#img_12.jpeg

По ночам нам снятся ракеты, но ездим мы поездами. В поезде, на вокзале или неподалеку от вокзала все время что-то происходит. Потому что люди ездят. Ездят без меры. Прутся в поездах с таким напором, о котором нашим дедам и прадедам и не снилось. «Народу больше, чем людей!» — ворчат старые крестьяне при виде постанывающих от напряжения паровозов. «Такая машина, — говорят они, — могла бы много хорошего сделать в хозяйстве, если бы не должна была, как дура, мотаться туда-сюда…» Мания езды продолжается, но когда-нибудь «молодой специалист» возьмет в руки карандаш, засучит рукава, помножит, прибавит и разделит. Свернет мании шею и придумает действенное средство от дорожной лихорадки. Подсчитано, что если бы удалось использовать энергию, которую жители Европы тратят в течение дня на перемещения, то Альпы можно было бы передвинуть в более красивое место.

Ездят и томятся. Едят крутые яйца и снова томятся. Оббивают себе бока мешками и так толпятся, что нормальный человек вынужден стоять на одной ноге. Вот если бы спросить: «Эй, ты, куда тебя несет? Зачем паровозу сердце портишь и рессорам жизнь сокращаешь?» В нашем купе, по инструкции восьмиместном, у окна сидит женщина. Сидит у окна, но на пейзаж даже не посмотрит. Зачем она вообще едет? Ни красивая, ни молодая. С тем же успехом могла храпеть дома. Рядом с женщиной молодой человек с покрасневшими глазами и потными ладонями. Он крутит мельничку, подтягивает носки и непрерывно вздыхает. Здесь и слепому видно, к кому он едет и зачем… За горами, за долами тоже вздыхает и ерзает вспотевшая девица. Разве молодой человек не мог бы решить этот вопрос неподалеку от места проживания? Ну, скажем, на расстоянии двух трамвайных остановок? Худой мужчина спешит в центр по делам. Такой же доходяга с подобным портфелем едет по второму пути в противоположном направлении. Три человека следуют на праздники. При наличии доброй воли они могли бы передвинуть праздники в своих семьях на более спокойное время, когда пройдет предпраздничная горячка. Об экскурсии харцеров я уж не говорю. В мое время харцеры учились вязать узлы, а на экскурсии ходили пешком. На верхних полках должен лежать багаж, а не харцеры. А один едет только потому, что билет нашел, а продать его не успел. Две женщины едут к портнихе. Третья везет пикули. С нами ехали еще два мужчины, но их забрали люди в мундирах. Они заспорили о том, как выглядит обратная сторона Луны. При помощи харцеров мы выпихнули их в коридор и там, пока не прибыла милиция, показывали, где кто у кого находится. Если бы они подрались перед отъездом, то сэкономили бы на билетах. И так почти каждый. Если бы с пассажиром поговорить, продискутировать вопрос о поездке, то многие бы от кассы отошли и спокойно вернулись домой.

Что же касается меня, то я еду за тазом для варенья. Его должны были нам привезти неделю тому назад, а тут уже вторая проходит, а таза не видно. Ценная вещь, если попадает людям в руки, прилипает как к смоле. Попутно мне хочется погулять в окрестных рощах. Я слышал, что до войны в тех местах росли прекрасные елочки.

Я еду окольной дорогой, растягиваю время и растягиваю путь. Я знаю, что через час останусь в купе один. Мои попутчики поедут дальше по основной магистрали к вымышленным целям и придуманным делам. Толпа утомляет, но хуже всего — зануды.

Я это хорошо знаю, потому что у моего приятеля был дядя, который все, что хотел сказать, предварял фразой: «Когда я, слышь, был у той Адели…» Без Адели он не мог ответить ни на один вопрос, о времени, здоровье, годе рождения, ключах, на любой бытовой вопрос. Аделя врезалась ему в память и сидела в ней полстолетия с лишним. Однажды дядя сказал: «Когда я был у Адели» и умер. Аделя перестала смешить. Теперь она начала волновать.

Я избегаю людей, опутанных воспоминаниями и переживаниями. Я смываюсь от зануд, которые говорят только о своем. Если вернется мода на камины, я сяду в удобное кресло, вытяну ноги к огню и только тогда разговорюсь на полную катушку. Есть что рассказать. Рассказывая, я буду делать вид, что не слышу, как молодые договариваются за моими плечами: «При счете «три» — засунем старика в холодильник!»

Зануда в поезде — это самое плохое, что может быть. Все начинается невинно. Купе уже пустое. Наконец я сижу возле окна, смотрю на голубое небо, на солнце, на раскисшую землю. Весенняя погода перешла в район зимы. Ни сугробов, ни смытых мостов. Поезд едет как по столу. Видно, рельсов хватает. Иногда станция, иногда полустанок. Минутная остановка, гудки, свистки и опять айда, давай, трогай. На последнем полустанке в мое купе вошли две девицы. Никакие, но молодые, и все-таки — девицы.

— Пожалуйста, очень приятно, — сказал я и закрыл глаза. Мне вспомнилось то да се. Я улыбаюсь своим воспоминаниям. Вдруг дверь опять открывается. Смотрю, отчаяние. В купе ввалился типичный зануда. Он обошел весь вагон и, разумеется, ему везде не понравилось:

— Добрый день. Можно?

— А если я скажу «нет», вы выйдете?

Он сделал глупую мину и вжался в угол. Я рассматриваю зануду исподлобья. Этот нам покажет. Уж так в поездах повелось с сотворения мира. Один зануда, только машинист свистнет, достает провизию и начинает набивать пепельницы яичной скорлупой. Второй и километра не проедет молча. Оба вызывают отвращение, но сказать ничего нельзя. Касса выдает билет каждому и экзаменов по правилам хорошего тона не устраивает. Я сижу тихо, жду, что из этого получится. Девушки таращат глаза, открывают рты. Ничегошеньки не понимают. Девушки попались абсолютно глупые. И я начинаю по-другому, весело. И все только для того, чтобы упредить удар зануды, заткнуть его, прежде чем тот раскроет свое хлебало.

— Собачья погода, — говорю я, — какое счастье, что мы едем в Африку. Там бананы и тепло.

Девицы переглянулись и закричали:

— Это не тот поезд, вам нужно пересесть!

А я давай смеяться. Потом рассказываю, что случилось с одной дамой, которая села одному мужчине на колени и так ехала некоторое время.

— Веселая история и мораль в ней неглупая.

Девицы пошептались и перешли в другое купе.

— Бабы с воза, кобыле легче. Что вы на это скажете?

— Ничего.

Болтун протер окно и уткнулся в него носом.

— Вы — ничего, а я скажу так: молодо-зелено. Закурим?

Он соврал, что не курит, и сделал вид, что дремлет. Вжал голову в спинку дивана. Прикидывается уснувшим и свистит носом. Но меня на мякине не проведешь. Я знал, что у него чешется язык и что долго он так не выдержит. Мне стало болтуна жалко. Пусть болтает. Меня не убудет, а ему принесет облегчение. Когда человек слишком долго сдерживается, его раздувает и он лопается.

— Вам ехать удобно, да? — крикнул я болтуну в самое ухо.

Тот вскочил.

— Что, что, что такое?

— Ничего особенного. Я спросил, удобно ли вам ехать? Вы садитесь.

— Я думал, чемодан упал. От узловой опять будет людно.

— Может быть по-разному. Зачем заранее расстраиваться? Давайте по яичку. Отказываетесь? Что за церемония? Что вы? Движение возбуждает аппетит. Вы думаете, я первый раз еду?

Выкручивался, мерзавец, отказывался. Притворялся, что ему яйца вредны. Но я взялся за него как следует, и он съел два яйца, проглотил их как индюк. Потом опять вжался в угол и осоловевшими глазами уставился в пейзаж.

— Да, конечно, красивые края, хотя я лично люблю местность более гористую. Равнины монотонны. Люди, как вам известно, делятся на сторонников гор и на энтузиастов моря. Это деление естественное, всякое другое — искусственное. Я предпочитаю горы. А вы? Говорите откровенно. Если бы все люди были одинаковыми, было бы ужасно скучно. И не было бы ни рыбаков, ни моряков. Одни горцы! Забавно. Я горячо агитирую вас за горы. Воздух, виды, кровь очищается и кора головного мозга дышит полной грудью. Море тоже хорошо, но на мой вкус слишком низко. Икота? После яиц? Абсурд. Может быть, кто-нибудь вспоминает, а может, это сердечное. Я забыл о соли, соль на сердце действует плохо. Отводит воду. Как у вас с сердцем? Средне, да? Ну, давай еще по яичку на здоровье! Очищу и посыплю солью и перцем. На яйцах мир стоит, хоть это кажется и смешным. Пошло? Ну, я же говорил. Сейчас хорошо бы кофе. Термос пустой… На станции сбегаем в буфет. Теплое пиво поставит вас на ноги. Где здесь ближайший буфет?.. Сейчас скажу. Лесок, там деревня, над деревней башня костела. Все сходится, еще немного и станция. Эти места мне знакомы. Пришлось повоевать… Вам, кажется, тоже? Все седые отбарабанили свое. Вот и мост. Раньше был деревянный. Сколько здоровья мне стал этот деревянный мост! Последний мост на реке. Все остальные взорвали саперы. Вы слишком хлюпкий для сапера…

— Интересно, — буркнул болтун, пользуясь небдительностью икоты.

— Да, очень, очень. Подъезжаем, уважаемый, к той деревне с колокольней. Ночь, холод. Отступаем, но отступаем в порядке и спокойно. Впереди наши отряды, а сзади сильное прикрытие. Ночь, в воздухе покой. Запах отличный. В сапогах навоз. Вдруг — выстрелы. Стучат винтовки, потом пулеметы начинают подливать масла в огонь. Колонна сходит с дороги. Садимся в кювет. Жужжание длится несколько минут. Лотом удаляется и затихает. Входим в деревню. Деревня ничего себе. Я вхожу в каменный дом. Заглядываю на кухню — что за сюрприз! Вы тоже старый солдат, вы поймете и оцените. В печке огонь бузует, а на плите, в горшке, подпрыгивает курица величиной с индюка. Бульон свербит в носу. В животе уже слышна серенада. Дом пустой. Хозяев распугали выстрелы. Возле горшка военная ложка. Под стеной вещевой мешок и какие-то военные манатки.

— Горшок голубой.

— Голубой, — согласился я неохотно, потому что я не люблю, когда меня перебивают. — Съели мы курицу, запили бульоном. Парим ноги, сушим портянки, хвалим деревню и ложимся наконец спать. И тут вдруг вопли, тревога. Что оказалось? Какой-то проклятый кретин поджег на реке мост. Вместо того чтобы поспать пару часов, взяли ноги в руки и айда искать переправу. Бродили целую ночь. Зубами вытаскивали из воды снаряжение. Вот видите, и один идиот может людям попортить крови. Даже на войне.

— Он поджег, потому что ему приказали.

— Икота прошла, поздравляю.

Болтун покраснел.

— Сжечь мост — это не шутки. Ни взрывчатых веществ, ни бензина, ни нефти. Дают тебе пару снопов соломы, ведро смолы и говорят: «Поджигай». Семь потов с нас сошло. В моем распоряжении пять людей и ни одного сапера. Потому что я, извольте знать, стрелок, а не сапер. Это был мой первый мост в жизни. Кто дела не знает, не должен обзывать людей кретинами.

— Надо было ждать, пока ситуация прояснится. Вы же знали, что мы идем за вами? Вы думали, что у нас ночью выросли крылья и мы со всеми пожитками на другой берег перепорхнем?

— Перестрелка выглядела грозно. Говорили, что вас разбили и от переправы отбросили.

— На то и война, чтобы стрелять. Уланы полезли на свою пехоту и, прежде чем договорились, сделали несколько приветственных выстрелов. Вот и вся грозная перестрелка. Хороший солдат сам производит грозные выстрелы. Так меня учили. Неприятельские выстрелы ему до одного места.

Болтун был свекольного цвета.

— Хорошо умничать с того берега.

— Да?.. Послушайте. Надо было выслать патруль и обследовать берег реки. От страха у вас ум за разум зашел.

— А почему пошли в сторону? — заорал болтун. — Почему не выслали разведку в направлении зарева? Мост горел как из милости. Ребенок мог загасить.

— Ладно вам. Все были уверены, что неприятель разогнал вас на все четыре стороны, вышел к реке и поджег мост, чтобы обезопасить себя от нас. И еще я вам скажу: война — это занятие для взрослых. Оставим детей в покое. Ребенок не для того, чтобы после вас мосты гасить, уважаемый бывший стрелок.

Тем временем поезд выехал на мост. Под ним промелькнула река, грязная, как помои. Мы со свистом приближались к станции, где нас ожидала пересадка. Портфели с полки мы стаскивали молча.

Болтун заметно обмяк. Сказал примирительно:

— Мы квиты. Вы съели мою курицу и позаботились о рюкзаке. В нем было полбанки тушенки и плитка прессованного кофе.

— Возможно. Кофе при случае я вам поставлю. Курица в бульоне мост не сквитывает. Мост, это, знаете ли, мост. Мосты и до войны на улицах не валялись.

Я хотел добавить еще несколько слов, но болтун схватил портфель и выбежал вон. Я избавился от болтуна по-хорошему.

Пересев в местный поезд, я поехал дальше. Родных я застал в предпраздничных хлопотах. Они натирали полы мастикой.

— Я только за тазом, — объявил я, целуя всех по очереди. — Не обращайте на меня внимания, дорогие.

Я сел за стол и, для того чтобы избежать церемонии, добавил:

— У вас всегда была отличная свекла с хреном. Постной свининки я, может, и съел бы кусочек, но ничего не ищите специально. Пусть кто-нибудь из ребят сбегает за елкой, а вы садитесь, потому что я не принес угля, чтобы самому сидеть. Расскажу, как я ехал… Вынесите эти тряпки и бутылки. Скипидар со свининой не в ладу. Тарелка есть, вилка есть, нож есть… Меня учили, что тут должна стоять рюмка. Вот, пожалуйста, нашлась и рюмка. Садитесь, зимовать у вас не собираюсь. Кто хочет слушать, пусть не откладывает на завтра. У вас нет скатерти. Этот замучил меня простыней: странные на ней пятна, видите ли. Значительно лучше и приятней, чем некоторые. А со здоровьем как? Физиономии вытянутые, скривившиеся. Наверно, опять требуха? Ну, так под требуху… Ну, что с елкой? Может, кто-нибудь сбегает за парнем и напомнит. А теперь слушайте. Ну кто там так галдит? Пылесос? Позор! Я должен перекрикивать машину. Ну, поехали мы значит. Вроде едем, но останавливаемся у каждого семафора. Вот я и думаю, что приключится на этот раз, потому что в поездах всегда что-нибудь случается…

Я рассказываю, а родичи сидят как кролики, слушают. Я прерываю на минуту рассказ, напоминаю:

— Таз вычистить, а то стыдно из порядочного дома в другой город грязь возить.

Потом я возвращаюсь к теме. Принимаюсь песочить болтуна. Объясняю родичам, что и как, потому что в каждом рассказе должна быть мораль, как в маринованной сливе косточка.

Перевел Вл. Бурич.