— А это поможет? — спросил губной староста, уныло теребя длинный ус.

— Почему бы не попробовать, — ответил воевода. — Мы же указом своим немалые деньги предлагаем тем, кто окажет содействие в поимке шайки Романа Окаянного. Да еще пообещаем прощение тем его молодчикам, кто придет к нам сам, в грехах покается…

— Эх, с разбойниками договор держать, право, грешно. С ними только каленым железом вести его можно.

— Где же те, с кем ты железом говорить хочешь? — усмехнулся воевода.

Он взял и стал с любовью разглядывать бумагу со своим указом, зачитанным еще вчера в городе.

— Тоже верно, — согласился губной староста, но в его голосе были нотки недовольства.

В дверь постучали, и в горницу вошел слегка развязный, но не забывающий исправно кланяться и льстиво подлизываться воеводин дьяк Алексашка.

— Воевода, к тебе кабатчик Иосиф просится. Говорит, по делу невиданной важности. А об чем речь держать хочет — не признаётся.

— Ох, — губной староста встал и лениво потянулся. — Пойду-ка я, пожалуй. Знаю я этого прохиндея. Все важные и срочные дела у него, это когда ему медный грош не доплатят. За копейку душу вытрясет, до самого государя дойдет.

— Подожди, мне с ним в одиночку, думаешь, охота говорить? Такой надоедливый. Ежели зазря побеспокоил — устрою я ему такое, чтоб впредь неповадно было…

— Ладно уж, — вздохнул губной староста, усаживаясь на лавку обратно.

— Алексашка, зови Иосифа, — повелел воевода, садясь на свое начальственное, обитое зеленой парчой, кресло.

Кабатчик был весь какой-то взъерошенный и перепуганный. Забежал в помещение приказной избы, молча упал на колени и начал истово бить поклоны.

— Ты чего это? — спросил удивленный воевода. — Встань-ка, не перед алтарем.

— Выслушай, отец родной. И не казни, а милуй…

Хромой Иосиф поднялся, отряхнул латаные-перелатаные штаны. Несмотря на свои богатства, он всегда ходил в старой одежде. И не столько из-за скупости — просто привык вечно прибедняться, а то и вызывать жалость своим затрапезным внешним видом. Внимательный наблюдатель увидел бы, что на хитрой морде стоящего на коленях человека трепета нет и в помине и что он, подобно ярмарочному скомороху, старательно изображает страх и благоговение перед двумя властьпридержащими.

— Ну, говори, чего там, — недовольно произнес воевода.

— Дело важное. Пущай Алексашка выйдет.

— Ты что же, человеку моему не доверяешь? — сурово нахмурился воевода.

— Доверяю, как не доверять. Очень даже людям твоим я доверяю, поэтому даже наливаю им чарку-другую бесплатно. Но уж слишком разговор важный и для лишних ушей не предназначенный.

— Ладно, Алексашка, ну-ка выдь отсюда. Узнаю, что подслушиваешь, все уши оборву — живо башка твоя на огурец станет похожа.

— Да как можно подслушивать! — глядя на воеводу наивно и честно, бодро воскликнул дьяк и тут же удалился, плотно и аккуратно прикрыв дверь.

— Ну, говори, — приказал воевода.

— Значит, так, — начал кабатчик, но губной староста жестом остановил его, на цыпочках подобрался к двери и врезал по ней ногой. Послышался стук, потом вопль боли. В проходе сидел дьяк, держась за лоб.

— Ну, все, пороть тебя будем, — устало покачал головой воевода.

— Да я ж ничего… Я случайно…

— Брысь отседова, поганец!

После того как разбирательства с Алексашкой были завершены и в помещении остались лишь трое, кабатчик заявил:

— Поговаривают, что в указе своем ты, воевода, деньгу пообещал тому, кто разбойников поможет изловить.

— Ну, пообещал.

— Денежки-то мне очень кстати пришлись бы. Как раз решил кабак свой обновить да, может быть, избу хорошую, со светелкой, справить.

— Ты чего мелешь?

Иосиф, примостившийся было скромно на краешке лавки и покорно теребящий дырявую шапку, вдруг опять повалился на колени и со стуком ударился пару раз головой об пол.

— Человек я маленький… Застращали, опутали, как бедную муху паутиной. Если бы эти гады болотные жизни меня не обещали лишить, разве я…

— Да говори ты толком! — раздраженно ударил себя по ноге воевода.

Иосиф встал, снова аккуратно отряхнул штаны и ровным, серьезным тоном произнес:

— Про разбойников мне кое-что известно. Они меня, неразумного, так запугали, думали — я их теперь со всеми потрохами. А я чего? Не по доброй воле помогал им. Клянусь, и в мыслях не было делам их черным потакать. А хотел я токмо планы их наиподлейшие выведать и тебе, воевода, передать.

— Ах ты, иуда искариотская, — развел руками губной староста. — Так ты, оказывается, из разбойников будешь! А я-то думал — кто же злодеям помощь в городе оказывает. А он вот, нате… Так тебя ж пытать надо. На дыбу! Или кнутом из воловьей кожи бить! И на кол потом! Иль утопить! Ну, Иосиф…

— Никак нет, не надо меня топить. Вон, воеводин указ имеется. Меня за то, что я ватагу эту изловить помогу, еще надлежит деньгой пожаловать да забесплатно грехи мои отпустить. Так ведь, воевода?

— Это если действительно поможешь, — ухмыльнулся хитро воевода. — А ежели не поможешь — так я тебе такую отменную казнь удумаю, что…

— Помогу я вам. Как не помочь. Сейчас ярмарка к концу подошла, большой обоз на Москву ожидается. Разбойники все выпытали у меня, что за обоз, когда и по какой дороге он направляется. Хотят засаду устроить. Ведь добра там!.. А мне лишь копейки с этого обоза и пообещали. Ох, разбойники — они и есть разбойники.

— Ага, — кивнул губной староста. — Так они тебе, продажная твоя душонка, недоплатили? Ты решил, что с государевой казны поболе поимеешь. Эх, жаль — железо и огонь так и плачут по тебе.

— Да? А кто же разбойников словить поможет? В общем, так, я им должен все об обозе том разузнать и помочь, чем могу.

— Оно понятно, — отмахнулся воевода. — Только что нам с того?

— Есть одна задумка, — Иосиф подробно изложил свой план, и воевода что-то одобрительно промычал себе под нос.

— Так-то оно так, — скептически морщась, сказал губной староста. — Только вряд ли туда вся ватага отправится. Как с остальными быть?

— А к остальным я в логово приведу. Я знаю, где оно. Бывать там приходилось.

— Ага, ты и подходы к логову знаешь? — зловеще произнес губной староста. — Не так уж, видать, ты и запуган был. Слушай, воевода, не денег ему выдать, а угольков за голенище сапог! Сам все расскажет.

— Нет, так не пойдет! — возмутился кабатчик. — Воевода, ты же меня хорошо знаешь. Ежели супротив выгоды моей пойдет, так хоть угли, хоть кол да щипцы — ничего из меня не вытянешь. Умру, а забесплатно говорить не буду!

— Верно, — кивнул воевода. — Этому мерзавцу лучше заплатить.

— Ох, противно с разбойниками на мировую идти, — вздохнул губной староста. — Ладно, леший с ним…

* * *

Атаман вернулся в логово, когда все страсти уже перекипели.

Выслушав подробный рассказ о происшедшем, он заключил, что все было сделано по совести и по традиции. Так что обвинения с Гришки теперь сняты и Варвара принята в шайку, будет считаться Гришкиной девкой и должна подчиняться общему укладу. Ей все это не особо нравилось, но деваться было некуда. Она прижилась на кухне, стала помогать, а ее добрый нрав и покладистый характер сразу приглянулся всем. Даже постоянно недовольная всем Матрена уже через день души не чаяла в новой помощнице.

Хотя внешне виду и не подавал, но в душе атаман даже порадовался, что с Евлампием покончено. Хоть и был тот отменным бойцом, но ладить с ним в последнее время становилось все труднее. Не ровен час, поднял бы бузу и потребовал выкликать нового главаря. На болотах всем сидеть надоело, удачных дел в последнее время не имелось, так что кинутые Евлампием зерна упали бы на благодатную почву и могли бы дать гиблые для атамана всходы.

Разобравшись с текущими делами, атаман засел в своей землянке, дочитывая те записки, что передал ему Хромой Иосиф. Из них он вынес для себя общее представление о том, как рукописный «Апостол» оказался в доме губного старосты.

А Гришка во все последующие дни ходил как пьяный. Минуты растягивались в часы, когда он разговаривал с любимой, держал ее за руку. Теперь он мог видеть ее все время, ловить каждый миг и знать, что его счастью нет конца.

Через три дня после поединка Роман куда-то исчез. Хотя по его бесстрастному лицу, как всегда, ничего нельзя было определить, но Сила, хорошо знавший характер атамана, обеспокоенно заметил:

— Роман чем-то встревожен. Что-то у него на уме. Как бы не учудил чего.

— А что он учудить может? — спросил Гришка.

— Мало ли. В последний раз у него лицо было такое, когда он нас с муромских лесов снял и загнал в эти Богом забытые топи.

— Ну, а теперь-то чего бояться? В море загонит? — засмеялся Мефодий Пузо.

— Не знаю, — пожал плечами Сила, но чувствовалось, он сильно озабочен…

Пылал костер, потрескивали поленья. Разбойники только что сытно поужинали. Недавно шайка пополнила свои запасы, пройдясь по окрестным деревням. Крестьяне знали: до царя далеко, а до Бога высоко — потому скрепя зубами делились добром. К воеводе и стрельцам не обратишься — это грозило такими расходами, что легче уж содержать шайку.

— А вы знаете, ребята… — начал длиннющий рассказ Мефодий.

Тут из темноты бесшумно, как дух, возник атаман. Поздоровался, присел у костра, выпил крепкой водки из поднесенной кружки, а остаток выплеснул в огонь, от чего тот взметнулся снопом красных искр.

— Ну чего, засиделись без дела, распузатились? — засмеялся Роман, который был сегодня в настроении доброжелательном, когда не прочь и шуточкой перекинуться с братвой.

— Оно конечно, — Пузо похлопал себя по объемистому животу. — Нет работы — вот бока и нагуливаем.

— Без достатка сидим! — нервно и зло воскликнул Косорукий Герасим. — За последнюю неделю всего одного человека и прибрали. Откуда достатку быть, коли совсем не работаем?

— Место надо менять, — загалдели подошедшие к костру разбойники.

— Мало народу тут бродит.

— В теплые края надо пробираться. Вот где вольница!

— Духом болотным пропитались. Надоело!

— Где деньга-то?

Крики становились громче и настойчивее.

— Тихо, бузить не позволю! — прикрикнул атаман, грозно сверкнув очами, но тут же смягчился: — Дурачье, что толку — купчишек мелких отлавливать? За раз можно столько взять, сколько за год не насобираешь. Надо только с умом подойти.

— Так подойди с умом, атаман!

Вновь пошел ропот. В котле всеобщего недовольства начали закипать страсти, которые вполне могли выплеснуться в бунт.

— Говорю — цыц! Думаете, я просто так в город езжу? Не нравится, видите ли им в болоте сидеть… Невыгодно… А как казну государеву взяли — когда вы о таком мечтать могли?

— Верно.

— Так оно когда было!

Когда крики поутихли, в наступившей тишине прозвучал мечтательный голос Косорукого Герасима:

— Эх, поработать ножичком бы!

— Дела хотите? — атаман встал. — Будет вам дело. Хорошее дело. На Москву богатый обоз собрался. Сначала он на Северный тракт выйдет. Время я знаю.

— Мы тамошние места не разведали, — заметил Сила.

— Вот и они так думают, привычки наши изучили, поэтому и не боятся. Охраны почти никакой — легкомысленный купчина пошел. В обозе и товары, и серебро, да и золотишко наверняка будет. Богато.

У братвы жадно разгорелись глаза.

— Место для засады я уже присмотрел. Около развилки. Только сработать надо быстро. И чтоб не один купчишка не ушел. Коль уйдет и стрельцов кликнет, от погони нелегко оторваться будет. Да и до болот оттуда далековато.

— Годится. Все чисто будет, — заверил татарин.

— Я в вас верю, братва. Правильно говоришь, татарин! — кивнул атаман и после небольшой паузы продолжил: — Все нормально будет, и ты старшим пойдешь.

— Это почему? — удивился татарин. — А сам где ты будешь?

— У меня в городе дела.

— Какие дела?! — взвизгнул Герасим. — Дурной знак, когда на разбой атаман не ходит!

— Точно, — согласился татарин. — Тут расчет и воинское умение требуется, оно у тебя есть. Зачем нас одних бросать? Непорядок.

— Ах, непорядок? — спросил атаман. — И правда, непорядок. В том, что я тебя в город посылал, требовал боярина прибить. Покажи мне, где его могила? Где? Жив-живехонек он и благодарит Бога, что тот таких «умелых» убийц послал, не так ли, Хан?

— Так, — вздохнул татарин.

— А кому теперь дело заканчивать, чтобы от всех нас угрозу отвести? Только мне и остается все честь по чести завершить. Уж у меня-то получится, потому как голова на плечах не для шапки сидит… Ладно, Хан, не печалься. Даю тебе еще возможность показать, на что способен. Из всей братвы ты самый умный.

— Сделаем, атаман.

— А как обоз возьмем, так можно немного погодя и в другие края податься. Для начала в Москву. Перед самой Казанской Богоматерью грехи замаливать. Верно, братва?

— Верно, атаман!

— Места хорошие найдем. А перед этим погуляем от души. Годится?

— Годится, атаман!

— Завтра с утра на дело! — резко рубанул воздух рукой Роман.

Выкатили бочонок с вином и пошло веселье. Хоть и нелегко воевать с утра с большого похмелья, но ничего — дело привычное. Слова атамана означали, что не зимовать разбойникам в опостылевших болотах, что кончается трясинная жизнь. Не разделяли общего веселья лишь Гришка и Беспалый. Они сидели в стороне, и Сила задумчиво потягивал из деревянной кружки вино.

— Ох, не по душе мне все это, — сказал Беспалый.

— Мне тоже, — вздохнул Гришка. — Завтра опять людей невинных жизни лишать будут. Худо.

— Да не в том дело, — отмахнулся Беспалый. — Сдастся, атаман какую-то хитрость задумал.

— Какую?

— Непростой он человек. Евлампий верно говорил: у Романа что-то свое на уме. И на самом деле у него какие-то тайны имеются от братвы. И как бы эти секреты нам боком не вышли. У меня дурное предчувствие…

Еще затемно продрали разбойники глаза, с трудом приходя в себя. Татарин проглотил кружку рассола, Мефодий сунул свою большую, вихрастую голову в кадку с водой и булькал в ней.

С горем пополам все очухались, закусили, разобрали оружие. При этом едва не передрались, когда один лиходей хотел прихватить чужую, только что заточенную хозяином саблю. Наконец успокоились, собрались и выступили в путь.

Чертыхаясь и обходя деревни, добрела братва до каменного креста, под которым покоился отшельник, проживший в этих местах, как говорят, более века. Здесь дорога раздваивалась.

— Почти дошли, — произнес атаман.

В полукилометре за развилкой решили соорудить засаду. Натаскали веток, за которыми можно укрыться, подрубили стволы деревьев так, что они теперь должны были упасть от сильного толчка и одного удара топором. Впереди выставили разведку, которая должна была предупредить о приближении обоза.

Оставалось только дожидаться. Ну, ждать, так ждать — не мешки таскать. Солнце уже преодолело зенит, и обоз скоро должен был появиться.

Гришка сидел в придорожной яме вместе с Беспалым.

— Едут, — шепнул Сила, когда вдалеке послышался птичий клекот — условный сигнал.

Из-за поворота показалось несколько неторопливо едущих телег, запряженных добрыми лошадьми. Телеги были завалены какими-то мешками, покрыты холстом и рогожей. Кучера понукали лошадей, причмокивали, один грубым голосом тянул тоскливую песню, которую нестройно поддерживали некоторые из мужиков, сидящих на подводах. Не было видно, чтобы кто-то из них был вооружен, хотя оружие могло быть и в подводах.

— Маловато народу, — заметил Гришка.

— Не нравится мне что-то, — пробурчал Сила. — Так купцы не ездят. Обычно балагурят, смеются, лихие песни поют, многие с утра уже успевают набраться… А эти…

Обоз добрался до условленного места. Мефодий ударил топором и толкнул подрубленную ель, та с треском повалилась, перекрывая дорогу. С другой стороны упала вторая ель.

Из засады высыпали разбойники — с криками и прибаутками, воспринимая этот налет больше как развлечение, легкую прогулку, поскольку не видели никакой реальной опасности — и числом они были поболе, и оружие у них имелось наготове, и опыт, и решимость лить кровь, не моргнув глазом.

Один из лиходеев перехватил под узды фыркающую лошадь, которая тащила первую телегу. Остальные двинулись к другим подводам.

Гришка тоже хотел направиться было к обозу, хоть и боялся этого, но Беспалый попридержал его:

— Погодь.

Татарин подошел к покрытой холстиной телеге и ухмыльнулся во весь рот.

— Посмотрим сейчас, чего там… Небось золото везешь, купеческая морда?

— Да куда там, — развел руками купец.

— Слазь-ка…