1

Вдали ревет тукус. Дрожь пробирает при мысли, что этот кошмарный зверь может оказаться в круге света, который бросает моя лампа. Мохнатый загребущий хобот, два острых, как кинжалы, рога, торчащих во лбу — на этот лоб с силой шмякается захваченная хоботом жертва, — и, наконец, желтые клыки! Но тукус боится приблизиться. Огни на сторожевых башнях и монотонные крики легионеров отпугивают его.

Мы не беззащитны. Оптим Тавр уже убил трех таких хищников, да и другие охотники время от времени их убивают… Мне кажется, бестии начинают нас избегать.

Весна в этом году поздняя, но вот уже несколько дней дует ласковый южный ветерок, приносящий пряный запах кустов цисталлы. Цветы их, огромные, темно-голубые и чужие, почему-то напоминают мне родину, сады и фруктовые рощи Испании. Наверно, потому, что весна. Наступает седьмое лето…

Страх остался позади, погребен в наших душах, вытеснен любопытством — жизнь берет свое. Давно уже все вернулось на круги своя, все привычно, все как раньше. Днем вряд ли кто думает о случившемся, а вот ночью…

Я, Сабин Юлий, вольноотпущенник и бывший врач великого Юлия Цезаря, знаю, что эта весна — последняя в моей жизни. Кассия пытается переубедить меня, другие ничего не замечают. Но я — врач, а врач должен знать, когда пробьет его последний час; иначе он не врач, а шарлатан. Я достаточно долго учился в Пергаме.

Слабость заполняет мои вены свинцом, парализует сухожилия, лишает воли. От чего это — от болезни, от старости, от отравления ядовитым растением, проглоченным ненароком? Какая разница! И если я хочу сказать об этом перед смертью, то надо говорить сейчас. Убежден: молчать больше нельзя. Семи лет молчания более чем достаточно.

Я выхожу на террасу, жадно вдыхаю запахи ночи. Мой взор обращен в небо, на красный серп луны. Что нас ждет в будущем? Возможно ли возвращение? Может быть, надо было всем сказать об этом раньше? Вопросы без ответа.

Ужасно, что нельзя ни с кем об этом поговорить: теперь-то я знаю, почему он советовал мне забыть обо всем. Но даже если я нарушу свое обещание и расскажу всем — кто найдет выход? Никто. Безнадежность только усилится. Лучше, если никто об этом ничего не узнает. Иногда полезно о чем-то не знать. Каждому врачу известно это правило. Но тогда и внуки, и правнуки тоже ничего не будут знать? Что есть сие правило перед судом истории? Не назовут ли меня потомки трусом?

Есть и третий путь. Я заведую архивом храма Юпитера. Можно, например, описать свои злоключения и запрятать эти воспоминания среди бумаг. Когда-нибудь их прочитают и… посчитают выдумкой. Сегодня мне бы поверили, но те, кто придет после, не знают меня. Есть ли смысл? Надо все продумать.

Снова слышится рычание тукуса в ущелье Белых гор. Мне кажется, что он удаляется (хотя, по неопытности, я могу и ошибаться); наверное, хищник убедился: здесь легкой добычи не будет. Утром охотники отправятся искать его следы. Отварное мясо тукуса — лучший из деликатесов, но зверь опасен, как целая стая германских волков.

Усталость во мне и сильна, и слаба одновременно противоборствуют интерес к жизни и бремя прожитых лет. Лечь спать? Но когда я лежу без сна, Кассия просыпается. Пусть хоть она отдохнет. Малыши Юлий и Атилия доставляют ей кучу хлопот. А утром наш дом снова будут осаждать больные. Пока она единственная моя помощница — Кесонию еще долго учиться. Он, однако, не глуп… Было бы лучше, если бы сын унаследовал мои знания, но чувствую — время не ждет. Пусть моим преемником будет этот вольноотпущенник. Ведь и я когда-то был рабом.

Всю правду я не могу сказать Кесонию, как не могу сказать ее своему другу Марку Веру или моей Кассии. Пусть живут спокойно.

То, что Марк Вер до сих пор не докопался до объяснения случившегося, меня не удивляет. Всю жизнь он был только солдатом — хорошим солдатом, который дослужился до трибуна и коменданта гарнизона Талтезы, — но никогда не был он искателем истины. Я во всех отношениях его антипод. У греков я учился логике.

Как раз логика здесь и нужна. Я верю лишь в то, что сам видел, бога я не видел. Если бы боги существовали, они должны были бы… были бы другими. Не как те. Да и могут ли вообще существовать законы божьей волей? Личный библиотекарь Цезаря сказал как-то, что с такими мыслями мне место в войске Спартака. Наверное, он прав.

Нет, тогда мы не умерли, как думает Марк Вер, как думает большинство. Здесь не царство теней. С той поры некоторым из нас не повезло, и они действительно умерли. А разве может еще раз умереть уже умерший? И чувствуем мы себя как прежде. Прощупывается пульс, я дышу, думаю, родились дети… Разве это смерть? Об этом, к счастью, никто не задумывается. Некоторые считают это волшебством, проделкой демонов. Может быть, и я думал бы так же.

Но я знаю, что произошло на самом деле. Если бы я посчитал себя вправе, то рассказал бы невероятную историю. Но чем будет эта история без доказательств — так, сказкой. Правда, пугающе правдоподобной.

Предположим, я решусь описать эту историю — с чего же начать…

2

В то время легионеры сражались с последними рассеянными отрядами восставших галисийцев. Хотя война на Пиренеях давно завершилась, и успешно для нас, управление провинции, которое находилось в далеком Таррако, назначило в поселок Талтезу военного коменданта. После умиротворения региона снова будет установлено гражданское правление. Но этого можно было ждать годы и годы.

Все это было для меня очень кстати. Хотя я старательно заметал следы и, конечно, никто не стал бы искать меня, личного врача Цезаря, именно в отдаленной Испании, но в момент, когда я, закончив скитания, сделался бы оседлым жителем, местные чиновники стали бы спрашивать, кто я, откуда. А покажись им мои ответы невнятными, они стали бы наводить справки. Тогда как писаря, работающего с военным комендантом, никто не станет проверять. Он, так сказать, служебный инвентарь.

К счастью, трибун Марк Вер почти ни о чем не спрашивал, когда я стал хлопотать о вакантной должности. Он поверил, что я прибыл из Пергама. Ссора с начальством показалась понятной причиной ухода, а то, что я особенно не распространялся на этот счет, в глазах старого солдата придавало мне вес. К тому же я облегчил его физические страдания — от германского ревматизма и от плохо залеченных ран, — чем завоевал его расположение. Мои познания в медицине никогда не удивляли его — он думал, я научился некоторым приемам у пергамских врачей.

И у меня был хлеб и дом.

Как-то ранним летом мы сидели с Марком Вером за кувшином вина и вспоминали прошлое. И тут прибыл стоявший на посту легионер Оптим Тавр и сообщил о незнакомце.

Я, естественно, с недоверием относился ко всем незнакомцам, которые забредали в Талтезу. Октавиан Август разыскивал последних участников заговора против его отчима; а каждый знал, что в заговоре участвовал некто Сабин Юлий, личный врач Цезаря. Его следы затерялись в Кампании. И кто знает, как далеко направит поиски новый диктатор Рима? Впрочем, кроме Кассии, ни одна живая душа в Талтезе не знала, что комендантский писарь Руф когда-то звался Сабином Юлием. Но какая-нибудь нелепая случайность могла стать для меня роковой.

Об ином думал Вер. Я читал его мысли. Поговаривали, что на носу финансовая ревизия. Она беспокоила гри- буна. Любопытные незнакомцы — возможные шпионы управления провинции — не нравились ему еще с порога. Но предусмотрительность никогда не была его достоинством, и я не видел, чтобы он что-то собирался предпринять.

— Пусть войдет! — сказал он легионеру.

Незнакомец остановился у дверей и поднял руку в римском приветствии.

— Приветствую тебя, Марк Вер, правитель цветущего города Талтезы!

Талтезе было так же далеко до города, как нам до бессмертия; так же мало мой покровитель имел прав на звание правителя; но подобная лесть была частью ритуала, которого придерживались просители.

— Меня зовут Дургал.

— Приветствую тебя, Дургал, — буркнул мой начальник, не соизволив приподняться, презрительно глядя на посетителя.

Дургал был среднего роста, несколько полноват, словом, внешность его была самой заурядной. Но его манера говорить! Такой латыни я еще нигде не слышал, хотя у Цезаря бывали собеседники со всего света. И дело не только в полном отсутствии акцента. Своеобразие было в особой монотонности речи: как будто Дургал читал текст, не понимая его содержания.

— Чего тебе? — спросил Вер.

— Я учился искусству врачевания и хочу применить свои знания. Хочу поселиться в Талтезе и посему счел нужным выразить свое почтение представителю власти, — ответил Дургал тем же монотонным голосом. — Мне говорили, необходимо соблюсти некоторые формальности. Я хотел бы как можно скорее приступить к работе. Обстоятельства того требуют — с юга надвигается эпидемия. Талтезе нужен будет врач.

Эпидемия? Клянусь жезлом Эскулапа, я ничего не знал об этом!

Десять против одного: это шарлатан и обманщик, как большинство ему подобных и как оба врача Талтезы. Впрочем, не мне, по понятным причинам, следовало его разоблачать.

Хотя кое-что говорило и в пользу незнакомца. Прежде всего безупречная латынь. Чувствовалось, что он прибыл издалека. Значит, у него есть деньги и какие-то знания. Кроме того, любой дурак будет стороной обходить район, охваченный эпидемией. Побеседовать с ним стоит, но это будет поверхностный, ни к чему не обязывающий разговор провинциального секретаря с провинциальным лекарем.

Вер сделал строгое лицо.

— Ты, конечно, знаешь — в военное время лекарь должен иметь лицензию.

Я прямо-таки прочитал его мысли, когда он так беззастенчиво лгал, — он прикидывал, какая сумма перепадет от лекаря. На какое-то мгновение воцарилось молчание. Я уже злорадствовал — сейчас Дургал изобличит ложь: в Талтезе нет военного положения, потому что Рим не ведет войн. Во всяком случае, войны с галисийцами. Проводится лишь акция по наведению порядка.

Но, похоже, незнакомец плохо знал римские законы.

— Это мне известно, могущественный господин, — монотонно прогудел он, вытаскивая кожаную суму из красновато-коричневого одеяния. — Я хотел уплатить как можно скорей, чтобы не нарушать закон.

— Другой разговор! Руф все оформит.

Всемогущий Юпитер! Что я должен оформлять, если по закону никакой лицензии не положено? Впрочем, можно сделать так, чтобы копия исчезла из архива, но оригинал при этом не должен стать уликой, изобличающей трибуна и секретаря как взяточников, — скоро ревизия! Вер сверкнул на меня глазами. И я составил безобидный текст, написав его в двух экземплярах.

Дургал пробежал его глазами и кивнул. Безоговорочно отсчитал и выложил на стол золотые монеты.

Я присвистнул. Такая прелесть свежей чеканки редко попадала в мои руки. Казалось, их золото сверкает ярче, чем металл обычных монет.

Я отсчитал сдачу серебряными монетами, но он отодвинул их мне. Мы посмотрели друг другу в глаза.

И мне стало страшно. Человек, по-императорски одаривший меня, смотрел с холодной отчужденностью. Во мне пробудилось воспоминание: однажды я видел уже такой взгляд — когда Брут объявил о смертном приговоре Цезарю и ждал от соучастников его утверждения.

Врач? Так смотрит палач или убийца!

3

Под предлогом выполнения своего служебного долга я исходил все вокруг дома Дургала. И пусть говорит что угодно, но что-то он скрывает. Я чувствовал это.

Может быть, он шпик Октавиана Августа? До отдаленной Талтезы доходило мало известий о запутанных событиях во Втором триумвирате; но я знал, что не все убийцы Цезаря найдены и осуждены. Возможно, диктатор решил во все деревни направить шпионов.

На северной окраине Талтезы — откуда открывался чудесный вид на лесистые горы, лежащие на границе с Галлией, — стояла старая вилла. Поговаривали, что много лет назад там была резиденция легендарного разбойника Сертория. Причудливые изгибы судьбы Северной Испании привели усадьбу в запустение. Я знал, что Дургал дешево купил эту виллу и жил в ней с полдюжиной слуг. Чужаки редко появлялись на улице, к ним тоже было не подступиться, как и к их владельцу и господину.

У Дургала были основания для огорчений. Насколько я знал, со дня появления у него не было ни одного пациента. Богатые боялись экспериментировать и лечились у прежних лекарей; бедные думали, что врач и домовладелец возьмет слишком высокую плату. Должно было пройти время, чтобы положение изменилось.

Я воздерживался от того, чтобы расспрашивать о нем соседей. Никто, конечно, не отказался бы поделиться тем, что знает, с писарем, но с той же очевидностью меня приняли бы за осведомителя недавно созданной императорской тайной канцелярии. И после этого со мной боялись бы откровенничать. Кроме того, Дургала предупредили бы о моих расспросах, проявляя тайную солидарность, а поскольку мне было неясно, кто он и откуда, я предпочел не иметь его своим врагом. Людям в моем положении следует избегать вражды.

Я не обрадовался, увидев Дургала выходящим из дома. Его приглашение зайти к нему в гости было для меня полной неожиданностью. Отказаться я не мог. В центре атриума стояла статуя Октавиана Августа. У нас в провинции особого сходства не требуется, достаточно того, что на пьедестале выбито имя. Но пасынка Цезаря я знал — сходство было поразительное. И в Риме подобное нечасто встретишь. Иметь искусно выполненную статую— доказывать преданность властелину. Мое недоверие усилилось.

— Рад, что ты принял мое приглашение, господин секретарь Руф. Чем тебя угостить?

И снова вежливость слов не соответствовала их тону.

— Спасибо, я не хотел бы отнимать у тебя много времени. Уже устроился? Пациенты бывают?

— Пока нет. — Похоже, это его не огорчало. — Меня другое заботит. По моим данным, есть случаи заболевания западнее Таррако. Говорю об этом на тот случай, если ты захочешь сделать какие-нибудь приготовления, — добавил он тем тоном, каким говорят о вещах повседневных.

— Из управления провинции никаких сообщений на этот счет не поступало, — осторожно возразил я. Хотя, конечно, о таких вещах не трезвонят. А он откуда об этом знает? — Это чума?

— Нет. У нас эту эпидемию зовут Горячая Смерть. Название говорит за себя. Начинается как лихорадка, и вначале это никого не беспокоит. Затем — опасные приступы слабости, чаще всего заканчивающиеся смертью. Наверное, сердце отказывает. — Он изучающе уставился на меня.

Я старательно изображал из себя профана. Это мне легко удавалось — название Горячая Смерть было мне незнакомо. Уж не имеет ли в виду Дургал тот грипп, который, по слухам, свирепствовал в далекой Парфии?

— Ты знаешь лекарство от болезни? — спросил я, не рассчитывая на ответ. Каждый врач имеет право на профессиональную тайну.

— Малодейственное, — ответил он не очень уверенно.

— И все же ты отправился туда, где эпидемия?

— Опережая ее! — поправил он. — Главным образом чтобы изучать болезнь. Кроме того, этой болезнью я уже переболел, а второй раз, кажется, ею не болеют.

В большинстве случаев так и бывает, я знал это. Пожалуй, Дургал кое-что понимает в медицине. Мысленно я извинился перед ним за собственное недоверие. Досадно, что мы не можем безбоязненно обменяться опытом; но что поделаешь — за мной охотились.

— Что, по твоему мнению, должны сделать местные власти?

— Кое-что, конечно, можно сделать, — сказал он, — но от большинства мер толку мало. Надо избегать скопления людей. Но легко сказать. Попробуй объяснить господину трибуну, что нельзя устраивать празднества. Что заболевших надо изолировать. Ты не знаешь, в Талтезе есть еще врачи? Они будут нужны.

Мой голос прозвучал почти равнодушно:

— Ты слишком многого хочешь, но кое-что есть. Знахарки и пара шарлатанов, но настоящих врачей, которые давали бы клятву…

— Ну да, везде так. Жаль.

Жаль? Почему жаль? Ему радоваться надо. Конкуренты сбивают плату. Кроме того — кого остановит дороговизна, когда трясет лихорадка.

— Власти будут признательны тебе, если сообщишь о первом же случае заболевания, — сказал я. — Комендант Должен будет отдать кое-какие распоряжения. Ведь ты, как врач, первым узнаешь о заболевании.

— Хорошо, учту. — Дургал хлопнул в ладоши, подзывая слугу. — Принеси вина, Роба!

Раб молча повиновался. Роба? Странное имя.

Я не нашел причины отказываться от вина. Несколько капель мы разбрызгали в честь бессмертных богов и выпили по первому кубку, как и положено, за здравие Октавиана Августа. Это было чудесное сицилийское вино. Дургал пригласил меня осмотреть дом. Зачем, мне было неясно. Возможно, ему хотелось наладить отношения с начальством. Я согласился. Может, по тому, как он обставил дом, я узнаю кое-что о его происхождении.

Конечно, коренным римлянином Дургал не был, но, как я ни пытался уловить в его речи характерные словечки или акцент, который выдал бы его национальность, мне это не удавалось. И я терялся в догадках. Я бегло говорю на греческом, пуническом, сносно — на этрусском, оскском и кельтском. В его речи не было и намека на эти языки, и в то же время все говорило, что он не римлянин.

Наконец я не выдержал. Мы как раз осматривали сад за домом. Один из слуг выпалывал сорняки. Я сразу обратил внимание на то, что большинство растений были лекарственными, жаропонижающими. Я и сам не смог бы собрать такого обилия лекарственных растений — некоторые были мне незнакомы, другие я раньше не считал лекарственными.

— Позволь, мой дорогой Дургал, вопрос, касающийся тебя лично?

— Пожалуйста!

— Ты говорил, что встречал эту лихорадку у себя на родине. Так, значит, ты из Сирии или Парфии?

Дургал, остановившись, холодно смотрел на меня, как господин смотрит на раба, совершившего проступок. Мое открытие явно ему не понравилось.

— Совершенно верно, я родился не в империи, а на юге Парфии, — медленно, гораздо медленнее обычного выговаривая слова, подтвердил он. — Врач-невежа — ничто. Но врач, который не хочет помочь, — еще хуже. Поэтому-то я здесь. Это все.

В последней фразе прозвучало невысказанное: «…все, что ты сможешь от меня узнать, любопытствующий!»

Я потупился. Хотя, или как раз потому, что в этом была логика, я не поверил ему. Брут тоже не удовлетворился бы этим ответом. Он распознавал самую изощренную ложь. Но ему, богатому сенатору, — не возбранялось задавать вопросы — какие угодно и кому угодно. Мне этого не позволяли условности.

— Извини мою нескромность, — оправдывался я. — Так редко встречаешь последователя Эскулапа, который знал бы что-нибудь, кроме перевязки ран.

— Ладно, ладно. — Его голос снова стал монотонным.

4

Несколько дней спустя, вечером, я возвращался со службы домой. День был обычный, никаких неприятностей. Прибыло два официальных письма. Расписавшись в получении, я зарегистрировал их и прочитал Марку Веру. Первое касалось финансовой ревизии. Это было официальное уведомление о том, что в течение осени сенатские служащие объедут весь регион. Наверно, в Риме стали догадываться, что галисийский мятеж связан со злоупотреблениями местных властей. Я-то не сомневался в том, что незаконные поборы вызвали выступление свободолюбивого населения. Но это был лишь повод, не причина. Во втором письме штабной офицер легиона, стоящего на севере, лаконично сообщал, что рассеяно последнее крупное формирование бандитов. Банду можно считать несуществующей, но не всех ее участников удалось захватить и распять. Гарнизон Талтезы не должен терять бдительности. Окончательная победа? Точно такое же письмо мы получали уже трижды.

О лихорадке, Горячей Смерти Дургала, известий не было. Но торговцы сообщали о заболеваниях и смертях в ближайших селениях. Почему тамошние чиновники не позаботились о том, чтобы сообщить нам об эпидемии, я понимал лучше других.

Итак, я шел домой к Кассии.

Как писарь государственного учреждения Талтезы, я имел довольно просторное жилье на окраине селения. Пожилая вдова легионера сдавала нам дом — нужда заставила. Дом хранил следы былого благополучия. Когда- то, наверно, он был комфортабельным, потом просто уютным. Неумолимое время довело его до состояния, из- за которого богатые люди обходили дом стороной. Но для писаря он был вполне подходящим.

Как всегда, Кассия поцеловала меня.

Одного, пожалуй самого дальновидного, из радикальных республиканцев звали Кассием Лонгином. Конечно, этому архиримлянину никогда бы и в голову не пришло отдать свою дочь за вольноотпущенника, домашнего врача. Стечение целого ряда обстоятельств привело к тому, что это стало возможным.

Во-первых, моя избранница была всего лишь дочерью рабыни, которая когда-то нравилась нашему римлянину, следовательно, не имела законных прав дочери, во- вторых, в кругу заговорщиков я играл определенную роль; поэтому-то он и проявил великодушие: дал свободу девушке и даже разрешил ей носить имя Кассия. Он от этого ничего не потерял, мы — выиграли.

Мало что унаследовала моя жена от отца. Она — нормальной полноты и гораздо спокойней его, худого, нервозного, невероятно честного даже для патриция, каким помнится мне он, Кассий Лонгин. У нее карие миндалевидные глаза, как у отца, но смотрят приветливо, а не презрительно. А черные вьющиеся волосы она унаследовала от матери. К сожалению, когда я впервые появился в доме Кассия, мать моей жены была уже в царстве теней. По рассказам Кассии, была она как добрая богиня: заботливая и прекрасная.

— Пойдем, сегодня я готовила по новому рецепту!

Кассия потянула меня в боковую комнату. Она любила готовить и часто угощала меня необычным блюдом. Когда торговец обсчитывал ее на ас-другой, она легко прощала, если он делился с ней каким-нибудь тайным рецептом травяного настоя.

Сегодня к мясу, зажаренному особым способом, она добавила какую-то смесь трав, так что я не мог понять, что это за мясо. Баранина? Говяжье филе? Для Кассии приготовление пищи — целый ритуал, и мои попытки отгадать, что это, были частью ритуала. Потом мы вместе смеялись над бесплодностью моих попыток, и это тоже было частью ритуала.

Когда, насытившись, я менял позу, она убирала посуду — образцовая римская жена. Потом мы имели обыкновение, беззаботно болтая, пить вдвоем фруктовый сок или вино. Сегодня она была какой-то рассеянной, чувствовалось: что-то гнетет ее.

— Что случилось? — спросил я наконец.

— Дошло уже до Сириаков. То, что ты называешь лихорадочным гриппом, — сказала она. — Во всяком случае, мне так кажется. Целая семья. Соседи рассказали.

— О великий Эскулап! — пробормотал я.

Недавно возница Сириак с обозом вернулся с юга Испании. Конечно, это эпидемия. Клянусь Олимпом! Ясно, что он занес болезнь в Талтезу. Кто следующий? Соседи давно заражены…

— Будем предусмотрительны, хорошая моя. Недавно я купил массу жаропонижающих лекарственных трав. Надо, чтобы ты, начиная с сегодняшнего дня, как можно реже выходила из дома. Насколько это известно врачам — заболевают те, кто общается с больными.

Она сдула упавшую на лоб прядь волос и мягко улыбнулась:

— А ты сам заколдован, Сабин? Нет. Хотят ли боги нашей смерти или нет, покажет время. Но пора сказать всем, что ты врач.

Я молчал. Возможно, Сириак просто сильно простудился, подхватил малярию, на худой конец. Нет, я и сам в это не верил. Самые худшие опасения окажутся самыми верными. И все же, отказаться от такой прекрасной маскировки? Нас двоих я надеялся уберечь. Мы хорошо питаемся, и хвори будет нелегко свалить нас. Кроме того, У нас достаточно корней аконита, чтобы его отваром укротить бешенство лихорадочного пульса, но есть друзья, соседи, весь поселок! Будь ты трижды проклята, клятва Гиппократа! Либо ты всегда верен клятве, либо не верен ей! Я знал, что не смогу смотреть людям в глаза, если не…

— Как только кто-нибудь задумается над тем, почему я, врач, так долго скрывал свои медицинские познания, нам — конец. У императорской тайной службы тысяча ушей.

Кассия погладила меня по лицу так, как лишь она умела.

— У Сириака две маленькие дочурки. У них лихорадка, им надо помочь. Сохранишь им жизнь — и как будто бы у нас появятся две дочки!

Что на это скажешь? Как нам хотелось иметь детей! Но боги не желали полноты нашего счастья — все мои эликсиры не помогали.

Помощь больным… Препарат аконита не то средство, которое можно доверить людям невежественным. Лишняя капля — смерть, каплей меньше — препарат не действует. Это балансирование на лезвии ножа.

— Иду к Сириаку, Кассия, — вздохнул я. — Но прежде всего я должен поставить в известность Дургала, эту темную личность. Он, так сказать, мой коллега. И нужно сообщить Марку Веру. В восторг от этого он, конечно, не придет.

Трибун воспринял недобрую, пока еще не проверенную весть спокойно. Он явно недооценивал ее.

— Что солдату лихорадка, — буркнул он. — Пришла, потрясла, ушла. Почихаешь, посморкаешься — и все прошло. Опасно для жизни? Эх вы, штатские! Для вас болотный комар опаснее германского тура!

Я попытался еще раз доказать ему, что опасность реальна. Что еще я мог сделать?!

Потом, подавив антипатию, пошел к Дургалу. Чужак, казалось, уже забыл о моем неделикатном любопытстве. Принял меня как и в первый раз: говорил слова, дружественные по сути, но до обидного безучастные по интонации. Я поведал ему о том, что узнал, высказал свои предположения.

Он выслушал меня внимательнее, чем Марк Вер, заметил:

— Необходима ясность. Я со слугой пойду с тобой к Сириаку. Эй, Роба! Мою сумку! Может быть, им можно помочь.

О деньгах он не сказал ни слова, чем возвысился в моих глазах. Об этом я ему, каменнолицему, конечно, не стал ничего говорить.

— Ну что же, тогда в путь, господин Дургал!

5

Дом Сириака, хотя и стоял над глубокими подвалами между мощными колоннами, был убог, как все хижины бедняков. Когда-то давно на этом месте богатый полуримлянин начал строить дом, намереваясь сдавать его в аренду. Но ввязался в беспорядки, начавшиеся после смерти Цезаря. Его имущество было конфисковано, строительство прекратилось. В недостроенных стенах и поселился Сириак.

Когда мы пришли, то застали там Кассию. Меня это обеспокоило, но я не сказал ни слова упрека. Она вытирала больным пот со лба и поила их отваром.

Я сразу оценил опасность ситуации. Возничий еще кое-как держался, но его изможденная, постоянно болевшая после рождения близнецов жена не могла сопротивляться болезни. Нас она не узнавала, бредила. Укрытые множеством одеял и все равно трясущиеся от озноба, обе девочки-семилетки пытались согреться, тесно прижавшись друг к другу. Но видно было, что и они очень плохи.

— Это — Дургал, знаменитый врач! — представил я своего спутника.

Сириак попытался ответить, но из его горячечной груди вырвался лишь неразборчивый хрип. Может быть, он просил о помощи и предлагал высокую плату? Что еще может сказать больной? В Римской империи только смерть бесплатна.

Хотя дома я часто рассказывал о странном человеке, прибывшем издалека, мне было любопытно узнать, как Кассия будет реагировать на его присутствие. Кассия, вежливо кивнув, смотрела на непроницаемое лицо врача. И то, что не мог видеть Дургал, не укрылось от меня: она была озадачена.

— Моя супруга.

— Честь имею, — монотонно сказал он. — Извини, госпожа Кассия, но прежде всего больные. Роба, принеси свежей воды!

Раб, подхватив бронзовое ведро, ушел. Нам пришлось довольно долго ждать его возвращения — колодец был неблизко.

Тут-то местный писарь должен был бы не мешкая распрощаться с присутствующими — начиналось лечение, но иначе поступил врач Сабин Юлий. Того удержало любопытство.

Дургал приблизился к Сириаку, внимательно разглядывая больного и не объясняя, что его интересует. Мне показалось, что он рассматривает глаза Сириака. В Пергаме учитель говорил мне, что по глазам можно определить, каково состояние больного. Врачеватель положил возничему ладонь на лоб.

— Подними, пожалуйста, левую руку, мой друг! — попросил он.

Удивленный глава семьи повиновался. Его потные пальцы дрожали.

Ого! — подумал я. Он думает, что это чума! Разбирается. Но это не чума.

Дургал бегло пощупал подмышку.

— Понимаю. Так, а теперь посмотрим других домочадцев, чтобы я мог окончательно удостовериться.

Процедура повторилась трижды.

— Хвала богам, эпидемии чумы у нас нет, — сказал я после того, как Дургал снова укутал одеялами близняшек, укутал с заботливостью, удивившей меня. — Об этом и я тебе мог бы сказать.

— Знаю, господин секретарь. Но по подмышкам и легче, и точнее можно определить, каково состояние больного, — ответил он. — Кстати, у меня ощущение, что ты кое-что понимаешь в медицине.

Врача не обманешь.

— Немного.

— Как мне представляется, Талтезе это пригодится, — лаконично прокомментировал он мой ответ.

Между тем вернулся слуга, поставил полное ведро воды. Дургал с показной тщательностью вымыл руки, намылив их египетским натриевым мылом, и в довершение покапал на них из крохотного пузырька сильно пахнущими духами, чтобы ничто больше не напоминало о недавних манипуляциях у смертного одра.

Заметив, что тщательность его действий была нарочитой, я промолчал.

Наверно, Дургал отгадал мои мысли — холодный взгляд вперился в меня.

— Знаешь, господин Руф, я взял за правило подчеркивать престиж опытного врача тем, что мою свои руки, как аристократ. Да, это Горячая Смерть, — вынес он приговор. — Насколько я знаю, здесь, наверху, в Северной Испании, верят, что демоны лихорадки внедряются в тело больного.

Я кивнул. А Дургал так не думает?

— Ну, в каждой стране свои верования. На моей родине… Буду давать людям травяной экстракт, возможно, он прогонит демонов, если еще не поздно. Роба будет его носить.

Он обратился к Сириаку:

— Проси богов, чтобы они дали вам силы выздороветь!

И мне — вполголоса:

— Вы цените его? Он дельный человек?

— Конечно, мне нравятся и он, и его жена… и дети. — Как он об этом догадался? — Было бы скверно…

— Сомневаюсь, что он поправится. В нем и другие болезни активизировались. К тому же семья очень плохо питается. Жди наихудшего! — добавил он после паузы. — А теперь я, с твоего позволения, уйду. Надо готовить экстракт.

Я задумчиво смотрел им вслед. Они шли по улочке рядом, господин и раб.

Какой врачебной школы Дургал? Определенно не пергамской. Я сам там учился. Также исключается афинская. Египетской? Возможно. Про эту школу я знаю только то, что учившиеся в Мемфисе и Александрии любят напускать туману. Разве Дургал не такой же? А может быть, он учился дома, у парфян? А может быть, и в далекой Индии…

— Я думала, ты сам хочешь дать Сириаку отвар!

— Когда у постели больного встречаются двое слуг Эскулапа, Кассия, один должен уступить другому, иначе третьей будет смерть. Я верю, что эта пословица верна. Кроме того, Дургал разбирается в нашем искусстве. Умный человек, ты не находишь?

Она отвела прядь волос со лба.

— Да. Но про него не скажешь, что он — добрый человек. Я чувствую это. В некотором смысле, только, пожалуйста, не смейся, он вообще не человек.

Я и не думал смеяться. В моей голове мелькнула подобная же мысль. Может быть, Дургал — волшебник или даже демон? Волшебство было запрещено в империи решением сената… Хотя в Пергаме верили, что Эскулап тайно появляется среди людей. Но бог никогда не станет торчать в таком захолустье, тем более что в Риме его ждет всяческое почитание. Ах, чепуха все это! Так мы договоримся до нелепицы.

— Завтра снова приду, Сириак! Если тебе не станет лучше…

6

Смерть пришла раньше меня и прибрала семью. Смерть была всюду, смерть была ненасытной. Улицы Талтезы опустели люди боялись встречаться с людьми. Люди боялись соседей, как боятся крыс во время чумы. Кому случалось поперхнуться хлебной крошкой, видел, как врассыпную разбегались от него окружающие.

Как только стало известно, что я могу дать совет при заболевании и составить микстуру, больные стали буквально осаждать мой дом. Приходили днем и ночью, просили, умоляли, требовали. Я жил как во сне. Лишь Кассия время от времени сообщала мне: тот заболел, этот выздоровел, а этот умер; но иногда и это не доходило до моего сознания.

Мои лекарства помогали мало, хотя я и готовил их добросовестно, как учили. Многие из моих подопечных умерли. Как-то, в глубоком отчаянии, я сказал, что те, кому я помогаю советом и жаропонижающим эликсиром, умирают так же, как и те, кто помощи не получает. Кассия спорила со мной: мне кажется, она боялась, что я могу сдаться. В несколько дней мы обессилели, наши глаза ввалились, наши руки, ноги тряслись.

То, что и у Дургала были такие же результаты, ни на йоту не поднимало мое настроение. Он был не лучшим, чем я, врачом. И его пациенты умирали десятками — причем люди, которых было особенно жалко: Аул Курион, отставной центурион инженерных войск, Горячая Смерть прибрала его в какой-то час. Как искусный архитектор и инженер, он зарабатывал хорошие деньги и снова пускал их в оборот. Задуманный акведук должен был стать вершиной его творчества… Обычно такие люди оседают в больших городах. Когда подобный человек снова появится в нашем захолустье, известно лишь в астральном мире.

Не все просили помощи, многие рассуждали, как молодой легионер Оптим Тавр:

— Со мной ничего не случится. Во мне так много вина, что ни одному демону в меня уже не влезть!

Беспрерывно увеличивалось число пьющих. Это было бы смешно, не будь так трагично. Лихорадка не щадила и пьющих: спустя несколько дней славный Оптим слег, чтобы никогда больше уже не встать.

Места расквартирования провинциальных войск у Восточных ворот вскоре обезлюдели — добрая часть легионеров не могла нести службу из-за болезни, не меньшая — лежала на кладбище. Эпидемия действовала с той же неумолимостью, с какой выполняется приказ командующего о казни каждого десятого легионера, виноватого ли, безвинного ли…

И чаще всего погибали лучшие.

Внезапно заболел Марк Вер. Естественно, я сам лечил бы покровителя, окажись я в поселке, когда его свалила лихорадка. Но адъютанта пришлось послать за Дургалом. Его искусство было бессильно, и комендант гарнизона испустил дух. Уже дававшее сбои местное управление прекратило существование.

Могильщики трудились неутомимо. С утра до позднего вечера рыли могилы, складывали в них умерших, закапывали. Церемония сожжения — не в традициях Северной Испании. Римские обычаи захоронений, несмотря на долгое господство римлян, здесь не привились. Кроме того, обряд жертвоприношения требует много времени, а времени не было. Все это рассчитывали наверстать потом, когда стихнет эпидемия. Тогда будут изваяны и установлены надгробья для богатых.

Но самое ужасное было впереди.

Однажды вечером я пристроился за могильным камнем, ожидая наступления ночи. Небо быстро потемнело, вспыхнули звезды, далеко на западе бледно светила луна. Я подозревал, что должно произойти, и лишь хотел убедиться в верности своего предположения. Могильщик клялся мне в этом страшной клятвой. А он не из тех, кто бросает слова на ветер.

Я вернулся в полдень, на час опоздав на похороны Марка Вера. И теперь разыскал его могилу, так как мне пришло в голову, что его смерть как-то связана с тем, что я узнал при посещении одной больной. Это была некрасивая пятнадцатилетняя дочь могильщика. Девочка была крепкой и, пожалуй, могла выздороветь.

Готовя снадобье, я рассеянно беседовал с ее отцом. Тот был возбужден; не потому, что боялся за себя — по невыясненным причинам люди его профессии невосприимчивы к смертельной лихорадке, — он боялся за своего единственного ребенка и болтал о мести каких-то сил подземного царства, которые создают убийственные испарения. Вначале я пропустил все это мимо ушей, но, вслушавшись, понял, что ему пришлось увидеть.

И вот я ждал в укрытии, вооруженный длинным кинжалом. Разоблаченный преступник всегда сопротивляется.

Они пришли вчетвером. Из-за темноты я не узнал Дургала, но ясно, что он не мог доверить это слугам. Они тихо и осторожно крались между могильными холмиками. Осторожно и молча.

У могилы Марка Вера передний остановился, обернулся, показав жестом, что они пришли. Жест был так внятен, как будто он сказал это вслух. Двое достали из-под накидок короткие лопатки и стали копать. Глухо шлепалась земля, скрежетали камешки под лопатой, да тупыми звуками отзывались попадавшиеся куски древесины.

Почему я медлил? Чего ждал? Ждал, когда свершится осквернение могилы? Боялся? Нет, страх я умею побороть, иначе в свое время я остался бы верным медиком Цезаря.

Сделав над собой усилие, я встал и вышел из укрытия. Сухая ветка хрустнула под моей ногой.

— Что вы здесь делаете?

Один из четырех поднял руку, хотя стоял слишком далеко и не мог нанести мне удар. И все же я остановился и схватился за рукоять кинжала. Одно мгновение никто не двигался. Потом раздалось шипение, как будто брызнули водой на раскаленный металл. Меня сразу же обволокло неописуемо сладким, неведомым ароматом. Тысячи незнакомых чарующих цветов открыли свои чашечки: белые, розовые, красные, темно-пурпурные…

7

Резкий запах лез в мои ноздри, я чихнул.

О громовержец Юпитер и великий Эскулап, где я?

Я лежал на мягкой пестрой подстилке в большом зале без окон, освещенном неведомым светом. Удивительно гладкие каменные стены были размалеваны кричащими красками. Брежу?

— Ты очнулся?

Голос знакомый! Повернул голову. Дургал, осквернитель могил!

Я вскочил.

— Что тебе нужно от меня, преступник?

Ничто не изменилось в его лице.

— Можешь называть меня преступником, — равнодушно сказал он. — Но меня ты все же выслушаешь. Да и для тебя было бы разумней, прежде чем осуждать, выслушать меня.

— Я у тебя в плену?

— О том, что будет с тобой, поговорим после. Ответь мне откровенно на два вопроса. И я так же откровенно расскажу, почему ты здесь. А ну-ка, врач, скажи: разве не бывает целительное лекарство чаще всего горьким? И разве иногда врач не лжет во имя спасения больного?

Я смежил веки. Кружилась голова, как после перенесенного нервного шока. Что значат эти странные вопросы? Я осторожно ответил:

— Ну конечно.

— Рад, что мы сошлись во мнении. Но делали мы именно это и ничего другого, — продолжал он, — Слушай же, что мои братья поручили мне сказать тебе. Мы…

— Ты имеешь в виду своих слуг, Робу и других? Я сразу же подумал…

Он покачал головой:

— Позволь мне рассказать все по порядку. Это и без того достаточно сложно. Присаживайся. Там хотя бы. Есть, пить хочешь?

И на мое невысказанное ответил:

— В нашем соке нет ни яда, ни снотворного.

— Что ты хочешь мне сказать? Говори скорее!

Дургал встал и начал расхаживать по залу.

— Ты в наших руках, врач. Мы можем сделать так, что ты бесследно исчезнешь. Во время эпидемии этого никто не заметит. Сам знаешь. Но для нас существуют этические законы. Чтобы ты понял, о чем я говорю, объясню тебе, кто мы. Меня действительно зовут Дургал, но я не из Парфии. Я вообще из другого мира.

На ночном небе светятся бесчисленные звезды. Ты ког- да-нибудь задумывался над тем, что это такое — звезды? Это такие же солнца, как и ваше, только бесконечно далекие. И поэтому они кажутся тебе крохотными — у многих солнц есть свои миры…

Я схватился за голову. Наверно, Дургал сошел с ума.

— Оставь эти нелепицы! Что тебе нужно от меня? Говори!

Он долго молчал.

Как вы плаваете под парусом от берега к берегу, так и мои братья — от звезды к звезде. И с той же целью: ищем места, пригодные для поселения. Так мы добрались сюда.

Это бог? Бог! У меня мурашки пошли по спине. Разве я сразу же не почувствовал, что Дургала окружает нечто необычное? Теперь нужно поцеловать его ноги — но силы оставили меня. Я нанес оскорбление высшему существу! Кара будет ужасной.

— Что ты сделаешь со мной? — хрипло спросил я.

— Я уже сказал, о твоем будущем поговорим после, — ответил он. Во время странствий мы открыли мир, не пригодный для нас… Но вы сможете там жить! Тебе понятно? Там есть растения и животные, но нет людей. Среди звезд слишком мало обитаемых миров, а нам хочется иметь перевалочные базы, хочется иметь учеников, друзей. Назову еще одну причину, хотя сомневаюсь, что тебе она будет понятна. В далеком будущем не будет ни войн, ни вражды, не будет ни угнетенных, ни бедных. Но путь к этой счастливой эре долог и тернист. Некоторые оступаются и погибают. Возможно, наша помощь убережет вас от ловушек, кривых путей, попятного движения. Может быть, и вы иногда сможете спрямить этот путь так, как нам не пришло в голову… Но, я вижу, ты меня не понимаешь. Как тебе это объяснить?!

По счастью, наша дорога домой пролегает через тот мир; это упрощает дело. Как бы то ни было, мы посоветовались и решили доставить туда людей. Колонистов. Вас.

— К-куда? — заикаясь, спросил я.

— Я бы с удовольствием показал ту звезду, но она невероятно далеко — отсюда ее не видно. Вам, земным людям, и через сотни поколений не добраться туда. Поэтому мы и хотим вам помочь — тот мир прекрасен. Где взять колонистов? Добровольцев нет. Страх был бы слишком велик. Разве не так? Обманывать же кого-либо, принуждать — нам кажется аморальным. Это у вас, к сожалению, господствуют насилие и обман. Для нас же все это в прошлом.

Поэтому мы отыскали удаленную провинцию Римской империи, где свирепствует смертоносная эпидемия. Естественно, не всякая болезнь подходит — например, чума. Ты ведь согласишься со мной, что удаленность от Рима важна. Императорская тайная служба любопытна. Она помешала бы нам.

Тут мне нечего было возразить!

— Я — врач, которому все поручили. Я увидел, что Горячая Смерть пришла в Северную Испанию. Для нашей миссии место подходящее. Наверно, ты уже догадался, что мы делали: всем, кто по вашим медицинским воззрениям был обречен, мы давали особый напиток. Эликсир вызывал мнимую смерть. Человека хоронили, ночью мы его выкапывали и доставляли сюда. Понятно?

Все это походило на злую шутку.

— Мы в подвале твоего дома?

— Нет. — Дургал коснулся одного из цветных пятен, и стена, как гигантская створка раздвижных ворот, с тихим шелестом скользнула в сторону. За ней зияла черная бездна, полная светящихся точек, похожих на далекие факелы или…

Вдруг я все понял.

— Нет! — Мои колени подогнулись, я опустился на ложе.

— Итак, ты понял. Я должен был сказать тебе правду. Не бойся, тебе ничто не угрожает. Мы не применяем ни к кому насилие, мы не пытаем, не убиваем. Пока колонисты будут на той звезде, мы не вернемся на нее. Во всяком случае, очень долго не будем возвращаться. Мы продолжим разведку — небо огромно. Посмотри-ка!

Черная бездна была насыщена бесчисленными звездами. У меня великолепное зрение, и считать я могу лучше, чем многие в Талтезе, но звезды я не смог бы пересчитать. Первым я узнал созвездие Ориона. Как ярко, как торжественно оно светило!

— Поговорим о тебе, Сабин Юлий! — сказал Дургал. — Ты узнал, чем мы занимаемся, и мог нас разоблачить. Как понимаешь, мы не могли тебя выпустить с кладбища Талтезы. Но мы не сделаем тебе ничего дурного. Напротив: мы даем тебе право выбора.

Я чувствовал, что бледнею: он знает мое настоящее имя! Что еще он знает обо мне?

— Первый вариант: ты остаешься в нашем убежище, пока не наберется нужное число колонистов — это еще пара недель. Перед отъездом мы вернем тебя в Талтезу или в иное место, живого и невредимого. Если хочешь, получишь в качестве компенсации серебро и золото. Вы, люди, до них большие охотники…

Нечто похожее на улыбку мелькнуло на каменном лице, но, пожалуй, это был обман зрения.

— Или? — машинально спросил я.

— Или полетишь со своими братьями в другой мир, под другим солнцем поможешь им начать новую жизнь.

Я вскочил с намерением бежать. Но куда? Двери не было.

Дургал не пошевелился. Лишь его холодный взгляд был неотрывно устремлен на меня.

— Ты боишься, врач? Не бойся. Наше слово что-то да значит: тебе ничто не угрожает. Решай сам. Понимаю, что нелегко; но только подумай: ты первый в этом мире, кто стоит перед таким выбором. Твои братья получают это как милость. Они бы умерли, мы продлим их жизнь, но не на земле, им будет нелегко. А ты, Сабин Юлий, можешь выбирать!

— Откуда ты знаешь мое имя? — запинаясь, спросил я.

— Представь себе, мы читали твои мысли, когда ты спал. Если последуешь за своими братьями, навсегда избавишься от преследований. Октавиан Август там тебя не достанет.

Я закрыл глаза, сжал ладонями виски.

— Кто подтвердит, что тебе можно верить на слово, Дургал? Знаю, богу надо верить, но… Впрочем, мне терять нечего. Где мертвые?

Он коснулся другого цветного пятна на стене. Другая стена уплыла в сторону. Снова огромное окно. За окном темноватое помещение. Вплотную друг к другу лежали человеческие тела: мужчины, женщины, дети.

— Марк Вер там, в углу.

Я узнал его. Лицо со шрамами вытянулось, застыло, как будто он спит. Но он не дышал.

— Они же мертвы!

Нет, только закоченели, как на холоде. В пути к той звезде наши врачи обследуют их и вылечат от скрытых болезней. Когда путешествие закончится, они будут совершенно здоровы.

Мне не верилось. Проверить?

— Ты можешь кого-нибудь разбудить? Я хочу посмотреть…

— Мог бы. Но тогда надо будет стереть из его памяти воспоминания об этом моменте. А это хлопотное дело. Уж поверь мне — эти люди живы.

Странно, но я поверил. Сыграло роль то, что он отвечал мне, как ученик отвечает урок учителю. Хотя я был в его власти: я был заключенным, не он.

— Господин, ты говорил о вашей морали… Скажи мне тогда: что бы ты сделал на моем месте?

Дургал резко обернулся и пристально посмотрел на меня. Прошло несколько мгновений, прежде чем он ответил:

Сабин Юлий, ты опередил свое время. Ты заслуживаешь… Знаешь, меня привлекает трудное, а не удобное. Поэтому я летаю с нашими, а не наслаждаюсь покоем дома. Это трудно — быть у чужой звезды. Вы должны будете выучиться новому и забыть старое. Другие деревья, другая трава, другие звери, другое небо, ты представь себе! Я бы спросил себя, не закоснею ли я в Талтезе. Там, в новом мире, мои знания потребуются. Укрываясь в Северной Испании, я их растеряю. Мой ответ, Сабин Юлий, — я бы полетел!

— Поехали!

— А как же иначе?! Конечно, поехали.

— С Кассией!

— Это можно. Если она согласна, может полететь с тобой. Я спрошу ее. Это довольно сложно, поскольку все надо сохранить в тайне. Но потом она обо всем забудет. Собственно… собственно, мы должны были бы и из твоей памяти убрать эти воспоминания. В твоих же интересах. Но это было бы аморально, поскольку в одной из ситуаций ты оказался умнее нас.-

Умнее? Это случайность. Он переоценил меня. И все же… Безумная мысль мелькнула в голове. Я поднял глаза.

— Господин, ты говорил, что в пути вы собираетесь лечить больных. В таком случае я, как врач, мог бы поучиться у вас.

Снова Дургал был заметно озадачен.

— Я переговорю с моими братьями. Такой вопрос я один не могу решить. Но в любом случае ты мог бы помогать нам.

8

Меня разбудил шум голосов — крики, возгласы, визги, всхлипы. Я лежал в маленькой армейской палатке, одетый как обычно и, по-видимому, целый и невредимый. Только спина болела — отлежал на сбившейся в складки тоге. Около меня разметалась во сне Кассия и бормотала что-то неразборчивое. Кажется, она тоже просыпалась. Полог палатки был прикрыт, но не застегнут, как обычно. Там, где полог касался земли, лежала кучка узлов и ящичков. Я где-то видел их. Где? Все было мне чем-то странно знакомо, как воспоминание о только что прерванном сне — сиюминутное и неуловимое.

Я сел, машинально подвигав руками и ногами, попытался вспомнить, где мы. Какая-то вялость ощущалась во всем теле. Уж не болен ли я? Но нигде не болело, слабости я тоже не испытывал. Пожалуй, небольшая усталость. Как я сюда попал? Я был?.. Воспоминание молнией пронзило меня. Мы на месте! А это одна из тех ста пятидесяти армейских палаток, которые куплены по моему совету.

Мы на месте! Дургал исчез и забыт. Нет, не забыт. Никогда не будет забыт. Но канул в вечность.

Когда я последний раз разговаривал с ним? Когда У иллюминатора он показал мне яркую бело-голубую точку, показал и сказал, что нам надо туда. Но как давно это было? Должно быть, с той поры прошло несколько дней. Или только мгновение. Я потерял чувство времени.

Сквозь сухой брезент палатки пробивались лучи солнца. Было тепло. Шум снаружи усилился. Я подобрался к пологу палатки и откинул его.

Я догадывался, что ждет меня, но у меня перехватило дыхание.

Нигде и следов знакомых гор Испании.

Наша палатка, одна из многих, стояла на зеленом склоне. Глазам открылись лесистые холмы, спускающиеся к безбрежному серебристому морю. То здесь, то там на морском горизонте вырисовывались темные полоски. Острова?

Странно, чувство страха было приглушенным. Может быть, Дургал добавил что-то в мое вино, поэтому я теперь почти спокоен? А может, все дело в том, что я знаю, где мы находимся? Или успокаивающе действует присутствие Кассии? Я чувствовал себя в безопасности…

Огляделся по сторонам. Луг обступали деревья своеобразного вида, напоминающие на первый взгляд пихты и ели. Вдали отливали серо-голубым цветом голые, испещренные множеством трещин скалы, бросалась в глаза гора — почти белая и очень высокая. Ошеломленный, я закрыл глаза, снова открыл. Это и есть обещанный мир.

Непроизвольно я поднял глаза к небу. Горячее, непривычно красно-золотое солнце стояло в зените. На дымчато-голубом небосводе — крохотные белые облака.

Крики вернули меня к действительности. Между палаток бесцельно сновали люди. Я видел растерянные лица, узнавал то того, то другого. Ну, конечно, все шло по плану Дургала.

Я выбрался из палатки, встал. Чувствовалась слабость в коленях, как после долгого сна.

Я улавливал десятки чужих запахов. Рядом с моим приютом рос огромный, величиной с римскую колесницу, куст, усеянный бесчисленным множеством темно-синих цветов. Из огромных чашечек струился нежный, приятный запах. Листья были такие же зеленые, как у испанской сирени, но больше, пышнее. Ветви покрывала растрескавшаяся коричневатая кора. Я знал этот кустарник. Откуда? На Земле таких не было. Цисталла, да, он называется цисталла. Я узнал его. Мне описал его Дургал. Та же форма цветков. Ничего подобного на Земле не растет.

— Руф, дружище, ты?

В голосе не было привычных командных ноток, но я все же узнал его: Марк Вер. Он выкарабкался из соседней палатки и испуганно смотрел на меня. Трибун был в парадных доспехах, на голове — шлем с султаном. Но на смущенном лице — страх и удивление.

— Руф, что со мной случилось? Что вообще произошло?

Во мне проснулся службист. Для начала я доложил, что случилось в Талтезе после его кончины. О роли Дургала я умолчал.

— Итак, это царство теней.

Я не возражал.

— Мне оно представлялось печальней и мрачней, — пробормотал он. — А что же дальше? Где судьи Минос и Радамант?

— Этого я не знаю, трибун.

Крики в палаточном лагере усилились. Мужчины, женщины и дети сновали вокруг суетливо и бестолково. Несмотря на все мои усилия, я не мог ничего придумать, что позволяло бы мне использовать то, что я знаю.

— Ну что же, посмотрим, — сказал Вер.

И тут мне пришла в голову одна идея.

— А не навести ли тебе, господин трибун, порядок? Судьи царства теней будут тебе благодарны. Кто знает, когда они появятся!

— А что я понимаю в царстве теней? Почти ничего.

— Конечно, положение запутанное, но ведь есть указания и на случай неясных ситуаций, господин трибун…

Совет упал на благодатную почву.

Он распрямился, казалось, и взгляд его прояснился.

— Благодарю за совет, Руф. Есть же устав. Легионеры, ко мне! Стройся! — вдруг рявкнул он.

Беспорядочно двигавшиеся люди оцепенели, как от удара грома. Вооруженные бросились к трибуну, с отработанным автоматизмом образуя сомкнутый строй.

— Оптим Тавр, провести расчет и доложить! Центурионы, ко мне! — Он поправил меч и подчеркнуто прямо прошагал на середину ряда палаток.

Я окинул взором тех, кого не коснулась команда трибуна, — жителей Талтезы, таких, как Сириак, жителей окрестных деревень, людей совсем мне незнакомых…

— Вы посмотрите на палатки! — как на гарнизонном плацу, метал громы и молнии Вер. — Кто их разбивал? Все вкривь и вкось! Аул Курион, тебе ли не знать, как их ставить! Проследи, чтобы палатки стояли как положено. Возьми под свою команду тех, кто тебе нужен. Можно подумать, что мы у варваров. Сразу же посмотри, где можно построить поселок для зимних квартир. Рядом с ручьем… Ну, да ты сам знаешь.

— Слушаюсь, трибун, — ответил седовласый легионер. — Позволь лишь об одном сказать.

— Ну?

— Прежде чем выйти из палатки, я осмотрел вещи. Тут есть нечто непонятное. Вот… Мои записки. Ну, их могли вложить мои родственники. Но ты посмотри, трибун!

Он развернул папирусный свиток. На нем — аккуратно начерченная карта. С первого взгляда можно было узнать: на ней — окружающий нас ландшафт, с помеченными источниками воды и залежами руд. Подобные карты бывали в библиотеке Цезаря. По таким картам разрабатывались походы римской армии в Германию и Британию…

Оставив легионеров, я пошел в свою палатку. Как-то Дургал расспрашивал меня о библиотеке Цезаря. Это, наверно, его идея. И когда Курион… Так и есть! Вот деревянный ящик: мои записи о болезнях, о методах лечения, об экстрактах, эликсирах… Описания растений, которых я никогда не видел! Способы применения трав, рисунки которых я видел впервые! Пожалуй, обо всем этом Дургал говорил… Это его подарок нам! Как Прометей дал людям огонь, Дургал дал нам знания об этом новом мире.

— Сабин… Все в порядке?

Я обернулся. Кассия проснулась и смотрела на меня огромными удивленными глазами.

— Да, все хорошо. — Я поцеловал ее. Пусть теперь все рушится, в моей жизни есть опора.

9

На востоке небо окрасилось розовым светом, но до восхода солнца еще оставалось время. Легионеры кричали уже охрипшими голосами. Люди устали. Наступило самое опасное время. Но тукус не знает этого. Он убежал.

И семь лет спустя мои братья все еще не знают, что же произошло в действительности.

Было бы лучше, если бы я рассказал обо всем? Для кого? Чтобы воскресить забытое? Не надо. Думаю, хорошо, что мы забыли Рим, тот старый Рим. Забыли? По крайней мере прогнали в сны.

Создан новый Рим. Каменные дома, выстроившиеся за палисадниками, лучше, чем постройки Талтезы. На холме возвышается храм Юпитера Победоносного. Наши кузнецы нашли руду, куют оружие и инструменты. Близится к завершению строительство акведука.

Но дело движется так медленно. Не хватает людей! Наши разведчики не нашли соседей, ни для торговли, ни для покорения. Я знаю точно, почему Марк Вер подписал неслыханный приказ — щадить рабов. Кто тогда будет работать, если лентяев, как обычно, распинать на кресте?

Здесь не растут ни пшеница, ни ячмень, ни яблоки, но мы нашли другие растения, вкусные и питательные, пусть они и не похожи на фрукты и овощи Рима. В рукописи многое описано, да и крестьяне сами хорошо разбираются.

Но неизбывна тоска по родине. Я и не знал, что она так мучительна. Иногда мне кажется, что я должен был отклонить предложение Дургала. В Талтезе мы спокойно дожили бы до конца своих дней. А здесь у нас работа и еще раз работа.

Но в этом мире у нас появились Юлий и Атилия. Дургал каким-то образом победил нашу скрытую болезнь. Разве не должен я быть ему вечно благодарен? Я благодарен — и молчу.

Мы как изгнанники на чужом берегу. Судно, на котором мы прибыли, разбилось. Никто не знает обратной дороги. Некоторые даже не подозревают, что она есть. Если бы Дургал погасил мои воспоминания, сейчас мне было бы легче. Он должен был учесть это. Но я знаю все. Да, себе я могу сознаться, что солнце за горизонтом — это чужое солнце, а одна из бесчисленных звезд там, наверху, — родина. Но однажды преодоленный путь никогда уже не сделать непреодолимым. И я верю, что наши внуки и правнуки, правнуки наших правнуков вернутся однажды в наш великий, прекрасный, вечный Рим. Ибо Рим вечен, и безразлично, какое солнце светит над ним.

И все же… Мы живем иначе. Мы не можем делать то, что делали наши отцы. Мы не можем предпринять военную экспедицию — нам некого завоевывать. Мы стали другими. И наверно, об этом говорил Дургал: разные пути ведут к общей цели. Если бы я знал, что он понимает под целью!

Знаю: наши потомки будут, как истинные римляне, готовиться в дорогу домой основательно, предусмотрительно, твердо; но кто укажет им эту дорогу, если я промолчу? Никто. Это продлится сотню поколений, сказал Дургал; но я лучше знаю римское упорство: мы приедем домой или прилетим, как он выражается, гораздо раньше.

Вернется ли он сюда? Во всяком случае, вернутся его братья. Они знают дорогу. А может быть, сыны Рима — здесь или на родине — найдут ее раньше их? Этого я никогда не узнаю, но как бы хотелось узнать!

Есть еще одна причина, заставляющая меня писать. Конечно же, он будет искать эти записки — он в первую очередь! Он должен узнать, каков мой приговор. Возможно, он назовет меня неблагодарным глупцом, но мне его хваленая мораль представляется уязвимой. Мы не бараны, которых можно перевозить куда угодно и как угодно. С другими, как и со мной, он должен был бы действовать убеждением, а не принуждением, я не верю, что ие нашлись бы колонисты-добровольцы.

И об этом надо написать, об этом прежде всего.

Переливающаяся всеми цветами радуги птица кварра затянула свою песню. Все ярче становилась светлая полоска вдоль пологих холмов на востоке. Облака зависли на небе, бледнее сделалось сияние звезд. А где же серп луны? Проглочен одним из облаков.

Все сильнее запах цисталлы. Он вытесняет мои грезы об Испании. Для нашего поколения и для следующих самое лучшее жить не думами о прошлом, а зорче смотреть в будущее. Мы сами все должны делать по-новому. Тогда в нашу судьбу не вмешается Дургал. Поэтому я никому ничего не буду рассказывать, только опишу все, как было. Сегодня же вечером и начну. Пусть лишь правнуки наши узнают, что же в самом деле произошло. А для нас важно другое. И если наши праправнуки по-настоящему возьмутся за поиски нашей родины, они ее найдут. Обойдутся, если будет надо, и без Дургала.

— Тебе не спится?

Я не слышал, как подошла Кассия. Она смотрела на меня озабоченно. Мне показалось — в ее локонах появилась седина. Да, стареем. Время передавать эстафету жизни молодым.

— Хочу посмотреть на восход солнца, — солгал я. — Как дети?

— Спят. Ну что же, давай смотреть на восход солнца. — По тому, как она улыбнулась, я понял, что она видит меня насквозь. Наверно, она давно знает всю правду. Я никогда не спрашивал ее об этом. Так лучше.

Над горами поднялся огненный шар солнца, залил горизонт морем пылающего света. Новый день занимался на нашей новой родине.