Иду по песку, оглядываясь,

А ветер заносит мои следы.

Но песок преследует меня.

Человек, не забудь зов,

Идущий из глубины песка…

Стихи пастора Д.Ф. Зудноховиюса. Деревню, в которой он жил в XVIII веке на Куршской косе, занесло песком, и она бесследно исчезла

Я не стремлюсь к совершенству. Главное для меня – никогда не останавливаться.

Девиз одного из самых модных нью-йоркских декораторов Мюриэль Брандолини

Землякова, Наталия Геннадиевна Янтарные глаза одиночества: [роман] / Наталия Землякова. – Москва: АСТ, 2014. – 350, [2] с.

ISBN 978-5-17-082616-2

Идеальная дочь влиятельного отца. Лучшая на свете – самая умная, самая красивая. Но однажды она стала еще и самой упрямой: захотела сама решать свою судьбу и выбирать сердцем, не считаясь с родительскими планами… Тридцатилетняя мечтательница и идеалистка, она ищет любовь, но та, словно в насмешку, всё время утекает сквозь пальцы, как морской песок. Но разочарования только укрепляют желание быть счастливой – и судьба преподносит царский подарок. Только как бы не повторить прежние ошибки, ведь мечты далеки от суровой действительности… Новый роман Наталии Земляковой, известной широкой публике благодаря работе в «ELLE», экранизациям и театральным постановкам, – о том, как найти не только любовь, но и себя…

Песка было много – мерцающего, словно белое золото, ласкового, как шелк, и очень теплого. Но Мишель знала, что нежность эта обманчива и совсем ненадежна. Если набраться сил и снять верхний слой, то под ним окажется совсем другой песок – холодный, влажный и очень тяжелый. Впрочем, чтобы добраться до него, даже ничего и делать не нужно – в любой момент может налететь ветер, пойти такой привычный для здешних мест бесконечный холодный дождь, и нежный песок тут же исчезнет. Как будто его никогда и не существовало в природе… Но думать об этом Мишель не хотела. Она лежала, закрыв глаза и раскинув руки, на непривычно горячем песке Балтийского побережья, стараясь забыть о том, ради чего приехала на бескрайний и пустынный пляж на Куршской косе.Приехала одна. Ведь никто не должен был помешать ей сделать то, что она задумала. Сжечь свое прошлое. Вернее, не все. А только последние десять лет.Правда, пока Мишель шла сквозь дюны по раскаленному песку, с восторгом прислушиваясь к громкому шепоту моря, который становился все ближе и ближе, смелость понемногу покидала ее.Мишель поднялась на дюну и огляделась. Вокруг была «нарисована» бесконечность самого изысканного на свете цветового сочетания – серо-голубое море, пронзительно-синее небо и песок чудесного золотисто-янтарного оттенка. Только не того янтаря, который всем знаком, – коричневого, с оранжевым отливом, словно его густо замешали на осенних листьях, а потом вынесли на холод и заморозили. Нет, это был оттенок самого дорогого янтаря – почти белого, с легким перламутровым отливом. Его еще называют «королевским». И почему-то изделия именно из такого янтаря всегда выглядят немного старомодно. «Надо использовать подобный прием в одном из ближайших проектов, – подумала Мишель. Вот только как умудриться и передать все нюансы в интерьере? Даже в реальной жизни невозможно надолго зафиксировать подобную “картину”. Ведь без подходящего освещения она исчезнет. Скроется солнце, и море сразу превратится в бурлящую сталь. Небо ляжет на голову серым щитом. И только песок выдержит это испытание. Он, конечно, потемнеет на несколько тонов, а оттого станет похож не на белое золото, а на более привычное желтое. Правда, состаренное, без блеска и былого глянца. Но все равно о нем можно будет сказать, как и прежде – «золотой песок». Ведь самый главный его враг вовсе не исчезнувшее солнце, а ветер, который один только и может уничтожить его, раздувая по миру, песчинку за песчинкой, одну за другой. Наверное, в этом и заключается главная сила морского песка – он может исчезнуть, может резко утратить свою нежность, но в грязь не превратится никогда».Она сбежала к пляжу по шаткой деревянной лестнице и упала спиной на горячий песок, который не обжег ее, а нежно принял в свои объятия. Так, стараясь ни о чем не думать, она лежала, потеряв счет времени. Из блаженного равнодушия ее вывел шум голосов. По пляжу шла неизвестно откуда взявшаяся семья – мама, папа и маленькая девочка. Такая маленькая, что одета она была не в купальник, а в трусики. Правда, девичьи, ярко-розовые. В первую минуту Мишель расстроилась, что ее одиночество так неожиданно оказалось нарушено. Ведь, прежде чем ехать на встречу с очень важным клиентом, она должна была успеть сделать то, на что у нее так долго не хватало сил.Девочка в ярко-розовых трусиках подбежала к кромке воды и со всего размаху бросилась в воду. Но тут же выскочила из воды и с криками: «Папочка, она ужасно холодная!» бросилась к отцу. Высокий загорелый мужчина засмеялся, подхватил дочку на руки и стал говорить, что, мол, в воду надо входить постепенно, шаг за шагом. Что это не Черное море, не Средиземное, а Балтийское. Но девочка ему не верила и твердила: «Если это море, то должно быть теплым. А иначе оно ненастоящее». Но отец, улыбаясь, вошел в море и начал потихоньку опускать девочку в воду. Сначала она кричала, била руками по воде, а потом затихла, успокоилась в сильных руках отца. Поверила.Мать, тоненькая, как фотомодель, с улыбкой наблюдала за происходящим и расстилала на песке белое махровое полотенце.Мишель, вздохнув, поднялась с песка и несколько раз тряхнула головой. Но все было бесполезно. Ее длинные темные волосы были словно присыпаны сверкающей пылью. И это смотрелось даже красиво. Но Мишель знала, что тоже ненадолго. «Наверное, перед встречей не успею голову вымыть, – подумала она. – Придется идти с грязной. Или заколоть волосы, чтобы не сразу бросалось в глаза, что голова полна песка». Нет, ей не жаль было своих роскошных волос, она давно загадала – как только ей исполнится тридцать лет, отрежет их. Ей всегда казалось странным, когда взрослые женщины носили длинные волосы. Было в этом что-то неестественное. «Вернусь в Москву и сразу пойду в салон», – подумала Мишель.Она открыла огромную сумку из мягкой, как алый бархат, кожи и достала пачку писем, перевязанных красной шелковой лентой. Вернее, это была не лента, а образец ткани для обивки стен, который она когда-то взяла, чтобы показать своим самым первым и самым капризным клиентам. А потом использовала как ленточку, перевязывая письма, адресованные отцу. Она писала десять лет. В год по одному. Но ни разу так и не отправила. Она и сама не знала, зачем пишет. Особенно в последние несколько лет. Но Мишель верила в их силу. Вдруг станет легче? Вдруг все вернется? Ведь никто не любил Мишель так, как отец. И никто не смог удивительно быстро, в один миг, разрушить ее жизнь. Так ветер без следа уничтожает замок, построенный из песка. Отцу удалось это сделать с помощью всего одной лишь фразы: «Мишель, этот человек нам не походит. Я все понимаю, но моя дочь и этот жалкий субъект не могут быть вместе ни одной секунды». Мишель прикрыла глаза, ей показалось, что она снова слышит голос отца, сильный и уверенный. Самый надежный голос в мире. По крайней мере, именно так ей казалось в первые двадцать лет жизни.А сейчас она приехала на берег Балтийского моря, чтобы сжечь письма. Чтобы от них ничего не осталось, только пепел.Маленькая девочка, раскрасневшаяся от прохладной воды, выбежала из моря и плюхнулась на песок. Мать начала доставать из пакета какую-то еду. Отец в это время плавал вдалеке от берега – там, где поглубже. И Мишель поняла, что подходящий момент все-таки упустила. Не могла же она на глазах у девочки в розовых трусиках развести костер и бросить в него письма. Ее родители точно подумают, что Мишель сумасшедшая. А девочка ужасно испугается.Но, даже смирившись с тем, что выполнить задуманное не удастся, Мишель не хотела уходить с пляжа. Ведь сегодня был один из самых драгоценных сентябрьских дней на Балтике, тот, который на вес золота – теплый, тихий и убаюкивающий своей неяркой красотой. И пока не налетел ветер, пока не пошел дождь, надо успеть в полной мере им насладиться. Мишель снова села на песок и попыталась развязать узел, туго затянутый на стопке писем. Как известно, завязать намертво почти не стоит никаких усилий. А вот развязать потом – почти невозможно. Мишель поняла, что придется рвать. Но дорогой шелк с первой попытки не сдался. Пришлось приложить усилия, прежде чем он с треском лопнул. И это был неприятный звук. Как выстрел.Мишель бросила письма на песок, и они легли, как веер, декорированный только лишь датами: 2005, 2001, 2008, 2006, 2003…Она нерешительно взяла в руки то, на котором были размашисто и слегка небрежно написано число – 2000.Это было первое и единственное письмо, сочиняя которое, она втайне верила – тот, кому оно адресовано, прочтет его. И может быть, иронично улыбнется. Так, как умел улыбаться только ее отец. Но тогда она была еще наивна, ведь со дня их ссоры прошло всего три месяца, и Мишель была почти уверена, что это всего лишь временное недоразумение. Тогда она даже не подозревала, что трещина, так внезапно разделившая их, с каждым днем будет становиться все шире. Что они, как однажды расколовшаяся надвое льдина, уже никогда вновь не станут единым целым. Одной семьей – мама, папа и Мишель.Она достала из конверта слегка пожелтевший за десять лет лист бумаги, который вдруг зашелестел в руках. Все-таки, несмотря на чудесную погоду, ветер на берегу моря был довольно сильным. Мишель испугалась, что он сейчас вырвет у нее из рук этот листок. А ведь она даже не помнила, что писала тогда. Как давно это было! За эти годы она стала совсем другой. И в этом нет ничего удивительного. Той Мишель было двадцать лет. Нынешней – тридцать. И это были две совсем не похожие друг на друга женщины.«Папа, неужели ты и сегодня, увидев моего избранника, сказал бы те же слова: “Этот тип и ты, моя дочь, никогда не будут вместе. Потому что он сломает тебе жизнь”», – грустно улыбнулась Мишель.Она сняла очки с огромными темно-коричневыми стеклами, села так, чтобы солнце не слепило глаза, и развернула письмо. У нее вдруг появились силы на то, чтобы «прочитать» свою прошлую жизнь заново. Но Мишель хотела взглянуть на нее глазами взрослой женщины, а не маленькой девочки. И сейчас у нее были самые надежные помощники в мире – море и песок.

Глава 1 2000 год Папа, ты не прав. Я повторю тебе это сотни раз. Но ты, увы, все равно, скорее всего, меня не услышишь. Ты всегда был уверен, что я – идеальная дочь. Самая лучшая, самая умная, самая красивая. А вот теперь я стала еще и самой упрямой. Но ты ведь сам так часто повторял, что любому человеку надо дать шанс. Надеюсь, ты имел в виду не только своих подчиненных? Тех, которые всегда смотрят на тебя с восхищением, потому что ты ведь тоже «самый-самый». Самый успешный, самый красноречивый. И самый модный адвокат, по мнению журналистов. А как потрясающе ты смотришься на телеэкране! Умный, убедительный, артистичный. Тобою восхищаются все, но особенно женщины, которые то и дело появляются рядом с тобой. И трудно не заметить, что они становятся все моложе и моложе. Мне тоже иногда хочется сказать: «Папа, они тебе не подходят». Но я молчу. Как молчит и мама. А что мы можем тебе сказать? Чем удержать? Обвинениями? Смешно. Ведь ты давно убедил нас в том, что каждый твой поступок может вызывать только одну-единственную оценку – восхищение. Извини, я, кажется, начинаю грубить. Но я не для этого пишу тебе письмо. Папа, прошло три месяца с того самого дня, как я видела тебя в последний раз. И все, что случилось, кажется мне чудовищным недоразумением. Как такое вообще могло произойти? Итак, давай еще раз восстановим, так сказать, хронологию событий. У меня был день рождения. И на торжество съехалось множество людей – твои друзья, твои бизнес-партнеры. Но я не удивилась, ведь так было всегда. С самого раннего детства. На любой мой день рождения приезжало море людей, желавших поздравить тебя с праздником единственной дочери. И подарки всегда были двойные – что-то очень ценное для тебя и что-то забавное – для меня. Правда, чем старше я становилась, тем больше мне дарили ювелирных украшений. Иногда, признаться, очень дорогих и очень старомодных. Но я была воспитана тобой, лучшим отцом в мире, а потому точно знала, как я должна принимать все эти ненужные мне подношения – с вежливой улыбкой, с восторгом, иногда слишком фальшиво сыгранным. Что делать, я действительно плохая актриса. Поэтому, когда ты спросил меня о том, кто придет на мое двадцатилетие, я перечислила всех известных тебе моих друзей и подруг. И добавила, что пригласила Никиту. Ты кивнул, а потом как будто между прочим переспросил, верно ли ты расслышал его фамилию – Березин?Я никогда не забуду этот осенний день, 3 сентября. Я вышла утром в сад и оторопела: все деревья были усыпаны красновато-коричневыми листьями, как будто за ночь их внезапно поразила ржавчина. Ты сидел на веранде и ждал меня. Поздравил, взял за руку и повел в гараж. «Смотри, Мишель, ты ведь о таком мечтала?» – сказал ты и поцеловал меня в щеку, ожидая, что, увидев такую роскошную машину, я непременно брошусь тебе на шею. Я не обманула твоих ожиданий. Хотя, признаться, цвет автомобиля мне не понравился. Но ты почему-то решил, что вишневый «мерседес» – это именно то, что мне нужно. Именно о нем я должна мечтать. В какой момент ты стал ошибаться, «считывая» мои мечты? Но я, лучшая дочь в мире, не могла тебя разочаровать, а потому не сказала, что буду ужасно неловко себя чувствовать, подъезжая на таком яростно-буржуазном авто к дверям Строгановки. Лучше бы ты купил мне «мини-купер» моего любимого алого цвета. Но крошечный дизайнерский автомобильчик давно был вычеркнут тобой из списка предполагаемых машин для любимой дочери с диагнозом – «слишком маленький, слишком ненадежный».Скажи мне честно, папа, какой диагноз ты поставил Никите Березину? Почему, усаживаясь на заднее сиденье своего монументального, как танк, черного автомобиля, ты как будто вскользь бросил: «Мишель, только прошу тебя, чтобы сегодня вечером у нас дома не было этого, как его, Березина. Я потом объясню тебе, почему…» И ты уехал – покорять новые вершины, на которые для нас с мамой вход навсегда был закрыт. Просто потому, что мы – женщины и ничего в этом не понимаем. А мы и не спорили. Мы действительно ничего не понимаем. Ни мама, которая всегда мечтала быть оперной певицей, но стала твоей женой. Ни я, которая всегда мечтала быть художницей. И надо отдать тебе должное, наши мечты ты уважал – мамину, которая, увы, не сбылась, и мою, которая имела все шансы на то, чтобы стать реальностью.Вечером ты устроил самый лучший в мире прием по случаю моего дня рождения. Гости были в восторге. Оценить размах праздника смогли все, кроме одного-единственного человека, которого твои охранники даже не пустили в дом. Я ждала Никиту до последнего момента. Нет, я не очень сильно волновалась. Я была уверена, что его задержали на работе. У них ведь так на телевидении – то срочный репортаж, то еще что-то. Особенно, если ты никакая не звезда экрана, а простой корреспондент. Папа, неужели ты не пустил его на свою «территорию» только потому, что он обычный корреспондент, парень, который приехал из маленького города, чтобы добиться успеха? И вдруг влюбился в твою дочь! Слушай, ты никогда не говорил мне, что ищешь для меня принца. Тебе было достаточно того, что я – принцесса. Так я, по крайней мере, думала до этого вечера, последнего общего вечера в нашей с тобой жизни. Когда гости разошлись, ты заметил мои заплаканные глаза и начал орать. Ты орал так, как не позволял себе никогда в жизни. Мама даже закрыла уши ладонями – конечно, у нее же музыкальный слух, его так легко повредить. Я плакала, потому что мне наконец-то дозвонился Никита и сказал, что твоя охрана отогнала его от ворот, как бездомную собаку. Нет, не правильно – собак ты всегда любил, жалел и подкармливал. А вот Никиту вышвырнул. Я попыталась тебя спросить почему, но ты начал кричать какие-то совсем непонятные фразы, что, мол, ты все знаешь. Что раньше людей с такими наклонностями в тюрьму сажали, а сейчас они имеют наглость ухаживать за красивыми девушками. Папа, я не могла тебе сказать в этот момент, что Никита не только ухаживает за девушками, но и спит с ними. По крайней мере, с твоей дочкой – точно. Но я побоялась, что, узнав об этом, ты вообще уничтожишь его. Но зачем? Я не знаю, какую информацию о Никите раскопала твоя служба охраны, но я попыталась защитить его, сказав, что он – самый умный, самый талантливый, самый упорный человек, которого я когда-либо знала. Ты ничего не хотел слушать, только спросил, где он меня подцепил? Господи, я никогда не думала, что ты сможешь использовать такие слова в отношении своей дочери. Разве принцессу можно «подцепить»? Впрочем, наверное, в этот момент я перестала быть для тебя принцессой. Ты сказал, что если я буду стоять на своем и общаться с этим «уродом», то могу убираться вон. И ты никому на свете не позволишь использовать твою дочь как «трамплин».Интересно, когда ты произнес эти слова «убирайся вон», ты предвидел, что произойдет дальше? Наверное, нет. Что ж, даже у самых опытных адвокатов бывают поражения, потому что они неверно просчитывают действия противника. Ты думал, что я поднимусь на второй этаж, сниму свое прекрасное платье и буду плакать. Да, я так и сделала – пошла в свою комнату, переоделась и начала собирать вещи. Мне кажется, что ты перестал бы меня уважать, если бы я полностью выполнила твой сценарий. Поэтому я и добавила в него немного импровизации. Если честно, я чувствовала себя воровкой, когда складывала в пакет драгоценности, подаренные твоими важными гостями. Но чуть позже все эти серьги-кольца мне очень пригодились. Правда, сдавая их потом в ломбард, я сделала удивительное открытие – они очень дороги, когда их покупают тебе в подарок состоятельные люди, и довольно мало ценятся, когда ты их продаешь, чтобы купить себе еды, заплатить за комнату.Знаешь, папа, в первые дни я почти не сомневалась, что ты за мной приедешь. И очень боялась, что, увидев комнату Никиты в коммуналке, начнешь его унижать. Мне было бы жутко неловко – ведь я люблю его. Правда, правда. Но ты не приехал. Может, это и к лучшему? Но я никак не могу понять, за что ты все-таки выгнал меня? И главное, никак не могу перестать обижаться на тебя. Словно мне не двадцать лет, а всего пять.Если тебе интересно, мы живем нормально. Никита много работает. Я учусь. Скоро сессия. А так вроде ничего нового. Мама говорит, что у тебя по-прежнему полно дел и дома ты почти не бываешь.Жаль, что этот Новый год мы, скорее всего, не встретим вместе. А как было бы здорово – ты, я, мама и Никита. Мы бы, как обычно, украсили елку в саду и пили ровно в двенадцать часов возле нее шампанское. А потом потянулись вереницей твои гости. Но ничего страшного. Мы с Никитой пошли бы гулять в лес. Очень жаль, что так, скорее всего, не будет. А вдруг?..

Мишель еще раз пробежала глазами строчки, написанные аккуратным почерком, и медленно разорвала лист на мелкие клочки. Один случайно вырвался из ее рук и полетел, как белый мотылек, в сторону дюн. Мишель бросилась за ним вдогонку, еле поймала и увидела, что на нем написано одно слово – «Никита». Даже вне всякого контекста оно вызвало в ней приступ отчаяния, которое всегда возникает в тот момент, когда ты понимаешь, как был прав тот, кого ты наивно считала своим врагом. Никита исчез из ее жизни ровно через месяц после того, как она написала отцу первое письмо. Двадцатилетняя Мишель плакала и ничего не понимала – они с Никитой почти не виделись, но постоянно ссорились. А потом он просто выгнал ее из своей убогой, с дырявыми деревянными полами комнатки в коммуналке.Тридцатилетняя Мишель, которая сейчас сидела на берегу моря, все понимала – она не оправдала его надежд. Никита находился на самой низкой отметке своего столь желанного взлета, и ему совершенно не нужна была девушка, которая вдруг неожиданно оказалась в той же точке отсчета.Сейчас Никита Березин был одним из самых известных телеведущих страны, и на всех светских мероприятиях его сопровождали очаровательные юноши. Впрочем, Мишель это давно не волновало. Она даже не удивилась, когда Никита пару лет назад позвонил ей в офис и попросил сделать ремонт в его новой квартире. Но Мишель отказалась, сказав, что очень занята. И это было правдой.

2001 год Папа, ты никогда в жизни не догадаешься, что я сейчас делаю. Я собираю «пасьянс» – нет, не тот, о котором ты подумал. Я собираю пасьянс из образцов ткани для портьер, для обивки мягкой мебели. То есть выбираю текстиль для интерьера. Знаешь, это очень увлекательное и успокаивающее нервы занятие. Ткани так приятно трогать, прикладывать одну к другой, выбирать наилучшее сочетание – по цвету, по фактуре. А еще по запаху. Ты не поверишь, но холодный аромат шелка отлично подчеркивает терпкий, почти шипровый, запах шерсти (и, кстати, этот аромат напомнил мне твой любимый парфюм). А вот бархат имеет настолько удушающий запах, что почти ни с чем не хочет сочетаться. Правда, я попробовала «смешать» его с хлопком, который, если чем и пахнет, то только свежим воздухом. Получилось, по-моему, неплохо.Ты смеешься? Мол, что за глупости я пишу тебе? Не сошла ли я с ума? Ты ведь всегда говорил мне, что я слишком много фантазирую и вообще живу нереальной жизнью. Так вот, папа, свершилось! Твоя дочь погрузилась в самую что ни на есть реальную жизнь. Уже больше шести месяцев прошло с того момента, как я работаю. Да, да, я – работаю. Встаю каждое утро в семь часов и отправляюсь в офис. Нет, нет, шучу, все не так страшно. На работу я хожу не раньше чем к одиннадцати часам. Ну же, догадайся, где и кем я работаю?Ладно, не буду тратить твое такое драгоценное время и скажу сразу. Я работаю помощником Марины. Помнишь ее? Неужели забыл? Она еще делала нам дома небольшой ремонт три года назад и почему-то постоянно ругалась с мамой. Вернее, это мама спорила с Мариной, потому что ей ничего не нравилось из предложенного дизайнером. А тебе все нравилось. Я тогда удивлялась – как странно, обычно ты бываешь более капризен и привередлив. Но теперь, папа, мне кажется, что я поняла секрет – тебе нравилось не то, что предлагала Марина, а нравилась она сама. Ничего удивительного. Высокая, стройная, почти натуральная блондинка с большими голубыми глазами. И очень энергичная. Помнишь, как она стремительно взлетела по металлической лестнице почти к потолку, желая повесить портьеры так, как она считала нужным. Ты тогда так смеялся, как будто она очень удачно пошутила. А мама стояла рядом и командовала: «Марина, надо немного левее, нет, теперь справа не равномерно сборка лежит…» В какой-то момент мне даже показалось, что дизайнерша сейчас спрыгнет с лестницы, только предварительно сорвет со стены тяжеленный кованый карниз, котором стукнет маму по голове. Я тогда ужасно испугалась. Но как позже выяснилось, напрасно. Потому что вместе с рабочими, которые делали ремонт, исчезла и Марина.А перед самым Новым годом я встретила ее на дизайнерском конкурсе, который организовал один интерьерный журнал. Надо было предложить вариант праздничной сервировки стола. Мы с девчонками из института решили подзаработать. Нет, мы были не дизайнерами, а просто выступили в роли «подай-принеси». Начищали посуду, утюжили скатерти, обрывали увядшие лепестки с цветов. Мне очень понравилось, было ужасно весело. И, главное, на этом конкурсе я встретила Марину, которая, кстати, заняла второе место.У нее была очень оригинальная идея – она накрыла праздничный стол так, как будто это вечеринка в лесу. Ветки, шишки, простая керамическая посуда, из травы сделанная скатерть, на которой притаилось несколько крепеньких грибов-боровичков. Марина была потрясена, когда увидела, что я натираю ножи и вилки. Кстати, выглядит она просто потрясающе – еще больше похудела, отрастила волосы (мама бы точно сказала, что они нарощенные, но, увы, свои). Марина потащила меня пить кофе в буфет и начала расспрашивать. Нет, не о тебе. Обо мне. Я все честно и рассказала. И Марина предложила мне пожить у нее, тем более что она сама сейчас живет у какого-то знакомого (по-моему, она делает ему ремонт, и так всем удобнее). А главное, она пригласила меня поработать помощницей в ее дизайнерском бюро.С той встречи прошло полгода. И я очень довольна своей жизнью. Мне ужасно нравится моя работа. Конечно, иногда голова к вечеру идет кругом от бесконечных встреч с заказчиками, от тяжеленных папок с образцами ткани. Я уже не говорю про напольные покрытия. Тут недавно возила образец плитки из сланца – так пока до машины дотащила, все боялась, что уроню кому-нибудь на ноги. Точно бы человека покалечила! И что удивительно, папа, пока я тащила этот огромный кусок камня, мимо прошли десятки мужчин и никто даже не остановился. Почему-то раньше желающих помочь мне было больше. А сейчас вот только одна Марина.

Солнце вдруг затянуло тучами. И с каждой секундой становилось все холоднее. Мишель подумала, что не успеет до того момента, как пойдет дождь, прочесть все письма. Впрочем, остальные были гораздо короче.

2002 год Папа, сегодня я снова видела твою фотографию в газете. Ты плохо выглядишь – похудел и взгляд, извини за искренность, не такой уверенный, как раньше. Мама говорит, что ты стал ужасно нервный и чуть что, сразу срываешься на крик. Может быть, тебе стоит обратиться к врачу? А может быть, все дело в том, что в этом году тебе исполняется пятьдесят лет? Но я не верю, что тебя может волновать твой возраст. Ты же сам всегда уверял, что после пятидесяти жизнь только начинается. Мечтал бросить все дела и уехать жить на берег океана. Может быть, на Канары. Но по-моему, ты никуда не поедешь. Ведь у тебя другой план? Я права? Не буду врать, я видела тебя как-то на одном приеме – стояла буквально в пяти шагах. Но ты был так увлечен разговором с коротко стриженной молодой девицей, что даже не заметил меня. Папа, кто это? Твоя новая секретарша? Или журналистка, которая пришла взять интервью? Правда, она выглядела так, как героиня журнала «Птюч». Знаешь такой? Ну, там еще печатают фотографии молодых людей с взъерошенными зелеными волосами. Слава богу, у твоей барышни были волосы нормального каштанового оттенка. Только очень-очень короткие.Папа, я скучаю. Но чем дальше, тем больше я понимаю, что все идет так, как и должно быть. Теперь мне кажется странным, что раньше ты контролировал каждый мой шаг. Каждое твое решение я считала своим. Да, ты действительно гениальный руководитель и умеешь все сделать так, чтобы человек с восторгом и радостью исполнял любой твой приказ. Да, в первый год мне было трудно без твоего руководства. Но потом вдруг в какой-то момент я проснулась, глубоко вздохнула и поняла, что для жизни мне вполне хватит объема только моих легких. Кстати, я в который раз вспомнила твой рассказ о том, как в семнадцать лет ты уехал один, без денег, без всякой поддержки учиться в Москву. И все у тебя получилось. Так что, папа, я твоя дочь. Извини, больше не могу писать. Очень хочу спать.

2003 год Ненависть иногда помогает жить гораздо больше, чем любовь. Нет, не так. Помогает только та ненависть, которая возникла после того, как ушла любовь. Снова не то. Как найти самые точные слова? Попробую еще раз. Итак, недавно я поняла, что самое мощное горючее для движения вперед – это смесь ненависти и любви. Когда никто не может понять, чего на самом деле больше.Я только сейчас начала понимать, почему Марина решила помочь мне. А недавно появился еще один такой человек – Иван Игоревич Седов. Помнишь его? Кстати, в девяностые – твой лучший друг. Я, конечно, об этом знаю только со слов мамы. Как и о том, что, если верить слухам, именно в те годы один из вас пытался застрелить другого. Что-то вы не поделили. Интересно, что нужно делить, чтобы желать смерти друг другу? Деньги, власть? У вас же все это было. Я не верю, что ты мог пойти на такое. Ты, который всегда так гордился своим умением договариваться и «разруливать». В любом случае, извини за цинизм, хорошо, что оба вы остались живы. Потому что Седов дал нам с Мариной денег на то, чтобы мы расшили дизайн-студию. И так как он «мой человек», то я становлюсь полноправным партнером. Хотя, конечно, я отлично понимаю, что он никакой не мой, а твой человек. Твой враг. Твой бывший друг. Я же говорила тебе, папа, ненависть иногда помогает жить.

2004 год Я много раз спрашивала тебя, почему ты решил меня так необычно назвать – Мишель. Ох, чего я только не натерпелась в детстве – меня звали и Машкой, и Мишкой. И еще бог знает как. Хотя ты говорил, что так звали какую-то актрису – то ли Мишель Мерсье, то ли Мишель Пфайффер. Ты каждый раз путался в ответе. Но тебе нравилось, как звучит – Мишель Ардова. Так вот, папа, я решила взять мамину фамилию, вернее, бабушки с маминой стороны – Воронина. Мне надоело, что, услышав мою фамилию, люди считают своим долгом непременно поинтересоваться: «А это ваш папа?» И называют твое имя. Я, правда, втайне надеялась, что выйду замуж и сменю фамилию. Но что-то претендентов на руку твоей дочери пока не находится. Хотя в двадцать четыре года пора бы подумать о семье.Да, папа, чуть не забыла. Извини, ты выглядишь смешным, разгуливая повсюду с этой барышней из журнала «Птюч». Конечно, она немного отрастила волосы. Да и одеваться стала поприличнее. Но все равно вы вместе выглядите нелепо. Никогда бы не подумала, что ты поддашься этой чудовищной моде и закрутишь роман с девушкой, которая по возрасту годится тебе в дочери. Я не писала бы так резко и грубо, если бы у меня была хоть какая-то вера в то, что ты прочтешь мои письма. Но зачем они тебе сейчас? Ведь ты наверняка живешь в ожидании записочек «целую, мой зайка», «скучаю, твоя рыбка». Хотя, справедливости ради, надо сказать, что это я должна писать подобные слова молодому человеку, а не мой папаша ждать их от юной нахальной барышни. Кстати, откуда она взялась? Я спрашивала у мамы, но ей, по всей видимости, все равно. Неужели и ее поразила эта всеобщая инфекция любви-ненависти по отношению к тебе? Правда, она уверяет, что все разговоры о тебе и этой девушке – только лишь сплетни. А сама мама не на шутку снова увлеклась оперным пением. Она, бедная, верит, что после сорока лет можно начать все сначала. В том числе и профессиональную карьеру. А может быть, она права? Но как бы «современно» я сейчас не рассуждала, мне жаль тебя, папа. И я даже стала думать о том, что не надо было мне уходить. Наверное, это был слишком сильный шаг. Настоящие мужчины такого не прощают. Но ведь тогда я была еще совсем глупая и даже не подозревала о том, что сила действия равна силе противодействия. А в человеческих взаимоотношениях ответный удар почти всегда во сто крат мощнее. Слишком сложно пишу? Прости, как умею.

2005 год Поздравляю тебя, папа. Оказывается, уже почти год, как у меня есть брат. Надеюсь, что ты совершенно счастлив. Мы с мамой на днях встречались в кафе, и она сказала, что ты ведешь себя прекрасно. Даже предложил пока не разводиться. Я долго слушала ее рассказ и не могла понять, почему она так спокойно реагирует на то, что в твоей жизни появилась не только очередная любовница, но и ребенок. Но не понимала ровно до того момента, пока за наш столик не присел приятного вида мужчина с бородой, чем-то неуловимо похожий на геолога. Но он оказался никаким не геологом, а преподавателем по вокалу. Итак, мама влюбилась в учителя пения. Браво! После адвоката это, конечно, самая подходящая кандидатура, так сказать, для контраста. Я кажусь тебе жестокой, папа? Ну что делать, я же твоя дочь. У меня дела идут блестяще. Мы с Мариной разделили бизнес – она стала больше заниматься архитектурой, а я – декором. Теперь я владелица собственной дизайн-студии MISHA. Многие смеются, когда, придя на первую встречу, вместо некоего Миши видят меня. Так что имя, тобой придуманное, пригодилось и в достижении бизнес-целей. Но я знаю, как ты ко всему этому на самом деле относишься. Мне недавно передали твои слова: «Вместо того чтобы заниматься своим домом, она обслуживает чужих людей». Да, папа, ты прав. Своего дома у меня так и не появилось. А вот съемная квартира выглядит почти роскошно.

2006 год Папа, я больше не хочу работать. Ты удивлен? Но я очень устала. Заказчики сводят меня с ума. А их сумасшедшие жены? Господи, все люди словно разом помешались на дизайне и вообразили, что сами отлично в нем разбираются. Думаю, что если бы они наняли декорировать дом, например, Филиппа Старка, то, послушав его ровно пять минут, начали командовать: «Значит, так, Филя, делать нужно вот что!» Особенно рьяно давала бы уроки мастерства жена хозяина дома. А с другой стороны, что ей еще делать, как не за собственные деньги давать мастер-класс звезде мирового масштаба?Спасает меня только школа, которую мы открыли вместе с Мариной. Правда, и там все пропитано ложью. Это если сказать поэтично. А если попроще, то теория сильно расходится с практикой. Мы за немаленькие деньги учим всех этих восторженных девочек тому, как декорировать мир вокруг себя. Мы внушаем им, что нужно стремиться ко всему подлинному, что необходимо выбирать исключительно натуральные материалы. Но при этом отлично знаем, что как только они начнут выполнять реальные заказы, то столкнутся с тем, что все натуральное слишком непрочно и уязвимо. Настоящие деревянные полы чутко реагирует на влажность и рассыхаются – значит, надо выбирать практичный ламинат. Натуральные ткани легко мнутся и быстро выгорают – значит, да здравствует синтетика! И так можно продолжать до бесконечности! Так хочется, чтобы все было по-настоящему, но постоянно приходится идти на компромиссы. Кстати, папа, в моей личной жизни все происходит по такому же точно сценарию. Все знают, что в меня уже который год страстно влюблен архитектор Кирилл Высоковский. Я и сама в какой-то момент поверила в то, что эти чувства – настоящие. Увы. Понадобилась всего одна встреча на его территории и несколько бокалов шампанского, чтобы понять: дома Кирилл строит лучше всех в Москве, а вот отношения с женщиной ему не под силу. Правда, он обещал лечиться. От чего? От того, что ему в принципе никто не нужен – ни мужчины, не женщины? Для таких людей даже модное слово придумали – «асексуал». Это я рассказала, так сказать, о серьезных отношениях в моей жизни. А про сиюминутные приключения, которые есть в жизни любой молодой женщины, тебе слушать будет неинтересно. По жанру это обычный сериал, в котором один участник легко заменяется другим.P. S. До сих пор не понимаю, как подобное именно со мной могло произойти? Я так долго стремилась к тому, чтобы доказать тебе, что я сама все могу, что я способна жить и без твоей помощи! И у меня получилось! Но вот странно, папа. Почему-то вместе с успехом пришла усталость. Я только сейчас поняла смысл фразы «победителей не судят». Зачем их судить, если они и так еле живы?

2007 год Иногда я ужасно хочу тебе позвонить. Но, не поверишь, боюсь. Мама говорит, что при встречах она рассказывает тебе обо мне. Ты вежливо выслушиваешь. Но только и всего. Неужели ты не хочешь меня видеть? Наверное, дело не в этом. Просто мы с тобой за эти годы привыкли так жить – параллельно. Мама уверяет, что ты больше не обижаешься на меня. Но у тебя столько проблем! И с твоей барышней, и с ребенком. Барышня немного надоела, сына обожаешь. И совершенно не знаешь, как эту ситуацию «разрулить». Конечно, ты хочешь рубануть по привычке, то есть жестко настоять на своем. Но один раз ты уже так сделал. И обжегся. Ведь тебе даже в голову не могло прийти, что я просто соберу вещи и исчезну. Теперь я могу открыть тебе секрет – я ушла вовсе не из-за Никиты. Я не могла простить твоего тона и того, что ты меня выгоняешь. В тот момент для меня это было равносильно предательству. И одно дело, когда ты так поступал с бизнес-партнерами, с друзьями, с любовницами. В такие моменты я даже не сомневалась, что прав один человек на свете – ты. Но когда это коснулось меня, то я сорвалась. Но я скажу тебе честно – сейчас бы я так не поступила. Я бы сжала зубы и пережила твое внезапное предательство. Ведь его на самом деле так много в мире. Да что там много! Жизнь буквально пропитана предательством. И надо ценить те крошечные островки, куда по какой-то чудесной случайности оно не проникло. Но я, наивная дурочка, думала, что наша семья – это именно такой волшебный остров, на котором солнце светит круглый год и все друг друга любят. Извини за романтический бред. Сегодня открывали новый офис дизайн-бюро – роскошный, в центре города, в доме девятнадцатого века. Немного выпили шампанского с коллегами и партнерами. Все прошло на высшем уровне, тебе точно понравилось бы.

2008 год Когда мне было семь лет, мы все вместе – ты, я и мама – ездили на Черное море. Боже, как давно это было! Но последнее время я почему-то очень часто вспоминаю одну сцену. Мы плыли на пароходе. Был прекрасный день. Светило солнце. Я сидела на палубе, крепко держась за поручень, и смотрела на воду. «Мишель, осторожно, не упади», – услышала я твой голос и обернулась. Ты, улыбаясь, шел ко мне. Я была поражена тем, что твои глаза, обычно ярко-голубые, стали прозрачными. Может быть, потому, что в них отражались перламутровые волны. И на меня вдруг нахлынуло ощущение безграничного счастья. «Папочка, у тебя глаза, как янтарики», – сказала я. «Глупая, – засмеялся ты. – Разве янтарь бывает голубого цвета? Вот поедем в Прибалтику, я куплю тебе янтарные бусы, и тогда ты узнаешь, что этот удивительный камень может иметь миллионы цветов и оттенков – почти от белого до темно-коричневого. Но только вот голубого янтаря не бывает».Когда мне становится невыносимо одиноко, я всегда вспоминаю тот день. Интересно, хотя бы еще раз в жизни я услышу эти слова: «Осторожно, Мишель, не упади»? А так у меня все по-прежнему – много работаю, иногда ввязываюсь в короткие более или менее романтические приключения. Кстати, в Прибалтику мы с тобой почему-то так никогда вместе и не съездили. И я теперь думаю: а вдруг голубой янтарь все-таки существует? Только в очень ограниченном, или, как сейчас говорят, лимитированном количестве? И на всех его, увы, не хватает…

2009 год Мне скоро тридцать. Пора подводить итоги. И я начну свое письмо с конца, с той фразы, которую должна была написать последней. Папа, я хочу с тобой помириться. Я не могу дальше жить вдали от тебя. Я все решила. Третьего сентября позвоню и скажу: «Прости меня, папа, за то, что меня не было рядом с тобой так долго, эти бесконечные десять лет. Прости, что я не познакомилась с твоей новой женой – милой, слишком современной девушкой. Прости за то, что я не была на крестинах своего брата. Он, наверное, забавный? Знаешь, раньше мне казалось, что десять лет – это так много. Что за эти годы столько всего произойдет! И что в тридцать лет у меня все будет по-другому. Во-первых, я выйду замуж. Во-вторых, рожу ребенка, может быть, даже не одного. В-третьих… Если честно, то именно это надо было писать первым пунктом. В общем, мне казалось, что к тридцати годам я стану известной художницей, и мои выставки пройдут по всему миру. Но сейчас я оглядываюсь назад и понимаю, подобную мечту за меня придумали другие люди: ты, мама, друзья, знакомые… Никто не сомневался, что с твоей помощью именно так все и будет. В крайнем случае я стану хозяйкой художественной галереи и буду продавать картины самых модных художников. Нет, про такой план никто вслух не говорил, но он подразумевался на тот случай, если мне вдруг надоест часами напролет стоять возле мольберта. Смешно… Я написала все это, перечитала и сама поняла – какая глупость! Никто не знает, что произойдет с ним не только через десять лет, но даже через десять секунд. Извини, папа, я должна заканчивать свое письмо. Впрочем, больше все равно писать нечего. В личной жизни все тоже самое – архитектор безуспешно лечится от равнодушия, случайные поклонники появляются и исчезают, секс-партнеры очень быстро превращаются в друзей. Правда, однажды мне показалось, что мужчина имеет все шансы на то, чтобы никогда не стать для меня просто еще одним «хорошим другом». Но очень быстро выяснилось, что я снова ошиблась. К тому же он женат. А подобная история не для меня. Да, ты всегда умел присвоить себе номер один, даже в жизни нескольких женщин одновременно. А мне в этом намечающемся сюжете сразу был присвоен второй номер. Так что, как говорится, без вариантов.

«Без вариантов…» Мишель терпеть не могла эту фразу и, когда слышала ее, всегда мысленно спорила: как это, нет вариантов? Она не привыкла сдаваться, а фраза эта означала только одно – капитуляцию. Впрочем, когда Мишель писала письмо ровно год назад, то не знала очень многого. Например, что следующего письма не будет, а своего настоящего отца она никогда не увидит. И это, действительно, без вариантов.

Глава 2 Москва. Несколько недель назад – Мишель, у меня для тебя есть подарок. – Мама достала из сумочки и нерешительно протянула диск в черно-белой обложке, на которой ярко-красными буквами было написано «Светлана Воронина. Русские песни и романсы».– Здорово! – кивнула Мишель и улыбнулась.Это была ее обычная, дежурная реакция: чтобы ни произошло, надо дружелюбно улыбнуться и сказать именно это слово – «здорово». И взять таким нехитрым способом паузу на размышление и понять, как действительно стоит реагировать в сложившейся ситуации. Искренность никогда не может быть первой реакций – это правило Мишель твердо усвоила за прошедшие года. И оно касалось не только бизнеса, но даже отношений с родной матерью.Как всегда, они встретились в кафе, пили чай и ждали, когда придет Борис, который должен отвезти Светлану Петровну на репетицию. Ведь сама она ни за что в жизни не смогла бы добраться до нужного ей места. При слове «метро» мама брезгливо морщилась, а при слове «такси» испуганно вздрагивала, а водить машину так и не научилась.– Бо´рис говорит, что получилось неплохо, но со следующим диском надо бы побольше поработать, – сказала мама с такой важностью, как будто речь шла не об обычном диске, который вдруг после разрыва с мужем решила записать брошенная жена, а, по меньшей мере, о войне и мире. И ударение в имени Борис она почему-то сделала на первом слоге.– Мам, а это очень дорого? – поинтересовалась Мишель.Светлана Петровна неторопливо отставила чашку и задумалась, перебирая кольца на левой руке, каждое из которых Мишель помнила с детства. То, которое на безымянном пальце, с большим голубым топазом, отец подарил матери на день рождения. На среднем пальце сверкало кольцо из желтого золота – гладкое, как лента, в которую впаяны пять довольно крупных бриллиантов. Когда-то именно Мишель помогла матери его выбрать, настояв именно на таком неброском дизайне. Кажется, ей было тогда лет десять.– Знаешь, Борис говорит, что сейчас все подорожало, но на подобные вещи денег жалеть нельзя. Я и так столько лет молчала… – наконец произнесла Светлана Петровна и жалобно улыбнулась.«Ну конечно, – неожиданно зло подумала Мишель, – на деньги, которые отец выделяет ежемесячно, и не так запоешь. Странно, что этот Борис еще не арендовал Большой зал консерватории для того, чтобы организовать концерт моей матери».Она пристально взглянула на мать и впервые осознала, насколько же они похожи. Те же темно-синие, слишком яркие, а потому особенно выразительные глаза. Густые, темные, почти черные волосы – только у Светланы Петровны они были собраны в аккуратный узел, а у Мишель небрежно рассыпаны по плечам. Несмотря на разницу в возрасте, даже фигурами они были схожи – в меру высокие, стройные. Но не спортивного типа, а того, который считается не очень современным. Когда все на месте и без излишеств – «грудь-талия-бедра». Вот только в лице у матери светилась нежность, которая была сродни покорности. И это делало ее очень женственной. Даже слишком – до приторности.– Мам, а почему ты так странно его зовешь – Бо´рис? – едва сдерживая раздражение, поинтересовалась Мишель.– Он попросил. Его так звала мама. Поэтому ему приятно. Но мне же не трудно, правда? – улыбаясь, тихо ответила Светлана Петровна.Мать никогда не делала то, что трудно. Она не спорила с отцом, потому что это требовало сил. Она не помешала ему выставить Мишель за дверь, потому что сопротивление его железной воле тоже требовало усилий. Ведь это, на самом деле, так удобно – покориться раз и навсегда.– Мам, но как ты допустила, что отец ушел к этой девчонке? Я до сих пор понять не могу…– Да и не надо, Мишель. Ты уже взрослая и прекрасно знаешь, что удерживать кого-то – совершенно бессмысленное занятие. Человек все равно уйдет. Или будет врать. Ради чего?– Как ради чего? – опешила Мишель. – Ради того, чтобы была семья, ради того, что…Она и сама не могла внятно объяснить, ради чего мама должна была оставаться рядом с отцом, и зачем она, Мишель, вообще именно сейчас затеяла этот разговор – ведь со времени их расставания прошло уже несколько лет. Они не разводились, а нашли удобную для всех формулу существования – жить параллельно. Но Мишель вдруг показалось, что все эти годы ее мать обманывают – и отец, и Борис, и девушка в стиле журнала «Птюч». Все-все! Ей стало обидно за нее, поэтому она ответила резко, даже грубо:– Ну, не стоит же ломать все в жизни только ради того, чтобы уйти и пригреть рядом с собой этого идиота-Бо´риса. Сколько платят учителю пения?Мишель хотела защитить мать, а сделала ей только больнее.Глаза Светланы Петровны наполнились слезами, и она посмотрела вверх, чтобы не потекла тушь. Потом вздохнула и сжала руки.– Мишель, ты очень жестокая. Очень. Ты не была раньше такой, – прошептала мать. – Кому плохо от того, что я пою? Разве это кому-то мешает? Скажи мне!– Извини, мама, я не хотела. Просто я волнуюсь. Извини. Я очень сильно устала. Сейчас вот съезжу на Бали, поработаю, отдохну…Мишель решила сразу не говорить матери, что уезжает года на два – именно столько времени потребуется им с Кириллом Высоковским, чтобы оформить новый СПА-отель в далекой теплой стране. Мишель надеялась, что там она отдохнет, отогреется и наконец-то избавится от выматывающего ощущения бесконечной усталости. А там, глядишь, и отношения с Кириллом придут в норму, то есть исчезнут как бы сами собой. Потому что в какой-то момент Мишель показалось, что этот бесконечный публичный роман без секса и является главным виновником всех ее личных неудач, ведь он занимает слишком много места и не позволяет появиться ничему новому. Настоящему.– Ты надолго уезжаешь? – забеспокоилась мать ровно настолько, насколько она вообще умела беспокоиться.– Не знаю, как пойдет, – пожала плечами Мишель и достала кошелек, чтобы расплатиться по счету. Борис задерживался, но она больше не могла его ждать, потому что боялась опоздать на важную встречу с клиентом. – Да, мам, я тут подумала. Все это такая ерунда… Надо бы мне помириться с отцом. Как-то глупо все получилось…Мишель словно на бегу сказала эти слова и сама удивилась. Ведь мимоходом она назвала глупостью все, что произошло в ее жизни за последние десять лет. Глупо, что она стала одним из самых модных декораторов Москвы. Глупо, что личная жизнь ее так и не сложилась. Глупо, что за эти годы она превратилась в жесткую, деловую женщину. Красивую, но, судя по личным результатам, не особенно привлекательную для мужчин.– Мишель, я знаю, ты страдаешь… – высокопарно, как на сцене, начала Светлана Петровна.– Мама, прошу тебя, – поморщилась Мишель, которая терпеть не могла театральные приемы в реальной жизни. – Я абсолютно не страдаю. Просто я скучаю по отцу. Особенно в последнее время. Может, старею.Мишель иронично улыбнулась, достала тысячную купюру из кошелька и положила в темно-коричневую кожаную папку со счетом.– Мишель, я, наверное, должна была тебе сказать об этом раньше, – Светлана Петровна снова начала нервно теребить кольца. – Я думала сказать тебе после дня рождения. Но раз ты уезжаешь… Да и Бо´рис считает, что ты уже большая. Даже не знаю, как начать. Я даже пыталась написать тебе письмо, но в письме так глупо все получается.– Мама, что случилось? Ты заболела? Господи, ты можешь хоть раз в жизни не тянуть и сказать все так, как есть? Без всех этих увертюр?Мишель даже побелела от страха и ярости, ей захотелось схватить мать за плечи и встряхнуть.Светлана Петровна сжала руки так, что захрустели пальцы, и закрыла глаза. Потом быстро их распахнула, сверкнув синими «льдинками», и громко произнесла, почти пропела:– Мишель, твой отец умер. Еще два месяца назад.У Мишель под ногами качнулся пол. Но когда, спустя секунду, он вернулся на место, она испугалась еще больше, решив, что мать сошла с ума. Не может человек, находясь в здравом рассудке, громко «пропеть» на все кафе: «Мишель, твой отец умер».– Мама, я видела его вчера по телевизору в светских новостях, – выдохнула Мишель.– О, боже, это какой-то кошмар! – воскликнула Светлана Петровна. – О, Бо´рис! Как хорошо, что ты пришел. Я ничего не смогла ей объяснить. Я говорила, что не надо вообще поднимать эту тему.Борис приветливо улыбнулся Мишель, сел за стол и придвинул к себе чашку с уже давно остывшим чаем. За несколько лет, которые Мишель знала его, он ничуть не изменился. Все те же тщательно уложенные с помощью бриолина волосы, яркая рубашка с белым, чуть приподнятым воротником и непременно шейный шелковый платочек, позволяющий всегда выглядеть аккуратно и по-пижонски. Таким друг матери был всегда. Судя по всему, в его жизни произошла только одна перемена – из Бориса он снова стал Бо´рисом.– Мишель, я думаю, не стоит начинать издалека, – все так же ласково улыбаясь, произнес Борис. – Сегодня такие вещи никто уже не скрывает. И ребенку сразу говорят правду о том, кто его отец.Мишель испугалась, что сейчас учитель пения объявит, что именно он и является ее отцом. Но тут она вспомнила фразу: «Мишель, твой отец умер». А Борис был чистенький, набриолиненный, надушенный и, что самое главное, абсолютно живой. И очень разговорчивый.– Мишель, твой родной отец умер два месяца назад. Ты просто должна знать об этом. А Александр Генрихович – благороднейший человек, он так помог и тебе, и маме. Так что ты должна быть ему очень благодарна за все то, что он для тебя сделал.«И ты тоже!» – захотелось Мишель ответить. Но она сдержалась, потому что, судя по глазам матери, та была почти близка к обмороку. Мишель поняла – надо брать ситуацию в свои руки и, главное, не задавать никаких лишних вопросов.– Мам, все нормально, – слегка наигранно произнесла она. – Действительно, какая теперь разница? Надеюсь, папа, то есть Александр Генрихович, на этом основании не лишил меня наследства?Сказала и поняла, что произнесла нечто ужасное. Именно то, о чем думал и Бо´рис. Только он никогда бы не посмел произнести это вслух.– Боже мой, Мишель, конечно нет, – вздохнула Светлана Петровна. – Мы просто решили, что ты уже взрослая и должна знать. Нехорошо, человек умер, а ты, его дочь, даже не знаешь об этом. Есть в этом что-то бесчеловечное.«Как будто не знать своего настоящего отца, когда он жив, – это человечно», – подумала Мишель. И от этой несправедливости, от того, что ее, умную, взрослую, успешную женщину поставили в такое идиотское положение, сделали почти героиней дешевого сериала, она вдруг пришла в бешенство. Второй раз за последние десять лет. Первый приступ случился в тот момент, когда отец выгнал Никиту, а затем и ее из дома. Это потом, спустя три месяца, она будет писать ему письмо – нежное и почти покаянное. А когда она собирала вещи в своей комнате на втором этаже, ее душила ярость – такая сильная, что она даже начала задыхаться. Сейчас волна бешенства вернулась, ведь Мишель снова заставляли играть по чужим правилам.– Борис, может, вы уйдете? Мне надо поговорить с мамой, но это не для чужих ушей, – приказала Мишель так, будто он был ее подчиненным, помощником декоратора, которому доверяют исключительно подавать тяжелые альбомы с образцами тканей и обоев.Но Борис не двинулся с места, потому что Светлана Петровна вцепилась в рукав его рубашки и прошептала чуть слышно:– Бо´рис, не уходи, прошу тебя.Мишель уже не в первый раз убеждалась, что женская слабость – оружие более сильное, чем агрессия. Но решила не сдаваться и бить наотмашь.– Хорошо, мама, я скажу при Борисе, хотя лучше бы ему этого не слышать. Я же знаю, как ты любила папу. И сейчас любишь, да, да, не спорь, я точно это знаю. Но ты потеряла его. Кто в этом виноват? Только ты сама. Только ты, понимаешь?– Мишель, давай закончим эту сцену, – умоляюще прошептала Светлана Петровна и заплакала. На ее щеках тут же появились черные «дорожки» из слез, перемешанных с тушью. – Не надо было даже и начинать.– Мама, эта не сцена, – не могла уже остановиться Мишель. – Да, ты сама начала этот разговор. И я прекрасно знаю почему. Ты до сих пор не можешь пережить, что потеряла отца. И ты не хочешь одна терять его. Тебе стало бы легче, если бы я тоже навсегда потеряла его. Поэтому сегодня, когда я сказала тебе о том, что хочу помириться, ты вдруг испугалась. Как это так? Кто-то другой, пусть даже и твоя дочь, вернет его себе? А ты снова останешься одна? Поэтому ты и придумала эту дешевую историю. Смешно, честное слово. Что бы ни происходило, Александр Генрихович был и всегда будет моим отцом. Так что мой тебе совет, мама, смотри поменьше сериалы. А то еще не такие сюжеты в голову придут.Борис попытался что-то сказать, но Светлана Петровна перебила его, не дав вымолвить ни слова:– Да, да, Мишель, извини, не надо было начинать этот разговор. Но я думала, что так будет по-человечески. Аркадий был не таким уж плохим человеком…Мишель, не дослушав, встала из-за стола, уверенным жестом взяла сумку, поцеловала мать в щеку и вышла из кафе. Все это она проделала, медленно считая про себя до десяти. Чтобы не разрыдаться.Она села на лавочку в парке, надела темные очки и дала волю слезам, надеясь, что вместе с ними утечет вся боль и жалость, которой, оказывается, внутри накопилось целое море. Сначала ей было жаль себя, потом мать, потом отца, потом неведомого Аркадия. Мишель так расчувствовалась, что испытала сострадание даже к Борису, хотя он и выглядел со своим платочком на шее и набриолиненной головой как престарелый гей. Но если быть справедливой, то это был добрый человек, который помог ее матери снова поверить в себя и начать петь. Мишель, утирая слезы, открыла сумку и достала диск. Мать на фотографии выглядела удивительно молодой и счастливой – на вид лет тридцать, не больше. «Господи, как раньше люди жили без фотошопа? – подумала Мишель. – А сейчас каждый может нарисовать на своем лице что угодно и стереть что угодно, в том числе прожитые годы».Когда зазвонил телефон, Мишель растерялась. На дисплее высветилось: «Кирилл».«Да пошел ты вместе со своим Бали! – вдруг снова пришла в ярость Мишель. Но это уже была более слабая вспышка, почти не опасная. – Я больше не буду ничего планировать. Пропади все пропадом! Соглашусь на первый же заказ, какой бы он ни был! Даже если надо будет ехать на Северный полюс декорировать юрту для оленеводов. Соглашусь, и точка!»Но оленеводы не звонили. А спустя полчаса, когда Мишель, уже опаздывая, мчалась на встречу с клиентом, позвонил известный продюсер и автор популярных шлягеров Андрей Железнов и спросил, не может ли она срочно заняться переделкой его домишка.«Домишко» оказался пятисотметровым особняком на берегу Балтийского моря.

Мишель перемешала письма, как будто желая сначала уничтожить хронологическую последовательность, а затем начала медленно рвать – одно за другим. При каждом звуке разрываемой бумаги сердце ее слегка вздрагивало, но это было совсем не страшно. Мишель даже удивилась – оказывается, уничтожать всегда намного легче, чем кажется. Но когда она порвала все письма и бросила то, что от них осталось, в сумку, то удивилась, что обрывки даже не закрыли дно. Оказывается, десять лет – это ничто, миг, особенно если записывать только самое главное из того, что происходило в твоей жизни. Мишель почему-то вдруг стало жаль своих писем, которые так никто и не прочитал. Она с тревогой посмотрела на море. Ветер усиливался, и картина постепенно менялась. Вода стала похожа на темно-зеленый холодный мрамор с прожилками белых волн. Небо превратилось в стеклянный купол светло-голубого цвета – казалось, брось в него камешек, и оно треснет. А вот песок сиял так, будто кто-то рассыпал на нем бриллиантовую крошку. «Что ж, – подумала Мишель, – Никогда не надо принимать единственное решение, даже если сейчас оно кажется тебе самым верным. И если уж цвет моря меняется так легко и так кардинально, то почему не может измениться буквально в одно мгновение вся моя жизнь? Только не надо торопиться, не надо принимать окончательных решений». Мишель поднялась, отряхнула песок с брюк и быстро пошла к машине. Она ужасно боялась опоздать, хотя до назначенной встречи было еще больше часа. Но она хотела, нарушив все правила бизнес-этикета, приехать раньше и подождать. Потому что только так она могла сохранить нахлынывшую на нее, словно после бокала шампанского, смелость, которая обнажила главное ее желание – увидеть его, а там – будь что будет. Мишель мечтала хотя бы просто взглянуть в его смеющиеся карие глаза и прочитать в них, что он тоже ждал этой встречи и ужасно рад снова услышать фразу, с которой всегда начиналось ее общение с клиентами: «Скажите, какое настроение вы хотели бы создать в своем доме?» Обычно люди отвечали одинаково. Все хотели как можно больше воздуха и света, чтобы хотя бы с помощью декора создать иллюзию счастья, хотя потом, вопреки своим словам, загромождали дом кучей абсолютно ненужных вещей. Только один человек ответил честно и коротко: «Чтобы хотелось любить». Когда известный композитор и продюсер Андрей Железнов сказал это на их встрече в Москве, то она мысленно продолжила за него: «И снова писать музыку». Он, как будто подслушав ее мысли, удивленно кивнул и попросил ее не задерживаться, а срочно отправляться на побережье Балтийского моря и начать кардинально переделывать интерьер в доме, который он недавно приобрел.Московские друзья и знакомые Андрея считали, что покупка этого дома – не самая выгодная инвестиция. Цена – высокая. Море – холодное. Да и сезон длится не более трех месяцев в году. Но Железнов купил огромный дом ради совсем другой цели. Он очень хотел, чтобы в его жизнь вернулась музыка. Правда, он забыл, что когда-то ее присутствие в его жизни не стоило ему ничего. Музыка и была его жизнью. А потом ее место прочно и незаметно занял бизнес.…А друзьям причину покупки он объяснил просто, мол, родные места, воспоминания детства. Да и дом особенный – единственный в своем роде на всем побережье. Почему? Андрей и сам не знал. Были строения и помасштабнее, и, откровенно говоря, гораздо гармоничнее с точки зрения архитектуры. Но Андрея тянуло именно в этот «серый дом». С того самого момента, когда он впервые увидел его на фотографиях, присланных из агентства по продаже элитной недвижимости.

Кстати, та встреча Мишель и Андрея Железнова в Москве накануне отъезда в Прибалтику не была первой. Они пару раз мельком видели друг друг лет пять назад. Тогда Кирилл Высоковский оформлял новую большую квартиру семейной четы Насти и Андрея Железновых. Преуспевающий продюсер и композитор не ошибся, наняв самого модного дизайнера и архитектора Москвы. Квартира получилась такой, какой она и должна была быть – с колоннами, тяжелой темно-коричневой мебелью, картинами на стенах и натертым до блеска паркетом из нескольких сортов драгоценной древесины. Настя пришла в восторг. Андрею было все равно, он только попросил заменить белый рояль на обычный черный. А еще он запомнил имя девушки с очень темными волосами, которая иногда появлялась в квартире. Она врывалась, нагруженная образцами ткани, какими-то коробками, каталогами мебели. Потом быстро, громко стуча каблуками ярко-алых туфель, обходила всю квартиру, попутно делая замечания рабочим. Иногда даже пыталась кричать, если прораб не понимал ее с первого раза. Но, судя по всему, никто ее не боялся. Андрея Железнова девушка почему-то ужасно веселила – такая она была важная, целеустремленная и беззащитная. Он даже назвал ее про себя Красной Шапочкой, хотя никакой красной шапочки она не носила. Но пару раз Железнов видел ее в чем-то отчаянно огненном – сначала это были туфли, а как-то весной она заявилась в плаще из красной лаковой кожи. После ее ухода рабочие долго и подробно шутили, что, как было бы здорово, если бы под плащом у нее оказались только чулки, пояс и бюстгальтер. Когда Андрей спросил у Насти, что это за девушка, то жена, равнодушно пожав плечами, ответила, что она точно не знает – то ли помощница, то ли любовница Кирилла Высоковского. И посоветовала ему не забивать голову всякой ерундой.

«Всякой ерундой» Настя Железнова предпочитала забивать свою голову. Договоры с артистами, организация творческих вечеров, ремонт новой квартиры, поездки на отдых. У нее всегда хватало сил на то, чтобы оградить мужа от второстепенных, сиюминутных дел. Ведь у него было другое предназначение – музыка и все, что с ней связано. Когда Андрей Железнов появлялся на сцене в идеально подогнанном по фигуре смокинге, смущенно кланялся собравшейся публике абсолютно седой головой, а затем садился за рояль под шквал аплодисментов, то Настя Железнова переживала лучшие минуты своей жизни. Она гордилась тем, что ее муж так красив и привлекателен, что он имеет такой успех, что жизнь их с каждым годом становится все благополучнее. В такие минуты Настя гордилась и собой тоже – ведь именно она в свое время правильно расставила все фигуры на шахматной доске.

Но, спустя двенадцать лет их совместной жизни, случилось то, чего никто не мог предвидеть. Андрей перестал сочинять песни – за последние три года он не написал ни одной строчки текста, ни одной новой мелодии. Сначала Настя думала, что это временная усталость, может быть, даже легкая депрессия. У кого не бывает? Но время шло, а ничего не менялось. То есть декорации их жизни остались прежними – песни Железнова еще звучали, творческие встречи проходили с прежним успехом. Но это была всего лишь видимость прежней жизни. Поэтому, когда Андрей сказал ей, что хочет купить дом на берегу Балтийского моря, Настя поддержала его идею с искренним энтузиазмом. Ей было все равно, что покупать, главное, чтобы ее муж стал прежним. Чтобы он снова начал будить ее по ночам словами: «Настька, смотри, какую я песенку накропал». А потом тихо пел – только ей одной. Ей, по крайней мере, казалось, что она для него – одна-единственная. А о других женщинах в его жизни она думать не хотела. Зачем? Все равно они приходят и уходят. А он остается с ней – талантливый, успешный и знаменитый. Насте так хотелось вернуть прежнего Железнова, что она так же покорно кивнула, когда он сказал ей, что пригласил помочь сделать небольшой ремонт в доме ту смешную девушку в красном плаще. К сожалению, Настя Железнова не знала, что про себя муж зовет девушку Красной Шапочкой. А впрочем, если бы она даже знала об этом, то не придала бы никакого значения. Сейчас для Насти главным было спасти мужа. И не важно, какой ценой. Ведь когда пятнадцать лет назад Настя впервые спасала Андрея Железнова, никому не известного ресторанного певца, она тоже не думала о цене. Она просто любила его с того самого момента, когда впервые заглянула в его до краев налитые болью темно-карие глаза и спросила:

– Это ваши песни? С этим надо что-то делать!

Глава 3 История успеха Андрея Железнова

«Мы хотим поздравить нашего друга по бизнесу…», «Песня для моей любимой жены Томочки…» Или Валечки, или Светочки… Господи, сколько раз он слышал эти слова, сидя за белым роялем в прокуренном зале ресторана «Танго»! Сколько раз, принимая из рук разгоряченного гостя смятую купюру, бархатно произносил в микрофон: «Эта песня звучит для лучшего друга…» Откидывал челку со лба, начинал петь: «Ах, эти черные глаза, меня сгубили…» и точно знал, что в зале ресторана есть один-единственный мужчина, на которого с восторгом и желанием смотрят все женщины – это он, Андрей Железнов, ресторанный певец и пока никому не известный поэт и композитор. Но даже кожей чувствуя восторг публики, особенно ее дамской половины, Андрей все никак не мог решиться на то, чтобы исполнить песни собственного сочинения – лирические и даже немного сентиментальные любовные баллады. Впрочем, раскрасневшимся от духоты, алкоголя и слишком громкой музыки женщинам было безразлично, что именно он поет – современные ритмичные песни или старомодные, в ритме танго. Им нравился он сам – красивый мужчина с блестящими карими глазами и, несмотря на молодость, абсолютно седой. Такое редкое сочетание еще больше возбуждало их, поэтому они восторженно аплодировали после каждой песни, хотя голос, надо признать, у певца был заурядный. Андрей и сам отлично знал цену своему вокалу. Но исполнителям платили больше. Особенно публике нравилось, когда Железнов спускался с крошечной ресторанной сцены и начинал разгуливать между столиками. Правда, такие «заплывы в публику» он совершал редко – лишь когда выпивал перед выступлением чуть больше обычного. В такие минуты внутри у него как будто щелками замки, и ему неожиданно начинали нравиться все эти люди – по большей части мужчины в пиджаках с блестящими золотыми пуговицами, в которых выпукло и немного карикатурно отражались их красноватые лица победителей. Нравились их женщины, несмотря на то что были слишком ярко одеты, вульгарно накрашены и чрезмерно пьяны. В такие минуты Андрею начинало казаться, что все они находятся на одной большой сцене, только каждый играет свою роль. Мужчины с красными лицами мастерски исполняют роль крутых парней, которые вовремя сумели сообразить, как сделать деньги из воздуха. Их женщины талантливо играют роль захватчиц, которые успели первыми «взять в плен» победителей переходного периода.В разговорах мужчины, обсуждая свои достижения, слишком часто употребляли слово «крутиться». Но Железнов, хоть тресни, не мог понять, как эти сытые и самодовольные люди могут совершить хоть какое-то, требующее больших физических усилий, действие. А вот сам он, выходя в зал, должен был крутиться, как уж на сковородке. Женщины, убаюканные его не сильным, но проникновенным голосом, тут же покидали своих дорогих спутников, желая хотя бы на миг прилипнуть к симпатичному солисту. И уж тут Андрей Железнов должен был «крутиться» изо всех сил. То есть делать правильное лицо: в меру – заинтересованное, в меру – равнодушное. Впрочем, как раз это играть было несложно. Потому что подобного типа женщины ему никогда не нравились. Они с музыкантами между собой называли их, независимо от возраста дам, коротко – тетки.Присутствовала в зале ресторана и другая категория женщин – так сказать, охотницы на час. Вообще, проституток обычно было много. И они почти сразу выдавали себя томным, но при этом чрезвычайно острым взглядом. А еще они вели себя так, как будто никогда не хотели спать. И если обычные женщины ближе к полуночи начинали зевать и щурить покрасневшие от дыма и алкоголя глаза, то эти, наоборот, часам к двенадцати расцветали. Только спустя какое-то время Андрей понял, что «девушки по вызову» живут в ином временно´м ритме: днем спят, а ночью бодрствуют. И вот уж кому, как не им, приходилось вертеться в буквальном смысле этого слова. Правда, шеста в ресторане «Танго» не было.С проститутками музыканты дружили. Ведь они были, по сути, членами одного профсоюза и обслуживали тех, кто в одно мгновение смог как следует «крутануться» и разбогатеть.В общем, все роли в ресторане «Танго» были распределены раз и навсегда.

Но однажды в зале появилась Ляля. И Андрей понял, что придется делать перераспределение.Это случилось поздней осенью. Железнов выпил перед концертом немного виски, его «подняла волна» и понесла так, что он не мог остановиться. Уже на третьей песне Андрей вышел в зал, чтобы рухнуть, так сказать, в объятия влюбленной в него публики. Никогда он так не жаждал успеха, как в этот вечер. Но может быть, во всем был виноват вовсе не алкоголь, а слова песни, которую он исполнял: «Мечта сбывается и не сбывается, любовь приходит к нам порой не та…»?Хрупкая девушка с длинными светлыми волосами сидела рядом с Эллой, одной из самых популярных проституток, что регулярно появлялись в ресторане «Танго».Наряд Эллы выглядел как униформа – короткое платье хищной расцветки и черные лаковые туфли на высоченных каблуках-гвоздиках. А вот девушка была словно окрашена рукой талантливого художника в золотисто-кремовые тона. Кремовым было все – волосы, идеально сидящий костюм и даже цвет маникюра. Незнакомка напоминала акварельный набросок, кое-где очень тщательно прорисованный, а местами слегка поплывший, словно подтаявшее мороженое крем-брюле. Этот нежный, неброский рисунок не портил даже бокал шампанского, который девушка держала в маленькой, почти детской руке. Андрей Железнов так ее про себя и окрестил – «девушка цвета шампанского». Он посмотрел на Эллу и незнакомку повнимательнее. Что могло их связывать? Ведь было совершенно очевидно, что живут они в непересекающихся мирах. Прекрасные, наивные жительницы одного ищут любовь, ту самую, которая на всю жизнь. Обитательницам другого мира требуется исключительно покупатель, который заплатит подороже за их молодость и красоту. По крайней мере, Андрей Железнов считал себя нормальным мужчиной и жестко делил женщин на тех, которые продаются, и тех, которые цены не имеют. Первые ничего, кроме отвращения, у него не вызывали, хотя он и сам был не прочь иногда купить кусочек их любви.Разгуливая по залу, он пел еще минут десять. Даже сделал несколько небрежных танцевальных «па» с очередной довольно пьяной дамой. А потом подошел к столику, за которым сидели Элла и ее знакомая. Девушки о чем-то горячо спорили. Вернее, спорила Элла, а «девушка цвета шампанского» лишь покорно кивала. Сквозь грохот музыки и звук собственного голоса, усиленного динамиками, Андрей услышал:– Ляля, ты должна настоять, потребовать. Ты понимаешь, что так нельзя? Ты тратишь свое время, а в результате что получишь?«Ляля, – улыбнулся про себя Железнов. – Какое чудесное имя!»Но продолжал петь: «А все хорошее не забывается, а все хорошее и есть мечта…»Музыканты начали «бомбить» громкий, почти разрывающий уши проигрыш, и Андрей, воспользовавшись паузой, подошел и пригласил девушку на танец. Это было против правил, но он не мог больше сдерживаться. Потому что такую нежную и бесконечно беспомощную женщину он не встречал очень давно. А может быть, никогда.Но с самого начала, увы, он начал совершать одну ошибку за другой. Например, когда он пригласил девушку на танец, шутливо улыбаясь, а она посмотрела на него трогательно и даже растерянно, Андрей был уверен, что она окажется легкой, почти невесомой. Но та, нерешительно поднявшись со стула, неожиданно прижалась к нему слишком тесно, почти повисла на его плечах. Железнова это неприятно поразило, но не оттолкнуло. Ведь он был уже безнадежно влюблен в ее тонкие черты лица, в светлые волосы. Поэтому то, что она неожиданно оказалась тяжелой, словно якорь, он принял как данность.Они танцевали долго. Вернее, танцевал он, а она лишь улавливала малейшие движения его тела и покорно подчинялась им. Железнов мучительно размышлял о том, как бы исхитриться и незаметно дать знак музыкантам, чтобы они играли подольше, а может быть, даже повторили проигрыш песни «на бис». Но ребята и сами вовремя поняли, что товарищу надо помочь, и играли так долго, как только могли. Потом им, видимо, надоело, и они включили запись. По залу поверх плотно спрессованного сигаретного дыма поплыли шуршащие звуки:

Помнишь, осенней порой Мы повстречались с тобой?Ты мне сказала: «Прости»,Лишним стоял на пути.Сердце разбило мое,Счастье с тобой не дано.

«Убью, гадов», – подумал Андрей, стараясь не смотреть на музыкантов, которые, иронично улыбаясь, передавали по кругу бутылку с водой. Андрей отлично знал, что никакая там не вода, а водка. И даже пожалел, что не может отхлебнуть глоток. Может быть, тогда его руки, обнимающие девушку, перестали бы дрожать от волнения. Потому что ситуация постепенно выходила из-под контроля: дрожали уже не только руки, но и сердце трепыхалось так, словно оно было сделано не из плоти и крови, а из тонкого мокрого шелка. «Аритмия, как не вовремя, – с досадой подумал Андрей. – Не хватало только рухнуть в обморок на глазах у всех». И чтобы восстановить ритм своего ненадежного сердца, он прижал девушку к бедру, властно захватил ее тонкую руку и сделал резкое танцевальное па.

Последний раз этот сложный танец он танцевал на выпускном вечере в школе. Одноклассники были поражены, когда он вывел в центр актового зала самую красивую девушку в школе и блестяще исполнил аргентинское танго. Потом все спрашивали Андрея, кто его обучил, а он врал, что даже сам не подозревал о том, что умеет танцевать танго. А то, что случилось сегодня, – это просто чудо. Одноклассники на удивление быстро поверили такому нехитрому объяснению. Да, действительно, чудо. Но все было совсем не так. Несколько лет Андрей в одиночку, когда никого не было дома, старательно разучивал движения. Сначала его смущало, что он танцует один. А потом даже понравилось, потому что на месте партнерши он мог представить любую понравившуюся ему девушку. Но когда Андрей танцевал с одноклассницей на вытертом паркете школьного зала, то его до глубины души потрясло неиспытанное ранее ощущение – оказывается, нет большего наслаждения, чем держать в руках полностью покорное тебе женское тело, такое мягкое, такое нежное и такое послушное. Андрею даже на мгновение показалось, что он влюблен в свою случайную партнершу. Но девушка все испортила. Задыхаясь от непривычного для нее ритма, она прошептала ему на ухо, почти целуя: «Андрюш, ты только не урони меня. А то я треснусь головой!» Одноклассница сразу стала ему неприятна. Но Андрей не сомневался, что со стороны они выглядят потрясающе. И разве так уж важно, что вблизи он ее почти ненавидел?

Но сейчас Андрею надо было действовать решительно. Потому что набухший от влаги кусок шелка в груди уже не шелестел, а нестерпимо давил. Андрей начал задыхаться. Но девушка об этом не догадывалась. Она, как прилежная ученица, старалась повторить замысловатые движения, которые Андрей, несмотря на нестерпимую боль, выполнял все увереннее и увереннее. Оказалось, за прошедшие годы его тело ничего не забыло.Андрей решительно надвигался на девушку, затем позволял себе отступить, и тогда она шла на него. Но шла робко, неуверенно. Вообще, танцевала она плохо. Но Андрею нравилась ее беспомощность – ведь в эти несколько минут она целиком и полностью зависела от него. Это не было парным танцем. Это был его мужской триумф – такой мощный, что в какой-то момент даже сердце стало слушаться своего хозяина и забилось так, как ему было велено: ровно и спокойно.Андрей несколько мгновений размышлял, стоит ли ему нанести последний удар – а именно, опрокинуть девушку на спину, рискуя, что она не удержится и упадет. Но не это остановило его. Он скользнул взглядом по ее слишком узкому платью и понял, что у нее нет никакой возможности сделать в ответ решительный взмах ногой. Ах, как красиво это всегда смотрится в исполнении опытных партнеров. Мужчина опасно роняет свою женщину, а она в ту же секунду вскидывает ногу, обтянутую капроном, высоко вверх – и лишь миллиметр отделяет носок туфельки от лица склоненного над ней победителя. Но девушка, с которой сейчас танцевал Андрей, была слишком туго затянута в шелковый костюм нежного золотисто-кремового цвета.– Знаете, я не люблю эти старые танцы, – прошептала она ему на ухо, когда Андрей наклонился к ней, сам еще не зная, что же хочет ей сказать.– Почему?– Тоскливые они, по-моему. А вам нравятся?– Мне? – удивился Андрей, все еще покачиваясь в ритме танца, но уже не мечтая о сильных движениях. – Естественно, иначе я бы не работал в ресторане «Танго», а выбрал бы, например, дискотеку или еще что-то.– А у вас есть возможность выбирать? – спросила девушка совсем без интонации. Так обычно спрашивают о погоде.– Конечно, ведь у меня ничего нет. А тот, у кого нет ничего, может позволить себе выбирать – в этом ресторане петь или в другом. Или в переходе. Или на кладбище.– На кладбище-то зачем петь? – взмахнула ресницами девушка.Но Андрея уже несло. «Подумаешь, растаял, – начал он злиться на себя. – Девушка цвета шампанского! Да очередная подружка богатого идиота, который вовремя сумел «крутануться». Сейчас я, подруга, так тебя крутану – мало не покажется».Но, несмотря на злость и стыд, ничего подобного ему делать не хотелось. Потому что с ней рядом было хорошо. Хо-ро-шо. Одно короткое слово. Все решающее и объясняющее. С другими девушками могло быть ярко, весело, забавно, скучно. Можно было найти миллион разных слов, чтобы объяснить, почему та или иная женщина возникала с ним рядом, иногда ненадолго задерживаясь. А вот эту девушку хотелось приклеить к себе намертво и не отпускать ни на шаг. Потому что с ней было хорошо. Андрей даже хотел что-то такое ей сказать, но понял, что если он осмелится и произнесет эту фразу: «Девушка, мне с вами хорошо», то все происходящее сразу превратится в пошлость. Мало ли мужчин на свете говорят: «Милая, мне хорошо с тобой», ровным счетом ничего не имея в виду? Андрей даже рассердился на людей, которые затерли до полного отсутствия смысла самые важные фразы – «я вас люблю», «вы женщина моей мечты», «о встрече с вами я думал столько лет». Да, все эти фразы нынче никуда не годятся!– Я очень люблю танго. Может, потому, что в юности слушал пластинки Оскара Строка, – произнес Андрей.– Так вот где вы научились так танцевать! Наверное, репетировали с табуреткой?И Андрей подумал, что, кажется, на этот раз он не ошибся. С этой девушкой ему действительно будет хорошо.

Провожая ее к столику, Андрей спросил, заранее зная ответ: – Как вас зовут?– Ляля. А вас?– Тогда меня Андрюшей.– Ляля и Андрюша – звучит забавно. Почти как на прогулке в детском саду. «Эй, Ляля и Андрюша, вернитесь в песочницу. Вы что, не слышите? Вечером все расскажем родителям!» – произнесла девушка, улыбаясь.«А эта Ляля не так проста, как хочет казаться», – подумал Железнов и зачем-то поцеловал ей руку.Элла пила коктейль и лениво покачивала ногой, обутой в черную лаковую туфлю. Потом она решила, что настала пора переменить позу. И в тот момент, когда она закидывала одну ногу на другую, Андрей заметил на секунду мелькнувший край черных кружевных трусов. И его это возбудило так сильно, что в голове загудело. А может быть, во всем виноваты были виски и слишком долгое кружение в танце с Лялей.

Он убежал со сцены через черный ход, чтобы опередить Лялю и оказаться в гардеробе ресторана раньше, чем она. Но несмотря на то что этот путь занял у него по времени не больше минуты, он чуть не опоздал. Она уже успела дать «на чай» гардеробщику, который слишком старательно помогал ей надеть шубу, естественно, из меха норки светло-кремового цвета. – Ляля, подождите, – бросился к ней Железнов, пытаясь пригладить свои седые волосы. – Я хотел у вас спросить …– Скажи мне свой номер телефона, я сама тебе позвоню, – ответила она и одним движением крепко завязала пояс на шубе.Он написал номер на случайно попавшей под руку рекламной листовке, не веря в то, что она ее сохранит. Но через неделю Ляля позвонила в два часа ночи и попросила продиктовать адрес. Сказала, что приедет примерно через сорок минут.Андрей, который так ждал ее звонка все эти дни, в первую минуту ужасно обрадовался, а потом растерялся. И даже пожалел о том, что таким вот странным образом назначил свидание совсем незнакомой девушке. О чем они будут говорить, когда она приедет? Что делать? А может быть, за ее приезд придется платить?Он отхлебнул для смелости граммов пятьдесят виски и придирчиво оглядел свое временное жилище, пытаясь понять, можно ли его привести в более-менее приличный вид за такое короткое время? Андрей вскочил с продавленного дивана и задернул шторы – все равно за окном не было ничего интересного, кроме унылой бетонной стены соседнего дома. Но выяснилось, что шторы в самом центре кто-то прожег – дырка была такой огромной, словно в ткань завернули паяльник, который затем включили в сеть. Андрей снова раздвинул пыльные шторы. Но тут же засомневался: а вдруг кто-нибудь случайно увидит то, что будет происходить в этой маленькой, захламленной комнате через сорок минут? Что именно – Андрей понятия не имел, поэтому на всякий случай снова задернул шторы. Он не мог понять, что с ним происходит. Его никогда раньше не волновало то, как женщина будет оценивать окружающее его пространство. Зачем? Ведь самое важное – это он, а не какие-то декорации. А в своем поистине магическом воздействии на женщин Андрей Железнов был уверен всегда.Он быстро принял душ и в нерешительности застыл перед шкафом, решая, как же ему одеться. Выбрал простую белую майку – она хотя бы была новой. Затем Андрей отхлебнул еще виски – для смелости. Но алкоголь подействовал не так, как он ожидал. Спустя минут пять Андрея начала бить дрожь. Он выпил еще. Потом еще и еще. Когда раздался звонок в дверь, на часах пробило половину четвертого ночи, а Андрей Железнов был абсолютно пьян.Но Лялю, кажется, это ничуть не удивило. Она прошла в комнату, не снимая длинную, как восточный халат, шубу. В руках у нее был огромный пакет, из которого она достала бутылку шампанского, конфеты, печенье и кофе.– Извините, мадам, – развязно произнес Андрей. – Я, кажется, сегодня немного устал.– Ничего, – кивнула Ляля. – Бывает. Хочешь кофе? Я могу сварить.Она бросила шубу на пол. Андрей удивился, увидев, что Ляля почему-то решила в такое холодное время надеть под меховое пальто шелковый топ с короткими рукавами.– Ну, свари, – важно кивнул Железнов. – В шкафчиках найди что-нибудь подходящее.– А ты открой шампанское, пожалуйста! – крикнула она из кухни. – Только сам не пей.– Вот ты какая заботливая, – проворчал он и попытался плохо слушающимися пальцами содрать фольгу с горлышка бутылки. Из рук Андрея внезапно вырвалась пробка и отлетела в давно не крашенный потолок. А Ляля, судя по звуку, уронила на пол железную кастрюлю. Страшный грохот раздался одновременно. Андрей и Ляля, не сговариваясь, бросились в коридор и так торопились, что, неожиданно столкнувшись, больно ударились друг о друга. Удар был такой силы, что Андрей мгновенно протрезвел. А может быть, всего лишь перестал нервничать, почувствовав в своих руках Лялю – очень теплую и пахнущую чем-то вкусным.– Ляля, – тихо прошептал Железнов ей на ухо, борясь с желанием укусить ее за прозрачную мочку, украшенную крошечной сережкой в форме сердечка. – А как тебя зовут?– Ляля, – засмеялась она и прижалась к нему еще крепче, как будто хотела быстро-быстро напомнить ему о том, как они танцевали, как он догнал ее у выхода из ресторана. Все-все, до самых мельчайших подробностей! Напомнить и – двинуться дальше.– Нет, – не сдавался Железнов, оттягивая как можно дольше тот момент, когда он найдет в себе силы, чтобы наклониться и поцеловать ее в бледно-розовые, почти кукольные, губы. – Какое у тебя полное имя?– Ну я же сказала – Ляля, – произнесла она раздраженно. – Прошу тебя, замолчи.– Хорошо, – покорно кивнул он и начал петь, очень тихо, почти не слышно:

Если ты исчезнешь вдруг, то я ничуточки не удивлюсь. Я только боюсь, что вместе со мной будет плакать лишь дождь,Ведь только двое – я и он – знаем, что ты была на самом деле,Но мы не знаем, как же будем жить, если ты вдруг уйдешь.Никто не будет знать – ни я, ни дождь.

Ляля затихла в его руках, чтобы не пропустить ни слова. А когда Андрей замолчал, попросила: – Спой еще раз, пожалуйста.– А я не могу повторить. Я ведь только сейчас это придумал, на ходу.– Жаль, – вздохнула Ляля. – Такая песенка чудесная. Мне таких никто никогда не пел.Она погладила его по лицу и неожиданно очень серьезно попросила:– Андрей, тебе нужно побриться. Ты колючий, я боюсь, что могут остаться следы.– Нет, я не хочу сейчас бриться, – помотал головой Железнов. – Я точно знаю, что порежусь. И будет море крови. Ты этого хочешь?– Море крови … – печально покачала Ляля чуть растрепанной головой. – Этого не будет – никакой крови, вообще ничего ужасного не случится. Я помогу тебе. Согласен?– Согласен, – кивнул он с мрачным выражением лица, потому что после спетой песни в нем вдруг пропали все желания – не хотелось даже обнимать эту теплую, нежную, но все-таки чужую женщину. А уж при мысли, что придется целоваться, стало совсем тоскливо. Неожиданно Андрею Железнову почти до обморока захотелось спать. Наверное, не надо было пить столько виски на голодный желудок.– Ну же, идем, – она изо всех сил попыталась сдвинуть его с места. – Давай, держись за меня.Ляля взяла его под руку неожиданно так крепко и уверенно, словно у нее был давний и хорошо отрепетированный сценарий, как надо сдвигать с места мужчину, который выпил слишком много и сам уже не способен ни на какое движение вперед.Андрей покорно повис на ней, такой хрупкой и такой маленькой. Он только механически передвигал ноги – шаг, еще один, раз – два, раз – два. Все остальное делала она – направляла в нужную сторону, следила за тем, чтобы он не ударился о дверной косяк, подставляла стул, на который усадила его почти с материнской заботой и нежностью. Андрей вспомнил, как они танцевали в ресторане, только тогда она висела на нем, словно тяжелый груз. Но груз этот совсем не был ему в тягость – наоборот, нравилось, что она так зависит от него, окончательно и бесповоротно. Ведь если бы тогда он выпустил ее из своих рук, то она непременно упала бы на вытертый сотнями чужих подошв паркет, и ее одежда, окрашенная во все возможные оттенки шампанского, была бы безнадежно загублена.А сейчас настала ее очередь. Поэтому она почти притащила его на себе в ванную, усадила на стул и что-то ищет в шкафчике – наверное, бритву или, может быть, крем для бритья.– Ляля, он справа, там, кажется, еще немного осталось, – улыбнулся Железнов слегка смущенно. Он был на сто процентов уверен, что крема для бритья у него нет. По крайней мере, он точно помнил, что когда брился дней пять назад, то пришлось пользоваться обычным мылом.– Андрей, она немного тупая, – Ляля провела пальцем по лезвию бритвы. – Но не волнуйся, я буду очень аккуратна – ты даже не почувствуешь ничего. Только времени больше уйдет на то, чтобы сделать из тебя красавца. А крема совсем не осталось. Но ничего, я потом дам тебе свой, чтобы раздражения не было.Она намочила руки, взяла кусок мыла и энергично его потерла, чтобы получилось побольше пены.– Хорошо, – зажмурился от удовольствия Железнов, когда она нежно приложила свои руки, окутанные густой, переливающейся пеной, к его давно не бритому лицу.Ему понравилось тепло, которое он снова ощутил, соприкоснувшись с Лялей, точнее, с ее руками. А она тем временем начала медленно гладить его щеки, укрывая их воздушной пеной, которую сделала из куска дешевого мыла. Кажется, «Земляничного». По крайней мере, пахло оно слегка забродившим вареньем.– Ляля, я люблю тебя! – произнес Железнов громко.– Молчи, ничего не говори, – приказала она, поморщившись. – А то я могу тебя поранить.Андрей покорно затих. Только подумал, что любовь – это когда два человека одновременно превращаются в якорь друг для друга, который вовсе не тянет ко дну, наоборот, дает ощущение того, что ты на этом свете отныне не один. А значит, шторма больше не страшны, они никогда не унесут тебя в открытое море. Но если даже такое несчастье и случится, то ты не погибнешь, не пойдешь ко дну – ведь тебя изо всех сил будет держать на поверхности железная сила взаимной любви.Ляля неторопливо водила бритвой по лицу Андрея. Она делала это почти профессионально – точно знала, в каком месте надо немного надавить, а в каком – ослабить, чтобы случайно не поранить это еще совсем недавно чужое для нее лицо с немного выдающимся вперед подбородком. Она так старалась, что даже начала тихонько сопеть от напряжения. А может быть, совсем по другой причине…А Железнову было очень хорошо. В какой-то момент он даже заснул, убаюканный ее ласковыми движениями. Его не пугало, что он сидит перед Лялей такой покорный, такой расслабленный и безоружный, в то время как она уверенно держит в своих маленьких, но сильных руках опасную бритву. Никогда ни одной женщине до этого момента он не доверял настолько, чтобы закрыть глаза и подставить свое лицо – делай с ним что хочешь. Хочешь – сделай его еще более красивым, гладким и чистым. Хочешь – порежь на миллионы кусков своими ласковыми руками. Что она говорила про кровь?– Слушай, а где ты так брить научилась? – вдруг очнулся Железнов. Его неожиданно ударила в солнечное сплетение неизвестно откуда взявшаяся ревность. Поэтому спросил он грубо.– В парикмахерской работала, когда совсем молодой была, – просто ответила Ляля, которую не смутил ни вопрос, ни интонация, с которой он был задан.– А что ты там еще делала?– Ну как что? Все, что обычно делает помощник мастера, – убирала, подметала, подавала. Потом вот научилась брить. Клиентам нравилось.– Волосы, что ли, подметала? – брезгливо поморщился Железнов.– И волосы тоже, – пожала Ляля плечами, обтянутыми тонкой шелковой тканью цвета слоновой кости. И сняла с лезвия пену, которая стала похожа на смесь соли и перца.– М-да, – покровительственно протянул Андрей. – Странно.– Жизнь такая – сегодня одно, завтра другое. Надо уметь приспосабливаться. А если будешь слишком брезгливой, то с голоду рано или поздно подохнешь.– О, Лялька! Да ты философ! – засмеялся он, желая как-нибудь исхитриться и сменить тему разговора на более легкую. Чтобы вернулось ощущение покоя и снова стало хорошо.Андрей Железнов больше всего на свете ценил это состояние – когда ему по-настоящему хорошо. И незачем было затевать это разговор – про волосы, про ее прошлую жизнь. Да и про настоящую тоже. Зачем? Разве это сделает его хотя бы немного счастливее? Но он все-таки не удержался и задал еще один вопрос:– Ляль, а ты зачем меня решила побрить? Ты что, не любишь колючих мужиков?– Я мужиков вообще не люблю – только мужчин, – холодно ответила она. – А еще не люблю, когда следы остаются. Ходишь потом неделю с таким лицом, словно его наждачкой терли.Он почувствовал, что она начала злиться. Железнов только не понял из-за чего. Но больше решил не спрашивать ее ни о чем. Ему надоело говорить. Захотелось действовать. Он притянул Лялю к себе, усадил на колени и быстро стянул с нее топ. Когда он увидел под ним светло-бежевый атласный бюстгальтер, то конечно же не удивился, а начал нетерпеливо снимать с нее юбку, пытаясь с ходу угадать, как и в каких местах она застегнута.– Подожди, – прошептала Ляля и дотронулась губами до его уха.Кажется, даже поцеловала, но он, увлеченный битвой с непокорной юбкой, которая никак не хотела сдаваться, этого даже не заметил.– Ну же, я говорю – подожди! – громче, чем нужно, воскликнула Ляля. – Я сама!Она подчеркнуто грациозно, как профессиональная танцовщица, встала с его колен, расстегнула какие-то только ей известные пуговицы, и юбка, как по волшебству, тут же упала на пол возле ее ног, обтянутых прозрачными чулками. А вот трусы на Ляле оказались черного цвета – обычные стринги без всякой отделки. Железнов даже глаза прикрыл. Он никогда раньше не думал, что женщина, в которой сочетаются только два цвета – бежевый и черный, – может выглядеть так возбуждающе: на общем нейтральном фоне выделялся и приковывал взгляд черный треугольник из обычной хлопковой ткани. «Черный – это отсутствие цвета, а значит, это цвет того, чего нет, то есть бесконечности…» – подумал Железнов. Он вообще-то тоже любил иногда пофилософствовать. Поэтому писал стихи, которые обычно стеснялся кому-нибудь показывать. А сегодня взял и впервые в жизни прочел «женщине цвета шампанского». И вот сейчас, не прошло и часа, она стоит перед ним в бежевом атласном бюстгальтере и простых черных трусах. Железнову захотелось поскорее снять все это с нее и забросить куда-нибудь подальше, чтобы больше никто и никогда не увидел на ней все эти предметы женского туалета, такие простые, такие манящие и такие бесстыдные.

Он так ее желал, что нарочно медлил. Ляля тоже не торопилась, но в отличие от него все-таки начала действовать. Она чуть небрежно провела рукой по ноге, обтянутой тонким капроном, затем – по обнаженному бедру, потом – по груди, упакованной в блестящий атлас. Ляля умудрялась одновременно и как бы между прочим ласкать себя и одновременно сбрасывать одежду: сначала черные трусы, потом – чулки, затем настала очередь бюстгальтера. Ляля проделывала все это так, словно исполняла тщательно разученный танцевальный номер. Андрею даже показалась, что в ванной играет музыка, которая, как ни странно, прекрасно подходит и к пожелтевшим стенам, и к вытертому почти до дыр линолеуму на полу. Потому что музыка, которую слышали только они с Лялей, как волшебным светом, окутала все вокруг и с легкостью поменяла декорации, превратив замызганную ванную комнату в сияющую волшебными огнями сцену, на которой медленно и очень изысканно танцевала прекрасная обнаженная женщина. Танцевала в первый и в последний раз для одного-единственного мужчины в мире.

Музыка звучала в ушах Андрея все громче, она становилась почти невыносимой, потому что мощно давила на все его тело, которое готово было вот-вот взорваться от напряжения. И чтобы избавиться от этой мучительно-сладкой боли, Железнов закрыл глаза и грубо повалил Лялю на слегка влажный пол.

– Извини, – неуверенно произнес Андрей спустя минут десять, когда они после короткой схватки перебрались в комнату, раздвинули диван и спрятались под одеяло. – Ничего, все нормально. – погладила его по голове Ляля. – Бывает.– Нет, я не всегда такой бываю.– А ты обычно какой? – она приподнялась на локтях и посмотрела прямо в его карие, почти черные глаза. Правда, сейчас в них появились солнечные, янтарного оттенка, искры. Может быть, потому, что Андрей был счастлив?– Расскажи мне о себе, – попросила Ляля и пригладила его встрепанные седые волосы. – Ты женат?– Хороший вопрос, – засмеялся он. – И главное, задан, так сказать, вовремя. Как женщины так могут? Сначала прийти ночью в дом к незнакомому мужчине, затем устроить танцы, а потом спросить – эй, парень, слушай, а ты, кстати, не женат?– А что это меняет? – даже и не подумала обижаться Ляля. – Мне все равно, женат ты или нет. Ну, почти все равно…– Вот видишь, а говоришь, что тебе все равно, – ответил Андрей довольным тоном.Потому что первая часть ее ответа ему не понравилась – как это Ляле может быть все равно – женат он или нет? Значит, ей вообще безразлично все, что его касается? Нет, так не пойдет. Ее непременно должна интересовать каждая, даже самая незначительная, подробность его жизни.Железнова не смущало, что ему самому совсем не интересно, что происходит с Лялей за стенами этой комнаты. Чем она занимается? Где живет? Кто ее ждет? Какая разница! Ведь все это было в ее жизни до того, как появился он, Андрей Железнов. И ему было совсем не стыдно за то, что несколько минут назад самую хрупкую и самую нежную в мире девушку он практически завалил на грязный пол в ванной, словно шлюху в дешевом борделе. Нет, ему не было стыдно! Наоборот, Андрей переживал столь редкие в его жизни мгновения покоя и счастья, которыми ни с кем не хотел делиться, даже с Лялей. Сейчас ему был интересен только один человек на свете – он сам. Если бы кому-то пришло в голову упрекнуть его в эгоизме, то Андрей очень сильно удивился бы. Разве встретить женщину, о которой ты грезил столько лет, и наслаждаться подобным приобретением – это преступление?– Вообще-то я женат, то есть был женат. Но через две недели буду свободен, как ветер, – улыбнулся Андрей.– Это как? – не поняла Ляля.– Короче, история простая и душещипательная одновременно. Будешь слушать? Она длинная, – предупредил Железнов.– Буду, – вздохнула Ляля.– Итак, жил-был парень на берегу Балтийского моря. То есть я жил…– Я поняла, поняла, давай, дальше рассказывай.– И вот этот самый парень закончил музыкальную школу, прогулялся в армию, где от души поиграл в оркестре на всех возможных инструментах. Потом вернулся домой и начал чесать репу – чем бы ему заняться? Вообще-то почти все его школьные товарищи уже давно бороздили моря-океаны и приличные деньги зарабатывали. А парень наш вдруг взял и женился – денег нет, жить негде, да еще и ребенок родился. Короче, кошмар. А из родителей у парня только мама, которой тоже помогать надо. Интересно?– Обычно, – пожала плечами Ляля. – Но ты рассказывай, может, дальше оригинальнее будет.– Не будет, – насупился Железнов. – Дальше еще хуже. Парня отправили в Москву, денег подзаработать. А он…– А он поет песни в ресторане и никаких особых денег пока заработать не может, – подхватила, умудрившись даже попасть в ритм его короткого рассказа, Ляля.– Поэтому, увы, ему пришлось дать отставку и потребовать развода с объяснением, мол, не оправдал возложенные надежды. Как думаешь, этот парень действительно совсем безнадежный?– Почему безнадежный? – удивилась Ляля. – Ты так душевно поешь. Разве этого мало? Я же видела, какими глазами на тебя женщины в ресторане смотрят. А что касается денег, так к человеку одновременно все таланты никогда не приходят. В какой-то части жизни он больше способен петь. В другой – начинает деньги зарабатывать. Как говорится, всему свое время. Меня еще моя прабабушка учила – чтобы все и сразу, так никогда не бывает. Да и зачем? Скучно же будет. Или, чего доброго, можно задохнуться, желая захватить все-все – деньги, талант, успех, любовь. Хотя большинство людей именно так и хочет. А зачем? Я вот как думаю: пусть сначала будет любовь. А уж потом – все остальное. Ты согласен?Андрей несколько минут колебался, а потом начал тихо петь – одну песню за другой. Мелодии были хоть и простые, но за душу цепляли. А слова казались написанными легко и просто – как будто на то, чтобы сочинить их, ушло буквально несколько мгновений. И только Андрей знал, сколько времени было отдано каждому слову. У него никогда не получалось писать песни быстро. Ни сейчас, ни потом, когда он станет всеми признанным, успешным автором хитов. Но до этого было еще далеко. А сейчас он тихо пел свои песни одной-единственной слушательнице – «девушке цвета шампанского».– Жаль, – вздохнула Ляля, когда он замолчал.– Что? Плохо? – вздрогнул Андрей от обиды. Когда он пел, то чувствовал, что ей нравится. Не мог же он так ошибиться!– Жаль, что ты забыл ту песню, которую пел мне сегодня ночью, когда я пришла. Она тоже была замечательная. Как и эти, они такие же чудесные. Но может быть, ты вспомнишь ту, первую?– Ты все перепутала, – засмеялся Андрей. – Она не первая, а последняя.– Ну, может быть, ты все-таки ее вспомнишь? – жалобно, с интонациями избалованного ребенка попросила Ляля. А затем, не дождавшись ответа, легла на него сверху. Такая легкая, такая воздушная и такая родная!– Не переживай, – погладил он Лялю по обнаженной спине, которая на ощупь была похожа на шелк, впитавший в себя много-много солнечного тепла. – Я напишу для тебя другие песни. Самые разные. И самые красивые. Пообещай мне только одно…– Все что угодно, – она покорно прижалась к нему своим тонким телом.– Ты никогда не захочешь стать певицей. Я артисток терпеть не могу.– Не волнуйся. Я тоже. Да и зачем мне это нужно? Мне, кстати, недавно предлагали для мужского журнала сняться. Ну, ты понимаешь. Нет, нет, ничего особенного – просто красивые фотографии в нижнем белье.– Не смей даже думать об этом! Ты что – шлюха? – Он так разозлился, что, не рассчитав силы, сжал ее хрупкие плечи слишком сильно. Она даже застонала от неожиданной боли.– С ума сошел, отпусти! – попыталась вырваться Ляля.Но Железнов держал крепко.– Не смей, – снова приказал он, хотя одна-единственная ночь еще не давала ему никаких прав на эту женщину. Но Андрей чувствовал, что у него есть право вести себя именно так – грубо, жестко и без объяснений. Как собственник. Как хозяин.Ляля долго молчала. Андрей решил, что она начала засыпать. А потом понял, что она обиделась.– Ляль, ну неохота мне, чтобы на тебя другие смотрели… – прошептал он тихо, а затем ласково провел рукой вдоль ее тела, от чуть острого плеча до гладкой «отполированной» пятки.И удивился – разве таких женщин снимают для эротических журналов? Такие предназначены для одного-единственного мужчины, сумевшего заметить и оценить эту удивительную женственность, демонстрировать которую на глянцевых страницах просто-напросто противопоказано! Да и что демонстрировать? Небольшую грудь? Слишком хрупкое тело? Да, ему все это ужасно нравится. Но совершенно не таких женщин привыкли видеть на страницах откровенных мужских журналов. «Наверное, она все это придумала для того, чтобы меня позлить», – догадался Андрей. И ему стало жаль Лялю. Он решил поставить точку в этом странном разговоре.– Так что, Лялька, выбрось все из головы. А то я расстроюсь.– Хорошо хоть не пригрозил, что, мол, в случае чего – ноги в цемент, – прошептала она и стала нежно его целовать.– А кто так говорил? – не понял Железнов. Но не слушал ответа, потому что от ее прикосновений уже начал терять всякую способность думать и слышать.– Неважно… – вздохнула Ляля.Оказалось, что она умеет целоваться как-то по-особенному. А может быть, у Андрея Железнова было слишком мало опыта. Ведь ему не так давно исполнилось всего двадцать пять лет. А может быть, дело было совсем не в опыте и не в возрасте, а Ляля, действительно, обладала каким-то особенным женским талантом.Только спустя много лет, вспоминая эту ночь и все последующие, Андрей поймет, что Ляле от природы был дан редкий дар – талант к импровизации. Именно поэтому любовь с ней всегда была разной.

Роман длился один месяц, в течение которого Ляля неожиданно исчезала дважды. Первый раз это случилось через неделю после той удивительной ночи, когда она его брила, потом танцевала, а затем Андрей пел. Всего за одну ночь они успели продемонстрировать друг другу все свои таланты. Может быть, потому, что предчувствовали – времени у них совсем немного. Или, наоборот, случайно встретившись в прокуренном, шумном зале ресторана, они сразу узнали друг друга и поверили в то, что эта встреча – навсегда. А значит, нет смысла скрываться, врать, притворяться. Можно позволить себе самую большую роскошь на свете – быть собой. В любом случае Андрей Железнов не представлял, как он будет жить один в этом чужом, равнодушном городе. Ведь когда он возвращался домой после полуночи, а там его ждала Ляля, то все происходящее сразу обретало смысл.Удивительно, но когда Ляля не пришла в первый раз, он почти совсем не волновался. Спустя сутки начал злиться. Потом испугался, что она его бросила. А на четвертую ночь впал в отчаяние.Поэтому, когда на следующий вечер ближе к полуночи в ресторан заявилась Элла, Андрей так обрадовался, что едва смог дождаться конца последней песни и подошел к ее столику. Как назло, публика в этот вечер собралась слишком денежная и чересчур пьяная, поэтому некоторые песни приходилось исполнять на бис по три раза. В какой-то момент Железнову захотелось швырнуть микрофон на пол и прокричать что-нибудь оскорбительное всем этим людям – наглым, веселым и слишком счастливым. И главное, что никому из них не было никакого дела до страданий Андрея Железнова. Спустя годы он напишет песню, которую так и назовет «Чужие танцы». Она станет хитом. Но до этого еще нужно было дожить. А сейчас перед ним стояла другая задача: выбрать удобный момент, подойти к Элле и узнать, куда пропала Ляля. Потому что никакой другой, даже самой призрачной связи с ней у Андрея не было – ни адреса, ни телефона. Ничего. Разве что ее утренний шепот, ее улыбка на рассвете, ее нежность. И эта сцена, которую Андрей прокручивал в своей голове последние дни «без Ляли». Вот она уже стоит в дверях, собираясь уйти. А потом бросается к нему, даже не думая о том, чтобы сбросить шубу. Конечно, забираться под одеяло к мужчине, когда ты уже облачилась в шубу, негигиенично. Но разве любовь и гигиена имеют так уж много точек пересечения? Наоборот, чаще всего они друг друга исключают. От подобных воспоминаний у Андрея шумело в голове, но можно ли найти женщину по таким ненадежным приметам, как утренний поцелуй или откровенный шепот на рассвете, он не знал.

– Привет, Элка. Все в порядке? Он присел за ее стол и сделал знак официанту, чтобы ему принесли выпить. На столе тут же появился бокал с коньяком. Немного. Граммов пятьдесят. Вкусы Андрея Железнова давно ни для кого не были секретом. А разве может быть иначе, если из вечера в вечер занимаешься одним общим делом – обслуживаешь клиентов? Только Железнов «выносит» им песни, а официанты – еду и напитки. А так в общем-то никакой особой разницы нет. Главное, чтобы клиент был доволен и заплатил как можно больше.– Да какой уж тут порядок… – улыбнулась Элла и подтянула повыше рукава платья с леопардовым узором. – Сложно, Андрюша. Мужики жадные пошли. И вредные. Каждому покажи то, чего он дома никогда не видел. А иначе, мол, за что деньги платить. А что уж такого я могу показать?– Не знаю… – засмеялся Андрей. – Я, поверь, не любитель фокусов.– Да я в курсе! Лялька говорила, что ты отлично танцуешь.– А… – покраснел Андрей. – Ну, танцор из меня так себе. А вот она, действительно, очень здорово танцует. – Сказал и смутился еще больше. А потому торопливо добавил: – Ты же сама видела, как мы здесь с ней отплясывали. Только вот она что-то давно не появлялась. Не знаешь, у нее все нормально?– Нормально у нее все, – махнула рукой, украшенной десятком тонких браслетов, Элла.Но Железнов сразу уловил диссонанс, потому что голос женщины звучал уверенно, а вот кольца из поддельного золота звенели жалобно. Впрочем, скорее всего, Андрею лишь показалось, что дешевая бижутерия «поет» не в унисон. Ведь сам он переживал именно такие противоречивые чувства. Да, Железнов был растерян, подавлен и бесконечно несчастен. Но несчастье это было какое-то особенное, ни на какое другое не похожее. Оно мучило, тянуло душу, почти выворачивало ее на изнанку, но где-то там, в самой ее глубине, играла музыка, к которой тут же подбирались слова:

Ты исчезла, нет тебя. Кто расскажет, где найти, любя…

Андрей Железнов переживал удивительное, близкое к восторгу состояние. И при этом он был катастрофически несчастен. – Кофе хочу! – стукнула кулаком по столу Элла и подозвала официанта. – Мне двойной, без сахара, без сливок и прочей ерунды. Понял? Тащи скорее, а то я уже опаздываю.Андрей пил коньяк медленно. Не потому, что хотел как можно лучше распробовать его вкус. Просто тянул время. Он так пока и не решил, как ему следует себя вести. Спросить Эллу более настойчиво, куда же все-таки пропала Ляля? А может быть, попросить номер ее телефона? Но это было бы против правил всей его предыдущей жизни, ведь Андрей Железнов привык к тому, что обычно женщины сами искали встреч и звонили, порой слишком настойчиво, даже назойливо. Так было всегда. С того самого мгновения, когда он впервые поймал на себе женский заинтересованный взгляд. А вот что делать, если женщина несколько вечеров танцевала только для тебя одного, а потом испарилась без следа, он не знал. Потому что не привык ни догонять, ни искать, ни покорять. Он никогда не был охотником – наоборот, женщины считали его ценным трофеем.– Она обещала позвонить… – начал Железнов нерешительно. – И что-то ее не слышно.– Не волнуйся, она уехала. Вернется – позвонит. Подожди немного. Какой нетерпеливый! – засмеялась Элла и взглянула на него томно.Но получилось не сексуально, а забавно. Как будто они оба прилежно играли в любительском спектакле: Элла – роль коварной соблазнительницы, Андрей – рокового мужчины. У нее получалось лучше, потому что она до конца верила в предлагаемые обстоятельства. А вот он играл плохо. Но разве можно убедительно создать образ покорителя дамских сердец, когда единственно важная для тебя женщина, судя по всему, внезапно и без объяснения причин дала тебе отставку?Андрей не торопился допивать коньяк, которого осталось на донышке бокала буквально несколько капель. Он снова и снова вдыхал его слишком резкий аромат. Потом, в другой жизни, Андрей Железнов научится по-настоящему разбираться во всех тонкостях дегустации этого изысканного напитка. Станет излишне капризен и даже привередлив, поэтому ни один литр коньяка он выльет в унитаз со словами: «Какая дрянь!» Но все это тоже будет потом, как и его песни, которые станут шлягерами. А сейчас Андрей искренне сожалел о том, что порцию спиртного, положенную ему по правилам ресторана (каждый музыкант имеет право на один бесплатный «дринк»), он уже выпил.– Тебя до метро подбросить? – спросила Элла, поднимаясь из-за стола и обдергивая крошечное платье, которое едва прикрывало ее широкие бедра.– Спасибо, Элка, но я лучше пешком пройдусь. – отказался Андрей, глядя в упор на ее немного выпирающий животик. – Слушай, а тебе никогда не предлагали для эротического журнала сняться? У тебя фигура такая… Такая…Он никак не мог найти подходящего слова.– Пышная, – подсказала Элла и засмеялась. – Да мне все пошлятину какую-то предлагают. То секс в армии, как новобранцам попала в руки шикарная девица, причем одна на всех. То история про директора фирмы, который секретаршу возжелал. А однажды предложили сняться в роли школьницы, которая…– Подожди, – перебил ее Железнов. – Какая из тебя школьница? Скорее, разбитная директриса школы, которой понравился новый ученик из десятого «А».– О! Да у тебя талант! Ты можешь на этих историях деньги зарабатывать! – Элла даже села от удивления. – Хочешь, я тебя сведу со знающими ребятами? Будете вместе работать. Ты сочинять – они снимать. Может, тогда и я на съемках тряхну, как говорится, стариной.– О боже! Что ты такое говоришь! – Андрей запустил руки в свои раньше срока поседевшие волосы и взъерошил их. – Я музыкант, а не сценарист порнухи.– А какая разница, как деньги зарабатывать? – удивилась Элла. – Ладно, не хочешь делом заниматься, поезжай домой спать. А мне еще на работу надо успеть. Ну что, до метро тебя подвезти, музыкант? А то будешь пешком тащиться, как бродяга.

На улице было очень темно. А может быть, им так показалось, потому что они вышли из ярко освещенного зала ресторана, в котором ежесекундно вспыхивали сотни разноцветных огоньков, и мир вокруг казался светлым и радостным. А вот на стоянке для машин не горел ни один фонарь. Элла и Андрей шли, спотыкались, хотя крепко держались друг за друга. – Черт, пока доковыляешь, все каблуки переломаешь, – ругалась Элла.Железнов молчал. Он не знал, как снова спросить про Лялю и наконец-то узнать про нее все – куда уехала, надолго ли, с кем. И вообще, кто она такая, эта Ляля? Андрея только сейчас осенило, что, хотя в его распоряжении и было семь длинных ночей, он ни разу не задал ей этот простой вопрос: «Кто ты, Ляля, и откуда взялась?»А вот за такие же четыре бесконечные ночи, но без нее, у него, как выяснилось, накопилось очень много вопросов. Даже слишком. И один откровеннее другого:«Ляля, почему ты, влюбленная и преданная, больше не ждешь меня каждый вечер?»«Почему сейчас я вынужден идти во тьме вместе с девушкой в слишком коротком платье, которая вот-вот отправится развлекать других мужчин?»«Почему, Ляля, я даже не знаю номер телефона, по которому могу тебе позвонить?»«Почему я не знаю, как твои имя и фамилия и чем ты занимаешься?»«Почему, черт побери, я не знаю ничего? Кроме того, что ты можешь внезапно появиться на рассвете и станцевать самый прекрасный танец на земле? Я даже не знаю, почему ты, презирая все правила и законы, не носишь трусы и бюстгальтер одного цвета?»– Слышь, Андрюша, ты только не бойся, – внезапно прервал его мучительный внутренний монолог голос Эллы, – у меня там охранник. – Она открыла дверь темно-вишневой «девятки», и тут же раздался звериный рык.– Рич, сидеть! – приказала Элла железным голосом, но тут же запричитала: – Сидишь тут один, мой хороший, зайчик мой маленький. А мама тебе покушать принесла. Хочешь кушать?Элла пошире отворила дверцу, и из автомобиля вальяжно и неторопливо вышла большая черная собака с лохматым загривком.– Кушай, мой хороший. – Элла откуда-то из-под сиденья достала красную пластиковую миску и вывалила в нее содержимое целлофанового пакета, который она принесла из ресторана.Андрей думал, что у нее там какие-то нужные вещи – может быть, сменная пара туфель или свитер. А оказалось, что там была еда. Судя по запаху, остатки отличного бифштекса.Собака с коричневыми, как янтарные бусины, глазами понюхала миску и взглянула на хозяйку.– Ну что, не хочешь? Вкусно же… – растерялась Элла. – Неужели эти сволочи вчерашнее подсунули? Сколько раз говорила, собаки – не люди. Тухлятину есть не будут. Ричик, зайчик мой, ты же голодный. Покушай, не расстраивай маму. Андрюх, а может, и правда, дрянь? Отравится еще моя собака. Что я тогда делать буду? Ты ничего не слышал? Сегодня на кухне позавчерашнее не пережаривали?– Вроде нет, – пожал плечами Железнов, который и сам хотел есть – то ли плохо перекусил на бегу между песнями, то ли так неожиданно дали о себе знать всего пятьдесят граммов коньяку. «А может, бармен-гад подсунул “паленый”»? – подумал Андрей, хотя когда он пил, то никаких сомнений в качестве коньяка у него не возникало. Но сейчас желудок взбунтовался, требуя еды так настойчиво, что даже запах остатков бифштекста, прихваченных Эллой для собаки, показался Андрею аппетитным.– Вчера свадьба была, так что объедки туда отправили. Повар говорил, что сегодня вся еда свежая и съедобная.– Андрюш, а повару-то твоему верить можно? – недоверчиво покачала крашеной головой Элка. – Он еще тот жулик. Ему-то что, а у собаки моей, не дай бог, расстройство желудка будет. Ричик, милый, кушай!– А может, он не голоден? – высказал предположение Железнов, который уже пожалел о том, что согласился на предложение Эллы подвезти его до ближайшей станции метро. Сейчас стой и жди, пока собака после долгих уговоров соизволит поесть. Потом ей захочется в туалет или водички попить. Но самое главное, что Андрею Железнову тоже всего этого хотелось – и пить, и есть, и в туалет. Но его желания в расчет не принимались. Ими никто даже и не думал интересоваться. Ведь главным сейчас был не он, Андрей Железнов, а огромный мохнатый пес с модной кличкой Рич.– Слушай, – захихикала Элка, – а жених-то вчера, наверное, не смог выполнить первый супружеский долг.– Почему? – удивился Железнов.– Так он же бифштексик старый скушал, так что точно целую ночь на горшке просидел. Это повар говорит, что мясо вчерашнее, а сколько ему лет от роду, точно никто не знает.– Эл, да брось. Он так врать не будет. Зачем? Если отравится кто, проблем не оберешься. Ты же нашу публику знаешь. Ноги в цемент…– Ой, не могу, – продолжала веселиться Элла. – Жених в опочивальню направляется, а у него – бах! – в животе революция. Невеста в слезы. Жених в конфузе.– Злая ты, Элка, – засмеялся Андрей. – Ну зачем тебе-то это нужно, чтобы жених непременно провел ночь в сортире? Что тебе невеста плохого сделала?– А нечего ей было выпедриваться и платье белое напяливать, – неожиданно зло ответила Элла и затянула:

И платье шилось белое, когда цвели сады, Ну что же тут поделаешь, другую встретил ты…

– Вот как в жизни бывает, другую не встретил, а тухлым бифштексом на собственной свадьбе отравился и всю брачную ночь провел, сидя на унитазе, – победно закончила девушка и запахнула короткую курточку из золотистой, похожей на клеенку искусственной кожи. – Да бог с ним, с женихом этим, – улыбнулся Железнов и неожиданно пожалел, что в тот вечер пригласил на танец не Эллу, а Лялю.Ведь как все сейчас было бы легко и просто. На рассвете в его постель со словами: «Милый, я так устала» – упала бы девушка с шикарными формами, которая проделала бы с ним всем давно известные «фокусы». И никаких танцев. И никаких песен. И никаких вопросов: «Кто ты, Ляля?», «Где ты, Ляля?». А главное, не было бы этой почти животной тоски по слишком худому и такому восхитительному в своей легкости телу.– Элла, где Ляля? – спросил он, глядя на нее в упор. Андрей не мог видеть себя со стороны, а если бы вдруг увидел, то испугался бы. Его глаза стали черными как угли.– Ляля, Ляля! У меня собака голодная, а тебя только одно волнует – куда подевалась твоя прекрасная Ляля. Вернется, никуда не денется!– Слушай, а может, ты мне дашь номер ее телефона? – постарался как можно небрежнее произнести Железнов.– Ты что! Хочешь, чтобы меня убили? Вернее, чтобы она меня убила? Скажет, подруга, а раздаешь телефон кому ни попадя.– Понятно, – вздохнул Андрей.– Извини, – опомнилась Элла. – Видишь, как все получается. Мне ехать нужно, а то я к своему выходу опоздаю. А тут с собакой такая история – есть не хочет. А я прямо сама не своя, когда мой Ричик голодный. Ему ж в машине еще до утра сидеть. Ричик, дорогой, песик мой хороший, покушай, прошу тебя.Она присела рядом с собакой и стала гладить ее, запуская пальцы с длинными ногтями в глубь мохнатой шерсти, словно хотела одновременно сделать собаке массаж. Рич блаженно зажмурил глаза и растекся по асфальту всем своим сильным, мускулистым телом. Кажется, он даже начал пускать слюни от удовольствия.– Ну все, все, вставай, – приказала Элла спустя несколько минут. – Или ешь, или поехали. Я больше ждать не могу. Если опоздаю, мне такой штраф впаяют, что я еще сама должна буду доплачивать за свои танцы у шеста.Собака как будто все поняла и тут же опустила черную лохматую морду в красную пластиковую миску.– Кобель, он и есть кобель, – вздохнула Элла. – Пока не приласкаешь, а потом не припугнешь, даже есть не станет. Так и подохнет с голоду, если ты ему не расскажешь, какой он замечательный, да еще и спинку не почешешь.Рич ел, громко чавкая, но при этом умудрялся еще коситься на хозяйку блестящим глазом. Мол, не забывает ли она, кто тут главный для нее!– Эл, а зачем ты его возишь с собой? – спросил Андрей, размышляя, успеет он покурить или нет, пока собака расправляется с остатками ресторанного бифштекса.Судя по тому, с какой скоростью она это делала, у него времени было в обрез – буквально на несколько затяжек. Нет, он не любил курить. И вообще, делал это крайне редко – только когда слишком много выпивал или был зверски голоден. Как сейчас.– Да ты что! Это же охранник мой. Ты не смотри, что Рич такой ласковый, он за меня кому хочешь горло перегрызет. Знаешь, сколько желающих продолжить со мной знакомство, так сказать, в неформальной обстановке? Они ж уверены, что если я вокруг шеста кручусь на повышенных скоростях, так я и вокруг них буду вертеться, как заведенная.Собака начисто вылизала миску. Элла поцеловала Рича в нос и дала команду: «Сидеть». Собака живо забралась на место справа от водителя.– Андрюш, ты сзади поедешь, хорошо? А то Ричик привык быть со мной рядом.Пока ехали до метро, молчали. Только сопела собака и, кажется, даже пару раз сыто икнула.– Ой, – заволновалась Элла. – Я же забыла ему водички дать. Потерпи, мой хороший. Сейчас до клуба доедем – мама тебя напоит. Андрюш, я приторможу возле поворота, а то мне потом неудобно будет выруливать.– Конечно, конечно, – попытался скрыть раздражение Железнов.Его бесило все. Особенно то, что он как-то незаметно утратил самостоятельность и теперь зависит от всех на свете – даже от Эллы и ее собаки. А главное, от Ляли, о которой ему так и не удалось ничего узнать. Ему хотелось поскорее добраться до дома, выпить хорошенько и провалиться в сон, как в спасительное забытье. Но Андрей Железнов знал, что все будет совсем не так. Да, он придет домой. Вернее, в ту убогую квартиру, которая на неопределенный срок стала его пристанищем. Потом выпьет что-нибудь, например водки. А затем на него навалится тоска, вслед за которой придет бессонница. И средство для борьбы с этой парочкой Андрей выберет самое надежное и проверенное – он сядет за стол и начнет записывать слова и ноты, которые будут звучать в его голове. Только в те минуты, когда на него обрушивались потоки музыки и поэзии, отступала тоска, исчезал вопрос: «Где ты, Ляля?» Но вот что удивительно. Без того, чтобы сначала не рухнуть на самое дно отчаяния, писать песни никак не получалось. Только когда его самооценка падала до рекордно низкой отметки, Железнов мог творить. А сейчас Андрей был так сам себе отвратителен, что легко смог задать вопрос, на который готов был получить утвердительный ответ:– Элка, скажи честно, она меня бросила?– Дурак, ты, Андрюха! Нет, конечно. Просто Ляля сейчас очень занята. А так бы точно тебе позвонила. Но ты не грусти. Она вернется. Точно-точно. Ты только подожди еще немного. Хорошо?– Хорошо… – рассеянно кивнул Железнов. – Элка, как тебе название песни «Ты только подожди еще немного»?– А что, хорошее название, – уверенно ответила Элла и снова потрепала собаку по мощному загривку. – Тот, кто сильнее, всегда должен уметь ждать. Название, конечно, немного банальное. Но тут уже ничего не поделать. В любви, Андрюха, что бы ты знал, все слова банальны. Вот только дождаться их – трудно. Уже сил никаких нет, ждешь их, ждешь, крутишься вокруг шеста, крутишься, прямо мозоли себе натрешь. А не ждет тебя никто, хоть тресни. Одна надежда только вот на собаку эту.Рич смотрел на Эллу преданно и даже нежно. По крайней мере, в том, что это лохматое чудище, защищая хозяйку, готово порвать на части любого обидчика, сомневаться не приходилось.– Эл, а тебе не трудно все время вокруг шеста крутиться? – вдруг поинтересовался Андрей.– Дурачок! – засмеялась Элла. – Он же сам крутится. Главное, вовремя разгон взять, а дальше шест уже сам все за тебя делать будет. А ты знай себе только пируэты различные выделывай – и так ноги задирай, и эдак. Только знаешь, что главное? Держаться за шест надо очень крепко, потому что, если хоть на мгновение хватку ослабишь, тут же сорвешься и улетишь черт знает куда. Ты же физику в школе изучал? Как такое движение называется? Центробежное или центростремительное?– Да откуда же я помню. У меня в школе по физике тройка была.– А у меня, что бы ты знал, пятерка. Но я все равно забыла, как такое движение называется. В любом случае, если тебя раскрутило, а ты не удержался и улетел, то костей потом точно не соберешь. Убьешься, как миленький. Ладно, выходи, а то сзади какой-то гад уже сигналит. Вот люди какие нервные!– Пока, Элка, пока, Рич, хорошей вам ночи. – Андрей вышел из машины и вдохнул поглубже сырой воздух, который как будто испуганно дрожал в тусклом свете ночной Москвы.

– Спокойной ночи, Андрюша. Она вернется. Ты только не торопись.

– Да, да, конечно. Пока. Спасибо. – Он быстро попрощался и пошел в сторону станции метро.

Андрей чувствовал, что еще немного, и его глаза наполнятся слезами. Поэтому нужно было поторопиться, чтобы не расплескать их, донести до дома, а там превратить в самое ценное – в музыку.

Андрей сел в угол полупустого вагона, закрыл глаза и сделал вид, как будто спит. Он прекрасно знал, в такое позднее время это опасно – бандиты могут подумать, что пассажир пьян, и попытаются очистить его карманы. А при сопротивлении даже убить. Но Железнов не думал об этом, потому что очень внимательно прислушивался и пытался запомнить мелодию, которая звучала в его голове. Неожиданно на перегоне поезд очень сильно тряхнуло, и ноты тут же исчезли без следа, как будто испугались, вылетели на шпалы, где были безжалостно раздавлены колесами. Андрею стало жарко. Он вспомнил прощальный взгляд собаки, в котором так явно читалось: «Как хорошо, что мне не надо ни с кем делить любовь моей хозяйки». «Ляля, неужели я с кем-то делю тебя?» – почти застонал от внезапного удара в солнечное сплетение Железнов. И эта догадка была во много раз страшнее, чем бандиты, которые буквально оккупировали ночное метро Москвы образца 1995 года.

Андрей открыл глаза. Над ним нависали двое. Железнов молча достал из кармана смятые купюры. Парни тут же испарились. Андрей снова закрыл глаза. Ему было плевать на деньги. А вот погибшую музыку было жалко до слез.

Элла оказалась права. Ровно через неделю Ляля вернулась. Вернулась так, как будто и не исчезала. Она появилась в квартире Андрея Железнова ближе к рассвету – все в той же светло-бежевой норковой шубе, нагруженная пакетами с шампанским, фруктами и конфетами. Как женщина-праздник. Как чудесное видение. Правда, выглядела она немного бледной – словно после длинного и утомительного перелета.Но Андрей ни о чем не стал ее расспрашивать. Зачем? Ведь главное, что она вернулась. А он за время ее отсутствия написал больше десятка песен – немного грустных, но очень светлых и пронзительных. И в них, как в зеркале, отразились пережитые тоска и боль. Песни были такими откровенными, что Андрей никогда не решился бы спеть их кому-то постороннему. Только Ляле.Именно поэтому в первую ночь после ее возвращения им было не до секса – Андрей пел. Одну песню, потом вторую, третью. Его ничуть не смущало, что исполнение так примитивно – он сидел на табуретке и тихо пел своим приятным, но несильным голосом, отбивая такт ладонями по деревянному подоконнику. Когда в горле пересыхало от волнения, Андрей понемногу отхлебывал шампанское прямо из бутылки.– Я таких песен никогда не слышала, – призналась Ляля, когда он наконец-то закончил свой маленький импровизированный концерт. – Может быть, тебе надо их кому-то показать?– Да кому? Я и не знаю никого из нужных людей, – растерянно пожал плечами Андрей. – А в ресторане мне их петь совсем не хочется.– Нет, нет, в ресторане не надо, – испугалась Ляля. – Это потом, когда они уже станут хитами, их будут петь все, кому не лень. Например, на набережной в Сочи. Там всегда звучат самые популярные песни. Правда, иногда их исполняют так чудовищно! Но тут ничего не поделать. Все по-настоящему талантливое рано или поздно копируют, воруют по кусочку и растаскивают.– Смешная ты, Лялька, – грустно улыбнулся Андрей. – Почему ты решила, что они когда-нибудь будут иметь успех?– Потому что от них мурашки бегут по коже.– Хочешь еще шампанского? Смотри, совсем мало осталось. Как это я умудрился почти всю бутылку выхлестать?– Ты пел. Вот и все, – произнесла Ляля, села к нему на колени и прижалась щекой к его на удивление тщательно выбритой щеке. – От тебя так хорошо пахнет…– Ага, смесью водки и шампанского. Сегодня был день рождения у барабанщика, мы после смены немного выпили.– Нет, нет, – покачала головой Ляля. – Пахнет каким-то парфюмом особенным. Или конфетами шоколадными. Даже не пойму чем, но очень приятно. Даже голова кружится.– Лялька… – он взял ее маленькие руки в свои, красивые и сильные, чуть дрожащие от напряжения. – Скажи мне, где ты была?Она не хотела отвечать, поэтому начала медленно и очень нежно его целовать, тихо-тихо приговаривая: «Андрюшечка, я так скучала, очень-очень».И эта ее нарочитая, как ему показалось, нежность вывела Андрея из себя. Он брезгливо, как ненужную вещь, скинул Лялю с колен и попытался повысить на нее голос. Но после двух концертов: одного – в прокуренном зале ресторана, а второго – домашнего, исполненного без помощи каких бы то ни было инструментов, усилителей и подпевки – голос отказался ему подчиняться. Поэтому вместо сильного мужского крика из горла вырывался лишь хрип, который звучал то ниже, то выше. Так обычно разговаривают подростки. Или взрослые мужчины двадцати пяти лет, которые по той или иной причине утратили над собой контроль.– Лялька, ты могла хотя бы соврать! Сказать, что у тебя мама заболела. Или тетя умерла. Или вообще, передохли, к чертовой матери, все, кого ты знала. И поэтому ты исчезла.– У меня никто, слава богу, не умер, – тихо произнесла она и потерла локоть, который ударила, когда так грубо и внезапно была сброшена с его колен. – Так сложились обстоятельства, потребовалось срочно уехать, а предупредить тебя я не могла. Знаешь, я сейчас подумала, наверное, не надо было мне возвращаться. Я знала, что не надо. Но не смогла. Так хотела тебя видеть…Ляля, лихо закинув голову, допила из бутылки остатки шампанского и уверенно направилась в коридор. Андрей растерянно смотрел ей вслед. Неожиданно его взгляд остановился на ее шее – длинной, тоненькой, совсем девичьей. Андрею захотелось броситься вслед за Лялей и изо всех сил сжать ее хрупкую шею, чтобы она треснула в его натренированных пальцах пианиста, как веточка экзотического дерева. Эта картина так реально нарисовалась в его голове, что он даже непроизвольно сжал кулаки. А потом испугался по-настоящему за себя, за Лялю, за них двоих. Ведь, оказывается, он способен на страшные поступки. На то, чтобы убить в порыве ярости. И неважно, что сейчас он убивал Лялю лишь в своем воображении. Как всякий по-настоящему одаренный человек, Андрей Железнов знал, что от замысла до реализации – всего один шаг. Очень опасный, надо сказать, шаг. И так легко сломать в порыве внезапного, рожденного ревностью гнева тонкую экзотическую веточку, тем самым лишив ее даже призрачного шанса на то, чтобы прижиться.– Лялечка, подожди! – Андрей бросился вслед за ней. – Не обижайся. Я больше никогда в жизни не буду тебя ни о чем спрашивать. Куда ты ушла, почему, что делала, с кем. Пропади все пропадом. Ты только меня не бросай, ладно? Обещаешь? Как же я буду без тебя? Я и так за эти дни без тебя чуть не сдох. Хорошо хоть Элка меня подбодрила, сказала, что ты точно вернешься. И собака эта ее страшная, голодная все время…Он говорил еще много разных слов. Он готов был на колени перед ней встать и умолять ее только об одном – чтобы она не бросала его. А он, как ее верная собака, готов ждать ее столько, сколько понадобится. День, второй, третий. Год. Два. Десять. Потому что если он вдруг потеряет ее раз и навсегда, то обязательно умрет. Вернее, не так. Зачем ему жить без нее? Ради чего? Никогда потом Андрей Железнов не будет так унижаться ни перед одной женщиной на свете. Это они будут стоять на коленях и умолять его не уходить, не бросать. Они будут согласны на любую роль – случайной подруги, любовницы по вызову, безропотной прислуги. И все ради одного – чтобы оставаться в жизни Андрея Железнова. На любых условиях.Но сейчас условия вымаливал он. Причем заранее согласен был на самые унизительные.– Лялечка, ты меня не совсем поняла… – начал он снова оправдываться. – Я же просто беспокоился, вдруг с тобой что-то случилось.– Андрюша, если со мной что-то случится, ты узнаешь об этом первый. Поверь мне. И уж тогда только ты будешь решать, что тебе делать, – ждать своего часа или не рисковать, а бежать со всех ног. Как можно быстрее и как можно дальше.– Ты мне угрожаешь? – нерешительно спросил он и почувствовал, что ему по-настоящему страшно. А иначе почему его руки вдруг превратились в ледышки?Но это было, как ни странно, удивительно приятное, возбуждающее состояние. Андрей даже подумал, что можно написать такую песню, в которой лирические ноты будут переплетаться с трагическими. И непременно нужен мощный припев, в котором будет едва слышен звон колоколов.Ляля ничего не ответила. Молча сняла шубу с крючка, затем так же молча ее надела. Потом медленно подошла к Андрею и вдруг, как подкошенная, упала ему на руки. Он едва успел ее подхватить.– Андрюша, я люблю тебя. Иначе разве я пришла бы? – прошептала Ляля, прижавшись к нему так сильно, как будто ее притянуло и приклеило к нему намертво огромным магнитом. – Я приду завтра ночью, примерно часа в два. Ты обязательно жди. И давай сразу условимся. Мы никогда не будем говорить на эту тему. Хорошо? Я обещаю тебе, я не исчезну больше никогда. Но разве что… Ладно, надоело болтать. Довольно уже и песен, и разговоров. Хочется любви. Понимаешь?– Конечно, – кивнул он покорно.Хотя накал его чувств был так силен, что физической любви совсем не хотелось. По крайней мере, в ближайшее время. Он готов был вот так бесконечно стоять в крошечном коридоре всего при одном условии: только бы не отрываться от Ляли. Только такие сейчас он испытывал желания. И ни на какие другие сил у него не осталось.– Прости меня, я завтра буду в лучшей форме. Сегодня просто была очень тяжелая ночь. Корпоратив какой-то бесконечный. Все пьяные, чуть ли не на столах танцуют. Я иногда людей видеть не могу. Спой то, спой это. Господи, когда все кончится?На этих словах он попытался прижать Лялю к себе еще крепче, хотя они и так почти задыхались.

Десять дней Андрей Железнов жил в состоянии абсолютного счастья. Десять ночей, которые они провели с Лялей, были и похожи, и не похожи одна на другую, именно это делало их идеальными. Они больше не пели и не танцевали. Они любили друг друга, в перерывах смеялись и пили шампанское, а потом снова занимались сексом. Андрей неожиданно обнаружил, что опыт Ляли значительно превосходит его. Еще больше удивило, что она не торопилась сразу выдавать все свои тайны. Ляля, словно опытный проводник, вела его по лабиринту наслаждения, потихоньку приоткрывая одну дверь за другой. И с каждым днем Андрей все больше и больше погружался в этот удивительный, ранее слишком поверхностно известный ему мир чувственных удовольствий. А может быть, до встречи с Лялей он просто так сильно никого не любил. Он так ничего толком и не узнал про Лялю, но неожиданно сделал удивительное открытие. Оказывается, любовь без прошлого и без будущего – это одно из самых пьянящих ощущений на свете. И именно это зыбкое состояние помогало ему находить самые правильные ноты и самые точные интонации для его десяти песен, которые сутки напролет звучали у него в голове и требовали ежесекундной подпитки – чувствами, эмоциями и страстями. Поэтому в свободные минуты Андрей тщательно работал над своими песнями, придумывал аранжировки и даже фантазировал, кто из известных эстрадных артистов мог бы их исполнить.

А потом произошел тот самый разговор, после которого Ляля исчезла. Уже навсегда.

В то утро они проснулись поздно. На часах было половина одиннадцатого. Обычно Ляля уходила на рассвете. А Железнов, поцеловав ее на прощание, проваливался в утренний сон – теплый, глубокий и без сновидений. Но на этот раз все было по-другому. Ляля встала даже позже, чем он. А потом пошла на кухню, чтобы приготовить завтрак. – Андрюша! – закричала Ляля. – Ты гренки будешь?!– Буду.– А молоко у тебя есть? Ой, вот нашла немного. Слушай, а сахара совсем на донышке. Как ты так живешь? Ты что, дома совсем не ешь?Он зашел на кухню, присел за стол с отбитой пластиковой столешницей и начал от нечего делать изучать на ней все сколы и трещины, которых оказалось слишком много. В некоторые из них даже забилась грязь, которую он раньше никогда не замечал. А сейчас, увидев, был неприятно удивлен. Вообще-то от природы Андрей Железнов был брезглив. И только в последние несколько лет научился не замечать того, что ему не нравится. А сейчас ему все не нравилось – ни старый стол со следами грязи, от которой уже невозможно избавиться. Ни эта женщина, такая желанная еще буквально несколько часов назад.Ляля что-то резала, размешивала, стучала тарелками и, казалось, ее ничуть не смущает то, что она порхает по крохотной замызганной кухоньке в полуголом виде. Из одежды на ней были только бюстгальтер и трусики. Как обычно, разного цвета – верх телесного оттенка, а трусики – черные, плотно обтягивающие, с кружевами. Андрей заметил, что кружево в нескольких местах немного надорвано. И это ему тоже не понравилось. Даже не потому, что он точно не мог сказать, кто это сделал. Он, Андрей Железнов. Или кто-то другой. Но сейчас даже мысль о наличии другого мужчины в ее жизни не взволновала его. Просто Андрею было неприятно видеть Лялю у себя на кухне в это раннее утро в рваных трусах. Он даже начал сомневаться, так ли уж он в нее влюблен, как это представлялось ему накануне вечером, когда он не мог дождаться того момента, когда раздастся звонок в дверь.Сейчас Железнов хотел только одного – чтобы Ляля как можно быстрее приготовила завтрак, поела, оделась и ушла. А он снова зароется под одеяло и уснет. Потом отправится в ресторан. А вечером все будет, как прежде. Он приедет домой после полуночи и станет ждать свою Лялю. Такую необыкновенную и такую любимую. И забудет, что утром она вызывала у него лишь раздражение.«Может, я вчера много выпил?» – подумал Андрей. Но он знал, что дело не в этом. Выпил он ни много и ни мало. Как обычно. Просто эта сцена семейного завтрака все больше начинала раздражать его своей обыденностью, от которой нестерпимо веяло только одним – скукой. Он вспомнил свою прошлую, такую короткую жизнь с женой и сыном. Все начиналось именно так. Сначала – общий завтрак, кажется, это тоже были гренки. А потом – бесконечные упреки, упреки, упреки. Слезы. Жалобный взгляд. Разговоры про деньги, которых нет. Он бежал от всего этого, втайне надеясь, что только так и может спастись. Получилось даже лучше, чем он мечтал. Спустя совсем короткое время бывшая жена вычеркнула его из своей жизни как законченного неудачника.Никакие сложности его последующей жизни в Москве не могли сравниться с удушающей атмосферой размеренной семейной жизни. Получив свободу, Андрей радостно вздохнул. А сейчас на его кухне женщина снова готовит гренки. К чему это приведет? О, это ему отлично известно! Сначала – упреки. А потом самое страшное, что может случиться между мужчиной и женщиной, которых когда-то потянуло другу к другу, – скука и взаимные претензии. Взаимные претензии и скука. И так – до бесконечности, до зубовного скрежета, порожденного ненавистью, которая непременно появится на том самом месте, где когда-то была любовь.– Лялька, ты почему голая разгуливаешь? Хочешь, я дам тебе свою рубашку? – предложил Андрей, чтобы хоть как-то нарушить гнетущую тишину, которая так часто возникает между людьми, которые на утро после ночи любви отчетливо понимают, что они друг для друга – чужие.– Фу, Андрюша, – насмешливо протянула Ляля. – И буду я, как в плохом кино, разгуливать в твоей рубашке. Да и по законам жанра нужна белая, желательно шелковая. У тебя есть такая?– Нет, – признался он. – Шелковой нет. Только обычная клетчатая. Да она и не особенно чистая.– Вот видишь. А предлагаешь…– Ладно, ладно. Победила. Ходи в чем хочешь, – не смог больше скрывать раздражения Андрей.И тут Ляля совершила ошибку. Вернее, это он, Андрей Железнов, много лет будет убеждать себя в том, что это именно она, Ляля, ее совершила. Причем роковую. Потому что для решающего разговора выбрала самое неподходящее время и этим невольно уничтожила все то, что только-только возникло между ними. Ведь у их любви не было ничего, кроме бесконечных, тайных ночей, до краев наполненных нежностью и желанием. Конструкция их отношений была еще слишком хрупкой, слишком неустойчивой, чтобы при свете дня проверять ее на прочность.Но Ляля этого не почувствовала. Она поторопилась. А может быть, у нее просто не осталось времени на то, чтобы ждать.– Андрюша, а ты хотел бы, чтобы я никогда не уходила? – спросила она, заранее уверенная в том, что сейчас он радостно закричит: «Да, да, не уходи никогда». Ведь он так часто шептал ей именно эти слова, зарывшись головой в ее спутанные, с золотистистым отливом волосы.– В смысле? – попытался он сделать вид, что не понял. – Ты хочешь остаться в этой ужасной квартире? Знаешь, я давно мечтаю ее сменить. Мне недавно ребята предложили один вариант. Надо бы съездить, посмотреть. Квартира совсем близко от ресторана. И там две комнаты. Можно наконец-то пианино поставить. Купить любое, хоть самое раздолбанное.– Зачем же раздолбанное? – попыталась Ляля спасти ситуацию и свою гордость вместе с ней. – Можно купить хорошее. Ты же музыкант. У меня есть деньги, я могла бы тебе помочь.Это было уже отчаяние.Ляля хваталась за первые попавшиеся слова, как за соломинку, чтобы выиграть хотя бы немного времени и понять, как же ей вести себя дальше.Она была еще слишком юной, слишком наивной, эта бедная прекрасная Ляля. И даже не представляла, что одни и те же слова, сказанные мужчиной ночью и днем, имеют совершенно разный смысл. И разную меру ответственности. И разную стоимость. То, что произнесено в порыве страсти, очень дорого ценится именно в тот момент, когда звучит. Ведь это искренность самой высокой пробы, которая, увы, совершенно не может пережить испытание временем. Поэтому спустя буквально несколько часов эти слова уже ничего не значат. Или почти ничего. Может быть, именно поэтому они бесценны.– Отлично! – слишком восторженно, а потому фальшиво воскликнул Железнов. – Значит, так и договоримся. Я на следующей неделе посмотрю квартиру. А потом решим, как лучше все организовать. Ой, Лялька, гарью пахнет! Ты что, решила как можно скорее сжечь этот домик?Они оглянулись и увидели, что на плите дымится сковорода с гренками. За несколько мгновений кухня наполнилась отвратительным, чуть сладковатым запахом сгоревшего масла. Андрей быстро распахнул окно, и в помещение лавиной хлынул поток ледяного воздуха.– Холодно, – поежилась Ляля и пошла в комнату.Когда она появилась в проеме двери спустя минут десять, одетая в светло-бежевый свитер и узкую юбку такого же оттенка, то все было по-прежнему. Дым и запах исчезли. А Железнов сидел на подоконнике и пил кофе.– Андрюш, я пойду, – нерешительно произнесла Ляля, и на глазах ее блеснули слезы.«Обиделась», – подумал Железнов. Ему стало трудно дышать, как будто он все-таки не удержался и наглотался удушливой гари. А может быть, дым незаметно вкачался в его сердце – обычно такое закрытое и эгоистичное. По крайней мере, Андрей Железнов ни к одной женщине прежде не испытывал такого щемящего и обезоруживающего чувства жалости. «Бог с ней, со скукой, – подумал Андрей. – Пусть все будет так, как она хочет. Жалко ее, мою Ляльку…»Вот только он никак не мог понять, как же ему удалось так быстро преодолеть этот сложный путь в отношениях с одной-единственной женщиной и от тоски, восторга, отчаяния, страдания и обожания прийти к жалости и состраданию? Вот только куда деть раздражение? На каком этапе этого чудесного любовного маршрута оно неожиданно возникло?– Не обижайся, Лялька, – мягко произнес он, но с подоконника не спрыгнул, не подошел к ней и не сжал ее маленькие пальчики в своих сильных красивых руках. – Это же не так просто все. Я привык жить один. Знаешь, бывают такие одинокие волки? Так вот, это про меня история. Поэтому мне надо подумать. Я не могу так сразу все изменить. Понимаешь?– Понимаю, – грустно, почти обреченно кивнула Ляля. – Конечно, Андрюша, тебе надо подумать. Но ты не торопись. А я пока вещи свои соберу. Знаешь, сколько у меня вещей? Одних только шуб…– Знаю, знаю, – улыбнулся он так вымученно, как будто ядовитый дым действительно не желал ни в какую покидать его сердце. – Ты у меня богатая невеста.Он произнес эту фразу, даже не споткнувшись на слове «невеста». А вот Ляле оно очень помогло вновь обрести душевное равновесие. Ее глаза снова наполнились таким привычным ему светом, и она стала его прежней Лялей. Той, которую он так любил. Андрей решительно спрыгнул с подоконника, подошел к ней, прижал к себе и начал целовать. Может быть, даже слишком страстно. Словно чуть-чуть напоказ. А от нее, несмотря на то что она с радостью и жаром отзывалась на его ласки, веяло холодком – как будто она вся окоченела под тонким шерстяным свитером.– Замерзла?– Чуть-чуть.– Я закрою окно.– Подожди еще немного, не уходи, – жалобно попросила она.– Не бойся, я никуда не уйду, – уверенно ответил он. – Так что можешь смело собирать свои вещи. Я буду тебя ждать.

– Элка, где Ляля? Девушка подняла голову от тарелки с салатом, равнодушно взглянула на Железнова и, не произнеся ни слова, продолжила уверенно орудовать ножом и вилкой.– Элла, ты меня слышишь? Ляля где? Я жду ее уже бог знает сколько времени, а она все не приходит и не приходит.– Значит, не приходит. Скорее всего, вообще больше не придет, – наконец-то соизволила ответить девушка.– Почему? – опешил Андрей. – Я ее чем-то обидел?Андрей сел за стол напротив Эллы, даже не думая просить разрешения. Ему было плевать на все формальности и правила хорошего поведения. Он приготовился к допросу и был настроен очень решительно.– А я откуда знаю? – протянула Элла и внимательно оглядела зал ресторана. Потом еще и еще раз. Она как будто ощупывала всех посетителей одного за другим неторопливо и очень тщательно. Вот за соседним столиком сидит пара – парень с крепкой, уже красной шеей и девушка с длинными, чересчур массивными для ее тонкого лица серьгами. Судя по букетам на столе, у нее день рождения. Чуть поодаль о чем-то горячо спорят мужчины и женщины средних лет. Видимо, у них идут какие-то нелегкие бизнес-переговоры – это если выражаться пафосно. А скорее всего, неожиданно сломалась такая надежная и успешная система «купи-продай», и ее нужно срочно подремонировать, чтобы продолжать и дальше ввозить на радость людям горы ненужного всему миру хлама. А кто это там в углу то ли плачет, то ли поет? А, это совсем молодые девчонки, которые решили первые заработанные деньги прокутить, «как в кино», в дорогом ресторане. Правда, не смогли рассчитать свои силы, слишком быстро выпили много крепкого алкоголя, а теперь никак не могут определиться – то ли им петь, то ли рыдать.Мужчины, женщины, девушки, юноши. Не так и много их сегодня. Может быть, потому что будний день. А ходить каждый день в ресторан – эта мода пока еще у нас не прижилась. Поэтому ужин вне дома – это что-то особенное, из ряда вон выходящее. Элла еще раз обежала быстрым «проверочным» взглядом всех присутствуюших в зале ресторана «Танго» и вздохнула с облегчением. Никого потенциально опасного для себя с Железновым она на этом празднике жизни не заметила.– Андрей! – Она наклонилась к нему так близко, что даже легла на стол необъятным бюстом, обтянутым трикотажем ярко-розового цвета, и тихонько приказала: – Ты иди в мужской туалет. Я минут через пять буду. Если нас кто-то и застукает там, то решит, что ты меня просто заказал на полчасика.– Кто заказал? – не понял Андрей.– Никто пока никого не заказал, – разозлилась Элла. – Если хочешь про Ляльку узнать, жди меня в туалете.– Хорошо.Он вошел в туалетную комнату и огляделся. Никого не было. Только тихо звучала музыка – администратор Пашка очень гордился своей идеей включать в туалете известные классические произведения. Ему казалось, что это придает ресторану особый шик. А может быть, все дело было лишь в том, что Пашка когда-то закончил консерваторию по классу скрипки.Андрей взглянул на себя в зеркало и опешил. Обычно в отражении он видел красивого мужчину, так поражающего всех контрастным сочетанием молодых глаз темно-карего, почти черного цвета и седых волос. Но сегодня из забрызганного каплями воды зеркала с едва заметной трещиной в левом углу на него смотрел пожилой человек. И взгляд его, как из осколков, был собран из тоски, страха, отчаяния, злобы, ненависти, любви. Всего того, что он уже не первый день взбалтывал в себе, надеясь найти ответ на простой вопрос: куда же снова пропала Ляля? И что будет, когда она наконец-то придет? Иногда ему казалось, что если она не вернется, то он не сможет жить, подохнет от тоски. А иногда, наоборот, с ужасом представлял картину, как она входит в его дом, нагруженная своими вещами. И с этого момента всему приходит конец. Не будет больше его отчаянно одиноких, но таких прекрасных ночей. Не будет того, что и рождало всегда вдохновение – ожидания любви. Когда в голове звучали песни, он чувствовал себя сильным, даже могущественным, несмотря ни на что – ни на отчаянную бедность, ни на унизительное исполнение чужих шлягеров под стук вилок и ножей. Ведь только песни делали его самим собой – Андреем Железновым, талантливым композитором и музыкантом. И вообще, мужчиной, который обречен на то, чтобы вызывать восторг у окружающих. Особенно у женщин. С каждым годом их восхищенные взгляды будут нужны ему все больше и больше. Успех станет для него главным источником энергии, и он впадет от него в рабскую зависимость, незаметно утратив самое главное – Музыку.Но пока Андрей Железнов ничего об этом не знал. Он стоял в туалетной комнате ресторана, смотрел на свое отражение в зеркале и думал, что он непременно вернется домой пораньше, пить ничего (или почти ничего) не будет, а сразу ляжет спать. А утром проснется как ни в чем не бывало – как будто и не было в его жизни никакой Ляли. Да и, собственно, кто она такая, эта Ляля? Избалованная дочка богатых родителей? Дорогая содержанка? Начинающая бизнес-вумен? Ни в одной из этих ролей она, если быть до конца откровенным, ему не подходила. А вот интересно, какая женщина ему подошла бы? Как она выглядит, его идеальная женщина?– Господи! Что ты стоишь!Элка вбежала, громко стуча по кафельному полу каблуками, схватила Андрея за рукав, насильно затащила в кабинку и быстро закрыла дверь на задвижку.– Не видел? Там никого нет? – спросила она шепотом и повела глазами туда-сюда.– Никого, – ответил он тоже шепотом. – А кого ты боишься-то?– Всех. И тебе тоже советую.– Почему? – громко произнес Андрей, оскорбленный даже предположением, что он может кого-то бояться.То, что он действительно часто испытывал приступы унизительного, животного страха, было его личной тайной, которой он ни с кем не намерен был делиться. Особенно с девушкой, одетой в розовую блузку с огромным декольте. С чего это вдруг ей пришло в голову уличить его в трусости? Кстати, женщин Железнов никогда не боялся.– Андрюша, слушай меня внимательно. Она не придет. Никогда.– Она обиделась?– Ты меня хорошо слышишь? Никогда – это значит никогда. Значит, нет ее больше. Она, она… – Глаза Эллы наполнились слезами, и вся она стала одного цвета со своей дешевой трикотажной кофтой.– Она у-мер-ла, – раздельно, по слогам произнес Андрей, до конца пока не понимая смысла этих двух слов. Просто они вдруг высветились в его голове: «Она умерла». И он, как прилежный школьник, прочел их, правда, без всякого выражения.– Наверное, умерла… – дала ему секундную надежду Элла, чтобы потом тут же отнять. – Говорят, что самоубийство. Ну, так в свидетельстве написали. У нее все руки порезаны. Говорят, что нашли в ванной. Представляешь, какой ужас – она лежала в кровавой пене, такая красивая, такая молодая. Бедная Лялечка. А я ее предупреждала…– Помолчи, Элка, – попросил Андрей слишком спокойно.И начал громко дышать. Один раз, второй, третий. Он точно знал, что лишь этот нехитрый прием поможет ему пережить первые, самые опасные мгновения, когда сердце живет только по своим законам и не слушает никаких указаний. Не выдержит – остановится. Сдюжит – будешь жить. И ты никак не можешь ему помочь, разве что подгонять побольше воздуха. Поэтому дыши, Железнов, дыши! Дыши, черт тебя побери! Даже если в горле спазм от картины, которую тебе тут же нарисовало твое богатое воображение. Твоя тонкая, слишком худая Ляля с растрепанными светлыми волосами лежит в пышной пене, по которой бежит кровь. Андрей никогда раньше не думал, что сочетание алого и золотистого может выглядеть так зловеще.Прощай, девушка цвета шампанского…Андрей почувствовал, что если он сейчас не начнет говорить, то спазм в горле никуда не исчезнет, и он умрет от удушья.– Когда это случилось? – даже не прошептал, а проскрежетал он, потому что голосовые связки не смогли выполнять его команду: «Говорить!» Они внезапно заболели профессиональной певческой болезнью, причем самой сильной ее формой, и ни в какую не хотели смыкаться.– Почти неделю назад. Но шло следствие – кто, как, почему? В свидетельстве написали, мол, самоубийство. А кто ж его знает, что там было на самом деле.– Ты ходила на похороны? – выдавил он из себя с огромным трудом.– А они только завтра будут. Но я не пойду – я что, сумасшедшая, что ли? Мне еще жить не надоело.– Вы же подруги все-таки были, – чуть более разборчивее произнес Андрей. Все-таки недаром он столько лет голосом зарабатывал себе на жизнь. Голосовой аппарат начал немного его слушаться.– Андрюша, ты совсем идиот? Ты что, не знаешь, чей подругой она была? Она же три года, считай, с семнадцати лет жила с Князем.– С кем? – от неожиданности Андрей качнулся и с трудом устоял.– С кем, с кем? Кличка у него такая – Князь. Хотя он любит, чтобы его Князем Серебряным называли. Вроде как борец за справедливость, – зашептала Элка, прижавшись к Андрею. Но не от желания его соблазнить, а от страха, который она испытывала, произнося эти два слова – Князь Серебряный.– А на самом деле кто он?– Бандит. Страшный человек. Но Ляльку любил. Даже жениться на ней хотел. Так она мне говорила. Но он безжалостный очень. И еще у него идея-фикс – кто его предал, тот должен умереть. Мол, он сам никого не предает, и его тоже не должны. Знаешь, сколько он пацанов на тот свет отправил? Мне всегда казалось, что он псих. Я его до смерти боялась. А Лялька – нет. Она говорила, что он, если надо, ей луну с неба достанет.– Подожди, Элла, а как же все это время… Ну, когда она ко мне приходила, где он был, этот Князь?

– На разборки, наверное, уезжал, – пожала плечами Элла. – Или в Германию. После того как его прошлым летом подстрелили, у него были серьезные проблемы со спиной. А еще дом где-то очень далеко от Москвы начал строить. Зачем ему дом? По нему тюрьма плачет.

– А он молодой? – перебил Железнов.

– Немного тебя старше. Может, лет тридцать. Нет, так-то он парень хороший. Даже мне давал деньги в долг на машину.

Хороший парень. Луна с неба. Князь Серебряный. Танцующая Ляля. Его пронзительные песни. Сгоревшие гренки. Господи, все было близко, рядом и, самое главное, одновременно. А он даже не догадывался об этом, даже не задумывался. Ну, может быть, лишь иногда случались болезненные уколы внезапной ревности. Но что значит эта локальная боль по сравнению с той, которая сейчас буквально сковала его с головы до ног? У Железнова болело все – глаза, руки, спина, живот, колени. Все-все! Его буквально скручивало от невыносимых физических мук. Если бы в кабинке было чуть больше места, то он лег бы на пол. Ведь холодный кафель – отличная анастезия. Но кабинка была такой тесной, что он мог позволить себе только привалиться к стене, которая – какая удача! – оказалась ледяной. Как назло, именно в этот момент в туалете зарыдали, почти завыли скрипки – наверное, администратор Пашка сменил кассету в магнитофоне. У Андрея резко сжало виски, но тут же отпустило. Полились слезы.

Он рыдал молча, без звука. Зачем? Ведь эту миссию «озвучания» на себя взяли скрипки. Но когда слез осталось совсем немного, на самом донышке, у Андрея вдруг мелькнула мысль, что хорошо бы к той, самой лучшей из его песен сделать именно такую аранжировку – из отчаянно рыдающих скрипок. И эта идея показалась ему на удивление своевременной. Он даже на секунду забыл про Лялю.

– Ты плачь, Андрюша, плачь, – погладила его по плечу Элла. – Я сама знаешь сколько эти дни плакала? Мне ведь Лялька как сестра была.

– Кто она была? Откуда?

– Ох, Андрюша, какая теперь разница? Говорю же, как сестра она мне. А я ее предупреждала – не играй с огнем. Но нравился ты ей. Она же молодая, дура совсем. Считала, что ради мужиков можно жизнью рисковать. Мол, ради любви. Да и не думала она, что так все получится. Она ж была уверена, что Князь ее любит и пальцем не тронет.

– А ты не знаешь, она вещи собрала? – решил рассеять последние сомнения Железнов.

– А как же. Шуба ее у меня уже дней десять лежит. И еще что-то. Вот теперь не знаю, как быть. Возвращать Князю или нет? Страшно, узнает, что я в курсе ее дел была, так убьет, пожалуй. За предательство. Скажет, я ей денег на машину дал, а она вон как поступила. Точно убьет!

– Пожалуй … – кивнул Андрей, как будто речь шла о чем-то простом и легком.

– Так что мне делать? – требовательно потянула его за ремень Элла.

– В смысле? – не понял Железнов и зачем-то нажал на кнопку слива на бачке.

Тут же в кабинке обрушился водопад, и «по звуку» стало совсем чудесно – пели скрипки, журчала вода. А вот по картинке – жутко. Испуганные, а потому такие некрасивые мужчина и женщина, втиснувшись в маленькую кабинку, вели тихий разговор. И он потребовал от них так много сил, что они даже вспотели. А еще у мужчины были красные от слез глаза.

– Андрюша, шубу возвращать или нет? Хорошая, кстати, шуба.

– Носи, – разрешил Железнов. – Где и в котором часу ее хоронить будут?

– Ты что, он же наверняка ее убил, мало ли что там менты за деньги написали, – зашептала Элла и даже зачем-то стала гладить его по щеке. – Не ходи, Андрюшка. Ты такой красавчик у нас. Все девчонки в тебя влюблены.

Андрей не убирал ее рук от своего лица. Ему не было ни противно, ни приятно. Ему было никак. Он хотел было сказать Элле, что если кто и убил Лялю, так это они оба – он, Андрей Железнов, и этот Князь. Андрей только сейчас заметил сходство в их именах. Как насмешка судьбы, как заранее данный знак – два сильных «металлических» парня и одна хрупкая девушка. По законам жанра один мужчина должен уйти – тот, кто даст слабину. Но все получилось не по правилам. Исчезла «девушка цвета шампанского». Девушка без прошлого и, как выяснилось, без будущего.

– Я пойду, – уверенно произнес Андрей и повторил: – Скажи только, в котором часу.

Элка не посмела ослушаться и сказала все, что знала. А потом прижалась к нему еще сильнее и, глядя с восхищением, прошептала:

– Андрюша, не ходи. Тебе что, жить надоело?

– Знаешь, Элка, если честно, то да. По крайней мере сейчас. Даже больше скажу – мне омерзительно сейчас стало жить. Но надо привыкать. Ничего не поделаешь.

И наверное, чтобы усилить это чувство отвращения к себе, Андрей охотно ответил на призыв Эллы и прикоснулся к ее ярко-красным губам.

Они целовались долго и как-то отчаянно. Ведь в этих поцелуях они искали не удовольствие, а спасительное лекарство от страха. А разве есть лучшее обезболивающее средство, чем случайная нежность? А еще это были прощальные поцелуи. Ведь Элла и Андрей больше никогда не встречались. По крайней мере, в этих ролях – начинающего композитора и девушки по вызову. Когда они случайно увидят друг друга через много лет, то все в их жизни будет совсем по-другому.

Князь оказался невысоким субтильным парнем лет двадцати семи в белом, почти до пят пальто. Он стоял в окружении крепких парней, как по уставу одетых в черные куртки из толстой дешевой кожи, и на фоне их широких спин казался даже подростком. Князь, видимо, плакал, потому что плечи его вздрагивали – правда, слишком часто, как будто ему при этом было еще и очень холодно. Товарищи, прижавшись с двух сторон «кожаными» плечами, поддерживали его, как могли. Особенно сильно они сжали его в тот момент, когда гроб, обтянутый светло-бежевым шелком, начали опускать в могилу. Андрей присел на заснеженную скамеечку возле чужой могилы. Он так старательно делал вид, что не имеет никакого отношения к происходящему от него буквально в нескольких метрах, что за последние десять минут совершенно выбился из сил. Он даже плакать не мог. Все слезы как будто замерзли. Нет, не сегодня, а еще вчера, когда он сидел в своей крохотной комнате и пытался найти хоть какие-то следы пребывания в ней Ляли. И с удивлением понял, что следов нет – даже самых пустяковых. Ну, например, случайно забытого тюбика губной помады или шелкового шарфа. Ну хотя бы что-то! Что дало бы ему силы жить дальше, потому что убедило бы, что все происшедшее между ним и Лялей не было плодом его воображения. Что все действительно происходило наяву – их встречи, ее танцы, ее любовь. «Как же так?» – не мог понять Железнов, почти допивая бутылку виски. – Ведь обычно женщина, проведя в доме мужчины всего пару ночей, оставляет следы, по которым можно безошибочно узнать, что она была здесь. А в случае с Лялей – ничего. Хоть тресни!» Неуверенно Андрей снова начал обходить всю квартирку. Заглянул в шкаф, под кровать. «Господи, я, наверное, схожу с ума», – пробормотал он, но не прервал свои поиски. Пошатываясь, Андрей зашел на кухню и открыл шкафчик под раковиной. Там стояла пустая бутылка из-под шампанского.– Вот и все, – прошептал Железнов. – Больше ничего нет.Именно в этот момент в нем и замерзли все слезы. И когда на следующий день он приехал на кладбище, то ничего не изменилось. На сердце по-прежнему лежала ледяная глыба.А Князь рыдал как ребенок. Его детские всхлипывания стали еще пронзительнее и громче, когда ребята в серых ватниках начали привычными уверенными движениями бросать лопатами землю. Стук, с которым замерзшие комья падали на обтянутый шелком гроб, словно выбивал ритм, помогающий Князу плакать почти музыкально. Именно поэтому Андрею в какой-то момент даже показалось, что Князь поет, а не рыдает. Правда, песня его звучала жутковато и временами становилась похожа на вой – особенно в тот момент, когда выросший всего за несколько минут холм суровые парни начали деловито засыпать розами редкого бледно-кремового оттенка. Цветов было очень много. Но выглядели они так, будто росли не в оранжерее, а в бескрайнем поле. И чтобы привезти их на кладбище в таком огромном количестве, даже не пришлось срезать каждый цветок по отдельности. Их просто скосили как траву. А потом привезли сюда, чтобы с помощью «одеяла из роз» надежно скрыть и черную мерзлую землю, и потерянную любовь, и предательство, и, может быть, даже преступление.– Гад! Сволочь! – ругался беззвучно Железнов.И даже сам не понимал, кого он имеет в виду. Но Князь, как будто услышав его проклятия, вдруг упал на колени перед засыпанной цветами могилой и уткнулся головой в розы. Видимо, он не боялся поранить лицо о шипы. О чем Князь в это время думал, Андрей конечно же не мог знать наверняка. Но он почему-то был уверен, что почти дословно может пересказать внутренний монолог, который сейчас произносит Князь: «Прости меня, Ляля, прости за то, что я любил тебя. Прости за то, что я же и убил тебя…» Нет, Андрей Железнов не обладал никакими особенными способностями читать мысли на расстоянии – просто именно в эту минуту, сидя на скамейке возле чужой могилы, он произносил примерно такой же текст: «Прости меня, Ляля! Прости за то, что я не удержал тебя. Прости за то, что я так быстро и так неожиданно потерял тебя. За то, что любил не так, как должен был».Князь вдруг решительно поднялся с колен и пошел, не оглядываясь. Его свите пришлось бежать за ним чуть ли не вприпрыжку. Выйдя за ворота кладбища, Князь машинально бросил несколько купюр в потрепанную меховую шапку, протянутую обветренной рукой профессионального нищего, который никак не отреагировал на слишком щедрое подаяние. Наоборот, на его еще молодом, но уже стертом алкоголем лице появилось снисходительное выражение – мол, сколько же надо было успеть нагрешить, чтобы сейчас откупаться такими суммами? Но Князь, даже не взглянув на нищего, таким же быстрым шагом направился к сияющему черными траурными боками автомобилю.Андрей, стараясь идти вслед незамеченным, вдруг поймал себя на мысли, что было бы справедливо, если бы сейчас этот дорогой и пафосный автомобиль, напоминающий гроб, выезжая, вдруг не вписался в поворот и перевернулся, сминая своими сильными металлическими боками тех, кто сидит внутри. «А какое наказание, Андрей, ты придумал для себя?» – спросил себя Железнов. И не нашел ответа. Андрей распрямил плечи и решительно двинулся к Князю и его компании. Не дойдя до них буквально пару шагов, он поднял глаза и неожиданно почувствовал себя так, как будто на него вылили тонны ледяной воды. Князь смотрел на Железнова спокойно и равнодушно. Как на предмет. А потом отвел взгляд. Андрею стало по-настоящему страшно. Трудно, даже невозможно было поверить в то, что человек с такими безжалостными светло-серыми глазами всего несколько минут назад плакал как дитя. Впрочем, Князь Серебряный и был ребенком – жестоким, безжалостным, живущим по законам детской игры в войну, первое правило которой гласит: «Предатель должен умереть».Князь курил, присев на заляпанный дорожной грязью порожек джипа. Его белое пальто, скорее всего, было уже окончательно испорчено. Андрей упрятал лицо в шарф, стараясь заставить себя смотреть исключительно на засыпанную снегом землю, и молил бога только о том, чтобы случайно не поскользнуться. Он шел к автобусной остановке и ругал себя за собственное безрассудство. Зачем он пришел сюда, что хотел увидеть и узнать? Андрей до обморока боялся, что за его спиной в любой момент могут прозвучать два выстрела. Один – на поражение. Второй – контрольный. Чувствовать себя мишенью было страшно до звона в голове. Поэтому Андрей почти побежал, даже не замечая, что наступает в наполненные подтаявшим льдом выбоины на дороге. Но промокшие ноги – это была такая мелочь по сравнению с опасностью, которой он подвергся, решив прийти на похороны Ляли.Только отбежав от кладбища довольно далеко, Железнов вспомнил, что так и не сделал того, ради чего пришел. Он ведь так и не узнал, как на самом деле ее зовут – Ляля, Елена, Лара, Лариса… Как? Он думал, что наконец-то узнает ее настоящее имя, прочитав его на табличке, прикрепленной к деревянному кресту. Но не успел. Да и креста он не видел. Наверное, его установили позже. Когда Князь курил.Андрей Железнов уходил как можно дальше и от кладбища, и от Князя, и от Ляли, стараясь все забыть и жить по-прежнему.Но жить по-прежнему не получилось.

– Там, там, там, там, да-дам… – подпевал огромный, упакованный в черные кожаные штаны и рубашку человек с вытравленными до белизны кудрями. Он энергично расхаживал по крошечной ресторанной сцене и был так увлечен прослушиванием песни, что то и дело пристукивал в ритм музыки железными набойками своих тяжеленных рокерских ботинок. – Давай, давай, пожестче, потом гитарка, а здесь вот немного скрипочек надо бы. Ла-ла-ла… – затянул он неожиданно тонким голоском и снова изо всех сил стукнул металлическими набойками на башмаках.Казалось, что в этом человек играет все – и бледное лицо с ярко-зелеными глазами, и руки, украшенные причудливыми перстнями, и даже кожаные штаны скрипели в такт песням Андрея Железнова. Недаром известного певца Савелия Ленского так и называли – человек-оркестр. Правда, широкой публике он был известен как исполнитель пронзительных любовных баллад, хотя всю свою юность Ленский яростно и самозабвенно играл рок в подвале ЖЭКа. Но именно в тот момент, когда столь горячо любимый им жанр был официально разрешен, Савелия угораздило то ли в шутку, то ли всерьез спеть лирическую, почти слезливую песенку под названием «Люби меня, и я подарю тебе весь мир». На Савелия Ленского обрушилась народная любовь. Естественно, что испытание оглушительной славой певец не выдержал и предал, как говорили его завистники, идеалы своей юности. Ленский начал с огромным успехом «дарить публике» одну любовную песенку за другой. Для карьеры поп-исполнителя бывшему рокеру даже не пришлось придумывать новое имя. На афишах Ленского продюсеры писали просто – Сава.– Ну что, молодец. Я-то думал, что барахло, а песни действительно классные. Особенно грустные. Я сам чуть не обрыдался, – похлопал Сава по плечу Железнова и, словно мимоходом, бросил: – Так, беру все оптом. Сколько хочешь? – Ленский засунул руку в карман своих кожаных штанов, достал изрядно помятую пачку бумажных купюр и пошелестел ими, как пожухлыми осенними листьями. – Хватит? Договор завтра подпишешь с моим директором. Лады? А у тебя еще есть песни? Или только эти?– Нет, пока только десять, – растерянно ответил Андрей, который никогда в жизни не видел такого количества денег.Железнов почувствовал, что спасен. Сейчас он возьмет эти деньги и уедет на море. А там, лежа на раскаленном песке, будет постепенно выжигать из себя воспоминания о Ляле.Ведь чтобы не спиться и не сойти с ума после ее гибели, он каждый день приходил в ресторан, садился за рояль и тихонько играл, едва прикасаясь пальцами к клавишам. Никому из обедающих в зале даже к голову прийти не могло, что таким вот нехитрым способом Андрей Железнов «выпевает» свою боль, тоску, отчаяние и вину. Что каждая его песня – как покаяние. Когда Андрей пел, то было немного легче. Когда замолкал, все в нем умирало. Причем умирало так больно, что минутами не хватало сил даже на короткий вздох. Держаться на поверхности помогала лишь музыка.И вот теперь за все эти песни с таким явно выраженным болеутоляющим эффектом человек в кожаных штанах и ботинках с металлическими набойками предлагает солидный гонорар.– Ну, так что, по рукам? – нетерпеливо спросил Сава и взглянул на часы. – Мне вообще-то пора переодеваться. Через пятнадцать минут концерт начнется. А еще надо, сам понимаешь, распеться. – Сава выразительно щелкнул себя по горлу.Андрей никак не мог решиться. Ведь ему никогда раньше не случалось продавать свои чувства ни за большие деньги, ни за маленькие. Поэтому его мучили сомнения. Хорошо ли это? Правильно? Ведь все эти песни были написаны «для Ляли». Пять – когда она была рядом. Пять – когда исчезла. Всего десять коротких эпизодов их любви. Но воспоминания о них резали по живому – как бритва. На какую бы кнопку нажать, чтобы навсегда стереть их из памяти? На этот вопрос у Андрея пока тоже не было ответа.– Мне надо подумать… – нерешительно протянул Железнов.– Подумать? – опешил Сава и хлопнул в ладоши, как маленький послушный мальчик на утреннике в детском саду. – Хорошие дела! Сначала эта девица меня уговаривает послушать твои песенки. Я трачу время, пою тут вместе с тобой. Да о чем говорить! Я уже выучил эти песенки наизусть и даже полюбил их. А что же получается? Ты уже продал их кому-то другому?– Да никому я ничего не продал, – вздохнул Железнов. – Просто все слишком быстро…– А в шоу-бизнесе только так и можно жить – слишком быстро. Так что, ты согласен на опт? – захохотал Сава и топнул ногой.Казалось, он непременно должен каждое свое слово проиллюстрировать физическим действием. Но если в жизни это выглядело смешно, то на сцене Сава был непревзойденным мастером по выбору подходящих телодвижений. Когда Сава произносил слово «любовь», то разводил руки так, будто собирался улететь словно большая гордая птица. Когда пел «прощай», то, широко расставив ноги, буквально садился на сцену – мол, расставание с любимой совсем лишило его сил. В общем, публика была в восторге от выразительной пластики Ленского.– Подождите, Савелий, какой опт? Мы так не договаривались. Песни – это что, бананы, что ли? Вы еще попросите взвесить вам пару кило мелодий!На сцену уверенно взобралась слегка полноватая девушка с рыжими волосами. «Настя», – с благодарностью вздохнул Железнов. Помощь, как всегда в его жизни, пришла неожиданно, но очень вовремя.Спасать Андрея Железнова Настя начала пару дней назад.Как-то днем он сидел на полутемной сцене, тихо наигрывал свои песни, пристально глядя в ноты и раздумывая, не надо ли еще что-нибудь исправить, а, может быть, даже переписать? Неожиданно он очень сильно увлекся этим процессом. Вносил правки в ноты, затем еле слышно пропевал всю песню от начала и до конца. Параллельно прокручивал в голове возможные варианты аранжировки. Это был новый, так сказать, улучшенный курс самолечения. Андрей с удивлением заметил, что именно при таком способе терапии боль отступает еще быстрее. А после того как он часа два увлеченно поработает над всеми песнями, то даже на какое-то время совсем исчезает. Словно десять песен превратились в те самые десять таблеток, «проглотив» которые, он излечивается. Правда, пока ненадолго. Поэтому курс надо было повторять ежедневно.В тот день он только что «принял» самую «горькую таблетку» – в который раз спел песню, написанную сразу после гибели Ляли. Вдруг Андрей услышал уверенный женский голос:– Слушай, а это действительно твои собственные песни?Андрей прищурился и пристально посмотрел в темный зал, потому что днем в ресторане, как всегда, царил полумрак.– Хорошие песни, хоть и грустные очень, – одобрила невидимая женщина. – Только голос у тебя для них слабоват.– Спасибо на добром слове, – засмеялся Андрей. – А ты кто? Что здесь делаешь? Заблудилась?– Я – Настя. Новый администратор.– А я Андрей. Иди ко мне. У меня и другие песни есть. Повеселее.Именно в этот вечер ему, как никогда, нужна была женщина – официантка, стриптизерша, администраторша… Какая разница? Главное ночью, до которой осталось не так много времени, не быть одному. Но сегодня Андрей Железнов первый раз так выбирал для себя женщину – по голосу. Вернее, по интонации. Он, для которого всегда была особенно важна внешняя привлекательность, вдруг в одно мгновение «подсел» на уверенную интонацию в голосе незнакомки. Она сказала всего несколько слов, а Железнов сразу поверил – все будет хорошо. А разве может быть иначе, когда рядом с тобой женщина, которая не знает сомнений? Поэтому, когда девушка «вышла из тени» и поднялась на сцену, ему было абсолютно все равно, как она выглядит.Новый администратор ресторана Настя выглядела обычно – лет тридцати, рыжеволосая, невысокая, слегка полноватая. По-настоящему привлекательными были только широко распахнутые глаза яркого бирюзового оттенка. Настя смотрела на мир так, как будто желала во что бы то ни стало его проглотить – если не целиком, то хотя бы кусочек. Желательно самый вкусный. К своим тридцати годам она успела не так уж и мало. Окончила Институт нефти и газа. Нет, она не собиралась добывать ни то ни другое. Просто, приехав в Москву из Красноярска, она выбрала тот вуз, который чаще всего предпочитали ее земляки. Но поработать по специальности «инженер» она успела всего несколько лет. Вскоре в стране начались перемены. И все «закрутились». В том числе и Настя, которой неожиданно очень понравилось торговать. Она продавала все – конфеты, детские ползунки, растворимый кофе. Перевозила горы товара из одной точки большой страны в другую. Но потом Настя почувствовала, что очень сильно устала, и решила, что пора переходить на другой уровень – руководить. Она даже подумывала о том, чтобы открыть собственное кафе, но для этого нужно было войти в курс нового для нее дела. Поэтому она устроилась администратором в ресторан. И на третий день работы неожиданно «напала» на самое ценное во всей Вселенной месторождение – чужой талант, грамотно «черпая» из которого, можно заполучить все. Когда Настя услышала, как Андрей поет, то почему-то сразу поняла, что этот «источник» может дать ей все – и славу, и деньги, и статус. А может быть, и любовь тоже. Откуда она это знала? Как сразу распознала свой личный женский успех? Интуция, знание свыше? А может быть, Настю никогда не разъедала рефлексия, она смотрела на жизнь просто? Этот красивый мужчина нравится ей? Значит, это он будет ее мужчиной. Он пишет классные песни, но плохо сам поет? Значит, их нужно продать тому, кто исполнит лучше. В эту первую встречу на ресторанной сцене Настя даже не осознавала, насколько они с Андреем разные. Он – вечно сомневающийся и ускользающий, как песок между пальцами. И она, уверенная в своей несокрушимой силе сибирская женщина со стальной волей, у которой, впрочем, было одно неоценимое качество – Настя умела слушать и слышать то, что другие люди пропускали мимо ушей, увлеченные исключительно собой.– Андрей, а ты уже кому-нибудь предлагал эти песни? – деловито поинтересовалась она после того, как он спел ей «на бис» несколько своих сочинений.– Да кому ж я могу их предложить? Я не знаю никого. И к тому же изо дня в день сижу в этом дурацком ресторане. Никуда не хожу.– Говорят, что большинство женщин приходят сюда только для того, чтобы взглянуть на такого красавчика, как ты. – Настя даже и не думала скрывать ревность, которая неожиданно родилась в ней даже раньше, чем любовь.– Глупости.– А официантки говорят, что…– Ты их больше слушай! – перебил ее Железнов.– Ладно, не горячись. – Настя в знак примирения положила руку на клавиши, то ли нарочно, то ли случайно коснувшись его слегка вздрагивающих пальцев. – Послезавтра на корпоративе будет петь Ленский. Перед выступлением надо бы ему твои песни показать.– Как это – показать? Он их и слушать не станет.– Не твоя забота. Не волнуйся, я договорюсь. Твоя задача – быть в форме.– Да я вроде всегда в форме.– Вот и отлично. Ладно, я пошла на кухню – меня шеф еще полчаса назад звал. Но не забудь, послезавтра ты будешь петь свои песни для Ленского. Ему понравится. Я уверена.

Все получилось именно так, как предполагала Настя. Песни Савелию Ленскому понравились. Настало время их продавать. И тут Андрей вдруг заупрямился. Или растерялся. Или запаниковал. Или еще что-то, что словами он объяснить не мог. – Сава, давайте сделаем так… – предложила Настя. – Вы купите любые три песни на выбор.– Ага, ищи дурака, – особенно звонко стукнул железными набойками Ленский. – Я их раскручу, они станут шлягерами, а все остальные песенки вы либо другим продадите, либо мне впарите за бешеные бабки. То есть я парня твоего прославлю, а вы меня потом коленкой под зад.– Ну почему под зад? – совершенно не смутилась Настя. – Договоримся. Нам же тоже интересно работать с таким прекрасным певцом, как ты.– А ты кто? Его подружка? – с подозрением посмотрел на нее Ленский и смешно наморщил нос.– Я его директор, – важно ответила Настя и подмигнула Железнову. – Даже больше.– Понятно, директор-подружка. Да, Андрюха, с ней ты далеко пойдешь. Сначала чуть ли не на коленях умоляла меня послушать твои песни. Уверяла, что они такие замечательные, а главное, почти ничего не будут мне стоить. А сейчас торгуется прямо зверски – готова в глотку вцепиться!– Разве я торгуюсь? – искренне удивилась Настя. – Я даже еще и не начинала. Вот смотрите, вы берете три песни, платите за них…Слушать все это Андрей был не в силах. Он поднялся из-за рояля и ушел со сцены. Но Сава и Настя, увлеченные торгом, этого даже не заметили.Андрей зашел в гримерную, налил в стакан водки, залпом выпил, взял шарф и замотал горло – он вдруг почувствовал, что очень сильно озяб. Он ждал, что вот-вот закончится анастезия, подаренная музыкой, и жить снова станет невыносимо. Но удивительно – боль не возвращалась. Было только ужасно холодно. Но минут через десять ему показалось, что алкоголь немного согрел. А еще спустя какое-то время в гримерную влетела счастливая Настя, сжимая внушительную пачку купюр.– Андрюша, смотри, сколько он заплатил за четыре песни – одну все-таки пришлось добавить. Вот жадюга!– Ты прирожденный бизнесмен, – немного жалко улыбнулся Железнов. – Спасибо.– Да за что же! Я и все остальные загоню! – затараторила воодушевленная своей победой Настя.– Загони, – кивнул Андрей. – У тебя действительно талант, с этим, как говорится, не поспоришь.– Да лучше меня никто не мог продать неликвид или брак какой-то! – воскликнула Настя и осеклась. – Извини, я не то хотела сказать…– Почему же «не то». Раньше за мои песенки никто и копейки не предлагал. Никто даже не подозревал об их существовании. Вернее, почти никто. А ты, Настюха, загнала их за секунду. Да еще и самому Саве. Браво! Директор!– Знаешь что, Андрюша, – взгляд ее бирюзовых глаз вдруг приобрел неприятный болотный оттенок. – Если ты хочешь, то я буду заниматься твоими делами, коль уж назвалась директором. Но ты мне кое-что должен пообещать.– Все что угодно, – кивнул Железнов, плеснул еще водки и поднял стакан. – За победу, директор!– Пока я работаю с тобой, обещай мне, что ты больше не будешь запираться в сортире с проститутками. Все в ресторане, от директора до посудомойки, в курсе, как ты девицу толстую туда затащил. Эта была первая история, которую мне здесь рассказали. Как сидели вы там часа три. Потом она вышла – платье перекошено, помада размазана. И ты какой-то странный, не в себе – то ли пьяный, то ли обкуренный. Я, конечно, понимаю, что ты музыкант, натура творческая и все такое. – Она помахала перед ним пачкой купюр, как будто хотела ударить по носу.– Это не то, о чем ты подумала, – пробормотал Андрей, которому захотелось вырвать из рук торжествующей Насти эти проклятые деньги, порвать их на мелкие кусочки и бросить ей прямо в лицо. На него накатил приступ бешенства такой силы, что он даже почувствовал в носу запах крови.– И пить больше не надо, – не почувствовала опасности Настя. – Смотри, как покраснел – наверное, давление поднялось.

За пятнадцать лет их совместной жизни Настя так и не научилась чувствовать опасность. Она никогда и никого не боялась. Многие считали Настю Железнову женщиной деловой, но не чуткой. Действительно, Настя не брезговала никакими средствами для достижения цели. Поэтому Андрей всегда с удовольствием предоставлял ей возможность делать самую неприятную часть работы – торговаться с артистами, продавая им песни, ругаться с владельцами студий. А когда у Андрея Железнова появились собственные продюсерские проекты и одна из лучших в стране музыкальных студий, то именно Настя взяла на себя решение всех «нетворческих» вопросов – кому из девушек можно рожать, а кого пора выгнать, так сказать, в связи с потерей товарного вида, или, например, что делать с талантливым, но сильно пьющим музыкантом. Настя Железнова любила мужа и с радостью была для него и опорой, и помощницей, и другом. Она согласилась бы стать даже преступницей, если бы он об этом ее попросил. Настя никогда не говорила Андрею о своих чувствах. Но ей было даже странно представить, что когда-то она его не знала. Вся ее жизнь до встречи с Андреем казалась Насте размытой и бесполезной. Наверное, именно поэтому их брак, внешне похожий на деловое партнерство, был так успешен.

Но ничего этого могло бы и не быть. И никто не знал бы композитора Андрея Железнова, исполнять песни которого сейчас мечтают все звезды первой величины, если бы тогда, пятнадцать лет назад, он сделал то, что хотел, – порвал на мелкие клочки денежные купюры, полученные за «Лялины песни», и бросил их в лицо торжествующей Насте. Андрей уже протянул руку, чтобы взять деньги, но неожиданно в гримерную ввалился Савелий Ленский. На этот раз он был наряжен, как и положено поп-идолу, в пух и перья. Его белый атласный костюм, украшенный золотистой тесьмой, чудесно гармонировал с осветленными волосами. – Андрюха, за это дело надо выпить! – Сава, как фокусник, достал из кармана пиджака плоскую бутылку с коньяком. – Рад, искренне рад, что познакомился с тобой.– И я рад.– Ага, ага, – закивал Ленский так часто, что Андрей не удивился бы, если бы популярный певец в свойственной ему манере вдруг начал так же ритмично стучать бутылкой по столу. И в конце концов, расколотил бы ее вдребезги.– Сава, дай бутылку, разобьешь. А коньяк-то хороший. Жаль будет.– Хороший, конечно, хороший, – начал причмокивать от предвкушаемого удовольствия певец. – Вот, держи. Как говорится, по-братски – сначала ты хлебни, потом я. А у меня, вообще, всегда все самое лучшее. И коньяк, и девушки, и песни. Я и тебе настоятельно советую так жить. А по-другому зачем же? Смысла не вижу.– Как получится, Сава, как получится… – улыбнулся Железнов и отхлебнул из бутылки довольно много, не обращая внимания на неодобрительный взгляд Насти.Все это было неважно. И деньги тоже были сущим пустяком. Важным было лишь только то, что сердечная боль к Андрею Железнову так и не вернулась. И, судя по всему, она покинула его навсегда.

Глава 4

Особняк, с недавних пор принадлежащий известному продюсеру и композитору Андрею Железнову, выглядел недружелюбно. Он был выкрашен в тусклый серый цвет, холод которого лишь усиливали темно-синие переплеты окон и такого же оттенка широкая входная дверь. Привлекательно выглядела лишь охранявшая покой дома черная кованая ограда из причудливых завитков, диковинных цветов и тонких листьев. У Мишель с первого взгляда возникло ощущение, что дом и ограждение совершенно не подходят друг другу, – как говорят в таких случаях дизайнеры, «не дружат».

Мишель медленно шла к высокому крыльцу по выложенной старой немецкой брусчаткой дорожке и размышляла о том, кому же пришло в голову сыграть с домом такую злую шутку? Кто почти надругался над ним, превратил в серое огромное чудовище и спрятал за ажурным забором? Чтобы найти ответ на свой вопрос, она попробовала восстановить хронологию событий.

Итак, сначала для постройки дома выбрали отличное место – немного на возвышении, но надежно защищенное от ветра соснами, частью которых, скорее всего, в процессе строительства пришлось пожертвовать. А иначе как можно было разместить в лесном массиве фундамент площадью более трехсот квадратных метров?

Затем дом начал расти ввысь. Сначала первый этаж – с окнами-арками, зимним садом, затем второй – с прекрасным балконом, на котором, видимо, теплыми летними вечерами планировали пить чай. Потом – мансардная часть, тоже высокая, чтобы можно было ходить в полный рост.

Судя по огромным оконным проемам, дом хотели сделать светлым, радостным и открытым. Но на каком же этапе произошло то, что потом исправить стало практически невозможно? Когда этот дом бесповоротно и окончательно разлюбили? А потому наспех плеснули на уже возведенные стены много серой краски, кое-как ее растерли, а затем вставили первые попавшиеся под руку окна и двери.

Но почему люди для уже нелюбимого дома решили выбрать именно такую решетку – вычурную и слишком декоративную? Как насмешку? Как последнее «прости»? А потом Мишель осенило. Ограда – не финальный аккорд, а точка отсчета. Его сделали в самом начале строительства, когда до краев еще были полны восторга, эйфории, надежд и планов – всего того, чего всегда так много в самом начале взаимной любви. «Бедный дом», – вздохнула Мишель и посмотрела на дорожку. Под ногами у нее были даже не знаки остывшей любви – она шагала по следам мародерства. Темно-серые, почти черные прямоугольные камни чуть поблескивали то ли от влажности, щедро разлитой в воздухе, то ли от того, что их тщательно вымыли водой из шланга. А может быть, камни роняли слезы – скупо, не на показ. Именно так обычно плачут сильные мужчины.

Мишель ясно представила себе, как эти старые камни варварски выкорчевывали из земли, в которую они буквально вросли за долгие годы, а потому яростно сопротивлялись, не желая с нею расставаться. Некоторые даже разваливались на куски, но не от старости или изношенности, а от нежелания менять свое предназначение. Затем уцелевшие камни были кое-как очищены, погружены в грузовики и доставлены на новое место жительства. Есть ли у камней память? Кто знает. Наверное, есть. Недаром же камни и песок – самый надежный материал для фундамента. Что же вспоминали эти сизые камни, пока тряслись по ухабам современных дорог, наспех закатанные в асфальт, который очень быстро, как метастазами, покрылся ямами? Может быть, они вспоминали, как в далекие по человеческим, но не по «каменным» меркам плыли на барже по неспокойному Балтийскому морю? А до этого в шведской каменоломне уставшие люди с почерневшими лицами грузили их в вагонетки и отправляли наверх – к солнцу, к свету, к теплу. Не может быть, чтобы серые камни все это забыли.

Впрочем, Мишель не могла не признать, что новые хозяева проявили к камням милосердие. Судя по ровности укладки, сделали хорошее двухслойное основание, но булыжники все равно «расползались». Ведь камни не любят перемен.

«Надо сказать садовнику, чтобы вызвал специалистов и они подсыпали песку», – подумала Мишель. А потом решила, что ничего никому говорить не будет. Какое ей дело до сизых камней?

А вот мрачному особняку Мишель искренне сочувствовала. Она всегда дома´ жалела больше, чем людей, и никогда не хотела быть архитектором. Построить дом, а потом с ним расстаться – это было выше ее сил. И уж тем более она никогда не смогла бы что-то перестраивать – как хирург, отрезать одно, пришивать другое. Именно поэтому Мишель занималась исключительно декором.

Она еще раз окинула взглядом пейзаж. «Мрачный дом» был не единственным гигантом. Со всех сторон его обступали такие же великаны – только более нарядные. Особняки так поражали своей мощью и размерами, что Мишель сразу даже не заметила робко притаившиеся в их тени небольшие, побледневшие от времени и бесконечных дождей старые немецкие домики. При взгляде на них невольно приходило сравнение с пожилой актрисой провинциального театра, которая решила принарядиться по случаю юбилея. Она гордо выходит на сцену в лисьем боа и сама себе кажется очень эффектной и молодой. А вот публика видит пожилую женщину в поношенных мехах. И когда после празднования юбилея старая актриса покинет театр, то все тут же забудут о ней. Никто не вспомнит, что когда-то она была молода и прелестна. Такая же участь, скорее всего, ждала и потемневшие от сырости дома с высокими крышами, черепица на которых давно уже начала крошиться. Мишель отлично знала, что реконструкция стоит очень дорого.

Гораздо дешевле сломать «хребет» дому, «срезать» его под корень, а потом уничтожить старый фундамент. И начать строить заново. Мишель застыла от поразившей ее догадки. Она все перепутала, все поняла не так. Сосны не пришлось вырубать, чтобы построить серое чудовище. На этом месте всегда жили люди. А потом они продали пришедший в негодность старый дом, который тут же был снесен новыми владельцами.

Что случилось? Почему именно сегодня Мишель совершала одну ошибку за другой? Сначала она не смогла сжечь письма, о чем сейчас очень сильно жалела.

Второй ее ошибкой было то, что она так и не заехала в отель, чтобы привести себя в порядок. Поэтому сейчас шла на встречу с важными заказчиками с волосами, полными песка, и от этого чувствовала себя неловко.

Потом она ошиблась с «серым чудовищем», приняв его сначала за жертву. Оказывается, он захватчик.

Но все равно Мишель сочувствовала дому.

А вот слегка полноватая женщина в белом, которая стояла на его крыльце, сразу вызвала неприязнь. «Опять придется сражаться с монстром под названием “жена хозяина”, – с тоской подумала Мишель и, не сдержавшись, довольно громко произнесла: – Какой кошмар!»

Но погода стремительно портилась, налетел ветер, и благодаря тревожному шуму сосен женщина на крыльце ничего не услышала.

– Добрый день! – воскликнула она и продолжила, не позволяя Мишель вставить ни слова: – Вы, конечно, Мишель? Наш дизайнер? Андрея пока нет. Но он вот-вот будет. Он поехал в аэропорт встречать Саву. И зачем его только черт принес?

«Вы хотите сказать, что НАШЕГО Андрея пока нет, коль уж я – ВАШ дизайнер», – захотелось ответить Мишель. Но она лишь вежливо и немного отстраненно улыбнулась. Потому что давно уже пришла к выводу, что, вторгаясь на личную территорию человека, надо с первой минуты установить с ним максимально широкую дистанцию. И ни в коем случае не играть со скучающей женой хозяина дома в игру «мы – лучшие подружки». Надо заметить, что обычно женщины обижались, видя, что предложение дружить встречает молчаливое, но упорное сопротивление декоратора. Потом привыкали и смирялись. А когда работа над оформлением интерьера подходила к концу, то были даже благодарны за предложенный тип отношений. Потому что именно под занавес возникали проблемы и конфликты, которые все равно бы разрушили молниеносно возникшую, а потому некрепкую женскую дружбу. В самом деле, как можно с подругой обсуждать срыв сроков окончания работ и непременное, как снег зимой, увеличение бюджета?

Но эта женщина не планировала с ней дружить. Она деловито протянула руку и, словно опомнившись, представилась:

– Анастасия Леонидовна.

– Мишель.

– Знаю. Такое имя трудно не запомнить. Вы как-то приходили к нам с Высоковским. Он, конечно, мастер экстра-класса. Но Андрей предпочел обратиться к вам. А я не спорю с мужем, – сказала женщина и посмотрела на Мишель так, словно подчеркнула свое к ней презрение и тем самым сразу поставила на место. Мол, будь моя воля, тебя бы здесь никогда не было. Но коль Андрей с тобой уже договорился, то делать нечего. Да и за свою работу ты попросила, откровенно говоря, смешные деньги. А экономия, особенно в кризис, не пустое слово.

Мишель действительно назвала цену, которую обычно платят дизайнеру без имени. Когда Андрей в Москве по телефону спросил ее о цене, то она назвала такую сумму, что на другом конце провода зависла минутная, показавшаяся Мишель бесконечной пауза. А потом Железнов подробно продиктовал адрес и попросил прислать номер банковского счета, чтобы его помощник мог перевести аванс.

– Пятьдесят процентов хватит? – спросил он чуть дрогнувшим голосом.

– Вполне, – ответила Мишель, пытаясь не выдать охватившего ее восторга. – Только закажите мне электронный билет на самолет. Я терпеть не могу заниматься всеми этими организационными вопросами. А мой помощник улетел на Бали вместе с Кириллом.

Андрей не понял, при чем здесь Бали, но пообещал, что его люди все сделают.

И вот сейчас, спустя всего несколько дней, Мишель стоит на крыльце дома и беседует с его женой Анастасией Леонидовной. Вернее, отвечает на ее вопросы.

– Мишель, а вы где остановились?

– В «Фальке». Там очень тихо и отличный бассейн.

– И очень красиво, и дико дорого, – высокомерно улыбнулась Настя. – Но ничего страшного. Ведь вы попросили за свою работу…

«Черт побери, если она еще раз скажет цену, то я ночью во что бы то ни стало заберусь в постель ее мужа, даже если после этого утром меня вышвырнут с крыльца и я упаду лицом на сизые камни!» – разозлилась Мишель. Она пришла в такое бешенство, что даже побледнела. Но Анастасия Леонидовна ничего не заметила и продолжала задавать вопросы:

– Андрей уже говорил вам, чего бы он хотел?

– Нет, – пожала плечами Мишель.– У нас был короткий разговор. Он сказал, что мы все решим на месте.

– Хорошо, – кивнула Настя. – Хочу дать вам только один совет. Не спорьте с ним, что бы ни случилось. Если он попросит все выкрасить черной краской, а на окна повесить дерюжки, кивайте в знак согласия. Только подождите до утра. Вдруг на рассвете он попросит сделать стены розовыми. Тоже соглашайтесь. Но упаси вас бог что-то начать делать. Дождитесь его третьего решения. Вот оно-то, скорее всего, будет окончательным. По крайней мере, он все сделает для того, чтобы довести его до конца. Даже если именно это третье решение будет самым идиотским на свете.

– Спасибо.

Мишель удивилась, зачем Насте понадобилось сразу выдавать секретный ключ к своему мужу? Почему она не боится рассказывать чужой молодой женщине почти интимные вещи о нем? О его неуравновешенности, о его слабости, в конце концов? Неужели эта ухоженная, но некрасивая женщина так уверена в себе? Неужели она думает, что ей ничего не угрожает? Сколько ей лет? На вид немного за тридцать. Но Мишель заметила под глазами морщинки той степени глубины, которая появляется только после сорока. И слишком хорошо «нарисованную» скальпелем линию подбородка. Да, волосы Насти были мастерски выкрашены в нежный персиковый цвет, который подсвечивал кожу и придавал ей сияние. И даже легкая полнота была правильно обыграна отлично скроенным комбинезоном из беленого льна. Но все равно, это были лишь женские ухищрения, отчаянная попытка во что бы то ни стало удержать стремительно утекающую, как песок между пальцами, молодость. Мишель поймала себя на мысли, что сочувствует Насте. Как жаль, что им, видимо, придется делить одного мужчину. И поровну – никак не получится.

Впрочем, Настя, судя по всему, никого ни с кем делить не собиралась. Она пригласила Мишель в дом, усадила в холле на белый кожаный диван, ради приличия предложила чай или кофе, а потом велела дожидаться Андрея.

– Пусть уж Андрей сам вам расскажет, что и как он хочет переделать, – равнодушно произнесла Настя и направилась на кухню. И хотя женщина была обута в мягкие мокасины из посеребренной кожи, Мишель показалось, что каждый ее шаг отдается гулким эхом и улетает куда-то под своды этого мрачного дома.

Мишель никогда не ощущала себя прислугой. А, судя по всему, именно на эту роль ее назначила Настя Железнова. Наверное, решила, что так будет безопаснее. А может быть, за пятнадцать лет брака с Андреем из ее головы выветрились все воспоминания о его жизни до встречи с ней. И ничего она не боялась, а искренне была уверена, что дизайнер – это обслуживающий персонал и особенно церемониться с ней не стоит. Мишель прикрыла глаза. Захотелось спать. Наверное, от напряжения, которое ни на минуту не покидало ее с того момента, как она сошла с трапа самолета в аэропорту и вдохнула влажный морской воздух. Мишель сразу же озябла так сильно, что пришлось срочно доставать из сумки тонкий кашемировый шарф. А еще ее начала терзать мысль о том, что никакого особенного интереса к Андрею Железнову у нее нет. А тогда непонятно, зачем она согласилась на этот странный заказ. Мишель сидела на кожаном диване, прикрыв глаза, и, чтобы унять волнение, вспоминала урок, когда-то данный ей отцом. Вернее, тем человеком, которого она так долго считала своим отцом.

Когда Мишель было лет тринадцать, она нагрубила домработнице, заявив, что не намерена убирать в своей комнате. А вечером к ней зашел отец, одетый в черный смокинг, присел на идеально застеленную кровать и стал рассматривать игрушки, которые в таком же безукоризненном порядке были расставлены на полках открытого стеллажа. – Мишель, откуда этот белый заяц? – спросил он.– Пап, я же его купила в Париже прошлым летом. Разве ты не помнишь? Ты еще сказал, что он очень смешной – у него зеленые глаза. Кстати, а какие глаза должны быть у зайца?– Ой, Мишка, я не знаю, – растерялся отец. – Если наш зайчик русак, то, наверное, красновато-коричневые. Но этот же белый. Подожди, я запутался. Или зайцы на зиму меняют серую шерсть на белую? Еще про них говорят, мол, заяц-беляк.– Папа! – засмеялась Мишель. – Да все ты на свете знаешь, а вот в зайцах-то и запутался. Это совершенно разные зайцы – заяц-беляк и заяц-русак. А вот какие у них глаза, я, честно говоря, и сама не знаю. Надо почитать. Я разберусь – расскажу тебе обязательно.– Разберись, – кивнул Александр Генрихович.– А вы с мамой снова уезжаете на весь вечер? Пап, ты в смокинге ужасно красивый. И ткань такая прекрасная, как будто даже блестит. Ты где такую классную вещь взял? – Мишель присела рядом с отцом, смахнула с его темного костюма невидимую пылинку и поправила бабочку.– Гуманитарная помощь, – пошутил отец. – Раньше в нем, наверное, лорд какой-то разгуливал. А теперь вот я красуюсь, простой бедный юрист.– Папочка, ты – лучший в мире юрист. Ты же просто цены себе не знаешь, – начала льстить Мишель на всякий случай, понимая, что перед отъездом на очередной прием отец заглянул в ее комнату вовсе не для того, чтобы побеседовать о зайцах.– Слушай, лиса-Алиса, а ты зачем сегодня нагрубила Нинель Аркадьевне?– Знаешь, она много себе позволяет!Мишель даже не собиралась оправдываться – она тут же пошла в наступление. Но Александр Генрихович отлично знал свою дочь, а потому не удивился именно такой реакции с ее стороны, а начал спокойно и не торопясь читать лекцию на тему, как правильно строить отношения с теми, кто находится выше тебя, ниже или на равных. С последними проблем обычно не возникает: если есть взаимная симпатия, то сразу рождаются дружеские отношения. Если взаимного интереса нет, то просто приятельские. С теми, кто выше тебя по положению, есть одно правило, которое надо соблюдать неукоснительно, – никогда не делать попытки общаться на равных, нужно демонстрировать безукоризненную вежливость и почтительность. И лучше больше слушать, чем говорить. Вообще, излишняя болтливость в подобных отношениях – худшее, что можно придумать. Даже откровенная лесть не так страшна, а порой даже и необходима. Труднее же всего общаться с теми, кто зависит от тебя. Будешь слишком дружелюбен – наткнешься на фамильярность. Позволишь себе высокомерие – в ответ получишь ненависть.– Пап, так где же выход? – спросила нетерпеливо Мишель, которую тогда гораздо больше волновали отношения со сверстниками. Поэтому лекцию отца она слушала почти с нескрываемым безразличием, даже не подозревая о том, что пройдет совсем немного лет, и она с благодарностью вспомнит все его бесценные уроки.– Все просто, – отчеканил отец. – Надо знать правило трех «в» – вежливость, внимание, воспитанность. Тогда никогда, ни при каких обстоятельствах не перейдешь невидимую границу. И еще, никогда не критикуй людей, особенно творческих. Помни, восхищения и лести никогда не бывает много, они всегда в дефиците.

«Бедная Настя, – подумала Мишель. – Конечно, у нее же не было такого отца, который рассказал бы ей о правиле трех «в». Поэтому она сейчас оставила меня одну в холле, предложив перед этим чай или кофе с такой интонацией, что только смертельно голодный человек решился бы сказать “да”. Хотя бы стакан воды принесла, что ли. Да ладно, бог с ней». Мишель подумала, что надо собраться с силами, встать с дивана и выйти на улицу – может быть, там, под порывами холодного ветра слетит дремота, которая окутывала ее все плотнее и плотнее. Нехорошо будет, если Андрей Железнов застанет ее спящей в холле на диване. Она уже почти решилась встать, как услышала звук открываемой двери. А затем обладатель сильного, хорошо поставленного голоса громко произнес:– Черт побери! В этом доме никто не рад народному артисту, гордости и красе России! Настюха, ты куда пропала, душа моя? Андрюха, что же ты не сказал, что меня здесь уже давно никто не любит и не ждет? Все, я полетел обратно!– Любят, любят, не капризничай. Слушай, что у тебя там, камни?Андрей поставил на пол большую черную сумку с вещами.Из кухни вышла Настя и поспешила навстречу такому толстому человеку, что с его появлением огромный холл как будто съежился и уменьшился в размерах.– Сава, дорогой! Ну наконец-то! А я волновалась, что рейс задержали.– Ага, ага, или я выпил лишнего и выпал из самолета. Не надейся! Давай-ка, Настюха, бегом на кухню. И чтобы на столе всего побольше было – и еды, и огненной воды! – захохотал Сава, стащил кожаную куртку с бахромой и, не глядя, бросил на диван.– Господи! Что вы делаете!Получив удар по лицу металлической молнией, Мишель от неожиданности даже подпрыгнула.– Ой, мамочки! – перепугался Сава. – А кого это я чуть не пришиб? Что это за фея у нас тут объявилась?– Я не фея. – Мишель постаралась взять себя в руки. – Что это вы куртками деретесь? Так ведь и убить можно.– Сава, сколько раз я тебе говорил, что осторожнее надо быть с девушками. Здравствуйте, Мишель, вы уж простите этого великого и народного. Он к старости плохо видеть стал – даже красивых барышень не сразу замечает.Железнов присел на диван и улыбнулся:– Что-то устал я сегодня.– Так что кто тут старый – еще надо посмотреть! – возмутился Сава. – И барышни – это первое, что я всегда замечаю! То есть, прошу пардон, не что, а кто. Или кого? Вот черт, великий и могучий язык. Да из-за него свой собственный сломаешь!Мишель хотела сказать, что никакая она не барышня. И вообще, тон разговора, заданный с самого начала, ей не нравится. Она – независимая женщина, которая приехала сюда исключительно по делу. А ее, понимаешь ли, сначала принимают за прислугу, а потом лупят по лицу курткой. Хорошо хоть бахромой, которой она вся обшита, не отхлестали как следует!– Знаю, знаю, вы – не барышня, – улыбнулся Андрей, сразу заметив недовольство на ее лице. – Вы дизайнер.Он хотел добавить «и Красная Шапочка», но сдержался. Потому что, судя по напряженному выражению ее лица, она и так сдерживалась из последних сил, чтобы не нагрубить из-за обиды. «Наверное, Настя успела ей что-то неприятное сказать», – догадался Железнов и, чтобы снять неожиданно возникшее напряжение, улыбнулся Мишель так, как обычно улыбался всем женщинам – даже не из желания понравиться, а по привычке. Он знал, что на женщин производит неизгладимое впечатление, когда он смотрит на них именно так – с радостью, грустью и легкой иронией. Как будто рад их видеть, но при этом думает о чем-то своем. С годами на его лице появились выразительные морщины, которые лишь добавили мужественности. Но «включив» свою фирменную улыбку, Андрей неожиданно поймал себя на мысли, что по-настоящему рад видеть эту хмурую девушку с растрепанными волосами. Как будто с ее появлением в доме возник центр притяжения, благодаря которому скука исчезнет без следа – ведь ему предстоит постоянно отслеживать, как на охоте, каждый ее шаг, каждое движение, каждый вздох. И следить за тем, чтобы никто другой не возомнил, что он тоже может считать девушку своим трофеем. Впрочем, пока Андрей не видел ни одного, даже потенциального соперника. Смешно же думать о том, что толстый, наряженный, как шут гороховый, Сава может привлечь внимание этой строгой, но одновременно и беззащитной женщины? У Андрея совершенно вылетело из головы, что слава – один из самых сильных магнитов, который притягивает женщину к мужчине. И про Настю он тоже не думал. При чем здесь жена, если он уже «взял след»? Но это была не настоящая охота, а всего лишь увлекательная игра, которой он привык в последние годы развлекаться. Это как стрельба по мишени. Но только в тире, в котором все фигуры картонные. Андрей Железнов даже не считал нужным помнить имена всех женщин, которые то и дело появлялись в его жизни. Но имя этой девушки было слишком необычным. Может быть, поэтому его он запомнил сразу.

Мишель смотрела на Андрея и удивлялась – почему женщины до сих пор не разорвали его на куски? Ведь выглядит он как настоящий киногерой! Чуть взъерошенные, коротко стриженные седые волосы, упрямый, обросший трехдневной щетиной подбородок. А сильные руки, которые так хорошо видны благодаря небрежно вздернутым рукавам тонкого кашемирового свитера? Даже обычные темные джинсы смотрятся на нем удивительно! «Господи! – подумала с отчаянием Мишель. – Неужели никто, кроме меня, не видит, как он красив?» Она бы ужасно удивилась, если бы вдруг ей сказали в эту минуту, что выглядит Андрей Железнов обычно, даже не очень хорошо – уставший взгляд, морщины, да и побриться ему не мешало бы. Но Мишель выцарапала бы глаза любому, кто посмел бы сейчас усомниться в том, что Андрей Железнов – самый красивый мужчина на свете! Вот только она совершенно не представляла, как ей следует себя вести, чтобы он вдруг не исчез. Например, не ушел в свою спальню отдыхать. Или не решил отправиться на прогулку с Настей или Савой. А вдруг Андрею сейчас позвонят из Москвы, и он надолго закроется в кабинете и будет вести бесконечные деловые переговоры. Мишель взглянула в его темно-карие глаза и с радостью отметила в них тот самый особенный блеск. Она видела подобный блеск лишь однажды в ювелирном салоне, рассматривая редкие черные бриллианты. Сначала она никак не могла понять, что же в них такого особенного? Почему все ее знакомые словно помешались и готовы платить огромные деньги за обладание этими невыразительными кусочками черного стекла? Но старательно вглядываясь в бриллианты, Мишель и сама незаметно влюбилась в их холодноватое, глубоко скрытое от посторонних глаз сияние.Удивительно, но, восхищаясь внешней красотой Андрея, Мишель даже не отдавала себе отчет в том, что думает о нем как о неодушевленном предмете. Может быть, потому, что за последние десять лет она привыкла доверять вещам больше, чем людям?Внутри у Мишель неожиданно начали вспыхивать и гаснуть бенгальские огни. Вот Андрей протянул ей руку, и – п-ш-ш-ш! – заискрилось яркое серебряное пламя. Она в ответ улыбнулась. Ф-ф-ф-ых! Огонек погас. Но затем Андрей о чем-то спросил ее, она даже не поняла, о чем именно, потому что внутри снова с волшебным шорохом загорелся и заискрился бенгальский огонь. Андрей попросил ее подождать пару минут и вышел в соседнюю комнату. Пламя исчезло, но сохранилось тепло. Мишель не сомневалась, что через пару минут Андрей вернется, и волшебный фейерверк продолжится. Разве может быть по-другому, если она наконец-то встретила мужчину, в глазах которого словно рассыпаны черные бриллианты?– А вы какие песни любите? – вырвал Мишель из чудесного оцепенения голос Савы.– Знаете, есть такой исполнитель – Сава? – чуть кокетливо ответила она.Сава горделиво хмыкнул, подтянул живот и приготовился дальше слушать комплименты. Черт побери, ужасно приятно, когда молодые женщина без ума от тебя!– Если серьезно, мне очень нравится все, что вы исполняете – и раньше, и сейчас, – произнесла Мишель.Урок, когда-то данный отцом, все-таки пригодился Мишель – как хорошо, что она так вовремя его вспомнила. Потому что если бы сейчас она назвала любое другое имя, то в этом доме у нее появился бы еще один потенциальный враг. А Мишель было достаточно одной Насти.– Ну хорошо, ну, а еще кто вам нравится? – спросил Сава, сияя как начищенный пятак.– Даже не знаю… – Мишель сделала вид, что задумалась. – Сейчас ведь нет исполнителей с ярко выраженной индивидуальностью.– Да, да, это точно, – с удовольствием кивнул Сава. – Ну а из женщин?– Из женщин… – вздохнула Мишель и вдруг быстро ответила: – Елена Ваенга. Кто же еще?– А какая песня особенно нравится? – начал надуваться, словно шар, Сава.– Разные нравятся. В зависимости от настроения. Сейчас «Любовь».– Андрюха, ты слышал? – Популярный певец вскочил с дивана так стремительно, как будто вместо обивки из тонкой кожи под ним внезапно появилась раскаленная сковорода. – Они все помешались на этой Ваенге! Всем подавай эту чертову лирику, которую они называют искренней.– Сава, ну что ты кипятишься, она действительно отлично поет. И вообще, красивая женщина. Разве этого мало? – тихо ответил Андрей, глядя на Мишель в упор. Ей даже показалось, что если бы сейчас они были в доме одни, то он попросил бы ее спеть. А вдруг она тоже талантлива? Поэтому, как будто подслушав его невыраженную словами, а лишь взглядом просьбу, Мишель беззвучно «запела»:И океанами стали глаза твои,И ярче света их нет.Ну что мне теперь зима?Мне твоего огня хватит на тысячу лет…*

– А «Любовь» действительно отличная песня. И нарочитая старомодность именно то, что сейчас нужно публике. Да и не только сейчас. Такие вещи всегда обречены на успех, – задумчиво произнес Андрей, как будто он действительно услышал, как Мишель поет. Железнова можно было упрекнуть во многих слабостях, кроме одной, самой распространенной – зависти к чужому таланту.– Вам правда нравится? Ведь это очень женская песня, – удивилась Мишель.– Конечно, конечно, – немного невпопад ответил Андрей и неожиданно смутился так, что даже покраснел.И Мишель отчетливо прочла в его вдруг утративших свой особенный блеск глазах: «Рано, еще слишком рано». Но слова не испугали Мишель, потому что она почувствовала в себе редкое по силе отчаяние и готова была идти напролом. Если потребуется, она сможет при всех взять за руку этого самого красивого в мире мужчину и спрятать так, чтобы никто не нашел. Чтобы он принадлежал только ей одной! Она еще раз взглянула в его глаза и тут же сникла. Потому что смогла прочитать лишь одно слово – «зачем?».

– Андрей, вы проводите меня до отеля? Заодно обсудим хотя бы предварительно, каким вы видите новый интерьер дома. Мишель стояла на крыльце, поеживаясь от холода.– Нет, извините. Я не могу. Но вы не бойтесь, тут же совсем близко. А мне еще надо с Савой поработать. Иначе он разнесет дом. Но это вы виноваты. Зачем сказали про Ваенгу? Сейчас он будет меня терзать до утра, требуя лучшие в мире песни. Но я же не фокусник.Мишель хотела ответить, что он не фокусник, а маг и волшебник. Но вместо этого грустно произнесла:– Я просто подумала, что вам захочется прогуляться.– В другой раз. Приходите утром. Осмотрим дом и обсудим все детали. А сейчас идите в отель и отдыхайте. И не обижайтесь за то, что я вас не провожаю.– Я не обижаюсь.Мишель действительно почти не расстроилась, услышав отказ. Ведь это было только первое решение Андрея, и ей надо обязательно сохранить силы на то, чтобы пережить второе. Мишель верила, что если она будет терпеливой, то непременно дождется самого главного решения – третьего. Ей нужно было лишь знать, что удивительный салют повторится снова и снова. А тот, кто зажигает бенгальские огни, сам мечтает о том, чтобы погреться в их сиянии. Или все это – плод ее богатого воображения? Но спрашивать было некого. Андрей, попрощавшись, вернулся в дом и плотно закрыл за собой дверь.

Глава 5

На рассвете Мишель проснулась от отчетливого стука в окно: «Тук, тук, тук». В первое мгновение она даже не сразу поняла, где находится и что происходит. Но стук повторился. Мишель пришло в голову, что это, скорее всего, ветки деревьев ломятся в ее номер, расположенный на втором этаже, и не дают спать. Она выбралась из-под пухлого одеяла и, поеживаясь от холода, подошла к окну. Никаких веток Мишель не увидела. На улице моросил дождик – настолько мелкий и прозрачный, что было непонятно, капли воды летят вниз или вверх. Казалось, что, зависнув, они кружатся на одном месте. Стук повторился. Мишель открыла окно и выглянула наружу. Мокрое облако тут же окутало ее – влажными стали волосы, глаза, губы. И это был такой неожиданный, такой восхитительный глоток утренней свежести, что Мишель невольно открыла рот от удовольствия словно желала напиться. Во рту, действительно, пересохло. Мишель с досадой вспомнила, что вчера вечером забыла купить воды – обычно в течение ночи она выпивала не менее пол-литра минералки. Она не знала точно, вредно это или полезно, но никогда не ложилась спать, не поставив рядом с кроватью бутылку воды. И сейчас она почувствовала, насколько же сильно ей хочется пить – организм буквально изнывал от недостатка жидкости. И конечно же осенний моросящий дождик не мог спасти его от обезвоживания. Мишель пришло в голову, что в номере должен быть мини-бар. Крошечные бутылочки с разнообразными алкогольными напитками, сухарики, орешки и кока-кола – в мини-баре больше не было ничего. Мишель вспомнила, что, когда она заселялась в номер, то бутылка воды была как комплимент от отеля. Но она, не подумав, тщательно вымыла ею лицо после поездки на пляж. И сейчас Мишель не знала, как же ей поступить? Выпить воды из-под крана? Она не делала так уже много лет. Пепси-кола? От нее через пять минут во рту все высохнет еще больше. «Что ж, не остается ничего другого, как хлебнуть виски, и быстренько бежать в магазин за минералкой, – ухмыльнулась Мишель. – Вот будет картина, на рассвете в круглосуточно работающий ларек прибегает девица, от которой за версту разит виски и требует срочно продать ей бутылку воды. Понятно, что подумают зевающие продавцы. Совсем спилась девушка!» Мишель даже смешно стало, когда она представила себя участницей такой сцены. Ведь с ней, по правде говоря, такого произойти не могло ни при каких обстоятельствах – ведь она практически не пила. Потому что не любила состояние даже легкого опьянения. И виноват в этом был один-единственный человек – отец. Вернее, Александр Генрихович.

В первый и пока в последний раз Мишель напилась, когда ей было двенадцать лет. Тогда она и сама не поняла, как же это случилось. Просто ее внимание всегда очень сильно привлекал старинный столик, на котором Александр Генрихович устроил импровизированный мини-бар и следил за тем, чтобы на нем всегда царил идеальный порядок – вина, коньяки и виски были разлиты по специально предназначенным сосудам, а хрустальные бокалы натерты до ослепительного блеска. Мишель очень нравилось наблюдать, прячась в складках портьер, как отец важно и неторопливо наливает очередному гостю или клиенту темно-рубиновое вино или слегка маслянистый коньяк янтарного цвета. Сам отец почти не употреблял алкоголь, но ему нравилось осуществлять всю эту церемонию – выбирать подходящий для напитка бокал, раскладывать лед по массивным стаканам для виски. Став взрослее, Мишель поняла, что для отца это был не только эстетически привлекательный процесс и жест гостеприимства. Просто алкоголь служил самым надежным помощником, чтобы «развязать» язык собеседнику, а для адвоката, как известно, не имеет значения, каким путем добыта информация. Но отец так увлеченно и вдохновенно колдовал над старинным столиком, уставленным штофами и графинами, что Мишель как-то не выдержала и попыталась сделать то же самое, чтобы понять, почему отцу так нравится это занятие? Однако Мишель с самого начала допустила роковую ошибку, потому что абсолютно не помнила, что и в какой бокал наливал отец. Поэтому, выбрав самый красивый фужер из темно-рубинового стекла, налила в него жидкость из тяжелого квадратного штофа. Залпом выпила и онемела от удивления – напиток обжигал, но при этом был холодный. Но Мишель решила, несмотря ни на что, продолжить свой эксперимент. Она с трудом выдрала хрустальную крышечку-колпачок из изысканного высокого сосуда и понюхала его содержимое: судя по запаху, это было что-то более вкусное. Поэтому она щедро наполнила бокал почти до краев и большими глотками все выпила. Но спустя минут пять на Мишель напала грусть. Может быть, из-за того, что она так и не поняла, почему же отец с удивительной настойчивостью потчует всей этой дрянью своих гостей. А они, по-видимому, так его любят и уважают, что не могут сказать честно и откровенно: «Александр Генрихович, не предлагайте нам больше эту отраву в хрустальных бокалах». Мишель стало настолько жалко отца, что она заплакала.Когда отец с матерью вошли в гостиную, на диване они увидели отчаянно рыдающую Мишель, которая твердила, не переставая: «Бедный папа, мой бедный папочка, ведь он ничего не знает!»Александр Генрихович быстро подошел к ней, крепко взял за подбородок и посмотрел в ее заплаканные глаза.– Света! – прошептал он побелевшими губами. – Все, началось. А я тебя предупреждал.– Саша, а что, что я могла сделать? – тут же по привычке начала оправдываться мама. И голос ее звучал почти равнодушно. Как будто она даже не удивилась, застав свою двенадцатилетнюю дочь абсолютно пьяной.– Я же предупреждал, что должен быть контроль, – все так же угрожающе продолжал шептать папа.Мишель вдруг почему-то ужасно развеселила эта сцена – отец с матерью как-то странно спорят. Хотя о чем тут спорить? Ведь это так здорово, что все они дома. Например, сейчас можно всем вместе отправиться на прогулку. Мишель даже сделала попытку встать с дивана, но почему-то у нее ничего не получилось. Словно извиняясь за свое временное бессилие, она тихонько запела. Мол, ходить пока не могу, а вот петь – пожалуйста.– Света, и что мы теперь будем делать? – поинтересовался отец уже своим обычным голосом, спокойным и уверенным.«Вот, – подумала Мишель. – Я спела, и папа сразу повеселел. Ничего, я теперь буду ему каждый день петь – и утром, и вечером. Когда бы ни попросил – я готова. Ведь этой мой самый любимый на свете папочка». От одной только мысли о том, как она его любит, у Мишель из опухших глаз снова потекли слезы.– Так что же делать, Света? – спросил отец таким тоном, словно он находился уже не в гостиной своего дома, а в зале суда.– Да расстрелять! И черт с ней! – вдруг громко выкрикнула Мишель, которую разозлила подобная неблагодарность отца – она, видите ли, старается, поет, а он заладил, как попугай – что делать, что делать?– Началось! – торжествующе воскликнул отец. – Ладно, пойду звонить Сергею Абрамычу, спрошу у него, что делать сейчас и утром, когда ее будет выворачивать наизнанку.«Наверное, папа, решил купить маме очередную шубу, – подумала Мишель, которой неожиданно очень захотелось спать. – И правильно, она ведь так давно мечтает о белоснежной шубе из норки. Только надо сказать маме, что не стоит носить ее наизнанку. А может, папа решил купить шубу, как это сейчас называется – двойную, сдвоенную? Ах да, двустороннюю. Молодец, папа, как он любит нас с мамой!» И, засыпая, она еще несколько минут слышала спор отца с матерью.– Саша, я давно говорила, что не надо искушать судьбу, не надо все выставлять напоказ, – нежным голосом упрекала мужа Светлана Петровна.– Но это уже совсем никуда не годится, Света. Прятать бутылки в собственном доме? А тогда что потом? Что будет дальше? Начнем прятать деньги? Вещи? Я такого не потерплю! – возражал отец. И зачем-то повторял громко и уверенно, словно «на бис»: – Я такого не потерплю!«Плохо спела, – успела подумать, проваливаясь в глубокий сон, Мишель. – Очень плохо!»

Но папа ошибся. Наутро Мишель чувствовала себя нормально. Ее «не выворачивало», только очень хотелось есть. Ей вообще казалось, что все произошедшее накануне – какой-то странный сон. Не очень приятный, но необычный. В том, что произошедшее не было сном, ее убедил разговор с отцом за завтраком. – Мишель, ты нормально себя чувствуешь? – спросил он и нажал кнопку на кофемашине.Агрегат зашумел, перемалывая зерна, и тем самым дал Мишель пару минут на то, чтобы обдумать ответ. Когда кофе был готов, у нее уже был готов и ответ.– Папа, я не знаю, как так получилось. Честно. Мне просто нравилось следить за тем, как ты угощаешь гостей, и я думала, что все это по-настоящему очень вкусно.– А что ты думаешь сейчас?– Это ужасная гадость. Но если твоим друзьям нравится, то пусть пьют. Обидно только, что… – Она задумалась, не зная, стоит продолжать или нет.– Только что? – Отец молниеносно из адвоката превратился в обвинителя.Обычно именно так с клиентами он репетировал будущую защиту. Мол, вот это вам скажет обвинитель, вот это – судья. Как мы будем себя вести? Какую стратегию победы изберем? Обычно судья у отца получался не очень, зато обвинитель – это была его коронная роль. И сейчас он в который раз начал исполнять ее с блеском!– Так я жду, Мишель!– Обидно, папа, что эти мерзкие напитки ты держишь в такой красивой посуде.– Понятно, – вздохнул отец. – Твоя мама предложила все это убрать, так сказать, с глаз долой.– Зачем? – испугалась Мишель. Она отлично помнила, что именно это во вчерашнем разговоре с матерью отец считал чем-то ужасным, недостойным, ведущим к неминуемому краху. – Не надо, папа. Я больше так никогда не буду. Просто я теперь знаю, что иногда самые ужасные на свете вещи могут быть очень красиво упакованы.С тех пор Мишель обходила сервировочный столик стороной. Он был ей неприятен. Словно с ним было связано одно из самых больших разочарований ее юности.

Снова раздался стук в окно. «Господи! Да что же это такое!» – с раздражением подумала Мишель и снова бросилась к открытому окну. С удивлением она увидела, что рядом с отелем идут дорожные работы, и звук каждого удара молотка о бордюр рикошетом отлетает в сторону ее окна. Поэтому и кажется, что кто-то очень настойчиво в него стучит. «Как правило, верное решение обычно лежит на поверхности, но людям нравится морочить себе голову, блуждать, как в лабиринте, в поисках этого самого решения». Мишель вспомнила одну из любимых фраз отца. И все в это утро встало на свои места.Мишель позвонила на ресепшн и велела принести ей бутылку воды без газа. Затем надела простые темно-синие джинсы, черную майку. Собрала волосы в хвост и, немного подумав, вставила в мочки ушей сережки из черного жемчуга. «М-да, я похожа на вдову, – усмехнулась Мишель, глядя на себя в зеркало. – Симпатичную, но очень мрачную. Что ж, сейчас эта самая вдова станет веселой». И она быстро, уверенными движениями нанесла на свои короткие ногти огненно-алый лак, цвет которого назывался red carpets. Но на красную дорожку Мишель, конечно, в этот ранний час не собиралась – она решила перед встречей с Андреем прогуляться по берегу моря.Лак на ногтях еще не до конца успел высохнуть, когда в дверь постучали. И хотя Мишель с нетерпением ждала, когда же ей принесут бутылку воды, все равно вздрогнула от неожиданности.– Войдите! – закричала она.Но тот, кто стоял за дверью, видимо, не услышал. И Мишель пришлось открывать самой, рискуя смазать ярко-красное покрытие на ногтях.– Пожалуйста, поставьте на стол, – властно указала она наманикюренным пальцем. – Откройте бутылку и налейте воды в стакан, – продолжала приказывать Мишель.Но осеклась, потому что поняла – сейчас у нее нет возможности достать деньги из сумки, а значит, девушка останется без чаевых.Но служащая отеля была, по-видимому, отлично выучена. Когда она выполнила все указания Мишель и направилась к двери, на ее лице даже намека не было на то, что она ждала благодарности.– Жадная хищница, вот что она о тебе подумала! Жадная столичная тварь, которой с утра надо подать бутылку воды. А то она, видите ли, вся высохла… – пробормотала Мишель, глядя на свое отражение в зеркале. Затем приложила один ноготь к другому, проверяя, хорошо ли высох лак. Убедившись, что все в порядке, она взяла стакан с водой и, не отрываясь, выпила все, до последней капли. – Хорошо! – выдохнула Мишель. – Господи, как хорошо!За окном вовсю светило солнце. И это был особый свет – нежный, прозрачный и очень ласковый. Именно такое солнце бывает по утрам только в Прибалтике. Увы, красота его и нежность так ненадежны, так капризны и так переменчивы…– Сейчас бы еще выпить чашечку кофе, и можно считать, что жизнь удалась, – произнесла Мишель. – Но если я сейчас позвоню на ресепшн, то эта девушка точно решит, что я совсем обнаглела – гоняю ее туда-сюда, а благодарности от меня не дождаться. Ладно, чтобы не создавать образ наглой московской стервы, выпью кофе в кафе на набережной.Но дело было совсем не в этом. Просто Мишель ужасно надоело пить кофе по утрам в одиночестве. Вот воду – пожалуйста. А для кофе нужна компания. Пусть даже из случайных людей. И, еще раз взглянув на свои пурпурно-красные ногти, Мишель отправилась на променад. Если бы кто-то в это раннее утро назвал ее женщиной, идущей на охоту, то она бы очень удивилась.

Лестница к променаду оказалась очень высокой. Но Мишель это ничуть не смущало, ей было совсем нетрудно бежать по бетонным ступеням, ведь само море шло ей навстречу. Оно катило темно-серые глянцевые волны спокойно и уверенно, как будто даже не сомневаясь, что они с Мишель рано или поздно непременно встретятся. Мишель так торопилась, перепрыгивая со ступени на ступеньки, что даже немного запыхалась. Хорошо, что на ногах у нее были не туфли на каблуках, а кеды, благодаря которым бежать было легко и весело. Но все равно, это не было похоже на фитнес, в котором так важен процесс. Сейчас для Мишель был важен только результат – добежать до моря и броситься в его объятия. И не важно, что вода в такой ранний час может быть очень холодной. Балтика… Она теплом никого не балует.Солнце вдруг исчезло – как будто его неожиданно упаковали в темную непрозрачную ткань, мол, посветило и довольно. Без солнечного света и море сразу стало другим. Волны потемнели и словно отяжелели, как будто на воду налили тонкий слой расплавленного черного жемчуга, который растекся неравномерно. Перламутровое море выглядело очень изысканно, но в его красоте ощущалось что-то зловещее.А еще, после того как «похитили» солнце, Мишель поняла: ей показалось, что море идет ей навстречу. На самом деле оно привычно и равнодушно катило свои волны в строго отведенных ему границах. И перед ним всегда будет непреодолимая преграда – песчаная полоса пляжа. Правда, именно в этих местах настолько узкая, что, кажется, сделай один – самый решительный, самый отчаянный шаг, – и ты заставишь море обнять тебя. Только сделай шаг!Оказалось, что все кафе на променаде еще закрыты. Поэтому Мишель решила немного прогуляться.Она дошла неторопливо до мола, который уходил в море недалеко – метров на пятьдесят. Но зато с него, свесившись через перила, можно было наблюдать, как волны разбиваются о бетонные столбы.Мишель шла, окруженная водой с двух сторон, и мечтала о том, чтобы выглянуло солнце – ведь она уже начала замерзать. И если не потеплеет, то придется возвращаться в отель за свитером. Или за джинсовой курткой. Нет, лучше все-таки свитер. Или куртка? Мишель резко остановилась, увидев лежащую на мокром бетоне женскую сумочку. Обычную. Из самого дешевого кожзаменителя и немного потрепанную на сгибах. Мишель испуганно огляделась по сторонам. Море все также равнодушно катило свои прекрасные перламутровые волны. Присев на карточки, Мишель дотронулась до сумки, которая оказалась очень мокрой. Мишель никак не могла решиться ее открыть – ей пришло в голову: а вдруг хозяйки этой дешевой, почти вульгарной сумки уже и в живых-то нет? Может быть, под покровом ночи она бросилась в воду, тоже поверив в то, что море идет ей навстречу? «Надо эту сумку в милицию отнести», – решила Мишель, справившись с первым приступом страха. Но как только она взяла сумку в руки, за спиной раздался насмешливый мужской голос:– Девушка, вы зачем взяли чужое? Не хорошо.Мишель обернулась и увидела симпатичного молодого человека лет тридцати. Он смотрел на нее в упор, засунув руки в карманы спортивной куртки нежно-голубого цвета, и выглядел так, словно отправился на утреннюю пробежку, во время которой случайно попал на место преступления. Мужчина не был картинно красив, но выглядел мужественно, а потому сразу вызывал доверие.– Это ваша?– оправившись от растерянности, спросила Мишель у незнакомца.– Нет, конечно, это не моя вещь, – покачал он головой и улыбнулся дружелюбно. Мишель заметила, какого необычного цвета у мужчины глаза – сразу и не понять, светло-голубые или бирюзовые с серым оттенком. Цвет менялся в зависимости от того, молчал он или говорил с легкой иронией.– Возьмите, если это ваша.– Нет, конечно, это не моя сумка, – снова покачал головой он.Но Мишель решила, что непременно должна отдать ему эту уродливую вещь, которая может иметь отношение к чему-то очень некрасивому – например, к преступлению.– Знаете, – неуверенно произнесла она, – я вот что думаю. Наверное, девушка, которой принадлежит эта сумка, бросилась в море. Утопилась, одним словом.– Очень интересно. А почему вы так решили? – Мужчина накинул капюшон и приготовился слушать.– Если она ее забыла, то вернулась бы, я так думаю. А если украли, то вытащили бы кошелек и все более-менее ценное, а затем выбросили в море. Хотя странно, что кто-то решил украсть такую ужасную сумку.– А что такого ужасного вы в ней увидели?– Да все, – пожала озябшими плечами Мишель. – И качество материала, и фасон, и все эти якобы золотые украшения. Это, конечно, подделка под очень известный бренд. Но должна вам сказать, самая примитивная подделка.Мужчина несколько минут смотрел на Мишель так, словно хотел, но не решался о чем-то спросить.– А вы что, сумки делаете? – наконец произнес он с едва скрываемым неудовольствием.– Нет, не делаю, но я в них отлично разбираюсь.– Понятно, – кивнул мужчина и протянул руку. – Отдайте сумку мне и не переживайте, ее владелица жива-здорова. Сейчас она спит под теплым одеялом и видит чудесные утренние сны. Я скажу ей, что это вы спасли ее ужасную сумку. Или, может, мне сейчас выбросить ее в море, а девушке купить новую? А вы как раз мне и поможете, раз вы так отлично в них разбираетесь.– Поняла. Простите. Это сумка вашей девушки. Я не хотела сказать ничего обидного. Еще раз прошу прощения.Мишель расстроилась. Нехорошо получилось. Ненароком обидела и этого симпатичного парня, и его девушку, и ее сумку. Но потом подумала, что так ему и надо – разве можно допускать, чтобы любимая женщина держала в руках такую гадость?– Нет, это не моя девушка, – неожиданно начал оправдываться мужчина. – Так, просто знакомая. Почти случайная. А вас как зовут? Меня – Глеб.– А меня – Мишель.– Правда, что ли? Вот странно! И как ты живешь с таким именем?Он так быстро и так уверенно перешел на «ты», что у Мишель даже не нашлось слов, чтобы одернуть его и тем самым поставить на место. Она почему-то тоже стала оправдываться:– Была такая актриса – Мишель Мерсье. Вот в ее честь меня папа и назвал…– Слушай, а как тебя в школе звали? – перебил ее Глеб.– По-разному, – честно призналась Мишель. – И Мишкой, и Машкой, и Мышкой.– О, Мышка – это мне нравится! – засмеялся он, продемонстрировав отличные, по всей видимости, отбеленные зубы. – Хотя ты на мышку не похожа. В смысле на серую мышку.– Да, если только на черную мышь. Или уж на крысу, – в ответ улыбнулась Мишель и поправила черные жемчужные бусины в ушах. – Ладно, мне пора на встречу. Берешь сумку или нет? Или я ее в милицию отнесу.– Нет, в милицию не надо. Отдай мне, я верну вещь владельцу. Веришь?– Верю, – совершенно искренне ответила Мишель. Что-то в этом парне было такое, что ему сразу хотелось довериться.

Они неторопливо шли по мысу. Затем завернули на променад. Людей было очень мало. Но торговцы сувенирами и ювелирными украшениями из янтаря уже начали неторопливо раскладывать свой товар. – А ты где живешь? – спросил Глеб.– В «Фальке».– Крутая, – кивнул он и немного ссутулился. – Может, кофе выпьем?– Нет, не могу, – с сожалением покачала головой Мишель. – У меня встреча с клиентом.– С кем? – Глеб от неожиданности затормозил так резко, что чуть не сшиб столик с поделками из янтаря. – Извини, старик, извини.Продавец посмотрел с возмущением, что-то пробормотал и, кажется, даже выругался.– А какие с утра могут быть клиенты у молодой красивой девушки? – поинтересовался Глеб и посмотрел на Мишель как-то странно, словно пытаясь увидеть в ней признаки того, что он сразу мог не заметить.Мишель все поняла и захохотала. Она взяла Глеба за рукав его голубой спортивной куртки и чуть снисходительно ответила:– Да я наемный работник. Оформляю интерьер здесь одному вашему парню.– Фамилия?– Что? – не поняла Мишель.– Как, спрашиваю, фамилия парня?– Нет, не могу сказать. Это профессиональная тайна, – засмеялась Мишель, которой вдруг очень понравилось кокетничать и морочить голову этому симпатичному мужчине с широкими плечами, который идет рядом, зажав под мышкой потрепанную женскую сумку. – Я не могу разглашать никаких имен. А вдруг ты решишь его ограбить?– Обязательно, – пробурчал Глеб. – Как только имя и адрес узнаю, так сразу и ввалюсь ночью темной. Да не один, а с бандой. Слышала, может, про «Морских волков»? Так вот я ихний главарь.– Не «ихний», а их, – поправила Мишель.– Неважно, смысл от этого не меняется.– Еще как! – улыбнулась Мишель и решила, что настало время прощаться. – Ну что, Глеб, было очень приятно познакомиться.– А может, все-таки кофе выпьем? – спросил он.– Не могу, – покачала она головой.– А номер телефона оставишь?– Зачем? – спросила она, глядя ему пристально в глаза.– Ну как зачем? Будем вместе по утрам гулять. Может, еще что-то ценное найдем. Да, ты на меня-то не обижайся. Просто имя у тебя действительно странное. Ну, то есть необычное, – поправил он.– Больше подходит для девушки легкого поведения? – засмеялась Мишель.– Ага, не для тяжелого – это точно, – признался и, подумав, произнес странную фразу: – Ну, то есть разные бывают девушки, разные, так сказать, имена и нравы.– Понятно. А девушка, которая сумку потеряла, она какого поведения? – не удержалась Мишель.– Среднего, – иронично улыбнулся Глеб. – Как и большинство современных женщин.Он хотел еще что-то добавить, но Мишель пожелала ему хорошего дня, попрощалась и направилась в сторону дома Андрея Железнова, потому что не хотела заставлять его ждать. Вот только о чем, кроме ремонта дома, они будут говорить?– Я сумку верну хозяйке. Ты не волнуйся! – закричал ей вслед Глеб. – А то ты решишь, что я ее украл. Я, конечно, тоже мастер брать чужое, но далеко не все, что на глаза попадается.Мишель, не оборачиваясь, пожала плечами. Но, даже не видя ее лица, Глеб понял, что она улыбается.

Глава 6

Дверь распахнулась. На пороге Мишель увидела «привидение» – большое и толстое. – Ой, простите! – закричало «привидение». – Я не одет. Но это вы сами виноваты. Что это вы вздумали шляться по гостям так рано. Чего явились? Разбудили всех, понимаешь ли!В первую минуту Мишель растерялась, а потом ей стало смешно. Сава, облаченный в белый халат-кимоно, действительно, выглядел как герой из детского мультфильма. Причем герой очень прожорливый – недаром он держал в руках огромный ломоть батона, сверху щедро политый вареньем.– Сава, во-первых, это вы своим криком рискуете всех разбудить. А во-вторых, мы договорились с Андреем, что я приду в одиннадцать часов утра, а сейчас уже половина двенадцатого – я даже немного опоздала.– Ух, ух, – заохал Сава, как филин, откусил кусок от своего гигантского бутерброда и молниеносно прожевал, почти проглотил. – Договорились они! А мы с ним договаривались, что он наконец-то напишет нормальную песню. И что? Ноль! Зеро! Сава снова при своем – при своих старых песнях, которые уже осточертели не только публике, успевшей на них состариться, но и самому певцу, пропади он пропадом!– Сава, – засмеялась Мишель. – Извините, но вы испачкались – у вас весь рот в варенье.– А это я худею.– Странная диета – белый хлеб с вареньем. И давно вы на ней сидите?– Всю жизнь, – абсолютно не смутился Сава и снова откусил кусок.– Ну, тогда боюсь, что у вас плохой диетолог или он большой оригинал. Извините, но можно я все-таки войду в дом? Или мне попозже прийти?Широким жестом, артистично взмахнув рукавами-«парусами», Сава распахнул дверь, приглашая Мишель войти.– Давайте кофе пока выпьем, как элегантные люди. И сидите, ждите, потому что если вы придете позже, то рискуете никого не застать. Андрей с Настей собрались уезжать.– Уезжать? Куда? А как же ремонт? – Мишель не смогла скрыть своего разочарования. – Мы же ничего не обсудили, ничего еще не решили…– Ох, плохо ж вы Андрюху знаете! – вздохнул Сава и плюхнулся на диван. – У него никогда и ничего не решено. И все всегда в последнюю минуту. А на вид – фу-ты, ну-ты, серьезный основательный мужчина. Хозяин своего слова. А я его сколько просил? Напиши, подлец, песню! А он все обещает, обещает. Мои поклонницы на пенсию отправятся или помрут, не дай бог, пока Сава порадует их новым шедевром в своем исполнении. А ведь моя публика меня любит, да что там любит, обожает, потому что …Мишель не стала слушать, за что публика обожает толстого, похожего на привидение Саву. Ей захотелось плакать. Все было напрасно. И утренняя прогулка у моря, и зачем-то накрашенные ярко-красным лаком ногти. Все то, что она делала, тщательно готовясь, как она думала, к самому важному в ее жизни свиданию. А оказалось, что встреча, если даже и случится, то будет очень короткой и деловой. Они быстро, на ходу, обсудят, что и как переделать в интерьере дома. А потом Андрей уедет. «Значит, вчера мне все показалось. И никакого салюта не было. Вернее, он вспыхивал только лишь в моем воображении», – подумала Мишель, и ей захотелось бежать из этого дома, чтобы как можно быстрее добраться до номера в отеле, зарыться под одеяло и поплакать от души. Увы, ничего, кроме ремонта в доме, Андрей не имел в виду. И все эти его особенные взгляды и проявленный интерес были лишь иллюзией. А может быть, минутной мужской слабостью. «Нет, – подумала Мишель. – Не было ничего, даже секундного интереса. Иначе он нашел бы предлог, чтобы меня проводить. А, с другой стороны, как быть с Настей? Чтобы она подумала, отправься Андрей вслед за мной?»Как почти всякая женщина, теряясь между реальностью и своими желаниями, она на один вопрос находила бесчисленное множество ответов, которые никак не хотели стыковаться друг с другом.«Зачем он позвал тебя сюда, на далекий и холодный балтийский берег?»«Чтобы переделать интерьер дома».«А разве здесь нет дизайнеров?»«Он хотел, чтобы можно было похвастаться твоим именем».«А что он имел в виду, когда вчера смотрел “особенным” взглядом, после которого и засверкал тот самый чудесный фейерверк?»«Никакого особенного взгляда не было. И фейерверка тоже. Ты стала одной из жертв ситуации, когда мужчина просто улыбнулся, а женщина решила, что в этом есть некий тайный знак, обещание любви».«А может быть, он просто любитель легких интрижек? И жена к этому привыкла, потому и смотрела на тебя как на пустое место – как говорится, одной подружкой больше, одной меньше?»«Да, вот это больше всего похоже на правду».«Но с другой стороны, разве можно так ошибаться? Ведь…».– Он гад, каких свет не видел! – вдруг воскликнул неожиданно Сава.Но Мишель была благодарна за то, что силой своего голоса он все-таки сумел прервать ее мучительные и, увы, скорее всего бесполезные размышления.Сегодня Андрей уедет. И все. Точка. Мишель с грустью обвела взглядом огромный полупустой холл – даже от него веяло тоской и безнадежностью. «Скажу, что ничего минимальными средствами исправить невозможно, – решила она. – И завтра же утром уеду. А сегодня пойду на пляж, а вечером в ресторан. В конце концов, не сошелся же свет клином на этом композиторе. Поиграл на струнах моей души и хватит».– Сава, как вам не стыдно? – улыбнулась она кокетливо, чтобы хоть как-то скрыть, насколько ей сейчас плохо. – Это же ваш друг. И песни его вы поете столько лет. А я особенно люблю…– Какую? – нахохлился Сава и стал уже больше похож на филина, нежели на привидение. – Из Лялькиных, наверное…Сказал и тут же осекся.На лестнице, ведущей со второго этажа в холл, стоял Андрей. Он был тщательно выбрит и одет в белоснежную сорочку, отлично сочетающуюся с темно-синими джинсами.– Извините, – улыбнулся он. – Я немного проспал.И у Мишель снова поплыло в голове. И в этом едином потоке тонули, растворяясь без остатка, все ее сомнения, отчаяние и боль. А на поверхности оставались только лишь восхищение и радость от того, что он здесь, он рядом хотя бы несколько часов. Лучше хоть что-то, чем ничего. «Может быть, даже сказать ему, что я его люблю?» – мелькнула у Мишель шальная мысль. И она не показалась ей такой уж неуместной. Если именно сейчас она поняла, что любит этого красавца-мужчину, почему бы ему первым не узнать такую потрясающую новость?

– Андрей, я, признаться, в растерянности, – вздохнула Мишель после того, как они дважды обошли дом. Исследовали все: и три ванные комнаты, и гостевые апартаменты, и музыкальный салон, и библиотеку. Всюду царило одно и то же: уныние. Серые тона, прямые линии и много-много стекла. Как будто прежний владелец не дом оформлял, а пытался воссоздать атмосферу идеального офиса, в котором ни о чем, кроме серьезной работы, не стоит и думать. Может быть, поэтому и разговор Андрея и Мишель после осмотра дома был подчеркнуто деловой. – Понадобится очень много времени и средств, чтобы устранить недостатки, – важно произнесла Мишель.– Я уверен, что вы все драматизируете, – ответил Андрей.Они сидели в холле за огромным столом со стеклянной столешницей, и атмосфера была такая, как будто говорили они не о декоре, а о чем-то архиважном – например, о войне и мире.– Потребуются кардинальные переделки, – уверяла Мишель.– Конечно, если вы, как профессионал, считаете их целесообразными, то я готов согласиться.– Тогда я вернусь в Москву, составлю подробный план и смету. А потом…Но она не успела сказать, что будет потом, потому что в дом с улицы ворвался Сава и заорал так, что задрожали стекла в окнах и даже, кажется, стол:– Ну что, братцы, вы нашли способ, как очеловечить этого монстра?! Андрюха, твой дом, конечно, самый большой, но и самый страшный! Я его боюсь! Как я тут останусь?! Кто меня будет охранять?!– Вот эта смелая девушка. Она ничего не боится. Ведь правда, Мишель?Кажется, он не услышал ее слов о том, что она собирается в Москву составить дизайн-проект и приложить к нему смету. Или сделал вид, что ничего такого она не говорила. И все пойдет по его плану – он уезжает, а она остается. «Очеловечивать монстра», – как выразился Сава.– Хорошо, Андрей, – согласилась Мишель. – Я останусь охранять дом, а заодно и вашего друга. Я, конечно, думала, что я декоратор, но поработаю и охранником – мне не привыкать. Я и маляром была у капризных клиентов – сама перекрашивала стены, и плитку драила от разводов – никто, кроме меня, не мог сделать это так аккуратно и тщательно. Правда, хозяйский дом еще ни разу не охраняла, но ничего, научусь.– Вы обиделись? – мягко поинтересовался Андрей и грустно улыбнулся.«Я не обиделась! – захотелось ей закричать, глядя в его темно-карие, почти черные глаза. – Я убита. Потому что ты уезжаешь. Потому что мы посмотрели весь дом, кроме одной-единственной комнаты – спальни, в которой сейчас спит твоя жена. А ты имеешь наглость сидеть за стеклянным столом и отдавать приказания, как мне жить, когда ты исчезнешь!»– Нет, – вежливо ответила Мишель. – Совсем нет.Они оба слишком давно жили в мире, в котором люди почти никогда не говорят, что на самом деле думают. Они привыкли прикрывать свои мысли и чувства любыми маскировочными средствами – ложью, лестью, пустыми словами. И делали это так мастерски, что сами уже перестали отличать правду от лжи.Ведь если бы сейчас Андрей и Мишель вдруг, как по волшебству, стали откровенны, то разговор их был бы прост и незамысловат. Обычный разговор мужчины и женщины, которых потянуло друг к другу:– Андрей, ты хочешь сегодня вечером прийти ко мне в отель?– Да, Мишель.– Тогда я жду тебя.– Я обязательно приду и останусь у тебя до утра. А мой друг Сава придумает, что сказать моей жене.– Я рада, но меня интересует, что будет дальше.– Ничего. Я буду встречаться с тобой и обманывать жену. А потом мы расстанемся. Если ты бросишь меня, то я буду страдать. Если я уйду первым, то слезы придется лить тебе.Просто и откровенно. Честно и без фальши. Только кого может порадовать такая правда? Может, действительно лучше плыть по морю лжи?

Андрей и Мишель столкнулись взглядами и поняли: они одновременно мысленно проговорили диалог о «правде и лжи» и оба приняли единственно правильное решение: врать. Элегантно и красиво. И если получится, равнодушно. У Андрея, судя по всему, получалось лучше, поэтому он начал первым разговор о том, что его интересовало в данный момент. Пусть и не очень сильно, но все-таки… Мужчины вообще более талантливы в том, чтобы составлять гармоничную композицию из чувств и расчета. Даже искренне увлекаясь, они могут одновременно не забывать о своих интересах.

– Мишель, расскажите, как обычно проходит ваше общение с клиентами, – поинтересовался Андрей. – Вот и нашему певцу всех времен и народов, мне кажется, очень интересно знать, что и как происходит.

– Еще как! С клиентом-то! – притворно закатил глаза к потолку Сава. – Только что это мы сидим как неродные? Может, чайку выпьем? С конфетками?

– Сава, друг мой, – покачал головой Андрей. – А ты не боишься лопнуть как воздушный шар? Ты же наверняка с утра съел банку варенья.

– И с булочкой, – вздохнул Сава и быстро добавил: – Но я уверен, что Мишель точно не откажется от сладкого. Кстати, а кто тебя назвал таким кошачьим именем?

– Что?! – Мишель покраснела от неожиданности.

Никто ни разу в жизни ей не говорил, что ее имя больше подходит кошке.

– Бывают, знаешь, нахальные, разбалованные домашние красавицы в белоснежных шубках и с длинными пушистыми хвостами. У тебя, кстати, есть такая шуба? – продолжал Сава, шумно разрывая целлофан на появившейся в его руках, как по волшебству, коробке конфет.

– Пока, увы, нет. Но может, и будет, – кивнула Мишель. Она решила не теряться и не смущаться ни при каких обстоятельствах.

– Тебе точно пойдет! – Сава с тоской и любовью посмотрел на конфеты. – А тебя дома как звали? Машкой?

– Мишкой! – засмеялась Мишель. – Ладно, о нас с вами, Сава, мы поговорим позже. А сейчас нам надо с Андреем обсудить, хотя бы в общих чертах, план работ. Кстати, почему вы спрашиваете, как именно работают декораторы? Ведь, насколько я знаю, в московской квартире вы уже делали грандиозный ремонт. Так что опыт-то у вас имеется.

– Нет, – покачал головой Андрей, пристально глядя ей в глаза. – В Москве всем руководила моя жена.

– А сейчас? – Мишель изо всех сил пыталась не моргать, чтобы не выдать своего волнения.

– А сейчас она устала и не хочет ни о чем думать. Говорит, что у нее должно быть время пожить для себя.

«Кризис, – поняла Мишель. – Они оба настолько устали друг от друга, что не хотят больше никаких совместных проектов. По крайней мере, пока. Поэтому Настя так равнодушна к этому дому и ко всему, что с ним связано. А на Андрея ей тоже плевать?»

Впрочем, «плевать» и «отпустить» – это слишком разные вещи, никак друг с другом не связанные. Мишель это слишком хорошо знала, потому что много раз делала новый интерьер в домах чужих друг другу людей, живущих под одной крышей. Но именно слово «крыша» – ключевое. Она и защищает, и объединяет, и не дает разлететься в разные стороны.

– Кстати, – улыбнулась Мишель. – У вашего дома есть несомненное достоинство – прекрасная крыша из сланца. Это очень дорого. Очень!

– Я знаю, – равнодушно ответил Андрей. – Потому я его и купил. Вы знаете, сколько стоит квадратный метр сланца? Я уже не говорю про монтаж. Так что крышу оставьте в покое, пожалуйста. А все остальные предложения я готов выслушать.

Она не понимала его. Он ускользал, словно песок сквозь пальцы. Андрей выстраивал между ними дистанцию так, как желал именно он – то приближал ее к себе, то почти грубо отталкивал. «Мучительно, – вдруг подумала Мишель. – Как же мучительно с ним общаться! Почему же тогда я холодею от одной только мысли, что он сегодня уедет?» Она вдруг поняла, что если сейчас не совершит нечто из ряда вот выходящее, то все пойдет точно по его плану – она останется охранять дом и будет, как преданная собака, ждать хозяина. А он, вернувшись, может, потреплет ее по загривку или скажет ласковое слово, а, может быть, пройдет равнодушно мимо. Все будет только так, как решит он.

Мишель не хотела играть по таким правилам.

– Андрей, я согласилась на все ваши условия.

– Вы о гонораре? Об его увеличении пока не может быть и речи.

«Пока» – это слово она услышала и поняла правильно. Он ни в какую не хотел упускать инициативу из своих рук, но в то же время ни за что не желал нести ответственность. Мишель снова теряла опору под ногами и проваливалась – в его словах, в интонациях и, главное, в глазах, которые, чтобы Андрей ни говорил, выдавали его. Он был рядом, но не здесь. Он говорил одно, но думал в это время о чем-то другом – словно проживал какую-то одному ему известную историю, рассказывать которую был не намерен.

– Нет, я не про деньги, – вздохнула Мишель. – Мне все-таки надо знать, что именно вам нравится – какой стиль, какие цвета, какая мебель, в конце концов. А иначе я просто не смогу начать работать, даже если вы закроете меня в доме на замок, а охранять поставите Саву.

– Нет, я охранять не буду, – промурлыкал довольный Сава, вытирая полой белого халата измазанный шоколадом рот. – Мы с тобой начнем шалить и подожжем, к чертовой матери, дом этого мерзавца. А ты, кстати, не обижайся, что я тебя кошкой назвал. Меня самого в честь кота нарекли – был у бабки моей в деревне кот. Огромный, наглый, прожорливый и белый-белый. И что удивительно: я ведь именно таким вот и стал. Как такое могло случиться? Или правду говорят, как корабль назовешь, так он и поплывет? Вот нарекли бы меня Львом. Глядишь, стал бы как Лев Лещенко – легендой. А так – попса попсой, прости господи.

Мишель посмотрела на него с благодарностью. Хоть кто-то в эту минуту решил прийти ей на помощь и дал несколько минут передышки, чтобы набраться мужества и снова броситься в бой с человеком, который сидит за стеклянным столом спокойный и отстраненный. И даже не думает скрывать, что у Мишель есть всего несколько часов, чтобы постараться уговорить его влюбиться.

«А вдруг он не способен любить?» – испугалась она. И чтобы проверить свою внезапную догадку, попыталась посмотреть на Андрея так, словно впервые его увидела. Упрямый подбородок. Немного близко посаженные, а оттого особенно выразительные карие глаза. Сильные, покрытые загаром руки. В этом красивом мужчине присутствовал один-единственный изъян – он был слишком равнодушен.

«Наверное, поэтому Железнов и песни уже давно не пишет! Они давно умерли в нем, – поняла Мишель. – Но почему?» Если бы вдруг она решилась спросить его об этом напрямую, то, без сомнения, тут же бы скатилась с высокого крыльца этого неприветливого дома. Мишель не готова была к тому, чтобы рисковать.

– Андрей, вот смотрите, есть два способа работы над декором. Первый – это составить на компьютере план в 3D, то есть в объеме, на котором все показать досконально – какие отделка, планировка, мебель, светильники…

– Нет! – подскочил Сава, как ужаленный, и снова рухнул на диван. – Это ужасно скучно, все делать по плану. А нельзя так – сегодня одно захотел и сделал, завтра – другое. Так же веселее, правда?

– Может быть, вы и правы, – улыбнулась Мишель. – Но есть и другой путь. Так всегда делает моя подружка, дизайнер из Нью-Йорка. Она просит хозяев без плана выбирать вещи, которые им нравятся.

– А если они потом не совпадут по стилю? – Андрей сцепил пальцы «в замок» и уткнулся в них лицом.

– Не подружатся? Не полюбят друг друга? – засмеялась Мишель. Она наконец-то вступила на свою территорию и начала чувствовать себя более-менее уверенно. – Такого просто не может быть. Если все – буквально все! – от цвета стен до маленькой картинки выбирать, прислушиваясь лишь к своим чувствам, а не к тому, модно это или нет, престижно или не очень, то все непременно сложится. Ведь человек может обмануть всех, кроме себя самого. Надо только быть внимательнее. Верить себе, своим чувствам. Понимаете? Или вам все это кажется бредом?

– Нет, не кажется. – Андрей резко поднял голову и демонстративно понюхал воздух. – Мишель, а какие у вас духи? Кстати, мой вопрос не кажется вам бредом? Если так, то простите.

Он не хотел и не привык выпускать инициативу из своих рук. А потому решил снова поставить Мишель на место. Вот только сам пока не знал на какое. И это начинало понемногу выводить его из себя. Она не нравилась ему в том смысле, как обычно, легко и с первого взгляда, женщина может понравиться мужчине, когда он точно знает, что все в их отношениях будет хорошо – просто и необременительно. Легкий роман, чудесный секс и несколько приятных воспоминаний. И это гораздо лучше, нежели внезапное столкновение, после которого сердце словно наполняется водой и голос выходит из-под контроля. «А я ведь так давно не пел, – подумал Андрей. – Почему? Попробовать, что ли? Может, в караоке сходить? Там ведь наверняка исполняют мои песни, еще те, старые…»

Он никогда не называл их «песнями Ляли». Его только удивляло, что, несмотря на годы, их по-прежнему с удовольствием исполняли молодые певцы. А вот сам автор, увы, за эти годы устарел безнадежно. Впрочем, публика об этом даже не подозревала. Ведь известный продюсер и автор песен Андрей Железнов был по-прежнему одним из самых успешных в шоу-бизнесе.

А сейчас его ужасно бесила эта нахальная девица с ярко-красными ногтями. Как легко она бросается словами – «чувства», «полюбить»! Да что она знает про это! Наверняка крутит романы со всеми заказчиками. А они и рады! Еще бы! Эффектная барышня – темные волосы, ярко-синие глаза. Только вот пахнет от нее как-то удивительно. Или ему кажется? Вообще, где он все это видел и ощущал? Ярко-красный, почти кровавый лак на ногтях. Странно будоражащий запах – то ли старушечий, то ли до головокружения сексуальный? Господи! Откуда все эти воспоминания? И вдруг он вспомнил. Оперный театр. Может быть, Ла Скала или Метрополитен. Публика, степенно прогуливающаяся по фойе. Дамы, наряженные в норковые болеро и увешанные многокаратными бриллиантами. И вот это почти непременное сочетание вызывающе-красного маникюра и тяжелого, удушающего аромата. Сочетание, которое невозможно понять и оценить, – нравится оно или раздражает. Потому что в нем нет ничего простого и ничего однозначного. Как в настоящем романе. Где все рядом: любовь и ненависть, жизнь и смерть.– Мишель, вы любите оперу?– Почти люблю.– Что значит «почти»? – теперь настало время Андрею удивляться неопределенности ее ответов.– Это значит, что моя мама – оперная певица. Вот и решайте, как я могу относиться к данному жанру. Вообще-то люблю, но опера требует слишком сильных душевных затрат. Поэтому я очень редко хожу в оперный театр. Чаще всего на это просто нет сил. А духи у меня старенькие, 1974 года выпуска. Называются Ysatis. Вам они не нравятся?– Нравятся, даже очень. Извините.Он вдруг смутился. Впервые за многие годы. И неожиданно ему понравилось чувствовать себя растерянным. «Не в своей тарелке», – сказал бы Сава. Как удачно, что, наевшись сладкого, он наконец-то заснул и сейчас громко сопит, развалившись на диване.– Так как, вы говорите, надо относиться к интерьеру? По принципу «мне нравится, и плевать, что об этом думают все ведущие декораторы мира»?– Да, именно так, – засмеялась Мишель. – Можно даже сыграть в такую игру «Мне нравится…». Ну, продолжайте!– Итак, мне нравится… Паркет, уложенный «елочкой». Так это называется? Натертый и блестящий. Дальше – дубовая лестница, ведущая на второй этаж. Потом непременно, чтобы был огромный цветок в горшке. Пальма, например. И чтобы шторы бархатные – красные, как цвет вашего лака.– А люстра? – совершенно серьезно спросила Мишель.– Хрустальная конечно же! Из «самоварного» желтого золота и с «висюльками». Страшно?– Не очень…– Ну и ковры, куда же без них! Узорчатые, темно-бордовые, так сказать, псевдовосточные. Испугались?– Нет, а почему я должна пугаться? Одному человеку нравится одно, другому – другое.– Так пошлость ведь! Разве нет? – произнес Андрей нарочито весело, но получилось нервно.Мишель даже показалось, что у него начал дергаться глаз. По крайней мере, в выражении лица появилось что-то нездоровое.Она почувствовала, что от напряжения у нее заболела голова, но с улыбкой произнесла:– Нет. На свете нет ничего безусловно пошлого или безусловно прекрасного. Всему, как говорится, свое время и место. Понимаете?– Понимаю, – кивнул Андрей. – А вы понимаете, что если оформите мой дом именно так, то все люди решат, что я сошел с ума? Пальмы, хрусталь, бархатные шторы…– И что?Мишель решила, что в данной ситуации нельзя сдаваться. Несмотря на то что сосуд пульсировал в виске как бешеный. Но она почему-то совсем не думала о том, что это может быть для нее опасно. Рядом с Андреем инстинкт самосохранения как будто засыпал. По крайней мере, он никак не давал о себе знать. А потому Мишель шла напролом – ничего не боялась и не думала о той цене, которую рано или поздно ей все-таки придется платить за минутную смелость.– Девушка, вы надо мной издеваетесь?Слова Андрея прозвучали так резко, что у Мишель потемнело в глазах. «Он сумасшедший», – мелькнуло у нее в голове, разрываемой биением сосуда. Ей снова захотелось бежать. Но сил на бегство уже совсем не осталось. На помощь пришло воспитание. Так ее когда-то учил тот, кого она считала долгие годы своим отцом: «Чтобы ни происходило, всегда нужно “держать лицо”. Истерику, скандал – все это можно лишь наиграть, если это нужно по тем или иным причинам. Но ни в коем случае нельзя терять контроль над собой по-настоящему. Если, конечно, хочешь победить».Мишель уже и сама не знала – желает она сейчас победить или проиграть. Ей нужна была спасительная соломинка, и она, кажется, ее нашла.– Простите, Андрей, а в этом доме до обеда пьют шампанское?Он вздрогнул и как-то сразу сник. Словно устал и выбился из сил.– Да, конечно, – кивнул Андрей. – Сава! Просыпайся! Нам захотелось шампанского! Сава!«Белое облако» на диване встрепенулось:– Да что ж ты так орешь, мил друг! Я все и так отлично слышу! – проворчал Сава. – Шампанское – это всегда хорошо, никогда не помешает. А какие еще новости есть? Что случилось за те пять минут, пока спал?– Мне пришло в голову сделать в этом доме все так, как в нашем ресторане «Танго». Помнишь, как там все было? Паркет, пальмы, хрусталь…– Слушай, Андрюха, – широко зевнул Сава и чмокнул от удовольствия. – Там было ужасно. Грязно, пыльно! Невкусно и столько шлюх! Даже тошно вспоминать! Зачем тебе ресторанный интерьер? Поезжай в Москву, а мы с кошкой, то есть, простите, с барышней, все сделаем так, как надо. Будет тип-топ. Так что бери в охапку Настьку и валите отсюда. Не мешайте профессионалам заниматься своим делом. Правда, Матильда?– Правда, – засмеялась Мишель, которая даже и не думала на него обижаться.С Савой было легко и просто. А вот с Андреем с каждой минутой становилось все сложнее и напряженнее. Она даже подумала – может, ей лучше влюбиться в Саву? В конце концов, недаром же все женщины элегантного возраста от него без ума. А сейчас у нее есть отличный шанс, чтобы его очаровать, – ведь они останутся в доме только вдвоем.Мишель еще раз краем глаза взглянула на Саву, как будто оценивая возможные перспективы.Пришлось сразу признать: их не было. Они слишком совпадали. Оба умели контролировать ситуацию и при любых обстоятельствах «держали лицо».Несмотря на все шутки-прибаутки, Сава смотрел на Мишель с плохо скрываемой жалостью. Мол, и тебя угораздило попасть под обаяние этого, понимаешь ли, поэта и композитора. Вот только песни он уже давным-давно не пишет. И что, девочка, ты со всем этим будешь делать? Лучше исчезни, пока живая.– Мишель, а как выглядит ваша квартира или дом? Или где вы там живете? – отрывисто произнес Андрей.Он почему-то начал ужасно нервничать и даже не думал этого скрывать. Мишель показалось, что даже его седые волосы еще больше взъерошились. Ей стало отчаянно жаль этого красивого человека, который сейчас на ее глазах вдруг зачем-то начал разрушить свой, казалось бы, навеки созданный образ преуспевающего мужчины. Андрея почти трясло от напряжения. Мишель испугалась, но не смогла отказать себе в удовольствии еще больше помучить его.– Андрей, вам бы не понравилась моя квартира. Она почти такая же, как ваш дом. Только немного, простите, моднее. Двухэтажная, со стеклянной лестницей и «голым» бетонным потолком. Мебели – минимум. И она вся ярко-красного цвета. Представляете, как это красиво смотрится на фоне белого наливного, без единого шва, глянцевого пола? Да, кстати, вы согласны избавиться от этих стульев с коваными основаниями? Сейчас сочетание стола со стеклянной столешницей и «ковки» не очень актуально. Это, так сказать, привет из девяностых… Я бы предложила…– Странно, – перебил ее Андрей и тщательно протер левый глаз, как будто желая удалить случайно попавшую в него соринку. – А я думал, что в вашей квартире царит хаос. Все вещи разбросаны там-сям. На полу валяются туфли на высоких каблуках. А на стенах вперемешку с платьями висят разномастные картины, привезенные из далеких путешествий. Оказывается, я ошибался.Он не ошибался. Квартира, в которой жила Мишель, выглядела именно так – хаотично и небрежно, словно в ней поселился временный жилец.А потолок из некрашеного бетона и стеклянную лестницу Мишель, вовремя сообразив, «украла» у Кирилла Высоковского. Именно его квартира была образцом того, как должен жить преуспевающий дизайнер. А Мишель существовала совсем в других декорациях. Но от того, что Андрей так быстро и легко просчитал ее, она прониклась к нему абсолютным доверием. Этот мужчина не только видел ее, но и понимал. По крайней мере, в третью же встречу прочитал как открытую книгу. Разве можно его не любить? Она только не могла пока понять, как справиться с неожиданно накатывающейся на нее усталостью – во время общения с Андреем ей постоянно требовались хотя бы короткие минутные передышки, во время которых она могла не восхищаться им, а просто перевести дух. Без этих пауз она задыхалась, а висок от пульсирующего сосуда набухал так, что вполне мог взорваться в самый неподходящий момент.Как хорошо, что сейчас рядом с ними был Сава!– Нет, нет, Матильда, некрашеный бетон – это гадость, – шумно засопел он. – Ты уж как домой вернешься, времени-то не пожалей, купи красочки и замажь. Я как-то в клубе видел такой потолок. Так, не поверишь, весь концерт боялся, что он рухнет мне на голову и придавит. Останутся тогда от бедного Савы только ножки и рожки. Друзья мои, я, кстати, толком-то и не завтракал. Может быть, мы сходим куда-нибудь? Андрюха, а не пригласить ли тебе своего лучшего друга и эту милую барышню по имени…– Матильда, – подсказала Мишель и засмеялась. Она вдруг почувствовала, что очень голодна.– Ага, – кивнул Сава и посмотрел на нее пристально, словно заново оценивая. – Вы идите. А я сейчас переоденусь и догоню вас. Предлагаю встретиться в «Гранд-Паласе», у них на веранде подают отличные завтраки. Ну и шампанского выпьем, раз уж такое дело…

Они шли и молчали. Может быть, им нечего было сказать друг другу. А может быть, наоборот – мыслей и чувств накопилось столько, что не хватало слов. Но скорее всего, оба просто немного смутились от того, что неожиданно оказались наедине. Дул ветер. Не очень холодный, но с каждой минутой он становился все сильнее. Кажется, вот-вот должен был начаться дождь – плотный и бесконечный, обычный для здешних мест. Но пока светило солнце. И эти последние его лучи были особенно драгоценны – почти на вес золота.– Андрей, – первой не выдержала Мишель, – мне кажется, что все идет не совсем правильно.– Почему? – удивился он и стал внимательно смотреть на море. – Красивый цвет. Как он называется? Серый жемчуг?– Потому что нельзя такие серьезные вопросы решать на ходу, между делом, – не пожелала Мишель переводить разговор на другую тему, хотя тоже была очарована цветом морской воды.– Странно, разве вы еще не поняли, что все самые важные в жизни вещи именно так и происходят? Случайно, между делом. Да и сначала ведь кажется, что совсем они и не важные – так, ерунда какая-то. Но только спустя какое-то время понимаешь – именно тогда все и было по-настоящему. Разве нет? Разве у вас по-другому?– Может быть…– Мишель, да вы делайте все что хотите. Только прошу вас – не трогайте спальню и цокольный этаж.«Конечно, – подумала Мишель. – Ведь в спальне царит твоя жена. А что же в подвале? Головы женщин, которым ты разбил сердце? Наверняка там целая коллекция – блондинки, брюнетки, рыжие. Рада с вами познакомиться, мистер Синяя Борода!»– Как скажете, – пожала она плечами. Но не смогла удержаться и все-таки поинтересовалась: – Со спальней все понятно. А почему мне закрыт вход в цокольный этаж?– Там будет музыкальная студия. И я все хочу сделать сам. Я не желаю, чтобы кто-то решал, что там будет. Это – только моя территория. Моя – и больше ничья. Вам ясно?Он по непонятной Мишель причине начал терять терпение. Даже покраснел. И от этого утратил всю свою внешнюю привлекательность – черты лица заострились, а рот стал неприятно узким.– Ясно, ясно! Не надо так кричать – я все поняла.«Сбитый летчик! – осенило Мишель. – Все в прошлом. И ничего в настоящем. Зачем он мне? А я-то, дура, почти поверила в то, что влюбилась в него. В кого? В бывшего успешного поэта и композитора? В мужчину, который радостно пляшет под дудку своей жены, а той нужны от него только деньги и статус? Наверное, даже на его красоту Насте давно плевать – слишком она к ней привыкла».Андрей стал ей неприятен. Но висок отпустило.– Кстати, а вы любите оперу? – улыбнулась Мишель. Настало ее время «забивать голы». – Как вам «Адриенна Лекуврёр»? Помните сюжет? Моя мама когда-то в молодости так хорошо спела заглавную партию, что отец в нее тут же влюбился.На слове «отец» Мишель даже не споткнулась – с чем тут же сама себя поздравила. Ведь говоря это, она до конца так и не знала, кого имеет в виду – Александра или неизвестного ей Аркадия. Какого отца? Но в данный момент это, к счастью, не имело значения.– Вы похожи с мамой?– Немного.– Значит, она тоже красавица.– Спасибо за комплимент. Но вы, Андрей, не ответили на мой вопрос. Вы любите оперу?– Или промышляете только попсой? Это вы, Мишель, хотели спросить? – улыбнулся он и зачем-то взял ее крепко под руку. – Здесь плохая дорога. Вы можете споткнуться и упасть. Я люблю оперу. И «Адриенну Лекуврёр» тоже. Кстати, когда я ее слушал, то было ощущение, что театр пропах вашими духами – как будто все старушки в норковых шубах облились ими с ног до головы. Вас это не шокирует?– Ничуть! То, что по-настоящему красиво, не меняется не только десятилетиями, но и веками.– Отличный ответ! – кивнул Андрей и немного ослабил хватку. – Так вот, когда я слушал эту оперу, то никак не мог понять, почему граф Саксонский выдает себя за простого солдата Маурицио. Зачем он обманывает Адриенну?– Наверное, он хочет, чтобы она любила именно его, а не его титул и богатство.– Принимается ответ. Но тогда зачем он параллельно крутил роман с Принцессой? Зачем врал, что ему, бедному солдату, нужны ее связи в высшем свете? Ведь у него, графа Саксонского, своих связей – хоть отбавляй.– Андрей, но это уж совсем просто – как дважды два.– Да? Что вы говорите? – Он даже остановился от неожиданности и выпустил ее локоть. – И почему же?– Просто каждому мужчине нравится, когда его любят две женщины, но в то же время невыносима сама мысль, что женщина может любить двоих, – ласково, как будто она обращалась к ребенку, произнесла Мишель.Андрей побледнел. И за последующие пять минут не произнес больше ни слова.«Он обиделся. Зачем я это сказала?» – ругала себя за несдержанность Мишель.«А разве так бывает, что женщина любит двоих? Наверное, да. Это и есть ответ на вопрос, почему женщины постоянно лгут, – размышлял тем временем Андрей. – Почему мне раньше это никогда не приходило в голову? Например, Настя. Нет, при чем здесь она? Да и не важно, кого и когда она любила? А Ляля? Она ведь уверяла, что любит. Получается, что она и к Князю испытывала те же чувства? А иначе почему бегала от одного мужчины к другому до той поры, пока не погибла? Неужели она могла любить это чудовище, которое сидело в белом пальто на грязном порожке своего бандитского джипа?»Уже давно воспоминания из прошлого не причиняли ему такой нестерпимой боли. А во всем виновата была она – эта нахальная декораторша с шикарными ярко-синими глазами. И зачем он только ее пригласил?Андрей почувствовал, что задыхается, и расстегнул еще одну пуговицу на рубахе. В этот момент хлынул дождь – монолитный, как холодная стена, которая не имеет ни конца, ни начала. Андрей и Мишель за минуту вымокли до нитки. Но при этом были благодарны дождю как неожиданно выпавшей удаче. Взявшись за руки, они побежали по набережной – до веранды отеля «Гранд-Палас» оставалось всего несколько метров.– Чай, чай, – зашептала Мишель, едва они присели за стол, и стала выжимать воду из своих длинных волос, которые, набравшись влаги, блестели и переливались как шелковые.– Вы красивая… – улыбнулся Андрей.– Может быть, – спокойно кивнула Мишель.В этот момент она его совсем не любила, поэтому чувствовала себя на редкость хорошо и умиротворенно. Вот еще бы чаю горячего – тогда вообще жизнь станет прекрасна!– Ну что, мартышки, промокли?! – заорал Сава, вваливаясь на террасу. – Девицы! Мне быстренько чаю, кофе, пирожное и виски. А девушке нашей – шампанское. И конфетку!Официанты Саву узнали и тут же бросились исполнять его сложный заказ.– О чем трындим? – поинтересовался он.– Да вот спрашиваю Мишель, любит ли она цветы, а она говорит, что очень. Вот только фиалки ненавидит. Особенно те, которые отравленные, – улыбнулся Андрей снисходительно. – Или я не прав?Мишель растерялась. Уж слишком быстро он взял себя в руки. Она снова не понимала его, и это ее пугало. Она ошиблась. Этот мужчина никогда не был фейерверком. Он как огонь, который прекрасен только на расстоянии. Но как только пытаешься приблизиться, тут же обжигает тебя холодным равнодушием. Мол, поделом. Предупреждал же, не подходи близко, не заглядывай в цокольный этаж…– Обольщаешь? Да? Ах ты, старый ловелас! – засмеялся Сава и почесал макушку, на которой отчетливо светилась розовая лысина среди обесцвеченных кудрей. – А вы, Матильда, не слушайте его. Мы с ним на этой опере вместе были. Так когда эта гадюка-Принцесса прислала Андриенне отравленные фиалки, мы с Андрюхой рыдали, остановиться не могли. Вот такие мы впечатлительные пацаны. А все твердят «попса-попса». А у нас душа во какая! Верите?– Верю, – серьезно ответила Мишель. – Люди вообще чаще всего не такие, какими кажутся на первый взгляд, есть еще такая теория про полярность личности. Слыхали?– Слыхали, – кивнул Сава и вонзился зубами в огромное пирожное. – Только я боюсь всех этих психологов. Мне несколько раз предлагали похудеть с помощью гипноза.– И что? – поинтересовалась Мишель, опуская кружок лимона в чай.– «Что-что»! Страшно! А вдруг они во время сеанса внушат мне, что я обожаю петь народные песни и частушки? И будем мы с Андрюхой по клубам с баяном колесить! Вам смешно, а говорят, такое бывает – никто ж не знает, что в голову под гипнозом вбивают.Мишель и Андрей смеялись и не могли остановиться. Чуть затихнув, они смотрели друг на друга и вновь принимались хохотать.– Ага, все хаханьки им, – шумно сопел Сава, продолжая уничтожать пирожное.– Не обижайся, Сава, – добродушно произнес Андрей. – Но это и правда забавно – представь, мы с тобой да с баяном гастролируем по холодным сельским клубам.– Не смешно, а именно этим дело и кончится, если ты не напишешь срочно несколько новых песен, – вздохнул Сава и подмигнул официантке, которая несла еще несколько кусков пирога.«Они оба – сбитые летчики, – подумала Мишель. – И что я тут с ними делаю?»– Я люблю цветы, – решительно произнесла она. – И не фиалки, конечно. Я люблю розы, вернее, шиповник, который растет на дюнах. Это очень красиво по цвету. И потом, я родилась где-то в этих местах. Правда, не помню ничего – маленькая была, когда меня увезли отсюда.– Поэтому вы и согласились поехать за такие копейки? – тихо спросил Андрей.– Не только поэтому. Но шиповник мне нравится.– Это потому, что вы не видели его зимой.– А что же с ним происходит зимой?– Ничего, просто его почерневшие ветви торчат из-под снега как высохшие и скрученные артритом старые женские руки.– Андрюха, не пугай девушку и меня заодно, – поперхнулся куском пирога Сава.

Потом они снова вернулись в дом. Мишель еще раз обошла его вместе с Настей, которая требовала, чтобы все было натуральное и экологически чистое. И никакого черного цвета, металла и стекла. Когда Мишель собралась уходить, она успела на прощание переброситься с Андреем буквально парой фраз.– Можно я выломаю окна? – поинтересовалась она, уже стоя в дверях.– Я же сказал – все, что хотите, – лениво кивнул он и продолжил пить виски с Савой.– А кованые стулья можно заменить на деревянные?– Не обязательно это делать сразу, можно потом, в конце ремонта. А впрочем, как хотите.Казалось, ему нет никакого дела, что будет происходить в его доме в ближайшие дни. Он был так равнодушен, что Мишель снова почувствовала, как сильно ее к нему тянет. Кровь снова запульсировала в виске, словно выстукивая: «Зачем он уезжает? Зачем? Зачем? Зачем? Зачем? Зачем, Мишель, тебе любить его?»Но она так торопилась уйти, что у нее абсолютно не осталось времени на то, чтобы отыскать ответ на этот простой вопрос…

Уже возле ворот ее догнала Настя и почти в приказном порядке велела завтра же переехать из отеля в дом. «Так будет удобнее контролировать работы, да и нам не надо платить дополнительные деньги», – произнесла она. Мишель в ответ лишь кивнула. Вышла за калитку и оглянулась. Нет, дом еще не улыбался. Но выглядел он, надо отдать ему должное, уже не таким угрюмым и несчастным. А может, все это ей показалось? Разве дома могут улыбаться? Большинство людей сказали бы, что нет, конечно. Но Мишель относилась к тем, кто уверен, – дома, как люди. Они бывают счастливыми и не очень.

Глава 7

В запасе у Мишель оставалось минут пятнадцать, не больше. Впрочем, этого времени как раз должно было хватить, чтобы быстрым шагом дойти до отеля, подняться в номер и включить компьютер. Главное, не нарушать этот простой сценарий: «дойти – подняться – включить». Потому что любой сбой в алгоритме действий приведет к тому, что именно на последних секундах дело сорвется, и добыча ускользнет, достанется кому-нибудь другому. Кому? Это не так уж важно. Может быть, тому, кто две недели хладнокровно сидел в засаде и просчитывал каждый свой шаг, демонстрируя поразительные хладнокровие и выдержку. Но не исключено, что обойти всех сможет случайный игрок, который от нечего делать забрел на чужую территорию и лениво выстрелил снайперски.

Себя Мишель считала и снайпером, и тайным охотником одновременно. Если бы кто-то сказал ей, что, скупая одну подержанную шубу за другой на eBаy, она всего лишь пытается погреться возле чужой любви, то Мишель бы очень сильно удивилась, ведь она считала, что все это лишь игра – увлекательная, страстная и непредсказуемая до самого последнего мгновения. Правда, приз, завоеванный в столь острой схватке, еще долго остается загадкой даже для самого победителя. В реальной жизни он может оказаться старой и слегка поеденной молью шубейкой, которую, как правило, вернуть уже нельзя. No Returns Accepted. Обратно не принимаем. Как говорится, хочешь рискнуть? Милости просим! Только потом не ищи виновных в том, что вместо винтажной красавицы-шубы тебе досталась потертое меховое пальтишко, которое лучше сразу же отдать на благотворительные цели.

Правда, у Мишель такого провала пока не было ни разу. Но она всегда отдавала себе отчет в том, что балансирует на грани и в любой момент тоже может проиграть. Но именно это чувство опасности и придавало всему смысл. А иначе зачем так отчаянно биться за то, что в результате может оказаться никому не нужным старым хламом?

– Простите, можно вас на минутку?

Мишель едва не поскользнулась на мраморном полу от неожиданности, услышав за спиной робкий голос девушки-портье.

– Что-то срочное? Что нужно?

Ответила она нарочито грубо. Такой тон она обычно «включала», когда разговаривала с хитрыми и нерадивыми прорабами, – на них эта хамская «нотка» в голосе действовала безотказно. Но хрупкая девушка за стойкой ресепшн конечно же к такому обращению не привыкла. А потому растерялась настолько, что тут же покрылась красными пятнами, которые на редкость удачно гармонировали с корзиной роз, украшающей стойку из мрамора. Мишель автоматически, профессионально натренированным глазом отметила, как это изысканно по цвету – пунцовая от возмущения девушка, алые розы и нежно-розового оттенка камень. Никаких контрастов, ничего аляпистого, почти немодно, но по-настоящему красиво. «Можно попробовать использовать такой прием в каком-нибудь следующем заказе. Только чтобы это была не комната в стиле Барби, а спальня для взрослой женщины. А убедить ее будет легко, сказав, что при подобном сочетании оттенков в интерьере цвет лица у нее в любое время суток будет потрясающим. Если женщине за сорок – она точно на это поведется…»

– Понимаете, вас искали. Звонили… – волнуясь, произнесла девушка. – Я подтвердила, что вы живете здесь. Наверное, я не должна была этого делать? Но звонили из другого города…

– Кто? – спросила Мишель и облокотилась на стойку ресепшн настолько резко, что ударилась рукой о мрамор. Ей стало нехорошо. В голове поплыли облака – тяжелые, как будто их набили спрессованной ватой.

«Отец…» – подумала Мишель и постаралась как можно крепче ухватиться руками за стойку, чтобы не упасть. Но получалось плохо – отшлифованный до зеркального блеска камень ускользал из-под влажных пальцев.

Мишель прикрыла глаза. Она ощутила такой мощный прилив чувства вины, что у нее даже зашумело в ушах. Чтобы не упасть в обморок, она начала мысленно сочинять текст. Так ее когда-то научил делать знакомый психолог. Как только что-то вывело тебя из душевного равновесия – начинай мысленно сама себе сочинять послание. Только ни в коем случае его нельзя записывать на бумаге! Потому что перечитывать потом будет стыдно. Такие послания – это терапия для экстремальных ситуаций. Но Мишель она обычно помогала.

«Идиотка! Решила разорвать на куски все письма и сжечь. Чтобы ничего не осталось – даже воспоминаний о тех годах, когда ты любила и одновременно ненавидела того, кого считала своим отцом. Десять лет! Как жаль! Почему они прошли так быстро? И почему с каждым годом ненависти было все меньше, а любви все больше? И почему, когда ты наполнилась этой любовью до самых краев и готова была сказать: «Папа, прости меня», все рухнуло? Впрочем, письма ты не сожгла – помешала девочка в красных трусиках. Но как такое могло случиться? Только подумала о том, чтобы уничтожить все, связанное с отцом, как тут же случилось что-то страшное? Кто в этом виноват? Сила мысли? Или еще какая-то другая, дьявольская сила? Господи, как же я не подумала об этом, сидя на песке и разрывая письма на мелкие клочки? Как я могла забыть, что за все в жизни нужно платить? Что ни один шаг не остается безнаказанным и незамеченным? А что было дальше? Надо вспомнить… Итак, я поехала на берег моря, чтобы сжечь письма, которые писала отцу. В год по одному. Значит, и писем было десять. Села на песок и, прежде чем уничтожить, стала их перечитывать. А потом порвала на мелкие кусочки. На тысячи крохотных обрывков. Захотела их сжечь, но не успела. Потому что поднялся ветер, и обрывки начали разлетаться, как маленькие белые фантики. А когда я все их собрала, то на пустом пляже неожиданно появилась семья – мама, папа и маленькая девочка в ярко-красных трусиках. Я поднялась с песка, отряхнулась и поехала к Андрею. А клочки писем остались лежать на дне моей сумки такого же огненно-красного цвета, как и трусики маленькой девочки. Уф! Кажется, все не так страшно!»

– Вам плохо? – прошептала испуганно девушка-администратор. – Может, снова воды?

Она почти не сомневалась – с этой странной гостьей что-то не так. То воды с утра пораньше требует, то чуть в обморок в холле отеля не падает. Наркоманка? Алкоголичка? Или просто нервная особа, которая приехала отдыхать на деньги мужа? Так сказать, подлечить нервы. Что ж, ей это и правда не повредит. Вон, побледнела вся, что-то шепчет. Может, доктора вызвать?

– Вы в порядке?

– Кто звонил? Говорите быстрее!

Мишель уже почти справилась с собой, но все равно не хотела быть вежливой. Поэтому ее вопросы прозвучали как приказ.

– Понимаете, – вздохнув, сказала девушка, – позвонил мужчина незнакомый. То есть совершенно!

– Послушайте, барышня. Это для вас он незнакомый, ведь он меня искал. Вы можете говорить быстро и четко – кто звонил и что просил передать?

– Но вы же мне не даете даже слова сказать! – возмутилась девушка. Впрочем, так робко, как если бы бабочка вдруг решила шумно захлопать крылышками. Но, несмотря на старания, ничего, кроме нежного шелеста, не было слышно.

– Я сказала, что вы ушли. А он попросил передать, что звонил Кирилл, у вас мобильный не отвечает. А у него срочное дело, которое надо…

– Завтра! – крикнула Мишель, уже войдя в лифт.

– А он сказал, что сегодня, иначе будет поздно! – ответила девушка-«бабочка», почему-то решив, что отстоять интересы неизвестного ей Кирилла – не только ее долг, но и обязанность.

Мишель знала почему. Ни у кого не было такого приятного и такого обворожительного голоса, как у лучшего архитектора Москвы Кирилла Высоковского. Он знал это, талантливо использовал и мог убедить кого угодно и в чем угодно. Клиентов – в том, что им нужен эксклюзивный грандиозный ремонт с кардинальной перепланировкой. Поставщиков мебели – что предложенные ими скидки ничтожны и надо увеличить их хотя бы раза в два. Кириллу удавалось все. Или почти все. А вот уговорить Мишель поехать на Бали, чтобы перестраивать и декорировать огромный СПА-центр, он не смог. Но Кирилл был не только обладателем изумительного тембра голоса, но и человеком, одаренным уникальной пробивной способностью. Именно поэтому он решил совершить вторую попытку и уговорить Мишель приехать к нему на Бали. Вдруг ей уже надоело сидеть на берегу холодного моря под проливным дождем?

Но Мишель решила второго шанса ему не давать. Хватит! Надоело! Сколько можно играть роль идеальных любовников, которые даже ни разу в жизни не прикоснулись друг к другу?

«Черт бы тебя побрал, Кирилл! Ты, как всегда, не вовремя, как всегда, невпопад!» – ругая архитектора, Мишель открыла дверь и вошла в номер. И хотя очень торопилась, сняла кеды – ей никогда в жизни не пришло бы в голову пройти в грязной обуви по светлому ковролину. Мишель слишком любила вещи и никогда не позволяла себе что-то испачкать или порвать. Да, вещи в отличие от чувств и человеческих отношений можно было почистить и отреставрировать. Но даже после самого лучшего ремонта они, увы, не могли стать прежними. Именно поэтому она закатывала скандалы и устраивала разносы своим помощникам во время ремонта, если вдруг обнаруживала, что светлые обои лежат в пыли, а изысканные ткани валяются скомканными. Или, не дай бог, двери при транспортировке поцарапали! В такие минуты Мишель превращалась в разъяренную львицу.

Она посмотрела на часы – осталось ровно шесть минут. Главное, чтобы не произошло еще что-нибудь неожиданное. Например, в отеле не вырубился Интернет.

Мишель включила компьютер и быстро нашла то, что искала. На экране появилась фотография манекена, облаченного в шикарную шубу.

Excellent! Glamorous Natural White Pearl F/L Mink Coat.

Методично щелкал хронометр, равнодушно отсчитывая последние минуты до окончания торга:

5 m 35 s

5 m 34 s

5 m 33 s

Секунды исчезали одна за другой. Но только непосвященным казалось, что одна цифра сменяет другую слишком быстро. Для охотников, которые в эти мгновения по всему миру затаились возле своих компьютеров, каждая секунда казалась вечностью.

Желающих приобрести практически новую норковую шубу модного оттенка шампань со стартовой ценой ровно сто долларов нашлось много. Ставки повышались более тридцати раз. Но первые покупатели в счет не шли – их ставки были смешны и несерьезны. Не более десяти долларов. Чуть позже, в последние часы, в игру вступили профессионалы – некоторые из них набрасывали сразу не меньше пятидесяти.

У Мишель существовала своя стратегия победы – хладнокровно дождаться последней минуты аукциона, выйти из тени и молниеносно нанести сокрушительный удар, опередив всех хотя бы на один доллар. Этот красивый и эффектный ход она использовала неоднократно, и он почти никогда не подводил. Правда, был еще один вариант участия – играть втемную, то есть втайне назначить максимальную цену, которую готова заплатить за понравившуюся вещь. Мишель никогда не нравилось быть «за занавесом», но именно таких скрытых игроков она всегда опасалась. Потому что никто и никогда не знает, что на уме у другого человека. Торги на eBay лишний раз подтверждали эту простую истину.

3 m 25 s

3 m 24 s

3 m 23 s.

До окончания аукциона оставалось совсем немного.

Некстати Мишель вдруг вспомнила, как купила на eBay свою первую шубу. Тогда она еще даже не знала, что существует целый клан людей, которые за повидавшее виды меховое изделие готовы не спать ночами. Один из основных принципов формулировался так: заплатить мало, но получить самое лучшее. Желательно уникальную историю. И неважно, что чужую.

Мишель стала коллекционером винтажных шуб совершенно случайно. Как-то пару лет назад в Москве было очень жарко и выходить на улицу совсем не хотелось. Мишель много слышала про сайт eBay, но никогда ничего там не покупала, считая, что вещи из вторых рук ей не подходят. Как можно носить шубу, если ты даже не знаешь, в чьих руках и на чьих плечах она побывала? И хотя Мишель была настроена скептически, ее потряс размах виртуальной торговли! Она с интересом начала блуждать по страницам сайта. Неожиданно ее внимание привлек меховой жакет густого коричневого цвета, в котором были удивительно гармонично соединены пушистый песец и короткий блестящий мех норки. В комментариях некий мужчина писал, что он ничего не понимает в шубах, но его тетя попросила помочь ей продать прекрасную вещь – меховой жакет, подаренный дядей на юбилей свадьбы. Но жакет настолько прекрасен, что тетя каждый раз испытывает огромный стресс, когда все-таки решается его надеть по тому или иному торжественному поводу. Ведь это такая драгоценная вещь! И тетя так боится нанести ей вред! Поэтому носит шубу крайне редко. А это неправильно – шуба должна не томиться в тюрьме, а иметь свой дом, в котором ее будут любить и с удовольствием носить.

Стартовая цена, которую назначил племянник, равнялась ровно ста долларам.

Мишель почувствовала искреннюю симпатию к неизвестной ей женщине, живущей далеко-далеко за океаном. Ведь, несмотря на разницу в возрасте, они были похожи – обе ценили вещи и верили, что в каждой из них есть душа.

Удивительно, но желающих на такую прекрасную вещь не нашлось. Может быть, потому, что стояло жаркое лето и шубами никто не интересовался. Может быть, фотография была не слишком удачной – любительской и размытой. Но как объяснили потом Мишель знатоки eBay, в данном случае сработало простое правило, известное всем любителям азартных игр. А именно: новичкам везет. Действительно, прекрасный меховой жакет достался Мишель без всякого торга за сто долларов плюс стоимость доставки. Но в тот момент, когда она была объявлена победительницей, Мишель почувствовала себя воровкой, которая невзначай обокрала совершенно неизвестную ей тетушку. Поэтому она тут же написала племяннику, мол, извините, что так вышло, я не хотела обидеть вашу тетю. А в ответ получила письмо: «Дорогая мисс, конечно, мой дядя заплатил за эту роскошную вещь не сто долларов, а несколько тысяч, но мы все равно все ужасно рады, что жакет наконец-то нашел дом, в котором его будут любить и, главное, носить!» Как говорится, спасибо за то, что наш жакет наконец-то увидит мир. Мишель тогда чуть не прослезилась. Но больше таких удачных сделок у нее не случалось. Она покупала все почти за настоящую цену. Но Мишель это не волновало. Она только не любила быть битой затаившимся конкурентом, который заранее поставил максимальную цену. Мишель даже иногда пыталась себе представить, что это за человек? Где он живет и как выглядит? И зачем ему нужна та или иная вещь? Он будет ее сам носить или потом выгодно перепродаст? И почему предпочитает не открыто участвовать в торгах, а сидеть в засаде?

1 m 38s

1 m 37s.

Шуба цвета шампанского стоила уже тысячу долларов – огромные деньги по меркам eBау.

И в этот момент у Мишель сдали нервы. Она неожиданно для себя поставила сумму ровно в два раза больше – наверняка все участники виртуального аукциона в разных точках земного шара тут же онемели от неслыханной дерзости и бессмысленного транжирства покупателя под ником Mishel. Но Мишель в последнюю минуту почувствовала: тайный охотник, точнее, охотница, существует. Она уже назначила свою максимальную цену и сейчас совершенно спокойна, потому что уверена – красавица-шуба непременно достанется ей. Разве еще кто-то осмелится дать такую цену? А кто платит больше, тот получает все. Разве нет? Или кто спокоен и сдержан, тому и принадлежит мир? Мишель отчетливо представила, как выглядит ее соперница – спокойная, сдержанная, немного равнодушная. Она даже увидела ее лицо. И сразу узнала. Это была Настя Железнова. Чуть полноватая женщина в белых бесформенных штанах, ни при каких обстоятельствах не теряющая уверенности в собственных силах.

Правда, в какой-то момент перед глазами Мишель появилась совсем другая женщина – тонкая, хрупкая, с надломом, но от этого не менее красивая и, главное, любимая. Кем? Да всеми мужчинами мира одновременно. Ведь именно таких они стремятся изо всех сил спасти. Только почему же тогда хрупкие девушки исчезают первыми? И куда? А может быть, они в какой-то момент превращаются в уверенных женщин со снисходительной улыбкой, непременно облаченных в слегка мятые льняные брюки? Неужели прекрасные феи могут так легко превращаться в ужасных теток? Но зачем? Впрочем, разве жизнь не стоит того, чтобы приспособиться и кардинально измениться?

0 m 36s

0 m 35s.

Пока никто не сделал большей ставки, поэтому покупатель под ником Mishel лидировал. Но последние секунды тянулись как резиновые. Казалось, что каждая последующая длиннее предыдущей раз в сто. «Она умерла от разрыва сердца, торгуясь на eBay», – подумала Мишель и улыбнулась, чтобы приободриться. Точнее, успокоить свое сердце, которое колотилось как бешеное. Но так всегда было на последних секундах аукциона. Иногда Мишель приходило в голову, что если в такие минуты измерить температуру ее тела, то она будет зашкаливать. Мишель вдруг некстати вспомнила, как однажды предложила своей подруге тоже купить шубу на eBay, а в ответ услышала презрительное: «Какой кошмар! Как ты можешь их носить? Вдруг ее с трупа сняли?» В ответ Мишель лишь вежливо кивнула и ничего не стала объяснять. Зачем? Пусть каждый думает так, как хочет. А она была уверена в том, что за каждой шубой скрывается такая мощная история любви, которую ничто не может уничтожить – ни разлука, ни предательство, ни даже смерть. Никто не покупает шубу в минуты отчаяния. Их дарят мужчины женщинам, чтобы выразить всю силу своей любви. Именно поэтому, чтобы ни случилось потом, в каждой шубе, даже самой старой и вытертой, сохраняется энергия страсти.

Мишель почти не сомневалась, что эту удивительно красивую шубу цвета шампанского могла носить только прекрасная хрупкая девушка с длинными волосами.

0 m 02 s

0 m 01 s

Ended. Финал!

В строчке, указывающей имя победителя торгов, высветилось Mishel.

Она знала, что заплатила слишком много, и это была самая неудачная из заключенных сделок. Наверняка все конкуренты Мишель сейчас, иронично улыбаясь, качали головами: «Какой сумасшедшей так понадобилась эта шуба, что она в два раза подняла цену и тем самым нарушила главное правило игры – плати меньше, получай больше?»

Мишель было жалко и денег, и себя, и сердце, которое чуть не разорвалось от волнения. Она чувствовала себя обманутой – ведь, оказывается, никого в засаде и не было. Никто не готов был заплатить за ношеную шубу так дорого, как она. Или все-таки был? Просто немного недооценил ситуацию, слишком поверил в себя, а потому проиграл? «Господи! Зачем я ее купила?» – с тоской вздохнула Мишель.

Но делать было нечего – она победила. А победителей, как известно, не только не судят. Они должны нести всю меру ответственности за свой триумф. Обычно, купив шубу на аукционе, Мишель переживала чувство эйфории, представляя, как новый трофей пополнит ее коллекцию. Но нынешним вечером все было по-другому. Роскошная винтажная шуба из светлой норки почему-то не радовала. Мишель была уверена в том, что никогда не будет ее носить. Даже если шуба окажется в идеальном состоянии. Exellent condition. То есть как новая. Но Мишель не верила этим словам, хотя не было никаких причин, чтобы сомневаться в проверенном и отлично себя зарекомендовавшем продавце. Недаром же ему по результатам отзывов покупателей сайта присудили звание Top Seller. Такую славу нужно заслужить. Но только сейчас Мишель пришло в голову, что новая и почти новая – это совершенно разные вещи. И одно дело писать на чистом листе, и совсем другое – поверх чужих текстов.

«Нет, я не буду ее носить! – произнесла Мишель громко, словно спорила с кем-то, притаившемся в темноте. – Не буду!» – повторила Мишель еще раз. На всякий случай.

Когда спустя пять недель роскошную светлую шубу, тщательно и бережно упакованную в большую коробку, наконец-то доставят, Мишель удивится: как она могла жить без нее? Ведь если и есть шубы мечты, то свою она точно нашла. Идеальный крой, безукоризненное качество меха. Все, как и было обещано, – Exellent condition. И никаких пятен, никакой желтизны, никаких следов прежней владелицы. Разве можно не любить такую вещь? Но все это будет позже. Через пять недель. А сейчас Мишель смотрела на экран компьютера и твердила: «Я не буду ее носить! Я ни за что в жизни не буду ее носить. Сразу же выброшу или продам за копейки!» Она выключила компьютер и пошла спать. А на другой стороне океана в этот момент продавец, несказанно обрадованный столь удачно завершившейся сделкой, вдруг с ужасом обнаружил на шелковой подкладке шубы вышитое витиеватыми буквами имя прежней владелицы – HELEN. И страшно расстроился! Ведь по правилам честной торговли он должен был заранее предупредить покупателей о том, что на изделии сохранилась монограмма. Но переживал продавец недолго. Он тут же позвонил в ателье и рассказал о своей проблеме. Его уверили, что за сорок долларов легко «сотрут» с шубы все отметки прошлого. И продавец снова пришел в отличное расположение духа. Ведь светлые шубы продаются так плохо! А эту не только купили на первом же аукционе, но и еще за баснословную цену. «Нет, конечно, он сумасшедший, этот Mishel», – покачал торговец головой и улыбнулся. Но если бы все в мире были нормальными, кто бы тогда покупал и носил шубы?

Медленно падал снег. Но холодным он не был. Снежинки вспыхивали теплым огнем и напоминали причудливо сплетенное старинное французское кружево, которое имеет лишь один существенный порок – непрочность. Чуть-чуть схватись сильнее, оно тут же треснет, и красота исчезнет. Вместо чудесного узора – дыры с небрежно торчащими обрывками нитей. Вместо ледяного сияния – капелька растаявшей воды. «Как странно, – подумала Мишель, – как такое может быть, что снег идет в доме? И зачем я сюда пришла? Кто меня здесь ждет? И почему мне так стыдно? Но ничего, я сейчас сделаю то, ради чего явилась, и тут же исчезну. Начну жить по-другому, по-настоящему. Может быть, даже – если повезет – наконец-то буду счастлива. Исчезнет то, что давит сильнее всего и порой даже не дает дышать. Одиночество! Как же я от него устала!»Мишель оглянулась вокруг и поежилась. Внутри дом имел такой вид, как будто пережил пожар или подвергся варварской отделке экстремистски настроенного дизайнера. Все стены были обшиты обуглившимися темно-коричневыми досками. Рамы и переплеты высоких окон сверкали белой эмалью – как будто их только вчера заново окрасили.Мишель не могла понять, чего больше в этом шокирующем контрастном сочетании – красоты или уродства. Она сделала пару шагов и чуть не провалилась – обожженные доски под ее ногами треснули. Мишель взглянула на потолок – он был такой же белоснежный, как и оконные рамы. Дом-привидение был выдержан в единой цветовой гамме и явно этим гордился. Вот только, находясь в нем, Мишель испытывала одно-единственное желание – бежать. «Подожди, – приказала она себе. – Сделай то, ради чего ты пришла, а потом можешь уходить. Главное, чтобы никто не узнал, что ты вообще здесь была».Она снова взглянула себе под ноги – щели между обуглившимися досками были слишком широкими, сантиметра по два. «Надо отремонтировать пол, – подумала Мишель. – Вызвать мастеров, попросить все разобрать, а потом сделать заново. Вот только если будет идти снег, то все бессмысленно – доски сначала разбухнут от излишней влаги, а потом летом высохнут. И тогда щели станут еще больше».Она обошла огромную комнату. Выглянула в окно. За ним не было ничего – даже стены соседнего дома. «Странно, – подумала Мишель. – Ведь это центр города. Разве такое может быть? Стоит дом, из окон которого не видно ни оживленной трассы, ни помойки, ни сквера. Ничего! Как же здесь живут люди? Они даже не знают, что происходит в городе. А может, это и к лучшему? Ведь если бы папа сейчас узнал, что я пришла в этот дом, то он был бы ужасно недоволен. А мне бы снова стало стыдно – как тогда, много лет назад. Кстати, из-за чего? Нет, я не могу вспомнить. Кажется, из-за какого-то мужчины. Но сейчас я не вспомню его имя. Да это и не важно. Ведь я должна сделать то, ради чего пришла в этот обугленный дом без вида из окна. А потом исчезнуть. Навсегда».Стало холодно.Снежинки погасли.Мишель начала бить дрожь.«Когда он придет, то я ему ничего не скажу. Не скажу, что совсем скоро я уйду, исчезну, спрячусь, поменяю имя и фамилию – только чтобы он меня не нашел. Но сейчас я не имею права сбежать – ведь я пришла для того, чтобы его спасти. Если не я, то кто? Без меня он пропадет. Бедный Андрей…»В этот момент раздался звонок. Мишель бросилась к двери, распахнула ее настежь и оцепенела от ужаса.На пороге стоял Андрей. Он беззвучно плакал. Глаза его сверкали тусклым желтым светом – как будто в них закатились тщательно ограненные янтарные бусины ярко-желтого цвета. Вот только вместо рук из-под широких манжет белоснежной сорочки торчали обрубленные культи.Крови не было. Но Мишель все равно закричала.И проснулась.За окном была середина ночи. Midnight blue. «Я постелю в его доме ковер такого цвета – темно-синий, почти черный, – вздохнула Мишель и отодвинулась на другой край кровати, потому что простыня под ней была влажной. – Если, конечно, я не сойду с ума до рассвета».У нее уже много лет не было панических атак. Раньше они случались, если она позволяла себе выпить более двух бокалов вина. Тогда сценарий был почти предрешен – Мишель просыпалась ровно в пять часов утра. Голова разрывалась от боли. Тошнота подступала к горлу. А страх буквально сковывал по рукам и ногам – в эти предрассветные часы она ужасно боялась умереть, но гораздо больший страх ей внушала жизнь.Но сегодня был другой случай. И до рассвета оставалось еще несколько часов…

Глава 8

На следующий день Мишель переехала из отеля в дом Андрея. После долгих размышлений она решила занять одну из гостевых комнат на третьем, мансардном, этаже. Ее порадовало, что в ней нет никакой мебели, кроме нового простеганного широкими стежками матраса. Отделку, по счастью, прежние хозяева тоже не успели закончить – только оштукатурили и загрунтовали стены под покраску. А вот потолок был замечательный – обитый тщательно отшлифованными и покрытыми белым лаком дубовыми досками. И когда на комнату спускались сумерки, он парил над головой, словно парус. Мишель даже казалось, что она слышит шум ветра, но, скорее всего, это просто ветви деревьев бились о крышу. «Интересно, – думала Мишель, лежа на матрасе и глядя на звезды в мансардное окно, – кто же построил этот дом? И почему по всем направлениям провал, а вот с крышей – что с внутренней стороны, что с наружной – полный порядок? Наверное, бандит. Он точно знал, что без хорошей крыши – пропадешь. Как, видимо, и сосед его. Тот вообще, судя по тому, что тщательно окна задраил жалюзи, приготовился к нападению автоматчиков». Мишель решила не терять время и пригласила замерщиков для установки новых окон. Приехали совсем молодые ребята, тщательно измерили проемы и оформили договор. Обещали все сделать через две недели. Уезжая, они еще раз с неодобрением бросили взгляд и на дом, слишком нагло сияющий синими оконными переплетами, и на Мишель, которая особенно не церемонилась с мастерами, давая четкие указания. «С жиру бесятся! – прочитала она в глазах замерщиков. – Нормальные окна, не дует. А сколько денег в них вбухано! Так нет же, подавай дубовые, сделанные по специальной технологии для влажного климата. Эх, живут же люди! Меняют остекление только потому, что цвет не нравится! Вот гады!»Ничего такого, конечно, замерщики не сказали. Но Мишель уже давно научилась без слов читать мысли тех, кто зарабатывал деньги на чужих капризах. Иногда эти люди пытались и ее перетянуть на свою сторону – «мол, живут же гады!». Но она никогда на такие провокации не поддавалась, потому что отлично знала, что последует дальше, – сначала ей предложат перейти на «ты», а потом вместе обворовывать хозяев, приписывая несуществующие расходы.Мишель никогда не воровала. Ей становилось нехорошо от одной мысли, что можно взять чужое. Зачем? К тому же она всегда подсознательно знала – если ты возьмешь чужое, то у тебя тоже отнимут что-то – причем самое дорогое, самое важное. И произойдет это в неподходящий момент, когда ты окончательно расслабишься и даже забудешь, что когда-то, между делом, совершила кражу.

В этот вечер Сава вдруг ни с того ни с чего решил сам приготовить ужин. Сходил в магазин. Где, сопровождаемый удивленными взглядами (неужели это Сава? Или нет, не он? Но как постарел, потолстел!) придирчиво и со знанием дела выбрал рыбу и овощи. В специализированном отделе прихватил бутылку белого вина – причем самого дорогого. (Точно – он! Так он еще и пьет! Кошмар! Вот попса проклятая!) Все эту сцену со смехом, в лицах он изобразил перед Мишель, пока готовил ужин.Мишель, сидя за барной стойкой, с интересом слушала его и одновременно пыталась закончить дизайн-проект дома хотя бы в общих чертах. Но ничего не складывалось. Итак, стены – выкрашенные во все оттенки балтийского песка, как и сам дом снаружи. Окна, полы, двери, подоконники – из дуба, тонированного под светлый янтарь. С крышей все ясно, тут без изменений – сланец, чем-то напоминающий прибрежную гальку. А дальше что? Разбавить синим, голубым? Ну да, ну да, так легко можно скатиться до морского стиля. Как говорится, шаг влево, шаг вправо – расстрел. А от красоты до пошлости – так вообще пара миллиметров.– Они, наверное, думают, что я должен за рыбой идти в своем сценическом костюме с бахромой, с блестками. Да меня в таком виде точно бы в психушку упекли, – продолжал веселиться Сава, втайне радуясь, что его по-прежнему узнают, что он все так же знаменит.А что покупатели думали про него в тот момент, когда он нюхал рыбу – неважно, главное, что думали, что вообще обратили внимание.– Савочка, – оторвалась Мишель от ноутбука, – но вы и правда не ходили бы в магазин в этих штанах. Вы же артист, знаменитость.– А что такого? – Он с искренним недоумением оглядел вытянувшиеся на коленках спортивные штаны. Когда-то они были темно-синими. – Удобно же.– Ну все-таки… – Мишель задумалась, внимательно глядя на Саву. – А может, нам в холле положить ковер восточный? Цвета мидл найт – середина ночи. Темный-темный, почти черный и немного вытертый.– Ага, для Андрюхи ковер-самолет, – хохотнул Сава и вытер руки о спортивную майку, такую же застиранную, как и брюки. – Он ему точно пригодится, чтобы вовремя от теток сматываться.– Но он же говорил, что хочет ковровую дорожку, – растерялась Мишель. – А это будет отличный ковер, шерсть с шелком, сделанный в Центральной Азии. Можно, конечно, купить антикварный, но это дорого, от двадцати тысяч долларов.– Двадцать тысяч за молью поеденный коврик? – опешил Сава. – Нет, Настьке такое точно не понравится. Она вообще старье не любит – ей подавай все самое новое, самое-самое. Причем за маленькие деньги. В этом ее главный секрет.– Но ведь Андрей хотел ковер или что-то подобное! – продолжала настаивать Мишель.Ей совсем не хотелось говорить про Настю. Она предпочитала делать вид, что ее вообще не существует – ни в ее жизни, ни в жизни Андрея.– Да Андрюха сам не знает, чего хочет. Рассказывала тебе Настька свою теорию про три его решения? Первое – в помойку, второе – тоже. Ну а третье – можно задуматься. Только вот почти никогда до третьего решения дело не доходит. Буксует он, причем все время между первым и вторым. Эх, ты Андрюху не знаешь! Ну вот что, Матильда, давай, закругляйся. Будем ужинать. Немного рыбка моя подгорела, пока ты мне голову пыльными коврами забивала. Но ничего, все равно вкусно. Что ты сидишь? Ты еще даже салат не приготовила. Давай, давай, выключай свою коробку!

Мишель закрыла компьютер. Достала овощи из холодильника – нежно-зеленый салат, помидоры, слишком желтый, как пластиковый, перец. Вымыла, обсушила, нарезала и разложила на блюде. Получилось красиво.

– Просто и живописно, – кивнул Сава. – Молодец!

Он потушил верхний свет. Зажег свечи и разлил вино по стаканам – бокалы искать ему было лень. А Мишель не решилась предложить свою помощь. Да и зачем? Все равно, несмотря на полумрак и всполохи пламени, все это не было похоже на романтический вечер. Скорее, на случайную встречу двух попутчиков в поезде.

Они сидели за барной стойкой и беседовали. Сначала о разных пустяках. Затем обсудили коллег Савы – кто и почему так ужасно поет. Потом поговорили о Москве, из которой в последние годы все так и норовят сбежать – неважно, на теплое море или на холодное, главное, подальше от духоты, пробок и сумасшедшего ритма жизни, от которого рано или поздно почти у всех сердце начинает выскакивать из груди. – Знаешь, я думаю, может, потому Андрюха сочинять перестал? – задумчиво произнес Сава и подлил себе вина в стакан. – Устал человек. Правда, как-то слишком быстро. Сорок лет – а он весь седой.– А он разве недавно поседел? – спросила Мишель.– Да что ты! Сколько я его знаю, он всегда был седой. Но раньше он был молодой. А сейчас как старик – все брюзжит, брюзжит. Впрочем, если говорить честно, то когда мы познакомились, то он уже тоже был не очень веселый. Но у него драма тогда была, страдал он сильно.– Какая драма?– Не скажешь никому? Точно? – Сава уже выпил слишком много, а потому не видел ничего предосудительного в том, чтобы выдать тайны своего лучшего друга. – У него была любовь сумасшедшая.– Когда? Давно?– Еще в ресторане «Танго», где мы с ним впервые встретились. Нет, не у нас с ним любовь была, что ты! – замахал руками Сава и чуть не опрокинул стакан. – Он тогда от той девушки совсем голову потерял. Но, по слухам, красавица! Как кинозвезда! И любила его тоже. Он ей столько песен посвятил – штук десять! И все отличные, все хиты стопроцентные. Я их потом и купил.– Как купил? – вздрогнула Мишель. – Зачем?– Так девушка пропала – по слухам, убили ее. Андрюха горевал так, что чуть не свихнулся. Но тут Настя появилась и быстро все провернула.– Подожди, Сава, – Мишель неожиданно перешла на «ты». – Получается, что его любимую девушку убили, а он тут же продал песни, которые ей посвятил?– Получается, что да, – кивнул Сава и с сожалением посмотрел на пустую бутылку. – Надо было две купить. Но ничего, сейчас пошарю в Настасьиных закромах.– Сава! – прошептала Мишель. – Но это же ужасно. Это же мародерство.– Почему? – изумился он. – Настька мне как сестра, ну, поругается немного, ничего, от меня не убудет.– Да я не про бутылку! Я про песни! – Мишель даже покраснела от возмущения. – Как же так можно? Неужели он не понимал, как это мерзко? Или он не любил эту девушку?– Любил, – кивнул Сава. – Он ее любил, потом еще кто-то ее любил, а потом – бах! – и неизвестно кто убил. Но скорее всего это Князь, так того бандита звали. Ох, времена были! Вот такая история. Страшно?– Очень. Получается, что друг твой, Сава, страшный человек.– Нормальный он, нормальный. Не хуже других. Вот тебе сколько лет, Матильда?– Тридцать.– А мне сорок пять, а ему – сорок.– И что? Не поняла.– А то, Матильда, что девяностые через нас не то чтобы прошли – они по нам прошагали.– Сава, ты говоришь с таким пафосом, как будто война была, – не смогла сдержаться Мишель. – Но даже на войне такое нельзя оправдать – должно же быть хоть что-то святое.– Не знаю, я на войне не был. А вот лозунг «без бумажки ты букашка» хорошо усвоил. А бумажка знаешь какая?– Знаю, Сава, знаю. Деньги, – произнесла Мишель, абсолютно не напрягаясь, в отличие от Савы, который почему-то ужасно разнервничался. Но ей было легко рассуждать про деньги – она отлично помнила, что говорил на эту тему Александр Генрихович. – Меня мой папа учил: чтобы ни было, нельзя продавать душу. А он, как сейчас говорят, «в теме» – адвокат. И сколько всякой грязи видел, что ею город залить можно. Но мне он всегда говорил: каждый сам делает выбор, продаваться ему или сохранить себя.– Ага, адвокаты, они наговорят! – начал злиться Сава то ли от выпитого, то ли, наоборот, от того, что не хватило, а может, Мишель затронула слишком больную для него тему. – А как выживать прикажешь, когда ни шагу не ступишь без денег? Скажи как? Ты знаешь, как тогда было? Отстреливали без всякого предупреждения. Так что мы все в те годы, считай, действительно тяжело ранены были – то есть те, кому повезло и кого не добили. Вот ты, хорошая дочка хорошего папы, сидишь тут, ковры выбираешь, жить меня учишь, Андрюху осуждаешь. А что ему было делать? Жить негде, денег ни копейки, а тут еще и Ляльку убили. Хорошо хоть он сам живой остался.– Ее все-таки убили? – тихо спросила Мишель.– Этого я точно не знаю. Думаю, Андрюха тоже. Да, мы все тогда превратились в мародеров. Он песни продал – я задешево купил. Ну и что? Зато как людей радовали. Мы с гастролей не вылезали – лет десять колесили по стране без остановки. Только совсем недавно немного притормозили.– Почему?– Так вышло. Устали, наверное. А может, завод кончился. Нет, так сказать, больше горючего. Страшно… – всхлипнул Сава.Мишель испугалась, что он сейчас зарыдает, но не выдержала и задала следующий вопрос, рискуя добить и без того тяжелораненого Саву.– А на что же вы живете? Ты больше не поешь, он ничего не сочиняет. Деньги откуда?– Так на нас дети работают! – не смутился Сава.– Кто?! – Мишель показалось, что она ослышалась. Настолько было мерзко то, что она услышала.– Нет, – засмеялся Сава. – Это совсем другое. Просто мы продюсеры нескольких молодежных групп – такие, знаешь, дурацкие песни в жанре «ты ушла, и я надулся». Андрюха у начинающих композиторов песни за гроши покупает, а я аранжировки делаю.– А как группы-то называются?– Нет, – погрозил пальцем Сава. – Этого я тебе никогда не скажу. Это страшная тайна.– То есть вы, получается, эдакие карабасы-барабасы? А я думала…– А ты думала «сбитые летчики»? – захохотал Сава.– Так многие считают. Нет, врешь, старую гвардию так просто не убьешь. Мы еще ого-го-го! Но если честно, я бы тебе сказал названия этих группок, но ты нас с Андрюхой уважать перестанешь. Такая, прости господи, дребедень! Но денежки капают. А ты думаешь, на какие деньги сейчас окна ломаешь? Но вообще, Матильда, на эту тему поменьше думай – занимайся своим декором. Вот прекрасное занятие для женщины! Это же мечта! На чужие деньги создавать красоту вокруг! И все тебя уважают. А тут пашешь, пашешь. И вдруг приходит пигалица и заявляет, мол, вы неправильно живете, не так, как мой папа меня учил. Да твой папа, думаю, за свою жизнь столько бандитов из тюрьмы вытащил, что еще хорошенько подумать надо, кто из нас подлец, а кто душевный честный парень.Мишель не осталось другого выхода, кроме как рассказать про отца. Вернее, про то, как десять лет назад известный адвокат Александр Генрихович Ардов выгнал ее из дома.Про то, как она писала ему письма.– Матильда, прочти мне хоть одно, умоляю! – почти прорыдал растроганный и уже очень пьяный Сава. Он все-таки умудрился, между делом, найти бутылку коньяку и почти прикончить ее за то время, пока Мишель рассказывала всю свою историю от начала и до конца. – Вот была бы у меня дочка, может, она бы мне тоже что-то накрапала.– Нет, не могу, – покачала головой Мишель. – Я их порвала.– Ой! Порвала! Бедная моя Матильда! – смахнул слезу Сава. – А хочешь я тебе песенку спою? Хочешь?– Хочу, – кивнула Мишель, у которой в голове подозрительно сильно начало шуметь. Она не заметила, как после вина перешла на коньяк. – Только не называй меня, пожалуйста, Матильдой.– Какие вопросы! – покорно согласился Сава и раздельно, по словам, как будто разговаривал совсем с маленькой девочкой, произнес: – А. Про. Андрюху. Забудь. Не нужен. Он. Тебе. Нет. У него. Никаких. Решений. Наверное. Никогда. Не будет.И запел. Тихо-тихо. Какую-то старинную народную песню – Мишель ее не знала. Мелодия была грустной, слишком медленной, в ней слышались отдаленный шум прибоя, робкий голос маленькой серой птички, которая вдруг решила поведать миру о своих чувствах. Когда она начала рассказывать, то даже не надеялась на то, что хоть кто-то ее услышит. Но вся планета вдруг словно притихла, стараясь ни пропустить ни слова, ни вздоха.Чем тише говоришь, тем больше людей тебя слышат.Кто это сказал? Мишель не могла вспомнить. А может быть, она сама это придумала именно сейчас, сидя за барной стойкой и слушая, как выводит одну за другой музыкальные фразы ее случайный попутчик.

Рано утром Мишель отправилась на пляж. Ей хотелось отсрочить встречу с Савой, потому что она чувствовала себя немного неловко – уж слишком сильно они вчера открылись друг перед другом. Но на море было холодно – дул ветер, моросил дождь, и Мишель очень быстро замерзла. Пришлось возвращаться. Открывая ворота, она по-прежнему не могла решить, какие первые слова сказать Саве? Может, сделать вид, что ничего такого особенного вчера не произошло? – Значит, так, Матильда! – чуть не сбил ее с ног Сава, едва она подошла к ступенькам крыльца.И откуда он только взялся? Прятался под кустами, что ли?– У меня две новости, – зашептал Сава, пугливо оглядываясь по сторонам.– Знаю, знаю, одна – хорошая, вторая – плохая.– Не перебивай! – подпрыгнул Сава, который снова начал скакать, как резиновый мяч. – Обе нормальные. Во-первых, вечером приедет Джулия, и ты должна ее встретить. А сейчас наконец-то явилась Нина Ивановна.– А кто такая Нина Ивановна?– Конечно, кто такая Джулия, ты не спрашиваешь. Кто ж не знает эту безголосую куклу! – снова подпрыгнул Сава. – А между тем Нина Ивановна – уникальная женщина. Во-первых, она будет нас кормить. Ее Настя, дай ей бог здоровья, наняла еще перед отъездом. Но Нина Ивановна только сегодня смогла приехать. Наконец-то! Ведь с тобой с голоду помрешь!– Понятно, это повариха, – кивнула Мишель.– Какая повариха! – зашипел Сава. – Удивительная женщина! Представь, я ей говорю: «Ну что, Нинок, тряхнем стариной – вы прекрасны, я неотразим?» Так она, вместо того чтобы нахамить или послать меня куда подальше, смутилась! Ты можешь поверить, Матильда, что есть еще на свете женщины, которые способны смущаться? А я-то думал, что они повымерли все, к чертовой матери. Остались только такие, как ты. Им слово, они тебе сто в ответ. Удар держат, как бойцовые собаки.– Спасибо, Сава, на добром слове, – улыбнулась Мишель, она не могла на него сердиться, несмотря ни на что. – Меня собакой, да еще бойцовой, никто не называл.– Ну, знаешь, меня мародером тоже.– Понятно, значит, мы в расчете.Как выяснилось, Сава ничего не забыл – ни одного сказанного накануне слова. Впрочем, Мишель просто не знала главную особенность актерской памяти – «восторги помню, критику не прощаю».– Слушай, Матильда, я тебя прошу, называй меня в присутствии Нины Ивановны только Савелием Яковлевичем. Запомнила?– Хорошо, – кивнула Мишель. – А тебе я, так и быть, разрешаю называть меня Матильдой. А отчество сам придумай.– Ой, Леопольдовна! Ну и злая ты! – засмеялся Сава и вдруг смутился: – Слушай, а может, мне переодеться? А то, правда, хожу, как бомж в этом костюме растянутом. А я, между прочим, народный артист. Так что ты пока с Ниной Ивановной познакомься, а я быстренько себя в порядок приведу. Уникальная женщина!

«Уникальная женщина» оказалось особой лет сорока, с коротко стриженными волосами цвета, как говорила одна из подруг Мишель, мышиного хвоста и взглядом, в котором в одинаковой пропорции – пятьдесят на пятьдесят – смешались растерянность и нахальство. Мишель женщины подобного типа никогда не нравились – с виду тихие, но могут так себя проявить, что о-го-го! Поэтому она сразу решила, что с Ниной Ивановной надо быть поосторожнее. Вежливость и дистанция – вот два ключевых слова в общении с ней. Никакой дружбы и никаких посиделок за чашкой кофе. – Хорошо, что вы приехали. Мы с Савой, ой, то есть с Савелием Яковлевичем, уже устали для себя готовить, – церемонно произнесла Мишель и села за стеклянный стол прямо напротив Нины Ивановны.Она почти наверняка знала, о чем думает сейчас их новая повариха. «Что это за девчонка? Джинсы, майка, волосы растрепанные. Разве такими бывают известные декораторы? Они ведь должны быть стильными и эффектными, в туфлях на высоких каблуках. А в этой нет никакого лоску, никакого шику, вот разве что маникюр в глаза бросается». Чтобы Нина Ивановна могла получше его рассмотреть, Мишель демонстративно положила руки на стол – мол, любуйтесь. Женщина смутилась и покраснела. Мишель поняла, что не ошиблась в своих догадках. Но была настроена миролюбиво, а потому спросила:– Нина Ивановна, а вы где живете?– В городе. А сейчас тут буду, хозяйка такие условия поставила – готовить еду, но с проживанием.Хозяйка – это Настя. Сава – звезда и лучший друг семьи. А вот роль Мишель не до конца пока была понятна Нине Ивановне. Наверное, их обеих наняли – только одну еду готовить, а другую – ремонтом руководить.– Но я убираться не буду, – на всякий случай пригрозила Нина Ивановна. – Хозяйка сказала, чтобы только готовить.– Да никто не будет убираться – ни вы, ни я, – снисходительно улыбнулась Мишель. Она отлично поняла, что Нина Ивановна попыталась изобразить и ее прислугой. – Для этого, дорогая моя, есть специально обученные люди. А ваша семья где живет?Мишель совершенно не интересовало, где и как живет семья Нины Ивановны. Но надо же о чем-то говорить.– Дочка замуж недавно вышла и уехала в Москву, – с плохо скрываемой гордостью ответила женщина. – А муж умер три года назад. Пил много. Вот и результат.– Да что вы говорите! – раздался мощный голос Савы. – Какой ужас! Примите мои соболезнования!Но выражение лица у него было такое, как будто он не сочувствие выражал Нине Ивановне, а поздравлял ее с чем-то замечательным. Да и выглядел он словно жених – в белоснежной сорочке, воротничок которой Сава, видимо, для пущего эффекта приподнял, а на шею повязал розовый платок. Вот только новые голубые джинсы сидели на нем плохо из-за того, что он слишком сильно затянул ремень на своем необъятном животе – видимо, чтобы казаться стройнее. Но результата добился прямо противоположного. Мишель даже начала опасаться, как бы Сава не лопнул на их глазах, как воздушный шарик. Если сделает одно неосторожное движение, то рискует «взорваться» и вылететь из своих слишком маленьких, не по размеру, джинсов.Но Савелий Яковлевич держался с достоинством. Он величественно подошел к столу и так же неторопливо уселся на стул. Мишель показалось, что она услышала тихий вздох облегчения – дошел, не сплоховал.– Да, Нина Ивановна, жизнь такая штука – не знаешь, где найдешь, где потеряешь. А пить-то надо в меру, – важно произнес Сава.– Да где ж она, мера-то? – по привычке загрустила Нина Ивановна. – Все думают, что они-то меру знают, а потом – печальный результат.– Да, да, согласен, – ничуть не смутился Сава и зачем-то потер свой и без того красный нос. – Но ведь напряжение, знаете, какое у артиста? Ваш муж, кстати, кем был?– Моряк.– Ну вот, – продолжал Сава. – И на море напряжение, и на суше тоже. А если рядом нет женщины, которая готова помочь и поддержать, так ведь совсем сил нет. Такое вот сольфеджио, Нина Ивановна. А вы, не сомневаюсь, вкусно готовите?– Очень, – раскраснелась женщина, но не от смущения, а от гордости. – Я все могу. Любую кухню – русскую, грузинскую, японскую.– Даже японскую? – умилился Сава.– А вы не сомневайтесь, я много лет проработала у немцев на круизном судне. Вот всему и научилась.– Это же надо! Я сразу заметил, что вы – удивительная женщина, Нина Ивановна. Так и сказал Мишель, что повезло нам с вами очень. Сказал я так?– Да, да, – засмеялась Мишель.Нина Ивановна как-то сразу расслабилась и повеселела. И сразу стала даже симпатичней.– А какую еду вы предпочитаете? – спросила она чуть кокетливо у Савы, который даже растерялся, так как был еще не совсем готов к столь стремительной атаке.– Мне все равно, вы у Мишель спросите. Вот она да, она у нас гурман. Даже еду по цвету составляет – если бледно-зеленый оттенок огурца не сочетается с ярко-красным помидором, то все, она есть не будет!– Ничего страшного, – не удивилась Нина Ивановна. – У каждого человека свои пищевые фантазии. Их надо уважать.Мишель опешила от такой неожиданной формулировки.– Ну, рассказывай быстро, что ты есть будешь, – начал тормошить ее Сава.Она поняла – он нарочно тянет время. Не признаваться же Нине Ивановне в том, что ему, по большому счету, все равно, что стоит на столе – главное, чтобы побольше и пожирнее.– Ничего особенного, – начала Мишель, – утром каша овсяная на воде, с орехами и сухофруктами…– Что-то я ни разу не видел, чтобы ты этой кашей давилась, – не выдержал Сава.– Савелий Яковлевич, не мешайте! Я, к вашему сведению, такую кашу ела каждый день в кафе. Итак, на обед суп овощной или еще что-то легкое. А вечером – кусок рыбы или мяса. Ну и овощи, естественно, – улыбнулась Мишель.– Понятно, – важно кивнула Нина Ивановна. – Все правильно и разумно. Поэтому вы такая стройная. Я предпочитаю то же самое, только мясо и рыба на обед, а вечером чай с сухариком или стакан кефира. Попробуйте, тоже очень хорошая диета.– Спасибо, только мне никакая диета не нужна. А спать голодной я не могу – не засну ни за что в жизни.– Конечно, конечно, – снова испугалась Нина Ивановна. – Я буду готовить так, как вам нравится. А вы, Савелий Яковлевич, что любите на обед, завтрак и ужин?– То же самое, что и Матильда! – Он протянул руку в сторону Мишель. – У нас с ней один режим питания.Нина Ивановна еще раз оглядела толстого Саву, и глаза ее округлись от удивления.– А вы не хвораете? – спросила она, выдержав паузу.– Абсолютно здоров! – гордо произнес Сава и в подтверждение своих слов стукнул по стеклянному столу огромной ручищей. – И даже могу попробовать перейти на ваш режим питания. На ночь один сухарик и больше ничего!Мишель стало смешно. Она никогда раньше не видела, как Сава кокетничает с женщинами. Видимо, он из категории мужчин, которые, увлекшись, обещают все на свете – и звезду с неба, и весь мир в подарок, и даже клянутся сесть на диету.Мишель была готова на что угодно поспорить – Сава ни за что в жизни не сдержит свое слово, и бедной Нине Ивановне придется каждый вечер готовить еды, как на роту солдат.Но сейчас Сава был в ударе.– Дорогая Нина Ивановна, а вы знаете хоть одну из моих песен? – промурлыкал он и зачем-то под столом наступил Мишель на ногу.– Конечно! Савелий Яковлевич, кто же их не знает!– А какая самая любимая?– Я вам скажу, но вы для начала скажите мне, кто вы по знаку Зодиака? Вы вообще верите в гороскопы?– Я? Конечно! Только в них и верю! – воскликнул Сава, снова наступил Мишель на ногу и сделал какое-то странное движение бровями влево.Мишель наконец-то поняла. Она поднялась из-за стола, прошла в холл, взяла с вешалки черную кожаную куртку и удалилась, тихо притворив за собой дверь.– Нина Ивановна, думаю, что я по гороскопу Тигр. Вот так мне сейчас кажется!Это были последние слова Савы, которые она услышала. Нет, Мишель совершенно не обиделась на него. Она прекрасно знала, что, когда два человека начинают «принюхиваться» друг к другу, третий – всегда лишний.Она присела на кованую скамью, размышляя, чем бы ей заняться. Джулия прилетает только вечером. Да и с какой стати она должна ее встречать? Но с другой стороны, не хочется подводить Саву – видимо, Настя попросила его съездить в аэропорт за популярной певичкой. Но какой шоу-бизнес, когда Нина Ивановна явилась?Итак, чем же заняться до вечера? Может, поехать в город и обойти самые крупные магазины, посмотреть, что можно купить здесь, на месте, а не везти из Москвы? Мишель взглянула на небо – просвета между тучами она не заметила, значит, дождь может идти бесконечно. Бродить одной по мокрым улицам чужого города, который когда-то давным-давно был для нее родным, совсем не хотелось. «Надо пойти в кафе на набережную и выпить кофе», – приняла Мишель самое легкое решение.Она поднялась со скамьи, застегнула молнию на куртке до подбородка и уже собралась идти, как услышала:– Привет, соседка. Что мокнешь? Из дома выгнали? Тогда, может, к нам?За высоким черным забором стоял Глеб и улыбался.

Было тихо. Как будто за окном не лил бесконечно дождь и не гудел наконец-то вырвавшийся на свободу ветер. Как будто неожиданно в середине дня наступил летний вечер, немного прохладный, но удивительно спокойный. И в эти несколько часов тишины без следа исчезает то, что человек всегда ощущает так остро, так болезненно, – одиночество. Мишель было три года, когда она уехала из этих мест. И память ее почти ничего не сохранила – ни лиц, ни имен, ни событий. Не стерлось лишь одно воспоминание. Тихий вечер. Закат. Запах моря и влажной земли. И покой. И счастье. И вера в то, что все непременно будет хорошо.С какого возраста осознает себя человек? Наверное, у всех по-разному.Мишель помнила себя с того момента, как теплый летний вечер опустился на побережье.Она вошла в дом Глеба. Было очень тепло, потому что горел огонь.– Зачем вы зажгли камин? – спросила Мишель. – Замерзли средь бела дня?– Нет. Просто дом отсырел – здесь давно никто не жил.– Понятно. Но по-моему, что-то высушить в здешнем климате – почти нереальная задача.– Не волнуйтесь, – улыбнулся Глеб. – Понемногу, шаг за шагом, все исправим. Главное, не торопиться.– Конечно, – засмеялась Мишель. – А то ненароком можно и дом сжечь. Жаль. Красиво у вас. Вот только снаружи, как бы это сказать…– Страшновато? – поинтересовался Глеб.– Немного. Как будто вы приготовились отражать пулеметную атаку. Все окна зачем-то намертво жалюзи задраили. Кого-то боитесь?– Уже нет. Разве что хулиганов. Но когда отец этот дом строил, то времена-то были лихие.– Понятно, – не смогла сдержаться Мишель, – тоже девяностые виноваты в том, что вы решили в крепостях поселиться. А папу убили?– Да что вы! – испугался Глеб. – Они с матерью в Норвегию уехали к сестре, да там и остались.– А вы?– Я тоже там немного пожил. Потом по миру поездил, занимался грузоперевозками. Отец-то уже не хочет бизнесом заниматься. Говорит, надоело.– А вам, Глеб?– А мне пока не очень. Есть пара интересных идей. Потом как-нибудь расскажу. Вы, я так понял, дизайнер? Не хотите осмотреть дом и дать мне пару бесценных советов? – поинтересовался Глеб. Он подошел к камину и подложил дров.И все это он проделал неторопливо, как человек, который отвечает за каждый свой шаг и старается не совершать ни одного необдуманного движения.Огонь разгорелся быстро, и оранжевые всполохи ярко осветили довольно большую комнату.– Наверное, это против всех ваших правил дизайна, – произнес Глеб и уселся в темно-коричневое кожаное кресло. – Но отец именно так захотел. Чтобы, как только вошел в дом, на тебя сразу же веяло теплом. Если замерз – можешь у камина присесть. Смешно? Надо было все-таки другое место для него найти? Или сейчас уже поздно давать советы?Но, судя по его интонации, Мишель отлично поняла, что ее профессиональная консультация Глебу совсем не нужна. Ему просто нравится с ней разговаривать. И какая разница о чем?Но Мишель к такому не привыкла. Если уж она зашла, так сказать, по-соседски выпить кофе, значит, хоть какая-то польза от нее должна быть.– Глеб, – предложила она, – если хотите, я могу вам что-то посоветовать. По поводу камина – не знаю, сейчас уже действительно поздно что-то менять, да и не нужно. Но если вы, например, хотите текстиль обновить или стены перекрасить, то я с удовольствием помогу. Мне, честное слово, совсем не трудно. Хотите, прямо сейчас все осмотрим?Мишель на ходу придумывала оправдание для своего присутствия лишь только с одной-единственной целью – как можно дольше продлить это ощущение удивительного покоя.– Мишель, давайте как-нибудь в другой раз? Хорошо?– Да, конечно.– Так что, кофе будем пить? – поинтересовался Глеб и почему-то немного смутился. – У меня, правда, еды совсем нет никакой. Может быть, в кафе сходим?– Нет, нет, – слишком поспешно ответила Мишель и засмеялась. – Меня вчера Сава накормил царским ужином. А сегодня повариха явилась.– Сава? Это такой… – Глеб широко развел руками.– Да, да, такой толстый. А вы разве его не узнали? Он очень известный певец.– Может быть. Мне действительно показалось, что я его где-то видел. А теперь вспомнил. Точно, он про любовь поет такие грустные песни.– Почему же грустные? – встала на защиту товарища Мишель. – У него разные песни. И грустные, конечно, тоже. Но они хорошие.«Они хорошие. И это песни Андрея». Мишель поняла, что только сейчас наконец-то вспомнила про Железнова. А в предыдущие двадцать минут его словно стерли из ее жизни, выключили, как ненужную в дневное время лампочку. Да и зачем нужен электрический свет, если рядом пылает и все освещает своим теплым светом настоящий огонь?Мишель покраснела. Глеб это заметил. И снова смутился. Отвел взгляд в сторону. Впрочем, он отлично рассмотрел Мишель еще тогда, в их первую встречу на берегу.У Глеба было качество, о котором он даже не задумывался. Просто с ним жил.Он видел только красивых женщин.Но эта девушка с синими глазами была не только красива.Она почему-то вызывала сочувствие.Восхищение и жалость – такое по отношению к женщине Глеб испытывал впервые. И это выводило его из привычного душевного равновесия.– А что, пижон ваш уехал? – прервал он слишком затянувшуюся паузу.– Какой пижон? – Мишель сделала вид, что не поняла, о ком речь, но ей почему-то стало стыдно.– Композитор этот странный. Он что, действительно такой известный?– Очень, очень известный, – кивнула Мишель, как будто популярность Андрея Железнова могла ее хоть как-то оправдать. – Очень!– Зачем же он тогда купил этот угрюмый серый дом? Непонятно еще, на какие деньги построенный.– Разве сейчас это так важно? – высокомерно спросила Мишель.Ей не понравилось, что кто-то подвергает сомнению поступки Андрея. Значит, можно подвергать сомнению и все, что между ними было? И салют, и неслышное другим пение, и все то, что еще не случилось?– А чей это был дом? – не смогла она сдержать любопытства.– Я точно не знаю. Когда его строили, я еще в море ходил, так что меня дома по полгода не было. Но потом все затормозилось. Жильцы уехали. Не появлялись. Пару раз дом перепродавали, но никто в нем долго почему-то не задерживался. И вот ваш пижон его купил.– Он не пижон.– Может быть. Впрочем, это действительно не мое дело. Идемте кофе пить. Я рад, честно говоря, что вы приехали и наконец-то приведете это чудовище в более-менее человеческий вид. Ведь так?– Конечно, – засмеялась Мишель. – Но и вашему домику не помешало бы стать чуточку наряднее.– Будем стараться, – улыбнулся Глеб.– А вы, простите за пошлый вопрос, что делаете вечером?– Вечером я встречаю певицу Джулию, которая летит на гастроли в Германию и зачем-то решила здесь остановиться на одну ночь. Вообще-то ее должен был встречать Сава. Но он сейчас, по всей видимости, записался на кулинарные курсы к Нине Ивановне. Так что придется мне. Хотите со мной?Иногда слишком важный для тебя вопрос надо задать в очень быстром темпе, чтобы в случае отказа мысленно засчитать себе поражение и тут же быстро двигаться дальше. Скорость, как известно, способна перемолоть многое.Но Глеб так же быстро ответил:– Конечно! Я сам хотел предложить вам свою помощь. Во сколько выдвигаемся?– В семь вечера.– Отлично, я сейчас отъеду на несколько часов. Но обязательно вернусь.Как бы мужчина не был увлечен, у него всегда, в самую неподходящую минуту, найдется дело. Это закон.Они допили кофе. Глеб потушил огонь в камине. И Мишель захотелось плакать. Почему? Она сама не знала. Может быть, ей было жаль, что так быстро все закончилось. Впрочем, когда тебе тридцать, разве можно надолго вернуть то ощущение счастья, которое ты так остро переживала в три года? Когда отец идет навстречу и ты чувствуешь себя по-настоящему защищенной?Мишель почти не сомневалась: такой прекрасный вечер в середине дня больше никогда не повторится.

Высокая худая девушка в черном плаще и в лаковых туфлях на высоченных каблуках шла по залу аэропорта с серыми бетонными полами так, как будто вокруг были не толпы равнодушных людей, а восторженные фанаты. Наверное, поэтому певица Джулия то и дело встряхивала кудрявой головой и посылала лучезарные улыбки по сторонам. – Вот, черт, – прошептал Глеб и зачем-то крепко взял Мишель за руку. – Надо было хотя бы букет цветов купить.– Зачем? – сжалась она непроизвольно, как от удара.Ей вдруг стало неприятно, что Глеб заговорил о цветах для другой женщины. А до этого еще была чужая сумка – черная и потрепанная. «Он, наверное, всем женщинам покупает цветы и дарит дешевые аксессуары», – подумала Мишель. Эта догадка была настолько отвратительна, что она решительно вырвала свою руку, открыла красную сумку и начала что-то в ней искать.– Нет, не надо. Я сейчас, я быстро, – ответил Глеб и пошел к цветочному ларьку.«Не понял, что я расстроилась, решил, что деньги ему на цветы дать хочу», – подумала Мишель, небрежно застегнула сумку и пошла навстречу Джулии. Она боялась, что если не поспешить, то певица, чего доброго, начнет раздавать насильно автографы людям, которые даже не замечали ее присутствия в зале прилета.– Джулия, добрый день, меня попросили вас встретить.– О, долетела я прекрасно! – промурлыкала Джулия. – Пилот был такой чудесный, что даже пустил меня в кабину. Он, оказывается, обожает мои песни. Представляете?«Она не только не видит, что происходит вокруг, но и ничего не слышит», – догадалась Мишель, но виду не подала.– Конечно, тяжело все время быть в центре внимания. Но что поделать, это же моя публика, я должна уделять ей внимание. Вот и Андрюша мне всегда об этом говорил, особенно в те годы, когда мы…– Джулия, это вам! – как из-под земли вырос Глеб, который улыбался не менее лучезарно и эффектно, чем певица.«Им надо в рекламе зубной пасты вместе сниматься», – с неприязнью подумала Мишель, но попыталась тоже улыбнуться – так сказать, в унисон. Но у нее получилось плохо. И самое неприятное, что Глеб, кажется, заметил раздражение Мишель.Она ревновала. Но к кому? Она и сама не знала. Ей не понравилось, что Глеб бросился за цветами для Джулии. Еще меньше ей нравилась фраза: «Андрюша мне всегда об этом говорил, особенно в те годы…» В какие годы? Что их связывало? Что могло быть общего у преуспевающего композитора и популярной певички? Наверняка не только песни.

– А Андрюша не приехал? – капризно, как маленькая девочка, спросила Джулия.

– Нет, – слишком резко ответила Мишель, но не удержалась от вопроса: – А что, должен был?

– Вообще-то он обещал… – протянула неуверенно Джулия и, кажется, сама в этот момент засомневалась, когда это он обещал: вчера, год назад или «в те годы»?

– А где все ваши вещи? – поинтересовался Глеб.

У Джулии вообще не было никакого багажа – только черная бархатная, вышитая золотыми нитями сумочка. Скорее всего, вечерняя.

– О! Я давно не вожу с собой ничего! – воскликнула певица. – Зачем? Ведь все можно купить на месте. Тем более в Берлине. Там все такое красивое, такое модное. Конечно, в Париже вещи изысканнее, но мой гастрольный тур начинается на этот раз в Берлине. Но может, это и к лучшему, ведь меня там ждут мои самые преданные поклонники. А я должна уважать их, потому что…

– Потому что так говорил Андрей, – прервала ее Мишель, понимая, что если Джулию не остановить, то они до утра будут стоять в зале прилета и слушать про «армию поклонников». – Я думаю, нам пора ехать, а то скоро стемнеет.

Джулия молча взяла Глеба под руку и направилась к выходу.

«Обиделась», – подумала Мишель, идя следом и глядя в их спины. Но певица вдруг обернулась и произнесла почти величественно:

– Да, вы правы. Лучше все-таки найти минутку и слетать в Париж. Там вещи действительно красивее.

«Господи! Она вообще не слышит того, что ей говорят», – подумала Мишель.

Но может, это и к лучшему?

Впрочем, Мишель была безразлична и сама Джулия, и ее полная изолированность от реального мира. А вот смотреть, как Джулия и Глеб вместе выходят на улицу, – неприятно. Но она не могла не признать, что вместе они смотрятся отлично – хрупкая девушка с распущенными по плечам кудрявыми волосами и крепкий мужчина в кожаной куртке. Да, это было банальное соединение – мужского и женского, сильного и слабого. Но Мишель вдруг подумала, что, может быть, именно в этом союзе и заключен главный секрет спасения? Может, именно так и нужно? Стать кудрявой блондинкой, найти себе сильного мужчину в кожаной куртке и крепко в него вцепиться, чтобы не упасть? Мишель не сомневалась, что без поддержки Глеба певичка Джулия тут же поскользнется на бетонном полу и упадет под аплодисменты пассажиров. Разве можно не заметить падение своего бывшего кумира?

Мишель взглянула на электронное табло вылета. Ей показалось, что там отчетливо написано яркими светящимися буквами: «Я адвокат, я знаю, как легко ломаются люди». Господи! Неужели безумие так заразно? Мишель потрясла головой – совсем как Джулия, как будто у нее тоже были роскошные светлые кудри, а не отливающие цветом горького шоколада прямые пряди волос.

Надпись на табло исчезла. Впрочем, Мишель не сомневалась, ее там никогда и не было. «Надо бы поменьше за компьютером сидеть, а то еще не такое привидится».

Но кто это сказал? «Я адвокат. Я знаю, как легко ломаются люди». Отец? Наверное. Она не знала другого адвоката, кроме Александра Генриховича. Но не могла вспомнить, когда и в какой ситуации слышала эту фразу от того, кого долгие годы считала своим отцом. «А вдруг он такого не говорил? – вдруг осенило Мишель. – Вдруг я это сама придумала, но по привычке приписала авторство отцу? Или все-таки это его фраза? Как бы узнать?» Она взглянула на пол и увидела, что кое-где бетон пошел глубокими трещинами. «Нарушена технология залива», – сказал бы Кирилл Высоковский. Но Мишель знала, что дело не в этом. Вернее, не только в этом. Все гораздо проще. Ломаются не только люди. Ломается даже бетон.

Они на удивление быстро доехали до дома. Джулия бесконечно что-то ворковала. Глеб молча вел машину. Мишель смотрела в окно и любовалась тем, как живописно смотрятся на фоне темнеющего осеннего неба почти черные силуэты деревьев. Из-за приезда Джулии все пошло не по плану. И она, к сожалению, не успела поучаствовать в торгах, призом в которых должна была стать шуба такого же темно-коричневого цвета, как и стволы прибалтийских лип, посаженных вдоль дороги еще до войны. Но почему-то Мишель это совсем не расстроило. И дело даже не в том, что подобная шуба уже была в ее коллекции. Просто сегодня, судя по всему, был не совсем подходящий день для того, чтобы выходить на охоту.

Ночью Мишель проснулась от воя. Как будто под покровом ночи в дом пробралось раненое животное. У Мишель от ужаса тут же заледенили руки и ноги, но, набравшись смелости, она встала, набросила халат и вышла из своей комнаты. На первом этаже горел свет. Возле стеклянного стола стоял Сава и что-то сосредоточенно искал в большой коробке.Раненое животное, спрятавшись под крышу, уже не выло, а громко всхлипывало.Мишель неслышно спустилась по лестнице и подошла к Саве.– Что-то случилось? Могу помочь?– Можешь, – не оборачиваясь, ответил Сава. – Не мешай пока. Но не уходи. Вдруг еще пригодишься.Голос Савы звучал непривычно жестко и властно. Он что-то долго искал в коробке, но, видимо, не нашел, потому что громко выругался. Раньше он никогда не матерился в присутствии Мишель. Значит, в доме происходило действительно что-то ужасное. Но рядом с Савой стало как-то спокойнее. Из человека, прыгающего, как мяч, и рассыпающего шутки направо и налево, он моментально превратился в того самого тигра, о котором совсем недавно рассказывал поварихе. И пусть на весь дом выло и захлебывалось в рыданиях раненое животное, Мишель почувствовала, что на этот раз у них с Ниной Ивановной есть надежный защитник. «Сбитый летчик». Кумир прошлых лет. Сильный и смешной человек, без которого они сейчас бы умерли от страха.Мишель заметила в углу дивана испуганную тень, которая еле слышно что-то шептала. Что именно – можно было лишь догадываться. Наверное, «Господи, спаси и сохрани!». А о чем еще могла молить Нина Ивановна? Но Мишель понимала, что просить даже Господа бога сейчас не время. Она должна помочь Саве. Известному артисту, который когда-то способен был покорять миллионы слушателей, а сейчас его задача – победить чудовище.– Говорил я Настьке, – почти рычал Савва, – не надо было Джулию сюда привозить. Но они все боятся.– Чего? – удивилась Мишель. – Разве есть что-то страшнее этого ночного кошмара?– Чего-чего! Правды! Что все узнают, что Джулька совсем безнадежна, что без таблеток и шагу сделать не может. А они что-то мудрили, путали следы, выбрали не прямой рейс, чтобы папарацци ее не настигли. Какие папарацци? Кому она нужна? Да она на куски скоро развалится, как фарфоровая кукла!– А говорила, что в Германию едет, на гастроли, – прошептала Мишель, пораженная открытием, что Джулия, оказывается, наркоманка. Она, конечно, знала, что этот страшный мир существует, но никогда не сталкивалась с ним так близко.– Какие гастроли! – воскликнул Сава. – Она лечиться едет. Но, поверь мне, она оттуда не вернется. Ее там закроют на всю оставшуюся жизнь.– Теперь понятно, почему у нее с собой была только вечерняя сумочка, – пробормотала Мишель.– Вот черт! – ударил Сава по столу так сильно, что стекло задрожало, но устояло. – Значит, у нее что-то было с собой. Но тогда почему она воет?– Сава, не стучите так сильно по столу. Вы рискуете его разбить на миллионы мелких осколков. Не поранитесь, конечно, но бедная Нина Ивановна будет стекло неделю выметать. А воет от чего? Так от тоски, наверное. От чего люди начинают выть и звереть? Может, ей все-таки дать какое-то успокоительное? Я в этом плохо разбираюсь, но, может, ей коньяку выпить?– Слушай, а я ведь совсем забыл. Настька сказала, что у нее в спальне есть какие-то таблетки – на случай, если что-то с Джулией будет не то.В этот момент наверху раздался страшный грохот – как будто камни посыпались с горы. Мишель на секунду показалось, что сейчас булыжники упадут в гостиную и всех их придавят.– Мишель, иди быстро к Настьке в спальню, поищи в тумбочке – они там должны лежать на видном месте, – громко произнес Сава и стремительно взлетел по лестнице на последний этаж, где выло раненое животное.

Спальня оказалась такой же, как и весь дом – огромной, полупустой, выкрашенной в стальной цвет. Только на широкой кровати лежало ярко-розовое покрывало с рюшами. «Какая пошлость», – поморщилась Мишель. – Наверное, Настя купила. Кто же еще?» А потом без всякой брезгливости открыла тумбочку, быстро перерыла все содержимое – какие-то бумажки, счета, тюбики с кремами, помадой – и нашла то, что искала: плотно набитую таблетками запечатанную упаковку. Сама Настя, по всей видимости, в таких успокаивающих средствах не нуждалась. Мишель постучала в комнату Джулии. Дверь распахнулась. Сава быстро вырвал из рук Мишель таблетки и грубо закрыл перед ее носом дверь. Но она все равно успела кое-что заметить. Кровь и осколки стекла смешались на белом ковролине и напоминали желе из клубники с кусочками фруктов. Джулия лежала на кровати в плаще, а ее перепутанные, цвета потертого золота кудри были больше похожи на парик, чем на волосы живого человека.«Господи, спаси и сохрани, – неожиданно для себя прошептала Мишель. – Кто бы это ни сказал, но он был прав. Действительно, как легко ломаются люди! Но в какой же момент это случилось с бедной Джулией? И кто ей в этом помог?»У Мишель не хватило сил даже мысленно произнести имя человека, о котором она подумала. Ведь еще совсем недавно ей казалось, что она любит его так, как никогда и никого не любила в своей жизни. Но может быть, ее чувство тоже было частью какого-то потрясающего по замыслу проекта? Может быть, она тоже рано или поздно станет новой фарфоровой куклой для великого и ужасного Андрея Железнова?Не дождется!

На рассвете Сава отвез Джулию в аэропорт. И больше никто в доме о ней не вспоминал, словно и не было той ужасной ночи. Сава изо всех сил кокетничал с Ниной Ивановной. Мишель несколько раз встречалась с Глебом. Как-то он пригласил ее вечером поужинать в только что открывшийся ресторан. Они договорились встретиться на набережной в половине седьмого вечера.Это произошло именно в тот день, когда в доме заканчивали выламывать окна.

Глава 9

– Иван Сергеич, я сто раз повторяла! Старые рамы нужно немедленно вывезти! В ярко-красной бандане Мишель была похожа на комсомолку-активистку – именно такими их когда-то изображали на агитплакатах.– Мишель Александровна, дорогая! Ну дайте еще хоть денек! Завтра кум заедет на машине, и мы все вывезем! Это же для моей дачи – находка, а не окна! – умолял худой паренек, весь усыпанный веснушками.Прораб Иван Сергеич. Так он попросил его называть, несмотря на молодость и не серьезный вид.Мишель наняла его для того, чтобы он помог с вывозом старых оконных рам, но уже пожалела о своем поступке. Вместо того чтобы помогать, Иван Сергеич изо всех сил тормозил процесс установки новых окон. Сначала он уверял, что еще не подготовлены откосы. И просил три дня. Потом заявлял, что еще не все сделано снаружи. Мишель особенно не вникала в процесс замены окон, а потому легко соглашалась на отсрочку, хотя из фирмы-изготовителя звонили каждый день и просили поторопиться с началом работ. И вот сегодня наконец-то новые окна доставили и выломали несколько прежних. Именно в тот момент, когда они были бережно извлечены из проемов и уложены на газоне, выяснилась истинная причина, по которой Иван Сергеич изо всех сил затягивал дело.Оказывается, старые окна с ярко-синими рамами он мечтал вывезти к себе на дачу. А кум-дальнобойщик, как назло, уехал в рейс и должен был вернуться только через пару дней.Мишель уже давно привыкла к подобному ремонтному сюжету: от всех использованных материалов – оконных рам, плитки, паркета – одни люди с радостью избавляются, а другие с не меньшим азартом грезят о том, как бы их заполучить. Ремонт – безотходное производство! Но поведение Ивана Сергеича напоминало саботаж. И это вывело Мишель из себя.– Дорогой мой, а вы не могли раньше честно сказать и про кума, и про окна?– Так я не знал, что он уедет. Его только вчера вызвали срочно, – не моргнув глазом, соврал Иван Сергеич. – У него знаете, какая работа ответственная? Могут сорвать в любое время дня и ночи.Это был уже почти шантаж. Мол, вы, Мишель Александровна, живете в прекрасном доме на всем готовом и ерундой какой-то занимаетесь – ломаете, понимаешь ли, окна только по той причине, что вам цвет не приглянулся. А окна между тем отличные – нарядные и прочные. И не дует из них.Мишель этот текст тоже отлично сосканировала. И ей стало смешно. Но она решила до последнего играть роль строгой девушки-комсомолки. Поэтому решительно поправила бандану на голове и строго произнесла:– Даю вам время до полудня. Завтра ровно в двенадцать часов дня и одну минуту я подарю эти проклятые окна первому встречному.– Как первому встречному? – Парень от возмущения пошел красными пятнами. – Это ж какие деньжищи! Да их все завтра еще и не достанут. Смотрите, дом-то большой! А еще на веранде сколько придется повозиться с этим панорамным остекленением . – Остеклением, – с трудом сдержала улыбку Мишель.Она все поняла окончательно. Ни на какое особо важное задание кум не уезжал. Просто они вместе с Иваном Сергеичем рассудили, что только идиоты будут два раза машину за окнами гонять. Надо подождать, пока монтажники все сделают, а потом вывезти груз за одну «ходку». Глядишь, еще какие-то материалы останутся – например, пена монтажная. А это наивная московская декораторша и не заметит ничего. Что с нее взять? Ее ж волнует, похоже, только сочетание цветов. Вон, битый час смотрела, прикидывала, а правильно ли затонировали дерево на рамах? Достаточно ли насыщенный получился оттенок? И как он будет сочетаться со светло-песочного цвета фасадом? Господи, нам бы ее проблемы!– Иван Сергеич, разговор закончен. Завтра до двенадцати вы окна должны вывезти. Монтажники обещали, что до обеда все демонтируют.– Ага, обещали они.– Не спорьте. Я вам все сказала. И вообще, я вас пригласила, чтобы вы мне помогали. А вы?– Так я и помогаю. Вот только время дайте хоть до вечера. Ну, чтобы они точно успели. А то мне за простой машины платить придется.– Слушайте, – начала снова выходить из себя Мишель, – вы вообще ни за что не хотите платить – ни за окна, ни за машину?– А зачем платить, если можно не платить? – с искренним недоумением пожал плечами Иван Сергеич.– Вы сейчас договоритесь до того, что я вам все-таки продам эти чертовы окна – причем по самой высокой цене, – пригрозила Мишель.– Это не честно! Так дела в бизнесе не делаются!– Что?! Нет, я вам точно их продам! Еще одно слово, и цена окон возрастет до миллиона долларов!– Интересно знать, а по какому праву тут спекулируют моими окнами?Мишель обернулась.Возле ворот стоял Андрей.

Она не знала, рада или нет тому, что он так неожиданно вернулся. Мишель смотрела на Андрея и в который уже раз была потрясена, как изысканно красив этот человек. А его улыбка – немного ироничная, слегка растерянная? Как было бы хорошо, если бы он принадлежал только ей и больше никому! Хотя бы ненадолго, хотя бы на несколько мгновений. Просто побыть рядом с ним, дотронуться и убедиться, что он живой, что он существует. Мишель ничего не могла с собой поделать – в присутствии Андрея она забывала обо всем. Словно кто-то неведомый при каждом появлении Железнова делал ей укол, и она переставала что-либо чувствовать, кроме одного-единственного желания: быть с ним. Но почему так странно ноет в районе солнечного сплетения? Почему к горлу подкатывает комок? Или это и есть побочное действие мощной анестезии, которая способна за мгновение «выключить» весь окружающий мир?

– Привет, – улыбнулся он так, как будто они виделись всего пять минут назад. – Работаете? – Да, – кивнула Мишель и стянула бандану с головы. – Вот сегодня окна начали менять. Я и план набросала по переделке интерьера, но осталось еще много вопросов. Признаться, трудно дело идет. Как будто сопротивляется мне этот дом, честное слово.Иван Сергеич взглянул на Мишель с опаской. Что это такое она говорит? И как этот человек доверил ей такую ответственную работу? Она же сумасшедшая! Вот и окна продать хотела. Иван Сергеич решил, что настало время ему вступить в разговор и показать, кто здесь по-настоящему разбирается в ремонте.– Хочу представиться, Иван Сергеич. Прораб, – протянул он Андрею руку.– Очень приятно. Андрей. Владелец здешних мест. Ведь это правда, что я владелец, Мишель Александровна?Но прораб не дал ей вставить ни слова, решив, что, как говорится, куй железо, пока горячо.– Итак, окна демонтируем. Потом мусор вывозим. Потом приступаем к покраске, – бойко отрапортовал он.– Приступайте, – кивнул Андрей. – А мы пока с Мишель Александровной съездим и присмотрим мебель.– А окна когда позволите вывезти? – поинтересовался прораб.– Когда мы вернемся, чтобы на территории не было ни одного стеклышка.– А когда вы вернетесь?– Да кто же это знает, правда, Мишель Александровна? Я сейчас кое-что в студии возьму и жду вас в шесть часов на набережной.

Вещи Мишель собрала быстро. Но никак не могла решить – звонить ей Глебу или нет, чтобы отменить встречу в ресторане? Потом написала и отправила сообщение: «Извини, все отменяется, срочная работа». «Я не виновата, – подумала Мишель. – Все решили полчаса. Андрей назначил встречу чуть раньше – значит, он и победил». Она вышла из комнаты и замерла. Внизу в холле раздавались голоса. И хотя Андрей и Сава говорили тихо, Мишель все отлично расслышала.Сава: Андрей, почему ты мне сразу не сказал? А я-то думаю, от чего мне иногда по ночам бывает так страшно? Особенно пока Нина Ивановна не появилась. Или ты ничего не знал?Андрей: Знал.Сава: А Настя?Андрей: Нет. Это ее не касается. Это только мое дело.Сава: А зачем ты сюда эту девчонку вызвал?Андрей: Понравилась. А потом подумал, вдруг поможет.Сава: Да, она смелая. Когда с Джулькой истерика случилась, она совсем не испугалась. Хорошая женщина. Жаль мне ее.Андрей: А меня тебе не жаль, Сава?Сава: А тебя-то за что жалеть? Ты сам все сделал, только чужими руками.Андрей: С твоей помощью, с твоей помощью. Но что теперь об этом говорить.Сава: Согласен, что было, то прошло. Ты когда уезжаешь?Андрей: Сейчас.Сава: А когда вернешься?Андрей: Когда-нибудь.Сава: Ты так не шути. Настька узнает – с ума сойдет.Андрей: Это вряд ли. Ей сейчас не до меня. Она занимается моим юбилейным вечером. Вот, Сава, и я стал стариком. И если ты мне сейчас скажешь, что в сорок лет жизнь только начинается, я тебя убью, хоть ты и мой лучший друг.Сава: Не надо говорить такие слова в этом доме.Андрей: Почему?Сава: Знаешь, Андрюха, я, может, и толстый болван, но я артист, и у меня есть интуиция. Так вот, она мне подсказывает, что не надо такие слова произносить здесь. Не надо!Андрей: Вот и ты постарел, Сава, стал суеверным.Сава: Нина Ивановна говорит, что надо бы священника пригласить, дом освятить. Как думаешь?Андрей: Конечно, если Нина Ивановна говорит – пригласите. Но ты с ней, Сава, будь осторожнее. А то тебя точно женят.Сава: Это мое дело. Осточертело все. И зачем я столько лет по бэг-вокалисткам таскался? Ведь есть же на свете и нормальные женщины. Добрые, заботливые.Андрей: Будь осторожен, Сава, будь осторожен. Ладно, я поехал.Сава: Куда?Андрей: В Вильнюс.Сава: Зачем?Андрей: Говорят, там можно купить отличную мебель и не очень дорого. Ты же сам говорил – с домом этим надо что-то делать. Ты только, чуть что, прикрой меня. Если вдруг Настя заявится – подтверди, что я поехал в Прагу новых музыкантов смотреть.Сава: Прикрою. Зачем я только тебя вызвал? Сейчас только понял – не нужно было мне вмешиваться. Ты с ней поедешь?Андрей: Я хочу, чтобы она мне помогла. За что ей деньги плачу?Сава: Нехорошо это. Не трогал бы ты ее. Зачем она тебе? Других мало?Андрей: Значит, мало. Слушай, ты впал прямо-таки в лирическое настроение. Что это с тобой случилось? Рассуждаешь, как баба.Сава: Я артист, а значит, немного баба. Но я же не только за нее волнуюсь, но и за тебя тоже. Зря ты все это затеял. Зачем ворошить прошлое? Не нужно это.Андрей: Все в порядке, старик, все в полном порядке.Сава: Не нужно мне было вмешиваться. Но может, и правда, все наладится? Как думаешь?Андрей: Не знаю.Сава: Ты никогда ничего не знаешь! И за что только тебя женщины любят?Андрей: Наверное, именно за это. Все, я поехал. Пока.

До Вильнюса они добрались, когда уже стемнело. Город показался им маленьким, нарядным и очень тихим. Мишель уже отвыкла от того, что встречаются такие города, в которых, как только сгущается тьма, на улицах становится пустынно, словно в опустевших коридорах огромного дворца. Вечерний Вильнюс, и правда, был похож на необъятных размеров замок. Жизнь в нем угадывалась лишь по неяркому свечению окон в домах и ресторанчиках. – Здесь такие улицы в некоторых местах узкие, что не проехать, – вздохнул Андрей. – Как думаешь, до отеля прорвемся?– Наверное, на схеме показано, что можно проехать. Правда, не написано, на какой машине – на таком танке, как у вас, может, и застрянем.Андрей удовлетворенно кивнул. Ему, как и почти любому мужчине, нравилось, когда намекали на мощь его автомобиля, словно тем самым признавали и силу владельца. Впрочем, белый «мерседес» Андрея Железнова был еще и очень красив. Но об этом Мишель решила не говорить. Она всю дорогу от его дома до Вильнюса чувствовала себя так, как будто играет роль в каком-то опасном приключенческом фильме. Какую? Она не знала. Может быть, главную, а может быть, и второстепенную. Но Мишель снова поймала себя на мысли, что отчаянно хочет остановить время, затормозить его. Чтобы эта сцена – они с Андреем въезжают в Вильнюс – продолжалась как можно дольше. Мишель не могла вспомнить, когда, в какой момент своей жизни она привыкла жить эпизодами. Наверное, когда поверила в то, что счастье бесконечным не бывает.Они подъехали к отелю, который оказался совсем небольшим и был прижат с одной стороны таким же отлично отреставрированным зданием, а с другой – плохо оштукатуренным домом с выбитыми стеклами.– Странное место, – недовольно произнес Андрей. – Почему ты его выбрала? Надо было поселиться в отеле на площади.– Не волнуйтесь, отсюда недалеко. Зато здесь очень красиво и отличный ресторан. После того как Литва стала независимой, одна баронесса получила его в наследство, привела в порядок и открыла прекрасный дизайнерский отель.– Да, здесь красиво, – согласился Андрей, когда они заехали на стоянку во внутреннем дворе. – Даже стена крепостная видна. Не знаешь, окна нашей комнаты куда выходят – на стену или на город?Он даже не сомневался в том, что Мишель заказала один номер.Но Андрей ошибся. Когда с дороги она звонила в отель, чтобы узнать, есть ли свободные комнаты, то сказала, что им нужны две.Впрочем, когда это обстоятельство открылось при заселении, то он ничего не сказал. А только попросил Мишель как можно быстрее переодеться к ужину, потому что он очень голоден.Как выяснилось, окна из комнаты Андрея выходили на высокую кирпичную стену. А Мишель имела возможность, облокотившись на широкий подоконник, любоваться изысканным сиянием вечернего Вильнюса. Правда, у него был люкс. А у нее – обычный «стандарт».

До Кафедральной площади они дошли буквально за пять минут. Народу там тоже было совсем немного. Как не торопился Андрей на ужин, его внимание привлекла скульптурная композиция в центре площади – слепой человек идет вперед, а позади него плетется исхудавшая лошадь. – Это Великий князь Гедиминас, основатель города, – со знанием дела сказала Мишель и поежилась.Нет, ей не было холодно, просто вдруг стало как-то неуютно, хотя Вильнюс всегда был одним из самых любимых ее городов.– А почему он слепой? – поинтересовался Андрей.– Ты тоже заметил? – неожиданно перешла Мишель на «ты». – Нет, он не слепой, но многим действительно кажется, что он ничего не видит и сам не знает, куда идет.– И он тоже! – слишком артистично воскликнул Андрей.Подобная реакция Мишель удивила – до этого она ни разу не замечала в нем позерства и явного желания сыграть на публику.– Да, князья-то разные бывают, – произнесла она спокойно и попыталась взглянуть Андрею в глаза.Но, увы, прочитать в них ничего не смогла – они переливались под ночными звездами, как шелковый бархат темно-коричневого цвета. Изысканно – и больше ничего. «Он все про себя знает, – догадалась Мишель. – И только делает вид, что пытается в чем-то разобраться. Он уже очень давно забыл, что это такое – движения души. Как это мучительно и как больно. А уж если она разрывается, то практически невозможно пережить».Мишель вдруг вспомнила Глеба. И пожалела, что его нет рядом. В его глазах она наверняка прочитала бы то, чего ей сейчас так недоставало – уверенности, нежности и, может быть, страсти. И зачем только ей так нравится быть рядом с Железновым и играть роль в одному ему известной пьесе?

Когда поздно вечером они вернулись в отель, то Андрей, даже не спрашивая ее разрешения, зашел в номер, из окон которого открывался вид на притихший ночной город. Потом, спустя месяцы, Мишель попытается понять, что же тогда произошло между ними? Как они, преодолев последние миллиметры, приблизились друг к другу? Как узнали друга друга на ощупь, запах и вкус? Но Мишель никогда не удастся в деталях воссоздать в памяти их первую ночь в Вильнюсе. Она только иногда вспоминала, что в какой-то момент ей показалось – рядом с ней не живой человек, а прекрасная кукла, ради которой она по непонятной причине готова на все. Даже прижаться как можно теснее и прошептать:– Андрей, я люблю тебя.

Было темно. Но она поняла, что он улыбнулся в ответ на ее признание – как всегда, немного иронично и печально. Но она не расстроилась, потому что даже и не надеялась на такой же ответ. Если бы он хоть кого-то любил – она бы это непременно почувствовала. Кажется, Мишель задремала. Но ненадолго. А когда проснулась, то увидела, что Андрей сидит в углу комнаты, завернувшись в одеяло.– Что случилось? – спросила Мишель.Ей не хотелось вставать. В комнате было зябко.– Ничего, – ответил он.Мишель не видела его лица, а по интонации ничего не смогла понять. Он плачет, смеется? А может быть, пьян?– Андрей, иди ко мне. Тебя продует – не сможешь петь на своем юбилее.– Плевать. Знаешь, Мишель, я думаю про Князя.– Зачем?От ее вопроса он, кажется, вздрогнул. Догадался: она знает. Все. Или почти все. Как и он сам. Не больше, но и не меньше.– Откуда ты знаешь?– Сава рассказал.– Трепло!– Этот Князь убил твою девушку? – прошептала Мишель и прикрылась подушкой, как щитом.– Этого я не знаю. Почему-то я думал, что куплю его дом и станет легче. Знаешь сказку про Синюю Бороду? Все его страшные тайны хранились в подвале дома. Поэтому надо было туда проникнуть.«Господи, да он спятил! – подумала Мишель и покрепче вцепилась в подушку. – Они все сумасшедшие – и он, и Джулия, и даже Сава!»– Андрей, иди спать.Мишель понимала, что ни в коем случае нельзя показывать, что ей страшно. Она вдруг вспомнила свой недавний сон про обгоревший дом, в который привел ее Андрей. И хотя сейчас они находились в прекрасно декорированном номере одного из лучших отелей Вильнюса, у нее было такое чувство, что под ногами вот-вот провалится пол.– Мишель, тебе когда-нибудь снятся те, кого ты любила? – вдруг спросил он.– Иногда, – пожала она обнаженными плечами.– А мне – нет. Может быть, я никогда никого не любил? Хотя…И он рассказал ей про Лялю – все-все, до мельчайших подробностей. Он говорил спокойно, вспоминая все подробности. «Может быть, ее он тоже никогда не любил? – осенило Мишель. – Разве можно так спокойно рассказывать о девушке, которая погибла, скорее всего, по твоей вине?» Но потом Мишель поняла: дело не в равнодушии. Андрей столько раз произносил эту историю мысленно, что выучил наизусть не только слова, но даже интонации.– Ты считаешь, что я виноват? – спросил он.«Господи! Зачем он все это мне рассказал? Зачем?» – не могла понять Мишель. А потом ее как ударило: это первая и последняя их совместная ночь. Она для него – случайный попутчик.– Этого я не знаю, – прошептала Мишель, пытаясь не расплакаться. – Но в одном уверена наверняка: тебе не нужно было покупать этот дом. Он – не твой. И ничего ты не узнаешь. Столько хозяев поменялось! И ты не будешь в нем счастлив. Продай или подари тому, кто начнет в нем жить с чистого листа. Так будет лучше для всех, и для этого несчастного дома в том числе. Ведь дома, как люди – они не виноваты в том, что попадают в руки мерзавцев и подонков. Они сами от этого страдают. Знаешь, я не верю в то, что у дома есть какая-то энергетика. Все это бред и придумки неуравновешенных людей. Но вот то, что у каждого дома есть душа, – это я знаю наверняка. И понять ее можно только одним способом – полюбить. Просто так. Без всяких условий.– Да, жаль, что я тебя раньше не знал – сколько бы денег сэкономил, – ухмыльнулся Андрей.И Мишель обрадовалась – значит, его понемногу начало отпускать. Но почему-то не удержалась и спросила:– А как ты узнал, что это дом Князя?Услышав ответ Андрея, Мишель почувствовала, что пол под ней все-таки провалился, и она полетела вниз, увлекая за собой и надежду, и любовь, и одиночество.Она летела недолго – секунд пять. Но за это время сумела заново пережить всю свою жизнь. Вот она – маленькая девочка в розовом платье. А вот уже – взрослая, тридцатилетняя женщина, которая сидит на кровати, обняв подушку, и слушает мужчину, который рассказывает ей о любви к другой девушке.Мишель почувствовала себя третьей, а значит, лишней.Но был еще и четвертый человек. Услышав его имя, она отправилась в «полет».– Мишель, купить дом мне посоветовал твой отец, ведь он был знаком с Князем.– Он защищал его после убийства Ляли?– Я точно не знаю всех подробностей. Но когда я обратился к нему пару лет назад за помощью по поводу авторских прав, то он сказал, что сам хотел купить дом на побережье, кажется, для своей бывшей жены. Но когда узнал, что это дом Князя…– Подожди, – перебила Мишель. – Так он защищал его или нет?– Я же сказал, что не знаю точно, – раздраженно ответил Андрей. Ему вдруг ужасно захотелось спать. – Он говорил, что Князь просил у него помощи. Но потом, кажется, исчез куда-то. Или все-таки твой папа его отмазал. Я не помню. Какая разница?– Большая. Неужели ты просил помощи у человека, который, может быть, защищал того, кто убил твою женщину?– При чем здесь это? Твой папа – отличный адвокат. Он очень мне помог. Это бизнес, в нем нет места принципам, и неважно по большому счету, что хорошо, что плохо с моральной точки зрения.

– Наверное. Хотя, думаю, что по большому счету как раз наоборот, – вздохнула Мишель. – Давай спать. Завтра много дел. Я здешние интерьерные салоны знаю плохо, это не Москва. Так что скидок не жди.

– А я и не жду. – Андрей бросил одеяло на пол, затем торопливо оделся. – Извини, я пойду к себе. Я давно привык спать один.

Утром Мишель выглянула в окно и ахнула. На город опустился прозрачный туман, сквозь который легко угадывались очертания домов, костелов, деревьев. Правда, выглядели они так, будто их старательно выкрасили в пепельно-серый цвет. Мишель спустилась на завтрак, увидела Андрея – он сидел и пил кофе. Такой, как обычно. Красивый, спокойный мужчина средних лет. Мишель отметила, что ему очень идет светло-бежевый кашемировый свитер.Пока они завтракали, Андрей ни словом не обмолвился о ночной беседе.Может, ей все это приснилось?Когда они вышли на улицу, Мишель не поверила своим глазам: меньше чем за час туман исчез без следа. Город сверкал, как замок во время торжественного бала! И освещали его не последние лучи октябрьского солнца. Казалось, что это какой-то гениальный дизайнер зажег десятки усыпанных осенними листьями деревьев, превратив их в позолоченные люстры.– Красиво, правда? – спросила Мишель.– Очень. Знаешь, песня такая была «Листья желтые над городом кружатся», – ответил Андрей и неторопливо направился в сторону центра.

В интерьерных салонах ему не нравилось ничего. Он капризничал. И вообще, вел себя невыносимо. У Мишель очень давно не было такого несносного клиента. Он сам не знал, чего хотел. Но скорее всего, у него не было никаких желаний. А потом он увидел «медведей». И моментально загорелся: хочу!– Смотри, как здорово они будут смотреться в студии, – радостно восклицал Андрей и пытался поудобнее устроиться верхом на шезлонге в форме медведя. – Красавцы! Как будто склонились в поклоне.«Медведи», правда, были необычные. Но Мишель их отлично знала – это был один из бестселлеров известного итальянского бренда: шезлонги в форме медведей, сделанные по самой навороченной технологии и обтянутые черным искусственным мехом. На шее у зверя красовалась скрученная из массивных колец «золотая» цепь.– Такой новый русский мишка, – веселился Андрей, как ребенок. – Сава будет в восторге.– Зачем они тебе? – попыталась отговорить Мишель. – Пыль собирать или дом охранять?– И дом тоже. Так что давай закажем пять штук. И все, на этом дело закончим. Мне надоело. Потом сама что-нибудь купишь. Хорошо? Давай лучше на косу поедем. За несколько часов доберемся. Хочу на море!– Хорошо, – кивнула Мишель.Она не сомневалась, что ничего, кроме этих смешных плюшевых мишек с «цепями» на шее, они для дома больше не купят. Хотя, как знать, как знать…Но на море ей тоже ужасно захотелось.Первый раз их желания совпали. Хоть в чем-то.

Впрочем, в последнюю минуту Андрей изменил свое решение. Он устал, захотел отдохнуть, погулять по Старому городу. А на море было решено отправиться утром. До ужина оставалось еще немного времени. Они сидели в номере, молчали, Андрей пил виски, а Мишель от нечего делать решила посмотреть, что же нового за время ее отсутствия появилось на любимом сайте. Она долго бродила по страницам и рубрикам, но ничто не привлекало ее внимание. Вбила в поиск слово carpets. На экране тут появились ковры всевозможных размеров и расцветок – от яркости и пестроты некоторых рябило в глазах. Мишель быстро просмотрела все предложения. Нет, не то. Нет, это слишком вызывающе, это – не модно. И вдруг взгляд ее зацепился за одно предложение.В этой ковровой дорожке не было ничего такого уж необычного – на светло-бежевом фоне густо набитый узор, в котором сочеталось несколько оттенков синего, разбавленных брызгами терракотового. Но от нее веяло таким умиротворением, что не поддаться его очарованию было невозможно. Рисунок не был ярким и слишком нарядным. Но и скромностью тоже не отличался.В этой ковровой дорожке было главное – гармония. Впрочем, иногда дизайнеры называют это истинным шиком.Мишель начала читать вслух описание, представленное продавцом:

«Эта персидская ковровая дорожка из Тебриза высочайшего качества, которая никогда не использовалась. Я купил ее в Доме ковров в Абу-Даби, когда служил на военном корабле США «Авраам Линкольн» во время операции «Буря в пустыне» в 1991 году. Размер дорожки составляет 13 футов в длину и 38 см в ширину. К сожалению, она провела всю свою жизнь в свернутом состоянии – в специальном хранилище с климат-контролем, потому что у меня никогда не было дома с тринадцатифутовой прихожей. Теперь я вышел в отставку и решил избавиться от вещей, которые мне так и не пригодились. Эта ковровая дорожка соткана вручную из шерсти и шелка. Я посмотрел на аналогичные и уверяю вас, что она превосходит по качеству те, которые продаются за гораздо большие деньги. На сертификате написано, что страна происхождения – Иран. И я вас уверяю, что здесь нет ошибки. Да, в 1991 году США не имели торговые отношения с Ираном, но я не должен был проходить таможенный контроль, так как находился на корабле ВМФ США. Я уверен, что для этой прекрасной вещи именно сейчас настало то время, когда она должна попасть в руки тех, кто будет ею пользоваться. Заранее спасибо и удачи».

Андрей молча слушал и улыбался. А когда Мишель закончила читать, подошел к ней, потрепал по волосам и посмотрел на экран компьютера. – Нравится? – заерзала от нетерпения Мишель. – Ну что, купим? Ты же мечтал о ковровой дорожке. Эта, правда, сине-голубая. А ты хотел красную.– Не знаю, я в этом, если честно, не разбираюсь. А что в ней такого особенного?– Да ты что! – возмутилась Мишель. – Во-первых, качество, во-вторых, история. Ты только представь, человек с войны волок домой ковровую дорожку. А потом всю жизнь мечтал о том, что у него будет дом с большой прихожей. Хотя, четыре метра – это не так уж и много. Но он все эти годы бережно хранил ее, сдавал в специальное место. А теперь…– А теперь я точно знаю, почему женщины так любят моряков. Ведь они – неисправимые романтики! – засмеялся Андрей.– При чем здесь моряки? – надулась Мишель.Настроение сразу испортилось. Она подумала, что все-таки напрасно не позвонила Глебу. Надо было извиниться. Но она ведь не вспоминала о нем все эти дни! А тут вдруг появился морской офицер с этой дорожкой. И зачем она только все это прочитала?– Нет, я думаю, что она мне не нужна, – вздохнул Андрей. – И вообще, я не умею ничего покупать «вслепую», по фотографии. Если ты так уверена, что в моем доме непременно должна быть такая вещь, то давай посмотрим завтра в салонах.– Хорошо, – кивнула Мишель. – Как скажешь, хозяин. Кстати, по легенде на месте Тебриза когда-то был Эдем. Но это я так, к слову. И правда, зачем тебе нужна эта старая дорожка? Да и маловата она для огромного холла в твоем доме. Мы сегодня ужинать пойдем?Они вышли на улицу. Завернули в первый попавшийся ресторанчик. Быстро поужинали. Мишель втайне ждала, что он сдастся и скажет: «Если хочешь, я куплю у отставного морского офицера его раритет и подарю тебе». Но Андрей молчал и о ковровой дорожке больше не вспоминал.С этого вечера все пошло не так. Или все пошло неправильно с самого начала? Только она этого не заметила и в очередной раз приняла декорации за реальную жизнь? Но ночью Андрей был на редкость нежен. И Мишель успокоилась. Вот только проснувшись на рассвете, она задумалась: «Интересно, а кому морской офицер вез такой подарок с войны? Наверное, девушке с ярко-синими, как цвет основного узор, глазами. Потому и хранил бережно дорожку долгие годы, как память, как знак любви…»Она никогда не считала себя романтичной. Почему тогда ей захотелось плакать? Но она побоялась, что если Андрей проснется от ее всхлипываний, то решит, что она истеричка. А как еще можно назвать женщину, которая без всякой на то причины рыдает на рассвете?

Небо над морем казалось стеклянным – брось в него камешек, и оно разлетится на миллионы светло-голубых осколков. Мишель лежала на прохладном песке и играла в странную игру: то закрывала глаза, то открывала, пытаясь уловить мельчайшие изменения в хрустальном узоре осеннего неба и загадать три желания. Вот появилась белая, как росчерк фломастера, полоса. Значит, можно загадывать первое. Например, чтобы, вернувшись в отель, она непременно застала там Андрея. Мишель почти не сомневалась, что он тоже может исчезнуть в любую минуту, как и рисунки на «стеклянном небе». Она снова закрыла и открыла глаза. Действительно, белая полоса исчезла без следа. Но кажется, где-то на самом краю неба появилось облако, которого раньше не было. Итак, второе желание. Но какое? Его она никак не могла придумать. Может быть, загадать, чтобы Андрей появился на пляже и сказал те самые слова, которые помогут ей наконец-то почувствовать себя желанной? Мишель никогда раньше не знала, что зависеть от кого-то – это так мучительно. Несколько раз ей даже захотелось исчезнуть. Хотя бы на время. Взять передышку, а там снова, набравшись сил, любить его.Впрочем, любила ли она его? Мишель больше не задавала себе этого вопроса. Он рядом хотя бы на короткое время. Разве этого так уж мало? Но иногда Андрей исчезал. Например, уходил, чтобы позвонить Насте. Мишель не ревновала. При чем здесь его жена, если она сама отмерила их любви такой недлинный путь? Но каждую секунду этого путешествия Мишель почему-то хотела прожить и прочувствовать как можно острее. Поэтому, проснувшись ночью, она не уставала говорить Андрею о своей любви. В ответ он лишь иронично улыбался и почему-то всегда просил принести стакан воды.Мишель выбиралась из-под одеяла, шла босиком по холодному полу и чувствовала, что наконец-то жизнь ее приобрела смысл. Только потом, вспоминая эти дни, ее вдруг осенило, что пол не был холодным – во всех отелях, где они останавливались, он был затянут ковролином. Но почему-то в ее сознании крепко-накрепко сплелись ледяной пол, озябшие ноги и стакан, до краев наполненный холодной водой.

Прибалтика. Начало октября. Курортный сезон закончен. Но сегодняшний день был на редкость солнечным – именно поэтому Мишель могла лежать на пляже и кокетничать с небом. Итак, осталось одно, самое последнее желание. Мишель даже не пришлось задумываться, чтобы загадать его. Все просто. Купить дом, в который она влюбилась только вчера, но не сомневалась, что чувство это – на всю оставшуюся жизнь. Удивительно, но когда она увидела этот дом, притаившийся между соснами, ей показалось, что он улыбался. Улыбались окна с давно некрашенными рамами, улыбалась веранда с выбитыми стеклами, улыбался даже балкон со сломанными перилами. И выкрашен когда-то давно он был на редкость радостно в розовые и терракотовые оттенки. Мишель ужасно захотелось зайти внутрь, она даже сделала шаг вперед, но тут же сама себя остановила: нельзя, частная собственность. – Смотри, какой дом красивый, – сказала она Андрею, который машинально затормозил рядом с ней, когда она, как вкопанная, остановилась у полуразрушенного дома.– Наверное, – равнодушно пожал он плечами.– Интересно, сколько он стоит? – заволновалась Мишель.– Это неважно, важно, сколько денег надо, чтобы привести его в нормальное состояние. Смотри, он же вот-вот рассыплется.– Нет, он еще довольно крепкий, – начала спорить Мишель, обидевшись за дом так, как будто Андрей ее обвинил в том, что она вот-вот сама развалится на части.– Не знаю, не люблю я все это старье, – снова пожал он плечами. – Тоску нагоняет. По мне так лучше новый дом построить или купить готовый, но не такую развалюху.– Но он же красивый! Разве ты не видишь? – Мишель стала раздражаться. – Конечно, лучше купить огромный сарай и потом пытаться сделать из него хоть что-то пригодное для жизни.– Это ты сейчас мой дом имеешь в виду?– Нет, твой еще не совсем безнадежный, из него, если постараться, можно сделать что-то толковое. Но вот этот дом – совсем другой. Во-первых, он очень красивый. Во-вторых, в нем есть что-то особенное – я даже словами не могу передать что, но я чувствую это. Знаешь, как у людей бывает. Вроде бы невзрачный человек, но если ему немного помочь, то он расцветет. И все будут восторгаться, мол, надо же, а мы и не замечали его раньше. А бывает наоборот, при первом взгляде на кого-то тебя прямо сносит от восторга. А потом приглядишься, так и нет ничего особенно красивого. Понимаешь?– Понимаю, – кивнул Андрей. – Идем на море. А то скоро стемнеет. Здесь это быстро случается.– Подожди, я сейчас его сфотографирую.– Интересуетесь?Увлеченные разговором, Андрей и Мишель не заметили, как к ним подошел Ромунас, хозяин гостиницы, в которой они остановились.– Продается. Если хотите, можете купить, – усмехнулся Ромунас, опустил уши на клетчатом кепи и старательно завязал шнурки.– А в нем кто-то живет? – спросила Мишель и замешкалась, не зная, стоит ли доставать фотоаппарат из сумки.– Конечно! Пауки! – совершенно серьезно ответил хозяин гостиницы. – Вообще-то дом такой, что его пальцем ударь, и он рухнет. Но это ничего. Все же можно восстановить. Дома – не люди. Их можно сделать прежними. Или почти прежними. Сохранились ведь чертежи старые. У этого дома даже есть история. Правда, может и ложь, ерунда, придумка. Но все-таки. Романтика!– Дорого стоит? – поинтересовалась Мишель.– Дорого, – кивнул Ромунас и назвал цену.Андрей посмотрел на него с удивлением. Мол, за такую рухлядь такие деньги? Но хозяин гостиницы не смутился и с достоинством поправил тоже клетчатый, как и кепи, шарф.– Да, это серьезные деньги, – вздохнула Мишель.Но на самом деле она так не думала – за этот дом она отдала бы любые деньги. Ведь разве есть на свете что-то ценнее любви с первого взгляда? Но таких денег, которые просили за дом, у нее, увы, не было. «У отца, может, попросить?» – мелькнула шальная мысль. Никогда раньше ей не приходило в голову просить денег у отца – даже в те дни, когда она только стала работать помощником декоратора и с трудом сводила концы с концами. А сейчас вдруг подумала о нем. «Вернусь в Москву и попрошу в долг, – решила Мишель. – Неужели не даст?» Но она так давно не видела отца, что не знала ответа на этот вопрос. Каким он стал за эти годы? Жадным или щедрым? Раньше он ничего для нее не жалел. Но за прошедшее время они оба могли измениться. «Попрошу, – подумала Мишель. – А там будь, что будет!»– Расскажите, что за история связана с этим домом, – попросила она.– О! Это очень грустно, – вздохнул Ромунас. – Да я и не умею рассказывать. Я вам потом дам почитать некоторые записи. Но это, скажу я вам, такая история, что можно плакать и не день, и не два.– Да, наверняка это удивительная история, – нервно улыбнулся Андрей. – Мишель, мы идем на море, а то скоро стемнеет?– Да, да, поторопитесь, – посоветовал хозяин гостиницы. – Там уже и шторм начинается, небольшой, но все-таки. Существует некоторая опасность.

Шторм продолжался вторые сутки, но он был совсем несильным. По крайней мере, сейчас Мишель могла спокойно лежать на пляже, загадывать желания и ждать Андрея. Андрей появился, когда небо стало пронзительно-голубым – как обычно бывает за несколько часов до заката. Он присел рядом с ней на песок, не боясь испачкать элегантное черное пальто, и протянул несколько листов, исписанных мелким почерком.– Прочти, это та история, о которой вчера говорил хозяин гостиницы.– А ты уже прочитал?– Нет, – покачал Андрей головой и поднял воротник пальто, как будто вдруг ему стало холодно.«Прочитал, – поняла Мишель. – Только почему-то не хочет в этом признаться. Странно…»Она развернула листки. И неожиданно поймала на себе взгляд Андрея. В нем было столько любви и нежности, что Мишель испугалась. Ей показалось, что все это – и любовь, и нежность, – предназначены вовсе не ей.

Глава 10 Вилла «Элоиза»

Она почти бежала, приговаривая на ходу: – Ну, покажите мне его скорей, я столько о нем слышала. Должно быть, этот дом – что-то необыкновенное.– Подождите, дорогая, не спешите, я должен еще взять кое-что в автомобиле… – взмолился Сендер, испугавшись, что она сейчас убежит в лес и снова потеряется.Как терялась постоянно последние два года – правда, не в лесу, а в самых прекрасных городах мира – Париже, Берлине, Ницце, Риге… А он только и делал, что искал ее и догонял. Искал и догонял. И это превратилось для него в самую мучительную и увлекательную охоту на свете.И даже сейчас, когда кажется, он наконец-то поймал и бежать ей некуда, потому что с двух сторон их окружает вода: с одной – Балтийское море, с другой – Куршский залив, он очень боялся, что снова потеряет ее только уже навсегда. И в его памяти останется эта почти кинематографическая картина – высокая тонкая Элоиза, путаясь в подоле длинного черного шелкового платья, спешит, почти бежит к дому, который он строил специально для нее. И часто представлял, как именно будет происходить их знакомство – дома и Элоизы. В его воображении это непременно должен быть июнь – еще не очень жаркий, но уже солнечный и довольно теплый. А Элоиза будет непременно в светлом летнем платье. Сендер был уверен, что ей очень пойдет нежный оттенок слоновой кости. Ведь он будет так хорошо сочетаться с ее кожей, с первой встречи так поразившей его своим перламутровым сиянием.Но все вышло не так, как он предполагал. Июня он ждать не мог. Вернее, он даже не был уверен, что доживет до него. И вообще, что будет с ними со всеми к этому времени… знает только бог.Поэтому он привез ее сюда, как только смог. И смутно чувствовал, что этот день был выбран крайне неудачно. Вторник, 21 марта 1939 года.К тому же в конце первого весеннего месяца в здешних местах солнца почти никогда не бывало. Но Сендер боялся, что другого случая уже не представится…Элоиза в перерыве между гастролями заехала на несколько дней в свой родной Мемель. В воскресенье они танцевали на вечеринке у знакомых. В понедельник Сендер был ужасно занят, и они не смогли повидаться. А во вторник поужинали в ресторане и наконец-то отправились смотреть его новый дом, который он давно уже мысленно называл вилла «Элоиза». Именно сегодня он хотел сказать об этом Элоизе. И много чего еще он хотел сказать этой чудесной, талантливой женщине с перламутровой кожей и удивительно красивыми руками – сильными, тонкими и горячими. Именно такими, какие и должны быть у известной пианистки.– Элоиза, как жаль, что в доме пока нет рояля. Я не успел его купить… – прошептал он, уткнувшись лицом в нежный серебристо-черный мех. Ему это удалось без труда – ведь он был немного ниже своей прекрасной Элоизы.– Видите, какой вы, Сендер, – потрепала она его по волосам. – Заманили меня сюда, а сами не подготовились как следует.Он пристально посмотрел ей в лицо, изучая заново каждую черточку – маленький, чуть вздернутый нос, изысканную линию тщательно накрашенных красной помадой губ… А потом их глаза встретились – его темно-коричневые и ее светло-серые, как балтийская вода в пасмурные дни. Когда вот-вот пойдет дождь…Но Сендер не выдержал долго и снова уткнулся в ее меховую накидку.– Сендер, вы испортите ее, – заволновалась Элоиза, а потом засмеялась: – Бог с ней, с накидкой. Все равно мода на них скоро отойдет.Его всегда с ума сводили ее резкие перепады настроения. И это было совсем не проявление скрытой неврастении. Впрочем, если таковая и была у женщины, в жилах которой на семьдесят пять процентов текла литовская кровь, а на двадцать пять – немецкая, то с самого детства она была надежно, как металлическим щитом, закрыта от посторонних безукоризненным воспитанием.Резкий перепад настроения и интонаций был всего лишь давно проверенным способом женского кокетства.– Элоиза, мех никогда не выйдет из моды, поверьте мне, – улыбнулся Сендер. – Я, конечно, не меховщик, но как хозяин текстильной фабрики знаю, что говорю…»Он хотел добавить: «бывший хозяин». Но не посмел. Ведь Сендер так долго ждал этого дня. Поэтому продолжил говорить о покупке шубы так, будто все еще был одним из самых богатых людей Клайпеды, красавцем-евреем с успешным бизнесом, с огромной квартирой, владельцем самого модного и быстроходного автомобиля в городе. И владельцем этой женщины – литовской пианистки с французским именем Элоиза. И дома, постройка и отделка которого совсем недавно были закончены.На самом деле ничего этого у него почти уже не было. Фабрика была продана еще в конце декабря 1938 года. Потом был найден покупатель для большой квартиры, где жила его огромная семья – мать, отец, два брата, три сестры, племянники… Для того чтобы лишиться автомобиля и дома, осталось поставить лишь последнюю подпись на документах. К марту 1939 года он потерял почти все – вернее, перевел в деньги. Но он совершенно не представлял, как же ему лишиться этой женщины, которая сейчас беззаботно смеялась, трясла коротко стриженными кудрявыми светлыми волосами и требовала от него ответа на вопрос, какую именно шубу он готов купить ей взамен той, которая вот-вот выйдет из моды?– Дорогая, этот чертов Цукор своими фильмами разорил не одного мужчину в мире. Теперь мы просто обязаны покупать своим женщинам шубы, много шуб. Если мы, конечно, хотим, чтобы наши женщины ни в чем не проигрывали его кинозвездам. Впрочем, я его понимаю. Он же бывший меховщик, который стал владельцем самой успешной кинокомпании. Как же он мог не заразить весь мир любовью к меху? – улыбнулся Сендер и нежно провел смуглыми пальцами по ее очень бледному под светом весенних звезд лицу. Такому бледному, что ярко накрашенный рот выглядел как рана. Сендер приподнялся на ступеньку крыльца, чтобы стать выше, наклонился и поцеловал ее, совершенно не боясь испачкаться в помаде. – Элоиза… – выдохнул он, оторвавшись от ее губ. – Я счастлив, что…Потом, многие годы спустя, он вспоминал эти простые слова, которые он позже никогда больше не произносил с такой смесью тоски и восторга: «Элоиза, я счастлив, что…» …Что мы стоит на пороге дома, в котором до тебя не была ни одна женщина… Что в сотнях километрах отсюда мне и всем мне подобным уже выписан приказ: «Хочешь остаться живым – беги!» Раз, два, три… Вторник, среда… Три – это четверг. И может быть, уже поздно. Потому что с балкона городского театра так артистично, талантливо и эмоционально произнесет свою речь Гитлер, который прибудет во главе эскадры. Как победитель. А ты, Сендер, беги.Сендер всегда обладал отличной деловой хваткой, суть которой состояла не в том, чтобы ответить ударом на удар. А в том, чтобы избежать удара. Особенно если он смертельный.Элоиза и Сандер долго целовались на ступеньках. А потом зашли внутрь и закрыли за собой плотно дверь, словно желая отгородиться от всего мира. Закрыться от него вдвоем раз и навсегда. Им почти удалось поверить в эту иллюзию. Может быть, потому, что они слишком долго целовались и не могли больше сдерживать себя, может быть, потому, что в гостиной пахло так, как обычно пахнет в только что отремонтированном доме, – надеждой, счастьем и верой в то, что все будет очень хорошо. А разве может быть иначе, когда в доме тепло, за окнами шумят родные для тебя с детства сосны, а ты медленно и очень осторожно расстегиваешь пуговички и крючочки на одежде единственной для тебя женщины?– Элоиза, все хорошо, все будет хорошо, – повторял он так тихо, что она не могла его слышать, несмотря на отличный музыкальный слух. – Я знаю, мы сможем зарегистрировать гражданский брак. В Клайпеде это можно.В эти минуты Сендер, забыв о надвигающейся катастрофе, снова чувствовал себя победителем – человеком, в жизни которого все зависит исключительно от его решения.Именно таким и был Сендер летом 1937 года, когда впервые встретил Элоизу на Всемирной выставке в Париже. Ей исполнилось двадцать четыре года, и она была уже довольно известной пианисткой, которой прочили грандиозный успех. А он, двадцативосьмилетний красавец, один из самых богатых людей Клайпеды и любитель красоты во всех ее видах, включая дома, автомобили, женщин и рестораны. Эта его страсть, правда, слегка волновала родителей, но они были уверены, что их самый умный и самый расчетливый в мире сын рано или поздно женится на хорошей еврейской девушке и подарит им кучу внуков. В конце концов, именно так и произошло. Но до этого Сендер серьезно увлекся Элоизой.– Представляете, я вчера пережила ужасные минуты, – взмахнула Элоиза руками в длинных черных перчатках и захохотала. – Я вдруг поняла, что мои руки ничего не помнят – ни одной ноты.Все сидящие в ресторане люди оглянулись и посмотрели на нее – так велико было несоответствие слов и интонаций у этой высокой женщины со светлыми волосами, одетой в сшитое по последней моде черное платье. А может быть, их привлекла выразительность ее жестов, особую красоту которым придавали туго обягиваюшие руки перчатки.– И что же ты сделала, дорогая? – улыбнулась ее подруга Гражина и переглянулась с сидящим рядом мужем, мол, эта Элоиза всегда что-нибудь сочинит.– Кое-как доиграла. А потом вспомнила любимую поговорку моей бабушки: Es gibt kein noch so scho+nes Lied, man wird des endlich mu+d’. («Еще не было ни одной песни, от которой бы в конце концов не уставали, даже если она хорошая».) Так что, думаю, мне пора серьезно обновить репертуар. Сколько можно играть одно и то же?Муж подруги важно кивнул и обернулся, чтобы позвать официанта и потребовать еще шампанского. Но вдруг вскочил с места и со словами: «Сендер!» – бросился к молодому человеку – безукоризненно одетому, невысокому, но отлично сложенному. Правильные черты лица, хорошо очерченные губы и темно-карие глаза делали его очень привлекательным.Сендер обнялся со старым приятелем, представился дамам, поклонился и присел за стол.– Жарко, – начал он разговор.– Жарко – это если бегать по всем павильонам, а если пить холодное шампанское, то можно пережить, – улыбнулась Элоиза и посмотрела в его глаза.И тут же отвела взгляд, хотя никогда особой робостью не отличалась. Но ей показалось… Нет, ей не могло показаться. Она их узнала – сразу, в одну сотую доли секунды – и эти глаза, и их выражение, одновременно ласковое и требовательное. Именно этот взгляд вчера сбил ее с толку и чуть не сорвал концерт. Когда она в перерыве между исполнением посмотрела в зал, то столкнулась именно с этим взглядом. Руки тут же забыли ноты. И только силой воли она сумела подчинить их себе. Но концерт получился неудачный. Публика этого не заметила, но Элоиза знала цену своему выступлению – ведь играя, она думала о двух вещах: как бы доиграть до конца и не сбиться и будет ли человек с «этим» взглядом ждать ее после концерта с букетом.Она доиграла «Серенаду» Шуберта, больше ни разу не сбившись. А когда вернулась в гримерную, то застала там только лучшую подругу Гражину и ее мужа Эдуарда.Элоиза рассердилась на себя – ведь это было ее требование к администрации: ни под каким видом не пускать к ней посторонних. Только близких друзей. В число которых входил и Ромунас, который два последних года не желал быть только другом детства. И Элоиза в душе была уверена, что рано или поздно станет его женой. Когда немного постареет и успокоится.– Я расстроен, – вздохнул Сендер.– Что такое? Ты не нашел на выставке ничего интересного для своей фабрики? Странно, в Париже можно воровать идеи для текстиля на каждом шагу, – иронично ухмыльнулся Ромунас, по привычке подтрунивая над старым товарищем по детским играм.Они очень дружили, когда жили в Вильно. А потом Сендер с отцом уехали в Мемель.– Ну, я думаю, здесь можно украсть и кое-что поценнее. И я размышляю, как это лучше сделать, – глядя в упор на Элоизу, ответил Сендер.– О, это ты напрасно задумал! Наша Элоиза – это тот редкий лед, который всегда в огне. Так что будь осторожен.«Будь осторожен, Сендер, будь острожен…» – эта фраза стучала в его голове без остановки со вчерашнего вечера, с того момента, когда он впервые увидел Элоизу. И так вымотала его, что сейчас, сказанная лучшим другом детства, совершенно не напугала. Ему только ужасно хотелось стащить с нее черные перчатки и дотронуться до ее рук, чтобы убедиться в том, что они теплые. Потому что если это так, то и она вся, под своим платьем из черного шелка, тоже теплая. Хотя когда он впервые вчера увидел ее, то был потрясен перламутровым светом, который излучала ее кожа. Женщина с такой кожей могла быть и ледяной королевой, и самой горячей в мире. Сендеру показалось как никогда важным проверить это. Потому что, когда их глаза встретились, он узнал, как обычно внезапно в толпе узнаешь самого важного для тебя человека. И в девяносто девяти случаях из ста тут же теряешь его. Но Сендер в свои двадцать восемь лет еще не успел привыкнуть терять – он пока умел только приобретать и множить свои богатства.А Элоиза все поняла сразу. Когда-то бабушка, которая была довольно известной немецкой оперной певицей, рассказала ей, совсем юной, как правильно выбирать себе мужчину. «Дорогая, ничего не имеет значение, ни внешность, ни образование, только вот это абсолютное понимание – этот мужчина для тебя, только для тебя и ни для какой другой женщины… Когда ты встретишь такого, ты поймешь, о чем я говорю». И сейчас, сидя в парижском ресторане, Элоиза совершенно отчетливо поняла, о чем говорила ее немецкая бабушка.– Вы долго здесь еще пробудете? – спросил ее Сендер.– Нет, я завтра утром уезжаю в Вильно. Потом – продолжение гастролей. Наверное, хотя вы сами знаете, как трудно что-то планировать, когда мир начинает ходить ходуном.Он кивнул, хотя в это лето 1937 года фраза «Мир начинает ходить ходуном» казалась им, скорее, художественным образом, нежели неумолимо приближающейся реальностью. Страшной и пугающей настолько, что им хотелось верить, что ничего не случится, что как-нибудь все обойдется. Поэтому сейчас самое главное – убедиться в том, что интерес взаимен. А потом случайно в суете не потерять друг друга.Они простились возле отеля. Сендер обещал приехать в Вильно, тем более что это его родной город. Настойчиво уговаривал наведаться в Мемель, где обещал встретить Элоизу как королеву.– Вы, Сендер, забыли, что это мой родной город и я сама могу встретить вас там как короля.– Хорошо, мы будем король и королева. Я даже уже начал строить для нас замок на косе.Они еще долго жонглировали словами, смеялись и никак не могли расстаться. На прощание Элоиза так резко стянула перчатку, что треснула ткань, и протянула ему руку, которая, как он и ожидал, оказалась очень горячей.«Я не ошибся», – подумал Сендер и улыбнулся.«Бабушка была права», – про себя вздохнула Элоиза.

И ей не приходило в голову, что, давая совет, ее мудрая бабушка не подсказала, как вести себя в той ситуации, когда тебя и твоего идеального мужчину разделяют не только вера и кровь, но и то, что мир вот-вот взорвется и разлетится на миллионы дымящихся обломков.

Элоизу и Сендера последующие два года связывали не только редкие встречи, но и бесчисленные телеграммы, смысл которых сводился лишь к одному – «помню тебя, я не ошибся…». Они верили, что еще немного, и все будет хорошо. Если бы, конечно, они вдруг узнали, как мало им отпущено, то не транжирили бы так беспечно самое дорогое, что у них было, – время. Но они ничего не знали и жили, как прежде, – он приумножал свои капиталы, строил дом, а она много и с успехом гастролировала. И всюду, как тень, за Элоизой следовал Ромунас. Но она была не против – ведь это так удобно иметь рядом покорного мужчину, к которому ты совершенно равнодушна.

«Почему здесь в оформлении зала нет ничего красного?», – спросила Элоиза у Сендера, когда в декабре 1939 года они встретились в самом модном и дорогом рижском дансинге «Альгамбра». Оба заказали коктейль «Шорле-Морле». Сендер любил белое вино с минеральной водой. Элоиза долго не могла сделать выбор, но после некоторых сомнений велела принести ей то же самое. – Вообще-то я больше люблю с красным вином. В прошлый раз мне понравилось – терпко, остро и очень необычно, – вздохнула она, положила на стол свои прекрасные руки и даже сделала несколько движений, как будто пыталась что-то сыграть на полированной поверхности.– Вы здесь уже выступали? – поинтересовался Сендер.Ему больше всего на свете сейчас хотелось провести пальцами по ее лицу, по тщательно уложенным волосам. Чтобы убедиться: все это ему не кажется – она, его Элоиза, здесь, с ним, рядом. Но он не осмелился дотронуться до нее.– Нет, я все размышляю – стоит или нет? Конечно, здесь отличные гонорары. Но под мое исполнение нельзя танцевать. А тогда для чего я нужна всей этой публике?– Но по-моему, Оскар Строк играл здесь на рояле?– Наверное… Но не в зале, а в отдельных кабинетах. Не знаю, я ничего еще не решила. Надо подумать… – пожала плечами Элоиза и грустно улыбнулась: – Сендер, расскажите мне лучше о себе. Чем вы еще занимаетесь, кроме того, что проматываете свои деньги в дорогих ресторанах? Говорят, счет доходил до двухсот латов. Вы когда-нибудь так широко кутили здесь? Ну, признавайтесь же!– О чем вы говорите, Элоиза? Неужели вы верите в то, что я могу спустить такие деньги в ресторане? – почти самодовольно улыбнулся Сендер, которого отлично знали все официанты и гости «Альгамбры». – Нет, нет, я жадный и расчетливый делец.– Но, судя по вашему костюму, этого не скажешь.– Видимость, все видимость, моя дорогая Элоиза.– А в чем же тогда суть, Сендер? – с неподдельным интересом спросила она.– В чем? – Он набрал побольше воздуха в легкие и сцепил пальцы в замок так сильно, что сквозь природную смуглость проступила бледность. – В том, что я не знаю… Я не знаю, что мне делать дальше. Помогите мне, Элоиза. Как бы вы поступили на моем месте?– О, дорогой мой, я не знаю, как мне поступить на своем месте. А вы хотите, чтобы я решала за вас, – улыбнулась Элоиза, и глаза ее заблестели. В зале «Альгамбры» было сделано одно из лучших освещений, которое давало фантастическую игру света и тени. И сейчас благодаря этому глаза Элоизы становились похожи то на прозрачно-серую холодную воду Балтики, то вдруг вспыхивали голубым огнем.– Я люблю вас, Элоиза, – произнес Сендер, заколдованный игрой цвета в ее глазах.Это было настоящее колдовство, сопротивляться которому у него не хватало сил. Да и у кого бы хватило? Сендер в этот момент забыл про все – и про то, что семья давно уже мечтает о том, чтобы он женился на дочери партнера по бизнесу. И он даже пообещал матери сделать этот со всех точек зрения разумный шаг. И про то, что коммерческие дела требуют, по всей видимости, принятия незамедлительных решений. Скорее всего, фабрики в Мемеле придется срочно продавать. Счет идет даже не на месяцы, а на дни и часы.– Вы, Сендер, не ответили на мой вопрос. Почему здесь нет ничего красного в оформлении? Все эти золотистые, серые тона устарели. А уж коричневые – и подавно. Немного красного, я считаю, не помешало бы. Посмотрите, какой тоской от всего этого веет.Она еще раз внимательно осмотрела зал. Как будто хотела навсегда сохранить в памяти все мельчайшие подробности декорации, в которой проходила их встреча. Встреча, во время которой Сендер впервые признался ей в любви.Когда оркестр заиграл танго «Голубые глаза», она пригласила его на танец.– Признайтесь, сколько вы заплатили, чтобы они заиграли песенку именно в этот момент? – засмеялась Элоиза, почти выталкивая его на танцпол.Она неожиданно развеселилась. И ее щеки, обычно бледные, слегка раскраснелись. Может быть, от удовольствия, а может быть, от выпитого коктейля «Шорле-Морле». Но неожиданное веселье тут же передалось Сендеру, и, обнимая ее, прежде чем сделать первое танцевальное движение, он с наигранным неудовольствием проворчал:– Элоиза, вы переоцениваете мои возможности. Почему вы решили, что я могу купить все на свете? Даже нужную музыку и в нужный момент?– Вы можете все, Сендер, – уверенно ответила она и прижалась к нему ровно настолько, насколько позволяли правила приличия, принятые в этом страстном танце.

В доме стало совсем темно. Но они не хотели зажигать свет, чтобы ничем не выдать своего присутствия. Сендер встал, подошел к столу, налил шампанского и вернулся в спальню. – Элоиза, я сейчас подумал о том, что мы зря так долго ждали. Все получилось как-то глупо…– Дорогой, ты разве не знаешь, что торопить время – один из самых больших грехов? – нежно улыбаясь, ответила Элоиза.И ее улыбка затопила его сердце до краев тяжелой тоской.Он медленно пил ледяное шампанское и никак не мог подыскать слова – их не было, они все вдруг исчезли. А те, что приходили в голову, казались бессмысленными и ненужными. Сендер почувствовал, что замерзает, и выбрался из-под одеяла, чтобы взять плед – толстый, пушистый, сделанный из отличной шерсти старательными руками немецких женщин.– Сендер, я давно хотела тебе сказать, что многие вещи, которые ты считал важными, вдруг в один миг могут потерять всю свою ценность. И оказывается, есть то, что является для тебя самым главным…«Вот он, тот самый момент, когда я могу начать с ней разговор…» – с благодарностью подумал Сендер и присел на край кровати.– Послушай, Элоиза, политика, которую сейчас проводит…Но он не успел закончить, потому что глаза Элоизы наполнились слезами и она прошептала:– Сендер, я ничего не понимаю в политике и ничего не хочу понимать. Давай мы хотя бы сегодня не будем говорить об этом.– Хорошо, – покорно кивнул он, понимая, что проиграл.У него не хватит сил сказать этой женщине то, что он хотел, потому что его слова, без сомнения, разобьют ей сердце. А он так хотел, чтобы оно осталось целым еще хотя бы на несколько часов.«Сендер, я ничего не понимаю в политике…» В эти ранние предрассветные минуты он бы много отдал за то, чтобы тоже ничегошеньки не понимать в политике. Ничего не знать про ночь «Хрустальных витрин», когда под хруст стекла, раздавленного черным сапогом, пролилась первая кровь твоих соплеменников и была дана команда «Фас!». Когда тебе уже поставлен диагноз – «для жизни – не годен». Но, несмотря на это, тебе очень хочется жить. Хочется уцелеть вопреки всем приговорам. А значит, у тебя есть только один выход – бежать без остановки. И скорость твоего движения должна превышать скорость, с которой крутится земной шар. Только тогда появится шанс, что ты, может быть, успеешь. Может быть, спасешься.На Сендера внезапно лавиной обрушился животный страх, и в одно мгновение окоченели руки и ноги. А может быть, в этом была виновата мартовская ночь или он выпил слишком много ледяного шампанского? Он вдруг почувствовал, что испытывает нечто похожее на ненависть к лежащей рядом с ним женщине, которая с такой легкостью может позволить себе говорить: «Я ничего не понимаю в политике».– Я люблю тебя, Сендер, – прошептала Элоиза.И это прозвучало так же, как и много веков назад: «Я люблю тебя. Значит, ты не умрешь». Так когда-то та Элоиза говорила своему Абеляру. Прошло много столетий, но ничего не изменилось – по крайней мере, смысл этих трех простых и от частого повторения почти потерявших смысл слов: я люблю тебя.– Прости меня, Элоиза, – тихо сказал он, уткнувшись в ее плечо, холодное, как мрамор.Он сказал это так, что она не услышала, но поняла.– Я замерзла, – засмеялась Элоиза. – Сендер, отдай мне плед, иначе я сейчас превращусь в ледышку. И принеси еще шампанского.И он окончательно понял, как это прекрасно – любить женщину, которая находит в себе силы в самую неподходящую минуту смеяться, требовать шампанское и плед. В нем вдруг проснулась вопреки всему безрассудная смелость, ему вдруг стало казаться, что он снова превратился в того самого Сендера, каким и был всегда, – сильного, уверенного и всемогущего. Ведь самое главное, что эта прекрасная женщина любит его – он победил в главной гонке, призом в которой стала ее любовь. А разве что-то другое имеет значение?– Элоиза, ни о чем не думай, я все решу. Завтра я поеду в город и все устрою. Мы поженимся буквально через несколько дней, – уверенно произнес «прежний» Сендер.– Конечно, дорогой, я абсолютно в этом не сомневаюсь, все будет прекрасно. Вот только жаль, что у нас не состоится помолвка. Сейчас появились такие прекрасные платья, у которых…Он не слушал про платья. Потому что ему захотелось плакать. Причем так, как рыдают только в детстве – громко, в голос, как будто случилось то, что нельзя уже исправить ни при каких обстоятельствах. Например, сломалась игрушка, которая никогда не будет больше прежней.– Но все это не важно, – продолжала Элоиза чуть насмешливо. – Я представляю, в каком шоке будут все родственники и друзья. Они скажут, что я сошла с ума. У меня такие перспективы, а я вдруг решила сидеть дома и воспитывать детей. Но ничего, со временем все привыкнут.«Господи, – подумал Сендер. – Неужели она сама верит в то, что сейчас говорит? Неужели она думает, что кому-то есть дело до того, что, скорее всего, никогда не случится?»На рассвете они наконец-то заснули. Но это был тревожный сон – такой бывает у людей, которые впервые вместе оказались в одной постели. И при условии, что оба отчаянно влюблены.Утром Элоиза проснулась раньше, чем Сендер, привела себя в порядок и приготовила для него завтрак. Сама она пила по утрам только кофе и ничего не ела.– Дорогая, не скучай, – уверенно сказал Сендер, отставляя в сторону тарелку. – Погуляй, почитай. Я вернусь сразу же, как только сделаю все дела. И мы наконец-то сходим к морю.– Может быть, я схожу одна, ведь я так давно не была на пляже, – ответила Элоиза, доливая себе кофе в чашку, украшенную мелкими, нарисованными золотом цветочками. – Красивый сервиз.– Мне привезли его еще в прошлом году из Берлина. Если понадобится, возьми в шкафу что-нибудь из моей одежды.– Хорошо, – кивнула Элоиза. – Только поторопись, Сендер.И на этой фразе все очарование и спокойствие будничного в своей простоте почти семейного утра исчезли без следа. Сендер плотно сжал губы, как он обычно делал, если деловые переговоры заходили в тупик. Сейчас тоже был тупик – только личный.«Поторопись, Сендер»… Что она имела в виду? Торопись вернуться или торопись исчезнуть?» Он так никогда и не узнал ответа на свой вопрос. Но ему с каждым годом, чем дальше отплывало воспоминание об этом единственном в их жизни семейном завтраке, все больше хотелось убедить себя в том, что этой фразой она благословила его на побег.Но когда ранним утром 23 марта 1939 года Сендер вышел на крыльцо своего дома и огляделся по сторонам, то ему вопреки всему казалось, что ничего еще не решено и все может измениться в самый последний момент.Он стряхнул со своего прекрасного костюма невидимую пыль, надел шляпу и сел за руль. Его губы еще вздрагивали, не забыв ее прощальных поцелуев. «Я не буду выходить, утром так холодно», – улыбнулась Элоиза. Но как только он исчез в салоне автомобиля, она набросила на плечи плед и вышла на крыльцо.Завелся двигатель. Через несколько минут машина тронулась с места и покатилась по мелким камешкам, перемешанным с песком. И Элоиза вдруг отчетливо услышала, как прошептали колеса:– Bye, Eloise.И слова звучали одинаково на всех известных ей языках:– Bye, Eloise, вы больше никогда не будете пить чай в Париже.– Bye, Eloise, вы больше никогда не будете гулять по Мемелю.– Bye, Eloise, вы больше никогда не будете покупать в Берлине сервиз.Она только не знала, как звучит «Прощай, Элоиза» на его родном языке. И это ее ужасно расстроило. Но у нее тут же появилась возможность задать ему этот вопрос. Потому что автомобиль вдруг резко остановился, словно увяз во влажной смеси песка и камня. Распахнулась дверь, и появился Сендер – без шляпы, растрепанный. Неизвестно, что делал он эти буквально несколько минут за рулем, но это был совсем другой человек – растерянный и как будто помолодевший. И это вопреки всему делало его красивым и особенно мужественным. Элоиза с тоской поняла, что любит его до спазмов в горле, в руках и даже в сердце. Потому что это был ЕЕ мужчина, неважно, застегнутый на все пуговицы своего изысканного костюма или растрепанный, как мальчишка.Сендер бросилcя к Элоизе, которая покорно ждала его на крыльце. Но потом вдруг остановился как вкопанный. Он никогда не видел ее такой жалкой. Еще вчера кудрявые прекрасные светлые волосы окончательно развились и свисали прямыми, чуть спутанными прядями. Она зябко куталась в плед, отчего ее плечи казались опущенными и слишком узкими. А в глазах застыла обреченность. Потом, когда мир сдвинется с места и по земле побредут миллионы людей, закутанных в пледы и с отчаянием в глазах, Сендер поймет, что именно так и выглядят те, кто потерпел кораблекрушение или стал невинной жертвой какой-либо другой катастрофы.– Элоиза, Элоиза…Он подбежал к ней, взял ее лицо в свои ладони – оказалось, что оно у нее такое маленькое, почти детское. Он раньше не замечал этого. Может быть, потому, что она была выше ростом?Сендер гладил ее плечи, убирал пряди волос за уши. Он хотел, чтобы ее запомнили не только его глаза, но и пальцы.– Послушай, если вдруг что-то случится…– Ничего не случится, я знаю, я точно знаю. Я раньше тебе не хотела говорить, но, знаешь, я же ведьма. Причем потомственная… Видел, сколько шиповника растет на косе? Там похоронены мои сестры, – шутила она невпопад, при этом глаза ее все больше становились похожи на кусочки голубого стекла.«Слезы», – догадался он спустя какое-то время. У него самого возник такой же стеклянный осколок, только где-то в груди. Было больно.– Ты знаешь эту литовскую легенду? – продолжала она как ни в чем не бывало. – Когда в Средние века люди сомневались, кто перед ними – честная женщина или ведьма, они убивали ее.От слова «убивали» он вздрогнул, но продолжал гладить ее лицо.– Потом хоронили и ждали, какие же цветы вырастут на ее могиле? Если розы и лилия – значит, это была порядочная женщина, а если шиповник – точно ведьмы. Вот только интересно, сколько же честных девушек загубили таким способом? Хотя, если посмотреть, сколько шиповника растет на дюнах, то почти все убитые были ведьмами.Когда она второй раз так легко и словно между прочим произнесла слово «убитые», он утратил выдержку.– Элоиза, мне надо ехать. Что тебе привезти? Чего бы тебе хотелось?Сендер был очень заботливый мужчина. Он умел, как волшебным одеялом, окружить вниманием тех, кого любил. И этой привычке не изменял ни при каких обстоятельствах.– Пожалуй… – она так сильно задумалась, что даже наморщила лоб, – привези мне французских пирожных, моих любимых e`clair.Он в знак согласия поцеловал ее в лоб и уверенно зашагал к автомобилю.– Элоиза, а с чем ты хочешь пирожное? С шоколадным кремом или сливочным? – обернулся он, прежде чем снова сесть за руль.– Мне все равно, – пожала она плечами. – Возвращайся поскорее. Я пошла в дом, холодно.Внезапно появилась маленькая серая тучка и пошел мокрый снег. И Сендеру показалось почему-то это очень хорошим знаком – он непременно вернется.

Они не слышали, как ранним утром в Мемеле гудели сирены и звонили колокола, встречая очередного победителя. Потому что оба, не сговариваясь, словно оглохли от слез. Но не от тех, что скупо катились по их щекам. А от тех, что плескались внутри. Казалось, кто-то безжалостный и жестокий насильно влил в них десятки литров соленой воды из Балтийского моря, которая оказалась слишком горькой на вкус. Даже любимое море предало Сендера и Элоизу. И вода была не только в их душах, она постепенно заливала весь мир, лишая возможности дышать. Сендер и Элоиза тонули, но до последней секунды надеялись, что им удастся оттолкнуться от дна и вынырнуть на поверхность. Они оба верили в то, что чудо возможно…

Через несколько часов Сендер и вся его огромная семья впопыхах, хотя отъезд и был давно запланирован, собрали вещи и покинули Мемель. Навсегда. Они на несколько месяцев задержались в Вильно, потому что паспорта и визы были не у всех. К тому же у семьи партнера по бизнесу, с которым они бежали вместе, тоже были большие проблемы с документами. Как они оформляли их, Сендер никогда никому потом не рассказывал. Но, по слухам, пришлось покупать фальшивки за огромные деньги – благо, в Вильно день и ночь работала нелегальная типография по изготовлению дорожных документов. Доподлинно известно лишь, что 23 августа 1939 года Сендер с родней погрузились в Гавре на борт лайнера «Нормандия», который отправлялся в свой последний рейс из Европы в Америку. НО ни корабль-дворец, ни Сендер пока, к счастью, не знали, что у них уже никогда не будет обратного билета…Мать и сестры плакали в каютах то ли от того, что покидали родину, то ли от того, что спаслись. А может быть, они заранее оплакивали тех, кто остался, чтобы погибнуть.– Сендер, я никогда не была в Нью-Йорке, – подошла к нему восемнадцатилетняя дочка партнера по бизнесу, черноглазая Ариэла. – Как думаешь, мне понравится?– Уверен, ты будешь в восторге.– Я так рада, что мы все едем вместе…– Подожди, Ариэла, я сейчас вернусь. Я кое-что забыл в каюте.– Так я подожду тебя на палубе, да, Сендер? – с надеждой посмотрела на него девушка.– Да, да, конечно, – улыбнулся он почти так, как улыбался прежний Сендер, уверенно и немного снисходительно.Сендер пересек двести девяносто метров застекленной прогулочной палубы, заглянул в ресторан. Нет, все не то, не то, что он искал. Он открывал одну дверь за другой, но все время ошибался. Наконец он нашел то, что искал, – театральный зал.Сендер прошел на сцену, сел за рояль, опустил голову на закрытые полированной крышкой клавиши и попытался заставить себя заплакать. Но слез не было. Была только пустота оттого, что не посмел, не рискнул, а просто исчез, оставив ее одну в пустом доме. Он искал для себя оправдание, прекрасно зная, что Элоиза никогда даже мысленно не обвинит его в бегстве. Ведь недаром же из всех женщин мира он выбрал именно ее, которая в любой ситуации реагирует не так, как принято, а так, как подсказывает ее сердце.Он еще долго сидел один в музыкальном салоне. В последний раз прокручивал в голове историю их любви – подробно, до мельчайших деталей. Нет, он не хотел запомнить ее, наоборот, он стремился к тому, чтобы раз и навсегда забыть. Поэтому, вспомнив все, он, как кадры из фильма, начал вырезать из своей памяти сцену за сценой.Встреча в Париже…Свидание в Вильно…Поездка на косу…Ее опущенные плечи.Ничего этого больше нет. Все забыто. Раз и навсегда.Он почти «перемонтировал» свою прежнюю жизнь по новому сценарию, когда ощутил, что вот-вот разрыдается. И сам себе дал приказ: «Не сметь! Зачем? Чтобы обречь себя на то, чтобы лить слезы всю оставшуюся жизнь?» Совершив обрезание истории своей любви, он не имел права быть слабым – слишком много людей нуждались в его помощи. Мать, отец, сестры… И Ариэль, которая смотрела на него с такой любовью и надеждой. Да, она не умеет смеяться невпопад. Но может быть, в реальной жизни этот талант совсем и не нужен?Сендер поправил костюм, пригладил волосы и решил заглянуть в обеденный салон «Нормандии», о невиданной роскоши которого он был наслышан в той, прежней жизни. Например, что площадь его составляет девяносто на тридцать метров, что на шестнадцать метров длиннее зеркального зала в знаменитом Версальском дворце!Салон действительно поражал воображение – он сверкал от обилия хрусталя и позолоты. Пол устилал изысканный восточный ковер. Сендер вспомнил, что где-то читал – весит ковер тридцать тонн. Он оглянулся по сторонам, стараясь убедить себя в том, что все хорошо, он спасся, а значит, победил. Но вдруг он похолодел от внезапно нахлынувшего отвращения ко всему окружающему его великолепию. А зачем все это нужно? Кого такие декорации могут сделать счастливыми? И Сендер понял, что попутно ненароком он убил в себе еще и любовь к роскоши. Он больше никогда в жизни не покупал ни шикарные дома, ни дорогие автомобили, ни модную щегольскую одежду. Зачем?

В Нью-Йорке его дела быстро наладились, Сендер женился на Ариэль, и у них родились пятеро детей. Он разбогател на торговле недвижимостью, к которой был совершенно равнодушен, но она приносила отличный доход. Вообще, вся его вторая половина жизни была размеренна и спокойна. Только один раз, когда ему уже исполнилось почти пятьдесят, он пережил несколько минут, которые надолго нарушили его душевное равновесие. А может быть, он просто начал стареть и стал более сентиментальным? В любом случае его сердце опасно рухнуло, когда однажды утром он увидел на 42-й улице высокую худую девушку со светящейся фарфоровой кожей. Сендер от волнения поглубже засунул руки в карманы своего потрепанного пальто («Зачем покупать новое? Ведь это еще вполне можно носить». Жадность Сендера давно уже стало поводом для насмешек его детей) и постарался ее обогнать, чтобы взглянуть в лицо. Девушка сверкнула на него темно-карими глазами и быстро свернула на другую улицу. Несколько дней Сендер не мог успокоиться, что-то мучило его. Нет, он не узнал эти глаза. И девушка была похожа на Элоизу лишь фигурой и сияющей кожей. А вот глаза другие, не ее. Бедный Сендер, он просто не знал, что человек почти никогда не может узнать одни-единственные глаза в мире – свои собственные. P. S. А что же случилось с Элоизой после того, как она осталась одна в новом доме возле дюн? Этого никто не знает точно. Но можно пофантазировать. Например, представить, как она ждала своего Сендера до позднего вечера. А потом провела ночь в доме в полном одиночестве. Но ей не было страшно – ведь то, что она теряет мужчину, который заботился о ней так, как никто другой, Элоиза поняла еще утром, когда вышла провожать его. На следующий день за ней приехал Ромунас. Он увез ее в Мемель и велел говорить, что она просто ездила на косу смотреть дом, выставленный на продажу, но хозяин почему-то не явился.Впрочем, никто ни о чем Элоизу не спрашивал, потому что вскоре она вышла замуж за Ромунаса, а к Новому году у них родилась дочь. Где Элоиза была во время войны – тоже никто не знает. Известно лишь, что в 1945 году она вместе с дочкой оказалась в Берлине, уже будучи вдовой. Чуть позже она вышла замуж за американского офицера, литовца по происхождению, и уехала в Штаты. Она больше никогда не гастролировала – только давала уроки игры на фортепиано детям. А еще у нее появилась страсть к автомобилям – она гоняла на огромной скорости так неистово, как будто хотела кого-то во что бы то ни стало догнать. Но однажды, когда Элоизе уже было почти пятьдесят, управляемая ею машина на огромной скорости не вписалась в поворот и вылетела на обочину.Бай, Элоиза…Bye, Eloise.

В 2000 году на косу приезжала женщина – невысокая, светлокожая, светловолосая, с темно-карими глазами. Она долго фотографировала дом с разных ракурсов. Однако войти внутрь так и не решилась. А на вопрос, почему ее так заинтересовало это обветшавшее строение, она ответила с американской высокопарностью и любовью к красивым фразам: «Моя бабушка провела здесь две главные ночи своей жизни: одну – самую прекрасную, вторую – самую страшную. И знаете, что удивительно? Разделял их всего лишь один бесконечный день».

Говорить не хотелось. Они медленно брели по пляжу. И сами не знали, куда идут. Наверное, пора было возвращаться в гостиницу. Ведь шторм усиливался – море грозно шумело и билось о берег. Песок старался сдержать его, но уже почти изнемог в неравной борьбе и потемнел то ли от напряжения, от ли от того, что сумерки сгущались с бешеной скоростью. Они поднялись по деревянным ступеням лестницы, которая тоже могла оказаться под водой, если шторм будет слишком яростным и затопит пляж. Мишель остановилась на высокой дюне и еще раз взглянула на море. Ее как будто ослепили тонны серебра, которые разбушевавшееся море плеснуло ей в лицо. Испугавшись, Мишель вцепилась в лацканы пальто Андрея, притянула его к себе и прошептала: «Не бросай меня, пожалуйста». «Дурочка, – ответил Андрей так же тихо. – Ты сама уйдешь от меня. Причем в самый неподходящий момент».

В холле отеля они встретили Ромунаса. Он сидел за стойкой и что-то сосредоточенно считал. – Сделайте мне, пожалуйста, чай. Черный, с лимоном, – попросил Андрей.– Это невозможно, ресторан сейчас не работает. Не сезон, – ответил Ромунас.– Жаль, – улыбнулась Мишель. – Мы так замерзли, пока гуляли. Кстати, эта история про дом. Она, правда, очень грустная.– Почему вы так думаете? – оживился хозяин гостиницы. – Ведь все было так красиво. Романтика! Женщины это любят. Кстати, ресторан закрыт, но я сам могу приготовить для вас чай.Видимо, ему было скучно в пустом отеле и очень хотелось поговорить. Он скрылся в служебной комнате, а спустя пару минут вернулся, держа в руках поднос с двумя керамическими чашками.– Чай с травами. Моя жена собирает их все лето, ведь это очень полезно, тем более что здесь у нас чисто и нет никакого вредного производства. Но может, вы не любите травяной чай?– Любим, очень даже, – Мишель наклонилась над чашкой и вдохнула. Пахло чебрецом.Она попробовала чай – он был терпкий и немного горький. «Добавили немного зверобоя», – поняла Мишель. Еще от чая шел какой-то едва уловимый аромат, который был так изыскан, что определить его было почти невозможно. «Наверное, листья шиповника», – подумала Мишель, но спрашивать не стала. Ведь волшебство исчезает, если наверняка знаешь, из каких ингредиентов оно состоит. А чай действительно был необыкновенным – после первого же глотка по всему тему разлилось удивительное тепло.– Вкусно, – похвалила Мишель.Андрей пил чай, крепко сжав чашку в ладонях. Наверное, он по-настоящему замерз. А может быть, по привычке думал о чем-то своем. И мыслями этими не намерен был ни с кем делиться. Мишель к этому уже привыкла.– Ну что, прочитали? – поинтересовался Ромунас.– Это все странно, – ответила Мишель. – Я не поняла.– Что? – спросил хозяин гостиницы с неподдельным интересом и даже покраснел от удовольствия.«Он многим дает почитать эту историю, а потом слушает суждения», – догадалась Мишель, но все равно не могла сдержаться, чтобы не ответить:– Он должен был вернуться.– И погибнуть? – прищурил один глаз Ромунас.– Может быть.– Но у него же была семья. Она бы тоже погибла. Что вы думаете по этому поводу?– Не знаю, – призналась Мишель. – Но если мужчина не возвращается, то у женщины есть только два объяснения.– Какие же?– Или он умер, или разлюбил.– Вот! – торжествующе поднял указательный палец хозяин гостиницы. – Именно поэтому Сендер ничего не сказал Элоизе.– А может, он верил в то, что сможет вернуться? – вдруг произнес Андрей. – Мало ли что могло случиться.– Молодой человек, – улыбнулся Ромунас. – Вы забываете, он был успешный бизнесмен, а не художник. Он наперед умел все просчитывать. И точно знал, что видит Элоизу в последний раз.– Зачем же Сендер тогда так поступил? Привез ее сюда. Потом родился ребенок. Зачем он все-таки провел с ней ночь, если знал все заранее? – растерялась Мишель.– Он был бизнесменом, но прежде всего мужчиной – он не мог сразу отказаться от женщины, которая ему нравилась, – улыбнулся хозяин гостиницы так, как будто Сендер был его лучшим другом и доверял ему все свои сердечные тайны.– Тогда это жестоко, – уверенно произнесла Мишель. – Обещать женщине вечную любовь, если наверняка знаешь, что будет всего одна-единственная ночь. Ведь он, по сути, сломал ей жизнь.– Каждый человек сам ломает свою жизнь, – ответил Ромунас.– А обстоятельства? – вдруг оживился Андрей. – Разве они не имеют никакого значения?– Обстоятельства, молодой человек, это всего лишь испытания. Иногда, да, тяжелые. Но не они губят людей. Человек устроен так, что может пережить все или почти все. Хотите еще чаю?– Если можно, – кивнула Мишель. – Вы правы. Но Элоиза не сломалась. Просто она научилась жить без любви. Так, наверное, тоже можно.– Вы все еще хотите купить этот дом? – снова прищурился Ромунас.– Конечно! Почему вы спрашиваете? – удивилась Мишель. – Какая разница, сколько длилась любовь? Время для чувств вообще категория относительная. Главное, что они были. А разве не из них рождается то, что называют душой? Так что у этого дома она замечательная. Вот только жаль, что…– Жаль что? – поинтересовался хозяин гостиницы. – Жаль, что Сендер и Элоиза так и не встретились в Нью-Йорке, хотя и жили на соседних улицах?– Они не встретились, потому что те влюбленные, которые хоть однажды расстались навсегда, уже никогда не смогут встретиться вновь, даже если потом живут в одном доме. Это как прыжок с обрыва – раз, и все. И ничего нет. Все исчезло. Потому что когда боли больше, чем любви, то чувства умирают. Их уже не возродить. Правда, говорят, что потом, в другой жизни, эти люди снова встретятся и снова полюбят друг друга. Жаль, если это не так. А еще мне, не поверите, жаль пауков. Как же они без дома останутся? Ведь некоторые живут там больше десяти лет. Я говорю о самых старых пауках.– Вы серьезно намерены купить этот дом? – спросил Ромунас. – Можете рассчитывать на небольшую скидку.– Я куплю, – уверенно ответила Мишель. – Только не сейчас, а немного позже. Договорились?Интерес в глазах Ромунаса тут же потух. «Он получит процент от продажи, – догадалась Мишель. – Поэтому все это затеял: и рассказ про Сендера и Элоизу в том числе. Но он не верит, что я куплю дом, я в его глазах несерьезный покупатель. Так, взбалмошная подружка успешного мужчины».

«Успешный мужчина» тем временем поднялся, поблагодарил за чай и ушел в номер. Мишель еще перекинулась с Ромунасом парой ничего не значащих фраз и, простившись, пошла следом за ним. Но по пути задержалась, присела на деревянную лестницу и долго смотрела перед собой. Ей нравилось жить в ожидании встречи с мужчиной, которому несколько часов назад призналась в любви. И который, скорее всего, в последующие несколько часов никуда не исчезнет. Что будет завтра, когда им придется возвращаться, Мишель думать не хотела. Да и в отличие от Элоизы она не должна была оставаться и ждать. Ведь это гораздо труднее: стоять на крыльце и провожать, почти не сомневаясь, что это прощание навсегда. «Бедная Элоиза, – подумала Мишель. – Как же она не умерла от разрыва сердца? Но может быть, она верила, что все еще можно переиграть, и тогда Сендер вернется? Разве, когда любишь мужчину, не веришь в то, что он может все?»

Когда Мишель вошла в номер, Андрей крепко спал. Она села за туалетный столик и начала писать. Удивительно, но слова и рифмы подбирались. Но еще более странно было другое. Когда Мишель закончила писать, то с удивлением заметила, что бумага промокла насквозь. Но если бы ее спросили, кого она оплакивает – себя или Элоизу, Мишель бы не ответила.

На рассвете она разбудила Андрея и протянула ему листок бумаги, на котором было написано:

Янтарные глаза Танго, В ту ночь лишь море танцевало. Ты говорил мне о любви, И, над водою исчезая, Шептала чайка: верь, не жди.

Ты думал, всех сильней на свете Лишь ночь одна все может изменить. Ты слишком был влюблен и безрассуден, За это не могу тебя винить.

Припев: Янтарные глаза Я забываю, Янтарные глаза Я помнить не хочу. И вновь во сне тебя я догоняю, Но приговором мне звучат слова твои: By, Элоиза, by! Прощай! Прощай! Прощай! By, дорогая, by! Прощай! Прощай! Прощай!

Был месяц март и было слишком зябко, А ты мне обещал тепло, Налил шампанского в бокал хрустальный, Когда ушел – замерзло и оно.

Мне мир в лицо катил шальные волны, А мимо проплывали корабли. Но сердце говорило: слишком поздно, Устало сердце ждать твоей любви.

Припев: Янтарные глаза Я забываю, Янтарные глаза Я помнить не хочу. И вновь во сне тебя я догоняю, Но приговором мне звучат слова твои: By, Элоиза, by! Прощай! Прощай! Прощай! By, дорогая, by! Прощай! Прощай! Прощай!

Морской песок мне пел, как будто плакал, Прости, любимая, прости за все. Он роль твою сыграл, но слишком больно, Зачем об этом ты просил его.

Кто кого предал, я так и не знаю. И на пустынный берег я иду опять И никого ни в чем не упрекаю, Ведь море не смогло меня предать.

Припев: Янтарные глаза Я забываю, Янтарные глаза Я помнить не хочу. И вновь во сне тебя я догоняю, Но приговором мне звучат слова твои: By, Элоиза, by! Прощай! Прощай! Прощай! By, дорогая, by! Прощай! Прощай! Прощай!

Андрей прочитал один раз, другой, при этом не переставал качать головой. Наконец он оторвался от текста и улыбнулся: – Что ж, неплохо. Главное, есть настроение.– Я дарю тебе.– Спасибо.– Ты и правда думаешь, что из этого может получиться песня? – неуверенно спросила Мишель.– Конечно! – Андрей притянул ее к себе и начал целовать как-то особенно: то ли бережно, то ли слегка испуганно.Мишель прикрыла глаза, чтобы ничем не выдать своего напряжения. Но вдруг он отодвинулся от нее и спросил слегка срывающимся голосом:– А у меня что, правда, янтарные глаза? Желтые, что ли? Как у дьявола?– Нет, нет, – начала оправдываться Мишель. – Знаешь, бывает янтарь такого темно-коричневого цвета? Говорят, что он очень ценный. Ведь слишком много лет проходит, прежде чем янтарь приобретает именно такой насыщенный оттенок.Мишель не стала ему говорить, что из обычного светлого янтаря очень легко можно сделать темный – достаточно лишь сильно нагреть. Правда, все магические свойства, которыми наделяют янтарь, при этом исчезнут без следа.– И потом… – засмеялась Мишель. – С каких это пор ты стал таким мнительным? Это просто красивое название для песни, и больше ничего. Или слишком сентиментально?– Слова мне нравятся, даже очень, – Андрей снова притянул ее к себе.Не нравилось ему сейчас то, что им пора было возвращаться, а он так и не решил для себя, как ему жить дальше. Но Мишель почему-то подумала, раз он взял слова песни, значит, и в их отношениях для него все уже решено.

Глава 11

На рассвете они вернулись в свой город на побережье. Андрей, ни слова ни говоря, сразу повез Мишель в отель. Уже было холодно и дождливо. Короткий курортный сезон закончился. Поэтому свободных мест – предостаточно. Андрей в отель заходить не стал. Но обещал, что вернется очень быстро – только заберет вещи. И попросил выбрать номер побольше – желательно люкс. Мишель не поняла, зачем ему это нужно, ведь вечером они собирались улететь в Москву. Но переспрашивать не стала. Попросила на ресепшн поселить ее в лучшей комнате и сразу же оплатила проживание. Наличными. Отсчитывая купюры, она отметила, что Андрей даже и не подумал предложить ей денег. Через огромное стекло в холле Мишель увидела, как Андрей сел в машину. И в который раз поразилась, как красива в его исполнении даже эта простая сцена. Высокий мужчина в черном пальто чуть небрежно открывает дверцу автомобиля, потом секундная пауза, и машина срывается с места.Мишель вдруг показалось, что Андрей не уезжает, а покидает поле битвы. Она почувствовала, как у нее онемели руки. Может, от сырости? Ранним утром в Прибалтике холодно. А в отеле, несмотря на всю его роскошь, топили плохо – наверное, из экономии. «Господи, зачем я узнала про эту Элоизу? – подумала Мишель. – Разве можно с моим воображением читать подобные душещипательные истории? Но с другой стороны, чего мне бояться? Сейчас же нет войны». Но она боялась. И сама не знала, чего больше, – того, что Андрей приедет к ней через час, или того, что он не вернется никогда.Мишель вошла в номер. Приняла душ. И легла спать. Думала, что не заснет. Но как ни странно, тут же провалилась в сон – глубокий и без сновидений.Когда Мишель открыла глаза, уже был полдень. Она не удивилась, что за окном льет бесконечный дождь. Она даже не удивилась тому, что Андрей так и не приехал. От него в телефоне была всего лишь одна короткая эсэмэска: «Жди».Она провела в отеле целый день. Пообедала. Почитала. Проверила почту. Побродила на eВay, но не нашла ничего, что заинтересовало бы ее. Охотничий азарт куда-то испарился без следа. А может быть, у нее сейчас была совсем другая цель. Она ждала Андрея, вслушиваясь в каждый шорох, – вот по коридору кто-то прошел, тихо ступая по мягкой ковровой дорожке. Вот стукнула дверь – наверное, в соседнем номере. Она слышала все звуки, даже те, которые просто физически слышать не могла. Например, шуршание шин автомобилей, проезжающих мимо отеля. Или шум дерущихся между собой темно-коричневых ветвей за окном. Нет, она не слышала, но наверняка знала, что при таком ветре они просто обязаны бороться друг с другом.Стало темно. Мишель, не включая свет, оделась и практически на ощупь вышла из номера. Она спустилась по лестнице и пересекла холл, стараясь не смотреть на себя в зеркало. Потому что точно знала – изображение не понравится, может быть, даже вызовет у нее отвращение. Потому что она совершенно точно знала, на кого она сейчас похожа. Как это Сава говорил? На бойцовую собаку? Готовую в любой момент защищаться и, если надо, вцепиться жертве в горло? Что ж, пожалуй, лучше и не сформулировать. Только вот нет для женщины более отвратительной роли. Она уродует всех без исключения. Мишель это знала, а потому не хотела видеть себя в этом образе. Впрочем, не она сама для себя его придумала. Это была роль, навязанная миллиону современных женщин. «Будь решительной, будь уверенной, никому не спускай обиды!» С чего все началось? С того, что мужчины утратили силы или, наоборот, женщины с отчаянием обреченных бросились в бой? Мишель никогда не размышляла на эту тему. Она считала, что привычка копаться в себе – одна из самых вредных. Зачем анализировать, когда нужно действовать?Андрей так и не вернулся. Значит, у нее просто не осталось другого выхода, как показать зубы. Хотя бы для того, чтобы сохранить остатки самоуважения. И потом, вспоминая этот день, говорить себе: «Я сделала все, что смогла. Я защитила себя. И если не я, то кто же?» Но дело было не только в этом. Мишель вдруг почувствовала, что в ней за все эти годы накопилось слишком много тоски и одиночества, которые постепенно, капля за каплей, превращались в отчаянную женскую агрессию. И если сейчас не дать им выхода, то рано или поздно с ней может случиться самое ужасное, что может произойти с женщиной, – она превратится в настоящего хищника. И тогда – прощай любовь! Ей нет места в джунглях. А Мишель, несмотря ни на что, хотела быть счастливой. Ведь даже отец всегда говорил ей: «Счастье женщины – только в любви».Когда Мишель открыла ворота, ведущие к дому Андрея, она была абсолютно готова к бою. Поэтому даже не удивилась, увидев на крыльце в свете фонаря размытый силуэт. «Настя, – сразу догадалась Мишель. – И когда это она успела выскочить? Наверное, сидела у окна и ждала». Судя по всему, Настя тоже была настроена решительно. И совершенно не желала выпускать добычу из своих рук.– Добрый вечер. Я уже заждалась вас… – начала она чуть насмешливо. – А вы куда-то пропали. Прячетесь? Что же, не удивительно. За то, что вы сделали с домом, вас трудно похвалить. На что он стал похож? Все предельно банально! Деревянные окна, бежевые стены. Не этого я от вас ждала!– А вы мечтали о розовых? – тут же перешла в наступление Мишель. – Так сразу бы и сказали, что это ваш самый любимый цвет. Может, все-таки в дом зайдем?– Да, конечно, – на секунду смутилась Настя, но тут же взяла себя в руки. – Мы вас для того и нанимали, чтобы вы подсказали наиболее удачное решение.– Нанимают прислугу, – не оборачиваясь, ответила Мишель и вошла в холл. – Где прикажете зонт поставить? Впрочем, скажу как специалист, вашему каменному полу ничего не страшно. А уж вода – тем более.– Присаживайтесь, – царственным жестом указала Настя на место за стеклянным столом. – Давайте все обсудим.– Давайте, – согласилась Мишель, села, а потом наклонилась и начала подворачивать джинсы, которые были мокрыми и прилипали к ногам. Узкие штанины поддавались с трудом. В какой-то момент Мишель подняла голову и сквозь толстое стекло стола увидела искаженное лицо Насти, в котором прочла столько ненависти, что испугалась. А вдруг жена Андрея сейчас ударит по столу чем-то тяжелым? Например, стулом. И тогда вся эта стеклянная громада рухнет на пол, увлекая за собой Мишель в ее насквозь промокших джинсах. «Кстати, неплохая идея», – подумала она, продолжая подворачивать джинсы. А потом, после минутных сомнений, решила снять носки. Все-таки босиком лучше, чем сидеть в мокрых. И почему они отсырели? Неужели ботинки протекают?Мишель увидела, что Настя внимательно смотрит на ее голые ноги с ярко-алым педикюром. В ее взгляде любопытства стало больше, чем ненависти. «Да она не просто бойцовая собака, она – чемпион породы, – догадалась Мишель. – И как для всякого игрока, для нее чем соперник сильнее, тем он интереснее и ценнее победа. Бедная Настя! Она даже и не догадывается, что в этой схватке победителей не будет».– Так что именно вам не понравилось? – решила Мишель взять инициативу в свои руки. – Я же выслала вам несколько эскизов. А то, что сделано, это только начало, так сказать, самые первые шаги.– Первые шаги? – с притворным ужасом приподняла брови Настя. – Интересно, что тогда будет дальше?– Дальше, судя по всему, ничего. Дальше, как говорится в одной известной пьесе, тишина. «Гамлет». Читали?– При чем здесь пьеса? – удивилась Настя. – Мы просили вас заняться оформлением дома. А вы что сделали? Кто вас просил выламывать окна? И кстати, куда вы дели старые? Продали? Мне говорили, что все декораторы подворовывают. Я не хотела верить…Это был удар ниже пояса. Мишель никто и никогда не обвинял в воровстве. И кто это говорил? Женщина, которая долгие годы жила, ловко продав не ей посвященные песни?– Напишите заявление в милицию, – посоветовала Мишель, глядя Насте прямо в глаза. – Так и скажите, что у вас украли старые окна. А больше у вас ничего не пропало? Вы хорошенько посмотрите, может, еще что-то не на месте?– Да, надо бы посмотреть, – пожала полными плечами Настя. – Но сейчас не про это разговор. Я хочу, чтобы между нами не было никаких недомолвок.– Согласна.Мишель почему-то решила, что сейчас Настя наберется смелости и скажет ей об Андрее. Что именно – она не знала. Может, потребует оставить его в покое. Может, сообщит, что он уехал, и попросит больше его не беспокоить. А вдруг скажет, что ей все известно и она отпускает его на все четыре стороны? Мишель не сомневалась, что Настя знает про их поездку. Она была уверена, что Сава не выдержал и проболтался. Кстати, ни его, ни Нины Ивановны почему-то не было видно. Но Мишель чувствовала, что в доме кто-то есть. Если бы они были одни, то Настя вела бы себя по-другому. Например, схватила Мишель за шиворот и вытолкала ее за дверь. Или сразу столкнула бы с крыльца. То, что для нее все средства хороши – Мишель ни секунды не сомневалась. И если она «держит лицо» – значит, в доме есть публика, перед которой нельзя дать повода хотя бы на мгновение усомниться в силе и могуществе Насти Железновой.– Так вот, я должны вам сообщить, что мы готовы оплатить только двадцать процентов от того, что вам было обещано за подготовительные работы, – важно произнесла Настя, заложила руки за спину и начала медленно прохаживаться по холлу, как капитан, который снова взял на себя руководство судном.«Боится, – догадалась Мишель. – Но держится. Молодец!»– Обещают мужчины жениться и чаще всего слово свое не держат, – громко произнесла Мишель тоже в расчете на невидимую публику. – А у нас с вами был договор. И по цене мы все обсудили заранее.– А за что мы должны платить? – снова наигранно удивилась Настя. – Ну хорошо, вы организовали замену окон и покраску стен. Что еще? Ваши эскизы я не принимаю. Подумаешь, съездили и помогли выбрать мебель! Так ничего хорошего, кроме роскошных медведей, не нашли.Это был нокаут. Настя все знала. Но сообщил ей подробности не Сава. Про медведей с золотыми цепями на толстых шеях знал, кроме Мишель, только один человек – Андрей Железнов. «Господи, зачем он это сделал? – с тоской подумала Мишель. – Ведь есть то, что нельзя исправить ни при каких обстоятельствах».– Настя, я все поняла, – нарочито медленно произнесла Мишель.Она не знала, как себя вести дальше. Надо было срочно уходить. Но она словно приросла к столу.– И потом, мы уже договорились с новым человеком, который будет дальше заниматься домом и исправлять все, что вы тут накуролесили,– улыбнулась миролюбиво Настя.Она не могла отказать себе в удовольствии добить соперницу.– К нам согласился приехать Кирилл Высоковский.– Он же на Бали, – отрешенно произнесла Мишель. Ей было все равно – она не удивилась бы, если бы ей сообщили, что завтра утром сюда явится сам Филипп Старк.– Да, на Бали, – согласилась Настя. – Но нам пришлось его срочно вызвать. Во-первых, кто же откажет Андрею Железнову? А во-вторых, за такой гонорар, который ему обещан, приедет кто угодно. Господи! Снова платить!– А, поняла, вы не хотите полностью заплатить мне, чтобы этими деньгами компенсировать гонорар Высоковского? – улыбнулась Мишель, и в ее глазах снова вспыхнула ярость.– А как вы хотели, милочка моя? – искренне удивилась Настя.Мишель впервые увидела ее настоящую – женщину, которая не чувствует опасности, но при первых же сигналах тревоги идет напролом, сметая все на своем пути.– Я хотела бы поговорить с Андреем, – произнесла Мишель так, что сомнений быть не могло: она не уйдет, пока не добьется своего – увидит Железнова. И если для достижения этой цели нужно будет кому-то перегрызть горло, то сделает это легко. И плевала она на публику, которая затаилась где-то в недрах огромного дома и ловит каждое слово, которое доносится из холла. «А ведь Андрей наверняка среди них. Как смешно». Губы Мишель искривила улыбка, и она повторила:– Я хочу поговорить с Андреем.Настя молчала. Понимала: одно неверное слово, и все может закончиться отвратительной сценой. Она давно научилась бороться с женщинами своего мужа. Но сейчас, уже практически одержав победу, растерялась. Эта женщина в мокрых джинсах больше не претендовала на ее мужа. Но зачем-то решила с ним поговорить. И с этого пути ничто не сможет ее сбить – она достанет его хоть из-под земли! В этом сомневаться не приходилось. И Настя решила, что на прощание может сделать Мишель царский подарок.– Он внизу, в студии. Только идите осторожно, не упадите. Там очень скользкие ступеньки. И какой дурак решил их выложить глянцевой плиткой?Она что-то еще говорила ей вcлед. Но Мишель не слушала. Спускаясь, она краем глаза заметила, как по холлу мелькнули какие-то тени. Наверное, Сава и Нина Ивановна наконец-то вышли из засады. Но Мишель было все равно. Она бы не расстроилась, даже если бы внизу никого не было. Наверное, ей даже стало бы легче. Словно Андрей исчез. Как будто его и не было никогда. Как будто он ей приснился.

Андрей сидел за ударной установкой – блестящей, отливающей темно-вишневым лаком. – Красиво, – похвалила Мишель.– Я знал, что тебе понравится.– Она давно здесь?– Нет, только вчера привезли. Сава уже немного успел побарабанить. А я вот хочу освоить кардан. Знаешь, что это такое?– Кажется, какая-то особая двойная педаль.– Молодец! – удивился Андрей. – Эта такая штука, с помощью которой можно выбивать сразу несколько ритмов.– Андрей, тебе не надо этому учиться. Двойные ритмы у тебя и так отлично получаются. А вот чтобы выбить один – с этим у тебя проблемы.– Сложно говорите, девушка, – вздохнул Андрей. – А все гораздо проще. Все будет хорошо. Ты только подожди немного. Наберись терпения.– Роскошная вещь, – кивнула Мишель на ударную установку.– Я сам себе подарил, так сказать, к юбилею.– Отлично будет сочетаться с черными медведями, – улыбнулась Мишель и привалилась спиной к белой стене. – И даже золотая цепь цветом перекликается с тарелками. Я и не знала, что они бывают из желтого металла.– Все бывает, – ответил Андрей. – Даже то, о чем ты даже и не подозреваешь. Скорее бы мишек привезли!– Так ты их под ударную установку подбирал? – наконец-то догадалась Мишель. – Что же сразу не сказал?– Женщинам нельзя говорить все и сразу. Опасно.– Брось, Андрей. С таким охранником, как у тебя, ты в полной безопасности. Так что будете вместе с мишками сидеть на золотой цепи.– И у нас никаких шансов сорваться?– Никаких, – покачала головой Мишель. – Правда, про медведей точно не знаю. А вот с тобой все ясно.– Почему, когда ничего не ясно, женщины именно так и говорят: все ясно. Да что тебе понятно, черт побери? Что? Я должен был сорваться и бежать?– Не надо никуда бежать, Андрей. Решай сам.– Решай, решай! Осточертело! Почему нельзя дать время подумать?– Или разрулить, как сейчас говорят, – вздохнула Мишель. – Все хорошо, все правильно. Я поеду, а ты думай. Вот только деньги за мою работу отдай, пожалуйста.Андрей вздрогнул.– Я отдам, но в Москве.– Нет, сейчас!– Мишель, послушай!– Отдай деньги! – угрожающе прошипела она. – Иначе я за себя не ручаюсь.– У меня нет с собой столько. Все деньги у Насти.– Так иди и попроси!– Я не могу! Куда ты так торопишься? Вот приедем в Москву, и я все тебе сразу отдам. Даже больше – если хочешь.– Мне не нужна неустойка. Мне нужны мои деньги – прямо сейчас!Мишель почувствовала, как ее начинает поднимать над землей ярость. Оказывается, с ее помощью так легко парить и чувствовать себя свободной, оказывается, ничто не дает такого опьяняющего чувства полета! Мишель вдруг отчетливо поняла, что именно сейчас нужно сделать. Она наконец-то оторвалась от белой бетонной стены и взлетела вверх по ступенькам, рискуя упасть.– Мишель, я позвоню тебе, – сказал Андрей, но она его не слышала.Ее несла на своих крыльях ярость, которая оглушила и ослепила. Поэтому Мишель почти не понимала, что она делает, кроме того, что ей наконец-то стало невыразимо легко. Ей стало ужасно смешно, когда, поднявшись в холл, она увидела похудевшего Саву, к которому пугливо жалась Нина Ивановна. Мишель заметила, что она выкрасила волосы в насыщенный медный цвет и это ей шло, только вот Сава на ее фоне выглядел слегка бледновато.Даже фраза, произнесенная Настей с уверенностью: «Мишель, вам лучше уйти! Немедленно!», не смогла сбить ее. Все это были обычные люди, которые вдруг почему-то встали у Мишель на пути – они не мешали ей, но и не раззадоривали. Они были ей безразличны. Потому что у нее была другая цель, к которой, как сейчас подсказывала ей ярость, она и стремилась все это время, пока жила в доме. И для исполнения этого желания достаточно было одного взмаха руки.Мишель уверенным движением взяла в руки ажурный стул с коваными ножками и со всей силы ударила по стеклянному столу, который тут же покорно рассыпался на миллионы мелких осколков и стек на пол.– Господи, что же это делается! – прошептала Нина Ивановна. – Надо полицию вызвать.Сава схватил ее в охапку и поволок наверх, предлагая не расстраиваться и выпить валерьяночки.Настя молча улыбалась. Потом подошла и распахнула настежь дверь:– Вы все сделали, что хотели? Теперь можете, наконец, оставить нас в покое? А за стол – спасибо. Мне он тоже никогда не нравился. Сама бы я не решилась – все-таки вещь каких-то денег стоит. Хотя мы его не покупали. Он нам достался от прежних хозяев. Я все хотела его заменить, да руки не доходили. Так что спасибо вам. И уйдите же, наконец!Мишель, вмиг обессилев, схватила с вешалки куртку и выскочила на крыльцо. Дверь за ней тут же с грохотом закрылась. Поэтому она не могла видеть, как в холл из своего «подземелья» поднялся Андрей. Он подошел к груде стекла, потрогал осколки – они были неопасными, с закругленными краями. Но когда он взял в руку целую горсть, то ему вдруг показалось, что кто-то тихо и печально вздохнул. А потом он отчетливо услышал, что вдали кто-то шепчет – как будто прощается. И озеро из стекла под его ногами имеет совсем другое происхождение. Это вовсе не разбитый вдребезги стол. Это чьи-то слезы, которые с годами превратились в кристаллы.– Андрей, мы наконец-то можем заняться делом? Скоро юбилей, а у нас даже список гостей до конца не составлен.– Да, Настя, иду. А может, завтра? Что-то я устал. Можно я ненадолго прилягу здесь, в холле?

Она то приближалась, то удалялась. В руках у нее была большая черная сумка с металлической пряжкой. А вот как она одета, Андрей никак не мог понять – что-то светлое, блестящее, как будто залитое расплавленным перламутром. Когда она вновь подошла поближе, то он осмелел и схватил ее за край одежды. И тут же выпустил – то ли от брезгливости, то ли от страха. – Ляля, зачем ты ходишь в мокрой шубе? – спросил он. – Холодно же, замерзнешь.– Нет, ничего, – улыбнулась она и снова отошла от него.На этот раз довольно далеко. Андрею пришлось напрячь связки, чтобы она услышала то, что он хотел сказать. Но это не помогло – голос не хотел слушаться. Поэтому Андрей не мог произнести ни слова. Но Ляля не спешила прийти ему на помощь. Она села немного в сторонке, открыла свою огромную, больше похожую на саквояж, сумку, достала толстую тетрадь и начала что-то внимательно читать.– Ляля, – с трудом прошептал Андрей. – Нам надо ехать. Времени совсем мало.– Нет, нет, еще рано, – ответила она, не отрываясь от тетради. – Ты подожди, отдохни немного. Как думаешь, может, мне стоит согласиться?– На что? – хотел спросить Андрей, но не смог – мышцы лица снова парализовало. Постепенно в глазах начало темнеть. Андрей испугался, что еще немного, и он совсем ослепнет.– Я так долго думала, думала… – произнесла Ляля. – Наверное, это именно то, что мне подходит.Андрей в ответ лишь мотнул головой. Ляля в его глазах стала расплываться. Она что-то еще говорила, но он уже ничего не слышал. Он даже не был уверен, что то, что он видит – бесформенное светлое пятно, – это и есть Ляля.– Подожди, не уходи!Он не знал, удалось ли ему это сказать, преодолевая скованность мышц, или лишь хотелось произнести эти слова, чтобы удержать ее. Но перед глазами его уже был сплошной белый туман.Андрею не было страшно. Наоборот, так хорошо, как никогда раньше. Он плыл, спокойный и расслабленный, навстречу неизвестному. Но разве может пугать неизвестность, когда наверняка знаешь, что там тебя ждет Ляля?– Если я сейчас умру, то она, наверное, расстроится, – вдруг осенило Андрея. И эта мысль сразу лишила его покоя. И сразу стало страшно так, что он похолодел с головы до пят так, как будто уже умер.Он вдруг подумал, что так ничего и не успел. И у него уже нет шанса сказать Мишель, что он никогда не был так счастлив, как в те три дня на косе. Когда все было так солнечно, так радостно. Когда хоть кто-то за последние годы сказал ему: «Я люблю тебя» и ничего не попросил взамен.Ему было страшно. Но не за Мишель. А за себя. Как он будет жить без ее любви?Андрей вдруг услышал, как в тумане что-то прошелестело. И с тоской подумал, что это возвращается Ляля. А ему этого совсем не хотелось. Потому что рядом с ней уже ничего не было – ни света, ни радости, ни счастья. Рядом с ней было не страшно умереть, но жить – невозможно. «Она же давно умерла!» – вдруг вспомнил Андрей. И эта мысль, как ни странно, его успокоила. Он даже не удивился, когда в тумане вдруг раздался звук разбившегося стекла. Ему даже понравилось, как это звучит, – так, как будто разбились миллионы хрустальных колокольчиков. Но потом по осколкам кто-то начал ходить. И вот этот хруст стекла слушать было невыносимо. Как будто живому существу ломали кости.– Ляля, – позвал Андрей. Он хотел закричать, но не смог. – Ляля, – с трудом, собрав последние силы, прохрипел он. – Я не хочу умирать. – Он тут же проснулся. За окнами было темно. Андрей провел рукой по лицу и ничего не почувствовал. Он медленно поднялся с дивана, дошел до двери гостевой комнаты на первом этаже, где жила Нина Ивановна, распахнул дверь и спокойно произнес: – Сава, срочно вызови врача. По-моему, я приехал.

«Этого делать было не нужно, этого делать было не нужно…» – слова вертелись в голове, но никакого значения они сейчас не имели. В конце концов, разве что-то имеет хоть какой-то смысл в тот момент, когда ты лежишь на горячем песке и тебя обдувает приятный прохладный ветер? И хочется лишь одного – чтобы эта ночь никогда не заканчивалась. И рядом чуть прерывисто дышит человек, который отыскал тебя в раскаленных от солнца дюнах. А потом с помощью одних лишь ему известных знаков указал тебе дорогу, по которой ты можешь пойти. Не хочешь? Но хотя бы попробуй – сделай первый шаг. Потом второй. Вдруг все сложится, и ты окажешься там, куда всегда мечтала попасть? Для него надо учиться лишь одному – не думать, не анализировать, а всего лишь довериться. Даже если за пять минут до этого твое сердце вдребезги разбил совсем другой человек. Тот, о котором ты так долго привычно и с тоской думала: «Я люблю его». Но сейчас, рядом с Глебом, Мишель вдруг впервые пришло голову, что все это время она любила двоих, и Глеб все время был рядом – и когда она уехала в Вильнюс, и когда бродила вдоль моря на Куршской косе. Почему никто не подсказал ей, что такое возможно? И когда ты любишь двоих, то, выбирая, почти обречена на то, чтобы сделать ошибку? – Послушай, – Мишель с трудом оторвалась от «горячего песка». – В котором часу первый рейс в Москву? Как думаешь, билеты будут?– Наверняка, – ответил Глеб, не глядя на нее. – Это будний день, так что, думаю, проблем нет. Я отвезу тебя.– Не надо, – покачала Мишель головой. – Просто закажи мне такси.– Хорошо. Ты вернешься?– Нет, мы расторгли контракт. Насте не понравилось то, что я сделала.Мишель была уверена, он ответит: «Мне тоже». Но Глеб ничего не сказал. В благодарность она уткнулась ему в плечо. И мысли снова исчезли – кроме одной, самой простой и такой важной: как хорошо. Тихо, тепло и надежно. Мишель сейчас даже не могла толком вспомнить, как такое могло случиться, что она оказалась на горячем песке спустя всего несколько часов после того, как разбила стол в доме Андрея. Ей казалось, что все это случилось с ней очень давно – скорее всего, в прошлой жизни, когда она, растрепанная и обессилевшая, вышла из дома Андрея. Взглянула на соседний дом – в окнах горел свет. И она рискнула постучать в дверь. В тот момент она еще отчаянно лгала себе и убеждала себя, что хочет всего лишь извиниться перед Глебом за то, что не пришла на ужин. Потом спросить про расписание. Может быть, выпить чаю. Но все это с самой первой секунды было враньем.Увидев ее на крыльце, Глеб сначала обрадовался, затем смутился, попросил ее пройти в гостиную и немного обождать.На столе стояла открытая бутылка красного вина и два бокала. Но видно было, что ни хозяин, ни его гостья не успели даже пригубить. Мишель налила себе немного вина, поднесла бокал к лицу и вдохнула аромат неведомых цветов – немного терпкий, но приятный и расслабляющий. Он действовал так успокаивающе, что вино даже жаль было пить. Мишель отставила бокал и прислушалась. Сначала ей показалось, что она услышала шепот. Потом стук каблуков где-то в глубине дома. Затем у ворот, судя по звукам, остановилась машина. Мишель не хотела смотреть в окно и видеть ту, которая сейчас уедет.Когда спустя несколько минут Глеб вошел в комнату, то в руках у него была тарелка с нарезанными фруктами – яблоками, грушами и киви.– Ты, может быть, голодная? – спросил он и сел в кресло напротив. – Я могу позвонить в ресторан и заказать что-нибудь. Хочешь?– Нет, – Мишель покачала головой.И ничего не спросила о той, которая была выдворена почти на ее глазах. Какая разница, кто был в его жизни до того, как в дверь постучалась Мишель?– Ты сегодня приехала?– Да, но мне надо завтра улететь домой. Знаешь, столько дел накопилось, пока я здесь сидела?– Понятно.Он взял бутылку и налил себе вина.– Странно бывает, – произнес Глеб и пригубил вино. – О! Хорошее вино, не ожидал.– Почему?– Да вроде самое обычное, испанское. А оказалось неожиданно очень даже удачным. Тебе нравится?– Да, пахнет хорошо, – кивнула Мишель и в подтверждение своих слов отпила немного. – Теплое, как будто его подогрели.– Нет, – засмеялся Глеб. – Никто не грел. Разве что солнце, под которым виноград рос.

– А я сегодня стол разбила, – призналась Мишель и взяла кусочек яблока. – И теперь вот думаю, зачем я это сделала?

– Сегодня просто день такой, – успокоил ее Глеб. – Все хоть что-нибудь да разбивают. А ты случайно это сделала?

– Нет, нарочно, то есть это я теперь так думаю, а когда разбивала, то и сама не понимала – нарочно – не нарочно? Просто в одну минуту поняла, что должна его разбить. Иначе сама на куски развалюсь. Вот я и ударила со всей силы!

– Чем? – совершенно серьезно поинтересовался Глеб.

– Стулом с кованым основанием.

– Понятно. Нет, дядя, с которым я сегодня встречался, пытался своим кулаком стекло выбить.

– Зачем? – не поняла Мишель.

– Так он проверяет на прочность то, что сделано его руками. Ну, не совсем его, а по той технологии, которую он разработал.

– И почему стекло не разбилось? Оно закалено каким-то особым способом?

– Нет, не в этом дело, – покачал головой Глеб. – Оно сделано из янтаря.

– Разве такое бывает?

– Как видишь! Кстати, этот мастер очень интересные вещи делает – тебе, как дизайнеру, наверняка бы понравилось. Смысл в чем? Он соединяет в единое целое янтарь и дерево, точнее, мореный дуб. Представляешь, как это красиво? Например, зеркало, инкрустированное янтарем, или стол, или рама для зеркала. Вообще-то янтарь и дерево вместе долго не живут. Но он придумал особую технологию их соединения, которую держит в секрете.

– Жаль, было бы интересно узнать. Но ничего не поделать, у каждого свои тайны.

Мишель потом и сама не могла понять, как это произошло. Она встала с кресла, подошла к Глебу и упала ему на руки. Без слов. Без мыслей. Без планов и надежд. Как падает тот, кто уже отчаялся, что он достоин счастья. И лучше хоть что-то, чем ничего.

На рассвете Мишель проснулась, быстро оделась и направилась к двери. – Ты куда? – догнал ее у порога Глеб. Он был так растерян, что его голубые глаза почти утратили цвет. А может быть, он немного ослеп от того, что произошло этой ночью? И он пока не успел понять, хорошо это или плохо и к чему приведет? Она пришла так неожиданно и вела себя как «женщина на одну ночь». А он не хотел для нее этой роли, но и другой пока предложить не мог – слишком быстро все случилось. Он так много и так долго думал о ней, женщине с темными волосами и ярко-синими глазами, что когда она наконец-то постучала в его дверь, то растерялся. А сейчас она снова ведет себя как «женщина на одну ночь». Глеб не знал, что ему делать. Удержать ее? Или забыть? Как прекрасное, но короткое приключение.– Еще очень рано. Куда ты собралась? – спросил он.– Не знаю. Сначала зайду в отель, заберу вещи, а потом поеду в аэропорт. Но сначала, может быть, заеду к бабушке. Она актриса, служит в театре в вашем городе.– К какой бабушке? – спросил недовольно. Он ни с кем не хотел ее делить, даже с какой-то бабушкой.– Я ее почти никогда не видела.– Как это «почти»? – не понял Глеб и попытался дотронуться до Мишель.Но она отодвинулась. Как будто ничего не было. Или то, что случилось ночью, – всего лишь знак отчаяния. Но не любви. Да, судя по всему, она решила до конца сыграть роль «женщины на одну ночь». Поэтому у него тут же включился самый примитивный мужской инстинкт, который диктовал – та, которая приходит на время, на рассвете должна исчезнуть. Только при чем здесь какая-то бабушка? Подобные женщины обычно просят денег на такси и так, «на мелкие расходы».– Подожди, – немного нервно пробормотал Глеб. – Я сейчас тебе денег дам.– Не надо, – отшатнулась Мишель, как от удара. – У меня есть. А бабушку я и не видела никогда, можно сказать. Только когда маленькой была. Но я не помню ничего. А заехать надо. У нее сын недавно умер.– Может быть, тебя нужно отвезти?– Господи! Да я же сказала, мне ничего от тебя не нужно! Я сама!– Хорошо, все будет так, как ты скажешь, – согласился Глеб и попросил. – Позвони, как доедешь.– Куда? В Москву или к бабушке?– Вот как доедешь куда-нибудь, так и позвони. Хорошо? Кстати, я вспомнил один секрет, который мастер согласился открыть. Как навечно соединить дерево и янтарь. – Он обнял Мишель и притянул к себе так сильно, как будто прощался.– Как? Плотно прижать друг к другу и насильно склеить?– Нет, – покачал головой Глеб. – Все гораздо проще. Янтарь и дерево должны пробыть вместе двадцать четыре часа. Но при одном условии: температура каждого из них не должна отличаться более чем на полградуса.– Так редко бывает, – улыбнулась Мишель и прижалась к нему щекой. – Извини, я опоздаю.– Хорошо, – произнес Глеб тихо. – Я приеду. Можно?– Я не знаю.– Не знаешь что?– Какая температура будет у каждого из нас в тот день, когда ты приедешь.

Мишель села в такси и попросила отвезти ее в аэропорт. Но по дороге передумала и сказала, что ей срочно нужно в город. Она поняла, что не может уехать, не повидавшись с бабушкой.

Глава 12

В театре, как и положено в дневное время, было тихо и сонно. Дневная репетиция уже закончилась, а до вечернего спектакля оставалось еще несколько часов. – Девушка, вы к кому? – Вахтерша, женщина солидной комплекции, с причудливо уложенными в бабетту ярко-рыжими волосами, взглянула на Мишель с недоверием.В театре не любят чужих. Посторонние – это всегда ненужные заботы. Вот эта девица наверняка пришла на прослушивание. А чего прослушиваться-то, если штат полностью укомплектован? И героинь, и подруг героини – всех хватает. А если не на работу пришла устраиваться, значит, ждет какого-то актера – наверное, из новеньких, молодых и смазливых. Или пала жертвой сценического обаяния главного героя-любовника Ивана Сергеевича Моховикова. И не знает, бедная девушка, что у Моховикова – тоже полный комплект, все вакансии заняты, две старые жены, одна новая и плюс подружка-костюмерша.– Вам назначено? – не смогла сдержать своего сарказма «бабетта».– Нет.– Тогда вы не пройдете, – с нескрываемым удовольствием произнесла вахтерша. – Театр – это не проходной двор. Это – режимное предприятие. Пред-при-я-тие!– Мне нужна Елизавета Кирилловна Карсавина. Она сейчас в театре?– А я не обязана вам об этом докладывать. Вы кто Елизавете Кирилловне? Она вас ждет?– Наверное, нет, – пожала Мишель плечами. – По крайней мере, мне так кажется. А так, кто знает, может быть, и ждет, и будет мне очень рада.– «Очень рада», – вдруг раздался голос молодого человека, который примостился на диванчике под стендом с расписанием спектаклей и репетиций.Мишель даже не удостоила его взглядом – мало ли кто сидит в углу и бурчит.– Да она разве бывает в жизни хоть кому-то рада? – продолжал ворчать незнакомец. – Скоро сто лет в обед, а все туда же, все командует. Фу, ненавижу эту старушенцию!– Послушай, Мельников, ты бы вел себя прилично, – снисходительно промолвила «бабетта». – Скажи спасибо, что я разрешила тебе посидеть и подождать, как ты выражаешься, эту старушенцию. Может быть, тебе на этот раз снова повезет, директор послушает ее и даст тебе еще один шанс.– Да на черта мне нужны их шансы! – подскочил с места молодой человек.И Мишель заметила, как он небрежно одет – вытянутые, давно не стиранные джинсы, майка неприятного грязно-серого цвета. Но вот глаза были очень выразительными – светлыми, почти прозрачными. Может быть, поэтому взгляд у юноши был почти детский, наивный и в то же время нахальный.«Шанс. Первый. Второй. Третий. Самый последний. Все только об этом и говорят. Никто не хочет проигрывать, никто не хочет сдаваться. А у меня сейчас есть хотя бы малейший шанс наконец-то узнать о себе все? Понять, кто я такая и как мне жить дальше. Бабушка – одна надежда на нее. Но захочет ли она мне помочь? Судя по тому, что говорит о ней этот неряшливый юноша с прозрачными глазами, шансов у меня немного».Мишель, не спрашивая разрешения у «бабетты», села на диванчик. Молодой человек тут же плюхнулся рядом, причем с такой силой, что диван затрещал.– Мельников! – вдруг, налившись кровью, заорала вахтерша. – Ты снова за свое? Снова мебель ломать? Я вот сейчас позвоню Елизавете Кирилловне и расскажу, что ты здесь творишь. Мне что, службу охраны вызвать? Мало тебе того, что тебя из театра вышвырнули, так ты явился и начал все крушить.– Тетя Зина! – умоляюще заговорил Мельников. – Так что я такого сделал? Ну, сорвал спектакль один раз. Подумаешь!– Не один раз, а премьеру сорвал. Чего врешь-то? Значит, так, – грозно произнесла тетя Зина, – я сейчас пойду к директору и все про тебя расскажу, а ты пока посиди, посторожи, чтобы никто не прошел. Понял?– Понял, – кивнул Мельников. – Мышь не проскочит! Верите?Не удостоив его ответом, «бабетта» с чувством собственного достоинства поднялась и скрылась за высокой стеклянной дверью.– Пошла за «писяриком», – хихикнул Мельников. – Нет, она хорошая, тетя Зина, только как протрезвеет немного – сразу очень сильно озлобляется. Поэтому ей нужно каждый час принимать допинг. И я, знаешь ли, ее понимаю. От такой жизни не только запьешь, но даже повесишься. А ты кто? Актриса? Что, проситься в театр пришла? Эх, говорила тебе мама: «Не ходи в артистки», не послушалась, теперь вот сидишь на диванчике – никому не нужная, никем не понятая.– А ты откуда знаешь? – улыбнулась Мишель и поправила шелковый шарф на груди.– Так я и сам такой! Никому не нужный, никем не понятый. А ты шарфиком-то зря прикрываешься. Если в театр хочешь попасть – будь добра, покажи все аргументы и факты, все таланты, так сказать – грудь, ноги и зубы. Сейчас без этого никуда. Понимаешь? Ты что заканчивала?– А ты что, правда премьеру сорвал? – ответила Мишель вопросом на вопрос.– Ну! – радостно воскликнул Мельников. – Знаешь, как говорят, у настоящей звезды есть и большие взлеты, и большие падения. Но получилось у меня все не нарочно. Я, понимаешь ли, очень роль эту хотел сыграть.– А что за роль-то?– Да это неважно – так, современная дрянь. Но я очень хотел сыграть. Вот бывает такое! Веришь?– Верю, – кивнула Мишель. – Иногда дряни-то особенно и хочется почему-то.– Вот, ты уже начинаешь меня понимать. Такими темпами мы с тобой далеко зайдем. Ты что вечером делаешь?– Я замужем, – зачем-то соврала Мишель.– И что? – удивился Мельников. – Я же на свидание не мужа твоего приглашаю, а тебя. Ты, главное, не нервничай. Это ж ни к чему хорошему не приводит. Вот я перед премьерой так волновался, что не удержался и решил немножко выпить – самую малость. Но случилось чудо! Я помню только первую рюмку – что было дальше, хоть убей не скажу. Почему-то утром я нашел себя на вокзале. Веришь? И что я там мог делать?– Наверное, уехать хотел.– Господи! Да куда ж мне ехать! Я здесь на первых ролях. Ты бабу Зину не слушай – я вообще-то очень талантливый, и директор меня ценит. Иначе давно бы за мои художества вытурил. А так терпит. Я срываю, а он терпит. Вот скоро, думаю, заслуженного дадут.– Так ты не первый раз премьеру сорвал? – опешила Мишель.– Третий. Ну и что? У каждого свой, так сказать, творческий метод.Мишель взглянула на него с нескрываемым интересом – это был удивительный человек, с подобными людьми она давно не встречалась. А может быть, никогда. «Каждый должен всегда выполнять свои обещания и не подводить людей. Тот, кто сказал, но не сделал, – тот слаб и не достоин уважения», – вспомнила Мишель слова Александра Генриховича, которые он ей твердо вбил в голову, что даже за десять лет жизни без него она и представить себе не могла, как это можно кого-то подвести. Сказать, но не сделать, пообещать, но не выполнить. Правда, как-то она случайно разговорилась с дочерью одного заказчика, которая рьяно посещала курсы психологов, а потому охотно давала бесплатные консультации. «Мишель, у вас слишком развит комплекс вины. Вам кажется, что вы всем должны, – уверенно вынесла приговор девица. – Наверное, вам очень трудно жить, ведь вы все время чувствуете себя виноватой». Что бы не чувствовать себя виноватой хотя бы в эти минуты, Мишель с плохо скрываемым злорадством предложила «психологу» оформить ее комнату в лилово-сиреневых тонах. А потом, на финальной стадии, добавила в интерьер немного серебра. «Чтобы ты замерзла в этой комнате, как ледышка», – приговаривала Мишель, доставая из коробки люстру из белого металла с ужасающим каскадом висюлек-льдинок. Она всегда мстила тем, кто пытался нарушить невидимую, но четко очерченную границу ее личной территории. Но сейчас она решила быть более терпимой и старалась не замечать, что рука Мельникова уже минут пять лежит на ее коленке, обтянутой черными легинсами. «Главное, – подумала Мишель, – чтобы рука с обгрызенными ногтями не опустилась ниже. Иначе она наверняка застрянет в голенище замшевых сапог. И это уже будет слишком».– А тебя, кстати, как звать-то? – поинтересовалась она.– Слава, то есть Вячеслав. А тебя?– Маша.– Красиво, – одобрил он и сильнее сжал ее коленку. – А ты откуда такая взялась Маша, но не наша?Мишель захотелось сказать ему что-нибудь обидное, но она сдержалась. Ведь Слава пока был ей нужен.– Слушай, а эта старушенция, она что, правда, такая страшная, как ты говорил?– Да нет, она даже, можно сказать, красотка для своих почти восьмидесяти лет. Но очень жесткая, прямо стальная. Ничего не боится, никого не любит. Всех строит как детей. А что ты хочешь – бессменная заведующая труппой уже лет двести.– Разве она уже не играет?– Ну что она может играть-то в свои сто лет? – вздохнул Слава. – Выходит иногда на творческих вечерах. Стихи читает. Все рыдают. А она никогда.– То есть? – удивилась Мишель и убрала его руку со своего колена.– Да у нее сын недавно умер – так она слезинки не проронила.– А отчего он умер? – жестко спросила Мишель, как будто Слава хотя бы косвенно был виноват в его смерти.– Да то ли наркотики, то ли еще что-то. Но я думаю, водка его сгубила. Точно! Как всех нас!– Но ты-то, слава богу, жив-здоров, – усмехнулась Мишель.– И меня, кстати, Кирилловна любит.– За что? За талант?– За то, что я дал ей возможность почувствовать себя женщиной.– Что? – Мишель опешила и даже не смогла этого скрыть.Она, конечно, понимала, что в театральной жизни возможны самые разные сюжеты, но трудно даже представить, как мог молодой человек примерно двадцати пяти лет от роду дать снова почувствовать себя женщиной даме, которой почти восемьдесят.– Это не то, что ты подумала, – захихикал Слава. – Это случайно вышло. Я тогда только пришел в театр. И как-то иду по коридору, молодой, задорный и красивый. А у нас, надо тебе сказать, есть такой столик, на котором лежат журналы, газеты. Все ж любят почитать, особенно если про коллегу гадость написали. Ну что тебе говорить, ты ж сама в театре не первый день. Ты, Маша, кстати, раньше где служила?– А зачем тебе?– Ну, вдруг меня все-таки турнут. Так я к тебе попрошусь.– Не получится. Мой театр на ремонт закрыли. Причем на капитальный.– Печально, – без всякого сожаления вздохнул Слава. – Ну вот, иду я и вижу, что над столиком склонилась стройная девушка и такой у нее, знаешь, аппетитный вид сзади, что я не удержался, подкрался тихонько и как ущипну ее за попу. Ох, я как вспомню – прямо рыдаю!Слава начал хохотать и никак не мог остановиться. У него даже слезы полились из глаз.– Ну а дальше-то что было? – потянула Мишель его за майку, но, видимо, так сильно, что непрочная ткань затрещала.– Эй, не рви! Еще не время меня раздевать! – проговорил он, всхлипывая. – Что-что! А дальше был кошмар на улице Вязов. Потому что девушка резко обернулась и превратилась в морщинистую старуху. И как заорет: «Вы что это себе позволяете, молодой человек!» Это я ее, Елизавету Кирилловну умудрился ущипнуть. Представляешь, какой был скандал? Но, положа руку на сердце, мне кажется, что старуха была польщена. Не у каждой женщины на восьмом десятке такое приключение случается. Вот поэтому-то она сейчас и сидит у директора, и просит, чтобы меня не выгоняли, а дали шанс. Да пропади он пропадом, этот их шанс! – начал снова заводиться Слава. Почему-то его особенно злило, что кто-то пытается ему помочь – видимо, это казалось ему страшным унижением.– Девушка, вы меня ждете? – раздался низкий, чуть с хрипотцой, голос.Мишель обернулась и увидела себя. Только спустя пятьдесят лет. Высокая, стройная, отлично скроенный деловой костюм – узкая юбка ниже колена и приталенный жакет. Темные, блестящие волосы до плеч – настолько качественно сделанные, что в первую минуту не поймешь, что это парик. Лаковые туфли-лодочки, подчеркивающие тонкие щиколотки. И очки – дымчатые, закрывающие пол-лица. Мишель так была поражена своим видом в будущем, что не смогла собраться с силами и встать с дивана.– Бабушка, – прошептала она почти беззвучно.– Маша, – так же тихо выдохнула женщина и качнулась на своих высоченных каблуках, рискуя упасть.– Елизавета Кирилловна, держитесь! – закричал Мельников и, как заправский танцор, одним движением бросился к ней и успел подхватить в последнюю минуту.– Ничего, Слава, спасибо, все хорошо. Приходи завтра на репетицию.Она так быстро взяла себя в руки, что Мишель даже ей позавидовала. Сама она никак не могла успокоить внутреннюю дрожь и свое сердце, которое выбивало, как дробь на барабане: «Бабушка, бабушка, бабушка…»Но скорее всего это было не волнение, а первая репетиция, на которой, как известно, нужно постоянно повторять одни и те же слова и движения, чтобы запомнить хорошенько. А слово «бабушка» Мишель произносила впервые.

Они шли по улице, взявшись за руки. Многие прохожие узнавали бабушку и здоровались с ней. – Это Маша приехала, внучка моя. Вот, решила навестить, – говорила Елизавета Кирилловна с достоинством, словно внучка Машенька каждый год приезжала ее проведать, и до этого они много раз встречались, а не познакомились всего полчаса назад.Несмотря на то что на улице было почти темно, бабушка не снимала очки. Мишель даже решила взять ее покрепче под локоть, чтобы она, не дай бог, не оступилась. Прижалась к ней плечом и почувствовала насыщенный, немного терпкий аромат. «Андрей бы точно сказал, что так пахнет в оперном театре. Вот глупый!»– Ну, расскажи, как ты живешь? – попросила Мишель.Она очень странно чувствовала себя от того, что понимала: со стороны они с бабушкой выглядят почти одинаково. Да, их разделяли пятьдесят лет. Но на плохо освещенной улице это особенно не бросалось в глаза. А вот схожесть была очевидна. Стройные, с темными волосами до плеч. Даже пальто, в которые они были одеты, не очень-то отличались. Только у Мишель из тонкой черной шерсти, а у Елизаветы Кирилловны – из какой-то искусственной ткани. Но в сумерках и эта разница не бросалась в глаза. «Надо будет подарить бабушке новое пальто», – решила Мишель. Ей вдруг очень захотелось позаботиться о ней. Нет, не потому, что та была старой. Наоборот, была так прекрасна, что красоту ее хотелось подчеркнуть и преподнести в самом выгодном свете. «Наверное, ей пошли бы длинные серьги с темно-рубиновыми камнями, – подумала Мишель и вдруг осеклась. Она ведь так и не знала, какого цвета глаза у бабушки. Если темно-карие, то да, рубины подойдут. А если ярко-синие – то лучше выбрать бирюзу подходящего оттенка или аквамарины. Интересно все-таки, какого цвета у нее глаза?– А живу я в целом неплохо, – произнесла Елизавета Кирилловна хорошо поставленным голосом. – В театре все, как всегда – работы много, о себе и подумать-то некогда. Вот, хотела к юбилею сделать творческий вечер, но не сложилось. Аркаша умер. Как-то было не до того. Да и неприлично. Что люди скажут? Хотя у меня же в этом году все совпало – и восьмидесятилетие, и шестьдесят лет сценической деятельности. Так что, жаль, жаль…Мишель растерялась. У бабушки сын недавно умер, а она переживает о каком-то творческом вечере. Как такое может быть? Если умер ребенок, пусть даже взрослый, да любая мать, скорее, от горя разум потеряет. Но уж точно не будет переживать о том, что юбилей сорвался. «Актриса – это какая-то другая порода женщин», – подумала Мишель. Она уже полюбила свою бабушку, а потому хотела любым способом ее оправдать.– А ты как живешь? – спросила Елизавета Кирилловна после того, как они завернули на темную улицу, где не горел ни один фонарь.– Нормально, – пожала Мишель плечами.Хорошо, чтобы вокруг была кромешная тьма и бабушка не видела выражение ее лица.«Хорошо! Очень хорошо! Просто отлично! Мне тридцать лет, и я молодо выгляжу. Почему? Нет, не потому, что я так тщательно слежу за собой и у меня отличный генотип. Все гораздо проще. В моей жизни нет ничего, что может состарить, – ни детей, ни мужа, ни даже своего дома. Все время в движении, все время на бегу. Разве так можно хоть когда-нибудь состариться? Только вот кому она нужна, эта бессмысленная и бесконечная молодость?»– Ты прекрасно выглядишь, – бабушка как будто подслушала ее мысли. – Правда, на мать похожа очень.– А на отца? – неуверенно спросила Мишель, не зная, стоит ли ей задавать этот вопрос. Впрочем, если бабушка, судя по всему, больше грустит о том, что сорвался ее юбилей, а не о смерти своего единственного сына, значит, ничего страшного в вопросе нет.– Знаешь, я не помню его.– То есть как?Мишель была так потрясена, что даже остановилась. Только в этот момент она заметила, что ветер с моря усиливается и вот-вот пойдет дождь. Когда она шла, прижавшись к бабушкиному плечу, холод не был так ощутим.– Я не помню его, когда он еще был собой. Понимаешь? – почти равнодушно произнесла бабушка. Но не от жестокости, а потому, что, видимо, эта фраза помогала ей справляться с болью.«Я не помню его, когда он был собой. Я не помню того времени, когда он еще не превратился в чудовище. Я не помню ничего! А тот, кто умер совсем недавно, – это совсем не мой сын, это руины, которые остались от человека, когда-то бывшего моим сыном».Нет, бабушка ничего такого не сказала. Но Мишель все поняла.– Как он умер? – не смогла она удержаться от вопроса.– Не знаю. Его нашли спустя пять дней после смерти. Хорошо, что театр помог с похоронами. И твой отец тоже. Все-таки он редкий человек.– Что? – Мишель показалось, что она ослышалась или начала сходить с ума.– Я говорю про Александра Генриховича, – хрипло произнесла бабушка. – Маша, очень холодно, идем быстрее, а то я завтра не смогу выступить на худсовете. А там будет обсуждаться очень важная тема.«Она все-таки либо слишком старая, либо сумасшедшая, – подумала Мишель. – Как она может так легко и непринужденно жонглировать словами? Неужели ничто не способно взволновать ее по-настоящему? И когда она наконец-то снимет свои очки? Неужели она хоть что-то в них видит?»– А у тебя любовник есть? – вдруг спросила бабушка без всякого перехода.– Целых три, вернее, два с половиной.– О, ты моя внучка! Хотя в твои годы у меня было пять. А половина – это как? Импотент или жадный?– И то и другое, – засмеялась Мишель.– Ну, тогда его надо гнать вон без сожаления. Еще что-то одно можно простить, но эти два недостатка сразу – это уже никуда не годится. Значит, у тебя всего два любовника? Один нравится, второй богатый? Так?– Не угадала, один женатый и известный, а второй – просто хороший парень.Мишель и сама не могла понять, почему она так откровенна с этой пожилой женщиной, которую не знала еще несколько часов назад. Может, и правду говорят, что бабушка – это особенный человек, ни на кого не похожий. И не важно, прошли ли тридцать лет твоей жизни рядом с ней, или вы встретились лишь сегодня.– Понятно, – отчеканила бабушка и вздохнула слишком наигранно, видимо, чтобы подчеркнуть свою следующую фразу: – А в твоем возрасте просто хороший парень – это слишком мало. Слишком! Только когда ты безнадежно состаришься, то поймешь, что именно это есть самое главное. Но, увы, будет поздно. Да, все женщины похожи.– А куда мы идем? – перевела Мишель разговор на другую тему.– К тебе домой, – спокойно ответила Елизавета Кирилловна.Удивительно, но Мишель не почувствовала ничего. Словно подхваченная ветром пушинка, в абсолютной тьме неслась она навстречу своему прошлому и не испытывала при этом ни страха, ни радости, ни печали. В этом движении она неожиданно для себя обрела покой, плавно перетекающий в равнодушие.– Вы с мамой жили там, пока она не сбежала с Александром Генриховичем. Я всегда осуждала ее, но в последние годы мне иногда приходит в голову – а может быть, она была права? И с тонущего корабля действительно надо бежать? Вот погибли бы вы все вместе, и что же в этом хорошего? А так хоть кто-то выжил.– Бабушка, отец когда-нибудь вспоминал про нас?– Не знаю, я не спрашивала.

Темно-коричневые, как будто обожженные стены. Широкие полусгнившие доски под ногами. Мишель сразу узнала эту комнату. Только во сне окна были с белыми рамами. А здесь – почерневшие от времени, с треснувшими, давно не мытыми стеклами. И на стенах кое-где висели выцветшие обрывки бумаги. Подойдя ближе, Мишель поняла, что это старые афиши. На одной можно было с трудом различить одетого в кожаную куртку юношу, который держал в руках гитару. – Это он? – обернулась Мишель к бабушке.– Нет, ну что ты, это какой-то солист известного ансамбля. Аркаша ведь очень хотел прославиться. Это была его мечта – стать известным музыкантом.– Понятно, – Мишель еще раз обвела взглядом комнату.Ей стало неловко за себя, за то, как часто в последние годы она применяла в оформлении модный дизайнерский прием под названием «искусственно состаренный». Требовала покрасить потолок «разводами» или воспроизвести на стенах потеки воды. А сколько досок «продрали» рабочие под ее руководством, стремясь во что бы то ни стало придать им обшарпанный вид? «Сделать интерьер с историей» – так все эти действия называла Мишель, когда читала лекции в школе дизайна. А сейчас вдруг поняла, какая это пошлость – пытаться сотворить то, что время совершит и без твоей помощи. И ничего хорошего в «состаренности» нет. Наоборот, из этой комнаты надо все выломать, вынести, потом хорошенько ее почистить, просушить и отремонтировать заново. Да так, чтобы блестели свежей краской и полы, и окна, и двери. Впрочем, только сейчас Мишель заметила, что никаких дверей в комнате нет, кроме входной, сделанной из фанеры и разрисованной неприличными картинками. «Граффити – еще одно модное направление», – вздохнула Мишель и почти возненавидела то, чем занималась последние десять лет. Фальшь, дешевые декорации и пошлость – вот и все, из чего состоял декор, за который люди готовы были платить огромные деньги. «Правда, – подумала Мишель, – если бы хоть кто-то из ее клиентов увидел эту комнату, то больше никогда в жизни не выбрал ничего “искусственно состаренного”».– Бабушка, но как он мог здесь жить?– А больше негде было. У меня совсем маленькая квартирка, правда, со всеми удобствами – театр дал лет двадцать назад. Аркаша тогда не захотел переезжать, а потом не мог уже.– Он много пил? – решила Мишель не церемониться.– Не много – он всегда был пьяный. Или как пьяный, я уж и перестала различать, – спокойно ответила бабушка. – Но он любил эту комнату. Говорил, что здесь хорошо писать музыку и играть.– Почему?– Так в доме нет никого – это же старый немецкий фонд, все жильцы выехали давно. Вот Аркаша и мог играть на гитаре с утра до ночи. Он ночной житель-то был.– А у тебя не сохранились его фотографии?– Вроде нет, – вздохнула Елизавета Кирилловна. – Хотя где-то была фотография, которую он на паспорт делал когда-то, ему тогда было лет тридцать. Я еще с нее хотела сделать портрет на памятник. Но это же только через год. Подожди-ка, давай поищем, коль мы с тобой зашли. Да и вдвоем не так страшно.Мишель даже представить себе не могла, где бабушка собирается искать фотографию – в комнате не было абсолютно никакой мебели, даже кровати. Но бабушка уверенно, стуча каблуками, подошла к печке, запустила вглубь руку и достала помятую коробку из-под конфет с букетом ярко-алых роз на крышке.– Вот, может быть, здесь. – Она смахнула пыль и открыла коробку.Мишель подошла ближе и заглянула через плечо.Коробка почти доверху была забита корешками квитанций денежных переводов. На одном Мишель смогла прочитать: «Москва, А.Г. Ардов».«Папа присылал Аркадию деньги, – осенило Мишель. – И не только на похороны, но и всю его жизнь. Зачем? За что он платил?»– Вот, смотри, – протянула бабушка крошечную черно-белую фотографию.Мужчина улыбался так, как улыбается человек, которого впереди ждут только успех и счастье. У него были темные глаза, хорошо очерченный рот и волевой подбородок. Мишель еще раз осмотрела комнату – лицо на фотографии и царившая вокруг разруха никак не вязались. Она была уверена, что если бы этот красавец вдруг каким-то чудом узнал, в каких декорациях пройдут последние годы его жизни, то он бы искренне рассмеялся. Мужчины с волевыми подбородками не живут в таких условиях! Они созданы для того, чтобы побеждать, чтобы их любили женщины. Наверное, когда-то все это было и в жизни красавца-мужчины с фотографии, а потом что-то сломалось.– Красивый, – только и смогла произнести Мишель, привалившись к стене. Неожиданно она почувствовала, как сильно устала. Но присесть было не на что.– Я всегда верила в него, – улыбнулась бабушка и прижала к себе коробку из-под конфет.Издали даже могло показаться, что она держит в руках букет цветов как актриса, которая вышла на поклон под аплодисменты публики. Но сейчас зритель у нее был один.– Расскажи, почему они расстались с мамой, – попросила Мишель и села на пол, не боясь испачкать свое роскошное черное пальто. Ведь, в конце концов, это был ее родной дом, а дома, как известно, и стены помогают.Бабушка вздохнула и вдруг легко опустилась рядом. Мишель не могла не восхититься, с каким изяществом и грацией она это проделала.– Они встретились, когда учились в консерватории в Петербурге, тогдашнем Ленинграде, – начала Елизавета Кирилловна хорошо поставленным голосом.Мишель даже показалось, что сейчас она выслушает не историю встречи и расставания своих родителей, а радиопостановку любовного романа. Интонации бабушкиного голоса завораживали и уносили в прошлое.– Оба приехали из прибалтийского города. Оба были красивы и талантливы. Он мечтал стать гитаристом, а она грезила о карьере оперной певицы. И так случилось, что с первого взгляда они полюбили друг друга. Почему-то в родном городе они ни разу не столкнулись, а узнали друга друга только в северной столице. Они были самой красивой парой в консерватории – их даже как-то пригласили сняться на какой-то советский плакат, символизирующий вечную любовь. Еще бы! Он – высокий, стройный, с пронзительными карими глазами. Она – изящная синеглазая брюнетка. Но потом случилось так, что им пришлось вернуться в родной город – после окончания консерватории для них не нашлось места ни в одном театре или музыкальном коллективе Петербурга. Но это не расстроило их – ведь они любили друг друга и верили, что все впереди. Правда, он неожиданно увлекся эстрадой и хотел создать свой вокально-инструментальный ансамбль. Она этой его мечты не разделяла, но им казалось, что ничего страшного в этом нет. Она будет петь романсы и оперные партии, а он прославится и начнет собирать стадионы. Они вернулись домой. Она выступала в клубах, в ресторанах. Он тоже попробовал петь, но голос был слабый и ничего не получилось. Тогда пришлось зарабатывать себе на жизнь уроками игры на гитаре. Так они прожили два года. Она все время спрашивала его, когда же они уедут в Москву или Ленинград? Но он молчал. У него не было ответа на этот вопрос. А потом ей предложили выступать на теплоходе, который курсировал по Черному морю. Пять месяцев в году, полный пансион и неплохой гонорар. Она согласилась и уехала. Он ждал ее и так сильно тосковал, что даже впервые в жизни сочинил несколько песен. Но когда она вернулась, то заявила, что уходит, – встретила настоящего мужчину, начинающего, но очень талантливого юриста. И главное, ее новый возлюбленный живет в Москве, значит, карьера в столичных театрах ей обеспечена. Скандал был страшный! Он порвал и сжег все записи посвященных ей песен. Когда она собрала вещи, наглотался таблеток. Наверное, певица еще хоть немного любила своего гитариста, потому что, вздохнув, распаковала чемодан и… осталась дома. Через какое-то время у них родилась дочь Маша. И с этого момента вся их жизнь пошла кувырком. Денег не было. Его никто никуда не приглашал. Он потихоньку начал пить – сначала коньяк, вино, потом водку. А там уж понеслось! Неожиданно он собрал коллектив музыкантов, с которым, по его словам, репетировал с утра до вечера. Так это было или нет – никто не знает, но домой он приходил под утро. И как-то, вернувшись домой на заре, увидел, что жена и трехлетняя дочка исчезли. И только на столе белел листок бумаги. Он не с первого раза прочитал все, что там было написано. Но постепенно разобрался. «Аркадий, прости, мы с Машей уехали в Москву. Александр пришлет тебе необходимые бумаги для развода и усыновления. Пожалуйста, не спорь и все подпиши. Не ломай жизнь мне и ребенку. Светлана». Так он остался один. Последующие годы его жизни прошли как в тумане – быстро и невыразительно. А потом он умер. Все!

Мишель испугалась, что бабушка сейчас встанет и «выйдет на поклоны». И что ей тогда делать? Аплодировать такой пустой и такой страшной истории жизни человека, который был ее отцом?

– Бабушка, этот сюжет очень подходит для сериала. Ну а как было на самом деле? – спросила Мишель, понимая, что ни на шаг не приблизилась к правде.

– Зачем тебе это знать? – Бабушка тут же из рассказчицы душещипательных историй превратилась в «старушенцию», которую боится весь театр и особенно артист Мельников. – Ты хочешь знать, что Аркадий умер, будучи уверенным, что ты не его дочь? Поэтому он так легко согласился, чтобы ты из Марии Аркадьевны превратилась в Мишель Александровну. А ты думаешь почему? Да, его предали все.

«Даже ты! – чуть не сорвалось у Мишель. – Бросила единственного сына, занималась своими любовниками, театром, бог знает чем еще, только не родным сыном. А теперь сидишь на полу и рассказываешь сентиментальные истории, которых в жизни почти не бывают. Или в сериалах не врут?» Но вместо этого Мишель спросила:

– Так за что же Александр Генрихович присылал ему деньги? За что платил?

– Не знаю … – пожала худыми плечами бабушка.

– Понятно.

Мишель уже было все равно. Она хотела только одного – добраться как можно быстрее до отеля, принять душ и лечь спать. А утром сдать пальто в химчистку и забыть об этой комнате своего детства как можно скорее.

– Да, я действительно ничего больше не знаю, – сказала бабушка. – Спроси у своей матери. Может, она скажет тебе правду. Это я тут создала ее прекрасный образ. А в жизни она повела себя как предательница. Она не должна была бросать Аркашу, не должна!

– Ты же сама сказала, что с тонущего корабля нужно бежать.

– Во-первых, тогда он еще не тонул, – отчеканила Елизавета Кирилловна. – А во-вторых, да, я сказала, но я так никогда не думала. Просто тебя не хотела сразу расстраивать. А мать твоя…

– Не надо, бабушка, – решительно остановила ее Мишель. – Я ничего плохого не хочу слышать про маму. И мне, кстати, понравился ее романтический образ, который ты так убедительно создала.

– Да, я хорошая актриса, но… – не сдавалась бабушка.

Несмотря на то что раньше они никогда не встречались, эти две женщины были слишком похожи и всегда стремились к тому, чтобы последнее слово оставалось за ними. Бабушка и внучка. Это многое объясняет. Впрочем, именно сейчас Мишель решила уступить.

– Пожалей меня, – по-детски попросила она. – Я хотя бы наверняка знаю, кто моя мать. А это совсем немало.

Она вдруг почувствовала, что соскучилась по матери. Наверное, на ее лице отразилось что-то, испугавшее бабушку. Внучка как будто стала стремительно от нее удаляться и мыслями была уже не здесь, не в этой насквозь прогнившей комнате своего детства.

– Ты еще приедешь ко мне? – неожиданно спросила Елизавета Кирилловна так жалобно, будто собралась просить милостыню.

Мишель не могла понять – играет она или переживает по-настоящему? Неужели нормальный человек может так легко жонглировать эмоциями?

Вдруг Елизавета Кирилловна заплакала – громко, навзрыд. «Господи, – подумала Мишель. – Никакая она не стальная и не равнодушная, просто рядом с ней так давно нет человека, который готов был бы ее утешить, да и просто выслушать».

– Конечно, бабушка, я приеду. И не важно, что ты сейчас мне рассказала. Не важно, кто кому родной или нет. Я люблю тебя, и это главное. Понимаешь?

– Да, да, – слишком часто, по-старушечьи закивала бабушка, и очки слетели с ее лица.

Мишель наконец-то увидела ее глаза – когда-то ярко-синие, а сейчас будто запорошенные серой пылью. И пыль эта забилась в морщины, сделав их еще более явными, почти нарисованными.

Это были глаза очень красивой женщины, с которой случилась обычная история – она постарела.

«Как много глаз у одиночества», – с тоской подумала Мишель и еще сильнее сжала сухую, обтянутую тонкой, как пергаментная бумага, руку своей бабушки.

– Какая у тебя сумка замечательная, – произнесла Елизавета Кирилловна с плохо скрываемой завистью, когда они прощались. – Яркая, нарядная и мягкая, наверное, как бархат. Всегда о такой мечтала. Мишель догадалась, чего ждет от нее бабушка. Но сделала вид, что не поняла, и произнесла немного извиняющимся тоном:– Я подарю тебе точно такую же. Хорошо? Но только чуть позже – в следующий раз приеду и обязательно привезу.– Конечно, конечно, – покачала головой бабушка.Когда он будет, этот следующий раз? Она была женщиной с большим опытом и прекрасно знала: если что-то не дарят сразу, то не стоит и ждать.– Нет, я не забуду, – горячо начала переубеждать ее Мишель. – Я в следующий раз привезу точно такую же, только новую.– Не волнуйся, я понимаю. Тебе ее, наверное, мужчина подарил, – игриво улыбнулась бабушка. – Который? Тот, который женат, или тот, который просто хороший парень?Мишель ничего не ответила и быстро перевела разговор на другую тему. Не могла же она сказать, что на дне этой сумки лежат те самые обрывки, на которых записаны последние десять лет ее жизни.Она попрощалась с бабушкой и отправилась в отель. К себе ночевать Елизавета Кирилловна ее не пригласила – для этого они пока еще слишком плохо знали друг друга.По дороге Мишель заехала в круглосуточный магазин и в отделе хозяйственных товаров купила тюбик клея, который, если верить аннотации, способен был спасти и заново воссоединить все что угодно – бумагу, кожу, бетон и даже железо.

Обрывков было так много и они были такие мелкие, что в первую минуту Мишель растерялась: никогда в жизни не собрать ей эти клочки заново в единое целое. Она снова загадала: если сумеет и не сдастся, тогда случится чудо, тогда бабушка права. Александр Генрихович – ее родной отец. А все то, что произошло за десять лет и последние несколько месяцев, – ерунда, досадное недоразумение. Мишель казалось, что она собирает заколдованный пазл, в котором ни одна деталь ни в какую не хочет стыковаться с другой. Она выбирала один обрывок письма за другим, прикладывала так и эдак – картинка не складывалась. Мишель почти отчаялась, но потом вспомнила те самые слова, которые так часто слышала в детстве: «Иногда самая сложная проблема имеет самое простое решение». И она начала сначала. Выбрала обрывки, на которых были написаны цифры, указывающие год. Потом Мишель вспомнила, что именно происходило с ней в это время и о чем она могла писать отцу. Так, шаг за шагом, она восстанавливала свою прежнюю жизнь. Это было сложно, порой казалось, что нужный кусок письма найти невозможно. Может быть, он улетел, когда она рвала письма на горячем балтийском песке? Но она не сдавалась, снова и снова перебирала обрывки, подыскивая нужный.К утру на полу ее номера, как мозаика, лежали десять составленных из кусков писем. Мишель вырвала из блокнота листы бумаги и старательно наклеила на них обрывки. Она вспомнила, как на занятиях по изобразительному искусству в школе они делали что-то подобное. Действительно, восстановленные послания выглядели так, словно были сделаны детской рукой.Мишель была счастлива! Она выполнила трудное задание. Значит, у нее, несмотря ни на что, появился шанс. Радость так переполняла ее, что захотелось позвонить Глебу и похвастаться. Но Мишель взглянула на часы и поняла, что сейчас он, скорее всего, спит. Но дело было даже не в этом. Она и сама пока не знала, что она могла сказать ему в этот ранний час.Первым рейсом Мишель улетела в Москву.Она ждала чуда. И ей казалось, что она его наконец-то заслужила.

– Папа, это тебе. Мишель протянула ему тщательно склеенные письма и улыбнулась. Слишком радостно, слишком на показ. Так она хотела скрыть постигшее ее разочарование. В ее воспоминаниях отец по-прежнему был сильным, красивым и уверенным в себе. Но сейчас напротив Мишель сидел совсем другой человек – пожилой, немного растерянный и очень уставший. То ли именно сегодня, то ли вообще от жизни. Мишель стало его жаль.– Папа, – прошептала она, боясь, что не выдержит и разрыдается. – Я хотела тебя попросить…– О чем? – спросил Александр Генрихович. – О деньгах?Мишель поняла, что плакать она не будет. Ей захотелось спросить у него – самого умного человека на свете, – почему, как только она хочет сказать мужчине, что любит его, он тут же предлагает ей деньги? Что это за такой странный феномен?– Если честно, то сначала я хотела у тебя попросить денег на дом. Но сейчас я поняла, что не нужно, я сама все решу. Я пришла не за этим.– А зачем? – спросил отец, подозвал официанта и попросил еще кофе. Так, как будто они последний раз виделись с Мишель не десять лет назад, а позавчера. – Извини, у меня не так много времени. Ты хорошо выглядишь.Она действительно в этот день хорошо выглядела – постаралась. Черный брючный костюм, белая блузка. Просто и эффектно. И конечно, сумка из алой, мягкой, как бархат, кожи. Когда она доставала из нее склеенные из кусков письма, то ждала хоть какой-то реакции – удивления, иронии. Но только не этого равнодушного взгляда уставшего от жизни человека. А может быть, дело было совсем не в этом, а в том, что много лет назад что-то треснуло между ними, и они, оттолкнувшись друг от друга, как льдины в океане, поплыли каждый в свою сторону. И расстояние между ними становилось все больше и больше, пока не превратилось в бесконечность, преодолеть которую почти невозможно. Но сейчас Мишель понимала, что не может упустить свой шанс. Когда еще им удастся встретиться? Она и так звонила отцу в офис неделю, пока секретарша наконец-то снизошла и записала их встречу в план босса. «У Александра Генриховича очень много дел. Вы понимаете это?» Когда она произнесла это в который раз, Мишель не выдержала и устроила скандал. Как ни странно, подействовало. Через сутки они с отцом сидели в кафе. Но говорить им было особенно не о чем.– Папа, я хотела спросить тебя про Князя и про его дом, – начала Мишель и накрыла ладонью склеенные письма. – Ты защищал его?– О! Это так давно было! – оживился Александр Генрихович. – Приходил когда-то давно ко мне этот бандит. Просил его защищать. Но там была какая-то грязная история – его подозревали в убийстве девушки, кажется, проститутки. Мои люди покопались и сказали, что там не все чисто. Скорее всего, он убил ее из ревности. Но к счастью, потом этот Князь больше не появился. Наверное, нашел кого-то подешевле. Или посговорчивее.– А ты бы стал его защищать, если бы наверняка знал, что он убил?– Мишель, не будь ребенком, я адвокат. И знаю, что обычно ничего не известно наверняка. Значит, у каждого человека есть шанс быть оправданным. А почему тебя интересует этот Князь? Он, кажется, погиб при каких-то странных обстоятельствах. Ты пришла поговорить о нем?– Нет, – покачала Мишель головой и снова протянула ему письма. – Я хочу, чтобы ты их прочитал.– О чем здесь? – Александр Генрихович надел очки без оправы и, прищурившись, внимательно посмотрел на листки.– О том, как я жила без тебя десять лет.– Это упрек?– Может быть.– Напрасно, – Александр Генрихович снял очки и потер глаза, как будто в них попала песчинка. Они тут же покраснели и начали слезиться. – Чертова аллергия, откуда она взялась на мою голову?«Он тоже боится того же, чего и я, – расплакаться», – догадалась Мишель. Ей стало жаль Александра Генриховича.– Мишель, – начал он чуть звенящим голосом. – Я знаю, что ты винишь меня во всем. Я даже знаю, что в этих письмах. Ты была самой лучшей дочерью на свете, потом влюбилась, а папа-негодяй выгнал тебя.– Я никогда не думала, что ты – негодяй, – прошептала Мишель.– Неважно, что ты думала. Но на самом деле все было совсем не так. Ты не была хорошей дочерью последние годы. Вспомни все, только досконально. Как ты жила?– Это что? Допрос? – опешила Мишель.– Если хочешь, да, допрос. Сомнительные компании, приходы на рассвете, запах то алкоголя, то еще чего-то похуже.– Папа, это было всего один раз, – чуть не расплакалась Мишель. Она не хотела вспоминать себя ту, прежнюю. Она и сама уже давно забыла, какой-то когда была. В ее памяти все это было стерто раз и навсегда.– Неважно! Я адвокат и знаю, как легко ломаются люди! – воскликнул Александр Генрихович. – То, что было хотя бы раз, непременно повторится, если человек полностью не поменяет программу своей жизни. А ты ничего не хотела менять. Ты плавно превращалась в дочку успешного папы, которой ничего в этой жизни не интересно. В бездельницу, которая умирает от скуки. А потом появился этот пройдоха, этот авантюрист. Как я должен был поступить?– Но зачем было выгонять меня на десять лет? – с отчаянием прошептала Мишель. – Такие сроки дают не сбившейся с пути дочери, а тому, кто совершил тяжкое преступление.– Так вышло. Я и сам не знал, что все так сложится. Мне всегда казалось, что я лучше других знаю силу слов. Но даже и не предполагал, что она может быть столь разрушительной. Прости меня, если сможешь…Александр Генрихович закрыл лицо руками. Плечи его вздрагивали. Мишель поняла, что хоть это и жестоко, но она должна задать этот вопрос именно сейчас:– Папа, я встречалась с бабушкой. И она сказала, что…– Мишель, – отец оторвал руки от лица, – ты хочешь знать правду? Кто твой отец – я или он? Зачем? Что это изменит? Аркадий мертв. Да, вы во многом похожи. Но это ничего не значит. Ведь я, несмотря ни на что, люблю тебя. Или ты хочешь рассказать мне про голос крови?– Нет, – покачала головой Мишель. – Я хотела сказать тебе не про кровь. А лишь про то, как скучала без тебя все эти годы.– Знаешь, получилось забавно… Я ведь тоже написал тебе письмо, правда, всего одно. И очень короткое. Но если ты все-таки хочешь знать правду…– Я не буду его читать, папа.– Почему?– Потому что сейчас это уже не важно.Мишель показалось, или отец действительно вздохнул с облегчением?

Александр Генрихович уселся в автомобиль. Достал из портфеля аккуратно сложенный лист бумаги, развернул и прочитал: «Мишель, мне очень трудно сказать тебе это. Поэтому я решил написать. Я не знаю, что это – мой оправдательный или обвинительный приговор. Как будет, так будет. Но каждый человек имеет право знать о себе то, что он на самом деле хочет знать. Тебя мучает вопрос, кто твой отец? Буду предельно точен и краток. Так сложились обстоятельства, что у меня никогда не могло быть своих детей. Но сейчас я, признаться, не жалею об этом. Потому что и тебя, и твоего маленького брата я люблю и считаю самыми дорогими для меня людьми на свете. Папа». А затем Александр Генрихович, улыбаясь, тщательно порвал лист бумаги на такие мелкие клочки, чтобы склеить их было невозможно ни при каких обстоятельствах.Да, они с Мишель по-прежнему были далеки друг от друга, и пока жизни их не очень-то пересекались. Но они сделали первый шаг. И шаг этот был продиктован любовью. А значит, еще совсем немного, и все у них снова станет общим: ссоры отца с дочерью, семейные праздники и Новый год. Все, как раньше, хотя и немного по-другому…

Андрей Железнов вышел из больницы через две недели. Все газеты написали, что у известного композитора был инсульт и он находился на грани жизни и смерти. В первом случае они сильно преувеличили – инсульта не было, прозвенел лишь первый звонок. Но Андрей действительно был на грани. И даже хотел отменить празднование юбилея. Но все билеты на концерт давно были проданы. И тогда Андрей решил поменять не только программу концерта, но и название. «Янтарные глаза. Юбилейный концерт Андрея Железнова». Настя была в восторге. Ей показалось, что Андрей начал выздоравливать. А как иначе он мог снова начать писать песни? «Янтарные глаза одиночества» тут же взлетели на вершины хит-парадов, хотя многие редакторы сначала посчитали песню слишком старомодной. Но потом объяснили ее успех тем, что сейчас в моде винтаж.

Глава 13

На двери висела табличка «Закрыто на спецобслуживание». «Быстро они все устроили, – удивился Андрей. – Сава позвонил всего два часа назад, а они уже успели избавиться от всех посетителей. А может, и не было никого? Кому нужен этот старый ресторан, когда полно новых – более модных и престижных». Андрею не хотелось думать о том, что и артисты там другие – те, которые интересны публике сегодня, а не пятнадцать лет назад. Признать это – значило признать, что и он, Андрей Железнов, тоже безнадежно устарел, или, как нынче говорят, перестал быть трендом сезона. И даже прошедший с аншлагом юбилейный вечер совсем не подтверждение того, что он по-прежнему интересен публике. Ведь этот публичный успех, горы цветов и нескончаемые слова восхищения были не более чем отлично спланированной пиар-акцией, которую мастерски, как всегда, организовала Настя. «Странно, – подумал Андрей. – Почему я не чувствую никакой к ней благодарности, а только лишь глухое раздражение? Наверное, потому, что сейчас она начнет меня искать, звонить, требовать, чтобы я срочно ехал в шикарный ресторан, в котором она с таким трудом организовала автопати». Не поеду! Будь что будет!» И он отключил телефон. Чтобы никто не мог его найти. Хотя бы несколько часов ему хотелось побыть одному.Андрей нажал кнопку дверного звонка. Тут же мелодично зазвенели колокольчики, «напевая» мотив старого танго «Черные глаза». Железнов поморщился – ему это показалось пошлостью.– Извините, мы с двадцати трех ноль-ноль закрыты на спецобслуживание, – услышал он низкий мужской голос.– Вот я и пришел.Дверь распахнулась, на пороге стоял охранник, высокий крепкий мужчина, наверное, бывший спортсмен. Например, боксер.Андрей чуть не расхохотался. Одеты они были совершенно одинаково и выглядели как зеркальное отражение друг друга – черный смокинг, белая сорочка. Отличить их можно было только по цвету бабочки. Андрей предпочел черную. Охранник – темно-синюю. «Господи, кто ж его так вырядил и зачем?» – подумал Андрей и пожалел, что оставил пальто в машине. Сейчас бы набросил его на плечи и хотя бы немного замаскировался. Рядом с облаченным в смокинг «боксером» он почувствовал себя ряженым.– Входите, пожалуйста, – предложил охранник. – А гости ваши позже подъедут?– Может быть, – отрывисто произнес Андрей. – Может быть.Он не стал говорить, что все его гости собрались совсем в другом месте. И наверняка уже начали отмечать так удачно прошедший юбилейный концерт известного композитора Андрея Железнова, даже не дождавшись приезда виновника торжества. Но он знал, что почти никто не заметит его отсутствия, кроме Насти и фотокорреспондентов, которые будут возмущены тем, что не удалось сделать для светской хроники несколько фотографий на тему «Андрей Железнов встречает гостей». «Впрочем, – подумал, Андрей, – наверное, даже это никого не смутит – редакторы возьмут для фотоотчета кадр, на котором изображен Железнов, сидящий за роялем и со слегка отрешенным лицом аккомпанирующий певице, исполняющей новый хит – танго «Янтарные глаза».Андрей поморщился. В этом тоже было что-то пошлое. «Интересно, Мишель видела концерт? – подумал он. – Что она сказала? Наверное, решила – вот гад, украл мою песню. Нехорошо, надо было все-таки объявить автора слов. Нехорошо. Надо бы как-то это исправить».Как именно он будет «исправлять», Андрей пока не знал. Не хотел об этом думать. Зачем? Какая разница, что, в конце концов, Мишель о нем подумает? Да, он вор. Но и она ничем не лучше. Все женщины – одинаковые. Как только что-то идет не так, как было задумано, они тут же исчезают.Андрей никогда не считал себя женоненавистником, потому что имел всегда слишком большой успех у женщин. Он мог их недооценивать, мог легко забывать, но никогда не презирал. Как можно ненавидеть воздух, которым ты дышишь? Но сейчас он почувствовал, как какое-то тяжелое чувство шевельнулось у него в душе. Или, может быть, это заныло сердце? Как тогда, много лет назад? «Не надо было мне приходить в этот ресторан, – со злостью подумал Андрей. – Еще подохну тут от разрыва сердца. В моем возрасте слишком опасно возвращаться в свое прошлое. Да и что я могу здесь найти?»– Боже! Кого я вижу! Сам великий композитор господин Железнов к нам пожаловал!Навстречу по красной ковровой дорожке шла пышная женщина лет сорока в слишком коротком, не по возрасту, золотом платье. В ней все было «слишком» – ярко прорисованные глаза, чересчур высоко взбитые платинового оттенка волоса, огромные серьги в ушах. Из нее как будто во все стороны сыпались искры, и казалось, что помещение ресторана благодаря ей вот-вот вспыхнет и сгорит. «Хорошо бы! – подумал Андрей. – Тогда бы даже следа никакого не осталось от прошлого».– Элла, – улыбнулся он, – какая ты стала красавица!

Они сидели за столом и переживали ту неловкость первых минут, которая, как правило, возникает между людьми, много лет не видевшими друг друга. Когда с особым пристрастием ищут отметины, которые оставило время. Приглядываясь к Элле, Андрей не мог не признать, что выглядит она даже лучше, чем тогда, пятнадцать лет назад. Да, она, как и прежде, вся сияла и переливалась, но это был блеск хорошо отполированного золота. Элла наконец-то стала той, которой всегда мечтала быть, – роскошной женщиной. «Это ее ресторан, – почти сразу догадался Андрей. – Или, скорее всего, ее мужа. Наверное, какой-то бандит «из бывших». – Дорого купили? – поинтересовался он.– Что? – не поняла Элла и сделала знак официанту. – Ты что предпочитаешь? Виски, коньяк?– Давай шампанского выпьем за встречу, – предложил Андрей, снял бабочку и расстегнул пуговицы на воротнике.– Можно и шампанского, – согласилась Элла и приказала официанту принести его непременно в серебряном ведерке, а бокалы – тонкие, высокие.– Знаешь, я терпеть не могу такие широкие бокалы, как креманки, – пояснила она. – А мои все время путаются, какие подавать.– Да ладно, – махнул рукой Андрей. – Элка, какая, в конце концов, разница?– Как это какая? – мотнула Элла головой так, что даже ее длинные золотые серьги с подвесками возмущенно зазвенели. – А для чего тогда, спрашивается, мы столько лет землю грызли, карабкались как сумасшедшие? Ты вот композитор. Тоже, наверное, не хочешь на плохом рояле играть – подавай тебе самый лучший. Правильно?– Правильно.– И я хочу, чтобы в моем ресторане, да и вообще в жизни мне подавали все самое лучшее. Скажешь, что я не права?– Права, права, – засмеялся Андрей. – Только ты, Элла, и так всегда брала все самое лучшее. Разве нет?– Часто, но не всегда, – подмигнула ему Элла. – Вот ты, например, тогда так мне и не достался.– Это свидетельствует лишь об этом – на самом деле я не был самым лучшим, – чуть картинно закатил глаза Андрей и поднял бокал, услужливо наполненный до краев молчаливым официантом.– Ну что, за встречу, Элла?– За встречу, Андрей.Они выпили. Помолчали. Андрею шампанское не понравилось – может быть, было слишком холодным и кислым, а может быть, он слишком давно его не пил. Отвык от вкуса. Он даже пожалел, что выбрал его. Надо было виски попросить. Или водки.– Ты что будешь заказывать – мясо, рыбу? – спросила Элла. – Только не говори что-нибудь легкое. Терпеть не могу, когда люди так говорят. Хочешь легкое – сиди дома и жуй капустные листья. И нечего в мой ресторан ходить.– Строга ты, – засмеялся Андрей. – Строга! С тобой мужу, наверное, нелегко. Это он тебе ресторан подарил?– Андрюша, – чуть снисходительно произнесла Элла, – спустись с неба на землю! Кто и что кому дарит? Этот ресторан я сама себе подарила. Его через полгода после того, как ты уволился, решили продать. Вот я и купила.– О! Да ты, оказывается, и тогда была богатой невестой, – удивился Андрей. – Надо же! Никто и не подозревал. Хотя, если вспомнить, у тебя тогда и машина, и даже собака была.– Почему была? Машина у меня и сейчас есть, правда, другая. А вот собака все та же. Сколько мы с ним пережили! Страшно вспомнить! Старенький уже мой Ричик, но ничего, еще, слава богу, на своих ногах.Она сказала о собаке так, как говорят о человеке. «У нее, действительно, не было за эти годы никого ближе и роднее Рича, – догадался Андрей. – Наверное, и детей нет».Элла решительно достала бутылку из серебряного ведра и снова наполнила бокалы.– Знаешь, Андрюха, у моряков второй тост всегда за тех, кого уже нет на этой земле. Давай и мы, что ли, выпьем за наших товарищей.– Не надо, Элла, не называй, – попросил он и сам не понял, чего вдруг испугался.– А почему? – не поняла Элла. – Я, например, признаю, что очень многим ей обязана. Даже не многим, а почти всем. Во-первых, она мне оставила…– Я помню, шубу, – перебил ее Андрей.– И не только. Знаешь, я всегда боялась хоть кому-нибудь про это рассказать. Думала, вот пройдет много лет, я встречу тебя и все расскажу. Потому что ты поймешь, мне даже кажется, что ты меня не осудишь. А с другой стороны, у нее ведь никого не было, кроме тебя. Но ты же был как песок. Все время высыпался из пальцев. Разве что надо было сжать тебя в кулаке. Но она так не могла. Боялась.– Чего? – опешил Андрей.Он никогда не замечал, что Ляля его боится. Наоборот, он сам начал опасаться ее, когда почувствовал, что еще немного, и он не сможет без нее дышать.– Она говорила, что иногда ей кажется, что ты ее не любишь. Играешь просто, как с огнем. А Лялька ведь была очень чуткая. Но она все равно тогда решила от Князя уйти. Говорила, что после тебя ее от него тошнит. Она потому и все драгоценности, которые Князь ей подарил, у меня спрятала. Говорила, мол, нехорошо, конечно. Но хотя бы на первое время хватит, чтобы продержаться. И шубу у меня оставила. Но про это ты и раньше знал.– А про что я не знал?– Я все продала после ее смерти – и шубу, и драгоценности. Ой, а с шубой вообще так удачно получилось. Одна моя подружка, то есть коллега, замуж собралась за американца. И так ей хотелось появиться перед новой родней в шикарной шубе, мол, мы в России тоже не лаптем щи хлебаем, что она готова была любые деньги отдать! Ну, чтобы произвести фурор в Америке.– Произвела?– Да не очень. Мама жениха в первый же день на подкладке обнаружила монограмму Helen и устроила скандал – сын женился на воровке. Подружку-то Клавдией звали. Я помню, мы с девчонками очень долго смеялись, когда всю эту историю узнали. Но Клавка сама виновата – надо было монограмму спороть. А то она от радости, что за американца вышла, совсем ослепла. В общем, наскребла я денег и купила ресторан. Очень выгодно получилось тогда по цене – я и сама не ожидала.– Подожди, подожди, – Андрей вдруг ощутил напряжение в сердце, которое потихоньку – капля за каплей – стало наполняться водой. – А ты не боялась, что Князь догадается, откуда деньги…Он смутился, не зная, какое слово подобрать, чтобы не обидеть Эллу.– Стриптизерши? – пришла она ему на помощь легко и привычно, все-таки она много лет отдала профессии, высшее мастерство в которой оценивается исключительно по умению не только угадывать желания мужчины, но и помогать ему в случае малейшего затруднения.А сейчас Андрей испытывал не просто затруднения. Он почти тонул. Причем безнадежно. Потому что прошлое катило на него свои волны, а он не только не хотел бежать от него, но, наоборот, с готовностью погружался в пучину, даже не зная, на какой берег его выбросит.– Андрюша, я боялась. Очень, – прошептала Элла, наклонившись к нему через стол. – Мне эти сорок дней вечностью показались. Как сорок лет. Хотя, если честно, мои сорок лет очень быстро пролетели – как будто кто-то доставил их на ковре-самолете. А вот те дни – это был ад. Я думала, поседею от страха.– А потом?– Потом его убили.– Кто? – Голос снова стал выходить из-под контроля. Поэтому произнести Андрей смог одно-единственное слово.– Да откуда ж я знаю кто! – воскликнула Элла, взяла бокал и выпила до дна. – Он на сорок дней пришел к Ляльке на могилу, только цветы положил, тут же и грохнуло. Там вместе с ним человек пять полегло. Только двое спаслись. Знаешь кто? Ты и я. Князь ведь после Лялькиной смерти от девчонок не вылезал – говорят, правда, ничего не мог, какой уж тут секс. Он только рыдал и грозил, что нам с тобой не жить. Вот сорок дней пройдет, и он с нами разберется.– Ты знала? – прошептал Андрей.– Конечно, девчонки мне сразу позвонили и рассказали. Мы с Ричиком тогда сидели тише воды, ниже травы. А драгоценности я перепрятала – они бы Князу все равно не достались. Но видишь, как вышло. В тот день, когда его убили, я как будто заново родилась. И с тех пор ничего не боюсь – только вот когда собака моя болеет, трясусь как осиновый лист.Андрей вдруг почувствовал, что его тоже стало трясти.От того, что все, оказывается, было зря. Вернее, ничего давно уже не было. Ничего! И никого! Ни Князя, ни смертельной опасности. Много лет был только страх, что кто-то идет за ним по пятам и вот-вот раздастся выстрел в спину. Оказывается, за спиной давно уже никого не было. Только тени из прошлого, которые лишили его самого важного – желания жить, любить и писать песни. А может быть, он сам себя этого лишил, когда решил откупиться? Зачем он жил в страхе столько лет? Ему стало стыдно за себя, за то, что, узнав всего лишь год назад про то, что Князь умер, он почувствовал себя победителем и вопреки всем приметам решил купить его дом. Кому и что он хотел доказать? Князю? Тому, оказывается, давно уже было все равно. Но даже мертвый, он все равно победил, потому что украл у Андрея почти пятнадцать лет жизни.– Элла, а ты-то в чем была виновата?– Он считал, что это я вас познакомила, – пожала Элла плечами. – Он вообще-то хоть и беспредельщик был, но парень-то хлипкий. Сразу нашел виноватого в том, что Лялька его не любит. Она рассказывала, что когда первый раз собралась от него уходить, то он рыдал и в ногах валялся. Говорил, что покончит с собой.– Ну да, покончит. Сам же ее и убил.– Андрюша, он ее не убивал, – покачала головой Элла, и в ее усыпанных камнями серьгах зловеще вспыхнул рубин. – Это произошло случайно. Он действительно любил ее и никогда бы пальцем не тронул. Он даже дом для нее построил на побережье. Помнишь, она исчезла? Они ведь туда уезжали, он показывал, как там красиво, как хорошо. Она потом говорила, что, действительно, место прекрасное, но вот если бы жить не с Князем.– Серый дом, с прочной крышей из сланца, – прошептал Андрей так тихо, что Элла не расслышала.– Ну вот, а потом он снова ее туда увез. И она сказала, что уходит. Он потом, напившись, миллион раз показывал девчонкам, как схватил ее рукав, как она попыталась вырваться, но вдруг поскользнулась и изо всех сил ударилась о край какого-то там стола. Стеклянного, кажется. Князь говорил, что ссадина на виске была совсем крошечная, но Ляля в ту же секунду перестала дышать. Как такое может быть? Что это за стол такой?

– Я знаю этот стол, вернее, знал, – уже громче произнес Андрей и почувствовал, что вода вот-вот хлынет из него – только не из сердца, а из глаз. – Его потом одна девушка разбила. Хорошая, кстати, девушка.

– Подружка твоя?

– Нет, случайная знакомая, – покачал Андрей седой головой и обхватил ее руками. – Как-то встретились ненадолго в пути.

– И правда, хорошая девушка, – улыбнулась Элла. – Ничего не было, зато стол разбила. Вот какие нынче женщины! Молодец! Ляльке тоже надо было все разбить и уехать. Но она так не могла. Она все пыталась Князю объяснить, почему она уходит, уверяла, что они могут остаться друзьями. Вот друг ее и привез в Москву в гробу. И тут уж ему все помогли – и вены ей перерезали, и в ванну положили, и справку дали, что это самоубийство. Но девчонки говорили, они никогда не видели, чтобы мужчина так по женщине убивался. Говорил, мол, жить без нее не хочу. Вот судьба его и услышала.

В этот момент официант принес изысканно оформленное блюдо.

– Попробуй наш фирменный стейк, – предложила Элла. – У меня повар – настоящий француз. Тут каждый вечер из-за него не протолкнуться.

– Спасибо. Как же ты сегодня от всех смогла избавиться?

– Да я бы и не смогла, – засмеялась Элла. – У нас сегодня по расписанию был санитарный день. Но когда мне сказали, что звонит известный певец Сава и просит закрыть ресторан на спецобслуживание для Андрея Железнова, как я могла отказать? Ведь в другой раз ты бы никогда сюда и не зашел.

– Я зашел бы, Элла. Обязательно зашел.

– Ага, через пятнадцать лет, – засмеялась Элла. – После концерта, посвященного пятидесятипятилетию Андрея Железнова. Я уж к тому времени старушкой буду. Хотя мне, честно тебе скажу, плевать на возраст. Князь мне сорок дней отмерил, а я вот уже пятнадцать лет живу и радуюсь каждому дню. Мне, кстати, очень твоя песня новая понравилась – «Янтарные глаза». Очень душевная, у тебя давно, признаться, ничего подобного не было. И певица новая хорошо поет, и ты в конце очень убедительно шепчешь: «Бай, бай, бай».

– Да, наверное, на это только я и способен, – засмеялся Андрей. – Но песня мне и самому нравится.

– А главное, как сейчас говорят, у нее огромная целевая аудитория, – со знанием дела произнесла Элла. – Ведь почти в жизни каждой женщины был мужчина, который обещал вечную любовь, а потом исчез, гад, бесследно. Так что, ты молодец, попал в точку. А кто такая Элоиза?

– Неважно, одна из таких вот женщин, о которых ты говорила. Послушай, Элла, вот скажи мне, если женщина вдруг ушла, она может вернуться? Прости, дурацкий вопрос, конечно. Но если кажется, что она ушла навсегда, то по какой причине она может вернуться?

– По одной-единственной, если любит.

– Господин Железнов, вас в вестибюле какая-то девушка спрашивает. Наверное, это гостья, – подошел к ним «боксер».

Андрей и Элла переглянулись.

– Ну, иди же. Вдруг она вернулась? Это она стол разбила? – спросила Элла и грустно улыбнулась.

Он оглянулся и замер. В первую минуту ему показалось, что в холле ресторана, отражаясь в десятках зеркал, стоит Ляля. Тонкая, стройная, в светлой шубе. Девушка цвета шампанского. Неужели она вернулась? Или это он постепенно сходит с ума? Если так дело пойдет дальше, то не исключено, что вскоре появится и Князь. – Привет, Андрей, концерт был отличный, – произнесла Мишель и расстегнула шубу, под которой оказалось шелковое платье красного цвета.Он вздохнул и тут же успокоился. И наконец-то понял, что же так мучило его последние месяцы – он просто устал жить без этой яркой женщины. Вернее, жить без нее ему почему-то было скучно.

Негромко играла музыка. Они не танцевали, а топтались на одном месте. – Извини, я не помню ни одного движения танго, – чуть виновато сказала Мишель.Но ее вины не было в том, что она никак не могла поймать то состояние, которое когда-то так прочно привязывало ее к Андрею. Мишель изо всех сил старалась снова восхититься им, но ничего не получалось. Она не могла понять, в чем дело. Он был так же красив, так же иронично и немного грустно улыбался. Правда, во взгляде появилось что-то умоляющее. Может, это отталкивало ее и мешало ей восхищаться Андреем Железновым, как раньше?– Тебе очень идет смокинг, – сделала она ему комплимент, пытаясь тем самым оживить свои чувства.«Господи, что со мной? – подумала Мишель. – Разве сейчас происходит не то, о чем я мечтала? Сава позвонил и попросил меня срочно приехать в этот ресторан, где меня ждал Андрей. И вот он здесь, рядом и, судя по всему, очень рад меня видеть. Что же со мной случилось?»Она вспомнила свой сон про то, как пришла, чтобы отремонтировать его дом с обгорелыми стенами. Мишель посмотрела по сторонам: в ресторане «Танго» был сделан немного старомодный, но отличный и очень дорогой ремонт – натертый до блеска паркет, хрустальные люстры, обтянутые бордовым бархатом стены.– Извини, я украл твою песню, – улыбнулся Андрей и нежно ее поцеловал.Мишель не сопротивлялась, но ей было все равно, она ничего не чувствовала.– Нет, на этот раз ты ничего не крал – я сама тебе ее подарила. И пожалуйста, никому не говори, что это моя песня.– Хорошо, – кивнул он. – Я знаю, что был не прав. Прости меня, – произнес он и загадал: если она начнет что-то выяснять, значит, еще не все потеряно. А если лишь вежливо кивнет «ну что ты, какие проблемы», значит, все. Приговор обжалованию не подлежит.– Нет проблем, – улыбнулась Мишель.Андрей понял: все кончено. Шансов у него нет. Но вместо того чтобы снова наполниться водой, его сердце вдруг как-то удивительно заныло, и он почувствовал, что у него, может быть, и нет сил на то, чтобы удержать эту красивую женщину, но есть силы для того, чтобы попробовать писать песни – может быть, не много, а всего одну, нота за нотой, слово за словом, одна эмоция цепляет другую, и вот уже все сложилось. Как давно Андрей Железнов не чувствовал такого страстного желания сочинять музыку!– Спасибо, Мишель, – сказал он, но все-таки в сердце что-то кольнуло.Никого не было ему так жаль терять, как ее. Разве что Лялю. Но когда это было? Давным-давно. Когда он был слишком молод и слишком многого боялся. Сначала ему внушал ужас Князь. Потом – его дом. А сейчас и следа от всего этого не осталось. Реальны были только этот ресторан, для которого он уже давно чужой, и эта женщина, которая его больше не любит.Ты наконец-то совершенно свободен, Андрей Железнов!А Мишель вспомнила, как, стоя на вершине дюны, сказала ему: «Я люблю тебя, Андрей. Не бросай меня». «Ты сама бросишь меня», – ответил он. Тогда она приняла это за кокетство с его стороны. Но он, как всегда, оказался прав. Мишель было жаль и себя, и Андрея, и своего признания, которое, увы, оказалось нарисованным на песке.– Извини меня, Андрей. Я знаю, это предательство. Но оно непредумышленное, как говорит мой отец.– Сегодня просто вечер такой. Я уже услышал про неумышленное убийство, теперь – про неумышленное предательство. Что еще будет неумышленное?Она хотела попытаться объяснить ему, что она сама верила в то, что любила его. И чья вина в том, что все так быстро рассыпалось? Что ничего, оказывается, не было, кроме красивых декораций? Мишель и сама раньше не знала, что чувства могут умирать так быстро.– Я – твое второе решение, – попыталась она подобрать слова утешения. – И оно проходящее. Подожди, придет третье. Только не опоздай. До этого ты никогда не успевал, опаздывал всего лишь на несколько мгновений.– Я понял, спасибо, – улыбнулся он. – Сегодня я узнал, что есть еще одна причина, по которой женщина может вернуться – проверить, что она уже не любит. Кстати, неплохая тема для новой песни. Как думаешь?Мишель ничего ему не ответила. Сняла руку с его плеча и пошла к выходу, потому что поняла – еще немного, и она рискует снова погрузиться в водоворот отношений с Андреем. Но если раньше Мишель хотя бы думала, что любит его, то сейчас это был бы навязанный им сценарий.На пороге она оглянулась. Андрей улыбался.«Какой все-таки красивый мужчина. И какой чужой!» – подумала Мишель и улыбнулась ему в ответ. На прощание.

Эпилог

Лишь только Мишель вышла на расчерченное неоновыми огнями крыльцо ресторана «Танго», тонкое шелковое платье, плотно обтягивающее тело как панцирь, мгновенно заледенело. А вот шуба, несмотря на широкие расклешенные рукава, с теплом не желала расставаться ни в какую. Она словно из последних сил пыталась согреть свою случайную хозяйку. Чтобы помочь ей в этом нелегком деле, Мишель запахнула шубу на груди как можно плотнее. На мгновение ей показалось, что она пытается согреть кусок льда – ведь именно в него превратилось ее сердце. Но страшно ей не было – ведь лед непременно растает. Вот только что останется после него? Талая, слегка мутная вода? Или ее настоящее сердце – горячее и страстное, обреченное на то, чтобы любить? Сердце, которое было слишком долго запаяно в кусок льда. Так же бывают заключены в кусок янтаря мошки, жучки и паучки, которые жили много-много лет назад, летали, порхали, плавали, ползали, а потом случайно попали в смолу и оказались навеки в нее замурованными. И что удивительно, с каждым годом цена этих пленников становилась все выше. Янтарь с замурованными в него насекомыми. Как же он все-таки называется? Мишель решила, что если вспомнит нужное слово, то вернется в ресторан и скажет Андрею, как она замерзла.Но сколько Мишель ни старалась, вспомнить не могла.Ресторанная дверь хлопнула. На крыльцо вышел официант покурить. И окончательно сбил Мишель с толку. К тому же даже много чего на своем веку повидавшая шуба начала сдаваться. Мишель почувствовала, как понемногу начинает остывать подкладка из чудесного светло-бежевого атласа. Удивительно, но ставшее ледяным платье и постепенно остывающая шуба все равно излучали разный холод. Платье убивало. А мех успокаивал: «Ничего не бойся, потерпи еще немного. Сейчас, сейчас я соберусь с силами и снова согрею тебя». Мишель в отчаянии прижала ладони к лицу, потому что поняла: она не сошла с ума и не начала разговаривать с шубой. Все проще. Она разговаривает сама с собой и сама себя утешает. Как обычно. Как всегда. Точнее, как последние десять лет. Сама, сама, сама! Надоело!Мишель еще раз с тоской посмотрела на слишком яркие неоновые огни вывески ресторана «Танго». И поняла, что никогда туда не вернется.Она еще долго стояла, размышляя, как ей добраться домой. Вызвать такси, попросить кого-то из друзей заехать за ней, выйти на дорогу, поднять руку и затормозить первого попавшегося частника? Вариантов было много. Но ни один из них ей не нравился. Если бы Мишель не замерзла окончательно, то, может быть, призналась бы себе, что ждет, когда ее позовут. Кто он будет, ее спасатель? Она не знала его имени и даже не могла различить лица. Только смутный силуэт, который был то ближе, то дальше. Как воспоминание из почти позабытого сна, как случайный попутчик, встреченный когда-то давно и, казалось бы, навсегда стертый из памяти. Но когда вокруг темно и холодно, подсознание окончательно выходит из-под контроля и начинает жить только по одному ему известным законам, вытягивая из глубины воспоминаний лица, слова, желания, о существовании которых даже трудно помыслить, когда жизнь движется в привычном ритме.Пошел снег, который стал слишком быстро таять на отливающем перламутром мехе. Мишель набросила на голову капюшон, чтобы хоть немного прикрыть лицо. И вдруг уловила странный запах, который так быстро слился со всем ее телом, с волосами и даже с равнодушным платьем из шелка, что, казалось, еще немного – и он окончательно ее задушит. «Черт побери! – подумала Мишель. – Неужели со мной случилось то, о чем так часто пишут девчонки, которые обожают покупать винтажные шубы? Неужели и у меня аллергия на средства, которыми их обрабатывают, чтобы сохранить? Господи! Как некстати…»Если бы Мишель не окоченела так сильно, то поняла бы, что это вовсе не аллергия на средства, используемые при химчистке. Это – аллергия на чужую жизнь, на чужую историю. В которую она попала так неожиданно и, главное, была до последнего момента уверена, что это – ее история. Впрочем, удушающий аромат сыграл свою роль в ее жизни. Благодаря ему она поняла, что надо уходить.«Я не вернусь», – подумала Мишель и с тоской посмотрела на дверь, ведущую в ресторан. Она прощалась. Ей было страшно. Она снова оставалась одна.«А шубу, наверное, придется кому-нибудь подарить», – вздохнула Мишель и с нежностью погладила мягкий, ни в чем не повинный мех. Немного пожелтевший от времени, но это его не портило, а делало похожим по цвету, оттененному перламутровым сиянием, на самый дорогой в мире морской жемчуг.«Очень жаль. Но что делать, прощай!» – снова вздохнула Мишель. Официант посмотрел на нее с подозрением, затушил сигарету и быстро скрылся. Испугался. Решил, что сейчас ему придется разбираться с этой странной девушкой, которая уже почти пятнадцать минут стоит на крыльце и разговаривает с шубой.«Прощай», – сказала Мишель и официанту, как только за ним хлопнула дверь. Ей почему-то захотелось попрощаться со всеми – с этим промозглым вечером, с падающим на голову мокрым снегом. Даже с новогодней елкой, которая была установлена перед входом в ресторан. «Прости и прощай» – эти два слова вертелись у нее в голове. И сколько бы она их ни повторяла, все равно оставались что-то или кто-то, кому она еще не успела их сказать. На какое-то мгновение ей стало жалко Андрея впервые за все время их знакомства. Раньше она привыкла только лишь им восхищаться. А сейчас как будто с ее глаз спала пелена – пусть и очень красивая, как будто сотканная из дорогого французского кружева ручной работы. Но все это время, увы, она сама плела его изо дня в день, из месяца в месяц. И только лишь когда почти закончила эту нелегкую и кропотливую работу, поняла, что создавала его из слишком ненадежных материалов – воздуха, воображения и тоски. Но делала это так мастерски и с такой уверенностью, что почти заставила Андрея поверить в то, что все это – настоящее, подлинное и очень надежное. Поэтому сейчас ее восхищение Андреем Железновым сменилось жалостью. Нет, Мишель понимала, что всегда будет любить его музыку – может быть, даже сильнее прежнего. Ведь она, одна из немногих, кто точно знает, из каких нот она состоит. Не-любовь, отчаяние, рефлексия, одиночество…А ей самой хотелось жить по другому сценарию – легко и радостно. И может быть, даже просто. Слишком просто. Но как известно, это именно то, на поиск чего может уйти слишком много времени, может быть, даже вся жизнь. Это если совсем уж не повезет. А Мишель так отчаянно хотела, чтобы ей повезло. Чтобы все стало именно так, как было в ее детстве, – просто, надежно и радостно. И очень много любви, когда каждое ее желание – закон. Когда слово «хочу» – как приказ. Потому что все подчинено лишь одному закону – закону любви, которая качает тебя на своих волнах, как море. Такое родное и такое надежное.Шуба пахла так, что было больно дышать.Мишель осторожно, боясь упасть, спустилась с крыльца, прошла несколько шагов и почти сразу попала в грязь – перемешанный с реагентами снег таял мгновенно. «Господи, сколько в мире химии! – подумала Мишель. – И она способна уничтожить все самое прекрасное – восхитительный мех, причудливо вырезанные снежинки. Все-все. Наверное, даже любовь». Она вдруг подумала, что, может быть, и Андрей когда-то давно, сам того не заметив, хлебнул какой-то отравы, которая и обрекла его на все эти мучения, лишив мужественности, решимости, способности принимать решения. Потому что растворила все это без остатка. Когда? Как это могло произойти? «Бедный Андрей», – снова прошептала Мишель, и на глазах у нее выступили слезы. Она даже подумала, что, может быть, стоит притвориться хотя бы ненадолго. Вернуться в ресторан и сказать Андрею, что ничего не решено, что все еще может сложиться. Но у нее не было на это сил. Она слишком хотела сама быть счастливой. Мишель все последние месяцы словно предчувствовала это счастье – она точно знала, что оно есть. Где-то совсем рядом. Но никак не могла увидеть. Она даже подумала, что, может быть, стоит встретиться с отцом и попросить у него совета. Не может быть, чтобы ее мудрый и все на свете знающий папа не нашел ответа на этот простой вопрос – как же все-таки стать счастливой?Мишель, как никогда в жизни, хотелось быть слабой женщиной. Или маленькой девочкой. Без разницы. Главное, что это свое желание она наконец-то перестала скрывать от себя.– Девушка, вы куда, интересно знать, так торопитесь?Даже не оборачиваясь, Мишель узнала этот голос – немного грубый и очень родной. «Спасена», – вздохнула она и тут же, потеряв равновесие, чуть не упала в мокрый снег.– Эй, ты что это? Выпила лишнего? Вот дела!Он успел поймать ее в последний момент.– Глеб, ты откуда здесь взялся? – спросила Мишель, крепко держась за его руку. – Знаешь, каблуки высокие слишком. А тут так скользко. Ты когда приехал?– Сейчас, – ответил он. – Мне Сава твой любимый позвонил и сказал, что ты убежала куда-то и никто не может тебя найти.«Врет, – подумала с облегчением Мишель. – Он находился здесь все это время, пока я была в ресторане, пока танцевала, пока стояла на крыльце и разговаривала с шубой. Ждал. До последнего. Как хорошо!»– А когда тебе Сава позвонил? – не смогла удержаться Мишель, чтобы не проверить свою догадку.– Вчера.– Понятно. То есть ты здесь стоишь со вчерашнего вечера?– Это имеет для тебя значение? – спросил Глеб, глядя ей прямо в глаза.Он был полон решимости. Но только едва заметное дрожание ресниц выдавало его волнение. А может быть, Мишель показалось, что они дрожат? В любом случае его руки держали ее крепко.– Если тебе нужны слова, то я могу и сказать. Я здесь уже не первый месяц стою. Так сказать, мысленно. Дежурю. Еще есть вопросы?– Нет, – покачала головой Мишель, почти уверенная в том, что мокрый снег сделал свое дело и ее прическа выглядит ужасно. Но, кажется, сейчас это уже не имело никакого значения. – А что это у тебя такое?Она только сейчас заметила что-то черное и блестящее, переброшенное через его руку. Даже удивительно, как он умудрился не выронить это в грязь, когда не позволил Мишель упасть.– Да так. Ерунда, – нарочито небрежно ответил Глеб и напрягся, словно ожидая удара и желая подготовиться, чтобы вовремя на него ответить.– Ой, так это же шуба! – воскликнула Мишель и провела пальцами по короткому черному меху. – Не колется.– Ну, шуба. Не все же тебе всякую ерунду носить. Покупаешь какую-то дрянь, честное слово. Даже неловко как-то.Глеб ворчал. И Мишель это нравилось. Она даже не обиделась на то, что он назвал ее любимую винтажную шубу ерундой. А ведь она всегда так ею гордилась. Впрочем, именно любимица сегодня чуть не отравила ее. В самый, как сейчас выяснилось, неподходящий момент. Еще немного, Мишель бы точно задохнулась, и они с Глебом непременно разминулись.– Знаешь, у меня одна подруга пошутила – у мужчины столько орденов, сколько он купил шуб. А ты у нас, интересно знать, орденоносец какой ступени? Это первая твоя награда?– Слушай, можешь издеваться сколько хочешь. Только скажи, ты будешь шубу брать или нет? – Глеб понемногу начал выходит из себя. Он так давно не видел Мишель, что, как оказалось, совершенно разучился понимать, когда она шутит, а когда говорит серьезно. И может быть, она сейчас пошутит над ним, посмеется, а потом скажет ему «прощай» и вернется в ресторан. А он, как дурак, останется стоять со своей шубой, будь она неладна. Неужели он мог ошибиться? Неужели он неправильно загадал? А загадал он, когда увидел, что Мишель выбежала на крыльцо, что если он досчитает до ста, а вслед за ней никто не выйдет, то он рискнет.Он досчитал до ста несколько десятков раз. Затем Мишель спустилась со ступенек. Никто за ней не вышел. Это придало ему смелости. А сейчас решительность куда-то исчезла. И Глеб держался из последних сил, чтобы не показать, как ему страшно – страшно, что она сейчас исчезнет. И он никогда ее больше не увидит. Ему стало даже жаль Мишель – как она без него? Пропадет ведь! И от этого он почувствовал, что любит ее так, что готов на все, – будь что будет. Он выдержит все – даже если сейчас на крыльце появится Железнов и утащит ее за собой, то он отойдет в сторону. Исчезнет. Или нет, не исчезнет. Будет охранять ее издали. Ведь без него она точно пропадет. Бедная Мишель!В который раз коварная жалость сумела сыграть свою неразгаданную и непостижимую игру. В женщине она убила все остатки чувств. А в мужчине их только еще сильнее воспламенила.Впрочем, Мишель уже совершенно не помнила, как несколько минут назад она, жалея Андрея, окончательно стирала свою к нему любовь. Да и любила ли она его когда-нибудь? При мысли о нем в ее душе была только тоска. Наверное, она и приехала в ресторан только лишь за тем, чтобы проверить, что ее любовь к нему умерла. А может быть, она ее лишь придумала? Построила, как дом. Задекорировала наспех. А потом безжалостно разрушила. Бедный Андрей!– Ну так что? Ты будешь ее носить? – начал терять терпение Глеб, который по выражению ее лица догадался, о ком она сейчас подумала. Вот только он не знал, что именно.– Давай, показывай, купец, чем богат, – засмеялась Мишель.Глеба немного «отпустило» – больше всего на свете он любил, как она смеется. Ни одна женщина в мире не умела так смеяться. По крайней мере, он таких женщин больше не встречал. Когда ее прекрасные синие глаза становились как будто шелковыми от вспыхивающих в них огоньков, он готов был на все – не только купить все шубы мира, но и стать клоуном, посмешищем, кем угодно! Только бы она смеялась!– Вот! – Он развернул шубу и протянул ее Мишель. – Красивая?– Богатая! – одобрила Мишель.Шуба была длинная и немного расклешенная – ее подруги именно такие называли «бабскими», то есть немодными. Но выражение лица Глеба – умоляющее и растерянное – не позволило ей продолжать шутить.– Мне девчонки в магазине сказали, что эта – самая лучшая. Они ее еще как-то странно называли – блэграма.– Блэгглама, – поправила Мишель. – Черная североамериканская норка. Действительно, одна из самых лучших. Ты не ошибся.– А другая сказала, что это черный бриллиант, – воспрянул духом Глеб.Господи! Да пусть будет все что угодно – черные меха, черные бриллианты, черные автомобили! Только бы она была рада! Только бы она улыбалась. И не покидала его никогда. Он раньше привычно смеялся над мужчинами, которые бросали к ногам любимых женщин бесценные подарки, желая вымолить хоть капельку их любви. Но чаще осуждал женщин, которые эти подарки требовали и, не получив, рыдали. И только сейчас он понял, что ничего смешного и забавного в этом нет. А есть лишь вечная драма того, кто любит больше.Мишель принципиально не любила новые шубы. Она с азартом собирала свою коллекцию, убежденная, что винтажные шубы – это не только компромисс, но и почти благодеяние. Что таким образом она продляет и оправдывает существование зверьков, которые и так бы умерли своей смертью к тому времени, как шуба попала в ее руки. А вот покупка новых – это почти пособничество убийству. Именно так любили рассуждать и оправдывать свою любовь к мехам на форумах, где собирались любительницы винтажных меховых красавиц. Но сейчас Мишель окончательно поняла, что все эти разговоры – глупость. Красота, любовь и смерть слишком близко, слишком рядом. Их не разделить. Она и сама могла сейчас одной-единственной фразой убить этого сильного человека, который держит на вытянутых руках роскошную шубу и ждет ее приговора.– Она очень красивая. Можно я примерю?– Прямо здесь? – удивился Глеб. – Холодно же.– Ничего, я быстро.Мишель сняла старую шубу, хотела швырнуть ее на землю. Но в последний момент пожалела и набросила небрежно на плечо Глеба, который даже глазом не моргнул.– Ну как? – с вызовом спросила Мишель. – Идет мне?– Очень! – выдохнул он и так решительно протянул к ней руки, что светлая шуба с его плеча упала на влажный асфальт.Глеб смутился, быстро поднял ее и отряхнул, как будто это хоть как-то могло ее спасти.– Извини. Не хотел.– Ничего, мы ее в чистку сдадим. Она же ни в чем не виновата.Мишель была счастлива, а потому боялась причинить вред хотя бы кому-нибудь на этой планете, даже старой шубе, которая в холодные дни грела ее, как могла. Мишель не хотела быть неблагодарной. Просто из суеверия. Из страха потерять то, что вдруг оказалось для нее единственно важным.Зима. Ночь. А ей совсем не страшно. Потому что все просто. Потому что рядом мужчина. И он купил ей шубу, которую она сама бы себе в жизни не купила – слишком женскую, слишком дорогую и красивую. Именно такую, какой этот мужчина видит ее, Мишель. Красивая, дорогая. Настоящая женщина.Мишель не хотелось его разочаровывать. Поэтому она с преувеличенным старанием начала застегивать новую шубу, но неожиданно обнаружила этикетку, прицепленную к одной из пуговиц.– О, елки зеленые! – смутился Глеб. – Просил же дурех срезать все этикетки. Так они срезали, но к пуговице привязали. Нарочно, что ли?«Конечно, нарочно, – подумала Мишель, которая отчетливо представила, как все было. В салон зашел интересный мужчина и попросил выбрать самую лучшую шубу для его девушки. То, что Глеб именно так сказал: «Самая лучшая шуба» и «Моя девушка», – Мишель не сомневалась. Естественно, ему предложили самое дорогое из всего, что было. Хорошо хоть не подсунули «норковый халат», отороченный соболями! Впрочем, нет, на такой риск, зная ее вкусы, Глеб бы не отважился. Поэтому выбрал дорогую, но элегантную вещь. Он только попросил убрать этикетку с ценой. Девушки все сделали, как надо – отрезали ее и привязали к пуговице. Чтобы «самая лучшая в мире девушка» сразу заметила. «Хорошо хоть в карман иголок не набросали», – подумала Мишель и на всякий случай проверила. Иголок не было. Была только нежная шелковистая ткань, которая приятно ласкала руку.– Хорошо, – улыбнулась Мишель.– Что, хорошо? – спросил Глеб, даже не думая скрывать, как он горд собой и как доволен.– Хорошо, что иголок не набросали.– Кто? – опешил Глеб.– Да девушки в меховом салоне, когда увидели, как такой красавец шубу покупает неизвестной мымре. Признавайся, строили глазка? – строго спросила Мишель и прижалась к нему.– Нет, конечно! – воскликнул он слишком поспешно. – Давай снимем ее, этикетку эту, а то как-то странно – стоишь посреди улицы в шубе с биркой. Если вдруг полиция будет проезжать, так решит, что ты ее украла, и арестует нас. Доказывай потом, что ты – не воровка.– Боишься?– А ты?– Я с тобой ничего не боюсь, – ответила Мишель серьезно. Но вместо того чтобы обрадоваться, Глеб смутился. А может быть, так он пытался скрыть свою радость.Мишель попыталась отвязать нитку от пуговицы. Но ничего не получилось.– Вот девчонки! Морским узлом привязали! Подожди, я сейчас отгрызу.Он наклонился и быстро перекусил нитку. Но пока он это делал, Мишель успела прижаться к его волосам губами, чтобы еще раз убедиться в том, что он здесь, рядом. Что он – живой и настоящий.

– Тепло тебе? Может, печку посильнее включить? – Нет, спасибо, очень хорошо, – улыбнулась Мишель и закрыла глаза.– А дом твой давай посмотрим. Если он, конечно, еще не совсем развалился? – минут через десять услышала она голос Глеба, уже почти засыпая на заднем сиденье.Сон как рукой сняло.– Нет, нет, он в отличном состоянии, – начала оправдываться Мишель, как будто была лично виновата в том, что приглянувшийся ей дом такой дряхлый.– Думаю, что до отличного ему далеко, – хмыкнул Глеб. – Ну ничего, мы ему поможем. Как ты говоришь? Поддержим его?– Дадим второй шанс, – ответила Мишель, еще немного опасаясь.Вдруг он скажет что-то не то? Вдруг она ошиблась? И снова, в который раз, выстроила здание на песке? Тогда одного-единственного слова или жеста будет достаточно, чтобы оно рухнуло, оставив после себя только пыль и уродливые обломки.– Он, конечно, старомодный очень, этот твой дом. И ничего толком в нем сделать нельзя – ни сауну, ни гараж, ни бассейн, – продолжал уверенно рассуждать Глеб.– Упаси боже, – прошептала Мишель.И сама не знала, о чем она спросит – то ли о том, чтобы никто не посмел так изуродовать дом ее мечты, то ли о том, чтобы никто сейчас не ошибся – ни она, ни Глеб. – Зачем мне бассейн?– Да я не о том, – как-то особенно радостно рассмеялся Глеб. – На свете полно других домов, может, даже и лучше. Но если ты хочешь именно этот…Дальше Мишель почти не слушала, что он говорит. О том, что надо бы съездить и еще раз хорошенько дом осмотреть, что надо найти грамотных мастеров, которые уже делали подобные реконструкции. Что с документами на восстановление, скорее всего, будет очень много мороки, ведь само здание имеет наверняка историческую ценность…Но все это уже не имело значения. Потому что главное слово было произнесено – «хочешь». Она не ошиблась. Она встретила его. Того самого единственного мужчину, для которого важно лишь одно – ее желания. Она хочет – значит, это приказ.А сейчас Мишель хотела только одного. Быть с ним. Слушать его чуть грубый и снова зазвучавший уверенно голос. «Надо обязательно познакомить его с отцом», – подумала Мишель. Она снова почувствовала себя маленькой девочкой. Правда, теперь эта девочка отлично знала, чего же она на самом деле хочет. Ей было даже страшно представить, как же это она раньше жила без Глеба? И что с ней будет, если он вдруг исчезнет? И как она могла сразу не узнать его? Как могла не поверить себе самой? Не поверить своему сердцу, которое сразу узнало его и дало ей знак. Но она не желала слушать никого, даже свое сердце, которое в ответ на такую неблагодарность просто застыло – как безымянная мошка в капле смолы.«Инклюз, – вспомнила Мишель. – Вот как это называется!»Мошка застыла на миллионы лет. То есть впереди ее ждала только бесконечность.У Мишель в запасе было совсем мало времени. Может быть, тридцать лет, может быть, сорок, пятьдесят. Кто это сейчас знает? Да это сейчас было не важно. Главным было то, что она наконец-то почувствовала себя живой. Настоящей. Свободной. Собой. Значит, еще не все было потеряно, еще очень многое можно успеть.Мишель отчаянно захотелось, чтобы произошло чудо и изобрели такое средство, благодаря которому им с Глебом никогда бы не пришлось расстаться. А пока такое средство, увы, не изобрели, она хотела каждый день с ним прожить как самый счастливый и самый длинный в своей жизни. День, в котором нет даже воспоминаний об одиночестве…

От автора

Признаться, я долго думала, оставлять эпилог романа именно таким или переписать его. Понимаю, мне не избежать обвинений в том, что подобный финал – слишком красивый и слишком романтичный. Разве так бывает в жизни? Простите, дорогие читательницы, но я не нашла в себе силы переделать его. Просто потому, что этот финал – практически документальный. Нет, конечно, между тем, как я спустилась с покрытого льдом крыльца ресторана и встретила самого лучшего мужчину в мире, прошло не пятнадцать минут, а чуть больше. Но разве время в любви имеет такое уж большое значение?

А что же Андрей Железнов? Увы, он пока не принял такого важного для него третьего решения. Но в следующей книге у него обязательно появится этот шанс…