Август - месяц летней роскоши и неги, многокрасочного бурлеска и приторной сладости - мужал и креп с каждым наступающим утром, набухая нежнейшими плодами и ягодами, пышными бутонами цветов и остро пахнущим разнотравьем. Зеленая листва культурных и диких насаждений провинциального городка темнела и тяжелела под палящими солнечными лучами. Полуденное плотное, вязнущее марево как шубой окутывало каждого осмелившегося выглянуть из сумрачной прохлады дома или учреждения на улицу, не давая дышать и двигаться несчастным горожанам; чья личная и общественная жизнь вынужденно концентрировалась в утренние и вечерние часы.

Елизавета Федоровна Вельде проснулась как обычно до шести утра и с наслаждением направилась по утренней прохладе к "ОНОРЕ". Согласно давно устоявшемуся семейному порядку Андрей Генрихович в это время еще спал после того, как накануне вечером закрывал кафе за последним посетителем и убирался на кухне. Его супруга открывала вельдовский общепит в начале девятого утра, успевая приготовить к этому времени первые порции завтрака для ранних посетителей, чаще всего дальнобойщиков - свежую выпечку, в основном с мясной начинкой - пирожки, беляши, чебуреки, яичницу с лучановской колбасой, острый капустный салат; заваривала и разливала по толстым граненым стаканам крепкий чай и свежее, сладковатое на вкус молоко, доставляемое с соседней к Лучанам фермы. В этот раз сын с невесткой были на дежурстве в полиции и помочь ей не могли, но Елизавета Федоровна, несмотря на солидный возраст, ловко и сноровисто управлялась в семейном кафе и одна, хотя от помощи никогда не отказывалась.

Тихонечко напевая мелодию какой-то старой песенки, Елизавета Федоровна уже завернула за угол городской мэрии и замерла, резко выпустив из себя набранный широким вдохом прохладный утренний воздух. Ее только что пробудившийся ото сна мозг отказывался переварить столь вызывающую и безобразную информацию, непрерывно качаемую распахнутыми органами зрения. Прямо возле ее ног, у мэровской стены на густой зеленой подушке некошеной травы мирно и как-то романтично возлежала парочка хорошо знакомых ей при жизни тел - Фирюзы и Наиля Равильевича Гонсалеса, а над их головами темнело бордовое пятно, смутно напоминающее рисунок сердца. Елизавета Федоровна поначалу даже завздыхала от такой умиляющей, мелодраматической картины, но ее очнувшийся от оцепенения мозг резко запустил обменные процессы женского организма - ноги резво понеслись к зданию лучановской полиции, рот отрывисто и ритмично испускал громкие звуковые сигналы: " Ы-ы-х! Ы-ы-х! Ы-ы-х!", а руки поднимались и опускались подобно вращающимся лопастям летящего вертолета. Уже через несколько минут Елизавета Федоровна с наслаждением пересказывала своей невестке Дильназ краткое содержание любовной истории:

-Как голубки лежат - она такая белая-белая, а он как живой! Прижались друг к другу и лежат! И сердце у них над головами! А Фирюза еще говорила, что никогда не забудет своего Вагиза, но сердцу-то не прикажешь! И для Гонсалеса это лучше, Фирюза такая хозяйка, готовит - пальчики оближешь, а какой у нее в доме порядок!

-Чего оближешь?! Они же того, померли как бы?!

Ой, и правда! Горе, какое... как они любили друг друга... о-о-о... - навзрыд заголосила Елизавета Федоровна, и не умолкала до прихода Карпухина, взбудораженного странным докладом своего младшего сержанта Дильназ Вельде по телефону о том, что посланец губернатора покончил с собой от великой любви к хорошей хозяйке и кулинарке Фирюзе Абакумовой.

-Сумасшедший дом! Чего он здесь, что ли, поесть не мог?! А Фирюза у меня допрыгается! Посажу за хулиганку! Достала уже!

-Поздно! - трагично молвила Елизавета Федоровна - Она уже вместе с ним ест, там... и что она Вагизу скажет?!

Злясь, Карпухин помчался на место происшествия, успев дать указания Дильназ вызвать на работу весь немногочисленный состав лучановской полиции и известить прокуратуру о новой чертовщине. Прибежав к мэрии, Карпухин растолкал зевак - Маргариту Бочкину и Максима Максимовича Птичкина и возмущенно обнаружил пропажу:

-А где этот посланец?! Куда вы его дели?! Он же мертвый! Отвечайте!

Маргарита Бочкина ахнула и спряталась за Максима Максимовича, а потом виновато доложила:

-Я же не знала, что он помер, я бы тогда его в поезд не посадила. То-то он странно бормотал про Ленина и Стаханова с отбойным молотком. А еще он попрощался со всеми нами и сказал, что в гробу он нас не забудет!

-А кто помер-то? Фирюзу вижу, а кто еще? - дивился Максим Максимович.

-Конечно! Чего с него взять?! Сбежал трус, а Фирюза его так любила! - присоединилась к возмущенному Карпухину возмущенная Елизавета Федоровна.

-Покойники не ездят на поездах и не прощаются! - убеждал себя капитан Карпухин - Что за город?! Мало мне живых, так еще мертвецы хулиганят. Ничего, скоро я тоже загнусь, и мы будем на равных - на том свете найду! - и, обращаясь к прибывшим на место происшествия правоохранителям, нервно давал указания: Работайте! Чтобы через два часа я уже знал, что здесь произошло! А вот и вы, господин прокурор! Прекрасно! Сожалею, но вам самому придется разгребать эту кашу! - и на недоуменные возгласы и взгляды Алмаза Байженова добавил: Я иду в свой кабинет умирать, тьфу! В смысле я иду спать, и если кто-нибудь меня потревожит, живой или мертвый, посажу на пятнадцать суток!

Маргарита Бочкина с Максимом Максимовичем Птичкиным и Елизаветой Федоровной Вельде вслед за Карпухиным тоже покинули место происшествия, но спать они и не собирались! Гражданский долг, вынуждающий их донести правду до лучановских жителей, лишил наших должников сна и покоя, тем более в память о несравненном мастерстве в распространении информации покойной Фирюзой Абакумовой они готовы были не пожалеть ни сил, ни времени на его исполнение. Короче, ураган продолжился!

Лучановский паровоз летел вперед уже с угрожающей скоростью, пропуская все остановки и напрочь игнорируя указания нервничающих диспетчеров, его пассажиры бурно и истерично обсуждали происходящее и лихорадочно искали пути спасения:

-А Фирюза причем? Ну, болтала всякое, и что? Не хочешь - не слушай! Чего голову разбивать?!

-А испанца за что прибили? Немка кричит, что из ревности, но я не верю! Не может Вагиз с того света ревновать! И потом, как он на поезд сел? Трупам билеты не продают! И куда поехал?! На кладбище поезда не ездят!

-Губернатору отчитается и вернется. Вместо Оськи будет наших девок дурить! Чего меня спрашиваешь?! Я с покойниками не дружу!

-А негры где эти, ну Штирлицы? Они-то куда делись? Вдруг это они всех ликвидировали?! Их же всему учат, вот мозги и поехали! Помнишь, как в Америке Рэмбо спятил?

-Фирюза, конечно, всех могла довести, но постояльцев она кормила вкусно, старалась! Нет, не сходится!

-А чего гадать? Вон сколько чудиков у нас в городе образовалось! И все идейные - спасу нет! Воркута один чего стоит, за бутылку прибьет любого, или этот мандариновый с Индии! А все потому, что завод закрыли, народ и не знает чем заняться!

-Точно! Коммунисты это были - Лениана с ее бандой! Это их испанец достал! И вечером они на своей маевке с ним цапались!

-Они конечно коммунисты, но не дураки ведь! Лениана уж точно не дура! Кончай чушь нести!

-Не похоже, что их из-за Шурыгина кончили! Этого испанца вообще в городе не было! Да и на что Фирюза душегубам нашим сдалась? Глупо все как-то!

-Ну, не знаю. Может все по ошибке случилось? Этой ночью, говорят, такая драка у приезжего с Витькой Пироговым была, до крови! И дрались рядом - у Окуловского дома, Мишка их разнять не мог! А у Фирюзы язык без костей, сам знаешь! Может, влезла с комментариями, вот и получила по башке! Зря она полиции не сдалась, сидела бы в обезьяннике и в ус не дула!

-Ой, что делается! Про нас уже в областных СМИ пишут! Что мы все душегубы и разбойники и помогали Алине Окуловой Шурыгина кокнуть! Даже Варенец с Карпухиным помогали, представляете?! И Фирюза там была, и тоже душегубствовала! Разгонят нас всех или репрессируют! Сошлют на Дальний Восток, будем по гектару обрабатывать, не меньше! Денег, правда, дадут - власти обещали!

-Жалко девчонку! Но что-то не верится мне, что она смогла Шурыгина с крыши сбросить!

-Когда вокруг все с ума сходят, и ты тоже тронешься! Порядок должен быть - пусть не в делах, так хоть в головах! Ложь правдой никогда не станет, как не старайся! И то, что должно быть, не станет тем, что хочется, никогда не станет! Зря нам тут двадцать с лишним лет мозги перестраивали, да и раньше тоже! Но как не чокнуться-то?

-Разгонят нас, как пить дать разгонят! Мы же сейчас вроде варначьева гнезда! Не зря даже покойники от нас разбегаются! Только кто ж донес на нас душегубов таких?!

-Никита Воркута мне показал на планшете статью в областной газете про нас, подписана она А. Радуловой. Это же Астра Радулова, племянница Фирюзы.

-Эта шалашовка столичная?! Блудня свободная! Ей-то какое дело до наших душегубств?! За собой бы лучше глядела! У самой то и губить нечего!

-Точно! Правильно парни ее машину уделали! Даже сам Яцко помогал, свинарник свой дал им вычистить - ведрами добро таскали на ее форд, коричневый стоит сейчас, а уж воняет...

-А я думаю, чего она попутку останавливала утром на дороге, и чемодан с ней был - сбежала, значит!

Да... много чего наговорено было, версий самых экзотичных обсуждено тоже много было, но ясности в головах лучановцев так и не появилось, как они не старались. Только где же Алина Окулова? С ночи ее не видел никто - ни обеспокоенные родители, ни несчастные, избитые друг другом влюбленные Сергей Галушкин и Виктор Пирогов. Неужели это она Фирюзу с Гонсалесом убила? Брр! Что-то как-то жутко и непонятно все!

Капитан Карпухин снова видел странный сон и опять в своем кабинете в полиции, где он прикорнул на подушке Дильназ Вельде. И снился ему огромный белый пароход с именем С.Ф. Шурыгина, несущийся по Лучанам будто по большой полноводной реке, а по пароходному рупору сзывались горожане для приятного и поучительного времяпрепровождения на его борту:

-Дорогие лучановцы! Все на борт, поднимайтесь быстрее - сначала трудовые коллективы, затем неорганизованные граждане! Нас ждет увлекательная экскурсия по местам самых страшных и загадочных происшествий, случившихся когда-то в Лучанах. Экскурсию ведут Осип Безголовый и Фирюза Абакумова! После нашей экскурсии вы задумаетесь о бренности всего живого, о внезапных и бессмысленных смертях, поджидающих за поворотом многих из вас, И вы, наконец, сообразите своими жалкими извилинами, что лишь демократия и свобода могут спасти ваши никчемные жизни! А не сообразите, ну и хрен с вами! Больше я ни с кем нянчиться не буду! И стихов писать вам тоже не буду! А ты чего, Карпухин, лезешь?! Тебя никто не приглашал! Иди, работай!

-А где Наиль Равильевич Гонсалес? Почему его в экскурсоводы не взяли?

-Не достоин твой Гонсалес! Трус он и демагог! Даже Ленина взорвать не смог!

-Ну, так не каждому дано, может еще взорвет! Вы уж его не отталкивайте, а то куда ему деться? Как Осипу болтаться, что ли?

-Ладно! Увидишь его, скажи, что может подняться на борт. Только придется тебе его хорошенько по голове стукнуть, иначе как ему помереть?

-Так он живой?!

-Карпухин, кончай спать! Работай! - громкий металлический пароходный гудок, словно телефонный звонок, оглушил Карпухина.

-Привет, капитан! Узнаешь? Гонсалеса не ищи, он в областной больнице нервы лечит, и, похоже, надолго. Его Фирюза добила все-таки - с того света достала! Мы его провожали со сходки ночью, до гостиницы довели и уже уходить собрались, а он как выскочит и давай круги по Лучанам наяривать. Все бегает и оглядывается - раза три Лучаны обежал и мы за ним. Нам уже надоело, а тут у мэрии его Фирюза и настигла - споткнулся он и рухнул прямо к ней, ну и как в песне - бабушка рядышком с дедушкой... Мы пока за нашатырем бегали, твои аборигены такую историю успели раскрутить!

-Так это он ее убил, что ли?! Тогда никакая больница его не спасет!

-Да нет! Он уже к холодной Фирюзе обниматься полез. Она там больше двух часов его ждала.

-Тогда кто ее убил? Не видели никого?

-Не трясись, капитан! Алина твоя пролетела прямиком к городскому парку и больше оттуда не возвращалась. А вот барышня из мэрии там была!

-Барышня? Час от часу не легче! Сгубил Фирюзу ее язык! Ведь говорил же - не болтай! А вы-то чего уехали? Расследование же не закончено.

-Нет никакого расследования, и убийства тоже нет! Скоро получишь заключение из областной судебной экспертизы. Нет доказательств того, что Шурыгина с крыши кто-то скинул, а все его переломы от падения с высоты.

-Так чего ж они так долго тянули?! Столько людей вторую неделю на ушах стоят!

-Да у них там какая-то путаница с двумя экспертизами вышла, вот второго, не вашего, и прибили. А ваш Шурыгин то ли оступился, то ли сам спрыгнул... Короче, это уже не наша забота!

-Понятно! Ну, ладно, успехов вам в вашем нелегком труде. А если рядом трудиться будете, то милости просим в гости - мы хорошим людям всегда рады!

-Чур, тебя, Карпухин! Мы и так еле выбрались из вашего сумасшедшего дома, Гонсалес вон прямиком лечиться отправился! Да и мы вашей свободы и самовольства наелись досыта, как теперь в нормальный рабочий ритм входить? Хотя классно у вас там, может и свидимся. Не верится, что твои горожане ничего новенького не учудят! - братья Штирлицы, вздыхая, распрощались с Карпухиным. Они уже с теплотой и грустью вспоминали маленький российский городок, что затаился в бескрайних южно-российских степях и яростно отстаивал свое право жить по совести, пусть и изредка. Ну а Карпухина позвал новый пароходный гудок:

-Ленечка! Господи! Скорее Ленечка! Найди ее! Я поняла, это Марибэль! Она у черного дома, где ее мать...

-Дарья Сергеевна, успокойтесь! Я уже бегу! Алексей, заводись быстро! Дильназ, повони Байженову! - на бегу командовал Карпухин, дослушивая в телефонной трубке сдавленные причитания Дарьи Сергеевны:

-Дура я старая! Девочки мои, только бы обошлось! Быстрее, Ленечка, быстрее!

Зловещее черное пятно надвигалось на Карпухина очень медленно, как он не торопил Алекса Вельде, резко рулившим стареньким, еще милицейским газиком. Хлопнув дверцей, Карпухин на ходу прыгнул к двери старой черной двухэтажки и, задыхаясь, рванул по лестнице вверх на второй этаж. Огромным стучащим молотом карпухинское милицейское сердце подгоняло его мелькающие, громко топающие ноги, ускоряло короткие, отрывистые вдохи его широко открытого рта, сжимало ужасом неизбежного его окаменевшую грудь - быстрее, быстрее, еще быстрее!

На самой верхней ступеньке деревянной лестницы, тесно прижавшись, сидели две зареванные маленькие девочки, из последних сил удерживающие друг друга от страшного прыжка в вечность.

-Живы! Живы! Слава Богу! - Карпухин обхватил их худенькие трясущиеся плечики - Все будет хорошо! Алина... Марибэль...

Несмолкаемый людской гомон, ненадолго отставший от милицейского газика, уже со всех сторон надвигался на черный дом. Лучановцы всех возрастов и полов заполняли площадку перед крыльцом, а народу прибывало все больше и больше.

Сашенька Карпухина с Юлией Владимировной Мозовской взяли на себя роли связников и докладывали горожанам, что творится в доме:

-Да живы они, обе живы! Марибэль только молчит и ничего не говорит, к ней уже Саня Пирогов поднялся...

-Пропустите Окуловых! Даже Алевтина прикатила! Чего молчишь? Мало тебя Наталья потрепала, как исковеркала девчонку!

-Да понятно, что Фирюза опять со своим языком вылезла! Она Марибэль дорогу не давала, все поучала и поучала, а та от слез не просыхала! Меру то надо знать!

-Говорят, случайно все вышло - толкнула ее Марибэль, а Фирюза упала и головой о камень ударилась. Нет тут никакого убийства!

-А испанский посланец чего загнулся, и куда он делся?!

-В больнице он, лечится от нас с Фирюзой, нервы мы ему расшатали! Сам же приехал, никто не звал - шлялся тут по ночам и днями куролесил. Вот и заболел, а Штирлицы сдали его в психушку.

-Жалко Фирюзу, но Марибэль-то какова! За себя постоять решилась! А я думала, она только плакать может да за Варенцами прятаться. Вот бабкина кровь и заиграла в ней, Анна никому спуску не давала!

-Так что ее посадят? За что? Это же несчастный случай!

-А где этот адвокат, которого Фирюза колбасой душила?! Чего не работает?!

-Дорогу! Дайте дорогу! - Дарья Сергеевна и Аркадий Николаевич в сопровождении всех немногочисленных сотрудников городской администрации пробивались к двери черного дома.

-Сколько можно этот проклятый дом терпеть?! Чего не сносите?! Две девчонки уже поломались, еще две чудом уцелели! Сколько можно?! - кричали начальству взбудораженные лучановцы.

-Когда порядок наведут?! До чего людей довели, мозги уже не выдерживают, даже девки с ума посходили - черного от белого отличить не могут! Зае... уже своей свободой с выборами! То, что правильно, оно и сто лет назад правильно было и двести и сейчас тоже, а дерьмо конфетой не было и не станет, хоть завыбирайся!

-У нас психика не железная! Сорвемся и все - хана вам будет!

- Когда завод запустят?! Я хочу дома жить, а не шабашить где-то! Так и жена у меня не выдержит, тоже сорвется и что?

-Шурыгин сам все это сотворил! С девяностых мозги нам перестраивал, вот и помер! А мы жить хотим, и по-человечески жить хотим!

Только кто же этого не хочет?

41. Фукияма.

Иногда мне кажется, что мир существует вечно в клонированных дискретных реальностях, ранжирующихся временными интервалами. Есть клоны рождения каждого человека, клоны детства, отрочества, зрелости - каждый такой миг, даже секундный, вечен и наполнен самыми разными чувствами. Вот клон моего пятнадцатого дня рождения, когда я сижу за накрытым белой скатертью столом с большим тортом, конфетами и хрустальными розеточками с вишневым вареньем. Я буквально лопаюсь от огромного невообразимого счастья, счастья от всего - от пустяковых подарков, от солнечного весеннего дня, от близости моих самых любимых и дорогих людей; они все живы и рядом со мной - так будет всегда!

Но и клоны горя и смерти тоже висят где-то рядом, как и клон последней лучановской июльской субботы две тысячи шестнадцатого года, он навсегда останется клоном вечной смерти Степана Фомича Шурыгина и таких же, вечных страданий Алины Окуловой, его не изменишь и не забудешь никак и никогда. Давайте попробуем прожить его с нашими героями.

Степан Фомич все не мог понять упорства и сопротивления Алины принять его взгляды на мир и человека в этом мире - он предлагал ей свободу, море свободы, целый ее океан, а девчонка продолжала цепляться за старые, обветшавшие призраки долга, совести и самоограничения. Но зачем ограничивать себя, зачем быть должным кому-либо, кроме самого себя?! Плати налоги и живи спокойно - чем не парадигма нашего времени? Единственное, что беспокоило его, так это вопрос Алины о том, счастлив он со своей свободой или нет; но отвечать на него старый учитель не хотел.

Последняя неделя июля выдалась у Шурыгина бурной и деятельной, он бесстрашно опубликовал свою собачью пьесу про интеллектуальную элиту города, правда бояться ему было нечего - интеллектуалы лишь громко повозмущались и разошлись. Только Алевтина Ивановна Слепых пригрозила автору физическим воздействием, что и попыталась реализовать впоследствии на городском празднике - кидалась в него яблоками, но не докинула до крыши мэрии, сил не хватило. А еще, старый учитель решил, наконец, окончательно раскрыть глаза лучановцам на их недопустимую дремучесть и отсталость в плане современных глобальных норм и идеалов, приобщить, так сказать, к самомому последнему выпуску этих ценностей - к их вершине! Да, да - именно об этом он и кричал громче всех на шествии лучановцев в день их города, заглушая звуки городских репродукторов, помните - о праве каждого на однополый секс и такой же однополый брак; короче о том, что впоследствии отсталые лучановские правообладатели стыдливо назвали черте чем, а их мэр Аркадий Николаевич Варенец, расслышав крики своего старого друга, превратился в настоящего сеньера помидора и так же громко требовал от городской полиции стащить оратора с крыши. Но Степан Фомич предусмотрительно приковал свою ногу к флагштоку на крыше мэрии и упрямо продолжил свою революционную деятельность.

Надо сказать, что все эти бунтарские потуги старого учителя имели в действительности только одного адресата - худенькую невысокую девушку восемнадцати лет отроду. Степан Фомич отчаянно пытался убедить ее и себя в искренности своих идеалов, в своей честности и бескорыстности, надеясь сломать лед непонимания между поколениями - именно Алину искал он взглядом с крыши революционной мэрии, именно в ее сторону бросал пламенные речи о свободе и демократии. А что же Алина? Увы! Ничего понимать она не хотела, наоборот, ей было неловко и стыдно слушать своего подсудимого, она все больше горбилась и злилась от этого бессмысленного потока истеричных выкриков. Наконец, не выдержав, она сбежала с празднующей площади, оставив Степана Фомича пока живым и невредимым, прикованным к флагштоку на крыше администрации и потерявшим ключ от замка, но продолжение следовало.

После неоднократных попыток Шурыгина отковаться от мэровской крыши при полном равнодушии празднующих горожан в оказании ему помощи в поиске потерявшегося ключа, и бурного обличения им Антона Козинского во всех пороках современной российской молодежи, Степан Фомич обнаружил пропажу в кармане собственных брюк и смог, наконец, освободиться от обременительного революционного долга. Он подошел к краю крыши и замер, буквально уперевшись взглядом в черные, пылающие негодованием и даже презрением глаза своего беспристрастного и беспощадного судьи, что стоял прямо перед мэрией и, подняв голову, молчал и пристально рассматривал его снизу вверх - лед не только не треснул, он утолщился до размеров огромного арктического айсберга. Шурыгин почувствовал внезапную усталость и, как не странно, тихое умиротворение. А вместе с ними пришло и понимание того, что постоянно твердила ему Алина, что она защищала, даже убивая грехами свое бренное тело, и что не позволила сломать никому - ни силой, ни хитростью, ни щедрыми посулами. Этот маленький, тоненький стерженек своей правды, доставшийся ей вместе с жизнью от матери - той самой Наташи Слепых, когда-то безумно любившей своего учителя и преданной им не из каких-то высоких, общечеловеческих принципов свободы и саморазвития, а из банальной трусости и лени, так, Степан Фомич?

Шурыгин продолжал смотреть в бездонные, черные глаза Алины Окуловой и начинал понимать, что их разделяет еще, вернее, что есть в этой девчонке, что никогда не было и не будет в нем самом - она была свободной! Нет, не так! Алина Окулова уже родилась свободной! Жуткие девяностые годы прошлого столетия, ломавшие Россию с бесчеловечным хрустом, сбросили с постсоветкого поколения вечный русский долг бескомпромиссного жертвования собой во имя светлого будущего, неизменно доходящий до абсолютного обесценения жизни обычного человека, до ее полного отрицания. Нет, Алина не превратились в эгоиста и чистого потребителя товаров и услуг массового производства, но и поставить ее в строй трудоармейцев, анонимных и бессловесных строителей царства всеобщей свободы и благоденствия уже не получится, свою жизнь она будет выбирать сама! Хотите привлечь ее к исполнению долга перед Родиной, обществом и светлым будущим? Не вопрос! Убедите, расскажите и объясните, но решать будет только Алина, решать по своей совести! И не обманывайте, не путайте красивыми фразами и обещаниями - ее правда пробьет дорогу, даже через боль и страдания, грехи и ошибки, как самой Алины, так и окружающих, правых и виноватых. Вот и получается, что вдобавок к вечному, исступленному требованию справедливости во всем и везде, русские мальчики и девочки, рожденные в девяностых годах прошлого века, поставили знак равенства между собой и всем остальным миром, всеми вечными ценностями в нем, любыми долгами и обязанностями. И я очень надеюсь, что они никогда и никому больше не позволят застилать пути прогресса и развития всего человечества телами, себе подобных.

Степан Фомич, монотонно кивая головой, продолжил свое понимание слов Алины, сказанных ею сгоряча, и всерьез, случайно и намеренно в эти летние месяцы две тысячи шестнадцатого года, и вот, что еще открылось старому учителю. Свобода Алины Окуловой была другой, отличной от Шурыгинской, его свобода - это борьба с рабством, деспотией, тоталитаризмом, неизменно сосуществующим где-то рядом. Но в мире Алины не было подобных архаичных безобразий, ее свобода была цельной и не нуждающейся в подпорках-антиподах, она гармонично встроилась во внутренний мир девушки. Алина воспринимала свое право оценивать, решать и поступать по своей внутренней правде, долгу и правилам точно также как и право дышать, есть, пить и спать, что принадлежит ей с рождения до смерти и не требует никаких позволений и завоеваний, благодарностей и оправданий. А традиционная русская справедливость наделяла такой свободой всех без исключений и различий, и значит, в мире не должно быть нищеты, неравенства и рабства, какими бы отсталыми и аморальными не были бы отдельные представители нашего вида. Поэтому, щедрые подарки старого учителя оказались не нужны Алине, тем более, вступать за них в Шурыгинскую армию борьбы с всемирным злом в лице коммунизма, сталинизма, тоталитаризма и тому подобных драконов Алина не желала.

За что же тогда страдала Алина Окулова, за что винила себя и окружающих, за что мучала и изводила старого учителя? Не поверите - за свободу, за нее родимую! Эта кутерьма с внезапным богатством отца, бесчисленными поездками заграницу в страны респектабельного комфорта и благоденствия, послушным соглашательством на ненужную ей учебу в Европе, беспорядочными сексуальными связями, которыми Алина мстила своим обидчикам, так ей казалось, все это привело ее к самому настоящему рабству! Она задыхалась, голодала и умирала - отсутствие свободы истончало ее душу и тело, и раб поднялся на борьбу за свою жизнь, за право жить по своей совести - по своему стерженьку!

Степан Фомич внезапно улыбнулся, он, наконец, понял, что ему надо сделать для своего беспощадного судьи, маленького солдатика за всеобщее счастье - его надо освободить от всех долгов и лжи самозванных пророков, местных и пришлых, искусственно сконструированных идеалов и убеждений, причудливых фобий и приторных фантомов генно-модифицированного будущего. Надо освободить ему дорогу в свой мир, к своей правде, где ему самому придется решать, выбирать и отвечать за себя и всех остальных - "страдать", как припомнилось Степану Фомичу это чуждое, почти забытое слово классической русской литературы.

И на языке Шурыгина вертелась еще одна кощунственная строчка известной песни - "Весь мир насилья мы разрушим...". Он четко осознал, что сам был инструментом этого самого насилия - он много лет упорно требовал от лучановцев покаяться в кровавых и страшных преступлениях коммунистического режима, отказаться от своего прошлого и принять безоговорочно и с энтузиазмом догмы всебщего глобального мира. Но лучановцы каяться и радоваться не желали, а его близкий друг Армен Арсенович всегда говорил, что насилие целесообразно только в интересах большинства, во всем остальном - это абсолютное зло.

Огромные черные глаза Алины, в которые продолжал смотреть старый учитель, внезапно сузились и выстрелили огненным залпом горечи и злобы:

-Я ненавижу тебя! Лучше бы ты умер! - услышал Шурыгин.

-Все будет хорошо! Алина, ты справишься, я все объясню - Степан Фомич, торопясь, шагнул с крыши к своему маленькому судье и, уже падая, успел еще подумать о жене - Потерпи, Мариночка, я скоро...

Так и умер старый лучановский учитель Степан Фомич Шурыгин, умер, как и жил - непонятно и противоречиво. Но в свой последний призрачный миг он был честен и перед Алиной, сумев понять ее боль и правду; и перед покойной женой Мариной Яновной, окончательно признав ее своей единственной любовью; и даже перед последним близким человеком на земле Арменом Арсеновичем Агабебяном - тем, что не вспомнил о нем, потому что страх перед одиночеством и пустотой не всегда превращается в настоящее чувство.

Но для Алины все продолжалось - дикая, дьявольская радость охватила ее, она закружилась в каком-то бешеном танце вокруг тела своего врага и, захлебываясь от собственной правоты, яростно твердила: "Ты сам виноват! Ты врал и предавал! Ты никогда никого не любил! Так иди же в ад!" - маленький жеребенок не понял, что в аду оказался он сам, и тьма страданий и горя целиком поглотила его.

Верный рыцарь Алины Витя Пирогов, ошеломленно увидев, как она пытается за ноги перетащить Шурыгинское тело на центральную лучановскую площадь, покорно кинулся помогать ей. Затем он также безропотно выполнил ее просьбу повесить на мертвую шею старого учителя цепь, которой тот приковывал себя на крыше мэрии - чтобы не сбежал из ада! - кинула в сердцах его возлюбленная. Уже уводя ее с этого жуткого праздника, Виктор подобрал толстую клечатую тетрадь с шурыгинскими стихами и избавился от внезапного свидетеля пребывания Алины на месте свершившегося преступления - фотографирующего алкогольный городской бедлам Сергея Воркуты, крепко стукнув того по затылку. Все! День города Лучан две тысячи шестнадцатого года завершился! А что было дальше, вы знаете.

Возмущенные горожане, столпившиеся около черного дома, смолкли - из его проклятого чрева появился Александр Пирогов, бережно неся Марибэль на руках. Следом вышла зареванная Дарья Сергеевна и, громко шмыгая носом, доложила подоспевшему Алмазу Байженову:

-Я позвонила Семену Кукушкину, отецу Марибэль. Он уже вылетает из Москвы, с ним врачи и адвокаты, после обеда будут в Лучанах. Но в тюрьму я ее тебе не отдам! Сам видишь, какая она.

-Хорошо! Доставьте ее в городскую больницу, но вы за нее отвечаете! А господин Кукушкин должен появиться в прокуратуре до шести часов вечера!

-Ленечка, присмотри за Алиной! Я с Марибэль... - задыхаясь от быстрого шага, Дарья Сергеевна попросила Карпухина и побежала догонять Александра Пирогова, а следом направились и многочисленные родственники Лавровых и Бочкиных - дядья, тетки, сестры, братья, племянники и племянницы Марибэль Лавровой.

-Семен богатый и со связями, дочь защитить сумеет. Жалко Фирюзу, конечно, но мы ведь не изверги какие-то, чтобы лежачих бить! - удовлетворенно рассудили горожане и приготовились судить дальше.

Следующей на лучановский суд вышла из дверей черного дома Алевтина Ивановна Слепых - подняться на второй этаж к внучке она не решилась, так и ждала ее у выхода. Постаревшая и похудевшая за последние сутки, с нелепым старушечьим платком на голове, она подобострастно заглядывала в суровые лица горожан и мелко семенила по периметру толпы, робко и умоляюще бормоча: " Не виновата она! Это я все натворила, только я!". Куда делась самоуверенная, эгоистичная, лучше всех все знающая, яркая и креативная Эль? Лучановцы внимательно отметили случившиеся метаморфозы местной гранд дамы и великодушно воздержались от едких и колких комментариев. Следом за матерью на крыльцо вышла Наталья Окулова, щурясь от яркого солнечного света, она острым и быстрым взглядом окинула столпившихся горожан и сделала маленький, совсем маленький, шажок в сторону, уступая дорогу своему жеребенку и недвусмысленно сигналя судьям: "Да, она виновата! Вы вправе судить, но только попробуйте причинить ей зло! Разорву!". И на этот раз лучановцы тоже промолчали - она же мать!

Ну, вот на крыльце показалась и сама Алина - виновница всех непонятных и сумасшедших событий и смертей в маленьком российком городке, случившихся летом две тысячи шестнадцатого года. Разрекламированная Астрой Радуловой душегубка и распутница, головная боль Дарьи Сергеевны и Аркадия Николаевича Варенец, причина хронического недосыпа начальника лучановской полиции Леонида Петровича Карпухина, великая и безответная любовь Сергея Васильевича Галушкина и Виктора Пирогова шла под руку с отцом. Что же ты скажешь, Алина, в свою защиту, чем оправдаешься перед людьми, не струсишь?

Нет, жеребенок не струсил и не спрятался - Алина с трудом, но выпрямила спину, отбросила руку отца и, судорожно глотнув пересохшим ртом, хрипло выкрикнула в толпу:

-Это я его убила! Я виновата во всем! И я отвечу за все!

-Неправда! Шурыгин сам свалился с крыши! Алина его не трогала! - кинулся на защиту любимой Витя Пирогов - Я там был и все видел.

-Я хотела, чтобы он умер, и он умер! Какая разница, толкала я его или нет?! Я пожелала ему смерти и все исполнилось! Ну, толкнула бы его в следующий раз!

-А за что ты ему этого пожелала? - строго спросил за всех притихших горожан Иван Кузьмич Яцко.

-За то, что я сама сделала, за эту грязь и ложь, что я сотворила! Я думала, накажу его, и мне станет легче. Но мне стало только хуже! Намного хуже...

-Прости меня, внученька, прости! Не казни себя - меня надо наказывать, а не тебя! - визгливо заголосила Алевтина Ивановна, так и не решаясь подойти к Алине, но сразу смолкла под тяжелым взглядом дочери Натальи. Алина, на секунду сжав задрожавшие губы, продолжила саморазоблачение и самобичевание:

-Я сама все делала, никто меня за руку не тащил! И отвечать мне самой придеться! А вас я не люблю - ни тебя, ни тебя - обращалась уже к Сергею и Виктору Алина - Я сбежать хотела, чтобы забыть все, чтобы пожить еще по-человечески, но не могу и не хочу! Что смотрите?! Да, я такая подлая, а вы из меня принцессу лепите!

-Хватит! - резко скомандовала Лениана Карповна, долго и очень внимательно рассматривающая неудавшуюся принцессу - Криком с истерикой ты себе не поможешь! И заголяться на людях тоже не надо! Ты сейчас про другое думать должна! - и повернувшиь к Наталье бросила - А ты куда смотришь? Ей поберечься надо, а не шастать ночами по крышам, не одна она теперь чай...

Густым алым огнем полыхнули щеки Алины - Мамочка, защити! - беззвучно шептали ее вспухшие губы. Наталья прижала к себе своего жеребеночка и грубостью ответила на сочуственные ахи и вздохи женской половины лучановского населения:

-Не вашего ума это дело! Жалейте сирых да убогих, а мы сами справимся! Моя семья - не проходной двор!

-Так! Заканчиваем собрание! Заявляю официально - Шурыгин погиб от падения с крыши, никто его оттуда не сбрасывал! За хулиганство Алина и Виктор ответят по закону, больше никаких жалоб на них в полицию не поступало - громко и авторитетно выступил Карпухин - Расходитесь! Прошу, господин прокурор, разъясните все присутствующим.

-Алина Окулова и Виктор Пирогов! Жду вас завтра в девять утра в прокуратуре, а ваших родителей обязываю прийти вместе с вами и обязательно с адвокатами! И никаких больше ночных приключений! Администрации города я выдам предписание о наведение порядка в градостроительной документации - за кем числится этот дом, как используется, почему еще не снесен? А чем это так воняет? - зажал нос федеральный чиновник. Запах поджаренной солнцем коричневой фордовской сенсации Астры Радуловой достиг лучановских окраин.

Ехидно хмыкая, осведомленные лучановцы проявили, тем не менее, удивительное для них законопослушание и стали неспешно расходиться, бросая любопытные и сочувственные взгляды на семью Окуловых, но стесняясь обсуждать вслух зажигательное выступление Алины. Впрочем, их стеснение будет не долгим - метров на пятьдесят от крыльца черного дома, не больше, затем они конечно со вкусом и обстоятельно все обсудят и посплетничают.

А семья Окуловых впервые за много лет почувствовала себя единым целым, даже Алевтина Ивановна попала в этот сплоченный круг. Наталья с Михаилом увели свое сокровище, своего маленького жеребенка домой, сегодня Алине еще можно побыть их маленькой дочуркой, а завтра наступит новая жизнь, в которой ей придется окончательно стать взрослой. Предстоит смириться с миром и людьми, отстоять себя и свою правду, научиться принимать чужую жалость и сочуствие и, конечно, отвечать за себя, за свою семью, своего ребенка и даже за всех других ближних и дальних, хороших и не очень - короче, ей предстоит жить дальше. Вот и получается, что все еще впереди у маленького жеребенка, как и у нашей огромной, противоречивой Родины - так, что не конец истории это, а самая настоящая фукияма!

И Сергей Галушкин, молча простоявший все городское собрание и проводивший взглядом уходящих Окуловых и Виктора Пирогова, не грустил, а, наоборот, чувствовал прилив сил и надежд - его Алина раздумала умирать! Выходит и у вас тоже фукияма, да, Сергей Васильевич?

Простите меня, мои дорогие читатели, но я заканчиваю свою книгу про лучановских душегубов. Знаю, многие из вас останутся недовольными. Будете спрашивать - что случится дальше с Алиной Окуловой и ее семьей, Марибэль Лавровой и Александром Пироговым, неудавшимися москвичками Викой Лобовой и Кристиной Туушкановой, страстно влюбленными в одну и ту же девушку Сергеем Галушкиным и Виктором Пироговым, колоритной и креативной элитой маленького городка, всеми его жителями и гостями?

Так откуда же я знаю?! Случиться может все, что угодно, и это прекрасно - значит, я смогу написать еще одну сумасшедшую и жутко таинственную историю, а вы ее прочитать.

Но смех смехом, а я все равно не знаю ответа на вопрос - Что всем нам надо сделать, чтобы Алине больше никогда не пришлось убивать?