немецких войск в Хорватии будет передана куда следует.

Увидев вошедшего в казино Тича, Клос махнул ему рукой, показывая на столик. Краем глаза заметил, что майор жестом подозвал капитана и оба поспешно покинули казино. Безусловно, майор спросил интенданта, кто такой этот наглый обер-лейтенант. Капитан, выслушав танкиста, обязательно ответит: «Обер-лейтенант Клос. Это опасный человек, фанатик-нацист». Может быть, напуганный майор где-нибудь расскажет об этом инциденте, это было бы на руку Клосу.

Клос думал об этом, слушая журчащий, как вода из крана, голос лейтенанта Тича. До войны Тич был аптекарем в небольшом баварском городке. Он недавно пожаловался Клосу, что его группа слежения никак не засечет вражескую радиостанцию, которая приводит в бешенство немецкое командование. Но что он может сделать, когда радиостанция действует на нескольких густо населенных улицах центра города?! И действительно, каждый вторник, но всегда в разное время она исправно работала. Тич не имел возможности использовать все свои пять пеленгаторных автомашин в течение всего дня, ибо они нужны были в других местах. А когда однажды он при помощи обер-лейтенанта Клоса стянул все имеющиеся пеленгаторы, намереваясь засечь неуловимую радиостанцию, она, как назло, молчала.

Тич заметно оживился, его глаза заблестели, когда официантка предложила господам офицерам жареную баранину и по рюмке коньяку. Этот щуплый лейтенант всегда поражал Клоса прожорливостью. Клос импонировал ему своим служебным положением в абвере и умением обращаться и приобретать друзей. Доброжелательную дружбу Клоса он принимал как дар. Клос никогда не подчеркивал своего преимущества, наоборот, он давал Тичу добрые советы, оказывал помощь по службе и старался делать это таким образом, чтобы лейтенант мог принять его мысли за свои собственные и поверить, что он сам способен решать возникающие проблемы. Взамен этого Клос получал свободный доступ в помещение, где размещалась станция слежения Тича, что позволяло ему обеспечивать безопасность своей радиостанции.

— Посоветуй, Ганс, что я должен делать, чтобы у меня не забирали сотрудников? — спрашивал Тич плачущим голосом, приканчивая уже третью порцию баранины. — Сегодня я снова вынужден был передать четырех своих парней в распоряжение гестапо. Этот Нейман ужасный человек, а наш шеф Осецки все время уступает штандартенфюреру Лютцке, как будто бы он его лакей.

— Зачем Нейману твои люди? — спросил без особого интереса Клос.

— Дьявол его знает! — фыркнул лейтенант. — Замышляет какую-то грандиозную акцию. Его интересуют абоненты электростанции и газового завода, он хочет устроить нечто вроде тотальной проверки.

Мутным взглядом лейтенант смотрел на официантку, убиравшую со стола тарелки. Клосу показалось, что Тич раздумывает, не заказать ли ему еще чего-нибудь. И, как бы угадывая мысли Клоса, лейтенант заказал пиво.

— Знаешь, Ганс, — сказал он, сдувая пену с поданной ему кружки, — меня чертовски раздражают эти полицейские, которые только и умеют, что задерживать мелких злодеев и альфонсов. Напялили черные мундиры и корчат из себя асов разведки.

— Ты прав, — проговорил Клос, думая над тем, что это за акция, которую затевает кривоногий гауптштурмфюрер.

Клос не мог недооценивать Неймана и его агентов, он слишком хорошо знал этих людей — исполнительных, терпеливых, упрямых. Понимал, что именно такие бывают самыми опасными противниками.

 

7

Голос Лютцке по телефону не предвещал ничего хорошего.

— Иду, господин штандартенфюрер, — ответил Нейман.

В этот раз он не воспользовался лифтом, так как не спешил предстать перед бесцветными рыбьими глазами своего шефа. По центральной лестнице два эсэсовца волокли вниз избитую в кровь девушку. Видимо, какая-то важная птичка, если ее так допрашивали наверху. Обычно допросы проводились в подвале здания бывшего польского министерства просвещения и вероисповедания. Девушка судорожно вцепилась в перила лестницы. Один из эсэсовцев начал выламывать ей пальцы. Нейман с отвращением отвернулся. «Используют свои любимые методы, — подумал он с сарказмом. — Но из этой девушки они не вытянут больше ничего».

Если бы это дело было поручено ему, он не стал бы ее арестовывать…

Эта картина натолкнула его на мысль о проводимой им акции, о которой через минуту он доложит штандартенфюреру.

Нейман недолюбливал своего шефа. Ему всегда казалось, что, если бы не подвижные руки штандартенфюрера, в которых он неустанно вращает какой-нибудь предмет, Лютцке напоминал бы своим видом гробовщика.

Нейману все было ясно. Установлено, что с официанткой из ресторана «Клубный» связан некий Адам Прухналь, двадцати восьми лет, числившийся в картотеке польской довоенной полиции как судимый ранее за коммунистическую деятельность. Уже неделя как он находится под неустанным наблюдением. Одновременно тщательно проверяются все те, с кем он встречался во внеслужебное время.

Нейман интуитивно чувствовал, что инкассатор газового завода Прухналь получает донесения на одной из квартир в своем районе. Этот район расположен в центре города и охватывает несколько прилегающих к нему улиц. По приблизительным подсчетам — это три с половиной тысячи квартир. Если бы удалось установить, в каком из этих домов Прухналь бывает четыре раза в месяц (донесения доставляются регулярно каждую неделю), дело было бы ясным… Лютцке, конечно, предложит арестовать этого инкассатора. На прошлой неделе Лютцке уже внушил Нейману эту мысль.

— Поверьте мне, господин штандартенфюрер, — ответил тогда Нейман. — конечно, мы можем поймать в сеть плотвичку, но тогда ускользнет налим. Этот «J-23» действительно опасный агент. Нам удалось расшифровать текст его последнего донесения. Ему уже известно об успешной боевой операции подводной лодки «U-265», хотя в последней сводке нашей контрразведки об этом еще не упоминается. В донесении он передал информацию, что для оснащения немецких войск вводятся скорострельные пулеметы со специальным охлаждением, приспособленные для африканских условий, и пообещал сообщить более подробные боевые данные об этом оружии.

— Не нужно меня убеждать, — раздраженно сказал Лютцке, — что агент «J-23» опасный противник. Мне это и так известно. Я не буду вмешиваться в то, как вы расставляете сети, но следует поспешить, ибо ваш налим снова улизнет.

Нейман, использовав случай, упросил шефа разрешить ему взять людей из абвера, ибо акция, которую он намерен осуществить, не имеет себе равной с теми, что проводились раньше. Три с половиной тысячи квартиросъемщиков, не считая членов их семей и временных жильцов… Даже если исключить детей, остается около десяти тысяч человек. Необходимо было установить их личности, проверить документы, ибо среди них могли оказаться люди с фальшивыми паспортами, офицеры-резервисты, освобожденные из лагерей военнопленных, или люди, скрывающиеся от немецких властей. Довоенная прокоммунистическая деятельность Прухналя наводит на мысль, что агент «J-23» может быть связан с крайне левыми кругами подпольных организаций, а поэтому необходимо найти среди этих десяти тысяч человек таких, которые до войны были замешаны в коммунистической деятельности.

Как Нейман и предполагал, секция, занимавшаяся изучением контактов и связей Адама Прухналя, не принесла ничего нового. Но инстинктивно Нейман чувствовал — вражеский агент связан с одной из тех трех с половиной тысяч квартир. На основании тщательной проверки счетов за электроэнергию и газ гестапо старалось установить, действительно ли инкассатор приходил в одну из этих квартир чаще, чем раз в месяц. Но установить это не удалось.

Тогда Нейман выдвинул другую концепцию. Радиопередатчик выходит в эфир каждый вторник, в тот же день Станислава Зарембская доставляет донесение портному Сковронеку. Перед этим, тоже во вторник, она встречается с Адамом Прухналем. Маловероятно, чтобы Прухналь, получив от нее донесение, долго ходил по городу с таким важным материалом или перепрятывал его в какой-нибудь тайник. Правдоподобно также, что Центру вражеской агентуры необходимо регулярно иметь свежую информацию от своего агента. Все это указывало на то, что инкассатор получает донесения каждый вторник и доставляет их через связных на радиостанции. Эта гипотеза позволяла замкнуть кольцо вокруг четырехсот квартир. Но если бы Нейман ошибся в своих расчетах, то это привело бы его на ложный путь и провалило всю акцию, так грандиозно задуманную им. На всякий случай три его агента по пятнадцать часов в сутки копались в картотеках жильцов, проживающих в тех четырехстах квартирах, пытаясь найти хотя бы какие-нибудь данные, позволяющие Нейману напасть на след агента «J-23».

Нейман был убежден, что это единственно возможный способ выполнить задание шефа, схватить главного агента и раскрыть всю вражескую подпольную сеть.

Нейман стоял перед обитой дермантином дверью приемной штандартенфюрера. Эльза, коротконогая, грудастая секретарша Лютцке, не говоря не слова, показала ему на дверь шефа. «Плохой признак», — подумал Нейман. Идеальной секретарше всегда передавалось настроение штандартенфюрера.

 

8

Лютцке в этот раз забавлялся зажигалкой. Его длинные костлявые пальцы судорожно вращали небольшой золотой предмет, который словно прилипал к его рукам. Нейман с трудом оторвал от них взгляд.

— Слишком долго длится ваша акция, господин Нейман, — проговорил штандартенфюрер почти шепотом. В этот раз он даже не предложил ему сесть. — Читал ваш последний рапорт. Много работы, вернее — видимости работы. Письма, счета, списки жильцов, фамилии, имена, пустые, никому не нужные бумажки, а агент «J-23» до сих пор не схвачен… Что вы торчите как свечка? Садитесь! Последние донесения вражеского агента о наших потерях в Югославии, а также о переброске специальных групп на южный участок фронта соответствуют действительности. Что вы думаете об этом? Не кажется ли вам, что этот «J-23» работает лучше вас, господин Нейман?

— Разрешите доложить, господин штандартенфюрер… — Нейман с облегчением расслабился и переступил с ноги на ногу. — Ни одна из этих информаций вражеского агента не попадает в руки большевиков. Используя раскрытый нами шифр, мы передаем в их Центр ложные донесения, которые дезинформируют вражескую разведку.

Лютцке с недоверием отнесся к сообщению Неймана.

— Не забывайте, господин Нейман, что вражеский агент на свободе и активно действует. И до тех пор, пока мы не обезвредим его, мы не можем спать спокойно. Не думайте, Нейман, что там, в большевистском Центре, сидят глупые люди. Они быстро поймут, что мы подсовываем им дезинформацию, и тогда всему конец… и вам тоже, Нейман. А агент «J-23» быстро сориентируется, поймет, что здесь что-то не так, и перестанет пользоваться радиостанцией, размещенной в квартире портного. Вы можете дать гарантию, что агент «J-23» не имеет резервного радиопередатчика? Нет! И что нам остается? Тот радист, из которого вы уже больше ничего не вытяните? А что известно об официантке из ресторана? Она получает шифрованные донесения от агента, которые исправно доставляет в портновскую мастерскую для передачи в Центр. Я верю, что вы, господин Нейман, горите желанием как можно быстрее схватить вражеского агента, но на таких крупных налимов не охотятся с удочкой, стоя часами на одном месте на берегу. Вам известно, что такое спиннинг?

— Возникли непредвиденные трудности, — удалось наконец вставить Нейману. — Тот инкассатор не появился в течение последнего месяца ни в одной из квартир, за которыми мы ведем тщательное наблюдение. Видимо, их агентура законспирирована глубже, чем мы предполагали. Но это только вопрос времени. Налим должен попасть в расставленные нами сети.

— Не забывайте, господин Нейман, что у нас мало времени. Поэтому вы должны поторопиться со своей акцией. Если схватим агента «J-23», считайте, что остальные в наших руках, а если даже кому-то из них и удастся уйти, то это небольшая трагедия — одной плотвой меньше… Он слишком хорошо информирован. Не исключено, что агент связан с немецкой военной администрацией или у него там есть свои доверенные люди, которые его информируют. Мы обезвредим их, если только схватим главного агента «J-23».

Нейман хотел было сказать, что поспешность в этом деле не принесет желаемых результатов и может только повредить выполнению акции, что не следует отрывать от клубка нитку, которую они схватили. Но он не сказал этого, ибо знал, что штандартенфюрер не любит, когда его поучают.

Лютцке, нахмурившись, стучал костлявыми пальцами по поверхности письменного стола.

— Я спрашиваю вас, господин Нейман, известно ли вам, что такое спиннинг? Не люблю, когда мои подчиненные не отвечают на вопросы. Хищную рыбу, дорогой Нейман, ловят на блесну. Бросают леску с небольшой блестящей рыбкой, которая кружится в воде и соблазняет хищника. И когда он захватит блесну, то главное не зевать, быстро подсечь и торопясь наматывать леску на катушку спиннинга.

— Значит, приманка? — догадливо спросил Нейман. Штандартенфюрер усмехнулся впервые в этот день, и Нейман подумал, что, видимо, ошибался в оценке способностей своего шефа. «Хищную рыбу ловят на блесну? Что ж, неплохая идея».

— Я понял вас, господин штандартенфюрер! — выпалил Нейман. — Разрешите подбросить этому налиму небольшую блестящую рыбку? Надеюсь, что живец будет схвачен и проглочен.

— Прекрасно. И что вы конкретно предлагаете?

— Можно было бы вызвать этого «J-23» на встречу с представителем их Центра в целях, скажем, срочной передачи новых инструкций. Это рискованно, но игра стоит свеч.

— Неплохая мысль, господин Нейман. Люблю, когда мои подчиненные думают.

— Правда, мы рискуем раскрыть нашу акцию. — Нейман решил проверить реакцию штандартенфюрера. — Не исключено, что «J-23» имеет договоренность со своим Центром, где и когда встречаться в таких случаях.

— Если бы в тридцать втором году наш фюрер не рисковал и не уничтожил своих противников, — поучающе проговорил штандартенфюрер, — то мы не были бы сегодня хозяевами Европы.

Нейман понял, что его самостоятельности в операции по обезвреживанию вражеского агента «J-23» пришел конец и что теперь он должен прислушиваться к словам своего шефа. Решение за него принял другой, и ему, Нейману, остается только беспрекословно выполнять полученные приказы.

— Вы свободны, господин Нейман. Желаю вам удачи, — монотонно проговорил штандартенфюрер.

Нейман встал, пристукнув каблуками, отдал честь и вышел из кабинета шефа.

 

9

Клос понимал все тонкости игры Неймана и, как всегда в минуты наибольшей опасности, рассуждал хладнокровно и спокойно, намечая себе план действий на ближайшее время. Нейман действительно в чем-то просчитался, но угроза не миновала, необходимо было соблюдать чрезвычайную осторожность.

Клос допил кофе, оставил на столике деньги и вышел из кафе. Гардеробщики, видимо, обсуждали последние события на фронте, где немецкие войска продолжали «эластично сокращать» линию фронта. И когда он появился перед стойкой гардероба и попросил свою фуражку и плащ, они громко заговорили о погоде. В зеркале он увидел, что черный «опель» Неймана и грузовик с эсэсовцами проскочили мимо кафе.

Обер-лейтенант решил пройтись пешком. До встречи с Подлясиньским оставалось около получаса, и Клос мог еще раз проанализировать события последней недели.

Когда они в прошлую среду встретились в Уяздовском парке около пруда с лебедями, его удивило беспокойство, охватившее Юзефа. Он принес в условленное время полученное обычным путем распоряжение Центра, чтобы «J-23» явился в указанный день в ресторан «Клубный» с белой гвоздикой в качестве опознавательного признака.

«Куда я должен приколоть эту гвоздику? — подумал Клос, когда прочитал сообщение, написанное на обрывке газеты, оставленной на скамейке в парке. — Этот цветок мне не очень нравится».

Клос решил, однако, пойти в «Клубный», но без гвоздики, ибо цветок на армейском мундире выглядел бы нелепо. Он хотел со стороны посмотреть, с кем ему предстоит иметь дело, кто его противник. Он полагал, что все это закончится только наблюдением и выяснением, что за человек должен с ним встретиться. Но неожиданно увидел старого немца с гвоздикой в петлице пиджака, которого мгновенно схватили тайные агенты. Старый немец кричал, что он доктор Мауэр из организации Тодта и личный друг министра Шахта.

При входе в ресторан Клос заметил Неймана и понял все. Значит, вот на чем была основана гигантская акция в берлинском стиле, которую тот подготовил. Но какое отношение эта акция имела к газовому заводу и электростанции, о которых говорил ему в казино лейтенант Тич? Клос не мог этого понять и решил спросить Юзефа.

«Возможно, — подумал он хладнокровно, — это провал или Юзефа, или радиостанции». Если бы Юзефа схватило гестапо, Клос не мог бы сейчас спокойно пройти по улице. Скорее всего, он сидел бы в заключении на аллее Шуха, а в лучшем случае — в тюремной камере абвера.

Значит, радиостанция. Служба безопасности располагает собственной аппаратурой радиопеленгации, и она могла засечь радиостанцию и без пеленгаторов лейтенанта Тича. Правда, они обязаны были информировать об этом абвер.

Но Клос не раз был свидетелем того, что ревнивый и завистливый штандартенфюрер Лютцке действовал скрытно и самостоятельно, подолгу не информируя абвер, желая приписать успехи операции только себе. А может, Нейман случайно напал на след радиостанции? Но этого Клос никогда не узнает. Радиста он и в глаза не видел. Лишь когда они с Юзефом переходили улицу Польную, Подлясиньский показал ему вывеску мастерской Сковронека. Тогда Клос одернул его, так как не хотел знать больше того, что ему положено. Контакт с радистом поддерживал Юзеф, а точнее — его агентурная сеть, о которой Клосу тоже было мало известно, ибо он не хотел знать этого по соображениям конспирации. Если допустить, что радиостанция раскрыта случайно в результате неожиданной операции по розыску передатчика или скрывавшихся евреев, то агентурная сеть уже должна находиться под наблюдением гестапо.

Несомненно одно — до Юзефа они пока не добрались. Но опасность не миновала, и Клос должен свернуть все свои четыре агентурные квартиры и подыскать более безопасное место. Лучше всего было бы на какое-то время исчезнуть из Варшавы, а если удастся, то и предупредить всех своих разведчиков.

Клос, анализируя все это, присел на террасе кафе и осмотрелся. Юзефа не было. Клос вышел на улицу, чтобы посмотреть, не идет ли Юзеф, и то, что он неожиданно увидел, его очень взволновало: элегантно одетый Юзеф, размахивая зонтиком, переходил площадь и в этот момент ему преградили дорогу трое жандармов.

«Полный провал», — с тревогой подумал Клос, увидев, как Подлясиньский подал жандармам свои документы.

Проверив документы, жандармы пропустили Юзефа, а унтер-офицер патруля откозырял ему.

— Волновался за тебя, — сказал Клос, когда Подлясиньский подсел к его столику, положив на свободный стул шляпу и зонтик.

— В этом не было надобности, — усмехнулся Юзеф. — Виталис Казимирус, консультант главного управления по делам оккупированных литовских территорий, — человек, которому унтер-офицер жандармского патруля обязан был отдать честь как доверенному лицу немецких властей. При виде удостоверения главного управления имперской безопасности все они дрожат и вытягиваются по стойке «смирно». И только формально проверяют документы, чтобы соблюсти видимость выполнения служебных обязанностей… Ну а что в «Клубном»? — спросил Юзеф.

— Арестовали какого-то доктора Мауэра, который явился в кафе с приколотой к лацкану пиджака белой гвоздикой. Сам гауптштурмфюрер Нейман присутствовал при этом.

— Не означает ли это, — спросил Юзеф, — что в их руках наша радиостанция и шифр?

— Об этом мы должны были догадаться раньше — уже тогда, когда до Центра не дошла наша информация о немецкой подводной лодке, базирующейся у берегов Северной Норвегии.

— К счастью, на мой след они не напали, но впредь надо быть осторожнее. — Юзеф с легкой улыбкой поклонился знакомой блондинке, вошедшей в кафе в сопровождении какого-то штурмфюрера СС. Юзеф ни о чем не забывал, входя в новую роль. Поклон девице означал, что он ни на минуту не переставал быть старым гулякой и ветрогоном, каким и должен быть Виталис Казимирус.

Никому, кто смотрел на этих мужчин — обер-лейтенанта вермахта и элегантно одетого господина, которые, казалось, мирно о чем-то беседовали, — не могло прийти в голову, что этим двоим угрожает смертельная опасность.

— Понимаю, — ответил Клос. — Видимо, тебя они не приняли в расчет. Твои четыре квартиры и разные фамилии позволяют тебе уходить из поля зрения наших противников.

— Это означает, — сказал Подлясиньский, — что Адам не провален. Ему известны все мои четыре конспиративные квартиры и перевоплощения. Благодаря этому он имеет возможность, не вызывая подозрения, раз в неделю посещать меня и получать агентурные донесения вместе с оплатой за газ или электричество.

— За газ? — спросил Клос. Он вспомнил, что говорил ему лейтенант Тич о какой-то акции Неймана среди абонентов газового завода.

— Адам работает инкассатором. Это его настоящее, еще довоенное занятие.

— Адама необходимо предупредить, ибо его могут схватить люди Неймана, — с тревогой сказал Клос. Он передал Юзефу разговор с лейтенантом Тичем о готовящейся акции Неймана. — Необходимо помочь Адаму уйти в лес.

— А связная?

— Как быть со Станиславой Зарембской, должен решить Адам. И если он доверяет ей…

— Хорошо. Он завтра будет у меня.

— Пусть оба немедленно уходят в лес. Но сначала передадите еще одно донесение в Центр.

— Ты с ума сошел! Это опасно, если они засекли радиостанцию…

— Если радиостанция и радист в их руках, то наверняка это донесение не дойдет до Центра, как не дошло ни одно из тех, которые были переданы нами за последние три недели. Это значит, что наше донесение обязательно получит гауптштурмфюрер Нейман. Сообщите в донесении, что «J-23» не мог явиться на встречу в условленное место, ибо в назначенный день находился в служебной командировке в Штеттине. И что он просит информировать о времени и месте следующей встречи с представителем Центра.

— Хочешь выиграть время?

— Да. Вам необходимо иметь время, чтобы уйти из Варшавы, не подвергая себя опасности. Не забудь захватить с собой копии моих донесений за последние три-четыре недели. Передай их Бартеку, у него должен быть новый шифр и радиостанция. Все это срочно сообщите в Центр.

— А ты? — с тревогой спросил Юзеф.

— Я остаюсь. Должен помочь бедняге лейтенанту Тичу. Парень никак не может расшифровать систему передачи вражеской радиостанции, — с усмешкой ответил Клос. Он встал и слегка поклонился Юзефу Подлясиньскому. На прощание молча пожали друг другу руки, и каждый подумал, увидятся ли они еще когда-нибудь…

 

10

Бартек не был в восторге от приказа, полученного в прошлую ночь. От него требовалось срочно отозвать своих людей с запланированного задания и спешно готовить посадочную площадку. На счастье, поблизости не было немецких охранных войск, и он мог организовать все это в течение дня. Ничего не поделаешь, приказ есть приказ. А он был лаконичен: «Приготовить посадочную площадку для самолета. Ожидается представитель Центра».

С наступлением темноты собрались на большой поляне Козенецкой пущи. В выкопанных рвах уже лежал хворост, политый бензином, готовый вспыхнуть, как только послышится гул приближающегося самолета.

Ночь спустилась темная и прохладная. Адам, не привыкший к таким условиям, продрог.

— Беспокоюсь о Юзефе, — волновался он. — Что с ним могло случиться? Почему не пришел, как условились?

— Не каркай, — сердито ответил Бартек, — а то накаркаешь! Четвертый раз уже предупреждаю тебя об этом.

— Юзеф сказал, что мы встретимся здесь. Уже ночь, а его все нет. Неужели что-нибудь случилось? — не унимался Адам.

— Снова за свое? — проворчал Бартек и подал ему тлеющий окурок. — Затянись поглубже, может, успокоишься.

Некоторое время сидели молча. В глубине леса тревожно покрикивала сова.

К Бартеку подошел молодой партизан:

— Извините, товарищ командир, но если через полчаса не прилетит… Скоро уже будет светать.

И в это время послышался рокот мотора приближающегося самолета. Паренек, не ожидая приказа, побежал к посадочной площадке. Выложенный огромной буквой «Т» хворост, облитый бензином, мгновенно воспламенился, языки пламени взметнулись вверх. Летчик, заметив условный сигнал, повел самолет на посадку…

Бартек подбежал к самолету и помог выбраться из кабины грузному мужчине в полушубке. Партизаны выгружали оружие, боеприпасы и переносили их на заранее подготовленные крестьянские повозки.

Представителя Центра Бартек проводил в лесную избушку.

— Если хотите кого-нибудь перебросить на Большую землю то поторопитесь, — сказал гость, — самолет сейчас отлетает.

— А вы остаетесь? — удивился Бартек. Представитель Центра кивнул в ответ. В эту ночь Бартек больше ничего от него не узнал.

Утром капитан Антонов сказал Бартеку, что прибыл по делу провала их агентуры.

— Быстро реагируете, — проговорил Бартек. — О том, что кто-то из варшавской подпольной сети провалился и немцы напали на след нашей радиостанции, я информировал Центр четыре дня назад.

— Кто провалился?

— К сожалению, еще не установили. Только можем подозревать. Неожиданно к нам прибыл радист из Варшавы.

— Интересно, — отозвался капитан Антонов. — Его я хотел бы выслушать в первую очередь.

— Это невозможно. Радист в тяжелом состоянии. Ранен при побеге и чудом добрался до своего дяди в Козеницах. Я очень беспокоюсь о Юзефе и Мундеке. Они уже должны были прибыть. Тогда вся наша агентурная сеть была бы в сборе.

— К сожалению, не вся, — ответил Антонов, — не хватает «J-23».

 

11

После завтрака началась беседа с разведчиками. Бартек принимал в ней участие, хотя и не очень понимал смысла каверзных вопросов капитана Антонова. По правде говоря, представитель Центра поначалу не понравился Бартеку. Суховатый, мнительный, недоверчивый… Бартеку казалось, что и на себе он чувствует его пристальный, сверлящий взгляд. «Ну что ж, — подумал командир отряда, — такая у него работа».

Представитель Центра беседовал со Стасей Зарембской. Девушка старалась отвечать на его вопросы как можно точнее и подробнее и заметно волновалась, ибо тон капитана Антонова обескураживал ее.

— Ты утверждаешь, что об опасности тебя предупредил Адам?

— Да, — ответила она.

— Он говорил, что за тобой следят? И как давно?

— Нет, этого он не говорил. Только приказал немедленно уходить в лес. Мы условились встретиться на станции в Пырах.

— С кем ты еще была связана?

— Только с Адамом и Сковронеком.

— Тебе известно, кто такой «J-23»?

— Нет.

— Не замечала ли сама, что за тобой следят?

— Нет, но теперь я понимаю, что, очевидно, допускала ошибки, а должна была быть более внимательной и бдительной. Я всегда очень торопилась доставить донесение портному во время работы. Мы с Адамом полагали, что так будет безопасней.

— А у портного Сковронека все было в порядке?

— Я старалась быть осторожней и каждый раз проверяла сигнал. На дверях, как обычно, были написаны мелом буквы «К+М+Б». Если грозила опасность, то этого знака на дверях не должно было быть. — Девушка замялась, и капитан Антонов заметил это.

— Ты уверена, что этот знак был? — спросил он.

— Был, я хорошо помню, только мне показалось, что Сковронек при последних встречах был чем-то взволнован, чего-то боялся, у него были такие испуганные глаза…

— Когда ты это заметила?

— Две или три недели назад.

Представитель Центра поблагодарил девушку за информацию и попросил позвать Адама.

Когда Станислава выходила, Антонов напомнил девушке, что ей не следует пока отлучаться из лагеря.

— Не преувеличиваете ли? — спросил его Бартек после того, как она вышла.

— О чем ты? — удивился Антонов, пристально посмотрев на Бартека. — Кто-то из них предатель. Вот уже пять недель, как радиостанция передает в Центр дезинформацию. Понимаешь? Необходимо тщательно проверить вашу агентурную сеть и обезвредить того, кто предал. Что со Сковронеком?

— У него фельдшер. Пополудни будем иметь возможность выслушать и его… Садись, Адам, — обратился он к входящему Прухналю, пытаясь этим смягчить неприятное впечатление от предстоящего разговора.

— Когда Юзеф сообщил об опасности? — последовал первый вопрос.

— В прошлый вторник. Я пришел на квартиру, где он проживал под именем Виталиса Казимируса, как обычно, снял показания счетчика и получил по счету за газ.

— Юзеф предупредил тогда, что за вами следят?

— Да. Приказал мне уходить в лес и забрать с собой Зарембскую, если я ей доверяю. У меня не было повода не доверять девушке.

— Он сказал, какая конкретно опасность угрожает вам?

— Нет, Юзеф никогда не говорил лишнего.

— А фамилия, имя? Неужели никого не называл?

— Нет. Сказал только, что нам угрожает опасность и может случиться провал агентурной сети.

— Однако он приказал тебе, несмотря на опасность, передать еще одно донесение в Центр. Что тебе известно о содержании этого донесения?

— Ничего. Донесения всегда были зашифрованы.

— В гестапо имеются неплохие специалисты по дешифровке.

— Вы подозреваете меня? Разве можно этим шутить?!

— Никто тебя не подозревает. Успокойся и возьми себя в руки.

— Если бы я был агентом гестапо, то уже давно выдал бы Юзефа. Только я один из всей нашей агентурной сети… — начал он и замолчал, вспомнив, что Юзеф еще не появился здесь.

— Да, конечно, — проговорил капитан Антонов, — только ты один из всей сети знал все четыре его квартиры и фамилии, которые он менял.

— Если вы меня подозреваете…

— Адама я знаю восемь лет, — сказал Бартек. — Если это имеет для вас какое-то значение, то могу поручиться за него.

Адам вышел.

— В этой истории мне что-то не нравится, — сказал Антонов. — Юзеф предупреждает их об опасности, а сам куда-то бесследно исчезает. Радиостанция целый месяц дезинформирует Центр, передает фальшивые донесения, а радист появляется у вас целый и невредимый.

— Это не совсем так, — возразил Бартек. — Он был серьезно ранен при побеге и чувствует себя очень плохо… Настораживает прежде всего сообщение Зарембской о том, что Сковронек был взволнован и чего-то боялся.

— Вот здесь как раз и зарыта собака, — отозвался Антонов. — Нам еще не все известно, и мы должны это выяснить. Логично было бы только одно объяснение: предал тот, кто знал Юзефа Подлясиньского. Позднее кому-то удалось напасть на след радиостанции, может быть, даже захватить ее вместе с радистом. Допустим, что Юзеф вне подозрения. Тогда следует предположить, что он получал донесения, уже кем-то препарированные, и, ничего не подозревая, передавал их на станцию, которая и дезинформировала Центр.

— Давайте не будем спешить с выводами. Подождем, что скажет радист, — заметил Бартек.

Сковронек наконец пришел в себя, хотя был еще слаб, рана беспокоила его.

— Когда я работал на передатчике, отстукивая последние слова донесения в Центр, — рассказывал он тихим голосом, — то услышал, как кто-то ломится в дверь. Это были немцы. Стереть на дверях условный знак уже не было возможности. Согласно инструкции, я пытался уничтожить прежде всего шифры. Бросил в камин их и донесение, которое получил в тот день. Но, как назло, поджечь не удавалось. Тогда решил полить керосином. Открыл двери на кухонную лестницу, но услышал, что и там немцы. Несколько солдат и два офицера… А потом вошел еще один в черном мундире. — Портной с трудом на миг прикрыл глаза, а потом снова открыл. — Когда вошел тот гестаповец в черном мундире, один из офицеров начал ему докладывать. Я запомнил даже фамилию того офицера: обер-лейтенант Клос… И тогда я, использовав замешательство, выскочил в окно. Едва я спрыгнул на землю, как почувствовал, что ранен, хотя выстрелов не слышал…

— Как фамилия того немецкого офицера? Повтори еще раз, — потребовал Антонов.

— Клос, — ответил слабеющим голосом портной. — Обер-лейтенант Клос.

Бартек, когда Сковронека унесли, хотел сказать Антонову, что он не раз встречался с Клосом, знает и ценит его. Но представитель Центра, как бы угадывая его мысли и упреждая, проговорил:

— Каждый агент может оказаться в безвыходном положении, а когда провал неминуем, у него остается выбор: или погибнуть, или предать. В последнем случае агент продолжает работать, но уже под руководством вражеской контрразведки.

— Не верю, чтобы «J-23»…

— Теперь все становится ясным. Немцы опасались, что рано или поздно мы поймем: «J-23» дезинформирует Центр. Боясь за свою шкуру, Клос вторгается в квартиру портного, где находится рация, чтобы ликвидировать радиста, который мог как-то сообщить в Центр о предательстве «J-23». У нас нет оснований не доверять портному.

Бартек кивнул, хотя уверенность, с какой этот человек высказал суждения, поразила его. Он обрадовался, когда вошел Адам и прервал их разговор. Адам сообщил, что прибыл Мундек, который всегда охранял Юзефа. Паренька пригласили к Антонову, однако он ничего вразумительного сказать не мог. С Юзефом он расстался около недели назад и с тех пор не видел. Он думал, что Юзеф уже в лесу, в партизанском отряде. И он, Мундек, пробирался в лес, но в Карчеве, где задержался на ночь, попал в облаву. Жандармы ходили по деревне, обыскивая каждый дом. Оказалось, что искали продовольствие.

— Видел ли ты того немецкого офицера, с которым встречался Юзеф? — спросил капитан Антонов.

— Да, — ответил паренек.

— Мог бы его узнать?

— Конечно.

— Завтра поедешь в Варшаву.

Бартек понял наконец, что имел в виду представитель Центра.

— Хотите, чтобы Мундек уничтожил «J-23», если он окажется предателем?

— В таких случаях нам предоставлено право выносить приговор именем закона, — сурово ответил Антонов. — А Мундек, как ты сказал, хороший стрелок.

— Но доказательства, какие доказательства?! — крикнул раздраженно Бартек.

— Идет война. Мы не имеем права подвергать опасности наших разведчиков. Именем закона…

 

12

Нейман был готов согласиться со своим шефом. Да, он идиот, дал себя провести. Но он был уверен, что уже держит в руках неуловимого «J-23», а этот хитрый вражеский агент ловко обвел его вокруг пальца и оставил в дураках.

Штандартенфюрер Лютцке раздраженно ходил по кабинету и выговаривал Нейману, что если ему удастся отделаться за эту глупую аферу отправкой на Восточный фронт, то это будет для него счастьем, он может считать, что родился в рубашке, ибо сам он штандартенфюрер Лютцке, уверен, что для таких людей, как Нейман, единственное подходящее место — концентрационный лагерь.

А вся эта свистопляска началась из-за этой злополучной Эльзы, коротконогой секретарши штандартенфюрера. Помилуй бог, откуда Нейман мог знать, что эта девица — племянница самого гауляйтера?

Когда Нейман получил последнее предназначенное для передачи во вражеский Центр донесение о том, что «J-23» не мог явиться на встречу, ибо находился в служебной командировке в Штеттине, Нейман понял, что наконец-то ему представился счастливый случай, о котором он так долго мечтал. Подтверждалась его версия о том, что таинственный «J-23» состоит на службе в войсках, иначе он не мог выезжать в командировки по территории генерал-губернаторства.

Установить же, кто из немецких служащих в Варшаве был в этот день в Штеттине, людям Неймана не представляло большого труда. И через несколько часов все стало ясно. Единственной особой, которая находилась в служебной командировке в Штеттине, была именно Эльза Кемпке, секретарша штандартенфюрера Лютцке.

Нейман радовался, что наконец-то он утер нос своему шефу, которого недолюбливал за заносчивость и грубость. Представлял себе мину этого так называемого штандартенфюрера, когда тот услышит от него, что неуловимый агент «J-23» и его секретарша — одно и то же лицо.

Действительно, он позволил провести себя как мальчишку. «J-23» понял, что история с гвоздикой — провокация, шитая белыми нитками, и решил дать Нейману щелчок по носу. Но не Нейман же придумал, что надо поймать хищную рыбу на блесну. Он полагал провести свою акцию спокойно, без шума, шаг за шагом, как уже не раз делал.

Неожиданно ко всему этому приплелось еще идиотское недоразумение с абвером. Случилось так, что, когда Нейман лично принес составленное им донесение в мастерскую портного и присматривался к работе Сковронека на телеграфном ключе, контролируя точность передачи текста во вражеский Центр, в дверь квартиры неожиданно ворвались два офицера абвера. И он, опытный контрразведчик, должен был выслушивать нравоучения этого мальчишки Клоса, что СД работает, как в собственном доме, бесцеремонно, не уведомляя абвер, а это приводит к недоразумениям и распылению сил. В общем-то эти слова были справедливы. И потом еще побег радиста! Казалось, что этот тип уже полностью в руках Неймана, совсем подавлен, не способен ни на какие действия и будет беспрекословно выполнять все его указания, а однако же…

Теперь вражеский Центр не поверит в достоверность донесений, хотя они и передавались тем же самым шифром и на той же волне. То, что передача последнего донесения прервалась на половине, несомненно, послужит своеобразным сигналом об опасности.

— Прибыл человек из Берлина, господин Нейман, чтобы навести порядок в нашей службе контрразведки. — Штандартенфюрер Лютцке говорил тихо, вполголоса. — Поначалу вам удалось добиться определенного успеха в операции, вы захватили вражескую радиостанцию с радиотелеграфистом. Еще тогда я советовал вам, господин Нейман передать этого типа в руки парней из гестапо на Полицейштрассе. Они бы выбили из него все, что нужно. Однако вы не послушались, надеясь на свои глупые методы. Варшава — это вам не Берлин, где вы могли экспериментировать.

— Вы же одобрили мой план, — возразил Нейман. — Мы передали четыре агентурных донесения, которые должны были дезинформировать Центр вражеской разведки, и это был уже значительный успех.

— Вы думаете, что там сидят глупые люди, которые до сего времени не поняли, что мы подсовываем им фальшивки? Не сегодня, так завтра они догадаются об этом. А их агент «J-23» будет действовать и дальше, ибо вы, господин Нейман, не годитесь ему и в подметки. Он провел вас как мальчишку!

— Если бы не идиотское столкновение с офицерами абвера… — Нейман еще пытался оправдаться, но интуитивно уже чувствовал, что сейчас штандартенфюрер произнесет то, чего Нейман больше всего боится.

— Нужно было бы предвидеть, — проговорил сурово Лютцке, и Нейман с облегчением вздохнул: пронесло.

Он решил потянуть время. Идеальный способ — общие рассуждения, легкие возражения и полное согласие, хотя бы внешне, но согласие с шефом.

— Позвольте, господин штандартенфюрер, заметить, что вы не возражали против того, чтобы я не информировал абвер об операции с радиостанцией.

На лице Лютцке появилась легкая гримаса, подтверждающая, что он понял намек Неймана.

— Что-то не припоминаю. А если даже… Но вам тоже казалось, что мы сами проведем эту акцию и обойдемся без помощи тех интеллигентов из вермахта. Что с радиотелеграфистом? Еще не схвачен?

— Нет. Я наказал охранника Лепке за потерю бдительности. Мы схватим его во что бы то ни стало.

— Меня это не интересует! Хватит балагана! Вы, господин Нейман, и за это в ответе. Необходимо арестовать остальных агентов вражеской разведывательной сети — ту официантку из ресторана и инкассатора из управления газового завода.

Нейман почувствовал, как по его телу пробежала дрожь. Все же самое худшее не минует его.

— Это невозможно, — с трудом выдавил из себя Нейман, боясь сказать, что они тоже сбежали.

— Что значит невозможно? Снова хотите предложить мне свои методы? Ничего из этого не выйдет! Мы должны их схватить и узнать кто такой «J-23». Вы, господин Нейман, лично несете ответственность за это.

— Никакие методы я не собираюсь предлагать, господин штандартенфюрер, они сбежали! — выпалил Нейман, смотря прямо в округлившиеся от удивления, всегда холодные глаза Лютцке. — Мы только что установили, инкассатор Прухналь сел в какую-то автомашину. А девушка, та официантка, сбежала через запасный выход ресторана, и след ее простыл.

— Как так?! — раздраженно воскликнул контрразведчик. — Вы что, господин Нейман, шутите?

— Нисколько, господин штандартенфюрер.

— Ну что ж, — после некоторого молчания произнес Лютцке. — Вашей дальнейшей карьере, Нейман, пришел конец. Этого вам не простят в Берлине. Вон из кабинета! — И штандартенфюрер указал ему на дверь.

— Хайль Гитлер! — ответил Нейман и вышел.

 

13

Клос был озабочен. Прошло уже десять дней после встречи с Юзефом, и с тех пор от него не было никаких вестей. Разведчик понимал, что Юзеф не мог позвонить ему в управление абвера и сказать: «Все в порядке. Снял другую квартиру, получил новый паспорт». Он не мог также прислать весточку по почте. Правда, в нескольких местах города имеются тайники, через которые можно было бы передать информацию. И наконец, существует явочная квартира на Бонифратерской, на границе с гетто, в которой Клос организовал пункт встреч для агентов абвера. «Тетя Сюзанна» знает, что в нечетные числа, между семью и девятью вечера, там можно застать обер-лейтенанта Клоса. Но почему Центр молчит, не устанавливает с ним контакта? За это время накопилось немало ценной информации, которую следовало бы передать в Центр. Наиболее важная — о портном Марьяне Сковронеке, который, согласившись работать на гестапо, вдруг внезапно сбежал, и именно в тот момент, когда Клос по просьбе лейтенанта Тича помогал ему в захвате радиостанции и, встретив там Неймана, принялся отчитывать его…

Клос медленно шел по улице, размышляя, что делать дальше. Он должен был проверить еще один из тайников, расположенный в стене полуразрушенного дома с глубокими выбоинами от артиллерийских снарядов. В третьей выбоине, считая от подъезда дома, могло оказаться донесение, вложенное агентом, которого он никогда не видел в лицо. Он оглянулся — улица была безлюдна. Пошарил рукой в тайнике, но тайник был пуст. Снова осмотрелся, и у него возникло ощущение, что за ним кто-то следит. Может быть, сдают нервы? Улица по-прежнему была безлюдна. По правой ее стороне тянулась длинная кирпичная стена. Вот на улице появилась извозчичья пролетка. По мостовой громко постукивали копыта тощей лошаденки. Клос внимательно посмотрел на пролетку, но ничего подозрительного не заметил и не спеша продолжал идти в сторону центра города, однако чувство тревоги его не покидало.

«Бедный лейтенант Тич, — думал Клос, стараясь отвлечься от назойливого, ничем не обоснованного предчувствия, — бедный Тич не получит теперь столь ожидаемого отпуска и не поедет в свой баварский городок с орденом».

Тич легко поверил, что вражеская радиостанция работала во время восхода и захода луны. Был уверен, что сам открыл это. Торопился как можно быстрее перехватить инициативу у Неймана и обнаружить радиостанцию. Мечтал выслужиться перед командованием. Клос же руками лейтенанта Тича стремился уничтожить радиостанцию, которая попала к Нейману и передавала дезинформацию в Центр.

На лице полковника фон Осецки появилась легкая усмешка, когда обер-лейтенант Клос докладывал ему о захвате вражеской рации и столкновении там с представителем службы безопасности гауптштурмфюрером Нейманом, который действовал тайно от абвера. Одобрив действия обер-лейтенанта Клоса, шеф высказал свое недовольство тем, что лейтенант Тич провел операцию с радиостанцией без согласования с командованием. Поэтому на отпуск лейтенант пусть не рассчитывает и довольствуется только двумя дополнительными порциями тушеной баранины в офицерском казино.

Клос улыбнулся, представив себе лейтенанта Тича за этой трапезой. И в этот момент неожиданно раздался выстрел. Клос машинально упал на мостовую, успев заметить, как какой-то парень быстро перебежал улицу и скрылся в развалинах дома, мимо которого только что проходил Клос. Из-за угла дома выбежали несколько жандармов. Вахмистр с рыжими усами подбежал к Клосу и помог ему подняться.

— Господин обер-лейтенант ранен?

— Нет, к счастью, нет.

— Это в вас стреляли?

— Возможно. Он одет в красный свитер. Побежал в ту сторону. — Клос показал рукой в противоположную от полуразрушенного дома сторону.

Жандармы бросились в указанном направлении.

«Надеюсь, — подумал Клос, — что в эту пору никто не ходит в красном свитере».

Услышав топот удалявшегося жандармского патруля, разведчик отряхнул мундир и остановил проезжавшего велорикшу.

— На Бонифратерскую! — Он решил ехать на запасную явку, хотя узнал паренька, который стрелял в него и скрылся в полуразрушенном доме.

Это был Мундек, которого Юзеф называл «Моя охрана». Клос видел его дважды и сейчас не мог ошибиться.

Он обошел полуразрушенный дом на улице Бонифратерской, вошел в подъезд и по каменным ступенькам лестницы спустился в подвал.

Теперь ему было ясно, что случилось. Видимо, Юзефа схватило гестапо.

«Тетя Сюзанна» поняла, что получила дезинформацию, и не дала ввести себя в заблуждение. Клос знал, что в таких условиях прием может быть только один — уничтожить предателя. И он сам бы в подобной ситуации поступил так же.

Но он отдавал себе отчет в том, что здесь какая-то роковая ошибка или провокация. Он не был предателем и любой ценой должен был доказать Центру. Если бы пришлось стоять перед судом… Но никто не будет заниматься открытым разбирательством. На это нет времени и возможности.

Клос спускался по лестнице почти бесшумно, внимательно прислушиваясь. Никто за ним не шел. Он не мог даже допустить мысли, что тот паренек стрелял в него без приказа. Может, кто-нибудь и здесь ожидает его, чтобы привести приговор в исполнение. С лестничной площадки ничего не было слышно, но Клос знал, что если за дверью стоит человек, то он стоит там не шелохнувшись, затаив дыхание.

Тогда он с шумом начал открывать дверь соседней квартиры. Вошел и с треском захлопнул ее. Теперь уже нельзя было тянуть. Несколько шагов отделяло Клоса от балкона конспиративной квартиры. Перемахнул через перила, выдавил стекло балконной двери и с криком: «Руки вверх!» ворвался в столовую. Тишина. Он окинул взглядом комнату — никого. То же самое в прихожей, кухне и остальных комнатах.

Все было в порядке. Проверил двери. Заперты. Все оставалось на своих местах, как и было раньше, после его ухода из квартиры. Он отодвинул защелку. Как было условлено, двери по нечетным дням должны быть незаперты. Что может случится, если тот паренек придет сюда? Видимо, снова попытается выполнить полученный приказ уничтожить Клоса. Клос мог бы без труда обезвредить этого парнишку, а при необходимости — застрелить. Так он и сделал бы, если бы действительно был предателем, за которого его принимают. Но он не предатель. Поэтому он не может убить паренька, но не должен дать убить и себя. Клос понимал, что у каждого разведчика может создаться безвыходная ситуация, когда он может погибнуть. Но только не при таких обстоятельствах, как сейчас. Разведчик всегда подвергается риску и опасности — это входит в его работу и жизнь.

Его ставка всегда больше, чем жизнь. Но чтобы погибнуть так глупо, от руки своего товарища?

Медленно он начал расстегивать мундир, потом вошел в комнату, где был расположен тайник, вытащил из шкафа одеяло и уложил его на диване так, чтобы можно было подумать, будто там лежит человек.

Через полчаса на лестничную площадку третьего этажа, стараясь не шуметь, поднялся молодой человек в кожаной куртке. С минуту он прислушивался у двери, потом вынул пистолет и надел на него глушитель. Паренек осторожно нажал на дверную ручку, и дверь без скрипа легко открылась.

В прихожей никого не было. Луч электрического фонарика ничего подозрительного не высветил. Полуоткрытые двери вели в квартиру. Паренек, увидев на диване фигуру человека, прикрытого одеялом, и офицерские погоны на немецком мундире, висевшем на стуле, выстрелил несколько раз. Выстрелы были бесшумные и не могли привлечь чьего-либо внимания.

И тут сильный удар в подбородок отбросил парня к дверям. Пистолет выпал из его руки.

Когда зажегся свет, Мундек увидел мужчину, одетого в армейские брюки и сорочку. Он не мог ошибиться — это был тот самый немец, которого нужно убрать согласно полученному приказу. К удивлению оглушенного ударом Мундека, этот человек подошел к нему и помог подняться, а потом сказал на чистом польском языке:

— Я не мог поступить иначе. Должен тебе объяснить, что случилось. Но прежде всего скажи, что произошло с Юзефом.

Но на этот вопрос паренек не смог ответить. Как и Клос, он понятия не имел, что с Юзефом.

А Юзеф после некоторых перипетий благополучно добрался до партизанского отряда. Там он встретился с капитаном Антоновым и Бартеком. Объяснил им, как радист Марьян Сковронек внезапно был схвачен людьми Неймана и под угрозой смерти вынужден был передавать дезинформацию в Центр, а при первой же возможности сбежал.

«J-23», зная о провале радиостанции и дезинформации, передаваемой в Центр, принял меры, чтобы уничтожить радиостанцию и тем самым прервать передачу ложных сведений в Центр. Предателем «J-23» не был.

Было принято решение: Юзефу немедленно выехать в Варшаву, чтобы помешать Мундеку выполнить приговор, вынесенный именем закона Гансу Клосу, разведчику под условным шифром «J-23».

И в то время когда Клос объяснял Мундеку, в чем заключалась ошибка, которая повлекла за собой провал радиостанции, Юзеф уже был в дороге — он спешил на явочную квартиру на улице Бонифратерской в Варшаве.

 

1

Монотонно постукивали колеса поезда. Хорошо было бы уснуть, но сон не приходил. Эдит закрыла глаза, делая вид, что спит. Может быть, молодой лейтенант наконец перестанет говорить? Он следует на Восточный фронт и теперь неуемной болтовней пытается заглушить свой страх перед скорой встречей с русскими.

— Не хотите ли закурить, фрейлейн? — спросил он, не обращая внимание на ее молчание. Видимо, заметил, что девушка не спит.

— Благодарю, — ответила Эдит, поплотнее закутываясь в черный плащ армейского образца. Она не имела особого желания вести разговор с этим милым и весьма порядочным на вид молодым человеком, сидящим напротив в их купе первого класса поезда Берлин — Львов. «Берлин — Львов», — мысленно повторила Эдит. Такое название еще значилось на табличках каждого вагона, хотя поезд уже давно не доходил до Львова. Осталось только название этого крупного железнодорожного узла и большого города, который уже несколько месяцев находился в руках русских. Эдит почувствовала в эту минуту, что она боится, очень боится, как и молодой лейтенант.

Страх охватил ее еще две недели назад, когда начальник небольшой железнодорожной станции неподалеку от Вены, где она служила, вручил ей запечатанный пакет.

— Мы должны расстаться с тобой, Эдит, — грустно сказал он и поскреб небритую щеку протезом правой руки, обтянутым кожаной коричневой перчаткой. — Очень жаль, Эдит, но ты едешь на Восток, в распоряжение штаба армии. — Его покрасневшие от недосыпания светло-голубые глаза выражали печаль и беспокойство.

— Приказ есть приказ, — сказала тогда Эдит. Она открыла пакет, где лежало предписание командования, и прочитала название города, расположенного в самом центре генерал-губернаторства, куда в назначенный день и час она должна прибыть в качестве телефонистки штаба армии.

Русские уже захватили правый берег Вислы, а Эдит Ляуш все еще верила, что неудачи немецких войск на фронте — явление временное и вскоре придет день их победоносного наступления. Девушка не боялась фронта: еще в 1940 году она добровольно пошла в армию и непременно хотела быть поближе к району боевых действий.

Теперь же, получив предписание, Эдит Ляуш вовсе не обрадовалась: она уже была в этом городе около четырех лет назад и то, что случилось тогда с ней, осталось в памяти на всю жизнь.

Она помнит, как вошла в темный подъезд солидного дома, в котором жила. Поляков давно уже выселили, и там проживали только немцы. Эдит была простой телефонисткой и занимала небольшую комнатку на втором этаже, которая, по-видимому, предназначалась для прислуги хозяина.

Была поздняя ночь. Эдит очень устала на службе, ей хотелось побыстрее лечь в постель и уснуть.

Это произошло, когда она начала подниматься по широкой мраморной лестнице с претенциозными фигурами полуобнаженных женщин, стоящими в нишах стены до лестничной клетки третьего этажа. Сделав несколько шагов по лестнице, она вдруг услышала выстрел. На третьем этаже хлопнула дверь, раздался еще один выстрел. Девушка прижалась к стене, заметив мужчину, приближавшегося к ней большими скачками, выхватила пистолет из кобуры и истерично крикнула:

— Руки вверх!

Мужчина выбил из рук Эдит оружие и, с силой оттолкнув девушку в сторону, бросился к двери ведущей на улицу. Она успела заметить его искривившееся от ярости или страха лицо. Полы черного плаща, какие носят офицеры СС, хлестнули ее по лицу. Она хотела поднять выбитый из ее рук пистолет, но сапог мужчины прижал ее ладонь к ступеньке лестницы. Все это произошло мгновенно. Эдит вскрикнула от боли. Когда она пришла в себя, мужчины в подъезде не было. Девушка с трудом поднялась на второй этаж и постучала в ближайшую дверь, недоумевая, как мог человек, живущий за этой дверью, не слышать выстрелов и ее крика. Когда открылась дверь и она узнала в заспанном мужчине в расстегнутой на груди пижаме щуплого капитана инженерных войск Шнейдера, нервы ее не выдержали. С плачем девушка свалилась у его ног…

Воспоминания о прошлом тревожили ее, и она отгоняла их, словно назойливую муху. Открыла глаза. Лейтенант как будто только того и ждал.

— У меня в термосе горячий кофе, не хотите ли?

— Сначала я бы закурила, — сказала Эдит, и, пока лейтенант давал ей сигарету и подносил огонь, перед ее глазами все еще стояла та страшная картина, которую она не могла забыть. Теперь она снова ехала в этот город.

— Не засните с горящей сигаретой, будьте осторожны, — заметил лейтенант, деликатно прикоснувшись к ее плечу.

Эдит вздрогнула от неожиданности. Ей стало жаль этого парня, который направлялся на Восточный фронт. Неизвестно, останется ли он в живых. Может, погибнет, а может, возвратится без руки или ноги, с обмороженным лицом или изуродованный ожогами. И ей стало стыдно, что она избегала разговора с этим молодым офицером.

Девушка почувствовала с первой минуты, что нравится ему. Это знакомство могло быть последним его общением с женщиной перед тем, что ждало его там, на фронте… Мысли снова вернули ее к воспоминаниям о прошлом, они терзали душу и вызывали сострадание к лейтенанту. И как будто бы опомнившись, она улыбнулась и ласково посмотрела на него:

— Вы прямо из дома?

— Да, — ответил лейтенант и помрачнел.

Ей было знакомо такое состояние человека. Она понимала, что это значит на пятом году войны. Разбитый бомбежкой город и родной дом, погибшие где-то на русских равнинах брат и отец… Эдит не спрашивала о подробностях, ибо они могли сильнее ранить душу офицера. Она положила свои нежные ладони на руки лейтенанта, ласково заглянула ему в глаза и сказала, хотя сама мало верила в это:

— Мы еще будем наступать. Германия не капитулирует.

Неожиданно поезд резко затормозил. Их бросило друг к другу, и Эдит оказалась в объятиях лейтенанта. Поезд еще раз дернулся и со скрежетом остановился. Офицер отпустил девушку. Лицо его залилось краской, он засмущался, как мальчишка.

— Что-то случилось, — проговорил он наконец. — Пойду узнаю. — И выбежал из вагона.

Эдит поудобнее устроилась на диване. Этот беспомощный лейтенант позабавил и немного разволновал ее. «Ведет себя как ученик перед экзаменом», — улыбнулась она и вдруг подумала, что, наверное, сильно постарела. А ведь этот лейтенант может быть моложе ее всего на несколько лет. Девушка машинально взяла в руки иллюстрированный журнал. На первой странице — фотография немецкого солдата, обнимавшего детей у новогодней елки. Жирным шрифтом цитата из выступления фюрера: «Победим или погибнем». Эдит пришло в голову, что это «или» все чаще стало появляться в официальных выступлениях руководителей рейха, и это поразило ее и еще больше поколебало уверенность в победе.

— Сейчас тронемся, — сказал лейтенант, появившись в купе. Он уже успокоился, а может, это только показалось ей. — Снова эти бандиты, — продолжал лейтенант. — Пытались взорвать железнодорожное полотно, но не удалось. Хотя лично я, — он широко, по-мальчишески улыбнулся, — не имел бы ничего против. — И добавил, отвечая на ее вопросительный взгляд: — Подольше бы побыл с вами, фрейлейн. А к русским я не очень спешу.

«Действительно, — подумала Эдит, — ведет себя как мальчишка перед экзаменом, к которому не готов».

 

2

Унтер-офицер из железнодорожной охраны говорил взволнованно, сбивчиво. Воротник его куртки был расстегнут, а голова под шапкой повязана платком, закрывавшим уши. Выглядел он как старуха, но ни обер-лейтенант Клос, ни майор Брох не придавали этому никакого значения.

— Это случилось ранним утром, как раз во время смены караула, — докладывал унтер-офицер. — Дьявол их знает, откуда им стало известно время смены. Налетели внезапно, убили фельдфебеля Трошке, тяжело ранили солдата Грубера. К счастью, наши на станции услышали выстрелы, дрезина стояла наготове, на месте мы были через несколько минут. Но бандиты уже скрылись в лесу. И в тот момент, когда мы совещались, что делать дальше, неожиданно на железнодорожной насыпи раздался оглушительный взрыв. Солдаты соскочили с дрезины. Я подал команду: «Ложись!» Думал, что произойдет следующий взрыв. Тогда бы нам всем не собрать костей.

— Был только один взрыв, — сказал Клос, — часть заряда не сработала. Поврежден небольшой отрезок пути, и движение поездов может продолжаться.

— Вы не задумывались, обер-лейтенант, над тем, как они могли пройти через заминированное поле? Ведь единственный подход к железнодорожной насыпи со стороны леса и реки должен быть заминирован. Всыплю я этому Шнейдеру! К счастью, все обошлось благополучно, хотя фельдфебель Трошке погиб. Иначе следовало бы отдать под трибунал саперов, которые забыли поставить мины на подходе к железной дороге.

— Извините, господин майор, — сказал Клос. — Шнейдер и его саперы не виноваты. Только вчера я инспектировал этот район, он был заминирован.

— Хотите сказать, что партизанам известна схема минирования?

— Не исключено, — поморщился Клос и внезапно умолк, ибо из остановившегося несколько минут назад поезда вышел какой-то лейтенант, подошел к разговаривающим офицерам и обратился к старшему:

— Господин майор, что случилось?

Но Брох махнул рукой:

— Не волнуйтесь. Все в порядке. Можете возвращаться. Сейчас ваш поезд отправляется.

Раздался тихий гудок. Паровоз будто опасался громким звуком вызвать из окрестных лесов грозных партизан.

Брох взял Клоса под руку и проводил к своей машине. Мотор работал ритмично, водитель не глушил его, чтобы сразу тронуться.

— Это уже вторая диверсия на железной дороге, — проговорил Брох. — Почему именно здесь?

— Вы удивлены? Эта самая важная линия связи с фронтом.

— Фронт все ближе и ближе, — с унынием произнес майор. — Верите ли, обер-лейтенант, что когда-то мы были под Москвой?

— Не вижу повода для пессимизма, — сказал Клос, кивнув на прислушивавшегося к разговору водителя.

— Поехали! — бросил Брох, когда зарокотал мотор, заглушая их слова, сказал: — Благодарю, Клос.

— Абвер должен оберегать моральное состояние армии, — с усмешкой ответил обер-лейтенант.

Вскоре машина въехала на улицу города, вымощенную булыжником.

— Остановись, — толкнул майор водителя в плечо, — здесь у меня небольшое дело… Не забыл, Ганс, о встрече Нового года? Будет сюрприз.

— Жду с нетерпением, господин майор. Как условились, около одиннадцати можем начать наш грандиозный ужин.

— Честь имею, Клос, — кивнул Брох. — Теперь нам остается только напиться…

«Бедный Брох, грустно тебе, — думал Клос, проходя мимо убогих домишек предместья. — Ты слишком интеллигентен, слишком добр, ты не даешь обмануть себя геббельсовской пропагандой относительно „эластичного сокращения фронта“ и „победоносного отрыва от войск противника“.

Чувствуешь, что все разваливается, близится крах, но ничего не делаешь, чтобы ускорить эту развязку».

Клос с уважением относился к Броху, ценил его объективность и, если можно так выразиться, порядочность. Брох вел себя непосредственно, легко сближался с молодыми офицерами. В его годы, с его жизненным опытом и знаниями, он мог быть уже генералом. Когда-то он служил в контрразведке, подавал большие надежды, мог стать незаурядным штабистом, но его расхождения во мнениях с руководством, критика действий фюрера, о чем кто-то услужливо донес куда следует, помешали его офицерской карьере.

Все они, когда-то молодые офицеры времен первой мировой войны, будущие кадры рейхсвера, а ныне костяк командования немецкой армии, послушно исполняют приказы, не думая о Германии. И если бы некоторые из них решились на протест и активные действия (Клос вспомнил о прошлогодних августовских событиях), они могли бы еще добиться своей цели, устранить бесноватого фюрера и, как надеялись некоторые немецкие генералы, спасти третий рейх от окончательного разгрома.

Клос пересек небольшую площадь, на которой торчали обгоревшие развалины синагоги. Он свернул в узкую улочку, безлюдную в эту пору. Уже начинало светать, но еще был комендантский час. Обер-лейтенант прошел мимо деревянного, когда-то окрашенного в желтый цвет домика с вывеской часовщика, внимательно осмотрелся, сделал еще три шага вдоль высокого решетчатого забора и, нажав на калитку, которая легко уступила, оказался в небольшом дворике. Из окна домика пробивался слабый луч света. Клос три раза стукнул в оконную раму, а когда открылась дверь, уверенно ступил в полутемный большой коридор, прошел через две тесные комнаты в пристройку, прилегающую к магазину часовщика, освещенную трепетным пламенем карбидной лампы.

Мужчина с землистым лицом и глубоко запавшими глазами снял наушники, положил их около коротковолновой радиостанции и вопросительно посмотрел на Клоса.

— Снова не удалось, — сказал Клос со злостью. — Кого вы посылаете на эту операцию? Железная дорога — это важный объект оперативного значения. Взрыв слегка повредил часть рельса, и только.

— «Тетя Сюзанна», — часовщик провел ладонью по глазам, как бы пытаясь снять сонливость, — требует, чтобы мы с этим объектом покончили не позднее 7 января.

Клос усмехнулся. Он всегда улыбался, когда слышал это «тетя Сюзанна», и сам не раз употреблял это условное название своего Центра. Угостив радиста сигаретой, внимательно смотрел, как тот глубоко, жадно затягивается дымом, и только сейчас, очевидно, заметил озабоченность, чрезмерную усталость на посеревшем лице этого человека. Он пожалел, что не сумел воздержаться от упрека, хотя часовщик не обиделся, ибо понимал, как важно это задание.

— Устрой мне встречу с Бартеком, — сказал Клос, направляясь к выходу, — я сам поговорю с ним о задании Центра.

 

3

Повторный приезд в этот город генерал-губернаторства не радовал Эдит. Не прошло и получаса, как она почти все знала о своей соседке по квартире и новой подруге.

Грета была рада знакомству с Эдит Ляуш. Они были ровесницами, и через несколько минут, когда Эдит разместилась в этой скромно меблированной комнате в гостинице для сотрудников железнодорожной службы армии, Грета предложила ей обращаться друг к другу по имени. Она рассказала Эдит, что несколько дней назад ее соседку отправили в Германию в связи с нервным расстройством.

— Я рада, что буду с тобой, — тараторила Грета. — как мне надоела та сумасшедшая! Все ее раздражало — дым от сигареты, беспорядок в комнате, а однажды, когда я по ошибке взяла ее полотенце, она чуть не убила меня! Спала с пистолетом под подушкой. До этого она была в Минске, работала в гестапо, всегда имела при себе оружие. Больная, совсем больная. Мы все здесь становимся больными от угара этой войны. Этот проклятый город! Все время слышишь о нападениях и диверсиях каких-то бандитов. Не проходит и дня, чтобы кто-нибудь из наших не погиб.

— Знаю, — кивнула Эдит, — я уже была здесь. Не люблю этот город.

Раскладывая в гардеробе свои вещи, девушка снова вспомнила о том, что произошло с ней почти четыре года назад, ночью…

В ту ночь вместе со щуплым капитаном Шнейдером, который едва сумел успокоить ее, они поднялись наверх.

На третьем этаже, в представительских апартаментах, проживал вместе с семьей местный гауляйтер, которого как раз вызвали в Берлин по поводу «решения» еврейской проблемы. Местные евреи, ютившиеся в тесных улочках пригорода, были перемещены в еврейские гетто Варшавы и Лодзи.

В апартаментах оставались жена гауляйтера, высокая блондинка с красивыми, гладко причесанными волосами, которую Эдит видела уже раньше, и их дочь двухлетняя голубоглазая плакса. Когда Эдит со Шнейдером поднялись на третий этаж, она заметила, что у стоявшей в нише гипсовой статуи отбита рука. Дверь в квартиру гауляйтера была приоткрыта. Капитан Шнейдер вошел первым, с пистолетом наготове. Луч фонарика выхватил из темноты кровать со смятой постелью, разбросанные вещи, перевернутую мебель. От неожиданности капитан погасил фонарик и схватил Эдит за руку.

— Спуститесь в мою квартиру и позвоните в гестапо! — А когда Эдит сделала шаг вперед, Шнейдер задержал ее: — Прошу не входить! Хозяйка квартиры и девочка убиты.

— Это польские бандиты, — сказала Эдит.

— Похоже на обычное ограбление, — ответил Шнейдер и добавил: — Гауляйтер неплохо обогатился при ликвидации евреев.

Эдит хотела возразить, ибо тогда ей и в голову не могло прийти, чтобы немецкий босс, назначенный на должность самим фюрером и партией, мог заниматься обычным грабежом. Но не возразила, не смогла выдавить из себя ни слова.

Как же она ненавидела тогда поляков, этих диких недочеловеков, которые, как бандиты, вламываются ночью, убивают немецких женщин и детей!..

Грета заметила, что Эдит не слушает ее, и замолкла.

— Продолжай, продолжай, — попросила Эдит, как бы испугавшись тишины. Вспоминая происшедшее, она слушала болтовню Греты. Девушка говорила о том, что лучше всего не усложнять свою жизнь: надо не думать о войне, ни о чем не вспоминать, веселиться, пить, брать от жизни все, что можно. Грета была сентиментальна. Случайные мимолетные связи с мужчинами она считала увлекательными приключениями, большой любовью, как бы забыв, что пять минут назад, рассказывая о Хорсте или Фридрихе, также говорила: «Это была самая большая любовь в моей жизни». Грета считала, что нашла в лице Эдит верную подругу по легкой жизни, пьяному угару, ночным попойкам в офицерском казино.

Эдит не упрекала ее за это, не хотела разочаровывать, только подумала, что, видимо, и та соседка по комнате вела такой же, как и Грета, легкий образ жизни.

Эдит даже была довольна, что Грета не переставала болтать, давая ей возможность еще раз мысленно вернуться к событиям почти четырехлетней давности…

В этом городе Эдит тогда пробыла недолго. Через несколько дней после той памятной ночи она получила пакет с предписанием на выезд. Была в Солониках, потом в Южной Франции и, наконец, попала в Вену. Видела оккупированную Европу, «новый порядок», установленный немцами.

В тот день забавный капитан Шнейдер проводил ее на вокзал, ухаживал за ней с галантностью венского судебного заседателя (он был заседателем до войны).

Эдит удивлялась тогда, зачем он провожает ее закоулками и узкими улочками, думала, что Шнейдер, минуя центр города, петляет длинной дорогой, чтобы подольше побыть с ней наедине. Это немного забавляло Эдит, но, когда они дошли до вокзала, расположенного на возвышенности, и увидели раскинувшийся внизу город с квадратной центральной площадью, она поняла, что венский блюститель закона хотел избавить ее от излишних переживаний и трагических воспоминаний, свидетельницей которых она здесь была.

Девушка обратила внимание на треск винтовочных выстрелов. Это ее насторожило. На площади, у белых стен костела, она увидела мечущихся, падающих на землю людей и стреляющих солдат.

— Пятьдесят, — сказал Шнейдер. — В отместку за убитую жену и дочь гауляйтера.

— Какой ужас! — заметила Эдит, но не потому, что сожалела о расстрелянных поляках, а ради соблюдения элементарной справедливости.

Шнейдер на это ничего не ответил, вероятно вспомнив, как тогда, в ночь убийства, у него с языка сорвались слова осуждения гауляйтера. А может, он боялся Эдит? Или для него это было элементарной справедливостью, что за убитую немецкую женщину и ребенка расстреляно пятьдесят поляков? Но кто совершил убийство?..

Он посмотрел на часы, и Эдит поняла: необходимо спешить на поезд…

Полотенца и другие туалетные принадлежности уже были разложены по местам, свежее постельное белье лежало на кровати, не так давно принадлежавшей женщине, которая не выдержала пребывания в России и Польше и была отправлена в Германию.

Грета с усердием бросилась помогать Эдит натянуть пододеяльник на одеяло и при этом беспрерывно говорила. На этот раз о каком-то достойном молодом человеке, на которого имеет виды. Однако он совсем не обращает на нее внимания, не то что другие офицеры.

— Высокий, интересный блондин, — рассказывала Грета. — Я просто без ума от него! В его лице — что-то таинственное и недосягаемое. — В этом году ей не удалось соблазнить его, но в следующем, Грета поклялась, она обведет вокруг пальца этого недотрогу обер-лейтенанта.

— Как его имя? — заинтересовалась вдруг Эдит.

— Обер-лейтенант Ганс Клос. — Грета была немного удивлена, когда Эдит вдруг оживилась, услышав это имя. — Ты знаешь его?

— Боже мой, Ганс! Прошло столько лет! Узнает ли он меня?

— Ты действительно знаешь его, Эдит? Это кремень, а не мужчина.

Эдит усмехнулась, вспомнив о чем-то хорошем. Наконец-то среди мрачных воспоминаний этого дня мелькнуло что-то светлое. Она бросилась к чемодану, достала конверт с пачкой фотографий, долго перебирала их и нашла старый, пожелтевший любительский снимок.

— Посмотри, это он?

— Ну что ты, это какой-то мальчишка!

— Фотография тридцать шестого года, — уточнила Эдит. Посмотрела на обратную сторону снимка и прочитала вслух надпись: — «На память незабываемой, милой Эдит — Ганс».

— Похож?

— Как будто бы похож, — ответила Грета. — Ну ладно, отдаю тебе Ганса, он твой. У меня есть в запасе еще один офицер, — добавила она с каким-то неестественным оживлением. — Это Бруннер, из гестапо, тоже на вид представительный, крепкий мужчина… — И, заметив, что Эдит продолжает смотреть на фотографию, вздохнула: — Тебе представляется удобный случай, моя дорогая, чтобы убедиться, держат ли мужчины свое слово.

 

4

У Клоса был тяжелый день. С самого раннего утра его вытащили на этот злополучный участок железной дороги, чтобы он на месте ознакомился с результатами диверсии польских партизан. А потом, едва он успел побриться и проглотить кусок хлеба с искусственным медом, его вызвали к генералу. Обжигая губы, Клос торопливо выпил чашку суррогатного кофе. В штабе армии он в течение двух часов вынужден был выслушивать нравоучения и советы, касающиеся постановки минных полей, безопасности воинских эшелонов. Узнал он также и о новой дислокации артиллерии в полосе армии, а эти сведения наверняка заинтересуют «тетю Сюзанну». Потом добрался до комендатуры, откуда должен был поехать на другой конец города, на интендантский склад, где его ожидало несколько бутылок вина, подаренных интендантом за небольшую услугу, когда-то оказанную ему Клосом. На складе было шумно, суетно — интенданты расфасовывали по ящикам водку, консервы и сигареты в увеличенном по случаю Нового года количестве. И тогда щедро одаренный несколькими бутылками вина и двумя коробками сигар обер-лейтенант вспомнил о Курте, который куда-то запропастился, хотя должен был ждать его в комендатуре. Клос подумал, что ординарец, воспользовавшись отсутствием командира, забежал в казино к своей девушке. Решив разыскать его, позвонил в казино, не замечая, что около него стоит фельдфебель Якобс с какими-то срочными бумагами, требующими подписи обер-лейтенанта.

— Отнеси эти бутылки на квартиру, — сказал Клос Курту, когда тот, смущенный, явился из казино. — Одну бутылку можешь взять себе, выпейте с Маргаритой за мое здоровье.

— Спасибо, господин обер-лейтенант! — Курт пристукнул каблуками, явно довольный своим командиром. Ему снова повезло.

— Только не забудь: квартира должна блестеть, как твоя медаль!

— Будет сделано, господин обер-лейтенант. Разрешите идти?

Курт встал по стойке «смирно», отдал честь и резко повернулся, едва не сбив с ног штурмбаннфюрера Бруннера, который неожиданно возник в дверях.

— Привет, Ганс. Я должен с тобой поговорить. Слышал о диверсии польских бандитов? Все-таки преподнесли они нам новогодний подарочек.

— Надеялись на большее, — ответил Клос, пододвигая стул.

— Ничего. После Нового года мы сдерем с них шкуру. Стягиваем резервы со всего генерал-губернаторства. — Бруннер начал прохаживаться по комнате, заложив руки за спину.

— Поговорим об этом после Нового года, — уклонился Клос.

Бруннер посмотрел на него с удивлением, еще с минуту постоял на середине комнаты, как будто бы чего-то ожидая.

— Хайль Гитлер! — сказал он наконец, помедлив, но вышел только тогда, когда на столе Клоса зазвонил телефон. И если бы не вышел, то мог бы заметить беспокойство на лице Клоса.

— Обер-лейтенант Клос? Говорит Эдит Ляуш, — услышал Клос в трубке, и его рука дрогнула.

— Минуточку, — ответил он. Отложив трубку, вытер вспотевший лоб, закурил сигарету и только тогда, когда почувствовал, что владеет собой, спросил: — Это действительно ты, Эдит?

— Ты не ошибся, Ганс, это я. Не ожидал? Я тоже не думала, что встречу тебя, да еще в этом городе…

Она сказала, что случайно узнала о его пребывании здесь и хотела бы как можно скорее встретиться. Он поддакивал, заверяя, что также мечтает о встрече с ней. Сказал, что с тридцать шестого года, с тех пор как они познакомились во время каникул, оба, видимо, очень изменились. Потом, не отдавая себе отчета, пригласил ее к одиннадцати вечера, назвал адрес, согласился, может быть даже с излишним энтузиазмом, чтобы она взяла с собой и свою подругу, которая, как сказала Эдит, мечтает с ним познакомиться… Еще несколько раз повторил, что он рад, что это чудесно — снова встретиться со своей кузиной (пожалуй, больше, чем с кузиной, добавила Эдит), и только потом смог, наконец, положить трубку и подумать о создавшейся ситуации. В какую-то минуту ему захотелось немедленно скрыться, бросив все. Затем Клос подумал, что похож же он на того Ганса, прошло восемь лет, невозможно, чтобы…

— Эдит Ляуш — это младшая дочь тети Хильды, — проговорил он вполголоса, и стоявший рядом фельдфебель Якобс, не расслышав, наклонил к нему свое толстое бабье лицо:

— Слушаю вас, господин обер-лейтенант…

— Ничего, ничего. — Клос подошел к вешалке, надел плащ, даже не стараясь скрыть своего волнения.

— Господин обер-лейтенант желал прочитать и подписать этот проект инструкции. — Фельдфебель замер перед ним с покорностью, типичной для мелкого служащего, каким он был до войны.

— В новом году, — ответил Клос, и фельдфебель Якобс воспринял это как шутку.

Клос выслушал от секретаря канцелярии новогодние поздравления и пожелания, потом зашел в кабинет шефа, чтобы поздравить его с наступающим Новым годом, поцеловал в подставленную щечку рыжеволосую Фредкен, его секретаршу, не забыв взглянуть на разложенные перед ней бумаги, ибо его сверлила одна мысль: он должен все узнать об Эдит Ляуш.

 

5

Клос пришел домой уставшим. Не торопясь открыл дверь своей комнаты, такой огромной для одного человека. Когда-то перед войной в этом невзрачном здании из красного кирпича размещалось ремесленное училище, а теперь в бывших его классах расквартировали немецких офицеров. Сначала он чувствовал себя в этом помещении, где с успехом можно было поселить два взвода солдат, не совсем уютно, но потом привык.

Сняв сапоги и сбросив мундир, Клос лег. Он сделал все возможное, что необходимо было сделать. А теперь оставалось только ждать. Удастся или не удастся? Может быть, все произойдет сегодня. Тем лучше, это был последний день 1944 года, принесшего ему немало неожиданных острых переживаний, волнений и успехов. На этот раз тоже должна быть удача! «Столько раз удавалось», — успел он еще подумать перед сном.

Разбудил его стук в дверь. Словно во сне, крикнул:

— Войдите!

В дверях стоял его ординарец Курт.

— Принесли от часовщика, — сказал он равнодушно.

— Благодарю, Курт. — Клос принял из его рук большой старомодный будильник. — Ты свободен до утра. Пойди к своей Маргарите. Подожди, — добавил Клос, — ведь ей необходим новогодний подарок, — и подал плитку шоколада.

Курт не выразил особой благодарности по этому поводу. Он знал, что обер-лейтенант не любит, когда его благодарят. Поняв, что командир предпочитает остаться один, Курт вышел из комнаты, подумав, что если он сейчас занесет Маргарите плитку шоколада, то она еще успеет испечь к новогоднему вечеру шоколадный торт, который он очень любил.

Клос подождал, пока в длинном, мрачном, запыленном коридоре стихнут шаги Курта. Только после этого запер дверь на ключ, подошел с будильником к окну. Скорее по привычке, чем по необходимости, положил на подоконник пистолет. Одно движение — и тыльная часть будильника отскочила. Вынув из тайника туго свернутый рулончик тонкой бумаги, Клос прочитал строчки, написанные мелкими буквами: «У тети Хильды ревматизм. Последнее письмо — в тридцать восьмом, встреча — в тридцать шестом в небольшом имении дяди Вейсенберга. Прогулки на лодке по пруду. Признание в любви в стогу сена. Беседка в саду. Луна».

— Немного, — пробурчал Клос, — но неплохо и это.

Он задумался. Ему вспомнились недели, проведенные в тесных комнатах здания управления военной контрразведки. Советский офицер часами допрашивал человека, на которого к счастью или несчастью, он был так поразительно похож. Он должен был только слушать и присматриваться через стекло, которое для того человека было обычным зеркалом следить за игрой мускулов его лица, за его жестами, манерой курить. И в какой-то день он представил себе, что уже более двух месяцев присматривается к Гансу Клосу, изучает его, но еще ни разу не видел, как он улыбается, смеется. Сказал об этом офицеру контрразведки, который допрашивал настоящего Клоса. И тот при очередном допросе старался сделать все, чтобы вызвать улыбку или смех на озабоченном лице немца. Офицер рассказывал забавные анекдоты, но лицо настоящего Ганса Клоса по-прежнему оставалось неподвижным.

— Не удалось рассмешить, — сказал офицер. — Будешь улыбаться по-своему. Не думаю, что там представится слишком много поводов для смеха.

Поводы были, но сегодня вечером, видимо, будет не до смеха. Клос старался вспомнить, что тот немец говорил об Эдит. А немец говорил без желания. Не понимал ни вопросов, которые ему задавались, ни их цели. Он не мог знать, что там, за зеркалом, боясь пошевелиться, чтобы не скрипнуло кресло, кто-то сидит и внимательно изучает его. Однако кое-что удалось тогда узнать и об Эдит…

Теперь Клос старался все это вспомнить. Иногда его охватывало отчаяние, что он не может в деталях представить себе, как во время лодочной прогулки по пруду, покрытому тиной, Эдит, пытаясь сорвать лилию, наклонилась и с криком свалилась в воду. Тот Ганс, конечно, должен был тогда спасти ее. Эдит не умела плавать, он вытащил ее из воды в мокром, прилипшем к телу платье, покрытом зеленой тиной («И почему мне эта проклятая тина влезла в голову?» — проговорил громко разведчик.) Эдит тогда попросила его отвернуться (того настоящего Ганса Клоса, родившегося в Клайпеде 5 октября 1921 года). Девочка сняла платье, прополоскала, разложила на солнце, чтобы высохло, а сама зарылась в стог свежего сена и позвала его. Тогда ли впервые Ганс Клос поцеловал Эдит Ляуш? А может быть, чуть раньше? Что он сказал ей? Ему было пятнадцать лет, а ей — тринадцать…

Еще раз он прочитал текст сообщения Центра, который извлек из будильника: о ревматизме тети Хильды, письме, прогулке на лодке, беседке и луне. Потом вынул зажигалку и сжег записку. Крышка будильника снова встала на свое место, и никто не мог догадаться, что этот всегда барахливший старый будильник, который Курт неоднократно проклинал и уже без всякого желания носил к часовому мастеру, служил переносным тайником для связи Клоса с Центром.

Обер-лейтенант накрывал на стол. Ставил бутылки, бокалы и рюмки, тарелки с приготовленными Куртом бутербродами с мясными консервами, с джемом и думал, почему в тридцать восьмом году прекратилась переписка Ганса Клоса с Эдит Ляуш. Если бы он мог хотя бы немного поговорить с тем немцем, который теперь находился где-то в России! Он обеспечен всем необходимым, с ним вежливо обращаются. «Будем его беречь, не дай бог, еще простудится, — сказал начальник управления, когда они прощались. — Неизвестно когда, но этот немец еще может нам пригодиться». Они получили от него еще некоторую информацию, но как можно передать чувства пятнадцатилетнего парнишки к тринадцатилетней девчонке в таком коротком сообщении?! Если бы он знал тогда, что встретит Эдит Ляуш и что эта девушка еще будет помнить Ганса Клоса… Он был подготовлен к встрече с ее дядей Хельмутом, судебным заседателем, часами всматривался в морщинистое лицо старого прусского бюрократа, изображенного на фотографии, чтобы узнать его с первого взгляда. Но Эдит — не старый господин с острым носом и бородавкой на подбородке. Правда, он видел и фотокарточку Эдит, но припоминал ее как в тумане. Блондинка с длинными, толстыми косами. Восемь лет… Тринадцатилетняя девочка теперь превратилась в женщину. Видимо, она очень изменилась.

«Я вправе ее не узнать, — успокаивал он себя. — А она, узнает ли она меня? Ганс Клос тоже мог измениться за восемь лет. Неоперившийся мальчишка стал настоящим мужчиной, а особые приметы…» Подошел к зеркалу и присмотрелся к своему шраму под правым ухом.

Стол был накрыт. До прихода гостей оставалось еще не менее часа. Если не опоздают… Нет, Эдит не опоздает, она так хотела его увидеть.

Какая она — красивая, стройная? Тот немец говорил, что она милая, обаятельная. Но можно ли верить впечатлению пятнадцатилетнего мальчишки? По любительской, не очень выразительной фотографии немногое можно понять. Правильные черты лица, голубые или серые глаза, густые пышные волосы. «Видимо, красивая», — подумал он, и это как бы успокоило его, хотя в общем-то ему было безразлично, действительно ли кузина Клоса, Эдит Ляуш, красивая. Его обучали несколько месяцев, испытывали его хладнокровие, выдержку, стойкость и интеллигентность, способность пойти на риск, проверяли знание немецких обычаев, традиций и языка а теперь он должен освежить в памяти какие-то мальчишеские воспоминания, но не свои, а человека, в которого по иронии судьбы он перевоплотился.

Вдруг его поразила неожиданная мысль: действительно, и как он не подумал об этом раньше? Настоящий Ганс Клос в тридцать восьмом году сдал экзамен на аттестат зрелости, окончил лицей и поехал учиться в Гданьский политехнический институт. Станислав Мочульский тоже обучался в этом институте, но осенью тридцать восьмого года переехал в Варшаву. Ярость гданьских гитлеровцев, их ненависть к полякам из Поморья, которые поселились в формально свободном городе Гданьске, начали приобретать такие размеры, что он должен был выехать в Варшаву.

Кто знает, если бы он остался в Гданьском институте, то, может быть, встретился бы там с настоящим Гансом Клосом. Видимо, оба были бы удивлены таким поразительным, почти неправдоподобным сходством. Два человека разной национальности, из которых один, считая себя представителем высшей расы, был бы оскорблен, если бы узнал, что его двойник — простой поляк, представитель народа, по мнению нацистов, обреченного на вечную службу немцам. Тот Ганс Клос наверняка был среди тех гитлеровских молодчиков, которые, как на параде, в коричневых рубашках и с фашистскими повязками на рукавах, оглашали улицы города бравыми криками и освещали их огнем факельных шествий, пикетировали польские учреждения. Член тайной ячейки гитлеровской национал-социалистской партии в Клайпеде и курсант подпольного немецкого юнкерского училища наверняка не стоял тогда в стороне…

А она, Эдит? Какая была она? Во вспомогательный армейский отряд вступила добровольно. Может, как и другие молодые люди, пропитанные духом национализма и оголтелого гитлеризма, хотела вложить свой кирпич в строительство здания тысячелетнего рейха? Или сделала это для того, чтобы ее мать («Больная ревматизмом моя тетя Хильда», — подумал разведчик с улыбкой) могла пользоваться лучшими продовольственными карточками, дающими право на получение двадцати граммов масла вместо маргарина?

Видимо, все именно так и было: Ганс Клос с фотографией Эдит в портфеле приехал в Гданьск. Но потом увлекся другой девушкой в институте. Поэтому переписка с Эдит, которая длилась около двух лет, могла неожиданно прерваться. Может быть, новая девушка Ганса, студентка, тоже участвовала в ночных факельных шествиях по улицам города, выкрикивая до хрипоты антипольские лозунги на бесконечных митингах молодых гитлеровцев? Или она была дочерью какого-нибудь солидного бюргера, добродушной мещаночкой, а может, дочерью вдовы служащего, сдававшей комнатки одиноким студентам? Кто она была? Говорил ли об этом Ганс Клос при допросе? И задавали ли ему такие вопросы?

В голове все перепуталось: воспоминания, предположения, догадки. Потом он опомнился, ведь все это не касается Эдит, а если бы он был в действительности Гансом Клосом, то их обоих не интересовали бы эти проблемы.

Довольно! Он уже более четырех лет носит имя Ганса Клоса, и сейчас нет необходимости предаваться воспоминаниям. И теперь, все проанализировав и взвесив, он пришел к убеждению, что для Эдит Ляуш он должен быть настоящим Гансом Клосом, хотя эта игра, которая начата им еще четыре года назад, очень рискованна. Он стал спокойным и расчетливым, как это всегда бывало с ним перед решением сложной задачи.

Вспомнилась недавняя акция польских партизан на железной дороге. Клос перепроверил мысленно, не допустил ли какой-либо ошибки. Чего в связи с этим от него хочет Бруннер? Эта важная в оперативном отношении ветка железной дороги должна быть взорвана! «Тетя Сюзанна» требует ускорить акцию партизан. Значит, в этом есть необходимость.

Когда после телефонного разговора с Эдит Клос выбежал из штаба и направился к часовщику, чтобы получить от «тети Сюзанны» дополнительные сведения к информации о ревматизме, пруде, лодке, прогулке и луне, там его уже ждал Бартек. Клос любил этого тонкого, умного, выдержанного, смелого человека, с которым уже давно сотрудничал и которому доверял. За голову Бартека, командира партизанского отряда, прославившегося многими боевыми действиями против немецких оккупантов (в некоторых из них принимал участие и Клос), полиция и СД обещали большие деньги. Совсем недавно круглое крестьянское лицо Бартека смотрело на Клоса с плакатов, расклеенных немцами по всему городу, пока их не закрыли другие объявления и предупреждения, касающиеся розыска польских «бандитов» или извещавшие об очередной расправе над «террористами», которые подняли руку на представителей немецкого народа…

Однако Бартек не обращал внимания на угрозы оккупантов. Даже в самое трудное время, пренебрегая опасностью, он приезжал на крестьянской фурманке на городской базар, одетый в деревенский кожух, и растворялся в толпе.

Бартек был невесел. Часовщик вынужден был рассказать ему о последней неудаче на железной дороге. Бартек оказался от предложенной ему сигареты, свернул из газеты самокрутку с едким самосадом, подождал, пока все часы в магазине пробьют три, и только тогда доложил о случившемся. Оказалось, что не весь динамит взорван, что во время акции на железной дороге пропал один из партизан.

— Кто? — спросил Клос. Людей Бартека он знал только по псевдонимам.

— Флориан, — ответил Бартек. — Ужасно, если он попал в руки немцев. Он может проговориться, что мы располагаем немецким планом минных полей.

— Попытаюсь узнать, что с ним, — сказал Клос. — Пока что, как мне известно, после взрыва никого из партизан немцы не схватили. Я прибыл на место через четверть часа после вас… — Клос перешел к самому главному: — Приказано, чтобы мы любой ценой довели операцию на железной дороге до конца в течение трех дней, но без лишних потерь с нашей стороны. Немцы не ожидают повторения налета. Необходимо использовать момент. Думаю, что надо провести повторную операцию в течение ближайших двух-трех дней, лучше ночью. Эту важную для немцев железнодорожную ветку необходимо во что бы то ни стало прервать.

Затем Клос сообщил Бартеку новые данные о схеме минирования полей и о том, что на столе Фредкен, секретарши его шефа, удалось увидеть расписание движения важнейших железнодорожных эшелонов. Предложил начать операцию по взрыву железной дороги с ликвидации одного из них…

Бартек оживился. Диверсии на железных дорогах — это его дело. Он начал проводить эти операции, когда в группе насчитывалось всего лишь восемь человек. Теперь в отряде около двухсот и на его счету свыше двух тысяч пущенных под откос железнодорожных вагонов с военным грузом, продовольствием и снаряжением. Обговорили еще проведение отвлекающей атаки небольшой группой партизан, чтобы обеспечить внезапность проведения главной операции. Установили время и место следующей встречи. Клос хотел бы знать, когда будет предпринята очередная попытка. На это время он должен иметь абсолютное алиби.

В конце встречи, скрывая беспокойство, он с юмором рассказал Бартеку о неожиданном появлении «кузины» Эдит.

— Будь осторожен, — предупредил его Бартек, — это может быть провокацией.

— Понимаю, стараюсь быть бдительным, — ответил Клос. — И так все четыре года…

Бартек наполнил стаканы самогоном. Они молча выпили, потом крепко, по-мужски пожали друг другу руки. Слов не требовалось — они знали сокровенные желания и мечты друг друга.

 

6

Майор Брох был уже слегка пьян. Он с шумом, бесцеремонно ввалился в комнату, с удовлетворением посмотрел на батарею бутылок на столе и поставил рядом с ними еще одну — пузатую, темно-зеленую, с серебристой фольгой.

— Шампанское! Чудесно! — воскликнул Клос.

— О бокалах тоже не забыл. Это мой новогодний сюрприз. Но для тебя, Ганс, я приготовил еще кое-что… Дорогой друг, официально это будет через пару дней, но сейчас под большим секретом могу тебе сообщить… — Он с таинственным видом показал подписанный шефом главного управления абвера приказ о повышении Клоса в чине. — Поздравляю… Капитан Клос!

«Все-таки повысили меня в чине, — подумал Клос. — Видимо, за варшавскую операцию». Если бы руководство абвера знало, что он «раскрыл» тогда как грозных врагов рейха самых верных, преданных фюреру и жестоких палачей. Если бы знало… Если бы знало, что несколько часов назад он передал важную информацию польским партизанам и что по разработанным им планам пошел под откос не один воинский эшелон гитлеровцев… Уже четыре года он находится среди врагов. И они принимают его за своего. Этих фанатичных гитлеровцев, которые вершат свои дела в абвере или гестапо, он обводил вокруг пальца, обманывал, выявлял и делал из них предателей рейха. А они, не подозревая этого, награждают орденами и повышают в чине и должности его, их смертельного врага. Вспомнилось ему несколько эпизодов из прошедших четырех лет. Промелькнули мысли о действиях и обстановке, которые казались тогда безвыходными, грозившими поражением, провалом, смертью. Когда он, приступив к этой нечеловечески сложной работе, впервые увидел себя в зеркале в мундире немецкого лейтенанта, то подумал, что было бы хорошо, если бы ему удалось продлить этот маскарад хотя бы в течение года. Через два года, когда он был уже в звании обер-лейтенанта, его подобные опасения не волновали. Находясь в логове врага, чувствуя на каждом шагу опасность провокации, раскрытия и провала, он был, казалось, необычайно везучим, счастливым, но это могло внезапно кончиться, и тогда его ожидало самое худшее.

А теперь Брох, тот самый Брох, который прошел войну, был дважды ранен, участвовал во многих военных кампаниях и дослужился только до майора, приносит приказ командования о производстве его, Клоса, в чин капитана.

— Ты не рад, Ганс? В твои годы… Мне уже сорок семь лет, а я только майор. Я не завидую, поверь, я от всей души поздравляю тебя, ты уже давно заслужил повышение.

— Всем известно, господин майор, что вы — блестящий офицер вермахта.

— Конечно, — Брох сделал кислую мину. — Всем это известно, даже всему миру. — Наклонясь к Клосу, он докончил шепотом: — Еще в декабре тридцать девятого года я говорил, что думаю о плане нападения на Россию, о безумстве фюрера страдающего манией величия и мирового господства. Теперь всем ясно, что я был прав, большевики уже у Вислы, через месяц будут на Одере, а через два месяца… Будем смотреть правде в глаза, капитан Клос. Эта война проиграна, русские не отступят, потребуют полной капитуляции. Они вскоре будут в Берлине. А потом что?

— Господин майор, — спокойно ответил Клос, — я очень уважаю вас и думаю, что здесь нет более доброжелательного человека, чем вы. Но прошу вас понять: я служу в абвере и не хочу, чтобы напоминал мне об этом мой друг, человек, которого я уважаю и ценю.

— Дорогой Клос, — задумчиво произнес Брох, — я люблю Германию и предвижу, что будет вскоре.

— Не стоит впадать в пессимизм. — Клос постарался придать своему голосу теплое и доверительное звучание. В эту минуту он хотел, чтобы Брох считал его идиотом или трусом, лишь бы только не сообщником во взглядах, проявление которых расценивалось как предательство. — К счастью, у нас достаточно вина, господин майор, чтобы забыть об этих грустных мыслях, возникших под воздействием минутной слабости. — Клос чувствовал: все, что он говорит, может вызвать только отвращение и омерзение.

Этот человек разочарован, потерял веру в величие Германии и наверняка уже стал врагом нацизма. Однако он, Клос, не может протянуть ему руку дружбы, оказать полное доверие. Наоборот, Клос должен создать ситуацию, в которой Брох будет слабее. Легкомысленная искренность не забывается. Брох должен об этом помнить, в будущем, может, он будет осторожнее, а в непредвиденной ситуации, если Клос в ней окажется и его судьба будет зависеть от Броха, он промолчит. Благодаря этому Клос сможет и дальше выполнять свою трудную миссию агента «J-23» в ненавистном немецком мундире. Клос не мог позволить себе искренней дружбы даже с человеком, который заслужил эту дружбу и доверие, ибо это могло угрожать самому главному — выполнению задания и его безопасности.

Майора Броха он действительно уважал и стремился как-то скрасить горечь от этой предновогодней беседы.

— Мои девушки уже должны сейчас прийти, — весело сказал он.

— Будут женщины? — Брох, как тонущий, ухватился за спасательный круг, явно довольный сменой темы разговора.

— Это мой новогодний сюрприз, господин майор. Вообразите, неожиданно объявилась здесь моя кузина. Мы не виделись восемь лет, я даже волнуюсь.

— Не стоит! — успокаивал его Брох. — Она хорошенькая?

— Пытаюсь представить себе, как она теперь выглядит, — ответил Клос и, заметив удивление Броха, добавил: — Ей было тогда тринадцать лет. Боюсь, не узнаю ее.

В этот момент кто-то постучал в дверь. Клоса неожиданно осенила игривая мысль. Он, как мальчишка, намеревающийся сотворить веселую шутку, приложил палец к губам и спрятался за портьерой. Броху понравилась эта затея. Жестом показав Клосу, чтобы он поглубже спрятался, майор сам открыл дверь.

— Прошу, прошу, входите, располагайтесь как дома, дорогие девушки, — пригласил он. — Ганс сейчас вернется.

Когда через неплотно задернутую портьеру Клос увидел стоявшую к нему спиной светловолосую девушку и хотел уже выйти из укрытия, показалась другая — тоже блондинка. «Которая же из них?» — мелькнуло в голове Клоса.

— Эдит! — воскликнул он, неожиданно выходя из-за портьеры.

Одна из девушек резко повернулась.

— Ганс?! — Голос ее прозвучал неуверенно.

Клос с трудом ослабил мускулы на лице и усмехнулся, опасаясь, что она не поверит этой улыбке.

— Столько прошло времени, и вдруг такая встреча, — произнес он. — Не узнаешь?

— Да, господин обер-лейтенант очень изменился, — прощебетала Грета.

— Это Грета, о которой я говорила тебе, — сказала Эдит. — Прошу познакомиться. Она давно об этом мечтала.

— А откуда фрейлейн Грете известно, что я очень изменился? — спокойно спросил Клос.

— Видела вашу фотографию.

— Фотографию? Какую фотографию? Где? — Клос был насторожен, хотя улыбка не сходила с его лица. «Провокация? — подумал он. — Видимо, Бартек был прав, когда предупреждал меня. Что им известно?»

— Ганс, ты уже забыл? — огорчилась Эдит. — Это та фотография, которую ты подарил мне еще в тридцать восьмом году…

— Возможно, Эдит. Сколько лет прошло… — проговорил он, лихорадочно стараясь припомнить себе, говорил ли тот немец, настоящий Ганс Клос, об этой фотографии. Кажется, говорил… Это было перед окончанием лицея, когда он собирался на каникулы. В то время он встречался и с дядей Хельмутом…

Эти размышления не мешали Клосу быть гостеприимным и любезным с девушками, которые с удивлением смотрели на богато накрытый стол. Он хотел, чтобы Брох как можно быстрее занялся Гретой и они ушли из комнаты. Ему казалось, что если он останется наедине с Эдит, то ему удастся убедить ее в том, что она действительно разговаривает с Гансом Клосом, наперсником ее детских забав, героем юношеского романа.

Брох шепнул что-то на ухо Грете и крикнул Клосу, что они на время покинут их, пойдут навестить Шнейдера в его квартире в соседнем доме. Клос и Эдит остались одни.

Какое-то время они сидели молча. Клос не мог произнести ни слова.

— Как себя чувствует тетушка Хильда? — наконец вымолвил он.

— Ты не забыл мою маму? Она часто вспоминала о тебе. Бедная, в последнее время она так была больна, что даже не вставала. — Эдит внимательно присматривалась к нему, как будто искала и не могла найти чего-то близкого в лице сидевшего рядом с ней молодого мужчины в мундире обер-лейтенанта.

Клос понимал, что должен вести себя так, чтобы напомнить ей того юного Ганса Клоса, хотя не он, а тот юноша целовал ее в стогу сена и клялся в вечной любви.

— Тетушку все мучит ревматизм? — спросил Клос заботливо, желая проверить ее реакцию. Он не мог теперь молчать, он должен убедиться, что она принимает его за того Ганса Клоса.

— И это ты помнишь, Ганс? Я думала, что ты совсем о нас забыл.

В этот момент Клос понял, что какая-то невидимая стена, стоявшая до этого между ними, вдруг рухнула. Как будто бы внешне ничего не изменилось. Так и должны были вести себя после долгой разлуки люди, которые когда-то любили друг друга и сохранили в себе это чувство.

— Я ничего не забыл, Эдит. Я очень любил тетушку Хильду и одну из ее дочерей. — Клос почувствовал, что наступила пора взять руку Эдит.

Она не отняла руки. Приветливо улыбнулась, может быть, в этот момент на нее нахлынули воспоминания.

Так их и застали улыбавшиеся, раскрасневшиеся с мороза Брох и Грета, которые тянули упиравшегося Шнейдера.

— Представьте себе, он еще намеревался работать в предновогоднюю ночь! — произнес с иронией Брох.

— Ну как, вспомнили о своих былых чувствах? — игриво спросила Грета.

— Конечно, — ответил Клос. — И больше того, я попросил Эдит, чтобы она была сегодня хозяйкой вечера.

— И представьте себе, я приняла предложение Ганса с большим удовольствием, — поддержала его Эдит. И вдруг ее взгляд встретился со взглядом Шнейдера. И тот не успел произнести даже слова, как она бросилась к нему. Шнейдер был ошеломлен и счастлив. Он высвободился из объятий Эдит и с интересом оглядел ее.

— Фрейлейн Эдит немного пополнела, но по-прежнему обаятельна, — улыбнулся Шнейдер.

— А я только сегодня думала о вас, о прежних наших встречах, — проговорила Эдит.

Перебивая друг друга, они начали вспоминать о трагической истории той кошмарной ночи, о том, как он провожал ее на вокзал.

Провозгласили тост за неожиданное стечение обстоятельств, которое позволило им снова увидеться. Теперь она была счастлива, что возвратилась в этот город, встретилась со своей давней девичьей любовью, Гансом («Моим нареченным, — сказала со смехом Эдит. — Не забыл, Ганс, что обещал на мне жениться, когда подрастешь?»), и человеком, который относился к ней, как к родной дочери, капитаном Шнейдером. Шнейдер немного поморщился, хотел сказать, что никогда не считал Эдит своей дочерью, но после первой рюмки смирился со своей ролью, только попросил, чтобы Ганс и Эдит поклялись, что примут от него родительское благословение.

Потом Брох выдержал и, конечно под большим секретом, сообщил всем о том, что Ганс Клос удостоен повышения по службе и произведен в капитаны. По очереди и все вместе его поздравляли и желали дальнейших успехов. Эдит подошла к Гансу с рюмкой вина, а разгоряченная Грета потребовала, чтобы они поцеловались.

— Помнишь, Ганс, когда мы целовались в последний раз?

Он ответил:

— Да, при расставании, когда покидали поместье дяди Вейсенберга.

Однако Эдит утверждала, что Ганс выехал раньше, чем она, и что именно тогда она поцеловала его на прощание.

Теперь Ганс окончательно убедился, что опасность миновала: Эдит не очень хорошо помнила, кто из них в то лето первым покинул поместье дяди.

В разговорах и воспоминаниях они не заметили, как подошла полночь. За минуту до двенадцати Брох принялся открывать бутылку шампанского. Из приемника уже доносились первые удары часов, когда он наконец-то справился со своей задачей, о чем свидетельствовал громкий «выстрел» вылетевшей из бутылки пробки.

Майор разливал шипучее шампанское по бокалам, а Шнейдер, войдя в роль крестного отца, сказал:

— Тихо, дети мои, наступает Новый год! С Новым годом! С новым счастьем!

— Сначала поприветствуем штурмбаннфюрера Бруннера! — послышался в это время чей-то голос. Мужчина в мундире гестаповца, уже изрядно выпивший, стоял в дверях, широко расставив ноги, чтобы не упасть.

— Герман! Как хорошо, что ты пришел! — обрадовалась Грета, хотя остальные не выразили особого восторга, увидев столь бесцеремонного гостя. Если бы Бруннер не был сильно пьян, он заметил бы, что его приход испортил настроение присутствующим. Однако он, чмокнув Грету, бесцеремонно развалился на диване, потребовал рюмку водки и что-то пробормотал о своем чутье, которое никогда его не подводило, когда речь шла о застолье.

— Я еще не представил тебе, Герман, мою кузину, — сказал Клос, и в этот момент заметил что-то настороженное во взгляде Эдит.

Она пристально приглядывалась к Бруннеру, как бы стараясь отогнать прочь какие-то тревожные мысли, и с трудом заставила себя улыбнуться, когда Бруннер подошел к ней с рюмкой.

— За здоровье представительниц прекрасного пола! — произнес он и замолчал неожиданно, выронив из руки рюмку. Неуклюже наклонился, чтобы собрать осколки стекла, а когда выпрямился, Эдит заметила, что его взгляд сделался как будто бы трезвее. И если сначала девушка была склонна подумать, что ошиблась, что никогда не видела этого человека, то теперь была почти уверена, что это он.

— Мне кажется, я где-то вас видела, господин штурмбаннфюрер, — сказала она и, заметив холодный блеск в тусклых глазах Бруннера, сразу же пожалела о сказанном, хотя была довольна, что никто из присутствующих не обратил внимания на это.

— За фюрера, за победу, за здоровье господ офицеров! — произнесла тост Грета, подняв свою рюмку, и вдруг умолкла, услышав пронзительный вой сирены, которого она так боялась.

Из приемника донесся голос диктора:

— Внимание, внимание! Воздушная тревога! Воздушная тревога!

Электрическая лампочка над столом погасла, но через минуту снова загорелась. Одновременно раздались тяжелые взрывы, а потом отдаляющийся рокот самолетов. Молча все спустились в бомбоубежище. На лестничной площадке Эдит прижалась к Клосу.

— Мне страшно, — прошептала она.

— Немного отваги, дорогая, — ответил Клос. — Бомбят железную дорогу или вокзал, но не город.

Эдит только покачала головой, боясь сказать, что она имела в виду не бомбежку.

 

7

Грета была расстроена. Новогодний вечер был испорчен. Из бомбоубежища они поднялись через час, но уже без Бруннера, который куда-то исчез во время воздушной тревоги. Казалось, ничего особенного не случилось, но веселье уже было омрачено. Шнейдер вспоминал о своих прогулках по Вене, пытался развеселить всех пением, но это не помогало.

Все понимали, что в их жизни, в жизни немцев, которые недавно господствовали над всей Европой, что-то надломилось. Кто-то решил испортить им празднование Нового года, и они не могли помешать этому.

«А что же наша противовоздушная оборона?» — думал Шнейдер, хотя точно знал, что артиллеристы получили приказ не раскрывать своих позиций перед ожидаемым большим наступлением русских на фронте.

«Сколько раз я говорил, что война с Россией — это самоубийство», — с горечью думал Брох.

Хотя хозяин вечера, обер-лейтенант, а теперь уже капитан Клос, горячо просил гостей остаться, даже завел патефон с раздобытыми где-то пластинками последних берлинских модных мелодий, все с облегчением вздохнули, когда Эдит Ляуш предложила разойтись.

Неудавшийся новогодний вечер и невыносимый холод в комнате взбесил Грету. Полька, их прислуга, не только не натопила печь, но даже не явилась на работу, и вдобавок выяснилось, что она украла у Греты две банки консервов. Эдит хотела растопить печь, но оказалось, что кончился запас угля. Не раздумывая, девушка порубила на части табурет, на котором стоял таз для умывания. В конце концов можно будет умыться, поставив таз на стол. Тепла от растопленной печки хватило только на то время, пока они вспоминали о встрече Нового года. В комнате снова стало холодно, через незаклеенные щели в оконных рамах проникал морозный ветер. Девушки лежали на своих кроватях под тонкими одеялами и дрожали.

Грета попросила Эдит перебраться к ней на кровать. Укрывшись двумя одеялами, они почувствовали, что стало немного теплее, и снова разговорились о новогоднем вечере, о своих впечатлениях, о гостеприимстве Ганса Клоса. Эдит подумала о Бруннере. Хорошо, что никто не обратил внимания на ее слова и реакцию штурмбаннфюрера. Если бы Грета что-то заметила, Эдит пришлось бы сейчас выдумывать для нее какую-нибудь глупую историю, ибо сказать Грете правду о Бруннере она не могла. Грета вряд ли поверила бы ей. «Не ошибаюсь ли я?» — засомневалась Эдит. Этот вопрос терзал ее с самого новогоднего вечера.

Когда они вместе с Гансом возвращались домой (Брох с Гретой и Шнейдер шли впереди чтобы, как сказал тогда капитан инженерных войск, дать возможность влюбленным остаться наедине и объясниться), Эдит пыталась рассказать ему о Бруннере, о своих подозрениях, которые мучили ее. Начала даже что-то говорить, но прервала себя на полуслове, а на вопрос Клоса ответила, что расскажет ему об этом в другой раз. Она хотела заинтриговать его, чтобы он с нетерпением ожидал следующей встречи. Ганс ничего не сказал девушке, только крепко обнял, и ей показалось, что не было у них восьмилетней разлуки, что только вчера они расстались, а сегодня встретились и теперь всегда будут вместе.

«Глупая, сентиментальная идиотка, — подумала о себе Эдит, — не могу не думать нежно и ласково об этом человеке, который пробудил в душе воспоминания и чувства восьмилетней давности».

Она заметила, а когда Клос обнял ее, особенно ясно почувствовала, что нравится ему, что он стал совсем другим, не таким, каким был в тридцать шестом году. Юношеский пыл, восторженные разговоры и бесконечный поток заверений о своих чувствах — это все в прошлом. Теперь в нем были солидная сдержанность, мужская уверенность и нежность. Это волновало ее, и она никак не могла заснуть. Его ласковый взгляд, трогательная заботливость, нежное прикосновение глубоко запали в ее душу и сердце.

«Просто вырос, возмужал, — подумала она. — А потом война. Все изменилось, стали почти неузнаваемыми».

Неизвестно почему, она вдруг подумала о прежней соседке Греты, о которой та говорила утром. Грета тогда сказала: «Мы все здесь становимся больными от угара этой войны…» А Ганс — он тоже больной? Эдит неоднократно присматривалась к нему в течение новогоднего вечера — спокойный, движения размеренны, никакой таинственности, о которой говорила Грета. Осталось ли в нем что-нибудь от того юношеского задора, о котором теперь они вспоминали с улыбкой? Когда он начал говорить о своей учебе в Гданьском институте, Эдит хотела спросить, кем была та девушка, по вине которой она не получила ответа на свое последнее письмо, но сдержалась.

Эдит Ляуш уже не была тринадцатилетней девчонкой, начитавшейся романтических повестей, ожидающей своей первой любви. Сейчас она взрослая женщина, познала немало в жизни, год назад пережила смерть человека, которого любила. Она понимала: то, что связывало ее когда-то с пятнадцатилетним юношей, могло стать каким-то мостиком к новому сближению, если этого захочет Ганс. Пусть он будет таким, какой есть. Пора забыть о том наивном мальчишке.

Полгода жизни с Рудольфом, закончившиеся его самоубийством (из материалов следствия она узнала, что ее Руди, который в течение этого полугода и словом не обмолвился о политике, был замешан в заговоре против фюрера), позволили, как ей тогда казалось, забыть о девичьей любви к пятнадцатилетнему мальчишке. И когда она услышала произнесенное Гретой имя обер-лейтенанта Ганса Клоса, то ее удивило только стечение обстоятельств, а дарственная надпись на его фотографии больше растрогала сентиментальную Грету, чем ее. И когда вместе с Гретой они пошли в квартиру Ганса и из-за шторы вышел человек, который произнес только одно слово: «Эдит», — она почувствовала, как забилось ее сердце.

Грета размеренно дышала, свернувшись в клубок, прижавшись к ней, как ребенок.

«Я хотела бы иметь ребенка, — подумала Эдит. — Ребенка, похожего на Ганса». Эта мысль рассмешила ее.

— Боже мой, — громко произнесла она, — я даже не спросила, может быть, он женат?

Девушка внезапно услышала какой-то шорох за окном. Или ей это только показалось? «Видимо, прислуга возвращается» — подумала она в полусне и решила, что отдаст Грете свои консервы, чтобы она не обвиняла в краже и без того запуганную женщину. И в этот момент раздался звон разбитого стекла в окне, а потом тишину разорвала автоматная очередь… Перепуганная Грета сидела на кровати и истерично кричала.

Эдит сорвалась с места, пытаясь вспомнить, куда она положила пистолет, и вдруг пожалела, что не держит оружия под подушкой, как та неизвестная ей девушка, бывшая соседка Греты, которую из-за психического заболевания отправили в Берлин. И когда Эдит наконец нашла свой пистолет, она услышала за окном тяжелые шаги, громкие голоса патрульных и стук в дверь.

— Минуточку, — спокойно ответила она, набросила на плечи плащ, надела сапоги и только тогда подошла к двери.

Несколько перепуганных и также наспех одетых людей ввалились в комнату, а кто-то из них уже на пороге сказал:

— Я врач! Кому оказать помощь?

Включили свет. И тогда Эдит увидела, что ее постель, на которой она сначала лежала, собираясь спать, и откуда потом перебралась к Грете, чтобы спастись от холода, была пробита пулями из автомата. Эдит успела только подумать: «Кто-то хотел меня убить», а потом словно куда-то провалилась… Придя в себя, она увидела наклонившегося над ней мужчину, который назвался врачом.

— Теперь легче, фрейлейн Эдит? Ничего опасного, только потеря сознания. Обычная реакция. Шок.

 

8

1 января Клос встал поздно, побрился, съел яичницу с ветчиной, приготовленную Куртом, поговорил со своим ординарцем о вчерашнем новогоднем вечере. Курт был счастлив — проспал всю ночь напролет возле своей Маргариты. Он принес кусок шоколадного торта, чтобы господин обер-лейтенант («Господин капитан», — поправился Курт, ибо о присвоении нового звания Клосу он уже знал) тоже попробовал. Клос отведал торт, похвалил кулинарные способности подруги Курта. Услышал, что тот собирается на ней жениться, но, конечно, только после победного окончания войны. Потом ординарец начал пересказывать своему командиру всевозможные слухи, которые ходили среди солдат и унтер-офицеров. Клос, как всегда, выслушал его внимательно, ибо благодаря словоохотливости Курта не раз получал ценную информацию.

— Этой ночью снова напали бандиты, — сказал Курт.

— Правда? — без особого любопытства спросил Клос.

— Девушки жили неподалеку от вокзала. Одна из них только вчера приехала… Не понимаю, господин капитан, как можно поселять девушек в комнате на первом этаже?

— Так-так, — забеспокоился Клос. — Это девушки из казино?

— Нет, — ответил Курт, — это телефонистки из штаба. Вы их наверняка не знаете. Одна из них уже давно здесь работает, таскается с Бруннером, — сказал он, таинственно подмигнув Клосу.

Клос больше уже не слушал ординарца. Быстро допил кофе, доел кусок торта Маргариты, которая несомненно станет неплохой женой, если, конечно, не будет откладывать замужество до «победного» окончания войны, в которое уже потеряли веру многие немцы.

«Видимо стреляли в Эдит, — подумал Клос. — Кто? Неужели Бартек решил, что мне угрожает опасность? Нет, не может быть, чтобы Бартек предпринял эту акцию без согласования со мной. А если он узнал что-нибудь особенное, весьма опасное для моей жизни?»

В эту минуту он вспомнил: забыл спросить Курта, что же случилось с девушками. Он не хотел допустить мысли, что Эдит могла быть убита.

— Они чуть не умерли со страху, — рассказывал Курт. — Да и кто бы на из месте не испугался? Но им повезло — остались целы и невредимы.

— Слава богу, — искренне произнес Клос. Он оделся и отпустил Курта.

Ему хотелось поскорее увидеть Бартека, но встреча, как они условились, должна была состояться только вечером. К часовщику также нельзя было идти средь бела дня. А если это действительно провокация? Но с какой целью? Он не видел никакой связи между неожиданным появлением кузины Эдит и покушением на ее жизнь. Надо было бы сейчас же пойти к ней, может, что-нибудь прояснится. Приход кузена, близкого для нее человека, она воспримет как нормальное явление. Но Клос понимал, что пошел бы к ней, даже если не было бы этого неожиданного нападения.

Он действительно тревожился за Эдит, ибо его не покидала мысль, что девушка, когда он провожал ее в новогодний вечер, хотела о чем-то рассказать ему.

Грета еще спала. С приходом Клоса она встала, не обидевшись, что он разбудил ее. Сумбурно описала ему события этой ночи. Потом сняла одеяло с кровати Эдит и показала пробоины от автоматных пуль.

— Обещали дать нам другую комнату, теперь мы будем жить на третьем этаже.

Клос не воспользовался приглашением Греты остаться и выпить с ней чашечку кофе, прошел мимо охранника, которого поставили около дома, наискосок пересек улицу и направился в сторону вокзала. В постройках бывшей товарной станции размещался телефонный узел штаба, где Эдит в этот день дежурила.

Когда Клос постучал в дверь, она ответила: «Войдите!», не отрывая взгляда от переговорного пульта со штекерами. Соединив каких-то абонентов, Эдит повернулась и увидела Ганса, стоявшего в дверях. Она не могла ошибиться: он беспокоился о ней, а теперь от радости, что видит ее, не может сказать ни слова. Девушка сняла наушники и сделала шаг к нему. И он пошел ей навстречу. Остановились посреди комнаты. Девушка молча обвила руками его шею.

— Ганс, — прошептала она, — может, это и глупо, но ужасно было подумать, что я могла умереть и никогда больше тебя не увидеть. Ты беспокоился обо мне, правда?

— Конечно, очень беспокоился, Эдит! — Впервые за долгое время обер-лейтенант ответил искренне. Он действительно беспокоился о ней.

Напрасно, возвращаясь поздней ночью домой, он пытался думать об ожидающих его заданиях. Отогнать образ этой девушки ему не удавалось. Мнимая кузина Эдит понравилась ему. В течение этих четырех лет ему нравились многие девушки, они его обожали, но все складывалось как-то обычно, без особых чувств. Война требовала сдержанности, сокращала время, не оставляла надежды на серьезные отношения. Он чувствовал обычно угрызения совести, всегда помнил о чести и долге и никогда не терял контроля над собой.

Но теперь как-то неожиданно возникло теплое чувство к Эдит Ляуш. Девушка нравилась ему, и он ничего не мог с этим поделать. Парадоксально, но, думая о ней, он боялся торопить события. Ему хотелось максимально продлить момент, ведущий к сближению. Однако он понимал, что должен остаться по-прежнему один, ибо нет пока на свете женщины, которой он мог бы доверить свою тайну.

Он пробыл с Эдит еще час. Беседовали на разные темы, стараясь не вспоминать о событиях этой ночи. Эдит говорила о службе, с юмором рассказывала о своем последнем поклоннике, тщедушном инвалиде, влюбленном в нее без памяти. О прошлом восьмилетней давности не вспоминали, и Ганс был этим доволен. Во время разговора никто из них ни словом не обмолвился о своих чувствах, хотя оба понимали, что в их жизни что-то произошло.

Собираясь уходить, Клос спросил с улыбкой, о чем она хотела сказать ему в новогоднюю ночь. Вместо ответа она также с улыбкой промолвила, что ничего особенного сказать не хотела. А потом, пытаясь сгладить свою неловкость, спросила, что он делает завтра пополудни. Сама она будет свободна и с удовольствием навестит его дома.

— Эдит, — спросил он, — то, что ты хотела мне сказать, имеет какую-нибудь связь с теми роковыми выстрелами? Предполагаешь ли ты, кто мог в тебя стрелять?

— Не надо! — крикнула она, а потом спокойно спросила: — Ты не хочешь, чтобы я пришла к тебе?

— Я буду с нетерпением ждать тебя, Эдит. — И Клос хотел ее поцеловать, но в этот момент зазвонил телефон и Эдит отошла от Клоса.

 

9

Штурмбаннфюрер Бруннер старательно обрезал кончик гаванской сигары. Не торопясь закурил, с наслаждением затянулся и выпустил колечко ароматного дыма. Бруннер был старым, опытным гестаповцем. Полицейскую службу он начал еще в догитлеровские времена и знал, что ничто так не действует на психику людей, вызванных на допрос, как бесконечно долго тянущаяся минута перед первым вопросом. У сидевшего напротив него майора Броха были покрасневшие глаза, он, видимо, плохо спал в эту ночь.

«Сначала его необходимо спросить об этом, — подумал Бруннер. — Ничто так не сбивает с толку, как невинный вопрос перед допросом»

— Я понимаю, господин штурмбаннфюрер, что нельзя столько пить, — сказал Брох, — но настоящему мужчине трудно сдержаться.

— Пили еще и после воздушного налета? — спросил Бруннер.

— Сначала ждали вас, господин штурмбаннфюрер, а потом немного выпили. Для меня этого было уже достаточно.

— Служба! Нельзя забывать о службе, господин майор, — громко рассмеялся Бруннер и затянулся сигарой. — А потом?

— Что потом? — не понял Брох.

— Что делали после налета?

— Вместе с Клосом и Шнейдером проводили наших девушек. Потом возвратились обратно. Клос сразу же пошел к себе. Я решил еще немного прогуляться и проводил Шнейдера, который живет неподалеку, за мостом.

— Когда вы узнали о покушении на фрейлейн Ляуш?

— А что, уже известно, что стреляли именно в нее?

— Вы не ответили на мой вопрос, господин майор.

— Полчаса назад, когда был на обеде в казино. После моего возвращения домой ординарец доложил, что я должен явиться к вам.

— Ваш ординарец ошибся, — проговорил Бруннер, — я просил вас, господин майор, не явиться, а просто прийти ко мне. Однако вернемся к новогоднему вечеру. Итак, вы проводили девушек, а потом, видимо, разговаривали? О чем?

— Мне кажется, что господин штурмбаннфюрер должен спросить меня, не встретили ли мы каких-нибудь подозрительных типов около дома этих девушек.

— Мне лучше знать, о чем спрашивать! — с раздражением ответил Бруннер.

— Не вижу связи между…

— Сначала стреляет, а потом признается, — загадочно сказал Бруннер, внимательно присматриваясь к Броху. — Стреляет, — повторил он, — или, — он повысил голос, — оставляет портфель с бомбой и часовым механизмом.

— Что за шутки?! — взорвался Брох, вскочив со стула. Бруннер сидел неподвижно, молчал. Брох опустился на стул, будто придавленный его сверлящим взглядом.

«Догадываюсь, к чему клонит Бруннер, — думал Брох. — К покушению на Гитлера. Гестапо известно все и даже то, что я знал двух участников заговора. Правда, это было давно, но…»

— Не помню точно, о чем мы говорили, — сказал Брох после некоторого молчания. — Кажется, вспоминали сорок первый год, когда мы на фронте продвигались вперед со скоростью пятьдесят километров в сутки.

— Опасные воспоминания, — усмехнулся Бруннер.

«Как долго, — подумал Брох, — такие люди, как этот гестаповец, держащий в зубах сигару, надутый, как индюк, поскольку он знает, что за ним стоит мощный аппарат террора, как долго такие будут править Германией? Это все из-за них: невзгоды, горечь поражения, миллионы невинных жертв. Сумеет ли Германия подняться после войны?»

— Те, которые не нюхали пороху, — ответил он язвительно, — еще пытаются говорить об опасности. Шнейдер и я — старые фронтовые офицеры, нам не раз угрожала смерть. Мы знаем, что такое опасность… У вас есть еще какие-нибудь вопросы ко мне, господин штурмбаннфюрер?

— Шнейдер был в этом городе еще в сорок первом году. Вспоминал ли он об этом? — Бруннер сверлил острым взглядом Броха.

— Не понимаю, к чему вы клоните. Если в чем-то подозреваете Шнейдера, то говорите прямо…

— Это пока все. Благодарю вас, господин майор. — Слово «пока» он произнес с ударением. Брох не должен быть слишком уверенным в себе. — До встречи, — протянул ему руку гестаповец.

— Хайль Гитлер! — ответил Брох, подняв правую руку в гитлеровском салюте, как бы не заметив протянутой ему Бруннером руки. Он резко повернулся и направился к двери, делая вид, что не заметил и усмешки, появившейся на лице Бруннера.

После ухода Броха штурмбаннфюрер о чем-то задумался. До прихода Шнейдера оставалось еще четверть часа. Затянулся ароматным дымом сигары и с удовольствием смотрел на пепел, который не падал. Только в добротных сигарах пепел держится до конца. Бруннер любил хорошие гаванские сигары и курил только такие. Он поднял трубку и, набрав какой-то номер, попросил соединить его с капитаном Клосом. «Это будет неплохой сюрприз», — подумал он, ожидая, пока на другом конце провода кто-нибудь возьмет трубку. Наконец услышал голос Клоса.

— Извини, Ганс, что беспокою в праздничный день, но ты же знаешь, что в нашей службе нет праздников. Прежде всего, хотел бы тебя поздравить со званием капитана, забыл вчера это сделать, много выпил. Надеюсь, ты не обиделся за мое вчерашнее вторжение?.. Соскучился по тебе, дружище. Знаешь, просто жить не могу без тебя. Кстати, кое-что приготовил, что может заинтересовать тебя. Во время акции на железной дороге позавчерашней ночью схвачен партизан. Он у меня. Спрашиваешь, говорит ли? Будь спокоен: поет. Ты же знаешь, что я умею заставить петь даже тех, у кого вообще нет слуха и голоса. Прошу тебя, Ганс, заглянуть ко мне, когда будешь свободен. Прочитаешь показания, а может, захочешь сам допросить его? — Он положил трубку, посмотрел на часы. Шнейдер уже должен прийти.

«Сказала ли Эдит Ляуш о своих подозрениях Шнейдеру? — подумал Бруннер. — Если сказала, это может осложнить дело. Нужно подобрать что-нибудь компрометирующее Шнейдера. Правда, существует еще Клос, — размышлял штурмбаннфюрер, — однако неправдоподобно, чтобы Эдит доверилась ему. Кузина, давнишняя юношеская пылкая любовь. Сентиментальность! Чушь! Признание этого партизана должны убедить Клоса. Он очень заботится о своей карьере и не станет рисковать ради защиты какой-то кузины…»

Бруннер вспомнил о своем разговоре с Эдит. Он специально пошел к ней, должен был пойти. А может, там… была не эта девушка? Он видел ее только какую-то секунду, да и то в темноте. А если это все-таки она? Могла ли она через столько лет узнать его? И кто бы ей поверил, что тогда она видела и запомнила именно его?

Бруннер понимал, что должен действовать осторожно. Бывший гауляйтер занимает сейчас большой пост в Берлине. Следственные материалы об убийстве его жены и дочери с целью ограбления могут быть извлечены из архива и на основании показаний новых свидетелей… Кто знает, что там еще может быть в архиве?

Эдит Ляуш служила в этом городе в сороковом году, а в сорок первом уехала отсюда. Несмотря на вопросы Бруннера, она не могла вспомнить какого-либо инцидента, который произошел в то время в городе. Может, ей действительно ничего не известно о той страшной трагедии в доме гауляйтера, выявления которой так боялся Бруннер?

Однако вчера на новогоднем вечере у Клоса, когда он подошел с рюмкой в руке к Эдит, ему показалось, что она посмотрела на него как-то по-особому. Правда, сегодня она смотрела уже по-другому, вернее, делала все возможное, чтобы избежать его взгляда.

Она сказала, что познакомилась со Шнейдером еще раньше, когда в первый раз была в этом городе. «Нужно допросить Шнейдера, — подумал Бруннер. — От того, что скажет Шнейдер, будет зависеть дальнейшая судьба Эдит Ляуш и Ганса Клоса». Это показалось Бруннеру настолько забавным, что он даже рассмеялся, не сводя взгляда с тлеющей сигары, которая в эту минуту имела вид светло-серого, даже беловатого столбика пепла. Он перестал смеяться лишь тогда, когда снизу позвонил охранник и доложил, что прибыл капитан Шнейдер.

 

10

Клос решил пойти пешком. Правда, это был немалый отрезок пути, но он любил прогуливаться, если хотел поразмыслить, в чем-то убедиться, принять решение. Сегодня он должен обдумать и решить два важных дела.

Капитан был в настроении, чувствовал себя легко, спокойно. Ему было приятно, что под сапогами хрустит снег, что метель прекратилась и бледное январское солнце выглянуло из-за облаков. Все было бы хорошо, если бы не предчувствие непредвиденной опасности.

Даже звери и птицы выработали в себе инстинкт, предупреждающий об опасности, а он в течение этих четырех лет сумел ли создать в себе такую же систему предосторожности?

Он хотел бы не придавать особого значения предчувствиям и принять их за иррациональные, противоречащие его натуре, которая любит, чтобы все было просто и понятно. Однако опыт учит, что нельзя недооценивать даже едва уловимых сигналов об опасности.

Началось это вчера пополудни, после прихода Эдит. Он ждал ее и немного беспокоился, хотя для этого не было особых оснований. Все произошло так, как и должно было произойти. В тот вечер, ласково посмотрев на Ганса, Эдит спросила:

— Хочешь, я останусь у тебя?..

Потом оба долго молчали. Он смотрел на лежавшую рядом девушку, восхищался ее красотой и уже почти не думал о войне, о грозящей опасности. Он видел, что она нежна и доверчива, мечтал о том, чтобы ответить ей тем же, хотя понимал, что такое невозможно. Когда Эдит проснулась среди ночи и оба закурили, он неожиданно для себя начал декламировать стихи, которые хорошо помнил.

— Это Гейне, — сказала Эдит. — Ты знаешь стихи Гейне?

— А что? — поспешно, как будто схваченный на месте преступления, спросил Ганс. — Остались в памяти еще со школы, — сказал он и начал мысленно считать годы, чтобы убедиться, что настоящий Ганс Клос мог знать эти стихи со школьной скамьи. К счастью, все совпало. Ганс мог знать эти стихи, хотя Эдит это совсем не интересовало.

— Моя мать тоже любит Гейне, — доверительно проговорила Эдит. — Она не отдала книгу его стихов даже тогда, когда подобные книги в Германии сжигали.

— Думаешь, это хорошо? — спросил Клос.

— Не знаю, — ответила она неуверенно, — сама не знаю.

И Клос поверил ей: она действительно не знала.

Когда Эдит снова уснула, он выругал себя за ту минуту слабости, которая привела его к потере самоконтроля. Офицер абвера Ганс Клос мог знать стихи Гейне со школы, но не имел права их декламировать. Может быть, именно в этот момент он впервые почувствовал ту опасность, в суть которой невозможно проникнуть, но которая существовала. Он хотел бы быть более искренним в отношениях с Эдит. Эта душевная потребность накапливалась в нем в течение многих лет, с тех пор как он надел мундир немецкого офицера и вынужден был лгать, фальшивить, притворяться, маскироваться, выдавать себя за того, кого ненавидел. Однако он не мог довериться даже ей. Должен выдержать до конца. «Может, когда-нибудь после войны», — подумал Клос.

— Прошу тебя, Эдит, приготовь ужин, — сказал он, выставив перед ней все домашние запасы продуктов, когда они окончательно проснулись. — Я должен еще кое-что сделать.

Она с удовольствием согласилась, признавая за собой право приготовить ужин своему возлюбленному, не спрашивая, куда и зачем должен он пойти. Она считала, что это его мужское дело, в которое она, как настоящая немка, не должна вмешиваться. А может, Эдит просто полагала, что дела, которые он решает, касаются фронта, а сегодня она не хотела думать о войне.

В небольшой комнатке, прилегающей к магазину часовщика, Бартек, как обычно, ожидал Клоса, дымя своей едкой махорочной самокруткой. Операция была назначена на 2 января. Подпольщики готовили мины, безотказные в действии.

Оптимист Бартек верил в успех, заранее радовался, что вместе с железнодорожным полотном взлетит на воздух немецкий воинский эшелон под шифром «Е-19». Все транспорты, обозначенные литерой «Е», как было установлено, следовали на восток из Рурского бассейна с танками, артиллерией, амуницией и боеприпасами. Был разработан детальный план операции: начало атаки — в двадцать два пятьдесят восемь, за семь минут до прихода воинского эшелона. Чтобы отвлечь внимание немцев, за полчаса до операции специальный отряд атакует пост жандармерии в Грудках.

Клос одобрил выбор места отвлекающей атаки — семь километров от железнодорожной станции. Немцы сразу услышат выстрелы, однако дорога до места операции займет немало времени. В конце встречи Бартек как бы между прочим сказал Клосу, что провал Флориана оказался при проверке ложной тревогой и, видимо, провокацией Бруннера. В действительности Флориан, который при выполнении боевого задания повредил себе ногу, отстал от отряда. В такой ситуации, боясь облавы немцев, он с трудом сумел выбраться из опасного района и благополучно добрался до усадьбы каких-то своих родственников и у них в погребе переждал до утра.

Что же тогда беспокоило Клоса? Когда вчера Бруннер позвонил и со свойственной ему развязностью сообщил, что схваченный партизан находится у него, Клос был убежден, что в руки гестапо попал Флориан, и единственное, что Клос мог бы сделать, это попытаться вырвать его из лап Бруннера, передать дело абверу и как можно дольше тянуть следствие, надеясь, что в суматохе перед ожидаемым наступлением русских жизнь Флориану удастся спасти. Итак, если это не Флориан, то кто тогда находится в руках Бруннера? И почему такое торжество в голосе гестаповца? Может, схватили человека, ничего общего не имевшего с партизанами? Однако Бруннер уверенно сказал тогда, что схваченный партизан уже «поет». И почему Бруннер, обычно боявшийся, как бы тот или иной его успех не был приписан службе абвера, вдруг настойчиво просил Клоса приехать к нему и лично допросить партизана?

Все эти выкрутасы Бруннера, видимо, не случайны. Они насторожили Клоса. Он знал цену его лживой дружбе. Этого жестокого и хитрого гестаповца Клос ненавидел.

— Не могу понять вас, господин капитан, — сказал ему утром майор Брох, — почему вы подружились с этим негодяем?

Брох рассказал Клосу, как Бруннер допрашивал его. Что мог означать этот идиотский допрос? Почему Бруннер так интересовался содержанием их разговора в новогоднюю ночь, когда они возвращались, проводив девушек? Может, этот гестаповец подозревает, что в Эдит стрелял кто-то из них? А может, считает, что это сделал он, Клос? Клос не раз чувствовал на себе испытующий, острый взгляд Бруннера. Не исключено, что это была провокация. А если Эдит его сообщница? Агент гестапо?

Нет! Такого быть не может! Клос за долгие годы своей разведывательной работы научился разбираться в людях, чувствовал фальшь и предательство. Он не мог допустить, чтобы Эдит… А почему, собственно говоря, нет? Ведь сам он уже четыре года живет под чужим именем. Разве он один такой? Женщины — актрисы от рождения и неплохие разведчицы. Эдит красивая девушка, и это помогает ей. Мужчины всегда охотно доверяются хорошеньким женщинам…

Однако не может быть, чтобы Эдит… Он почему-то был уверен в ней. Возможно, Бруннер просто провоцирует его?..

Тогда, в новогоднюю ночь, Клос попросил Эдит, чтобы она принесла ему фотографию, которую он якобы прислал ей когда-то. Вчера пополудни девушка сказала, что не смогла найти эту фотографию, очевидно, она где-то затерялась. Действительно ли это так? Допустим, что она говорит правду, но живет она не одна, а с Гретой, которая, как говорил его ординарец, таскается с Бруннером. Снова Бруннер… Возможно, именно так и должна выглядеть сеть, затягивающаяся вокруг жертвы, которую непременно хотят поймать.

Тогда что же мог означать допрос Броха и Шнейдера? Капитан встретил Шнейдера, когда тот возвращался от Бруннера. Шнейдер был вне себя от злости и проклинал гестаповца.

— Эта скотина провоцировал меня, принуждал говорить неправду… — И только выпив рюмку коньяка, Шнейдер взял себя в руки. Сообщил, что Бруннер интересовался, при каких обстоятельствах он познакомился с Эдит Ляуш, а когда Шнейдер рассказал ему историю об ограблении и убийстве жены и ребенка гауляйтера, Бруннер сразу изменился, не стал больше ничем интересоваться и прекратил допрос.

— А каким образом Бруннер принуждал вас говорить неправду? — спросил Клос.

— Он задал мне вопрос: встречался ли я когда-нибудь с фрейлейн Ляуш после ее выезда из этого города в сорок первом году? Я ответил чистую правду: только в последнюю новогоднюю ночь у капитана Клоса. Он располагает данными о нас из служебной картотеки. На основании сведений о службе фрейлейн Ляуш и моей Бруннер пришел к заключению, что в сорок третьем году мы в одно время были в Киеве. Может быть, действительно, это было так, но я не имел понятия, что и она в это время была там…

«А если Бруннер подозревает капитана Шнейдера в каком-нибудь нечистом деле и об этом стало известно Эдит, и поэтому он пытался ее убить? Неправдоподобно, хотя теоретически возможно», — думал Клос, поднимаясь по широкой лестнице здания, в котором работал Бруннер.

— Наконец-то Ганс, — вставая из-за стола, произнес Бруннер. — Не мог тебя дождаться, дружище. Представь себе, только что звонил к тебе на квартиру и был приятно удивлен, услышав нежный голос какой-то девушки, которая сказала, что ты пошел ко мне. Поздравляю тебя, Ганс. Только жаль, что ты раньше мне не сказал, что у тебя будет твоя возлюбленная. Возможно, что я отговорил бы тебя от этого. С возлюбленными всегда столько хлопот, Ганс. Поверь мне, старому, опытному холостяку.

— Ты пригласил меня, чтобы поговорить об этом?

— Садись, садись, дружище. — Это совсем не праздный разговор. Я не намерен шутить, Клос. Поверь, можешь иметь неприятности с этой девушкой. А я знаю, что ты не любишь их…

— Дай мне сигару, Герман, у тебя они всегда добротные — настоящие гаванские.

— Что ты хочешь этим сказать, Ганс? — скривившись, процедил сквозь зубы Бруннер.

— Ничего, — ответил капитан. — Просто во время серьезных разговоров люблю курить сигары. А прежде чем ты начнешь разговор со мной, может, пожелаешь сообщить о результатах следствия по делу покушения на жизнь телефонистки Эдит Ляуш? Вопрос приватный, спрашиваю на правах кузена и… — понизил он голос, — ее нареченного.

— Вот об этом я и хотел предупредить тебя, Ганс. Ты совсем не знаешь, что делается вокруг тебя. Умоляю тебя, ради нашей дружбы, оставь в покое эту девушку. О твоей связи с ней все останется между нами. Об этом больше никто не должен знать. Но и ты со своей стороны не должен давать повода к сплетням. Советую тебе прекратить связь с Эдит Ляуш.

— Не понимаю, Герман, говори яснее.

И тогда Бруннер приказал привести схваченного партизана. Прежде всего Клосу в глаза бросилось то, как одет этот человек. Лысеющий мужчина был, как ни странно, в чистой сорочке и непомятом костюме. И никаких следов гестаповских допросов. Клос не раз видел жертвы гестаповцев после допросов в этом здании и в бессильной злобе сжимал кулаки. А этот «партизан» совсем не был похож на тех, кого ранее здесь видел Клос. Он подумал, что Бруннер совершил непростительную для него ошибку. А когда выслушал показания этого человека, настолько гладкие, что было ясно — они заранее подготовлены и вызубрены, то разгадал всю игру Бруннера. Дело о взрыве на железной дороге, как видно, мало интересовало гестаповца. Мнимый партизан выдавал себя за адъютанта командира партизанского отряда Бартека.

Когда Клос попросил описать внешность Бартека и тот сказал: «блондин», то капитан понял, что имеет дело с провокатором. Бартек на фотографиях и в объявлениях о розыске «бандита», расклеенных немцами, был блондином, но вот уже более года, как у него крашеные черные волосы. Суть показаний Васяка, по кличке Гжмот (так назвался задержанный), была совсем в ином. Васяк утверждал, что Бартек собирался встретиться с женщиной, которая сотрудничает с большевистской разведкой. Эта женщина, конечно, молодая и недавно приехала в этот город, в котором бывала раньше. Именно тогда она была завербована, а сейчас работает где-то в местной немецкой администрации. Васяк назвал даже имя этой женщины. Клос усмехнулся: имя ее, конечно, Эдит. Спектакль Бруннера с «партизаном» — грубая фальшивка.

Попросив увести Васяка, Клос сел напротив Бруннера и, не говоря ни слова, взял вторую сигару. Курил молча. Он понимал игру Бруннера. Ему не хватало только одного немаловажного элемента в этой игре. Он вспомнил события новогодней ночи и один пустяк, на который до этого как-то не обратил внимания. Бруннер подошел тогда к Эдит и вдруг неожиданно уронил рюмку. Когда он неуклюже наклонился, чтобы собрать осколки, руки его дрожали. Все подумали, что Бруннер изрядно пьян. Теперь Клос понимал: Бруннер узнал тогда Эдит и она вспомнила его. Это и было последним звеном загадки. Так вот почему Эдит не хотела сказать Клосу о своем открытии и о том, что случилось тогда в доме гауляйтера! Ее это открытие тяготило, она не допускала и мысли, что офицер гестапо и есть тот бандит и убийца, которого она заметила в ту роковую ночь у квартиры гауляйтера. И еще одно: неожиданная гримаса на лице Бруннера, когда Клос обратил внимание на добротные гаванские сигары, которые всегда курит штурмбаннфюрер. Видимо, и в этом кроется какая-то загадка.

— Ну и что скажешь теперь? — самодовольно прищурив глаза, спросил Бруннер, отгоняя рукой голубоватый дым.

— Что ж, услуга за услугу, — усмехнулся Клос. — Только что ты меня предостерегал, теперь я вынужден предостеречь тебя. Представь себе, что идёт Бруннер по дороге и видит что-то похожее на яйцо, такое беленькое, кругленькое. Берет его, а оно вдруг взрывается и отрывает ему руку. Это, как ты понимаешь, Бруннер, граната!.. Помни, я предостерег тебя, дружище. Лучше не дотрагивайся, а то можешь сильно пострадать. Надеюсь, ты понял меня.

— Но я не могу оставить без внимания признание этого партизана, — проговорил Бруннер.

— Можешь продиктовать ему другое признание, такое же «достоверное», как и это. Думаю, что этот тип долго не проживет.

— Я надеялся, Ганс, что ты будешь на моей стороне, но, как вижу, ошибся. Хочешь выступить против меня?

— Меня не интересует антипатия, которую некоторые питают к блондинкам. Но предупреждаю, не делай легкомысленного шага. Помни о яйце, которое может взорваться в руках. Вот и все, дружище Бруннер. Позволь взять еще одну сигару на дорогу. Они действительно превосходны и не каждому немецкому офицеру по карману. — Клос решил добить Бруннера. Напоминание о сигарах должно звучать для гестаповца так: подобные сигары во время войны доходят в цене до астрономических размеров, и нужно быть очень богатым человеком, чтобы позволить себе курить их. Именно это хотел сказать Клос. Штурмбаннфюрер Бруннер должен понять, что эти слова касаются его.

 

11

В квартире Клос застал Курта за стиркой занавесок, которые с тех пор, как Клос поселился здесь, никто никогда не стирал, но ни он, ни Курт не видели в этом особой необходимости.

— Фрейлейн поручила, — ответил Курт на вопросительный взгляд своего командира.

Ординарец отдал Клосу записку, оставленную Эдит. Она сообщала, что будет на дежурстве до полуночи и надеется, что Клос навестит ее. Он хотел пойти к ней сразу же после обеда, принесенного Куртом из казино, но внезапно был вызван в штаб, где почти до десяти часов вечера пришлось просидеть над картой — необходимо было нанести доставленные недавно авиаразведкой данные о концентрации русских войск на Висле.

И уже в пути, переходя через железнодорожную насыпь, задумавшись и чуть не попав под маневровый паровоз, капитан увидел, что оказался на том участке железной дороги, где намечалось провести партизанскую диверсию. Он посмотрел в ту сторону, боясь увидеть что-нибудь непредвиденное, грозившее сорвать операцию, но все говорило о том, что немцы ни о чем не догадываются. Охранник спокойно прохаживался у шлагбаума возле переезда, где пролегали рельсы двух железнодорожных линий, ведущих в сторону фронта.

Громыхание маневрового паровоза заглушило шаги Клоса, когда он входил в помещение телефонной станции, где за переговорными пультами хлопотали телефонистки. Он подошел к Эдит и ласково провел рукой по ее лицу.

— Ганс! — произнесла она радостно. — Какой ты холодный! Я рада, что ты пришел. Я так волновалась…

— Надеюсь, теперь ты успокоилась, Эдит…

Беспрерывно звонили телефоны. У Эдит не было ни одной свободной минуты. Не снимая наушников, она пододвинула ему блокнот и карандаш:

— Чтобы тебе не было скучно, будешь моим секретарем. Клос открыл блокнот и увидел фотографию, хотел взять, но Эдит не позволила.

— Не узнаешь? Ведь это твоя фотография. Ты подарил мне ее на память в тридцать восьмом году.

Клос внимательно присматривался к этому незнакомому лицу. Он в эти годы выглядел, кажется, совсем иначе.

— Каким я был тогда мальчишкой! — произнес Клос, посмотрев на Эдит. — Совсем неоперившийся птенец.

Монотонно тикающие часы, висевшие на стене, показывали десять двадцать четыре. Осталось еще полчаса. Задумавшись, Клос не заметил, что кто-то открыл дверь. Послышался голос Бруннера:

— Не ожидал, что встречу тебя здесь, Ганс!

Клос не торопясь повернулся в сторону Бруннера:

— Не послушал моего совета, не сделал выводов из сказки о яйце, которое оказалось гранатой.

— Довольно шуток! — резко произнес Бруннер. — Эдит Ляуш, вы арестованы!

И только сейчас Клос заметил, что Бруннер не один. Двое эсэсовцев в касках, надвинутых на глаза, стояли в дверях.

Эдит какое-то время не могла прийти в себя.

— Господин Бруннер, вы что, с ума сошли? — произнесла она наконец.

— Спокойно, Эдит, — вмешался Клос. — Пожалуйста, занимайся своей работой. А ты, Герман, выпроводи этих людей в коридор. Когда понадобятся, позовешь их. Если ты этого не сделаешь, я вынужден буду все высказать при них. Предупреждаю, что это для тебя кончится плохо.

— Согласен, но только на пять минут, — проворчал Бруннер и жестом приказал эсэсовцам выйти. Те вышли, не сказав ни слова. — Ляуш обвиняется в сотрудничестве с большевистской разведкой.

— Это клевета! — сорвалась с места Эдит, но Клос успокаивающим жестом вернул ее на место.

— Все понятно, Бруннер: арестуешь фрейлейн Ляуш, а когда будете переходить через железнодорожную насыпь, она будет убита «при попытке к бегству». Васяка, твоего «партизана», конечно, тоже уничтожат, если уже не уничтожили, но он оставит документ, обвиняющий Эдит… Однако ты глубоко ошибаешься, если думаешь, что после смерти Эдит Ляуш никого не останется, кто узнал бы того бандита, который четыре года назад в этом городе в целях грабежа убил женщину и двухлетнюю дочь высокопоставленного функционера рейха. Мы оба знаем, Бруннер, что убийца тот человек, который все эти годы после того грабежа и убийства курит такие дорогие сигары, которые даже старшему офицеру не по карману.

— Это он! — истерично воскликнула Эдит. — Теперь я точно знаю: это он убил жену и дочь гауляйтера!

— Прошу тебя, Эдит, успокойся, — уговаривал ее Клос. Когда он снова повернулся к Бруннеру, у того в руках поблескивал пистолет. Но Клос, как бы не замечая пистолета, направленного на него, поудобнее уселся на стуле и пристально посмотрел на Бруннера.

— Спрячь свою игрушку, — произнес он спокойно. — Не думаю, Бруннер, что ты совсем лишился рассудка и полагаешь, что я такой идиот, что не приготовился к серьезному разговору с тобой. Кроме Эдит Ляуш был еще один свидетель, о котором ты не знаешь, это дворник того самого дома…

Только это могло отрезвить Бруннера. Клос понимал, что Бруннер в настоящий момент не сможет проверить это. Главное сейчас, чтобы он спрятал оружие.

— Его сообщение, — тянул далее Клос, — а также показания Эдит Ляуш находятся в пакете, который в случае моей внезапной смерти будет вручен некому лицу в Берлине. И ты, Бруннер, прекрасно знаешь, о ком я говорю. Этот человек давно ищет убийцу своей жены и ребенка, а также украденные у него в доме золото и бриллианты. Думаю, Бруннер, ты не такой дурак, чтобы не понять этого. Так что спрячь свою игрушку, которую держишь в руке, и благодари бога, что еще можешь дожить до седин, ибо смерть моя, как и смерть Эдит Ляуш, может дорого тебе обойтись, ты поплатишься за это своей жизнью.

Бруннер без особого удовольствия спрятал пистолет. И теперь перед Клосом стоял осунувшийся человек, с умоляющим взглядом. Мундир свисал с его плеч. Казалось, что Бруннер постарел на несколько лет. Руки его дрожали. Он даже не пытался скрыть своего волнения и боязни.

— Ганс, — пробормотал он, — мы всегда были друзьями, ты не сделаешь этого…

— Не сделаю, — ответил Клос, — если ты сейчас же уберешься отсюда вместе со своими эсэсовцами, уничтожишь фальшивое признание своего «партизана» Васяка и забудешь раз и навсегда об Эдит Ляуш.

— А гарантия? Какая гарантия для меня?.. — начал Бруннер.

— Никаких гарантий, — холодно закончил Клос. — Уходи, не хочу тебя видеть. Но сначала попроси извинения у фрейлейн Ляуш за нанесенное ей оскорбление, ведь ты обвинил ее в сотрудничестве с вражеской разведкой.

— Прошу извинить меня, фрейлейн Ляуш, — сказал Бруннер и, отдав честь, вышел, споткнувшись о порог.

— Ганс, Ганс, — проговорила Эдит, — ты снова спас мне жизнь! Как тогда, когда я тонула в пруду.

Зазвонил телефон. Эдит сняла трубку и пододвинула Клосу блокнот и карандаш.

— Телефонограмма, пиши: «Передать начальнику станции, чтобы задержал воинский эшелон „Е-19“, который должен отправиться через пять минут. Первым пропустить специальный поезд номер 1911, следующий с рабочими на строительство прифронтовых укреплений», — медленно диктовала Эдит. Закончив, она схватила блокнот, в котором был записан текст телефонограммы. Клос задержал ее руку.

Он сразу понял, что произойдет через несколько минут: партизан уже не предупредить, и вместо воинского эшелона в воздух взлетит специальный поезд. Сотни людей, погруженных в товарные вагоны и направленных на работы, будут подорваны и вместе с вагонами рухнут в тридцатиметровый ров каменоломни. Сноп огня, грохот взрыва, скрежет падающих вагонов, стоны раненых, изуродованные тела…

— Не передавай этого приказа, Эдит, — тихо сказал Клос. Сначала она подумала, что он шутит, хотела ответить, что сейчас не время для этого. Невыполнение приказа грозит ей серьезными служебными неприятностями. Воинский эшелон через несколько минут должен отправиться, и у начальника станции не останется времени, чтобы задержать его, но по лицу Клоса Эдит поняла — он не шутит.

Девушка схватила один из телефонных штекеров, намереваясь вставить его в гнездо и вызвать железнодорожную станцию. Клос перехватил ее руку с резкостью, какой она не ожидала. Она увидела, что ее Ганс целится в нее из пистолета. По его лицу поняла: если она попытается передать этот приказ…

И только грохот проследовавшего и уже приближавшегося к переезду эшелона «Е-19», который она должна была задержать, вывел ее из оцепенения.

— Ганс, — произнесла она с удивлением, — я не понимаю…

Он посмотрел на часы… И в этот момент раздался оглушительный взрыв. Земля содрогнулась. Через выбитые стекла в помещение ворвался порывистый ветер, взметнул вверх разложенные на столе бумаги.

— Слушай внимательно, — долетел до нее как бы через слой ваты голос Клоса. — Теперь у нас нет другого выхода, надо уходить. Я укрою тебя в надежном месте, там переживешь войну. Поверь, я очень люблю тебя, потом все объясню.

— Стреляй! — услышала она свой голос. — Почему не стреляешь?.. Ты хочешь предложить мне сотрудничество? Потребуешь, чтобы я вместе с тобой взрывала немецкие поезда, убивала немецких солдат? Кто ты такой? Как твое настоящее имя? Ты не немец…

— Теперь это не имеет значения. Я люблю тебя и хочу спасти твою жизнь. Если ты останешься, Бруннер ликвидирует тебя как агента вражеской разведки и я не смогу тебе помочь.

— Бруннер убийца, грабитель и подлец, но он немец… Трус, ты даже не можешь застрелить меня! Ненавижу, слышишь, ненавижу тебя! — крикнула девушка и, рыдая, бросилась в его объятия.

«К Бартеку! — лихорадочно думал Клос. — Мы должны добраться к Бартеку». Он постарался вспомнить, не оставил ли в своей квартире чего-нибудь такого, что могло бы подвергнуть его людей опасности. Кажется, нет, он всегда был осторожен. И тут в голове мелькнула мысль, что наконец-то он перестанет быть Гансом Клосом. Он почувствовал облегчение.

Прижавшаяся к нему Эдит вдруг ощутила под рукой что-то холодное. Это ее отрезвило. Она выхватила пистолет из кобуры и отскочила на два шага. Подняла руку, целясь в Клоса, но рука ее дрогнула, и пистолет упал на пол. Она не могла выстрелить в него.

— Беги! — крикнула девушка. — Беги один! — И резко отвернулась, как будто предчувствуя, что в дверях появится штурмбаннфюрер Бруннер. — Хорошо, Бруннер, что ты пришел. Я хотела тебе сказать, что твои подозрения меня не касаются. Ты же ответишь за убийство той женщины и ребенка. А ты, Ганс… — повернула она голову в его сторону, но не успела больше ничего сказать.

Раздался выстрел Бруннера. Гестаповец хладнокровно вложил пистолет в кобуру.

— Она не передала приказ о задержании воинского эшелона «Е-19», и партизаны пустили его под откос. Она действительно работала на вражескую разведку…

Клос подошел к бездыханной Эдит и накрыл ее плащом.

 

1

Войска шли на запад. 16 апреля 1945 года одна из дивизий Второй армии Войска Польского форсировала Нысу Лужицкую. Танки двигались в направлении Дрездена, а на восток тянулись толпы пленных. Война продолжалась. Дивизии СС упорно сопротивлялись, в штабах вермахта еще думали о контрударах, которыми надеялись задержать наступление русских на Берлин. Фельдмаршал Шернер готовил контрнаступление немецких войск на северном участке фронта.

В небольшом немецком городке размещался штаб Второй армии Войска Польского. На центральной площади были поставлены дорожные указатели: «На Дрезден», «На Будишин».

Грузовики с солдатами проезжали мимо остовов подбитых немецких «тигров», вмятых в землю противотанковых орудий и обгоревших машин, двигаясь на запад по шоссе, извивавшемуся в горах, как белая лента.

Из окна домика, расположенного неподалеку от дороги, были хорошо видны шоссе, панорама городка и темный массив леса, в котором еще гремели бои.

Офицер в звании майора отвернулся от окна и посмотрел на пленного, которого допрашивал. Допрос длился уже несколько часов. Майор чувствовал усталость, но, когда задавал вопросы по-немецки и замечал в глазах пленного боязливое удивление, его охватывала особая радость, какой в штабе армии никто, кроме него, не мог испытывать.

После стольких лет ношения немецкого мундира он мог наконец быть самим собой. Не играть, не притворяться, не бояться, что его может выдать неверный жест, неосторожно оброненное слово.

Пленный сидел на стуле, ожидая вопросов. Это был немецкий офицер в чине капитана, по фамилии Бролль, и если бы майор назвал свою фамилию, которую носил в вермахте, и сказал бы: «Я — Ганс Клос», то оказалось бы, что где-то они встречались и у них есть общие знакомые. Капитан Бролль служил в абвере и мог дать важную информацию. Майор Клос должен быть деликатным и терпеливым.

Этого же мнения придерживался и сидевший за столом полковник, изнывавший от жары. Расстегнув китель, он вытирал с лица пот. Стояли на редкость теплые апрельские дни.

— Повтори вопрос, — обратился он к майору.

— Спрашиваю еще раз, — строго произнес майор, — где Ринг спрятал документы?

Бролль молчал. На его лице появилась усмешка. Он провел ладонью по заросшим щекам.

— Господин майор говорит по-немецки, как…

— Говорю как умею, — прервал сухо майор и подумал: «действительно ли этот Бролль не знает, где спрятаны документы, или притворяется?» Ответы Бролля казались искренними, однако он мог просто тянуть время. Майор знал, что люди абвера, если это необходимо могут вести искусную игру.

Капитан Бролль в это время пытался понять, какое значение для польской разведки имеют документы Ринга — архивы абвера во Вроцлаве.

Майор не раз слышал о полковнике Ринге, когда находился на разведывательной службе в абвере. Ринг занимался подготовкой агентов, которые должны были остаться в Польше, хорошо законспирироваться и ждать приказа действовать. Клосу необходимо было добыть из архива абвера списки этих агентов и установить место их пребывания.

— Клянусь, мне ничего не известно об этих документах, — повторил еще раз Бролль.

Майор прислушался к интонации его голоса. Немец говорил спокойно, уверенно.

— Вы утверждаете, что с полковником Рингом встретились впервые в Бишофсфельде?

— Так точно, — ответил Бролль.

— Лжете! — повысил голос майор. — В январе вы участвовали в совещании офицеров разведывательной службы абвера во Вроцлаве…

— Да, — прошептал Бролль. — Откуда вам об этом известно? — Теперь он снова чего-то боялся и терял уверенность. — Но я…

— Будете говорить правду?!

— Тогда на совещании мы с полковником Рингом обменялись всего лишь несколькими ничего не значащими словами. Я встретил его позднее в Бишофсфельде за два часа до прихода ваших войск. Он имел личную охрану…

— И вез архив?

— Да. Я обеспечил его бензином. И он сообщил тогда, что спрячет архив где-то неподалеку от этой местности. Но не сказал, где именно.

— Может быть, вспомните?

— Господин майор, — голос Бролля прервался от волнения, — я говорю правду… Вам и так многое известно, а я…

— Что еще сообщил вам Ринг?

— Что кто-то из его людей там оставлен для охраны архива, — выдавил из себя немец.

— Где этот человек остановился?

— В Бишофсфельде, у своего родственника, тоже Ринга, аптекаря. Вернее, в его семье, ибо аптекаря призвали в армию.

Майор задал еще несколько вопросов. Бролль повторял те же ответы. Вполне допустимо, что он действительно не знал, где архив. Ринг был опытным офицером абвера. Почему он должен был информировать обо всем этого человека? А то, что оба служили в военной разведке, еще ни о чем не говорит.

Полковник тоже пришел к выводу, что пленный немец рассказал все, что ему известно. И когда Бролля увел конвой, полковник пододвинул майору стакан с чаем. Чай был уже холодный и слишком сладкий. Молчали. Никто из них не хотел первым высказать то, что каждому одновременно пришло в голову. Полковник достал фляжку и разлил по стаканам водку. Издалека доносились раскаты артиллерийских выстрелов.

— На северо-западе… — заметил майор.

— Поручик Новак обследовал окрестности Бишофсфельда, — сказал полковник. — Обнаружил старинный замок, озеро, лесной массив. Но никаких следов архива.

Оба хорошо понимали, что люди Ринга, оставленные для охраны архива, почувствовав опасность, скорее уничтожат его, чем отдадут вражеским войскам.

— Мы должны во что бы то ни стало найти этот архив, — повторил уже в который раз полковник.

Майор подошел к окну, посмотрел на дорогу, бегущую на запад, и подумал, что, видимо, ему снова придется перевоплощаться в Ганса Клоса, теперь уже капитана, облачаться в ненавистный мундир вермахта.

— Я должен вернуться. Другого выхода не вижу.

Послышался тихий голос полковника:

— Я не могу тебе приказать. Решай сам. Ты у них на подозрении — это слишком опасно.

— В Бишофсфельде наши войска…

— Наши! — буркнул полковник. — Но ты же не в гости едешь к командиру танкового корпуса! Не забывай, там фронт! Дьявол его знает, что может случиться.

Майор улыбнулся. Как всегда, начиная планировать какую-нибудь новую операцию, он не колебался, был уверен в себе. Он уже думал о деталях, взвешивал все «за» и «против», ибо чаще всего от них зависело выполнение задания.

— Мне нужна надежная легенда, — сказал он. — Например, такая: выходил из окружения, кругом были вражеские войска, вынужден был переодеться в штатское, пробирался в штаб фельдмаршала Шернера… В общем, что-нибудь вроде этого.

— В твое распоряжение выделяю поручика Новака. Боевой, смелый офицер. Он будет поддерживать связь с командованием наших войск. Дашь ему необходимые инструкции. Это человек верный, не подведет.

Майор молчал. Он снова стал немецким офицером Гансом Клосом, хотя нелегко было перевоплотиться в этот образ. Вскоре наступят сумерки, поручик Новак подвезет его к окрестностям Бишофсфельда. Далее уже чувствовался фронт — придется добираться без проводника. Клос потер ладонями шершавые щеки. Хорошо, что несколько дней не брился. Он должен быть заросшим, измученным и голодным. Ему необходимо выглядеть так, как выглядит человек, который уже много дней бродит по лесам, пытаясь выйти из окружения…

— Значит, нам ничего не известно о родственниках Ринга в Бишофсфельде? — переспросил он еще раз.

Полковник отрицательно покачал головой.

 

2

На одной из узких улочек, неподалеку от центральной площади Бишофсфельда, находилась аптека под вывеской «Аптекарь Густав Ринг». На площади теперь стоял польский танк, а перед зданием, в котором еще недавно располагался немецкий штаб, прохаживался солдат с орлом на каске. Из окон домов свисали белые флаги. Жители городка сидели в своих домах и с тревогой прислушивались к доносившимся с улицы звукам. Проезжали грузовики с солдатами, по мостовой грохотали артиллерийские орудия, танки, иногда звучали песни. Слова песен на незнакомом жителям языке казались грозным предвестием мести за преступления, совершенные гитлеровцами. На самом же деле солдаты чаще всего пели любимую песню мирного времени «За горами, за лесами танцевала Малгожатка с гусарами».

Инга Ринг стояла у окна и через неплотно закрытые шторы смотрела на солдат, проезжавших по улице. Тревожные мысли не покидали ее. Все солдаты выглядели одинаково суровыми. Стремились вперед, на запад, вглубь Германии, а их триумфальный победный марш был настолько уверенным и неотвратимым, что вызывал у немцев страх за будущее. Инга Ринг вдруг почувствовала себя настолько старой, что не захотелось больше жить. Ей было всего семнадцать лет, но за последние два дня она словно пережила личную катастрофу.

Во-первых, пришли они. Это было так неожиданно! Еще две недели назад она просто не могла в это поверить и потому сейчас особенно остро переживала страх и горечь поражения.

Незадолго до их прихода на несколько часов заехал ее дядя. Он привез письмо и сообщил, что отец Инги попал в окружение под Вроцлавом. Дядя ежеминутно поглядывал на часы и, даже не попрощавшись, выбежал из дома, как только подъехала машина с охраной.

Шенк, который после ухода ее отца в армию принял на себя аптеку, повсюду кричал, что победа Германии не за горами. Но с появлением первого же русского танка он снял со стены портрет фюрера и вывесил в окнах белые простыни.

Анна-Мария Элькен (может быть, до этого ее звали по-другому) закопала в саду свой эсэсовский мундир и объявила себя медсестрой из Гамбурга, на что имела надлежащие документы.

Старая кухарка Берта согласилась, чтобы Анна-Мария пожила пока у них. Только одна она верила в чудо. Над ее кроватью все еще висела небольшая фотография Гитлера. Вернее, висела до обеда, ибо фрейлейн Элькен, не спрашивая Берту, вечером сняла со стены фотографию фюрера и сожгла ее.

Казалось, что все, чем они жили столько лет, вдруг так неожиданно перестало существовать.

Инга Ринг никогда не забудет тех нескольких часов перед вступлением советских и польских войск в ее родной город, который до этого, по словам Геббельса, был неприступной крепостью Германии. Теперь здесь воцарилась тишина. О войне напоминали только полуобгоревшие дома, разрушенные артиллерийскими снарядами стены, намертво ставшие на перекрестках разбитые немецкие танки, орудия и машины. И белые флаги во всех окнах. Огненный вал линии фронта катился все дальше вглубь Германии. И только изредка слышались отдаленные глухие артиллерийские раскаты, напоминавшие, что война еще не окончена.

На улицах Бишофсфельда около домов толпились еще не освободившиеся от пережитого страха и трусливо ожидавшие решения своей судьбы немцы. Многие из них еще вчера носили мундиры национал-социалистской партии, фольксштурма или СА. Никто из них в тяжелое время не думал об обороне города, а только спасал свои шкуры. Местная функционерка национал-социалистского женского корпуса фрау Медель, в ярком платье, тащила из овощного магазина в подвал мешок с картофелем. А блок-фюрер НСДАП прохаживался важно, как на параде, но выглядел бродягой в своей залатанной старой куртке и изрядно поношенных ботинках.

— Что стало с немцами? — спросила Инга.

Шенк только махнул рукой и молча отошел от окна.

По вроцлавскому шоссе тянулись колонны советских и польских войск. Загоревшие и почерневшие от порохового дыма и дорожной пыли, с суровыми лицами, с оружием, готовым к бою, солдаты уверенно двигались на запад. Улицы городка были безлюдны, дома наглухо закрыты. Потом появился первый танк. Он остановился на середине центральной площади. Инга видела, как поворачивается его башня с орудийным стволом.

Ночь прошла без сна, в страхе ожидания и неизвестности. Слышались топот сапог по каменной мостовой, автоматные очереди, голоса на чужом языке. Берта, Шенк, Анна-Мария и она, Инга, боясь зажечь свет, закрылись в большой комнате. Разговаривали тихо, почти шепотом, настолько были перепуганы неожиданными поражением немецкой армии, что не осмеливались встать и подойти к окнам или дверям.

Инга подумала, что совсем недавно немцы были на Украине, в Польше, ходили днем и ночью по улицам городов и сел, чувствовали себя господами. А теперь… Эти мысли не приносили ей облегчения, напротив, вселяли неуверенность и страх.

— Почему все так случилось? — прошептала она. — Ответьте, что произошло с нами, немцами?

Все промолчали. Анна-Мария беспрерывно курила, нервно ходила по комнате и наконец осмелилась подойти к окну.

— Будьте осторожны, фрейлейн, — с беспокойством предупредил Шенк, — могут заметить.

Утром Инга выбежала в сад. День был ясный, солнечный, по-настоящему весенний, вершины гор в эту пору красочны, величавы. Она заглянула в беседку, где любила когда-то сидеть и мечтать, и вдруг остановилась как вкопанная. Крик замер на ее губах. На земле лежал Марта. Платье женщины было разорвано, а левая рука перевязана тряпкой. Когда Инга наклонилась над ней, Марта открыла глаза.

— Марта, Марта… — прошептала девушка, не веря себе. Она виделась с Мартой каждую неделю, по воскресеньям бегала к ней в замок Эдельсберг, где в одном из флигелей в уютной маленькой комнатке чуть ли не со дня своего рождения жила Марта. Когда-то, во времена, которых Инга уже не помнила, муж Марты был управляющим имением графа. Затем муж умер, а Марта осталась на правах вечной нахлебницы. И когда граф с семьей покинул замок и уволил всех слуг, она единственная не пожелала выехать, несмотря на приближение фронта. Ей просто некуда было ехать. Инга просила ее, чтобы она переселилась к ним в дом, ибо Марта была дальней родственницей Рингов, но Марта не захотела этого и осталась в замке. Она слишком привыкла к своей небольшой комнатке во флигеле.

— Поляки, — прошептала Инга, — тебя ранили поляки. Сейчас заберем тебя домой и сделаем перевязку…

— Только не к вам, — тихо ответила Марта. — Не хочу к вам.

Инга не понимала, почему Марта отказывается. Подумала, что, может быть, она бредит или настолько пришла в себя, что имеет силы вернуться в замок.

— Девочка моя, — прошептала Марта, — никто не должен знать, что я была здесь. Слышишь, никто, кроме тебя, милая Инга.

И потом Инга узнала самое страшное. Марта с трудом, нескладно и сбивчиво, повторяя по нескольку раз одни и те же слова, рассказала ей все. Это не поляки стреляли в нее. Стрелял полковник Ринг, дядя Инги, тот самый Ринг, которого Марта знала почти с детства…

А было все так. Пополудни Марта услышала рокот моторов. Стоя в дверях флигеля, она приготовилась к худшему, ибо подумала, что это русские или поляки. Однако старушка увидела немцев. Они выпрыгивали из грузовика, а из легковой автомашины вышел офицер, которого Марта сразу же узнала — это был полковник Ринг. Она хотела пойти ему навстречу, но заколебалась, не зная почему, и осталась стоять на пороге, хотя интуитивно чувствовала, что здесь что-то не так, и только машинально попятилась вглубь темного коридора.

Эсэсовцы держали наготове автоматы, а мужчины в рабочей одежде выгружали из кузова какие-то ящики. Марта увидела, что Ринг показывает им вход в подвал замка, тщательно замаскированный в парке и известный только графу, владельцу замка, и еще нескольким доверенным лицам. Рабочие подняли цементную плиту, спустили ящики в подвал, а потом, когда они вышли наверх, Марта услышала короткие автоматные очереди. Она не хотела верить, не могла даже себе представить… Рабочие, насмерть сраженные пулями, падали на землю, а один из них, тяжело раненый, попытался отползти, но полковник Ринг добил его выстрелом из пистолета. Тела убитых эсэсовцы погрузили на автомобиль.

Один из эсэсовцев подбежал к Рингу и показал ему на дверь во флигеле. Слов его Марта не слышала, но была убеждена, что эсэсовец заметил ее.

Старушка подумала, что безопаснее будет в парке, и выбежала из флигеля. В это время она услышала окрик Ринга и заметила, как он поднял пистолет. Она побежала в парк, где росли густые, как в лесу, деревья, но не успела сделать и десяти шагов, как почувствовала удар в плечо, а потом по нему потекло что-то теплое, липкое. Закружилась голова, и, теряя сознание, женщина упала на землю. К счастью, Ринг не поинтересовался, жива ли Марта. Он не сомневался, что его выстрел был метким.

Когда старая женщина пришла в себя, было уже тихо, но возвратиться в замок она побоялась и скрылась в беседке, чтобы немного переждать.

В глубине парка находился небольшой домик, в котором когда-то жил садовник. Инга отвела туда раненую Марту, пообещав никому не говорить об этом: ни Берте, ни Шенку, ни Анне-Марии. Девушка украдкой принесла из дома одеяло, приготовила Марте кое-что из еды, а потом сделала перевязку. Когда-то окончила курсы медсестер и умела это делать.

Наступили сумерки, по мостовой снова загрохотали артиллерийские орудия, бронетранспортеры, грузовики с солдатами, певшими незнакомые песни. Инга стояла у окна и, глядя на улицу сквозь неплотно прикрытые шторы, старалась ни о чем не думать. Мысли в голове перепутались, в душе было пусто, на сердце лежал тяжелый камень от того, что случилось в замке и что пережила Марта.

— Отойди от окна, — услышала она голос Шенка. — Вчера у Познеров нашли оружие, обыскивают все дома.

— Пусть обыскивают. Пусть приходят и к нам, — раздраженно ответила Инга. Их страх, их беспокойство возбудили в ней только ненависть. — Пусть приходят, и, может быть, все это кончится. Мне теперь все равно: что будет, то и будет.

Анна-Мария Элькен подошла к Инге и положила ей руку на плечо.

— Перестань, не распускай нервы, — укоризненно-успокаивающе проговорила она. Голос Анны-Марии был тих, но тверд. — Ты же взрослая девушка…

— Замолчи! — раздраженно прервала Инга. Как же она ненавидела их: Шенка, Анну-Марию, Берту и своего дядю Ринга, который, трусливо убегая, стрелял в старую Марту! Девушка отошла от окна и в полумраке увидела их перепуганные, побледневшие лица. — Неужели все немцы так же трусливы, как и вы? — спокойно спросила она. — Думаю, что не все.

— Не впадай в истерику! — На лице Анны-Марии появилось что-то вроде усмешки. — Просто мы хотим выжить. И не больше…

— Выжить! Выживете, если не умрете от страха. А в особенности ты боишься, как бы тебя не разоблачили. Какая ты медсестра из Гамбурга?!

— Мои документы в порядке, — ответила Анна-Мария.

— Конечно, в порядке, ты заранее об этом позаботилась! Все вы теперь в порядке. Притихли, как овечки… — Инга хотела еще что-то добавить, но в эту минуту послышался стук в дверь. Стук был ненастойчивый, тихий, даже несмелый, однако все примолкли, убежденные, что сейчас произойдет самое худшее…

— Откройте, господин Шенк, — проговорила наконец Анна-Мария.

— Почему именно я? Лучше будет, если женщина…

Инга с презрением посмотрела на них и вышла в прихожую, чтобы открыть дверь. Время тянулось бесконечно долго. Наконец они услышали голоса, а потом на пороге, опираясь на плечо Инги, появился молодой мужчина, небритый, в изорванной и грязной одежде. Все с облегчением вздохнули. Этот человек, кем бы он ни был, не показался им грозным и опасным. Однако все понимали, что его присутствие в доме может принести им беду. Молодой человек с трудом выпрямился, встал по стойке «смирно» и вскинул руку в гитлеровском приветствии.

— Хайль Гитлер! — выкрикнул он.

Все промолчали, хотя еще три дня назад каждый из них ответил бы так же.

— Что вы хотите? — спросил Шенк неуверенным голосом.

— Увидел вывеску: «Аптекарь Густав Ринг», — ответил мужчина. — У меня уже нет сил идти дальше. Сегодня вторник?

— Нет, четверг, — ответила Инга, пристально всматриваясь в лицо незнакомца. В нем было что-то особенное, что вызывало доверие. Девушка подумала, что этот человек, видно, не из трусливых.

— Потерял ориентировку во времени, — тихо проговорил он. — Если четверг, то вот уже десять дней, как я только ночами пробираюсь, словно разбойник…

— Кто вы? — Голос Шенка прозвучал уже тверже, однако незнакомец в упор посмотрел на него, и Шенк трусливо отвел глаза.

— Кто я такой? — переспросил пришедший. — Если бы меня схватили русские, то не задавали бы такого вопроса. Они давно в городе?

— Здесь не только русские, но и поляки, которые разыскивают таких, как вы. Если вас обнаружат в нашем доме, то это принесет нам большое несчастье. Пожалейте хотя бы этого ребенка, — указал Шенк на Ингу.

— Обо мне можете не беспокоиться! — выкрикнула девушка.

Мужчина приблизился к Шенку и пристально посмотрел на него.

— А вы кто такой? Имя, фамилия? — спросил он повелительным тоном, как человек, который привык отдавать приказы и получать точные ответы.

Шенк выпрямился, встал по стойке «смирно»:

— Шенк. Вильгельм Шенк.

— Вы что, не немец?

— Нет, я немец.

— Тогда покажите, как приветствуют порядочные немцы! Ну, я жду! — Это была не просьба, а приказ.

Шенк пристукнул каблуками и выкрикнул:

— Хайль Гитлер! — Теперь он входил в свою роль и казался другим человеком.

Берта также была взволнована. Заискивающе пододвинула незнакомцу стул и предложила поесть.

Настроение у всех изменилось. Грохот моторов и голоса, доносившиеся с улицы, казались теперь не такими страшными. Только на губах Анны-Марии Элькен застыла ироническая усмешка. Она с интересом приглядывалась к прибывшему незнакомцу.

— Допустим, — проговорила осторожно Анна-Мария, — что мы примем вас и окажем гостеприимство…

— Почему ты за всех говоришь? — прервала ее Инга.

— А ты что, хочешь на улицу его выгнать?

— Нет.

— Тогда сиди тихо. — Анна-Мария снова обратилась к незнакомцу: — Однако мы хотели бы знать, с кем имеем дело и кому собираемся помочь…

Берта поставила на стол тарелку с супом, и мужчина с жадностью набросился на еду. Молча он выскреб остатки супа с тарелки и повернулся к Анне-Марии.

— Во-первых, — проговорил он тихо, но настойчиво, — кто вы такая и как вас величать?

— Она медсестра из Гамбурга! — выкрикнула неожиданно Инга.

Анна-Мария заколебалась, потом решительно встала и, пристально посмотрев на незнакомца, доложила:

— Анна-Мария Элькен, оберштурмфюрер СС. Последнее место службы — главное управление имперской безопасности.

Мужчина не спеша вытер губы салфеткой.

— Капитан Ганс Клос, офицер контрразведки при штабе 175-й дивизии.

— В нашей группе армий, — утвердительно сказала фрейлейн Элькен.

— Оказывается, вы неплохо информированы.

— Совершенно верно. Почему же вы в таком виде и откуда пробираетесь?

— Это что, допрос? — Клос усмехнулся. — Мы попали в окружение, десять дней плутали по лесу, подвергая себя смертельной опасности, с трудом пробивались к своим. До Одера — в мундирах, а потом — кто как мог и каждый в отдельности на свой страх и риск.

— И конечно, случайно оказались в этом доме?

— В доме, где в настоящее время тоже достаточно опасно, — вмешался в разговор Шенк.

— Полковник Гельмут Ринг служит там же, где и я, так у кого же, как не у его родственников, я мог искать укрытия? Этого достаточно?

— Вы знаете моего дядю? — спросила Инга.

— Знаю. Это преданный фюреру офицер.

Инга неожиданно сорвалась с кресла и с презрением посмотрела на незнакомца.

— Преданный! — крикнула она. — Вы говорите, что он преданный офицер?! Все вы одинаковы! Трусливые зайцы!

— Ты не имеешь права так говорить о своем дяде! — повысила голос Берта.

— Не имею права? — Инга уже теряла самообладание. — Ты считаешь, что стрелять в старых немецких женщин — достойное занятие для преданного офицера и настоящего мужчины?

— Что ты плетешь? Кто тебе это сказал? — В голосе Шенка прозвучала нескрываемая угроза. — Твой дядя никогда не стрелял в женщин.

— Стрелял! Стрелял в старую женщину! В немку! — прокричала Инга, пятясь к стене. Ее охватил страх. Шенк, Берта, Анна-Мария грозно приближались к ней.

— Кто тебе это сказал? — Шенк схватил ее за плечи.

— Говори все, что знаешь! — В голосе Анны-Марии появились металлические нотки.

— Скрываешь от нас какую-то тайну! Лжешь или фантазируешь… — послышался сердитый голос Берты.

— Нет! — прокричала Инга. — Я не лгу. Он стрелял в замке Эдельсберг… — И тут же замолчала, ибо поняла, что сказала слишком много лишнего.

Но они все наседали на нее и засыпали вопросами. Инга молчала, прижатая к стенке. Клос, который с безразличным видом стоял в стороне, вдруг приказал, не повышая голоса:

— Прекратите этот унизительный допрос!

Все с удивлением повернулись к нему.

— Прошу вас, господин капитан, не вмешиваться! Это наше семейное дело! — выкрикнул Шенк.

— Я сказал вам: прекратите этот унизительный допрос, — повторил Клос. — Инга никому не раскроет своей тайны. Правда, Инга?

— Правда, — ответила она тихо и посмотрела на него с признательностью.

 

3

Инга проводила Клоса в отведенную для него комнату. Она постелила ему на диване. Капитан внимательно присматривался к девушке. Что ей известно? Что случилось в замке Эдельсберг? Клос предполагал, что там произошло что-то важное. Он должен узнать об этом. Может, его предположения подтвердятся? Чем вызвана такая бурная реакция Шенка, Берты, Анны-Марии? Напрашивается вывод: им тоже что-то известно или они хотели бы знать, что произошло в замке. Не оставил ли полковник Ринг кого-нибудь из них в замке в качестве сторожевого пса для охраны архива? Но кого — Шенка, Анну-Марию или…

Капитан достал сигареты. Увидев их, Инга попросила у него закурить.

— Ты куришь? — спросил Клос и сразу же понял, что допустил оплошность. Естественно, она могла удивиться: откуда у людей, попавших в окружение и укрывавшихся в лесах такое продолжительное время, оказались сигареты? — Старый запас, — машинально сказал он. — Уберегли от противника полковой продовольственный склад.

Можно было бы тщательно обыскать весь замок. Новак уже установил контакт с командованием воинской части, расположенной в окрестностях этого городка. Докладывая командиру полка о том, что прибыл с особым заданием, он, конечно, ничего не сказал о Клосе. Клос встретился с Новаком перед тем, как прийти в дом Ринга. Разговаривал с ним в подъезде какого-то дома, хозяин которого сбежал вместе с отступавшими немцами. Этот подъезд показался Клосу удобным местом для будущих встреч с поручиком.

Новак был взволнован. Рассказал Клосу о разговорах в штабе полка. Его командир потерял связь с дивизией. Ситуация на фронте осложнилась. Разведкой установлено, что на южном участке фронта концентрируются немецкие танковые части, и неизвестно, откуда они там появились. Поэтому неудивительно, что командир полка принял Новака без особого восторга. Он высказал свое недовольство также в адрес некоторых вышестоящих штабов, которые вместо противотанковых орудий присылают к нему офицеров с особыми заданиями.

Командир полка будет явно раздражен, если попросить его дать солдат для обыска замка, однако просьбу офицера, прибывшего с особым заданием, выполнит… Но стоит ли в данной ситуации обращаться к нему с такой просьбой? Можно провести обыск в замке скрытно, правда, это займет немало времени. А если ничего не будет обнаружено, то это только всполошит тех, кто спрятал и охраняет архив полковника Ринга… Нельзя исключить и то, что немцы в критический момент могут попытаться уничтожить архив.

Клос решил все проверить сам. Если бы он мог узнать, что в действительности известно Инге и кто оставлен в замке сторожевым псом полковника Ринга!

Инга, неумело затягиваясь дымом сигареты, стояла около дверей. Клос подошел и положил ей на плечо руку. Девушка не отстранилась, молчала.

— Может быть, присядем?

— Нет. Я уже должна идти.

— Подожди немного… Та женщина, в которую стреляли в замке, еще жива?

Глаза Инги выразили настороженность и недоверие.

— Почему вы об этом спрашиваете?

«Значит, жива, — подумал Клос. — В противном случае Инга ответила бы по-другому. Она не боится выдать тайну своего дяди, ибо ей ничего об этом не известно, она только страшится за судьбу этой женщины, в которую стреляли в замке».

— Спрашиваю потому, — ответил Клос, — что, если она жива, ей грозит опасность. Она жила в замке?

— Да.

— И видела… — тянул Клос, стараясь представить себе эту сцену. Вспомнил допрос пленного. Капитан Бролль говорил тогда о двух грузовиках и легковой автомашине. — И видела, — повторил Клос, — как к замку подъехали два грузовика и легковая автомашина. Из них выгрузили тяжелые ящики и…

— Откуда вам это известно? — воскликнула пораженная девушка, посмотрев на него с удивлением.

«Итак, старая женщина знает, где спрятаны ящики с документами», — заключил Клос. Однако он понимал, что нет смысла задавать девушке еще какие-нибудь вопросы.

«Сколько потребуется людей, чтобы обстоятельно обследовать замок — здания, парк, пристань на берегу реки, подвалы и подземные переходы? Мы не должны спешить, — размышлял он, — но немцы… могут в любое время уничтожить архив, если заподозрят опасность». Проанализировав все это, Клос решил, что в данной ситуации самое главное — разыскать ту женщину из замка. Инге известно, где она находится. Но скажет ли об этом девушка ему? Нет, скорее всего, нет, ибо, если он об этом спросит, у нее возникнет еще большее подозрение и недоверие. Можно приказать Новаку допросить Ингу в штабе полка. Но это тоже рискованно… На все требуется много времени и терпения, а результаты…

— О чем вы думаете, господин капитан? — спросила Инга.

— Береги себя, — ответил Клос. — И если тебе понадобится помощь…

— Благодарю, — прошептала она и скрылась в темном коридоре.

Через несколько секунд он услышал ее крик. Бросился к дверям, выхватив на ходу пистолет. Пучок света, пробившийся из комнаты, пересекал коридор.

— Ничего опасного не случилось, — прозвучал спокойный, но язвительно-насмешливый голос старой Берты. — фрейлейн Инга слишком нервная. Не узнала меня в темноте.

Капитан возвратился в комнату, погасил свет и открыл окно. В доме стояла тишина, но он был убежден, что здесь по крайней мере два человека чувствуют себя напряженно: Инга и тот, кому полковник Ринг приказал охранять архив. Не ошибся ли он, предположив, что человек, оставленный Рингом, находится в этом доме? Нет, Клос чувствовал, что не ошибается. Он готов был держать пари, что здесь кто-то есть и человек этот опасен.

Клос присел на диван, внимательно вслушиваясь в тишину. Где-то скрипнула дверь, а может, окно. На улице была непроглядная темнота. Ему показалось, что кто-то прошмыгнул у стены дома. Инга? Или Берта? Не только он хотел бы знать, где сейчас находится женщина из замка. Человек Ринга будет пытаться исправить ошибку своего шефа и устранить эту женщину.

Клос приблизился к окну. Он стоял так некоторое время, всматриваясь в темноту, и вдруг увидел вдалеке, в горах, окружавших местность, тонкие длинные лучи яркого света. Потом поблизости раздались залпы противотанковых орудий, послышались частые очереди тяжелых пулеметов и разрывы артиллерийских снарядов. Это означало, что линия фронта, которая несколько часов назад проходила далеко к западу от Бишофсфельда, неожиданно переместилась к городу.

Понимая, что задание необходимо выполнить как можно скорее, он выскочил через окно и прижался к стене. Улица была безлюдная и темная. Только южная сторона неба ярко освещалась вспышками ракет и длинными лучами прожекторов. Грохот артиллерийских выстрелов все нарастал и громовым эхом раскатывался где-то в горах.

 

4

Вдоль шоссе тянулась темная аллея вековых деревьев. Мрачно высился черный замок Эдельсберг… Очертание стен и башен на фоне полыхающего огнем неба производили гнетущее впечатление.

Клос вынул из кармана пистолет и снял его с предохранителя. Под ногами во дворе шуршал гравий. Капитан сделал несколько шагов в направлении подъезда, потом внезапно отскочил за дерево, внимательно и напряженно наблюдая за входом в замок. Окна повсюду были наглухо закрыты. Но, когда он проходил мимо ворот, ему показалось, что в одном из них на первом этаже мелькнул свет. Капитан остановился, ожидая, что будет дальше. Свет снова блеснул в окне правого крыла. Кто-то находился в замке.

Новак ожидал Клоса, как условились, у ворот. Доложил, что командир полка не захотел с ним даже говорить о каком-то замке. В полку был горячий день. Удалось установить связь с командованием дивизии. Идут жестокие оборонительные бои с наступающими на южном участке фронта немецкими танковыми частями. Полк, по-видимому, оставил Бишофсфельд.

— Надо было объяснить командиру полка, с каким заданием ты прибыл, — с укором произнес Клос.

— Не имею на то права, пан майор, — прошептал Новак и потом спросил Клоса: — А что известно о положении на фронте?

— Видимо, генерал Шернер решил любой ценой пробиться на юг Германии, — предположил Клос. — Сражение может продлиться несколько дней.

— А если немцы ворвутся в город?

— Думаю, что ненадолго. Я останусь здесь. А ты покинешь Бишофсфельд вместе с полком, — принял решение Клос. В данной ситуации не было другого выхода.

— Пан майор останется в городе один?

— Этого я не боюсь. Я всегда был один, — усмехнулся Клос. — Если ситуация не изменится, то встретимся завтра. Будешь мне нужен. Спроси командира полка, сможет ли он выделить в наше распоряжение на несколько часов отделение солдат.

— Сомневаюсь.

— Понимаю. Если бы я был на его месте, я также не дал бы ни одного, — проговорил Клос.

Свет в окне замка неожиданно погас, потом снова зажегся. Клос осторожно пересек двор и подошел к выходу. Тяжелая дверь, ведущая в коридор, была полуоткрыта. Он прошел мимо нее, обошел вокруг здания и обнаружил то, что искал: черный ход. Он был заперт, но Клос никогда не расставался со своей универсальной отмычкой, при помощи которой мог открыть почти любой замок.

Узким коридорчиком разведчик вышел в небольшой зал. Продвигался вслепую, ибо нельзя было зажечь даже карманный фонарик. Он не намеревался обыскивать весь замок. Хотел только обнаружить человека, которого полковник Ринг оставил в замке.

Отблески выстрелов изредка на мгновение освещали широкую лестницу. Осторожно, на цыпочках, капитан поднялся наверх.

В коридоре на втором этаже было светлее. Большие окна выходили на южную сторону. Клос снова увидел полыхающее небо. Яркие ракеты, зависая в стороне города, выхватывали из темноты массив леса и контуры зданий.

Клос обратил внимание на множество закрытых дверей вдоль коридора. Внимательно прислушиваясь, осторожно прошел мимо них. Везде царила тишина. И только в конце коридора он увидел единственную, слегка приоткрытую дверь. Через щель заметил слабый свет, который вскоре исчез. Видимо, кто-то пользовался зажигалкой. Мелькнула чья-то темная фигура. Уверенно, ничего не подозревая, человек приближался к двери… Клос, прижавшись к стене, напряженно ждал у двери… Дверь заскрипела, и он увидел человека с пистолетом. Клос резко ударил его по руке, раздался приглушенный крик, пистолет упал на пол…

— Руки вверх! — Крикнул Клос.

Перед ним стояла Анна-Мария Элькен в дождевом плаще и темном берете. Клос был удивлен, ибо полагал встретить здесь кого угодно, но никак не ее. Хотя уже с самого начала, придя в дом Ринга, он подозревал, что полковник Ринг может поручить охрану архива только верному ему человеку, может быть даже женщине. Фрейлейн Элькен посмотрела на него с презрением и ненавистью.

— Случайный гость Рингов, — прошептала она. — Ну, стреляй! Чего ждешь?

Клос поднял с пола пистолет и втолкнул немку в комнату, из которой она только что вышла. Осветив ее электрическим фонариком, подошел к окну, чтобы задернуть шторы. Повернул выключатель. Ярким светом вспыхнула под потолком хрустальная люстра… Городская электростанция исправно работала. Комната была небольшая, но достаточно просторная и уютная. Около окна стоял письменный столик, в углу — диван и два кресла. На стене висел в позолоченной раме большой портрет Бисмарка.

— Садитесь, — приказал Клос, — и говорите все, что вам известно. — Он был намерен вытянуть из нее необходимые сведения. Если Ринг оставил ее здесь, то она должна знать место, где спрятан архив. — Закурите? — спросил он.

— С удовольствием, — ответила Элькен, пристально посмотрев на Клоса. — Господин капитан весьма любезен.

— Благодарю, — усмехнулся Клос. Не опуская пистолета, он подал ей сигарету и дал прикурить. — Если фрейлейн Анна-Мария расскажет всю правду, — сказал он, — она может надеяться…

Глубоко затянувшись дымом, Элькен внезапно разразилась саркастическим смехом:

— Всю правду! Сразу видно, что вы офицер абвера! А не считаете ли вы, господин Клос, что я, как оберштурмфюрер СС, могла бы задавать вопросы вам?..

Что ей известно? О чем она думает? За кого принимает его, Клоса? Как он должен вести себя, чтобы внушить ей доверие и вытянуть из нее все, что она знает об архиве Ринга?

— Я могла бы, — протянула она, — поиграть с вами в прятки, поводить за нос. Рассказать господину капитану необычную историю, почему я выбралась на прогулку в замок Эдельсберг. Но я не буду этого делать. Я знаю, что полковник Ринг может доверить важное дело только исполнительному и преданному офицеру.

Клос был удивлен. Видимо, она принимает его за доверенного человека Ринга. Может быть, провокация? Кто в действительности эта Анна-Мария?

— Зачем вы пришли в замок?

Женщина казалась уставшей. Она швырнула недокуренную сигарету на пол.

— Я уже сказала… Не имею желания выдумывать какую-нибудь банальную историю. Решила играть с вами в открытую. Не вижу другого выхода, господин Клос. Вы считаете себя исполнительным и преданным немцем?

— Что это значит?

— Да ничего… Вы решили быть лояльным до конца? А потом погибнуть, попасть в плен или пустить себе пулю в лоб? — В ее словах звучала неподдельная ирония. В этом было что-то интригующее и настораживающее.

Клос подумал, хотя не был еще полностью уверен, что, может быть, фрейлейн Элькен работает на англичан?.. Эта мысль показалась ему весьма забавной и неправдоподобной. Он с трудом сдержался, чтобы не засмеяться.

— Вам, кажется, смешно, господин Клос. Я предпочла бы беседовать с вами не под дулом пистолета. Уберите его. Мы должны серьезно поговорить. Представьте себе, что капитан Ганс Клос, вместо того чтобы выполнить задание, полученное от полковника Ринга, оказывается в какой-нибудь нейтральной стране с портфелем, набитым ценными бумагами и деньгами…

«Начинаешь слишком примитивно», — подумал Клос.

— Весьма интересно, — буркнул он. — По чьему поручению оберштурмфюрер Элькен рисует передо мной такие захватывающие перспективы?

Она была недурна собой и, как видно, не из трусливых, спокойно смотрела на пистолет в руке Клоса.

— Допустим, — произнесла она медленно, — что кто-то обратился к вам с деловым предложением.

— Кто конкретно?

— Тот, кто с удовольствием купил бы некоторые бумаги, которые в настоящее время не имеют никакой ценности для Германии… как и для полковника Ринга, спрятавшего их в этом замке.

«Любопытно, — думал Клос, — на кого она все же работает: на американцев или на англичан? Скорее всего, архивом абвера интересуется американская разведка. Американцы были бы рады заполучить его любым способом, но вовсе не для того, чтобы потом передать русским или полякам — союзникам по антигитлеровской коалиции. Однако не исключено, что предложение Элькен может быть провокацией».

— Откуда вам известно, что Ринг спрятал архив в этом замке? — спросил он.

— Не разыгрывайте комедии, господин капитан. Этой информацией мы обязаны глупой девчонке Инге. А ваше присутствие в замке подтверждает, что вам об этом архиве известно еще больше. Полковник Ринг поручил охрану архива именно вам, господин Клос, вам, сотруднику абвера!

Клос молчал.

— Предлагаю вам выгодную сделку, — продолжала она, — подумайте, Клос.

— В городе русские и поляки, — сказал капитан. Он вовсе не имел намерения раскрыть свои планы этой немке. Игра казалась ему весьма забавной, однако пока она не принесла результата. Клос лишний раз убедился, что архив Ринга необходимо охранять также и от американской разведки.

— Достаточно будет того, что вы скажете, где хранится архив, — медленно проговорила она. — А о русских и поляках не беспокойтесь. Мы сможем обойтись без них.

— А почему вы думаете, — остро бросил Клос, — что со своим «деловым предложением» обращаетесь по адресу?

— Потому что именно вы, господин Клос, а не кто другой проникли в замок, ибо боялись, что кто-то может воспользоваться информацией Инги. Вы, вероятно, успели ликвидировать ту женщину, о которой она говорила. Хотели избавиться от свидетеля…

— Вы уверены в этом?

— Уверена. Я не ошибаюсь, — ответила она безразличным тоном. — Ну и как? Согласны на деловое предложение, господин Клос? Только, будьте любезны, увольте меня от пустой болтовни.

Итак, по существу, уже не о чем было говорить с этой самонадеянной немкой. Ясно было одно: архив спрятан где-то в замке, а человека Ринга здесь нет… Если этим человеком не является сама фрейлейн Элькен.

— Довольно! — сказал Клос, стараясь говорить как можно равнодушнее. — Пора возвращаться.

Анна-Мария посмотрела на него с удивлением:

— Что это значит?

— Это значит, что мы возвращаемся. Быстро! Марш вперед!

— Если ты решил меня убить по дороге, то лучше сделай это здесь, на месте.

— Иди без разговоров…

Женщина шла не торопясь, изредка оглядываясь. В ее глазах стояли страх и недоумение.

Они прошли коридор, потом банкетный зал… Когда оказались за дверями, Элькен остановилась.

— Вы, абверовцы, любите стрелять своей жертве в спину, не так ли? — сказала она со злой усмешкой.

«А если она американка? — подумал Клос. — Воюем против общего врага, однако же…»

— Не задерживайся! — буркнул он.

— Остановись, не делай глупостей.

— Иди вперед и не разговаривай! — прикрикнул Клос. Вышли во двор замка. Под ногами назойливо шуршал гравий. И когда они оказались на центральной аллее, Элькен неожиданно бросилась бежать, прячась за деревьями. Если бы Клос хотел, он без труда подстрелил бы ее. Но он как раз ожидал этого, предполагал, что она попытается скрыться.

Клос спокойно спрятал пистолет в карман и прибавил шагу. Необходимо дать Элькен время и проследить, что она будет делать дальше.

Если бы Клос мог предвидеть ее последующие действия, он не был бы так спокоен…

 

5

Приближение фронта чувствовалось все сильнее. Шли жестокие бои с немецкими танковыми частями, стремившимися прорваться на южном участке фронта.

Подходя к дому Ринга, Клос отчетливо слышал автоматные очереди, разрывы мин и снарядов. Где-то за темным массивом леса грохотала тяжелая артиллерия. Желтый столб огня поднялся высоко в небо. Положение на фронте могло осложниться в любой момент, но он не хотел допускать и мысли, что немцам удастся пробиться на юг.

Окно в его комнате было полуоткрыто, в доме стояла тишина, но Клос не верил этой тишине. Не спят. Ожидают. Надеются еще раз увидеть в своем городке солдат вермахта. Он подумал о женщине, раненной в замке Эдельсберг, о которой говорила Инга. Видимо, она перебралась поближе к дому Ринга, встретилась с Ингой и укрылась где-то здесь. Но где? Нет никакого сомнения, что человек полковника Ринга тоже хотел бы об этом знать. Может быть, он, Клос, допустил ошибку, не приказав поручику Новаку обследовать соседние дома? Необходимо во что бы то ни стало найти эту женщину, но так, чтобы не раскрыть себя. А если немцы, хотя бы на несколько часов, действительно вернутся в город?

Он обошел дом и оказался в саду. Здесь Клос еще не был. Узкая тропинка вела к беседке. Он заглянул внутрь. Посветил себе электрическим фонариком и увидел на земле среди засохших листьев окровавленную тряпку. Похоже, что эта женщина была здесь… От беседки тропинка тянулась дальше, вглубь сада… За густыми кустами сирени капитан увидел небольшой домик, огороженный деревянным забором. Наверное, это был домик садовника. Окно было зашторено, двери открыты. Клос вошел в домик. Свет от лампы, стоявшей на подоконнике, падал на кровать, на которой лежала старая женщина. Она была мертва. В ее грудь по самую рукоятку был воткнут нож…

Клос испытал острое чувство вины: этого он не предусмотрел, не подумал о том, что человек, оставленный здесь полковником Рингом, окажется быстрее и решительнее его, Клоса. Не следовало ходить в замок Эдельсберг, нужно было остаться в доме аптекаря и предупредить действия противника.

Вероятно, эта женщина, поняв, что ей грозит опасность, пришла к Инге, рассказала ей все и просила сохранить это в тайне. Если бы он успел вовремя… Его охватило холодное спокойствие, как бывало всегда, когда он чувствовал, что его ждет борьба с коварным, готовым на все противником.

Из сада Клос через окно возвратился в свою комнату, сел на диван и закурил сигарету. Курить не хотелось, но он был так измучен, что заснул бы в любую минуту, а это могло погубить его. Время наступило тревожное.

Где-то вдалеке грохотала артиллерия, а в доме по-прежнему было тихо, но он теперь больше, чем когда-либо, был уверен, что тишина эта обманчива.

Что сейчас делает Элькен? Почему она спрашивала об этой женщине? Кто из них убил ее? Берта? Шенк? Или кто-нибудь еще?

Медленно тянулось время. Начинало светать, на улице посерело, утренняя мгла рассеивалась. Клос закрыл глаза и на минуту забылся…

Услышав тихий скрип двери, он мгновенно сорвался с дивана.

Снова стало тихо… Через открытое окно виднелась покрытая зеленью долина, вдали возвышались вершины гор, на лугах еще лежала мгла. Перестрелка на фронте как будто бы утихла, это могло означать, что атаки немцев отбиты, но не исключено, что польские войска покидают город.

Неожиданно в коридоре громко хлопнула дверь. Клос услышал душераздирающий крик. Он бросился в коридор, но потом остановился и пошел шагом, надевая на ходу пиджак. Нащупал в кармане пистолет. Другой пистолет, вальтер, он держал за голенищем правого сапога. Услышав чьи-то шаги в конце коридора, Клос прибавил шагу и через минуту оказался на пороге открытой двери в столовую. Здесь собирались все: бледная, с испуганными глазами, Инга, одетый по-походному Шенк, настороженная, как всегда, Анна-Мария и Берта, как обычно, в платье, с подвязанным фартуком.

Кричала Инга. Когда Берта захотела к ней подойти, девушка стремительно отскочила к стене.

— Все вы чего-то ждете, не спите! — она резко повернулась к Анне-Марии, бросила: — Это ты! Ты выходила из дома. Я все слышала!

— Инга, помилуй бог, что случилось?

— И вы еще спрашиваете? А может, это господин Шенк? Посмотрите, он не успел даже раздеться!

Шенк только пожал плечами.

— Я понесла ей поесть, — продолжала Инга. — А она…

— Кто она? — раздраженно спросила Берта.

— Марта Стаудинг. Теперь я могу все сказать. Марту ранили в замке, а я укрыла ее в доме садовника. Но кто-то из вас узнал об этом и убил ее. Это я, я во время виновата! — Девушка резко отвернулась к стене и разрыдалась.

— Конечно, — произнесла Берта, — это ты виновата. Нужно было рассказать нам, что случилось в замке с Мартой, мы бы взяли ее к себе домой. А убили ее, наверное, поляки или русские, которые находятся в городе.

— Поляки! Русские! — прокричала Инга. — Это не они стреляли в нее в замке. Это немцы!

Клос почувствовал на себе испытующий взгляд Анны-Марии. Она как бы спрашивала его: «Это ты убил?»

— Это сделал кто-то из вас! — снова закричала Инга.

— Не впадай в истерику! — Берте удалось наконец приблизиться к девушке. — Чего ты хочешь? Справедливости? Ее нет теперь! Здесь поляки, русские…

Неожиданно все притихли. Застыли на месте. Послышался топот сапог, а потом громкий стук в дверь.

— Откройте! — по-польски крикнул кто-то за дверью.

«Неужели поручик Новак решился на этот шаг без приказа? — подумал Клос. — Видимо, обстановка на фронте ухудшилась, и он хочет помочь мне выбраться из города». Капитан почувствовал на себе острый взгляд Анны-Марии, и его охватило беспокойство.

Инга открыла дверь. Клос увидел на пороге капрала и двух солдат. Они были в касках, с автоматами наготове. Клос подумал, что сейчас войдет и Новак, но поручик не появился.

— Фрицы проклятые, руки вверх! — крикнул капрал и усмехнулся. — Как там по-вашему? Хенде хох!

Все подняли руки.

— Ну, швабы, предупреждаю, без всяких там фашистских штучек. Кто тут из вас Клос?

— Я, — ответил капитан.

Солдаты бесцеремонно обыскали его. Они действовали четко, по-военному. Из кармана пиджака Клоса вынули парабеллум, из-за голенища сапога — вальтер. Отобрали документы.

Клос посмотрел на Анну-Марию и вдруг понял: она должна была нейтрализовать его, а может, даже уничтожить… А как она могла это сделать? Конечно, руками польских солдат!

— Целый арсенал, — сказал капрал, принимая от солдата оружие, отобранное у Клоса. — А теперь — марш к дверям… Кто хозяин дома? — обратился он к Шенку.

— Я только помощник аптекаря, господин офицер, — заискивающе ответил Шенк. — Хозяйка дома — вон та девушка, — указал он на Ингу.

Капрал посмотрел на девушку:

— Ну, если еще одного найдем в твоем доме, то несдобровать тебе. Твое счастье, что мы не швабы. Они за такие дела ставили всех к стенке. — Он подтолкнул Клоса в спину, и они вышли на улицу.

Уже было совсем светло. Снова послышался грохот артиллерии. На центральной площади города, недалеко от них, разорвался снаряд. Комья земли и камни взлетели вверх. Немецкая артиллерия интенсивно обстреливала город, снаряды густо ложились на площади, разрушали здания. На их глазах обвалилась наружная стена большого каменного дома, от поднятой пыли стало темно. Потом пыль осела, и все увидели, как через развалины пробивается польский танк, расчищая дорогу грузовикам с солдатами. Полк отходил на север…

— Пан капрал, — шепнул один из солдат, — майор приказал этого фрица расстрелять, если нам не удастся доставить его в штаб.

Положение, в котором оказался Клос, все больше осложнялось. Его охватила ярость. Это было невероятно — он мог погибнуть от пули своих. Однако он не намеревался выходить из игры, решил бороться до конца. Клос шел, заложив за голову руки, чувствуя прикосновение автомата. Если сказать этим польским парням, кто он такой на самом деле, они вряд ли поверят ему.

Капрал колебался. Этот старый фронтовик не торопился выполнять приказ, о котором напомнил ему солдат.

— Может быть, все-таки удастся доставить его в штаб, — неуверенно проговорил он.

Прибавили шагу. Артиллерийская канонада умолкла, затарахтели пулеметы, засвистели пули, послышались близкие разрывы ручных гранат. Видимо, уже начались уличные бои. Улица по которой они шли, была пока безлюдной, но в любую минуту и на ней мог вспыхнуть бой.

Показалась отходящая польская пехота. Солдаты укрывались за разрушенными стенами, в обгоревших домах, упорно отстреливались и снова отходили все дальше в тыл.

— Не успеем, — спокойно сказал капрал. — Видимо, штаб уже переехал. Что будем делать?

Вошли в подъезд ближайшего дома. Клос подумал, что в данной ситуации капрал прав. Когда автоматная трескотня и винтовочные выстрелы начали стихать, послышался приближающийся рокот моторов. Немецкие танки ворвались на улицы города. Необходимо было действовать решительно.

— Хлопцы, — сказал Клос по-польски, — вы должны во что бы то ни стало доставить меня в штаб полка. Если штаб сменил свое место, то мы найдем его немного позже.

— Ты говоришь по-польски? — воскликнул капрал.

— А мало ли фрицев говорит по-польски? — вставил солдат, который, обыскивая Клоса, нашел в его сапоге вальтер. — Хочет спасти свою шкуру, фашист проклятый. Да что с ним возиться, обуза, и только!

— Не делайте глупостей. — Клос обращался только к капралу. — Никто вас за это не похвалит. Опомнитесь.

Капрал внимательно присматривался к нему.

— У меня приказ, — твердо сказал он. — Здесь фронт, а ты…

— Еще сбежит в пути, — снова заговорил тот же солдат и щелкнул затвором автомата…

Клос посмотрел на улицу, увидел бегущих польских солдат.

— Хлопцы, — воскликнул он, — я же…

Солдат прервал его на полуслове:

— Сам признался, что ты капитан Ганс Клос.

Еще несколько секунд, и Клос не выдержал бы: ударил бы капрала и выскочил из подъезда на улицу. Но он не имел права так рисковать. Оба солдата держат автоматы наготове, подстрелят его, как куропатку.

И случилось почти невероятное: в эту минуту Клос увидел бежавшего по мостовой поручика Новака.

— Новак! — крикнул он изо всех сил.

Поручик остановился, узнав голос Клоса, и стремглав бросился к подъезду.

— О боже, — прошептал он с удивлением, совсем не по-военному. — Я уже совсем потерял надежду.

— Великолепно пан поручик обеспечивает мою безопасность!

Автоматная трескотня заметно усилилась, а через несколько минут неожиданно утихла. Невдалеке на мостовой разорвалась мина, и копоть покрыла их лица. На объяснения с Новаком не оставалось времени.

Капрал и оба солдата, ничего не понимая, вернули Клосу оружие и документы. Потом Новак приказал им подождать в подъезде и вышел с Клосом на улицу. Все ближе становился рокот моторов.

— Уходи из города, — повелительно сказал Клос. — Я остаюсь здесь. Доложи командованию, что архивом Ринга интересуется американская разведка. Документы спрятаны где-то в замке Эдельсберг. Постараюсь установить их точное местонахождение.

— Разрешите, пан майор, остаться с вами, — попросил Новак.

— В этом нет необходимости. Займись капралом и двумя солдатами. Проведи их в тыл, и чтобы о случившемся — ни слова. Понял?

— Будет исполнено, пан майор.

— А теперь быстро расскажи, как все было?

Новак с удовольствием передал бы Клосу все с подробностями, но на это не было времени. Оставались считанные минуты. Поэтому, стараясь быть кратким, он рассказал, что рано утром ему вместе с посыльными из батальона, оборонявшего южный участок пригорода, удалось пробиться к командиру полка. Немецкие «фердинанды» уже ворвались в город, телефонисты снимали линию связи. Командир полка и начальник штаба, склонившись над картой, ни на кого не обращали внимания.

— Командир полка, — говорил Новак, — наконец заметил нас. «Вы еще здесь? — грозно спросил он. — Хотите попасть в руки немцев?» Я доложил ему, что получил приказ о необходимости информировать командира полка о задании, с которым прибыл в полк. «Раньше нужно было об этом докладывать, — недовольно ответил майор. — Теперь уже поздно. Не хочу ни о чем знать, у меня достаточно своих забот». И тут перед штабом, — продолжал Новак, — как бы в подтверждение этих слов, разорвался артиллерийский снаряд. Посыпались осколки стекол, дым и пыль ворвались в комнату. Штабные карты и бумаги полетели на пол. Майор выругался, и мы втроем начали собирать разбросанные документы. Начальник штаба складывал их в какой-то ящик. Я поднял с пола смятый лист бумаги. Увидел несколько слов, написанных по-немецки, прочитал: «В аптеке Ринга укрывается офицер немецкой разведки капитан Ганс Клос». Я бросился к командиру полка: «Пан майор, что это такое?» Он махнул рукой: «Это? Ах да… Забавная история! Чей-то донос. Этот клочок бумаги был привязан к камню и подброшен к штабу. Постовой принес его. Я приказал капралу и двум солдатам арестовать этого абверовца и доставить в штаб… а если не успеют, то…» Не дослушав майора, почти не владея собой, я крикнул: «Пан майор, это же… провокация!..» Он насторожился: «Что вы сказали, пан поручик?» Я в отчаянии продолжал: «Ганс Клос, пан майор, это наш…» Майор удивился, но сразу же понял, в чем дело. «Пошли вы к дьяволу! Не могли доложить раньше? Немедленно нагоните капрала и его солдат, — приказал он, — может, еще успеете…»

Новак успел. Не хотел бы он еще раз пережить те минуты. Он бежал по середине обстреливаемой улицы, не обращая внимания на разрывы снарядов и свист пуль. Кто-то крикнул: «Ложись!», кто-то пытался его задержать… А когда он услышал грохот моторов и выстрел немецкого танка, который разрушил наружную стену дома, то потерял всякую надежду…

— И в этот момент я услышал ваш голос, пан майор, — с волнением закончил поручик.

— Все ясно, — строго сказал Клос. — А теперь иди к капралу и его солдатам. Они ждут тебя в подъезде.

Итак, Анна-Мария подбросила донос. Что ж, она действовала решительно и расчетливо. С ее точки зрения — даже разумно. Она, видимо, предполагала, что если в город вернутся немцы, то Клос станет для нее опасным противником, ибо она принимала его за человека полковника Ринга.

Клос усмехнулся. Неизбежное столкновение с Элькен интриговало его.

— Ты еще здесь? Немедленно уходи, — повторил он Новаку, а потом заботливо добавил: — Постарайся выйти целым и невредимым, желаю тебе благополучного возвращения в штаб армии. — Может быть, это прозвучало не слишком тепло, но сейчас Клос не смог найти других слов.

Он знал: то, что ожидает его, не менее опасно, чем отход с последними отрядами польских солдат на север.

Капитан стоял в воротах и смотрел на безлюдную улицу. Новак с капралом и двумя солдатами скрылись за углом полуразвалившегося дома. Из тумана, пыли и дыма вынырнул немецкий танк. В город снова вернулись гитлеровцы.

«Все-таки им удалось», — подумал Клос и пошел в том направлении, где наступали гренадеры последнего воюющего фельдмаршала рейха.

 

6

Город, как по мановению волшебной палочки, неузнаваемо изменился. Исчезли с балконов белые простыни, окна в домах были открыты настежь. На центральной площади развевался флаг со свастикой.

Ганс Клос неторопливо шел по улице, по которой недавно отходили польские части.

На углу, около разрушенного здания, лежала мертвая женщина. Клос видел, как эсэсовцы остановили бронетранспортер, выволокли эту женщину из дома и расстреляли.

Полковник, командир танковой дивизии, к которому провели Клоса, строго сказал:

— С каждым, кто не уберет вывешенные простыни и не будет приветствовать немцев, мы поступим также же решительно и безжалостно! Мы должны быть жестокими, — строго продолжал он. — Вся трагедия этой войны состоит в том, что до сих пор мы, немцы, не были достаточно твердыми и безжалостными до конца.

Этот человек не был фанатичным гитлеровцем, но исправно выполнял свой воинский долг. Он не кичился особой верностью фюреру, но и не строил из себя наивного простака. Худощавое, неподвижное лицо прусского офицера было непроницаемо. Он принял капитана Клоса, так, как будто ожидал его. И когда Клос проанализировал еще раз разговор с командиром дивизии, он пришел к выводу, что тому уже что-то о нем было известно. Полковник проверил его документы, задал необходимые вопросы: из какой воинской части, когда вышел из окружения, какие подразделения противника встречал по дороге, зачем остановился в замке Эдельсберг.

Клос отвечал уверенно, кратко, по-военному. Оказалось, что полковник служил когда-то в 175-й дивизии и неплохо знал ее офицеров. В частности, вспомнил о Бруннере.

— А где сейчас Бруннер? — спросил он.

Клос подумал, что он также хотел бы знать, где Бруннер… Он очень надеялся, что в штабе фельдмаршала Шернера его нет…

— Не знаю, господин полковник, — ответил Клос, — я не с ним выходил из окружения.

Труднее Клосу было объяснить, как ему удалось вырваться из рук поляков. В таких случаях Клос имел железный принцип: старался, чтобы его сообщения больше соответствовали действительности. Он допускал, что полковник может допросить кого-нибудь из домочадцев Ринга, если уже не допросил раньше… Клос рассказал точно, как его арестовали и как во время конвоирования в польский штаб он сбежал, когда артиллерийский снаряд разворотил стену дома на той улице, по которой вели его поляки.

— Вам повезло, господин капитан, — пробурчал полковник. — Как вы считаете, кто на вас мог донести в польский штаб?

Полковник также интересовался Анной-Марией Элькен, хотя открыто не называл ее фамилию. Он только попросил сообщить обо всех, с кем Клос встречался в доме Ринга. Каждое слово в беседе с полковником имело важное значение. Было весьма удивительно, что командир танковой дивизии требовал такой точной информации о людях в доме Ринга.

Наконец полковник заявил, что направит Клоса в оперативную группу штаба фельдмаршала Шернера.

И только теперь Клос решился спросить командира дивизии о положении на фронте. Пруссак посмотрел на него холодными стеклянными глазами.

— Нет никакого положения, — пробормотал он. — Фронта, по существу, вокруг нас нет. Только несколько дивизий еще продолжают сражаться… Прошу уладить все свои личные дела и утром отправиться в штаб группы армий для дальнейшего прохождения службы. Там такие офицеры, как вы, господин Клос, нужны.

Клос получил новый мундир вермахта, побрился, начистил до блеска сапоги. И когда увидел себя в зеркале снова в таком же мундире, как и раньше, то подумал, что видит чужого человека. Он был уверен, что ему больше не понадобится играть роль, от которой он недавно избавился, но сейчас все повторялось…

Мундир был великоват, не по росту, а сапоги немного жали.

Эсэсовцы с бронетранспортеров не отдавали чести армейским офицерам, делая вид, что не замечают их. Они с тревогой посматривали на север, откуда доносились громовые раскаты артиллерийской канонады. Теперь она слышалась все ближе и ближе, и это наводило страх на немцев. Как долго это еще продлится? Неделю? Две? Вполне достаточно, чтобы погибнуть, но Клос не имел особого желания погибать сейчас, когда победа над гитлеровской Германией была близка.

Он подошел к дому Ринга. Кого теперь он застанет там? Интересно, появится ли человек Ринга в штабе Шернера? А Анна-Мария?

Входные двери были открыты. Из столовой доносились голоса Берты и Инги. Кто-то из них завел патефон… послышались хриплые звуки заигранной пластинки… Через два-три такта музыка прекратилась.

— Зачем выключила? — донесся голос Берты.

— Оставь меня в покое.

— Не рада, что вернулись наши?

— Не знаю, — ответила Инга. — Кажется, к нам кто-то вошел. Может быть, это Анна-Мария?

— А ты бы хотела, чтобы это был капитан Клос?

Значит, фрейлейн Элькен еще нет дома… Клос нажал на ручку двери, ведущей в ее комнату. Дверь не была заперта на ключ. Он заглянул в гардероб. Увидел чемодан, спрятанный за диваном. Без особого труда открыл его, быстро просмотрел содержимое, надеясь найти что-нибудь интересное. Белье, косметика, гитлеровская «Майн кампф», банка кофе… Чемодан не имел двойного дна. Клос изучил все с особой тщательностью, особенно предметы дамской косметики. Открыл тюбик губной помады, осмотрел расческу, снял колпачок с флакона французских духов «Шанель» и крышку коробочки с кремом. Ничего подозрительного. Клос внимательно осмотрел банку с кофе. Ему была известна система применения тайников, используемых в польской и немецкой разведках, но с американской встречаться еще не приходилось, ибо до этого он не имел дела с американцами. Обследуя «Майн кампф», он случайно столкнул на пол банку с кофе. Она выкатилась на середину комнаты. И когда Клос поднял ее, он догадался… Боковая стенка отскочила, открыв тайник… «Неоспоримое доказательство», — подумал Клос.

В тайнике он обнаружил туго свернутый рулончик микрофильма. Требовалось более внимательно изучить пленку, но времени на это не оставалось. Сначала Клосу показалось, что на микропленку засняты какие-то промышленные объекты. Он склонился над открытым чемоданом, чтобы уложить все вещи так, как они лежали до этого, и неожиданно услышал скрип дверей. Резко повернулся, но не успел выхватить из кобуры пистолет, хотя не был уверен, что это следовало сделать. На пороге стояла Анна-Мария Элькен в мундире оберштурмфюрера, с оружием наготове.

— Убери свою игрушку, — безразлично сказал Клос.

— Уже успел побывать в штабе Шернера и переодеться в новый мундир? Думаешь, тебе удастся изловить меня, как курицу? Не такая уж я идиотка, как тебе кажется.

— Я восхищен твоей смелостью и выдержкой! — Слова Клоса прозвучали в этот раз искренне. — Давно работаешь на янки?

Выстрелит или нет? По лицу Элькен видно, что она выстрелит без колебаний. Секунды тянулись медленно, а положение казалось безнадежным.

Он пристально наблюдал за правой рукой Анны-Марии, которая твердо держала пистолет, направленный на него. Палец руки лежал на спусковом крючке…

И в эту минуту неожиданно в дверях появилась Инга. Девушка молниеносным ударом выбила оружие из руки Анны-Марии. Пистолет упал на пол.

— Я слышала, — проговорила взволнованным голосом Инга, едва переводя дыхание, — как господин Клос сказал: «Работаешь на янки».

— Благодарю тебя, Инга. — Клос поднял с пола пистолет. Он посмотрел на Анну-Марию. С удовольствием сказал бы ей: «Видишь, идиотка, что ты наделала?»

— Я спасла вам жизнь, господин капитан? — спросила Инга и с гордостью приняла его благодарность. — Я так рада, что поляки отпустили вас.

— Я сбежал, — уточнил Клос, продолжая держать в руке пистолет Анны-Марии, не спуская с нее глаз.

Что сказать Инге? Как ей объяснить положение, свидетелем которого она стала? Может быть, сказать, что Анна-Мария просто пошутила? Но поверит ли? Скорее всего, нет.

После некоторого замешательства Элькен взяла себя в руки.

— Гитлеровская змея, — процедила она сквозь зубы, посмотрев на Ингу.

Девушка не обратила на это внимания.

— Господин капитан ведет себя так… как будто… — Инга не закончила. — Ведь она хотела вас убить!

И это была правда. Инга спасла ему жизнь. Трудно придумать более глупое положение, в котором он оказался.

В эту минуту послышался рокот мотора. Возле дома остановился «мерседес». Инга подскочила к окну.

— Дядя! — крикнула она.

«Этого еще не хватало, — подумал Клос. — И так на сегодня слишком много. Американский агент, молодая немка, спасшая мне жизнь, и наконец эта хитрая и коварная лиса из абвера. Полковник Ринг не так-то прост».

Инга выбежала из комнаты, оставив дверь открытой. Анна-Мария уселась на диван и попросила сигарету. Видимо, ей было нечего терять, и она попытается сыграть свою последнюю роль в этой игре.

Клос стоял около открытой двери. Он слышал разговор Инги и Ринга, далеко не сердечный разговор. Полковник сначала старался быть вежливым, по-родственному милым со своей племянницей.

— Как чувствуешь себя, Инга? Видишь, я вернулся раньше, чем предполагал. — Он наклонился, чтобы поцеловать ее.

Девушка отскочила от него:

Ринг был поражен необычным поведением своей племянницы.

— Ты что, с ума сошла? Что случилось?

— А то, что ты стрелял в старую Марту!

Клос через открытую дверь увидел лицо Ринга. Полковник от неожиданности покраснел и не сказал ни слова.

— Говори правду, — повторила Инга, — ты стрелял в Марту?!

— Она жива?

— Не знаешь? Ты же сам приказал добить ее сегодняшней ночью.

— Ах так! — Ринг снова пытался приблизиться к девушке и успокоить ее, но Инга опять отскочила в сторону. — Ну хорошо, — бросил он, — потом я все тебе объясню. Будь умницей, возьми себя в руки и не нервничай…

Клос подумал, что было бы лучше, если бы Инга помолчала, но девушка не собиралась этого делать.

— Как ты можешь так говорить? Она мне все рассказала! Какой же ты мне после этого дядя?!

Клос понял, что теперь Инге грозит смертельная опасность. Достаточно было посмотреть на лицо Ринга, чтобы убедиться в этом. Полковник из абвера уже принял решение…

Клос настежь открыл дверь и встал на пороге, намереваясь прервать эту сцену.

Ринг сразу же заметил его:

— Кто это?

— Капитан Клос, — ответила Инга. — Он только что разговаривал с американским агентом, с Элькен. Я спасла ему жизнь, ибо эта американка пыталась застрелить его. Господин Клос поблагодарил меня, но не был слишком откровенен… Прекрасное общество здесь собралось, ничего не скажешь, — добавила Инга.

— Ступай в свою комнату и жди, пока тебя позовут, — грубо бросил Ринг. Потом, не обращая внимания на Клоса, прошел в комнату Анны-Марии. — Приветствую вас, оберштурмфюрер Элькен, — сказал он. — Мы познакомились в штабе перед тем, как покинуть Бишофсфельд. Помните?

Анна-Мария с беспокойством посмотрела на Ринга, в ее глазах загорелись какие-то искорки. Клос с интересом ожидал, как она будет вести себя. Может, попытается сыграть ва-банк или будет молчать до конца, все отрицать?

— Капитан Клос, — повернул Ринг к нему голову, — вы уже все выяснили?

— Нет еще. Хотел доложить командованию, господин полковник…

Ринг как бы снова забыл о его присутствии.

— Мы не можем либеральничать с врагами рейха, госпожа Элькен. Вы немка?

— Нет! — Анна-Мария встала. — Я офицер американской разведки.

Клос помимо своей воли усмехнулся. «Союзник, — подумал он. — Необходимо отдать ей должное, она не струсила, держалась твердо и бесстрашно. Значит, решила играть ва-банк. А Ринг? Как теперь будет реагировать полковник абвера?»

Ринг был поражен. Видно, он ожидал от нее не признания, а просьбы. Такие, как он, нередко теряют самообладание, оказавшись в непредвиденной ситуации.

— Ах так, — пробормотал он, — значит, офицер американской разведки? Это забавно! Давно уже в СС? — И, не ожидая ответа, снова обратился к Клосу: — Как видите, враги внедряли таких агентов в СС, где их труднее было разоблачить.

Клос, несмотря на сложность ситуации, едва не рассмеялся, подумав, что не хотел бы оказаться в шкуре Ринга.

— Я не желаю больше отвечать на ваши вопросы, — заявила Анна-Мария.

— Это мы еще посмотрим, — угрожающе сказал Ринг. — Я выжму из тебя все, что ты знаешь… Зачем прибыла в замок Эдельсберг?

— Чтобы повидаться с вами, господин Ринг, — издевательским тоном ответила Элькен.

«Твердый орешек, — подумал Клос. — Не выходит из роли».

Лицо Ринга побагровело. Однако полковник не возмутился, не закричал. Клос отлично понимал, что если бы сейчас был не сорок пятый год, то судьба Анны-Марии была бы предрешена. Тогда и она держалась бы иначе.

— Что за фамильярность? — пробурчал Ринг. — Мы отучим тебя от наглости, милая фрейлейн.

— Не успеете. Мои шефы, — тон Анны-Марии был теперь более спокойным и деловым, — поручили мне познакомиться с полковником Рингом. Тогда, в штабе, у нас с вами было слишком мало времени, чтобы хорошо узнать друг друга и серьезно поговорить о деле.

— Интересно, что же это за дело?

— Мои шефы рассчитывают на благоразумие полковника Ринга, — продолжала Анна-Мария. — Они знают о вас довольно много и ценят боевой опыт, который вы приобрели на Восточном фронте. — И добавила: — Прошу сигарету.

Ринг, не говоря ни слова, достал из кармана портсигар и предложил ей сигарету.

Ситуация изменилась. Клос понимал, что эта неожиданная перемена чревата для него опасностью. Элькен была ловким игроком, она учитывала малейшую мелочь.

— В замке Эдельсберг, — начала она без всякого вступления, — полковник Ринг и его люди укрыли архив абвера…

Реакция была мгновенной. Полковник выхватил пистолет. Клос сделал то же самое, еще не зная, как поступит, если Ринг попытается стрелять в Элькен. Однако Анна-Мария была спокойна и искусно владела собой. Клоса удивили ее хладнокровие и бесстрашие.

— Не делайте глупостей, — сказала она. — Вы же знали, что замок Эдельсберг находился в полосе наступления русских. Как вы могли такие важные документы укрыть у них под носом? Может, вы специально это сделали, чтобы архив попал в их руки? Это так? — Теперь Элькен пыталась взять на себя роль обвинителя.

— Никто не знает, где он находится, — сказал Ринг.

— Глупости! Не русские, так поляки найдут архив, и вас тоже. И тогда вам несдобровать. У тех и у других свои расчеты, которые не совпадают с мнением моих шефов. Если вы передадите архив нам, то получите полную гарантию безопасности вместе со своими офицером капитаном Клосом.

— Напрасно стараетесь! Хотите воспользоваться плодами нашей работы?

Клос подошел к окну. Результат этого разговора становился для него все более ясным. Теперь только одно волновало его — что предпринять, чтобы архив не попал в руки американцев или не был уничтожен немцами.

Анна-Мария Элькен, которую несколько минут назад он хотел спасти, стала для него грозным противником. Ринг располагает достаточной охраной и транспортом, чтобы изъять архив из укрытия и перевезти его в полосу наступления американских войск.

Клос любой ценой не должен был допустить этого. Возможно, что Ринг постарается привлечь капитана на свою сторону, если не удастся, то подкупить, в худшем случае — уничтожить. Другого выхода у него нет. Клос был уверен, что Ринг захочет поговорить с ним с глазу на глаз. Так и случилось. Полковник прекратил беседу с Анной-Марией, позвал Берту и приказал запереть американку в кладовке, дверь которой выходила в коридор.

— Охраняй ее как следует, чтобы не сбежала, — предупредил он Берту. Потом спросил: — А где Шенк?

— Не знаю, я с утра его не видела, — ответила Берта и положила тяжелую руку на плечо Анны-Марии.

Офицеры остались одни. Полковник долго молчал, потом на его лице появилась доброжелательная улыбка.

— Много о вас слышал хорошего, господин капитан. Вы отличный офицер абвера, один из тех, на кого можно положиться, — сказал он. — Как вы здесь оказались?

— Пробирался из окружения.

— Понятно, но как вы попали в этот дом?

— Я был уверен, что родственники полковника Ринга окажут помощь и укроют меня, ибо в городе уже были поляки.

— И только?

— Так точно. — Клос заметил, что Ринг потянулся к кобуре с пистолетом. Капитан быстро опустил руку в карман и крепко сжал рукоятку вальтера. — Я думаю, господин полковник, — сказал он сухо, — что вам теперь не избавиться от меня.

— Я и не собирался этого делать, — ответил Ринг, не снимая руки с кобуры. — Итак, ваше мнение?

— У меня нет своего мнения. Я немецкий офицер, который выполняет приказы. — Это прозвучало не слишком убедительно, но в этот момент Клос мог только показать себя дисциплинированным и исполнительным немцем. Для него это был день парадоксальных ситуаций, которые заранее невозможно предвидеть.

— Не валяйте дурака! — повысил голос Ринг. — Нам обоим хорошо известно, что архив не должен попасть в руки поляков или русских. В этих документах содержится информация о людях, которые нам потребуются в будущем. Надеюсь, господин капитан понимает это?

— Безусловно. Отлично понимаю. Начинаю понимать также, что господин полковник решил передать архив американцам.

Воцарилось долгое молчание.

— Может быть, вы, господин Клос, видите другой выход? — отозвался наконец Ринг. — Мы не можем действовать вслепую. Война приближается к концу, но, к сожалению, не в пользу Германии. Кто знает, как сложатся отношения между победителями. И не исключено, что эта американка Элькен рано или поздно может оказаться нашим союзником.

«Ты на это очень надеешься, — подумал Клос. — Старая мечта немцев вбить клин между союзниками по антигитлеровской коалиции и руками англосаксов возродить старую Германию».

— Господин полковник верит американским гарантиям?

— Нет, не верю. Но если это шанс, то шанс единственный. Пока другого нет.

— Этот шанс, как мне представляется, просто предательство! — Слова Клоса прозвучали как приговор гитлеровцу.

Ринг не решился выхватить пистолет из кобуры.

— Не люблю высокопарных слов, Клос. Считайте, что вы этого не говорили, а я не слышал, — сказал он.

— Допустим, что я не говорил этого. — Клос подготавливал новую позицию для наступления. — Полагаю, что вам, господин полковник, следует начать со мной переговоры, ибо по счастливой случайности мне известно многое. Однако я тоже хотел бы иметь гарантии. Могу ли я рассчитывать на это?

— Гарантии те же самые, что и для меня, — ответил Ринг.

— Нет. Вы, господин полковник, в лучшей ситуации. Я желал бы услышать о моих личных гарантиях.

И тут Ринг снова потянулся к кобуре с пистолетом. Клос оказался проворнее. Вальтер со снятым предохранителем был уже в его руке.

— Я стреляю метко, господин полковник, — уверенно проговорил Клос. — Не думаю, что вам будет лучше от такой трагической развязки.

Ринг с трудом приходил в себя.

— Мы слишком нервничаем и теряем самообладание. Скажите, Клос, более конкретно, что вы хотите?

— Гарантию, личную гарантию, — повторил Клос. — Такую гарантию, которая убедила бы, что полковник Ринг не будет пытаться устранить меня. Короче: прошу назвать точное место, где спрятан архив.

— В другой ситуации я приказал бы расстрелять вас, Клос… Предлагаю вывезти архив из тайника вместе.

— Этого для меня недостаточно, полковник Если вы не скажете, где спрятан архив, то американский агент Элькен с соответствующим донесением будет доставлена под охраной в штаб группы армий фельдмаршала Шернера. — Клос хладнокровно шантажировал Ринга, хотя не был уверен, что это принесет необходимый результат.

— Блеф! — буркнул Ринг.

— Нет, только выгодная сделка. Я должен иметь твердую гарантию, что не останусь в дураках или меня не подстрелят где-нибудь на обочине дороги.

— Слово немецкого офицера, — твердо сказал Ринг. Клос искренне рассмеялся:

— Вы шутите, господин полковник! Что мне ваше офицерское слово?!

— Архив спрятан в замке Эдельсберг.

— Об этом знает даже американская разведка, — ответил с иронией Клос.

— От Инги, да? Это все Марта выдала… А Инге известно, кто убил Марту?

— Нет, этого она не знает, — ответил Клос.

— А вы?

— Мне известно. Хотя этот человек неплохо играл свою роль. Вы не боитесь его?

Собеседники молча смотрели друг на друга. Тот человек, о котором оба теперь думали, находился где-то здесь, в городе, он был опасен для Ринга. Но для Клоса это был верный шанс… Да, верный, но воспользоваться им Клос не желал.

— Чушь! — бросил резко Ринг. — Хотя, сказать по правде, я не хотел бы непредвиденных осложнений.

— Где конкретно спрятан архив в замке? Полковник все еще колебался.

— Допустим, что архив укрыт в парке замка Эдельсберг, в подвале старой часовни. Этого вам достаточно?

— Какие доказательства?

— Вы, кажется, шутите, капитан Клос?

«Выигран ли раунд?» — подумал Клос. Он не был уверен, что Ринг сказал правду. Но если это все-таки правда, то как он сможет использовать признание Ринга? И успеет ли он вообще принять какие-либо меры, чтобы Ринг и американский агент Элькен не вывезли архивные документы?

С севера снова доносился грохот артиллерийской канонады. По улицам города двигались немецкие орудия, бронетранспортеры, шла пехота, но эта пехота, как увидел Клос из окна, выглядела изрядно потрепанной в боях и значительно более приунывшей, чем те передовые отряды, которые недавно занимали Бишофсфельд. Пожилые солдаты и желторотые юнцы в обвисших мундирах в молчании продвигались в направлении линии фронта, который снова подступал к городу.

Ринг приказал Берте привести Анну-Марию. Американка, едва вошла в комнату, сразу же догадалась, что сделка состоялась. Сказала, что с удовольствием выпила бы кофе и даже чего-нибудь покрепче, ибо в той кладовке было отвратительно душно и тесно. Обращалась она только к Рингу, считая его уже своим подчиненным.

Клос с любопытством наблюдал за властной и самоуверенной Элькен, за сникшим и не протестующим Рингом. Полковник вызвал Берту и отдал распоряжение. Потом все уселись за стол и начали разговор о конкретных делах.

Анна-Мария любила точность. Она спрашивала Ринга о наличии грузовиков, об охране и о возможности движения в юго-западном направлении. Выразила недовольство, что Ринг не слишком хорошо знает обстановку на фронте и не может ничего сказать о расположении советских и польских войск. Ринг сначала несмело, а потом все настойчивее стал возвращаться в разговоре к вопросам гарантий. Это все сильнее беспокоило его, ибо Элькен как-то уходила от этой темы. Ее больше всего интересовал архив и отправка его к американцам.

— Доставите архив и сдадитесь в плен американцам, — сухо, почти в приказном тоне сказала Анна-Мария.

— Мы должны быть уверены. Нам необходимы гарантии.

— Ни у кого теперь нет уверенности, господин Ринг, и у меня тоже. Кроме того, у вас нет выбора. Что же касается гарантий, то получите их на месте, когда доставите архив.

— Мы, немцы, будем воевать до конца, — бравировал полковник.

— Воюйте, если вам хочется, за своего фюрера и великий рейх, который уже распадается, как карточный домик.

— Не забывайте, госпожа Элькен, что мы можем уничтожить архив и ликвидировать вас, как агента вражеской разведки.

— Этого вы, господин Ринг, не сделаете. Вам это невыгодно. Война уже проиграна Германией, и кто знает, чем это кончится. Может быть, мы понадобимся друг другу.

— Блеф, — пробормотал Ринг.

— Все мы понемногу блефуем, — рассмеялась Анна-Мария. — У меня, как видите, карты не крапленые.

В эту минуту Берта внесла на подносе кофейник, бутылку вина, две чашки и две рюмки. Обвела удивленным взглядом сидевших за столом.

— Подайте еще один прибор, — бросил Ринг, даже не взглянув на Берту.

Клос подумал, что полковник Ринг допустил серьезный промах. Достаточно было посмотреть на Берту, чтобы понять, что делается в душе старой кухарки. Она молча вышла из комнаты, чтобы через минуту вернуться с третьей кофейной чашкой и рюмкой.

Клос был почти уверен, что Берта, которая снова над своей кроватью повесила портрет фюрера, пойдет теперь в немецкую комендатуру на центральной площади города. С минуту он колебался, не предостеречь ли Ринга, но понял, что тем самым может допустить непоправимую ошибку. Судьба полковника Ринга мало беспокоила Клоса. Главное — это архив, и еще… и еще он должен был обезвредить Анну-Марию Элькен, которая, казалось, совсем не замечала его. Не обратила она внимания также на выражение лица Берты, не увидела ненависти в глазах старой женщины.

«Союзница, — подумал Клос, — серьезный противник, но допустила ряд существенных ошибок, которые могут дорого обойтись ей».

Он выпил рюмку терпкого вина, встал из-за стола и отошел к двери.

— Куда вы, Клос? — грозно спросил Ринг. — Скоро все мы выйдем из этого дома, вот только подъедут грузовики и охрана.

— Господин полковник уже успел позаботиться о грузовиках и охране? — усмехнулся Клос.

— Не беспокойтесь. Это мое дело.

— Обо мне тоже не беспокойтесь, полковник Ринг.

 

7

Инга находилась в своей комнате. И когда Клос вошел, девушка стремительно сорвалась с дивана. Ее глаза были наполнены слезами.

— Оставьте меня в покое! — крикнула она.

Клос присел на диван и притянул к себе Ингу. Ему жаль было эту девушку. Он видел, как она переживала смерть Марты Стаудинг, и был благодарен ей за то, что она спасла его.

Воспитывал Ингу отец — фанатичный гитлеровец. Она училась в немецкой школе и ходила на собрания гитлеровской молодежи, однако в ней осталось еще что-то благородное, и это рождало надежду…

— Ты видела Берту? — спросил Клос.

Инга молчала. Клосу было известно, что кухарка Берта заглядывала к ней в комнату, а потом вышла в город. Это было совсем недавно. Она не разговаривала с девушкой. И вообще эта старая женщина не имела желания с кем-либо разговаривать. Предпочитала оставаться в одиночестве.

— Слушай, Инга, — сказал Клос, — уходи из этого дома. Спрячься на время у какой-нибудь подруги или знакомых.

— Я? Зачем? — Ее глаза заблестели. — К чему эта забота? Вы беспокоитесь о моей судьбе?

— Да. Ты спасла мне жизнь, а теперь я хочу отблагодарить тебя и сохранить твою жизнь. Тебе грозит смертельная опасность.

— Мне? Прошу вас, оставьте меня в покое! Я теперь никому не верю. Когда-то верила отцу и дяде, а теперь мне все равно.

— Знаешь, почему убили Марту?

Инга опустила голову на подушку. Клос погладил ее по волосам и подумал, что потребуется слишком много времени и усилий, чтобы переубедить такую девушку, как она.

— Марта многое знала, — продолжал медленно Клос. — Видела, как Ринг и его люди расстреляли рабочих, которые закопали ящики с архивом под часовней в парке.

— Неправда! — крикнула Инга. — Они спрятали ящики в подвале замка. Вход со двора, направо от ворот… — Она внезапно соскочила с дивана и с ужасом посмотрела на Клоса.

Значит, Ринг сказал неправду, он чего-то опасался. А скорее всего, полковник был намерен уничтожить Клоса, прежде чем извлечет архив из подвала замка. Это означало также, что и Инге грозит серьезная опасность.

— Уходи отсюда, и как можно быстрее, — повторил Клос девушке. — Постарайся выйти из дома так, чтобы никто не заметил.

— Вы сошли с ума, — прошептала она.

— Нет, не сошел. Ты находишься среди людей, которые способны на все. Тот, кто убил Марту, не будет церемониться и с тобой.

— Кто убил Марту?

Клос встал и прошелся по комнате.

— Пойми, Инга, тебе слишком много известно. Уходи отсюда.

— Нет.

— Пойми ты, девочка, эти бандиты готовы на любое преступление.

— О ком вы говорите, господин капитан? — настороженно спросила она. — Вы имеете в виду немцев?

— Фашистов, — ответил Клос.

Инга отошла к двери и, еще стоя на пороге, посмотрела на него горящими глазами.

— Я — немка. И вы — тоже. Есть же немцы, которые не убивают, не предают интересы Германии, не вступают в заговор с американцами, не продают государственных тайн, которые борются…

— Инга! — крикнул Клос, но ее уже не было. Он увидел девушку в окно. Она бежала по самой середине улицы в направлении центральной площади, видимо в немецкую комендатуру. Солдаты с бронетранспортера наблюдали за ней.

Клос с сожалением подумал, что ему не удалось спасти эту наивную девушку.

Он вышел в коридор. Клос был уверен, что осталось уже не так много времени до появления человека, которого Ринг хорошо знал, но о котором не хотел говорить. Капитан понимал, что исполнение последнего акта будет весьма трудным и опасным, но не имел еще определенного плана действий.

Он подошел к двери, ведущей в комнату Анны-Марии. Ринг и Элькен разговаривали достаточно громко, и это давало возможность все разобрать.

— Когда Инга говорила о замке Эдельсберг? — услышал он голос Ринга.

— Вчера вечером.

— Шенк был при этом?

— Да, был.

— А Клос?

— Нет. — Голос Анны-Марии дрогнул. — Не доверяете? — спросила американка. — Подозреваете? Подозреваете в нелояльности. Это теперь модно в немецкой армии.

Ринг рассмеялся:

— Клос больше уже не увидит замка Эдельсберг, моя дорогая.

Потом послышался смех Анны-Марии. Клос с удивлением отметил, что ее реакция не доставила ему удовольствия. Собственно говоря, чего еще можно было ожидать от этой американки? Что она будет его защищать? Или предостережет Ринга? У Элькен не было особого повода, чтобы питать симпатию к нему, Гансу Клосу.

Клос возвратился в комнату Инги, оставив двери полуоткрытыми. Вынул из кобуры пистолет, снял с предохранителя и ждал. Был уверен, что Ринг будет искать его, и не ошибся. Через несколько минут в коридоре послышались шаги. Пустота в доме, видимо удивила полковника.

— Берта! — крикнул он. — Инга! Где вы? Капитан Клос!

Клос услышал голос Анны-Марии:

— Кажется, мы оба допустили непоправимую ошибку, господин полковник. Никого не нужно было выпускать из дома.

— Чушь! — раздраженно крикнул Ринг. Он открывал по очереди двери, ведущие в комнаты. Когда он появился на пороге комнаты Инги с пистолетом в руке, Клос ударил полковника по руке. Ринг успел выстрелить, но промахнулся. Пистолет упал на пол.

— Просчитались, Ринг, — спокойно сказал Клос. — Меня не так легко ликвидировать.

— Через несколько минут подъедут машины и охрана! — Ринг пытался взять себя в руки. — Поедем вместе. Обещаю вам полную безопасность, господин Клос.

— Вы теперь, никуда не поедете, полковник Ринг.

— Где Инга?

Клос пожал плечами.

— Боитесь Инги, — твердо сказал он. — Если она не будет глупой… — Он умолк, внезапно увидев в дверях Анну-Марию.

Американка сразу же оценила ситуацию.

— Господа офицеры никак не могут договориться, — с иронией произнесла она.

— Господин Клос сошел с ума! — пробурчал Ринг.

— Полковник Ринг решил ликвидировать меня, — усмехнулся Клос. — Вы об этом знаете, фрейлейн. Но, как видите, ему это не удалось.

Американка пристально посмотрела на офицеров, увидела в руке Клоса пистолет, направленный на Ринга.

— Мне, господа офицеры, все равно, кто из вас передаст архив американцам. Если ты знаешь, — обратилась она к Клосу, — где спрятан архив, то можешь застрелить Ринга, и мы отправимся за документами вдвоем.

— Идиоты! — со злостью крикнул Ринг. — В машине мои люди! А где находится архив, известно только мне!

— Полковник Ринг забыл кое о ком, — спокойно заметил Клос. — Например, о Берте и Шенке.

— Предатель! — Казалось, Ринг сейчас бросится на Клоса, не обращая внимания на грозящую ему опасность. — Этот проклятый идиот Шенк донес!

— Не было надобности. Это уже сделала Берта, — уточнил Клос.

Анна-Мария подошла к тому месту, где лежал на полу пистолет Ринга, наклонилась.

— Не трогай, — предупредил Клос, — не советую этого делать.

— Хочешь передать нас в руки гестапо? — Она смотрела теперь на Клоса с нескрываемой ненавистью.

Ответ оказался излишним. Послышался рокот мотора, у подъезда остановилась машина, а через минуту раздались тяжелые шаги. Открылись входные двери.

На пороге стоял помощник аптекаря Вильгельм Шенк в мундире штурмбаннфюрера.

Увидев его, Клос подумал: «Ничто так не возвеличивает немцев, как мундир».

Это был другой человек, не тот, от которого еще вчера Клос требовал уважения к гитлеровскому приветствию. Вот кого оставил полковник Ринг для охраны архива, спрятанного в замке. Вильгельм Шенк не мог не выполнить свое задание до конца. Стоя на пороге, он держал пистолет наготове. Он сразу оценил ситуацию, и на его лице появилась гримаса, напоминающая усмешку.

— Капитан Клос показал себя настоящим, преданным немцем… — произнес он. — А ты, Ринг, предатель. Не думал я, что ты так быстро изменишь и продашься американцам. Ты перестал верить фюреру и рейху. — Потом Шенк обратился к Анне-Марии: — Я догадывался, кто ты, гадюка.

Ринг молчал. Он хотел что-то сказать, но Шенк не дал ему это сделать.

— Архив не попадет в руки американцев, а тебя, Ринг, будет судить военный трибунал за предательство, — медленно цедил штурмбаннфюрер. — Твоей Инги, — обратился он снова к Рингу, — уже нет в живых. Правда, жаль, ибо она была гораздо порядочнее, чем ты, но другого выхода не было, слишком многое ей было известно.

Полковник Ринг бросился на пол, где все еще лежал его пистолет, но не успел дотянуться: Вильгельм Шенк выстрелил в него, не целясь.

— Так поступают с предателями, — сурово сказал он. Клос знал, что сейчас Шенк выстрелит и в Анну-Марию.

Элькен тоже почувствовала это. В ее глазах не было страха. Прижавшись к стене, она ждала.

Клос увидел, как Шенк сделал шаг к Анне-Марии, держа в руке пистолет, и капитану ничего другого не оставалось, как нажать курок. Стрелял он очень метко…

Шенк упал, и Клос увидел, как удивленно расширились глаза американки. Удивление сменилось безграничной радостью. Эта женщина уже успела проститься с жизнью.

Послышались шаги. Это шли люди Шенка, которых штурмбаннфюрер оставил в машине на улице. Их было двое.

Клос посмотрел в окно. В машине никого не осталось. Шенк был настолько уверен в себе, что не захватил большой охраны.

Капитан подал Анне-Марии пистолет Ринга:

— Лучше целься, а потом быстро к машине!

— Понимаю, — прошептала американка.

Секунды казались минутами. Эсэсовцы должны уже подняться по лестнице, войти в комнату, их шаги и голоса слышались в коридоре. Клос посмотрел на Анну-Марию. Она держалась спокойно. Пистолет в ее руке дрожал.

Анна-Мария и Клос выстрелили почти одновременно. Оба эсэсовца свалились на пол. Клос и американка выбежали из дома, сели в машину. И только оказавшись на шоссе, ведущем в замок Эдельсберг, посмотрели друг на друга. Клос сильнее нажал на педаль газа. Мотор машины грозно ревел. На шоссе, блестящем под лучами заходящего солнца, никакого движения не было.

Выехали на дорогу, обсаженную вековыми липами. Клос затормозил машину. Теперь они могли спокойно закурить. Он угостил Анну-Марию сигаретой. Курили молча, глядя на замок, силуэт которого резко выделялся на фоне темного леса. За ним вдали, в голубом небе, высились вершины гор.

— Что ты теперь намерен делать, Ганс? — спросила Анна-Мария. — Каким образом доставим архив американскому командованию?

— Ты шутишь, — с улыбкой ответил Клос.

Она недоуменно взглянула на капитана:

— Ты что, не знаешь, где спрятан архив в замке?

Клос внимательно посмотрел на Анну-Марию Элькен и рассмеялся.

— Знаю. Но архив, дорогая «союзница», будет передан в надежные руки. Ты все еще не поняла?

Он увидел широко открытые от удивления глаза Анны-Марии.

— Капитан Клос, ты выиграл раунд. А я так надеялась… Теперь могу признаться, Ганс, или как там тебя зовут, я не жалею об этом. Совсем не жалею, — повторила Элькен.