Общие замечания

Интенсивные и глубокие преобразования, произошедшие в социальном, общественном, экономическом строе после революции 1917 г. в течение очень короткого промежутка времени, живо и непосредственно затронули область лексики. И в предшествующий период изменения в словарном составе русского языка характеризовались достаточно быстрыми темпами развития: с начала XX в. очень активно протекал процесс иноязычного заимствования в сфере техники (телефон, телеграф, кино, авиация, автомобили), политической терминологии, спорта, понятий-экзотизмов, особенно в период русско-японской войны (1904–1905 гг.); в производстве новых слов активную роль играли и словообразовательные механизмы, пополняя лексическую базу новообразованиями, отражающими трансформации в обществе, культуре, искусстве. В период Первой мировой войны количество и тематика иноязычных заимствований существенно снизились, активизировались старославянские лексические и словообразовательные элементы; эти лексические процессы происходили в контексте оборонно-патриотических общественных настроений [Карцевский 2000; Lehikoinen 1990; Comrie et al. 1996]. Социалистическая революция 1917 г. перераспределила векторные направления в лексико-семантической системе русского языка. Лексические инновации, пассивизация некоторых лексических пластов (сферы церковно-религиозных отправлений, военной иерархии, экономико-политической области, монархическо-государственной терминологии, этикета и др.) были настолько существенны и заметны для языкового сознания индивида, что самым прямым образом привязывались именно к социально-политическим событиям. Это зачастую приводило некоторых представителей революционно настроенной интеллигенции (работников вузов, журналистов) к утверждению: происходит «революции в языке». До 1917 г. подобные высказывания были редкостью, так как в массовом языковом сознании все-таки доминировало ощущение преемственности, естественного лексического движения. Кроме того, лексические новшества до революции 1917 г. обычно концентрировались в области книжно-литературной речи, мало затрагивая речевую практику абсолютного большинства полу– или безграмотного населения.

Главное отличие послереволюционных лет от предшествующего периода заключалось в овладении массами новой политической, экономической, военной, административной терминологии. Пожалуй, никогда ранее, вплоть до 1920-х гг., русская лексическая система не претерпевала столь радикальных трансформаций как с внутренней, имманентной стороны (передвижка лексико-стилистических границ, переформирование старых лексико-семантических рядов и складывание новых), так и внешней (сложение новой социолингвистической базы). Степень воздействия, интенсивность влияния на языковую личность многих общественно-политических, экономических, социальных терминов, прежде ограниченных литературно-книжными сферами языка (литература, публицистика, пресса) и малопонятных подавляющей массе языкового социума (крестьяне, рабочие, солдаты, матросы), в послереволюционной прессе, новых учебниках, листовках, пропагандистских речах многократно выросла. Следствием этого стало активное проникновение новой или актуализированной терминологии в лексикон и прагматикон индивида. Кроме того, одним из важнейших механизмов трансляции новой терминологии массам и ее внедрения в речевой обиход являлись политические беседы, проводимые специально подготовленными людьми (в их числе были активисты, безбожники, политруки, селькоры, рабкоры) среди крестьян, солдат, рабочих. Процессы освоения общественно-политической лексики разными социальными группами (напр., солдатами Московского военного гарнизона [Шпильрейн et al. 1928], крестьянством [Шафир 1924; Селищев 1928: 210–218], рабочей молодежью [Селищев 1928: 207–209], сельскими корреспондентами [Меромский 1930]) стали популярным и новаторским объектом наблюдения и социолингвистического описания в послереволюционные годы. Для их проведения были разработаны и впервые использованы социолингвистические методики (критический анализ некоторых дан в [Винокур 1925]).

Лексические изменения в конце 1920 – первой половине 1930-х гг. (годы первой пятилетки) характеризовались увеличением «технических» заимствований из английского языка; именно в эти годы английский стал ведущим языком-источником, заметно потеснив немецкий и французский [Крысин 1968: 85–126]. Но со второй половины 1930-х гг. начался процесс массовой замены прежних иноязычных слов русскими эквивалентами в рамках усиливающейся конфронтации со всем иностранным; само понятие «иностранный» приобрело в официальной пропаганде негативные коннотации [Паперный 1985: 60–61]. Все возрастающий контроль государства над всеми сторонами жизни людей, осуществление политики языкового планирования, борьба с заимствованиями в художественной и технической литературе, введение внутренних паспортов, ограничивающих свободу перемещения по стране, система прописки – все эти факторы привели к «более медленным накоплениям в словарном составе» середины 30-х гг. [Comrie et al. 1996: 205], чем в предшествующий период.

Социолингвистические изменения, происходившие в русском языке в советский период и в значительной степени обусловленные кардинальными социальными трансформациями, в эмигрантской разновидности языка протекали более медленными темпами. Одной из консервирующих причин являлось сохранение дореволюционных классовых и сословных различий между людьми, во многом определявших и речевые стратегии и тактики узуса. Исследователи первой волны русской эмиграции отмечали три характерные черты лексического состава эмигрантского узуса: «архаичность, иноязычность, разговорность» [ЯРЗ 2001: 111], кроме того, они констатировали также «ограниченность словаря» [РЯЗ 2001: 57; также: Грановская 1995: 55]. В принципе, в таком утверждении нет ничего необычного и удивительного: с одной стороны, эмигранты вынуждены прибегать для выражения многих понятий, обозначения реалий (особенно повседневной жизни) к иноязычным лексическим средствам ввиду отсутствия адекватного русского соответствия, с другой стороны – устная речь, как правило, может значительно отличаться как по своему лексическому наполнению, так и по грамматическим, синтаксическим конструкциям от кодифицированных форм языка (книги, публицистика, театр, учебная литература и др.). Однако нельзя сводить весь эмигрантский узус только к устно-речевым формам и судить о «бедности» языка эмигрантов или, напротив, умилительно восхищаться сохранением устаревших лексических или грамматических форм как якобы проявлением «чистоты» эмигрантского варианта русского языка в сравнении с языком метрополии, «испорченным» советским временем. Очевидно, в какой-то мере оппозитом «обедненному» речевому эмигрантскому узусу может служить язык художественной литературы, свидетельствующий о лексическом богатстве и разнообразии, развитом языковом чутье эмигрантов и мастерском использовании писателями, публицистами различных выразительных средств: метафорики, синонимии, антонимии, паронимии и др. (многочисленные примеры и комментарии приведены в [РЯЗ 2001: 119–287]).

Итак, если представить эмигрантский речевой узус и художественную литературу в качестве двух если не полярных, то достаточно противостоящих друг другу феноменов в рамках эмигрантской разновидности русского языка, то газетный текст в известном смысле «снимает» эту оппозиционность, полярность, так как в нем происходит интенсивное сближение, симбиоз книжного и разговорного стилей речи. Именно поэтому в эмигрантской публицистике встречаются такие лексические и семантические особенности, которые редко бывают представлены в записях разговорной речи или являются периферийными для художественной литературы. Конечно, эти особенности обусловлены функциональными свойствами газетного текста: 1) информирующей функцией (упоминанием фактов, событий, явлений, личностей) и 2) интерпретирующей функцией (демонстрацией печатным органом той или иной оценочной, аксиологической шкалы, основанной на господствующих в данном социуме, коллективе политических, морально-этических, религиозных представлениях). Интерпретирующая функция адекватно может быть реализована только при наличии общих фоновых знаний автора и читателя/читателей газеты. Лексический компонент (лексикон газеты, ключевые слова, квазисинонимия и др.) в структуре механизмов, обеспечивающих установление контактной связи «газета – читатель», является одним из ведущих, стержневых.

Эмигрантская пресса во многом ориентируется на образцы газетно-публицистического лексикона и стиля, сформированного еще до революции, в доэмигрантский период. Уже тогда газетно-публицистическая речь обладала «широким спектром слов-опор («сигналов») – языковых символов различных общественно-политических, религиозных, философских и литературных школ и направлений. Созданные первоначально для обозначения какой-то конкретной ситуации, такие слова становятся обобщенными социальными и философскими формулировками, подразумевающими известный подтекст» [Лексика 1981: 317]. Вместе с тем эмигрантская публицистика гораздо более живо реагировала на зарубежную реальность, чем в дореволюционное время, что совершенно естественно объясняется или непосредственным контактированием эмигрантских журналистов с политическими правящими кругами стран, где проживала русская диаспора, или близостью к ним. Кроме того, советская печать также составляла один из постоянных и важнейших источников словарных пополнений лексического состава эмигрантской прессы. Таким образом, эмигрантскую прессу ни в коем случае нельзя характеризовать как застывшую, законсервировавшуюся, остановившуюся в своем развитии. Другое дело, что в сравнении с формирующимся советским газетно-публицистическим стилем, ломающим старые дореволюционные лексико-стилистические каноны и создающим новые на базе общей тенденции демократизации языка, эмигрантская пресса сохраняет уже наработанные газетные приемы. Динамика лексического состава эмигрантской прессы определяется, в частности, комбинацией следующих компонентов:

1. сохранение старых лексических средств, называющих те или иные понятия, реалии, ставшие историзмами в советской действительности.

2. активное проникновение иноязычных лексико-семантических средств.

3. включение в эмигрантский лексикон и интерпретация на страницах эмигрантских газет лексических советизмов.

4. формирование семантических отношений (синонимия, антонимия, ключевые слова (key words), квазисинонимия, паронимия), отражающих сетку понятий в эмигрантской жизни и речевом узусе.

Далее мы сосредоточимся на рассмотрении некоторых лексико-семантических групп слов, имеющих специфику использования в эмигрантской прессе, а также на анализе семантико-прагматических механизмов, участвующих в создании тех или иных смысловых связей между лексемами и лексико-семантическими группами.

 

1. Типология лексических средств в эмигрантской прессе

Одной из характерных особенностей языка эмигрантской прессы являлось сохранение старой лексики, смещенной на лексико-семантическую периферию в послереволюционном языковом обиходе.

1. монархическая лексика: империя, имперский, монарх, монархический, царь, царский, император, императрица, князь, трон, король и др., а также традиционные перифрастические обозначения, риторические устойчивые обороты монархической власти и наименования членов царской семьи. В монархическо-патриотических и военных печатных изданиях эта лексика вполне обычна и используется с положительной коннотацией. Сохранение монархической лексики в узусе монархистов выполняло важную прагматическую функцию, она использовалась либо с ностальгическими аллюзиями, обращенными к утраченной родине, либо с надеждой и верой в скорейшее крушение большевизма и восстановление монархии.

Было действительное и полное единение Императоров Русского национального правительства с Русским народом в великом деле защиты идеи Славянства и, в частности, Сербии (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

Движение, возглавляемое Его Императорским Величеством , сперва как Блюстителем Государева Престола , а затем как Законным Императором Всероссийским , никогда не имело и иметь не могло партийного характера (Рус. стяг. 1925. 4/7 июня. № 1).

Особую значимость для монархистов имело сохранение монархии в дружественной Сербии как свидетельство духовной близости и взаимопомощи двух народов в трудные минуты истории: помощь сербскому народу со стороны России в XIX в. и, в качестве благодарного ответа, помощь Сербии русским беженцам после событий 1917 г. Именно поэтому монархические газеты так охотно используют монархические титулы при назывании сербского короля не только в качестве принятых клишированных номинаций, но и с прагматическими интенциями, аллюзиями (историческими, ностальгическими, индивидуальными):

Мы, нашедшие гостеприимный приют под кровом Югославянской Державы , с доблестными братьями Сербами коей спаяны пролитой в 1914–1917 гг. кровью, счастливы в эти великие исторические дни из глубины души и сердца воскликнуть: Да здравствует на многая лета Его Величество Рыцарь-Король Александр I, Его Августейшая Семья и Его народ! Да воскреснет наша Родина – Великая Россия! (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

9 октября злодейской и святотатственной рукой убит Его Величество Александр I-ый Король Югославии. Убит Король-Воин и Рыцарь, Король-Отец и верный Друг, Король-Славянин … (Рус. голос. 1934. 14 окт. № 184).

Напротив, очень скромно и только с негативной окраской монархическая терминология представлена в анархических газетах, где она используется в более абстрагированном смысле – осуждения несправедливости современного мироустройства вообще, поэтому лексемы данной семантической группы употребляются в символическом значении, как знаки политических понятий и идей:

Товарищи и читатели не посетуют на нас за то, что наши сообщения из России пока крайне скудны. Одно из последствий большевистской реакции состоит в том, что и для нас – анархистов – границы России закрыты, как это было и во времена царизма (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Империи и монархии , республики, лиги наций – порождение дьявольских сил; пушки, дредноуты, удушливые газы, истребительный огонь; тюрьмы, виселицы, электрические кресла… (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Абсолютная монархия , представляющая собою, так сказать, фетишистский период в истории развития государства, где царь является наглядным выражением всей системы, обращалась с широкими народными массами своих бесправных подданных, как с большим дойным стадом (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

Таким образом, прагматический потенциал монархической лексики в изданиях разной политической ориентации оказывается в эмигрантском дискурсе неоднородным: монархические газеты в использовании такой лексики стремятся передать коннотации, связанные с индивидуальными или групповыми эмоционально-психологическими позитивными аллюзиями, анархическая же пресса оперирует монархической лексикой в ее негативно-модальной интерпретации.

2. национально-этническая терминология в эмигрантских газетах не претерпела каких-либо изменений, в отличие от советских газет, где в 20-е гг. последовательно устранялись такие лексические единицы, как инородец, самоед, иноплеменный, великоросс, малоросс и др., которые в своей внутренней форме могли содержать негативные этнические коннотации, оскорбляющие национальные чувства того или иного народа. В эмигрантской публицистике все прежние национально-этнические номинации сохраняются: самоед, инородец, инородческий.

Лекция об инородцах и евреях в истории России [объявление] (Рус. голос. 1939. 5 марта. № 413).

По свидетельству крестьян, переселенных из Бийск-Барнаульского района на Амур, бывших в декабре 1932 года свидетелями разыгравшихся в названном районе событий, возстание [sic] подняли инородцы калмыки, кочевники… выведенные из терпения грабежом и насилиями советских чиновников (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

Птичий промысел на далеком Севере… сводится к убою линных гусей, собиранию гагачьего пуха и эксплоатации [sic] птичьих базаров, т. е. убою кайр и собиранию их яиц. До последнего времени яйца собирались самоедами и промышленниками Новой Земли (Рус. газета. 1937. № 1).

Особую актуальность имели этнонимы великоросс, малоросс, которые чаще всего выступали публицистическими эквивалентами (без отрицательных коннотаций) уже ставших более привычными обозначений русский, украинец.

Сепаратизм не имеет глубоких корней в малороссийской ветви русской нации. Это явление заносное, подхваченное только частью малороссийской полуинтеллигенции из честолюбивых или корыстных побуждений (Рус. голос. 1939. 19 февр. № 411).

…мы все, т. е. все интеллигентные русские люди, носим в своих жилах такую смесь национальных кровей, что по признаку географического происхождения нам крайне трудно определить себя, – особенно в вопросах малороссийском и великорусском , здесь мы очень просто столкуемся, когда надо будет, да, вероятно, и столковываться не надо будет (Рус. голос. 1939. 19 марта. № 415).

…жестокой чистке подвергся аппарат и великорусских центров. Особенно пострадали здесь те группы коммунистов, которые были связаны с той или иной областью идеологической работы (Меч. 1937. 4 апр. № 13).

…выступление великорусского оркестра под управлением Г. Медведева (Вести дня. 1940. 13 февр. № 36).

Книжно-риторическим обозначением в эмигрантской прессе являлось достаточно редкое в дореволюционном узусе собирательное обозначение россияне. Примечательно, что эмигрантские газеты относят данное наименование либо к бывшим подданным Российской империи (пример 1), либо используют для обозначения жителей новой, советской России (пример 2; устоявшегося названия в первые послереволюционные годы еще не существовало):

(1) Еще двадцать лет назад мы, россияне , первые возстали [sic] против интернационала (Сигнал. 1939. 1 апр. № 52).

(2)…радуясь за «клику» японских «плутократов», большевики сулят россиянам только журавля в небе: «очень возможно, что советско-японское соглашение даст новый толчок к сближению между Америкой и советами»… Жди! (Дни. 1925. 30 янв. № 678).

Второе употребление не закрепилось у эмигрантов. Первое употребление, напротив, актуализировалось в монархической прессе благодаря яркому коннотативному компоненту «сторонник старой (монархической, царской) России»; этим обозначением называли промонархически настроенных единомышленников.

Активизация слова россиянин (в собирательном значении – россияне) началась в русском материковом языке только с конца 1980 – начала 1990-х гг. [ТСРЯ 1998: 551–552]. Коннотативный сдвиг в этом слове происходил буквально на глазах: еще в МАС-2 (1981–1984) слово снабжалось ограничительной пометой устар[евшее] и высок[ое], в СО-94 – пометой устар[елое], обычно высок[ое], но уже к середине 1990-х гг. оно быстро вошло в узус и вскоре стало официально-публичным и даже уже нейтральным обозначением жителей новой, постсоветской России. Современные словари русского языка дают это слово уже без стилистико-ограничительных помет.

3. терминология военной сферы распространена главным образом в монархических и, естественно, военных печатных органах: юнкер, офицер (офицерский), урядник, старшина, генерал (генеральский), генерал-от-кавалерии, полковник, корнет (корнетский) и др.

…почетные гости – глава легитимистов генерал-от-кавалерии В. А. Кислицин, глава казачества ген [ерал] -лейт [енант] А. П. Бакшеев и глава Русского Клуба ген[ерального] штаба ген. – лейт. В. В. Рычков (Младоросская искра. 1933. 15 авг. № 32).

Г.г. генералов, офицеров, юнкеров, вольноопределяющихся, солдат и казаков IV Отдела Русского Общевоинского Союза и их семьи сердечно поздравляю с наступающим Праздником Светлого Христова Воскресения. От всей души желаю всем дорогим соратникам сил, здоровья и крепости веры в Милость Божию, ведущую нас к Воскресению нашей дорогой Родины. Генерал-лейтенант Барбович [Приказ IV Отдела Русского Общевоинского Союза] (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

Корнет Г. П. Апанасенко (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

Штаб-ротмистр (Сигнал. 1938. 15 сент. № 39).

На встречах можно приобрести знак школы и корнетское кольцо (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

На днях скоропостижно скончался в Варшаве статский советник зауряд-полковник [151] Иван Минович Кононов (Возрождение. 1932. 4 янв. № 2407).

Очень активно используется казачья терминология: атаман, донцы, кубанцы, терцы – «терские казаки».

Казаки знали давно и были готовы к тому, что за ударами по Р. О.В. С. [Русский Общевоинский Союз. – А. З .] последуют удары по казачеству. Они последовали: травля нашего Атамана , попытки раскола, самозванцы… (Рус. голос. 1939. 2 апр. № 417).

Поздравляю доблестных Донцов, Кубанцев, Терцев и представителей прочих Казачьих войск, в Болгарии пребывающих, с Праздником Светлого Христова Воскресения. С этим всепрощающим взаимным братским приветом обратимся ко всем казакам, живущим верой и надеждой в грядущее Воскресение нашей Великой Родины России и наших Казачьих Краев. Генерал-лейтенант Абрамов [Приказ Донскому Корпусу Представителя Донского Атамана в Болгарии] (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

Особенно любопытно сохранение в казачьих кругах (и их речевой практике) прежних названий хутор, станица, станичники для именования территориальных объединений казаков в зарубежье. Несомненно, цель сохранения такой лексики заключалась в стремлении сохранять и поддерживать свою особенность (часто одним из мотивов обоснования выступал даже этнический уровень: «мы не русские, мы – казаки, самостоятельный народ, особый этнос»):

18 января хутор общеказачьей станицы Брно устроили [sic] казачий вечер. Этот хутор , имеющий 130 членов, является самой сильной русской студенческой демократической организацией в Брно (Дни. 1925. 10 февр. № 687).

Сараевская всеказачья станица (Возрождение. 1932. 2 янв. № 2405).

Объединившая всех без исключения казаков, проживающих не только в Афинах или Пирее, но далеко за пределами их, Афинская Казачья Станица в прошлом году основала «Казачий Дом». […] На открытие явились станичники с семьями и множество гостей… (Возрождение. 1932. 2 янв. № 2405).

В устройстве бала принимают участие следующие организации: объединения л[ейб]-гв[ардии] казачьего и л. – гв. [sic] атаманского полков и л. – гв. казачьей батареи… союзы – казаков-комбатантов…, организации – степняков-партизан… донских кадет [sic] и гундоровцев, станицы – бийанкурская, студенческая и калмыцкая, хутора – в Осии, в Клиши и в Бурже… (Возрождение. 1937. 3 апр. № 4072).

4. терминология религиозно-церковной сферы широко представлена в монархических, демократических газетах, но отсутствует в анархических (за исключением некоторых библейских понятий). Религиозно-церковные термины обозначают абстрактные понятия: Бог, Богородица, паства, милость, милостивый, прегрешения, грешный, грех, греховный и т. д. – и конкретные: приют, подворье, священник, приход, причащение, причастник, лампада, говеть, разговленье, богадельня, богослужение, окорок, кулич, пасха «кушанье» и мн. др.

Незадолго до кончины патриарх Тихон постриг И. В. Полянского в монашество и хиротосанил его в епископский сан со званием патриаршего викария митрополита Крутицкого (Возрождение. 1937. 3 апр. № 4072).

…для желающих разговляться в очаге союза [русских сестер милосердия] будет устроено в пасхальную ночь разговленье (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

Принимаются заказы на пасхальные окорока, куличи, сырные пасхи и пасхальный сыр (Рус. голос. 1939. 26 марта. № 416).

Причащение на другой день за литургией (Возрождение. 1935. 2 янв. № 3500).

Дамский комитет при Покровской церкви г. Лиона устраивает на усиление приходских средств «чашку чая»… Пожертвования на лотерею и в буфет принимаются церковным старостой И. А. Скляровым (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Пасхальное послание Председателя Архиерейского Синода к зарубежной пастве (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

… приходская библиотека (Возрождение. 1932. 2 янв. № 2405).

В церкви приюта вел[икой] кн[ягини] Елены Владимировны будет отслужена… божественная литургия … а накануне, 6 января, в день сочельника … будет отслужено Всенощное бдение (Возрождение. 1932. 3 янв. № 2406).

С благословения митрополита Евлогия сестричество при Александро-Невской церкви устраивает детское говение на четвертой неделе Великого поста (Возрождение. 1937. 3 апр. № 4072).

Вообще активное использование религиозной лексики, не только православной, но и исламской, иудаистской не выпадает из дореволюционной лексико-стилистической традиции. В русском языке метрополии целенаправленное удаление из обихода значительного количества религиозной терминологии существенно обеднило стилистический регистр книжной, высокой лексики. Эмигрантский вариант русского языка такой болезненной утраты не знал; напротив, религиозно-церковная лексика получила новые прагматические импульсы ввиду нахождения многих эмигрантов в инославном мире. Религиозная лексика попала в зону повышенного лингво-культурного внимания философов, преподавателей; и в семейном лексиконе эта лексика органично включалась в повседневную речь.

5. экономическая лексика встречается главным образом на страницах монархических и демократических газет, но практически отсутствует в анархических (вообще «левых») изданиях. Такая диспропорция объясняется тем, что часть эмигрантов (особенно состоятельных) сохранила дореволюционные акции, ценные бумаги и, оказавшись за рубежом, получала с них дивиденды или же вкладывала деньги в покупку новых акций. Рыночные, биржевые новости составляли одну из весомых частей в публикациях монархических и демократических газет, где использовались как старые экономические термины, так и заимствовались новые, иноязычные: акционер, акционерный, запасный капитал, акционерное общество, получить страховой полис, валютная биржа, держатель страховых полисов, привилегированные акции, преференциальные списки, дивиденды, холдинг, сложить недоимки и др.

Акционерный капитал банка «Легио-банк»: 70, 000. 000 [sic] чеш[ских] крон. Запасный капитал : 26 000 000 [sic] чеш. крон (Огни. 1924. 7 янв. № 1).

Дивиденды акционерам решено выплатить в размере 6 %. (Вести дня. 1940. 5 февр. № 29)

…д-р А. Вендт… работает в качестве доверенного лица в акц [ионерном] о-ве [обществе. – А. З .] «Кивиэми» (Вести дня. 1940. 5 февр. № 29).

К держателям страховых полисов , которые вследствие эмиграции из России не могли больше платить страховых премий (Дни. 1925. 1 февр. № 680).

13-го декабря исполнилось 13 лет со времени прекращения Американскими страховыми обществами своей деятельности в России. За эти 13 лет держатели страховых полисов общества «Эквитабль» не получили удовлетворения по полисам , по которым в течение многих лет платились премии по золотому курсу. Эти 13 лет ясно показали, что единственный путь получить удовлетворения [sic] – это начать в Американском [sic] суде дело о взыскании денег. Каждый полисодержатель , который все еще хранит у себя свой полис , должен помнить, что прошло уже 13 лет, и передать дело для взыскания денег (Возрождение. 1932. 3 янв. № 2406).

Новые экономические понятия нередко могут получать тут или иную публицистически заостренную интерпретацию путем семантического переноса экономического термина в низовой речевой регистр:

Акционерное общество стремится наложить руку на другие общества. Для этого достаточно приобрести «контрольный пакет» , т. е. столько акций, сколько нужно, чтобы распоряжаться обществом. […] Это и есть «холдинг» – узаконенный грабеж (Младоросская искра. 1932. 20 авг. № 21).

Анархические газеты в соответствии со своей идеологией отрицания и политики, и экономики практически никогда не касались конкретной экономической проблематики.

6. разговорно-обиходная лексика. Что касается газетно-публицистического языка, то одним из наиболее важных источников сохранения и обнаружения такой лексики служат объявления и рекламы, помещаемые в газетах. Эти тексты интересны с двух точек зрения: во-первых, в них используется старая лексика в соответствии с устоявшейся (дореволюционной) традицией, во-вторых, эти минитексты очень быстро реагируют на проникновение в узус заимствованных элементов, которые удается обнаружить в записях устной речи далеко не всегда, или исследователю надо провести с эмигрантом/информантом длительное время. Именно рекламные объявления в газетах содержат интересный лингвистический материал, который бывает трудно обнаружить и зафиксировать в других сферах использования языка (в живой речи, художественной литературе, мемуарах, переписке и др.). Какие же темы объявлений преобладают и какую лексику в них можно обнаружить?

Много рекламных объявлений публиковали ателье по уходу за одеждой, различные портновские мастерские или портные-одиночки. Обилие такого рода объявлений на страницах эмигрантских газет – необходимость быстрой экономической адаптации беженцев к зарубежному бытовому укладу, попытки найти и занять свое место на рынке, адресуясь в первую очередь именно к русским клиентам:

Первая русская красильня и химическая чистка [реклама] (Возрождение. 1927. 6 нояб. № 887).

Делаю мужские шляпы на заказ новейших фасонов и омолаживаю старые путем химической чистки и перефасонирования [реклама] (Рус. голос. 1939. 12 марта. № 414).

Русский портной и шапочник принимает заказы мужского, женского и военного платья [реклама] (Рус. голос. 1939. 1–14 янв. № 406).

Много рекламных объявлений о различных распродажах, предложениях о продаже привычных для русских людей пищевых продуктов, деликатесов, часто рекламируются рестораны, где русские могли бы общаться на родном языке и чувствовать себя в своей языковой среде:

Русская кофейня и винный ресторан [реклама] (Призыв. 1920. 12 (28.2) марта. № 61).

Настоящий чай т-ва [товарищества. – А. З .] К. и С. Поповы только с этикетом [153] [= этикеткой. – А. З.]. Избегайте подделок! [реклама] (Дни. 1925. 1 февр. № 680).

Чай, кофе, русские сладости… тянушки [154] … шеколад [sic], рахат-локум [sic]… [реклама] (Руль. 1930. 2 янв. № 2767).

Объявления о поиске работы, даваемые квалифицированными категориями служащих, а также предложения о предоставлении специализированных услуг – одна из постоянных рубрик многих газет:

Присяжный поверенный Е. С. Фельдман (Возрождение. 1932. 2 янв. № 2405).

Присяжные переводчики и присяжные консультанты ; присяжный поверенный [реклама] (Дни. 1925. 27 янв. № 675).

Заведывание городскими домами, фабрично-заводскими предприятиями… и ведение дел принимаю на себя. […] Первоклассные референции [объявление] (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

[М. Карзова] в течение многих лет была классной дамой в Пушкинской гимназии . В последнее время проживала в доме общественного призрения, принадлежащем Русскому благотворительному обществу, и давала частные уроки (Вести дня. 1940. 13 февр. № 36).

Если вы хотите узнать свою судьбу, обращайтесь к известной ясновидящей [реклама] (Возрождение. 1932. 1 янв. № 2404).

Детектив Bonstedt. Дискретные [155] расследования, наблюдения, справки, адреса [реклама] (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Детективное бюро (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35).

Но еще больше на страницах эмигрантских газет объявлений людей о предложении навыков, умений, услуг, не требующих высокой квалификации, высшего образования:

Требуется самостоятельная прислуга , умеющая готовить, с хорошей рекомендацией [объявление] (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

Бонн, кухарок, нянь, прислуг [sic] рекомендует «Референц» [объявление] (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

Требуется городской агент и мальчик [156] [объявление] (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

Требуется барышня , знакомая с конторской работой … [объявление] (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

Машинописание на машинках новейших и употребительных систем [объявление] (Сегодня. 1930. 5 янв. № 5).

Очень часто печатались объявления людей о предложении своих знаний иностранных языков, будь то работа машинисткой или учительницей:

Барышня дает уроки французского языка [объявление] (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

Беру переписку на машинке на русском и немецком, также на французском и английском языке [реклама] (Дни. 1925. 8 февр. № 686).

Интелл[игентная] дама, знающая в соверш[енстве] англ[ийский] яз[ык], ищет место приходящей к детям или по хозяйству [объявление] (Возрождение. 1932. 1 янв. № 2404).

Широко публиковались объявления о покупке/продаже не только обыденных, повседневных вещей, но даже и небольших предприятий:

Спешно продаются по сходной цене английские античные часы с календарем, красного дерева [объявление] (Сегодня. 1930. 11 янв. № 11).

Спешно нужна пишущая машина[объявление] (Призыв. 1920. 13 (29.2) марта. № 62).

…дамские и детские pul-over’ы… наколенники … кашнэ… [реклама] (Дни. 1926. 21 нояб. № 1165).

Получены календари. Отрывной календарь на 1925 год, старый и новый стиль. Со спинкой (паспарту) [реклама] (За свободу. 1925. 4 янв. № 3 (1407)).

Шерстепрядильня [157] на полном ходу немедл[енно] продается дешево [объявление] (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

Обратим внимание на использование слова спешно, спешный в стилистически нейтральном значении; эта лексема в эмигрантском узусе являлась доминантной; синоним срочный, срочно в языковом сознании эмигрантов сохранял мотивированность существительным срок и употреблялся в основном в идиоматизированных конструкциях типа приступить в срочном порядке, требовать в срочном порядке, а также в словосочетаниях, семантика которых явственно указывала на хронологические рамки («срок») – срочные меры. Сохранялось использование его и в специализированном значении: срочный («заключенный, ссыльный»), т. е. отбывающий определенный срок. Напротив, слова спешный, спешно означали именно «быстро, немедленно, сейчас».

Объявления о религиозных праздниках, событиях, рассматривающих историю и истоки не только христианства, но и других конфессий, приглашали на лекции, читаемые самыми известными профессорами, богословами:

Катехизатор[ская] школа. В. Н. Лосский – «История церкви». Е. Е. Ковалевский «О вероучении православной церкви» [объявление о лекции] (Возрождение. 1935. 1 янв. № 3499).

Традиционный ханукальный детский праздник. Зажигание кантором ханукальных свечей и исполнение ханукальных кантат . Беседа об истории и сущности ханукального праздника [объявление] (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Обычными, повседневными терминами, обозначающими то или иное мероприятие, завершающееся неофициальным, непринужденным общением, являлись составные наименования встреча-блины, встреча-чай, а также метонимические замещения чашка чая, чай «небольшой неофициальный прием»; консомация «угощение», фатинг «праздник» (последние два слова представляют собой лексические регионализмы):

Встреча-блины состоится в 14 час. в воскресенье, 17 марта… Чашка чая с 15 час. 30 мин. […] (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

Встреча-чай профессоров и студентов русского коммерческого института (Возрождение. 1935. 1 янв. № 3499).

Недавно состоялся организованный ими [русскими студентами. – А. З.] чай , после которого имели место танцы и на который сошлось несколько сот человек со всех факультетов обоих университетов, католического и казенного (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

Раут Карабаго-Зангезурского армянского землячества. Вход по именным приглашениям. Консомация бесплатная (Возрождение. 1937. 3 апр. № 4072).

Рижское Ремесленное Общество 25 января и 1 февраля 1930 – грандиозные фатинги [реклама] (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

Наименее обеспеченные эмигранты, испытывающие финансовые затруднения и даже не всегда имевшие кусок хлеба, состояли членами благотворительных столовых; ср. интересную цитату, в которой используется разговорный дериват столовка:

По проверочным [sic] данным выяснилось, что означенное в очерке «Д. Джона» лицо не состояло в числе деятелей русской столовки , а было только ее весьма частым посетителем (Дни. 1926. 20 нояб. № 1164).

Вся эта лексика в обилии представлена на страницах эмигрантской печати – прежде всего демократической, монархической, беспартийной. Известное исключение составляют анархические или национал-патриотические издания с ярко выраженной политизированной, пропагандистской, агитационной позицией, практически не помещавшей рекламных текстов на своих страницах.

 

2. Лексические советизмы и функции их использования

Лексические советизмы попадали в эмигрантскую прессу и использовались с двоякой целью: 1) номинативной (именование новых, советских понятий); 2) характеризующей (интерпретация слов и понятий, обусловленная – в подавляющем большинстве случаев – неприятием советского строя, его идеологии, политики, экономики, социальных институтов). Вторая функция несомненно преобладала в эмигрантских газетах. Эмигрантские газеты используют следующие возможности негативной прагматической оценки советских понятий.

• закавычивание, призванное показать индивидуально-личное или групповое неприятие реалии, иронические коннотации, связанные с ним, а также необычность, новизну какого-либо явления и т. д.:

В Туркестане все еще продолжается восстание «басмачей» , [162] среди которых множество Русских. Недавно басмачи взяли налетом крепость Кушку, повесив коменданта товарища Карпова и ряд других коммунистов (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

…известный актер Пров Михайлович Садовский… изгнан из Малого театра и лишен звания «народного артиста республики» . Пострадал он за то, что как-то в антракте нарисовал каррикатуру [sic] о «социалистическом соревновании» [163] (Сегодня. 1930. 11 янв. № 11).

Анархисты были разбиты и подверглись преследованиям, карам и расстрелам в наилучшем «советском» стиле (Меч. 1937. 16 мая. № 18).

Около «Дворца» небольшая группа коммунистов и служащих. С лихорадочной поспешностью из помещения выносят канцелярские книги, бумаги, мебель, телефонные аппараты и проч. – все это беспорядочно укладывается на реквизированные подводы. К 9 час. утра «товарищи» бежали (Сегодня. 1930. 3 янв. № 3).

В официозе «Московских Известиях» и в других газетах публикуются специальные телеграммы об «Октябринах» [164] из разных мест. Это обряд, заменяющий в настоящее время «крестины». Собираются в «Рабочем доме» или другом общественном месте, приносят туда новорожденных младенцев, дают им имя «Клары», в память Клары Цеткиной [sic], или «Карла», в память Карла Маркса, дают и русские имена. Подносят новорожденным по облигации одного из займов и устраивают торжество (Огни. 1924. 21 янв. № 3).

• употребление дискурсивных слов, отражающих возможность иной интерпретации и прагматической оценки понятия, высказывания (так называемый, якобы):

Отдельные лица, как-то: инженеры, техники, врачи и так наз [ываемые] стахановцы – получают более высокие оплаты и оклады, но за это у них высасывают все соки. Они не имеют свободного времени, кроме сна, здоровье их разрушается. Многие из них получают неизлечимые болезни, и многие умирают, надорвавшись на работе (Меч. 1937. 6 июня. № 21).

На требовательных мастеров и техников рабочие, наиболее развращенные призраком своей якобы диктатуры, доносят в заводскую комячейку; комищейки бегут в чеку и неизбежное совершается (Дни. 1925. 3 февр. № 681).

Провокатор Стерлигов, подосланный якобы «белыми» к младороссам, пытался в точности выполнить инструкцию «красных»: он объявил себя «неомладороссом» и пытался привлечь к себе членов Союза Младороссов (Младоросская искра. 1932. 12 июля. № 20).

• наличие лексических показателей, выполняющих отсылочную функцию к советской жизни, советским нормам общежития (по-большевицки, по-подсоветски, по-московски):

«Амнистия» по-большевицки [название заметки]. Закавказское правительство… постановило «амнистировать» всех беженцев, покинувших отечество в сентябре и октябре 1924 года при условии, что они дадут в дипломатических представительствах СССР подписку о полном раскаянии с указанием лиц, втянувших их в восстание, и дадут обязательство впредь быть лойяльными [sic] (Дни. 1925. 30 янв. № 678).

[Инженеры, техники, врачи и так наз[ываемые] стахановцы] должны как бы совсем продаться, и думать, и говорить по-большевицки , все время носить личину. Они идут на это ради заработка, а не потому, что разделяют коммунистические взгляды (Меч. 1937. 6 июня. № 21).

Итак – слово «политика» я буду понимать по-подсоветски (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

25 сент[ября] 1924 г. Татреспублика отпраздновала четырехсотлетие своего существования. Не буду говорить о том, как было оно торжественно отпраздновано. Было все по-писаному, по-московски : и десятитысячные демонстрации, и бесчисленное множество речей, комиссары и комсомольцы, и телеграммы из Москвы с выражением готовности защищать до последней капли крови интересы умирающего с голода пролетариата Германии, Франции, Англии и т. д. (Дни. 1925. 30 янв. № 678).

• контекстное окружение советизмов, которое эксплицирует негативнооценочное отношение к выражаемым ими реалиям. Эмигранты внимательно следили за всеми происходящими в СССР изменениями в экономической, идеологической, социальной политике. Очень часто советизмы вводились в эмигрантский текст при помощи развернутых описаний, раскрывающих сущность самого денотата и стоящих за понятием фоновых знаний. Например, в эмигрантских газетах была обильно представлена лексика советской пенитенциарной и репрессивной системы:

Лагеря организованы для содержания и распределения арестованных по районам для планомерного их использования на принудительных работах . […] В лагеря попадают все граждане не только явные, но и подозреваемые ГПУ, как политические, так и экономические враги народа и классовые враги (Голос России. 1932. июль. № 12).

Каждый лагерь [ОГПУ. – А. З .] имеет командировки , т. е. кроме работ в месте расположения лагеря, командирует заключенных на работы вне лагеря . Особые пункты заключения командировок не имеют, заключенные работают только в месте расположения пункта (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

Автор на самом себе испытал и высылку в места отдаленные, и каторжный труд на лесных заготовках, и тюремное сидение под «гостеприимным кровом» ГПУ, и прелести пребывания в концентрационном лагере , откуда ему, наконец, удалось бежать (Рус. голос. 1939. 1–14 янв. № 406).

Очень много писали эмигрантские издания о процессах, происходящих внутри коммунистической партии, соответственно вводя советизмы, актуальные для того времени. Широко использовались существительное чистка, глаголы вычистить (из партии), субстантивированное причастие вычищенный – «исключенный из какой-либо организации»:

…жестокой чистке подвергся аппарат и великорусских центров. Особенно пострадали здесь те группы коммунистов, которые были связаны с той или иной областью идеологической работы (Меч. 1937. 4 апр. № 13).

В Средне-Азиатском [sic] военном округе во всех частях и управлениях красной армии производится чистка полковых и отрядных комячеек и обследование политсостава отдельных воинских частей. […] В Ташкенте и Самарканде из вычищенных арестовано 27 человек (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

В Екатеринославе губернская контрольная комиссия лишила партийных карточек за неисполнение партийной дисциплины, за уклон и за образование в парткомах фракционных группировок 108 лиц, 90 % которых падает на рабочих, 22 % вычищенных дан годичный срок для исправления (Дни. 1925. 27 янв. № 675).

Из управления ГПУ Бурято-Монгольской республики вычищены за контрреволюционное направление 48 ответственных работников ГПУ. Из вычищенных арестованы член коллегии ГПУ Бумядов, заведующий общим следственным производством Елин и 5 ответственных работников из провинциальных ГПУ (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

Термины советской социально-классовой, общественной стратификации также были хорошо знакомы эмигрантам. Активно использовалась лексика, обозначающая те социальные группы в СССР, которые особенно ущемлялись по экономическим, политическим, религиозным причинам:

Компартия , разбив крестьян на три класса: кулаков, середняков и бедняков , уничтожила кулаков, сослав их в лагеря. Принявшись очень рьяно за коллективизацию деревни, так как в коммуны вошло небольшое количество крестьян, власти коллективизировали [ее] насильно… (Голос России. 1932. июль. № 12).

В Большевизии… священник не имеет права на существование, он лишен хлебных карточек, он «лишенец» (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

Весь север Приморья обращен в лесозаготовительные командировки с шестью лагерями Особого Назначения [sic]. Работает более 25 000 человек лишенцев и принудиловцев (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

Коммуна открыта осенью 29 г., а начала работать с весны 30 г. […] Сельсоветы ведают лишенцами и единоличниками , не вошедшими в коммуну. […] Уклад жизни должен быть там чисто коммунальный. Общая столовая, ясли для детей и т. д. (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).

На [остров] Аскольд начали ссылать в 28 г. Теперь там живет около 4 000; уголовников очень немного. Главным образом лишенцы, принудиловцы и политические (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).

Комсомольские закрытые школы-общежития. Могут поступать все, кроме детей лишенцев и кулаков , начиная с 18 лет. […] Основным мотивом преподавания служит: «ты должен забыть отца и мать» (Голос России. 1932. июль. № 12).

Новые формы советского социалистического общежития, морали получают, как правило, негативную интерпретацию.

Знаем мы, что такое ЗАГС , слышали об узаконении абортов, о насаждении разврата, о «пионерах» -доносчиках на собственных родителей. Все это сделано той же революцией (Сигнал. 1938. 15 сент. № 39).

Дружба, товарищество между молодежью отсутствует. Авторитет семьи, старших по возрасту – отсутствует. По газетам, дети отказываются (вынужденно) от родителей (Голос России. 1932. июль. № 12).

Так, понятие «общественная работа» как один из важнейших инструментов воспитания нового человека коллективистского типа в эмигрантской трактовке предстает как отупление сознания:

Как общее правило, каждый советский гражданин, а тем более комсомолец, так завален «общественной» работой , что для себя совершенно не остается времени, что и рассчитано на параличивание мышления… (Голос России. 1932. июль. № 12).

Прилагательное общественный, ставшее чрезвычайно популярным в советском публичном обиходе как прагматический знак новых социальных связей, основанных на отсутствии эксплуатации и коллективистском сознании, получало практически во всех эмигрантских газетах (кроме анархических) негативную прагматическую оценку. Причина этого ясна и коренится не в языковой природе актуализированного термина общественный, а в экстралингвистических факторах (неприятие нового строя), которые и мотивировали вхождение данного прилагательного в семантико-прагматические и ассоциативные сцепления с прилагательными уравнительный, нивелирующий, всеобщий.

24 января в Петербурге, на Выборгской Стороне, большевицкие жандармы (конная милиция) давили безработных, шедших в центр города с требованием открыть для голодающих рабочих общественные столовые (Дни. 1925. 31 янв. № 679).

Попрятались православные, боясь в этот вечер показаться на улицу. Как мыши забились в комнатушках общественных квартир (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

Напротив, анархические издания продолжали использовать слова общественный, общественность как знаковые, символические обозначения грядущего строя, в их прагматиконе эти понятия имели, соответственно, позитивные коннотации, входя в ассоциативно-смысловой ряд свободный, не основанный на принуждении и эксплуатации, равноправный:

Хаос, разложение, гибель – таково будущее. И лишь отдельные единицы – цельные, здоровые духом и свободно ищущие – могут быть носителями спасения. Лишь они – спасительные ладьи, ведущие жизнь и душу человечества к гавани грядущей общественности (Анархич. вестник. 1923. № 1).

…махновщина, прежде всего, есть широкое революционное движение рабочих и крестьян, боровшихся за свою социальную независимость и за право общественного экономического самоуправления (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Негативную интерпретацию получали многие другие явления социально-политической сферы жизни в СССР:

В 1932 году, на вершине своей «победы», председатель Союза безбожников Ярославский объявил, что в союзе пять миллионов действенных безбожников. Тогда же он назначил «пятилетку безбожия» : к 1937 году в стране должно быть семнадцать миллионов действенных безбожников, целиком обезбожена молодежь и целиком обезбожена школа (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

…получают колхозники два-три килограмма зерна за свой печальный трудодень , часто порченого и вонючего (Рус. голос. 1939. 26 марта. № 416).

Одна из характерных особенностей эмигрантской прессы – проникновение на ее страницы тех лексем, которые в советском официальном обиходе были табуизированы по политическим причинам. Так, еще до революции глагол стучать, помимо общелитературного значения «издавать стук», сначала в тюремном жаргоне сузил употребление и ситуативное использование до пропозиции «перестукиваться через стенку камеры», а затем (на основе метонимического переноса) приобрел новое, модифицированное значение «доносить». Ясно, однако, что в дореволюционном узусе глагол стучать в суженном значении имел маргинальный, ограниченный жаргоном статус. Лексема попала в дореволюционный большевистский подпольно-партийный жаргон, будучи заимствованной из смежного, тюремного, жаргона. В пределах жаргона глагол стучать (и производные) служил семантическим эквивалентом нейтрально-литературного доносить. В советском публичном лексиконе обозначение стучать (с гнездом) применительно к советскому контексту официально было запрещено, но в эмигрантском узусе оно свободно использовалось на страницах газет, передавая подлинный, не замаскированный морально-этический смысл такого поведения:

Страшно развиты шпионство и слежка друг за другом. Это явление буквально гнетет сибирскую деревню. Мужика или бабу вызывают в комячейку и заставляют следить за определенными лицами – в Амурской области это называется – «стучать». «Стучание» обыкновенно продолжается два месяца. Кто «стучит» плохо – наказывается, кто удовлетворяет начальство – получает какую-нибудь льготу по налогу и проч. Иногда «стукачей» посылают за китайскую границу, чтобы «стучать» среди эмигрантов (Возрождение. 1927. 5 окт. № 855).

 

3. Семантически переориентированная лексика

Семантическая переориентация некоторых слов и понятий проявляется в эмигрантской прессе двумя способами: а) сохранение старых понятий в новых условиях; б) узуальные сдвиги некоторых социальных терминов. Рассмотрим использование и структуру таких лексических обозначений.

1. В эмигрантской прессе активным является механизм семантического и лексического переноса старых значений и лексем с целью обозначения новых для эмигрантов реалий. Разумеется, «включение» такого лексико-семантического механизма обусловливалось экстралингвистическими причинами – стремлением назвать привычными лексическими средствами явления и реалии, схожие или даже идентичные с прежними российскими. Особенно это касается каких-либо официальных понятий, как, напр.: городской голова, товарищ – «помощник, заместитель», городская дума.

На этом митинге говорили Парсонс, Шпис и Фильден. На митинге присутствовал тогдашний городской голова г. Чикаго (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

На автомобиле нью-йоркского городского головы Ла Гвардиа устроено особое приспособление с автоматическим револьвером, позволяющее ему или шофферу [sic] простым нажатием кнопки обстреливать вход в машину (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

Чрезвычайное заседание городской думы [Риги. – А. З.] [подзаголовок статьи] (Сегодня. 1930. 4 янв. № 4).

Пражский городской голова получил телеграмму от американских чехов, что они намерены поставить памятник Вильсону в Праге (Огни. 1924. 11 февр. № 6).

Примечательно, что наименование руководителя городской администрации используется эмигрантами для номинации не только европейских мэров (в частности, применение термина в рижском контексте не вызывало бы удивления, так как в Риге проживал значительный процент русских), но и городах США (ср. замену англицизма mayor («мэр») привычным русским обозначением). Традиционный русский термин в эмигрантском узусе сосуществовал практически на равных с иноязычным заимствованием мэр. Однако у эмигрантов уже могли возникать трудности, связанные с корректностью употребления грамматической формы. Они обусловлены грамматической аномалией в структуре составного термина: существительное голова (женского рода) должно сочетаться с прилагательным в мужском роде (городской), т. е. на основе полового (гендерного) признака, но не грамматического родового; согласование (с прилагательными, глаголами) данного двухкомпонентного термина также должно быть по мужскому роду. Приведенные выше примеры эту грамматическую закономерность соблюдают, однако в цитате ниже компоненты составного термина сочетаются друг с другом чисто грамматически, по опорному существительному – городская голова. Это можно квалифицировать как несомненную ошибку, но вместе с тем данный пример – интересное свидетельство начавшейся синтаксической коррозии словосочетаний в эмигрантском узусе: словосочетание формально-морфологически построено на аномалии, чтобы избежать этого, эмигрант-журналист модифицирует термин на основании аналогического морфологического выравнивания(городской голова → городская голова):

Затем тов [арищ] городской головы [Риги. – А. З .] Садовский оглашает мнение городской управы по делу Карлсона и просит думу утвердить образ действий городской управы, а в частности городского головы (Сегодня. 1930. 4 янв. № 4).

В некоторых случаях эмигранты затруднялись найти соответствующую номинацию и поэтому использовали старые слова; так, вместо вышедшего из употребления в советское время слова пансионер и пришедшего на его смену слов отдыхающий, курортник, эмигранты сохраняют первое:

В Звенигороде Московской губ[ернии] («Русская Швейцария») в доме отдыха празднуется знаменательный день – пансионеры отмечают торжеством новую жалобную книгу (Возрождение. 1932. 1 янв. № 2404).

Сохранение и перенос старых обозначений на новые реалии особенно заметно проявлялись при ироническом именовании фактов, явлений, лиц нового, советского строя: кремлевские самозванцы, наместник (о Хрущеве), партийный генерал-губернатор, плантатор, самодержавие (Сталина):

[В России] не прекращается повстанчество против Комиссарской власти. Оно то затихает, то снова вспыхивает в разных концах России, доказывая, что Русский народ упорно не признает за свою и законную – власть Кремлевских самозванцев (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).

Большевики, практически, давно уже перешли от «рабочих Советов» к кровавому самодержавию Сталина (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Из Москвы сообщают, что на прошлой неделе в Киеве было совершено покушение на Сталинского [sic] любимца, наместника на Украине Хрущева (Рус. голос. 1939. 12 марта. № 414).

…у деревни отняты всякие стимулы для работы на полях «плантатора» – советской власти (Меч. 1937. 11 апр. № 14).

12-го ноября высший представитель партийной власти в крае – секретарь краевого комитета партии Шеколдаев на совещании партийного актива в Ростове произнес речь, в которой им дана общая характеристика положения в крае. Партийный «генерал-губернатор» начал с чрезвычайно ценных для нас признаний (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

Такой перенос прежних наименований, имеющих в своей структуре негативно-характеризуемые коннотации, в эмигрантской публицистике являлся одним из излюбленных приемов «занижения» советских реалий и «вписывания» фактов в исторический контекст. При помощи данных семантических механизмов эмигранты развенчивали утверждения (раздававшихся порой и в эмигрантском лагере) об абсолютной новизне социально-политических, экономических денотатов, их коренного отличия от прежних, царских, дореволюционных или зарубежных.

Кроме того, этот семантико-прагматический механизм использовался и в случае употребления слов в несвойственных им значениях; как правило, такие публицистические окказионализмы имели реально-смысловую мотивировку в советской реальности. Так, слово безработный использовалось в русском языке обычно для именования рабочих, крестьян, прислуги, вообще людей физического труда, потерявших работу; слово гастролировать семантически связано с деятельностью артистов. Однако социальные трансформации, перетряхнувшие в советское время прежние общественные группы и слои, привели, в частности, к появлению большого числа священников, которые потеряли свои приходы, а также монахов/монахинь, вынужденных уйти из закрываемых монастырей. Это ситуация послужила реально-мотивирующей базой для следующего семантического переноса: священнослужитель (без прихода) → безработный; переезжать с места на место (о священниках) → гастролировать.

В Загорске много «безработных» монахов и священников, которые гастролируют по району. Гастролеров обычно приглашают в престольные и другие большие праздники (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

В пределах данного класса можно выделить немногочисленную группу лексики, имеющую такие значения, которые были неизвестны советскому речевому обиходу. Суть такой семантической новации заключалась в том, что в пределах одной фонетической оболочки сформировались значения, обусловленные несовпадающей мотивировкой. Назовем такие слова дискурсивными омонимами, подразумевая под этим понятием сосуществование в рамках семантической структуры обозначения реалий, относимых к разным дискурсивным практикам. Отметим два типа.

1. Это могут быть значения, имевшие в русском советском речевом и эмигрантском обиходах разное, отличное значение. Напр.: дериват советчик, «тот, кто дает совет» (исконное значение), в эмигрантском узусе дал новое, переносное значение – «представитель советского строя, режима; сторонник советской идеологии» (от новой мотивировки слова совет – «власть рабочих и крестьян»), лексема очаг («устройство для разведения огня»; перен. «место, откуда что-либо распространяется») приобрело в эмигрантском (преимущественно военном, политико-воспитательном) лексиконе значение «место сбора единомышленников; организационная ячейка, единица»:

…в Болгарии распоряжением правительства закрыта газета «Голос России». […] Русская национальная газета закрыта под чьим-то давлением. Под чьим? Конечно, под давлением советчиков в первую голову (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

Теперь о наших горестях… Как вы знаете, директор нашей гимназии чех, и к тому же из «советофилов», да еще активных, поддерживающих постоянную связь с полпредом Александровским. […] Нашим детям запрещают читать национальные русские газеты. Стараются из наших детей сделать «советчиков» (Меч. 1937. 21 марта. № 11).

… советчики ведут усиленное политическое воспитание красноармейца… (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

Союз Младороссов извещает о кончине сочлена младоросского 22-го Гренобльского очага С. М. [Союза Младороссов. – А. З .] Е. Н. Конькова… (Младоросская искра. 1933. 15 нояб. № 34).

…для желающих разговляться в очаге союза [русских сестер милосердия] будет устроено в пасхальную ночь разговленье (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

Его Императорскому Величеству Государю Императору благоугодно было пожаловать шефство Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича и Великого Князя Владимира Кирилловича 15-му, 28-му, 35-му и 36-му Парижским очагам Союза Младороссов (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

2. Это могут быть обозначения, получившие в эмигрантском речевом обиходе значения, не совпадающие с советскими лексико-семантическими неологизмами.

(1) В Луганске неизвестными террористами убито 15 ударников (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

…замечается некоторая дифференциация и среди рабочих: выше ценят ударника , чем неударника… (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).

(2) Ни Муссолини, ни Чиано на свадьбе не было и нигде не было видно фашистских форм – все итальянцы были либо в военной форме, либо во фраках. Один только принц Гессе, «чрезвычайный посол Хитлера» [sic], явился в форме нац[ионал]-соц[иалистических] ударников со свастикой на рукаве. (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

(1) Принудительный труд [в Советской России] оказался нецелесообразным. Нормальный размер денной работы для специалиста-грузчика 160–200 кубов. Обычно же в среднем в Нижнем Новгороде рабочий выполняет только 60 пудов. На субботниках 29–31 пуд. Трудармеец – 20 пудов (Воля России. 1920. 16 сент. № 4).

(2) В субботу, 7-го февраля, очередной цыганский субботник [реклама] (Дни. 1925. 7 февр. № 685).

В субботу 4-го января очередной субботник … при уч[астии] известн[ых] артистов [реклама] (Руль. 1930. 2 янв. № 2767).

Такие газетно-публицистические неологизмы эмигрантской речи не были характерны для русского языка 1920–1930-х гг.

2. узуальные сдвиги некоторых социальных терминов. Так, в эмигрантском узусе заметно сократилось использование существительных мужик, баба, бывших нейтральными в дореволюционном языке. Главной причиной была, конечно, экстралингвистическая: прежние, «дореволюционные», мужики и бабы, представлявшие обычно сельских жителей, крестьян, оказавшись за рубежом, в подавляющем большинстве стали городскими жителями, сменили профессию (стали посудомойками, швейцарами, таксистами, домработницами); только небольшая часть осела в деревне (что было связано с гораздо бо́льшими трудностями получения работы, чем в городе). Изменение социального статуса бывших «мужиков и баб» вызвало узуальные сдвиги, слова сдвинулись на лексическую периферию. Они стали чаще использоваться для обобщенного называния советского крестьянства, т. е. приобрели стилистически маркированный статус, став скорее элементом публицистического стиля, чем живого употребления:

…защита Китая и колоний против европейского империализма сводится [у большевиков] к… эксплуатации русского мужика для красного интернационала и его империалистических целей (За свободу. 1925. 1 янв. № 1 (1405)).

Пассивное сопротивление и недовольство крестьян, подпольный саботаж, хищения коллективной собственности… нежелание мужиков отдавать хлеб государству, мелкособственническая психология, неприкосновенно сохранившаяся внутри колхозов, технические ошибки – вот главные трудности, с которыми пришлось столкнуться в деревне большевицкой [sic] политике… (Младоросская искра. 1933. 15 авг. № 32).

Такое смещение социолого-семантической «оптики» привычных понятий отразилось на использовании и слова народ в эмигрантском речевом обиходе. В эмигрантских газетах отчетливо выделяются следующие семантико-прагматические типы – народ предстает как:

1. территориально-государственный монолит, разделяющий монархическую идеологию и объединенный вокруг царского престола. Такое официозное понимание свойственно монархическим, народно-патриотическим издания и обычно проецируется ими в идеализированное дореволюционное прошлое:

…прочный сговор с Германией, реальное удовлетворение ее жизненных интересов невозможны без общего сговора держав с честной национальной Россией, возвращенной к нормальной жизни. Слишком часто забывают державы, что нет теперь в России правительства, поставленного народом , признанного народом , заботящегося о народе . Есть инородное и чужеродное тело – бродячий революционный спрут, насевший на живую Россию. Без России, вернувшейся в мир, России целостной, державной, свободной нельзя восстановить нужного хозяйственного и политического «кровообращения» мира (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

2. реальный и единственный творец истории. Это толкование народа типично для анархических газет, включающего в содержательные признаки понятия именно (и только!) трудовые (трудящиеся) массы. Схожее понимание народа было свойственно термину и в большевистской доктрине.

Народ является естественным порождением общественной организации – объединением людей, обусловленным средством происхождения, общностью форм и особенностей культуры, общностью языка, привычек, обычаев и т. д. Этот общий дух живет и действует в каждом отдельном члене народного союза и образует существенную часть индивидуального и коллективного существования. […] Нация же всегда является искусственным продуктом известной правительственной системы, да и национализм, в сущности, представляет собой не что иное, как государственную религию. Принадлежность к нации никогда не определяется естественными внутренними причинами, но всегда лишь чисто внешними обстоятельствами, отношениями, основаниями и государственными соображениями, за которыми, понятно, всегда скрываются частные интересы определенных классов (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

Все кругом мечтают лишь о собственной « народной власти», то есть о перемене властителей, но не о свободе. Народ забыл свободу и должен заново пройти курс обучения ей, подобно парализованному, который, выздоровев, снова учится ходить (Анархич. вестник. 1923. № 2).

3. угнетаемые, эксплуатируемые Советами массы (крестьянство, рабочий класс, советская интеллигенция). Смысловым оппозитом народа в этом случае являются коммунистическая партия, большевики, вообще – власть; тот, кто входит во властные советские структуры, уже не народ:

Тяжко живется крестьянству. Немногим лучше живется и рабочему классу, – тому, от чьего имени установлена красная «диктатура пролетариата». Зарплату задерживают долгими месяцами, снижают ее бесчисленными мнимо «добровольными» вычетами на всякие красные затеи. Людей изнуряют проводимым под палкой «социалистическим соревнованием». […] Заставляют людей жить в грязи на такой тесной собачьей «жилплощади», что это даже не похоже вообще на человеческое житье. Вот каковы те условия, в каких нашему трудовому народу приходится выполнять хваленое советское «строительство» разных ненужных ему «гигантов» и «строев». Он строит и скрипит от злобы зубами (Голос России. 1932. июль. № 12).

…диктатура Политбюро РКП хладнокровно и зверски-спокойно-обдуманным способом систематически истребляет в России свежие и лучшие побеги русского народа , ее молодежь – истребляет всех, кого считает своим противником (Дни. 1925. 8 февр. № 686).

Пока власть и народ в СССР стоят друг против друга как два враждебных лагеря, ни один эмигрант не может легально возвратиться «на родину». Возможен только переход в лагерь угнетателей народа и родины – и это путь, на который, как это ни прискорбно, стал Куприн (Меч. 1937. 6 июня. № 21).

4. группа единоверцев, в первую очередь православных. Такое понимание народа встречается в церковно-монархических изданиях:

Церковный народ России под советским ярмом умеет отстаивать и охранять свои религиозные установления… (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

Там, в СССР-ии, в пятнадцатилетней изуверской пытке четвертования души и тела, русский народ безусловно приносит искупительную жертву за тяжкий грех временного ослабления в Христовой вере и братской любви, и, перерождаясь, постепенно пробуждается к возрождению национального единства (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

Интересно, что применительно к беженству, русской эмиграции вообще, публицистика не использует данного обозначения, относя его только к людям, проживающим на исконной (российской) территории. Кроме того, несомненна также повышенная риторичность, идеологизация понятия народ в эмигрантских печатных органах, однако прагматические истоки и мотивы такой смысловой политизации были иными, чем в советском официозе.

 

4. Особенности употребления этикетных знаков

Этикетная система после Февральской и Октябрьской революций 1917 г. – одна из тех сфер речевого обихода, которая была призвана решительно «исправить» старые публичные, социально-общественные, межличностные отношения людей путем радикального отказа от прежней иерархии, а также словесных знаков и внедрения новых обращений и этикетно-речевых формул. Какой же предстает этикетная сфера в эмиграции, произошли ли в ней какие-либо трансформации и какова была реакция эмигрантов на советские этикетные новшества?

1. Антропонимические модели. Рассмотрим их на примере разных социальных и политических групп. Самым любопытным явлением в среде анархистов является преимущественное использование фамилии и прозвища. Традиция именования индивида прозвищем идет из подпольного дореволюционного прошлого, когда революционеры-подпольщики с конспиративной целью (сокрытие подлинного имени от царской охранки) имели даже не одно, а несколько прозвищ, причем очень часто подлинную фамилию знали немногие. Личные имена в анархической прессе встречаются намного реже:

Морозов . […] Старый анархист. […] Способный агитатор (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Полевой, Лев («Пересыпский»). […] Анархист с 1918 г. […] Большевиками арестовывался дважды. Был отправлен по этапу в Харьков, где содержался несколько месяцев в «политизоляторе» (Анархич. вестник. 1923. № 1).

12-го апреля трое анархистов… объявили голодовку с требованием полной выдачи пайка. Остальные (смертники л[евые] с[оциалисты]-р[еволюционеры] Береснев, Груздева-Литвинова, Соколова и Сипер , срочные с.-р. Москвин и Эстрин , анархисты Николаев , с.-р. (меньшинство) Петров и Назаров – следств[енные] воздержались… (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Несколько десятков особенно пылких энтузиастов в Америке образовали в 1921 году коммуну «Красная Звезда». […] Во главе коммуны стоит Гордин. […] У него конспиративная кличка: Новомирский (Дни. 1925. № 692. 15 февр.).

При помощи специально присланного из Москвы агента-провокатора (Самуил Шварцман – клички: «Шмилык-Лиснер», «Шмилык-провокатор» ) инсценируется «заговор»… (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Прозвищная «волна» захлестнула советский политический лексикон после победы большевиков. Как известно, многие известные революционеры после революции 1917 г. взяли себе в качестве фамилий политизированные (идеологизированные) партийные и подпольные прозвища (Ленин < Ульянов, Сталин < Джугашвили, Киров < Костриков, Троцкий < Бронштейн, Зиновьев < Радомысльский, Володарский < Гольдштейн, Каменев < Розенфельд и мн. др.). В эмиграции же этот механизм работал, пожалуй, только в анархической среде, что объясняется общим подпольным прошлым всех «левых», нелегальных и террористически-ориентированных партий и групп.

В эмигрантской среде, состоящей из дворян, интеллигентов, простых людей, этот механизм антропонимического замещения фамилии прозвищем не был распространен по нескольким причинам: 1) отсутствие такой традиции в дореволюционном прошлом, где фамилия (среди знатных родов) расценивалась как знак преемственности и знатности происхождения; 2) в массовом общественном сознании до революции 1917 г. прозвища, принятые в среде революционеров, отождествлялись с прозвищами преступников, маргинальных элементов. Модификации, трансформации фамилий в дворянской среде были довольно редки, и они касались главным образом их звуковой стороны, напр., подлинная фамилия генерала Шкуро (переделана по модели украинских фамилий на – о) была Шкурб. Ср. также усечение фамилии Михненко до Махно (известного украинского анархиста).

Антропонимическая модель «полное имя + отчество» используется в монархических кругах только для называния представителей императорского дома:

…первая мысль народная, при свержении Красного ига, должна быть обращена к Великому Князю Николаю Николаевичу как к Единому Верховному Вождю… (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Есть у нас «отряды» «зарубежной армии Николая Николаевича [172] », и сравнительно недавно возникли «отряды корпуса императорской армии и флота», подчиненные Кирилу [sic] Владимировичу . [173] […] К Кирилу Владимировичу от Николая Николаевича уходят чаще всего потому, что в «императорском корпусе» быстрее и щедрее производство (Дни. 1926. 16 нояб. № 1160).

Случаи использования патронима (отчества) для именования/характеризации человека редки; единственным примером служит Ильич (применительно к В. И. Ленину). До революции патроним служил одним из его многочисленных партийных прозвищ, в советское время в советских газетах он стал публицистическим, позитивно окрашенным (уважительно-почтительным) именованием основателя Советского государства. В эмигрантских газетах этот антропоним встречается как заимствование из советского публицистического лексикона:

Всякая иностранная интервенция для нас, хотя бы и спасла она Россию, – это значит новое пролитие крови Русского народа. […] Намылят нам холки, накинут веревки пеньковые и виси во славу Ильича , в честь 3-го интернационала. А уж кто наденет петлю – свои ли, чужие – нам от этого будет не легче (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).

…изъятыми [из библиотек] оказались не только Крылов, Чехов, Салтыков, но и «коммунистический» Демьян Бедный… Это приводит в уныние даже «Правду». И условия, при которых, очевидно, всякая изъятая книга является подозрительной и считается «принадлежащей изъятию», газета называет «поистине кошмарными». Любопытно, что столь ценное признание печатается рядом с похвалами «великому Ильичу », под руководством которого эти кошмарные условия водворены. (Дни. 1925. 28 янв. № 676)

Один из излюбленных приемов семиотического «занижения» и «карнавального переворачивания» (по Бахтину), осмеяния в газетно-журнальной полемике тех или иных лидеров общественного движения, партии, иронического отношения к известным литераторам, публицистам является употребление фамилий во множественном числе. Как известно, категория числа у антропонимов – условная категория, так как антропонимы семантически соотносятся с единичным индивидом, поэтому их типичная языковая форма – быть singularia tantum. Конечно, возможно использование множественного числа для совокупного наименования членов одной семьи, носящих одно и то же имя: Петровы, Смирновы, Ивановы, – то есть все представители данной семьи или выходцы из нее, но связанные кровными (генетическими) узами. В этой особенности грамматического употребления антропонимов уже заложен семантико-прагматический росток последующей прагматической трансформации фамилии (употребленной во множественном числе) в публицистике. Категория множественного числа в классе имен собственных и нарицательных имеет различное содержание: нарицательные имена (апеллативы) выражают отношение между единичным предметом и любым множеством однородных предметов; категория числа у антропонимов выражает отношения между отдельным предметом (индивидом) и конечным множеством неоднородных индивидов. Таким образом, категория множественного числа антропонимов находится в пограничной области между лексикой и грамматикой. Анализируя категорию чуждости в русском языковом сознании, А. Б. Пеньковский считает оппозицию единственного и множественного числа одной из важнейших для различения «своего» и «чужого»: «“Свой” мир – это мир собственных имен. В нем и нарицательные имена ведут себя как собственные. “Свой” мир – это мир форм единственного числа со значением единичности. […] “Чужой” мир … – это мир этнически и/или хтонически… социально или культурно… чуждый и враждебный» [Пеньковский 2004: 17]. Между мирами («своим» и «чужим») постоянно осуществляется взаимопереход реалий, что затрагивает и функционирование имен. Так, переход слова из единственного числа во множественное и из имени собственного в нарицательное семиотически значит перенос из зоны «своего» в зону чуждости; из единичного, уникального имя превращается в типизированное, коннотативно наполненное: Лютер > лютеры, Магомет > магометы, Бонапарт > бонапарты, Наполеон > наполеоны.

Модель использования антропонимов во множественном числе стала особенно распространенной в сфере публичных дебатов с конца XIX – начала XX вв. Грамматическая множественность в антропонимах, в принципе, ограничена рамками семьи, рода, коллектива индивидов, связанных родственными связями. Выход за рамки конечного множества ведет к появлению нарицательного имени, обозначающего определенный социальный слой, группу лиц, характеризующихся в том или ином отношении схожими признаками. В этом случае аномальная (для имен собственных) форма множественного числа имеет обобщающее (вторичное) значение. Данная разновидность метонимического переноса (так наз. отрицательная антономасия) – характерная черта языка эмигрантской прессы. Антономасия создает многослойность текста, она основана на игре с именем, служит средством построения новых смыслов (реже – положительных, чаще – отрицательных) в зависимости от смысловых параллелей, проводимых с индивидом, персонажем, имя которого было использовано автором как нарицательное. Как видно из приводимого ниже цитатного материала, лишь немногие из имен, попавших в поле действия механизма антономасии, закрепляются в узусе и в языковом сознании на длительное время; большинство имен представляют узколокальные и хронологически-ограниченные употребления, сообщающие повышенную эмоциональность и экспрессивную выразительность газетному тексту. Ср. примеры из нашего корпуса:

…это неизбежное грядущее [демократии в России. – А. З .] предвидят и те, кто – пользуясь, одни большевиками, – другие Колчаками и Врангелями , стараются сейчас покрепче вбить осиновый кол в живое тело великого государства (Воля России. 1920. 18 сент. № 6).

…всякий раз надежды рушились и всегда в конце концов одерживала верх враждебная темная сила. И это будет так до тех пор, пока не перестанут делать русскую белую политику и не вернутся в свое смрадное подполье господа Савинковы, Чайковские и все те, кто так или иначе – по недомыслие ли, или по сознательному расчету – были причастны к подлой измене, именуемой «великой» русской революцией, доведшей Россию до неслыханного позора и до бесконечных страданий (Призыв. 1920. 13 (29.2) марта. № 62).

Южные газеты Врангелевского [sic] толка… дают тем не менее безотрадную картину бесшабашного хозяйничанья Пильцев, Кривошеиных, Глинок, Гербелей, жандармских ротмистров и помпадуров всех чинов и званий (Воля России. 1920. 14 сент. № 2).

Г.г. Осоргины метали бы громы и молнии (Младоросская искра. 1933. 10 июля. № 31).

А исторический враг, вернее – враг исторической России есть, во-первых, и прежде всего, комвласть, уже уничтожившая 40 миллионов русских людей, и, во-вторых, лица, помогавшие Лениным и Троцким прийти к власти (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

2. Товарищ – гражданин – господин. До революций 1917 г. (буржуазно-демократической и социалистической) в русском социокультурном пространстве не удалось создать нейтральных обозначений для наименования человека как члена общества, независимо от его имущественного положения. Смена общественного строя в 1917 г. вызвала изменение в структуре и типах обращений в русском языке – так, господин (госпожа) были признаны «эксплуататорскими», оскорбляющими достоинство человека, и поэтому активно вытеснялись на периферию языковой системы, сохранившись только в узкой и специализированной сфере дипломатии; слово сударь (сударыня) также не было использовано в качестве обращения (мешали «отголоски» этимологического значения «государь»). В отличие от дореволюционной системы обращений, основанной на социально-имущественном неравенстве, иерархичности, большевикам нужно было искать новые дифференциации. Они были найдены – это или партийно-групповое обращение (товарищ), или публицистический термин гражданин (с прагматической отсылкой к французскому понятию времен Великой Французской революции 1789 г., введенному специальным декретом Конвента, – citoyen, «гражданин»/citoyenne, «гражданка»).

Из данных трех обращений (господин, товарищ, гражданин) в нашем корпусе наиболее частотным является господин, что объясняется явно преобладающим в зарубежье количеством (про)монархических и демократических изданий, чем, например, «левых» (анархических и прокоммунистических). В монархической и армейской среде оно использовалось как нейтральный этикетный знак:

Г.г. [господ. – А. З .] генералов, офицеров, юнкеров, вольноопределяющихся, солдат и казаков… поздравляю с наступающим Праздником Светлого Христова Воскресения (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

Очень часто характеризующе-оценочный компонент этикетного знака господин все же доминирует над нейтрально-номинативным. Окраска обычно пейоративная – она основана на субъективно-личном или групповом отношении к тому или иному лицу, группе лиц:

Берегитесь же, господа Комиссары! (Русская правда. 1925. сент – окт.)

…вы, господа творцы революции, действовали со злым умыслом (Призыв. 1920. 13 (29.02) марта. № 62).

…наши красные господа заставляют угрозами народ топтать ноги на разных манифестациях… (Голос России. 1932. июль. № 12).

Делегаты 1-го Конгресса Красного Профинтерна… сочли… за лучшее служить московским господам … (Анархич. вестник. 1924. № 7).

В этикетной системе у эмигрантов не было стройности и строгости; ср. сосуществование русских и иностранных титулов и этикетных знаков в пределах одного предложения:

Союз Русских Студентов (эмигрантов)… выражает свою глубокую благодарность княгине В. О. Мещерской… а также гг. артистам, способствовавшим успеху вечера, г. Е. М.Глинской, m-me Диск… (За свободу. 1925. 1 янв. № 1(1405)).

В Париже вышел французский роман «Последняя ночь» госпожи Норманн (Сегодня. 1930. 14 янв. № 14).

Эмигранты не могли не заметить и активного искоренения и вытеснения слова господин в некоторых, еще сохраняющих старые традиции сферах советского речевого этикета:

Никак, например, не могут отучить коммунисты учителей и профессоров обращаться к слушателям со словом «господа» . И стоит вопрос: гнать из-за этого слова преподавателей или нет. Гнать, пожалуй, ни с чем останешься, так въелось это слово, семь лет не могут отучить. Применить новый метод: продернуть в стенгазете (Дни. 1925. 30 янв. № 678).

Итак, этикетное слово господин (господа) в эмигрантской публицистике употребляется довольно активно в следующих ситуациях: во-первых, у части русской эмиграции оно используется как традиционный, дореволюционный этикетный знак; во-вторых, оно может взаимодействовать с иноязычными этикетными моделями; в-третьих, в лево-демократических, анархических, а также прокоммунистических изданиях оно часто выступает как негативно-оценочное обозначение политических оппонентов (обычно монархистов).

В отличие от слова господин (госпожа), слово гражданин используется реже, причем у него отмечаются интересные особенности. Бо́льшая часть примеров свидетельствует об ориентированном его использовании как языкового элемента, характеризующего новую, советскую социально-политическую действительность:

В лагеря попадают все граждане не только явные, но и подозреваемые ГПУ, как политические, так и экономические враги народа и классовые враги. (Голос России. 1932. июль. № 12)

…каждый советский гражданин … завален «общественной» работой (Голос России. 1932. июль. № 12).

8 марта к гражданке Альманк на Бабьегорском рынке в Москве подошли двое неизвестных и предложили ей купить 70 долларов (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

Другое характерное явление в эмигрантском публичном обиходе – это стремление возродить, восстановить начальный смысл понятия «гражданин» в противовес интерпретации его в советской идеологии. На помощь в этом случае приходят французский и английский языки, в которых это понятие было развито и реализовано наиболее полно. В демократической прессе актуализируется и становится особенно значимым такой компонент смысловой структуры понятия, как «полноправный член демократического общества, обладающий всеми правами и свободами»:

Нужно… русское – пребывающее в цепях рабства – общественное мнение уравнять в правах с любым иностранным властным голосом свободных граждан ! [sic; с восклицательным знаком], а не рабов (Дни. 1925. 13 февр. № 690).

Понятие «гражданин» очень часто выступало как смысловой и прагматический оппозит двухкомпонентному обозначению советский гражданин, где прилагательное имело типичную для многих эмигрантских изданий коннотацию «рабский, несвободный, лишенный прав».

Слово товарищ в нашем корпусе встречается довольно часто, но имеет ярко выраженную дифференциацию в зависимости от типа издания. Анархисты именовали этим словом в своих газетах единомышленников:

Товарищ И. Карташев впервые вошел в [махновское] движение в ноябре 1920 г. (Анархич. вестник. 1923. № 2).

В большинстве эмигрантских изданий (монархического, демократического толка, военно-патриотических газетах) слово товарищи оказывается смысловым синонимом (кореферентным обозначением) большевиков с однозначно негативной коннотацией:

В одном из жестоких боев… поручик Иван Тимофеев… попал в плен. Там его «товарищи» сразу не «ликвидировали», а… отправили на хутор к комиссару (Рус. голос. 1939. 5 марта. № 413).

Борющиеся [казаки] не сомневаются в обреченности Советской власти: «Голоштанники коммунисты с голоду подохнут». […] «сперва хлеб себе, потом свинье, что останется – товарищам (Голос России. 1933. янв. – февр. – март).

Впрочем, новая советская этикетная система проникала и в эмигрантский обиход, и в некоторых контекстах (дипломатия, техника) слово товарищ используется как этикетный знак (своего рода «визитная карточка») представителя советского строя, советской экономики, дипломатии на Западе:

Уже несколько дней пребывает в Берлине именитый советский гость – тов. Жуков, председатель объединенных электротехнических концернов СССР (Руль. 1930. 25 марта. № 2836).

Товарищ О. Каменева… выслана заранее в Париж… на случай назначения ее на пост полпреда (Дни. 1926. 16 нояб. № 1160).

Итак, анархисты продолжают употребление данного термина в узком партийном значении «соратник по борьбе; партийный единомышленник»; газеты других политических ориентаций используют его либо как «слово-эхо» (революционного времени), либо как знак, метку большевика (обычно комиссара, представителя партии, советской промышленности). Подавляющее большинство эмигрантов продолжали считать товарищ партийно-большевистским обращением, не выводя его за эти пределы и не рассматривая его как универсальный языковой знак советского этикета.

 

5. Лексико-семантические ряды в эмигрантской прессе

 

В газетно-публицистический стиль попадают лексемы разных функциональных стилей, но они адаптируются как семантически, так и стилистически, включаясь в его политический лексикон и служа для выражения позиции той или иной группы (социума). Лексемы одного семантического поля могут формировать газетно-публицистические функциональные ряды на основе общего, интегрирующего, оценочного признака, зачастую игнорирующего реальные содержательные различия лексем. Лексико-семантические ряды, в которых объединены «словозначения, находящиеся в отношении непосредственной семантической близости или противопоставленности» [РСС 1998: X].

Лексико-семантический ряд содержит не только нейтральные в стилистическом отношении лексемы, но и эмоционально или экспрессивно окрашенные; таким образом, этому ряду присуща также и категория оценочности. Однако между узуальными (языковыми) лексико-семантическими рядами и аналогичными феноменами в пределах публицистики существуют как сходства, так и различия, поскольку «принцип социальной оценочности… выступает как важнейший внутренний принцип организации [газетной лексики. – А. З.] и распределения по функциям… В результате газетно-публицистической специализации создается новая, иная по сравнению с общелитературным языком, системность организации лексики» [Солганик 1981: 72].

Именно аксиологически-оценочный фактор как один из основополагающих, структурирующих в газетно-публицистическом тексте является регулятором при формировании синонимических и квазисинонимических рядов, которые представляют объединение лексем, обладающих высокой степенью контекстуально-прагматической близости при нейтрализации семантических различий. Иными словами, интегральная функция узуальных или актуализируемых значений слов преобладает над дифференциальной, различительной. В дальнейшем мы проанализируем формирование и функционирование таких рядов в эмигрантской прессе.

 

5.1. От рассеяния до зарубежья

Несомненно, одной из самых важных для самосознания и самоощущения эмигрантов служит смысловая группа: рассеяние – эмиграция – зарубежье – беженцы – беженство – колония – сетльмент. Совершенно очевидно, что в дореволюционном и советском узусе такого ряда просто не существовало, его сложение произошло только в эмигрантском речевом обиходе, когда прежде разрозненные, не имевшие семантических точек соприкосновения лексемы получили дополнительные семантико-оценочные компоненты, позволившие словам приобрести семантическую близость и сформировать смысловой ряд, пронизанный семантико-градуирущими отношениями. Ключевой термин ряда эмиграция – один из частотных в эмигрантской публицистике, он появился на страницах газет практически сразу же с первыми беженцами из Советской России. Однако исторические ассоциации понятия с Французской революцией 1789 г., с точки зрения эмигрантов, лишь внешние, поверхностные, коренящиеся в сходстве наименования, в содержательном же плане такое сопоставление едва ли уместно:

Русская «эмиграция» не имеет прецедентов во всемирной истории. Чаще всего её сравнивают с французской конца восемнадцатого века, – и, конечно, между этими двумя явлениями есть кое-какие общие черты сходства. […] Индивидуально же между современным русским «беженцем» и французским еémigreé очень мало общего [В. Набоков. Мы и Они] (Руль. 1920. 2 дек. № 14).

Слово употребляется и в свободном виде, и со своими определениями (второе намного чаще в газетных текстах), призванными уточнить столь разностороннее для эмигрантов понятие: национально-мыслящая эмиграция, национальная эмиграция, русская эмиграция, белая эмиграция, белая военная эмиграция, дальневосточная эмиграция, многоплеменность эмиграции.

Часть эмигрантов пыталась как можно быстрее и безболезненнее адаптироваться в новых бытовых, социальных, экономических условиях, отказываясь от русских традиций, постепенно утрачивая живую связь с другими выходцами из России. Поэтому неслучайно очень скоро в эмигрантском узусе в противовес термину «национальная эмиграция», т. е. сохраняющая свою национально-этническую идентичность, появилось обозначение «денационализировшаяся эмиграция», т. е. утратившая желание скорейшего возвращения на Родину, утерявшая свою «русскость», приспосабливающаяся или даже уже приспособившаяся к зарубежной жизни:

Эмиграция же, денационализированная , утерявшая свою российскость, нас не интересует вовсе (Сигнал. 1939. 1 апр.).

В отличие от существительного эмиграция, глагол эмигрировать довольно редок в эмигрантской прессе (он используется преимущественно в социал-демократической):

Вожди профессиональных союзов жестоко преследуются советским правительством. Многие из них расстреляны, многие находятся в тюрьмах и концентрационных лагерях или эмигрировали (Руль. 1920. 1 дек. № 13).

Напротив, монархическая, национально-патриотическая пресса сознательно избегает этого глагола, и для обозначения данной семантики (бегство за границу) используется другой синоним – книжный глагол рассеяться (или причастная форма рассеянный):

…наша Родина попала под иго III Интернационала, а мы рассеялись по всем странам мира в качестве беженцев-эмигрантов (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

Всех верных долгу русских воинов, рассеянных по Зарубежью, сердечно поздравляю с наступающим Праздником Светлого Христова Воскресения (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

Смысловым эквивалентом термина эмиграция в монархической прессе часто выступало стилистически и прагматически окрашенное слово изгнание:

Мы же [эмигранты] бедны, без почвы под ногами, без власти. Но борьбу продолжаем вот уже 20 лет в изгнании (Рус. голос. 1939. 5 марта. № 413).

Причины использования такого синонима, конечно, неслучайны, ибо изгнание – одно из ключевых библейских понятий: это калька от греч. diogmos – «изгнание, преследование». Апелляция к историческому прошлому активизировала и слово ссылка (русский эквивалент славянскому обозначению изгнание):

Как взяться живыми руками за голое тело Русской политической жизни отсюда, из изгнания, из ссылки ? (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

Собирательное значение «диаспора, расселение по разным странам» передавалось при помощи книжного по стилистике существительного рассеяние (чаще) и зарубежье (реже):

К чести комитета надо сказать, что он много потрудился и достиг цели. На его призыв принять участие в выставке откликнулось большое число лиц из многих мест русского рассеяния во главе с великой княгиней Ольгой Александровной… (Рус. голос. 1939. 16 апр. № 419).

На этом Совещании информационными докладами было установлено, что в некоторых странах русского рассеяния , как в Чехословакии и Юго-Славии [sic], денационализация «захватывает не только детей, но даже и часть взрослого рабочего населения, и с каждым годом становится все глубже и заметнее» (Дни. 1925. 6 февр. № 684).

Словообразовательный ряд рассеять(ся), рассеяние требует дополнительных пояснений, поскольку за этими обозначениями эмигранты видели культурно-историческое содержание и перекличку времен. Термин рассеяние – точная калька греч. отглагольного существительного diaspora (от глаг. diaspeiro – «разбрасываю вокруг, рассеиваю»). В Библии все слова данного словообразовательного ряда (рассеяться, рассеяние, рассеянный, рассеять и т. д.) играют ключевую роль. Именно использование данного слова помогало многим эмигрантам соотнести свое пребывание за границей с аналогичным историческим событием, позволяя черпать в этом духовные силы в томительном ожидании вернуться в Отчизну и строить, воссоздавать новое общество.

Обозначением компактного расселения и проживания эмигрантов или беженцев (не только русских) обычно служило слово колония:

Русская колония в Берлине [название заметки] (Возрождение. 1919. 9 окт. № 83).

Хорошо известный русской колонии артист и автор популярных песенок Ник. Гриневский приглашает русскую публику встретить Новый год в ресторане «Гейша»… (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Другое название колонии, американизм сетльмент (англ. settlement – «поселение, колония»), использовалось в речевой практике русских, живущих в Китае. Европейским русским термин если и был знаком, то как варваризм:

…русские эмигранты хорошо себя зарекомендовали и на иностранном сетльменте , находящемся в руках англичан и американцев (Сегодня. 1930. 7 янв. № 7).

Существительное зарубежье появляется в эмигрантской публицистике (судя по нашим материалам) в 1930-е гг.:

3 года мировой войны слишком медленно ликвидировали превосходительных лакеев и чиновников в генеральских погонах, распоряжавшихся судьбами армии и страны, этих людей, которые до сих пор порочат русское имя в зарубежьи [sic] (Единый фронт новой России. 1936. 19 янв. № 19).

От слов эмигрант, эмиграция образовалось относительное прилагательное эмигрантский. Оно становится заметно активнее в прессе с конца 20-х – начала 30-х гг. вместе с утратой ярких политических коннотаций, присущих ему в эмигрантском речевом обиходе в первые годы беженства: 1) состоящий их эмигрантов (эмигрантская масса, эмигрантские круги, эмигрантское офицерство, эмигрантская толща Парижа, эмигрантская молодежь, эмигрантские семьи, эмигрантский центр); 2) принадлежащий к эмигрантам (эмигрантские экономисты); 3) свойственный, присущий эмигрантам (эмигрантское существование, эмигрантский активизм).

Потребность эмигрантов осознать себя как единую, сплоченную силу рождает прилагательное общеэмигрантский. Часто это прилагательное использовалось в печатных органах, издаваемых и курируемых «активистами», представителями молодого поколения, проводящими активную подготовку к возвращению на родину:

Харбинский Русский Клуб отметил столетнюю годовщину первого исполнения русского национального гимна особым общеэмигрантским собранием… (Младоросская искра. 1933. 10 июля. № 31).

Итак, смысловой ряд эмиграция – беженство – изгнание – ссылка – рассеяние – зарубежье – колония – сетльмент в эмигрантской публицистике является одним из семантически и словообразовательно разработанных. К концу 1920-х гг. термин эмиграция (эмигрант, эмигрантка) становится ведущим, ключевым, теряя прежний ассоциативный шлейф – в дореволюционном узусе эмигрантами считались российские революционеры-подпольщики. Возможное влияние на активизацию слова эмигрант мог оказать и французский язык, где языковые прототипы (еémigreé, еémigration) использовались как обозначения, нейтральные в номинативном и стилистическом отношениях. Напротив, производные беженец (беженка, беженский, беженство) повышаются в стилистическом ранге и становятся экспрессивно-оценочными синонимами словообразовательного ряда с ключевым словом эмигрант. Самым нейтральным в стилистическом отношении являлось прилагательное зарубежный, послужившее словообразовательной базой существительного зарубежье, которое отмечается с начала 1930-х гг. Подчеркнем еще раз: судя по данным языка, перелом в психологии эмигрантов наступил именно на рубеже 1920–1920-х гг.

 

5.2. Соколы, витязи, скауты

Чрезвычайно употребительной в эмигрантском узусе была лексика молодежно-патриотических объединений. Оказавшись на чужбине после революции 1917 г. и гражданской войны, эмигранты пытались наладить старую систему обучения и воспитания или создать новую. Изменившиеся социальные условия, изгнанничество требовали поисков новых форм работы с детьми и молодежью. Несмотря на многие трудности (экономические, социальные, педагогические), эмигранты создали разветвленную и достаточно стройную преемственную систему образовательно-воспитательных заведений. Нацеленность эмигрантов на скорейшее возвращение на Родину определяла характер и тип образования в зарубежных школах – преимущественно гуманитарный: древние языки, русская литература, история, русский язык, география. «Основная цель системы образования в эмиграции состояла в сохранении русского самосознания, поэтому естественные науки и математика, интернациональные по содержанию, преподавались в соответствии с учебными программами, принятыми в стране проживания» [Раев 1994: 67]. Эмигранты придавали большое значение не только организации обучения детей, но и просветительской работе с ними, поскольку считали, что далеко не только и не столько полученными знаниями формируется личность молодого человека, которому предстоит вернуться в родную страну – как полагало большинство эмигрантов – в ближайшие годы. Для воспитания религиозного, военно-патриотического чувства, монархических идей в среде молодежи существовали разные просветительские союзы и объединения. Одни из них были восстановлены из дореволюционного прошлого (например, скауты, соколы), другие появились уже в эмигрантском «круге жизни» (витязи, разведчики, мушкетеры):

В Зарубежье русская школа не занимает первого места в воспитании молодежи. Зато всевозможные воспитательные организации: соколы, скауты несколько организаций, разведчики, витязи НОВ, витязи РСХД, ИМКА, добровольцы, мушкетеры и т. д. – все они играют большую роль в «русификации» нашей молодежи. Все эти организации ставят себе задачу воспитать молодежь физически, духовно и национально (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Пожалуй, именно движение скаутизма как уже знакомая форма работы с молодежью было восстановлено эмигрантами быстрее всего: в 1920 г. в Константинополе О. И. Пантюхов возродил скаутские отряды – в них насчитывалось до 300 мальчиков и девочек. В 1922 г. на международной конференции в Лондоне русская скаутская организация была признана официально и включена во Всемирную организацию скаутского движения (World Organization of the Scout Movement), а О. И. Пантюхов стал руководителем русских скаутских организаций. М. Раев приводит любопытное свидетельство, во многом объясняющее активность скаутского движения (и соответственно – скаутской терминологии) в эмигрантском узусе: «Это движение не пользовалось заметной популярностью в дореволюционной России, однако получило распространение в эмиграции. Движение бойскаутов, как полагали, развивало в детях именно те качества, которых так не хватало России в годы великих испытаний войной и революцией» [Раев 1994: 73]. Использование словообразовательного ряда (скаут, скаутизм, скаутский) в эмигрантской прессе весьма активно:

30-летие Русского Скаутизма [название заметки]. Весной этого года исполнилось тридцать лет с тех пор, как по высочайшему Соизволению Государя Императора Николая II О. И. Пантюховым в Царском Селе был основан скаутский отряд, в котором состоял покойный Наследник Цесаревич Алексей и недавно скончавшийся князь Георгий Константинович (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

…борьба, определившаяся в русском скаутизме с самого его зарождения как борьба за национализацию, таковы, в сущности, первые общественные усилия, из которых основатели младоросского движения вынесли свой первоначальный политический опыт (Младоросская искра. 1933. 15 авг. № 32).

Пуристические тенденции, свойственные ряду эмигрантских изданий, коснулись и наименования скаут – оно было переведено (впрочем, попытки этого были еще до революции 1917 г.) и зазвучало вполне по-русски – разведчик:

Союз дворян устроил в воскресенье в зале Иена собрание, посвященное Императорской России. […] Почетную службу несли юные разведчики , юные добровольцы и витязи (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Военизированный характер скаутского движения потребовал сокращения наименования на военный манер: так появилось сокращение НОРР (Национальная организация русских разведчиков).

Однако более популярным объединением молодежи были соколы (сокола́). Система телесного и духовно-нравственного воспитания была разработана чешским педагогом и врачом М. Тыршем еще в 1862 г. в общем русле подъема национального чешского самосознания в борьбе с австро-венгерскими захватчиками – так называемая сокольская гимнастика. Ее целью являлась красота и разнообразие упражнений, в отличие от педантичной систематичности и многократной повторяемости ряда физических движений, пропагандируемой немецкими руководствами и направленной на подготовку будущего солдата армий Австро-Венгерской империи. В начале XX в. сокольская гимнастика была заимствована в Россию. После революции 1917 г. сокольское движение было запрещено. Реставрация сокольского движения за рубежом произошла быстро: уже 16 января 1921 г. в Праге было воссоздано общество «Русский сокол». В течение нескольких лет возникают аналогичные общества в Югославии, Франции, Болгарии, Латвии, Польше, Китае, США.

В русском языке эмиграции сокольская лексика использовалась часто: сокол (во множеств. числе вариативные окончания: соколы и сокола́), производные соколка (чаще), соколица (реже), сокольский, сокольство. С целью разграничения от чешского сокольского движения и других национально-региональных ответвлений очень часто данные термины сопровождались семантическим этническим уточнителем – прилагательным русский:

13-го февраля в зале «Звезда» состоялся ежегодный традиционный бал русских соколов (Меч. 1937. 21 марта. № 11).

Вечер [сокольства] открыло Общество «Русский Сокол» в Новом Саду боярским танцем (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

По случаю праздника св. [ятого] великомуч. [еника] Георгия – покровителя русского сокольства – общество устраивает бал… (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Краевой Союз Русского Сокольства в Югославии, живя вот уже 12 лет в тесном братском содружестве с Соколом Югославии, всегда принимает то или иное участие в сокольских торжествах и выступлениях югославянского сокольства . И в этом году… это участие выразилось в выступлении на «Славянском вечере» в городском театре двух групп русских соколок и соколов : сестер Общества «Русский Сокол» в Новом Саду и сестер и братьев О-ва [общества] «Русский Сокол» в Белграде» (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 417).

В программе выступления соколок и соколят – детей в гимнастике под музыку, танцах, пении, декламации и пр. (Возрождение. 1932. 1 янв. № 2404).

На днях во Вранье состоялся слет русских соколов и соколиц изо всей Югославии (Возрождение. 1932. 2 янв. № 2405).

Причины популярности и необходимости расширения сокольского движения в системе всего воспитания у эмигрантов – «сохранить “русскость” детей, воспитывая в них самостоятельность, отвагу и энергию, необходимые для того, чтобы справиться с трудностями жизни в эмиграции» [Раев 1994: 74]. Ср. выразительную цитату, показывающую, что спорт и национально-духовное воспитание для эмигрантов были сплетены воедино:

Несколько особо стоящее от всех русских и иностранных спортивных организаций Русское Сокольство отличается от них тем, что для него спорт и гимнастика, составляющие часть строго разработанной системы, не являются самоцелью, а служат высокому идеалу культуры духа (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

Обозначение витязь возникло уже в годы эмиграции. Его появление связано с именем Н. Ф. Федорова, в 1934 г. основавшего в Париже независимую организацию, девизом которой были «За Русь, за веру». Поэтому выбор наименования – витязь – для членов этого отряда молодежи, очевидно, не являлся случайным, а призван был отразить опорные точки этого движения: православие и военно-историческая слава русских воинов [Ковалевский 1971; РЯЗ 2001: 26]. Хотя отделения этой организации НОВ (Национальной организации витязей) существовали во многих странах Европы, основной костяк витязей располагался в Париже и французской провинции:

Национальная организация «витязей» . Очередной сбор в воскресенье, 17 марта, в соборе. После литургии витязи и дозорные останутся на торжественном освящении стяга (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

Характер этой организации, как и скаутов, также был преимущественно военным, чем и объяснялось обилие военных тренировок (летние военные лагеря, походы, стрельбы); кроме того, в программу входили специальные секретные задания с целью подготовки будущих боевиков-террористов.

Разновидностью скаутов и витязей были добровольцы, решившие посвятить свою жизнь освобождению России от коммунистов и готовившиеся сделать это военно-террористическим путем. Например, в Болгарии из разведчиков НОВ и витязей НОРР в 1937 г. была сформирована Рота молодой смены им. генерала Кутепова – ее членов часто именовали добровольцами-кутеповцами.

Региональными, немногочисленными группами молодежи были гайды (по фамилии чешского организатора фашистской партии Рудольфа Гайда). Это движение открыто проповедовало фашистские идеи, ориентируясь на Национал-социалистическую партию Германии и фашистские группировки Муссолини. Довольно часто скауты (национал-монархического толка) и гайды объединялись.

Завтра, 2-го января… состоится елка, устраиваемая русскими скаутами и гайдами (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

Название мушкетер (франц. mousquetaire), в переносном значении «член организации детей русских эмигрантов», было распространено в Париже и некоторых французских городах; его использование русскими эмигрантами, проживающими во Франции, обусловливалось фоновой отсылкой к популярным характерам благородных, честных и бескорыстных героев романов А. Дюма.

В эмиграции сохранялись подразделения бывших военных по полковому или дивизионному принципу (обычно именовавшиеся в обиходе по фамилиям командиров): Корниловский полк, Алексеевский, Марковский, Дроздовский, Туркуловский и др. Очень часто при этих военных объединениях организовывали молодежные отделы, занимавшиеся военно-патриотической работой. Так появились обозначения юный алексеевец, юный туркуловец, юный марковец, юный корниловец, юный доброволец, юный дроздовец (или разговорная усеченная форма – «юный дрозд»). Военно-патриотическая и религиозная просветительская деятельность была обязательной частью практически всех эмигрантских молодежных объединений. Даже малейшее ослабление такой деятельности эмигранты воспринимали очень болезненно. Однако процесс отхода молодёжи от идей и идеалов отцов остановить было трудно: молодые люди активно включались в жизнь страны, у них появлялись иные жизненные ценности и ориентиры. Поэтому неслучайно в эмигрантском обиходе актуализировалось понятие «денационализация» (ср. англ. denationalization – «потеря национальных особенностей»); в речевой практике эмигрантов понятие чаще всего значило утрату человеком национально-патриотического чувства, желания возвращения на Родину. Эмигранты использовали целый ряд производных; с семантической точки зрения все они показывают динамику (процессуальность) глагольного признака:

Ведь если не будет готова наша «смена», если наша молодежь распылится, «денационализируется» , окончательно уйдя от России в свою личную заграничную жизнь, то эмиграция как политическая сила через некоторое время перестанет существовать (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Непрерывная вражда и бесконечные споры из-за исканий причин и виновников происшедшей катастрофы. «Аввакумовские» политические споры… […] Результат ясен – или дальнейшее дробление грядущих молодых сил, или же уход от интересов русской жизни, т. е. денационализация … (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

Денационализация русских и детские сады [название заметки]. В русских кругах, как в общественных, так и в особенности среди рабочего населения, резкое недовольство вызывает тот факт, что дети дошкольного возраста лишены возможности посещать русские городские детские сады, за отсутствием таковых. […] Само собой разумеется, что подобное положение служит причиной денационализации русских детей (Сегодня. 1930. 7 янв. № 7).

[Русские студенты в Лилле] учатся, что, понятно, их главное занятие. Но параллельно выполняют еще одну серьезную и хорошую работу. Нисколько не денационализируясь , не принимая облик французского студента, – они поддерживают… живую и дружескую связь с университетской молодежью и профессурой, всегда выступая под национальным флагом (Младоросская искра. 1933. № 26. 5 янв. № 26).

Попытка эмигрантов старшего поколения противостоять денационализации русской молодежи привела к созданию родиноведения (отечествоведения) – учебной дисциплины, дававшей детям эмигрантов сведения о России (ее географии, истории, религии и др.):

Нет единой, четкой, антикоммунистической, национальной доктрины. Отсутствует настоящее изучение России – родиноведение , т. е. изучение географии России, ее богатств, ее политической и экономической истории (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Лагери «Юного Добровольца» на Кот-д-Азюр будут расположены вблизи города Антиб для лиц обоего пола от 6 до 9 лет. […] Занятия по русскому языку и беседы по отечествоведению . Гимнастика. Спорт. Экскурсии. Игры. Купание под надзором опытных пловцов. (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192)

Мировоззрение эмигрантской молодежи формировалось в разветвленной системе разнообразных воспитательных объединений – как восстановленных (из дореволюционной России), так и созданных вновь. В подавляющем большинстве случаев все они преследовали следующие коренные цели: привитие религии, любви к Родине (России), уважения к прошлому страны, овладение практическим военным искусством и готовность с оружием в руках вернуть потерянное в революции и гражданской войне. Лексические средства, обслуживающие эти ключевые понятия эмигрантского дискурса, представляют собой комбинацию старых (дореволюционных) номинативных элементов с новыми, возникшими в эмигрантском культурно-просветительском пространстве.

 

5.3. Адские машины и террористы

Военно-террористическая терминология на страницах эмигрантских газет не редкое явление, ее использование связано со стремлением некоторых эмигрантских групп военной силой, насильственно воздействовать на новый строй, установившийся в России, ослабить его, внести сумятицу в партийно-большевистские ряды и показать пример вооруженной борьбы советским людям, не решавшимся на открытые выступления против советской власти. Рассмотрим более подробно лексические компоненты, формирующие данную семантическую группу. Центральным понятием этого лексико-семантического объединения слов является, конечно, понятие террор. Термины террорист, терроризм, террористическая партия с позитивной прагматикой встречаются в текстах В. Ф. Одоевского, П. В. Анненкова.

В 1930-е гг. в советском публичном обиходе понятия террора и террориста вошли в смысловое соприкосновение с термином белогвардеец, т. е. в противоречие со своими этимологией и дореволюционным смыслом – как известно, именно революционеры проповедовали террористические идеи. Так в советском официозе понятие террорист превратилось в слово-ярлык с размытым содержанием и возможностью его практически безграничного применения к любому лицу, не поддерживающему советскую власть. Это контекстуально-публицистическое сопряжение различных по смыслу понятий крайне удивляет эмигрантов, поскольку эмигранты сохранили в своем узусе традиционные значения и употребления данных слов: террористами в русском языке считали революционеров, но никак не монархистов, консерваторов, вообще защитников старого строя или режима.

…братья Григер были уже осуждены на несколько лет тюремного заключения за попытку нелегального перехода границы – и приговор был внезапно изменен и заменен расстрелом в минуту паники, охватившей большевиков после убийства Кирова, причем беглецы из СССР превратились в советском сообщении в «белогвардейцев-террористов» (Возрождение. 1935. 1 янв. № 3499).

Использование слов террор, террорист и их производных (терроризировать, терроризированный, терроризация) в русских эмигрантских изданиях отличалось от функционирования этих лексем в советском официозе прежде всего более конкретным семантическим содержанием. Эмигрантский узус не знает такого процесса семантического «опустошения», «истощения» содержания понятия, какой имел место в советской публицистике. Террором в эмигрантской прессе обозначаются следующие явления.

• власть большевиков и их механизмы управления как страной, так и отдельными институциями (красный террор, большевистский террор, террор ЧК). Это касается не только Советской России, но и революционной Германии, и Испании, вообще всех стран, где чувствовалось влияние большевиков:

Из Москвы сообщают, что Сталин в последнее время стал заметно ослаблять террор в Кр[асной] Армии, а перед высшим комсоставом даже заискивает. Его милости в производств и наград стали сыпаться как из рога изобилия (Рус. голос. 1939. 26 февр. № 412).

…коммунисты зажаты [в Испании] в бараний рог и рабочая масса свободно вздохнула, освободившись от их террора (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).

…при берлинском полпредстве [СССР] существовало специальное бюро, руководившее всей террористической работой «германской чеки» (Дни. 1925. 11 февр. № 688).

По сообщению агентства Рейтер, Крым очищен от большевиков. Жители высказывают бурную радость по поводу избавления от террора красных (Возрождение. 1919. 6 июля. № 1).

Террор в эмигрантских монархических (вообще «правых» изданиях) расценивается как универсальный и практически единственный инструмент сохранения и удерживания власти большевиками (революционерами). Очевидно, такой коннотативный «шлейф» в эмигрантском словоупотреблении тянулся за понятием еще из речевой практики дореволюционного времени и тогдашней социально-политической ситуации.

• власть фашистов (особенно в анархических изданиях, в которых феномены фашизма в Италии, Германии и коммунизма в России приравниваются друг к другу):

Ныне фашизм повелевает в Италии. […] Газеты, организации, рабочие союзы – все, что носит на себе малейший отпечаток революционности – уничтожено с корнем. […] В Италии ныне нет больше живого человеческого слова. В Италии царят смерть и разрушение. Однако революционный и анархический дух – остается. Из крови растет он, и даст плод. Раздавленные – подымаются. Угнетенные – идут к возмущению. Террором и насилием не убить идею, не убить анархию (Анархич. вестник. 1923. № 1).

…буржуазия сумела использовать положение лучше всех революционеров. Не откладывая дела «до лучшего случая», который-де представится «завтра», и не теряя драгоценного времени, она постаралась, прибегая ко всем возможным способам, положить «раз навсегда» конец «красному террору» . Тем самым она дала жизнь и возможность действовать фашизму (Анархич. вестник. 1923. № 2).

• власть белых армий Деникина, Врангеля, Колчака и др. царских генералов на занятых ими территориях во время Гражданской войны. Такое использование термина встречается главным образом в либерально-демократических, социалистических газетах:

Мы, русские революционеры, демократы и социалисты, непримиримые враги большевизма, мы… не уставали твердить одно и то же: нельзя красный террор победить террором белым , нельзя на ужасы чрезвычаек отвечать сугубыми безобразиями восстановленных охранных отделений, нельзя с демагогией, базирующейся на своекорыстные, шкурнические интересы самых темных масс населения, бороться, опираясь на неутомимую жажду мести придворной, земельной и финансовой аристократии и прочих обломков навсегда погибшего царизма (Воля России. 1920. 14 сент. № 2).

…на страницах милюковского органа «New Russia», в Бурцевской «Cause Commune», в «Matin», в «Victoire» и в прочих рептилиях можно было прочесть ошеломляющие разоблачения творившихся под флагом «слабого, безвольного, керенствующего Деникина» ужасов белого террора , взяточничества, хищения и разгула (Воля России. 1920. 14 сент. № 2).

• активная вооруженная борьба с советским режимом в форме диверсий, поджогов, убийств активистов (преимущественно в народно-патриотических, монархических, «правых» газетах):

На красный террор Чеки ответим нашим всенародным неуловимым неуследимым террором (Рус. правда. 1925. нояб. – дек.).

В округах Советской Белоруссии… последние месяцы продолжался низовой народный террор и шла террористическая работа Братских и союзных Братских Зеленодубских «пятерок» и «троек» (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

Низовой противокрасный террор на Дону, на Кубани, на Сев. [ерном] Кавказе, в Черноморье (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

Такой диапазон, разброс представлений и оценок террора влиял на интерпретацию и коннотации слов террорист, терроризировать, террористический в разных кругах эмиграции.

Орудием осуществления террористических акций уже давно служили адские машины. В русском языке словосочетание адская машина («бомба») известно около 200 лет. Источник – прямая калька с фр. machine infernale. Из фр. оно было калькировано также в нем. – Höllenmaschine (Hölle «ад»). В советской публицистике 1920–1930-х гг. словосочетание адская машина в прямом значении встречается уже редко и уходит в сферу публицистических метафор (адская машина угроз и проклятий фашизма). В эмигрантском узусе термин адская машина использовался по-прежнему в номинативном значении. Борьба с советской властью, советским строем толкала некоторые наиболее радикальные эмигрантские круги (как монархические, так и радикальные анархические) на подготовку и совершение террористических актов. Поэтому в таких изданиях словосочетание адская машина встречается довольно часто:

В Харьковском ГПУ схвачено двое террористов в форме комсостава ГПУ. При них адская машина огромной силы (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

В Екатеринодаре группе противников советской власти удалось разместить адские машины в помещении штаба четвертой дивизии красной армии (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

Итак, террористическая терминология в эмигрантской прессе сосредоточивается преимущественно в монархических, народно-патриотических и анархических изданиях, в демократических газетах эта лексико-семантическая группа практически отсутствует. Такая дифференциация по разным типам изданий определяется идеологий и практической деятельностью той или иной эмигрантской группы относительно советского режима и способов борьбы с ним.

 

5.4. Красные, розовые, черные…

Прилагательные со значением цвета (колоризмы) в эмигрантской прессе часто служили лексико-семантическими знаками, называющими ту или иную идеологическо-политическую позицию индивида, социальной группы. В первые годы после революции именно большевистский лексикон и его прагматические оценки определяли семантику цветовых прилагательных в политическом контексте; единственным словом с «положительной» семантикой и позитивной прагматикой в советское время являлось прилагательное красный, все другие цветообозначения политического спектра оценивались относительно него – отрицательно.

Активность цветовых прилагательных в языке первой трети XX в. определяется во многом популярностью такой семантической модели в большевистских изданиях; по мере роста большевистской партии и влияния ее на политику цветовые прилагательные служили яркими знаками-метками, были подобны подпольным прозвищам или кличкам для отделения «своего» от «чужого». Ср. мнение С. И. Карцевского: «[В эпоху 1905 г. ] сравнительно мало употребляется слово красный для обозначения революционеров, очень ходовое, напротив, в прежние (70–80-ые), когда для широкой публики не существовало различия партийных толков среди революционеров. Зато вся гамма цветов применяется в наши дни; белые, черные, зеленые (дезертиры), жёлтые (социалисты-“соглашатели”), розовые (те же в лексиконе правых)» [Карцевский 2000: 236].

Парадокс, однако, заключался в том, что все политические цвета, кроме красного, были – в принципе – сведены в большевистской прессе 20–30-х гг. к одному – белому; все, что не было красным, оценивалось как белое: «Белыми большевики называют всех, кто не с ними…» [Карцевский 2000: 242]. Так (с)формировался советский двоичный политический код: общая семантико-идеологическая оппозиция красного – белому протекала в области нейтрализации «не-красных» цветов политического спектра и приведению их всех к одному «общему знаменателю» – белому «политическому» цвету.

Центральными смыслоорганизующими прилагательными являлись, конечно, слова красный и белый (детальный анализ дан в [Зеленин 1999а; 1999b; 1999c; 2003a]). Использование прилагательных в «политическом» значении было активным не только в анархических изданиях, что было вполне объяснимо (общий со всеми революционными партиями и группами период подпольного или полулегального революционного прошлого), также эти прилагательные достаточно широко проникли во многие другие издания – монархистов, демократов, кадетов.

Демократам были одинаково ненавистны как красные, так и белые (защитники старого режима); ср. характерные словосочетания: красный террор, белый террор. Однако гораздо чаще красный в демократических или кадетских газетах выступал в смысловой оппозиции прилагательному черный («монархический»), чем белый; оба понятия оцениваются отрицательно:

Какую же огромную моральную поддержку оказывает «Humanité» грядущей реакции, провозглашая, что для России нет другого выбора, как только между красной или черной диктатурой ! (Возрождение. 1919. 12 окт. № 86).

Мы боремся против обеих диктатур , против красного и черного разложения, боремся за те идеалы народовластия, к которым неизбежно придет русский народ… (Воля России. 1920. 19 сент. № 7).

Для кадетов (демократов) и монархизм, и советский режим (диктатура) представляют собой практически равноценные, равнозначные типы террора, несвободы. Ср. также наблюдение Карцевского о прилагательном черный: «…в эмиграции… ожило слово черный для обозначения крайне правых» [Карцевский 2000: 242]; «…в эмиграции выделяют крайне правых… как черных (ср. черная сотня, черносотенник)» [там же: 245]. В демократических газетах происходит семантическая нейтрализация прилагательных белый и черный в общем переносном значении «монархический, реставраторский по своим убеждениям». Языковые антонимы становятся контекстуальными (публицистическими) синонимами (квазисинонимами).

Оттенки красного в политическом значении для обозначения разной степени «близости» к коммунистической идеологии активно использовались эмигрантами; в языковом плане это находило выражение в развитии у слов полукрасный, розовый, розоватый нового значения – «прокоммунистический, сочувствующий большевикам, советскому строю». Эти прилагательные были характерны в особенности для монархических, профашистских или «народно-патриотических» изданий:

Комиссарская власть продолжает усиленно кидать деньги, в надежде разжечь красное движение на Балканах. Особенно велика ненависть Комиссаров к маленькой Болгарии, где правит в полном согласии с молодым Царем Борисом Национальное правительство Цанкова, успевшее за эти годы, после свержения полукрасного правительства друга большевиков Стамбулийского, благополучно подавить уже несколько устроенных из Москвы попыток красного переворота (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).

Почему СЖТ [Генеральная конфедерация профсоюзов. – А. З .] ведет именно теперь такую усиленную агитацию? […] Русских белых нужно перекрасить в красных или, по меньшей мере, в розовых . Однако какие делаются для этого усилия… (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Потерпевшая тяжелое поражение в Каталонии и оставленная на милость победителя своими друзьями – красной Москвой и розовой Францией – красная Испания агонизирует. Восстания и перевороты в красном стане – это последние конвульсии (Рус. голос. 1939. 12 марта. № 414).

Число членов партий фашистов все время увеличивается. […] Если сравнить, что было три года назад, при правительствах всяких розовых и розоватых «соглашателей», то Италию прямо не узнать. Вся страна точно воскресла (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).

У слова розовый ранее (с 40-х гг. XIX в.) существовало только «неполитическое» значение «безмятежный, романтический, не омраченный заботами», вычленившись из фр. калькированного выражения видеть в розовом свете (voir en rose) и употребляемого первоначально в художественной литературе [Сорокин 1965: 527]. Прилагательное розовый развило переносную «политическую» семантику уже на русской языковой почве. Только в начала 80-х гг. XX в. в французском языке прилагательное rose («розовый») начинает ассоциироваться с социалистической партией [TLF 10: 671].

Слово красный (и его политические «оттенки») вступало в сочетание с другими прилагательными политического спектра: зелено-красный, зелено-розовый:

Зелено-красный фронт [название заметки]. «Зеленые» между Петроградом и Ярославлем разобрали железнодорожный путь на расстоянии 100 верст и образовали новый фронт. Они имеют орудия, и большевики их очень боятся (Возрождение. 1919. 8 окт. № 82).

В конце марта Лебедева передавала по прямому проводу во Владивосток: «…Создание «буферного государства» [в Николаевске] считаем зелено-розовой контрреволюцией, а то, что некоторые коммунисты поддерживают эту идею, считаем глубокой ошибкой…» (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Прилагательное и субстантиват зеленый возникло в послереволюционные годы для обозначения участников национально-освободительного движения на Украине в 1919–1920 гг., которые руководствовались идеей самоуправления и избрали партизанскую тактику ведения борьбы, часто скрываясь в лесу. Именно этот признак (зеленый лес, а также военная форма зеленого цвета) и лег в основание наименования:

В ночь на 20-е августа многочисленная банда «зеленых» напала на Бешуйские угольные копи, разграбила кассу, взорвала пороховой погреб… и после перестрелки ушла (Воля России. 1920. 17 сент. № 5).

В анархических изданиях происходит смыкание понятий коммунистический, монархический, фашистский (как известно, идейный источник у них один – социалистические идеи) и образование сложных прилагательных красно-фашистский, бело-фашистский с негативной прагматикой:

Т-щи [товарищи] рабочие, крестьяне и революционные социалисты Запада и Америки! Мы вам сообщаем об этом факте издевательства [расправы над участниками вечера памяти П. Л. Лаврова. – А. З .] над революционными социалистами России… не для того, чтобы поразить ваше воображение. Этот факт тонет в море подобных и еще более возмутительных фактов, имеющих место везде, где трудящиеся ведут борьбу за свои права, встречая отпор как со стороны красно-фашистской , так и бело-фашистской реакции (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Прилагательное желтый («компромиссный; идущий на соглашение») продолжает использоваться эмигрантами, в советском словоупотреблении оно становится языковым маркером некоторых реалий зарубежной (буржуазной, капиталистической) жизни. Интересно, что до революции отрицательные коннотации прилагательного желтый ярко проявлялись только в большевистской (вообще «левой») прессе, находящейся на периферии общественного внимания и оценок. Напротив, в демократических изданиях прилагательное желтый (в сочетаниях желтые синдикаты, желтые объединения, желтые профсоюзы) могло употребляться в терминологическом, без негативных коннотаций, значении «мирное улаживание всех споров между предпринимателями и рабочими» [Лексика 1981: 272]. Бескомпромиссность политической борьбы и резкое противопоставление всему капиталистическому, постепенное уничтожение всех иных, кроме большевистских, изданий способствовали закреплению отрицательной коннотации в семантической структуре прилагательного желтый; так, в СУ дается: «работающий в сотрудничестве с капиталистами, реформистский (о профсоюзах; презрит., в языке революционеров)» [СУ Т.1: 855], прагматически сближаемое со словом штрейкбрехер(ский), имеющим однозначно негативную оценочность.

Прилагательное желтый было свойственно (преимущественно) демократическим или «левым» эмигрантским изданиям, где его семантика и прагматика близка употреблению в социал-демократическом (и, соответственно, большевистском) лексиконе:

В духовной жизни русской эмиграции здесь [в Нью-Йорке] виден распад, но не заметно сложение. […] Антибольшевицкие [sic] группы тоже не расцветают. Одно время заметное место заняли было анархисты. Полгода тому назад их газета, утратив в Нью-Йорке влияние, перешла в Чикаго, ее руководящая группа слилась с обществами взаимопомощи, анархизм принял совсем желтые тона (Дни. 1926. 19 нояб. № 1163).

…центр тяжести в обвинениях третьего интернационала против этой федерации [тред-юнионов] как раз и заключается в том, что она [федерация] ведет «желтую» политику компромиссов (Руль. 1920. 2 дек. № 2766).

Прилагательное черный в социал-демократических и анархических изданиях часто употреблялось в составе устойчивых сочетаний (черная сотня) или сложных слов (черносотенцы, черносотенный, черносотенство), идущих еще из дореволюционного языка.

…господствующая сейчас в России коммунистическая партия как партия порядка и твердой власти начинает импонировать даже черносотенным монархическим элементам… (Анархич. вестник. 1924. № 7).

Под несомненным давлением французов, решивших устроить на Крымском полуострове нечто вроде «union sacrée» всех «патриотов», туда выезжают: Гучков, Маклаков, Могилянский, Моркотун, Климович, Гурко, Цитович, приглашены… Каменка, Второв, Денисов, Милюков, граф Коковцев, Третьяков и целый сонм кадетов, профессоров, миллионеров и черносотенцев (Воля России. 1920. 17 сент. № 5).

…для «Humanité» лучшие и просвещенные люди, «élite», воплощаются в образе Лениных, Троцких, Луначарских etc., тогда как «Призыву» [монархическая газета в Берлине. – А. З .] эта «élite» рисуется в образе ныне выступающих на авансцену истории полковников Бермонтов, баронов Паленов, сенаторов Римских-Корсаковых и прочих бывших и будущих героев реакции и черносотенства (Возрождение. 1919. 12 окт. № 86).

Зарождение в Германии и Италии фашизма вызывало большую тревогу в демократических эмигрантских кругах. Из итальянского языка во многие европейские языки калькируется слово чернорубашечник (из итал. camicia nera, по цвету черных рубашек первых фашистских групп Муссолини, созданных в 1922 г. [Cortelazzo & Zolli 1979 T. 1: 191]); ср. эквивалентные кальки в других европейских языках: англ. black shirt = blackshirted, франц. chemise noire, нем. schwarzes Hemd. В немецком известно слово Hakenkreuzer – «сторонник, последователь фашистской, или национал-социалистической, идеологии» (от существительного Hakenkreuz – «крест в форме свастики» [BE 1979 T. 4: 371–372; GW 1973 T. 3: 1222]). Это понятие в русских социал-демократических и анархических газетах приравнивается по смыслу и прагматическому потенциалу русскому словосочетанию черная сотня; сторонники национал-социалистического движения в Германии называются черносотенными элементами. Несомненно, такая семантическая субституция немецкого понятия русским термином с негативной окраской (в пределах прагматического поля демократической и «левой» прессы) имеет целью усилить отрицательную прагматику иноязычного лексического знака (варваризма):

…один из подсудимых – немцев стоит во главе реакционной политической организации в Баварии и участвовал в пресловутом Гитлер-Людендорфском путче, другой печатал в своей типографии немецкие черносотенные брошюрки и пр. (Сегодня. 1930. 9 янв. № 9).

Так называемое национально-социалистическое движение в Германии, группирующееся вокруг гитлеровских «Hakenkreuzer» (черная сотня) , идет по тем же следам и, без сомнения, имеет влияние на известные круги немецкого рабочего класса, особенно в Баварии (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

Напротив, в русских профашистских эмигрантских кругах идеи Муссолини и Гитлера встречали сочувствие и поддержку, поэтому группа лексики с ключевым понятием черносотенный имеет положительные коннотации:

В Мукачево, на легковой машине, я прибыл вечером. Ехал я с офицером гвардии чернорубашечников В. И. Чепинцем (Рус. голос. 1939. 26 марта. № 416).

В анархической прессе черный, помимо общего с демократическими изданиями употребления в значении «монархический, крайне правый по убеждениям», имело также «собственно анархическую» семантику и символику, которые были мотивированы известными историческими событиями. Анархические издания используют прилагательное черный в составе терминологических сочетаний черный крест (общество, группа анархистов-социалистов), черный интернационал (= «анархический» или даже еще в идущем из XIX в. значении «социалистический»):

…Меккель, попав в концлагерь, в первый же день там сильно избивается и – вследствие шума, поднятого по этому поводу Одесским Черным Крестом , а также ввиду последовавшей в скором времени ликвидации концентрац. [ионных] лагерей, – вовсе освобождается (Анархич. вестник. 1923. № 1).

…в Москве власть еще терпит кое-какие легальные учреждения, как книгоиздательство «Голос Труда», карелинский Черный Крест и Музей имени Кропоткина… (Анархич. вестник. 1924. № 7).

Приведенные цитаты характеризуют черный как «позитивный» политический цвет в контексте всего анархизма. Ср., однако, негативную оценку термина черный интернационал промонархической газетой:

« Черный , желтый и красный интернационал против русского народа», – протестует ужгородская газета «Русский народный голос», выражая свое недоумение, как коммунисты могли объединиться с фашистами, а безбожники со служителями церкви (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Таким образом, семантика и прагматика цветовых прилагательных в эмигрантской публицистике первой волны показывает их дифференциацию по различным партийно-политическим изданиям. В эмигрантском речевом узусе колоризмы – при всей непримиримости идейных и мировоззренческих установок людей – продолжали свою языковую жизнь (с дореволюционных или послереволюционных времен), развивали новую семантику и прагматику применительно к изменившимся социально-политическим условиям и сосуществовали в едином противопоставлении красному, номинативное значение которого («советский, коммунистический») было тесно связано с прагматическим элементом «насильственный, рабский». Советский лексикон оперировал красным как единственно «правильным» цветом политического спектра, насыщая его новыми смысловыми оттенками и сгущая его во всеобъемлющий символ пролетарской революции. Одновременно с этим шло вычеркивание всех других политических «цветов», которые квалифицировались в словарях как «историзмы» (зеленые, белые) или реалии зарубежной (капиталистической) действительности («экзотизмы»), враждебные «красному».

 

6. Паронимические затруднения

Описывая язык эмиграции, авторы [ЯРЗ 2001: 455–459] посвятили немало страниц таким случаям лексико-семантических неправильностей, как неточный выбор синонима (близкозначного слова) или смешение слов с близким звучанием (а также слов, частично совпадающих по смыслу). Одной из типичных ошибок является паронимическое смешение. При паронимии происходит сближение языковых единиц либо по форме (методический – методичный), либо по содержанию (комический – комичный), хотя в других контекстах такая близость, семантическая эквивалентность отсутствует. Это сближение лексем, базирующееся на формальном или семантическом критерии, имеет психолингвистическую природу и проявляется в конкретной речевой практике индивида/индивидов.

Самым частотным при смешении паронимов морфологическим классом слов в нашем корпусе являются, как и следовало ожидать, имена прилагательные, составляющие основной класс трудных в паронимическом отношении лексем. Паронимия обнаруживается в следующих случаях:

1. Выбор того или иного слова свободен, так как в узусе наблюдается дублетность, равноправное сосуществование лексем, еще не ставших паронимами. Напр., четкие семантико-дифференцирующие отношения между прилагательными заразный и заразительный в языке первых десятилетий XX в. еще не установились; по данным СУ, существительное болезнь легко сочеталось как с прилагательным заразный («порождаемый, вызываемый заразой, инфекционной болезнью»), так и с прилагательным заразительный («способный передать, такой, что может заразить») [СУ Т. 1: 1017–1018]. Несомненно, это реликты языка XIX в. Эта же тенденция отмечается и в эмигрантском узусе:

В Москве появилась чрезвычайно редко встречающаяся «синяя болезнь», известная главным образом в тропиках. Заболевающий ею приобретает синий цвет. Болезнь эта не заразительная (Руль. 1926. 14 апр. № 1630).

…удушливые и заразительные газы (Рус. газета. 1937. № 1).

Отсутствие строгого, четкого семантического разделения глаголов хулиганить – хулиганствовать в узусе приводит к равноправному употреблению причастий хулиганящий и хулиганствующий:

3 и 4 февраля произошли [в Данциге] коммунистические выступления. Небольшие группы подонков организовали шествие к Сенату. Ярко бросались в глаза алые знамена с надписью «Долой социал-демократию», «Смерть лжецам социал-демократии», «Да здравствует III Интернационал». А по бокам этой шумной и хулиганящей толпы шли чинно, в ногу, в такт звукам «Интернационала» данцигские… «шупо» (полицейские) (Дни. 1925. 11 февр. № 688).

…австрийская социал-демократия, вместо того чтобы тратить силы на борьбу с хулиганствующими подзиновьевцами, может все их целиком отдавать практической созидательной работе (Дни. 1925. 5 февр. № 683).

2. паронимическое смешение вызывается сохранением в узусе устаревших, архаических или словообразовательно-вторичных значений. Ориентация части эмигрантских изданий на традицию, на старый узус может приводить к такому паронимическому смешению, которое в русском языке в 20–30-е гг. стало либо уже невозможным ввиду устранения из него идеологически маркированной лексики (в частности, относящейся к царскому времени), либо паронимическое размежевание уже произошло. Так, в эмигрантской прессе используется причастие государствующий (стилистически маркированный глагол государствовать, «царствовать, править», зафиксирован в Сл. Даля) вместо ожидаемого, узуального господствующий (от глагола господствовать). Это вызвано, очевидно, сохранением в эмигрантском узусе глагола государствовать и нейтрализацией на семантическом уровне данных двух слов или их форм:

«Epoca» с возмущением (?) отмечает деятельность двух братьев Гарибальди, внуков знаменитого итальянского деятеля, которые набирают во Франции добровольцев, присягающих им в том, что они освободят Италию от государствующего в ней режима, обесчещивающего и угнетающего страну (Дни. 1925. 29 янв. № 677).

… господствующая сейчас в России коммунистическая партия как партия порядка и твердой власти начинает импонировать даже черносотенным монархическим элементам… (Анархич. вестник. 1924. № 7).

Это касается также религиозных понятий. Многие значения в семантической структуре слов в дореволюционном узусе оказались оттесненными на периферию или вообще вытесненными в послереволюционном узусе: напр., прилагательное подвижный (< подвиг) как пароним слова подвижнический вышло из употребления, и в первом прилагательном СУ религиозно-церковного значения даже не фиксирует, эмигранты же продолжали использовать слово подвижный как синоним прилагательного подвижнический:

Основное значение книги – не в самих по себе интересных и по большей части новых данных из жизни и деятельности Моста: оно – в той богатой панораме развития анархического движения разных стран, какую автор развертывает перед читателем на фоне многолетней и подвижной жизни и деятельности Моста (Анархич. вестник. 1924. № 7).

В прилагательном превосходный эмигранты сохранили значение «превосходящий, превышающий качеством, количеством», в СУ слово маркировано пометой книжн.(ое) устар.(елое) и воен.(ное). В послереволюционном узусе шло быстрое вытеснение данного значения из семантической структуры слова, эмигрантский речевой обиход сохранял его значительно дольше:

По сообщению главной квартиры наши [деникинские. – А. З .] войска под давлением превосходных неприятельских сил несколько отступили по всему фронту (Возрождение. 1919. 29 окт. № 100).

Причастие привходящий в анархической газете используется вполне нейтрально, в то же время в 20–30-е гг. шло оттеснение его на лексико-семантическую периферию (наряду с активизацией в данном случае причастия приходящий) и приобретение им специализации в канцелярско-деловой сфере языка, напр. привходящие обстоятельства, привходящие условия, привходящий фактор:

…если ты – несмотря на то, что на своем пути ты встретишь только тернии и шипы, плевки и ругательства, тюрьму и изгнания, моральные и физические пытки… если ты не озлобишься и не потеряешь веры в человечество и любви к нему… то привет тебе, привходящий в ряды борцов за анархию! (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Иногда эмигрантская пресса выступает как консервирующий источник тех паронимических лексем, которые в советском речевом обиходе заменялись новыми, хронологически вторичными. Напр., прилагательное звеновой в русском советском языке постепенно вытеснялось прилагательным звеньевой (оба слова снабжаются в СУ хронологической пометой «нов[ое]»), но в эмигрантском языке доминирует первое прилагательное – звеновой, примеров прилагательного звеньевой в нашем корпусе нет.

Нац[ональная] орг[анизация] русск[их] разведчиков. Сегодня обязательное собрание звеновых 1-го отряда [объявление] (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

В эмигрантских текстах (эмигрантском узусе) возможность появления новых паронимических пар оказывается существенно ниже, а то и просто практически нулевой, в отличие от советского узуса, в котором паронимические отношения были очень активны в связи с интенсивными лексико-семантическими процессами. Так, эмигранты продолжали употреблять прилагательное удушливый («вызывающий удушье, затрудняющий дыхание»), в то время как в русском языке метрополии постепенно шло семантическое «отпочкование» значения, функционирующего в сфере военно-профессиональной лексики (удушающие газы):

…во время войны немцы пустили в ход свои подводные лодки или удушливые газы (Голос Родины. 1919. 11–4 мая. № 264).

Империи и монархии, республики, лиги наций – порождение дьявольских сил; пушки, дредноуты, удушливые газы , истребительный огонь; тюрьмы, виселицы, электрические кресла… (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Разумеется, постоянное порождение, создание паронимических структур мотивировано в первую очередь развитием предметного мира, что и вызывает потребность и необходимость лексических номинаций, постоянно уточняющих, конкретизирующих уже существующие. Обусловленность паронимических связей слов вещным, предметным миром несомненна. В эмиграции же эта взаимозависимость между словом и реалией, в отличие от советской жизни, оказывается значительно ослабленной.

3. Смешение паронимов в результате иноязычного влияния. Этот тип активен в нашем корпусе, он обусловлен близостью иноязычных прототипов, затрудняющих и замедляющих семантическое размежевание русских соответствий. Напр., паронимическая пара официозный – официальный в советской прессе 1920–1930-х гг. получила и семантическую, и прагматическую мотивировку, разводящую данные слова: официозный – «в странах капитализма – формально не связанный с правительством, но фактически исходящий от него»; официальный – «исходящий от правительства, правительственного органа, должностного лица, вполне авторитетный» [СУ Т. 2: 1021]. Эмигрантский узус такого семантико-идеологического разведения паронимов не знает, в результате эти слова могут легко смешиваться. Причиной этого процесса может быть иноязычное влияние (ср. паронимическая близость франц. officiel – «официальный», officieux – «официозный; неофициальный»), которое затрудняло семантическую дифференциацию на русской языковой почве.

Понемногу увеличивалось число стран, устанавливающих сношения с правительством националистов [в Испании]. Семь государств [Германия, Италия, Албания, Сальвадор, Гватемала, Никарагуа и Ватикан] признали его де юрэ [sic]. Официозные сношения с националистами установили Англия, Австрия, Венгрия, Швейцария, Португалия… (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Японским официозным телеграфным агентством получена из Пекина телеграмма о смерти Сунн-Ят-Сена (Дни. 1925. 29 янв. № 677).

Ср. следующие примеры, где прилагательное официальный употреблено верно, в соответствии со своим значением:

Официальное турецкое анатолийское агентство сообщает о заявлениях, сделанных министром внутренних дел Шукри-беем (Дни. 1925. 5 февр. № 683).

Совет Пяти решил… поручить оффициальным [sic] представителям союзных держав в Прибалтике предпринять в Эстонии шаги, необходимые для создания лучшего отношения эстонского правительства к генералу Юденичу (Призыв. 1919. 4 (21.12) дек. № 135).

Кажется, аналогичные семантические процессы характерны и для паронимической пары репрессалии – репрессии. С одной стороны, причиной смешения этих лексем может являться сохранение в эмигрантском узусе старого значения в существительном репрессалии – «карательные меры (устар.)» [СУ Т. 3: 1343], которое является номинативным значением существительного репрессия, с другой – в этом можно усматривать и унифицирующее влияние иностранных прототипов; ср. франц. représailles – «репрессалии, репрессии», répression «подавление».

Разоблачения [венгерских большевиков в Австрии] вызвали в Вене чрезвычайное возбуждение, однако сомневаются, чтобы правительство приняло какие-нибудь меры, так как оно опасается репрессалий в случае требования удаления венгерского посланника: граница совершенно беззащитна против венгерского вторжения (Возрождение. 1919. 8 июля. № 2).

Испания остается все еще центром самых кровавых и инквизиторских репрессий против революционного рабочего движения (Анархич. вестник. 1923. № 2).

… репрессиям вообще за последние месяцы подверглись буквально несколько десятков тысяч человек – в огромном большинстве коммунистов, начиная от занимающих самые высокие посты в партийной иерархии и кончая совсем мелкими стрелочниками партийного аппарата (Меч. 1937. 4 апр. № 13).

Несомненное иноязычное влияние проявляется, например, в смешении русских паронимов действенный – действительный в результате паронимической близости франц. efficient («действенный, действительный») и efficace («действенный, дающий результат, продуктивный»); в результате этого влияния происходит семантическая нейтрализация русских паронимов. Ср. в следующей цитате неверное употребление прилагательного действительный вместо закономерного действенный:

Этот чудесный аппарат позволяет принимать у себя, не пачкая и не брызгая, дыша комнатным воздухом, вапоризированную паровую ванну, гораздо более действительную , более скорую и более удобную, чем простая паровая баня (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

Итак, паронимическая аттракция в эмигрантской прессе обусловливается двумя факторами:

а) несостоявшейся, незавершенной паронимией, т. е. замедленными, консервирующими семантико-стилистическими процессами, происходящими в эмигрантском узусе (напр., сохранение старого значения слова и возможность его выражения другим словом);

б) иноязычным влиянием (наличие паронимии в языках-источниках или в языках, где также отмечаются аналогичные русским паронимические пары).

 

7. Союзники и оппоненты (структура квазисинонимических рядов в анархической прессе)

Разные типы изданий, ориентирующиеся на ту или иную аудиторию, вырабатывают свою аксиологическую шкалу симпатий и антипатий, формируют понятийноассоциативное поле (лексикон и прагматикон) социолекта. В рамках какой-либо группы сторонников ключевым понятиям, терминам, словам придается некоторое значение или прагматическая окраска, которые не оспариваются и принимаются микросоциумом как данность, как очевидная реальность. Напротив, в рамках другого микросоциума аксиологическая шкала, ценностная система понятий, принятая в первом социуме, может приниматься частично либо даже полностью отвергаться как несовместимая с его ценностями и взглядами. Совершенно очевидно, что одни и те же лексемы, например, в монархических и анархических изданиях будут значительно различаться, а то и противопоставляться по прагматической оценке. Так, в цитате из монархического издания выделенные курсивом фрагменты несут в рамках монархического социолекта позитивную прагматическую нагрузку:

Под сенью Российского Императорского Дома развивалась и крепла Россия в течение более 300 лет, и привет Ее Главы и высокая оценка, данная Его Императорским Высочеством подвигам Белых Армий и нашей готовности отдать все свои силы на служение Родине, нам особенно дороги… (Рус. голос. 1939. 19 февр. № 411).

Начинают тосковать по России вчерашние ее недоброжелатели. Начинают уже понимать, что всем нужна Россия, Россия царская , сочетавшая в имперском творчестве свою славянскую стихию с культурой древнего Востока и христианского Запада (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Чекисты заливают Россию человеческой кровью, а чрезвычайные послы в золотом шитье и в страусовых перьях спокойно, важно шествуют по крови творцов великой империи (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

В анархическом лексиконе эти же понятия имеют противоположную прагматическую интерпретацию и оценку. Напротив, понятия «революционер», «анархист», «революция» и др., оцениваемые в монархическом обиходе негативно, в анархической идеологии выступают как позитивные:

Абсолютная монархия… обращалась с широкими народными массами своих бесправных подданных, как с большим дойным стадом (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

Кровавая монархическая власть в России расстреливала, вешала, ссылала анархистов и революционеров в необитаемые места, но не убила революционное движение в России (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Ясно, что семантико-прагматическая структура таких наименований, как монарх, революционер не содержит формально-языковых показателей негативной/позитивной прагматики, она рождается в границах того или иного социолекта на основе коннотаций, которые, с одной стороны, формируются как «расстояние между денотатом и сигнификатом» [Винокур 1993: 47], с другой – «имплицируют отношение говорящего к предмету речи» [там же: 34]. Выбор языковой единицы в печатном органе, обусловленный аксиологической, ценностной шкалой социолекта, играет важную роль в реализации функции воздействия на индивида.

Семантический механизм иррадиации «захватывает» новые и новые лексемы, мобилизует в свои семантико-понятийные ряды новых и новых членов, так что порой квазисинонимические публицистические ряды оказываются весьма разветвленными. Понятно, что в рамках другого (например, идеологически противостоящего) социолекта могут формироваться ряды квазисинонимов с иными составными компонентами. Механизм формирования квазисинонимов на материале языка или отдельного публициста уже неоднократно служил объектом описания: квазисинонимы в публицистических текстах Ленина [Денисов 1998: 105–106]) или языке советской прессы 60–70-х гг. XX в. [Солганик 1981], или советском официозе брежневского периода (середина 60-х – начало 80-х гг. XX в.) [Seriot 1985; Weiss 1986]. Рассмотрим на примере анархических газет, как и на основе каких сем могут формироваться квазисинонимические ряды в рамках данного социолекта, в котором отчетливо противопоставляются два полюса: партийно-идеологических союзников и политических оппонентов. При анализе квазисинонимов мы используем принцип концентризма: от центра квазисинонимического ряда, который формируется наиболее частотными лексемами (их смысл наиболее полно отражает анархические идеи), – к его периферии (т. е. лексемам, в семантической структуре которых могут быть компоненты, соответствующие анархическому прагматикону и лексикону).

Доминантным семантическим элементом квазисинонимического ряда «союзники» выступает лексема анархист, которая «запускает» механизм иррадиации и задает семантико-коннотативные критерии для включения, вхождения новых членов. Структуру квазисинонимического ряда в эмигрантских изданиях можно представить по убывающей, как цепочечную семантико-ассоциативную связь: партийная общность → идейная близость → потенциальные сторонники.

1. центральным, базовым семантическим стержнем объединения слов является идея партийной общности, принадлежности движению анархистов. Многочисленность анархических группировок в пределах одного идейного движения, с одной стороны, вызывала внутрипартийную полемику их друг с другом, причем зачастую в весьма жестких формах и языковых характеристиках, с другой – являлась все-таки фактором в большей степени сплочения, чем разъединения. В данном случае синонимизировались такие слова, как анархист, интернационалист, максималист, синдикалист, индивидуалист, левый эсер (= левый социалист), революционный социалист, которые семантически отражали разные политические возможности, стороны реализации анархической идеи: борьбу за мировую революцию (интернационалисты), радикальное изменение общества в результате революции (максималисты), сотрудничество с рабочими профсоюзами в процессе революции (синдикалисты), развитие, воспитание личностного начала (высокого самосознания) индивида (индивидуалисты):

Анархический индивидуализм , поскольку он выдвигает на первый план борьбу за свободное развитие человеческой личности, считая, что потребность в таком развитии присуща каждой человеческой особи, – вполне отвечает нашему пониманию анархизма (Анархич. вестник. 1923. № 2).

… синдикалистское (и индустриалистское) рабочее движение – это наиболее ценное и интересное, с точки зрения социальной революции, организованное движение трудящихся (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Непременным атрибутом анархиста является активно проводимая им пропагандистская работа, поэтому понятия пропагандист и агитатор также включаются в данный синонимический ряд:

Морозов. […] Старый анархист. […] Способный агитатор (Анархич. вестник. 1923. № 1).

2. обозначения, включаемые в квазисинонимический ряд на основании идейной близости к анархизму. Здесь прежде всего следует упомянуть ряд: махновец, махновка, махновское движение, махновщина.

… махновщина – прежде всего есть широкое революционное движение рабочих и крестьян, боровшихся за свою социальную независимость и за право общественного экономического самоуправления. Революционно-повстанческая армия, созданная крестьянами и рабочими, была лишь их вооруженной самоохраной, призванной защищать их революционную территорию и революционные права от многочисленных вражеских сил, стремившихся к порабощению свободного района (Анархич. вестник. 1923. № 2).

…движение махновское есть подлинно народное и революционное движение (Анархич. вестник. 1923. № 1).

3. наконец, на периферии квазисинонимического ряда находятся те лексемы, которые обозначают потенциальных соратников в борьбе: партизан, дезертир, борец, друг (друзья), единомышленник. Их включение в список обусловливается наличием в их семантической структуре компонента «борец за какую-либо идею или против кого, чего-либо». В контексте анархической идеологии это интерпретируется как возможность идейного роста индивида, осознание и усвоение анархической идеи/идеологии. Например, понятие «дезертир», смысл которого в узусе оценивается негативно («уклоняющийся от военной службы, обязанности»), в анархическом прагматиконе, напротив, становится одним из конкретных разновидностей борца с существующим (советским) строем и его идеологией. Понятие «партизан» в узусе противостоит понятию «дезертир» на прагматически-оценочной шкале как позитивное (первое слово) – негативному (второе слово), в рамках же идеологии анархизма в нем также актуализируется семантический компонент «борец, ведущий вооруженную борьбу с каким-либо режимом». Тем самым и семантические различия лексем дезертир и партизан нейтрализуются в одной общей, идеологически значимой семе «борец, противник (власти, строя, режима)».

…анархизм в Италии не умер, не мог умереть. […] Тысячами насчитывались дезертиры : тысячами исчислялись анархисты, отказывавшиеся браться за оружие в защиту капитализма. Одна только Швейцария приютила около 17 000 итальянских дезертиров – в огромном большинстве анархистов (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Поиски соратников по идее, по борьбе активизируют и другие лексемы, отвечающие данному смыслу; так в ряд вовлекаются слова друг, единомышленник, представителей которых у анархистов совсем немного (горсточка, одиночка) и которые окружены враждебным обывательским лагерем (мещанским болотом):

Ведь ты знал, что твоих друзей и единомышленников только горсточка и что они окружены враждебным им большинством , – тем мещанским болотом , в котором часто тонут одиночки … (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Представим квазисинонимический ряд «союзники», сформированный в анархической печати, в виде сводной таблицы.

АНАРХИСТ (доминантная, позитивно окрашенная сема)

Квазисинонимический ряд смыслового поля «союзники» в анархическом социолекте представляет собой иерархизированную структуру, лексика показывает степень «приближенности» (преданности) анархической идее. Семантико-смысловая зона «партийная общность» была наиболее подвижной (с лексемной точки зрения). Чем дальше от нее располагались члены квазисинонимического ряда, тем более стабильным был словесный ряд (это касается смысловых зон «идейная близость» и «потенциальные сторонники»).

Рассмотрим квазисинонимы, прагматически и семантически противоположенные понятию «союзники». Квазисинонимический ряд «политические противники (оппоненты)» в анархической публицистике также предстает весьма разветвленным. Его можно структурировать по следующим семантическим составляющим (представим в виде цепочки): внутрипартийные оппоненты (внутри «левого» движения) → идейные противники (внутри социалистического движения) → классовые противники.

1. Переход части анархистов в лагерь большевиков расценивается анархическим большинством как предательство, и анархобольшевики (анархобольшевизм), анархокоммунисты (анархокоммунизм) вместо «союзников» зачисляются в лагерь политических оппонентов:

Своих мыслей, своих политических и революционных положений, своей линии поведения в России анархобольшевизм [sic] не имеет. Он раболепно повторяет все социально-политические лозунги и положения большевизма и раболепно их защищает (Анархич. вестник. 1923. № 1).

…поскольку Сандомирский является анархобольшевиком [sic] и политическим агентом (деятелем) большевистского правительства, постольку он неизбежно будет направляться советской властью и служить ее интересам, гибельным для анархизма и анархистов (Анархич. вестник. 1923. № 1).

2. Раскол, дробление социалистического движения на все более мелкие партии и группы отодвигают анархический блок дальше и дальше от центра социал-демократического движения, смещает его на периферию революционных сил: ренегат (ренегатство), анархокадеты (анархокадетизм), анархолибералы (анархолиберализм), большевики-коммунисты, социал-демократы:

Еще в момент разгрома революции 1905–7 г.г. некоторые анархисты, преимущественно разночинцы, ренегировали. […] Однако многие из них своего ренегатства внешне не высказывали… […] В душе они уже уходили от анархических идеалов, стремясь к новым берегам. К каким? К признанию фактической силы. Демократия вырисовывалась в то время как фактическая сила, которой принадлежит будущее. И уклон ренегатствующей части анархистов обозначился в сторону демократии, притом не только в сторону революционной демократии, представляемой марксизмом, но в сторону демократии вообще. В результате этого уклона могли быть различные сочетания ренегатов анархизма с демократическими элементами, начиная от анархобольшевизма [sic] и кончая анархолиберализмом [sic]. И если бы вместо диктатуры большевизма, представляющего левое крыло демократии, в России укрепился меньшевистский или даже кадетский режим, ренегатствующая часть анархистов, несомненно, докатилась бы до него и пошла бы ему в услужение, создав вместо анархобольшевизма анархоменьшевизм или анархокадетизм . Это подтверждается тем неустойчивым, шатающимся положением, в котором в наши дни керенщины находились многие из современных анархобольшевиков … (Анархич. вестник. 1923. № 1).

И можно было предвидеть, что повсюду народные массы вновь вступят на революционный путь, оттолкнув приспешников капиталистической системы, каковыми стали социал-демократы (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

…рабочим в России является тот, кто работает под надсмотром других, а хозяином тот, кто не работает, а надсматривает за рабочим. Примерно все «коммунисты» (а их в России 200 000 человек) являются хозяевами: сами очень мало или совсем не работают, но зато очень хорошо и умело давят других (Анархич. вестник. 1924. № 7).

Но самой страшной формой большевизма анархисты считали фашизм, органически выросший на базе социалистического движения, остановившегося на полпути кардинальных реформ и тем самым не дошедшего до своего логического завершения – полной и абсолютной социальной революции. Фашизм как прямое наследие и результат незаконченного, незавершенного (по мнению анархистов) социализма в качестве рычагов управления страной берет на вооружение уже опробованные в советской России механизмы:

Разве итальянский фашизм не подражает в своих формах управления страной большевизму … (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Немало так называемых «революционеров» позволили различным – и не всегда бескорыстным – влияниям вовлечь себя в круговорот империалистической политики итальянского правительства. Среди других следует упомянуть здесь редактора социалистического органа «Avanti», ставшего впоследствие основателем фашизма , Бенвенуто Муссолини. […] Рабочее и революционное движение, таким образом, сломлено. В его собственных рядах началось ужасное разложение и упадок, послужившее впоследствии – во время крупных революционных движений после военных действий – корнями фашизма (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Жестокости, к каким прибегали итальянские фашисты против революционеров, были чудовищны: они могли быть сравниваемы… с жестокостями большевиков в России (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Таким образом, эта группа политических оппонентов в анархической политической палитре оказывается очень разнородной: от большевиков-коммунистов до фашистов; обе эти крайности идейно принадлежат социалистическому движению.

3. однако самым ненавистным оппонентом, противником, врагом в анархической системе политической палитры являлись классовые антагонисты, прежде всего представители царской, императорской России, генералы белых армий и эксплуататорской буржуазии. В данный квазисинонимический ряд, конечно, попадают и старые обозначения: националист (национализм), государственник (государственнический, государственничество), монархист, капиталист, хозяин, царь, традиционно окрашенные в анархической прессе в однозначно негативные коннотации, и новые – в частности, советская буржуазия:

…ранее анархистов и синдикалистов… в дело вмешались обманщики и контрабандисты: националисты, государственники, капиталисты и узурпаторы – бонапартисты социализма – нынешние коммунисты. […] Они создали тот лжекоммунистический смрад и развал, какой мы имеем в России. Они создали, наконец, этот гнойник всеобщего разложения, эту подлинную «сифилизацию» несчастной Европы – фашизм в его различных проявлениях и воплощениях (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Наряду с безысходной нуждой, голодом и бесправием трудящихся окончательно оформился новый класс хоз. [яйственно]-сов. [етских] и профчиновников, сформировавшийся из деклассированных рабочих и прежней буржуазии , привившей выходцам из рабочего класса свои навыки, свою психологию и свой инстинкт. Собственные экипажи и автомобили, роскошные костюмы, сытая довольная жизнь, швыряние бумажных денег в разных вертепах, стильная меблировка, модные содержанки, червонцы, золото – все это изготовляется из крови и пота рабочего класса (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

Смерть Ленина, несомненно, является событием, чреватым огромными последствиями для всей дальнейшей жизни России…в лице последнего сошел в могилу главнейший вождь той господской эксплуататорской касты , которая в нынешнюю эпоху стремится захватить место разлагающейся буржуазии , – вождь так называемой социалистической демократии (Анархич. вестник. 1924. № 2).

Все новые формы советского хозяйствования (особенно в период нэпа) анархистами оцениваются как продолжение прежних эксплуататорско-буржуазных моделей, когда обогащение одних (комиссаров) совершается за счет принудительного труда других (рабочих, трудящихся) или ведет к их социальной отверженности (безработные):

Голодные, изможденные и исхудалые, как тени, бродят по улицам больших городов безработные, а в ресторанах, наполненных нэпмановской и комиссарской буржуазией , гремит музыка. […] Ретивая и честная коммунистическая власть стоит на страже частной собственности и богатства (Анархич. вестник. 1924. № 7).

Представим лексические компоненты данного квазисинонимического ряда в виде таблицы.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ (ИДЕЙНЫЕ) ОППОНЕНТЫ

1 Гетманщина – актуализированное понятие: военная диктатура на Украине в 1918 г. генерала Скоропадского, назначенного гетманом империалистическими правительствами; исходное значение: период правления гетманов на Украине XVI–XVIII вв.

Итак, квазисинонимический ряд со смысловой доминантой оппонент формируется в анархической публицистике привлечением разнородных лексем, начиная от наименований политических групп и их членов внутри анархического движения (это так называемая первая зона политических оппонентов, центрирующим звеном являются анархобольшевики). Этот ряд наиболее закрыт, замкнут и труднодоступен для лексемного пополнения. В следующей, второй, зоне этот квазисинонимический ряд захватывает названия группировок внутри обширного и внутренне дифференцированного социал-демократического движения (диапазон оппонентов располагается от социал-демократов до фашистов). Этот ряд может пополняться лексемами, появляющимися в семантико-смысловом поле «левого» движения в зависимости от политической ситуации. Наконец, в третьей зоне квазисинонимический ряд формируется за счет обозначений давних, старых классовых антагонистов не только анархистов, но и всего «левого» движения (от царя до буржуазии). Наиболее насыщенной негативными коннотациями в анархическом дискурсе является именно третья лексемная зона (классовые противники), в которую легко включаются лексемы, репрезентирующие эксплуататорские, империалистические отношения.

 

8. Дом (лексико-смысловая структура концепта)

Концепт – филологическое понятие, часто используемое в современной лингвистике для комплексного анализа каких-либо феноменов, находящихся «в точке пересечения» сознания, языка и культуры. Ясно, что концепты – это лингвоментальный инструмент, позволяющий нам интерпретировать окружающую нас действительность и тем самым познавать себя. Таким образом, структура концепта предстает как трехслойный пирог: 1) понятийный каркас концепта (реальный или воображаемый объект); 2) ценностная характеристика концепта относительно других сходных понятий; 3) образно-эмоциональные составляющие (гештальтобразы).

Одним из важнейших концептов эмигрантского дискурса являлось понятие дом, заметно активизированное в риторическо-публицистическом пространстве и ставшее, пожалуй, одним из структурирующих элементов в самоощущении беженцев. Несомненно, этот концепт является базовым компонентом социокультурного сознания любого социума. Рассмотрение же его применительно к русскому эмигрантскому пространству дает много любопытных лингвокультурных инноваций и показывает специфику интерпретации эмигрантами данного понятия.

В русском языке советского периода в концепте дом происходили семантико-прагматические процессы, которые затронули и многие другие традиционные дореволюционные («царские») понятия и о которых точно выразился С. И. Карцевский, назвав эти процессы партикуляризацией (ср. франц. particularisation – «обособление»), то есть «дроблением», расщеплением понятия на частные составляющие вместо одного цельного и целостного понятия. В 1920–1930-е гг. активно вытеснялись на языковую и культурную периферию следующие группы семантических моделей и связей термина дом:

1) обозначение бывшей правящей династии (дом Романовых, царский дом, династический дом);

2) обозначение торговых предприятий (торговый дом, банкирский дом, дом купцов Елисеевых, дом купцов Пьянковых, дом купцов Саврасовых);

3) обозначение увеселительных учреждений (питейный дом, дом терпимости, публичный дом, картежный дом, игорный дом);

4) обозначение благотворительных организаций (ночлежный дом, сиротский дом, странноприимный дом, дом призрения).

На месте этих уходящих или ушедших в языковой пассив обозначений возникла целая серия номинативных единиц, обозначающая культурно-просветительские и иные советские учреждения: дом крестьянина, дом искусств, дом Красной Армии, Дом писателя, дом культуры, дом книги, дом отдыха, детский дом, домзак (дом заключения), домком (домовой комитет), домуправ (управляющий домом) и под.

Изменение сочетаемостных характеристик концепта дом в русском языке в 20–30-е гг. не было случайным, оно было нацелено на трансформацию его смысловой конфигурации и смещение ядра: вместо старого («царского») представления о доме как проявлении принципа «семейная или частная собственность» внедрялось понятие о доме как «коллективе (совместности)» и «идейном сообществе». И наоборот, абстрактно-философские идеи дома, разрабатываемые русской общественной мыслью (в частности, славянофилами [Щукин 1994]) в дореволюционный период, в 1920–1930-е гг. в советском культурно-интеллектульном обиходе были решительно оттеснены на периферию.

Оказавшись за границей, человек по-иному воспринимает многие вещи, казавшиеся естественными в родной стране, в родной культуре. Да и самое понятие дом зачастую переосмысляется, углубляется, наполняется иными, чем на родине, эмоционально-ассоциативными элементами, коннотативными оттенками. Дом – это и конкретное жилище, и семейно-бытовой уклад (очаг), и страна в целом. Поэтому неудивительно такое повышенное внимание эмигрантов к этому понятию в стремлении выстроить, смоделировать его некоторые базисные, основополагающие компоненты. Вынужденное бездомье эмигрантов обновило в концепте-символе те смыслы, ассоциативные ряды, которые ранее были либо затушеваны, спрятаны, находились в семантической «тени», либо возникли, актуализировались именно в эмигрантский период жизни. Причем любопытно отметить такую деталь: в анархических газетах, выходящих в эмиграции, тема дома практически полностью отсутствует (конечно, это объясняется общими идейными установками всех российских «левых» партий до революции 1917 г.). И наоборот, именно в монархических, «народно-патриотических» изданиях данный концепт предстает одним из центральных.

При анализе концепта «дом» наиболее удачным нам представляется использование фреймовой методики. Покажем актуальные смысловые зоны (фреймы) концепта дом в эмигрантском дискурсе.

1. Фрейм «страна как дом». В этом фрейме наиболее очевидным выступает противопоставление старой (царской, императорской) и новой (советской, социалистической) России. Старая Россия именуется так: Россия, Русь, родина, отечество, дом, империя, союзная империя, родина-мать, держава, крепость, громада, Святорусье. Как видим, все приведенные парафразы окрашены в прагматически «теплые» (для языкового сознания эмигрантов) коннотативные тона.

Нет права жить у себя дома для русских людей (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

…тяжело видеть, как большевики с хамской развязностью разыгрывают роль великодержавных правителей. Слова – амнистия, манифест, юбилей, отечество – идут им так же, как корове седло или как черепахе пропеллер. Но после того грабежа, который испытали все российские ценности, нечего удивляться грабежу старых слов (Возрождение. 1927. 6 нояб. № 887).

Мистерия эта по своему содержанию является философско-религиозной фантазией на почве революции 1917 г., крушения Российской империи и естественного желания русского человека вернуться на Родину и видеть ее обновленной от всякой нечисти в образе сияющей вечной красотой девушки , имя которой «Святая Русь» (Рус. голос. 1939. 12 марта. № 414).

Напротив, советская Россия эмигрантами часто обозначается при помощи отсылочных (дейктических) местоимений-наречий, обычно в кавычках: «там», «оттуда» с негативными коннотациями (в смысловом и прагматическом противопоставлении положительно окрашенному наречию «здесь», т. е. в эмиграции, в изгнании). Разумеется, это неслучайно: в таких «отсылочных» определениях ярко проявляется оценочность и отношение к той стране, которой, по мнению эмигрантов, нет или она существует только как миф; кавычки же призваны показать «отстраненность» эмигрантов от теперешней, советской России.

…мы сентиментально любили Россию, но мало ценили ее как Родинугосударство. И потеряв Её [sic] на время, мы все – и «здесь» , и «там» будем возстанавливать [sic] и беречь… (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

Между народом и властью легла кровавая межа, но инстинктивное чувство национальной традиции, наперекор непрекращающейся внешней розни, все-таки связует в какое-то целое – эмигрантское «здесь» и советское «там» (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

В эту же ассоцитивно-смысловую парадигму входит одна из ключевых оппозиций мы (эмиграция) ↔ они (коммунисты, комиссары) с очевидной положительной окрашенностью первого члена и негативной оценочностью второго. Ср., например, характерный заголовок статьи, написанной В. Набоковым, «Мы и Они», где оба понятия для придания им особой прагматической значимости написаны заглавными буквами:

Мы – на этой стороне черты. Они – на той. […]…если не будет найден путь к объединению «нас» с «ними» , и порвутся наши духовные связи, – холод чужбины сменится для нас холодом родины, где мы почувствуем себя чужими [В. Набоков. Мы и Они] (Руль. 1920. 2 дек. № 14).

Разумеется, в пределах эмигрантского жизнебытия местоимение мы может выступать и как семантический эквивалент конкретных групп лиц (например, русского офицерства, социал-демократов и др.) или даже только этнических русских (resp. православных), или эмиграцию (беженство) вообще:

Мы твердо верим и знаем, что только мы – зарубежное русское офицерство – являемся прямыми наследниками Императорской и Белой русских армий, что на нас лежит долг сохранить то наследие и что на нас , прежде всего, ляжет моральная ответственность за воссоздание будущей русской национальной армии, так как только мы можем послужить тем связующим звеном между славным прошлым нашей старой армии и этой будущей национальной армией, которое даст ей силу исторической преемственности. Но мы должны ясно отдавать себе отчет в том, что при этом нам практически придется иметь дело с наследием СССР, со всеми теми опустошениями и сдвигами, которые там произошли и происходят (Рус. голос. 1939. 26 февр. № 412).

По неразумию нашему мы , Русский народ, пошли за изменниками и предателями Родины, дав им обмануть себя великим обманом «земного социалистического рая», который нам обещали коммунисты. Да и как нам было не поверить этому обману, когда уже до этого добрую сотню лет те, кого мы считали радетелями нашими, лучшие люди, писатели и интеллигенты, став стеной между народом и царем, только и делали, что натравливали нас и Царскую власть и всячески подрубали ее корни? (Рус. правда. 1925. нояб. – дек.).

К тебе, многострадальное русское беженство, исповедающее [sic] наши священные лозунги – «Вера Православная, Царь Самодержавный и Россия Русская», обращаемся мы , такие же нищие средствами, но крепкие и непоколебимые духом горемычные русские беженцы, прося у тебя нравственной поддержки и посильной денежной помощи в нашем многотрудном начинании создания общебеженской зарубежной газеты (Рус. стяг. 1925. 4/7 июня. № 1).

В советской России («там») даже язык признается другим, искореженным, исковерканным, изуродованным, характеризуясь довольно частотным в эмигрантской прессе термином блатный жаргон:

Написана книга простым и ясным языком, без всякого намека на «блатный» жаргон, необходимый будто бы нам, грешным, для возвращения на Родину, как говорят некоторые прибывшие оттуда лица… (Рус. голос. 1939. 1–14 янв. № 406).

В изобилии встречаются на страницах периодики перифрастические обозначения советского режима, группирующихся вокруг концепта «тюрьма»: коммунистическая тюрьма, колония, казарменный коммунизм, каторга.

Мы хорошо знаем, как трудно Русским людям, сидящим за проволокой той огромной тюрьмы , что называется Советским Союзом, и принужденным видеть все через лживые очки красных советских газет, разобраться в том, что делается на белом свете (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).

Только полнейшая ликвидация Коминтерна, только полнейшее уничтожение государственного казарменного коммунизма смогло бы создать мост, соединяющий нас с людьми, могущими стать во главе обновленной России (Рус. газета. 1937. № 1).

2. Фрейм «земля, почва как дом». Метонимическое замещение термином земля всего государства, всей страны традиционно для русского фольклора. Эта «земельная» метафора предстает в двух разновидностях. Раньше, до революции, «земля», по мнению эмигрантов, была живой, свободной, дышала жизнью, волей. Эта мифологизация земли порождает ассоциативно-лексический ряд: воля, степь, пашня, пядь. Ср.:

Впервые тогда через красную границу той коммунистической тюрьмы, куда заперта наша Россия, начало долетать до Русских масс наше Русское слово, вольное , как ветер наших Русских степей… (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

18 лет тому назад последние части Русской армии принуждены были покинуть последнюю пядь Русской земли и искать приюта на чужбине (Рус. голос. 1939. 26 февр. № 412).

…не пропадет даром наш труд и каждое наше слово западет в измученную душу Русского народа, протрезвевшего от красного дурмана, словно здоровое зерно в глубоко распаханную пашню (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Напротив, земля в советской России описывается эмигрантами в таких терминах, как могила, кромсать, поруганная земля. Земля (= Россия) выступает как страдающий объект действия «злых сил» (большевиков); семантический механизм такой замены – механизм олицетворения.

И из глубин земных отчетливо доносилось в ответ: «Воистину Воскресе». То во Христе замученная Православная Русь, во главе с мучеником Царем, христосовалась со своей поруганной землей . И отвечала Русская земля (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

3. Фрейм «отсутствие дома, бездомье». Мучительное состояние психического и духовного дискомфорта эмигрантами переживается – можно сказать – «извне» и «изнутри». Бегство из родного дома, родных мест приводит к попытке назвать свое состояние и нахождение, глядя на него с внутренней психоментальной позиции, как беглецов с вынужденно покинутой ими родины: изгнанник, беженец, эмигрант, ссылка, беженецэмигрант, гость, чужие люди, чужбина (обычно западноевропейские страны, США, Турция), приют, кров (чаще славянские страны: Югославия, Чехия), зарубежье (общее собирательное название).

Избрать же патриарха здесь, на чужбине , без всероссийского собора – незаконно (Рус. стяг. 1925. 4/7 июня. № 1).

Мы, нашедшие гостеприимный приют под кровом Югославянской Державы (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

Выбор того или иного квазисинонима диктовался индивидуальным или групповым отношением к стране проживания и условиям жизни, созданным для русских беженцев правительствами приютивших их стран.

4. Фрейм «семья как дом». Представление о семье как оплоте Дома (символе стабильности) является многовековым, традиционным культурно-социальным мотивом. В эмигрантской публицистике эта семантико-ассоциативная связка (семья = дом) также хорошо разработана. Дом, в представлении эмигрантов, может быть обозначен этим словом только тогда, когда существует духовная связь его «обитателей», независимо от того, идет ли речь о родственниках или о всей стране. Таким образом, Дом для эмигрантов становится средоточием, воплощением идеи национального единения. В доме (= народе), с одной стороны, формируются национальные чувства единства, монолитности, с другой – наличие таких общих чувств, психических переживаний и формирует само понятие народа (= Дома). Именно поэтому в эмигрантских текстах так много «семейной» лексики: отец, жена, дети, родители, хозяин. Все они призваны, по мысли эмигрантов, подчеркнуть духовное родство людей.

Новый скорбный удар по русским сердцам – смерть патриарха, вновь нам громко твердит о пагубности нашего безглавия. Умер Отец наших отцов и все церковные люди ясно сознали, как тяжко и страшно им будет жить в наше лютое время без Церковной главы (Рус. стяг. 1925. 4/7 июня. № 1).

…половина жителей СССР не побоялась заявить на переписи свою верность религии отцов (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

И наоборот, новые социальные отношения людей, построенные на идеологической, коллективистско-унифицирующей основе (ср. ключевой советский термин член общества), разрушают, по мнению эмигрантов, самое понятие семьи.

…не может быть Родины там, где торжествует интернационал; ибо непосредственной целью большевиков поставлена идея, что в пролетарском государстве нет ни отцов, ни матерей, нет ни жен, ни детей, а есть лишь члены общества … (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).

Комсомольские закрытые школы-общежития. Могут поступать все, кроме детей лишенцев и кулаков, начиная с 18 лет. […] Основным мотивом преподавания служит: «ты должен забыть отца и мать » (Голос России. 1932. июль. № 12).

…двадцать лет коммунистические пионеры доносят чекистам на своих родителей … (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

По газетам, дети отказываются (вынужденно) от родителей (Голос России. 1932. июль. № 12).

См. также следующий пассаж о «советской дружбе», оказывающейся, по мнению эмигрантов, псевдопонятием истинной дружбы, которая якобы разрушена большевиками и заменена идеологической, партийной преданностью. Таким образом, идеологизируются даже исходные моральные понятия человеческого общежития:

Дружба, товарищество между молодежью отсутствует. Авторитет семьи, старших по возрасту – отсутствует (Голос России. 1932. июль. № 12).

Ликвидация семейных связей, основанных на родственных отношениях, и подмена их идеологической преданностью в советской России ощущается и осмысляется эмигрантами как разрушение коренных основ семьи. Можно и нужно говорить не об обществе (семье = доме в широком смысле), а просто о временной, краткосрочной, внешней форме соединения группы людей, не скрепленных, не сплоченных между собой родственными, духовными узами; эти связи подменены в советском обществе, с точки зрения многих эмигрантских изданий (кроме анархических), идеологией, политикой, преступными намерениями, темными инстинктами и проч. Отсюда такие оценочные, характеризующие номинации, отражающие оценку правящей верхушки советского аппарата и подвластного ему народа, как: варяг, княжить, рабсила (несомненный советизм), быдло, шайка беглых каторжников, Интернационал, Коминтерн, раб, нечисть, банда. Ср.:

Красные Комиссары все усилия свои направляют на то, чтобы выбить из народа Русский дух и сделать народ крепостным пролетарским быдлом , бессловесным стадом без роду без племени , одним сплошным Иваном Непомнящим (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

…отменив частную собственность… большевики через три года категорически отказываются от основного начала и зовут варягов , чтобы они восстановили на печальных развалинах прежний порядок (Руль. 1920. 2 дек. № 14).

Восемь лет в нашем Русском священном Кремле… сидит окаянная шайка беглых каторжников всех стран и под именем Третьего Интернационала правит нашим государством (Рус. правда. 1925. нояб. – дек.).

Необходимо… работать для того, чтобы Россия стала свободной и довольной, чтобы в ней жила не рабсила , – а человек (Рус. газета. 1937. № 3).

Какими же видятся из эмиграции социально-трудовые отношения в СССР? Эмигрантская публицистика формирует номинативный ряд, состоящий из понятий: рабство, неволя, издеваться, эксплуатация, крепостное право:

Измученное и разоренное население России прожило еще год рабства под большевицкой [sic] властью (За свободу. 1925. 1 янв. № 1 (1405)).

По плану большевиков, ингерманландцы с момента выселения будут считаться преступным элементом и их труд, по примеру соловчан, будет использован бесплатно…превращением 20 тыс. ингерманландцев в белых невольников советское правительство не удовлетворится и решено это количество довести в ближайшее время до 100 тыс. человек (Сегодня. 1930. 7 янв. № 7).

Изредка встречаются попытки социально-политического объяснения причин и мотивов пролетарской революции 1917 г. (= беспорядков в Доме), однако они тонут в ином типе объяснений – религиозном, ведущими терминами которого являются грех, гнев:

…русский народ безусловно приносит искупительную жертву за тяжкий грех временного ослабления в Христовой вере и братской любви и, перерождаясь, постепенно пробуждается к возрождению национального единства (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

… гнев Божий лежит над нами (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Медицинские метафоры (эпидемия, помешательство, болеть) используются как характеристики парализованного, подавленного советской властью мышления людей:

…русский народ в данный момент… в ужасном рабстве , он не может возвысить голос, он связан и повергнут узурпаторской большевистской властью. Русский народ в неволе . Он тяжело болеет большевистской эпидемией, интернациональным помешательством … (Рус. газета. 1937. № 2).

Методы большевистской пропаганды эмигрантами-монархистами также оцениваются при помощи медицинских метафор: чума, заразный яд, – проникновение которых в «здоровое тело» царской России, по мнению эмигрантов, привело к катастрофе, смуте, игу:

…объединиться для борьбы с красной чумой , ввозимой из России (Рус. правда. 1925. июль – август).

…непобедим для врага был дух русского солдата, русского народа! Его победил лишь яд революции , лишь яд большевизма … Самый страшный, самый заразный яд , страшнее и заразнее чумных бактерий… (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

…нынешняя неслыханная смута (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Коммунистическое иго красной инородческой шайки (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Таким образом, эмигранты смотрят на состояние советской России как на неорганическую, привнесенную извне, снаружи, «болезнь». Патетика (риторика) в подавляющем большинстве случаев доминировала над рациональной (социально-политической) мотивировкой произошедших событий.

5. Фрейм «религия (православие) как дом». Православие как господствующая религия в царской России рассматривается многими эмигрантскими газетами (кроме анархических) как духовное «наполнение» Дома, поэтому в эмигрантском дискурсе Россия очень часто выступает как хранительница чистоты православной веры. Вступают в квазисинонимические отношения такие понятия: церковь, цивилизация (православие как способ приобщения Руси к европейской культуре в широком смысле слова), лампада Сергия Радонежского (перифраза православия). Апелляция к церкви как духовному стержню «русскости» была популярна в среде славянофилов уже в XIX в., но в эмигрантский период существования эта мотивировка значительно усилилась, особенно на фоне пропаганды атеистического воспитания в советской России. Понятие «цивилизация» эмигрантами монархического толка чаще всего рассматривалось в контексте и обрамлении религии:

… цивилизация , основанная на христианстве, не будет разрушена! (Рус. голос. 1934. 21 окт. № 185).

Советская Россия именуется эмигрантами как дикарство, варварство, ночь, рабство, которые «убили» русскую цивилизацию:

…общий большевицкий [sic] погром русской цивилизации (Рус. голос. 1934. 14 окт. № 184).

Обращение к образу Сергия Радонежского в эмигрантской публицистике также понятно, поскольку в русской церкви этот персонаж символизирует силу духа и непреклонность веры даже в самую тяжкую годину. Зажженный и постоянно поддерживаемый свет в лампадах у мощей св. Сергия интерпретируется эмигрантами в расширительном смысле – как возрождение России и религии:

Знаем мы: только тогда, когда замирится вконец наша страна и опять загорятся негасимые лампады над мощами Преподобного Сергия в том же Троицком Соборе и когда Русский Православный Царь, поставленный всенародным голосом земли нашей, склонится в горячей молитве перед святою гробницей – только тогда Божий гнев вполне снимется с России. Только тогда найдем мы наше Русское счастье и вновь засияет на весь мир под знаменем Христа наша светлая Русская Держава (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

6. Фрейм «история как дом». Этот фрагмент смысла концепта связан с представлением о преемственности/прерывистости в историческом развитии страны. Дом как «строительная» метафора предполагает историю своего «строительства». Во многих эмигрантских изданиях можно видеть интересное сопоставление: последовательность развития страны называется ими прошлое, которое окрашено в сознании эмигрантов в ностальгические и «теплые» тона:

У Русского народа отнят язык и только Русская эмиграция, т. е. те, кто вдохновлял Русский народ на борьбу, кто руководил и вел ее – еще говорит о великом прошлом , о самопожертвовании Русского народа во имя Славянской идеи… (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

… славное прошлое нашей старой армии (Рус. голос.1939. 26 февр. № 412).

… Славное прошлое России (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Напротив, в анархических изданиях прошлое окрашено в негативные коннотации, основанных на ассоциациях с императорским, царским, эксплуататорским режимом. Настоящему эмигранты отказывают в праве именоваться словом история на том основании, что они считают современное развитие России незакономерным, резким отклонением от «нормального», «естественного» пути, «выпадением» из истории. Поэтому в эмигрантской публицистике понятие «история» оказывается сопряженным только с прошлым и выступает в смысловой оппозиции термину настоящее (последнее предстает как временное, преходящее, не наполненное смыслом существование). Эмигранты понятие свободы связывают с понятиями Родины, России, всей российской истории; вне нее нет и свободы:

…у нас нет настоящего . Так, – какое-то временное существование , в гостях у чужих людей, свобода – взаперти [из речи генерала А. И. Деникина 22 февраля 1931 года] (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

Итак, с одной стороны, история (прошлое) противопоставляется настоящему, но вместе с тем удивительным образом входит в смысловое сопряжение с будущим.

7. Фрейм «возрожденная, будущая Россия как дом». Если настоящего в России нет (в советской России хозяйничают коммунисты, в эмигрантском существовании нет полноты ощущения жизни), то где же искать «продолжение» истории? Эмигранты дают такой ответ: в будущем. Именно поэтому в эмигрантской публицистике лексика будущего является актуальной и достаточно частотной: будущее, преемственность, наследие, воскресение (= возрождение), обновленный, (Россия) восстанет. Кажется, особенно сильный психологический и политический удар пролетарская революция нанесла по идеологии социал-демократов и либералов, так что в первые годы после революции они видели в будущем только мрачные стороны:

…все надежды на лучшее будущее безжалостно разбиты (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Анархисты все же сохраняли веру в будущее только при условии падения большевизма и свершения мировой революции:

…«бабушка русской революции» Брешко-Брешковская… убеждена, что падение большевизма произойдет в ближайшем будущем (Возрождение. 1919. 17 июля. № 10).

Будущее в буржуазном, эксплуататорском обществе анархистам рисуется темным, мрачным и гибельным:

Хаос, разложение, гибель – таково будущее (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Эмигранты монархического толка активно «эксплуатировали» понятие будущее по двум причинам: во-первых, с целью сохранения и поддержания в душах и сердцах эмигрантов желания возвращения на Родину (с пропагандистскими намерениями), во-вторых, с установкой конкретно наметить, обрисовать черты будущего устройства России, целеустремленно продолжая обучение русских инженеров, офицеров, учителей, врачей, агрономов и т. д. даже за рубежом (социально-экономический аспект). Ср.:

…моральная ответственность за воссоздание будущей русской национальной армии (Рус. голос. 1939. 26 февр. № 412).

Мы ждем… со страстным нетерпением Будущего [sic] – нового, светлого, целительного, чтобы приобщиться к нему молодыми силами и старым опытом [из речи генерала А. И. Деникина 22 февраля 1931 года] (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

…правительство будущей державной России (Призыв. 1919. 5 (23) сент. № 46).

Подведем итоги. В эмигрантской публицистике концепт дом оказывается чрезвычайно важным смысловым центром. Его активность была вызвана в первую очередь нелингвистическими причинами: изгнанничество, бедственное положение, отчаяние, неизвестность, чувство горечи, ощущение бездомности и бесприютности. Этот психологический надлом, надрыв вызвал в эмигрантском языке (дискурсе) актуализацию смыслового содержания понятия дом, превратив его в многослойный символ. Отличия эмигрантского дома от его интерпретации в советской прессе весьма значительные. Определяющими особенностями концепта в эмигрантской публицистике являются следующие:

1. «Раздвоение», «расщепление» понятия на две прагматически противопоставленные смысловые (фреймовые) зоны: с одной стороны, все, что имеет отношение к советской России и ассоциативно-метонимически включается в данную зону, оценивается большинством эмигрантских изданий негативно (тюрьма, страна рабов, могила, поруганная земля, шайка бандитов, нечисть, рабство, смута); с другой стороны – потерянная страна, прошлое России оцениваются (обычно в монархических газетах) с позитивными коннотациями (Русь, родина, отечество, империя, степь, земля Святой Руси).

2. В эмигрантском обиходе сохранились конкретные употребления понятия дом (торговый дом, заведование городскими домами, работные дома), однако число таких примеров невелико. В русском советском официозе, несомненно, господствовало партикуляризированное, раздробленное, чрезвычайно конкретное в своих проявлениях представление о доме.

3. Намного более актуальным и прагматически нагруженным оказалось абстрактно-символическое употребление концепта дом, использование которого в разных партийно-политических изданиях служило своеобразным индикатором политической позиции партии, движения, группы (минимальное количество употреблений в анархических газетах, максимальное – в монархических).

4. Риторический эквивалент дома, а именно концепт кров, не частотен в эмигрантской публицистике и обычно встречается в монархических (охранительных) изданиях либо с аллюзией к российскому прошлому (под кровом церкви, под кровом императорского дома), либо для обозначения духовно-религиозной близости к другому народу (обычно славянскому: Югославия, Чехия).

 

9. Языковая игра

Рассматривая языковые особенности разных волн эмиграции, Е. А. Земская делает следующий вывод: «более склонны к языковой игре [люди. – А. З.] последних волн эмиграции (третьей и четвертой…). […] Представители первой [волны. – А. З.] эмиграции усваивают чужой язык с детства, еще дома – от родителей… от иностранных нянек, гувернеров и гувернанток. Для первой волны иностранный язык – нечто обычное, знакомое, свое. Именно поэтому игры с иностранным языком ей не свойственны» [ЯРЗ 2001: 131]. Е. А. Земская языковую игру рассматривает преимущественно как способ шутливо-ироничной интерпретации иноязычной лексики или морфологии на фоне русской языковой системы и появление на этой основе языковых гибридов, вызывающих смех, шутку. В устноречевой практике эмигрантов, как правило, встречаются два вида языковой игры: а) в пределах одной языковой системы (русской); б) при встрече двух языковых систем. В нашем корпусе преобладает заимствование элементов языковой пародии из советской речевой стихии, попадавших на страницы эмигрантских газет либо в составе публикуемых писем из Советской России, либо из речи людей, сумевших эмигрировать из СССР в 30-е гг. Именно эти беженцы часто привносили в эмигрантский речевой обиход советские шутки. Эмигрантами подмечаются также любые оплошности советской печати, даже типографские опечатки; так, случайная ошибка победы – беды в одной из советских газет сразу же стала предметом лингвоидеологической игры:

Газета «Красная Чувашия» напечатала речь Ворошилова, произнесенную им на первомайском параде, выкинув из слова «победы» две первые буквы, чем изменила весь смысл речи. Получилось вместо «наши (советские) победы » – «наши беды » (Меч. 1937. 16 мая. № 18).

Просьба о военной помощи, обращенная к иностранным государствам генералами белой армии, может интерпретироваться и как признание собственного бессилия справиться с большевистским режимом; это вызывает интертекстуальную актуализацию термина варяг и рождает языковую шутку, основанную на смысловом сопряжении его с другим существительным – вор. Так возникает неожиданная и свежая публицистическая аллюзия, основанная на фонетическом сближении слов: варяги – прошлые и настоящие – не имеют в России иной цели, кроме воровства:

Доколе нам ходить в помочах и бегать за советом к соседям! Неужто мы сами себе не сумеем «порадеть»!? В самый факт возникновения Земли Русской нам втасовали фальшивую карту – позорную и абсурдную, полную насмешки и глумления легенду о призвании варягов («ворягов») (Рус. газета. 1937. № 1).

Появление в послереволюционный период большого количества сложносокращенных слов с компонентом ком (комитет) вызывает в народноречевой стихии ответную языковую реакцию: рождается окказионализм леском «лесной комитет», т. е. объединения крестьян, скрывающихся от большевиков в лесу и ведущих оттуда с ними вооруженную борьбу. В этом окказионализме обыгрывается семантика активного в советском дискурсе слова комитет – «группа единомышленников, объединившаяся с какой-либо определенной целью»:

Мобилизация в деревнях большевикам ничего не дает. Обычно крестьяне аккуратно являются в воинское присутствие, получают оружие и сейчас же убегают и скрываются в лесах – «поступают в лескомы », как выражаются повстанцы (Руль. 1920. 2 дек. № 14).

Письма из Советской России, приходившие в эмигрантские газеты в 20-е гг. сначала довольно регулярно и часто публикуемые в них, в 30-е гг. в связи с ограничением свободы переписки людей с заграничными корреспондентами (родственниками, знакомыми) проникают реже и реже и поэтому привлекают повышенное внимание редакторов газет (и, конечно, читателей) своими сведениями о реальной жизни в СССР. Иногда в этих письмах проскальзывают языковые шутки, рожденные в недрах народно-речевой стихии:

Наша система дифференциала населения прямо-таки блестяща – ей позавидовали бы какие угодно режимы. Проведена она в двух направлениях: территориальном и социальном. Территориально страна разделена на главные, средние и второстепенные местности. Главные – это центры и индустриальные районы. Тут снабжение производится в централизованном порядке, в первую очередь и в большом количестве. Другое деление – социальное. Население городов распределяется на категории: А, Б, В, Г и Д. А – рабочие; Б – иждивенцы рабочих и военных; В – служащие; Г – объединенные в артели кустари. Остальные, лишенные избирательных прав, государством совершенно не снабжаются. При продовольственных затруднениях получается такая картина: ухудшение начинается по двум направлениям в пропорциональной степени. Началось, скажем, ухудшение в каком-либо продукте – уменьшается снабжение им Главных районов в меньшей степени и в большей Средних и Второстепенных, а по социальным категориям последняя со снабжения совершенно снимается. Среди обывателей устанавливаются уже даже шутки: Д – это дохлятина , Г – гно [говно. – А. З .], В – вредители , Б – блюдолизы , А – архангелы [письмо в эмигрантскую газету из Советской России] (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).

Разумеется, эмигрантов не могут не изумлять и поражать в СССР изощренные формы трудовой колхозной повинности, в результате чего старый иронический эвфемизм ночное золото получил новую актуализацию, характеризующую неслыханную эксплуатацию.

На колхозников нажимают все сильней. Теперь дошли и до того, что заставляют их собирать за собой ночное «золото» и доставлять на колхозные навозохранилища или в специальные ямы (Рус. голос. 1939. 26 марта. № 416).

Скрытую, имплицитную языковую игру можно усматривать в аббревиатуре ВКП(б), где отчленение конечного компонента и концентрации внимания на нем способствует возникновению ироничных семантико-прагматических ассоциаций, основанных на созвучии с бранным именем существительным блядь, имеющем в узусе значение «женщина легкого поведения», но в публицистическом тексте в сочетании с партийной аббревиатурой приобретающем обобщенное (генерализованное) употребление – «продажный, имеющий шкурные интересы (о человеке)». Этот тип языковой шутки был распространен как в неофициальном советском, так и эмигрантском речевом узусе:

…большевиками достигнуто чрезвычайно большое количество самых разнообразных нравственных падений и во многих случаях… со стороны именно принадлежащих к ВКП, да еще в скобках обязательное «б» (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).

Возникающие советские реалии получали в неофициальном речевом обиходе (в разговорных сферах языка, свободных от идеологического влияния) шутливые или иносказательные интерпретации и толкования; в частности, в 30-е гг. появилась популярная загадка-шутка, сравнивающая новую форму пятилетнего планирования экономики с анекдотом. Апелляция к московскому источнику шутки показывает ее заимствованный характер:

…победа революции определила прочную тенденцию к постепенному ухудшению, и все надежды на лучшее будущее безжалостно разбиты. Чтобы вызвать перед глазами новый манящий вдаль призрак, придумана пятилетка, которая тотчас же получила в Москве название «анекдота в одном слове» (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Иногда речевая шутка выглядит искусно зашифрованной и строится на фоновых знаниях, апеллирующих к именам, фамилиям, бывшим у всех на слуху в ту эпоху; так, публицистический окказионализм стекловица отсылает к фамилии главного редактора одной из ведущих советских газет «Известия» Ю. М. Стеклова (Нахамкеса), являя собой комбинацию слов: актуального термина советской публицистики передовица и антропонима.

Московский корреспондент «Берлинер Тагеблатт»… сообщает некоторые любопытные подробности о том походе на деревню, который предпринимается сейчас из красного Кремля. […] Мы еще не имеем в руках того номера «Известий», из которого корреспондент берлинской газеты цитирует «знаменательную» стекловицу (За свободу. 1925. 4 янв. № 3 (1407)).

Другой случай языковой игры с использованием прецедентного имени – обозначение в советском речевом обиходе колбасы, изготовленной из конского мяса (конины); ранее, до революции, такую колбасу обычно использовали для кормления собак, в советское же время она уравнялась в пищевых «правах» с другими сортами, видами колбас. Это породило следующую языковую шутку: собачья колбаса → Каштанка (обобщенная кличка собаки) → «каштанка» (колбаса для людей).

В советских кооперативных лавках не достанешь ничего. Единственное мало-мальски доступное народу лакомство – препоганая колбаса из конины (так называемая «каштанка» ). Издеваются [sic] над нею народ. Подъезжает крестьянин к лавке, издали уж кричит: «Тпрру… почем?» Отвечают: «По семьдесят» (Голос России. 1932. июль. № 12).

Сразу после переименования Петрограда в Ленинград (1924 г.) на страницах пражской газеты появилось следующее ироническое четверостишие:

Вечно бедствием народным // Град был, как и мор и глад… // Бедствием отныне модным // Будет новый «Ленинград» (Огни. 1924. 4 февр. № 5).

Языковая игра строится на исторических аллюзиях (строительство города, унесшее тысячи жизней), литературных реминисценциях (образ Петербурга, безразличного и безжалостного к судьбе «маленького человека» в поэмах А. С. Пушкина), собственно языковых (рифмующиеся слова град – глад – Ленинград, в этом ряду по мере продвижения смысла вправо нарастает негативная прагматика: от позитивно окрашенного церковнославянизма град к церковнославянизму глад с негативной оценочностью и, наконец, к советизму Ленинград, именуемому как «новое модное бедствие»).

Языковая игра может возникать также на основе субституции букв и сближения созвучных слов, ранее никак семантически не пересекающихся; так, оказались сближенными фраза квасной патриотизм и глагол перекраситься – «измениться (обычно об идейной позиции)». Их фонетическое (квас– красить) и смысловое сопряжение происходит при наличии общей семы («изменение (обычно в худшую, консервативную сторону)»), в результате чего и рождается публицистический окказионализм перекваситься, «приобрести националистическую окраску», содержащий корневую морфему квас в символическом, обобщенном значении «псевдопатриотизм»:

Балтийские немцы, подносившие в прошлом году кайзеру Вильгельму корону курляндских герцогов, потеряв надежду на объединение с Пруссией, быстро переменили ориентацию и из искренних германофилов переквасились в ревностных русофилов [sic]. […] Немцам, действительно царившим в Прибалтийском крае, еще труднее, чем русским, примириться с положением граждан второго разряда. Они надеются снова вернуться на потерянные позиции с восстановлением былой России. Отсюда русофильство [sic] (Возрождение. 1919. 8 окт. № 82).

Эмигрантские понятия, возникшие в зарубежье, нечасто становятся объектом и предметом языкового переиначивания; пожалуй, здесь можно упомянуть только окказионализм сменовехнувшиеся, образованный от исходного понятия сменовеховцы – «интеллектуально-политическое движение в эмиграции (от названия сборника «Смена вех»)» с использованием фонетической аллюзии к просторечному глаголу свихнуться – «сойти с ума, потерять рассудок»:

Несколько дней назад в Черном море погиб сов. [етский] ледокол «Семерка». […]…моряки погибли и – в середине апреля начнется в Одессе процесс шести чиновников Управления Черноморского пароходства, виновников гибели «Семерки». Так как процесс будет «показательным», а «показать» он должен «высокую справедливость советской власти», окончится процесс вынесением шести смертных приговоров. […] И, конечно, ни советофильствующим иностранцам, ни сменовехнувшимся скорбноглавцам из среды зарубежников или русских меньшинственников не захочется задуматься над действительной показательностью этого процесса (Меч. 1937. 11 апр. № 14).

Кроме того, отметим также некоторые типы языковой игры, основанной на стилизации.

1. Лингво-ретроспективная стилизация. Стилизация как прием ввода на страницы публицистики диалектных элементов языка тех социальных групп, слоев, которые оказались за границей вместе с отступающими белыми армиями (солдаты из крестьян) или в качестве прислуги с бежавшими из России хозяевами, – редкий феномен в нашем корпусе. Преимущественное использование стилизованных форм отмечается в повествовании (нарративе), куда вкрапливается простонародная речь для придания повествованию речевого колорита, присущего солдатскому узусу предреволюционной эпохи. Этот тип стилизации назовем лингво-ретроспективным:

Снова настала ночь. Под ее покровом к штабу из леса вышел стрелок. Еле на ногах стоит. «Так как же ефто возможно, ваше превосходительство, что пять дён не даете пышшы ? Да разве ж есть возможность так терпеть? Ротный сказывает, что ён держать позицию не будет, если вы жрать не дадите!» (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

Прибывают пополнения. […] …среди прибывших есть молодой солдат… [он] просит немедленно пустить его в «разведку». Его зовут к ротному. Да, молодой солдат Петухов, неграмотный крестьянин, хочет сразу же заслужить «Егория» . […] Петухов с темнотой ушел, запасшись для чего-то крепкой веревкой. […] На солнечном восходе Петухов «представил» командиру роты связанного веревкой германского солдата. Узнав, что его ждет за этот подвиг благодарность командира полка, но еще не «Егорий» , он снова ушел «в разведку» […] В полдень был представлен «ерманский унтерцер». Но Петухову говорят, что за это вероятно ему выйдет «егорьевская медаль» , а не сам «Егорий» . Поел, и опять «в разведку» (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

2. Лингво-пародийная стилизация. В повествовательных жанрах (преимущественно фельетонах) встречаются также случаи такой стилизации: попытка наименования народным языком явлений, реалий в советской действительности. Ср. цитату из очерка Н. Рахманова «Милитаризация мысли» (фельетон о внедрении милитаристских штампов, милитаристского сознания), где пародируются, осмеиваются новые формы организации труда при помощи просторечно-диалектных языковых форм:

Сашка Граммофон осмотрел помещения и нашел их вполне соответствующими новому назначению. На бывшем укупорочном отделении он приказал сделать надпись: – Фабрика науки. На сортировочном: – Лабаратория хвиласофии . На уборочном: – Заготовка музыки, арихметики и протчаго [Н. Рахманов. Милитаризация мысли] (Воля России. 18 сент. 1920. № 6).

3. Графико-фонетическая стилизация. Этот тип стилизации основан на использовании графических средств для передачи интонационно-прагматических особенностей устной речи, напр., растяжка гласного как показатель экспрессивно-выделительной функции слова в потоке речи, на письме это передается редупликацией гласной буквы:

Антисемитизм. Этот вопрос подобен хооорошему [sic] старому мозолю [sic]… [Б. Солоневич] (Сигнал. 1938. 15 сент. № 39).

Таким образом, эмигрантская пресса первой волны использует два источника языковых шуток, т. е. языковых элементов, основанных на смысловой игре:

1) шутки, появившиеся в советской устноречевой стихии и попавшие на страницы эмигрантских газет благодаря публикации как писем из Советской России, так и речевому узусу людей, сумевших выехать из СССР на Запад;

2) шутки, созданные в рамках собственно эмигрантского узуса.

Первый тип преобладает, и это показывает повышенный интерес эмигрантов к тем проявлениям речевой стихии, которая оказывается практически единственным орудием сопротивления советской власти людей в СССР. Именно поэтому языковая игра, основанная на шутливой трансформации наименований советских реалий, так привлекает внимание эмигрантов. Второй тип уступает по активности и семантико-прагматической новизне и остроте первому типу и апеллирует к понятиям, знакомым эмигрантам из их зарубежной реальности (как внутри русской эмигрантской, так и инокультурной среды).

 

10. Фольклорно-поэтические формы травестии

В продолжение темы языковой игры необходимо упомянуть и такую лингво-прагматическую и стилевую особенность языка некоторых газет, как частушки, которые стали одной из излюбленных и практически непременных тем в народно-патриотических изданиях в 20–30-е гг. Чаще всего частушки были рождены в недрах речевой стихии в СССР. Эти частушки были, естественно, запрещены внутри страны, а распространение и собирание их преследовалось законом и расценивалось как антисоветская деятельность.

Жанр частушек возник в 60-х гг. XIX в., первоначально они пелись обычно на посиделках деревенской молодежи. С развитием капитализма в России, складыванием рыночных отношений частушки стали особенно популярны и проникли в городской (низовой) фольклор. Частушки позволяли в краткой, афористичной форме выразить и дать оценку разным аспектам жизни человека: от любовно-семейных взаимоотношений до социальной практики. Особенно последнее важно и интересно, так как при капитализме, в отличие от крепостного права, многое зависело от самого человека, от его воли и способностей [ФГВ 1934; Лазутин 1990; Иванова 1994].

Бурное развитие частушки получили в революционные годы, отражая приятие/неприятие новой социальной действительности. В послереволюционные годы вышло много сборников частушек, воспевающих советскую власть; такие частушки стали использоваться в пропагандистских, агитационных целях в деревне, в армии. Появились и антисоветские частушки [Недзельский 1922], именно они особенно привлекали внимание эмигрантов.

Приведем несколько частушек из эмигрантской газеты «Русская правда». Разумеется, осмеивание, карнавальное «занижение» имен, фамилий коммунистов, верхушки коммунистической партии составляет одну из постоянных тем. Аллюзии, возникающие при упоминании большевистских вожаков, прежде всего семиотически локализуются в аду, преисподней, обращены к мифологемам черта, дьявола. Помещение фамилий в мифологическо-библейский контекст переводит имена в область мифологии, трактует их как своеобразные квазисинонимы дьявола, черта. Это вообще характерный риторический прием народно-патриотических изданий – десакрализация/демифологизация советских ключевых денотатов:

Фамилия Калинин усекается до нарицательного существительного калина и рифмуется со словом малина, обозначающего в уголовном жаргоне «воровской притон, группа воров», что, конечно же, низвергает с официального семиотического пьедестала «всенародного старосту», помещая его в ряд таких же преступников:

Немало частушек посвящено коммунистам, комиссарам, большевикам, их методам управления страной, экономическим нововведениям. В таких частушках могут использоваться и грубые слова, подчеркивающие негативное отношение к новым правителям страны и несущие прагматическую интенсифицирующую функцию:

Метафоры кола, метлы, могилы часто используются в частушках для выражения идеи, интенции свержения «нечистой» коммунистической власти и жестокой расправы над ними. Несомненно, набор таких метафор подчеркивает обобщенность образа коммуниста, большевика не просто как преступника, нарушившего законы человеческого общежития, но именно как разрушителя морально-нравственных устоев, установленных в рамках христианства (православия), как богоборца, посягнувшего на христианский миропорядок. В народной поэзии такие метафоры часто использовались по отношению к нечистой, дьявольской силе, перенос их в частушки о коммунистах явственно показывает семиотическое приравнивание мира дьявола и мира большевиков.

В приведенной ниже частушке неслучайно упоминается крыльцо, так как – по народным поверьям – похороны в погребе, под крыльцом применялись к умершим от одного года до трех лет детям и символизировали, что ребенок еще не относился к миру людей, а принадлежал «нечистому» миру, поэтому таких детей и хоронили не на общем кладбище. Такую интертекстуальную аллюзию можно допустить и в данном случае.

Немало частушек было и о новых социальных элементах в деревне, селькорах и рабкорах, о комсомольцах, проводящих политику большевиков:

Объектом осмеяния и порицания служит пропаганда свободы сексуальных отношений, бытовавшая в первые послереволюционные годы между как крайне левыми коммунистами, так и некоторыми комсомольцами и комсомолками, отрицавшими институт семьи, брака и отцовства:

Наименование государства аббревиатурой СССР долго не давало покоя людям как внутри, так и вне страны, служа предметом пародии и иронии:

Красноармейский быт также являлся одной из популярных частушечных тем:

Итак, частушки как одна из форм народного творчества наиболее часто использовались на страницах народно-патриотических и военизированных газет, выражавших по преимуществу мировоззрение солдатской массы, в подавляющем большинстве выходцев из крестьян (этой аудиторией умело манипулировали некоторые идеологи крайне правых сил [Будницкий 2003]).

Частушки как жанр фольклора, широко распространенный в деревенско-городском фольклоре начала XX в., быстро, легко возникали в народно-речевой стихии как попытка принятия или отторжения новых социальных реалий. Именно это объясняет популярность частушек в эмигрантских изданиях, рассчитанных на крестьянско-солдатскую массу. Напротив, в эмигрантских газетах, ориентирующихся на дворянство, монархические круги, интеллигенцию, частушки встречаются намного реже. Причина этого кроется, по-видимому, не только и не столько в менее сильных и даже грубых выражениях в адрес большевиков и коммунистов, содержавшихся в монархических или демократических изданиях, сколько в традициях и дискурсивных практиках: частушки – жанр крестьянского, позднее – пролетарского фольклора, практически не распространенный в среде образованной части общества. Отсутствие навыков, привычки слушания и сочинения частушек дворянами, интеллигентами в дореволюционной жизни было перенесено и в эмигрантский период жизни. И наоборот, народно-патриотические газеты, предназначенные для крестьянско-солдатской массы, широко использовали хорошо освоенный жанр народнопоэтического творчества.

Характерно также, что эмигрантский быт не мотивировал складывание частушек в тех же народно-патриотических изданиях, практически все частушки посвящены советскому образу жизни, советским реалиям и денотатам. Жанр частушек в эмиграции умирал, во-первых, потому, что знакомство с советской жизнью часто было поверхностным, приблизительным (а это зачастую лишало автора частушки острословия и ироничной едкости по отношению к тому, что автор сам плохо знал), во-вторых, разрозненность эмигрантов, включенность их в жизненную практику данной страны пребывания заметно снижала потребность в сочинении частушек, темой которых являлся бы эмигрантский или зарубежный быт; в связи с этим и востребованность частушек была невелика, оказывалась практически нулевой.

 

Выводы

1. В отличие от советского публицистического стиля, эмигрантская пресса характеризуется несравненно более высокой степенью традиционности на лексическом и стилистическом ярусах. Лексический состав, использовавшийся в дореволюционной прессе, во многом сохранился в эмигрантской публицистике; широко использовалась традиционная монархическая религиозно-православная, военная, национально-этническая, экономическая, терминология, меньше – территориально-управленческая и производственно-техническая.

2. Живыми лексико-семантическими процессами в эмигрантской публицистике являлись: заимствование новых понятий (политика, экономика, общественная жизнь, культура, повседневные понятия, хобби) из иностранных языков; заимствование наиболее важных или характеризующих лексических советизмов; формирование лексических рядов, связанных с явлениями эмигрантской жизни (воспитание молодежи, военно-террористическая деятельность некоторых эмигрантских групп, политическое «разноцветье» эмигрантских партий и движений, обостренные поиски «русскости», ощущение бездомности и др.).

3. Языковая игра – один из непременных механизмов языка публицистики, участвующих в реализации функции воздействия на читателя. В эмигрантской прессе оценочность и возникающее на этой основе игровое отношение к понятию (слову) касается в первую очередь советских обозначений, попадавших на страницы газет либо из советской публицистики, либо из эпистолярного источника (постепенно истощавшегося ввиду ограничения свободы и доступности переписки с адресатами в СССР), либо от беженцев, которым удалось ускользнуть из СССР. Именно шутливо-ироничная интерпретация советских денотатов составляет нерв, центр языковой игры в эмигрантской прессе. Понятия, обозначающие реалии жизни зарубежных стран или эмигрантского быта, редко становились объектом языковой игры. Такая диспропорция в определенном смысле выявляет центр жизненного интереса подавляющей части эмигрантских читателей: все советское, так как оно обладает более мощным прагматическим потенциалом ввиду чрезвычайно сильной привязанности эмигрантов к происходящим на родине событиям. Публикация частушек в народно-патриотических изданиях, ориентированных на крестьянско-солдатскую аудиторию, продолжала традиции городского, крестьянского фольклора, осмеивая какие-либо денотаты чуждого идеологического (советского) поля. В других типах изданий (анархические, монархические, демократические) частушки встречаются крайне редко, так как не были свойственны перечисленным социолектам до революции.

4. Квазисинонимические ряды свойственны языку практически любого печатного массового органа, поскольку они позволяют данному изданию вырабатывать ценностно-моральную шкалу симпатий и эмпатий, формировать и направлять читательскую аудиторию. Понятно, что в разных по политической позиции газетах квазисинонимические ряды будут состоять из несовпадающих компонентов. Механизмы формирования таких квазисинонимических рядов мы рассмотрели на примере лексем, располагающихся на двух лексико-семантических полюсах («союзников» и «оппонентов»), на примере анархических газет. Наполнение квазисинонимических рядов в эмигрантской прессе, разумеется, существенно отличалось от рядов, существующих в советской публицистике.

5. Замена близких по графике и значению слов (паронимов) в эмигрантском варианте русского языка – это одно из «слабых» звеньев лексической системы, поскольку потребность их разграничения заметно снижается в эмигрантском узусе. Это вызвано или влиянием иностранных языков, или гораздо более длительным периодом сохранения паронимии, в отличие от русского языка метрополии, быстрее «преодолевающего» паронимию путем различной сочетаемости и семантической специализации лексем.