Инструмент № 1, женщина, в домашнем халатике как всегда возилась у плиты, когда инструмент № 2, мужчина, вошел в дом, поставил чемоданы у порога и сказал: «Ау!»

— Здравствуй, любимый! — сказала Она и бросилась ему на шею. Он обнял ее за талию. Но это была не ее талия.

— Что с тобой? — спросил Он.

— Ах! — воскликнула Она. — Просто ты не привык.

— К чему я должен привыкать? — грозно спросил Он.

Она тихо засмеялась и выскользнула из халатика. Он и забыл, что у нее имелась дивная привычка носить дома халатик на голое тело.

Он успел отвыкнуть за время командировки от того, что ему так не хватало. Удивительно, но у нее была не только новая талия, но и все остальное.

— Тебе нравится? — спросила Она таким тоном, будто примеряла новое платье, но платья-то как раз и не было.

— Постой! — сказал Он. — Как случилось, что твое тело моложе тебя на десять лет?

— Это — мой первый сюрприз для тебя! Я ничего не говорила, а сама записалась на очередь к знаменитому архитектору телосложения. Когда ты уехал, подошел мой черед. Я легла к нему на стройплощадку. Пришлось провести две недели в строительных лесах. Он построил мою фигуру заново…

— Это заметно! — отметил Он, критически щуря глаз. — Теперь ты точь-в-точь античная статуя!

— Ой, — воскликнула Она, всплеснув руками. — Наверное, ты проголодался!

— Конечно, перекусить не мешало! — согласился Он.

— Я как чувствовала, решила сегодня на обед приготовить твое любимое жаркое. Ты пока прими душ, а я скоренько закончу!

Жаркое снилось ему каждую ночь в чужом городе. Он смывал с себя усталость и пел под тугими струями горячей воды.

После обеда они легли в постель. Он долго не решался потрогать ее новое тело, которому знаменитый архитектор придал поистине пленительные обводы. Он не мог свыкнуться с ее первым сюрпризом, надеясь, что остальные будут столь же очаровательными. Ведь если Она сказала «первый», то должен быть и второй, а может, и третий…

Он лежал на боку, опираясь на локоть, и любовался совершенством линий. Занятие это доставляло ему чисто эстетическое наслаждение. Он был не чужд чувства прекрасного и рядом с любимой ощущал себя посетителем персональной выставки Родена или Бурделя. Ему было хорошо и спокойно.

Внезапно спокойствие покинуло его. Все было так чудесно и вдруг его глазам представилось совершенно немыслимое зрелище. На матовом животе женщины появились неясные контуры. Какие-то цветные пятна, размытые тени. Словно проступало изображение на листе фотобумаги, погруженной в пластмассовое корытце с проявителем.

С затаенным ужасом Он наблюдал, как пятна разрастались, захватывая грудь и бедра, становясь деталями диковинной росписи.

— Господи, а это что такое?! — прохрипел Он, тыча дрожащим пальцем в татуированный цветок, который, теперь Он видел это отчетливо, обвивался вокруг пупка. Татуировка была сделана на высоком художественном уровне, чайная роза казалась живой, но место, где ее нарисовали, было слишком интимным, чтобы его касалась чья-то игла!

— Вот и второй сюрприз! — к удивлению, в ее голосе Он уловил не смущение, а гордость.

— Ничего себе сюрпризик! — вздохнул Он.

— Тебе не нравится? — спросила Она с сожалением. — Я думала…

— Думала, думала и додумалась! — раздраженно воскликнул Он. — Давай, рассказывай, как дошла до жизни такой!

Она дернула плечиком.

— У архитектора есть друг. Однажды они вместе пришли на стройплощадку и друг увидел меня. Он увлекается новым искусством — физиологической живописью. Ему требовалась модель и он попросил моего согласия на роспись кожи. Ты бы только послушал, как он меня уговаривал. Он предсказывал мне популярность Парфенона, базилики св. Петра и Павла в Риме и музея современной живописи Гугенхайма одновременно. Он убеждал, что женщина-фреска сделает своего избранника счастливейшим в мире. И я согласилась.

— А у меня ты спросила? — сказал Он и возмущенно засопел. Он всегда сопел, когда был чем-нибудь недоволен.

— Ты же был в командировке, — удивилась Она.

— Вот так всегда, работаешь как лошадь, а тут… Слушай, он расписал тебя всю?

— Да, — призналась Она. — Но панно целиком можно увидеть крайне редко. Физиологическая живопись потому так и называется, что рисунки выступают только во время эмоционального подъема. Они очень красивы, я сама любовалась ими в зеркале!

Он заметил, что у нее наступил эмоциональный подъем. На плече — летучая мышь, левую грудь обвивала виноградная лоза с налившейся гроздью, прозрачной и на вид чрезвычайно сочной, подмышкой свила гнездо черноголовая ласточка, а на правом бедре призывно изогнулась в эротическом танце маленькая нагая женщина. Последний рисунок вызывал у него чувство неясной тревоги, была в нем какая-то недоговоренность. Через минуту Он все понял. Маленькая нагая женщина была копией большой нагой женщины, которую Он рассматривал, и застыла в па, предназначенном для другого.

Он по-хозяйски положил свою руку на ногу большой нагой женщины и, испытывая сопротивление с ее стороны, впрочем, достаточно пассивное, перевернул на живот.

Так и есть.

Спина тоже была в рисунках. Чего тут только не было: аппетитные, вплоть до выделения слюны, натюрморты с давно забытой народом снедью, жанровые сценки в нидерландской манере, строгое письмо художников Северного Возрождения и даже «происки авангардистов!» Но для него важным был только один рисунок. Широкоплечий и узкобедрый парень, хлопающий в ладоши, и тоже нагой.

Он критически оглядел свой выпирающий круглой горкой живот, обвисшие бока, и пришел к неутешительному выводу, что изрядно проигрывает по сравнению с узкобедрым и широкоплечим изображением.

— Что за фавн у тебя сзади?

— Да ты никак ревнуешь? — засмеялась Она, переворачиваясь снова на спину.

— Скажешь тоже! — буркнул Он. — Почему ты не сказала этому спинописцу, что замужем?

Она покраснела. Всем телом. Вместе с маленькой нагой женщиной на бедре. Раньше ему нравилась такая стыдливость, но сейчас она вызывала только глухое раздражение.

— Я хотела лишь одного — доставить тебе удовольствие. Ты всегда любил рассматривать альбомы с репродукциями, а на меня не обращал внимания…

— Забавно! — усмехнулся Он. — Никогда не предполагал, что придется жить с альбомом! И не стыдно было, когда тебя разрисовывали? Как афишную тумбу, право слово!

Он сплюнул на ковер и повторил:

— Как афишную тумбу! Тьфу!

Более презрительно Он не мог выразить свое отношение.

Она заплакала. Хотела сделать, как лучше, а в итоге… Слезы скользили по ее лицу и стекали на лепестки татуированной розы.

Он решил, что Она плачет от стыда. Он показал ей всю пропасть падения, и Она поняла, какова глубина этой пропасти.

Но все было не совсем так. Вернее, совсем не так.

Роза вдруг ожила и превратилась из плоского рисунка в настоящий цветок, объемный и реальный. Она приподняла бутон над кожей и распрямила стебель. На подрагивающих лепестках сверкнули капельки росы, в которые превратились слезы обиды, а сквозь лакированные листья проглянули твердые и острые шипы.

Из подмышки выпорхнула птица и, пометавшись под потолком, нырнула с открытую форточку. С плеча по руке спустилась летучая мышь, цепляясь коготками за пушок.

— Боже мой, картинки, оказывается, еще цветочки! — Он схватился за голову.

Мой третий сюрприз, любимый! Ты можешь вдохнуть аромат цветов, попробовать виноград — все настоящее! — Она всхлипнула и улыбнулась.

— Сдаюсь! — воскликнул Он. — Нетопырь тоже настоящий?

— Конечно!

Он брезгливо потрогал рукокрылое. Мышь беззвучно зашипела. Он отодвинулся от греха подальше.

— И как тебе удаются превращения?

— Физиологическая живопись при определенных условиях, связанных с ферментами или энзимами, я точно не знаю, может порождать симбиотическую скульптуру… — сказала Она ученым голосом, будто лекцию читала. — А сделал возможной метаморфозу третий художник, друг архитектора и друг живописца. Когда мне очень-очень хорошо или очень-очень плохо, мое тело превращает рисунки в реальные модели, неотличимые от прототипов, если не считать масштаб. Когда мои симбионты оживают, я становлюсь целым миром!

Он наклонился над бутоном и шумно втянул воздух обеими ноздрями. Пахло розой…

 

Финал первый, хэппи энд

…— Что ж, — бодро отреагировал Он, — это меняет дело! Я тоже намерен стать целым миром и будет между нами мирное сосуществование! Как говорится, два мира — две морали!

На следующий день Он пошел к мастеру телосложения и уговорил его принять без очереди. Когда ему показывали фасоны мужских торсов, чтобы он выбрал подходящий, в кабинет вошла его супруга, оголила ягодицу, на которой хлопал в ладоши широкоплечий и узкобедрый любитель танцев.

— Ему нравится такая фигура! — и Она указала на фавна.

Архитектор улыбнулся и построил ему такую.

Потом друг архитектора расписал кожу под Рембрандта, Модильяни и Глазунова. Другой друг архитектора вдохнул жизнь в его симбионтов.

Новое тело любило танцевать и они часто по вечерам ставили блюзовые пластинки и кружились медленно и печально.

 

Финал второй, несчастливый

…— Так, — сказал Он и засопел, — раньше для тебя целым миром был муж, но, как выяснилось, тебе этого недостаточно. Теперь ты сама себе целый мир! И это очень грустно…

Он хотел заплакать, но забыл, как это делается. Он шмыгнул два или три раза.

— Но я по-прежнему люблю тебя, милый! — воскликнула Она и изо всех сил прижалась к мужу.

Один из шипов поцарапал ему живот. Показалась алая капля. Он грубо отстранил женщину. Роза сломалась и цветок поник.

— Что ты натворил, безумец! — крикнула Она и глаза у нее потемнели. — Ничего не желаешь замечать кроме своего собственного мирка: командировки по три месяца, пиво по субботам, преферанс по пятницам, летом футбол, зимой хоккей! И все, больше никаких интересов, только и знаешь валяться на диване с газетой и чтобы телевизор мерцал, под него дремать уютно…

— А ты хотела, чтобы я хлопал в ладоши, как нарисованный обормот? Не будет этого!

— Ты бесчувственный и толстокожий эгоист!

Он встал с постели. Оделся. Взял чемоданы, благо они так и стояли нераспакованные, и ушел.

 

Финал третий, трагический

…но Он скорчил рожу:

— Клопами воняет, а не розой!

— Не может быть, я принимала экстракт, роза просто обязана пахнуть розой!

— Да бог с ней, — Он махнул рукой, — не в цветах счастье!

— В чем же?

— Это у тебя спросить следует, — ядовито произнес Он. — Ты, моя прелесть, времени даром не теряла! Ну и как он?!

— Кто? — не поняла Она.

— Твой архитектор знаменитый. Или это был физиолог? Нет, скорее всего скульптор, у них руки сильные. Да что там гадать, наверное, они все побывали у тебя… Вот только вопрос: порознь или скопом?!

— Как ты можешь так говорить? — Она спрятала лицо в ладони.

— Я все могу, шлюха! — прошипел Он. — У, тварь, ненавижу!

Он замахнулся, но ударить не успел. Из бутона выскользнула маленькая тусклая змейка и укусила его под сосок. Ему стало больно и Он закричал. Потом ему стало не до крика — грудь жгло раскаленным железом. Затем ему стало совсем невмоготу, перед глазами все поплыло. Отравленный мозг потух окончательно, но и перед смертью его мучил вопрос: что станут делать маленькие нагие мужчина и женщина, когда он умрет?

Змейку в бутон поместил скульптор, который считал, что красоту надо охранять от грубости и хамства. Он не хотел никого убивать, так уж получилось.

Когда агония кончилась, маленький нагой мужчина составил протокол трагического происшествия в результате несчастного случая, так как скульптор изваял его с участкового милиционера. В качестве понятых фигурировали две нагие женщины: одна большая и одна маленькая, и обе долго плакали.

 

Финал четвертый, юмористический

…— Ух ты, красота!!! — восхитился Он — Пахнет замечательно! Слушай, мать, давай варенье сделаем!

— Какое варенье? — не сообразила Она.

— Какая ты, право, недогадливая! Из розовых лепестков! Я в детстве пробовал. Болгарское. До сих пор забыть не могу! А для крепости виноград в варенье добавим. Замечательная штука получиться может, с градусами!

— А что с летучей мышью делать будем? Ее тоже в варенье добавим? — усмехнулась Она.

— Зачем? Мы из нее бульон приготовим. В Америке, говорят, из змей супы варят, у нас тут не Америка, мы изгаляться не приучены, мы и летучей мышью обойдемся. И вообще, ты это здорово придумала, моя кисонька, в тебе целый мир заложен, столько первоклассных продуктов, любой спецраспределитель позавидует! Ух и заживем! Дичь, свежая рыба, лангусты, тропические плоды, молодцы голландцы, понимали толк в жратве, а с модернистами ты промахнулась, у них не понять, съестное изображено или уже съеденное…

Он всегда любил вкусно поесть. Она знала за ним такую особенность и отчасти по этой причине, отчасти по причине пустых полок в продовольственных магазинах, согласилась на симбиотическую скульптуру, но при этом настаивала, чтобы на ее теле было изображено побольше натюрмортов и поменьше пейзажей и жанровых сцен…