Пролог

Давным-давно, когда Небесный Огонь светил гораздо ярче, а мир, который он согревает, был совсем юным, когда не было городов, а только небольшие селения, когда в лесах водилось много дичи, а реки кипели от обилия рыб, Люди рождались, росли, поддерживали огонь в очаге обоюдной любви, растили детей и умирали сами собой, без вмешательства Мысленного Вихря, который вам известен под именем хельма. Тогда хельма не было и в помине. Мир был хорош, и Людям нравилось в нем жить.

Хельм пришел неожиданно. Однажды с Золотой Дуги раздался гром. Но то была не гроза. Потом поднялся могучий ветер. Такого ветра не помнили даже Старейшие. Ветер срывал с деревьев не только листву, но и кору, сдувал с волн не только пену, но и сами волны, обнажая дно. Это был Ветер-Мужчина. Никто не знал тогда, что он — всего лишь предвестник настоящей беды. Настоящая беда пришла, когда ветер стих. Ветер стих, но успел пригнать тяжелые тучи, такие, что на мир среди бела дня опрокинулась ночь, и Люди забеспокоились, ибо подобного прежде не случалось.

Внезапно сверху, разрезая тьму, спустился огненный столб. Он был как сто, нет, как тысяча Поддерживающих Вертикалей в обхвате, а на вершине столба полыхала Железная Башня. Она грохотала, как снежный дракон, и плевалась колючими искрами, от которых вспыхивали деревья и мать-трава.

Смельчаки, пожелавшие приблизиться к опустившейся Башне, не смогли этого сделать. Они упали замертво, подойдя на расстояние полета стрелы. Родичи хотели их, согласно заветам предков, возложить на погребальные костры, но и родичам не удалось совершить задуманное. Когда до тел ушедших в Страну Вечной Осени дотрагивались, они рассыпались в прах. Но это было потом, когда огненный столб погас, а Железная Башня остыла.

Великий плач поднялся над миром. Жены оплакивали мужей, родители — сыновей, дети — отцов. Потом из Башни вышел Колдун и очертил в воздухе круг. И случилось страшное: близлежащие валуны пошли сами собой и за одну ночь сложились в громадные стены. Так возник Замок Судьбы. Потом пошел снег и серой пеленой скрыл Замок от взора Людей. Тем ничего другого не оставалось, как покинуть ставшие негостеприимными места. Никому не хотелось жить по соседству с камнями, которые умеют ходить.

Так начался Исход из Зимы, который продолжается по сю пору. Но теперь Исход вершится не по воле Людей…

С той страшной ночи прошло немало времени, и Старейшие стали замечать, что нравы Людей изменились не и лучшую сторону. Безгрешная прежде жизнь кончилась. Раньше мужчины охотились, промышляли зверя на прокорм семьям. Теперь они стали воинами, которым ничего не стоит напасть на соседей, лишить их достатка, а заодно и жизни. Женщины, прежде находившие радость у семейного очага, погрязли в пороках, о которых раньше и помыслить никто не мог. Все жаждут жить бездумно, предаваясь роскоши, жить, чтобы веселиться и праздно проводить время. Никто не хочет растить хлеб, пасти стада и добывать зверя. Грех убийства перестал считаться грехом — грехом ныне признается бедность. Но не Люди повинны в этом, основная причина всему — хельм. Мысленный Вихрь из Замка Судьбы. Хельм витает над миром, посещая время от времени чью-нибудь душу, и тот, в кого он вселился, перестает быть самим собой. Хельм заставляет своего раба поступать не по Закону Людей, а по воле колдуна из Железной Башни Под воздействием Мысленного Вихри человек способен на самые низкие, самые необузданные поступки, он становится страшнее самого страшного зверя.

Его нельзя остановить и образумить.

Его можно только убить.

Вы, рожденные через много поколений после появления Железной Башни, уже привыкли повиноваться хельму, вам, возможно, даже приятно, когда голос изнутри управляет вашими поступками, но помните, человек лишь тогда Человек, когда дух его свободен, когда он живет с другими Людьми в мире и согласии, когда он волен творить свою судьбу без вмешательства хельма!

Вы стали игрушкой под порывами Мысленного Вихря, вы поклоняетесь сильным, но я верю, когда-нибудь отыщется настоящий мужчина и, что гораздо важнее, настоящий Человек, и одолеет в честном поединке хозяина Замка Судьбы, и эта вера заставляет меня петь эту песню снова и снова!

Пусть свершится…

Уга Тангшен, «Тайная песнь о Железной Башне»

 

Глава 1

Прошлое: ведьма

Что-то, чему не было придумано названия в языке чиульдов, жуткое, как дыхание снежного дракона, как пробуждение огнедышащей горы, ждало во мраке и норовило вырваться наружу, словно за зыбкой границей между явью и небытием надоело таиться зеркальному отражению, и оно выпирало навстречу реальности, продиралось судорожными толчками, но Зазеркалье не пускало, вцепившись в это что-то всеми своими силами…

Эрзам закричал, но из горла вырвался только натужный клекот. Он открыл глаза и не сразу осознал, что во сне скатился с лавки под полог походной палатки. Эрзам выполз из-под груды звериных шкур, заменявших чиульдам спальное белье, и встал. Ноги дрожали. Но эта дрожь не была признаком боязни поединка, то была ответная реакция бойца, почуявшего над головой посвист вражеского клинка и готового свой клинок напоить чужой кровью.

Чтобы унять дрожь, Эрзам легонько прикоснулся к Поддерживающей Вертикали. Так чиульды именовали центральный опорный шест, на котором крепился двухскатный шатер палатки. Тот, у кого не было Поддерживающей Вертикали, был достоин презрения. Его место среди собак, сопровождающих княжескую дружину в походе.

Вечером на Поддерживающую Вертикаль торговец вешал безмен с набором бронзовых гирек, писец — заточенную палочку с раздвоенным концом, глашатай — конусообразный раструб со щелью для усиления звука, когда требовалось огласить очередное распоряжение князя. Для всех этих столь не похожих друг на друга предметов была предусмотрена специальная полочка с крючками.

Эрзам из рода Гонэггов служил княжеским бойцом: на его крючке в часы, когда проворный Погонщик Туч менял на Золотой Дуге Небесный Костер, дремал заслуженный меч по имени «Сам-восемь», товарищ, испытанный и в честном поединке и в подлой сваре, где рубят и чужих, и своих, главное — числом поболее. Князь в серебряной маске с прорезями для глаз, ноздрей и губ, часами мог смотреть на такие свары. Оставшихся в живых поили дармовым вином, хоть залейся, и одаривали подношениями. Подношениями или подачками — это уж кто как разумеет.

Эрзам вспомнил вчерашний вечер. За доблесть, проявленную в бою правой рукой — левую раскроили до кости ударом внахлест — князь отжалел ему девку. Не здешних кровей — это было видно с первого взгляда. Наверное, захваченную конным разъездом в степи. По крайней мере Эрзам не встречал ее среди подлого сословия, которое обычно сопровождает дружину в походе, торгуя чем придется и перехватывая трофеи у пьяных бойцов после грабежа побежденного города. Девка не была красавицей, таким живо находили применение сам князь и его свита, но глаза на смуглом лице были темными и какими-то прохладными, что ли, в них можно было погрузиться, как в лесное озеро, а прямой нос и четко очерченные тонкие губы, которые она то и дело облизывала, выдавали в ней если не знатное, то, во всяком случае, достойное происхождение.

Когда по распоряжению князя девку швырнули в грязь перед Эрзамом, она не завизжала от бессильной ярости, как сделала бы на ее месте и длинноволосая Гочиль, и дочь хитроглазого торговца шакальим мясом Тренва От, и вечно хмельная потаскушка, чьего имени не знал никто, но чьими услугами пользовались все…

Нет, она не завизжала, она приподняла голову и посмотрела на бойца своими глазищами, и левая, основная рука перестала гореть, будто к ране приложили целительный бальзам из желчи квакающего шакала. Но самым странным было даже не это излечивающее свойство взгляда, такое иногда случалось и среди чиульдских женщин, а то чувство глубочайшего презрения, которое Эрзам в нем прочитал. Презрение к князю, к его приближенным, и к нему, Эрзаму Гонэггу; который только что отбился от троих, и кровь их была еще теплой и стекала по кожаной куртке, выигранной в таррок несколько дней назад у высокородного Шталиша. Женщина, вывалянная в грязи, не должна была вести себя так, тем более женщина чужого рода, которую некому было защитить.

Эрзам нагнулся, ухватился покрепче за запястье и лодыжку княжеского подарка, рывком взвалил на плечи, и под утробное веселье свиты унес добычу в свой шатер. Там он с ней не долго церемонился. В душе бойца боролись два противоположных чувства: благодарность за исцеленную рану и инстинкт сильного пола, который был оскорблен презрительным взглядом девки. Инстинкт вышел из схватки победителем, и Эрзам овладел женщиной настойчиво и грубо, как всегда поступал с женщинами независимо от положения, которое они занимали в его мире. Но и тогда она не издала ни звука — забилась в угол, и в полумраке ее глаза вдруг вспыхнули желтыми огоньками, как у дикой снежной кошки, застигнутой врасплох у разоренного гнезда.

— Ведьма! — прошептал боец непослушными губами. На память пришли рассказы Старейших о ведуньях, гадалках и членах тайного женского братства «Пурпурная рука», встреча с которыми не сулила ничего хорошего представителю сильного пола. Потом он припомнил притчу запрещенного барда Уги Тангшена о падших звездах, навеки покинувших Золотую Дугу и обратившихся в девушек с золотистыми глазами, которым нигде нет покоя и они вынуждены бродить по ночам и красть резвость шага у скороходов, твердость руки — у княжеских бойцов, уверенность в благополучном исходе похода — у князя, и Эрзаму стало зябко и неуютно в собственной палатке.

— Сгинь, порождение ночи! Растворись во мраке! Все отдам — только уйди!

Девку заговор против золотистоглазой нечисти не испугал. Она продолжала молчать и только пристально глядела мерцающими, как угольки прогоревшего костра, глазами.

Эрзам выхватил меч. Сквозь прорезь полога скользнул луч Погонщика Туч — лезвие заблестело жидким огнем. Девка как зачарованная смотрела на Эрзама, он — на «Сам-восемь», и его рассудок отказывался верить глазам. Меч не желал сдвигаться с места! Его будто заколдовали. А когда Эрзам выпустил рукоять из вспотевшей ладони, клинок повис параллельно полу, лениво поворачиваясь вокруг собственной оси. Это зрелище могло вывести из равновесия кого угодно!

— Проклятая тварь! — прошипел боец и хотел было рвануться к пленнице, чтобы разорвать горло ногтями, как он делал не раз прошлым летом, когда князь водил дружину воевать конных амазонок, но не тут-то было: ноги стали деревянными, кожу кололи мириады иголок, а босые подошвы приклеились к земляному полу, как будто на этом месте пролили из жбана кленовую патоку (если бы не знать, что патока кончилась даже у хитроглазого отца Тренвы От и весь лагерь, до последнего человека, подозревал, что для закваски повышенной крепости виноторговцы используют теперь всякую гадость вроде птичьего помета!). И тут девка поднялась в воздух и бесшумно заскользила прямо к нему.

Гонэгг не был трусом — он зарабатывал на жизнь бесстрашием, но здесь был особый случай. Ни с чем не сравнимый ужас сжал его душу, для которой забава и убийство были родственными понятиями. Боец закрыл глаза и приготовился к смерти, так как убежать не мог по-прежнему.

Что-то мягкое и теплое ткнулось в грудь, и он понял, что это — ведьма. Но понял не сразу. За прошедший миг он умер тысячу раз. Умер. И снова воскрес.

Потом что-то твердое и холодное свалилось на ногу, больно придавив пальцы.

— «Сам-восемь!» — сообразил боец. О счастье, о неописуемая радость! — нога непроизвольно дернулась. Тело вновь повиновалось сознанию. Он открыл глаза и увидел прямо перед собой копну давно не чесанных волос. Раненая рука не болела. Эрзам был достаточно сметлив, чтобы понять простую истину: ведьма умеет заговаривать раны. Может, она и вражью стрелу способна отвести?

— Ты вражью стрелу остановить можешь? — спросил боец, обнимая гибкое тело.

Девка замотала головой. Ее стан сначала напрягся, но потом, уступая мужской ласке, она доверчиво прильнула к груди бойца. «Весьма недурна для княжеского подарка, — подумал он. — Хоть и худющая больно…»

Из безмолвного ответа Эрзам извлек следующую пользу: девка говорить не может или не хочет, но язык чиульдов понимает. Ишь, как гривой своей мотает, чисто полярная верблюдица, когда ту гнус заедает. Из всего этого следовало, что с ней можно договориться по-хорошему.

— Мы с тобой договоримся, красавица? — спросил он прямодушно. Эрзам всегда говорил то, о чем подумал секундой раньше. — Я буду о тебе заботиться, никому не дам в обиду, насчет подхарчиться — не беспокойся: три раза в день за мой счет, но за все это ты станешь лечить от ран и охранять мой сон! Идет?

Девка опять ничего не сказала, но и головой не мотала. «Поглядим — увидим», — подумал Эрзам и решил, что сперва надобно первому выполнить свою часть договора. Он приказал ей из палатки ни ногой, да, впрочем, куда она могла деться — время Погонщика Туч на дворе, — и отправился к бивачному кашевару. Кашевар был родом из деревни Эрзама, и боец не без основания надеялся, что сумеет себе выговорить две вечерние порции вместо одной. В крайнем случае, игра в таррок на что?

Ему показалось, что от его палатки в темноту скользнула чья-то тень. Можно было окликнуть, догнать и выяснить, кому родной шатер не в радость, но зов пустого желудка был сильнее любопытства. Эрзам не стал преследовать…

Кашевар дал две порции без особых уговоров, а еще сверх того сунул маринованную тушку снежной кошки, припрятанную от высокородных для собственных нужд. Когда-то, года четыре назад, он тенью ходил за сестрой Эрзама, стройноногой Шензи, но приехали на Длинные Кануны от князя (похоже, прочили ее в наложницы какому-то дальнему княжему родичу). Что-то там вышло не так, фальшь-свадьба расстроилась, и теперь уже Шензи тенью ходит по родной деревне, а мальчишки улюлюкают и бросают ей вслед помет горбатого кабана, кашевар же с той осени подался в княжеское войско. Хоть родство и не состоялось, оно вызывало у обоих дружинников если не открытую привязанность, то обоюдную симпатию.

Эрзам накормил ведьму, поел сам, и так как Погонщик Туч давно занял на Золотой Дуге место Небесного Костра, лег спать, строго наказав девке сторожить — днем выспится!

А потом был привычный ночной кошмар, и ужас в Зазеркалье, и пробуждение в липком поту…

Он вспомнил все и подивился, что не слышит чужого дыхания. Боец завернул полог и при мутном свете просыпающегося светила осмотрел шатер — девки нигде не было. Княжеский подарок исчез без следа.

Ноги перестали дрожать. Эрзам пощупал левое предплечье. Шрам был. Боли не было. Ведьма вылечила руку на совесть. И испарилась…

Во рту пересохло. Под ложечкой сосало. Боец глянул в сторону огневища походной кухни. Знакомой коренастой фигуры не было — не проснулся еще кашевар. Спасибо несостоявшемуся зятю за снежную кошку — понимают высокородные толк в мясе! Но там, на привычном месте кашевара, у темнеющих туш бивачных котлов, что-то происходило. Маячили в предрассветном тумане неясные тени, что-то делали, должно быть потаенное, раз в такой ранний час, и всё в спешке, будто норовили управиться до того, как проснется лагерь. То, что это суетились не враги, было ясно. Враги только подкрадываются бесшумно, чтобы не всполошить дозоры прежде времени, а уж как ворвутся в лагерь — шуму хоть отбавляй: с дикими воплями рубят Поддерживающие Вертикали, с криками поджигают палатки, с визгом хватают все, что можно схватить, будто в вое черпают храбрость, будто в гомоне слышен клич: «Нас много! Нас очень много!»

Пусть не враги сновали у котлов, все равно Эрзаму возня не нравилась Он был честным бойцом и обычно подлых приемов в ход не пускал, хотя знал их превеликое множество, как подобает профессионалу. В суете же возле огневища было что-то подлое. Если бы cm спросили, что именно, он затруднился бы ответить Гонэгг это чувствовал. Просто чувствовал и все. В его мире интуиция часто заменяла знание.

Лихорадочно напялив на себя куртку, штаны и сапоги, Эрзам сорвал с шеста перевязь и, на ходу захлестывая ее вокруг пояса, выбежал из палатки.

…У огневища несколько человек из свиты складывали погребальный костер. То, что погребальный, а не праздничный, сигнальный или ритуальный, сомнений не было, видал он всякие. А если учесть, что отец Эрзама был главным костровым еще у отца нынешнего князя, а после несколько сезонов служил при князе-сыне, следовало признать, что прошедшей ночью кто-то из знати ушел в Страну Вечной Осени, ибо вчера во время свары все высокородные были живы-здоровы. Настораживало то, что дрова для костра таскали сплошь люди свиты. Простолюдинов между ними не было. Это могло означать лишь одно.

— Неужели в Страну Вечной Осени ушел князь?! — схватил боец за рукав одного из приближенных.

— Отстань! — буркнул человек князя, вырвал рукав и пошел за новой вязанкой.

— Эй, кто-нибудь! — крикнул Эрзам. — Скажите про князя!

— Ну, чего тебе? — раздался знакомый голос из княжеской палатки, Поддерживающая Вертикаль которой, в отличие от прочих, была увенчана разноцветным петушиным хвостом.

— Ты жив, князь! Это огромная радость для меня, твоего бойца! — снова закричал Эрзам во весь голос. Он на самом деле был безмерно рад что князь не умер, что князь в добром здравии, что князь по-прежнему намерен вести свое войско навстречу блистательным победам над коварными правителями Ураза и Личона. — Но если ты жив, кто же из твоих близких или друзей отошел в Страну Вечной Осени? Неужели так и не нареченный фальшь-муж моей сестры Шензи?

— Ты слишком смел стал в речах, Эрзам из рода Гонэггов. Это может кончиться для тебя плохо… — Князь вышел на свет. Серебряная маска поднята на лоб — некому было в такую рань осквернить дурным взглядом его круглое конопатое лицо с кукольным носиком. Сглазу князь боялся пуще всех иных опасностей. Сквозь распахнутые полы лодоррского халата выглядывало волосатое брюхо с молочного цвета шрамом через пуп — свидетелем неудачного покушения в младенчестве, когда мятежные кузены вспороли животы многим своим родственникам, но князю повезло — пережил всех, включая и кузенов. Князь зевнул, смачно сплюнул под ноги, и лениво процедил: «Пшел вон, холоп!»

Эрзам из рода Гонэггов преклонялся перед полководческим гением князя, он служил князю, он любил князя, насколько можно любить сюзерена, но рука сама собой взялась за рукоять стального помощника в делах праведных. С детства Эрзама воспитывали в умении постоять за свою честь. Род Гонэггов был хоть и не из высокородных, но в обиду себя давать не приучен: пусть младший, но из равных.

Выдернуть меч из ножен не позволили. Слева придержали кисть, сзади вцепились в кожаный воротник, сдавили — глаза из орбит чуть не выскочили. Потом саданули чем-то острым под коленями. Запахло кровью. Толкнули в спину, заставив бухнуться на четвереньки перед князем, который даже сообразить не успел, что еще немного и он отправился бы на погребальный костер…

Вперед, поближе к князю, выдвинулся тот, кто ухватил за ворот. Князь полюбопытствовал:

— Шталиш, чего хотел этот поганый пожиратель колючек?

Бывший партнер по игре в таррок, а ныне ненавистный враг, поклонился и густым басом молвил:

— Хотел вашу светлость лишить возможности любоваться миром, который создан под Золотой Дугой для вашей светлости!

Эрзам подумал, что никогда не смог бы дважды в одной фразе ввернуть титул «ваша светлость». Бойцам платили за твердую руку, а не за хорошо подвешенный язык. И еще он подумал, что дело плохо. Он слышал запрещенную «Песнь о Железной Башне», но не слишком верил. Теперь приходилось признать, что хельм действительно возможен, и на этот раз он выбрал Эрзама из рода Гонэггов. Разве не Мысленный Вихрь дернул его за язык, когда у князя головная боль с похмелья или встал не с той ноги? А тут он, Эрзам, подвернулся с дурацкими расспросами, кто да что? Молчал бы в тряпицу, не елозил бы сейчас коленями по пеплу…

— Смерти меня предать хотел, так или нет?

— Верно, верно! — поддакнул второй клеврет.

— Но мы всегда начеку, ваша светлость! — проникновенно сказал Шталиш. «Проигрыша куртки простить не может!» — подумал Эрзам.

— Чего заслужил холоп, поднявший руку на своего господина? — поинтересовался князь, будто не зная, каков должен быть ответ.

— Смерти! Смерти! Смерти!

Эрзам поежился: одно дело — принять смерть в честном бою, и совсем другое — позорная казнь на глазах дружины, и то, что дело идет к казни, было очевидно для всех собравшихся на огневище в такую рань. И тут, слава Небесному Костру, Эрзам почувствовал, что хельм его не оставил в беде. Бесплотный голос подсказал, что нужно делать бойцу в данный момент. Что случится потом, Эрзама не волновало — по роду своей службы он никогда не загадывал вперед далее двух-трех ударов мечом.

Он провел пальцами под коленями — кожаные штаны были разрезаны кинжалом. Разрезаны основательно, до настоящей кожи, той, что облегала Эрзама. Так селяне подрезают задние ноги горбатому кабану, когда приходит его черед обратиться в окорока и пряные крестьянские колбаски. Гонэггу не хотелось умирать, он еще не всем отплатил в этом мире, но он был полон гордости за то, что не посрамил чести рода. Хельм нашептывал: отец был бы рад, если бы дожил до этой минуты. Что ж, поверим хельму, тем более, что ничего другого не остается…

Сзади больно схватили за волосы и рывком заставили подняться. В подколенных ямках саднило. Шея болела из-за неестественно вывернутой головы. «С тобой поступили нечестно, — шептал вкрадчивый хельм, — ты вправе поступить так же!» С этим утверждением Мысленного Вихря Эрзам был солидарен полностью. Перво-наперво следовало освободиться — он резко рванулся из руки, цепко держащей волосы. Было очень больно, но боец добился своего — пальцы клеврета разжались!

Эрзам вновь упал на четвереньки, но теперь он сделал это по своей воле. Или по воле хельма, кто знает? Падая, он выпростал «Сам-восемь» и вонзил клинок высокородному в то место, где собираются ребра, дабы воедино связать грудную клетку. Клеврет утробно охнул и рухнул в золу, как горбатый кабан, которому перерезали яремную вену. Глаза его на удивление быстро остекленели — он уже встретил своего посланца из Страны Вечной Осени, в которой, как известно, урожай собирают круглый год.

Шталиш проворно отскочил в сторону, выдергивая меч из ножен. От кострища на помощь бежало еще человек пять-шесть.

Эрзам не был самоубийцей, но сдержать ярость не мог. Он прыгнул вперед, сделал ложный выпад и, пока неудачливый игрок в таррок отбивал его, ткнул острием под левый сосок высокородного. Лезвием плашмя, чтобы наверняка прошло между ребер. И этот прием у него получился отменно — Шталиш оказался неудачливым и в игре настоящих мужчин. Была бы свидетельницей этого клинкового боя длинноволосая Гочиль, сказала бы обычное:

«Пить надо меньше!» Свита князя возлияниям уделяла гораздо больше времени, нежели тренировкам с боевым оружием.

Слуги князя набежали, окружили. Князь визжал: «Живьем берите эту падаль, живьем!» Эрзам по инерции отбился от нескольких ударов, но силы были слишком неравными. Его снова саданули сзади, но теперь не по голове, а по пояснице. От резкой боли он выронил «Сам-восемь». Потом добавили еще и еще. Эрзам из рода Гонэггов потерял сознание…

Настоящее: художник

Подковки на сапожищах гулко цокали по щербатым плитам, отдаваясь где-то наверху под стрельчатыми сводами. Всё существо Керли Ванга было напряжено. Пот мелкими бисеринками проступил на лбу. Армейская рубаха, впопыхах натянутая на голое тело, неприятно холодила кожу. Правая портянка, на которую пошел старый чулок Самжи, скрутилась под ступней, наверняка скоро натрет пальцы. «Интересно, — подумал Керли, — кому это я понадобился в три часа ночи?» К сожалению, ответ был настолько прозрачен, что не допускал многозначного толкования даже в его затуманенном алкоголем мозгу. Во-первых, в Имперской Столице было только одно место, куда доставляли в любое время суток, не спрашивая твоего согласия, во-вторых, вид двух гвардейцев, сначала бесцеремонно ворвавшихся в комнату Самжи, когда он, Керли Ванг, уже уютно пристроил свою буйную голову на ее пышной груди, а теперь сопровождающих его по бесконечным коридорам Ассамблеи Права, не располагал к откровенности. Ишь, набычились, выслужиться перед Правомочными норовят, отца родного во имя Фундаментального Права не пожалеют, и в три часа ночи разбудят, и попрощаться с любимой женщиной не позволят, и, если потребуется, не раздумывая спровадят навестить предков! Для подобных целей у них в пыточной палате припасен уникальный инструментарий…

Керли был маслописцем и на гражданке пробавлялся «бело-розовым товаром». Но это было до войны. Двух лет на передовой ему во как хватило. Сыт по горло. Слава Императору, осколок, острый как бритва, удачно перебил какой-то важный нерв, и медики списали его с фронта в двадцать четыре часа с получением инвалидной книжки, которая позволяла вести сравнительно безбедное существование и ценилась наравне с удостоверением Правомочности. Как завидовал Керли Вангу капрал Сох Лозни, как убивался, что не его осколок задел, не ему нерв перебил! Ранение пустяковое, но какой толк, я вас спрашиваю, от солдата, который при равнении на почетный штандарт родной воинской части вынужден все время ухмыляться?!

Одним словом, вернулся Керли Ванг в Столицу и не узнал ее. Куда подевалась прохлада фонтанов, густая зелень скверов, голуби на площадях? Улицы перегорожены колючей проволокой, везде патрули, разумеется, комендантский час, горожане на принудительных работах — это все объяснимо. Но зачем массовые расстрелы пленных при обязательном присутствии населения, зачем публичные экзекуции каждого пятого из отступивших частей — этого Ванг своим скудным умом постичь не мог…

Теперь Ванг малевал вывески. В них, особенно после того как под Правом подписалась купеческая гильдия, было много нуждающихся. Каждый, кто имел хоть маломальское понятие о коммерции, заводил дело. Дело же предполагало рекламу. А какая реклама без вывески? А чем прикажете заниматься бывшему живописцу с подчелюстным ранением? Обнаженной натурой? Фронт, правда, отступил от Столицы, но гнилостное дыхание войны продолжало доноситься… Лицезреть красоток без намека на одеяние рассматривалось Ассамблеей как попрание Права на Целомудрие и дозволялось только убежденным Правомочным, посему спроса на пышнотелую розовость пока не было, вот и приходилось выписывать витые рога изобилия — в то время как гражданское население покупало продукты только втридорога на черном рынке; увесистые штуки мануфактуры — в то время как все склады были затоварены гнилым шинельным сукном; корсеты из уса глубоководной рыбы зен-хо, недавно опять вошедшие среди фрейлин в моду с легкой руки императорского адъютанта Керика — в то время как не хватало пуленепробиваемых лифчиков для вспомогательных дамских частей по строительству фортификационных сооружений!

Вчера, к примеру, Керли завершил монументальное полотно для «Бакалеи Почетного гражданина города и всей Империи Ганали Стеффо», и по данному поводу смог закатить невиданный по военным временам пир: пирог с медвежатиной, паштет из красноперки, восемь сортов черноовощья и три пузатеньких графина с бодрящей жидкостью! Эх, вспомнить и то приятно! Жаль только, гады в мундирах сладкий сон в объятиях жаркой Самжи помешали досмотреть! Но ничего, надеюсь, все выяснится… Перед Правом Правомочных невиновен, идите с миром восвояси, аминь!

Сопровождающие остановились перед массивной дверной панелью, обитой траурным бархатом. Керли опомниться не успел, как его встряхнули, больно ухватили за плечи, распахнули дверь и втолкнули внутрь.

Так и не очнувшийся до конца от ночных грез, он не сразу заметил в глубине помещения, озаренного мерцающим светом одинокой свечи, небольшого человечка, что-то выписывающего на листе бумаги, помещенной в центре громадного полированного стола. Чтобы дотянуться, человечку пришлось лечь животом на столешницу. Он отсвечивал лысиной, которой осталось доесть совсем чахлые островки растительности на полированном же черепе, и выглядел этаким добреньким гномом из детских сказок, но Керли вспомнил, как орал сосед, бедняга Глеш, когда его забирали в Ассамблею. Глеш, который скорее по недомыслию, чем по злому намерению, усомнился в необходимости продолжения военных действий на юге страны, о чем круглосуточно вещала сладкоголосая пропагандистская машина Императорского Генштаба… Нет, добреньким гномам дорога в Ассамблею заказана!

— Подожди, мой хороший, минутку! — ласково проворковал человечек, не отрываясь от писанины.

Керли помялся, не зная, чем заняться. Пальцы правой ноги горели. «Присесть, что ли?» Благо, вон сколько стульев у стены.

— Стоять! — негромко высказал пожелание человечек, словно видел лысиной, и по интонации стало понятно, что надлежит стоять.

Минута бежала за минутой, а хозяин кабинета продолжал выписывать буковку за буковкой, сопровождая каждую выразительной мимикой, словно проговаривал ее про себя. Это было смешно, и Керли хрюкнул.

— Тебе весело, мой хороший? — ласково спросил человечек, не поднимая головы.

— Прошу простить, э…

— Называй меня просто Генералом, — подсказал Генерал Права — третье, а может быть, и второе лицо в государстве.

— Виноват! — вытянулся во фрунт Керли Ванг, статс-рядовой имперского батальона Академии Художеств в отставке. Полтора месяца тыловой жизни не успели вытравить двухгодичную армейскую закваску.

— Ты не виноват, — сказал Генерал и вышел из-за стола. Потом добавил со значением: — Пока не виноват!

Росту он был вообще никакого, но Керли Вангу так уже не казалось — чин искажал перспективу.

Генерал приблизился к художнику и, заложив руки за спину, придирчиво осмотрел кандидата в пушечное мясо. Во всяком случае, Керли затылком почувствовал приближающийся запах передовой. Что значит для Ассамблеи Права какая-то бумажка, подписанная полковым лекарем? В этот момент Керли был готов на все, даже признать свои заблуждения относительно школы цветовых пятен, которую Правомочные всеми правдами и неправдами пытались насадить повсеместно, и к которой настоящие живописцы, а Керли, естественно, относил себя к таковым, питали вполне объяснимое отвращение.

— В это тяжелое время у Империи много забот, и ты мог бы ей помочь.

— Каким образом? — запинаясь, спросил Ванг. «Нет, забреют, как пить дать забреют!»

— Тебе, мой хороший, покажется странным, что я сейчас скажу, но ты мне поверь! Если поверишь, это будет лучше для всех, а для тебя в особенности. Только ты — маленький винтик в военной машине Империи, ты один способен выручить отечество в данный исторический отрезок времени!

Туповатая улыбка заиграла на узком лице художника. У него с детства выработалась подобная мимикрия, очень способствующая выживанию. Еще с тех времен, когда он начал служить мальчиком для растирания красок у великого Ордана Тонанго, прославленного создателя патриотических портретов, Керли автоматически вызывал подобную улыбку, когда не желал, чтобы те, кому она предназначалась, догадались о его истинных мыслях. Впоследствии улыбка часто выручала его на заседаниях коллегии пишущих маслом, а также, уже в военное время, при неожиданных налетах генштабовских инспекций для проверки в траншеях полного профиля наличия присутствия списочного состава частей первого эшелона.

— Я вижу, — довольным тоном отозвался Генерал Права на нехитрую уловку Керли, — ты — настоящий патриот! Конечно, на такое важное задание, которое предстоит тебе выполнить, следовало отправить не рядового, а, скажем, майора, или, на худой конец, капитана из настоящих проверенных Правомочных, но вот беда, как выявилось при последних медицинских исследованиях, у истинных ревнителей Права нет ни капли фантазии! Они не способны перевоплотиться в кого-нибудь, отличного от Правомочного! А там, куда я намерен тебя отправить, придется и перевоплощаться, и фантазировать, и еще много чего придется! Да…

— Извините, Генерал, но смогу ли я…

— Должен! — отрезал Генерал. Глаза его заблестели. — Судьба Империи зависит от этого!

— Но я художник, а не лицедей! — попробовал возразить Керли.

— В том-то и дело, мой драгоценный, в том-то и суть! Ты будешь смотреться куда убедительнее в чужой шкуре! Ни один актер не способен обмануть квалифицированного зрителя, ежели он, актер, искренне не верит в свое предназначение! А ты веришь, не так ли, крестничек?!

— Генерал, я, конечно, солдат, а солдат обязан верить генералам, это и в уставе записано. Я — солдат, но стать лазутчиком… За такое в военное время меня просто повесят!

— Там, куда я тебя направлю, не вешают. Пусть это тебя не волнует. Правда… Впрочем, об этом поговорим позже…

 

Глава 2

Прошлое: костер

Эрзам очнулся, когда Небесный Костер добрался до наивысшего положении на Золотой Дуге. Тени сделались малюсенькими, как буквицы у писца, когда тот пишет прошение на ими князя или любовную записку даме из свиты, которая не снимает серебряной маски ни днем, ни ночью, даже укладываясь спать на лавку в чужой палатке…

Лопатки затекли. Руки были завернуты назад и вверх и крепко-накрепко прикручены к шершавому столбу, в который упиралась голая спина. Но холодно не было, напротив вдоль позвоночника струился пот. День выдался жарким, а вот каким будет вечер — того бывшему княжескому бойцу не суждено уже узнать.

Ни куртки, ни вечно серой от намертво въевшейся дорожной пыли нательной рубахи на Эрзаме не было. Как ни странно, с него не сорвали ни кожаных штанов, ни узконосых сапог из мягкой кожи полярной верблюдицы, ни перевязи. По тому, как оттягивали ножны правое бедро, Гонэгг догадался, что и «Сам-восемь» на боку. Чиульды верили, что в Страну Вечной Осени бойцу следует являться во всеоружии…

— Зажигай! — донеслось, как из подземелья, и Эрзам догадался еще кое о чем. Стоит он на погребальном костре, предназначавшемся поутру не для него, и костер этот сейчас подожгут. Только теперь это не погребальный, а экзекуционный костер, но, как говорится, что меч, что удавка, — одно другого стоит!

Поднялся ветерок и донес запах смолистых поленьев, которые возят за ратью на специальных повозках. Ведь если кругом степь, дров для последних проводов не напасешься! С другой стороны, разве не приятно сознавать, что тебя, как высокородного, дым отнесет прямо в Страну Вечной Осени, где встретят крутобедрые девы, возьмут под руки и отведут к пиршественному столу, прогибающемуся под тяжестью дивных фруктов, дичины и заморских яств, а потом — что может быть лучше для бойца? — он будет сражаться один на один с самыми прославленными меченосцами и ловить благосклонные взгляды вышеупомянутых дев, и даже, если проиграет, раны сами собой затянутся, а кости срастутся, и так будет вечно!

Эрзам покрутил головой, чтобы избавиться от наваждения. Запах дыма вызвал в его душе целую гамму чувств, чего раньше он за собой не примечал: от открытой ненависти к тем, за кого он недавно с гордостью сражался, до пробудившегося только сейчас, в эту трагическую минуту, сострадания к несчастным, за казнью которых он прежде наблюдал с любопытством. Сказать по правде, костер — не такая веселая штука, как это представляется со стороны!

За зрением и обонянием восстановился слух, и до бойца донесся гомон толпы, собравшейся поглазеть на позорную смерть своего прежнего соратника. Смеялись дамы, и непринужденнее прочих Не- снимающая- серебряной-маски. Кто-то неистово молился, призывая Погонщика Туч, покровителя сирых и страждущих, отпустить грехи осужденному. Мордатые торговцы ругались из-за более удобного места. Вокруг костра в три ряда молчаливо застыли ратники в доспехах, и среди них князь на высокой резной подставке для ног, чтобы не упустить трепетный момент, когда запылает сердце взбунтовавшегося холопа…

Занялись подошвы сапог. Пальцам ног сразу сделалось неуютно. Эрзам попытался поджать ноги под себя, но это не удалось сделать, ноги тоже были прикручены к столбу.

— Ну как, свободный воин из рода Гонэггов, теперь ты познал, для кого я затеял костер? — в голосе князя послышалась усмешка. — Скоро ты станешь по-настоящему свободным!

Эрзам тщился ответить достойно, как подобает рожденному от Гонэггов, но распухший язык не повиновался.

— Вчера я надумал спалить чужеземку! — продолжал князь. — Видишь ли, высокородные ей не по вкусу! Вот и досталась холопу! По моему приказу Шталиш следил за вами через прореху твоей палатки! Он все видел и все рассказал! Только ведьмы нам не хватало перед решительным сражением! А ты слишком рано проснулся, но это полбеды, и твой язык непочтительно отозвался о моих родственниках! Это уже слишком! Гори же, подлый пожиратель колючек, сын пожирателя колючек! После тебя я спалю твою девку, но сначала с ней позабавятся мои верные слуги, ха-ха!

И князь затряс брюхом, но дым милосердно скрыл это зрелище от взора Эрзама. Огонь подобострастным псом принялся лизать грешную плоть. И когда его укусы стали нестерпимыми, Эрзам закричал.

И тут, словно испугавшись человечьего крика, боль внезапно оставила его. Сквозь дымное покрывало, которое искажало безумные лики толпы, делало их струящимися, нереальными, он почувствовал на себе взгляд темных прохладных глаз чужеземки, и в них не было места презрению, они излучали нежность и сострадание.

Ведьма хлопнула и ладоши, и ее чары отгородили стену ревущего пламени от Эрзама. В груди обреченного запели сказочные птицы надежды, которые, по преданию, оберегают воинов в битве. Путы, стягивающие конечности, обуглились, почернели и лопнули.

Наблюдавшие за спектаклем сожжения чиульды с ужасом увидели, как из ревущей стены сплошного пламени сперва показался дымящийся клинок, оканчивающийся голой мускулистой рукой, а за ней возник и сам хозяин ее, живой и невредимый, словно лагерь освятил своим появлением сам св. Януга Неопалимый.

Владелец клинка прыгнул с помоста к застывшему, как изваяние, обидчику, выбил резную подставку из-под его ног и, пока князь падал, хватаясь руками за воздух, пронзил мечом брюхо, которое уже однажды был проткнуто. Высокородный ткнулся лбом в землю, перевалился набок, и из прорези для рта по серебру заскользила змейкой тоненькая алая струйка…

Толпа тысячеустно ахнула и отхлынула назад, оставив впереди чужеземку. Но не только и не столько потому, что на их глазах непобедимый воитель отворил двери в Страну Вечной Осени, а по той причине, что над костром, там, куда подымался столб дыма, появилось знамение неотвратимости возмездия — колеблющийся силуэт снежного дракона. Он простирал над толпой лезвия когтей, распирал в беззвучном рыке громадную пасть и яростно перебрасывал могучий хвост из стороны в сторону. Вид его был ужасен, а если учесть, что в местном пантеоне богов любой призрак — а снежного дракона в особенности — являлся выразителем воли верховного божества Золотой Дуги, то поведение чиульдов было вполне адекватным.

Тем временем чужеземка, нисколько не смущенная таинственным видением, то ли потому, что не смотрела на небо, то ли потому, что сама приложила руку к появлению призрака — ведьма все-таки, — сделала несколько коротких шажков навстречу Эрзаму. Через мгновение они были в объятиях, разъединить которые смогла бы, наверное, только сама меднолицая хозяйка Страны Вечной Осени.

Они ничего не видели вокруг, даже то, что подул ветер и рассеял сперва хвост, потом лапы, потом и все остальное. Снежный дракон растворился в синеве. Но чудеса продолжались.

Звякнуло метательное копье, наткнувшись на невидимую преграду, и свалилось под ноги обнявшейся паре.

Зычно рявкнул родовой старшина, и небо потемнело от тучи стрел, выпущенных со всех сторон в двойную цель. Эрзам непроизвольно втянул голову в плечи, ожидая неминуемой 1 погибели, но ведьма прошептала на языке чиульдов:

— Не бойся, отважный Эрзам, стрелы не могут нанести вред, пока мы защищены силовым полем!

Она прошептала эти слова не разжимая губ, и он вновь вспомнил притчу Тангшена о забытом искусстве говорить мыслью, которым обладали девушки, спустившиеся с Золотой Дуги. Вот оно, значит, что: чужеземка — это падшая на Хоррис звезда. А что стоит звезде заговорить пущенные стрелы!

— Я окружила нас невидимыми щитами. Их невозможно пробить здешними копьями и стрелами!

Боец поверил ей сразу и безоговорочно. Эрзам никогда не слышал слов «силовое поле», но прекрасно знал, что такое щит!

— Скажи мне, кто ты? — прошептал он ей в свою очередь, будто опасался, что их снова могут подслушать.

— Меня зовут Цвобри. Я пришла издалека, чтобы спасти твой варварский мир. Я долго искала гордого и отважного воина и, кажется, нашла. С твоей помощью я смогу выполнить свою миссию!

Слова падали в колодец его сознания как некая абсолютная истина, и вскоре он проникся мыслью, что именно он, Эрзам из рода Гонэггов, и никто другой из живущих под Золотой Дугой, выбран ведьмой для реализации какого-то грандиозного плана. Воина переполняла неуемная гордыня. Он хотел слушать Цвобри, делать для Цвобри и умереть за Цвобри. Он освободился от присяги князю, ибо князь сначала предал его, потом осудил на костер и, наконец, своей смертью искупил вину. Но Эрзам не мог долго оставаться без службы. Добровольно он принял обет служения чужеземке. Теперь его распирало чувство принадлежности к высшему для людей благу — благу преклонения, перед идеалом. Он ничего не видел и не слышал, он внимал:

— Приказывай, Цвобри. Я сделаю для тебя все.

— Ты веришь мне?

— Если чужие деяния соответствуют тайным чаяниям моей души, я верю и словам, им сопутствующим! — отчеканил Эрзам. Эту фразу придумал не он. Обладая хорошей памятью, боец заучил ее наизусть из какого-то послания князя одному из своих союзников. Фраза была хороша. Теперь она из глубин памяти всплыла на поверхность, как громадная рыба зен-хо всплывает весной на радость рыбакам у побережья Большой Воды. В глазах ведьмы промелькнуло что-то вроде уважения.

— Для начала покинем лагерь. Ничему не удивляйся, доверься мне!

Эрзам почувствовал, что земля ускользает из под ног. Да нет, она отталкивала их! Тело перестало весить и давить на ступни. Это было тем более кстати, что обожженные подошвы зудели. Ветер подхватил Цвобри и Эрзама и забросил в вышину. Ощущение полета было удивительным для бойца, но тем не менее знакомым. Он часто парил в сновидениях, плавно и величаво, подобно имперским соколам, зорко обозревая окрестности. Это чувство власти над высотой — ни с чем не сравнимое чувство! Оно упоительно и страстно. Испытав его один раз, хочется пробовать снова и снова: прохладные потоки воздуха обдувают разгоряченное тело, их ласковые прикосновения баюкают сознание причастности к чуду. Человек создан для полета, в этом Эрзам не сомневался, и только для полета. Все дурное, мелкое, низкое осталось там, внизу, где бурлил человеческий водоворот.

Внезапно ему представилось, что он может свалиться им на головы, упасть с невероятной высоты и разбиться, как граненая чернильница писца, небрежно накинутая на крючок Поддерживающей Вертикали. И останется от него только клякса. Только клякса алого цвета, ибо разбрызгаются не чернила, а его собственная кровь.

Эрзам напряг мускулы и крепче вцепился в ведьму. Ведьмы, это он точно знал от Старейших, летают при помощи посторонних предметов. У Цвобри в руках не было ничего, кроме непосредственно Эрзама. Отсюда с непреложностью вытекало, что либо сам Эрзам — посторонний предмет, либо посторонний предмет — не Эрзам, но невидим. Раз уж ведьма умудрилась сделать невидимыми щиты, то что ей стоит скрыть от чужих глаз помело?!

Успокоившись в результате проделанных умозаключений, Эрзам ослабил хватку. Подошвы сапог перестали дымиться, и боец пошевелил пальцами ног. Теперь они его не беспокоили. Он хотел поблагодарить ведьму за чудесное спасение, но она заговорила сама:

— Теперь мы далеко от бивака — пора опускаться!.. Энергозапас левитра на исходе!.. Он не рассчитан на двойную ношу!..

Снова Эрзам услышал незнакомые слова. Они звучали по-иному, чем в прошлый раз. «Энергозапас левитра», — повторил он про себя. Красиво, хоть и необычно. Ничуть не хуже, чем страстное обращение к даме в серебряной маске, которое посоветовал ему поднаторевший в делах любовных знакомый писец Конандрай, — «благоуханная долина неистощимого удовольствия!» Далее мысли Эрзама задержались на бывшей возлюбленной. Он понимал, что его путь и дорога высокородной, даже наедине с ним не снимавшей серебряной маски, разошлись навсегда, и не ее смех во время казни послужил причиной тому, просто сам Эрзам стал отныне беглым мятежником, слугой ведьмы-чужеземки. Вскоре разошлют по селениям глашатаев, и имя рода Гонэггов будет осуждено, раз не получилось осудить носителя этого имени, и будет ждать его верная гибель, если осмелится он завернуть на родительский огонек! Гордыня вознесла холопа, и среди чиульдов не станет отступнику прощения! Чего стоит его жалкая жизнь, жизнь наемного бойца, продавшего свое умение ловко орудовать мечом князю, — против жизни самого князя? Пути назад нет… Бездомный бродяга, потерявший право на Поддерживающую Вертикаль, что ждало его впереди: новые встречи, новые поединки, новые испытания?.. Кто знает?! Впрочем, справедливости ради надо признать: теперь он не один, у него есть наставник, вернее, наставница…

Они приземлились на берегу ручья. Эрзам сбросил сапоги и погрузил ноги в воду. Ведьма, устав держать Гонэгга в полете, устроилась среди пряно пахнущих цветов.

— Ты посмотри на эту красоту! — воскликнула Цвобри, поводя руками окрест. — Удивительная гармония! Мир прекрасен, но прежде он был еще прекраснее. Презренный чародей по имени Урзах-Толибаг узурпировал власть. Он построил в неприступных горах крепость, чтобы из нее управлять течением жизни на Хоррис. Необходимо вырвать ядовитое жало, но чтобы добиться этого, сначала нужно добраться до цитадели Урзах-Толибага. Это очень непросто. Дойти до нее может только очень сильный, смелый и гордый человек. Я остановила выбор на тебе, Эрзам!

— Ты сказала, что чародей управляет течением жизни. Как же твой враг управляется с такой трудной ношей? Что, у него тысяча глаз и тысяча ушей?

— В крепости, мрачной и глухой, как его душа, Урзах-Толибаг предается кровавому колдовству, от которого страдают племена, населяющие Хоррис. Не только чиульды, но и момумбры, вличаки, южные и западные васкорды, загадочные люди с оранжевыми лицами, владеющие Великой Пустошью! Я перечислила только те народы, которые соседствуют с вашим княжеством, но племен, подвластных злокозненным чарам, гораздо больше! Ты и представить себе не можешь, как велик мир! И над этим миром нависла черная тень Урзах-Толибага! Если посчастливится дойти до крепости, тебе придется скрестить свой меч с оружием проклятого колдуна! Победишь — чары рассеются, и люди снова смогут зажить свободно! Теперь, когда ты все знаешь, скажи: хочешь мне помочь?

— Я все понял, — сказал Эрзам бесстрастно. — Я пойду и убью колдуна. Но на его место придет другой колдун. Так всегда случается.

— Ты понял не так, как надо. Мы, — ведьма резко встала, — не нуждаемся в чарах, чтобы управлять процессами, жизненно важными для населения Хоррис, или, как это называется у нас, вмешиваться в ход истории. Для этого у нас имеются знания, накопленные за много-много лет. К сожалению, наши знания бессильны против колдовства Урзах-Толибага. Однако они способны помочь тебе дойти до цели!

— Ты дашь мне «энергозатрат левитра»? — спросил Эрзам прямо.

— Я не вправе дать то, чему не пришло время, — туманно ответила Цвобри. — Чтобы летать, необходимо долго учиться. У меня нет времени тебя обучать.

— Хорошо, — согласился Эрзам, — не надо «энергозатрат левитра». Но как я узнаю, в какой стороне крепость?

— Эта беда поправима. Я дам тебе волшебный клюв!

Она достала из-за корсажа какую-то штуковину на шнурке и набросила Эрзаму на шею.

— Пока ты будешь идти в нужном направлении, клюв не станет докучать. Но стоит только сбиться, и он начнет клевать твою грудь, пока ты не выберешься на правильный путь. Это не больно, но достаточно чувствительно! Сделай несколько шагов в любую сторону!

Эрзам вышел на берег и пошел к купе деревьев поодаль, над которыми жужжал рой чем-то потревоженных полу пчел. Выбрал боец купу по единственному обстоятельству — вокруг не было других заметных ориентиров.

Не успел он сделать и десятка шагов, как закололо в сердце. Эрзам повернул налево — закололо сильнее, не больно, но ощутимо. Пришлось повернуть в противоположную сторону. Боль спряталась где-то глубоко внутри грудной клетки, но чувствовалось, что она в любой момент готова выбраться наружу и приняться за старое. Эрзам взял еще правее. Клюв перестал клевать и затаился — боец взял нужный курс на логово колдуна.

Вдруг он обнаружил то, что каждую минуту могло ожидать и его. В густой траве лежал навзничь человек в доспехах, но с непокрытой головой. Он покоился в застывшей луже ржавого цвета. Даже если бы Эрзам не ходил третье лето в походы, то и тогда бы догадался, что это такое. Среди растрепанных волос на черепе трупа примостилась тигрооса, погрузив в пустую глазницу мохнатый хоботок. Тугое брюшко хищницы пульсировало.

Эрзама передернуло. Он выхватил «Сам-восемь» и прыгнул вперед. Отяжелевшая летучая тварь не сразу среагировала на приближение врага и взлететь не успела. Клинок с сухим треском отделил шестигранную голову, величиной с чернильницу, от полосатого туловища. Тут же на поверженную хищницу спикировали полупчелы и за несколько секунд облепили ее останки шевелящимся ковром.

Эрзам опустил меч и всмотрелся в неудачника. Череп скалился, будто веселясь чему-то, что Эрзаму пока неведомо. В этот момент подошедшая неслышно Цвобри обняла чиульда за шею. Ее губы, пахнущие полынью, нашли его губы. Воин закрыл глаза, предвкушая блаженство забвения от печальных дум. Вдруг резкая боль пронзила мозг — в порыве страсти ведьма укусила его за губу.

Он отшатнулся.

— Прости! — раздался бесплотный голос порывистой и не привыкшей отказывать себе в желаниях женщины. — В моем мире ни у кого нет таких губ, как у тебя!

Эрзам не понял, был ли это комплимент или хорошо замаскированное недовольство. Губу саднило, и он полизал ее языком. Во рту стало солоно.

— Затвори кровь, женщина!

— Не могу! — ответила Цвобри. — Я во власти более сильного чувства!

«Интересно, — подумал боец, — выходит, бабьи вздохи — помеха колдовству?! Надо запомнить!»

Через некоторое время кровь перестала течь сама собой. В жестоком мире Хоррис выживают самые приспособленные к постоянным стычкам особи. Те, у кого плохо сворачивается кровь, долго не живут!

— Я пошел! — сказал Эрзам.

— Дурачок, — мысленно передала ему Цвобри, — дорога очень трудна, а у тебя нет даже куртки. Возьми у этого несчастного все, что нужно для долгого пути! Ему это уже не понадобится!

Эрзам подумал немного и согласился. Он натянул рубаху и куртку, примерил сапоги. Обувь и одежда пришлись в самую пору.

— Тебе повезло, Эрзам! — сказала женщина, пристально всматриваясь в узоры на рубахе.

— Что ты сказала? — удивился он и тоже впялился в узоры. Рубаха как рубаха. Вроде такая же, как была у него до костра. Разве что спиральки какие-то странные проступают да загогулинки!

— Это — старинная Медленная рубашка. Наследие исчезнувшей цивилизации Хар-Грун. Теперь таких не умеют ткать. Она защитит тебя от многих бед!

«Прежнего владельца не больно-то защитила!» — хотел сказать Эрзам, но, глянув на счастливую Цвобри, раздумал и сказал совершенно другое:

— Теперь мне не страшен сам Урзах-Толибаг! — бодро объявил он. Посланец из Страны Вечной Осени только показал Гонэггу свое лицо и сгинул. Почему-то Эрзам был уверен, что до следующего свидания с ним пройдет немало времени.

— До Урзах-Толибага далеко, и, прежде чем сразиться с ним, у тебя будет еще много поединков! Береги себя и помни: главная цель — в крепости!

Эрзам двинулся вдоль ручья. Теперь он стал автоматом, ориентированным на выполнение одного-единственного задания. Волшебный клюв не позволит сбиться с курса, а напутствие Цвобри вселяло уверенность в силах. Он будет идти и идти вперед, что бы ни случилось, и если встретит преграду — не остановится ни перед чем. Слава Эрзаму из рода Гонэггов! Вперед, только вперед!

— Постой! — прошептал ласковый голос. Ведьма вновь догнала бойца. — Побудь со мной немного. Колдовские чары не дают проводить тебя до крепости — мы простимся здесь!

Женщина привлекла его к себе и долго-долго не отпускала. Ему было хорошо. Во всяком случае, спокойно. Ради этой, вчера еще не знакомой женщины, он готов был не только расправиться с колдуном, но и обратить в прах его неприступный оплот. С каждым прикосновением Цвобри к распаленному телу Эрзама в нем росла твердая убежденность, что он подвигнут на правое дело. Он обязан спасти Хоррис от ядовитого паука по имени Урзах-Толибаг и развеять по ветру его липкую паутину…

Настоящее: сверхзадача

— Теперь, мой золотой, пройдемся немного. Референты, должно быть, заждались…

Генерал обошел стол и кивнул в сторону маленькой дверцы рядом с камином. Керли Вангу ничего не оставалось делать, как последовать приказу.

Они очутились в просторной комнате, заставленной стеллажами с химической посудой, щелкающими механизмами непонятного предназначения и чертежными досками, за которыми, склонясь, корпело с десяток молодых людей, одетых в такие же, как у генерала, полувоенные блузы. Молодежь сосредоточенно работала.

— Моя конюшня! — осклабился Генерал. — Сам видишь, работа кипит! Не будем отрывать их от дела… Сейчас я расскажу о твоей сверхзадаче, а затем приступим к освоению технических аспектов задания. Итак, ты, конечно, в курсе, что Империя, обладая монополией на истинное Право, ведет беспримерную в истории нашей планеты войну за идеалы справедливости с самыми отъявленными поборниками бесправия? Разумеется, в курсе. И для тебя отнюдь не секрет, что военные действия достигли апогея, так что любой толчок с той или иной стороны способен привести к нарушению сложившегося на текущий момент равновесия. И ты, и я, и, конечно же, Император хотели бы, чтобы этот толчок был в нашу пользу. Я не знаю, что думают по этому поводу в соответствующих службах Конфедерации, этом разнузданном вместилище порока, но полагаю, что они мыслят в том же направлении, с тем лишь отличием, что их толчок окажется катастрофическим для Империи. Мы обязательно должны толкнуть первыми. Изучение секретных материалов показало, что нарушить баланс военного потенциала противоборствующих сторон невозможно. Пусть наша героическая пресса обольщается успешным прорывом генерала Лиеги в районе Ржавых Болот, пусть поют дифирамбы наступательной операции под Шексотарой, — ни для кого не секрет, что это локальные успехи, не могущие привести к окончательной победе! Аналогичная картина наблюдается и с ходом боевых операций со стороны частей конфедератов. Война зашла в тупик. Да, да, ты не ослышался. Надо было что-то придумать экстраординарное, необычное. Такое, чего раньше не было ни в тактике, ни в стратегии. И я, кажется, нашел искомое…

Генерал расправил гномьи плечики и вздернул подбородок.

— Мы в состоянии изменить ход истории. Но для этого тебе придется пойти далеко!

— Я готов! — воскликнул Керли. Он почти созрел для подвига во славу Империи. Самжа будет им гордиться! Да что там Самжа, сам Император проронит скупую императорскую слезу, когда ему доложат… — Пусть меня отправят даже в Центр Конфедерации, пусть зашлют в штаб этого жирного подонка, толстомордого мясника Пелешуна, бывшего друга и наперсника Императора, подло предавшего самое идею Права! Я убью его!

— Не спеши, мой замечательный! Не следует торопиться. Наши люди в Центре Конфедерации обойдутся и без твоей помощи. Они плодотворно работают, приближая миг победы, и не надо мешать им! Еще ни одна война не была выиграна одним-единственным удачным покушением на убийство, к сожалению… На место Пелешуна придет другой Пелешун, и неизвестно, лучше это будет для Империи или хуже… Нет, ты необходим для другого. И отправлю я тебя еще дальше…

— Неужели в загородный дворец Ветеранов Конфедерации? Но до него же…

— Еще дальше, — загадочно усмехнулся Генерал.

Керли задумался. Дальше, чем дворец, от Столицы Империи места на планете не было. Данный географический пункт находился на противоположной окраине Конфедерации.

— Не ломай голову, мой чудесный. Она тебе еще пригодится!

В это время один из жеребцов с конюшни Генерала завершил работу и тенью возник рядом.

— Все готово, майор? — строго, но справедливо спросил Генерал.

Жеребец мотнул жидкой гривой.

— Ну вот и все, мой любезный, обрадовался Генерал и похлопал художника по плечу. Тебе предстоит уйти в прошлое лет на восемьсот с небольшим. Там тебя ожидает хитроумная машина, которую надлежит сломать, чтобы здесь, в нашем времени, ничто не пометило Империи одержать заслуженную победу!

— Но у меня нет никаких технических знаний!

— Они у тебя появятся. Я вооружу тебя, мой славный, седьмой формой допуска! Подобная форма секретности — наивысшая в Империи! Ею владеют всего четыре человека, включая Императора, ты станешь пятым!

— А это не больно?

Генерал позволил себе громко и заливисто заржать, точь-в-точь боевой конь-повергатель легендарного полководца времен Диагональных Сражений Ште-По по прозвищу Кривоножка. Майор же осмелился только на жалобное блеяние.

— Я навел справки в суперкомиссии: у тебя нулевой допуск, то-есть, практически никакого допуска. Седьмая форма — это знакомство со всеми секретами имперской технологии, добытой как внутри, так и вне Империи! Это и телепатическая связь с контрагентами, находящимися в любой точке пространства и времени, это и обезоруживающая на расстоянии громадная сила внушения, это и левитация, и телекинез, и телепортация, и прочая, и прочая… На твои нужды будет работать целая энергетическая станция. Мне стоило колоссальных трудов убедить Императора снять ее с фронта и передать Ассамблее, но он со свойственной только монархам чуткостью прислушался к моему мнению… Кроме того, в путешествии тебя будет сопровождать интеллектуальный компьютер-анализатор, сокращенно — ИНКА. Кем он будет там, в прошлом, знать не обязательно, да и небезопасно… ИНКА исполняет функции помощника и одновременно — надзирателя. Дело в том, что уровень мышления наших предков гораздо ниже, и, чтобы общаться с ними на равных, тебе введут специальное лекарство — имбецилин. Действие лекарства — временно, и, захватив чужое сознание, как можно быстрее освой тело. Очевидно, ты догадался, мой прелестный: в прошлое можно перенести только разум, но не человека целиком. Под действием имбецилина ты легко возьмешь контроль над каким-нибудь телом, мы подобрали парочку кандидатур, а седьмая форма допуска придаст этому телу неограниченные физические возможности. К сожалению, лекарство обладает побочными эффектами, но об этом в свое время… Для большей надежности тебе и придается ИНКА. В определенном месте тебя будут ждать некоторые технические новинки, благодарение Золотой Дуге, их можно перебросить в прошлое без значительных затрат энергии…

— Я смогу определить, в ком скрывается ИНКА?

— Вряд ли. Но, естественно, он будет находиться в мозгу одного из твоих современников в том времени.

— Вы считаете, Генерал, что я справлюсь? — молодцевато вскинул голову Керли Ванг.

— Да! В тебе, мой превосходный, есть что-то жертвенное… Это хорошо. Во имя Империи ты пойдешь на все, и это тоже хорошо! На всякий случай ставлю тебя в известность: твое настоящее, то-есть, вот это самое тело, — Генерал потрепал Ванга по загривку, — останется здесь, у нас. Если задание не будет выполнено, я найду способ довести до твоего разума через восемь веков, которые будут разделять твой ум с твоим организмом, как будет больно последнему, когда за него возьмутся по-настоящему лучшие специалисты из Пыточной палаты!

— Я все осознал, Генерал! Все будет исполнено, как приказано!

— Вот и славно! Кажется, мы обо всем договорились… Теперь ступай… Мои жеребцы в нетерпении бьют копытами, и пена брызжет с удил! Они научат тебя всему! Помни, седьмая форма допуска дает неограниченные возможности, но и спрашивают за нее неограниченно!

 

Глава 3

Прошлое: путь

Дорога к цитадели Урзах-Толибага, как и предсказывала Цвобри, была непростой. Эрзам прошел краем Великой Пустоши, где стал нечаянным свидетелем массовой миграции песчаных шипохвостов, тварей свирепых и отчаянно храбрых, потом пристал к каравану купцов из славного города Тульша-Гло и дошел с ними до окраин Срединною Царства. По дороге он любовался исчезнувшим в озере городом Хромых Горемык, дивился пению колокольного ветра на высокогорном перевале Ойюм-хале, наблюдал диковинные танцы вличакских девственниц в полнолуние и при этом был нещадно бит их суровыми стражами. Дважды покушались на его жизнь, заплатим за это шестью или семью трупами, нищие момумбры, а сколько раз пытались забрать кошель с деньгами не перечесть. Попутный дервиш спел ему «Песнь о Железной башне» и долго катался по земле в приступе безумною хохота, когда услышал от Эрзама, что боец и есть тот, к кому обращался бард. Нарвался Гонэгг и на седую Мать-Убийцу, которая сначала повелела своим «дочерям» отравить незадачливого странника, по простоте душенной забредшего на заброшенное кладбище, но, заметив Медленную рубашку, помиловала и оказала честь снизойти до беседы с ее обладателем, а потом приказала в знак приобщения вытатуировать на его груди пять перстов Пророчицы — потайной знак, но коему «дочери» прочих кланов Пурпурной Руки обязаны были оказывать поддержку и всемерное содействие но предъявлении. Данное обстоятельство спасло его через шесть дневных переходов, когда Эрзам, понадеявшись на везение, решил поправить пошатнувшееся финансовое положение, для каковой цели уселся за карты в придорожной таверне на оживленном Золишанском тракте. Выиграть он выиграл, да это не устраивало хозяина — одноглазого лодоррца с непроницаемым лицом. Подосланный наемник метнул в везунчика иглу-жужжалку, но Медленная рубашка вновь выручила, явив завсегдатаям знак Пурпурной Руки. Жена лодоррца усовестила супруга, и Эрзам ушел с выигрышем и верой в могущество Цвобри, в свое время заставившей воспользоваться даром исчезнувшей цивилизации Хар-Грун…

Множество приключений испытал Эрзам, прежде чем добрался до Белой Линии, севернее которой снег не таял даже летом, а от Белой Линии он двинулся дальше не пешком, а на полярном ухорогом верблюде. Верблюда он сторговал в селении на краю Харкнейского ледогорья, предварительно выдержав бой с тремя рослыми держателями Меча. Держатели были крепкими парнями, отваги им было не занимать, но они никогда не слышали ни про удар углом изнутри, ни про выпад Тулепа… Седой старик — патриарх селения, завороженный мастерством Эрзама, очень хотел заполучить такого бойца на постоянное жительство: предлагал младшую дочь в жены, сулил показать забытый путь в Золотой лабиринт и долго стращал жуткими рассказами про грозного хозяина Замка Судьбы, но Гонэгг только вежливо благодарил за предложение — прирожденного воина трудно было смутить речами, он уже свыкся с ролью освободителя мира…

Полярный верблюд был приучен к иноходи по ледяной крошке и резво мчал всадника через белое безлюдье. Из-под копыт летела снежная пыль. Глаза верблюда пылали рубиновыми огнями, освещая дорогу. Пронизывающий ветер не переставая дул в лицо. Он забирался под кожаный панцирь и остужал горячую кровь, вымораживал мысли. Десны человека кровоточили, когда, раскачиваясь между горбами, он принимал скудную пищу. Глаза слезились, потому что днем в них попадало слишком много света, отраженного от снега и ледяных торосов. На бороду и усы, отросшие за время странствий, садились снежинки, превращаясь от дыхания в ледяные сосульки, которые время от времени приходилось вычесывать кончиком меча. Эрзам никак не мог приспособиться к опаляющему холоду, но терпел — его гнали вперед честь рода Гонэггов, желание славы и волшебный клюв.

«Звучит неплохо, совсем как титул высокородного, Эрзам из рода Гонэггов — победитель Урзах-Толибага!»— стучало в мозгу как заклинание, когда после первой недели странствия по ледяной пустыне он решился на привал.

Эрзам вытащил из промороженных ножен клинок и поцеловал у основания рукояти. На дымчатом лезвии запеклась кровь из треснувших на морозе губ. И вспомнил боец пахнущие полынью губы Цвобри. Что она делает в этот миг? О чем мечтает? Помнит ли о воине, которого отправила на край света?

Эрзаму не верилось, казалось нереальным, что когда-то, давным-давно, он жадно впивался в ее ненасытные губы… Было ли это? Слишком много разнообразных впечатлений отложилось в памяти за время, прошедшее с момента их расставания, и образ ведьмы ушел в глубь воспоминаний, подернулся дымкой, стал зыбким и туманным. Но как живые вспыхнули вдруг в снежной пелене ночи темные прохладные глаза с желтыми огоньками…

«Странно, — подумал он, — как это у нее получается? Глаза могут быть или черными — или желтыми, а у Цвобри они одновременно и те, и другие!»

Ответ ускользал. В мозгу тем временем заговорил бестелесный голос, нашептывая странные слова, которые хотелось слушать, и слушать, и слушать… Потом голос уплыл, а телу стало тепло, даже жарко, как от дыхания степного костра, когда расшалившийся ветер-подросток подует в твою сторону. Потом сознание заволокло кровавым туманом — Эрзам заболел.

Полярная горячка не смертельна, но изнуряюща. За ночь у Гонэгга случилось несколько приступов беспамятства, а к утру распухли десны, расшатались зубы, жутко ломило поясницу. При свете Небесного Костра он разглядел на теле мелкие язвочки, прикосновение к которым вызывало нестерпимую боль. Пальцы почернели у ногтей. Казалось бы, надобно повернуть назад, к людям, которые отогреют, напоят целебной ягодной настойкой, но Эрзам и в полузабытье продолжал понукать верблюда.

Через трое суток, которые показались воину месяцем непрерывных страданий, молодой организм сам справился с недугом. Это было чудом — один, без товарищей, без вмешательства лекаря, Эрзам выздоровел.

На радостях, ощутив себя вновь полноправным хозяином собственного тела, он уничтожил недельный запас продовольствия и, несмотря на поклевывание бдительного клюва, разрешил верблюду перейти на самоход: пусть скотина подхарчится диким ягодником, скрытым под глубоким слоем снега…

Еще через сутки их ждало новое испытание. Великолепное чутье верблюда на пустоты под настом дало осечку, и они провалились в полынью, покрытую тоненьким слоем льда и припорошенную сверху недавно выпавшим снегом. Эрзам выкупался в ледяной купели, но не растерялся, ухватился мертвой хваткой за мохнатую гриву и, подбадривая своего единственного товарища самыми ласковыми словами, какие мог придумать, помог ему выбраться на твердый лед. После принудительного купания пришлось раздеться донага и растереться снегом. Одежда моментально застыла на морозе, и пыткой было снова влезать в выстуженное белье… Не обошлось без приятного сюрприза: Медленная рубашка по инерции сохранила тепло человеческого тела, и Эрзам еще раз с благодарностью вспомнил Цвобри.

Со страхом ожидал боец повторения полярной горячки, но судьба на этот раз смилостивилась над ним. А может быть, не судьба? Что-нибудь иное, чему не придумано названия в ограниченном словаре чиульдов?!

Горы возникли перед ним неожиданно, выплыв неясными привидениями из снежной круговерти.

Клюв молчал. Эрзам приближался к цели прямолинейно, как выпущенная из осадного арбалета тяжелая стрела. Но неожиданности не окончились. Издалека послышалось глухое кваканье. Верблюд занервничал и присел на передние ноги.

Кваканье приближалось. Впереди замельтешили белые комочки. Их было много. Комочки росли, и вскоре Эрзам разглядел стаю квакающих шакалов.

Верблюд задрал губастую морду к низкому небу и протяжно завыл. Он звал других ухорогих верблюдов. Но помощи ждать было неоткуда. Эрзам соскочил на снег и обнажил «Сам-восемь».

Шакалы, следуя инстинкту стайных хищников, окружили добычу плотным кольцом. Никто из них не спешил нападать, видно, блестящая полоса в руках человека внушала им некоторые опасения. Первым вступил в бой старина ухорог. Он резко выбросил вперед ногу и подковой раздробил череп особенно нахальному шакалу. Снег обагрился кровью, и это послужило сигналом остальным: через секунду на верблюде повисло с десяток тварей. Они вспрыгивали ему на спину, цеплялись зубами за густую шерсть, тянули набок, стремясь опрокинуть и перевернуть. Даже численное превосходство пока не давало шакалам преимущества, так как они мешали друг другу. Ухорог пыхтел, отбивался ногами и плевался едкой слюной. Эрзам рубился поодаль, «Сам-восемь» порхал в воздухе смертоносным мотыльком, обрушиваясь на визжащую плоть, и кромсал, отсекал…

Наконец стая сообразила, что зубы бессильны против Твердого Когтя. Шакалы рассыпались в стороны. Отбившись от преследователей, Гонэгг ринулся на выручку товарищу. Он расшвыривал хищников, как котят, но было поздно — шакалы успели подобраться к самому уязвимому месту — верблюжьему горлу.

Ухорогий лежал на брюхе и печально косил глазом. Вместе с кровью, пачкающей густую шерсть, медленно вытекала жизнь… Остроконечное ухо прянуло последний раз, услышав призыв пастуха с тучных пастбищ Страны Вечной Осени, рубиновый глаз затянулся мутной пленкой, и полярный иноходец замер навсегда.

Эрзам остался один.

Стая перестроилась, как будто понимала, что человек, пока жив, не позволит полакомиться верблюжатиной. Несколько шакалов выскочили вперед, отвлекая внимание противника, остальные вновь сомкнули кольцо. Нечего было и думать, что они оставят в покое стальнорукого пришельца, без разрешения вторгшегося в их охотничьи пределы.

Эрзам не боялся смерти — много раз она заглядывала ему в глаза, но мысль, что придется бесславно завершить свой тягостный путь в желудках квакающей мерзости, заставила воина на какой-то момент оцепенеть. Стая решила, что человек сломлен и не окажет сопротивления. Вожак прыгнул первым. «Сам-восемь» крутнулся блестящим веером и располосовал грудные мышцы нападающему. Шакал, взвизгнув, рухнул в снег. Но остальные медленно, очень медленно, сужали круг, время от времени подбадривая друг друга хриплым кваканьем.

— Прощай, Эрзам из рода Гонэггов! Завтра Небесный Костер разгорится не для тебя! — печально сказал воин и поднял меч, дабы достойно встретить Посланца. Теперь гонец из Страны Вечной Осени не заставит себя долго ждать…

И вдруг на нижней, обращенной к земле, кромке клубящихся облаков возникло оранжевое сияние. Вначале оно было бледным, нерешительным, но с каждой секундой разгоралось, как степной пожар, то затухая, то вновь вспыхивая, и спустя некоторое время заполонило все небо. Поверх этого пульсирующего зарева проступили смутные контуры циклопического строения из массивных каменных блоков. Замок на облаках! В этом зрелище было что-то сверхъестественное, но это было!

Эрзам понял, что достиг цели. И в то же время он, как никогда, был далек от цели. Мешала квакающая свора. Обидно, но от его человеческих качеств теперь ничего не зависело. Шакалов было слишком много. Он попятился. Потом круто повернулся и, проваливаясь по колено, пошел навстречу пульсирующему зареву. Шакалы устремились за ним. То один, то другой заходили сбоку. «Сам-восемь» их отпугивал, но не мог же Эрзам сражаться до бесконечности. Усталость скует руку, и тогда самый дерзкий квакун сомкнет свои челюсти на горле человека.

Помощь пришла неожиданно. Завороженный миражом, Эрзам не сразу обратил внимание, что настроение стаи изменилось. Человек не обладал столь тонким нюхом, как преследующие его хищники, не знал, что их ноздри учуяли самый страшный запах, какой только может быть. За спиной Эрзама, тяжело ворочаясь, выпрастывая чешуйчатую шею с тупой башкой, уже выпирал из-под наста снежный дракон — средоточие силы и разбуженного бешенства! На снегу, куда падали капли его слюны, появлялись желтые проталины до самой земли.

Шакалы сбились в кучу, забыв про человека. Теперь им противостоял более серьезный противник.

Надо отдать должное храбрости стаи. Она не бросилась наутек, воспользовавшись преимуществом в скорости: вряд ли неповоротливое чудовище могло догнать быстроногих квакунов. Ни один из шакалов не покинул стаю. Хищники двумя приблизительно равными потоками перетекли к яме, на краю которой их поджидал дракон. Не сбавляя прыти, эти потоки, как две мохнатые гусеницы, уперлись с разных сторон в его тушу, пытаясь загнать исполина в берлогу. Попутно делались попытки разодрать ему бока, чтобы отведать драконьего мяса. Кто-то посмелее вцепился в хвост. Но исчадие ледяной пустыни тоже не дремало. Один за другим сыпались удары могучих лап, пригвождая смельчаков на месте. Вскоре все пространство вокруг черного пятна берлоги было усеяно неподвижными шакалами. Стая была рассеяна и уничтожена как единое целое. Но она успела поступить со своим грозным врагом так же, как поступила с беднягой ухорогом. Новый вожак, помоложе и посильнее, чем прежний, проскочил между передними лапами и разорвал подчелюстной мешок дракону. Пусть вожак был тут же раздавлен, но этот ответный акт уже не мог спасти жизнь владыке снежных просторов. Он еще, мотал в агонии шеей и молотил правой передней лапой по бездыханному туловищу вожака, но мотания эти были беспорядочны, а удары становились все более редкими и слабыми, пока не прекратились совсем. Снежный дракон затих, его тело сотрясла резкая конвульсия, и он отошел в Страну Вечной Осени вслед за полярным верблюдом. Тем не менее миссию свою снежный исполин выполнил — дал человеку возможность продолжить путь…

Эрзам вернулся к телу верблюда. Милосердно добил раненых шакалов. Снял переметную суму с провиантом, положил на снег. Засыпал павшего товарища кусками хрустящего наста, прекрасно понимая, что оставшиеся в живых квакуны легко разроют снежную могилу, но не отдать последний долг ухорогому он не мог…

К крепости он шел, больше полагаясь на клюв, чем на собственное зрение. Мираж к этому времени исчез, впрочем, как и Небесный Костер, скрывшийся за горами.

Много ли, мало ли пришлось идти Эрзаму, трудно сказать. Он механически передвигал ноги, не обращая внимания на усиливающийся с каждым шагом встречный ветер, карабкаясь из последних сил на гору и спускаясь с горы…

Замок Урзах-Толибага возник перед воином так же неожиданно, как и горы, но тогда с неба сыпал снег, а теперь снегопад прекратился. Сердце закаленного в поединках бойца дрогнуло, когда он воочию узрел неприступную твердыню. Взметнувшиеся на недосягаемую высоту стены без бойниц, казалось, были вытесаны из единого камня. Трудно было вообразить, какие силы оказались способны на такую титаническую работу. Если верить «Тайной песне о Железной Башне», силы эти того же свойства, что и силы, которыми управляла ведьма. Силы потустороннего мира Вечной Осени, откуда явились на Хоррис и Цвобри, и Урзах-Толибаг!

Эрзам двинулся вдоль основания стен, резонно рассудив, что если колдун каким-то способом оказался внутри цитадели, следовательно, обязательно должен быть вход. Хотя проклятый Урзах-Толибаг мог обладать даром проходить и сквозь стены! Но это соображение Эрзам сразу же отбросил: не могла же Цвобри не знать, что Эрзаму, как созданию из плоти и крови, чтобы войти в Замок Судьбы, как минимум, необходима дверь, пусть даже дверца!

Шел он долго. Пальцы от нестерпимого холода скрючились, и ему приходилось то и дело отогревать их собственным дыханием. Плечи болели, словно он нес не суму с жалкими остатками провианта, а полную амуницию тяжеловооруженного лодоррского пехотинца. Глаза слезились, особенно когда он задирал голову вверх и встречался с угрюмым безразличием колючих звезд, с высоты Золотой Дуги взирающих на одинокую фигурку. Но их света было недостаточно, чтобы различить отдельные детали в монолите цитадели.

Помог случай. А может, не случай? Даже для не очень наблюдательного человека, каким был Эрзам из роди Гонэггов, стало ясно, что количество благоприятных случайностей превысило всякий разумный предел. Видно, чары Цвобри действовали и на расстоянии.

Эрзам оступился на скользком валуне и сорвался вниз, чувствительно ободрав правый бок. Он выругался, проклиная собственную неловкость, оперся локтем на камни, чтобы подняться, и тут почувствовал сырой запах из скрытого под валуном провала. Это был потайной ход, ведущий к сердцу крепости…

Настоящее: пари

Император изучал карту боевых действий, когда адъютант доложил о прибытии генерала Права. Глава Империи поморщился и сделал вид, что не расслышал, как за тяжелой портьерой в нетерпении пошаркивают ножкой. Еще несколько томительных для жаждущего аудиенции минут император переставлял флажки на булавках, мурлыкая старинный гвардейский романс «Мы все покидали разрушенный храм…» Потом смахнул рукой игрушечные полки неприятеля на пол, промочил гортань глотком слабого раствора веселящей влаги из флакона еще довоенного выпуска, поправил шпагу, чтобы она составляла с горизонталью паркетного пола угол в 45°, и наконец известил, что полностью освободился от бремени насущных дел на благо отечества.

Генерал выскользнул из-за портьеры, сгибаясь, точно полярный верблюд под тяжестью ящиков с патронами для крупнокалиберного пулемета системы «аддиг».

— Ваше Имперское Величество, осмелюсь высказать…

— Мой генерал! — величественно молвил император. — Я же просил…

— Виноват. Выпадение памяти, такое со мной иногда случается. К тому же дела.

— У всех дела. У меня тоже дела, — снисходительно поведал император. — А уж мои дела, императорские, наверняка поважнее твоих, генеральских!

— Так точно! — согласился генерал, от наметанного глаза которого не укрылись разбросанные в беспорядке оловянные солдатики. — Но у меня дело суперважное, дело…

— Все дела, с которыми здесь появляются, суперважные… Ну, хорошо, хорошо, не обижайся. Излагай, но только кратко!

— Ваше Имперское…

Рот императору перекосило, как от доброй порции сравнительно крепкого раствора веселящей влаги.

— Опять?!

За портьерой явственно послышался сдавленный смешок. Подлюга адъютант, не иначе.

— Сколько раз вдалбливать в твою лысую тыкву: когда наступает время решительных сражений, а оно, судя по положению на фронте, наступило, нас следует именовать титулом Маршаллиссимус и только Маршаллиссимус!

— Больше не повторится, Маршаллиссимус!

— То-то же, генерал!

— Операция «Изменение» вошла в основную фазу. Носитель разума моего специального агента успешно справился с предварительным этапом!

— Подожди, мой генерал. Я столько сил отдаю Империи, что не в состоянии упомнить всех деталей твоих операций. В двух-трех словах суть…

— Слушаюсь, Маршаллиссимус! Полгода назад я поставил Генштаб в известность, что способен крупно спутать карты противника…

— Этому жирному дуралею Пелешуну, ха-ха-ха! Продолжай!

— Так точно, этому жирному дуралею, хи-хи-хи… Несколько месяцев я подбирал подходящую кандидатуру в специальные агенты и в конце концов наткнулся на бабомаза, вчистую списанного с фронта по ранению.

— Боевое ранение или самострел? — поинтересовался император.

— Осколок фугасного снаряда. Обижаете, Маршаллиссимус, я не первый год в Ассамблее! Разве можно посылать на такое ответственное задание труса и маловера?

— Нельзя! — нахмурился глава Империи. — Уж я бы тебе этого не простил!

— После вербовки…

— Надеюсь, добровольной? — иронически улыбнулся император.

— Естественно, добровольной, — в глазах генерала Права вспыхнул патриотический огонь. — И после добровольной вербовки агент был поставлен в известность…

— Вот это зря! — возмутился Маршаллиссимус. — Пешка ни под каким соусом не должна ведать, на какое поле ее поставят: черное или белое!

— Конечно, данное обстоятельство я учел, Маршаллиссимус. Пешка знает только часть правды. Малюсенький кусочек правды. Она уверена, что идет на подвиг во славу Империи, во имя Фундаментального Права…

Император зашелся от приступа безудержного веселья. Генерал позволил себе расслабиться и выпустил на свободу всего лишь идиотическую улыбку.

— Во имя Фундаментального Права? — переспросил, задыхаясь от хохота, Светоч Государства и Права. — Ну, ты в своем репертуаре, Арольд. Еще в гимназии, помню, ты отличался хорошо подвешенным языком!

— Агент удовлетворительно прошел подготовку по седьмой форме допуска…

— Научили мазилку порхать и реять… Ты меня совсем уморишь!

— Все по плану, как согласовали с Вами, Маршаллиссимус.

— Небось, и «Тайную песнь о Железной Башне» приплел?

— Соответственно.

Император снова зашелся.

— Ну и артисты в моей Ассамблее! А тебе лично просто цены нет. Я давно так не веселился, даже тогда, когда мои славные диверсанты учинили фейерверк в Кордигале, и когда этот боров Пелешун выполз из-под праздничного стола весь в спарже и майонезе, хо-хо-хо!.. Ты не видел этих фотографий, обязательно попроси у Керика! Получишь огромное удовольствие! В спарже и майонезе, ха-ха-ха!..

Император вытер кружевным платочком уголки глаз:

— Стало быть, твой агент решил, что судьба Империи находится в его слабеньких пальчиках, которые могут только палитру и кисти держать, а уж лазерную винтовку или крупнокалиберный пулемет с самоприцеливанием… ха-ха-ха! А с другой стороны, ха-ха-ха!.. жалко малого…

— Не знаю, не знаю, — сказал генерал серьезно. — Жалко не жалко, а кому-то операцию проводить надо, и мой агент проводит ее пока более или менее успешно!

— Помнится, ты выпросил в подмогу суперкомпьютер, вроде тех, что заправляют в Генштабе…

— Да. Агенту был придан ИНКА.

— Скажи мне, Арольд, в кого внедрили ИНКА? Я держал пари с адъютантом, что непременно догадаюсь!

— ИНКА, к сожалению, вышел из игры на предварительном этапе по причине смерти биологического носителя.

— Не может быть, генерал. Твой Маршаллиссимус недоволен. Неужели ты посмел вселить ИНКА в разум моего предка, блистательного князя Мельдана Скрытного, погибшего от руки мятежного холопа?!

Генерал пожал плечами:

— Как можно?! Даже в мой, скажем прямо, не самый умный мозг Империи такая мысль прийти не могла! Прятать кибернетического надзирателя и помощника под серебряной маской? Увольте… Вообще говоря, Мельдан рассматривался моими сотрудниками как потенциальный носитель…

— Но, но, но!!!

— Но я выбрал снежного дракона!

Лицо императора вытянулось:

— Ничего умнее не придумал, дурак!

Он швырнул платок на пол и утвердил обширное седалище прямо на карту, придавив флажки и подмяв под себя полконфедерации.

Горе его было безутешным.

— Керик!!! — гаркнул он минуту спустя.

Адъютант не заставил себя ждать. Он ловко прошмыгнул между генералом и Маршаллиссимусом и застыл в смиренной позе, наклонив зализанный пробор слегка в сторону непосредственного начальства.

— Керик, сволочная ты душа! — всхлипнул император. — И за что только терплю тебя, не знаю. Фрейлин моих портишь, вчера опять гранд-статс-дама жаловалась, повсюду обо всех сплетничаешь, ни стыда ни совести, с Правомочными задираешься, а теперь и пари наше выиграл… Лезь под стол!

— Слушаюсь! — тощий зад адъютанта, обтянутый атласными штанами ядовитого малинового цвета, мелькнул и исчез под картой. Из-под стола послышалось звяканье, бульканье и прочие звуки, оповещающие, что выигрышем пари был санкционированный доступ к довоенным запасам веселящей влаги, которую император прятал от супруги в Стратегическом зале, куда вход женщинам был строго воспрещен на все время ведения боевых действий.

Генерал непроизвольно сглотнул слюну.

— Премного благодарен, патрон! — сказал нахал Керик после того, как выполз из-под стола и промокнул губы узкой ладошкой. — Не смею задерживаться! — И снова исчез за портьерой.

— На что же мне дальше спорить, Арольд? — спросил безутешный император, в расстройстве шмыгая носом. — Чтобы этот паршивец снова меня не объегорил, а?

 

Глава 4

Прошлое: писец

Эрзам спустил ноги в провал, нащупал твердь и, помогая себе руками, погрузился в темноту. Когда глаза привыкли, он обнаружил на стенах и потолке туннеля какое-то свечение, слабое, мерцающее, но тем не менее помогающее не разбить лоб в кромешной тьме. Эрзам вытащил меч, выставил перед собой и осторожно пошел вперед, втянув голову в плечи.

С каждым шагом запах сырости, который встретил его при входе в провал, уменьшался, пока совсем не исчез. За стенами что-то басовито жужжало, словно рой полу пчел. Но, судя по силе звука, это гудели не простые полупчелы, а полупчелы гигантского размера. Эрзам поежился, представив себя лицом к лицу с такими чудовищами.

Потом жужжание сменилось глухим уханьем, так что изъеденные неумолимым временем каменные плиты, по которым ступал боец, заметно вздрагивали. Воистину, силы, заключенные в крепости, были дьявольскими!

В конце концов туннель привел человека к массивной деревянной двери, из-под которой просачивалась в подвал узенькая полоска света. Эрзам приставил ухо к двери: ему вовсе не хотелось нарваться на засаду. Если Урзах-Толибаг хотя бы наполовину так могущественен, как расписывали и Цвобри, и старец из Харкнея, у него должно быть множество воинов!

До его чуткого слуха не донеслось ни звука. Очевидно, помещение за дверью было безлюдно. Во всяком случае, Эрзам на это надеялся. Он встал на колени и вогнал «Сам-восемь» в щель под дверью. Приподымая меч, потянул дверь на себя. Его усилия оказались напрасными — дверь наружу не открылась. Тогда воин уперся обеими руками в преграду и напряг мышцы. С тем же результатом. Вернее, безрезультатно. Наивно было полагать, что дверь окажется незапертой.

Гонэгг ощупал косяк. Дверная коробка была сработана тоже из древесины. Будь она сделана из железа, пришлось бы рубить дверь, а это шум. Деревянная — совсем другое дело. Слава Золотой Дуге, у бывшего княжеского воина имелся некоторый опыт по части отпирания замков!

Эрзам всунул кончик меча между дверью и косяком на уровне груди и стал опускать лезвие, стараясь нащупать язычок навесного замка или закаленную полосу накладного завеса с внутренней стороны входа.

Жалобно звякнул металл, наткнувшись на металл. По звуку боец без труда определил, что дверь запирает обычный навесной замок. Эрзам отвел от себя рукоятку меча и налег на нее грудью, интуитивно используя принцип рычага. Язычок чмокнул и отжался. Дверь со скрипом повернулась вокруг петель. Глаза Эрзама, привыкшие к полумраку туннеля, моргнули. Одинокая свеча на грубо сколоченном дощатом столе показалась ему ослепительной звездой.

На самом деле свеча успела превратиться в оплывший огарок и чуть заметно чадила в глиняной плошке. Кроме стола, в помещении, казавшемся низким из-за причудливых теней на потолке, находилась деревянная лавка, очень гладкая и потемневшая от времени, топчан, застеленный шкурой какого-то неизвестного зверя, и еще одна дверь.

На стене висели продавленный с одного края прямоугольный щит тусклого металла и граненая чернильница на ажурной цепочке. Под столом валялась исписанная каллиграфическая палочка, столешница была испещрена высохшими кляксами. А когда в изголовье топчана Эрзам обнаружил бронзовую песочницу, выполненную в виде изящного дракончика, стало ясно — это помещение не для стражи. Здесь обитал писец. А если судить по натекам воска на огарке, писец отсутствовал в своей келье всю ночь.

У Эрзама слипались глаза. Больше всего ему хотелось прилечь на гостеприимный топчан и дать отдых истомившемуся телу. Сколько же дневных и ночных переходов пешком и на верблюде проделал он после того недоброй памяти погребального костра?! Не сосчитать! Но воин понимал и другое — спать нельзя!

Он разрешил себе только малость подкрепиться. Потом спрятал суму под топчан, закрыл вход из тоннеля (замок сам собой щелкнул!) и встал на стражу у второй двери.

Ждать пришлось недолго. Раздались шаркающие шаги, дверь заскрипела (что они тут, совсем обленились, не могут петли жиром смазать?) и пропустила в келью человека. Не то чтобы очень старого, но какого-то покореженного жизнью. Голову он держал набок, сильно сутулился и волочил одну ногу. Видать, служба на Урзах-Толибага была не из сладких. Под мышкой писец нес кипу неправдоподобно белых, прямоугольных, одинаковых по размеру листов.

Эрзам легонько шлепнул его по голове мечом. Плашмя. Чтобы, не дай погаснуть Небесному Костру, не помер на месте от страха!

Человек икнул и присел на месте, схватившись за голову обеими руками. Кипа разлетелась по всей комнате стаей белоснежных мотыльков.

Придя в себя, человек с опаской поднял на Эрзама бесцветные глазки, но ничего не спросил, как будто княжеские бойцы с мечами наголо каждый день поджидают его за дверью.

— Ты кто? — шепотом спросил Эрзам.

— Я?

— Нет, я! — передразнил Гонэгг.

— Жегдо!

— Я понимаю, что твое имя Жегдо, но кто ты по занятию?

— Толкователь Зеркала!

— Жегдо Толкователь Зеркала, в последний раз спрашиваю, кто ты таков есть в замке? Потом вопросы станет задавать мой меч, а он настойчивее моего языка и гораздо чувствительнее для твоей кожи!

— Я очень хочу спать, но, видно, мне придется это дело отложить! — сказал писец и поведал Эрзаму все, что знал.

В замке, по косвенным признакам, обитает достаточное количество людей. Но он, Жегдо, никогда никого из них не видел, кроме Хозяина. Он, Жегдо, предполагает, что все люди работают на Хозяина. Жегдо тоже работает на Хозяина. Имя Хозяина нельзя упоминать вслух — это карается. Впрочем, Жегдо и не знает настоящего имени. Он работает честно и получает за работу хлеб. Всю жизнь он провел в замке. Возможно, здесь он и родился. А вот родителей своих не помнит. Помнит только свою работу. Работа же у Жегдо замечательная.

Каждый вечер он идет через всю крепость из своей кельи в Зеркальный зал и ночь напролет смотрит в Зеркало. Потом там же, в Зеркальном зале, завтракает и возвращается сюда, в келью, чтобы записать то, что увидел в Зеркале и запомнил. Все, что записал, относит снова в Зеркальный зал. Обедает там. И во второй раз возвращается в келью, чтобы поспать и отдохнуть перед очередным бдением.

Жегдо никогда не ужинает. На сытый желудок можно заснуть перед Зеркалом и пропустить что-нибудь важное. Такое однажды случилось, и Хозяин наказал писца. К тому же Хозяин говорит, что ужинать вредно. Жегдо верит Хозяину. Если бы не верил, то продолжал бы ужинать, снова бы заснул и его снова бы наказали. А так вера помогает, и его не наказывают. Наказание — это такая штука, брат, вовек ее не захочешь, коли раз попробовал. Лично он, Жегдо, раз попробовал и навсегда зарекся повторять…

— Хватит! — нетерпеливо сказал Эрзам, почувствовав, что тема наказания — любимый конек этого пришибленного и без понукания он с нее не слезет. — Говори про Зеркало, иначе я накажу тебя так, как не снилось твоему Хозяину!

— Про Зеркало? — удивился писец. — Можно и про Зеркало! В нем можно увидеть все: и страны, и людей, и события, и происшествия, и поступки, и следствия, вытекающие из этих поступков. Ничто не повторяется. Смотреть в Зеркало увлекательно, но важнее всего запоминать увиденное. Это — главное! И нужно еще обязательно записывать то, что увидел. Так требует Хозяин, и Жегдо верит Хозяину. Без веры никак нельзя, иначе можно забыть, а это — то же самое, будто и не видел ничего. А раз ничего не видел, значит, и записать не сможешь, и останется происшедшее в Зеркале без отображения, а этого допускать нельзя, вся работа пойдет насмарку. Накажут Жегдо, а зачем его наказывать, ты не знаешь?

Поэтому, брат, лучше помолчи, а Жегдо запишет, что видел сегодня ночью, а?..

— Я-то помолчу, а вот ты, Жегдо-Язык-Без-Костей, молчать не будешь! — устрашающе произнес Эрзам. — Все мне расскажешь, все! Ибо хоть я и не Хозяин, но наказать сумею не менее, а скорее всего более! Мне ты веришь?

Боец пощекотал словоохотливого писца острием под подбородком.

— Верю, верю! — заверещал бедный писец. И Хозяину я верю, и тебе верю! А чего бы мне тебе не верить?! Мне все едино: излагать тебе или излагать «бумаге» С другой стороны, «бумага» останется, а на твой счет у меня большие сомнения — хороший ли ты слушатель или так, ради праздного любопытства, или из-за гордыни, что обладаешь мечом, принудить желаешь?!

— Будешь рассказывать?! — разъярился Эрзам и полоснул писца по пальцу.

Жегдо заголосил, как оглашенный, и пришлось выписать ему еще пару тумаков, чтобы успокоился. Но и после этого писец не стал ничего рассказывать, ибо сунул порезанный палец в рот, а наличие во рту постороннего предмета никоим образом дикцию не улучшает.

Время от времени он вынимал палец изо рта, внимательно разглядывал на свету и, заметив выступающую рубиновую капельку, снова прятал во рту.

Эрзам томился, прикидывая, а не прирезать ли Жегдо окончательно? Конечно, в этом случае он не узнает, что там происходит в Зеркале, зато эта пародия на мужчину перестанет канючить, как баба, и вообще маячить перед глазами!

Писец, видимо, прочитал это желание в глазах воина и понял, что если не прекратит жалеть свой палец, то его весьма агрессивно настроенный гость не пожалеет самого Жегдо.

— Ладно! — сказал он, сплюнув на пол розовую пену. — Больше не буду! Мне что? Мне все равно. Был бы только кусок хлеба, да кусок мяса, немного овощей и кувшин бодрящей похлебки! А вот наказания не надо: ни порезанных пальцев, ни порезанного горла…

Он ощупал горло, убеждаясь, что оно пока цело.

— Сегодня в Зеркале меня поразило одно: и стал свидетелем неоднократного рождения близнецов, как среди людей, так и среди зверей. Прямо эпидемия какая-то. Особенно мне запомнились пятнистые медвежата, появившиеся на свет в охотничьей медвежатне Суйгарского принца. Ну, чудо как хороши!

— Откуда известно, что медвежата родились именно у Суйгарского принца, а не у кого-нибудь другого, скажем, венценосного правителя Ураза? У него тоже есть медвежатня.

Жегдо удивился.

— Это так просто! По нижней кромке Зеркала бегут буквы. Они мне говорят, где дело происходит. Я им верю, отчего мне не верить? У Суйгарского принца — значит, у Суйгарского. А про правителя Ураза буквы ничего не говорили. Вполне может быть, что и у него близнецы народились. Вполне. Только в Зеркале про медвежатню на окраине Суйгара разговор шел…

— Что еще видел?

— Много разного. Про близнецов я тебе рассказал… Ага! Пекарь в южной Васкордии лишился передних зубов, пытаясь на спор прогрызть насквозь железный противень. Вот умора!

— Прогрыз?

— Нет, разве железо прогрызешь? Сломал резцы, закрыл рот ладонью и убежал в поле…

— Вот дурак!

— Потом знаменитая знахарка Мишарта, это уже под утро было, раздобыла у варваров Великой Пустоши связку сушеных мизинцев…

— А зачем ей мизинцы?

— Ты что, не знаешь?! — искренне удивился писец. — Сварит приворотное зелье и станет торговать. Бабы-то, они завсегда не прочь зелья подлить мужьям, ежели те на сторону глядят, хе-хе… Авось, поможет!.. Видел я еще короля Астеции. Видный такой из себя, вальяжный, держится с достоинством, а когда никто не видит, хватается за бок и охает страшно. Почками, должно быть, мучается…

Так вот он, болезный, давно собирается объявить войну соседям-монархам, все ковыляет в одиночестве по тронным покоям и решить не может, с какого начать… И еще много-много интересного наблюдалось в Зеркале, да разве все упомнишь и перескажешь? Для Зеркала не бывает тайн: оно показывает и любовные свидания, их я люблю смотреть особенно — милуются дурачки и не подозревают, что я все вижу; и противоправительственные заговоры, ну, эти всегда одинаковы: много болтовни, ругани, постоянно делят шкуру неубитого медведя, а как до дела — сразу в кусты; и всякие другие живые картины: веселые и грустные, страшные и обыденные… Картины эти приходят отовсюду, но что непонятно, так это одно: у нас в крепости — ночь, а у них, на картинах — и ночь, и утро, и день, и вечер. Я рассказал все. Теперь мне будет дозволено занести на «бумагу» то, о чем я поведал?

— Занеси! — разрешил Эрзам, и так как грамоте в детстве не обучался, с интересом стал следить, с каким упоением старательный Жегдо водит расщепленным с одного конца стилом по белоснежной коже листов, которые упорно именовал «бумагой». Когда последний штришок занял уготовленное ему место, писец просыпал из открытого зева дракончика-песочницы мелкий морской песок, чтобы тот впитал излишек чернил со страницы и, взяв ее за уголки, несколько раз взмахнул в воздухе.

— У нас похоже писал войсковой писец на пергаменте, — поделился Эрзам.

— Фи! — Писец презрительно оттопырил губу. — Писание на пергаменте — занятие сугубо грубое, один раз ошибешься, целый кусок ножиком соскабливай. Мне Хозяин дает иной материал — «бумагу». И писать на ней легко, и читать легко, а неверную букву поставишь, хочешь — новый лист начни, благо их много, хочешь — вымарай, Хозяин за это не наказывает! Я верю…

— Если ты скажешь еще раз, что веришь Хозяину, я тебя проткну!

— Кто же тогда будет смотреть в Зеркало? — в голосе писца послышался неподдельный ужас.

— Я!

— Ты? — вновь ужаснулся Жегдо. — Но ведь тебе неизвестно, где оно находится!

— Ты отведешь меня к Зеркалу!

— Как же я тебя отведу, если ты меня проткнешь? К тому же к Зеркалу никому, кроме меня, нельзя приближаться! Хозяин вершит Историю, я верю…

Гонэгг ударил писца кулаком в грудь.

— Понятно, — горестно сказал несчастный, подымаясь. — Мое стило — неважная защита от меча. Пойдем!

Он собрал исписанные страницы, и они вышли из кельи через вторую дверь.

Внутри крепость оказалась еще величественнее, чем это представлялось снаружи. Жегдо вел Эрзама темными галереями, плотно завешанными настенными гобеленами, на которых искусно были вытканы геральдические узоры и сцены из неизвестных Эрзаму легенд. Спутники поднимались по головокружительным винтовым лестницам, где прямо в лицо шуршали кожистыми крыльями летучие мышаны, оставляя в воздухе фосфорические следы и еле уловимый запах мускуса. Воин и писец миновали протяженную анфиладу комнат, каждая из которых была декорирована на свой, только ей присущий манер. Была комната в бледном атласе, и Эрзам с грустью вспомнил высокородную в серебряной маске — у нее была вечерняя рубашка из похожей ткани, когда она снимала остальные одежды в его палатке; и была комната в траурном бархате с пурпурной окантовкой, за пышными драпировками которой угадывались неясные очертания ритуальных алтарей неведомых культов; была — в дубовых панелях, покрытых затейливой резьбой; и была — в генеалогических портретах, где странно удлиненные лица, смутно напоминающие облик Цвобри, чередовались с превосходно выполненными акварелями животных, похожих на квакающих шакалов, но иной масти и окраса.

Шаги приглушенно отражались от лепного потолка и переливающихся драгоценными каменьями гирлянд, которые свисали вниз подобно каменным сосулькам в пещерах западной Васкордии, в которых Эрзам прятался несколько дней, когда еле унес ноги из таверны на Золишанском тракте. Только теперь, посреди этого великолепия, он до конца осознал, как опрометчиво поступил, решив проникнуть в логово всесильного колдуна без предварительной разведки. А ведь первая заповедь воина-наемника гласит: «Не дрогнет рука, если знаешь врага!»

Крепость подавляла. Ее богатые и нарядные покои свидетельствовали о неограниченных возможностях Урзах-Толибага. Трудно было себе представить, что эти шедевры ковроткаческого, изобразительного и ювелирного искусства — дело рук хоть и умельцев, но обыкновенных людей! О, Золотая Дуга! Зачем он, ничтожный червь, рискнул пойти против сил, не имеющих ничего общего с миром Хоррис, против сил, с которыми не могла справиться даже ведьма Цвобри?!

Его, как простачка, заманили в ловушку. Он попался в силки, подобно глупой охотничьей птице, влез, как неосторожный квакающий шакал в капкан, спрятанный под снегом! Да разве такое возможно: с одним мечом и Медленной рубашкой устоять против нечеловеческих чар колдуна?! Нет, надо немедленно возвращаться, бежать отсюда со всех ног!

Прочь, прочь из заколдованного места!

Он замедлил шаги. Остановился, чтобы унять бешено стучащее сердце. И будто лопнула тетива — сомнения в благополучном исходе предстоящего испытания покинули его мысли, сгинули без следа.

Он вновь обрел решимость.

Опять поспешил за сгорбленной спиной писца, который, похоже, никаких душевных мук не испытывал. И вновь кто-то стал терзать сердце Эрзама предчувствием непоправимой беды… Да, чары Урзах-Толибага были изощренными!

Воин сжал зубы и заставил себя идти вперед. Он понял: колдун испытывает его волю, и это понимание прибавило сил.

Оставалась последняя дверь. Дверь, за которой находился Зеркальный зал, чьей особенностью, конечно, было Зеркало — таинственное и непостижимое для людей. А у Зеркала, в этом Гонэгг был совершенно убежден, его ожидает тот, кто был причиной всех перемен в жизни княжеского бойца, тот, кто является долгожданной целью в конце трудного пути, тот, кого так неистово ненавидит ведьма с темными прохладными глазами, ибо в чем-чем, а в ненависти Эрзам разбирался!

Писец наотрез отказался идти дальше, и в его взгляде боец прочитал, что на этот раз не поможет даже «Сам-восемь»!

Что ж, Жегдо исполнил свою миссию. Эрзам отстранил проводника и ударил дверь плечом…

Настоящее: адъютант

Генерал спал плохо. Даже во сне он продолжал сражаться с бесчисленными врагами Империи, которых с каждым сновидением становилось все больше и больше. Каждую ночь он придумывал и осуществлял на практике новые хитроумные операции по искоренению сомневающихся в Праве. Иногда он казнил их, иногда — миловал. Этой ночью правоотступники поймали его самого и поставили на колени пред заплывшей тушей Пелешуна, потрясателя основ и главного противника Империи…

— Признайся, мерзавчик, какие козни ты измыслил учинить в этот раз против благородной Конфедерации? — грозно вопрошал Пелешун и тыкал толстым, похожим на довоенную сардельку пальцем прямо в нос генералу.

— Долг свой во благо Империи сознаю и всячески намерен сему споспешествовать! — непонятно, но значительно бормотал генерал, безуспешно пытаясь не глядеть на сардельку.

Пелешун грузно сполз с кресла и чувствительно взял генерала за плечи. — Признавайся, корыто с помоями, или я из тебя выпущу душу наружу!

Он затряс генерала, как плодовое дерево черного овоща в сезон урожая. Тряс, тряс, тряс…

— Генерал! — ласково произнес знакомый голос. — Очнитесь!

Спящий размежил веки. Перед ним, как в диковинном искаженном аттракционе, проступило лошадиное лицо майора, так преданно трудившегося в конюшне генерала над подготовкой Керли Ванга для засылки в прошлое.

— Что такое? — пролепетал генерал и сел на походной койке. Спал он здесь же, в своем кабинете, забыв на военное время радость общения с супругой, которую загодя, еще до начала войны, отправил в имение.

— К вам пришли! — Майор на два такта развернулся и, печатая шаг, скрылся за дверцей, расположенной рядом с камином.

— Кого это дьявол в такую рань прислал? — подумал вслух генерал и стал одеваться. Потом побрызгал на лицо водой из миниатюрного бассейна, в котором лениво шевелили хвостами серебристые рыбки с длинными усами. Потом уселся за рабочий стол, достал из ящика несколько папок с маловажными документами, распределил бумаги по всей полированной глади столешницы — чтобы посетитель должным образом настроился, что, мол, отрывает хозяина от серьезного занятия, — собрался с мыслями (проклятая довоенная сарделька сильно мешала!), придал личику сосредоточенное выражение и сказал:

— Входи, мой хороший! Я жду.

Дверь отворилась, пропуская в кабинет худосочного юношу в парадной офицерской форме, с аксельбантом через правое плечо и с императорскими вензелями на витых погонах. Не по уставу был только шейный дамский платок, небрежно заткнутый за ворот, да ножны, в которых полагалось находиться шпаге, были без содержания. «Молодцы, караульные! Не зря я столько лет посвятил их муштровке!»

— Керик, радость моя! Вот уж кого не чаял увидеть! Не ожидал, право, не ожидал!

Узкое холеное лицо императорского адъютанта не отягощалось презренной печатью интеллекта. Но так казалось лишь на первый, неопытный взгляд. Кто-кто, а генерал Права знал, что от незначительной реплики или даже от одной косой улыбки Керика непреклонный Чиур IX мог изменить свое настроение, принять незапланированное решение или отменить принятое.

— А чего ты ожидал? — спросил адъютант нагло. — Вестей из-за линии фронта, от своего бывшего коллеги по мясным рядам?

Он взял гостевой стул, повернул спинкой вперед и уселся на нем заправским кавалеристом.

— Ну, чего уставился, братец мой непорочный? Или, думаешь, депеши твои изменнические в Конфедерацию нетронутыми уходят? Так сказать, окутанные флером невинности?..

Генерал, может, впервые в жизни не знал, как себя вести с наглецом. Конечно, можно вызвать жеребцов, благо конюшня под боком, через стенку, они мигом прискачут и надежно поработают копытами. Взгляд генерала скользнул под стол, туда, где пряталась кнопочка, до того малюсенькая, что о ее существовании знал только генерал.

— Но, но, братец, не спеши! — предупредил Керик, доказав тем самым, что генерал заблуждается насчет кнопочки. — Патрон в курсе, куда я отправился с визитом. Через час, самое позднее через полтора, в твоем кабинете будет не продохнуть от печной сажи вкупе с колесной мазью, которой предпочитает смазывать сапоги дворцовая гвардия!

— За это время тебя на составные элементы разложат!

— А потом тебя… — мило улыбнулся Керик. — Небось, пожить еще охота, гений наш контршпионажа?! Не всех еще попытал, не всех сподобился помучить…

— Не всех, не всех! — проскрипел Арольд. — Здесь ты прав. Но не затем ты сюда явился, золотко, чтобы об этом старику напоминать! Что ж тебе от меня нужно, мой любезный? Ведь нужно что-то, раз не заложил меня Маршаллиссимусу?

— Это другой разговор, а то: «на составные разложат»! — Адъютант довольно похоже передал интонацию собеседника. — Ты прости, братец, но для начала я слегка приложусь!

Он вынул из кармана кителя плоскую флягу и приложился. Как показалось генералу, не слегка, а основательно. Правомочный со скрытой ненавистью смотрел, как мелко-мелко ходит кадык юнца, пропуская в гортань довоенные запасы из личного погреба императора. «Может себе позволить, сопля зеленая! — с завистью подумал он. — И печень у него здоровая, и одышка не мучает, и придворное бабье, наверное, только хихикает, когда он тискает их за портьерами!»

Керик завершил демонстрацию одного из своих многочисленных пороков, облизнул губы, завинтил серебряную пробку, потом, вроде как только что сообразил, предложил флягу генералу.

— Уволь, мой хороший. Годы свое берут — отпил, сколько полагалось.

— Ну, как знаешь, — адъютант спрятал флягу в карман и с интересом завертел головой по сторонам. — Надо же, если не знать, что ты самый богатый после патрона человек в Империи — вовек не догадаешься! Обстановка убогая, колер на стенах — как в солдатском нужнике, откуда-то похоронной химией тянет — будто не в Ассамблее Права пребываешь, а в дивизии первого эшелона, которая давно оставила надежду на переформирование! Небось, и бабы второй год не трогал?

— Супруга наша в родовом имении. Можно сказать, в героической эвакуации.

— Ясно. Барахло стережет, которое ты реквизируешь у других казнокрадов и бронированными машинами туда отправляешь. Бронированными — это на случай неожиданного артналета или собственной охране не доверяешь?

— Не за барахло жалкое не щажу живота своего!

— Понятно! — перебил Керик весело. — Во благо Права и Империи стараешься…

— Не гневи меня, мой завистливый! — глаза генерала Арольда сузились, как поле зрения снайпера в телескопическом прицеле, когда он взял цель на мушку.

— Пустое! — махнул рукой Керик. — Сегодня я столько раз гневил тебя, братец. Одним гневом больше, одним меньше…

— Зачем пожаловал, крыса тыловая?!

Адъютант не обиделся. Напротив, даже обрадовался. Наконец-то он добился того, чего хотел:

— О! Вот ты и созрел для серьезного разговора! Я — крыса тыловая, а ты, значит, на фронте геройствуешь! Разрешите полюбопытствовать, на каком?! Что-то не припомню твоей фамилии, братец, в списках командного состава, когда их, между прочим, патрон утверждал… По чести говоря, мы эти списки совместно утверждали. Между вторым завтраком и обедом… нет, между первым завтраком и вторым, а между вторым и обедом у нас речь о тебе шла! Содержательная речь. Но раз ты созрел, пора и о деле!

Генерал прикрыл глаза ладонью. Со стороны посмотреть — устал человек от непосильного бремени трудов праведных. На самом деле жгла его ум одна мысль: о чем говорили император с Кериком между вторым завтраком и обедом, о чем?! Если дело ограничилось одними сношениями с Конфедерацией, можно выкрутиться: прикинуться простачком, то да се, в интересах государства, игра в поддавки, я — им, они — мне, а вот если прознали, что состояние спрятано не в имении, а положено на анонимный счет в нейтральном государстве…

— Вот что, фронтовой герой, расскажи-ка мне про операцию «Изменение»! Да поподробнее. Очень желательно знать, для каких целей ты ее затеял?

— Зачем это тебе?

— До отлета на Погонщика Туч хочу снова у патрона выиграть. Такой я, рисковый. А проигрывать мне не с руки!

— Но это секретная операция. По литере «Б».

— Адъютант Его Имперского Величества имеет право быть ознакомлен со всеми секретами Империи, даже безлитерными!

 

Глава 5

Прошлое: поединок

Сквозь непроницаемые полотнища гобеленов пробивалось немного дневного света, но и в его скупых лучах Эрзам увидел того, кого предполагал увидеть. Человек в фиолетовом камзоле и обтягивающих панталонах сидел к нему спиной у противоположной стены громадного помещения, за низким столиком, над которым возвышалось бездонное озеро Зеркала. В Зеркале не отражалось ничего — его поверхность была скрыта клубящимся белым туманом. Когда Эрзам приблизился к столику, он увидел, чем занят человек в камзоле, и удивился.

В руке колдун держал колоду крупных, с закругленными углами игральных карт, наподобие тех, что используются для игры в таррок, и, внимательно рассмотрев очередную карту, выкладывал ее на полированную твердь столешницы. Урзах-Толибаг, а человек за игральным столиком несомненно был Урзах-Толибагом, явно слышал шаги, но вставать не спешил. Он продолжал свое изысканное занятие, и карты прирученными птицами выпархивали из длинных гибких пальцев.

Ничего демонического или магического, на первый взгляд, в нем не было. Таких на сотню — сто плюс один. Но Эрзам повидал всякое. Стараясь не дышать, он стал заносить меч…

В это время последняя карта переместилась на стол и легла поверх остальных, являя миру королевское лицо с надменным профилем. Урзах повернул голову, увидел глаза наемника и устало сказал, не разжимая губ:

— Вот ты и пришел, Эрзам из рода Гонэггов!

Эрзам судорожно сглотнул слюну. Не иначе, дьявольское колдовство! Откуда Урзах-Толибагу известно имя бойца?

— Да, я пришел, колдун! Твое имя мне тоже знакомо, Урзах-Толибаг! Ты, наверное, догадываешься, зачем я пришел?

— Я не догадываюсь, я знаю! — сказал колдун грустно, и столько горечи прозвучало в его словах, будто не колдун, а Эрзам — порождение Страны Вечной Осени. — К сожалению, стохастические процессы не подвластны воле человека, даже если он вооружен информацией, круглосуточно поступающей со стационарных спутников! — добавил он непонятно.

Колдун помолчал, демонстративно игнорируя обнаженный меч, встал, аккуратно придвинул к ножке столика сиденье без спинки, и сказал:

— Эрзам! У меня к тебе всего одна просьба. Перед тем, как начнется поединок, ты должен ознакомиться с Правилами!

— Можешь не утруждать себя понапрасну, — язвительно заметил боец. — Правила Чести в дуэльных поединках мне знакомы с детства! Я закончил школу Разящих Мечей в Астеции и по этикету ведения боя не раз и не два признавался среди первых!

— Я имею в виду иные Правила, Правила Вечного Пасьянса. Это, — он обвел руками столик, на котором застыли в ожидании четыре масти, — не обычные карты. Они… гм-м… волшебные. От того, как они перемешаны в колоде и затем выложены на стол по упомянутым Правилам, зависит ни много ни мало, а течение всех событий на Хоррис, на твоей планете, Эрзам. Каждое из сочетаний карт приводит в действие определенные законы, которым подчиняется все живое в этом мире. Ты заблуждаешься, приписывая власть над этими законами мне, я — только посредник, который обязан день за днем играть сам с собою перед экраном, на котором ночью мой писец наблюдает за результатами этой игры. Я привожу в действие законы, но сделать их такими, как я хочу, — не могу! Если тебе посчастливится убить меня, продолжать Пасьянс придется тебе! А чтобы правильно его раскладывать, необходимо выучить Правила!

— Ну уж, этому не бывать! — процедил Эрзам, но меч опустил. Разговаривать, держа «Сам-восемь» на весу, было неудобно — рука затекла. — Я никогда не стану соучастником твоих кровавых игр! Не для того я прошел ледяную пустыню, дрался насмерть с шакалами и людьми, которые хуже шакалов, чтобы после всех испытаний перекладывать с места на место куски раскрашенного пергамента! Да и не верю я, что от перемещения игральных карт зависит наша судьба! Я столько раз бросал карты в таррок, и что же? Кроме проигрыша или выигрыша, ничего в мире не происходило! Однажды, как сейчас помню, я собрал под банк шесть желтых шаров, такое раз в жизни бывает! Надо такому случиться, проклятый скулодер Юруква ответил на мой удар семью пурпурными звездами! Я призывал Золотую Дугу пасть ему на макушку, и ничего! Нет, ты лжешь, колдун!

— Не забывай! — воскликнул Урзах-Толибаг. — Я — великий маг, и карты у меня магические! Собственно, это и не карты вовсе… Впрочем, тебе не понять… во всяком случае, пока не понять… Если же ты попытаешься уклониться от изучения Правил, мне останется одно: отказаться от поединка и подождать более сговорчивого соперника. Я полагаю, Цвобри не остановится на достигнутом и завербует еще чью-нибудь бессмертную душу!

Эрзам побледнел. «Сам-восемь» описал замысловатую траекторию в непосредственной близости от головы Урзах-Толибага. Тот элегантно увернулся и продолжил:

— Постой, безумец! Если ты не прекратишь свои вольные упражнения, я вызову своего железного слугу! Уж он-то сможет усмирить любого задиру, пусть для этого даже ему придется выйти за рамки гуманистического контура!

В подтверждение сказанному колдун резко свистнул. Сквозь стену в зал вошел черный как смоль железный человек. У него железным было все: туловище, ноги и руки. Он был выше самого высокого человека из плоти. На целую голову. Лица у железного истукана не было — только во лбу горел яркий янтарный глаз. В руках железное исчадие держало не оружие, а почему-то золотое блюдо, наполненное дивно пахнущими фруктами. Эрзам мог дать голову на отсечение, что подобными диковинами не лакомился даже покойник-князь, а уж на что любил потакать чреву!

— Я согласен! — выдавил из себя Эрзам. Истукан выглядел весьма убедительно. Шлепнет блюдом по черепу — и конец поединку. Может быть, у железных людей манера такая — сражаться блюдами?

Странным во всей этой истории было не появление железного слуги, как раз к таким чудесам воин был готов, а то обстоятельство, что Урзах вообще согласился на поединок, имея столь надежную охрану.

Но Эрзам подумал об этом вскользь — его ум уже нетерпеливо погружался в изучение Правил, которые возникали прямо в мозгу, нашептываемые бесплотным голосом. Но этот голос не принадлежал Цвобри, скорее Урзах-Толибагу, или того пуще — железному истукану.

Правила Вечного Пасьянса были удивительно сложными и в то же время удивительно простыми. Как такое согласуется, Эрзам не смог бы объяснить, но, должно быть, немаловажную роль сыграло пристрастие бойца к азартной игре в таррок, благодаря которому его обычно тощий кошель временами разбухал, как пиявка скулодера от дурной крови высокородных. Эрзам изучил четыре масти как свои пять пальцев и мог отличить валета от короля даже при неверном свете Погонщика Туч, когда бивак давно почивал, накрытый бархатом ночи. Главным отличием Пасьянса от талии в таррок было то, что для игры не требовались партнеры! Игра для одного — вот смысл и назначение Пасьянса! Игра для одного, но, если верить словам колдуна, от нее зависела жизнь всех!

К полудню Эрзам уложил в памяти возможные комбинации и сочетания, которые могли встретиться при раскладке колоды. Обучение Правилам ему нравилось! Прежде Гонэгг, как и все вокруг, жил текущим моментом, не загадывая наперед, не делая никаких прогнозов. Прожил день — хорошо, прожил месяц — прекрасно, прожил год и не убили — просто чудо! Теперь же, после того как научился в некоторой степени предусматривать случайные исходы в Пасьянсе, он впервые за всю жизнь задумался о своем месте под Золотой Дугой. Неужели его судьба, как и судьба другого чиульда, или васкорда, или лодоррца — просто следствие перемещения какой-нибудь паршивой карты в колоде Урзах-Толибага?! Но отсюда неумолимо вытекало, что и сюда, в Замок Судьбы, его привела не случайность, а выпавшая когда-то последовательность желтых шаров, пурпурных звезд, лазоревых мечей и янтарных щитов! Стало быть, жизненный путь Гонэгга запланирован дьявольскими картами от первого до последнего шага! Открытие это было похлеще предсказания в «Тайной песне о Железной Башне» с ее примитивным хельмом: хельм действует избирательно, а Пасьянс — на всех сразу. Тогда почему не предположить, что жизнь колдуна тоже предопределена?

Эрзам украдкой глянул на будущего соперника. Урзах готовился к бою. Сейчас Гонэгг не ответил бы себе самому, хорошо это или плохо: знать, чем закончится поединок.

По непроницаемому, как у изваяния, лицу колдуна невозможно было отгадать, кто победит. А ведь он знает от Зеркала, кто!

Боец узнал Правила. Сейчас драться с Урзах-Толибагом ему хотелось гораздо меньше, чем когда он переступил порог этого зала.

Он вяло помахал мечом. Просто так, чтобы стряхнуть с себя сомнения в необходимости дуэли. Внезапно его посетила мысль, что эти сомнения сродни тем, которые мучили его перед дверью в Зеркальный зал. Они на руку Урзах-Толибагу! Эвон как рубит воздух!

Права была Цвобри, Урзах — непревзойденный мастер чародейства! Усыпил Правилами бдительность противника, и теперь, наверное, ликует в душе, предвкушая, как пронзит грудь наивного Эрзама своим узким клинком. В этом и заключается главная сила его чар — в убеждении!

Но Эрзама из рода Гонэггов так дешево не купишь, Эрзам из рода Гонэггов — не такой простачок, каким кажется на первый взгляд, Эрзам из рода Гонэггов сумеет постоять за свою честь! Пусть все предрешено, пусть! Он-то, Эрзам, не знает, чем закончится поединок и, уж будьте уверены, станет драться по-настоящему, как его учили в школе Разящих Мечей и как учила его жизнь!

С удесятеренной жаждой сражения встал он в исходную позицию. Правая рука раскрытой ладонью к противнику, левая нога полусогнута и отменно пружинит, в левой руке — рукоять «Сам-восемь», кончик острия чуть дрожит, отыскивая кратчайший путь к сердцу врага. Урзах-Толибаг свой дамский меч держал почему-то в правой руке и стоял боком к Эрзаму, отставив назад полуподнятую левую руку. Так на Хоррис не сражался никто.

Соперники скрестили оружие. При первом же лязге стали о сталь истукан с золотым блюдом издал сильное жужжание и шагнул к фехтующим. Безлицая голова наклонилась в одну сторону, потом — в другую, словно железный человек укоризненно относился к забаве настоящих мужчин.

— Подожди! — крикнул Урзах-Толибаг и опустил клинок. — Я совсем упустил из виду, что мой слуга не позволит нам драться на его глазах!

Чародей свистнул два раза. Железный слуга попятился к стене. Мгновение — и его не стало.

Эрзам сделал выпад, проверяя реакцию противника. Колдун отвел клинком клинок «Сам-восемь» и в свою очередь нанес скользящий удар. По первым же движениям колдуна боец убедился, что перед ним выдающийся фехтовальный мастер. Но это не смутило его — тем выше цена победы!

Он перешел в затяжную атаку. Урзах защищался. И делал это виртуозно. Но в какой-то момент замешкался, оступился или поскользнулся на паркете, и фиолетовый камзол в одном месте стал черным. Урзах скривился от боли и поспешно отступил. Желая во что бы то ни стало завершить бой как можно скорее, Гонэгг заспешил, его ударам не хватало точности, он принял вынужденное отступление колдуна за его окончательное поражение.

И когда он занес обеими руками «Сам-восемь» над головой для решительного удара, что-то горячее ткнуло его в бок. Спасибо Медленной рубашке: вместо колотой раны он получил всего лишь ушиб. Тем не менее шансы уравнялись.

На стороне Эрзама были молодость и боевой задор, на стороне противника — опыт и отточенная техника. Но долгие многочасовые упражнения в Пасьянс не могли заменить тренировок с мечом. Урзах стал задыхаться, ему не хватало выносливости. Движения колдуна стали не столь быстры, как в начале поединка, на лбу выступила обильная испарина.

Эрзам почувствовал, что бой скоро завершится. Он бросился вперед, применив целый каскад приемов, которому его обучил сам мастер клинкового боя Шелага Тулеп: двойной завес, петля с оборотом, зеркальный повтор, удар «мягкая лапа» и снова петля, но с утроенным оборотом. И тут он снова поторопился.

Урзах собрался с силами, достойно парировал каскад и, когда Эрзам выходил из третьего, последнего оборота, нанес точный рубящий удар наотмашь. «Сам-восемь» выскользнул из разжавшихся пальцев и отлетел в сторону. Из разрубленной руки брызнула кровь…

Боец закрыл глаза, ожидая неминуемого удара милосердия. Прости, Цвобри! Он сделал, все, что мог, но расклад оказался не в его пользу. Что ж, пожалуй, это и справедливо…

Но уши не дождались свиста рассекаемого воздуха. Это могло означать только одно.

— Благодарю! — поклонился Эрзам и встал на одно колено. Потом поднял меч с пола правой рукой. Урзах-Толибаг не мог знать, что старина Тулеп наставлял учеников одинаково хорошо фехтовать обеими руками. К тому же у правши всегда было преимущество в неожиданности, Хоррис — планета левшей!

И вновь скрестились клинки. Эрзам забыл о боли. Как натасканная на дичь охотничья птица, налетел он на противника, не давая колдуну опомниться. Держать меч одной рукой Урзаху не хватало сил, и он уже не наносил удары, а только отмахивался, по-женски держась за рукоять обеими руками.

А Эрзам превратился в машину:

Рубящий удар!

Колющий удар!

Поражающий удар!

Клинок вошел в тело между шеей и плечом, перерубив ключицу. Колдун выронил оружие, странным образом скособочился и попытался зажать жуткую рану пальцами. Камзол у кружевного воротника моментально пропитался кровью.

Он продержался в вертикальном положении максимум три секунды, потом заскрипел зубами и рухнул на колени. Обмяк и завалился на сторону. Еще через несколько секунд подтянул колени к подбородку, дернулся и застыл. На его мертвое лицо легла тень. Пустые глаза смотрели не на Эрзама — они были устремлены в Зеркало.

Туман рассеялся. В непостижимой глубине один к одному отражался зал с человеком, лежащим на полу, и с человеком, стоящим с ним рядом. Говоря точнее, в зале был один человек. Тот, кто стоял. Второй перестал быть человеком. Он перешел в иную категорию.

По Зеркалу пробежала рябь, отражение заколебалось, как поверхность пруда, когда в воду падает слетевший с ветки листок, и Эрзам увидел, что на трупе иной костюм, нежели тот, в котором колдун принял последний бой. Вместо фиолетового камзола на нем теперь было что-то вроде шутовского трико серебристого цвета с кучей каких-то непонятных деталей: выпуклых блестящих пуговиц, торчащих рычажков, змеистых украшений, а голову окружал прозрачный стеклянный шар.

Эрзам перевел взгляд на колдуна.

Урзах-Толибаг улыбался мертвыми губами сквозь прозрачный стеклянный шар.

Раздалось чуть слышное звяканье. Пахнуло весенней грозой. Вспыхнуло радужное сияние. В глазах бойца завертелись и поплыли огненные колеса со сливающимися в сплошной сверкающий диск спицами, а когда они исчезли, трупа на полу не было. Эрзам остался в Зеркальном зале один. В Зеркале отражался тоже он один.

Шатаясь от потери крови, победитель добрался до игрального столика. Здесь силы его оставили, и он свалился как подкошенный.

Настоящее: заговор

Глава Конфедерации — бывший мясник Пелешун, казалось, состоял из одних окороков. Рука в обхвате у него была что у простого человека нога, нога — как туловище, а туловище не вписывалось ни в какие размеры. Шили на него специально, по меркам циркового портного, который имел хитрые лекала для призовых борцов. Щеки Пелешуна свисали собачьими брылями, крохотный курносый носик расплылся, утонув между щек, подбородки, ровным числом восемь, розовым жабо заменяли шею. Ни дать ни взять, чистый обаяшка живым весом в четверть тонны. При всем при том Пелешун был удивительно подвижен и сохранял ясность мысли.

В данный исторический момент он дрейфовал голышом в собственном бассейне этаким надувным плотом. Он всегда плавал между трапезами, а кушал он шесть раз на дню. Когда он не кушал и не плавал, то занимался насущными проблемами внешней и внутренней политики. Но иногда приходилось заниматься делами и во время купания.

Секретарь Пелешуна, потомственный аптекарь и светлая голова Гризалий, примостился на краю парапета. Он держал на колене непромокаемый планшет и занудно гнусавил выдержку из циркуляра секретной службы:

«…и тогда бывший селянин, а ныне дезертир по прозвищу Сталыга, призвал собравшихся на сходку в Шоэльском лесу жителей окрестных деревень сбросить ярмо поставок военного времени и перейти к открытому неповиновению решениям земельной коллегии Конфедерации. К прискорбию, отмечает далее наш соглядатай, присутствующие громкими возгласами открыто выразили свое одобрение, решив в дальнейшем не ограничиваться одним лишь гражданским неповиновением, а организовать повстанческую армию из дезертиров обеих воюющих сторон, благо оружия по лесам достаточно, и в условиях затянувшейся позиционной войны правительству будет не до того, чтобы бросать фронтовые части на подавление мятежа. С тем и разошлись…»

— Это все? — спросил подплывший к бортику Человек-Надувной Плот.

— Нет, не все, — сказал Гризалий. — Третьего дня отряд Сталыги напал на вербовочный пункт в деревне Загрибаны, перебил охрану, а рекрутов увел под свои знамена!

— Куда смотрят доблестные жандармы? — задумчиво произнес Пелешун и полотенцем, которое предупредительный секретарь с готовностью подал, принялся сушить мокрые пряди, обрамляющие лысину. — Помнится, на днях мы выдали на нужды лесной жандармерии кругленькую сумму. И этим обстоятельством был весьма огорчен Друг Меешли. Его армия попала в окружение и требует постоянных дотаций в виде боеприпасов, медикаментов и продовольствия. Все это можно перебросить только по воздушному мосту, а Лига Свободных Пилотов заломила несуразную цену!

— Друга Меешли можно понять, все-таки Советник по снабжению. Но дело Сталыги важнее, Друг Пелешун! В аграрных районах подспудно вызревает недовольство политикой Конфедерации, и отряд Сталыги — только первая ласточка! Советник по лесной жандармерии просит о помощи: хотя бы две дивизии с фронтовым опытом и бригаду дискретной артиллерии, прекрасно зарекомендовавшей себя в ходе кровопролитных боев за Халанские болота!

Пелешун фыркнул.

— Так я и дам ему нашу новинку. Против дезертирских дробовиков хватит и жандармских пулеметов!

— У дезертиров, Друг Пелешун, не только дробовики. Во время налета они использовали и гранатометы, и трофейные пулеметы системы «аддиг», и даже броневик на воздушной подушке!

— Вот как?! Это меняет дело. На вечернем заседании оборонной коллегии придется поставить вопрос о своевременной помощи жандармерии. Друг Гризалий, внеси-ка это в реестр первоочередных задач! А что там у нашего противника происходит?

— Агент Смоква извещает: в горной Личонии, основном поставщике мяса в Столицу, раскрыт заговор. В заговоре замешано множество гражданских лиц, а также, — секретарь выдержал многозначительную паузу, изрядное количество высокопоставленных Правомочных, не вошедших в Списки Спасения. Заговорщики в большинстве своем переданы в Пыточную палату. Казнено до двух тысяч человек. Сведения о заговоре просочились в провинциальную прессу. Ходят упорные слухи, что видели на свободе часть лиц, причастных к заговору. В некоторых дивизиях на передовой выявлены распространители недозволенных прокламаций, призывающих саботировать Акцию Спасения. Агента интересует, не мы ли приложили руку к производству прокламаций?

Пелешун усмехнулся.

— Нет, нет! Отпишешь агенту мы себе не враги. Поливать Чиурку грязью — сколько душе угодно, смеяться над его худосочным Правом пожалуйста, но подстрекать чернь к неповиновению? Нет, рубить сук мы не позволим, а власть Императора, как и наша власть Совета Друзей Конфедерации, зиждется на подчинении толпы законам, которые диктует ей правительство! Ты был прав, Друг Гризалий, дело Сталыги архиважное! Подчеркни в реестре два раза! Обязательно подниму вопрос, обязательно! Да, а как обстоит дело с нашими отечественными спасательными челноками?

— В стадии предварительных испытаний. Друг Решлато обещал полную готовность своих космических кораблей, как только поступит сигнал из Империи о заключительной фазе операции «Изменение».

— Строго предупреди Друга Решлато и остальных Друзей, знающих о предназначении челноков, о недопустимости утечки информации! Иначе не миновать мятежа!

Пелешун перевалился через бортик, кряхтя поднялся на ноги, завернулся в обширный халат и собрался на очередной прием хорошо сбалансированной пищи.

— В конце шифрограммы Смоква просит о дополнительном вспомоществовании, намекая, что раскрыт личной охраной Императора! — крикнул вдогонку главе Конфедерации секретарь.

Пелешун даже не обернулся.

— Ничего не получит! Раскрыт и черт с ним! У нас имеется запасной агент среди подчиненных Смоквы, включите его в игру! А нам, избранникам народа, не пристало тратить на врага народные деньги!

 

Глава 6

Прошлое: пасьянс

Что-то, чему не было названия в языке чиульдов, жуткое, как дыхание снежного дракона, как пробуждение огнедышащей горы, ждало во мраке и норовило вырваться наружу, словно за зыбкой границей между явью и небытием надоело таиться зеркальному отражению, и оно выпирало навстречу реальности, продиралось судорожными толчками, но Зазеркалье не пускало, вцепившись в это что-то всеми своими силами…

— Хозяин, хозяин, очнитесь! — услышал он тревожный голос и с трудом разлепил веки. Над ним склонилось взволнованное лицо писца Жегдо. В одной руке писец держал зажженную свечу в массивном подсвечнике, в другой — исписанный лист «бумаги». — Несчастье, Хозяин!

— Что тебе нужно? — прошептал Эрзам непослушными губами и приподнялся на локте. Острая боль пронзила руку, но Гонэгг не проронил ни звука.

— Зеркало сломалось! — торопливо поведал писец и поднес подсвечник к Зеркалу. Поверхность Зеркала, как и в прошлый раз, пряталась в белом тумане. Но внизу, у самой кромки, туман был алым. — Я пришел вечером. Как обычно. Вы отдыхали. Незнакомец с мечом, который вчера ворвался в мою келью, чуть меня не убил и заставил вести в Зеркальный покой, куда-то исчез. Ну, думаю я себе, Хозяин знает, что делает. Хочет отдыхать под столом, пусть отдыхает. Может быть, Хозяину нравится так спать. Я не стал будить, ведь Жегдо помнит слова Хозяина: здоровый сон — залог долголетия. Если бы Хозяин позволил, Жегдо остался бы в Зеркальном зале навсегда. А что тут такого невозможного? Притащил бы топчанчик, топчанчик никому бы не помешал, а Жегдо мог бы спать тогда, когда Хозяин творит Историю. Мы — люди маленькие, нам творить Историю не требуется, нам бы ее записать только…

Одним словом, пришел я, устроился поудобнее, но так, чтобы, не дай Золотая Дуга, Хозяина не побеспокоить, и приготовился смотреть и запоминать.

Зеркало заговорило в полночь: караван на ухорогих пересекал ледяную пустыню. Он вез вличакских невольниц в подарок конным пиратам Ледогорья. В городе-государстве Лодорра набирал силу традиционный маскарад с фейерверками, карнавальными шествиями и праздничными представлениями на площади перед ратушей, а в это время хворый председатель Лодоррского магистрата, чувствуя близкую кончину, покормил с руки охотничью птицу, поцеловал в темечко и отпустил на волю. Затем с превеликим трудом спустился в пыточный каземат, где приказал удушить любимую наложницу. Самолично проследил, беспрестанно вытирая платком слезящиеся глаза. Ох, и кричала же она! Даже доносящаяся с улицы веселая музыка не могла заглушить… Кузнецы с левого побережья Большой Воды тайком ковали мечи и пики. Наверное, для мятежных крестьян герцога деа Брико. Пики — отменного качества, мечи — так себе… Все шло своим чередом и на тебе!

Вдруг Зеркало замолчало. Никогда такого не было, верно, Хозяин?! И вот, проклятущее, молчит до сих пор: ни картинок, ни буквиц…

Эрзам с трудом приподнялся и принял от писца подсвечник. Потом поднес колеблющийся язычок пламени к своему лицу и посмотрел в Зеркало.

Туман сгинул. Изнутри на Эрзама смотрело отражение Эрзама. Бородатое лицо. Усатое. Лицо как лицо. Не такое смазливое, как у покойного Шталиша, не такое холеное, как у покойного Урзах-Толибага, но мужественное и, главное, достаточно живое.

А вот одет был Эрзам-в-Зеркале в костюм колдуна: одного мимолетного взгляда хватило, чтобы убедиться — Эрзам-со-Свечой тоже был облачен в фиолетовый камзол с кружевным воротником и панталоны в обтяжку. Никаких следов крови ни на рукаве, ни на плече… Проклятый колдун — его чары не потеряли силы и после смерти!

Боец почувствовал, что еще немного, самую малость, и он догадается, поймет, что случилось, но сосредоточиться на разгадке мешал словесный водопад, извергающийся из Жегдо:

— …разве непонятно, иногда и Хозяину требуется отдых. Не где-нибудь, а прямо под столом. Наверное, это здорово — спать где пожелаешь! Я-то не могу себе такого позволить, а Хозяину все разрешается… Оно и понятно — Хозяин. Хозяин все может, потому как сам приказывает всем. Ему ничего не стоит остаться на ночь в зале, где полагается оставаться только Жегдо. Но Жегдо все прекрасно понимает: есть желание, значит, есть, а нет желания — никто Хозяина не заставит. Надо же такое придумать, Хозяина заставить под столом ночевать. Это кто же такой умный так думать?..

— Все! — приказал Эрзам. Его стало подташнивать. — Ты свободен, Жегдо. Придешь завтра вечером! Зеркало будет говорить и показывать!

Жегдо, кланяясь и пятясь одновременно, покинул Зеркальный зал.

Теперь можно было сосредоточиться. Эрзам стал размышлять. Это было гораздо труднее, чем махать мечом. Это было непривычно: мысли, точнее обрывки мыслей, серебристыми мальками копошились у самого дна сознания. Надо было выловить их сачком внимания, и постепенно бойцу удалось заставить их подняться к поверхности, где они оказались под пристальным наблюдением внутреннего зрения. Что-то сдвинулось в мозгу, будто темницу разума осветили факелом озарения.

Вспышка обостренного проникновения в то, что несколько часов назад казалось совершенно не поддающимся разумению, преобразила бойца. Внезапно он открыл для себя, что Хоррис — это не только бескрайние просторы ковыльных степей, величавые горы и Большая Вода, но и огромный шар, медленно крутящийся в чернильной пустоте, подставляя бок под жаркие лучи другого, еще более громадного шара, испускающего во все стороны ослепительное сияние. И не было никакой Золотой Дуги — только бесконечная пустота, всепоглощающая и величественная, как истина для посвященных…

И он, Эрзам из рода Гонэггов, был посвящен в Истину. Он знал теперь, что Урзах-Толибаг не лгал, говоря, что жизнь на поверхности огромного шара, именуемого «планетой», зависит от Вечного Пасьянса!

Он познал чужой алфавит и постиг термины. Разъяснилась тайна сочетания «энергозатрат левитра», которое он по недомыслию принимал за единое целое, наподобие помела. Это было совсем не так: энергозатрат — одно, левитр — другое. И если левитр — это действительно помело на антигравитационной основе, то энергозатрат — грубо говоря, время, в течение которого можно летать на помеле.

Эрзам прочел на нижней кромке Зеркала замершие буквы: «АВТОНОМНЫЙ РЕЖИМ». Знание подсказало, как заставить заговорить Зеркало снова. Для этого нужно было только сильно захотеть. Тогда «автономный» сменится «стационарным»…

Эрзам вспомнил Цвобри. Ее убежденность и ее веру в то, что колдовство Урзах-Толибага несет жителям Хоррис сплошные страдания.

Может быть, род Урзах-Толибага когда-то что-то не поделил с родом Цвобри? И ведьма, мстя колдуну, руками Эрзама выбила волшебную колоду из его пальцев?! Но зачем ей это? Неужели для того, чтобы самой вершить судьбы мира?!

Что ж, следовало признать, она преуспела в своих намерениях! Урзах ушел, но вместе с ним ушла жизнь на планете Хоррис! Кончился Пасьянс, разрушенный мечом наемника, и завершился путь, по которому брели люди: в потемках и при свете факелов, на заре и на закате Небесного Костра! Застыли изваяниями и смертельно больной председатель лодоррского магистрата, и пекарь, в результате азартного пари потерявший привлекательность улыбки, и мастер виртуозной техники боя на мечах Тулеп, и несчастная в своем полудевичестве сестра Эрзама Шензи — все они оборвали бег по дороге жизни. Только здесь, в Замке Судьбы, жизнь продолжается, так как это не замок вовсе, а вероятностная машина, управляющая миром. А машиной этой в свою очередь командует Вечный Пасьянс посредством специальных терминальных карт…

Режим работы Зеркала-дисплея изменился, и Эрзам увидел в нем все, о чем только что подумал.

Экран преподнес зрелище мертвой планеты.

Нет, реки по-прежнему катили воды, и дубравы, как и раньше, шелестели кронами под порывами ветра. Но города замерли, словно выметенные метлой эпидемий, движение на дорогах и караванных трактах застыло, осиротевшие парусные корабли волей стихий несло на скалы…

Замер скороход на одной ноге, как статуя резвого бога Шем-Шура с непременными крылышками на беговых сапогах, застыла в чужой постели надменная аристократка в серебряной маске, скорчилась у котла со снадобьями знахарка Мишарта, а варево уже закипает…

Но кто это там движется? В ветхой юбке до пят, обходя окаменевших людей…

Одна Цвобри осталась не заколдованной Замком. Она бродит по улицам и ждет Эрзама. Но Эрзам не придет, он знает свое настоящее предназначение. Он займет место Урзах-Толибага!

И еще Эрзам знает: верный кибер каждый день будет приносить завтрак, обед и ужин на неизменном золотом блюде.

И еще об одном Эрзам осведомлен: по ходу грандиозно задуманного эксперимента ведется подробная летопись, факты для которой скрупулезный Жегдо визуально снимает с экрана дисплея, и когда-нибудь будущие книгознатцы догадаются об уникальной особенности своей планеты — подчиняться законам теории вероятностей в самом что ни на есть прикладном смысле, но даже тогда смогут ли они расшифровать загадочный термин «метод Монте-Карло»?

И еще известно Эрзаму: каждый день, каждую неделю, каждый месяц — без единого дня отдыха — он обязан раскладывать в Зеркальном зале на игральном столике перед дисплеем Вечный Пасьянс, даруя всему живому радость бытия, пока ведьма Цвобри не поймет, что не только Эрзам победил Урзах-Толибага, но и Урзах, в свою очередь, победил Эрзама, втянув в нескончаемый водоворот эксперимента. И поняв это, Цвобри примется искать нового Эрзама и обязательно найдет, овладеет его телом и душой, споет песнь про колдуна и Мысленный Вихрь, направит через ледяную пустыню, чтобы новый Эрзам освободил мир от власти карт, и прежний Эрзам все это узнает от Зеркала, но изменить ничего не сможет, да и вряд ли такое возможно, а фехтовать вскоре прекратит (ведь это требует времени, а где его взять?), нужно раскладывать Пасьянс, и будет бывший княжеский боец со страхом и в то же время с надеждой ждать, до самой последней минуты исполняя свой долг, а потом станет упрашивать следующего Эрзама повременить с поединком и вызубрить предварительно Правила и пугать железным слугой, если претендент заартачится… А потом свершится дуэль нового Эрзама против старого Эрзама!

Но ведь должен же быть выход из этой дьявольской карусели?! Не для того рождаются люди на Хоррис, чтобы служить марионетками в руках кукловода, пусть даже в роли этого кукловода он сам, Эрзам из рода Гонэггов!!!

Боец, а теперь кукловод, то бишь раскладыватель терминальных карт, закрыл глаза. Он знает, что ему делать дальше. Сначала следует без промедления запустить ход жизни на планете. Колода ждет, ей нельзя покрываться пылью. А вечером он обязательно спустится в подземелье и хорошенько посмотрит, что там так сильно гудело, когда Эрзам шел потайным ходом…

Настоящее: восстание

Дверь от удара сапогом распахнулась, и в кабинет вбежали офицеры дворцовой охраны, выстраиваясь в шеренги по обеим сторонам от входа. Сквозь живой коридор быстрым шагом прошел Император. Вслед за ним торопился Керик, деловой и неулыбчивый.

Генерал вскочил из-за стола. Его трясло от одной мысли, что Керик не выдержал и донес.

— Ваше Имперское… — начал он невпопад.

— Заткнись! — рявкнул Чиур IX и обогнул стол, направляясь к потайной дверце. — У тебя налажена телепатическая связь?

— Налажена, налажена, конечно, налажена. Сейчас прикажу…

— Без тебя прикажут, братец грызун, — елейным голосом сообщил адъютант. — Отприказывался, болезный!

— Нет!!! — завопил Арольд истошно и с прытью, которой от него никто не ожидал, метнулся к дверце. На ее пороге он пал на четвереньки и запричитал, как солдатка, от которой силком отодрали мужа:

— Вы же сами санкционировали, Маршаллиссимус! Невиновен я! Все проистекало точно по плану, еще чуть-чуть и мой крестник разрушил бы Машину, средоточие невзгод, обрушившихся в последнее время на Империю! А Пелешуну я сообщил все, дабы совместно найти выход из создавшегося положения! У нас — заговор в Личонии, у них — мятеж в Шоэле. Солдаты отказываются умирать за идеалы Права!

— Плевать на Право! Плевать на Пелешуна! Плевать на мятежников — все равно подохнут в дерьме, благо снарядов хватит! И на тебя плевать, старый осел! Во имя Империи, во имя Права, — император удачно сымитировал вкрадчивый голос генерала, — дадим пешечке энергетическую станцию, пожалуем седьмую форму допуска! Помогло все это, я тебя спрашиваю?! Нет! Вероятностная машина генерирует до сих пор. Проклятый колдун все продумал, ему не нужны соперники, замахнувшиеся на его монополию! Бригадный генерал Гуэро сегодня ночью, в нашей реальности, пытался атаковать цитадель с воздуха… Империя скорбит о храбреце… Вероятностную машину можно сломать только через прошлое — тебе это не удалось! А ты догадываешься, старый паскудник, что вероятность свержения монархии достигла максимума?! Ряды мятежников растут! Как я упустил из виду, что стабильность Империи и династии Чиуров зависит от такой шкуры, как ты?!

— Виноват! — проблеял старый греховодник, распластываясь на полу, чисто коврик для вытирания ног. — Во всем признаюсь и каюсь!

От страха он начисто забыл, как минуту назад доказывал свою невиновность.

Император носком сапога больно ткнул генерала в бок.

— Ты, небось, и сам поверил в собственную байку, что Машина поможет выиграть войну одной из сторон?! Именно с этой целью ты и вступил в преступный контакт со своим приятелем Пелешуном. А ты знаешь, дорогуша, меня и Пелешуна, Первого Правомочного и главу Совета Друзей Конфедерации, вполне устраивала наша война: мои солдаты атакуют — его войска убивают потенциальных заговорщиков против Империи, наступают конфедераты — мои доблестные части сокращают число будущих бунтовщиков! Великолепно. Обоюдная выгода. С прицелом на будущее. Но вечной войны не бывает: пушечное мясо устало быть мишенями, к сожалению… И тут я, как последний кретин, ухватился за твою завиральную идею: сломать Вероятностную машину!

Генерал закопошился, как провалившийся по брюхо в трясину тяжелый танк.

— Да, да, понимаю! — согласился с ним император. — Не сразу сломать. Предварительно улететь на спутник Хоррис, чтобы после удачного завершения операции вернуться и начать все заново с новыми подданными, с моего соизволения захваченными с собой на Погонщик Туч. Списки Спасения составили, всестороннюю проверку претендентов на верноподданность провели, одного не учли — неспособность агента сделать последний шаг и испортить проклятый механизм! Списками теперь осталось попользоваться в солдатском сортире!

— Списки утверждал не я! — захлюпал носом генерал.

— А кто возглавлял акцию «Изменение»? — проникновенно спросил Керик.

— Взять! — приказал император и ногой вышиб потайную дверь. Жеребцы из конюшни дискредитированного генерала сгрудились у центрального автоклава. Они еще не знали, что их хозяина уже вычеркнули из привилегированного Альманаха Правомочных Фамилий, но предполагали, что тихая и спокойная жизнь кончилась, ибо за дверью разглядели изрядное количество гвардейцев.

— Кто командир?

Вперед выступил майор с лошадиным профилем. Он приветливо улыбнулся Маршаллиссимусу, отчего еще больше стал походить на лошадь — у него были крупные, с желтоватым оттенком, зубы.

— Связь с агентом Изменения поддерживаешь? — нервно поинтересовался император.

— Так точно! — майор молодцевато взбрыкнул ножкой. Странно, что хвостом не махнул.

— Соедини!

Несколько чинов забегало, включая и перещелкивая разноцветные тумблеры и рычажки на стенной панели. Император подозревал, что вся эта бешеная деятельность — просто имитация и демонстрация исключительной важности работы нижних чинов перед глазами ни в чем не разбирающегося начальника, но продолжал терпеливо ждать. Наконец ему подали пластмассовый шлем с наушниками и гибкой планкой ларингофона.

— Имя агента!

— Керли Ванг!

Император зачем-то дунул в мембрану и сказал:

— Ванг, ты меня слышишь?

Сквозь спрессованную толщу донесся сдавленный голос: «Ванг на связи!»

— С тобой говорит твой Император! Почему Вероятностная машина работает?!

— Не знаю. Я все сделал согласно инструкции. Эрзам победил, но мои сигналы до него почему-то не доходят.

— Но почему ты не загипнотизировал его? Внушить самоубийство — это так просто!

В наушниках замолчали. Не слышно стало даже дыхания. Тишина длилась несколько секунд, но Императору показалось, что прошел целый час.

— Я… полюбила Эрзама!

— Аааа!!! — завизжал император и швырнул шлем на пол. — Я так и знал: только свяжись с бабой — и на деле можно ставить крест!

Он заметался между чертежных столов, как придурковатый святой перед началом артподготовки. Потом остановился.

— Где настоящий Керли Ванг?

— Сейчас! — встрепенулся майор. — Ребята, живо!

Ребята, поднатужившись, уже выкатывали из автоклава прозрачную цилиндрическую ванну с розовой начинкой в маслянистой жидкости.

— Ну, не мне вас учить! Чтоб там ему, за восемьсот лет до собственного рождения, Золотая Дуга в свечку превратилась!

Наклонив голову, в конюшню заглянул флаг-офицер:

— Маршаллиссимус! Танки мятежников прорвались через баррикады! Вертолет ждет на крыше Ассамблеи!

— Керик! Пора!

 

Эпилог. Будущее

Цвобри раздирала ногтями лицо и кожу на голове от нестерпимой боли. Она устала кричать, охрипла, но кричать не переставала…

Когда тело Керли Ванга в подвале Ассамблеи умерло, погас и его разум в мозгу Цвобри.

Она опять превратилась в самое себя.

Поднялась с колен, вытерла грязным рукавом кровь и заплакала.