… Ахундов отложил утреннюю сводку. Остался недоволен: план по сбору хлопка в этом году опять будет не выполнен. Пошли дожди, а собрали лишь 148 тысяч тонн. Если секретарь ЦК Узбекистана Рашидов не подведет, все еще может уладиться. Обменяют сто тысяч тонн доброго, шелковистого среднеазиатского хлопка на 45 миллионов рублей, привезут в Азербайджан, положат в закрома, и можно будет рапортовать Москве — есть 300 тысяч. Недостающие тонны спишут как забракованные — не первый год.
Сложнее с рекламациями. Со всего Союза возвращены забракованные станки «Азенмаша», холодильники БЭМЗА, нефтеперегонные установки КМЗ… Всего не у помнишь. Ахундов с ненавистью посмотрел на красную сафьяновую папку, в которой аккуратно сложены листы с цифрами, напеча-тайные специально для него на особой машинке с крупным шрифтом: в последние годы секретарь стал плохо видеть.
«Надо связаться с Байбаковым, пусть придумает», — подумал Лхундом. Пижонил. Бесшумно вошел референт и молчаливо застыл в дверях с записной книжкой.
— Чт… Велюсупович?
Ахундов не ответил. Его внимание привлекла новая колонка цифр. В течение ночи 18 убийств, 76 ограблений, 84 ножевых раны. Тяжелая пятница! Вздохнул: Ализаде — бездельник. Не стоило делать его министром. МВД — не торговля, там нужно думать.
Ахундов поднял глаза на референта:
— Туран, в 12 разговор с Байбаковым… Иди.
Секретарю стало жаль себя: Гусман предупредил вчера — работать надо меньше, обострился диабет, появились боли в груди. Как бы не грудная жаба!
Встал, подошел к зеркалу — мешки под глазами, землистая кожа. «Неужели прав плутоватый еврей», — подумал Ахундов о Гусмане. Надо заканчивать секретарство. И это тогда, когда он наконец почувствовал себя столь уверенно, спокойно. А было нелегко поначалу.
Много здоровья попортил ему бывший секретарь ЦК Мустафаев. Но он оказался проворнее: Мустафаева сняли. Тогда Ахундова поддержал Аджубей. Нет, не напрасно Ахундов долгие годы обхаживал Раду — каждый четверг самолетом отправляли на дачу Хрущева розы и душистые апельсины. Розы покупали в соседнем Иране, а апельсины — из Марокко. На неизменно клалась записка: «Глубокоуважаемой Раде Никитичне — дары солнечного Азербайджана». И все.
Без подписи. Но ТАМ все понимали. И помнили.
Вот тебе и «доктор» — так его иронически называл Мустафаев, намекая на некомпетентность Ахундова. Что может понимать врач в политике? Врач?!
Когда арестовали Багирова — протеже Берии — Ахундову удалось достать и переслать Хрущеву документы медицинско-санитарного Управления МВД Азербайджана — истории болезней десятков тысяч умерших заключенных. Запечатанные тяжелыми сургучными печатями папки скрывали тайны жизни, вернее, историю и причины смерти людей. На коленкоровых обложках стоял штамп: «Совершенно секретно. Подлежат вскрытию не раньше 1980 года». А он открыл, и папки оказались пустыми! Чистые листы пожелтевшей бумаги были представлены на багировском процессе, и… заврайздравотделом Ахундов стал министром здравоохранения.
Судьба была участлива к Ахундову всю войну он отсидел в тылу. Когда скандальные подробности о квартирных спекуляциях бывшего председателя Совета Министров республики Рагимова просочились в газету «Правда», понадобилось срочно заменитъ председателя. Кем? Ни одна из предлагаемых Азербайджаном кандидатур не удовлетворяла Москву. Решение пришло от Хрущева — неожиданное и безаппеляционное: назначить Ахундова. Провинциальный лекарь с неполным высшим образованием стал Председателем Совета Министров. И тогда Ахундов развернулся: прежде всего обо всем, что происходило в республике, он любезно информировал Хрущева. До него, согласно регламенту, к праздникам — 1 Мая и годовщине Октябрьской революции — Председатель Совмина и первый секретарь ЦК Азербайджана слали Хрущеву поздравительные телеграммы, Ахундов же вылетал в Москву лично, и если его не принимали — по телефону свидетельствовал глубокое почтение премьеру. Было нелегко ночью, после утомительного торжественного заседания актива, лететь в столицу и возвращаться к утру, чтобы в 8 часов быть на республиканской правительственной трибуне. Хрущев журил Ахундова, но не оставался равнодушен к лести.
За непринужденной беседой узнавалось от Аджубея настроение тестя. В ЦК поражались удивительному политическому чутью Ахундова — но лишь он один знал, какого напряжения стоит быть всегда на подхвате, первым исполнить и доложить. Зато когда Ахундов решился сбросить соперника — Мустафаева, он действовал наверняка: поначалу в Москву пошел поток анонимных писем, заявлений, докладных от «простых советских людей» о национализме первого секретаря. На пленуме ЦК Азербайджана, обычно податливом и послушном, — простая формальность в структуре партократического управления — неожиданно несколько секретарей райкомов обвинили Мустафаева в изоляционизме, в реставрации ислама. Мустафаев возмутился: слыханное ли дело — в демократию играть! Прикрикнул, пригрозил. Не помогло — за спиной «бунтовщиков» стоял Ахундов. Мустафаев обратился за помощью в Москву, убежденный, что столица, как это принято, поддержит престиж первого секретаря, и… просчитался, Ахундов стал хозяином Азербайджана.
Не торопясь, действуя то добрым словом, то хитростью, а где надо — силой, Ахундов начал серию преобразований по известной советской системе — от противного: Мустафаев «реформировал» сельское хозяйство, Ахундов начал поднимать промышленность. Мустафаев культивировал пшеницу, Ахундов задумал обеспечить Азербайджан хлопком. Мустафаев слыл поборником осторожного панисламизма, Ахундов пропагандировал сплошную русификацию. Это он придумал отменить преподавание национального языка, превратил русский язык в официальный в республике…
И вдруг разверзлась пропасть: Хрущева сняли. В мрачной депрессии Ахундов наблюдал, как закачались кресла подопечных Хрущева, и когда «пал» сосед — первый секретарь ЦК КП Армении, — Ахундов не выдержал, написал Брежневу просьбу освободить его по состоянию здоровья.
О скорой отставке Ахундова поползли слухи. «Воронье всегда чувствует падаль», — подумал Ахундов о своих заместителях: Искендеров вылетел в Москву прозондировать почву, Алиханов возомнил себя чуть ли не «заместо» Ахундова — ходил по отделам, вызывал на коллегию в Совет Министров секретарей ЦК, словно своих подчиненных.
«Сволочь, — Ахундов сжал кулаки. — Из грязи вытащил в люди. Инженеришка, сексот…»
В Москве, по-видимому, поняли, что без Ахундова не обойтись, вызвали и… наградили. Это был его первый орден Ленина. «Брежнев — не Хрущев, конечно. Масштаб не тот». Но оказалось — работать можно. Спасибо Цуканову — он уговорил Брежнева, возвращавшегося из Ореанды, заехать в Баку. В то лето 65 года в Набрани, а затем на Гёй-Гёле, Ахундов вновь обрел уверенность. Они с Брежневым были в горах, купались в Каспии… Брежнев был сердечен и откровенен: «Трагедия Хрущева — крайность: он балансировал на грани допустимого и тем создал в стране аварийную ситуацию… Наш подход: осмотрительность и надежность, никаких прожектов, меньше реформ. Только так мы сможем, дай бог лет через десять, не спеша, двинуться вперед. Но без скачек — ни догонять, ни перегонять никого не будем… Республикам — развязываем руки: делайте, как понимаете, — на месте виднее. Важно не навешивать на Москву проблемы… Спокойно, Вели Юсупович, значит — хорошо…»
В Брежневе, как заметил Ахундов, уживались две крайности: грубость и крикливость с робостью, со склонностью к депрессии, ищущей выхода в запое… Прощаясь, он посоветовал Ахундову: «Тихо работайте с вашими коллегами — Искендеровым и Алихановым».
Но «тихой» работы не получилось: Ахундов догадывался — против него изнутри ведется подкоп. Цуканов несколько раз пересылал ему записки Алиханова и Искендерова к Брежневу. Формально в них были отчеты о засухе, о падеже скота, кое-что о возможном или вероятном выполнении плана. Писалось очень осторожно, но в каждой строке — намек на негибкость, неоперативность Ахундова, вернее, даже не его, а ЦК Азербайджана. Но кто же не понимал, что ЦК — это Ахундов?
Искендеров все чаще бывал у Подгорного па президентской даче, Алиханов был принят дома у Косыгина. Несложно догадаться, сколько им это стоит.
С каким наслаждением Ахундов поведал бы Брежневу о «милых» забавах Искендерова: ежегодно тот как председатель Президиума Верховного Совета Азербайджана своей властью миловал уголовных рецидивистов — кого по болезни, кого по старости, по всегда по четкому тарифу: 100 тысяч за свободу. Алиханов умудрялся перепродавать места тем, кто их уже однажды купил. Мелко. Несолидно. Искендеров — гомосексуалист, подбирает себе в помощники молоденьких мальчиков. Алиханов питает страсть к проституткам. Кто же не увлекался? Но он выбирает самых грязных и старых. Второй гостевой дом ЦК КП Азербайджана постоянно ими забит: из Таллина, из Москвы, из Ленинграда, но больше почему-то из Одессы…
Ахундов, пожалуй, согласился бы отказаться от секретарства — лишь бы насладиться позором Алиханова и Искендерова. В воспаленном воображении он представлял, как Искендеров смещен, еще лучше — назначен председателем сельсовета в убогий Саатлинский район, где нет воды, электричества; а Алиханов лишен научных степеней за плагиат, исключен из партии, работает управдомом в Сумгаите… Почему в Сумгаите? Ахундов питал острую неприязнь к этому городу-спутнику Баку, грязному, состоящему из нескольких тысяч стандартных пятиэтажных бетонных коробок. Город всегда голодный — электрички, идущие в Баку, заполнены мешочниками: интеллигентного вида молодыми людьми, как правило, в очках, с огромными, (в обхват три метра) рюкзаками из простынь и тяжелыми чемоданами — таких Ахундов не видел с войны: деревянные, окованные железными обручами, изнутри оклеенные обоями.
Мертвый город — на заводах, фабриках, в учреждениях, научно-исследовательских институтах, школах Сумгаита работали и учились 300 тысяч человек, а жили постоянно менее трети. Остальные после окончания рабочего дня устремлялись из города. Возможное ли в СССР дело — пустовали квартиры! Неприветлив Сумгаит вечером: темень, плохо мощеные дороги, истошный пьяный мат из открытых окон. Преступность в Сумгаите была самой высокой в Советском Союзе. В три раза больше, чем в соседнем Баку.
Хулиганство. В течение 1968 года было зарегистрировано рекордное количество ложных вызовов пожарных команд: 210. В мае 69 года учащиеся во внеурочное время проникли в среднюю школу номер 4, разбили 18 различных музыкальных инструментов, разгромили кабинеты, сожгли учебные журналы и пособия. В течение одного только 69 года в Сумгаите было разбито 13 тысяч оконных стекол, 108 тысяч электролампочек, подожжено и разбито 118 автомашин.
В письме в редакцию республиканской газеты «Коммунист» 29 апреля 71 года преподаватель школы рабочей молодежи номер 2 писал: «Из страха перед учениками боимся выходить по вечерам одни на улицу. Не решаемся задерживаться в школе, не ставим неудовлетворительные оценки».
«Когда я на уроке, — рассказывала преподавательница той же школы Ольга Н., — я чувствую себя словно среди врагов». (Из заявления в ЦК КП Азербайджана 7 декабря 1971 года). Учительница была идеалисткой — добровольно вызвалась работать в вечерней школе. Считала — рабочих необходимо приобщать к культуре. Три школьника — ударники коммунистического труда на Сумгаитском шинном заводе — затащили молодую преподавательницу после уроков в подсобную комнату и изнасиловали. Класс молчаливо подбадривал «озорников». Никто — в классе 29 учащихся — не вступился за учительницу. Это одно из 176 изнасилований в Сумгаите, зарегистрированных в 1971 году.
Бандитизм. Возраст каждого второго преступника Сумгаита — ниже 16 лет. Хозяева сумгаитских улиц — дети и подростки, милиция не в силах гарантировать покой города. В Сумгаите в 1972 году милиция инкриминировала малолетним бандитам 49 тяжелых ранений. Большинство подсудимых оправданы: пострадавшие не осмелились выступить свидетелями обвинения, боясь возмездия. Каждые 10 минут в Сумгаите совершается 2–3 злостных преступления, каждые три минуты — нападение с целью грабежа, каждые 52–54 часа — изнасилование. В 1969 году в Сумгаите было зарегистрировано на 17 процентов преступлений больше, чем в 1968 году, в 1970 году — на 23 процента больше, чем в предшествующем.
От основания Сумгаита — с 1947 года — тяжело ранено 11 тысяч 208 человек. Украдено или разбито легковых автомашин больше, чем их производит в год Московский автозавод малолитражных машин. Насильственной смертью погибло за эти годы в своих квартирах или на улицах больше людей, чем их родилось в 1972 году — 6 тысяч человек.
Насилие сопутствует этому городу со дня основания — его строили в испепеленной солнцем Апшеронской долине заключенные, сейчас их кровь, словно взывая к возмездию, ударяет в головы циничным, осторожным или хладнокровным гражданам. При закладке города на ударной молодежной стройке — в первой послевоенной сталинской пятилетке — загублено 48 тысяч жизней заключенных. Вместе с первыми парками и садами в Сумгаите выстраивались вышки тюрем и исправительных колоний — их было в 1950 году 11.
Ежегодно 78 человек погибает в Сумгаите по недоразумению: кто-то в ком-то ошибся.
Ахундов усмехнулся, вспомнил заголовки газет: Сумгаит вызвал Севастополь на социалистическое соревнование — бороться за звание образцового коммунистического города. Хорош город, без театров, без вузов, лишь несколько забегаловок и шашлычных, да два-три кинотеатра.
Ахундов не любил Сумгаит. В нем не погас страх, пережитый там в 1964 году.
* * *
…Сумгаит плавал в истоме жаркого лета. Тысячи рабочих собрались на центральной площади у горкома партии — они лежали и стояли, скандируя: «Хлеба, мяса! Мяса! Хлеба!» Они требовали нормального снабжения. А как его наладить, если даже в Баку продовольствия не хватало!
Милиция не расположена к шуткам — бросилась на возмущенных, рассекая толпу: сотни людей были тяжело избиты, десятки арестованы. При «нормальном советском мышлении» люди должны были разбежаться. Но они стояли, не рассыпаясь, как бывало. Замелькали неистовые лица, вскинутые, сжатые кулаки. Вот сшибли милиционера, опрокинули другого. Людские волны накатывались, переворачивая милицейские автомашины. Кто-то выбросил над головой портрет Сталина — вырезанную из старого журнала литографию. Почему Сталина? Какие сентиментальные чувства или человеческие симпатии могли питать азербайджанцы к параноику, опоганившему их землю 380 тысячами расстрелянных, сосланных, репрессированных? Но, к сожалению, не все подчиняется арифметике. Меряя жизнь степенью своей неосведомленности, люди полагали: что было — лучше того, что есть.
На краю болотистой равнины при въезде в Баку — тысячи ветхих лачуг из глины, жести и досок. Забрат, Беногоды, Сабунчи — целые поселки с детьми, страдающими малокровием от недоедания. (По данным Минздрава АзССР за 1970 год, дневной рацион для половины азербайджанских детей — 1200 калорий, а необходимо 2000. Их организмы получали 59 белков — нужно 100).
Еще факты и доказательства? Сколько хотите. Во время медицинского обследования в Закатальском, Шамхорском, Пушкинском, Саатлинском районах республики установлено: 13,8 процента детей на грани слепоты из-за недостатка в организме витамина А, а гамма-глобулины в крове оказалось меньше, чем у детей, живущих в соседнем Иране.
В Бильгях, в непосредственной близости от роскошных правительственных дач и великолепных вилл, где устраивались приемы, обходящиеся в тысячи тысяч рублей каждый, было обнаружено, что от недоедания страдает 41 процент жителей. У некоторых развилась дистрофия.
Бедность — удел каждого второго пожилого человека в СССР, ушедшего на пенсию. Средний размер пособия по старости, как показали социологические обследования, проводившиеся Институтом конкретных социологических исследований АН СССР в 1971 году в Архангельской, Волгоградской, Саратовской и Чкаловской областях, составляет 59–62 процента минимального прожиточного минимума. Это — если городские жители, для сельскохозяйственных работников было еще ниже — 47 процентов от прожиточного минимума.
Сельские рабочие ютятся в деревянных домишках без водопровода и коммунальных услуг, площадки перед которыми подобны навозным ямам. Обитатели лачуг страдают от кишечных заболеваний, почти у 80 процентов граждан разрушены зубы. На каждом углу пьяницы, которые за один-два рубля напившись, пытаются выскочить из «светлого подобия коммунизма». Постоянно проис־ ходят жестокие драки, слышны проклятия отчаявшихся женщин и тяжелые удары избивающих их мужчин.
Но ужасают не масштабы бедности, поражает смирение бедняков — у них нет надежд. Дети смотрят безучастно. Скандалы, склоки — обычное обрамление их жизни. У них старчески умудренные лица. Они когда-нибудь взбунтуются… Взбунтуются? Кто еще не был в тюрьме — иди. Будешь паинькой.
… — Я даю вам десять минут, чтобы разойтись, — надрывно кричал на городской площади в Сумгаите полковник Рзаев. С сотней милиционеров он преградил дорогу молодым людям с портретом Сталина, рвущимся в горком партии…
— Десять минут, и спустим собак!
Каждый второй милиционер держал на длинном поводке здоровую немецкую овчарку…
Это был большой день для милиции и… собак. Собака — друг человека, но, к сожалению, не способна разобрать, друг ли человеку ее хозяин. 96 юношей в тот день были госпитализированы в республиканской больнице им. Семашко с тяжелыми укусами.
…Сумгаит застыл в ленивой полудремоте, словно на открытке: небо, как ему положено на юге, было голубым, деревья и ׳трава — зелеными. Все было так. И все было обманом. Город усеян остовами изувеченных машин, осколками бутылок, не успела высохнуть вода, которой из брандспойтов разгоняли толпу.
Вы думаете, наверно, что чекисты похожи на первобытных людей? Напрасно. Ничего страшного не было в майоре Оруджеве. Располагающая внешность преуспевающего господина. Болтливость доброго отца семейства. Откровенность человека, убежденного в своей правоте: «Вы возмущаетесь? Есть тяжело раненые? Сожалею. Погорячились ребята. Разберемся. Что? Кто-то ослеп? Жаль. Но этого мы не могли позволить: сегодня Сумгаит, завтра Баку. Догадываетесь, чем все это может кончиться? Неужели рабочие не понимают, что мы не станем либеральничать? А может быть, эти смутьяны не случайно взбунтовались? А кто за ними стоит?»
В голосе майора нет лицемерия. Совсем не страшен майор с благородной сединой на висках, с мягкою улыбкой и пухлыми губами. Но не он ли бил ремнем и топтал ногами ослепшего юношу?..
Начало мая следующего года принесло новые демонстрации и аресты. 9-го мая воинским парадом в Баку торжественно отмечали 20-летие разгрома фашистской Германии. На правительственной трибуне были гости из «братских республик». И вдруг толпа «смутьянов» прорвалась на площадь имени Ленина, надвинулась на трибуну. Генералы и министры бежали. Мэр города Лембиранский униженно уговаривал:
— Пожалуйста, разойдитесь… Разойдитесь. Пожалуйста, все претензии завтра — в горисполкоме…
Целый день, а затем и ночью, над городом раздавались озорные песни. Но очень скоро нашли «виновных», «мятеж» свели к разгулу уголовников, будто бы грабивших и громивших магазины.
Уголовники действительно были, но у головная стихия — лишь накипь на стихии ненависти, захлестнувшей Азербайджан в 1964-65 годах.
Проблемы Азербайджана — это прежде всего проблемы безысходной бедности, бесправия, отчаяния. В Азербайджане доход в среднем в 1,7 раза меньше, чем в Москве, а количество не квалифицированных рабочих в 1,8 раза больше. В три раза выше преступность, в 2–3 раза больше наркоманов, в 2 раза выше венерическая заболеваемость…
— Будьте благоразумны, Баку, Сумгаит, — упрашивал В. Гладышев, чрезвычайный эмиссар ЦК КПСС, на партийном активе. — Ведите себя смирно!
Бросают в глотки растревоженного Баку и неспокойного сиротливого Сумгаита почти вдоволь яиц, молока, мяса, колбасы. Надолго ли? Пройдут месяцы — два, три, четыре — и прилавки магазинов вновь опустеют. Москва не захочет поделиться. Хлеб не просят и его надлежит вырвать в борьбе.
Демонстрации в Баку и Сумгаите — майские зарницы? Придет ли вслед за ними жаркое лето? И вспомнят ли о них спустя десять лет? А может быть и не поверят. Как не верят студенту Азербайджанского индустриального института Н. Хазаряну, которого 12 дней морили голодом и избивали и подвалах Сумгаитской милиции, выпытывая, кто руководил бунтовщиками?
* * *
…Сейчас, когда июньское солнце приступило к обязанностям кочегара, Ахундов сплевывает в носовой платок и вытирает им мокрый от пота лоб. Ахундов представляет себя академиком. А почему бы и нет? Академиками становятся профессора. Он уже профессор…
Попыхивая ароматной кубинской сигарой, видит себя застенчивым худеньким мальчиком, отвечающим на вопрос школьного учителя — кем он хочет стать.
— Русским…
Усмехнулся довольный. Находчивым был. Понимал, однако, — это выход для фантазии отчаявшегося от национальной несправедливости ребенка, но не выход в паспортной России.
Много ездил по стране Ахундов, но не встретилось ему уголка, где бы не существовало дискриминации, рекламируемые права «нацменов» — жалкая кость, брошенная «младшим братьям».
Вспомнил злую шутку Кунаева: я первый казах в Политбюро ЦК КПСС и… последний.
Не потому ли «малые» народы столь нетерпимы к другим национальностям в собственных республиках — ущербное самолюбие ищет выхода и самоутверждения. «Живое чувство справедливости, — размышлял Ахундов, — находит себя в национальном экстремизме.» Так оно и есть. И в этом всегдашняя беда «мышления наоборот». Оно ничего не может поделать с прорехами и изъянами навязанных ему насильственно абстрактно-справедливых нормативов и само выворачивает их наизнанку.
«Что ни говори, Гусман прав. К черту все!» Он и на этот раз оказался дальновиднее других: когда в Политбюро ЦК КПСС не разрешили ему, Искендерову и Алиханову баллотироваться в академики АН Азербайджана — вот куда дотянулись интриги! — Ахундов встретился с Брежневым.
Перед Ахундовым было много возможностей, он предпочел ту, ради которой стоило жертвовать положением, — стать действительным членом Академии Наук, но не республиканской, естественно. В нее «выбираются» одним росчерком его же пера, и быть и ней не велика честь.
Ахундов уж видел себя, деятельного, динамичного, — надо только немного отдохнуть и полечиться — секретарем отделения микробиологии Академии Наук СССР. А почему не вице-президентом? — И тогда можно с покойно умереть. Зачем умереть? — жить. Академик — это, кажется, по-французски бессмертный»…
Прошлое не дает никакой опоры, не предлагает целей, надо жить мгновением. И долгожданное мгновение наступило: престарелый, выживший из ума президент АН Азербайджана Р.Исмаилов провалился на выборах в Союзную Академию. Какой удар но престижу республики и какая необыкновенная возможность спасти, восстановить престиж! Оставить опостылевшее секретарство и заменить Исмаилова!
Убедить Брежнева не стоило труда, в мае 1969 года Ахундов был «избран» в действительные члены АН Азербайджана. Простая формальность. И вот через несколько дней, на пленуме ЦК Азербайджана, Ахундов в соответствии с собственным желанием (действительно по собственной просьбе, придется смириться — иной дороги нет) станет президентом Академии Наук Азербайджана. А там всего лишь шаг до большой Академии.
Ахундов думал: «А может быть, добавить "В связи с укреплением научной работы?" Да — так лучше. Надо подсказать». Он все оговорил с Брежневым. Вместо него назначат Амирова. Слабоват. Но есть хватка, и предан ему. Представил разочарование Искендерова и Алиханова — они-то, дураки, думают: пробьет их час? Ничего — проголосуют послушными овцами. На пленуме будет сам Кириленко. Кстати, почему Кириленко все еще не сообщил о дате выезда? Вроде бы пора. А что если позвонить? Не стоит. Сейчас самое важное — не терять самообладания. Легко сказать — «не терять»! Ахундов взял таблетку триоксозина, запил содовой. Сморщился: не простое дело — самому себя снимать.
…В мутном небе, покрытом копотью, сворачивался день. Дома стали тяжелыми, мрачными. Ахундов закончил рабочий день и спустился к машине. Не думал больше ни о чем, быстрее за город, на море! По дороге лишь однажды мелькнула тревожная мысль: где это пропадает Алиев, почему его не было на аэродроме? Встречали президента Сирии. Должен был быть — председатель КГБ…
Перед лицом беды Ахундов не знал, что вот уже три года председатель КГБ Алиев собирает на членов бюро Азербайджана компрометирующие материалы: агентурные сообщения секретных сотрудников, донесения добровольных осведомителей, магнитофонные записи подслушанных телефонных разговоров, жалобы. Систематизирует и терпеливо ждет своего звездного часа.
Держал он их дома, в сейфе, незаметно и монтированном под репродукцией картины Шишкина «Утро в сосновом лесу»…
В Азербайджане после отбытия заключения вновь возвращались в тюрьмы: в 1968 году — 31 процент преступников, в 69-м году — 33 процента, в 70-м году — 29 процентов, в 1971 г. — 37 процентов. (Из выступления на бюро ЦК Азербайджана министра МВД АзССР 7 января 1972 г.)
В 1970 г. мальчики и девочки моложе 15 лет совершили 922 ограбления магазинов (из справки-отчета, представленной министром МВД Азербайджана в отдел административных органов ЦК КП Азербайджана 28 марта 1972 г.).
В Азербайджане после ухода на пенсию успешно работают 983 бывших сотрудника КГБ. Из них 20 процентов — в системе Совета Министров, 42 процента — в органах юстиции, 22 — в вузах и школах, 16 — в милиции. (Из выступления Красильникова на бюро ЦК КП Азербайджана 4 сентября 1971 г.)