В туманной столице Альбиона

Баку — город ветров — еще только просыпался. И вдруг на нефтепромыслах Мирзоева пронзительно заревел гудок. Ему ответили гудки других промыслов, нефтеперегонных заводов, почти всех предприятий прикаспийской столицы. Их голоса слились в один протяжный, надрывающий душу гул, в котором слышалось что-то гневное и угрожающее. Обыватели и чиновники, еще не вышедшие на работу, высовывались из окон, тревожно переглядывались.

Вскоре по городу прокатился многоголосый крик:

— Броса-ай работу-у!..

Так ответили бакинцы, так ответил пролетариат всей России на весть о Кровавом воскресенье 9 января 1905 года.

…В Женеве в эмигрантской столовой Лепешинских собрались Ленин, Крупская, Луначарский, Лядов, Карпинский, вся женевская группа большевиков. Они только что узнали из газет о событиях в России. «Собравшиеся почти не говорили между собой, слишком все были взволнованы, — вспоминала потом Крупская. — Запели „Вы жертвою пали“, лица были сосредоточенны. Всех охватило сознание, что революция уже началась, что порваны путы веры в царя, что теперь совсем уже близко то время, когда „падет произвол, и восстанет народ, великий, могучий, свободный…“».

Все мысли Владимира Ильича прикованы к России. Обязательно, во что бы то ни стало ехать туда!.. Однако… предстоит III съезд партии, на организацию которого вложено столько сил. Подготовка к нему уже давно идет в России. На съезде непременно надо выработать тактику партии в начавшейся революции, обсудить вопрос о вооруженном восстании.

III съезд РСДРП открылся 12(25) апреля 1905 года в Лондоне.

А тем временем из Баку в Лондон спешил, уже сильно опаздывая, один из четырех кавказских делегатов молодой человек с черной бородкой, густыми волосами. Ехал он в вагоне третьего класса и ничем не отличался от остальных пассажиров. На нем были косоворотка и потертый пиджак.

Это Джапаридзе. Друзья звали его Алешей, а наречен был Прокофием, партийные псевдонимы имел «Неистовый» и «Балаханский», на съезд ехал по паспорту Голубина. Вместе с ним в вагоне находилась жена Варо. Она сопровождала мужа только до Петербурга, где будет дожидаться его возвращения из Лондона, чтобы затем вместе вернуться в Баку.

Джапаридзе по натуре был отважным, способным пойти даже на риск. Но сейчас он волновался: не задержат ли его жандармы на границе? А может, и раньше. Сейчас. Или по прибытии в Петербург. Ведь за ним давно охотятся царские ищейки.

Он смотрит в окно, за которым проплывают русские равнины с перелесками, убогие деревушки с соломенными крышами…

Скоро, совсем скоро он очутится в Лондоне и увидит на съезде Владимира Ильича. Ленин… При мысли о нем лицо Алеши озарялось улыбкой, а глаза светились радостью. Сколько раз он слышал это имя, читал статьи и письма, выполнял указания и директивы вождя, но видеть его до сих пор не приходилось… Съезд, должно быть, теперь открылся. Как досадно, что приходится опаздывать.

Но на это есть серьезные причины. Недавно окончилась всеобщая бакинская стачка, увенчавшаяся небывалым успехом. А вслед за ней последовала армяно-тюркская резня, которую спровоцировали хозяева нефтепромыслов при поддержке полиции, царского правительства. Не мог же Алеша в такой обстановке уехать. И как только ему и его товарищам удалось примирить мусульман с православными армянами, как только все успокоилось, он сразу же пустился в путь.

В кратком конспекте выступления на съезде Алеша записал так: «Все последующее время, с десятых чисел февраля и почти до конца его, велась самая широкая и литературная и устная агитация по поводу роли правительства в резне».

Вот и Петербург. Поезд медленно вкатился под стеклянную крышу вокзала, и пассажиры тотчас же повалили из вагонов. Алеша сразу же заметил жандармов. Они рыскали взглядом по толпе пассажиров, явно кого-то искали. Может, его? Надо постараться медленно и непринужденно пройти мимо них. Взяв в одну руку корзинку и галантно подставив другую руку Варо, Алеша неторопливо прошагал по перрону. На привокзальной площади он взял перво го же попавшегося извозчика и, пытаясь скрыть грузинский акцент, сказал:

— Свези-ка нас, братец, в гостиницу. Только подешевле…

Гостиница где-то на Васильевском острове она действительно оказывается дешевой, третьеразрядной. Наскоро переодевшись и попрощавшись с женой, Алеша Джапаридзе отправился на Финляндский вокзал.

Поезд мчит его к границе. На этот раз Алеша одет в приличную пару, на нем галстук, легкое пальто и мягкая шляпа. Ну, чем не господин Голубин?

В Гельсингфорсе остановка. Это уже в какой-то мере заграница. Молчаливый извозчик, с кривой трубочкой в зубах, везет Алешу в порт. Отсюда на пароход и в Лондон.

Столица Британской империи открылась перед ним рано утром в туманной дымке. У причалов — множество пароходов. На пристани — оживленная, нарядная толпа встречающих. Мужчины машут шляпами, цилиндрами, дамы — платочками.

Сойдя на берег, Алеша попал в могучие объятия Михи Цхакая. До чего же приятно встретить в чужой стране друга, товарища по революционной работе!

— Ну, ты, дружище, порядком опоздал! — сказал Цхакая, любовно похлопывая Алешу по плечу, — Но ничего, съезд еще работает.

Они сели в поезд, идущий из порта в город. Алешу удивило: в каждом вагоне необычно много дверей, и каждая из них ведет в отдельное купе. Зачем? Миха объяснил, что, дескать, англичане очень замкнутые люди и предпочитают уединение.

Столица Великобритании, или гордого Альбиона, как ее называют сами англичане, выглядела хмуро. Всюду полным-полно извозчиков, почти таких же, как и в России. Разница, пожалуй, только в том, что они не набрасываются толпой на приезжих, а тихо, без суеты предлагают свои услуги, соблюдая строгую очередь. Коляски их — кэбы — меньше русских.

Друзья решили не брать кэб — не по карману, — а уселись в омнибус, на верхотуру. Резвые лошадки лихо покатили их по городу. Алеша с любопытством смотрел на незнакомый европейский город, забрасывал друга вопросами.

— Что это за река? — спросил он, когда они проезжали по мосту.

— Темза. Это, брат, рабочая река. Смотри, сколько здесь доков, и везде строятся суда! А докеры — самая передовая, революционная часть населения.

Действительно, доков было так много, что можно, кажется, проследить все стадии судостроения от сооружения каркаса до спуска на воду готового уже судна.

— А это что за здание? — указал Алеша Джапаридзе на грандиозное готическое сооружение с башнями и порталами, украшенное по карнизу множеством статуй.

— Это знаменитое Вестминстерское аббатство. В нем помещается парламент. Кстати сказать, самый старый в мире, — объяснял Цхакая.

Больше всего Алеше понравились многочисленные скверы и парки, мимо которых они проезжали. Кое-где попадались вывески со словом «Private», что означало «Частное владение». Сюда простому люду вход был запрещен. Один из самых больших парков — Гайд-парк, по словам Михи, примечателен тем, что здесь разрешалось выступать с речами кому угодно и на какую угодно тему. Достаточно принести с собой, например, складной стул, взобраться на него — и говори перед кучкой зевак хоть о царстве небесном, хоть о социализме.

Наконец свернули в Ист-энд, рабочий район. Пейзаж сразу изменился: вместо нарядных особняков с палисадниками, принадлежащих богатым владельцам, унылый ряд двух- и трехэтажных кирпичных домишек с черепичными крышами и грязными окнами. На узеньких тротуарах — играющая детвора с бледными лицами.

— Вот мы и прибыли, — говорит Миха Цхакая.

Зашли в здание, напоминающее кафе, и Миха быстро провел Алешу через малолюдный зал в небольшую комнату. Там, за столиком у окна, Алеша увидел человека, к которому так стремился. Он был невысок, но крепкого сложения. Выделялся могучий лоб. Умные карие глаза смотрели весело и приветливо.

— Это наш Джапаридзе, четвертый делегат Кавказа, — представил Цхакая своего земляка.

— Да я уж догадался, что за птица к нам прилетела. — Владимир Ильич заулыбался и, пожимая руку гостю своей маленькой, крепкой ладонью, сказал: — Здравствуйте, Алеша Балаханский! Поздненько, однако ж, вы приехали, семнадцать заседаний уже прошло. Но ничего, еще успеете выступить. Вам, вероятно, есть что сказать? А вы, товарищ Цхакая, оформляйте пока ему мандат.

— Какой мандат? Зачем мандат? — загорячился Миха. — У нас, на Кавказе, как делают? Послали четырех товарищей, а сколько мандатов — это неважно.

Ленин покачал головой и засмеялся:

— Ладно. Доложим съезду, он решит насчет мандатов. А сейчас присаживайтесь, товарищ Алеша, расскажите о вашем Баку, я ведь там никогда не был.

— О, Баку! — начал Джапаридзе с сильным грузинским акцентом от охватившего его волнения. — Это самый революционный город, товарищ Ленин, клянусь честью! Как он выглядит? — Алеша на мгновение закрыл глаза, и перед ним сразу предстал Баку, в котором он провел столько лет. Ему захотелось описать его Владимиру Ильичу как можно ярче. И речь полилась: — Баку — город нефти и мазута, в особенности та его часть, которая называется Черным городом. Он начинается с самого вокзала. Разноцветные нефтяные лужи встречаются здесь на каждом шагу. Во всю длину улиц тянутся липкие нефтепроводные трубы, из которых просачивается черная грязь. Люди ходят по этим улицам тоже черные, перепачканные этой грязью. Даже воздух пропитан сажей, копотью. Повсюду удушающий запах мазута. Угрюмы и унылы бледные лица рабочих, сидящих на нефтепроводных трубах во время своего скудного завтрака… А где они живут? В каких домах? В полуразрушенных каменных и деревянных жилищах, похожих на черные гробницы.

Рассказал Алеша и о Балаханах. Пятнадцать тысяч вышек! Здесь гнут свои спины до изнурения десятки тысяч рабочих-нефтяников. Рассказал и о королях нефти — Нобеле, Ротшильде, Манташеве… Суть работы большевиков? Они все делают для того, чтобы повести за собой рабочих, против царизма и капиталистов.

После первого свидания с Лениным Цхакая повел Джапаридзе в Уайтчепель — рабочий квартал Ист-энда, в скромную гостиницу, где разместилось большинство делегатов съезда. Собственно, это была даже не гостиница, а то, что в России называют «номерами». Здесь и для Алеши приготовлен крохотный номер с кроватью, комодом, рукомойником и одним стулом. Из окна открывался вид на россыпь черепичных крыш, меж которых высились мощные трубы заводов.

Алеша уселся на стул. Миха — на кровать. Естественно, речь пошла о съезде. Алеша попросил ввести его в курс дела. Тот охотно стал рассказывать о составе съезда, его участниках — Воровском, Землячке, Красине, Крупской, Литвинове, Луначарском, Лядове и других. На съезд были приглашены все организации РСДРП. Но меньшевики отказались от участия в нем, они созвали в Женеве свой съезд, хотя объявили его конференцией.

— А кто открыл съезд? Ленин, конечно? — нетерпеливо спросил Алеша.

— Нет, — отвечал Миха. — Открыть съезд по настоянию Владимира Ильича поручили мне. Как старейшему, говорят… Ну, а я потом предоставил слово докладчику — Ленину. Он руководит всем ходом нашего съезда.

Разумеется, Алеша сразу же поинтересовался содержанием ленинского доклада. Прежде всего Миха пояснил, что доклад Владимир Ильич начал совершенно просто. Он разоблачил оппортунистические положения в статьях меньшевистской «Искры», противопоставил им твердую марксистскую установку в революции, которая началась в России. В ходе доклада Ленин подкреплял свои мысли фактами из истории международного рабочего движения, особенно из текущей борьбы российских рабочих в первые месяцы 1905 года.

— Я тебе так скажу, друг, — при этом Миха слегка коснулся рукой колена Алеши, — железная логика Ленина, теоретика, трибуна и организатора революции, увлекла всех нас, делегатов…

Он немного помолчал, затем, как бы вспомнив очень важное, продолжил:

— А знаешь, с каким исключительным вниманием относится Владимир Ильич к нашим кавказским организациям? Вот послушай, какой проект постановления Оргкомитета он написал еще до начала съезда. — И Миха на память процитировал: — «В числе решающих голосов на съезде необходимо и единственно правильно считать 8 голосов кавказской делегации, так как еще осенью 1903 года ЦК утвердил устав Союзного Кавказского комитета и по этому уставу Союзному Кавказскому комитету дано было, как Союзному комитету, 8 решающих голосов на съезде». Этот проект был оглашен на первом же заседании. И постановление принято единогласно!

Времени оставалось мало, скоро начнется утреннее заседание съезда, и Миха предложил:

— Пойдем, еще успеем перекусить.

Они спустились вниз, в полуподвальный этаж. Здесь столовая. В небольшом помещении, посредине, стояли мраморные столики. Вдоль стены были расположены отдельные кабинки. Алеше все это понравилось: чисто, уютно.

Открылось утреннее, восемнадцатое заседание. Председательствует Ленин. Он предоставляет слово одному из членов комиссии по проверке мандатов. Тот докладывает съезду о прибытии новых делегатов. В числе первых была названа фамилия Голубина. Естественно, это Алешу несколько оживило. Он как бы невзначай окинул взглядом сидящих в зале делегатов, некоторые из них приветственно кивнули ему. Это были, главным образом, те товарищи, которые лично знали его — встречались либо работали вместе.

Затем на заседании зачитывались различные письма и резолюции отдельных союзов РСДРП.

А вечером 22 апреля на девятнадцатом заседании среди делегатов разгорелся спор о взаимоотношениях рабочих и интеллигентов в партийных комитетах. Одни считали, что рабочие в теоретическом отношении еще не совсем зрелы и поэтому, дескать, их вводить в комитеты нецелесообразно. Другие, напротив, утверждали, что рабочих — членов партии непременно надо избирать в партийные органы, смелее приобщать их к руководящей работе.

Владимир Ильич Ленин был горячим сторонником введения рабочих в комитеты. Выступая в прениях, он сказал:

— Я думаю, что надо взглянуть на дело шире. Вводить рабочих в комитеты есть не только педагогическая, но и политическая задача. У рабочих есть классовый инстинкт, и при небольшом политическом навыке рабочие довольно скоро делаются выдержанными социал-демократами. Я очень сочувствовал бы тому, чтобы в составе наших комитетов на каждых 2-х интеллигентов было 8 рабочих. Если совет, высказанный в литературе, — по возможности вводить рабочих в комитеты — оказался недостаточным, то было бы целесообразно, чтобы такой совет был Высказан от имени съезда. Если вы будете иметь ясную и определенную директиву съезда, то вы будете иметь радикальный способ для борьбы с демагогией: вот ясная воля съезда.

Обсуждалась ленинская резолюция, направленная на то, чтобы «укреплять всеми силами связь партии с массой рабочего класса».

Выступил делегат Сергеев (Рыков). Говорил он довольно резко и, к удивлению многих, предложил отклонить данную резолюцию.

Это возмутило Джапаридзе-Голубина. Он тут же попросил слова. Встал, быстрым движением руки пригладил волосы и сказал:

— Я немного иначе понимал этот вопрос. Рабочих нет в комитетах, потому что отношения обострены между различными частями партии. Удивляюсь, когда говорят, что нет рабочих, способных быть комитетчиками. Наоборот…

Владимир Ильич, погруженный, казалось, в чтение какого-то документа, а в действительности очень внимательно слушавший выступления делегатов, вдруг отодвинул бумагу, застучал карандашом по столу и, обращаясь к сидящим в зале, попросил:

— Слушайте! Слушайте!

Голубин на мгновение запнулся и покраснел.

Потом внимательно посмотрел на Ленина и еще более уверенно стал говорить:

— Наоборот, рабочих такое количество, что всех нет возможности включить в местный комитет, а приходится вводить их в районные комитеты, которым поэтому необходимо дать решающий голос. — И твердо закончил: — Я настаиваю на том, чтобы вынести резолюцию.

При обсуждении ее выступил Ленин. Он довольно сердито заметил:

— Я не мог сидеть спокойно, когда говорили, что рабочих, годных в члены комитета, нет. Вопрос оттягивается; очевидно, в партии есть болезнь. Рабочих надо вводить в комитеты. Удивительно: литераторов на съезде всего три, остальные — комитетчики, а между тем литераторы — за введение рабочих, а комитетчики почему-то горячатся.

И в заключение Владимир Ильич подчеркнул:

— Заявление товарища Голубина в высшей степени ценно.

Порадовала Джапаридзе-Голубина еще одна приятная неожиданность: съезд высоко оценил пропагандистскую и издательскую работу Кавказского Союзного комитета и принял даже резолюцию «По поводу событий на Кавказе». И предложена она была Лениным, который дважды выступал при ее обсуждении. В резолюции большевистские организации Кавказа характеризовались как наиболее боевые организации партии, созданию их способствовали особые условия социально-политической жизни края. От имени сознательного пролетариата России съезд горячо приветствовал геройский пролетариат и крестьянство Кавказа. Он поручил Центральному и местным комитетам партии «принять самые энергичные меры к наиболее широкому распространению сведений о положении дел на Кавказе путем брошюр, митингов, рабочих собраний, кружковых собеседований и т. д., а также к своевременной поддержке Кавказа всеми имеющимися в их распоряжении средствами».

Трижды выступал Алеша Джапаридзе на заседаниях 23 апреля: по вопросу об отношении к национальным социал-демократическим организациям, при обсуждении резолюции об отколовшейся части партии и по поводу соглашения с эсерами.

На одном из заседаний он высказался также по вопросу о пропаганде и агитации. Во всех своих выступлениях Джапаридзе-Голубин твердо и неуклонно проводил и отстаивал большевистскую, ленинскую линию. Его мнение, как правило, совпадало с мнением Владимира Ильича и при обсуждении поставленных вопросов, и при голосовании соответствующих резолюций.

Как и всех делегатов съезда, Алешу Джапаридзе особенно волновал вопрос о вооруженном восстании. Ведь этот вопрос выдвигался самой жизнью, и партия должна была обеспечить широкую пропаганду идеи восстания в массах, создать военные организации, боевые группы при партийных комитетах. Не случайно во многих пролетарских районах России рабочие решительно высказывались за вооруженное восстание, требовали создания боевых дружин и обучения их военному делу. На этот счет был уже и известный опыт.

Выступая на съезде, Ленин говорил:

— Тут чрезвычайно важен опыт практиков и рабочих— петербургских, рижских и кавказских… Необходимо подвести итог коллективному опыту, который до сих пор не был обобщен.

Значит, прежде всего — обобщение коллективного опыта. Это совершенно правильно. В итоге опыта (а его кавказским товарищам не занимать!) как раз и обнаружатся все положительные и отрицательные стороны дела. И будет ясно, что использовать при организации вооруженного восстания, а что отвергнуть.

С чувством высокой гордости воспринял Джапаридзе-Голубин резолюцию, предложенную Лениным. Она обязывала все партийные организации заранее выработать план восстания и обеспечить руководство им, для чего необходимо создавать группы из партийных работников. Резолюция предписывала принять энергичные меры к организации боевых сил пролетариата. Особую роль при этом должны сыграть массовые политические стачки.

На съезде было много резолюций по разным вопросам, но эту резолюцию Алеша считал важнейшей для данного момента. Недаром в ней указывалось: «Задача организовать пролетариат для непосредственной борьбы с самодержавием путем вооруженного восстания является одной из самых главных и неотложных задач партии в настоящий революционный момент».

Эти слова, определившие тактическую линию борьбы, Джапаридзе запомнил на всю жизнь. Об их необыкновенном смысле думал он всю длинную дорогу до Петербурга, а потом и до Баку.

Но еще до отъезда произошло памятное событие — встреча с Владимиром Ильичем и Надеждой Константиновной в их маленькой квартирке, в доме № 6, на площади Перси-Серкус. Пришел сюда Алеша не один, а вместе с делегатом из Самары — Крамольниковым.

Стали пить чай, завязался непринужденный разговор. Конечно, говорили о только что закончившемся съезде, который собрался в период подъема первой русской революции, о значении его решении, о том, как лучше осуществить их с учетом местных условий, в частности на Кавказе. В ходе беседы Ленин поинтересовался:

— А как вы думаете, товарищи, возвращаться обратно к себе в Баку?

— Мы решили, Владимир Ильич, ехать через Париж, — ответил Джапаридзе и, немного помолчав, тоже спросил: — Что вы посоветуете нам посмотреть там из памятников искусства?..

Владимир Ильич на минуту задумался. А Надежда Константиновна восторженно сказала:

— О, там есть что посмотреть! Вот Владимиру Ильичу очень понравилась статуя Родена «Мыслитель».

— Да, да, — оживился Ленин.

Он посоветовал также обязательно осмотреть Лувр и Стену коммунаров на кладбище Пер-Лашез. А в Лондоне еще можно успеть посетить. Британский исторический музей и Хайгетское кладбище, где похоронен Карл Маркс.

Алеша запомнился Ленину. Позже в одном из своих писем к Шаумяну Владимир Ильич и Надежда Константиновна спрашивали: «Что с Алешей, как его здоровье, чем занят?» Шаумян зашифровано писал в ответ: «Дорогие дядя и тетя! Вы спрашиваете про Алешу. Он в Тифлисе, несколько месяцев тому назад он заболел, сейчас выехал лечиться к Авелю. С ним в компании я устроил хорошую пекарню в Тифлисе, которая работает и может оказаться очень прибыльной. Там сейчас работают братья Алеши, хорошие ребята». Конечно, Ленин и Крупская сразу поняли: Алеша «заболел» и «выехал к Авелю», значит, арестован и выслан туда, где Енукидзе, в Сибирь. «Пекарня» — это типография, а «братья» — товарищи по борьбе.

Джапаридзе возвратился в Россию окрыленным. Ведь столько впечатлений от всего увиденного и услышанного за границей! А главное — от съезда, от встреч и бесед с Владимиром Ильичем Лениным, который четко определил задачи партии и пролетариата в революции.

Варо, как и было условлено, ждала мужа в Петербурге, все в той же гостинице, в том же номере. Она почти никуда не выходила, боясь, во-первых, что Алеша неожиданно явится в ее отсутствие, а во-вторых, опасаясь шпиков. Ведь Варвара Михайловна уже третий год в рядах большевистской партии. Вместе с мужем ведет революционную работу и, естественно, как и он, постоянно подвергается опасностям.

Едва Алеша, утомленный после напряженной работы на съезде и после всех опасностей пути, вошел в номер, как Варо обняла его, расцеловала. Молча посмотрели друг другу в глаза, светящиеся радостью, и заулыбались. Нашли, что оба заметно похудели, но особенно Алеша: появились морщинки на смуглом лице, щеки впали.

— Не огорчайся, милый, — ласково сказала жена, — теперь я возьмусь за тебя, и ты поправишься быстро.

Потом она стала расспрашивать, из осторожности, по-грузински:

— Ну, что съезд? Ленина видел? Как он?

— Видел! — восторженно и тоже по-грузински отвечал муж. — И не только на заседаниях, был даже у него в гостях!

— Какой счастливый! О чем же вы говорили?

— Он расспрашивал меня о Баку. И я ему рассказал. Он расспрашивал о моей жизни. И…

Алеша в задумчивости подошел к окну, растворил его. Не так уж много рассказал он Владимиру Ильичу о себе. Не хотелось ему докучать. А рассказать было что…

Перед мысленным взором Алеши пронеслась его до предела насыщенная бурными событиями жизнь.

Давайте же и мы, читатель, мысленно проследим за движением жизни пламенного революционера, стойкого большевика-ленинца.

 

Начало пути

В одном из горных уголков Грузии, в маленьком уезде бывшей Российской империи под названием Рача, издавна расположилось селение Шардомети. Райский уголок, где еще в начале нашего века в густой чаще лесов водились олени и туры, а с горных склонов, как и сейчас, сбегали в ущелья быстротечные воды, поившие истоки прославленной реки Риони.

Селение представляло собой, как обычно в Грузии, скопление домиков. В одном из них жил грузинский дворянин Апрасион Хосиевич Джапаридзе. Хотя он и был дворянского происхождения, однако все богатство его состояло, пожалуй, из хорошо сшитой черкески, серебряного пояса с кинжалом, папахи да коня. Но наряд этот извлекался на свет божий лишь в праздничные дни, когда, оседлав коня, Апрасион гарцевал по улицам родного селения. Все остальное время он занимался, как и все жители, сельским хозяйством. Пахал на паре быков клочок кукурузного поля, окучивал виноградные лозы, а осенью собирал урожай, давил виноград. Запасов хватало на год. В сарайчике хранилась кукуруза, из которой жена, Анна Григорьевна, смолов зерна на ручной мельнице, пекла вкусные лепешки или варила мамалыгу; в маленьком винном погребе — марани— стояло несколько врытых в землю больших кувшинов — квеври, наполненных вином.

Холодной январской ночью 1880 года в домике дворянина Апрасиона Джапаридзе родился сын. Дали ему имя Прокофий, что по-гречески означает «успевающий».

Пакия, как ласково называли его в деревне, рос у подножия лесистых вершин, около горной реки Риони. Не раз поднимался он на эти вершины, всматриваясь в далекие горизонты. Часто бродил мальчик и по берегу Риони, где любил плескаться в реке со своими сверстниками, такими же, как и он, загорелыми, не боящимися ни ветров, ни дождей.

Вскоре на семью обрушилось горе — скончался отец. Трудно было матери одной поднимать детей. И молодая женщина решила покинуть Шардомети, перебраться в деревню Боква, где жили ее родители, надеясь, что с ними легче будет растить ребят, Пакию и младшую Верочку.

Деревня Боква ютилась также среди лесистых склонов, под Рысьей горой. На каждом шагу здесь били родники. Особенно нравился Пакии «Большой родник», сохранившийся и поныне. Босоногим мальчонкой часто бегал он туда за водой. Сядет, бывало, на камень и любуется красотой дикой природы.

А возвращаясь домой, он видел, как тяжело живется матери, и невольно задумывался, грустил.

Безотцовщина… Сколько горьких минут принесла она маленькому Прокофию! Беспросветная нужда давила его. Но и в суровой бедности он сохранял свою гордость. Такие же бедняки — крестьянские дети были друзьями его детства. Их участь была его участью, их горе — его горем. И сколько раз мальчик дрожал от негодования: близких и дорогих ему людей безжалостно притесняют, грабят и оскорбляют.

Прокофий до сих пор помнил события, потрясавшие его душу. Однажды под отчаянные крики соседки полицейские уводили с ее двора единственную корову — кормилицу многочисленной семьи. И за что? Только за то, что бедная женщина не имела денег, чтобы уплатить налог. А в другой раз Пакия наблюдал, как приезжие чиновники описывали за долги имущество у дедушки Вано, которому уже перевалило за сто. Год назад Вано заложил в банке клочок своей земли и виноградник, дабы послать единственного внука учиться…

Этому внуку Пакия откровенно тогда завидовал: ему уже давно самому хотелось учиться. Но школы в их селе не было, а поехать в Тифлис — нечего и думать: мать и так еле сводила концы с концами. Мечта об учебе пока оставалась мечтой.

Только в редкие минуты, когда мать была свободна от домашних хлопот, она сама учила сына, как могла, читать и писать. Бывало, покажет написание какой-нибудь буквы, и он старательно и неумело выводит ее. Мать тяжко вздыхает:

— Ох, Пакия, хотела бы я отправить тебя в школу!

Как-то летней порой в Бокву приехал родственник отца Пакии, Симон Джапаридзе. В Кахетии, в селении Сацхениси, он заведовал сельскохозяйственной школой. Случайно Симон увидел племянника за книгой. Поговорил с ним, задал несколько вопросов и вдруг вышел в другую комнату, где находилась мать. Прокофий помнит их разговор, услышанный через дверь:

— Слушай, Анна! — начал дядя Симон. — Ты знаешь, какой способный у тебя сын?

— Что толку в способностях, когда не имеешь возможности отдать его в школу?

— Я возьму Пакию к себе.

— Да благословит тебя бог за добрые намерения, Симон! Но где взять деньги, чтобы платить за учебу?

— Об этом не беспокойся. Я надеюсь, что смогу определить его на казенный счет.

Так была решена судьба Прокофия. Однажды утром дядя и племянник уселись в «линейку» и отправились в далекий путь. До села Сацхениси — более ста верст.

Школа, которой руководил дядя Симон, на несколько лет стала пристанищем для юного Джапаридзе. Это было учебное заведение для детей небогатых дворян. Кроме преподавания общеобразовательных предметов здесь обучали еще и ремеслу. Чувствуя себя равными по положению, учащиеся крепко дружили между собой.

Но вот подоспел 1894 год — год окончания школы. Тепло распрощавшись с дядей Симоном, Прокофий уехал в Тифлис, чтобы там продолжить свое образование.

Не сразу привык он к этому городу, «городу роз и песен», как его называли в то время. Тифлис показался Прокофию огромным. Бесчисленные улицы и узкие переулки, застроенные деревянными, преимущественно двухэтажными, домами с балконами и верандами, так и кишели народом. Медленно проезжали по улицам скрипучие арбы, стучали копытцами ослики, нагруженные древесным углем или кувшинами мацони, продавцы которого певуче восхваляли свой товар. А мимо мчались на породистых лошадях, в наемных фаэтонах важные господа с дамами… Чуть ли не на каждом углу стояли усатые городовые с шашками на боку, слышались гнусавые звуки шарманки и надрывный голос дудуки. Даже на центральной улице, называвшейся Головинской, распевали песни, словно в деревне. Воображение юноши поразили громады церквей и соборов, особенно древних.

Два года проучился Джапаридзе в Тифлисском городском училище. Его страстное желание — учиться дальше. Но где, в каком заведении, какую профессию выбрать? Собственно, задумываться долго не пришлось, ибо в ту пору в Тифлисе кроме духовных семинарий было единственное высшее учебное заведение — Александровский учительский институт. Что ж, стать учителем, «сеять разумное, доброе, вечное» — не так уж плохо!

И Прокофий Джапаридзе подает прошение о допуске его к экзаменам. Испытания были строгими, особенно трудно приходилось юношам нерусской национальности — грузинам, армянам, азербайджанцам. Для них, коренных жителей Кавказа, число мест было ограниченно. Так повелевали царские сатрапы!

Но цель достигнута — Джапаридзе принят в институт на казенный счет!

И в конце учебного года у него отметки: история — пять, география — пять, математика — четыре, природоведение — четыре, закон божий — пять. Правда, по русскому языку — три, и это несколько огорчило Прокофия. Но оценка занижена была лишь за грузинский акцент.

В ходе учебы Джапаридзе пристрастился к русской художественной литературе. Глубоко изучая творчество того или иного писателя, он с логической последовательностью рассуждает о явлениях, наиболее близких его душевным устремлениям. Не случайно в сочинении о Карамзине Прокофий писал: «Жизнь — это счастье. О начале жизни нам всегда приятно вспоминать, ибо с воспоминанием о начале жизни связано воспоминание о месте нашего рождения… о детстве». Должно быть, в ту минуту, когда излагались эти сравнительно наивные строки, их автор-юноша мысленно перенесся в столь дорогие его сердцу места — Шардомети и Боква, где он родился и вырос.

Постепенно в работах студента Джапаридзе появляются нотки недовольства и протеста. Так, свободолюбивая его натура уже заявляет о себе в сочинении на тему «Тарас Бульба»: «Страшна была Бурса. Здесь не было свежего воздуха, не было свободного вздоха, не было пощады никому».

Безусловно, на такие строки юношу настраивало не только произведение Гоголя, но и институт, в котором он учился. Высокомерие и наглость педагогов, кичившихся своим положением, дерзкое отношение к студентам, слежка и доносы — вот что увидел и от чего страдал Прокофий в стенах учебного заведения. Он задыхался в них, искал отдушины, выхода.

И выход найден…

 

Революционные кружки

Был в институте тайный кружок, основанный Ладо Кецховели. Сам Кецховели в нем уже не состоял, но оставался его вдохновителем. Он-то и ввел Джапаридзе в этот кружок. Прокофий обрел здесь не только товарищей, но и настоящих задушевных друзей. Они вместе учились, вместе мечтали. Знакомились с запрещенной литературой. Обсуждая прочитанные книги, спорили о жизни, говорили о будущем. Марксизм, который к тому времени распространился и в Грузии, зажег сердца и разум пытливых юношей.

Ладо Кецховели вводит Джапаридзе и в организацию «Месаме-даси» (третье течение), названную так писателем Георгием Церетели. Прокофий охотно посещает собрания этой организации.

А в конце 1898 года вступает в социал-демократическую рабочую партию. Теперь-то наконец перед ним открывается широкое поле революционной борьбы.

Чем глубже Прокофий изучал марксистскую литературу, вникал в суть животрепещущих вопросов, тем увереннее действовал. Он организует кружки вне института, общается не только со студентами, но и с рабочими фабрик и заводов, железной дороги.

Прокофий повзрослел, возмужал. Он выше стал ростом, раздался в плечах. Выглядел уже более подтянутым, стройным. Юноша с красивым лицом, большими живыми глазами, пышной шевелюрой заметно вырос и в политическом отношении. Давала о себе знать его духовная зрелость: на занятиях в кружках он смело ставит вопросы о социальной несправедливости, принципиально отстаивает взгляды Маркса. Джапаридзе резко спорит с реакционно настроенными учителями.

Более того, как руководитель комитета подпольных студенческих кружков, он пишет прокламации и листовки. В одной из них был разоблачен преподаватель закона божьего, протоиерей Восторгов. До этого священнослужитель слыл в институте тихим и скромным, степенным во всех отношениях. А на самом деле он оказался пошляком-развратником. Можно ли оставить без внимания данный факт? Нет, конечно! И Джапаридзе сразу же выпустил прокламацию, призывавшую уволить из института аморального преподавателя-протоиерея. Сам же он ее и расклеил не только в стенах учебного заведения, но и на улицах города.

Джапаридзе вспоминает, как тогда полицейские бросились на поиски составителя прокламации и того, кто ее напечатал. Естественно, что поиски велись прежде всего в институте. Ротмистр полиции Лавров добрался было и до Прокофия Джапаридзе, предполагая его причастность к этому делу. Но предусмотрительный Прокофий еще днем раньше сбросил в Куру гектограф, на котором печаталась прокламация. Однако во время обыска в общежитии случайно открылась печная дверца, и полицейские заметили полуобгоревшие бумаги… Возникли явные подозрения. Прокофия вместе с его товарищами — Константином и Парменом Джапаридзе и другими — забрали в полицейский участок. Там сравнили их почерк, но, не найдя доказательств, вскоре молодых людей освободили.

Прокофий ликовал: он достиг своей цели! Протоиерею Восторгову пришлось-таки покинуть институт.

Между тем однообразная жизнь в стенах института, его тягостный режим угнетали живого, сообразительного парня. Вечерами он обычно ускользал из пансионата и спешил на тайные собрания к товарищам. Учителя не могли не заметить столь частые отлучки Прокофия. Директору института не раз уже доносили, что видели Джапаридзе то на Михайловской улице, то где-либо в ином месте. К тому же, дескать, он заносчив, чересчур независим, других ни во что не ставит. Директору жаловались также и на то, что Джапаридзе оказывает «дурное» влияние на окружающих, не подчиняется общим правилам и толкает на это студентов.

И Прокофий Джапаридзе был строго наказан. «За дурное поведение», отмечавшееся в продолжение всего последнего учебного года, его лишили казенного содержания, а потом исключили из института.

В тот день он долго бродил по улицам города, много раздумывал. Жить ему теперь будет труднее, нужда, быть может, постоянно станет преследовать его. Но зато ведь он получил возможность с удвоенной энергией взяться за работу в нелегальных кружках!

В Тифлисе тогда находился Филипп Махарадзе. Видный революционер, уже сидевший в тюрьме, он организовал из молодых людей кружок, куда вошел и Прокофий Джапаридзе. Махарадзе стал заниматься с ними. Он рассказывал молодежи о различных революционных группах и партиях, существовавших не только в России, но в еще большем количестве за рубежом, характеризовал каждую из них. Много уделялось внимания на занятиях учению Маркса, его произведениям. Так занимался Джапаридзе в кружке около двух лет. Несомненно, политический кругозор его значительно расширился.

А вскоре Прокофий и сам организует кружок. В него вошли и некоторые студенты Учительского института, которых он лично знал и доверял им распространение запрещенной литературы. Еще в институте он сблизился, например, с Владимиром Чхеидзе. Владимир потом окончил институт и был назначен преподавателем в провинциальный городок Зестафони, что вблизи Кутаиси. Но это не разлучило их, они продолжали поддерживать связь между собой.

Неподалеку от института находилась Воскресная школа, а при ней библиотека. Прокофий познакомился с заведующей библиотекой Ольгой Владимировной Кайдановой. Зная тягу Прокофия к классикам русской и мировой литературы, она стала приносить ему редкие книги из своей домашней библиотеки. Все свободное время Джапаридзе посвящал чтению. Ах, как завидовал он, например, тургеневскому Инсарову, посвятившему жизнь борьбе за освобождение народа, или герою романа Чернышевского «Что делать?» Рахметову, который закалял свою волю, физическую силу и выносливость, выдержку и стойкость. Подумать только — он спал на матраце, утыканном гвоздями!

В один из дней Ольга Владимировна сказала Прокофию шепотом:

— Вам следовало бы познакомиться с вашими сверстниками, регулярно посещающими мою библиотеку. Они собираются по средам. Приходите к закрытию, не пожалеете!

С душевным трепетом пришел он в ближайшую среду. Тут уже находились молодые люди примерно его возраста. Самым старшим из них был Соколовский. Знакомясь с Джапаридзе, он сообщил:

— Я был в ссылке. Не боитесь знакомиться с политическим?

— Наоборот! — горячо воскликнул Прокофий и крепко пожал руку новому товарищу.

— Тогда знакомьтесь с остальными.

Остальные — это Сергеев, Колюжный, Домостроев, Родзевич и еще несколько человек, фамилии которых Джапаридзе с первого раза не запомнил. Все они, как понял Прокофий, составляли нелегальный политический кружок. Собирались обычно перед самым закрытием библиотеки и просиживали, бывало, до самой ночи. Читали вслух нелегальную литературу, много спорили, нередко горячились, доказывая свою правоту.

Прокофий сразу вошел в кружок. Здесь он впервые прочитал «Коммунистический манифест» Маркса и Энгельса. Особенно запомнились ему слова этого произведения: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма». Они до глубины души потрясли его. А когда Джапаридзе прочел изложение «Капитала» Маркса и «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельса, он с радостью открыл Для себя: вот они, идеи, которые надо брать на вооружение!

В кружке были не только марксисты, но и народники, возглавляемые Колюжным. В спорах с народниками крепла и закалялась вера Джапаридзе в марксизм. Очень скоро произошло размежевание, и он возглавил кружок марксистов. С этого времени Прокофий так самозабвенно и с таким пылом отдавался политической работе, что друзья прозвали его «Неистовым». Это слово как нельзя лучше отражало характер и устремления молодого революционера.

1900 год. Решено провести первомайскую демонстрацию. Среди организаторов маевки — «Неистовый». К тому времени тифлисские рабочие, социал-демократы его уже хорошо знали и по достоинству ценили.

Знала о нем и полиция. В числе других революционеров она занесла его в свои списки. Вот почему накануне демонстрации в квартирах Прокофия Джапаридзе и Николая Домостроева был произведен обыск. К счастью, никаких улик он не дал. Революционеры, уже обладавшие некоторым опытом конспирации, заблаговременно припрятали все отпечатанные на гектографе листовки и прокламации.

Настал день 1 Мая. За городом, в районе Соленого озера, рабочие тайно празднуют первую маевку. Для отвода глаз на зеленой лужайке белеют скатерти. На них разложены помидоры, огурцы, лук. Расставлены и кувшины с вином. Если сунется какой-нибудь шпик, можно представить дело так, что это всего-навсего пикник. А что касается Красного знамени с портретами Маркса и Энгельса, так его легко быстро спрятать.

Ораторы произносят горячие речи. Это — товарищи Коба (Джугашвили), Михаил Калинин, Ипполит Франчески, Миха Бочоридзе, Миха Чодришвили и другие.

Берет слово и Прокофий Джапаридзе. Брови его гневно сдвинуты, глаза блестят. Взмахивая сжатой в кулак рукой, он говорит:

— Рабочие должны бороться за свои права! Протестовать против низкой заработной платы, плохих условий работы, издевательств! Если хозяева откажутся исполнять наши требования, надо объявлять забастовки!..

Раздаются дружные аплодисменты.

Но договорить «Неистовому» не удается. Один из рабочих, поставленных в охрану, свистит в два пальца. Все оглядываются: по дороге, ведущей к месту «пикника», приближается всадник. Моментально наливаются чарки, и вся компания дружно затягивает одну из грузинских народных песен. А всадник все ближе и ближе, теперь уже видно, что это стражник. Прокофий что-то заговорщически шепчет товарищам, те весело улыбаются, перемигиваются и согласно кивают головами.

Стражник, не сходя с коня, устрашающе шевелит усами и строго спрашивает:

— Что это у вас здесь происходит? По какому праву?

Вместо ответа Джапаридзе наливает полный рог вина и подносит уже спешившемуся «стражу порядка».

— Господин начальник! — громко говорит он. — По старинному грузинскому обычаю мы собрались здесь, чтобы выпить, закусить и спеть наши любимые песни. Я не прошу вас петь с нами песни, я прошу вас с нами выпить!

И пока стражник, все еще с недоверием, берет в руки рог с вином, Прокофий подает незаметный знак, и все поднимают чарки, чокаются и хором горланят:

— За ца-ря!..

Не выпить за царя стражник не может и, запрокинув голову, опустошает рог. Он тянется к закуске, но ему вновь протягивают наполненный рог и опять хором:

— За оте-че-ство!..

Не выпить за родину тоже никак нельзя. Стражник опустошает второй рог. Ему тут же подносят третий и уже с ноткой издевки в голосе произносят: — За ве-ру!..

После трех рогов «за веру, царя и отечество» _ стражник порядком осоловел. Только тогда его усадили и позволили закусить. Но чарка следовала за чаркой, и незваный гость все больше и больше пьянел.

А тосты становились все смелее и смелее. Кто-то провозгласил:

— За пролетариат!

Все чокнулись и выпили, а вместе со всеми и стражник.

— Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

У стражника уже заплетался язык, и, ровным счетом ничего не понимая, он что-то бормотал…

Наконец Джапаридзе встал и громко сказал:

— За революцию, товарищи!

— За лево… рево… Кто дозволил?..

Это были последние слова стражника. Едва договорив их, он свалился на траву мертвецки пьяный и могуче захрапел…

Рабочие, собрав скатерти и остатки пиршества, поспешно разошлись, оставив спящего стражника.

— Маевка состоялась! — с гордостью говорили по дороге рабочие.

Первая маевка тифлисского пролетариата. В этот чудесный день рабочие сами убедились, что их сила в сплоченности, организованности, единстве.

Но для Прокофия Джапаридзе маевка не прошла без последствий. Тифлисское жандармское управление установило теперь за ним постоянное наблюдение.

 

Первый арест

Мать Прокофия, Анна Григорьевна, все эти годы жила в том же селении Боква. Как-то пришло от нее письмо с вестью: сестра Пакии, Вера, вышла замуж и переехала к мужу в селение Аргветы Шорапанского уезда. Мать сообщала, что теперь она сможет приехать к сыну.

Как было не радоваться этому сообщению! Прокофий очень любил мать и сестру и нередко огорчался, что не может им помочь материально, влиять на их жизнь, проявить заботу. Ведь революционная деятельность, которой он посвятил свою жизнь, поглощала целиком все его силы и время.

Прокофий нашел подходящую квартиру на Николаевской улице. Мать приехала, и они зажили вдвоем.

А потом вскоре приехала погостить Вера. Брат встретил ее с мужем на вокзале, привез их домой.

В комнату занесли огромные корзины и ящики, полные фруктов, сладостей и других деревенских яств.

Прокофий вынул из корзины пахучие гроздья винограда, чурчхелу — застывший виноградный сок с орехами, пироги с сыром, мед. Затем сбегал вниз и позвал товарищей, ожидавших в потайной комнате. Нерешительно остановились они в дверях.

— Заходите, ребята, посидим вместе! — сердечно пригласила Анна Григорьевна.

— Друзья моего брата — мои друзья. Прошу вас, разделите с нами трапезу! — поддержала Вера предложение матери.

С этими словами она разложила на столе домашние яства, поставила кувшины с имеретинским вином. Все сели за стол.

Вера не подозревала, что товарищи брата пришли не в гости, а на собрание нелегального кружка. И она, естественно, не могла скрыть своего удивления, видя, что молодые люди, которых брат давеча называл Кобой, Ладо, Георгием, вдруг неожиданно встали из-за стола, поблагодарили за угощение и вышли. Потом они занесли во двор какой-то груз и исчезли в темноте.

— Куда ушли товарищи Прокофия? Да и сам он где? — с недоумением спросила Вера.

Мать спокойно ответила:

— Придут, дочка, не волнуйся!

Только тут Вера стала догадываться…

На следующий день, когда Вера уже знала о потайной комнате и незаметной двери в стене, она ласково обратилась к брату:

— Пакия, дай и мне какое-нибудь дело, введи и меня в вашу компанию!

— Эх, сестричка моя, — ответил Прокофий, — пока не могу. Даже нам тяжело и трудно, а тебе… Но не огорчайся, настанет время, и ты, может быть, станешь в наши ряды.

Как раз в ту пору в Главных железнодорожных мастерских Тифлиса начались волнения рабочих. Готовилась стачка. Ее организаторы — Калинин, Аллилуев, высланные властями из Питера, а также Сталин, Джапаридзе и другие. Они печатали прокламации, которые расклеивались на улицах города, особенно в рабочих районах. В одной из прокламаций было сказано:

«Люди, обремененные семьями, изнывают в тяжелой обстановке. Мы должны потребовать:

Безусловное недопущение побоев.

Увеличение зарплаты.

Отмена штрафов.

Улучшение гигиенических условий.

Освобождение из тюрьмы наших товарищей!..

Это единодушное решение 4000 рабочих.

Мы пострадаем и умрем за идею, добиваясь правды и справедливости.

Если просьба наша не будет уважена, то от Батуми до Баку все низшие служащие прекратят службу, а затем остановится и движение».

Стачка началась. Разгоняя ее участников, жандармерия и полиция бесчинствовали. Казаки жестоко избивали людей. Наиболее активных рабочих арестовали. В их числе оказался Прокофий Джапаридзе. Докладывая властям о его аресте, жандармский штабс-ротмистр Лавров в своем донесении сообщал: «Что касается бывшего ученика Тифлисского учительского института Прокофия Джапаридзе, то поводом к его аресту послужили следующие обстоятельства.

Получены агентурные сведения, что рабочим в организации забастовки помогают какие-то студенты. Принято во внимание, что бывший студент Пушкарев вместе с каким-то грузином, оказавшимся впоследствии Джапаридзе, весьма внимательно следили за движением рабочих, появляясь рядом во всех случаях скопления забастовавших рабочих. 7-го августа сего 1900-го года Джапаридзе задержан, произведен обыск. Найдено:

Письмо из Владикавказа от его товарища Николая Домостроева. В нем, между прочим, говорится, по-видимому, в отношении Тифлиса: „В воздухе чувствуется духота. Не быть ли грозе?.. О, если бы!!! Душно без „т“ или „сч““. В конце же письма приписка: „Будь цел, мудр“.

Цинковая ванночка для гектографа (поскольку воззвание к помощникам машинистов было напечатано на гектографе, печатание можно приписать Джапаридзе).

Банка с гектографическими чернилами.

Клочок бумаги с адресом Пушкарева и каким-то другим нерасшифрованным пока адресом: „Измайлов, левая пустошь, ворота, двор, лесенка, стена, балкон, крыша, труба“…»

Джапаридзе пытался уничтожить эту записку, но ее успели отобрать и порванные части склеить.

У Пушкарева были найдены рукописный экземпляр брошюры «Торжество социал-демократической партии» и несколько листов бумаги, употребляемой для печати.

Донесение жандармского штабс-ротмистра не вызывало никаких сомнений. Джапаридзе и в самом деле был одним из организаторов забастовки железнодорожных рабочих. Однако жандарм ошибся, комментируя фразу «В воздухе чувствуется духота» и связывая ее лишь с Тифлисом. Николай Домостроев под этими словами подразумевал всю Российскую империю и надвигавшуюся первую русскую революцию. Что же касается весьма загадочного — «Измайлов, левая пустошь, ворота…», то это был конспиративный адрес их единомышленников Кистеневых. Поэтому-то Прокофий и хотел уничтожить записку. Дальнейшие события показали, что адрес этот для жандармского управления остался не раскрытым до конца. Сколько ни допрашивали Джапаридзе, сколько ни угрожали ему, он так и не выдал товарищей.

Метехский старинный замок на левом берегу Куры стал первым местом заключения Джапаридзе. Одновременно были арестованы рабочие-революционеры Курнатовский, Франчески, Выборгин, Аллилуев, Чодришвили, Пушкарев и другие.

Такого «опасного преступника», как Джапаридзе, полагалось держать в одиночной камере. Метехский же застенок был слишком переполнен, поэтому Прокофия переводят в губернскую тюрьму.

Что делалось за стенами тюрьмы, Джапаридзе и его товарищи не знали: связь с волей им строжайше запретили.

А забастовка между тем продолжалась. Машинисты и их помощники, кочегары, обходчики, вся поездная прислуга, не говоря уже о рабочих железнодорожных мастерских, держались стойко. Правда, положение их с каждым днем становилось все хуже и хуже. Стачечный фонд, собранный до ареста их руководителей, был весьма незначительным, а собственный кошелек каждого, конечно, давно истощился. В знак солидарности рабочие предприятий Тифлиса устроили складчину для бастующих товарищей. Но этого хватило ненадолго.

Через некоторое время бастующие рабочие и их семьи вновь очутились в бедственном положении. Уже были распроданы и мебель, и скудная одежда, и даже утварь. Помогали друг другу чем могли, делились последней горстью кукурузной муки, но голод все крепче и крепче сжимал свои холодные тиски.

Последний удар забастовщикам нанесли жандармы и полицейские. Начались повальные аресты, массовые увольнения рабочих. Газета «Кавказ» приводила цифры арестованных рабочих в связи с забастовкой. В Метехской тюрьме находилось 393 человека, а в губернской — 831.

Число уволенных рабочих из железнодорожных мастерских достигло двух тысяч человек, а из депо — 150.

Стачка, продолжавшаяся шестнадцать дней, была подавлена. С одной стороны, нужда и голод, а с другой— террор и насилие властей заставили рабочих отступить.

Между прочим, администрация Управления железных дорог пыталась набрать штрейкбрехеров, но их не оказалось. А вот листовки, несмотря на массовые аресты, появлялись по-прежнему.

И все-таки забастовка не достигла цели.

Когда эта печальная весть дошла до губернской тюрьмы, «Неистовый» в своей одиночной камере заметался. Он тяжело переживал подавление стачки, но продолжал горячо верить в дело революции и ждал только момента выбраться на волю, чтобы внушить эту веру всем. Джапаридзе ни минуты не сомневался, что будущее — за пролетариатом.

Массу хлопот причиняет он жандармам. Заключенный требует у администрации разрешения на чтение книг, заявляет о своем праве на переписку с сестрой, на свидание с матерью, хочет курить табак и получать все продукты, присылаемые родственниками.

— Я потомственный дворянин! — с вызовом говорит он тюремным властям.

Тюремщики в самом деле озадачены. Как быть? Начальник жандармского управления рвет и мечет из-за дерзкого поведения заключенного. Он предписывает смотрителю тюрьмы: «Объявите Джапаридзе, что заявления, написанные им в резкой несоответствующей форме, будут оставаться без рассмотрения».

И тем не менее «Неистовый» добивается своего, ему разрешают даже письменные занятия, которые он в первую очередь использует для общения с товарищами, оставшимися на свободе. Добивается он и передачи. Четверть фунта табака, коробку папиросных гильз, четыре коробки спичек, продукты, а также пару белья, два носовых платка, наволочку и простыню — все это он получает сполна.

В то же время жандармы тщательно за ним следят и доносят по инстанции. В результате главноначальствующий по гражданским делам на Кавказе князь Голицын повелевает жандармскому управлению продлить «опасному преступнику» срок тюремного заключения.

Джапаридзе задумывает побег. Пять месяцев он уже томится в тюрьме. Больше не в силах терпеть, он должен быть на свободе!

Но бежать из губернской тюрьмы не так-то просто. Прежде нужно выбраться из одиночки, миновать множество надзирателей, дежуривших в каждом коридоре, избежать выстрелов часовых во дворе, перелезть через высокую каменную ограду…

Однако план побега уже есть: надо устроить в тюрьме панику, под шумок легче будет скрыться. И Джапаридзе умудряется тайно передать записки товарищам по заключению. Договаривается и с теми, кто остался на свободе, чтобы к условленному времени за стенами тюрьмы его ждал фаэтон.

И вот однажды вечером, незадолго до Нового года, когда разносили ужин, Джапаридзе притворился больным. Надзирателю, который на окошечко тюремной камеры поставил ему миску баланды с куском хлеба, заключенный, охая и стоная, сказал:

— Господин надзиратель… мне очень плохо. Я не могу встать… Пожалуйста, занесите мой ужин в камеру.

Прокофий рассчитывал, что, как только надзиратель войдет в камеру с миской и хлебом в руках, он набросится на него, скрутит, заткнет кляпом рот и через открытую дверь выскользнет в коридор.

План, однако, провалился в самом начале. Надзиратель поставил тарелку на полочку и буркнул: «Захочешь есть, сам возьмешь». А дверь так и не отпер.

Тем временем в тюрьме началась паника, о которой Прокофий заранее договорился с товарищами. Во всех камерах застучали ложками в металлические тарелки, забарабанили кулаками в двери, кричали: «Не будем есть эту поганую пищу! Протестуем!.. Начальника тюрьмы требуем!»

Тотчас по коридорам пробухали сапожищами надзиратели. Они врывались в камеры, набрасывались на «бунтовщиков», избивали их кулаками и дубинками, топтали ногами. Только к Джапаридзе никто не зашел: он ведь не кричал, ничего не требовал, сидел на нарах, в отчаянии сжав голову руками и чуть не плача. Побег не удался, подвел товарищей, которые ради него подняли шум и теперь подвергаются зверским побоям.

Тут мелькнула мысль: раз он не убежал, а товарищи из-за него страдают, не сочтут ли они его провокатором? Вдруг он вскочил, бросился к двери и тоже стал дубасить в нее кулаками и ногами. При этом он громко кричал:

— Палачи! Изверги! Убийцы! Прекратите избиение!.. Подождите, придет наше время, и мы жестоко вам отомстим!

Ну что ж, он добился своего: дверь в его камеру открылась, ворвались два надзирателя и жестоко избили его. Они били его с особым упорством: уж очень досадил им этот заключенный из «благородных» своими постоянными, по их мнению, наглыми требованиями.

В начале января 1901 года Джапаридзе освобождают. И первым делом он отправляется в Учительский институт, где берет справку об окончании трех курсов. Потом встреча с матерью. Какой счастливой была она после пятимесячной разлуки! За это время мать переехала в другую, более скромную квартирку на Красногорской улице.

И уже этот новый адрес жандармское управление знало. Оно предписывает полиции: «Установить негласное наблюдение за деятельностью и знакомствами освобожденного из-под стражи Прокофия Апрасионовича Джапаридзе, проживающего в 9-ом участке по Красногорской улице № 7». Одновременно начальник управления уведомляет князя Голицына о том, что Прокофий Джапаридзе «крайне озлоблен и характером необуздан, что для предотвращения его вредной деятельности желательно немедленно удалить его высылкою на место родины, в Шардомети, без права въезда в Тифлис».

В свою очередь князь Голицын незамедлительно дает тифлисскому полицмейстеру секретное распоряжение: воспретить Джапаридзе жительство в Тифлисе, Баку, Елисаветполе, Батуми, Поти и на станции Михайлово (Хашури). Полицмейстер повелевает приставу 9-го участка вызвать Джапаридзе для объявления ему приказа его сиятельства.

Пристав мчится на Красногорскую улицу.

— Где у тебя тут Прокофий Джапаридзе? — строго вопрошает он домовладельца Назара Назарова. — Подать его сюды!

— Какой Джапаридзе? — вежливо улыбается хозяин. — В моем доме такой никогда не жил и не живет.

Пристав в гневе наливается кровью.

— Врешь! — орет он. — По имеющимся сведениям, государственный преступник Прокофий Джапаридзе уже несколько месяцев живет в твоем доме. Обыскать!

Разумеется, обыск ничего не дает.

Обескураженный пристав отправляется к полицмейстеру и, весь дрожа, докладывает:

— Так что, ваше высокоблагородие, по указанному адресу Джапаридзе не обнаружен.

Теперь багровеет полицмейстер. Он вскакивает с места и, заложив руки за спину, принимается расхаживать по кабинету из угла в угол. Как тяжелые булыжники, падают его гневные слова на голову съежившегося пристава.

— Это вы сами и сообщили, что Джапаридзе живет по Красногорской улице! Это вы доносили, что за ним установлена негласная слежка!

Пристав ежится еще больше.

— Немедля разыскать и доставить Джапаридзе! В отношении его есть распоряжение самого главноначальствующего гражданской частью на Кавказе!

— Будет исполнено! — лепечет пристав и в страхе пятится к двери.

Через несколько дней он, сияя от радости, примчался к полицмейстеру.

— Ваше высокоблагородие! — докладывает он, запыхавшись. — По имеющимся агентурным сведениям, Джапаридзе проживает в настоящее время в селе Шардомети, на родине-с, так сказать. Выбыл из Тифлиса вместе с матерью полтора месяца назад.

Но и это донесение было ложным. Джапаридзе уже находился в Кутаиси.

 

В Кутаиси

Это был небольшой уездный и одновременно губернский город на реке Риони. Все население его составляло немногим больше тридцати трех тысяч человек. Недалеко от города располагались крупные для того времени промышленные предприятия: марганцевые рудники Чиатури и каменноугольные копи Ткибули. Оба предприятия, на которых трудились тысячи рабочих, соединены были с Кутаиси железнодорожными ветками.

В те годы революционной работой в Кутаиси руководили такие видные деятели социал-демократического движения, как Миха Цхакая, Филипп Махарадзе, Саша Цулукидзе.

В 1901 году к ним присоединился еще и Джапаридзе, ставший во главе революционной части учащейся молодежи и приказчиков. Сам он поступил на службу в Управление государственных земель и имуществ Кутаисской губернии. Нелегко было устроиться ему в это казенное заведение. Помог старший брат Павла Пушкарева, с которым Прокофий дружил еще в Учительском институте, а потом вместе сидел в Метехской тюрьме. Тот похлопотал перед начальником учреждения Снегиревым. Прокофию, надо сказать, тут повезло. Снегирев одно время состоял членом организации «Народная воля» и вообще был либерально настроен. Поэтому он и не отказался взять на службу известного революционера, который недавно отбывал наказание в тюрьме.

Так Джапаридзе получил средства для существования. Но, конечно, цель его — не служба чиновником, а продолжение борьбы против самодержавия.

Среди прочих учебных заведений в Кутаиси была женская гимназия святой Нины. Прокофий пришел как-то в эту гимназию. Он хотел узнать, чем живет, чем дышит учащаяся молодежь и нельзя ли кого-нибудь вовлечь в марксистский кружок. Поговорил с одной девушкой, затем — с другой. Выяснил, что база для кружка имеется, и вскоре он был создан. Активной участницей в нем оказалась Варо Ходжашвили, учившаяся тогда в последнем, восьмом классе. Не только внешний, но и душевный ее облик сразу же привлек внимание Джапаридзе. Он познакомился с ней ближе и узнал, что Варо дружила с лучшими представителями передовой молодежи Кутаиси, она много читала, была рассудительной, вдумчивой, внутренне собранной и сдержанной. Эти качества выделяли ее среди других кружковцев.

Жизнь в Кутаиси свела Джапаридзе с приятелем институтских лет Владимиром Чхаидзе. Еще из Тифлиса время от времени приезжал Прокофий в Зестафони, где тот работал учителем. Он сблизился со многими его учениками и не раз беседовал с ними о сложностях жизни, о пути к свободе и счастью.

Возобновил Прокофий и другие старые знакомства. Бывал он, в частности, в семье своего троюродного брата Малакия Джапаридзе, педагога, окончившего тот же институт, из которого изгнали Прокофия. Друзья подолгу сидели за столом, вспоминая о студенческой поре, вели споры на политические темы.

Сын Малакия, Владимир Джапаридзе, свидетельствует: «Прокофий часто уговаривал моего отца поднять голос в защиту учителей, потребовать улучшения их экономического положения». Конечно же это не прошло бесследно. В 1903 году Малакия Джапаридзе выступил в защиту учителей на их съезде в Кавказском учебном округе Тифлиса.

Оказал влияние Прокофий и на Владимира Чхаидзе, которого называл просто Ладо. Чхаидзе печатал в газете «Иверия» статьи по земельному вопросу, направленные против помещиков. Прокофий при встрече сказал ему:

— Ладо, сколько времени печатаешь ты в «Иверии» статьи, а результатов никаких! Тайная пропаганда, агитация и организация кружков среди крестьян— это куда более действенная мера.

Впоследствии вместе они вели революционную пропаганду и агитацию среди крестьян.

Для начала Прокофий один поехал в Гурию, в селение Супса. Поехал под предлогом закупки дров, а в действительности — прощупать почву для нелегальной работы в Гурии и Имеретии. Но дело осложнилось: как раз в ту пору в деревнях свирепствовали карательные отряды. Нужна была особая осторожность. У предусмотрительного Джапаридзе имелись адреса крестьян Павла Вадачкория и Виссариона Матиашвили, которые дал ему Владимир Чхаидзе. Они свели Прокофия с крестьянами Симоном Благидзе, Нестором Цикаридзе, Ананием Андуладзе, Лукой Мегрелидзе. Познакомили и с Кишварди Чхаидзе — братом Владимира.

Как ни опасно было, Джапаридзе заходил вечерами в их дома, сложенные еще дедами и прадедами, задушевно беседовал. Иногда вынимал из кармана, вроде бы между прочим, листовку и при скудном свете керосиновой лампешки тихо, почти полушепотом, читал ее. Крестьяне приходили в восторг и с чисто грузинской экспансивностью вскакивали с мест, воздевали руки и, тоже шепотом, восклицали:

— Ай, как правильно! Какая жизнь нам при такой власти? Ну, теперь мы знаем, что надо делать!..

С той поры Джапаридзе регулярно возил в селение Супса прокламации и воззвания. Затем он стал одним из активных членов Имеретино-Мингрельского комитета социал-демократической организации, созданного Миха Цхакая. Вместе с Прокофием здесь работали Саша Цулукидзе, Сергей Кавтарадзе, Михаил Окуджава, Павле Сакварелидзе.

Вскоре в Гурии и Имеретии вспыхнуло восстание крестьян. Джапаридзе — в гуще этих событий…

То было знаменательное время для России. Во всех уголках империи разрасталось могучее революционное движение. На улицах Петербурга, Москвы, Харькова, Киева и других городов многолюдные демонстрации проходили под лозунгом: «Долой самодержавие!».

Дыхание революционной бури чувствовалось в стране повсюду, в том числе и на Кавказе. В этих условиях с особой остротой и настоятельностью вставала задача создания партии как политического вождя рабочего класса, призванного стать руководителем грядущей революции.

Уже выходила ленинская газета «Искра», под заголовком которой В. И. Ленин поставил знаменитые слова из ответа декабристов Пушкину: «Из искры возгорится пламя». Газета получила быстрое распространение и переводилась на различные языки многонациональной России. В Баку с 1901 года действовала первая искровская типография «Нина».

С каждым днем расширялось революционное движение крестьян, одним из руководителей которого стал Джапаридзе. В сельской местности, даже в самом Кутаиси происходили непрерывные стычки с полицией, жандармами. На подавление восстания власти двинули войска. Начались массовые аресты, облавы. Снова городская тюрьма оказалась переполненной.

Джапаридзе узнал, что заключенных должны отправлять этапом. В полдень их вывели из тюрьмы и в окружении конвоиров погнали по главной улице Кутаиси. Власти хотели этим продемонстрировать: вот, дескать, участь каждого, кто восстанет против царя и властей.

Политзаключенных привели на вокзал. Неподалеку, на пригорке, собралось около ста молодых людей, преимущественно учащихся. Они махали арестованным белыми платками, шапками и кричали:

— Держитесь!

— Не падайте духом!

— Скорее возвращайтесь к нам!

Обрадовавшись, заключенные заволновались. Их тут же стали загонять в вагоны. Но они старались выглядывать в зарешеченные окна. Медленно двинулся поезд. Люди шли рядом и продолжали махать платками. То и дело слышались возгласы: «Да здравствует свобода!», «Возвращайтесь, братья!», «Борьба продолжается!»

Заключенные не знали тогда, что провожавшую их молодежь организовал и привел на вокзал не кто иной, как Прокофий Джапаридзе.

Прокофий постоянно заботился об арестованных, их родственниках. Зная его чуткость и доброту, кутаисские товарищи по нелегальной работе возложили на него заботу о политзаключенных. Прокофий и здесь оправдывал доверие товарищей. Он передавал узникам газеты, литературу, продукты, сам иногда виделся с ними, подбадривал. Когда же заключенных высылали, скажем, в Архангельскую губернию, Прокофий снабжал их одеждой, деньгами, чаем, сахаром — всем, что было необходимо в дальней дороге, в суровых условиях этапа.

Было просто удивительно, как Джапаридзе везде успевал. Он ведь занимался не только нелегальной работой. Любовь к литературе, пробудившаяся еще в школе, не угасала в нем и поныне. Как правило, без него не обходились ни литературные беседы, ни диспуты. Он преподавал и в Народном университете.

В 1903 году в Кутаиси приехал Максим Горький. Джапаридзе организовал встречу и обед в честь любимого народом писателя. Знаменитый писатель и революционер быстро сошлись. Прокофий показал дорогому гостю достопримечательности города, посоветовал ему отправиться по Военно-Осетинской дороге во Владикавказ, предложил остановиться в селении Они неподалеку от Боквы и даже дал рекомендательное письмо к своему родственнику, студенту Д. Джапаридзе. Радушный прием оказали Максиму Горькому в Они. Писатель долго потом помнил об этих встречах.

В августе того же года Джапаридзе собрал своих товарищей и рассказал им о состоявшемся II съезде РСДРП. Друзья удивлялись, как он мог так быстро получить сведения о съезде, который закончился совсем недавно! Но никто из них не знал, что Прокофия проинформировали об итогах съезда в Имеретино-Мингрельском комитете.

Джапаридзе теперь чаще стал собирать друзей-подпольщиков. Он разъяснял им решения съезда, принятую Программу партии, где поставлена главная задача: свержение царизма, власти капиталистов и помещиков и установление диктатуры пролетариата.

Стоит ли говорить о том, как вдохновил этот съезд самого Джапаридзе! Беседуя с товарищами, он загорался: впервые в истории России создана революционная марксистская партия рабочего класса!

Профессиональный революционер, он еще энергичнее брался за дело, организовывал и сплачивал массы, звал их на борьбу с царизмом.

В апреле 1904 года в Кутаиси разразилась стачка приказчиков, которую подготовил Джапаридзе вместе с товарищами. Она продолжалась две недели. В городе прекратилась торговля. Все лавки и магазины были закрыты…

Приближался первомайский праздник. Имеретино-Мингрельский партийный комитет поручил Джапаридзе организовать массовую демонстрацию. И это было сделано. Демонстрантов пытались остановить жандармы и полицейские. Но народная колонна смело двигалась вперед с Красным знаменем. Раздались выстрелы. В безоружную толпу врезались казаки и стали рубить шашками. Многие были ранены, несколько человек убито.

Скорбь охватила тогда весь Кутаиси. В день похорон проводить убитых в последний путь вышли тысячи граждан. Власти притаились. Они боялись гнева возмущенных людей.

У братской могилы Джапаридзе произнес речь. В толпе послышались приглушенные рыдания. Оратор призвал к отмщению за тех, кто пал за свободу.

Жандармы, следившие за выходом с кладбища, хотели арестовать Джапаридзе, но люди позаботились о его безопасности и украдкой вывели своего руководителя.

Летом 1904 года власти задумали перевезти политзаключенных из рабочего городка Чиатури в Кутаиси. Здесь их ожидал суд, а затем и сибирская каторга. В связи с этим Имеретино-Мингрельский комитет постановил: сделать все для освобождения товарищей. Организацию побега возложили на Джапаридзе. Был разработан подробный план нападения на охрану и дальнейших действий.

Заключенных конвоировали казаки и солдаты. Арестованные знали, что нападение должно произойти на Тифлисской улице, возле сада, и готовились к этому моменту. И вот этот миг наступил. Одна за другой взорвались несколько бомб. Раздался грохот, воздух заволокло дымом. Началась паника. Охрана пришла в замешательство и разбежалась. Когда казаки и солдаты вспомнили о заключенных и вернулись на место происшествия, было уже поздно. Однако они не знали: чтобы избежать жертв среди прохожих, были использованы небоевые бомбы.

Но в перестрелке раненым оказался Шалва Шавлакадзе, шальная пуля сразила Лежаву. Убитого революционера похоронили с почестями. Комитет выпустил прокламации с портретом погибшего товарища, состоялись митинги в Кутаиси, Хони, Чиатури, Сенаки, Самтредиа.

Наскоро переодетых беглецов по Хонской дороге отправили на станцию Самтредиа. Там для них уже были подготовлены железнодорожные билеты до Тифлиса.

В то время Джапаридзе жил на Балаханской улице с матерью и сестрой. Но он редко ночевал дома, зная, что полиция денно и нощно ищет его.

Все же как-то летней ночью, незаметно для соседей, Прокофий пришел домой и сказал:

— К нам сейчас придут две девушки. Очень прошу, встретьте их поласковее.

Появились Варо Ходжашвили и ее подруга Анета Николайшвили. Варо почему-то все время смущалась и краснела. «Не иначе, как влюблена в Прокофия!..» — подумала Вера. Мгновенно накрыли стол, поставили варенье, чай, фрукты и стали беседовать — тепло, непринужденно. Прокофий счастлив: наконец-то он познакомил свою невесту с матерью, сестрой.

Было уже поздно, когда девушки простились, и Прокофий пошел их провожать. А вскоре раздался стук в дверь. Пожаловали пристав и околоточный.

Мать сразу же догадалась о цели их прихода. Как ни в чем не бывало она спокойным голосом проговорила:

— Дочь у меня больна, не шумите, пожалуйста!

— Что тут у вас происходило? Тайное собрание? — закричал пристав, шаря взглядом по комнате.

— Что вы! Какое собрание? Никто и не думал приходить. Пожалуйста, можете осмотреть хоть всю квартиру! — без тени волнения ответила Анна Григорьевна и открыла дверь во вторую комнату.

Пристав шагнул через порог. Взгляд его остановился на столе, на котором стояло пять стаканов. Ага!.. Он сразу все понял и шагнул к Анне Григорьевне, сверля ее полными злобы глазами.

— Как ваша фамилия? — спросила вдруг Вера, лежавшая уже в постели.

— Зачем тебе моя фамилия? Что, хочешь на память записать? — ухмыльнулся пристав.

— Нет, что вы. Просто вы очень похожи на моего хорошего знакомого.

— Моя фамилия Костава! — с апломбом ответил пристав.

— Ах, какая прекрасная фамилия! — протянула Вера. В голосе ее чувствовалась едва скрытая ирония.

Заложив руки в карманы, пристав остановился около Анны Григорьевны и сказал ей строго:

— Советую, сами приведите к нам вашего сына, не то дела его будут хуже.

Произведя обыск и ничего не найдя, полицейские ушли озлобленные. Они опоздали!

На рассвете, едва занялась заря, Прокофий неслышно вошел в комнату:

— Завтра же поезжайте в Рачу, — сказал он, — не то эти ищейки изведут вас, требуя выдачи меня. Я немедленно скроюсь. Не беспокойтесь, меня им не достать!

— Пакия, эта серьезная, застенчивая девушка твоя невеста?

— Да, Верико! — и Прокофий засмеялся.

Вера обняла брата. А он взглянул в окно:

— По улице идут пристав и околоточный!

Прокофий схватил чемодан, приготовленный матерью еще несколько дней назад, расцеловал родных и вышел с черного хода.

Вот они и расстались. Надолго ли? Кто знает!..

Анна Григорьевна, не мешкая, занялась делом. Она распорола одеяло и вытащила из него шерсть. Быстрые, проворные ее пальцы начали прясть пряжу.

Вошли полицейские. Вновь начался обыск. Они перевернули вверх дном всю квартиру, но и на этот раз ничего не нашли. Пристав был вне себя: опять провели!

— Допустим, ты арестуешь моего брата, чего ты этим достигнешь? — сказала ему Вера. — Поймаешь одного, второго, но ведь их место займут сто и двести других. Убавь лучше усердие, а то свою семью плакать заставишь! — пригрозила она.

— Это и есть твоя больная дочь? Да она хуже, чем сын! — выпалил пристав Анне Григорьевне, а затем обратился к околоточному: — Взгляни на нее — революционерка!..

— Сынок, — смиренно обратилась Анна Григорьевна к приставу, — неужели у тебя нет сестры или брата? Ведь дочь просто горюет о брате, как-никак хочет защитить. Вот вернется мой мальчик, я сама его к вам приведу. Если, конечно, он меня послушает. Подождите еще хотя бы неделю!

Взбешенными уходили полицейские. Столько следили — и впустую.

На другой день мать и сестра Прокофия выехали в Рачу.

Через две недели они получили письмо, написанное Варо. Оно было теплое и ласковое, но без единого упоминания о Прокофии.

Варо стала женой Прокофия, верной спутницей его жизни и, разумеется, единомышленницей.

 

Орел расправляет крылья

С августа 1904 года в жизни Прокофия Джапаридзе началась новая страница его революционной деятельности.

Партийная организация посылает его в Баку. Здесь он быстро освоился, изучил обстановку, особенности рабочего движения бакинского пролетариата. Вскоре его избирают членом Бакинского комитета РСДРП. Вместе со Сталиным, Фиолетовым, Стопани и другими товарищами Джапаридзе твердо и неуклонно обеспечивает большевистское влияние на рабочие массы, всячески разоблачая предательскую политику меньшевиков. Меньшевики к тому времени захватили ЦК и «Искру», основанную Лениным.

В сентябре в Баку по поручению Ленина приехала участница заграничного совещания 22-х большевиков Розалия Землячка. Она привезла ленинское обращение «К партии». Слова обращения вдохновили Алешу и его друзей. На совещании членов комитета они единодушно постановили: бороться за немедленный созыв III съезда партии. Кроме того, Джапаридзе предложил:

— Давайте напишем о нашем решении Владимиру Ильичу! Надо его поддержать.

— Правильно! — отозвались товарищи.

Тотчас приняли решение сочинить письмо. Писал Алеша. Ему подсказывали соответствующие слова, конспиративные обороты речи. Получилось так: «Ваши знакомые Вам шлют привет и просят сообщить, что они прилагают все усилия, чтобы состоялось третье свидание с Вами… Здешний старший брат не унывает, а потому энергичен и добивается третьего свидания». Под «третьим свиданием» подразумевался III съезд, а под «старшим братом» — большевики.

Вскоре после этого Землячка писала относительно позиции закавказских большевиков по вопросу о созыве III съезда партии: «На Кавказе нами одержана полная победа».

Между тем меньшевики, возглавляемые братьями Шендриковыми, еще в августе отстраненными от работы в организации, развили бешеную деятельность. Любой ценой пытались они захватить инициативу по руководству рабочим движением, уговаривали рабочих выступать лишь за улучшение экономического положения, пропагандировали классовый мир и добрые отношения между рабочими и капиталистами-предпринимателями. «Не обострять отношений, просить, а не требовать!» — под таким девизом разворачивалась меньшевистская деятельность.

Джапаридзе, как истинный революционер-ленинец, стоял на позиции непримиримой борьбы с самодержавием. В то же время, сообразно обстановке, он решительно выступал против всевозможных уверток меньшевиков, дашнаков, мусаватистов, эсеров.

— Революционная борьба — борьба за дело рабочих до полной победы, — говорил он. — А разглагольствования насчет гармонии взглядов, добрых отношений между рабочими и капиталистами — чепуха.

С приходом Джапаридзе Бакинский партийный комитет возложил на него значительную часть работы. Прокофий поставил своей задачей: прежде всего укрепить организацию большевиков. С этой целью он совместно с Азизбековым, Фиолетовым, Стопани созывал партийные собрания, подбирал и расставлял актив, всемерно следил за соблюдением в рядах большевиков партийной дисциплины. Чаще стали проводиться политические демонстрации и митинги.

Самый большой митинг, на который собралось около пятнадцати тысяч рабочих со всех районов Баку, состоялся за Волчьими воротами. Возглавлял его Джапаридзе. Ораторы выступали один за другим, рабочая толпа отвечала им гулкими одобрительными возгласами. Казалось, что это не митинг, а рокочущее море обрушивает свои грозные валы.

Вскоре появились казаки. Ехавший впереди сотни молодой есаул с подкрученными усами привстал на стременах и громко, с раскатом скомандовал:

— Ррразойдись!

Толпа чуть-чуть подалась назад. Казаки поигрывали нагайками. В наступившей тишине раздался иронический голос Джапаридзе:

— Как, товарищи, разойдемся или будем слушать ораторов?

— Будем слушать! Продолжать митинг! — дружно отозвались люди.

Есаул опешил и растерянно произнес:

— Что же… Даю пятнадцать минут! Если за это время не разойдетесь…

Речи возобновились. Минуты, отведенные есаулом, растянулись до трех часов!

Может быть, есаул решился бы в конце концов бросить свою сотню на толпу и разогнать митинг. Но он заметил, что многие рабочие, продолжая слушать ораторов, незаметно успели вооружиться булыжниками. Значит, будет оказано сопротивление. Это смутило есаула. Одной сотней, конечно, с этакой толпой не справиться. Камнями закидают…

Последним на митинге выступил Джапаридзе. Он обратился не только к рабочим, но и к казакам:

— Товарищи казаки! Вы ведь такой же трудовой народ, как и те, перед кем вы сейчас стоите. Разве и вам не хочется лучшей доли, за которую борется весь пролетариат и трудящееся крестьянство? Задумайтесь над этим!..

Митинг закончился, и рабочие стали расходиться. Уходили неторопливо, оглядываясь на казаков и посмеиваясь. Те, кто успел вооружиться булыжниками, так и не выпустили их из рук.

— А каменюки зачем тащите? — крикнул кто-то из казаков.

— Наше оружие! — послышался ответ.

Прокофию Джапаридзе и другим организаторам митинга грозил арест, но рабочие помогли им ускользнуть от властей и скрыться.

Именно с этого времени Джапаридзе связал свою жизнь с бакинским пролетариатом. Он вошел в самую гущу рабочих-нефтяников. Его считали своим и масленщики, и кочегары, и тартальщики — все чернорабочие. Они верили в него и шли за ним. Среди них было немало азербайджанских и дагестанских крестьян, прибывших в Баку из горных аулов на заработки.

По решению Бакинского комитета партии Джапаридзе организует профсоюз нефтепромышленных рабочих. Будучи секретарем этого союза, он фактически возглавил его, в короткое время сплотил нефтепромышленный пролетариат, который представлял могучую силу большевистской организации Закавказья.

Между тем меньшевики, опиравшиеся на более обеспеченные слои нефтяников, тоже создали «Союз рабочих нефтяного дела» и «Союз рабочих механического производства». Но, несмотря на это, широкие массы нефтяников-чернорабочих шли за большевиками. Немалую роль в этом сыграл Прокофий Джапаридзе. Поистине, он обладал редким обаянием, был глубоко убежденным марксистом-ленинцем, пламенным интернационалистом, проводником идей дружбы и братства народов.

В конспекте доклада, предназначенного для III съезда партии, Джапаридзе рассказывает о сплочении пролетариата вокруг комитета РСДРП. Он разъясняет тактику, средства и цели борьбы рабочих с нефтепромышленниками. Вот цели, которые поставил перед рабочими Бакинский комитет: отвоевать у капиталистов как можно больше благ в пользу рабочих, организовать широкую политическую агитацию, проводить массовки, митинги во всех районах, распространять революционную литературу.

Прокофий Джапаридзе был в центре всех дел, связанных с рабочим движением. Недаром его называли душой и сердцем бакинского пролетариата.

Бакинский комитет РСДРП направил свои усилия на объединение всех слоев пролетариата, призывая его следовать примеру русских рабочих, смелее подниматься на борьбу с царизмом, против крепостнического, классового и национального гнета.

Комитет бросил клич рабочим на всеобщую забастовку. Началась упорная, кропотливая подготовка. Подпольщики по районам созывали собрания активистов, советовались с ними, как лучше осуществить задуманную стачку, поддержат ли ее основные пролетарские массы.

Подобное собрание проводил и Джапаридзе. Вот как об этом рассказывает старый большевик, один из рабочих бакинских нефтяных промыслов — Я. Ханишвили: «Я впервые встретился с Алешей Джапаридзе на собрании передовых бакинских рабочих, где присутствовало около восьмидесяти человек. На собрании с обстоятельной речью выступил Алеша Джапаридзе. Охарактеризовав положение рабочего класса России, он заключил:

— Мы должны бастовать! Мы должны объявить нефтепромышленникам, что в таких условиях больше не можем жить! Бакинский комитет выпустит листовки, с которыми каждый нефтяник должен ознакомиться, и в назначенный день мы представим капиталистам наши требования! Если они не пойдут на уступки, будем бастовать!»

К рабочим пошли пропагандисты, агитаторы. Выпустили листовки на разных языках. В них излагались требования нефтяников к хозяевам-предпринимателям. Нефтепромышленники попробовали игнорировать листовки, полагая, что рабочим не удастся объявить всеобщую забастовку. Однако капиталисты просчитались. Пролетариат единодушно отозвался на призыв партийного комитета.

Незадолго до знаменитой августовской стачки в центре Балахан состоялся грандиозный митинг. Вся площадь была заполнена народом — не менее пятидесяти тысяч!

Едва поднялся на трибуну смуглый, черноволосый молодой человек, как сразу же со всех сторон раздались голоса:

— Джапаридзе! Наш Алеша! Председателем его!..

Алеша поднял руку, требуя внимания. Когда многоголосье толпы смолкло, он мерно, но громко заговорил, так, чтобы его услышали в самых дальних уголках площади.

— Товарищи! На повестке дня мой доклад. Поэтому прошу председателем выбрать кого-нибудь другого…

В наступившей тишине рабочие переглядывались, в нерешительности пожимали плечами, переговаривались друг с другом. Немного выждав, Джапаридзе выкрикнул:

— Предлагаю избрать председателем Ваню Фиолетова!

Толпа всколыхнулась, послышались одобрительные возгласы. Фиолетов встал рядом с другом. Они обменялись одним только словом:

— Начнем?

— Начнем!

И Джапаридзе, Алеша Балаханский, как уже называли его в народе, приступил к докладу. Сначала он обрисовал положение, создавшееся на нефтяных промыслах, затем стал излагать требования рабочих. По тому, как проникновенно слушали нефтяники оратора, как жадно, с мольбой и скорбью устремили они на него свои взоры, нетрудно было определить, что нехитрые, но с глубоким смыслом слова доходили до ума и сердца каждого. Во время доклада то и дело раздавались возгласы: «Дело говорит!», «Нельзя больше так жить!» И это неоспоримо свидетельствовало о том, что рабочие все больше и больше проникались решимостью биться до конца.

Со свойственным Алеше пылом он закончил речь призывом:

— Товарищи рабочие! Мы должны бороться до полной победы!..

В ответ — буря рукоплесканий. Алеша гибким, быстрым движением спрыгнул с трибуны и встал неподалеку.

Один за другим на возвышение начали подниматься иные ораторы — эсеры, меньшевики, дашнаки. Они оспаривали, срывая голос, пункты доклада Джапаридзе и, раздраженные, с раскрасневшимися потными лицами, под шум толпы сходили с трибуны. Отовсюду слышались крики:

— Хватит болтовни! Заключительное слово!..

Фиолетов отыскал глазами Алешу и попросил его на трибуну. Заключительное слово было кратким. Джапаридзе лишь обратил внимание рабочих на демагогию меньшевиков, разоблачил увертки ораторов-оппортунистов и снова призвал собравшихся к борьбе за справедливое дело, к забастовке.

Тут же, на митинге, нефтяники поклялись не выходить на работу до тех пор, пока забастовочный комитет не объявит об окончании стачки.

Полились звуки марсельезы. Народ подхватил воодушевляющую мелодию, слова ее, звучавшие клятвой…

Августовская забастовка рабочих-нефтяников, организованная большевиками, увенчалась в конце концов победой, Это была одна из первых знаменательных побед бакинского и вообще российского пролетариата в канун грозового 1905 года. Хозяева-капиталисты вынуждены были пойти на уступки. На промыслах вместо двух устанавливались три смены, четырнадцатичасовой рабочий день заменялся десятичасовым. Что касается заработной платы, то она повысилась на пятьдесят процентов!

Само собой разумеется, что это еще далеко не полная победа, это только подступы, отдельные шаги к ней. Алеша Джапаридзе, выступая при подведении итогов августовской забастовки на заседании партийного комитета, заявил:

— Мы не удовлетворимся этой малой победой! Мы должны организовать рабочих и подготовить их политически для более важных завоеваний!

К тому времени Баку уже стал цитаделью большевизма. Чтобы окончательно отбить наскоки меньшевиков и эсеров и повести за собой основную массу рабочих, большевики-ленинцы, члены Бакинского комитета РСДРП распределили между собой районы города. За Джапаридзе был закреплен тогда самый Крупный нефтяной район — Балаханы. Он быстро сблизился здесь с рабочими, которые увидели в нем партийного вожака, верного друга.

Простой в обращении, общительный, всегда готовый поддержать, прийти на помощь в трудную минуту — таким был Прокофий. Рабочие понимали его и уважали. Им трудно было выговаривать его имя — Прокофий, и они прозвали его Алешей. И так как целые дни пропадал он в Балаханах, не оставляя, впрочем, партийной работы по городу в целом, к нему прибавилось еще и прозвище Балаханский. Кстати, прозвище это стало известно полиции и жандармам, шпикам и провокаторам, теперь они преследовали не столько Прокофия Джапаридзе, сколько бесстрашного Алешу Балаханского.

В Баку, как и во всем Закавказье, особую остроту приобрел национальный вопрос. Царское самодержавие сознательно разжигало национальную рознь кавказских народностей, провоцировало в различных городах и районах края столкновения между ними, дабы не допустить их объединения и выступления против существующего режима. Так, в Баку, Елисаветполе и других городах нередко происходили кровавые армяно-мусульманские стычки.

Вот почему Джапаридзе придавал огромное значение работе среди азербайджанской части бакинского пролетариата, не владеющей русским языком и требующей особой заботы в их политическом воспитании. По предложению Алеши Бакинский комитет создает организацию «Гуммет» («Энергия»), которая действовала на правах райкома партии. Она объединяла и сплачивала вокруг себя мусульманских рабочих, в основном азербайджанцев, звала их выступать против угнетателей единым фронтом. Основную работу в «Гуммете» вели Джапаридзе и Азизбеков.

Все громче раздавался свободолюбивый голос пролетариата, все сильнее ощущался грозовой 1905 год. «Буря, скоро грянет буря!» — предвещал Максим Горький.

Памятной была Алеше Джапаридзе грандиозная декабрьская забастовка рабочих нефтяных промыслов. Она вспыхнула 13 декабря 1904 года и продолжалась около двадцати суток. В ней участвовало до пятидесяти тысяч человек.

Собственно, вначале большевики считали, что эту стачку проводить не следует. Джапаридзе с волнением доказывал товарищам из комитета:

— Начинать стачку зимой? Это нецелесообразно, условия для рабочих невыгодны, а для нефтепромышленников благоприятны.

— А что ты предлагаешь, если экономическую забастовку спровоцировали шендриковцы и она уже выходит из-под нашего контроля?

— Выходит из-под контроля? — горячился Алеша. — Тогда так. Раз стачка уже началась, мы, большевики, обязаны ее возглавить и повести массы под нашими лозунгами.

Собрался актив Бакинской партийной организации. На нем был избран стачечный комитет. Его возглавили Джапаридзе, Стопани и Фиолетов.

На митинге в Балаханах Алеша выступил, как всегда, с горячей речью. Он требовал введения восьмичасового рабочего дня, осуществления права на празднование 1 Мая, на свободу собраний и стачек.

— Можем ли мы уступать в этом, товарищи? — спрашивал Алеша, обращаясь к рабочим.

— Нет! Хватит уступок! Бастовать!.. — следовали ответы многоголосой толпы рабочих.

И вот затихли буровые, закрылись ворота нефтеперегонных заводов, прекратилась погрузка нефти на пароходы, оборвалась телефонная связь между Баку и Балаханами. Перестали функционировать свыше сорока фирм — Ротшильда, Нобеля, Мирзоева… Вскоре забастовкой был охвачен весь город. Остановилась конка, закрылись магазины, не вышли газеты. Судоремонтники также были солидарны с нефтяниками. Забастовка стала всеобщей. На улицах и площадях — митинги, демонстрации.

Власти перепуганы. Из Тифлиса и Грозного срочно вызываются казачьи сотни и стрелковые подразделения. Боевые дружины рабочих вступали с ними в схватки. Власти учиняют расправы. Но еще громче раздаются призывы:

— Долой самодержавие!..

— Да здравствует свобода!..

О ходе борьбы рабочих стачечный комитет ежедневно информирует вышестоящие партийные органы Москвы и Тифлиса, получает от них соответствующие инструкции, а главное, рекомендации: держаться, добиться победы!

Стойкость и выдержка пролетариата обеспечили наконец эту победу. Был подписан первый в истории царской России коллективный договор между нефтепромышленниками и рабочими. По этому договору, названному рабочими «Мазутной конституцией», нефтяникам устанавливался девятичасовой рабочий день, а для ночных смен и буровых работ — восьмичасовой. Увеличивались расценки. Для работающих предусматривались месячный отпуск в году, бесплатная выдача мазута, керосина, обеспечение квартирами. Хозяева согласились также на оплату забастовочных дней и на гарантию пятидесяти процентов заработка больным сроком до полутора месяцев.

Однако прошло немного времени, и нефтепромышленники, поддерживаемые царским правительством, начали игнорировать декабрьский договор. А в начале февраля 1905 года они спровоцировали вкупе с правительством армяно-татарскую резню с целью отвлечь рабочих и крестьян от революционной борьбы против эксплуататоров.

Кровавое побоище почти на нет свело декабрьскую победу рабочих.

Это были ужасные времена, и Джапаридзе не мог вспоминать о них без содрогания. Он помнил также, как по поручению Бакинского комитета РСДРП вместе с товарищами организовывал интернациональные отряды для борьбы с погромами, проводил митинги, на которых разъяснял суть ненавистной народу политики самодержавия. Такие митинги состоялись в Балаханском и Биби-Эйбатском районах. На них выступал Джапаридзе, призывая трудящихся покончить с жестокой и бессмысленной национальной враждой.

Наступила апрельская оттепель. Утихла межнациональная вражда. То незабываемое время и совпало с большим событием в жизни Джапаридзе: бакинский пролетариат послал его в Лондон делегатом III съезда РСДРП.

…Да, было о чем вспомнить Прокофию Джапаридзе — Алеше Балаханскому — в скромном номере петербургской гостиницы.

 

Жаркое лето

Алеша Джапаридзе вернулся со съезда — и сразу же за партийные дела. А их невпроворот. Он продумывает и пересматривает работу в свете указаний съезда. Прежде всего пришлось реорганизовать Бакинский комитет РСДРП. Он пополняется, как и предписывал съезд, из числа сознательных и подготовленных рабочих. Была избрана исполнительная комиссия комитета.

Оформлялись соответственно и районные партийные организации. В них проводились собрания: о работе съезда, о его решениях. Более целенаправленно строилась пропаганда и агитация среди рабочих. Конкретизировались их требования. Рабочие нацеливались на вооруженное восстание.

В конце июня 1905 года Джапаридзе пишет письмо, адресованное в Кавказский Союзный комитет РСДРП. «Работа идет вовсю, — сообщал он, — приводится в порядок вся организация, и надеемся, что в скором будущем мы будем представлять из себя сильную организацию». Характерно: эти строки процитировал Миха Цхакая в письме В. И. Ленину. Вместе со своим письмом, в котором рассказывалось о положении в отдельных партийных организациях Кавказа, Цхакая направил Владимиру Ильичу и письмо Алеши.

Джапаридзе, зная, какую роль может сыграть в ходе вооруженного восстания массовая политическая стачка, принимает все меры к ее проведению. Она была намечена на август. Особые надежды Алеша возлагал на Балаханы, где рабочие многих промыслов и заводов готовы были бастовать.

Здесь, в Балаханах, Джапаридзе провел межрайонное партийное собрание, на котором утвердили план стачки. Как и в прошлый раз, распределили представителей стачечного комитета по районам — в Центральный, Романы, Сабунчи, Забрат и другие. Алеша помнил напутственное слово Ленина — прежде всего обобщить опыт, извлечь уроки предыдущей борьбы. Джапаридзе рассказал об этом присутствующим на собрании и предложил то, чего не делали раньше: выделить в каждый район хотя бы по четыре-пять хорошо вооруженных рабочих. Это, так сказать, для начала. Собрание согласилось с предложением Алеши и поручило ему организовать вооружение передовых, сознательных рабочих.

Биби-Эйбат. Примолкший завод. По тревожным гудкам во дворе предприятия мгновенно собрались рабочие. Джапаридзе вышел на трибуну, коротким взглядом окинул присутствующих. Среди них он заметил радостное волнение. Донеслись слова:

— Алеша, Алеша будет говорить! Тише!..

Речь его была недолгой. Он разъяснил цель забастовки, призвал провести ее организованно, сплоченно и, разумеется, добиться утверждения своих законных прав.

— Не забывайте, капиталисты не будут в отдельности уступать рабочим, — предупредил Алеша. — Необходимо ударить по врагу общей объединенной забастовкой, ибо она — более сильное оружие в руках могучих масс, чем частичные и разрозненные выступления!

Все, как один человек, подхватили этот призыв. Тут же по предложению Джапаридзе рабочие выбрали представителей, вооружили их револьверами и послали на другие заводы.

Но заводские ворота оказались на замке. Не желая выпускать рабочих, администрация распорядилась закрыть все входы и выходы. Тяжелые двери, однако, не могли остановить могучую людскую лавину, они были взломаны. Вырвавшись на улицу, представители первым делом пошли на завод Бенкендорфа. Здесь рабочие уже поджидали своих товарищей. Они вместе направились к Мирзоевскому заводу. Мирзоевцы, не медля, пристроились к ним — и на завод Ротшильда.

— Выходите, ребята, стачка! — кричали рабочие, стучась в закрытые ворота.

Двери не открывались. Бастующие готовы были пустить в ход ломы и кирки.

— Взломаем! — предупредили они тех, кто притаился за железной дверью.

Хозяева испугались. Двери наконец распахнулись, и рабочие хлынули на заводской двор…

А на заводе Аракелова директор наотрез отказался впустить рабочих. Тогда они применили ломы и кирки. Железные ворота не устояли…

Всполошились и забурлили улицы. Гулко звучали призывные песни демонстрантов — «Варшавянка», «Марсельеза», «Вы жертвою пали…».

Над городом висел знойный, томительный полдень, и люди мучились от жажды. На помощь рабочим пришли солидарные бакинские водоносы-тулухчи. Они оставили своих обычных клиентов и ринулись за демонстрантами с бочками, полными воды, плату за нее не брали…

Больше месяца длилась всеобщая забастовка. Капиталисты, однако, не уступали, зная, что за их спиной опора — царское правительство. По этому поводу в газете «Бакинский пролетарий» Алеша Джапаридзе опубликовал статью. В ней он писал: «На помощь капиталу, как и всегда в критическую минуту, приходит наше любвеобильное самодержавие. Массовые аресты и преследования бастующих рабочих окончательно дезорганизуют забастовки».

В сентябре на Баилове, в помещении электростанции, созывается общебакинская партийная конференция. Большевики обсуждают, анализируют причины неудавшейся политической стачки. Одна из них — предательская, соглашательская политика меньшевиков и эсеров, дашнаков, мусаватистов и других отщепенцев. Во всех уголках Российской империи пролетариат поднимается на борьбу с самодержавием, а они всячески сдерживают эту борьбу, призывают рабочих ограничиться лишь «экономическими» требованиями, не идти на серьезный бой с предпринимателями. И это в то время, когда всего месяц оставался до всеобщей российской стачки, когда всюду среди рабочих распространялись листовки, призывавшие к вооруженному восстанию.

Неожиданно здание, в котором проходила конференция, окружили жандармы и полицейские. Увидев их в окно, Джапаридзе вскочил со своего места. «Что делать? — лихорадочно заработала мысль. — Может, завязать бой? Ведь все активисты вооружены».

Но раздумывать уже поздно. Жандармы с молниеносной быстротой ввалились в зал и прежде всего бросились к Джапаридзе, схватили его. Большинство участников конференции, в том числе и представитель ЦК Мартын Лядов, было арестовано. Их отправили на Шемахинку, в частный дом Валиева.

Итак, опять заключение. Алеша горько переживает провал конференции, никак не может примириться с мыслью, что в такой ответственный момент из рядов революционеров вырваны самые активные партийные работники. Бежать! Как? Он пытается улизнуть через небольшое окно, расположенное у самого потолка камеры. Уже выбито стекло. Но… бежать не удалось.

Пришлось менять тактику побега.

На воле немало людей, которые сочувствовали и хотели помочь арестованным большевикам. Пришли как-то земляк Джапаридзе Михаил Хундадзе и приказчик Осип Тер-Акопов. Одетые в халаты и чалмы, как правоверные мусульмане, они принесли для заключенных сбор — четыреста рублей. Долго домогались свидания с Джапаридзе и его товарищами. Наконец их впустили в дом. Через некоторое время вместо «мусульманина» Хундадзе вышел Джапаридзе, а вместо «правоверного» Тер-Акопова — другой революционер. Конечно, товарищи рисковали собой, но ведь ради друзей, которые больше нужны делу революции!

Через три дня ротмистр Зайцев вызвал на допрос Джапаридзе. Явился, разумеется, Хундадзе, он хорошо знал биографию своего земляка и допроса не боялся. Зайцев начал расспрашивать:

— Год рождения? Кто родители? Место рождения?

Хундадзе отвечал точно, не испытывая никакого волнения. И тем не менее ротмистр засомневался.

Подозрительным взглядом окинул он допрашиваемого с ног до головы. И заорал:

— Ты не Джапаридзе! Охрана!..

Хундадзе должны были отправить в Карс, Тер-Акопова в Сальяны, но вскоре вышел манифест от 17 октября, по которому царь вынужден был «даровать свободы», и их освободили вместе с другими товарищами.

А Джапаридзе уже несколько дней как на свободе. Теперь он и его вышедшие из заключения друзья совместными усилиями восстанавливают партийный комитет, снова начинают действовать.

 

Реакция наступает…

Вторая половина октября 1905 года. Руководящая группа Бакинского комитета РСДРП — Сталин, Джапаридзе, Фиолетов — повела решительную борьбу с меньшевиками и другими соглашателями, превратила комитет в опору большевиков-ленинцев.

По поручению комитета Алеша организует демонстрацию рабочих. Колышутся на ветру алые знамена, летят по улицам песни, призывающие к борьбе. Вот к демонстрантам присоединяются рабочие Черногородского района, во главе которых идет верный друг Алеши — Петр Монтин. Все они направляются по Балаханскому шоссе. Их более трех тысяч.

Митинг. Его открывает Джапаридзе. Он говорит о лицемерной сущности царского манифеста от 17 октября.

— Не следует обольщаться им, — сказал он, — а надо с еще большим упорством продолжать борьбу против самодержавия! Царь пытается лишь оттянуть время, чтобы самому потом обрушиться на тех, кто добивается справедливости и свободы. Вспомните, товарищи, что говорится в листовке, выпущенной комитетом: «Дешевый это товар у нашего царя, только пользы в этой дешевке нет никакой!»

Потом колонны демонстрантов двинулись дальше. Они мощной артерией вливались в сердце города. У Сабунчинского вокзала навстречу им вышли железнодорожники. Теперь их стало более двадцати пяти тысяч.

Движение по Большой Морской и Биржевской улицам, затем на площадь Парапет. Здесь снова митинг.

Полиция непривычно бездействовала. Ведь царь «даровал» народу «гражданские свободы» — свободу слова, митингов, демонстраций. Как же можно вмешиваться?..

После очередного митинга демонстранты разделились на две части. Одни пошли к Баиловской тюрьме, другие — к иным домам заключения. В них еще томились некоторые «опасные политические преступники». Собравшись под окнами тюрем, рабочие потребовали их освобождения. Полиция не устояла перед грозной силой демонстрантов. Политзаключенных выпустили…

В ноябре бакинцы, по примеру пролетариата других городов России, начали подготовку к вооруженному восстанию. Алеша, как метеор, носился по городу. Из Балахан — в Черный город, из Черного города — на Биби-Эйбат… Всюду проверял он, как идет подготовка рабочих, организация боевых дружин. На одном заводе ссылались на то, что, дескать, учиться стрелять негде.

— Учиться стрелять Негде? — возмущался Джапаридзе, — А кузнечный цех? А у клепальщиков? Там не только винтовочный выстрел из-за грохота не услышат, там хоть из пушек пали…

Учебную стрельбу наладили. Полным ходом шло обучение боевых дружин и на берегу Каспия в дни, когда на море разыгрывался шторм.

— Алеша! Прибыло оружие из Москвы и Астрахани, — радостно сообщали ему.

И Алеша мчался к друзьям-железнодорожникам и с их помощью по ночам перегружал тяжелые ящики на крытые грузовые фургоны ломовиков. До рассвета успевали все свезти в потайное место.

А утром он снова обходил нефтепромыслы, заводы и фабрики, подходил к верным людям и шептал им на ухо:

— Присылай товарищей за оружием… — и указывал адрес.

Наконец 14 декабря, когда в Москве уже в полном разгаре проходили уличные бои, когда Пресня обставилась баррикадами, Бакинский Совет рабочих депутатов по настоянию большевиков объявил всеобщую политическую стачку. Мгновенно, как пожар, она охватила весь город. Прекратилась работа на всех нефтепромыслах, заводах и фабриках, остановилась железная дорога, конка, закрылись магазины.

Но вооруженного восстания, которое так готовили и Джапаридзе, и его товарищи, все же не произошло. Кое-где, правда, соорудили баррикады, собрались боевые дружины, вступившие было в неравную схватку с войсками и полицией, порой о грохотом взрывались самодельные бомбы. Нередко рабочие оказывали героическое сопротивление войскам. Однако восстание не удалось, и главным образом из-за дезорганизаторской политики меньшевиков-шендриковцев. Его пришлось прекратить.

А вскоре в Баку пришли вести, потрясшие до глубины души всех рабочих: подавлено вооруженное восстание в Москве. Вспыхнувшие восстания в Харькове, Ростове, Екатеринославе, Новороссийске и во многих других городах и районах России также подавлены.

Из уст в уста передавалась хлесткая, оскорбительная фраза Плеханова: «Не надо было браться за оружие!» Бакинские большевики целиком и полностью поддерживали ответ Ленина: «Напротив, нужно было более решительно, энергично и наступательно браться за оружие, нужно было разъяснять массам невозможность одной только мирной стачки и необходимость бесстрашной и беспощадной вооруженной борьбы».

Реакция наступала… Как и повсюду, в Баку она началась с разгрома партийной организации. Последовали многочисленные аресты большевиков-руководителей, закрыты были газеты. На углу Азиатской и Татарской улиц черносотенцы убили члена комитета Петра Монтина.

Хоронить видного большевика товарищи решили в его родном городе Тифлисе.

Пролетарский Баку прощался с жертвой реакции. Тело отважного революционера несли из Баиловского района к вокзалу. Воздух сотрясали тревожные заводские гудки. Траурная процессия разрасталась. Впереди развевались алые знамена, окаймленные черными лентами. Над скорбными рядами колыхались плакаты и лозунги, призывающие к продолжению борьбы. Жалобно звучали слова песни «Вы жертвою пали…». Провожающие несли множество венков от профессиональных и других общественных организаций. Жизнь в городе замерла: в ответ на злодейское убийство Монтина бакинские рабочие объявили двухдневную забастовку.

Джапаридзе, несмотря на разгул реакции, с еще большей энергией отдается делу сплочения народных масс, ведет их на борьбу под лозунгами большевистской партии.

Близился Новый год. Незадолго перед его встречей между Джапаридзе и Аллилуевым произошел такой разговор.

— Кончились кратковременные худосочные свободы, дарованные царем, — сказал Аллилуев. — Ты замечаешь, Алеша, как темные силы реакции усилили свою гнусную погромную агитацию? Ты видишь, какими репрессиями уничтожается все прогрессивное?

— Что говорить! Слепой или глухой я, что ли…

— Не обижайся, друг! Но нужно спешно и во что бы то ни стало приступить к выявлению оставшихся после разгрома наших сил. На нефтепромыслах, на заводах, во всем Баку… Кому же это сделать, как не тебе?..

— А я что делаю?! — пылко воскликнул Алеша. — Днем и ночью, не зная отдыха, питаясь на ходу чем попало, я ношусь по всему городу. На промыслах Мирзоева, Манташева, Нобеля, на заводах, фабриках — всюду побывал! Конечно, многие организации разгромлены, много товарищей вырвано из наших рядов, но жива идея, жив дух большевизма! Погоди, придет еще наше время!..

Аллилуев с восторгом бросил взгляд на друга. Перед ним был смелый и бесстрашный боец, бодрый, полный энергии, революционного пафоса и огня.

— А знаешь, Алеша, — и Аллилуев душевно обнял его, — это про таких, как ты, сказал Горький: «Только гордый Буревестник реет смело и свободно…»

Варвара Михайловна Джапаридзе работала учительницей в Сабунчах, на нефтяном промысле «Московское товарищество». Ей дали здесь квартиру, и они с мужем переехали на новое местожительство.

Как-то Алеша пришел домой веселый, оживленный. Заметив вопросительный взгляд жены, он сказал:

— Знаешь, чему я радуюсь, Варо? Степан Шаумян приехал к нам работать. Представляешь — Степан Шаумян!

С Шаумяном Джапаридзе познакомился не так давно. Он знал, что Степан немногим более года старше его, родился в Тифлисе. В 1903 году он поехал учиться в Берлин, а оттуда перебрался в Швейцарию, в Женеву, где познакомился с Владимиром Ильичем Лениным.

Летом и осенью 1906 года Шаумян несколько раз бывал в Баку, участвовал в собраниях и конференциях местной социал-демократической организации, разъяснял итоги IV съезда партии, на котором он был в качестве делегата. К этому, времени он уже пользовался уважением и любовью бакинских рабочих.

И вот к большой группе большевиков-ленинцев, работавших в Баку (Сталин, Орджоникидзе, Азизбеков, Саратовец, Фиолетов, Зевин и другие), подключился Шаумян, а также Спандарян. Вместе с Джапаридзе они организуют большевистскую газету «Бакинский рабочий», руководят ею, и она становится мощным оружием в сплочении рядов большевистской организации, мобилизации ее сил.

Вскоре власти запретили «Бакинский рабочий». Но вожаки рабочих нефтяных промыслов не отступили. Газета стала выходить под другим названием — «Бакинский пролетарий».

Трудно, очень трудно было в тех условиях иметь свой партийный печатный орган. Ведь газету надо не только выпускать, но и распространять по заводам и фабрикам. А это нелегкая задача в обстановке постоянной слежки полицейских и жандармских шпиков. Но Алеша все же успешно решает ее, распространяет газету с помощью рабочего актива.

Первый номер нелегальной большевистской газеты «Бакинский пролетарий» вышел 20 июня 1907 года. Он был отпечатан в подпольной типографии, оборудованной большевиками на Бондарной улице. Джапаридзе опубликовал в этом номере статью «Итоги прошлого стачечного движения и предстоящая борьба в Баку». Он проанализировал работу партийного комитета, выдвинул актуальные вопросы рабочего движения, классовой борьбы против самодержавия, предпринимателей, капиталистов.

В опубликованной статье живо отразился характер самого автора. Его строки пышут пафосом, в них глубокий смысл. Вот Алеша касается вопроса о частичных забастовках, о том, что рабочие, вырвав у капиталистов кое-какие уступки, обычно заканчивают борьбу. «Но как заканчивают? — вопрошает автор и продолжает: — Заканчивают не с подавленным настроением, не с сознанием того, что все проиграно, нет… в большинстве случаев замечается подъем настроения, и рабочие сознают, что скоро должна быть общая забастовка, которая одна может разрешить все важные наболевшие вопросы в жизни местного пролетариата. Эта мысль крепко укореняется уже не только между передовыми рабочими, но и среди широких масс. В этом главная разница между частичными забастовками этого года и летними забастовками прошлого года».

А отчего у рабочих «в большинстве случаев замечается подъем настроения»? Несомненно, в этом немалую роль играет их вожак — Алеша Джапаридзе. Это он вселяет в души рабочих, товарищей по борьбе смелость и отвагу, веру в конечную победу. Это он учит их не склонять головы перед отдельными неудачами и невзгодами.

В августе 1997 года вышла большевистская газета «Гудок» — орган союза нефтепромышленных рабочих Баку. Немало сил и энергии вложил в нее Джапаридзе.

В том же году на общегородской партийной конференции его вновь избрали в состав Бакинского комитета РСДРП. Работая в комитете, в большевистской прессе, он одновременно руководил профсоюзами, добиваясь объединения союзов нефтепромышленных рабочих и рабочих механического производства.

— Товарищи! — обращался Алеша к членам этих союзов. — Устраивайте объединенные собрания на местах, обсуждайте вопрос об объединении! Мы думаем, что вам легче, чем кому бы то ни было, понять необходимость единого союза!

Пламенное слово одного из руководителей бакинских большевиков, обращенное к рабочим, укрепляло в них веру в революцию.

 

Опять аресты, ссылки

В мае 1908 года Джапаридзе вновь арестовали. За тюремной решеткой в это время находились также Сталин, Орджоникидзе, Саратовец и другие большевики. Жандармерия тщетно пыталась найти на воле редактора газеты и авторов статей. Она и не подозревала, что они уже были в тюрьме.

Однако по требованию верных друзей Алеши — нефтепромышленных рабочих — его вскоре освобождают. Но жандармерия неусыпно следит за ним, и почти через полтора года Джапаридзе опять оказывается за решеткой.

Буквально за день-два до ареста Алеша успел написать и передать в газету «Бакинские вести» статью о книге В. И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». Примечательно, что он был первым рецензентом этого гениального ленинского произведения. Объемистая книга Владимира Ильича тогда только что вышла, и надо лишь удивляться, как быстро смог Джапаридзе (при всей его огромной занятости!) проштудировать ее и откликнуться в печати. Несомненно, это показатель, того, что он, как и многие большевики, понимал неоценимую роль в борьбе с реакционной философией теоретического труда Ленина и хотел скорее ознакомить читателей-партийцев с его содержанием.

Не. случайно Алеша написал в рецензии такие строки: «Хотя марксистская литература на русском языке очень богата, но появление книги Ильина (Ленина) нельзя не приветствовать, видя в ней прекрасное орудие против той кашицы, которой в последнее время кормят среднего русского читателя наши махисты, излагая неправильно Маха — Авенариуса и извращая совершенно учение Маркса — Энгельса».

Арестовали Алешу при следующих обстоятельствах. Поехал он по партийным делам в Тифлис. В саквояже у него — различная революционная литература, рукописи статей. В дороге Алеша заметил за собой слежку. Чтобы отвести улики в случае ареста, он, прибыв в Тифлис, оставил саквояж в вагоне и незаметно скрылся.

Но жандармы точно знали о его отъезде. Поэтому они и не сомневались, кому принадлежит саквояж, который подобрали. Начальник бакинского охранного отделения ротмистр Мартынов в секретном донесении указывал: «Задержанный в Тифлисе саквояж принадлежит П. А. Джапаридзе, известному в организации под кличкой Алеша и Алеша Балаханский, члену Бакинского комитета РСДРП, секретарю Союза нефтепромышленных рабочих, сотруднику закрытого „Бакинского рабочего“, ныне „Бакинский пролетарий“, издающегося при ближайшем его участии. О выезде Джапаридзе из Баку мне известно. Вскоре он должен вернуться в Баку…»

К моменту ареста приговор практически уже был предрешен. Начальник губернского жандармского управления генерал-майор Козинцев писал по инстанции: «…принимая во внимание, что Джапаридзе уже ранее привлекался к политическим делам и, по сведениям агентуры, является видным деятелем партии социал-демократов, полагал бы Пр. Джапаридзе воспретить жительство в Бакинском градоначальстве…»

Участившиеся случаи арестов вызвали у членов Бакинского комитета большое беспокойство. Не иначе как в ряды партийной организации проникли провокаторы. Об этом много думал и Джапаридзе, находясь в тюрьме. Он наладил переписку с товарищами из комитета, сообщил им о своих подозрениях: «Мой арест еще больше усилил подозрения, и я окончательно убедился, что у нас есть и другие провокаторы, кроме Леонтьева. Обстоятельства моего ареста навели меня на серьезные сомнения. Эти обстоятельства, о которых я сообщаю ниже, должны быть обязательно выяснены на воле и тогда или совершенно рассеяться, или же мы узнаем еще и других Леонтьевых нашей организации».

Данное предупреждение товарищам-партийцам, оставшимся на воле, оказалось весьма полезным. Они немедленно приняли меры к усилению бдительности, еще раз пересмотрели состав партийной организации, оградив тем самым ее ряды от проникновения провокаторов и шпионов.

В тюрьме Алеша не сидел сложа руки. Он и здесь активно действовал, создал из заключенных политкружок, руководил им вместе с Нико Сакварелидзе. Арестованные получали с воли нелегальную литературу. Алеша и Нико беседовали с ними по той или иной брошюре, книге, разъясняли причины поражения революции 1905 года, значение всеобщей политической стачки как метода борьбы с самодержавием и капиталистами, значение лозунгов: «Да здравствует 1 Мая!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Не знал тогда Джапаридзе, что по выходе из тюрьмы ему вручат постановление жандармского управления за подписью генерал-майора Козинцева: «Воспретить Прокофию Апрасионовичу Джапаридзе жительство в Бакинском градоначальстве».

Алешу могли сослать в Сибирь. На помощь, как часто бывало, пришла верный друг и жена, его любимая Варо.

Как-то ротмистру Зайцеву доложили, что к нему пожаловала дама. Увидев перед собой молодую и интересную женщину, Зайцев любезно заулыбался:

— Чем могу служить?

— Я пришла к вам только потому, что слышала, какой вы справедливый человек…

Ротмистр расплылся в улыбке еще больше. Что же нужно от него этой интересной женщине?

— Я жена Прокофия Джапаридзе и прошу вас — помогите, чтобы мужа не высылали в Сибирь.

Зайцев намекнул, что за одолжение такого рода требуется денежное вознаграждение, и немалое. Денег у Варо, конечно, не было. Тем не менее она пообещала, на всякий случай, требуемую сумму.

В тот же день Варо обо всем рассказала другу Алеши — Мешади Азизбекову, тот обещал помочь ей. Он работал на Баиловской электростанции инженером и одновременно давал частные уроки. Азизбеков рос и мужал в семье рабочего-каменщика, окончил реальное училище, потом Петербургский технологический институт. Он одним из первых техников-интеллигентов среди азербайджанцев стал марксистом-большевиком. Как и Алеша, сейчас Мешади член Бакинского комитета РСДРП. По поручению комитета возглавлял социал-демократическую организацию «Гуммет», созданную в 1904 году по предложению Джапаридзе.

Мешади Азизбеков, разумеется, принял самое активное участие в судьбе друга. Не располагая средствами, тем более такой суммой, какую требовал жандарм, он, не задумываясь, заложил свой маленький домик. Ротмистр Зайцев получил крупную взятку.

Алеша находился еще в тюремной камере. За день до освобождения ему предложили выбрать место для жительства, но за пределами Кавказа. Где же поселиться? Не так бы далеко от милых родных мест. Пожалуй, Ростов-на-Дону — самый подходящий город. И он объявляет о своем решении.

Под покровом ночи жандармы вывели Алешу из Баиловской тюрьмы и с конвоирами отправили по этапу. Джапаридзе шел и мысленно прощался с краем, к которому привык, привязался всем сердцем. Балаханы, нефтяные вышки… Он думал о друзьях, товарищах по партии, о профсоюзе, за создание которого боролся долгие годы, о жене и детях.

Стоял июль 1910 года, когда Джапаридзе прибыл в Ростов. Еще раньше сюда, в местное жандармское управление, поступили указания организовать строгую слежку за действиями Джапаридзе. Буквально по пятам ходили за ним шпики, они изучали его «преступную» деятельность.

Алеша Джапаридзе сразу же установил связи с членами местной социал-демократической организации, за сравнительно короткий срок занял здесь видное место. Его избрали секретарем Донского партийного комитета, и на этом посту Алеша развил свою бурную деятельность. Отстаивая интересы партии, заботясь о восстановлении ее организаций на местах, он пишет «Открытое письмо к редакции венской „Правды“», опубликованное затем в № 21–22 газеты «Социал-демократ». В этом письме Джапаридзе дал решительный отпор троцкистам из Венского клуба, предлагавшим созвать общепартийную конференцию, которая являлась, по их мнению, «злобой дня» и «вопросом жизни и смерти партии». В том же номере «Социал-демократа» была опубликована и резолюция, единогласно принятая Донским комитетом РСДРП, по поводу предлагаемой общепартийной конференции. В ней говорилось: «1)…при настоящем положении партии „злобой дня“ и „вопросом жизни и смерти партии“ являются восстановление и окончательное оформление на местах партийных социал-демократических организаций. 2) Созыв конференции предлагаем отложить».

Вскоре Джапаридзе пишет корреспонденцию о деятельности ростовской большевистской организации и публикует ее в «Рабочей газете» за подписью «Южанин». «Делегатское собрание восстановило Донской комитет, и выбран Донской комитет исключительно из рабочих», — сообщал в корреспонденции Алеша. И далее: «…сознательные рабочие приободрились и серьезно берутся за работу».

Использовав большой опыт работы в профсоюзном движении, Алеша Джапаридзе организовал Центральное бюро профсоюзов. Их насчитывалось тогда в Ростове восемь.

Между тем градоначальник Ростова-на-Дону запретил некоторые профессиональные союзы. Этот произвол вызвал глубокое негодование Джапаридзе. Не откладывая дела, он написал протест против беззакония, а потом собрал подписи рабочих. И переслал протест в Петербург, адресовав его председателю Государственной думы.

Начались преследования, обыски. Однажды ночью полиция окружила помещение, где происходило собрание Донского комитета РСДРП. Джапаридзе, а вместе с ним и весь состав комитета арестовали. Алешу этапом выслали в Вологодскую губернию, в город Великий Устюг под гласный надзор полиции сроком на три года.

В ссылке Джапаридзе провел все три года, несмотря на то что в 1913 году была объявлена амнистия по поводу трехсотлетия царствования дома Романовых. Она, однако, не коснулась политических ссыльных.

 

Возвращение в Тифлис

Май 1914 года. Окончен срок наказания Джапаридзе, и он едет в Тифлис. Неутомимый революционер сразу же входит в курс дела, активно участвует в подпольной работе большевистской организации, сплачивает ее ряды. При этом Алеша умело использует и легальные формы деятельности.

Как сообщала тогда газета «Тифлисский листок», в Народном университете состоялось учредительное собрание, на котором избрали правление: профессор Н. Дубровский, врач М. Рохлин, А. Джапаридзе и другие. Алеше поручили вести лекционную пропаганду. Он часто выступает перед рабочими и студентами, доводит до них революционные идеи Ленина, большевистской партии. Вскоре его избирают секретарем Тифлисского общества народных университетов и членом Общества распространения грамотности среди грузин. В этих открытых обществах он постоянно встречается с прогрессивными деятелями грузинской литературы и национального освободительного движения, беседует с ними о насущных проблемах современного общества.

Полиция и жандармерия продолжали следить за деятельностью Джапаридзе. Опытный революционер, однако, искусно заметает свои следы, всякий раз уклоняется от ищеек.

Вот он проводит собрание на горе святого Давида. Приглашены тифлисские большевики, оставшиеся на свободе, Сергей Тавдишвили, Аркадий Соловян и другие. На собрании Джапаридзе заявил о своем намерении создать в Тифлисе прочную большевистскую организацию. Он уже выезжал в Кутаиси, где ему обещали содействие.

Через несколько дней — еще одно собрание, оно состоялось в летнем помещении клуба коммерческих служащих.

1 августа 1914 года началась мировая война, порожденная острыми противоречиями империализма. Джапаридзе понимал, что в развязывании ее немалую роль сыграли противоречия между Германией и Россией. Вместе с тем он понял и другое, царское правительство, господствующий класс России хотели с помощью войны отвлечь внимание и силы народных масс от революционной борьбы. Еще не забыта ими революция 1905–1907 годов! А теперь повсюду новый революционный подъем.

Возглавляя тифлисскую большевистскую организацию, Джапаридзе ставит перед ней задачу: разоблачать сущность империалистической войны, цели царизма и капиталистов. И он действует: проводит собрания большевиков и сознательных рабочих, организует тайную типографию и печатание прокламаций…

В начале 1915 года в Тифлисе был получен номер газеты «Социал-демократ» с манифестом ЦК РСДРП «Война и российская социал-демократия». Первым ее прочел Джапаридзе и воскликнул:

— Узнаю!.. Конечно же манифест написан Лениным!

Алеша срочно созывает собрание большевиков и вслух читает манифест. Отдельные места его комментирует или обращает на них особое внимание.

— А вот послушайте, товарищи, какие дальше замечательные слова! — восклицает он и продолжает читать: — «Превращение современной империалистской войны в гражданскую войну есть единственно правильный пролетарский лозунг… Только на этом пути пролетариат сможет вырваться из своей зависимости от шовинистской буржуазии и… сделать решительные шаги по пути к действительной свободе народов и по пути к социализму». — И, взмахнув крепко сжатым кулаком, сверкая глазами, громко произносит ленинский призыв: — «Да здравствует международное братство рабочих против шовинизма и патриотизма буржуазии всех стран!»

Раздаются бурные аплодисменты и восклицания:

— Алеша, дай газету!..

— И нам! И нам!..

Газета переходит из рук, в руки. Потом она будет зачитана до полной ветхости, до того, что уже нельзя будет различить ни одной буковки.

А пока Алеша поднимает руку:

— Товарищи! Мы получили ясную программу действий. Но прежде всего мы должны вынести свое решение.

— Одобрить манифест! — единодушно откликаются собравшиеся.

— Так и запишем, — говорит Джапаридзе. — И еще надо добавить: широко его распространить среди большевиков и всего пролетариата Кавказа. Принимаем?

— Принимаем! — и все поднимают руки.

В те дни скончался поэт Акакий Церетели. Глубокая скорбь охватила грузинский народ, и большевикам предстояло выразить эту скорбь. Павел Сакварелидзе обратился к Алеше Джапаридзе с просьбой произнести надгробную речь. И тот выступил.

— Великий поэт! — начал он, теребя шапку. Голос его звучал печально, но уверенно. — Сегодня мы предаем твое тело земле, но мы еще придем на твою могилу и принесем с собой знамя свободы, развернув его. Ты был великим поэтом и великим тружеником, значит, ты был нашим товарищем…

Идет весна. Пора уже думать о подготовке к 1 Мая. И вот в квартире сочувствующего большевикам, проживавшего на Зарабожской улице, собралась большевистская группа — Джапаридзе, Тавдишвили, Сухишвили — всего двадцать человек. Председательствует Алеша. Он обращается к товарищам с вопросом: что конкретно можно сделать к празднику? Решили: несмотря на неблагоприятные условия, выпустить первомайскую листовку. Написать ее текст взялся Джапаридзе. Для выработки других мероприятий избрали комиссию во главе с Алешей.

Осложняло дело «недреманное око» властей. День ото дня слежка за революционерами усиливалась. За Джапаридзе специально наблюдал сыщик под кличкой «Игла». Царские сатрапы поставили своей целью — во что бы то ни стало ликвидировать большевистскую организацию еще до 1 Мая.

Последовали один за другим обыски. У Алеши Джапаридзе найдены экземпляры отпечатанной прокламации «Товарищи рабочие!», которую он написал, а также запрещенные книги и брошюры, комплект «Социал-демократического журнала» за 1914 год.

Обращенная к рабочим первомайская прокламация призывала: «Долой кровавую войну! Да здравствует мир, заключенный истинными представителями воюющих народов, на основе национального самоопределения!.. Долой преступное российское самодержавие, которое является одним из виновников этой войны!»

Прокофия Джапаридзе арестовали, заточили в тифлисскую губернскую тюрьму, а затем сослали в Сибирь.

 

Сибирь

За окном дует ветер, валит снег. Но Прокофий сейчас забыл о холоде. Склонившись над бумагой, он пишет: «Жизнь моя! Сегодня 20 сентября, более двух месяцев не видал я тебя, не слышал твой голос даже в письмах…»

Далеко, в теплом Тифлисе, осталась его любимая Варо, а с ней и дорогие девочки Люция и Елена. Как они там, что с ними?

Он ничего не знает о своей семье с тех пор, как отправлен этапом в Енисейскую губернию.

Полковник Паструлин, подписавший в Тифлисе приказ об аресте Джапаридзе, не оставлял его в покое и в ссылке. На имя начальника Енисейского жандармского управления он шлет депеши с требованием производить обыски у ссыльного и все найденные бумаги высылать в Тифлис. И Алешу уже здесь, в ссылке, вновь арестовывают. «Все же я жив, живы мои мысли, надежды, вера и энергия, моя дорогая», — пишет он жене.

Проходят сентябрь, октябрь, ноябрь. Река Енисей давно замерзла. Трудно Алеше. Не привык он к суровой зиме, но ничего, держится. Худо обстоит дело с одеждой, а с деньгами — еще хуже. Однако больше всего его угнетает одиночество, оторванность от мира, от кипучей революционной деятельности.

И вот однажды Варо Джапаридзе получает от мужа письмо: «Мне необходимо самое малое: сто грецких орехов и очки. Все это при наличии псалтыря на мое имя».

Варо сразу смекнула, о чем идет речь: он просит паспорт и деньги для побега. С присущей ей энергией и настойчивостью взялась она раздобыть все просимое мужем.

С большим трудом достает паспорт. Сто рублей дала племянница мужа Ванто Джапаридзе, по крохам собравшая эту сумму. С помощью Джавайры Тер-Петросян — сестры бесстрашного революционера Камо — типографские рабочие-переплетчики мастерски заделывают паспорт и деньги в обложку Евангелия, и Варо посылает все это в Сибирь Алеше, освобожденному к тому времени из-под ареста.

Село Каменка, неподалеку от Енисейска. Проходят недели. Алеша ждет посылку, а ее все нет и нет.

Уже наступает новый, 1916 год. Джапаридзе потянуло к перу (вспомнилось увлечение юности!), и он пишет новогодний рассказ. Довольно красочно описывает сибирскую зиму, село Каменка, затерянное в самой глуши Российской империи. Необычное было это село. В нем много людей разных национальностей и почти все — ссыльные.

Автор остается верным глубоко осмысленному интернационализму, понимая, что сила революции в единстве всех народов. Он особо подчеркивает это обстоятельство. «Здесь был уже знаковый нам „граф“, — пишет Алеша, — в нем, конечно, не было ничего графского. Внешностью, поведением, одеянием это был настоящий горьковский тип. Волна жизни забросила его сюда с балтийских берегов. Кто знает, откуда бросила сюда та же самая волна жизни и остальных? Кроме кавказца, которого ссыльные прозвали „князем“, здесь были представители почти всех уголков огромной России.

На некоторых еще арестантские шинели, иные не могли забыть, что совсем недавно они были одеты в еще более позорное одеяние. Многие из них помнили еще кандальный звон… И вот все эти ссыльные собирались встретить вместе Новый год. Затянули песню. Голоса не спелись — большинство не умело петь, но души и сердца, чувства и устремления этих разных людей объединяли их. А потом звучали песни разных уголков, разных мест, разных народов, песни труда и лишений, горестей и печалей…»

Эта новогодняя встреча, описанная Джапаридзе, была, разумеется, политическим актом: ссыльные съехались и как бы проверяли свои силы для грядущей борьбы.

А вестей из Тифлиса все не было. Правда, почта приходила лишь раз в месяц. И то уже пора бы.

Джапаридзе с нетерпением ждал от жены не только «грецкие орехи» и «очки», но и сочинения Акакия Церетели, поэму Руставели «Витязь в тигровой шкуре», а также книжки на немецком языке. Находясь в ссылке, он не терял времени даром, продолжал изучать немецкий язык, читал в подлиннике произведения Маркса и Энгельса, штудировал не только политическую, но и художественную литературу. И даже обучал детей ссыльных грамоте.

В то время в ссылке находились многие большевики, жившие в разных поселениях, — А. Енукидзе, И. Сталин, С. Спандарян, Алексей Андреев и другие.

С ними Джапаридзе часто встречался, совместно проводил большую политическую работу.

Наконец долгожданная посылка! А в ней паспорт, деньги. Теперь можно готовиться к задуманному побегу. Только скорее бы наступило лето…

…Июль 1916 года. Столица царской России. Джапаридзе является в Петербургский комитет РСДРП и докладывает о своем прибытии. Какое будет задание?

— Будет тебе, Алеша, задание, будет! — обещают ему в комитете.

 

«Еду делать революцию!»

Через несколько дней Петербургский комитет направляет Джапаридзе в войска Кавказского фронта. Задача: завоевание солдат армии на сторону большевистской партии и вовлечение их в борьбу самодержавием. Это был ответственный и опасный участок работы, которому партия придавала важнейшее значение. Она направила тогда в армию многих видных партийных деятелей, таких, как М. Фрунзе, А. Мясников и другие.

В Тифлисе друзья добывают Алеше паспорт на имя князя Баратова, и он в чине прапорщика едет в Трапезунд и начинает работать там в Красном Кресте.

Став «князем», Алеша остается пока вне всяких подозрений. Он шутит: в ссылке его называли «князем», вот и стал им! Стройный красивый мужчина в черкеске, с посеребренной изогнутой шашкой, Алеша, несмотря на погоны офицера, легко устанавливал связи с революционно настроенными солдатами, находил единомышленников и создавал в частях большевистские группы, руководил ими.

Из Петрограда — радостные вести: революция! Царь свергнут с престола. Сбылась извечная мечта трудового люда!

В то время шли бои на Эрзерумском направлении. Джапаридзе срывает с себя офицерские погоны, снимает княжескую одежду и в форме рядового еще смелее и шире развертывает революционную агитацию среди солдат.

Вскоре в Тифлисе созывается партийная конференция. Джапаридзе избирают делегатом, и он приезжает в центр Грузии, энергично включается в работу.

Наступает новая эра и для бакинского пролетариата. Нефтяники не забыли своего старого друга, который годами боролся за их права и благополучие.

— Где наш Алеша? — не раз спрашивали старые рабочие.

Бакинский комитет РСДРП(б), учитывая настоятельные просьбы рабочих, ходатайствует о переводе Джапаридзе на партийную работу в Баку. Просьба удовлетворена. После шестилетнего перерыва Алеша едет в Баку.

Перед отъездом из Тифлиса он сказал друзьям:

— Ну, еду делать революцию!

— Как, разве она еще не сделана?

— О, вы еще услышите о другой, настоящей рабочей революции! Апрельские тезисы Ленина забыли?..

В Баку Джапаридзе прежде всего добивается, чтобы власть была полностью передана Бакинскому Совету рабочих и солдатских депутатов.

Однажды открылось заседание расширенного Совета. На нем присутствовало 468 человек! Меньшевики, дашнаки и эсеры, как всегда, огласили резолюцию, в которой высказали недоверие большевикам. Ее не приняли. Тогда многие меньшевики и эсеры «в знак протеста» покинули заседание.

Это нисколько, однако, не смутило руководителей-большевиков. Они продолжали работу и избрали новый руководящий состав Бакинского Совета. От большевиков в исполком Совета были избраны Шаумян, Джапаридзе, Фиолетов, Басин и другие.

Алеша выступил тогда на заседании и разоблачил политику изменников рабочего класса. Он сказал:

— Наши оборонцы не только сами отказались от работы с нами, но попытались разбить и расколоть единство рабочих и солдат. Это преступление. Но мы уверены, что рабочие и солдаты не пойдут за ними.

Джапаридзе всегда был суровым и беспощадным к врагам революции. И, напротив, чутко, сердечно относился к друзьям-единомышленникам.

— Ты должен быть вне подозрений, — сказал он однажды Азизбекову, обняв его за плечи. — Ты ведь первый азербайджанец с инженерным образованием. Бакинские воротилы наперебой предлагают тебе должности на своих фабриках и нефтяных промыслах. Этим надо воспользоваться!

А какие теплые отношения сложились у Алеши с Иваном Фиолетовым! Потомственный рабочий-металлист, Фиолетов, так же как и Джапаридзе, был вожаком рабочих. Работая вместе с ним в редакционной коллегии газеты «Бакинский рабочий», Иван обычно приходил на заседание редколлегии прямо с производства, не успев даже снять рабочей блузы. Уставший, он засыпал иногда в ожидании начала заседания. Его всегда будил Алеша, осторожно и ласково:

— Ванечка, проснись, все уже в сборе.

— Я ведь прямо с вахты! — виновато оправдывался тот.

Могли ли предполагать тогда друзья, какая трагическая судьба ждет их обоих?..

 

Делегат съезда партии

В июле 1917 года бакинские большевики избирают Алешу Джапаридзе делегатом на VI съезд партии. Вместе с ним в Петроград едут и другие делегаты, в частности Ага-Баба Юсуф-заде.

Окрыленный доверием рабочих, Алеша надеялся, что и теперь, как двенадцать лет назад на III, съезде партии, он встретится с Владимиром Ильичей Лениным. Кто же мог возглавить работу съезда в такой ответственный для партии момент, если не вождь мирового пролетариата?..

Да, момент был исключительно ответственный. Буржуазное Временное правительство призывало тогда к войне до полной победы, оно. всячески старалось отвлечь внимание народа от революции. Меньшевики и эсеры, засевшие в Советах, полностью соглашались с буржуазией и окончательно перешли в лагерь контрреволюции. Они произносили патриотические речи, «забывая», для чего и с какой целью свершилась революция, игнорируя интересы рабочего класса и безземельных крестьян.

С тяжелым сердцем и гнетущим настроением садился Джапаридзе в поезд. Слишком много мрачных прогнозов слышал он в последнее время относительно того, что будто бы народ потерял веру в большевиков.

Вот и сейчас, пробираясь по вагону к своему купе, он слышит оживленные разговоры:

— Да, да, большевики поражены насмерть, это очевидно! — стройный высокий блондин дал возможность Алеше пройти и продолжал: — Даже съезд их не состоялся.

«Как, неужели?» — сердце Алеши учащенно забилось.

Всю ночь он ворочался с боку на бок, с тревогой думал: «Неужели разбит петроградский пролетариат?»

Но на следующий день на душе стало чуть-чуть светлее, может быть, потому, что удалось поговорить с солдатами и услышать от них непринужденные, ободряющие слова.

А еще через день Алеша держал в руках свежий номер «Социал-демократа», купленный на станции, и, замирая от радости, читал обращение к делегатам, едущим на съезд…

Значит, съезд состоится!

Чем дальше путь, тем легче дышится — все становится на свои места, нет и следа подавленности. Но скорее, скорее бы добраться до Питера!

26 июля. Полулегальный съезд начинает работу только в 4 часа дня, но делегаты собираются заблаговременно. Среди них и Джапаридзе, и Юсуф-заде. На каждом шагу знакомые. Здесь и те, с которыми Алеша еще в 1907 году выпускал в Баку газеты «Гудок» и «Бакинский рабочий», и те, с кем он в 1914 году в Тифлисе на горе святого Давида устраивал нелегальные собрания. А вот Алеше уже пожимают руки солдаты, с которыми он был связан по работе в действующей армии, на эрзерумском фронте, где создавал большевистские организации.

Иногда к Алеше подходят и похлопывают по плечу люди, имени которых он не помнил. «Да, — думает Джапаридзе, — царское самодержавие всех нас перезнакомило в тюрьмах и ссылках».

Приветствия, расспросы, оживленный обмен мнений, но Алешу ни на минуту не покидает мысль: «Будет ли Ленин?» Одни говорят «нет», другие — «возможно». Наконец сказали: Владимира Ильича не будет, он находится в глубоком подполье, его преследует Временное правительство.

Расстроенный входит Алеша в зал. Съезд открывает старейший член партии Ольминский. А через некоторое время седоусый питерский рабочий, сидевший сзади Алеши, крикнул:

— Избрать товарища Ленина почетным председателем!

Люди будто только и ждали такого предложения — раздаются дружные аплодисменты. Оказывается, так же как и Алеша Джапаридзе, все мечтали о встрече с Лениным, каждому его не хватало. На душе становится спокойнее. «Ленин с нами», — думает Алеша.

Уверенность и бодрость окончательно воцаряются в зале. Начинается деловая работа…

Один из первых вопросов повестки дня съезда — отчет Центрального Комитета партии и политическое положение в стране. С докладом выступает Сталин. Речь идет о событиях, происшедших в июне и начале июля. Эти события показали, что большевистская партия была единственной партией, оставшейся с массами в их борьбе с контрреволюцией. Она возглавила массы и, правильно их ориентируя, на деле осуществляла революционную тактику.

Джапаридзе, как и другие делегаты, не мог спокойно сидеть, когда услышал из доклада о враждебно-клеветнических обвинениях против Ленина. Совершенно очевидно, раздумывал Алеша, у партии есть все основания беспокоиться за жизнь Владимира Ильича.

В перерыве между заседаниями Алеша подошел к Серго Орджоникидзе. Друзья обнялись и сразу заговорили о том, что обоих больше всего беспокоило, — о судьбе Ленина.

— Что с ним, где он? — расспрашивал Алеша.

— Не знаю, дорогой, не знаю… Одно могу сказать: Владимир Ильич в безопасности, — нахмурился и, проведя рукой по черной шевелюре, добавил: — Пока в безопасности.

— Когда ты видел его в последний раз?

— Как тебе сказать… — неопределенно ответил Орджоникидзе. — Не так давно встретился я с одним партийным товарищем. Он сказал, что Владимир Ильич очень интересуется положением на Кавказе, особенно в Азербайджане. Спрашивает, как там обстоит дело с национальным вопросом? Как крестьянство?..

Джапаридзе заметно приободрился: Ленин не забывает о их родном крае, заботится о трудящихся-кавказцах! Алеша стал было рассказывать Орджоникидзе о положении в Азербайджане, но вскоре зазвенел звонок, возвещавший окончание перерыва. Друзья, едва успев выпить в буфете по стакану чая, поспешили в зал заседания…

Только гораздо позже Джапаридзе узнал, что Владимир Ильич, скрываясь от шпиков Временного правительства, находился в то время под Петроградом, в Разливе.

А пока волнения не убывали. Напротив, их стало больше: 27 июля на дневном заседании в срочном порядке обсуждался вопрос о явке Ленина на суд.

Председательствующий Свердлов предоставляет слово Орджоникидзе. Тот начинает говорить. Его тревога за судьбу вождя передается всему залу.

— Мы ни в коем случае не должны выдавать товарища Ленина! — заявил Орджоникидзе.

Съезд решительно высказался за неявку Ленина на суд. В единогласно принятой делегатами резолюции было сказано, что в условиях, когда контрреволюционные власти бесцеремонно вмешиваются в судебные процессы, «нет абсолютно никаких гарантий не только беспристрастного судопроизводства, но и элементарной безопасности привлекаемых к суду».

Выражая протест против буржуазно-полицейской травли вождей революционного пролетариата, делегаты съезда послали приветствие В. И. Ленину.

Съезд принял одну из важнейших резолюций — «О политическом положении», в основу которой легла ленинская брошюра «К лозунгам». Она заранее была роздана всем делегатам, и Джапаридзе прочитал ее. В ней Владимир Ильич предлагал временно снять лозунг «Вся власть Советам!» и призывал партию бороться за полную ликвидацию диктатуры контрреволюционной буржуазии, за завоевание власти пролетариатом и беднейшим крестьянством путем вооруженного восстания. Призыв Ленина воодушевил Алешу, да и всех делегатов. Верно, очень верно говорит Владимир Ильич!

Джапаридзе и прибывшие с ним товарищи знают это по Кавказу. В Советах верховодят меньшевики, дашнаки, эсеры и другие соглашатели, контрреволюционеры. И действительно, как сказано в резолюции, «в настоящее время мирное развитие и безболезненный переход власти к Советам стали невозможны, ибо власть уже перешла на деле в руки контрреволюционной буржуазии».

Вместе со всеми Алеша голосовал за эту резолюцию и сердцем и душой. Иначе и быть не могло. Ведь съезд совершенно ясно заявил: власть в руки пролетариата и беднейшего крестьянства может перейти только путем вооруженного восстания, свержения диктатуры буржуазии. Значит — подготовка к восстанию!

Обрадовало Джапаридзе и то, что съезд тайным голосованием избрал Центральный Комитет во главе с В. И. Лениным, более чем вдвое расширив состав ЦК.

Съезд обратился с манифестом «Ко всем трудящимся, ко всем рабочим, солдатам и крестьянам России». Слова манифеста, естественно, импонировали каждому делегату, но Алешу особенно захватили следующие строки: «В эту схватку наша партия идет с развернутыми знаменами. Она твердо держала их в своих руках. Она не склонила их перед насильниками и грязными клеветниками, перед изменниками революции и слугами капитала. Она впредь будет держать их высоко, борясь за социализм, за братство народов. Ибо она знает, что грядет новое движение и настанет смертный час старого мира».

Еще в самом начале съезда Алешу Джапаридзе делегаты избрали в мандатную комиссию, а затем и в состав Центрального Комитета РСДРП(б).

На последнем, пятнадцатом заседании съезда выступил Юсуф-заде. Он очень волновался — плохо говорил по-русски. Алеша взглядом подбадривал друга: давай, мол, смелее!

Юсуф довольно подробно проинформировал съезд о роли большевистской организации «Гуммет» в социал-демократическом движении и закончил речь словами, обращенными ко всем делегатам:

— Еще раз приветствую вас, дорогие товарищи, и надеюсь, что партия окажет нам всякую поддержку в нашем трудном и ответственном деле.

Раздались дружные аплодисменты, что очень порадовало Алешу: партия поддерживает!

Юсуф-заде быстро сошел с трибуны и, утирая обильно выступивший пот, уселся на свое место.

Тут же слово взял давний знакомый Джапаридзе — Ногин.

Речь его была короткой, но вдохновенной.

Он сказал:

— Я позволю себе, товарищи, от имени съезда приветствовать товарищей мусульман, входящих в нашу партию, и делегата, впервые появившегося на нашем съезде!

Это вновь вызвало аплодисменты. Ногин, переждав их, продолжал:

— Я в 1905–1906 годах был в Баку и знаю, какую работу приходилось вести гумметистам и какую услугу оказывали они партии… «Гуммет» — это первая социал-демократическая организация, которая понесла социалистическое учение в мусульманские массы. Я предлагаю съезду выразить пожелание, чтобы ЦК оказал и материальную, и всякую другую поддержку «Гуммету».

Съезд единогласно принял это предложение.

Забегая вперед, скажем, что сразу же после съезда вновь избранный ЦК на своем Пленуме постановил: оказать организации «Гуммет» материальную помощь в размере пяти тысяч рублей. Одну тысячу рублей из этой суммы поручили взять с собой Джапаридзе — на неотложные партийные расходы.

На том же последнем заседании съезда выступил и Алеша. Он сказал:

— Товарищи, хотя съезд единогласно принял предложение товарища Ногина и временем мы в высшей степени дорожим, но я должен сказать несколько слов о «Гуммете». Прежде всего — о самом названии. Эта организация имеет свое название — «Гуммет», но не думайте, что у нас в партии появился второй Бунд.

С самого начала и в настоящее время «Гуммет» слит с нашей партийной организацией; все товарищи мусульмане входят в общепартийные организации…

Далее Джапаридзе коротко рассказал об истории возникновения «Гуммета». Закончил он свое выступление такими словами:

— Повторяю, что «Гуммет» организационно сливается с нашей общепартийной организацией, издает газету, ведет агитацию и пропаганду среди мусульман. Прав был товарищ Ногин, указавший вам на чрезвычайную важность и трудность той работы, которую ведут товарищи гумметисты. Я мог бы сообщить вам много любопытных фактов из жизни этой молодой организации, но время не позволяет. Скажу только, что «Гуммет» оправдает доверие и будет служить самоотверженно делу внесения классового самосознания в среду мусульманских рабочих и объединения их с российским революционным пролетариатом.

В этот день, 3 августа, съезд заканчивал свою работу. Все вопросы повестки дня были рассмотрены, и слово для закрытия съезда предоставили Ногину.

Говорил он приподнято, взволнованно. Алеше особенно запомнились его заключительные слова, отразившие историческое значение данного момента:

— Как бы ни была мрачна обстановка настоящего времени, она искупается величием задач, стоящих перед нами как партией пролетариата, который должен победить и победит. А теперь, товарищи, за работу!

Сразу после этого зазвучал гимн партии «Интернационал». Его подхватили все делегаты. Правда, они старались петь вполголоса: съезд-то все-таки полулегальный!

Съезд окончен, и, собственно говоря, можно было разъезжаться по домам. Но делегаты Кавказа были приглашены на деловую экскурсию в Кронштадт. Погода и настроение всецело сопутствовали этому.

…В то раннее утро Алеша проснулся оттого, что его слепил солнечный зайчик. Он открыл глаза и сразу зажмурился от яркого луча солнца. Воспоминание о съезде, белесоватое небо, легкая прохлада, которой тянуло с Невы, — все это привело Алешу в отличное настроение. Он вскочил и громким возгласом «Вставай, проклятьем заклейменный!..» разбудил товарищей. Те быстро встали, наскоро умылись, закусили и почти бегом направились к Николаевской пристани, откуда должна начаться; поездка в Кронштадт.

Народу на пристани оказалось множество. Кругом— оживление. Играет музыка, развеваются красные знамена, слышится задорный смех.

— Видишь, Юсуф, похоже, настоящая демонстрация будет! — весело сказал Алеша.

Понадобилось три парохода, чтобы разместить всех экскурсантов.

Вот под звуки марсельезы отплывает пароход, на который сели бакинские друзья. Алеша ходит по палубе и внимательно вглядывается в сияющие лица людей, пожилых и молодых рабочих, прислушивается к разговорам. Почти все обсуждают политические вопросы.

Вон приветливо машет ему рукой седоусый питерский рабочий, сидевший рядом на съезде. Алеша подходит к нему. Оба облокачиваются о борт парохода и смотрят в сторону Кронштадта. Там тоже развеваются красные знамена, играет музыка. Кронштадцы пришли встречать своих братьев-питерцев. С обеих сторон раздается громовое и долгое «ура!».

А через некоторое время — митинг. В нем участвуют пятнадцать тысяч человек. Рабочие, солдаты и матросы, мужчины, женщины и даже дети — все замерли, все слушают кронштадтского большевика-рабочего, открывающего митинг.

На трибуне — один из делегатов VI съезда партии. Он толково, не спеша и ясно объясняет, почему лозунг «Вся власть Советам!» временно снят, и выдвигает новый лозунг — «Решительная борьба с контрреволюцией!».

Выступил и Алеша Джапаридзе — делегат-кавказец, как представили его. Речь Алеши заинтересовала всех. Она была краткой, но выразительной.

Кавказцы с молоком матери всасывают любовь к свободе, сказал он, — за свободу мы бились всегда в первых рядах революционной армии. Но на этот раз пальму первенства мы уступаем вам товарищи питерцы и кронштадтцы. Вы составляете передовой отряд нашей армии. Ваш мощный удар разгромил самодержавный строй не только в Питера но и во всей громадной России. Мы думаем и убеждены, что впредь вы будете идти во главе русской — новой еще более Великой революции!

Оратору от души аплодируют…

Как никогда, бодрым и уверенным в себе возвращается Алеша с товарищами в родной край нефтяников Каспия.

 

Снова в Баку

Возвратившись из Питера в Баку, Джапаридзе первым долгом решил рассказать товарищам по партийной работе, всем активистам о VI съезде партии.

17 августа созывается общегородская партийная конференция. Появление на трибуне Алеши — делегата съезда, кандидата в члены Центрального Комитета было встречено присутствовавшими восторженно. Долго не давали ему начать говорить. Смущенный и обрадованный таким горячим приемом, он стоял на трибуне и всматривался в лица людей, ставших ему братьями. В эту минуту он почувствовал, что любит их еще сильнее и готов для них сделать все, не пожалеет даже самой жизни.

Вот овация утихла, а Джапаридзе все еще не может произнести ни слова: ком стоял у него в горле. Справившись с волнением, он сказал:

— Товарищи! Друзья мои!..

Речь его продолжалась два часа, но и за это время он «не был в состоянии исчерпать весь интересный материал», как писала потом газета «Бакинский рабочий».

Разумеется, Джапаридзе рассказал прежде всего об итогах съезда, о его решениях и их историческом значении в борьбе за победу социалистической революции. Слова его дышали верой в то, что революция эта назрела и близок час ее свершения.

Алешу слушали затаив дыхание. А когда он заговорил о Ленине и стал объяснять, почему Владимир Ильич не был на съезде, кто-то ехидным голосом выкрикнул:

— Ты лучше объясни, почему Ленин не явился на суд! А надо бы…

Джапаридзе на мгновение чуть не задохнулся от возмущения. Затем громко крикнул:

— Товарищи! Это говорит провокатор!

В зале произошло неописуемое волнение: люди вскакивали, что-то выкрикивали, потрясая кулаками. Наконец стало тише. Несколько партийцев из рабочих подхватили человека в замасленной одежде, но с лицом и руками такими чистыми, каких не бывает у нефтяников. Его выдвинули вперед:

— Узнаешь, Алеша?

Джапаридзе всмотрелся и тотчас признал в нем помощника управляющего нефтепромыслами Ротшильда, известного в городе эсера.

— Вон провокатора! Утопить в нефти! — раздались гневные голоса.

Но Алеша твердо сказал:

— Большевики не устраивают самосудов! Выгоните его, товарищи, и пусть он на всю жизнь запомнит это!

Перед провокатором распахнулась дверь. Вобрав голову в плечи, он мгновенно удрал.

А Джапаридзе поднял руку и сказал:

— Я все же отвечу на вопрос, хотя и задал его предатель. Товарищ Ленин не явился на суд потому, что такова была воля партии. Этот вопрос обсуждался на съезде, и делегаты вынесли единодушное постановление: оградить нашего вождя от судебной расправы… помолчал, как бы собираясь с мыслями, потом, сдвинув брови, продолжил — А теперь, товарищи, давайте поговорим о предателях.

Всю остальную часть речи Алеша посвятил одному необходимости вести постоянную энергичную борьбу против контрреволюционеров, против предательской политики меньшевиков и эсеров, дашнаков и мусаватистов.

Потом стали задавать вопросы.

— А как насчет окончания проклятой войны, Алеша? Скоро ли будем замиряться с германцем? — послышался чей-то простодушный голос.

Вот это правильный вопрос, уместный, и я с удовольствием на него отвечу, — весело проговорил Джапаридзе. Вопрос об империалистической войне был одним из важнейших вопросов, обсуждавшихся на съезде. По нему принята резолюция, состоящая из десяти пунктов. Вы ее прочтете, когда будут опубликованы решения съезда. Мне же особенно запомнилась одна фраза из десятого пункта этой резолюции. Вот, послушайте, — и полуприкрыв глаза, он медленно, по памяти прочитал: — «Единственным способом действительно демократической ликвидации войны для международного пролетариата является… завоевание им власти, а в России завоевание ее рабочими и беднейшим крестьянством».

Раздались рукоплескания и единодушные возгласы:

— Долой войну! Долой Временное правительство! Да здравствует социалистическая революция! Ура!..

Дома Алешу ждала его верная подруга Варо. Но он в тот день толком и не поговорил с ней. Едва перекусив, принялся писать статью «Впечатление съездовца». Она печаталась потом в трех номерах «Бакинского рабочего».

В конце августа в Баку побывал (проездом в Тифлис) посланец ЦК — Орджоникидзе. На привокзальной площади его встретила восторженная толпа, и он выступил с речью. Когда митинг окончился, к оратору подошел Алеша. Обняв товарища, он попросил:

— Серго! Будь другом, поедем в Забрат, скажи несколько слов тамошним рабочим.

— Разве можно отказать другу! — заулыбался Серго, — Как я ни тороплюсь, а просьбу твою выполню.

В Забрате, как и на привокзальной площади, Серго, великолепный оратор, говорил рабочим о положении в стране, призывал их вести решительную борьбу с обнаглевшей контрреволюцией.

А после митинга, как ни сопротивлялся Серго, ссылаясь на отсутствие времени, Алеша уговорил его заехать к нему домой, закусить с дороги, отдохнуть.

— Лобио угощу, хачапури! — говорил Алеша по дороге, — Сознайся, давно не пробовал грузинских блюд?

— Ох, и не говори! — сокрушенно качал головой Серго. — У нас в Питере основная пища теперь — шрапнель.

— Шрапнель? А! — догадался Алеша. — Пшено! Меткое словечко. У нас в Баку положение тоже тяжелое. Цены на продовольствие возросли раз в десять, хлебный паек рабочих нефтепромыслов уменьшился до полфунта в день, да и то женщины с ночи становятся в очередь.

Варо, заранее предупрежденная мужем, и в самом деле приготовила и лобио, и хачапури, и свежую зелень. Друзья, порядком изголодавшиеся, с аппетитом ужинали, запивая грузинскую еду имеретинским вином.

Как с добычей нефти? — спросил Серго.

Хуже некуда. Двадцать нефтяных фирм закрылось, добыча резко упала. Катастрофически сократилось бурение. Две тысячи тартальщиков фабрики Тагиева выброшены на улицу.

— Да… — задумчиво отозвался Серго, — Когда мы, большевики, возьмем власть в свои руки, одной из первоочередных задач будет национализация земных недр, в том числе и нефти.

Серго уехал ночью. Алеша, проводив его на вокзал, вернулся домой.

В начале сентября состоялся Кавказский краевой Съезд большевистских организаций. Джапаридзе выступил на съезде с докладом.

— Если до сих пор речь шла о переходе власти в руки революционной демократии, — сказал Алеша, — то отныне речь идет о завоевании этой власти. И поскольку это так, мы должны самым серьезным и решительным образом развить всю нашу энергию, оставаясь на почве лозунгов, данных нашим Центральным Комитетом партии.

Съезд избрал Джапаридзе членом краевого комитета РСДРП(б).

Исключительно настойчиво берется Алеша за очень нужное, злободневное дело — заключение коллективного договора между рабочими и нефтепромышленниками, Казалось, после Февральской революции осуществить подобный договор гораздо легче, чем в условиях царизма. Однако это только так казалось. Бакинские капиталисты, а вместе с ними меньшевики и эсеры, чувствуя поддержку буржуазного Временного правительства, упорствовали и не шли на уступки.

Много усилий и большого нервного напряжения понадобилось Алеше Джапаридзе, чтобы отстоять права рабочих. Он неоднократно выступал не только в прессе о значении и сущности коллективного договора, но и на митингах рабочих-нефтяников, читал им лекции по этому вопросу. Алеша возглавил комиссию по выработке коллективного договора. В нее входил также Иван Фиолетов и другие товарищи по партии.

Велась долгая и упорная борьба. Ни одна сторона не сдавалась. Правда, капиталисты пошли на некоторые уступки лишь экономического характера и не соглашались на другие, главным образом политические, требования. Джапаридзе же твердо настаивал на том, чтобы без ведома рабочих капиталисты не имели права по собственному произволу принимать на работу и увольнять.

Прибыл из центра министр труда Временного правительства меньшевик Скобелев. Разумеется, он поддержал господ капиталистов и заявил: они, дескать, и так уже достаточно уступили и теперь рабочие должны ограничить свои правовые требования. Министр доказывал, что это глупое упорство с их стороны, ибо раз капиталисты пошли на уступки, рабочие в свою очередь обязаны тоже уступить.

Однако сломить рабочих было нелегко. Они настойчиво добивались официального признания своих прав. Тут не могло быть уступок. На этом стоял Джапаридзе. Он напомнил меньшевикам и эсерам о коллективном договоре, заключенном в декабре 1904 года. Тогда они тоже призывали рабочих согласиться на требования нефтепромышленников, мол, «надо создать гармонию взглядов и добрые отношения между рабочими и предпринимателями, а не обострять их. Просить, а не требовать!..». Теперь повторялось то же самое.

Алеша между тем писал в газете «Бакинский рабочий»: «Господа промышленники объявили войну. Самые минимальные требования рабочих не удовлетворены… Капиталисты ссылаются на законы „министра-социалиста“ Скобелева, но пусть знают промышленники, что, кто бы ни подтвердил отныне знаменитый „Скобелевский закон“, никогда бакинские рабочие в этом вопросе не уступят… Налицо новый этап Великой русской революции: рабочий класс вновь становится во главе нашей революции».

Переговоры зашли в тупик, и Скобелев уехал из Баку, как говорится, не солоно хлебавши. А коллективный договор не был заключен, пока не совершилось величайшее в истории событие, пока народ не взял власть в свои руки.

Весть о свержении Временного правительства, об октябрьском перевороте в Петрограде сразу же долетает до Баку. Как набатный звон прогремела она!

Радость охватила не только руководителей бакинских большевиков, но и весь пролетариат. Толпы людей высыпали на улицы, люди сияли улыбками, обнимали друг друга. Повсюду возникали стихийные митинги, демонстрации, появились лозунги: «Вся власть Советам!», «Да здравствует социалистическая революция!»

Степан Шаумян, Алеша Джапаридзе, Иван Феолетов, Мешади Азизбеков и многие другие товарищи эти два дня постоянно находились с народом, выступали на митингах.

27 октября созывается конференция расширенного Бакинского Совета рабочих и солдатских депутатов с участием членов промысловых и заводских комиссий, полковых, ротных и корабельных комитетов. С докладом об Октябрьской революции выступает Джапаридзе. «Докладчик доказывает, что петроградские события явились необходимыми для спасения революции, — писала на другой день местная газета. — Нужно и в Баку добиваться, чтобы вся власть перешла к Советам. Докладчик находит, что начинается новая революция, революция в мировом масштабе».

А через пять дней, 2 ноября, в Баку без вооруженной борьбы провозглашается Советская власть.

Алеша Джапаридзе, как испытанный революционер-большевик, член бюро Бакинского комитета РСДРП(б), входит в новый состав исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов Баку и Бакинского нефтепромышленного района. Он избирается затем товарищем председателя исполкома Бакинского Совета и председателем рабочей секции Совета.

Обстановка, создавшаяся на Кавказе, выдвинула Баку на первый план, он стал оплотом Советской власти в крае. Почти весь остальной район временно удалось захватить контрреволюционерам в лице меньшевиков, эсеров, дашнаков, мусаватистов. Они пытались оторвать Закавказье от Советской России, предполагая удержаться у власти при помощи штыков иностранных империалистов.

Перед Бакинским Советом все явственнее выдвигалась задача — готовиться к решительным схваткам с контрреволюцией. Особым декретом Совета Народных Комиссаров за подписью В. И. Ленина чрезвычайным комиссаром по делам Кавказа назначается Степан Шаумян. В связи с этим в январе 1918 года на заседании Бакинского Совета он просит освободить его от обязанностей председателя Совета, ибо ему, как чрезвычайному комиссару, придется часто выезжать из Баку. На пост председателя Совета единодушно избирается Алеша Джапаридзе.

Бакинский Совет, возглавляемый стойким ленинцем, поставил своей задачей проведение в жизнь важнейших декретов, таких, как декрет о земле, о рабочем контроле над производством. В то же время Совет проявлял неустанную заботу о вооруженных силах революции. В Баку прибывали эшелоны с революционно настроенными солдатами Кавказской армии. Разворачивал свою деятельность Военно-революционный комитет во главе с Коргановым. Быстро формировались отряды Красной гвардии.

Все это в свою очередь заставило и контрреволюционные силы поторопиться с выступлением против Советов. Главной опорой азербайджанских буржуазно-националистических организаций к этому времени была так называемая «дикая дивизия», сформированная преимущественно из горцев-мусульман Кабарды, Осетии, Дагестана.

В начале марта на заседании Бакинского Совета состоялось обсуждение вопроса о заключении Брестского мира. Меньшевики и эсеры выступили против этого мира, называли его позорным, обвиняли большевиков в предательстве. Степан Шаумян, молча слушавший истеричные речи эсеров, вдруг встал и, дождавшись тишины, вытащил из кармана газету и сказал:

— Товарищи! Видно, вы не читаете газет, а если читаете, то игнорируете то, что говорил наш вождь Владимир Ильич Ленин. Я напомню вам только один абзац из его речи, опубликованной в «Правде». Вот послушайте: «Невероятно, неслыханно тяжело подписывать несчастный, безмерно тяжелый, бесконечно унизительный мир, когда сильный становится на грудь слабому. Но непозволительно впадать в отчаяние, недопустимо забывать, что история знает примеры еще больших унижений, еще более несчастных, тяжелых условий мира. И все же народы, задавленные зверски-жестокими победителями, умели оправиться и воспрянуть». Слышите, вы, маловеры?! — повысил Шаумян голос. — Самому Ленину невероятно, неслыханно тяжело подписывать этот унизительный мир! Но он идет на это, несмотря на тявканье всяческих вражеских шавок. От себя добавлю: это, конечно, не тот мир, которого добивается революция. Мир прочный, демократический могут заключить только восставшие народы, — и снова в сторону меньшевиков и эсеров: —А вы, против кого вы восстаете?..

Зал безмолвствовал. И вдруг он словно взорвался аплодисментами большевиков и яростными криками протеста меньшевиков и эсеров.

Стоило больших трудов Шаумяну, чтобы сказать:

— Предлагаю проект постановления: провести в массах разъяснительную работу по вопросу о заключении мира. Кто «за»? Кто «против»? Принято большинством голосов! Заседание объявляю закрытым.

Члены Совета стали было расходиться, но Шаумян поднял руку и с лукавой улыбкой сказал:

— Минуточку, товарищи! Недавно у одной нашей советской четы родился сын, и вот сегодня мы уже видим его мать среди нас, готовую принять активное участие во всей нашей работе. Предлагаю приветствовать нового маленького советского гражданина и его родителей Надежду Николаевну Колесникову и Якова Зевина.

В ответ раздались аплодисменты, дружеские восклицания…

Обстановка в Азербайджане день ото дня все более накалялась. 29 марта Бакинскому комитету партии стало известно, что на пароход «Эвелина» свозится в большом количестве оружие, грузятся части «дикой дивизии». Пароход готовится к отплытию в Ленкорань. Исполком Бакинского Совета послал на пристань вооруженный отряд с предписанием не выпускать «Эвелину» из порта. Однако мусаватисты встретили отряд выстрелами. Тогда к пристани прибыли значительные советские воинские силы. От мятежников потребовали сдачи оружия. Они сдали его. На «Эвелине» была выставлена охрана из воинов, преданных Советской власти.

На следующий день утром члены Бакинского комитета Колесникова и Зевин пошли в штаб советских воинских частей, находившийся в доме Общественного собрания.

По дороге Колесникова спросила своего мужа:

— Что случилось, Зевин? Все улицы пустынны, нигде ни одной души. И тишина какая-то странная!..

— Тишина — предвестник бури, — сказал Зевин. — В городе что-то готовится. Поспешим!

В штабе Зевин и Колесникова застали Джапаридзе и Фиолетова. Вскоре подошли руководящие работники «Гуммета», только что побывавшие в мечетях. Они сообщили, что там ораторствуют мусаватисты, разжигающие националистические страсти, подстрекают азербайджанцев выступить против разоружения «Эвелины», потребовать возвращения оружия мусульманским подразделениям, призывают к борьбе с Советами и большевиками, которые якобы готовят резню безоружного азербайджанского населения.

Вечером Зевин решил пройтись по городу, посмотреть, что делается. На некоторых улицах, в частности в так называемой татарской части города, спешно рыли окопы, сооружали заграждения, возле которых группировались вооруженные люди.

Вернувшись в штаб, Зевин рассказал об этом Джапаридзе и другим товарищам. Но они не знали, что в это время контрреволюционный мятеж уже начался. Мусаватистские банды на Шемахинской и Татарской улицах открыли сильный огонь по советским войскам.

Еще днем 30 марта был организован Комитет революционной обороны, куда вошел и Джапаридзе. Руководители бакинских большевиков быстро распределили между собой обязанности. Обязанности, собственно, у всех были одни; возглавить в районах боевые рабочие дружины, повести их против мятежников.

Шаумян, Джапаридзе, Азизбеков, Нариманов, Корганов, Зевин и другие большевистские вожаки спешно разошлись по своим районам.

Алеша с трудом пробрался в Баилово-Вибэйбатский рабочий район. Именно здесь разгорелась самая ожесточенная схватка с мусаватистами, которые стремились овладеть военно-морским портом.

Появление Джапаридзе рабочие встретили радостными возгласами:

— Алеша! С нами Алеша!

Дружина в сборе, винтовки проверены. Мешкать некогда, и Алеша Джапаридзе, вынув пистолет, скомандовал:

— Вперед, товарищи! За мной!

Но за Алешей бросилась только часть бойцов, остальные остались в укрытиях: слишком сильный был огонь противника. Атака не удалась, и Джапаридзе приказал боевикам отступить. Тем временем мусаватистские банды еще продвинулись вперед и подошли почти вплотную к стоявшим на приколе судам. Скрипя зубами, следил Алеша за противником. «Эх, одну бы пушечку сюда или хотя бы пулемет», — подумал он. В этот миг кто-то тронул его за плечо. Алеша обернулся и сразу застыл в изумлении: перед ним была Варо.

— Что ты делаешь здесь? — воскликнул он, хватая жену за плечи. — Ведь тебя могут убить!

— А тебя?

Растроганный Алеша не знал, что ответить.

«Надо обязательно ее удалить отсюда. Но как?» И вдруг его осенила мысль:

— Варо! Ты знаешь, где артиллеристы? Умоляю тебя: проберись к ним и передай мою просьбу поддержать нас огнем.

— Слушаюсь, мой командир! — улыбаясь, сказала Варо и, перебежав улицу, скрылась за углом.

Между тем один из красногвардейских отрядов атаковал вооруженных мусаватистов, засевших у ворот крепости. Но и здесь поначалу наступление оказалось неудачным. Противник открыл жестокий огонь. Отряд залег за каменной баррикадой неподалеку от ворот крепости и стал обстреливать здание «Измаилийе», в котором разместился штаб «дикой дивизии».

Одновременно бои шли на Станиславской, Армянской, Балаханской улицах, на площади Парапет, на Приморском бульваре и далее по набережной.

Наконец заговорили пушки… Алеша несказанно обрадовался: значит, Варо передала просьбу артиллеристам!

Уже первые артиллерийские залпы привели в замешательство главарей мятежа, и они предложили начать переговоры.

Однако, когда советские парламентеры с белыми флагами приблизились к позициям мятежников, по ним открыли огонь, и все они были убиты. Разумеется, после этого ни о каких переговорах не могло быть и речи. Мятежникам предъявили ультиматум: безоговорочно признать власть Бакинского Совета, сдать оружие, а «дикую дивизию» вывести из Баку. Ультиматум был принят.

О мартовских событиях в Баку, о победе над мятежниками Степан Шаумян сразу сообщил В. И. Ленину. В ответ он получил восторженное письмо, которое прочел всем товарищам: «Дорогой товарищ Шаумян! Большое спасибо за письмо. Мы в восторге от вашей твердой и решительной политики. Сумейте соединить с ней осторожнейшую дипломатию, предписываемую, безусловно, теперешним труднейшим положением, — и мы победим… Лучшие приветы и пожелания… всем друзьям. Ваш Ленин».

«Ваш Ленин!» — повторил про себя Алеша и вдруг воскликнул:

— Наш Ленин!.. Так надо же у него попросить помощи! Степан, пиши письмо и пошлем его с кем-нибудь из наших товарищей.

— Правильно! — одобрили друзья.

Письмо Шаумяна с последними сведениями о положении в Баку повез в Москву большевик Бойцов. Владимир Ильич принял его немедленно. Прочитав письмо, он произнес: «Молодец Степан!» — и сразу стал подробно расспрашивать Бойцова о нуждах Баку.

— Да, вам необходима срочная помощь! — заключил Владимир Ильич. — Сейчас распоряжусь.

Он вырвал листок из блокнота, что-то быстро на нем написал и, вручив его Бойцову, сказал:

— Отправляйтесь в Комиссариат по военно-морским делам и передайте эту записку.

По дороге в Наркомвоенмор Бойцов прочитал записку Ленина. В ней было всего три строчки: «Товарищ Бойцов приехал из Баку по крайне важному делу. Баку для нас все, и его необходимо отстоять. Переговорите с ним. Примите срочные меры».

Распоряжение Ленина вскоре принесло свои плоды. Уже в мае в Баку прибыл 4-й Московский летучий отряд, в июне — отряд броневиков, в июле — усиленный артиллерией и конницей отряд под командованием Г. К. Петрова, назначенного военным комиссаром Советского правительства в Бакинском районе.

Сразу же после подавления мартовского мятежа Комитет революционной обороны принял чрезвычайной важности решение: обложить налогом в сумме пятьдесят миллионов рублей нефтепромышленников, банки и торгово-промышленные фирмы. Эти деньги предназначались для организации частей Красной Армии и оказания помощи беднейшим слоям населения, пострадавшим во время мятежа. Капиталисты собрались на свое собрание и наотрез отказались внести требуемую сумму. Тогда Комитет приказал арестовать заправил собрания нефтепромышленников. Угроза сразу возымела действие: деньги полностью были внесены.

А еще через несколько дней на торжественном заседании Бакинского Совета Алеша Джапаридзе сделал доклад, посвященный итогам мартовских событий. Он говорил:

— То, что происходит сейчас, — это не результат разоружения отряда «дикой дивизии», в этой схватке решаются судьбы Закавказья: быть ли ему под властью беков и ханов… или же быть свободной частью революционной России. Если в этой борьбе победит Бакинский Совет, то это будет победой революции в Закавказье, и оно будет свободной частью Советской республики.

25 апреля 1918 года на заседании Бакинского Совета утверждается состав Совета Народных Комиссаров Бакинской губернии.

Это было примечательнейшее событие в истории революции в Закавказье: родилась Бакинская коммуна. Она просуществовала около ста дней, но потомки никогда не забудут этого героического периода, точно так же, как потомки парижских коммунаров до сих пор чтят подвиги своих прадедов.

Председателем Совнаркома и народным комиссаром по внешним делам был утвержден Степан Шаумян. Алеша Джапаридзе стал народным комиссаром внутренних дел, оставаясь одновременно на посту председателя Бакинского Совета.

В состав Совнаркома вошли также: Мешади Адизбеков — губернский комиссар и заместитель комиссара по внутренним делам, Иван Фиолетов — комиссар народного хозяйства, Мир Везиров — комиссар земледелия, Яков Зевин — комиссар труда, Григорий Корганов — комиссар по военно-морским делам, Нариман Нариманов — комиссар городского хозяйства, Надежда Колесникова — комиссар просвещения.

1 мая в газете «Известия Бакинского Совета» была опубликована декларация Бакинского Совета Народных Комиссаров. В ней указывалось, что Совнарком «будет теснейшим образом связан с Всероссийской центральной властью и будет проводить в жизнь, сообразуясь с местными условиями, все декреты и распоряжения рабоче-крестьянского Правительства России — Верховного Совета Народных Комиссаров… Одной из основных задач Бакинского Совета Народных Комиссаров будет установление возможно более тесной связи с центральной властью и возможно более тесного объединения бакинских рабочих и крестьянской бедноты губернии с рабочими и крестьянами всей России».

Трудная должность досталась Джапаридзе. Шутка сказать: народный комиссар по внутренним делам Азербайджана! Дома наедине с Варо Алеша, случалось, хватался за голову и комически восклицал:

— Вай-вай! Городская дума распущена, градоначальство и губернское управление упразднены. Распущена старая милиция, и начинается формирование новой, рабоче-крестьянской. Ко всем чертям полетели царские органы юстиции, и уже организовываются народные суды. Вчера в моем наркомате был создан военный трибунал. Да, вот еще: в моем подчинении и ЧК. Значит, я теперь и градоначальник, и губернское управление, и главный милиционер и… В общем, всемогущий владыка! И вас, гражданка Варо, я прикажу сейчас же арестовать и заточить в тюрьму за го, что вы до сих пор не накормили комиссара ужином!

Варо смеялась и тут же подавала мужу тарелку мамалыги и чай с сахарином. Пока Алеша торопливо ел, Варо внимательно смотрела на мужа. Боже, до чего же он исхудал, какой у него измученный вид!

Действительно, Алеше было нелегко, слишком тяжелая ноша легла на его плечи. Однако он не унывал и с упорством истинного большевика весь отдавался своим многочисленным обязанностям. Но врагов у него, пожалуй, было больше, чем обязанностей. Однажды дашнаки организовали злодейское покушение на его жизнь. Чудом уцелел он от пуль, но три красногвардейца, сопровождавшие Джапаридзе, были убиты. Случилось это 29 апреля 1918 года, то есть всего через четыре дня после назначения Джапаридзе наркомом внутренних дел, комиссаром Коммуны. Вместе с Алешей тогда находился его помощник, незабвенный друг Вано Николайшвили. Он-то, по сути, и спас Джапаридзе.

Как-то на очередном заседании Совнаркома Алеша, утомленный непосильной ношей обязанностей, попросил назначить ему двух заместителей. Заместителями наркомвнудела утвердили Азизбекова и Чикало.

Первое крупное мероприятие Бакинского Совнаркома — национализация банков. Советская власть нуждалась в деньгах, поэтому национализация банков имела большое экономическое значение. Конечно, эта акция не обошлась без сопротивления капиталистов. Управляющие банками отказались внести наложенную на них контрибуцию. Тогда Совнарком решил арестовать их. Эта мера привела к желаемым результатам: те выполнили требование о контрибуции.

Вскоре Бакинский Совнарком издал декрет о национализации недр земли, и в тот же день Совнарком РСФСР выделил сто миллионов рублей для вывоза нефти из Баку и выдачи заработной платы рабочим.

Неожиданно возникли осложнения. Из Москвы от Главконефти поступила телеграмма — национализация нефти откладывается. Все удивились. И Шаумян телеграммой сообщает Ленину о том, что Главконефть, «очевидно, не ведает, что творит. Национализация нефтяной промышленности и торгового флота, несмотря на голод, вызвала энтузиазм и повысила добычу нефти и вывоз… После того, что уже сделано и сделано очень хорошо, возврата быть не может… Прошу Вашего личного вмешательства для предупреждения тяжелых последствий для промышленности».

В. И. Ленин, Советское правительство поддержали бакинских большевиков. Неправильное распоряжение Главконефти было отменено.

Осложнения возникли и при национализации Каспийского торгового флота, который декретом Бакинского Совнаркома был объявлен «неделимой собственностью Российской Социалистической Федеративной Советской Республики». Против национализации флота выступила та же Главконефть. Снова Шаумян телеграфирует Ленину: «Теперь начинается такая же история с национализацией Каспийского флота. Телеграмма, полученная сегодня за подписью Мохровского, обнаруживает неосведомленность и непонимание. Покорнейшая просьба вовремя приостановить, чтобы не мешали нам работать».

Несмотря на важнейшие политические и экономические завоевания, положение Бакинской коммуны день ото дня становилось все хуже. Особенно плохо было с продовольствием. Запасов хлеба не было, и по карточкам населению выдавали в день по полфунта на человека, а потом — по четверть фунта. В отдельные дни и вовсе ничего не выдавали.

В этих чрезвычайно трудных условиях Алеше Джапаридзе поручается возглавить продовольственную директорию. Выбор пал на него не случайно. Об Алеше говорили: «Только он, кристально чистый и честный человек, энергичный организатор, может спасти положение».

Кому же, как не Алеше, возглавить продовольственную директорию?

Но Джапаридзе отказывался:

— Не сумею оправдать доверия. Да и сил не хватит.

Ему друзья ответили:

— Хватит сил. Оправдаешь доверие!

И не ошиблись. Алеша делал все, подчас, казалось, даже невозможное, чтобы облегчить положение города подвозом хлеба с Северного Кавказа и из Муганской долины. Из числа преданных революции рабочих и красноармейцев он сформировал особый батальон, на который была возложена уборка хлеба, заготовка и организация его вывоза. Создал также группы скупщиков хлеба и послал их в Ленкоранский, Джеводский уезды, на Северный Кавказ, на Волгу. До некоторой степени положение улучшилось. Но достичь основательного перелома в продовольственной проблеме все же не удалось.

Помощь пришла от В. И. Ленина. Вот какую радиограмму направил он в Баку: «Советом Народных Комиссаров постановлено: отправить немедленно водой из Царицына в Баку большую партию хлеба в распоряжение Бакинского Совдепа…» И это в то время, когда Россия сама находилась в тяжелом положении: буржуазия, контрреволюционные силы развязали гражданскую войну, началось вторжение интервентов. Конечно, в этих условиях Россия могла оказать помощь в очень ограниченных размерах.

Итак, народный комиссар внутренних дел, председатель продовольственной директории и, кроме того, председатель Бакинского горсовета. На эту должность Алеша был избран еще в январе 1918 года. Ему самому нелегко было разобраться в том, какая из этих трех должностей труднее. Но как бы ни трудны, ни обременительны были его обязанности, он считал себя ответственным за все дела, за которые брался. Вот почему, выступая на чрезвычайной конференции промыслово-заводских комитетов, Джапаридзе обращается к собранию с такими словами:

— Необходимо помнить, что нам приходится критиковать не товарища Алешу, а председателя исполнительного комитета Бакинского Совета рабочих, солдатских и матросских депутатов…

Только после такого вступления он перешел к основной теме своего доклада: о продовольственном положении и состоянии нефтяной промышленности Баку.

— Вспомните, товарищи, — сказал в заключение докладчик, — что пролетариат Москвы и Петрограда переживал еще худшие продовольственные кризисы и все же выходил с честью из этих испытаний. Положение обязывает, товарищи, а наше положение исключительно ответственное. Бакинский пролетариат— оплот революции не только в Закавказье, но и всего Кавказа. Нам необходимо во что бы то ни стало спасти Баку для России…

К лету 1918 года резко ухудшилось и внешнеполитическое и военное положение Бакинской коммуны. Еще в мае Шаумян сообщал в Москву: «Из Тифлиса получена телеграмма о том, что 13 мая Турция предъявила в Батуме требование пропустить турецкие войска по железной дороге Александраполь — Джульфа в Персию, мотивируя это тем, что англичане напирают со стороны Мосула… Все сообщения из Тифлиса говорят о готовящемся походе на Баку со стороны турок, нам необходима скорая помощь…»

Турецкие захватчики вторглись в пределы молодой Советской республики. Вслед за ними двинулись войска кайзеровской Германии — союзницы Турции в империалистической войне. Баку оказался перед угрозой турецко-германской оккупации.

В этой сложной обстановке предательскую роль сыграли дашнаки, мусаватисты, меньшевики и эсеры. Они потребовали «пригласить» на помощь англичан, которые только и ждали такого «приглашения».

Не случайно, пока советские войска с переменным успехом бились против превосходящих сил противника, в Баку был раскрыт антисоветский заговор, инспирированный англичанами.

Над Бакинской коммуной нависла смертельная опасность.

В это время в Кремле Ленин вызвал к себе ответственного военного работника Тер-Арутюнянца и поручил ему организовать максимальную военную помощь Баку.

— Докладывайте мне об исполнении по телефону ежедневно, — наказывал Владимир Ильич. — А в случае необходимости приходите прямо ко мне.

Такой случай вскоре представился. Тер-Арутюнянц пришел к Ленину и пожаловался на то, что начальник артиллерийского управления под разными предлогами оттягивает срочную отправку в Баку оружия и боеприпасов.

Разгневанный Владимир Ильич тотчас снял трубку телефона. Он потребовал от начальника артиллерийского управления объяснений. Объяснения его, по-видимому, не удовлетворили. Не дослушав собеседника, Ленин резко сказал ему:

— Если к завтрашнему дню требуемое оружие не будет отправлено в Баку, то я вас пошлю на Лубянку к Дзержинскому.

Оружие и боеприпасы были отправлены в Баку на другой же день. Шаумян написал Ленину, что «получено 4 броневика, 13 аэропланов и много другого добра. За все это большое, большое спасибо Вам. Мы получили то, чего нам не доставало и что окажет нам теперь неоценимые услуги».

25 июля состоялось чрезвычайное заседание Бакинского Совета совместно с членами районных Советов, судовых комитетов и Военно-революционного комитета Кавказской армии. Председательствовал Джапаридзе. Доклад о политическом и военном положении сделал Шаумян.

Обсуждали вопрос о «приглашении» английских войск. Выступил Алеша. Обращаясь к депутатам Совета, он заявил:

— Выслушайте меня спокойно. Я хочу говорить не как фракционный оратор, а как председатель Совета и исполнительного комитета, ибо, по моему глубокому убеждению, сейчас решается вопрос не отдельной партии или фракции, а решается вопрос о судьбе Совета и Советской власти в Баку… Я говорю вам: не зовите англичан, потому что вы погубите Советскую власть, оторвете Баку от России, и эта ошибка будет непоправима… Ваш приговор, ваше решение пригласить англичан будет смертельным ударом Бакинскому Совету.

Начались прения, и голоса резко разделились. На голосование были поставлены две резолюции. Большевики предлагали отстаивать Баку своими силами с помощью революционной России. Дашнаки, эсеры и меньшевики настаивали на принятии «помощи» со стороны англичан. Результаты голосования объявил Джапаридзе: за резолюцию большевиков — 236 голосов, за другую — 259.

В наступившей тишине вперед вышел Шаумян и, повернувшись к правому крылу, с горечью сказал:

— Вы не нашли еще Англию, но вы потеряли нас.

И поскольку большинство Совета отказывалось признать Советскую власть в России, Шаумян заявил:

— При этих условиях вы, принявшие эту резолюцию, порвали всякую связь между вами, ставшими на предательскую точку зрения, и нами. Мы снимаем ответственность за преступную политику, которую вы начинаете, и отказываемся от постов народных комиссаров.

Председательствовал в это время дашнак Аракелян. Он поспешно подошел к Шаумяну и растерянно заговорил:

— Нет, это невозможно, чтобы вы ушли… Мы дальше хотим работать вместе…

Шаумян вдруг встал, слегка отстранил Аракеляна и громко и твердо сказал:

— Заявляю, что я, как представитель Советской власти в Закавказье, доведу до сведения Совета Народных Комиссаров о вашем предательском акте и нашем ответе на него.

Затем выступили эсер Велунц и меньшевик Айолло. Они обвиняли большевиков в дезертирстве, клеветали и поливали их грязью.

Взял слово Джапаридзе. Он заявил:

— Нет, мы не уходим из Совета, мы не умываем руки. Мы работаем и будем работать, причем в десять раз больше, чем работали раньше, потому что обстановка стала сложнее и тяжелее, потому что появились враги в лице английских интервентов, которых призвали вы. Но ответственность за эту политику мы нести не можем. Извольте нести ее вы, извольте стать на место комиссаров. А во всей работе мы будем принимать участие, из членов нашей партии никто не уйдет из Совета.

«…Было около двух часов ночи, когда закрылось это драматическое совещание Бакинского Совета», — вспоминала потом Н. Колесникова.

Бакинская коммуна продержалась еще шесть дней. Бакинские комиссары фактически находились у власти до 4 часов дня 31 июля.

 

В ту зловещую ночь…

1 августа в Баку образовалась новая власть. Ее возглавили члены так называемой диктатуры центрального комитета каспийской флотилии и президиума временного исполнительного комитета. По существу, это были дашнаки, мусаватисты, меньшевики и эсеры. Контрреволюционная власть прежде всего распустила Бакинский Совет, закрыла большевистские газеты, прекратила вывоз нефти через Астрахань в Россию и стала ждать прибытия английских войск.

Первый отряд англичан высадился в Баку 4 августа.

А на другой день к городу со стороны Волчьих ворот стали прорываться турецкие подразделения. Они взяли высоту Патамдар и начали проникать в Бибиэйбатский район. Еще немного, и город оказался бы в руках турецких интервентов.

Положение спасли большевики. Советские артиллеристы под командованием Г. К. Петрова быстро выкатили орудия и открыли огонь по наступавшим туркам. Тем временем помогла и пехота: она заняла Бибиэйбатский хребет и удержала фронт. Прорвавшийся к городу турецкий батальон почти полностью был уничтожен.

Чтобы обсудить создавшееся положение, бакинские большевики срочно созывают партийное собрание, которое обратилось к рабочим с воззванием: «Пролетарская социалистическая оборона Баку превратилась в войну двух империалистических коалиций.

Революционного фронта в Баку уже нет, а есть фронт империалистический.

Борются две силы, одинаково враждебные Российской рабоче-крестьянской власти.

С этого момента политические и военные представители Российской Советской власти и воинские силы, присланные из России, не могут оставаться в Баку и быть пособниками английских империалистов, быть соучастниками предательства, совершенного под влиянием правых эсеров, меньшевиков и дашнаков».

Несмотря на то что бакинские комиссары вынуждены были уйти в отставку, они не прекратили своей деятельности. Проводились партийные совещания, конференции, издавались листовки и газеты.

Настал наконец час, когда необходимо было покинуть Баку. Все бакинские комиссары и верные Советской власти вооруженные силы расположились лагерем на Петровской площади, на берегу моря, представляя собой как бы «государство в государстве».

Алеша отошел на минуту в сторонку, чтобы бросить прощальный взгляд на город. На душе было тяжело, но он повторял про себя: «Мы еще вернемся! Советская власть будет жить в Баку!..» Он подошел к Шаумяну и тихо сказал:

— Пора, Степан! Надо грузиться на пароходы.

— Да, пора… Но мы еще вернемся. Обязательно вернемся!..

Алеша крепко стиснул ему руку; он был рад, что товарищ произнес вслух то, о чем он сам только что думал.

14 августа на нескольких пароходах большевики отплыли в Астрахань. Однако сильный шторм у острова Жилого помешал дальнейшему продвижению. Здесь их настигли военные суда Центрокаспия и начали жестокий артиллерийский обстрел. Под угрозой потопления советские пароходы вынуждены, были вернуться в Баку.

Едва сошли люди на пристань, как заранее стянутые сюда войска изменников разоружили советские отряды, а руководителей Бакинской коммуны арестовали.

Между тем военная обстановка под Баку еще более обострилась. Из Карса на Азербайджанский фронт были переброшены значительные силы противника.

Начался обстрел города. Снаряды рвались и неподалеку от здания тюрьмы, где находились комиссары. Их тут же перевели в Баиловскую тюрьму.

— Как нас берегут! — с горькой усмешкой сказал Алеша. — Надо же! — и покачал головой.

В момент, когда английские оккупанты оставляли Баку, а турецкие входили в него, арестованных большевиков освободили, и они вновь попытались уйти на пароходе в Астрахань. Но команда этого корабля направила его в Красноводск. Здесь пароход встретили представители местной эсеровской власти, заранее предупрежденные бакинскими предателями. Шаумян, Джапаридзе, Азизбеков, Фиолетов, Зевин и другие бакинские большевики сразу же были заключены в городскую тюрьму. Среди них находились два сына Шаумяна, 16-ти и 14-ти лет, жены Варо Джапаридзе, Ольга Фиолетова и Мария Амирова.

А через три дня члены «закаспийского правительства» во главе с эсером Фунтиковым и двумя агентами английской разведки прибыли в Красноводск для выполнения указаний, полученных от высшего английского командования. Они приехали специальным поездом с тщательно подобранной группой вооруженных белогвардейцев, переодетых в туркменскую военную форму. Машинистом паровоза был эсер Щеголютин.

Впоследствии английский генерал Малессон напишет: «…правда, комиссары были безоружны в том смысле, что огнестрельное оружие у них было отобрано, но они владели более грозным оружием, чем огнестрельное, — силой опытного агитатора, сила которого повелевает толпой и вызывает новые большевистские восстания… Было вполне возможно, что они скоро вновь сделают страну большевистской, и тогда что стало бы с нашими планами».

В ночь с 19 на 20 сентября в тюрьму явились предатели. Комиссаров доставили на вокзал. Специальный поезд состоял всего лишь из двух вагонов. В один из них поместили арестованных, в другой уселись закаспийские эсеры с вожаками Фунтиковым и Дружкиным, а также английский эмиссар капитан Тиг Джонс.

2 часа ночи 20 сентября 1918 года. Поезд с потушенными огнями отправился в сторону Ашхабада. Он остановился на 207-й версте, на перегоне между станциями Ахча-Куйма и Перевал.

Позже машинист Щеголютин на суде покажет: «…первую группу комиссаров — 13 человек — повели из вагона в левую сторону от поезда, шагов за 75-100. Они еще не знали, какая участь их ждет, и взяли с собой вещи. После расстрела первой группы остальные поняли, куда их ведут, и вышли из вагона без вещей. Пьяные палачи выводили комиссаров на гребень песчаного бархана и расстреливали их из пистолетов и винтовок, рубили шашками, убивали штыками и прикладами. Озверевшие бандиты дробили черепа, руки, ноги, отрубали головы своим жертвам».

…Бакинских комиссаров не стало.

* * *

В 1973 году я побывал в Баку. И конечно же пошел на братскую могилу 26 комиссаров, расположенную на площади, носящей их имя. Здесь, у мемориала, в большой чаше, обхваченной могучими руками рабочего, пылал Вечный огонь — символ вечной памяти и славы героев-коммунаров.

На площади этой, у памятника бессмертия, ежегодно бывают сотни тысяч людей. Сняв головные уборы, они минутой молчания чтят память погибших героев.

Очень взволновали меня прибывшие сюда пионеры. Вот они быстро построились. Встали в почетный караул. Юные ленинцы во всеуслышание дают клятву служить Советской Родине так же беззаветно и самоотверженно, как служили коммунары — Рыцари революции!..

— Безумству храбрых поем мы славу! — отчетливо слышится в тишине звонкий детский голос.

«Безумству храбрых поем мы славу!» — повторяю я.

* * *

Редакция газеты «Бакинский рабочий». 1908 г. Баку. Сидят (слева направо): М. И. Батырев (Евгений), С. Г. Шаумян, С. Т. Якушев, П. А. Джапаридзе, В. Ф. Ефимов (Саратовец) Стоят: С. С. Спандарян и С. Д. Вульфсон (Нюшин).

Письмо П. А. Джапаридзе Кавказскому Союзному комитету.

П. А. Джапаридзе с женой Варварой Михайловной и дочерью Люцией. 1913 г. Великий Устюг.

Расстрел 26 бакинских комиссаров. 1918 г. С картины худ. И. Бродского.

Мемориальный ансамбль памяти 26 бакинских комиссаров в Баку.