#img_7.jpeg

Не хочу быть карпом. Проснулся однажды и понял, что не хочу. С кем я говорил о карпах? С Артмалем. Давняя, совершенно случайная встреча. Толковали мы, собственно, не о карпах, но у рыбного магазина. Артмаль торопился на вокзал. Я тоже поглядывал на часы. По совести сказать, и не разговор вовсе. Только и успели перекинуться двумя-тремя фразами.

«Если тебе это в конце концов обрыднет, плюнь и садись в поезд. Что-нибудь придумаем».

Я тогда отшутился. У меня и в мыслях не было уезжать. Тысячи дел не выпускали из города. Планы на будущее. Устроился я довольно прилично. Во всех отношениях. Это представлялось мне особенно важным.

«О, не горит. К тому времени мы обзаведемся канализацией. Не забудь, если что… Я все-таки предупрежу Какочину. Она не любит незваных гостей».

Артмаль остановил такси. Я помахал ему рукой вслед. Бог ты мой, без канализации…

Я мог поехать тотчас же, завтра или на днях. Решил, что коли уж ехать, то ехать сейчас. Ненадолго, неделя, может, две. Потом видно будет. Купил билет, поехал.

Артмаль жил далеко. Дорога долгая, стало быть, изнурительная, сплошь ненужные разговоры, пыль, пот и пересадки, гудки, стук колес и сдобренные вежливостью ссоры из-за места у окна. Наконец последняя остановка. Отблеск заката на каске башни и длинные, предвечерние тени на улицах.

Старая Какочина открыла дверь.

— Я думала, вы уж не приедете. Осточертело таскать тарелки взад и вперед.

— Не хочу быть карпом, — сказал я, здороваясь с Артмалем.

— Ах вот оно, значит, как… И когда же это? Ну, когда тебе надо стать карпом?

Спрашивал он всерьез, явно встревожившись. От такой его деловитости я несколько опешил.

— Срок роли не играет. Может, я и преувеличиваю, но… — Я заколебался. Говорить, не говорить? Потом выпалил одним духом: — Карпа хвалят, когда он на блюде. Причмокивают, хорош, мол, оттого, что на загладку. А перед этим гирей по голове. Какой мне прок, что меня слопают с изюмом и чавканьем? Вот я и не хочу. Навалилось это на меня ни с того, ни с сего, пришлось уехать. Понимаешь?

Артмаль кивнул головой. То ли понимал, то ли прикидывался.

— Садись.

Мы сели к открытому окну. В садике деревья и кусты уже наряжались ночными призраками, страхами и слухачами. Я выговорился, пустота какая-то. Артмаль что-то обмозговывал, молчал. Я не глазеть на погружающийся в темень сад приехал. Ощущение такое, как в чужом подъезде без лампочки. Никак не могу найти ногой следующую ступеньку.

— Приятный запах… — вытянул я из себя.

В самом деле, из окна чем-то несло.

— Левкои. Кому-то в голову пришла хорошая мысль. Сейчас все разводят в садах, в ящиках, даже в цветочных горшочках.

— Теперь куда ни кинь, всюду новшества. А с канализацией как?

— Должны были провести, да деньги все вышли. Левкои вместо канализации. Разводим, чтобы не так воняло.

— Левкои пахнут только вечером… — осторожно заметил я.

— Днем времени нет принюхиваться. Работаем.

— Ясное дело: одна у человека забота — работа.

— Деньги у нас все вышли, оттого что заводик открылся. Вбухали в него все до гроша. Говорю, «открылся», потому как идея явилась вдруг, просто с неба свалилась на рыночную площадь. Однажды все принялись друг друга убеждать. Высокая волна энтузиазма прокатилась по городу. Чудесное единомыслие задурило нам головы. Завод строился в умопомрачительном темпе. Я стал директором.

— Поздравляю.

— Мы выпускаем молочный порошок. Со всех сторон пишут: больше, скорее, возьмем любое количество. Тебе это неинтересно, а я читаю специальную литературу. Мир помешался на молоке.

Чтобы не выглядеть дураком, я сказал что-то о питательных свойствах молока. Артмаль словно и не расслышал.

— У меня такое впечатление, что повсюду интересуются прежде всего молоком. Молоко такое, сякое и эдакое. Что-то в этом есть.

— Конъюнктура. Экономические законы. Предложение, спрос и т. д.

— От первоначального запала остались рожки да ножки. Я охладел и к заводу, и к порошковому молоку. Порой прямо места себе найти не могу. Чувствую себя так, будто женился не на той сестре-близнеце.

— Никогда не знаешь, какая из близнецов та, а какая не та.

— На глазок вроде то самое, ан нет, не то. Странное чувство. Перейти на выпуск сгущенного молока? Делать кусковое? Не знаю, и все тут.

Молоко уже готово пойти было у меня носом. У каждого свой бзик. Так уж заведено, и ничего тут не поделаешь. Но бзик Артмаля был мне помехой. Я приехал по вопросу о карпе. А тут молоко и молоко. И левкои вместо канализации.

— Жизнь полна сногсшибательных неожиданностей, — сказал я, направляя беседу в более широкое русло. — В нашей семье недавно такое приключилось! Слышал, наверное, это с моими племянниками. Симпатичные ребята, интеллигентные, хороши, как ни посмотреть. А похожи — просто две капли воды! На конкурсе близнецов золотая медаль и восторги публики были бы им обеспечены. И эти чудесные молодцы вместо того, чтобы зарабатывать призы, в одночасье свихнулись. Они зациклились на особе, которая взялась невесть откуда. С неба упала, как это ваше молоко. Я спрашивал, что они в ней такого нашли? Близнецы насчитали столько достоинств, что мне даже взгрустнулось. Надо признать, девица весьма эффектная. Один глаз скромнюсенький, а в другом пышет такой пожар, что и дюжина близнецов на ногах не устоит. Свадьба устроилась вмиг. «Они прямо созданы друг для друга», — пошла гулять молва. Семье эта авантюра грозила жутким скандалом. «Надо с ними поговорить, — твердили мы каждое воскресенье. — Пусть один из них отправляется за границу». Но как начать разговор? С кем из них первым? Женился только один… Спустя год у близнецов зашевелилась совесть. Как-то вечером они решили выложить карты на стол. Натянули одинаковые пижамы и вместе вошли в спальню. Сказали красавице жене: «Так больше продолжаться не может. Выбирай!» — «А где третий? Заболел, что ли? — воскликнула жена, садясь в кровати. Оказалось, у близнецов был двойник, о котором, само собой, ни тот, ни другой не знал. Когда близнецы кое-как пришли в себя, красавица жена оттаскала их за вихры и велела сесть у себя в ногах. «Милые мальчики, я догадалась почти сразу. Что-то уж больно все здорово было». Прыткие ребята сидели, словно бараны. Потом принялись допытываться и вопить наперебой: «Каким образом? Что тебя навело? Ну и голова, ну и мудра!»… Красавица жена скромно потупилась: «Я оставляла на каждом отметины, вот все и открылось». Сидят они так, толкуют, а тут вдруг раздается скрежет ключа в замке. Кто-то открывает входную дверь. Подожди, это же не конец…

— И я не все тебе рассказал, — сердито оборвал меня Артмаль. — Анекдоты о близнецах стары как мир. Ежедневно, направляясь в свой кабинет, я прохожу мимо пожарного крана в коридоре. Уже несколько дней я отбиваюсь от искушения. Останавливаюсь перед краном и думаю: «Эх, разбить бы стекло, открутить вентиль, залить водой белый порошок». Чепуха, я не могу себе этого позволить. Сегодня замечаю, у секретарши руки трясутся, а у швейцара в глазах что-то не то. Застукал их возле крана. Пытались сорвать пломбу. Наврали, будто проверяют, инструкция, мол, требует. Мы делаем не такое молоко. Я в этом убежден. Помнишь игру в «тепло-холодно»? Я постоянно слышу: «тепло, тепло, горячо», но никак не могу обнаружить тайник. Хожу вокруг да около спрятанного предмета. Идиотское положение.

— Похоже.

Я еле сдержал зевок. Артмаль надоел мне и утомил. Кто-то забил ему голову всякой дрянью. Замусорил и завинтил. Винты заржавели. Залезть туда невозможно, а там все бродит. Конченый мужик. Разве такого чем проймешь?

Где-то далеко, раскатов слышно не было, сверкали зеленые и оранжевые молнии. Над нами горели звезды, и царила усыпляющая, почти деревенская тишина. Из полудремы вырвал меня брюзгливый голос Какочины. Она ворчала, что уже третий раз нас зовет, что все стынет, а мы уставились в небо, «как эта несчастная жена покойника Лота».

Ужин ждал нас в соседней комнате. Направляясь к столу, я обратил внимание на большой глобус. Цветные нитки, натянутые между иглами, напоминали какую-то красочную паутину. Я взглянул на Артмаля. Он пренебрежительно поморщился.

— Игрушка… Ребячество… Ну, садись, садись, а то Какочина… Слышишь, как гремит кастрюлями?

Пища была вегетарианская. Меня поразил салат из млечника, о свойствах этого растения я кое-что знал. Артмаль нахваливал травяной коктейль изобретения Какочины. Жидкость пахла сеном. Вкус паскудный, цвет мерзкий. Я отодвинул стакан и постучал пальцем себе по лбу.

— Сено. Отвар из сена.

Вид у Артмаля был неважный.

— А нам нравится. Скажи, что хорош, старая обрадуется.

Я и слова выговорить не успел. Окно сделалось оранжевым, в оранжевый цвет окрасились сад, улица и соседние дома. В комнату влетела Какочина.

— Это тот маленький пакостник… — сказала она, задергивая окно черной шторой. — Воспитания у бродяги, простите, ни на грош. Подглядывал за мной в уборной, а теперь в тарелки нос сует. Все они невоспитанные. Собственным зловонием живы, оттого и умны так.

— Первое впечатление: луна с неба свалилась.

— Прилетают все чаще. Смеешься? Это не коллективная галлюцинация. Их присутствие стало таким докучливым, что большинство жителей обзавелись черными шторами. Ни одна женщина не разденется, если смрадоглот светит в окно. Без шторы собака сдохла! Что скажешь?

— Я не смеюсь… — Я подошел к глобусу. — Это надо мной смеялись, когда я рассказывал о наблюдениях примерно двадцатилетней давности. Стучать в небо и взывать в пространство: «Есть там кто?» — такое не могло не спровоцировать ответа. Кое для кого он оказался горек. Может статься, мы не самые умные.

Разноцветные нитки пересекались в точке, более или менее совпадающей с местонахождением городка. Артмаль размахивал руками, трогал нитки, пояснял назначение иголок.

— Теперь понимаешь? Если они прилетают оттуда, то…

Я отмахнулся от расчетов, которые он подсовывал мне под нос. В известных случаях воображение важнее знаний. Впрочем, я был не в состоянии предложить Артмалю другую теорию взамен его собственной. Артмаль:

— Допустим, расчеты верны. Я знаю, почему они прилетают и носятся над городом. На второй вопрос я не умею ответить. Зачем? Чего они хотят от нас?

Я пожал плечами.

— На всем свете найдется каких-нибудь пять или шесть человек, которым есть что сказать на сей счет.

— Может, вы позволите, сначала уж я скажу, — проговорила Какочина, открывая дверь. — К нам, директор, большой прилетел. Тот, что был в день трех волхвов.

— Дело сдвинулось с мертвой точки, — машинально встрял я.

— Никогда еще не было так светло. Люди повысыпали на улицу. Приходский священник прогуливается перед своим домом, одет, словно в дорогу собрался. На руке плащ, в руке портфель и зонтик. Из портфеля термос торчит…

— Огненные колесницы, огненные колеса… — пробурчал Артмаль. — У кармелитов должны вот-вот зазвонить колокола.

— Звонят.

— Не так, как всегда. Никогда тут так не звонили. Какочина, милая, посмотрите-ка, что там новенького.

Хозяйка вернулась сама не своя.

— Большой висит над рыночной площадью, а этот маленький пакостник загоняет людей на завод. Я едва вырвалась, он со всех сторон ко мне подлетал. Кармелиты уже не звонят. Наверное, тоже пошли на МОЛПОРОШ.

— Загоняют? — спросил я. — Каким образом?

— Да, чудное дело. Каждый идет, будто корова за телегой. Выскочу еще на минутку…

По улице проехала пожарная машина. Прошло четверть часа, Какочина не возвращалась. Разнервничавшись, я выпил стакан этой мерзости из сена. Артмаль кружил вокруг стола.

— Пожарные поехали по направлению к заводу. Надо бы пойти посмотреть, — нерешительно проговорил он.

— Давай попробуем порассуждать спокойно. Чего они хотят? По всей вероятности, чего-нибудь совершенно невероятного. Потому-то так трудно догадаться.

— Их занимает завод. МОЛПОРОШ — это ключ ко всему… Ключ… К чему?

Зазвонил телефон. Артмаль дал мне трубку.

— Скажи, что я уже ушел. Так, пожалуй, лучше будет?..

— Звонит некий Сукот, — я прикрыл трубку рукой, — у него важное сообщение. Хорошо, передам, спасибо.

— Это наш полицейский комиссар. Чего он хотел?

— Просил тебя успокоить. Порядок был идеальный. Машины закопали в поле около старых картофельных буртов. Кирпичи сложили на опушке леса. Пожарники разобрали трубу и помогли возить дерн. Дерном покрыли всю заводскую территорию. Полиция очень довольна. Не отмечено ни одного происшествия. Население поодиночке или группами поспешает на луга за город.

— Такие вот пироги… Значит, завод их не устраивал. Я чувствовал, что тут что-то не так. Не хотят они молока. Это факт. Не хотят моего молока в порошке!

— Молока они хотят, но не в порошке, — внезапно осенило меня. — Два литра в день с каждого. Вот тебе и забота о траве, и ночная прогулка жителей на пастбище.

— Для этого существуют коровы, козы, кобылы и буйволицы.

— А наши дамы? А мы?

— Я должен давать молоко? Два литра? — Артмаль сдернул галстук и рванул воротник.

— Не хватало еще, чтобы меня доил всякий, кому не лень!

— И меня это не устраивает. Идешь? Погоди!

Я бросился за Артмалем. Яркий свет колыхался над обезлюдевшим городком.

— Исключено. И речи быть не может о дойке. Нет у меня таких условий. Это же просто физически невозможно, — бесился Артмаль, прибавляя шагу.

— Если будешь регулярно жрать траву, условия могут измениться к лучшему.

— Трава! Какая чушь!

— Сок травы содержит в себе ценные элементы. На луга, за витаминами, за минеральными солями, за белком и углеводами!

— Чушь, чушь, — твердил Артмаль, однако шел все быстрее. Мне пришлось поднажать, чтобы не отставать. Желания прогуливаться в одиночку у меня не было.

Я напомнил Артмалю про коктейль из сена, салат из млечника, про молодую крапиву, щавель, дикую петрушку и многие другие лакомства с хорошего пастбища.

— Молодая крапива вкуснее шпината. Это факт. Скорей, а то оставят нам один чертополох и всякую вонь.

Я предчувствовал, что кончится этим. Последние метры мы преодолели бегом. На лугу толчея была несусветная. Население городка ползало на четвереньках и поедало самую вкусную травку. «Они теперь точь-в-точь школьная экскурсия. Ученики и ученицы ищут шпильку, которую потеряла учительница».

Над пастбищем носился «маленький пакостник». Свет менялся — зеленый на оранжевый, оранжевый на красный. Чем быстрее вертелся «маленький пакостник», тем краснее делалось на пастбище. Я искал глазами Какочину, но тщетно. Надо долго прожить с этими людьми, чтобы разглядеть кого-нибудь в такой сумятице.

— Щавель, мама родненькая, щавель! — завопил Артмаль и рухнул на колени.

Он еще что-то крикнул и вдруг заревел, как голодная корова. У меня мурашки по спине побежали. Я понял, что времени терять нельзя. Аппетит разгорался, уже и слюнки потекли…

Последним усилием воли я заставил себя отскочить в сторону. Там была неглубокая водоотводная канава. Старые наставления очень пригодились. Я помнил: лечь в борозду, пятками к центру вспышки, тело накрыть плащом. Поскольку я выбежал из дому налегке, то натянул на голову пиджак и, не жалея ни локтей, ни колен, пополз, носом ощупывая дорогу. Я полз по дну канавы, втискиваясь в бетонированные туннели, потом, когда канава кончилась, пополз под кустами в гору. В конце концов голова моя уперлась в ствол. Сообразил, что я уже в лесу. Земля все еще поднималась вверх, но меж деревьями места было побольше, ползлось куда приятнее. Через какое-то время я почувствовал, что соскальзываю вниз. Я был уже на другой стороне небольшого холма. Вскочил на ноги и понесся куда глаза глядят.

Уже стало сереть, когда я доплелся до деревни. Нашел колодец и, зачерпнув воды, выпил целое ведро. Вдруг услышал стук деревянной колотушки. Ко мне направлялся деревенский сторож, которого привлек шум ворота. Еще мгновенье, и он уже склонился надо мной, посветил фонариком в глаза.

— Ты, парень, чего же тут делаешь?

Я узнал голос старого учителя!

— А я и понятия не имел, что вы еще… Простите, что вы уже на пенсии… Я вас не видел на встрече выпускников… Вы Артмаля помните? Вот-вот, он был директором, а теперь жрет траву на лугу за холмом.

Учитель расплакался.

Не переводя дыхание, я выложил ему все, что стряслось ночью. Потом добавил:

— Не хочу быть карпом, но это еще не значит, что я хочу быть коровой. Не в силах я, и все тут.

— Что собираешься делать? — спросил учитель.

— Помою ноги и погоню в столицу. Хотелось бы поглядеть, как оно все там будет.

— Я дам тебе велосипед. Он на другом конце деревни, в сарайчике стоит.

В путь, увы, я отправился пешком. Открыв сарайчик, учитель смущенно констатировал, что «велосипед разукомплектован». Украли седло, педали, раму, два колеса и еще несколько мелких деталей. Оробев от собственной беспомощности, учитель молчал. Потом взял меня под руку, проводил до околицы и показал, как спрямить путь. Я выпил полведра про запас и пошел, обходя стороной луга и рыбные пруды.

Перевел А. Ермонский.