Коммунистический класс в Советском Союзе достиг весьма преклонного, пенсионного возраста — приблизился к 70 годам. Но советский гражданин немного знает о его сущности и происхождении. Загадка могла быть раскрыта в результате задуманного Академией Наук СССР исследования под интригующим названием ״Характер и образ жизни партийного работника". Но не успело социологическое обследование в 1971 году начаться — были собраны некоторые данные и сделаны первые выводы, — как пришло указание "проект закрыть", а его материалы сдать в архив. И лишь некоторые сведения о нем, неполные и отрывочные, просочились в печать — были опубликованы в Информационном бюллетене Института конкретных социальных исследований. Ученым удалось опросить 18720 партийных работников, вступивших на сцену политической жизни до и после Второй мировой войны.
У чиновников молодого (30–36) переднего (36–42) возраста — 44 % — родители были государственные служащие, 22 % — инженеры и экономисты, 7 % — юристы и учителя, 3 %—научные работники, 15 %—рабочие, 7 % — колхозники и 2 % — военнослужащие. Эти показатели существенно расходятся с цифрами социального происхождения партийных работников, начавших карьеру в 20–30 годах: 12 % происходили из крестьянских семей, 49 % — рабочих, 26 % — служащих, 9 % — военных, 4 % — партийных функционеров и ни одного процента интеллигенции. Изменился за эти годы — 30–40 лет — и образовательный уровень партийного работника. В 1922 году партийные работники, получившие высшее образование, составляли 2,7 %, спустя 50 лет — 87 %. Процент партийных чиновников с высшим образованием был тем выше, чем ниже был их официальный статус: имели высшее образование 64 % секретарей обкомов, 79 % секретарей горкомов, 84 % секретарей райкомов, 92 % инструкторов и инспекторов.
Так что естественным казался вывод, что образование — одно из условий и предпосылка успешной партийной карьеры. Однако выяснилось, что значение имело не всякое, а специализированное образование, получаемое в системе партийного обучения: в партийных школах и Академии общественных наук. 79 % партийных работников были выпускниками этих учебных заведений, в которые принимаются учащиеся по направлению областных, городских партийных организаций.
Типичный начинающий партийный работник центрального партийного аппарата 70—80-х годов — это человек 35–40 лет, окончивший вуз, проработавший несколько лет в комсомоле (60 %) или же на профсоюзной работе (25 %), прослушавший курс
Высшей партийной школы (70 %) или Академии общественных наук (12 %) и затем вытолкнутый в Центральный комитет. в течение десяти лет он медленно растет от инструктора к инспектору, от инспектора к заведующему сектором. Если к 50 годам он дотянется до заместителя заведующего отделом, то рост продолжается, зигзаги карьеры многочисленны: в самом аппарате ЦК или в обкомах и крайкомах. Те, кому перевалило за 50 лет и кто не укрепился достаточно прочно на партийной работе, передвигаются в сферу промышленности, сельского хозяйства, науки.
Образование, как уже отмечалось, — важный атрибут партийного движения. Но вывод, что чем выше и основательнее образование, тем успешнее и быстрее партийная карьера, преждевременен. Окончание вуза необходимо. Но все, что над университетом и институтом, — излишне и мешает партийному продвижению.
По окончании высших учебных заведений вершина в карьере — до секретаря ЦК, обкома, горкома, — достигается примерно через 30 лет, а при наличии ученых степеней — кандидата или доктора наук — в 82 % из ста партийная карьера завершается должностью советника или помощника секретаря. И редко поднимаются выше заведующего сектором или отделом. В тех редких случаях, когда профессор все же оказывается в секретарях ЦК, это достигается путем сложных манипуляций и зигзагов в партийной карьере: получив научную степень, такой работник уходит на многие годы в науку — в академию или в университет. И затем уже оттуда на волне интриг и конъюнктуры подтягивается до высших партийных должностей. Таков был путь в секрета-ри ЦК Д.Шепилова, Л.Ильичева, Б.Пономарева.
43 % работников аппарата ЦК КПСС начинали свою карьеру с инструкторов горкомов, 37 % были рекрутированы из обкомов партии, 12 % выдвинулись из сферы промышленности и сельского хозяйства и 8 % пришли из армии и КГБ. Немаловажное значение имели родственные связи: у 39 % работай-ков ЦК КПСС родители — ответственные сотрудники министерства обороны, внешней торговли, иностранных дел, госбезопасности.
Пробившиеся в коммунистический класс из средних и низших сословий (благодаря энергии, настойчивости) социально более подвижны, инициативны, динамичны. Выходцы из высокопоставленных кругов — пассивны, инертны, что, впрочем, не мешает им быстро и успешно делать карьеру.
Коммунистическая пропаганда, манипулируя статистикой, пытается создать представление, что всестороннее воспитание и духовное развитие открывают человеку путь к успеху и почестям. Это утверждение теряет смысл, стоит только обратиться к жизненному пути партийного работника. Оказывается, что вежливость, тактичность, предупредительность — серьезные помехи для стремящегося преуспеть. Культура связана с опасностью появления щепетильности. И эта деликатность, если ее тщательно и изощренно не скрывать, — пагубный недостаток и порок в партократической среде. Человеку тонкому, предупредительному, корректному невозможно преуспеть в мире партийной работы, где действует относительная правда и безусловная ложь. Воспитанный человек оказывается явно не в выигрыше в сравнении с невеждой и хамом, которому не понадобится отказываться от принципов, тратить душевные силы, чтобы приспособиться. Приспособленчество — суть партократа.
К политической карьере в Советском Союзе стремятся люди, не склонные к систематизированному, глубокому труду. Кадры правящей элиты на всех ее уровнях рекрутируются из дилетантов — дипломы и аттестаты используются для прикрытия безграмотности и невежества неудавшихся инженеров, бесталанных журналистов, несостоявшихся ученых. И суть здесь не только в недобросовестности, в некачественности человеческого материала, поднимающегося к власти в Советском Союзе, но в структуре и характере самого процесса восхождения в правящий класс, который раскрывает двери только перед теми, кто готов поступиться профессионализмом во имя партийности. Эта тенденция проявляется уже на уровне комсомольской работы. Конечно, случается, что секретарем комсомола оказывается неплохой специалист. Но если он склоняется к партийной карьере, он освобождается от обязанностей специалиста — становится освобожденным секретарем.
И отныне все его внимание и вся его активность вращаются вокруг одного и того же стержня — лозунгов, призывов. Он должен быть в состоянии постоянной активности: к чему-то постоянно звать, за что-то неизменно бороться и ратовать, в чем-то убеждать и много и часто выступать, переполаскивая одно и то же идеологическое белье — передовицы газет, правительственные постановления, партийные инструкции. Такому человеку, загнанному в текучку, бегущему с одного совещания на другое, не остается никакой возможности заботиться о совершенствовании профессиональных знаний, об углублении культурного развития. И специалист постепенно дисквалифицируется. Теперь он просто вынужден держаться за партийную работу, как за единственную возможность утвердиться в обществе, как за необходимость, опираясь на которую, он сможет держаться на поверхности. Если же он сорвется с партийной работы, путь назад — в производство, в науку — мучительный, и, как правило, трагичный: перебираясь с одной ступеньки партийной карьеры на другую, он полностью позабыл, чему учился. Так что целью жизни его становится стремление не выйти, не выпасть из круга партийной работы. Затем приходит к нему понимание, что для этого важно "не высовываться", то есть не проявлять самостоятельных суждений, жертвовать принципами во имя директив, убеждениями — за счет циркуляров.
Много из того, что составляет суть и ценность человеческой личности, теряется и забывается — и должно быть забыто и потеряно по пути к власти. Но в человеческой личности не может быть пустоты. И функционер ищет выражения своего тщеславия в одном-единственном, что ему еще доступно — в карьере. Этому приносятся в жертву остатки чести и последние частицы честности. И когда партийный бюрократ наконец поднимается до такого уровня, на каком принимаются решения, — ־ уровня, определяющего жизнедеятельность других, — оказывается, он зачерствел в ограниченности и эгоизме. Он уже не в состоянии правильно воспринимать и верно оценивать действительность, находящуюся вне круга его честолюбивых устремлений. Его ум полностью занят интригами, поглощен борьбой за политическое выживание. Подавление и подчинение полностью поглощает его личность, совесть и духовные запросы. Что же касается проблемы насыщения желудка, столь актуальной для простых советских людей, то и здесь не существует трудностей — партократ в избытке отоваривается в правительственных магазинах. Так что даже о материальном уровне жизни народа он знает только по полузабытым представлениям прошлого опыта или по лицемерным сообщениям газет. Если же случаем в его жизнь врывается истинная информация, он стремится ее изгнать как можно быстрее и решительнее, так как она, не дай Бог, может привести к шевелению души, пробуждению совести, что чрезвычайно опасно в системе тех социальных переменных, в которых вращается ответственный работник.
Вот почему не следует уповать на пробуждение или возрождение личности в этих людях. Апелляция к добру, справедливости, ссылки на человеческое страдание, на национальные интересы — не действуют. Для ответственного советского чинов ника эти понятия бессмысленны и нелепы, потому что его логика — это образ мышления человека, следующего индивидуалистическим порывам, опирающегося не на разум и даже не на здравый смысл, а на иррациональные понятия коммунистической идеологии. Партократ самонадеян, самодостаточен, единственный авторитет для него — его собственное "я", кроме начальства, разумеется. Он совершенно неподотчетен общественному мнению — его в СССР не существует. Его интересы, честолюбие, его психика, движение его мотивов — единственный фактор, определяющий человеческие судьбы. Только он принимает решения, все остальные стоят за кулисами, как в театре одного актера. Он — стратег, прочие — исполнители. В этих условиях социальная политика превращается в психологию, а общественное развитие — в непредсказуемые побуждения и проявления воли одной личности или ряда личностей, таких как он.
При этом не исключено, что тот или иной коммунистический деятель попытается опереться на общечеловеческие идеалы в угоду субъективистским ценностям партократии — в борьбе за власть, например. Нечто подобное отмечалось в Чехословакии в 1968 году — в период так называемой "Пражской весны". За требованием реформ стыдливо прятались честолюбивые амбиции чехословацких партократов. Их волновали широкие полномочия президента Новотного и отсутствие политических возможностей у них, стремящихся к господству, к власти. Противоречие между своекорыстными партократическими целями и широтой социальных сил, пробужденных "Пражской весной", предопределили непоследовательность, нерешительность Александра Дубчека и его коллег. Этим неизменно будет определяться деятельность неодубчеков в будущем. Хотя степень и размах давления на партократию народных масс будет при этом корректировать социальное поведение и политическую ориентацию коммунистических лидеров. Характер этого давления и особенно его сила могут определять те или иные либеральные реформы коммунистической власти в период ее кризисов. Но коммунистические руководители в состоянии двигаться к общественному прогрессу, к радикальной реорганизации общества только как балласт, потому что они, духовно ущемленные марксистской идеологией, могут создавать и продуцировать только ущербное движение и развитие. Истинная революция поэтому может от них оттолкнуться, какое-то время на них опираться, а потом — и это важнейшее условие прогресса — их решительно отбросить.
Но революция в СССР, по-видимому, произойдет нескоро — на повестке дня пока что оказалась очередная смена власти. К управлению государством пришли политические лидеры, которым в среднем 55–60 лет. Их биографии отличаются от биографий предыдущих советских руководителей. Лидеры брежневского и черненковского политбюро начинали свою карьеру в годы массовых чисток, принудительной коллективизации, голода, Второй мировой войны. К власти они пришли приблизительно в 30—40-х годах, заменив деятелей, уничтоженных в сталинских лагерях. Им удалось придать советскому режиму относительную устойчивость — в той мере, в какой коммунистический режим может быть устойчивым.
Те, кто сменил Константина Черненко — М.Горбачев, В.Воротников, Н.Рыжков и другие, — в 30— 40-е годы были школьниками. Сталинская эпоха не оставила в их душах нравственных шрамов и психологических комплексов. Они более образованны, чем их предшественники, самоуверенны и самонадеянны, динамичны и изобретательны. И более современны: за их плечами стоит опыт личного знакомства с Западом. При всем этом, однако, новые советские руководители могут оказаться еще менее склонными к социальному плюрализму, чем состарившиеся в кровавых чистках коммунистические правители, жившие в постоянной тени (и страхе!) сталинского террора.
Для Горбачева и его коллег сталинские преступления — далекая и во многом абстрактная историческая эпоха. Разумом они могут быть против Сталинских методов, но подсознательного, леденящего душу страха перед ними — его хорошо осознавали и чувствовали Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко — у них нет. Так что стремясь провести в жизнь свои планы и идеи, они вполне могут обратиться — уже обращаются — к традициям сталинского правления.
Горбачев весьма удачно реставрирует и воссоздает сталинский стиль партийной работы. Поначалу в мелочах: он начинает подписывать постановления без официальных титулов в качестве одного из секретарей (а не Генерального) ЦК. Так волен был поступать Сталин, полагавший, что статус всегда перекрывает любые звания. Затем — в более серьезных деяниях: бесцеремонно (и решительно) очистив аппарат власти от своих противников, он спешно отстраивает собственный культ личности. И опять — по сталинской схеме. Ему недостаточно было просто согнать с политической сцены престарелого премьера — так норовили поступить и его предшественники. Он заставил его, униженного, восхвалять себя, вложив в его уста подобострастное "признание": "Хочется сказать о той теплой, товарищеской обстановке, которая создалась в Политбюро за последнее время". Стало быть, за пределами Горбачевского "последнего времени" товарищеской обстановки в ЦК не было. Так за новой формой очередного советского руководителя — показной демократичностью и нарочитой доступностью — выявилось сталинское содержание: надменность, честолюбие. Оказалось, что у Горбачева нет и плана изменения государственного управления: задуманные им реформы — всего лишь починка системы, а не ее реорганизация. В выигрыше у него, как и у Сталина, оказалась лишь "горбачевизация" аппарата правления. Горбачев и его сторонники были и остаются пленниками коммунистической системы, так что море социальной ненависти не стало и не станет в СССР меньше, ибо режим, который они представляют, антинароден, античеловечен. Возможно, само это море будет более спокойным. Но в укладе советской жизни не предвидится и не произойдет существенных изменений: жизнь простого человека по-прежнему будет тяжелой, возможно, несколько менее тяжелой, а возможно — и более. И это даже не зависит от воли новых советских руководителей. В рамках коммунистической системы они полностью утрачивают контроль над социальным процессом: над производительностью труда и технологией производства. И социальная стихия будет диктовать образ и стандарт жизни советского общества.
Советские элиты, как и сейчас, будут наслаждаться многочисленными материальными привилегиями и льготами. Политический аппарат по-прежнему будет жестоко карать (может быть, меньше, чем сейчас, а может быть, больше — все зависит от ситуации момента) тех, кто решит требовать свободы и справедливости. Ответственные сотрудники станут чаще ездить за границу, ибо связи с Западом в ближайшие годы расширятся и углубятся. Их досуг станет многограннее, возможно, ярче: будут смоделированы образцы с западной индустрии развлечений. А рабочие тем временем будут вынуждены работать еще больше и еще более усталые будут часами выстаивать в очередях. Как и раньше, будут выпивать "на троих" под соленые огурчики, обсуждать и осуждать моральный облик соседа или начальства, жениться не в первый раз, разводиться не в последний раз, рассуждать о равноправии и равенстве. И ждать. И надеяться. И верить в "светлое будущее".