ГЛАВА I

Адам Зелиньский нервно расхаживал по камере.

— Перестань ты, в конце концов. У меня уже в глазах рябит, — пробурчал сидевший на табурете мужчина.

— Ах, да не понять тебе... — начал Зелиньский.

— Нам тут не один год торчать, разве что амнистия выйдет... Не будь такой неженкой, а то как вмажу...

— Вацек, — Зелиньский присел на второй табурет, его голос приобрел просительные интонации. — Что ты? Ведь ты привык, не первый раз сидишь. А я... Жил в полном достатке, вращался в обществе...

— Кончай болтать. Чем ты лучше меня! Тем, что был директором? Крал так же, как и я. Разве что инструменты у нас были разные... Я с отмычкой залезал в чужие квартиры, а ты служебными ключами — в государственную кассу. Оба работали в перчатках, чтобы не оставить следов. Только ты все проделывал изящней, да и улов у тебя был побольше. Тебе ордена давали за перевыполнение плана, а меня — в тюрягу, без лишних разговоров. Мы из одной шайки. А это твое высшее общество — такие же мерзавцы...

Зелиньский опустил голову.

— Верно, такие же мерзавцы, — повторил он. — Бросили меня одного... А обещали... Но я им еще устрою...

— Болтовня! Когда?! Ты до самой смерти будешь гнить в тюряге.

— Отыграюсь. Я ведь всего еще не сказал, — со злобой бросил Зелиньский.

— Ну да, как же, тебе это поможет.

— А вдруг поможет... Они еще не все знают.

— Вздор! Мусорам все известно. Если бы они ничего не знали, тебе не пришлось бы перебираться сюда. Ну сыпанешь еще несколько человек. Ну и что? Их и так найдут, без тебя. Срок тебе за это не уменьшат.

— Нет, Вацек, я не о таких думаю. Мне известны вещи действительно очень важные. Буквально на вес золота...

— Тихо. «Клавиш» идет.

Оба умолкли как по команде.

Заскрежетала дверь камеры.

— Зелиньский, на свидание, — раздался хриплый голос.

— Я? — удивился Зелиньский. — Иду.

Через час он вернулся с просветленным лицом.

— Вацек, держи: тут яблоки, шоколад. — Зелиньский начал раскладывать то, что принес с собой.

— Так тебе удалось?

— Ты бы только знал! Вспомнили обо мне. Но я твердо заявил: или — или. Вскоре выйду на свободу.

— Дурак, кто этому поверит...

Зелиньский уже не слушал. Из свертка он вытащил тюбик зубной пасты.

— Смотри, Вацек. Французская зубная паста, я всегда такой пользовался. Наша, польская, никуда не годится...

— Подумаешь, паста! Я зубы не чищу, и ничего — живу. По мне, так лучше доллары...

— Будут и доллары, — ухмыльнулся Зелиньский.

— Богатый дядюшка отыскался или наследство получил?

— Скажешь тоже — дядюшка... Очень-очень да-а-а-альний родственник, — многозначительно протянул Зелиньский. — Эта дойная коровка даст много молока... Гляди! — он протянул собеседнику зубную пасту. — Понюхай.

Вацек потянул носом.

— Миндалем пахнет. Ну и что? Подумаешь, велика важность!

— Сейчас посмотришь, какими станут мои зубы.

Вацек только пожал плечами.

— Ты что, на бал собираешься? Кому ты покажешь свои зубы, «клавишу»?

Но Зелиньский его не слушал. Он налил воды в кружку, щедро выдавил толстую колбаску пасты на зубную щетку.

— Ну, Вацек, теперь смотри...

— Ладно, ладно, смотрю. Только быстро.

Зелиньский наклонился над кружкой и начал энергично чистить зубы. Внезапно он застыл на месте, зубная щетка выскользнула из рук. Широко раскрытые глаза Зелиньского впились в Вацека, рот раскрылся, словно Зелиньский хотел что-то сказать, и вдруг, словно пораженный ударом молнии, он рухнул на пол.

— Адась, что с тобой? — заикаясь, произнес испуганный Вацек.

Но его сосед по камере лежал без движения. Вацек попытался его перевернуть, взглянул в лицо и тут же отпрянул. Бросился к двери и, беспорядочно колотя по ней, истошно завопил:

— Помогите!

 

ГЛАВА 2

— Его вызвали на свидание. Вернулся обрадованный, принес передачу. В свертке были яблоки, шоколад, колбаса. Даже заграничная зубная паста. И как раз, когда он стал чистить зубы...

Бежан записывал, не упуская ни малейшей подробности. В этом деле каждая мелочь, которая поначалу представлялась несущественной, могла иметь значение. Время играло на руку убийце. Лишь два дня спустя после отравления Зелиньского сообщение об этом попало в контрразведку. Несколько ранее стало известно, что Центр в Мюнхене, вводя в действие нового, до этого «замороженного», агента Х-56, одновременно приказал ему ликвидировать провалившегося агента. Более подробных сведений получить не удалось. И вдруг известие о смерти Зелиньского, свидетельствующее, что расконсервированный агент начал действовать. Совпадение этих фактов, конечно, могло быть случайным, но нельзя было исключать и другой возможности. Тем более, что на связь Зелиньского с разведкой Гелена указывали и некоторые косвенные данные. Хотя прямых улик еще не было. «Если не доказано, вовсе не значит, что этого нет», — подчеркивал полковник Бронислав Зентара, начальник и друг Бежана, поручивший ему вести это дело.

Бежан хорошо знал и дело Зелиньского, и круг его знакомых. С этими людьми он столкнулся еще в прошлом году, выясняя причину смерти шурина Зелиньского — Якуба Рейента. Рейент, как установил тогда Бежан, был агентом мюнхенского Центра. Но убили его не по приказу геленовской разведки, а по совершенно иной причине. Якуб Рейент «подрабатывал» шантажом, и одна из его жертв с ним расплатилась.

Зелиньский же за многомиллионную растрату был приговорен к смертной казни, которую ему заменили пожизненным заключением. Он уже год находился в тюрьме. И лишь его внезапная таинственная смерть вызвала к нему интерес.

«Но если его действительно ликвидировала разведка Гелена, то почему только сейчас? — размышлял Бежан. — Какую угрозу для нового агента может представлять человек, отделенный от внешнего мира четырехугольником тюремных стен? А может быть, это просто самоубийство?»

Но ничто этого не подтверждало. Бежан несколько часов расспрашивал тюремных надзирателей, как вел себя заключенный в последнее время. Все они в один голос утверждали, что он был в хорошем настроении, шутил, говорил, что осужден невинно, но его адвокат пытается возобновить процесс.

Тюремный врач тоже был уверен, что Зелиньский находился в хорошей форме, значительно лучшей, чем многие другие заключенные.

Сосед по камере, Вацлав Пакуля, которого допрашивал Бежан, сообщил, что Зелиньский рассказывал ему о попытках возобновить процесс и связанных с этим надеждах.

— Не говорил ли Зелиньский в последнее время, что он может быть кому-нибудь опасен?

Допрашиваемый с минуту молчал, как бы стараясь усвоить сказанное.

— Откуда мне знать? Не помню, — буркнул он нерешительно.

— Не исключено, что Зелиньского просто убили. Разве можно оставить это безнаказанным? — спросил Бежан, понимая колебанье Пакули. — И заключенный имеет право на жизнь, раз уж ему эту жизнь оставили...

Допрашиваемый поднял глаза на Бежана.

— Оно конечно... Только зачем лезть не в свое дело? В какие-то там счеты...

Это становилось интересным.

— Счеты?

— Да наверное. Он все кому-то грозился. Говорил, что знает что-то очень важное. После прихода того родственника заявил мне: «Я ему твердо сказал: или — или». И сразу же начал чистить зубы пастой, которую тот принес...

— Не знаете, о ком шла речь?

— Адась говорил, что родство дальнее. И что тот человек богаче, чем любой дядюшка из Америки...

— Где паста, которой он чистил зубы?

— Не знаю. Забрали вместе с его вещами.

Эксперты не обнаружили яда в продуктах, принесенных в камеру. Ведь их ел и Пакуля. Яд — цианистый калий, мог находиться только в пасте.

В тюремной канцелярии Бежан попросил показать ему вещи заключенного. Внимательно осмотрел их, но пасты не обнаружил.

— Я просил передать мне все его вещи. Где тюбик французской зубной пасты? — нервничал он.

Начальник тюрьмы был в явном замешательстве.

— Первый раз у нас подобная пропажа, — взволнованно объяснял он. — Сейчас же все проверим.

Он приказал немедленно вызвать надзирателя, который взял из камеры вещи заключенного.

— Зенбальский сегодня выходной, — сообщила секретарша. — За ним уже послали.

Но вместо Зенбальского в кабинет вбежал запыхавшийся работник тюрьмы.

— Несчастье, — крикнул он прямо с порога, забыв про обращение по уставу. — Несчастье! Зенбальский мертв!

Вскоре все были на квартире у надзирателя. В ванне лежал труп с выпученными глазами. Рядом валялся тюбик французской зубной пасты.

 

ГЛАВА 3

Заседание, посвященное снижению себестоимости продукции, шло уже долго. Руководители Объединения один за другим говорили о том, что именно в этом направлении делается на их предприятиях.

— Очевидно, придется пойти на сокращение штатов, — заявил один из докладчиков.

Януш Гонтарский, директор Центра технических исследований в Верхославицах, не слушал выступавших, он погрузился в мысли о домашних неприятностях.

В его семейной жизни, с тех пор как Эва перешла из редакции ежемесячного журнала в газету, что-то стало портиться. До этого у нее всегда было время и для него, и для дома. Потом темп работы ускорился, новые знакомые и новые дела совершенно ее поглотили. «Лишь только теперь я поняла, что живу, — неизменно отвечала она на упреки мужа. — Я словно вырвалась из склада рухляди и попала во дворец».

Может быть, и он был частью этого склада рухляди? Он боялся задать этот вопрос, боялся ответа. «Ты можешь говорить только о своем Центре, словно больше ничего на свете не существует, — сказала она как-то. — Или о войне. Но ведь все это уже давно прошло. К счастью. Нельзя жить только воспоминаниями. Ведь жизнь так прекрасна. Каждый день приносит что-то новое, новые знакомства, новые дела. Мне иногда кажется, что для тебя время остановилось двадцать пять лет назад...»

Может, в самом деле время для него остановилось? Правда, он любил вспоминать те времена, когда он воевал на Западном фронте в 1-й танковой дивизии генерала Мачека. Ему было хорошо в обществе таких же, как он, ветеранов, зато среди коллег и знакомых жены он чувствовал себя не в своей тарелке. Его не интересовали ни политические сплетни, ни местные сенсации. С трудом он выдерживал в разговорах постоянное перескакивание с темы на тему, легкость суждений. Он чувствовал, что не вписывается в окружение Эвы. И потому старался избегать его, отдаляясь тем самым и от жены, которая почти не расставалась со своей компанией.

Свободные одинокие вечера он охотнее всего проводил у друзей — у Станиша, у Янковских. Янковских его жена тоже не любила. «Они какие-то старомодные», — пожимала Эва плечами, когда он предлагал пойти к ним. «Неужели Янковские в самом деле старомодны?» — размышлял он потом. Янковский, воевавший с ним в дивизии Мачека, после возвращения в Польшу на накопленные деньги купил машину и стал работать таксистом. Им он оставался и по сей день. «Стоит ли занимать чиновничье место, — говорил он, — я и тут неплохо зарабатываю и полностью независим». Жена Янковского, ставшая связной во время Варшавского восстания, была вывезена немцами в концлагерь, а посла освобождения из лагеря оказалась в Италии. Там они познакомились, сыграли свадьбу и вместе вернулись в Варшаву. Кристина Янковская уже в Польше окончила Академию изящных искусств и много лет работала реставратором картин старых мастеров. Свободное время оба охотнее всего проводили дома, который был всегда открыт для старых друзей. Янковские любили, когда Станиш с Гонтарским вспоминали события военных лет. «Прошлое невозможно забыть, — утверждала Кристина. — И хорошо, что все именно так. Глубже чувствуешь смысл повседневной жизни, смысл работы. Лучше понимаешь людей». Януш не разделял жажды Эвы заводить новые знакомства. «А может быть, она права? Может быть, это делает жизнь более полной, а я в своем Центре лишь существую?! Но Центр — это очень серьезное дело, — быстро отвечал он сам себе, — мы ищем новые технические решения, повышаем обороноспособность страны, наш труд нужен для укрепления Польши, мы ставим барьер на пути врага...»

Стук карандаша о стол прервал его размышления.

— Поэтому следует напрячь силы, — донесся до него голос докладчика, — улучшить... мобилизовать людей...

Гонтарский взглянул на часы — заседание шло уже три часа. Он окинул взглядом зал. Докладчиков, кроме них самих и стенографистки, никто не слушал. Одни, позевывая, что-то чертили в своих блокнотах, другие, поглощенные беседой друг с другом, ни на кого не обращали внимания. Шепот лишь на минуту притих, но потом в зале снова зашумели. Несколько человек спокойно читали газеты. Кое-кто потихоньку выскользнул в коридор. Оттуда доносился шум разговоров, прерываемый раскатами смеха.

— Не нервничай. В три наверняка кончат, — коснулся его локтем директор Ясинский.

— Но у меня в половине первого деловая встреча! — Гонтарский беспокойно заерзал на стуле.

Собеседник пожал плечами.

— В крайнем случае, опоздаешь. Подожди. Ведь не горит. Работа — не волк...

Гонтарский поморщился. Он любил свою работу и не выносил такой аргументации. Ему было жаль времени, потраченного на бесплодную болтовню, повторение всем известных прописных истин. Не умел он и вести так ценимые некоторыми гладкие разговоры. Может быть, именно поэтому, несмотря на все его способности, у него часто бывали неприятности с начальством. Руководство его не любило. «Ты не умеешь ладить с людьми, — объясняла ему жена. — Если бы ты был более терпимым, отношения между вами были бы иные».

Но все это было противно его характеру, нраву, темпераменту. Он не любил никому кланяться, говорил все, что думал, а о своих руководителях он не всегда думал хорошо. Два года он возглавлял Центр. Его перевели сюда из научно-исследовательского института по рекомендации старого друга Вацлава Станиша — директора Управления специальных исследований. Гонтарский не стремился к новой должности. Станиш долго уговаривал его, пока наконец аргументы не подействовали. «Это ведь продолжение нашей солдатской службы. Тоже фронт. Я должен иметь людей, которым можно доверять».

В конце концов он согласился, хотя и предвидел заранее хлопоты, связанные с организацией труда, подбором работников, сотрудничеством с Объединением. Жизнь подтвердила его опасения. День за днем проходили в переговорах с субподрядчиками, поисках необходимых материалов. Если бы не Вацек, он охотно вернулся бы к научной деятельности. Но Станиш ему доверял. И он не хотел обмануть этого доверия.

«Что же дальше делать?..» — задумался он.

— Быть может, директор Гонтарский сообщит нам, почему по сей день не выполнено наше распоряжение? — снова вырвал его из задумчивости голос докладчика. Он не мог понять, о чем тот говорит.

— Речь идет о ликвидации двух ставок, — шепотом подсказал ему сосед.

— Эти должности мы сократить не можем, — ответил Гонтарский. — У нас работают только самые необходимые сотрудники и охрана.

— Я же говорил, что фонд заработной платы вами превышен...

— Но нужды Центра не позволяют... — возражал Гонтарский.

Докладчик пожал плечами.

— Меня интересует фонд заработной платы. Нуждами Центра занимается другой человек. А вы должны выполнять распоряжения вышестоящих...

Гонтарский с трудом воздержался от резких слов.

— Согласись, чтобы только отвязался. А потом сделаешь, как тебе надо, — шепнул ему сосед. — А будешь упираться, они пришлют в Центр какую-нибудь комиссию, а она, если захочет, всегда что-нибудь отыщет... На черта тебе эти хлопоты?

Гонтарский повел плечами.

— Я не согласен, — заявил он. — Пришлите ваше распоряжение в письменной форме, я обращусь с протестом в наше Управление.

...Он сел, бросил взгляд на часы. Уже двенадцать! Через полчаса он должен обсудить со своим заместителем инженером Казимежем Язвиньским, руководящим сборкой действующей модели его установки, проблемы, связанные с намеченным на завтра, второе октября, испытанием на полигоне. «Будь, что будет!» — подумал он, решив сбежать с совещания. Быстро спустился по лестнице.

— Скорее в Центр! — сказал он водителю.

— Если быстро, то штраф за превышение скорости придется платить вам, — ответил водитель.

— Ладно, ладно, заплачу. Только скорее.

Его охватило беспокойство. Вытащил из кармана газету, попробовал читать. Через минуту понял, что держит ее вверх ногами. «Эва, пожалуй, права, из-за этого Центра я стал ненормальным», — подумал он, с трудом удержавшись, чтобы снова не поторопить водителя.

...Они уже подъезжали к воротам, когда воздух потряс взрыв. Над Центром вырос дымовой столб. По кузову машины забарабанили какие-то осколки. Водитель лихорадочно затормозил.

...Гонтарский выскочил из машины. Бегом бросился к цеху номер один, где находилась модель. Внезапно споткнулся обо что-то мягкое. Перед ним был труп человека без головы. С минуту он стоял онемев. Потом снова бросился вперед и исчез в облаках дыма.

 

ГЛАВА 4

— Зелиньский был отравлен цианистым калием, подмешанным в зубную пасту. Эксперты установили, что в пасту с целью ускорения действия яда было добавлено мелко раздробленное стекло. Оно тут же порезало десны, открыв яду доступ прямо в кровь, — докладывал Бежан полковнику.

— Что еще удалось установить? — Зентара рисовал на клочке бумаги одному ему понятные узоры. «Это помогает мне сосредоточиться», — говорил он, когда кто-нибудь интересовался его рисунками. Сотрудники знали: если начальник рисует, значит, слушает их с напряженным вниманием.

— Немного. Выписал из тюремной книги анкетные данные «родственника». Он назвал себя Шимон Ковальский. Прописан по адресу: улица Братская, восемнадцать. Я уже послал поручика Врону, чтобы он все это проверил. Не думаю, однако, что человек, идущий на мокрое дело, оставил нам такую визитную карточку. Удостоверение личности скорее всего или украдено, или фальшивка. Только фотография настоящая. Поэтому я и расспрашивал надзирателей, как он выглядит. По их словам, это мужчина лет сорока, седоватый, среднего роста. Словом, ничем не примечателен. Отметили только одну деталь: одет в осеннее пальто в крупную клетку. Именно поэтому его и запомнили. Теперь предстоит установить, продавали или нет в магазинах такие пальто. Лодзинское воеводское управление проверит, не видел ли кто так одетого мужчину. Может быть, удастся таким образом напасть на след. Да, у нас нет никаких новых сведений об агенте и его заданиях?

Зентара отрицательно покачал головой.

— Наше ли это дело? — вслух размышлял Бежан. — Зелиньского отравили. Быть может, в порядке сведения личных счетов. Но это с успехом может быть и местью кого-то из участников хозяйственной аферы. Даже если принять за неоспоримую гипотезу связь Зелиньского с разведкой Гелена, то какую угрозу для нового агента мог представлять человек, отрезанный от внешнего мира? Человек, который до сих пор молчал?

Зентара поднял голову над столом.

— «До сих пор», — повторил он. — Но каждую минуту мог заговорить. В особенности, если он угрожал заговорить. В геленовском Центре существует принцип: молчат только мертвые. Правда, они чаще используют метод «несчастных случаев». Помнишь, что случилось с певицей, которой удалось от нас ускользнуть? А в такой ситуации, как эта, им пришлось применить иные средства. Яд. Понятно, что это только гипотеза. Но, по-моему, правдоподобная.

— Хорошо. Примем ее. Но возникает вопрос, почему его не убрали раньше, перед арестом? Он мог попытаться спастись, выдав своих сообщников.

— Он боялся, это ясно, что за связь с разведкой Гелена ему будет грозить смертная казнь. Рассчитывал, что за растрату, в худшем случае, получит пожизненное заключение. А возможно, думал, что его выручат из тюрьмы в благодарность за молчание. Через год пребывания за решеткой он изменил свое мнение, надеясь шантажом заставить сообщников ему помочь, Может быть, он легко мог раскрыть Х-56? В конце концов, все это только наши предположения. Но не следует пренебрегать ими...

— Ты считаешь, что отравление Зелиньского — отправной пункт для поисков Х-56?

— Не исключено. Поэтому ты должен снова под этим углом зрения проверить все связи Зелиньского, вызвать на допрос его жену, просмотреть дело о растрате.

— Но мы не можем идти только по одному пути, — сказал Бежан. — Может оказаться, что мы поддались влиянию улик двухгодичной давности.

— Пусть уголовный розыск сообщит тебе срочно все данные об убийствах последнего времени. Этого материала немного. Внимательно его проанализируй.

— В расчет следует принимать и убийства, замаскированные под самоубийство. Дел множество.

— Не такое уж и множество. Речь идет о периоде в две недели, самое большее — в месяц. Посуди сам, информацию о Х-56 мы получили двадцать четвертого сентября. Двадцать седьмого был отравлен Зелиньский. Сегодня уже тридцатое. Поэтому, если ликвидация провалившегося агента еще не произошла, она должна состояться в период, скажем, двух-трех недель. Думаю, что от этого зависит выполнение их следующих заданий. Они, как ты знаешь, любят подгонять своих. Поэтому и я тебя подгоняю, — улыбнулся полковник.

Спустя некоторое время Бежан сидел у себя в кабинете, погруженный в чтение присланных ему из архива писем Зелиньской к мужу — сухие, стереотипные, полные жалоб на тяжелую работу, отсутствие денег, плохое состояние здоровья. «Он ей больше не нужен, это ясно. Наверняка нашла другого, — подумал Бежан, — с деньгами». Перед глазами всплыл образ новой знакомой из поезда. Она тогда первой заговорила с ним. Он охотно дал втянуть себя в беседу. «Быстрее время пройдет», — подумал он. Женщина любила деньги, это было видно. Он отвез ее на такси на станцию электрички. Она жила в пригороде Варшавы. Он записал фамилию, номер телефона. Может быть, сейчас позвонить? Завтра у него свободный вечер. Через минуту он уже договаривался о встрече в кафе «Театральное».

 

ГЛАВА 5

Они бродили среди еще не остывших руин, на каждом шагу натыкались на обломки кирпича, осколки стекла, куски железа. Цех превратился в груду развалин, лишь кое-где торчали остовы лишенных штукатурки стен.

Время от времени вспыхивал блиц — фотограф воеводского управления делал снимок за снимком. Работники следственной группы брали с места взрыва — огромной, до половины засыпанной обломками воронки — пробы для анализа.

— Берите пробы не только из воронки, но и из всех углов цеха, — распоряжался майор Юзеф Антковяк, оглядывая все вокруг. — А это что? — Он остановился как вкопанный.

На уцелевшем куске стены лежало что-то вроде человеческой руки, судорожно сжимавшей кусок железа.

— Это, наверное, рука Капусты, — сказал кто-то.

Во время взрыва погибли два работника. Франтишека Зембу взрывная волна выбросила на улицу. Пятна крови рядом с ним посерели от покрывающей их пыли. Тело опознали сразу.

Труп второго рабочего — Владислава Капусты — обнаружить не удалось. В момент взрыва, по словам остальных рабочих, он находился внутри помещения. Выходил последним, поскольку должен был включить вентилятор для проветривания цеха на время обеденного перерыва. По-видимому, взрыв разорвал его на клочки. Лишь обнаруженная рука указывала на то место, где он находился за секунду до смерти.

Взрывная волна задела и рабочих во дворе. Двое были ранены. Но никто не получил серьезных повреждений, кроме директора, который, приехав с совещания, вбежал в развалины дымящегося цеха. То ли он неудачно упал, то ли его задел какой-то обломок — с сотрясением мозга его отправили в больницу.

Его заместитель, инженер Казимеж Язвиньский, чудом уцелевший, немедленно связался с воеводским управлением. Его работники как раз кончали осмотр места происшествия.

— Ладно, пошли, — решил Антковяк. — Ты, — обратился он к одному из своих сотрудников, — немедленно отправляйся в институт криминалистики. Пусть бросят все и делают анализ собранных нами материалов. Мы поговорим с рабочими в канцелярии. И немедленно снимки, — бросил он фотографу, уходя.

В здании, где располагалось руководство Центра, царило замешательство. Уборщицы подметали пол, усеянный штукатуркой, осколками стекла и занесенными взрывной волной осенними листьями. Сотрудники, собравшись группками, обсуждали случившееся. При виде вошедших разговоры прекратились.

— Пожалуйста... в кабинет директора, — голос секретарши дрожал.

Но туда они не пошли. Расположились в комнате для собраний, разделяющей кабинет и секретариат.

— Я позову сейчас инженера Язвиньского, — сказала секретарша.

— Попозже. Сейчас, пожалуйста, пригласите по очереди рабочих первого цеха, — решил Антковяк.

— Одного сегодня нет, он не вышел на работу.

— Тогда тех, кто есть.

Минуту спустя в дверях появился пожилой мужчина в комбинезоне. Он как бы раздумывал, входить или идти дальше. Приглашенный жестом, он присел на краешке стула с другой стороны стола.

— Рассказывайте все по порядку, — обратился к нему Антковяк, записав персональные данные.

— Как обычно, в половине двенадцатого мы выходили на обед, ежедневно кто-то из нас дежурит в цехе, убирает цех, а на время перерыва включает вентилятор. Сегодня это должен был сделать Капуста. Он остался в цехе, а мы были уже во дворе, — голос рассказчика дрогнул, — когда раздался взрыв. Меня бросило на ограду. Вот все, что я знаю, — он поднял на собеседника серые глаза.

— Как получилось, что действующую модель убрали из первого цеха?

— На завтра назначены полигонные испытания. Вчера мы старались до конца рабочего дня все отладить. Сегодня занимались только контролем, еще раз все проверили. Все системы и механизмы работали как часы. Только инженер Язвиньский был точно не в своей тарелке. Не шутил, даже кофе не пил. А он без кофе — ни шагу. Сегодня он на свой термос даже не взглянул, все время крутился около модели, проверял, как действуют отдельные узлы. Убедился, что все в порядке, и внезапно, около двенадцати, ни с того ни с сего сказал нам: ребята, давайте перекатим ее во второй цех. Раз начальство велит, мы сделали. Открыли внутренние двери в инструменталку и оттуда, через другой вход, — во второй цех. Из-за спешки двери в инструменталку не закрыли. И к счастью, иначе бы и тому цеху досталось...

— Инженер Язвиньский сразу же отправился во второй цех?

— Да, сразу. Не хотел расставаться с моделью. Оставил даже свои вещи на столе.

— Из какого цеха должны были отправить модель на полигон?

Рабочий поднял на Антковяка удивленные глаза.

— Как это из какого? Из того, что был взорван.

— Кто об этом знал?

— Пожалуй, все. — Бригадир на минуту задумался. — Вы считаете, что это сделал один из тех, кто знал?

Антковяк кивнул.

— Кто-то наш, из Центра? Не может быть! Весь коллектив считает Центр своим домом. Ведь то, что мы делаем, касается обороны... Я сам был в армии, в 1939 году, потом партизанил. Нет, это не мог быть кто-то из наших, мы же строили этот Центр... Словно собственный дом строили. И наши погибли...

— А кто-нибудь посторонний не входил в цех вчера или сегодня?

— Нет. Во время работы никто чужой сюда войти не может. А после работы включается сигнальная система, есть и охрана. Она никого сюда не пустит. Утром я как бригадир прихожу первым и выключаю сигнализацию. Сегодня сразу же после меня пришел директор. Перед тем, как отправиться на совещание. Покрутился, посмотрел, поговорил с инженерами и пошел.

— Вы не заметили, не приносил ли кто-нибудь в цех свертка?

Бригадир на минуту задумался.

— Какой-то сверток принес Владек Капуста. Тот, что погиб. Но это вовсе не то, что вы думаете, — вздрогнул он. — Сам себя?! Он десять лет тут проработал... Золотые руки...

— А кроме Капусты?

— Бутылка, наверное, не считается?

— Какая бутылка?

— Литровая. Сегодня у Франека Зембы день рождения, вот он и хотел нас угостить...

— Вы не заметили, куда он спрятал эту бутылку?

— Да никуда. Как принес в кармане пальто, так она там и осталась...

— Где висело его пальто?

— На вешалке рядом со столом инженера Язвиньского. Почти рядом с этой воронкой...

— Вы попросите, чтобы зашел следующий, а сами сядьте в секретариате и нарисуйте подробный план цеха, обозначив, что где стояло. Хорошо?

Рабочий утвердительно кивнул.

Показания остальных сотрудников не внесли ничего нового в дело. Все были потрясены взрывом и смертью двух товарищей. Подтвердили слова бригадира. Лишь один вспомнил, что директор вошел в цех с портфелем.

Руководящий монтажом модели инженер Язвиньский сообщил, что в одиннадцать тридцать распорядился перекатить готовую машину во второй цех. После допроса охраны выяснилось, что никого постороннего на территории не было и никто не мог проникнуть сюда, не замеченный ими. Все говорило о том, что совершивших преступление следует искать среди работников Центра.

 

ГЛАВА 6

Кафе «Театральное», как всегда по вечерам, было заполнено до отказа. Бежан с трудом протискивался между столиками в поисках знакомой из поезда — Чеси Кобельской. Он опоздал больше чем на полчаса, поскольку долго проторчал на остановке.

Когда наконец автобус появился, он оказался так переполнен, что Бежан с трудом протиснулся в салон, поплатившись тремя пуговицами с нового плаща.

— Вы всегда так регулярно ездите? — выговорил он кондукторше. — И это называется экспресс...

— Мотор забарахлил, — объяснила та, получая два злотых за проезд. — Да вы не огорчайтесь, на свидание и так успеете... Такого мужчину любая девушка подождет.

Она действительно ждала. Чеся сидела у окна, демонстрируя всему кафе стройные, едва прикрытые юбочкой ноги.

— Извините, — целуя ухоженную руку, стал объяснять он. — Это все из-за городского транспорта.

— У вас нет машины? — удивленно спросила она.

— Еще не заработал, — проворчал Бежан.

Она окинула его внимательным взглядом.

— Мужчина должен иметь автомобиль. Тогда он выглядит совершенно иначе.

— Если вы так считаете, я постараюсь достать талон на машину. — Он шутливо поклонился...

Она с удовлетворением кивнула.

— Будем ездить за город, на экскурсии. Хотелось бы узнать о вас больше, вы мне... — Она внезапно умолкла.

Он не привык рассказывать о себе. Не любил вспоминать годы оккупации, которая перечеркнула его беззаботное детство, не хотел говорить о матери, погибшей в гестапо, об отце, вывезенном в Освенцим, о потере дома. О том новом доме, которым для него, семнадцатилетнего парня, стал лес, о новой партизанской семье, о днях, пережитых на границе жизни и смерти, о дорогах, освещенных луной, о могилах товарищей по борьбе. О вкусе свободы, побед и поражений. Все это было так лично, что говорить об этом с посторонним человеком, не пережившим ничего подобного, означало бы для него раскрыть самое сокровенное в своих чувствах, рассыпать самого себя. Послевоенные годы? Снова лес, борьба с бандами. Снова пожары и пепелища, а потом школьная скамья, университет. Нелегкое возвращение к нормальной жизни для тех, кто преждевременно постарел. Выбор профессии, означающий выбор своего места в возрождающемся мире, выбор жизненной позиции. Для Бежана жить — значило действовать, бороться. Окончив юридический факультет, он не занялся судебной практикой, а пошел в контрразведку. Хотел действовать, а не оценивать действия других. Да, она не была в состоянии все это понять.

— Я жду ответа, — донесся до него кокетливый голос.

— До сих пор в моей жизни не произошло ничего интересного, — улыбнулся он, заглянув в ее голубые глаза.

— Почему вы не женились?

— Из любви к свободе, — заявил он наполовину в шутку, наполовину всерьез. — Мне пришлось бы оправдываться из-за каждого часа задержки. Например, из-за часов, проведенных с вами. Из-за поздних возвращений домой.

— А почему вы поздно возвращаетесь домой?

— Моя работа очень меня любит.

— Действительно работа? — она снова кокетливо заглянула ему в глаза.

— В чем вы меня подозреваете?

— Как это в чем? Такой красивый мужчина должен пользоваться успехом.

— Да, но только не у моего шефа. Он никогда не оставляет меня без дела.

— Но я говорю о женщинах. Где вы работаете? У вас высокая должность?

Он рассмеялся.

— Высокая. Я работаю на третьем этаже.

— А, так значит, вы не директор? Директора обычно размещаются на первом.

— Я упал в ваших глазах?

— А квартира у вас есть?

Он утвердительно опустил голову.

— Отдельная?

— Конечно. Комната с кухней, если вас интересует мое холостяцкое хозяйство.

— Вот именно. Почему столько времени холостяцкое? Супружество имеет свои удобства, избавляет от ежедневных хлопот.

— Ну, вряд ли сто ит такой ценой отказываться от покоя.

— А вы никогда не думали о том, что все-таки сто ит?

Опустив глаза, он наклонился над чашечкой кофе. Лицо его явно выразило огорчение. Наверное, она не хотела задеть за живое. Дважды в жизни он считал, что сто ит. Первый раз это была юношеская любовь. На всю жизнь, до самой смерти, считал он. Действительно, до смерти. Девушка попала в руки немцев, когда направлялась в лес с собранными сведениями. Ее расстреляли. Он ломал руки от отчаяния и бессилия. Осталась память. Раз в год он ездил на ее могилу.

Второй раз? Не так давно встретил женщину, с которой хотел разделить свою жизнь — со всеми ее радостями и печалями. Встретил и почти тотчас потерял. Она погибла от вражеской руки, ее убил бывший гитлеровец. Уже после освобождения. Бежан не смог ее спасти. Что из того, что он нашел убийцу? Ничто не могло вернуть жизнь Марии. С тех пор он боялся серьезных отношений. «Видимо, я человек невезучий, — говорил он себе. — Приношу несчастье тем, кого люблю». Теперь он занимался только работой. Были, конечно, мимолетные флирты. Именно для этого и подходила Чеся.

— Так вы считаете, что стоит отказаться от свободы, — ответил он на вопрос утверждением, задержав взгляд на обручальном кольце на ее руке.

— Я? Я ни от чего не отказалась. Мы современные супруги. Друг другу не мешаем.

— Зачем же вы выходили замуж?

— Как это зачем? Теперь у меня больше свободы. Девушке легко потерять доброе имя. А замужних это не касается. Нет никаких проблем, даже если что-то... Можно прекрасно устроиться. Как-то я познакомилась с приятельницей своего директора, Вацлава Станиша, — Вандой Зелиньской, — продолжала она. — Вот она молодец. Муж сидит за растрату, но оставил ей столько, что можно жить припеваючи. Все может себе позволить. Сейчас завела богатого поклонника. А как одевается! Дорогие меха, драгоценности!

Бежан навострил слух. Зелиньская?! Это его заинтересовало.

— Кто же этот богатый поклонник? — спросил он.

— Известный адвокат, Жалинский. Красивый, хотя уже староват. Но дело знает. Сразу же, как только начал за ней ухаживать, подарил золотой браслет с рубинами. Она мне показывала. Золото высокой пробы, прекрасные камни. Похожий я видела в ювелирном на Маршалковской. Мечтаю о таком браслете. — Она взглянула на Бежа- на глазами, в которых внезапно вспыхнул свет. — Он прекрасно подойдет к моему вечернему бархатному платью... У камней точно такой же оттенок...

— А эта ваша приятельница не хочет заодно увлечь и директора Станиша? — прервал он эту речь, явно направленную против его кармана.

— Похоже на то. Она думает, что если он недавно вернулся из-за границы, то наверняка богат.

— Это на самом деле так?

— Пожалуй, нет. Правда, у него есть машина, но всего лишь «Сирена». Ни порядочных костюмов, ни мехов, хотя одно пальто у него просто шикарное, заграничное, в такую оригинальную шотландскую клетку.

Бежан весь напрягся. Неужели след? Так долго разыскиваемый след?

— У вас красивый шеф? Как он выглядит?

Она кокетливо улыбнулась.

— Я предпочитаю вас. Таких, как он, — тысячи. Среднего роста, седоватый. Не очень представительный. Не то что вы... — окинула она его взглядом. — Уже уходим? — удивилась она, видя, что он жестом подзывает официанта. — Вы отвезете меня домой?

— На этот раз, к сожалению, не смогу, — сказал он. — Зато в следующий... — понизил он голос.

Садясь в подъехавшее такси, она решительно заявила:

— В следующий раз мы посмотрим вашу квартиру и тот браслет.

 

ГЛАВА 7

Ванда Зелиньская сидела в коридоре столичного управления милиции и, распахнув отороченный каракулем черный жакетик, курила сигарету за сигаретой.

— Ничего бабенка, — говорили проходившие мимо работники комендатуры. — Ты только посмотри, какие ножки.

На вид ей было не больше тридцати. Но, сообщая свои анкетные данные, она слегка смущенно призналась, что ей сорок. Отца она называла независимым работником торговли, вызвав этим почти незаметное движение бровей поручика Вроны, который прекрасно знал, что папочка этой прекрасной дамы попросту торгует на барахолке, а заодно спекулирует долларами и золотом.

— Для меня все происшедшее — словно удар грома, — заявила она, поднося платочек к сухим глазам. — Это несчастье меня просто сломило... Бедный Адам. Теперь я ругаю себя за то, что так редко ездила к нему на свидания. Но, понимаете, — она бросила жалобный взгляд на Врону, — я ведь работаю. Очень много работаю. Мне приходится считать каждый злотый.

Врона отвернулся, чтобы скрыть усмешку. Как же, тяжкий труд! Он знал, что Зелиньская работает в кооперативе «Вышивка» только для вида. Денег у нее достаточно. Конфискация имущества мужа не коснулась ее приданого, поскольку, как заявил адвокат Жалинский, они не владели им совместно согласно добрачной договоренности. Таким образом, драгоценности, серебро, антикварные вещи, старинная мебель и ценные картины, находящиеся на вилле Зелиньских, не были конфискованы. Ее сестра, отец, друзья, в том числе и председатель кооператива «Вышивка» Ян Пампер, заявили дружным хором перед судом, что приданое, которое принесла в дом Адама Зелиньского Ванда Якубец, состоит именно из этих предметов, а также виллы с садом в предместьях Варшавы, записанной на ее девичью фамилию.

Смерть мужа не коснулась Зелиньской. Удалось установить, что еще перед его кончиной она намеревалась подать заявление о разводе, чтобы выйти замуж за адвоката Адама Жалинского. «Тоже Адам, не придется привыкать к новому имени», — подумал Врона, наблюдая за сидящей перед ним женщиной.

— Может быть, у вашего мужа были враги?

— У каждого есть враги, — заметила она спокойно. — Завистников хватает. Но в тюрьме... И таким способом... Просто в голове не укладывается. — И она снова поднесла платочек к глазам.

— Нет ли у вас родственника по имени Шимон Ковальский? — спросил он.

На бледном до этого лице выступил румянец. «Вроде бы волнуется», — мысленно отметил Врона.

— Нет, я не знаю никого, носящего эту фамилию, — ответила она после некоторого молчания.

— Вы хотели возобновить процесс по делу вашего мужа?

Она смиренно развела руками.

— Старалась. Но никакой надежды на успех, пожалуй, не было, хотелось только морально поддержать Адася.

В дверях появился Бежан. Врона придвинул ему стул. «Коллега», — бросил он поясняюще.

— Мы пригласили вас, надеясь, что вы сможете помочь нам напасть на след убийцы вашего мужа, — начал Бежан.

Она снова беспомощно развела руками.

— Все, что знала, рассказала. Но я знаю очень немного. Если бы покойный муж делился со мною своими заботами, я никогда не допустила бы никаких растрат. Уж лучше есть черствый хлеб, — патетически заявила она. — Но у мужчин свои тайны. К несчастью. — Она очень искренне посмотрела в глаза Бежану. — Я бы никогда не допустила, — повторила она твердо. И улыбнулась.

Бежан ответил улыбкой на улыбку.

— Вы знаете, я видел на улице очень красивое пальто, — ни с того ни с сего сказал Бежан. — В шотландскую клетку. Хотел бы купить себе такое же. Вы или, может, кто-то из ваших знакомых не знаете, где можно такое достать? Интуиция подсказывает мне, что в таких делах женщины разбираются лучше всего.

Она оживилась.

— Наверняка это заграничная вещь, — заявила она со знанием дела. — Сейчас, сейчас, дайте подумать...

Он впился глазами в ее губы.

— Такое пальто в шотландскую клетку носил школьный товарищ Адася — Вацлав Станиш. Мы встретились на каком-то приеме, потом он нас проводил. Я сразу же обратила внимание на качество и покрой. Он рассказывал, что купил это пальто не то во Франции, не то в Бельгии. Он там работал, — пояснила она. — Во время войны он служил в армии, кажется, воевал за Одру. Когда вернулся с Востока, его сразу же послали на Запад. Забавно, правда?

— Вы с ним встречались?

— Иногда я встречаю его у знакомых. Если хотите, могу у него спросить, где купил, или дам вам его домашний телефон. Позвоните мне. — Она продиктовала Бежану номер своего телефона.

— Буду вам очень обязан, — вежливо поклонился Бежан.

Выходя, она кокетливо взглянула на него.

— Ничего дамочка, — оценил Врона. — Тебе везет с женщинами.

— Что же это за родственник? Почему до сих пор нет сообщений? — не принял фривольного тона Бежан.

— Как мы и думали, по указанному адресу этот человек не проживает. Удостоверение личности фальшивое. Паспорт этой серии и под таким номером был выдан пять лет тому назад на имя Вацлава Шароня. Я установил, что Вацлав Шаронь выехал в служебную командировку в Австрию и там «выбрал демократию».

— В каком году это произошло?

— В июне 1965 года.

— Собери все, что возможно, об этом Шароне. И сделай это срочно. — Голос Бежана звучал решительно. — Просмотри все материалы по процессу Зелиньского, обращая особое внимание на его знакомства и заграничные связи, служебные и частные. Если он ездил в туристские поездки, возьми списки всех участников. Наблюдение за Зелиньской будем продолжать. А теперь я еду к себе. Жду сообщений.

— Не слишком ли мало поручений? — проворчал Врона, когда за Бежаном закрылась дверь.

 

ГЛАВА 8

— У Януша Гонтарского сотрясение мозга. Более пятнадцати минут с ним разговаривать нельзя, — предупредил врач, провожая Бежана в палату. — Если ему станет хуже, немедленно вызывайте меня.

Директор Центра технических исследований лежал в больнице в Верхославицах. Бежан неохотно ехал сюда. Он не любил запахов болезней, лекарств, боялся вида бледных, измученных людей. Но ехать было необходимо. Телефонограмма воеводческого управления о взрыве в Центре и трагической гибели двух рабочих попала на его стол. Тот факт, что взрыв произошел в Центре, работающем также и в оборонных целях, поднял их группу на ноги. Бежан немедленно занялся этим делом, затребовал все документы, акты осмотра. Согласно экспертизе, взрыв был произведен нитроглицерином.

— Только ли в саботаже тут дело, — раздумывал вслух Зентара, которому Бежан сообщил подробности. — А может быть, это начало деятельности того «замороженного» агента? Мы же не знаем, какие задания он должен выполнить. Я познакомился с документами, подробности мне рассказали представители армии. Речь идет о совершенно новой модели электрического двигателя, который может быть применен в военных машинах. В Центре установили этот двигатель на плавающем разведывательном транспортере. Сама машина, тоже оригинальной конструкции, разработана коллективом военных инженеров. Но скорее всего, для разведки более важным является все-таки двигатель, работающий бесшумно, выделяющий минимум тепла, что очень важно, поскольку его трудно будет обнаружить с помощью инфракрасных приборов ночного видения. Любая задержка в работе над действующей моделью может иметь большое значение для Центра в Мюнхене.

— Уничтожение модели им ничего не даст, — возразил Бежан, — затянется только время, необходимое для монтажа нового экземпляра, передвинется срок испытаний. Иное дело, если бы они уничтожили чертежи.

— Необходимо обязательно проверить, как хранятся эти бумаги. Может быть, расчет как раз на то, что все будут заняты поисками тех, кто совершил взрыв, и выпустят из поля зрения сохранность чертежей.

— Может быть, дело вообще не касалось действующей модели? Погибло два человека.

— Ты думаешь, Юрек, что один из них и был тем самым агентом, которого следовало ликвидировать? С этой целью произведен взрыв?

Бежан кивнул.

— У нас ведь нет уверенности, что Х-56 должен был убрать именно Зелиньского. А может быть, кого-то из тех, кто работал в цехе.

— Неправдоподобно. До сих пор не было случая, чтобы шпионажем занимались рабочие. Настоящие рабочие. Они не изменяют — такие люди не продажны.

— Мы ничего не знаем о них. Но даже если и не они, то, может быть, жертвой этого взрыва должен был стать кто-то, кто постоянно находится в этом цехе. Или кто-то, кто должен был оказаться там в это время. Возможно, один из рабочих был использован, чтобы принести взрывчатку. Следствие показало, что в тот день рабочий Капуста пришел на работу с каким-то свертком, второй принес бутылку водки, сам директор вошел в цех с портфелем. Ясно одно, сам собой нитроглицерин туда не попал.

— Ясно. Надо немедленно туда ехать и все очень внимательно осмотреть. Воеводское управление занималось поисками только виновников диверсии. А вдруг было что-то упущено? Какие-нибудь важные детали?

Именно эти детали Бежан и искал. Хотел присмотреться к людям. Протоколы, даже самые подробные, не смогут заменить — как он считал — непосредственных контактов. В ходе этих встреч и бесед, по интонации, по недосказанности или невольному жесту можно уловить какой-то след. Некоторые посмеивались над этим «психологическим методом» Бежана, но факт оставался фактом — метод давал неплохие результаты, а дело ведь было именно в том. Один из тех, кто его интересовал, лежал на больничной койке. Мужчина сорока с лишним лет, с лицом, изборожденным морщинами.

Бежан присел рядом с кроватью. Представился. Спросил о самочувствии.

— Как можно чувствовать себя после того, что произошло? — ответил тот охрипшим голосом. — Миллионные потери. Цех в руинах. Ну и оттяжка испытаний. Или они уже состоялись?

— Испытания модели отложены, — пояснил Бежан.

— До какого времени? — Гонтарский с трудом приподнялся на постели.

— Пока не найдем виновных, — спокойно ответил Бежан. — Договорились с военными. Решили, что сейчас работы на полигоне связаны с большим риском.

— Но это только вопрос обеспечения безопасности, — запротестовал Гонтарский.

— Таково решение, — развел руками Бежан. — Ничего не поделаешь. Я хотел бы, чтобы вы рассказали о тех двух убитых рабочих, если вы, конечно, знали их не только по карточкам персонального учета.

Гонтарский нахохлился.

— Я знаю всех. Эти двое! Хорошие люди. Плохих я не держу. Франек Земба работал в Центре с самого начала. Пятнадцать лет. Капуста — девять лет. Работник — золотые руки, старательный, точный. То же можно сказать и о Зембе. Правда, в последнее время он немного подводил. Что-то у него в семье не ладилось. Бывает. А вообще все наши рабочие заботились о модели, как о собственном ребенке.

— Вы были в цехе утром, перед тем, как уехать на совещание?

Он на минуту задумался.

— Был. Перед началом работы. — На бледном лице появился румянец. — Вы меня подозреваете?

— Я исследую все, что имеет значение для следствия, — спокойно сказал Бежан. — Вам ничего тогда не бросилось в глаза? Или, говоря по-другому, все ли тогда в цехе было как обычно?

Больной опустился на подушку, с минуту молчал.

— Во всяком случае, я не припоминаю ничего такого, что меня бы удивило или заставило задуматься. Я спрашивал, во сколько они кончат. Полигонные испытания должны были проходить на следующий день, второго октября. И этот срок надо было выдержать.

— Кто-нибудь посторонний бывал в последнее время на территории Центра?

— Нет, охрана ничего не говорила, а это их обязанность. Они проверяют документы у каждого. В конце концов, в цехах превосходная сигнализация. Стоит лишь коснуться какой-нибудь двери, как раздается сирена. Днем территория тоже охраняется.

— А нельзя ли проникнуть на территорию каким-либо иным путем? Через другой вход?

Директор рассмеялся.

— Нет. На территорию Центра входят через одни ворота, охраняемые день и ночь. Каждый из цехов имеет только один выход. Я не говорю о внутренних дверях, которые их соединяют. Окна не открываются. Поэтому в каждом цехе работает по два вентилятора. Один обычный, отсасывающий воздух, а второй — нагнетающий, включаемый во время уборки или на время обеденного перерыва. Рабочим эта вентиляция нравится.

— Сотрудники знают, как действует сигнальная система?

Больной снова приподнялся.

— Вы их подозреваете? Напрасно. С сигнальной системой, кроме меня и заместителя, знаком только бригадир. Это кристальной честности человек. Ежедневно он приходит на работу на полчаса раньше и выключает систему. А после окончания работы снова включает ее. За это он получает дополнительную плату.

— А если бригадир заболеет?

— Тогда звонят мне или моему заместителю. И кто-то из нас приезжает пораньше. Такие случаи уже были.

— Не очень-то это удобно, — заметил Бежан.

— Зато безопасно, — сказал директор.

— Неужели? Кто же в день взрыва выключил утром сигнализацию?

— Бригадир. Мы почти одновременно пришли на работу.

— Кто монтировал систему сигнализации? У кого есть ее план?

— Специалисты-техники. Только у них все чертежи. Но скажите мне ради бога, что вызвало этот взрыв?

— Нитроглицерин. Кто-то пронес его в цех.

Лицо лежавшего снова покраснело.

— Не может быть! — без сил он опустился на подушку.

— Может, и вы тому свидетель.

На лбу Гонтарского напряглись жилы. Некоторое время он молчал.

— Просто в голове не умещается, — прошептал он сдавленным голосом.

Смысла продолжать беседу не было, поэтому Бежан попрощался с больным. Закрывая за собой дверь отдельной палаты, он почти столкнулся с Чесей Кобельской.

— Вы? Здесь? — удивленно произнес он.

— Мир тесен. Все мы время от времени встречаемся. Даже не договариваясь об этом, — улыбнулась ему женщина. — Здесь лежит друг моего шефа, директора Вацлава Станиша. Станиш прислал ему кое-что. Просил узнать, не надо ли чего. Жена директора Гонтарского уехала в командировку. Некому о нем позаботиться, вот и пришлось мне... А вы что тут делаете? Вы давно его знаете?

— Общий знакомый просил меня зайти к нему, — отвертелся Бежан от ответа.

«Если Гонтарский ей скажет... Вот черт!» — выругался он про себя.

— Подождите меня. Я скоро выйду. Поболтаем по пути, — предложила она.

— Не могу. Очень тороплюсь. — Он махнул на прощанье рукой. — В следующий раз.

Она с минуту смотрела, как он сбегает по лестнице, затем исчезла за дверью.

 

ГЛАВА 9

Монотонный стук колес и покачивание вагона усыпили Врону. Он проснулся от резкого толчка и выглянул в окно. Поезд стоял в поле у семафора. Врона протер глаза. Веки опухли и покраснели. «Третья бессонная ночь», — подумал офицер. Первую он провел, изучая документы — несколько толстых папок — по делу Зелиньского. Нельзя было упустить никакой мелочи. «Черт бы все побрал, я с ума сойду», — бормотал он себе под нос, выискивая фамилии людей, связанных с убитым. Список рос с каждым часом. Кроме того, он выписал все поездки Зелиньского за границу, о которых упоминалось на следствии. «Должно быть, начальство к нему хорошо относилось, если его так часто посылали в заграничные командировки», — пришло в голову Вроне.

Из документов следовало, что Зелиньский в августе 1966 года побывал в Мюнхене и Вене по туристической путевке «Орбиса». В это время — мгновенно вспомнил Врона — в Вене уже жил, удрав из Польши, Вацлав Шаронь, настоящий владелец фальшивого паспорта. Они были знакомы в Польше — могли встретиться. Бежан наверняка обрадуется этой информации. Врона был доволен. Есть у Бежана чутье. Поэтому нет ничего странного, что он пользуется таким авторитетом. Врона не завидовал своему начальнику, знал, что нелегким трудом заслужил он это признание. «Нам не дает вздохнуть, но и сам не сидит сложа руки, это факт». Врона снова углубился в чтение протоколов.

Может быть, сегодня удастся выкроить время на встречу с Ханной — планировал он под утро, потягиваясь и выпрямляя затекшую спину. Но надежды его не оправдались.

Бежан, когда Врона принес ему результаты своих ночных трудов, как и предвидел поручик, действительно обрадовался этому совпадению дат, но тут же приказал затребовать в бюро по выдаче заграничных паспортов справку о всех выездах Зелиньского и Шароня, а также подробную информацию о последнем. Он был недоволен тем, что Врона до сих пор не собрал сведений о Шароне. Документы из бюро прислали вечером, и снова пришлось сидеть над ними всю ночь, а встречу с Ханной отложить. Он сказал ей о срочной работе и почувствовал, что она этому не верит. «Если бы ты в самом деле хотел...» — сказала она. Врона в самом деле хотел. И что из этого? Работа — на первом месте. Он снова просидел всю ночь, просматривая документы, сопоставляя даты и маршруты. Ничего особенно интересного не нашел. Поездка Зелиньского в город, где жил Шаронь, могла быть совершенно случайной.

Анализируя протоколы и анкетные данные, Врона подумал, что Шаронь мог уехать на Запад со своим паспортом, а затем предоставить свои документы в распоряжение Центра Гелена, который после «обработки» переслал по своему каналу этот паспорт агенту. Может быть, именно тому Х-56, которого они искали. В таком случае, все более правдоподобной кажется версия о том, что Зелиньский был агентом, ликвидированным по приказу Центра.

Едва только Врона вернулся и доложил Бежану обо всем, что ему удалось установить, пришла телефонограмма из воеводской комендатуры Вроцлава: «Задержан Шимон Ковальский. Внешние данные совпадают. Одет в пальто в шотландскую клетку».

Это была сенсация. И поручик Врона получил новый приказ: немедленно выехать во Вроцлав. На этот раз он даже не успел позвонить Ханне, чтобы предупредить. Она ждала. Наверняка ждала. Простит ли она его еще раз? А может быть, когда он вернется и позвонит ей, она просто бросит трубку или скажет: «Иди к черту!» Терпение тоже имеет свои границы. А он чувствовал, что перешел эти границы. Правда, не по своей вине. Но поймет ли она это? Захочет ли понять? Такая красивая и умная девушка, как Ханна, легко найдет себе другого, лучшего, чем он. Он представил себе ее с тем, другим. Перехватило горло. Он расстегнул воротничок. Не помогло. «Может, поймет, — уговаривал он себя. — Сразу, как приеду во Вроцлав, пошлю ей телеграмму».

На вокзале его ждала машина комендатуры, предупрежденной о его приезде, и начальник отдела безопасности. Телеграмму Ханне пришлось отложить. А диктовать ее по телефону из комендатуры, при всех, — глупо. Начнут смеяться, шутить, что он и дня потерпеть не может.

В кабинете начальника он выслушал подробности задержания Ковальского.

— Один из моих сотрудников, — подчеркнул заместитель начальника, — обратил внимание на пальто. Очень уж оно заметное. Сотрудник немедленно доложил об этом. Оказалось, что совпадают и приметы, и фамилия. Я приказал проверить по картотеке. На него была заведена карточка. Хулиган, нигде не работает, дважды судим. Хороша птичка... Живет на улице... — он без запинки сыпал данными.

Врона слушал, мысленно проклиная все на свете. Он уже был уверен: осечка. Убийца Зелиньского не мог быть хулиганом, мелким воришкой, которого легко найти в милицейской картотеке под той же фамилией. Да еще носит, словно визитную карточку, заметное клетчатое пальто.

— Как он был задержан? — прервал Врона своего собеседника.

— Наши люди ходили за ним три дня. Пока не накрыли пьяного в каком-то ресторане. Спровоцировали скандал, несколько человек, в том числе и его, задержали для выяснения личности. Таким образом он и попал к нам. Неглупые у меня парни, правда?

Врона кивнул. Он вовсе не был в этом уверен. «Впрочем, сейчас увидим», — подумал он.

— Давайте-ка его сюда.

Через минуту задержанный уже сидел перед ним. Приметы совпадали. Около сорока лет. Среднего роста, худощавый. И в пальто.

Протоколист записывал анкетные данные.

— Дело шьете? — спрашивал задержанный пропитым голосом. — За что? В этой стране и выпить нельзя? За свои гроши?

Ответа он не получил.

— Профессия? — спросил протоколист.

— Свободная.

— Что значит «свободная»?

— А то, что я — свободный человек. Можно работать, а можно и не работать. А если можно — я и не работаю.

— Но я спрашиваю о профессии. Что вы умеете, чему в школе научились?

— В школе? Я два класса кончил. Потом был вольнослушателем. А потом делал, что попадется.

— И где же вам попалось это пальто? — прервал его Врона.

Задержанный вдруг побледнел:

— Что, уже знаете? Из-за тряпки баланду хлебать?! Гражданин начальник, дело-то пустяковое, не стоит вашего внимания. Кто-то оставил, я взял. Чего одежке зря валяться.

— Я спрашиваю, где вы нашли это пальто?

Он почесал затылок.

— Сейчас... Поехал я к тетке... недалеко от Лодзи. К тете-то хоть можно ездить? — он вызывающе посмотрел на них.

— Когда это было?

— В сентябре. Кажется, в конце сентября. Двадцать пятого или двадцать шестого... Ну, выпили за тетино здоровье. Тетя угощала, она в этом толк знает. И пошел я поглядеть на город. Там, недалеко от кутузки, садик есть. Смотрю, сидит мужик на лавочке и раздевается. Думаю, жарко ему, что ли, а сам подошел поближе. Стою за кустами. Он пальтишко на лавку положил и отвернулся. От пальто и от меня. Я — шмыг из-за кустов, пальтишко тихо взял... ну и... Он сам снял. Положил.

— Что было дальше? — Врона с трудом сдерживал улыбку.

— А ничего особенного. Пальто я к тете снес и снова пошел в город. Перебрал маленько. Запел — «Как пошла дивчина в лес...» Милиция тут как тут. Вы, говорит, нарушаете общественное спокойствие. Я, конечно, возразил. Слово за слово, и попал в кутузку. Задержали на сорок восемь часов, как полагается. А когда выпустили, я сразу домой. С этим пальто. Не бросать же. Вещь. А теперь вот вы. И все из-за пальто. Эх, ну не везет, и все тут!

Врона прекратил допрос. Осечка — сомнений не было. Оставалось лишь проверить, действительно ли задержанный находился в милиции двадцать седьмого сентября.

Он позвонил из кабинета начальника. Вскоре ответ из отделения милиции был получен. Шиман Ковальский был задержан в нетрезвом состоянии и находился в отделении милиции с двадцать шестого по двадцать восьмое сентября, а значит пальто, украденное 26 сентября, не имело отношения к делу. Убийцу Зелиньского видели в таком пальто в тюрьме двадцать седьмого сентября.

Врона попрощался с заместителем начальника отделения, весьма огорченный неудачей. Машина уже ждала, чтобы отвезти его в аэропорт. В самолете он вспомнил о телеграмме. Снова забыл! «Ну ничего, я вернусь раньше, чем пришла бы телеграмма. Позвоню».

Через два часа он дрожащей рукой набрал знакомый номер. Ответила мать Ханны:

— Ханна пошла в кафе со знакомым. — И положила трубку.

«Вот и все», — подумал Врона. И, стиснув зубы, отправился к Бежану.

 

ГЛАВА 10

Зентара нетерпеливо ждал возвращения Бежана из больницы. Увидев друга, перестал вышагивать по кабинету.

— Есть что-нибудь новое? Говори быстро.

Бежан покачал головой.

— Я поговорил с Гонтарским, осмотрел Центр. Выяснил несколько интересных деталей. Думаю, что теперь будет легче раскусить этот орешек.

Зентара снова начал ходить из угла в угол.

— Что за человек этот Гонтарский?

— Нервный, вспыльчивый, но серьезный и деловой. Работа для него — все.

— Я говорил по телефону с его начальником, директором Управления специальных исследований Вацлавом Станишем... — начал Зентара.

— Это знакомый Зелиньских, — прервал его Бежан. — Он-то как раз и ходит в пальто из шотландки, так, во всяком случае, утверждают его секретарша и Зелиньская.

— Вацлав Станиш?! — удивился Зентара. — А ты ничего не говорил мне об этом.

— Просто не успел, а может, из головы вылетело. Впрочем, это еще не проверено. В больнице я встретил его секретаршу, Кобельскую. Она пришла к Гонтарскому по поручению Станиша. Что тебе сказал Станиш?

— Головой ручается за Гонтарского и Язвиньского, того изобретателя, который контролировал сборку модели. Станиш очень взволнован всем происшедшим. Просил, чтобы мы информировали его обо всем. Я сказал, что дело ведешь ты. — Помолчал и снова заговорил: — Станиш и Зелиньская. Это неожиданно. Прикажи проверить. Как следует проверить.

— Мы взяли под наблюдение все контакты Зелиньской. Если то, что она сказала, окажется правдой, выйдем и на Станиша. Мне кажется...

— Все время тебе что-то кажется, — прервал его Зентара. — Я получил подтверждение информации из нашего источника. Первым заданием Х-56 была ликвидация провалившегося агента.

— Вывод простой, если наши гипотезы правильны — агент и был ликвидирован.

— Гипотезы. В том-то и дело, что одни гипотезы. А толком ничего не знаем. Если так дальше пойдет... Они будут действовать у нас под носом, а ты продолжишь строить догадки, — в голосе Зентары прозвучала ирония.

Бежан не ответил. Что тут говорить. Бронек прав. Конкретных данных пока мало.

Бежан вернулся к себе в паршивом настроении. Перелистал документы. Нашел подробный план цеха номер один. Вся аппаратура, все устройства, инструменты, личные вещи, их расположение были точно обозначены на плане согласно показаниям рабочих.

Сопоставляя этот план с экспертизой взятых с разных мест проб, обломков аппаратуры и предметов, он хотел установить, все ли совпадает, попытаться понять, где и в чем могло быть спрятано взрывчатое вещество.

Он начал с поиска мест, где оно могло находиться.

Эпицентр взрыва — воронка, на месте которой во время монтажа обычно стояла модель, — находилась у самой стены, в нескольких метрах от входной двери. Это положение воронки ограничивало количество мест, где мог стоять или лежать контейнер с нитроглицерином. Значит, следовало обратить внимание на шкафчик для инструментов, ближе всего расположенный к месту взрыва, один из нескольких, стоящих у этой стены. Рядом с ним стояла вешалка, на которой Земба повесил в тот день плащ с бутылкой водки в кармане. На шкафчик — рядом с вешалкой — Капуста положил плоский сверток, который в тот день принес на работу.

— В чем же была взрывчатка?

Она могла находиться в этом плоском прямоугольном свертке, в литровой бутылке из-под водки или в другом сосуде, например, в термосе инженера Язвиньского, который в тот день, как и всегда, принес его с собой и поставил на своем столе.

На этом столе, стоящем за выступом боковой стены, лежал кожаный портфель с записями конструктора.

— Планов я никогда с собой на работу не приносил, — показал Язвиньский. — Пользовался записями. После передвижения модели термос и портфель остались на столе.

Эти показания подтверждались и результатами анализа найденных в этом углу обломков. Экспертиза показала, что у боковой стены были найдены щепки, обрывки кожи, мелкие осколки стекла — остатки разбитого термоса. Таким образом, термос конструктора не мог быть контейнером со взрывчаткой. Язвиньского Бежан вообще не подозревал. Он ни на минуту не отходил от машины — иначе бы его разорвало на части. Решение перенести модель в цех номер два не только спасло ему жизнь, но и сохранило саму машину. А может быть, преступнику важно было уничтожить не только новую боевую технику, но и изобретателя?

«Эту версию тоже следует принять во внимание, — подумал он и спохватился. — Черт побери, опять версия! Где факты?»

Осколки контейнера, в котором была спрятана взрывчатка, должны находиться в воронке. Он еще раз прочитал протокол экспертизы. В воронке обнаружены — щебень, куски дерева, железо и... осколки термоса. Остатки термоса инженера? Невозможно. Значит, второй термос? О втором термосе в показаниях ничего не сказано. Откуда же он взялся? Пакет, принесенный Капустой, утверждали рабочие, был прямоугольной формы. Там мог быть плоский термос со смертоносным грузом. Но нитроглицерин мог оказаться и в литровой бутылке из-под водки.

«Как был вызван взрыв? — задумался Бежан. — Нитроглицерин взрывается от сильного сотрясения».

Так что же, Капуста бросил бутылку с нитроглицерином, когда выходил из цеха последним? Но этой версии противоречила экспертиза местонахождения и положения частей трупа. Он был найден у противоположной боковой стены. Только рука с частью предплечья находилась рядом с рукоятью вентилятора. Капуста в момент взрыва включал вентилятор. Он был близко к месту взрыва, но не в самом эпицентре. Если бы, подумал Бежан, Капуста, включая вентилятор, бросил сосуд с нитроглицерином за спину, воронка была бы в другом месте, рядом с конструкторским столом. Да и зачем было устраивать взрыв в цехе, где уже не было объекта, предназначенного для уничтожения? В такой ситуации человек изменил бы план действий. Поэтому, решил Бежан, непосредственных действий человека здесь не было.

Установка снаружи? Сделать это незаметно совершенно невозможно, размышлял Бежан. Установка внутри? Какой-нибудь автоматический рычаг? Снова то же самое. Кому-нибудь пришлось бы смонтировать это приспособление. Не может быть, чтобы никто этого не заметил. Ни директор, ни конструктор, ни рабочие.

Все было как обычно. Никто чужой не входил в цех в течение этих двух дней. Никто не совершал необычных, непонятных для окружающих действий. Так как же это произошло, ведь взрывчатка не могла оказаться там сама по себе?

Он встал, походил по кабинету. Взял стоящую на письменном столе чашку кофе и выпил залпом.

— Да, сама по себе взорваться не могла... — подумал он вслух. — Не могла? А если... — он снял телефонную трубку и заказал машину до Верхославиц.

 

ГЛАВА 11

На письменном столе Вроны лежала груда донесений о наблюдении за Зелиньской и ее знакомыми. Врона внимательно просматривал каждую бумагу, вылавливая наиболее интересную информацию для Бежана. Из сообщений следовало, что Зелиньская спекулирует драгоценностями, контрабандными часами и заграничными лекарствами.

Эта милая дама систематически, раз в неделю, получала часы и лекарственные средства в кабинете варшавского гинеколога, доктора Юзефа Трачека.

Было также установлено, что его кабинет очень часто посещали иностранки. Совсем недавно несколько таких дам приходили к доктору Трачеку, и сразу же после этого Ванда Зелиньская пустила в оборот товар: партию золотых швейцарских часов и дорогих заграничных лекарств.

Часы появлялись на черном рынке менее регулярно, чем медикаменты. Это подтверждало версию Вроны, что Трачек систематически спекулирует лекарствами.

Зелиньская, как показало наблюдение, весь свой товар продавала за доллары.

Лекарства на продажу — это тоже показало наблюдение — Зелиньская получала и из другого источника. Им был один из друзей и покровителей Трачека, доктор Валь, человек идеальной репутации, впрочем, как и Трачек. Валь часто бывал в командировках на Западе, привозил оттуда целые партии фармакологических средств. Доктор Валь — психиатр по профессии — пользовался услугами не одной Зелиньской. «Установлением других посредников, — решил Врона, — займется отдел по хозяйственным преступлениям, мы передадим им материалы. Этот аспект дела нас в данном случае не интересует». Речь шла лишь о том, чтобы установить, не имеют ли заграничные контакты Валя и Трачека каких-либо других, неторговых целей.

А поскольку пока еще нельзя было этого исключить, Врона терпеливо вчитывался в донесения, тщательно отбирая всю информацию о людях, встречавшихся с Зелиньской. Ее начальник, председатель кооператива «Вышивка», где она руководила большой бригадой надомников, уже был замешан в нелегальных валютных операциях. Дело было прекращено вследствие малого общественного вреда, принесенного его действиями. Ян Пампер объяснил, что он действительно купил на черном рынке несколько долларов, совершенно необходимых ему на лекарство для больной жены. В качестве доказательства он даже представил рецепт, выписанный доктором Валем, на это дорогое заграничное средство и справку о том, что это единственное лекарство, способное вернуть здоровье пани Пампер.

Через пару месяцев история повторилась. Пампер попался на том же самом. И опять на основании тех же аргументов дело было прекращено. Так что председатель кооператива продолжал жить спокойно, план перевыполнялся, на заседаниях Пампер внимательно выслушивал указания начальства, истово обещал выполнять их.

Пампер вел размеренный образ жизни. После работы возвращался домой и проводил там все вечера. Раз в неделю навещал подругу Зелиньской — Станиславу Пекарчик, с которой у него были общие лекарственно-долларово-часовые дела.

Рейент, начальница Пекарчик и сестра Зелиньской, — наиболее интересная фигура среди них, решил Врона. Ее покойный муж, несомненно, был агентом разведки Гелена. Он погиб из-за собственной алчности: его убил бывший гестаповец (кстати, любовник его жены), которого он шантажировал. Правда, до сих пор ничто не указывало на связь пани Рейент с иностранной разведкой, но возможность существования таких контактов была велика, особенно если принять во внимание ее постоянные поездки в Вену и Мюнхен.

Пани Рейент регулярно устраивала приемы, и на одном из них, среди многочисленных местных и заграничных гостей, оказалась Эва, жена Януша Гонтарского.

Эту информацию он подчеркнул для Бежана.

И вздохнул с облегчением:

— На сегодня все.

Он встал из-за стола, позвонил Ханне. На этот раз она сама подошла к телефону. Услышав его голос, положила трубку.

«Конец, — подумал он с отчаянием. — Этого следовало ожидать».

 

ГЛАВА 12

Бежана разбудил какой-то шум. Минуту он лежал с закрытыми глазами, под властью чудесного сна, — он проводил отпуск в Закопане: горы, окутанные снежной шубой, свежий ветер, чистый воздух. А когда, наконец, открыл глаза, его поразил сияющий свет. Он вскочил с постели, выглянул в окно. Снег. Снег в начале октября! Неужели зима? «Ну и как тут не верить в сны? — весело подумал он. — Сбылось. Все, кроме отпуска». Пока что не было никаких шансов на отдых. Мельком взглянул на часы. И схватился за голову. Восемь тридцать. В восемь он должен был ехать в Верхославицы. Он открыл окно, выглянул. По Маршалковской медленно ехали машины в снежных шапках. Прохожие плелись, словно сонные, по засыпанной снегом улице. А его служебной «Волги» не видно. Он позвонил в гараж, спросил, где водитель.

— Выехал час назад, — ответил диспетчер. — Наверное, застрял в сугробе. Нам уже пришлось вытаскивать две машины. Разве вы не знаете, как у нас готовятся к зиме?

Как не знать. Все кончалось бравыми рапортами о готовности машин и людей.

Бежан заканчивал завтрак, когда за окном раздался знакомый сигнал. Он залпом допил кофе и спустился вниз.

— Что случилось? — спросил он, усаживаясь рядом с водителем.

— Как — что? — удивился тот. — Разве не видите, товарищ майор? Зима! А в управлении по очистке города, ясное дело, еще лето. Пока-то они проснутся... Застрял я. Если бы не ребята из городской комендатуры...

— Ну, хорошо, хорошо. Поехали.

Приехав в Верхославицы, он сразу нашел бригадира.

— Уцелевший цех похож на разрушенный?

— Да, они — как близнецы.

— Пойдемте посмотрим.

Вошедшего с бригадиром Бежана окружили рабочие.

— Ну как там? Нашли что-нибудь?

Бежан покачал головой.

— Нет еще. Преступника иногда найти труднее, чем смонтировать машину. Я приехал к вам, чтобы вы помогли мне. В том цехе перед взрывом никто не заметил второго термоса?

Они задумались.

— Один был термос. Инженера, — сказал кто-то.

Бежан огляделся.

— Есть тут какие-нибудь автоматически действующие приспособления?

— А в чем дело? — спросил бригадир.

— Сам не знаю. Поймите, — обратился он ко всем, — нитроглицерин — это не бомба с часовым механизмом. Сам не взрывается. Взрыв может произойти только от сильного сотрясения. И что-то должно было стать причиной этого сотрясения. Что-то, находящееся примерно здесь, — он показал в угол цеха. — И действующее автоматически.

Минуту они стояли молча. Вдруг бригадир хлопнул себя по лбу.

— А может, дело в вентиляторе. Под ним есть такая полочка... Если положить туда взрывчатку... Да вы сами посмотрите.

Снизу ничего не было видно. Бежан встал на стул.

— Лучшего места и придумать нельзя, — пробормотал он себе под нос. — Дайте какую-нибудь бутылку.

Из угла вытащили пустую поллитровку.

Майор Бежан налил в нее воды, поставил на полочку. Приказал:

— А теперь пусть кто-нибудь включит вентилятор.

Раздался оглушительный шум ворвавшегося в помещение ветра. И тут же — звон разбившейся о бетонный пол бутылки.

Бежан напряженно следил за ее падением. Упала в центр воображаемой воронки. Теперь он был уверен — так оно и было.

— Выключите вентилятор.

Наступила тишина. Рабочие окружили его.

— Вот гад, — сказал кто-то. — Но как он ее туда поставил?

— Вот именно, как и когда поставил? — поддержал его Бежан.

— Не при нас, — сказал мастер. — Кто-нибудь заметил бы. Без стула до полки не достать. Вы сами видели.

— Это в день взрыва. Первого октября. А тридцатого сентября?

— Во время работы? Невозможно. После работы мы проветривали помещение. Если бы там что-то было, то упало бы и взорвалось!

— Утром первого октября вы тоже проветривали?

Они отрицательно покачали головой.

— Зачем? Обычно проветриваем после работы и в обед.

Бежан был доволен. Их ответы определяли время действий преступника. С шестнадцати часов тридцатого сентября до семи тридцати утра первого октября.

— Но каким путем? — вслух размышлял он.

Они посмотрели друг на друга.

— Через дверь? Невозможно. Дверь, как обычно, после работы была заблокирована. И утром тоже, — объяснял бригадир. — Я сам включал и выключал блокировку. Окна, как известно, не открываются.

— Не с потолка же упало, — начал Бежан. И вдруг задумался над тем, что сказал. — А если через крышу?

Все как по команде посмотрели вверх, на стеклянную крышу цеха. Прямоугольники огнеупорного стекла в железных рамках. С одной из рамок, расположенной прямо над вентилятором, свисал замок.

— В том цехе тоже было такое окошко, закрытое на замок?

— Да.

— Давайте-ка проверим, хорошо ли оно закрыто.

Рабочие тут же принесли пожарную лестницу. Бригадир ловко вскарабкался по ней и дернул замок. Затем попробовал открыть окно.

— Закрыто, — объявил он сверху. — Посмотрите сами.

Бежан влез по лестнице, правда, не так быстро и не так ловко. «Старею, — мелькнуло у него в голове. — Засиделся за столом».

Дернул замок. Попробовал открыть окошко. Бригадир был прав. Замок держал крепко. Мышь не проскользнет.

— Спасибо, ребята, — искренне поблагодарил он их, спускаясь с лестницы. — За помощь.

— Это и нас касается, — сказал кто-то. — Модель мы монтировали. И товарищи полегли.

«Он сказал «полегли», а не «погибли», — подумал Бежан, направляясь к конторе. — Они считают, что это тоже фронт. Что-то в этом есть». Он вспомнил слова Зентары: «Не ищи предателей среди рабочих». Он был прав. Не они — в этом Бежан был уверен. Однако преступник был отсюда. Кто-то, кто знал распорядок дня, был знаком с территорией, разбирался в сигнализации и вентиляционной системе. Круг таких людей был узок. А только в этом кругу...

Секретарша пригласила его в кабинет директора. Гонтарский уже вышел на работу. Он как раз обсуждал с Язвиньским подготовку к монтажу новой модели.

Приход Бежана прервал дискуссию.

— Может быть, выпьете кофе? — предложил Гонтарский.

Бежан с удовольствием согласился. Через минуту в кабинете появилась секретарша.

— Три кофе, — попросил директор.

Она растерянно огляделась.

— Что вы ищете? — спросил Гонтарский.

— Я хотела заварить кофе в вашем термосе, — ответила она. — Но его здесь нет. Вы забрали его домой?

Гонтарский рассеянно пожал плечами:

— Нет. Ну заварите в чем-нибудь другом...

«Второй термос. Здесь был второй термос», — подумал Бежан.

— Пан директор, — обратился он к Гонтарскому, — я хотел бы кое о чем спросить. В связи со взрывом.

— Спрашивайте.

— Мне бы хотелось знать, кто из работников или посторонних людей находился на территории Центра тридцатого сентября вечером.

— Никого постороннего здесь не было, — ответил за Гонтарского Язвиньский. — Ведь мы не можем относиться к Вольскому как к чужому...

— Кто такой?

— Наш бывший директор, — объяснил Гонтарский. — Сейчас он работает в Управлении специальных исследований. Он приехал тридцатого сентября в четыре часа дня с указанием от директора Станиша. Попросил, чтобы его подвезли до Варшавы.

— И не повезло же ему, — добавил Язвиньский. — Мы с Янушем сидели весь вечер, готовились к докладу на совещании в Объединении. Он ждал нас часа два.

— Где он вас ждал?

— Товарищ майор, — нетерпеливо заговорил Гонтарский, — он тут совершенно ни при чем.

— Вот как? Почему же?

— Очень просто. Он сидел в моем кабинете, ни на минуту не выходил.

— Откуда вы это знаете?

— Как это откуда? Мы с Казиком сидели в конференцзале, через который вы только что прошли вместе с секретаршей в мой кабинет. Из этой комнаты нет другого выхода. Если хотите, можете проверить лично. — В голосе Гонтарского слышалось раздражение.

Из кабинета действительно не было другого выхода.

— Кто еще оставался вечером?

— Водитель и уборщицы. Но в каких комнатах они убирали, я не могу сказать. Не проверял, — заявил Гонтарский с иронией. — Вас еще что-нибудь интересует, товарищ майор?

— Нет, нет, я ухожу, — спокойно ответил Бежан. — Еще только одна просьба. Речь идет о планах строительства Центра. Я хотел бы посмотреть их.

Гонтарский задумался.

— В середине сентября я передал их в Управление. Их техники проверяли действие системы сигнализации. До сих пор они нам планы не вернули. Обратитесь к директору Станишу.

— Директор Станиш? — Бежан сделал вид, что старается вспомнить. — Мне кажется, я его однажды видел. Среднего роста, худощавый, ходит в пальто в шотландскую клетку?

Гонтарский кивнул.

— Это он. У Вацека есть такое пальто. Все обращают на него внимание — оригинальное.

Бежан уже сел в машину, когда в голове его блеснула новая мысль. Он выскочил, побежал в разрушенный цех. Наклонился над воронкой, пытаясь что-то найти. Вздохнул и пошел к машине. Одному человеку это не по силам. Надо будет прислать группу, решил он.

 

ГЛАВА 13

— Дело ясное — шайка расхитителей государственной собственности, — сделал вывод Врона, доложив Бежану о результатах наблюдений за людьми из круга Зелиньской. — И не боятся же. Такие масштабы...

Бежан пожал плечами.

— А чему ты удивляешься? Каждый преступник уверен, что именно он-то и перехитрит нас. Что именно он открыл метод не оставлять следов. У них есть деньги, и они верят в их силу, в силу страха, который держит в руках купленных за подачки, в силу знакомств и связей.

— Совсем как Центр в Мюнхене, — сказал Врона.

— Ты прав. Методы очень похожи. И результаты деятельности тоже. Нельзя исключить, что расхитителей-уголовников поддерживают иностранные разведки. Преступник может и не знать, откуда идет эта поддержка, но это вовсе не означает, что ее не существует... Подкуп одних, внушение другим, что дурак тот, кто не ворует, не пользуется жизнью, кому наплевать на работу, на свою страну, — в сущности, эта деятельность носит диверсионный характер. Люди, привыкшие мыслить такими категориями, с уважением относятся к «сильным личностям» — ворам, мошенникам, спекулянтам. И становятся благодатной почвой для деятельности агентов западных разведок. Почвой, на которой может вырасти предательство. В этой среде Центр вербует новых агентов. На них действует магия денег. Да ты и сам видишь, как валютные дела связаны с нашими.

Эту связь подтвердили и последующие события.

Ванда Зелиньская встретилась со Станишем в кафе «Сюрприз», где передала ему небольшой пакет. После этой встречи Станиш зашел к своим друзьям Янковским. А вышел от них вместе с инженером Язвиньским уже без пакета.

Язвиньский — как следовало из другого донесения — ужинал в «Бристоле» вместе с доктором Куртом Вернером из Вены. Курт Вернер — интересная фигура, с точки зрения контрразведки, — официально представлял в Польше венскую фирму электрических двигателей, филиал которой находился во Франкфурте-на-Майне. Он сам, высококвалифицированный специалист в этой области, устанавливал многочисленные торговые и личные контакты, главным образом во время выставок и международных ярмарок. Он был дружен с некоторыми польскими учеными. Приглашал их в Вену и Мюнхен, давая возможность познакомиться с интересными материалами по электротехнике. По его приглашению бывал в Вене перед бегством из родной страны и Вацлав Шаронь. В этом не было ничего странного, Шаронь представлял тогда внешнеторговое объединение, импортирующее и экспортирующее разного рода электротехническую аппаратуру, если бы не тот факт, что этот же Шаронь, как удалось установить, после своего бегства, уже завербованный Центром в Мюнхене, не потерял контактов с фирмой, хотя в нынешней ситуации это, казалось бы, ему было совершенно не нужно.

Контрразведка не теряла из виду как фирму, так и ее представителя. Немало фактов указывало на ее связи с мюнхенским Центром, на давно уже проводимые попытки экономической инфильтрации. В такой ситуации встреча Язвиньского с Вернером могла быть продолжением давнего знакомства, начатого несколько лет назад на Познаньской ярмарке, но могла означать и другие связи. Бежан, правда, считал, что Язвиньский не вызывает никаких подозрений, но наблюдение приказал продолжать. Он не исключал, что западная разведка будет стремиться любой ценой завербовать изобретателя. Язвиньский, правда, уже выдержал немало таких попыток. У известного инженера не раз возникала возможность продать свои разработки за границу. Он часто бывал на Западе, мог без труда, как Шаронь, «выбрать свободу» и неплохо устроиться там на доллары, полученные от продажи патентов. Но он во время заграничных командировок достойно представлял свою страну. Поэтому хотя подозрений и не было, но долг Бежана состоял в том, чтобы ни на минуту не спускать с него глаз и не допустить неожиданностей. Язвиньский чудом избежал смерти, спас от уничтожения действующую модель, переместив ее в другой цех. Бежан вспомнил свой разговор с изобретателем в Верхославицах.

— Почему вы так неожиданно решили переместить модель в другой цех? — спросил он его.

Высокий, спортивного типа блондин смущенно улыбнулся:

— Вы будете смеяться. Ну да ладно. В тот день я места себе не находил. Как-то неспокойно было. Ругал себя, называл истериком, но ничего не мог с собой поделать. И в сущности, без всякой на то серьезной причины решил перетащить. К счастью. Вы верите в предчувствия, в интуицию? — вдруг спросил инженер.

— Я верю в интуицию, — улыбнулся Бежан. — У людей, выросших во время войны, в постоянной опасности, пробуждается инстинкт — собачий нюх, предсказывающий приближение врага... Может быть, это?

— Во время войны я был ребенком. Но потом я так привык охранять мои изобретения от чужих глаз, что, наверное, это у меня теперь в крови. Должно быть, поэтому...

Язвиньский произвел на Бежана хорошее впечатление. Он был скромен, в разговоре не подчеркивал своих заслуг и талантов, прямолинеен, открыт. Настоящий человек, подумал Бежан, любивший оценивать людей по первому впечатлению. Интуитивно. Он никогда в этом не признавался, приводя факты для подтверждения, но в своем нюхе был уверен. Кроме того, он был сторонником личных контактов с людьми во время расследования. Сопоставление тех черт характера, которые он подмечал во время беседы, с сухими данными об этих людях облегчало ему оценку происшедшего, помогало установить побудительные мотивы. Зная человека, он мог точнее определить, правильно ли мнение о нем, содержащееся в документах. Его заместитель, Сташек Покора, считал такие контакты необязательными, признавал только факты.

— Только факты могут дать возможность оценить человека, — не раз спорил он с Бежаном. — Зачем тут приплетать какую-то психологию?

Но поскольку метод Бежана всегда приносил великолепные результаты и помогал избежать ошибок, а Зентара этот метод одобрял, Покоре приходилось отступать в споре, лишь иногда, в кругу друзей, он жаловался на фантазии своего начальства. И дальше работал по-своему, собирая факты и делая из них выводы. Пару раз сухие факты подвели его.

— Нет правил без исключений. Мне попались именно такие исключения, — оправдывался он тогда. — Но в основном...

Бежан несколько раз пробовал объяснять Покоре, почему подводит метод фактов, однако Покора стоял на своем, хотя, если говорить об умении собирать всяческие сведения, был просто незаменим. Бежан отступал, по-своему оценивал подготовленные Покорой материалы. Сейчас он поручил ему собрать анкетные данные руководителей Центра и Управления.

Руководство Центра. Из разговоров с Гонтарским Бежан вынес впечатление, что директор, в отличие от Язвиньского, не слишком легко сходится с людьми. Его манеры, жесткость, даже резкость, усложняли отношения с начальством. И в то же время в нем чувствовались сила, решительность, неуступчивость, ответственность. Интересный человек. Человек, к которому нельзя относиться снисходительно. Умеет соблюсти дистанцию, требователен, однако подчиненные любят и ценят его.

— Наш директор, — говорили Бежану рабочие, — никому не спустит, это факт, гоняет до седьмого пота, никаких перекуров не терпит. Но и помогает каждому, если нужно. И заботится, чтобы в Центре все шло как надо, без сучка и задоринки.

Это мнение подтверждал и тот факт, что директор, не задумываясь, бросился спасать модель, не зная, что ее уже нет в цехе. Гонтарского Бежан тоже исключил из числа подозреваемых. Но этот термос... Второй термос! Им мог воспользоваться Гонтарский, а мог и кто-нибудь другой. Термос всегда стоял на виду, его мог взять кто угодно.

Теоретически директор мог организовать взрыв. Он знал расположение помещений, действие системы сигнализации, устройство вентиляции — все уголки Центра, как свои пять пальцев. Возможность у него была. Но не мог же он уничтожить работу других людей и свою тоже. Он бывший солдат, думал Бежан. Солдаты, которые воевали за свою родину, не предают ее.

Итак, кто и как? Ответ на этот вопрос дал бы возможность сузить круг подозреваемых. Поэтому Бежан собрался лично отправиться в Управление специальных исследований за планами Центра. Он хотел познакомиться со Станишем. Человек в клетчатом пальто — так он мысленно его называл.

А пока он дал новью указания Вроне. Речь шла о допросе одного из друзей Зелиньского, некоего Юзефа Зомбека. Зомбек, бывший сотрудник одного из варшавских жилотделов, был осужден за взяточничество и в данный момент отбывал наказание в той же тюрьме, что и Зелиньский. Зомбек мог стать еще одним источником информации о Зелиньском и его связях. В августе 1966 года они вместе по туристической путевке ездили в Вену. Шаронь уже тогда там обосновался.

— Допроси его об этой поездке, — подчеркнул Бежан. — Может быть, он что-то заметил. Из наших старых данных ясно, что Зелиньский именно в Вене вступил в контакт с разведкой Гелена. Одним словом, от тебя многое зависит. Если мы будем уверены, что Зелиньский встречался в Вене еще с кем-то из Польши, легче будет добраться до Х-56. Это должен быть человек, которого Зелиньский знал и мог выдать. Человек, который контактировал с Шаронем на Западе и от него или его шефов получил тот паспорт. Поезжай немедленно.

У Вроны окаменело лицо.

— Сейчас? Но я именно сейчас...

— Что ты именно сейчас?

Врона взволнованно рассказал о своих сложных отношениях с Ханной.

— Сегодня мы договорились встретиться. Она сказала, что прощает меня в последний раз. И если я опять не приду...

Бежан задумался,

— А если я позвоню ей и объясню?

— Не знаю, поверит ли.

Бежан невольно улыбнулся.

— Что ж, любовь — дело серьезное. В таком случае, отправляйся ночным поездом. Завтра сделаешь все что надо и завтра же вернешься. А уж как ты это успеешь — дело твое.

Врона вышел с посветлевшим лицом.

 

ГЛАВА 14

Чеся Кобельская встретила Бежана кокетливой улыбкой.

— Долго же вы обо мне не вспоминали. Да и сейчас пришли не ко мне. Шефа я предупредила, он ждет. А я все о вас знаю, пан майор, — щебетала она, подавая руку, которую Бежан галантно поцеловал.

— Работа, ни минуты свободной, — сказал он, оправдываясь. Он был зол, что из-за этого визита нечаянно обнаружил перед ней свое звание и место службы. «Черт бы ее побрал, — ругался он про себя, — я совсем забыл, что она здесь работает...»

Она не заметила сжатых губ.

— Приходите ко мне сегодня или завтра, — шепнула она. — Я одна. Муж в командировке...

— Я позвоню, — обронил он. — Пожалуйста, доложите директору, что я уже здесь.

Но это оказалось ненужным. Дверь кабинета открылась, и на пороге появился седеющий мужчина.

«Похож на того «родственника», как его описали тюремные надзиратели, — мелькнуло в голове Бежана. — Но таких «похожих» много...»

Когда они расположились в кабинете, Бежан огляделся. На вешалке у двери висело пальто. Темно-синее. Не то.

Станиш начал разговор.

— То, что произошло, — ужасно, товарищ майор. Я понять не могу, как это могло случиться... Центр великолепно охраняется. Гонтарский сам занимался этим. Вы уже выяснили, как все это было, и нашли преступника?

— Это не так просто, — улыбнулся Бежан. — Дело лишь недавно передано нам. Пока мы лишь знаем, что причиной взрыва стал контейнер, подложенный в цехе номер один. Это все. Вы контролируете этот объект. Я хотел бы узнать кое-какие подробности о сотрудниках, о работе Центра.

Станиш задумался.

— Сотрудники? — повторил он. — Януш Гонтарский был назначен директором Центра по моей рекомендации два года назад. В Центре, как вы уже знаете, мы проводим монтаж действующих моделей наших изобретений. А поскольку они предназначены для оборонных целей, мы обязаны были туда поставить верного человека. Гонтарский — бывший военный, великолепный организатор, сумел справиться с беспорядком, который застал там.

— Кто был директором до него?

Станиш махнул рукой.

— Некий Вольский. Фаворит Управления. Совершенно не соответствовал занимаемой должности. Говорят, чей-то протеже. Убрать его было нелегко. Помогло лишь давление со стороны военных властей. Вы же знаете, мы и для армии работаем. Центр лишь формально подчиняется Управлению. Но мы имеем право назначать руководителей Центра, хотя непросто мне было посадить на это место Гонтарского.

— Но раз Гонтарский привел дела в порядок и прекрасно организовал работу, наверняка и руководители Управления его высоко ценят?

Станиш покачал головой.

— В Управлении его не любят. Сам не знаю, почему. У них к нему вечно какие-то претензии...

— Обоснованные?

— Откуда мне знать? Они мыслят категориями чиновничьих шаблонов. Не любят трудностей. Гонтарский — неудобный человек. В том смысле, — добавил он, поясняя, — что требовательный. И к себе, и к другим. Не исключая и собственного начальства. Он ставит вопросы по-военному. К тому же он занял место Вольского, которого выставил из Центра.

— Почему он убрал его оттуда?

— Считал, что ни он, ни его заместитель Гулинский, который сейчас тоже работает в Управлении, не годятся для работы в Центре. Ни знаний, ни желания работать — таково было его мнение о Вольском. Работящим Вольского назвать трудно, это точно. Но его любят. И в Центре, и у нас. Гонтарский — человек прямой, свое мнение он высказал сначала Вольскому. А тот принялся собирать на него компрометирующий материал. Начались конфликты. И пришлось немедленно перевести Вольского к нам, хотя в Управлении и не было штатной единицы.

— Чем он у вас занимается?

— Руководит отделом организации труда. Работы у него немного. Но что-то там делает... — в голосе Станиша проскользнуло пренебрежение.

— Бывает ли Вольский в Верхославицах?

Станиш кивнул:

— Иногда я его туда посылаю. Он был там даже тридцатого сентября. С самого утра. Мы отправили его, чтобы он срочно передал Гонтарскому наши планы, касающиеся сборки моделей. Гонтарскому предстояло докладывать об этих планах на совещании.

А Вольский, вспомнил Бежан, приехал только после обеда, как в один голос показали Гонтарский и Язвиньский, и два часа ждал, пока директор и конструктор закончат работу. «Видно, шлялся где-то, — подумал Бежан, — воспользовавшись случаем, но это не имеет никакого значения для нашего дела. Но раз он собирал материалы, компрометирующие директора, то может рассказать и что-нибудь интересное. Надо бы при случае побеседовать с ним», — отметил он для себя.

— Товарищ директор, — обратился он к Станишу, — планы строительства Центра у вас? Они мне нужны.

Станиш удивился.

— У нас? Их давно следовало отослать. Сейчас проверю, — он позвонил секретарше. — У кого эти планы? Будьте любезны найти и приготовить. Майор Бежан возьмет их у вас под расписку.

Майор попрощался со Станишем, обещая информировать его обо всем. «Интересно, где он был двадцать седьмого сентября, где клетчатое пальто?» — думал он, забирая планы.

— До свидания, я обязательно позвоню, — он поцеловал ручку Чесе.

Бежан как раз прятал планы в портфель, когда дверь приоткрылась и в приемную заглянул мужчина странного вида — бегающие глаза, бледное худое лицо.

— Кто это? — спросил Бежан, когда дверь тихо закрылась.

— Вольский, — ответила Чеся. — Он уже седьмой раз вот так заглядывает. С тех пор, как вы вошли к шефу. Наверное, у него какое-то дело к директору.

Больше он не стал расспрашивать ни о чем. Лучше будет как-нибудь в другой раз поговорить с ней. Он спешил. В голове уже вырисовывался план действий.

Он зашел к Зентаре, чтобы предложить свою идею.

— А что, если на место Кобельской посадить нашего человека? Может, Янека Видзского из технического отдела. Обсуди этот вопрос с военными властями. Они это как-нибудь устроят...

Зентара кивнул.

Едва Бежан успел вернуться к себе, как явился руководитель группы, которая еще раз обследовала развалины.

— Мы не нашли. Не справились. Часть крыши упала в самую середину воронки. Там нужен экскаватор.

— Если что-то надо, сами решайте, это не мое дело, — рассердился Бежан. — Вы должны найти. Немедленно.

Оставшись один, он принялся за изучение принесенных планов.

— Вот как это произошло! — вдруг вскрикнул он. — Только таким путем.

Он еще раз сопоставил все элементы головоломки. Все сходилось. Великолепно. Если они найдут, если экспертиза подтвердит, гипотеза превратится в истину. И тогда только три человека останутся в числе подозреваемых, только три. К двум из них он относился с симпатией. Третий ему известен пока только по фамилии. Так сказать, без лица. Хотя, почему без лица? Он вспомнил узкую физиономию и бегающие глаза.

Из раздумий его вывел телефонный звонок. Он взял трубку.

— Майор Бежан? — скрипучий, незнакомый голос.

Он ответил автоматически.

— Обратите внимание на Гонтарского и всю его шайку, — хрипел незнакомец.

Бежан включил магнитофон.

— Я слушаю, говорите, — сказал он в трубку, одновременно нажав кнопку сигнализации. В дверях показался сотрудник. Бежан жестами объяснил ему, что он должен делать.

— При Гонтарском пропали какие-то планы, — продолжал голос, — но он выкрутился.

— Каким образом? — спросил Бежан, затягивая разговор.

— Станиш ему помог. У него такие связи... — И трубку положили.

— Звонили из телефона-автомата на Праге, — вскоре доложил сотрудник. — Больше ничего не удалось установить. Наш патруль никого не заметил. Слишком поздно приехали. Будка уже была пуста.

Бежан задумался.

«Как ему удалось установить мою фамилию и номер телефона? Фамилию, звание и место работы знают только Станиш, Гонтарский и Язвиньский». Им он должен был представиться. Трудно предполагать, что они воспользовались бы этим, чтобы топить друг друга. Хотя, если бы после проверки эта информация оказалась ложной, их положение было бы упрочено. Только люди, которым есть что скрывать, могли стараться обелить себя таким образом. «Надо проверить эти сведения», — решил он. И вдруг вспомнил: Чеся Кобельская знала его фамилию и звание. И место работы. Могла нечаянно проговориться. Так что, мог узнать кто-то из работников Управления.

«Что тут раздумывать. В конце концов, ничего страшного не случилось. — И он решил не сообщать об этом Зентаре. — А то еще подумает, что мне что-то грозит».

 

ГЛАВА 15

Смена руководителя секретариата не удивила никого в Управлении. Ясное дело, раз Чесю перевели на другую работу, кто-то должен прийти на ее место. Почему перевели? «Видимо, роскошная блондинка понравилась какому-нибудь директору, которому захотелось, чтобы его секретариат выглядел не хуже нашего, — шутили сотрудники. — Ничего, нам это только на пользу. Замолвит за нас словечко у своего нового шефа. А вот Станиш, твердый, как скала, предпочитает мужчину. Избегает соблазнов...»

Видзский спокойно перенес «смотрины» и серию вопросов: откуда, из какого отдела прислан, кого знает, женат ли... И после массы пересказанных ему «на ухо» подробностей о привычках и капризах «старика», то есть Станиша, все пошло своим чередом...

Проработав несколько дней, Видзский понял, что в Управлении работают серьезно, не имитируя деятельности спешки. Что наиболее загружен спецотдел — сердце Управления, где работали высококвалифицированные инженеры. Отдел этот оценивал возможность применения представленных изобретений в оборонных целях и надежность их действия, учитывая современное состояние мировой техники.

С тех пор он бывал в спецотделе так часто, как это позволяли обязанности секретаря. У него самого был диплом инженера и несколько лет стажа в техническом отделе за плечами. Он умел задавать вопросы. Ему хотелось подружиться с людьми, узнать, над чем они сейчас работают, проверить, в полной ли безопасности находится документация отдела. До сих пор ему удалось лишь одно — подружиться. На все вопросы, касающиеся работы отдела, отвечали шутками. Он ничего не узнал, на оставленную без присмотра документацию не натыкался. «Умеют хранить свои тайны», — с уважением думал он.

В других отделах повезло больше. Заместитель Станиша по кадрам Альберт Зыбельт охотно поделился со случайным собеседником своим мнением на тему кадровой политики. Видзский внимательно слушал, собирал нужную информацию. Уже через пару дней он заметил, что Станиш и Зыбельт терпеть не могут друг друга, но при этом изображают нормальные деловые отношения. Зыбельт говорил о своем начальнике с иронией, иногда пренебрежительно:

— Солдат из него наверняка был бы хороший, но руководитель... — Тут он понижал голос. — Эти фельдфебельские замашки... Проталкивание «своих» людей... Гонтарский, например. Они познакомились в школе подхорунжих. Еще до войны. Ага, раз «свой», сразу его в Центр. Ну и как тут вести правильную кадровую политику? В таких условиях! — жаловался он. — Как принимать на себя ответственность за новоявленных сотрудников? Если что-нибудь случится, за все буду отвечать я. Как в Центре, например. А ведь это не я рекомендовал Гонтарского. Не я за него ручался. У Гонтарского вообще какие-то подозрительные связи, — заявил он Видзскому.

В ответ на удивленный взгляд Янека Зыбельт объяснил:

— Вы тут человек новый и ничего не знаете. Гонтарский воевал в дивизии Мачека, в Польшу вернулся только в 1946 году. И до сих пор не порвал связей с теми... Черт его знает, что за этим кроется... А крыться может все что угодно... Мы и Центр работаем на нужды обороны. Наши материалы — лакомый кусок для любой иностранной разведки. Поэтому я не раз говорил Станишу — нужно подбирать надежных людей. А, — Зыбельт махнул рукой, — он и внимания не обращает на мои слова.

— Станиша так и тянет на Запад, — заметил он в другой раз, заглянув в секретариат поболтать. — Сына послал учиться в Париж, будто в Польше нет институтов. А может, и у самого другие планы... — И не закончив, Зыбельт сменил тему. — Нет, все-таки никому нельзя доверять. Мой бывший начальник тоже казался надежным человеком, достойным всяческого доверия. Кто бы тогда мог подумать, что он связан с разведкой Гелена. А он предал и удрал. Для меня это было потрясением. Я страшно переживал. Этот случай научил меня быть бдительным по отношению ко всем. Я не могу спокойно смотреть на то, что здесь творится. — Лицо его стало озабоченным. — Боюсь, как бы история не повторилась...

— Как это — не повторилась? — спросил его тогда Видзский, не понимавший, к чему он клонит.

— Станиш несколько лет работал в Брюсселе, а там полно иностранных агентов. Ну, что-то, видно, произошло, если его вдруг ни с того ни с сего отозвали в Польшу. А несмотря на это, — он понизил голос, — после возвращения на родину его сразу же назначили генеральным директором Управления... Это ведь секретное учреждение. И как только уселся в директорское кресло, начал собирать своих людей. Назначал их на должности, ни с кем не советуясь, не спрашивая меня.

Эту и другую полученную во время работы информацию Видзский систематически передавал Покоре или Бежану, встречаясь с ними в установленном месте. Однако не был доволен собой. Ему никак не удавалось узнать, есть ли у Станиша интересующее их пальто, что он делал двадцать седьмого сентября — в день смерти Зелиньского, каким образом пропали планы изобретения в Верхославицах, о которых говорил незнакомец Бежану.

Он попытался расспросить Вольского, но тот относился к новенькому настороженно. Был весьма любезен, но молчал. А времени оставалось мало, Бежан торопил. Вдобавок, работы в секретариате хватало, Станиш требовал, чтобы все шло идеально, без сучка и задоринки. Он отдавал краткие приказы и не терпел лишних разговоров. Каждый день требовал отчет о выполнении сделанного. Оставлял на письменном столе листочки с распоряжениями на следующий день. Этим начинались и кончались контакты Видзского и Станиша. «Фельдфебельские замашки», — вспомнил он слова Зыбельта. — Похоже, он прав... С людьми надо по-другому...» Подозрения Зыбельта стали казаться Видзскому более правдоподобными. Он все тщательнее следил за своим начальником, стараясь найти в его поведении что-либо подозрительное.

Сегодня Станиш уже с утра был чем-то раздражен. Как никогда, хлопнул дверью. Половину подготовленных на подпись документов велел перепечатать, найдя в них ошибки. Приказал вызвать своего заместителя. Из-за двери до Видзского доносились возбужденные голоса, но он боялся подойти ближе. А вдруг кто-нибудь заглянет и застанет его подслушивающим? Через несколько минут заместитель скорее выбежал, чем вышел, с нахмуренными бровями и побелевшим лицом. Сразу за ним вышел Станиш.

— Я уезжаю, — коротко объявил он раздраженным, резким голосом. — До пяти часов вечера мне должны прислать важные документы из Министерства обороны. Будьте добры привезти их ко мне. Вот по этому адресу, — он положил листок на стол секретаря. Там были и другие распоряжения, а среди них — приказ подготовить отчет о служебных командировках сотрудников Управления за последний квартал. Видзского это поручение обрадовало — оно давало возможность выполнить одно из заданий. Он потребовал из бухгалтерии финансовые отчеты о всех командировках, а из отдела кадров — учетную документацию.

Видзский углубился в изучение принесенных документов, когда вдруг услышал над самым ухом голос Зыбельта:

— Что, шеф подкинул новую работенку?

Видзский кивнул. Зазвонил телефон, и он отвернулся, чтобы взять трубку. Пока он объяснял собеседнику, что директора нет и сегодня не будет, Зыбельт уже стоял в дверях секретариата.

— Я тоже ухожу и сегодня больше не приду. Если кто-нибудь позвонит...

Видзский снова занялся документами. Он выбирал одну за другой командировки, отмеченные датами, которые его интересовали. Их оказалось пять. В отчете об одной из командировок были заметны следы исправлений. Видзский вчитался внимательнее, схватил листок бумаги и начал что-то подсчитывать на нем.

— Ах вот оно что!

Он и не заметил, как просидел до пяти часов, и курьер вручил ему документы, предназначенные для Станиша. Обрадованный своим открытием, Видзский быстро сбежал по лестнице.

— Новогродская, девятнадцать, — сказал он водителю.

Выйдя у дома, Видзский отпустил машину и вошел в огромный подъезд, полный разных ниш и закоулков. «Идеальное место для игры в индейцев», — подумал он, с трудом отыскав почти невидимые в темноте двери лифта. На лифте будет быстрее! Янковские жили на шестом этаже. Кабина опускалась очень медленно, и он нетерпеливо поглядывал наверх.

Занятый своими мыслями, Видзский не заметил скрывавшегося за углом человека. Вошел в лифт, захлопнул за собой дверь и нажал кнопку. Лифт поехал.

И вдруг погас свет. Кабина остановилась между этажами. Видзский толкнул дверь, она не дрогнула. Тогда он стал нажимать на все кнопки по очереди. «Черт побери, — рассердился он, — опять авария, ток отключили». Он очень спешил на встречу с Покорой. На этот раз он придет не с пустыми руками. Видзский нашел в кармане коробок спичек. Зажег одну, нашел аварийную кнопку. Нажал на нее изо всех сил. Услышал хруст, словно где-то раздавили стекло. «Кто-то идет, ну, сейчас мне помогут отсюда выбраться, — с облегчением вздохнул он, не отрывая пальца от кнопки. — Успею...»

Несколько секунд он стоял спокойно, прислушиваясь. Никто не шел. Он открыл внутренние двери, начал стучать в стену. И тут почувствовал, что пахнет гарью. «Проводка перегорела, — подумал он. — Этак я до вечера тут просижу, пока кто-нибудь заметит...» Эта мысль привела его в панику. Он зажег еще одну спичку, посмотрел на часы. Семнадцать двадцать. Покора ждет его в шесть на другом конце города. Он закричал. Может, кто-нибудь услышит... Прислушался. От тишины зазвенело в ушах. Запах гари усиливался. Кабель горит? В темной кабине стало душно. Дышать становилось все труднее. Видзский опустился на корточки. Сомнений не было, горело что-то внизу, под кабиной, клубы дыма поднимались вверх. У него закружилась голова. «Что делать. Что делать? Задохнусь, как крыса в ловушке...» — бились в его голове обрывки мыслей. Он еще раз попытался крикнуть. Но из горла вырвался беспомощный стон. Не хватало дыхания. А если это ловушка? Слабеющей рукой он нашел в кармане перочинный нож. Только одна мысль — сообщить... На ощупь он выцарапал на стене буквы. Рука то и дело бессильно сползала. Вдруг он уронил нож, схватился за горло. И мешком упал на пол.

 

ГЛАВА 16

Заключенный Юзеф Зомбек присел на краешек стула, искоса поглядывая на собеседника.

Врона вписывал в бланк протокола анкетные данные, размышляя, как вызвать его на откровенность. Зомбек на контакт не шел, на вопросы отвечал коротко, неохотно.

— Давно ли вы знакомы с Зелиньским?

— Лет десять-пятнадцать. Точно не помню.

— Как вы познакомились?

Зомбек задумался.

— Я работал в жилотделе, он пришел по какому-то вопросу.

— И отблагодарил вас за помощь?

Зомбек глянул исподлобья:

— Все, что было, есть в протоколах дела.

— Этого в протоколах нет, а мне нужны подробности.

Зомбек вскинул голову:

— Все, что было, есть в делах. И моем, и Зелиньского. Я был свидетелем на его процессе.

Не расколется, дело ясное. Как же сделать, чтобы он разговорился, размышлял Врона, наблюдая за пожилым мужчиной. Зомбек сидел неподвижно, прикрыв веками бегающие глаза, только неспокойные руки и капли пота на лбу говорили о том, что он встревожен... Боится, подумал Врона.

— У меня к вам никаких претензий нет, — осторожно начал он. — Что было, то было, суд вынес приговор, вы отбываете наказание. Если даже не все обстоятельства дела выяснены, меня это не интересует. Я здесь совершенно по другому поводу. Мне хочется выяснить причину смерти вашего знакомого Адама Зелиньского, который отбывал срок в этой же тюрьме. Именно здесь его отравили. Я знаю, что вы встречались на прогулках. Конвоир сказал, что однажды вы Зелиньскому что-то сунули в руку. Что это было? Яд?! — он повысил голос.

Заключенного словно громом поразило.

— Зелиньского отравили! — прохрипел он. Его затрясло, лицо стало серым. — Вы думаете, что это я...

— Если вы хотите, чтобы я изменил свое мнение и исключил вас из числа подозреваемых, говорите правду. Обо всем.

Зомбек еще не пришел в себя.

— Я... брал взятки, спекулировал долларами, но такие вещи... Никогда... О, боже... Отравили... Здесь, в тюрьме...

— У них длинные руки. — Врона прощупывал почву, не спуская глаз с Зомбека.

— Они? Вы думаете, это они?! О, боже... Что со мной будет? Товарищ... гражданин капитан... Спасите меня... — Он уставился на Врону отчаянными глазами.

— Чтобы вас не убрали так же, как убрали Зелиньского, я должен знать всю правду. — Врона вздохнул с облегчением. Предчувствие его не обмануло! Зомбек что-то знает.

— Я все скажу. Спрашивайте.

— Сначала о том, как вы познакомились с Зелиньским. Что вас объединяло?

Зомбек с трудом взял себя в руки.

— Зелиньский пришел ко мне в жилотдел, просил о помощи, что-то ему там надо было устроить. Я помог. Он обещал отблагодарить и сдержал слово. Сначала пригласил меня к себе, устроил прием. И тогда же дал мне понять, что вместе мы можем ворочать крупными делами. Я видел, какие у него знакомые, и не спрашивал о подробностях.

— А потом?

— Потом я устраивал дела тех людей, которые приходили с запиской от него. Никто из них мне не платил. Зелиньский брал у них деньги и делился со мной. Пополам, как он говорил. Сколько он брал, я не знаю. Мне перепадало по тридцать, сорок тысяч за каждое дело.

— Где вы хранили деньги?

— Я обращал их в золото, в доллары.

— И с этими долларами, зашитыми в подкладку пиджака, вы отправились в туристскую поездку в Вену?

Зомбек снова побледнел.

— Там все и началось... — сказал он и умолк.

— Продолжайте.

— Мы поехали на десять дней. Нам удалось провезти немного долларов, а Зелиньский еще вез товар от Валя. Белый порошок. Это же состояние. Первый день я ходил, как пьяный. Какие магазины, рестораны! Хотелось развлечься по-настоящему! Вы же понимаете, у нас бы сразу же подняли крик: откуда у него столько денег! А там никто тебя не знает. Кабаки, девочки — все на высшем уровне. У кого доллары — тот и хозяин. А остальное никого не касается. Пошел я один раз в город и вернулся под утро без гроша в кармане. Надо было занять у Зелиньского. А его в гостинице не было. Я знал, что он на этот день договорился встретиться с кем-то в кафе возле гостиницы. При мне договаривался, по телефону. Я пошел туда. У нас с ним были свои счеты. Он сидел за столиком с каким-то типом. Я подошел и говорю ему на ухо: «Одолжи немного денег». А он сразу: «Садись. Это мой старый знакомый, пан Шаронь. Познакомьтесь». И к нему: «У моего друга кое-какие трудности с деньгами». Ну, тот открывает бумажник и вынимает пять стодолларовых банкнот. И спрашивает: «Хватит?» Я обалдел. «Что тут думать, бери. Потом рассчитаетесь», — говорит Зелиньский. Я подумал: «Может, у них какие-то общие дела. Может, Адам ему порошок продал». А он: «Как-нибудь договоримся. Встретимся через два дня здесь же». Я поблагодарил и ушел. Зелиньский остался. Вернулся в гостиницу только вечером, сияет весь. «Тебе что, пофартило?» — спрашиваю его. «Еще как!» — отвечает он и достает бумажник. Открывает — а там пачка долларов. Больше он ничего не сказал. Упомянул только о Шароне, что, мол, хороший человек и что он знает его уже много лет. «Вот кто умеет устроиться в жизни!» — сказал он. И мы пошли в ресторан.

А через два дня я встретился с Шаронем. Как договорились. В том же кафе. И он прямо объяснил мне, что хочет, чтобы я работал на разведку Гелена в Польше. «Эти пятьсот долларов — пустяк, небольшой аванс. Вы у нас не такие деньги заработаете. Хватит и на виллу, и на машину. А если вдруг какие-то неприятности — мы вас сразу же перебросим сюда. И будете жить по-королевски. Я, например, неплохо устроился. И не жалею». Показал бумажник, набитый долларами.

Я отказался. Продать, купить, заработать пару злотых — это другое дело. А шпионаж! Головой рисковать? А он говорит: «Тогда мы откроем вашим властям глаза на все ваши махинации с квартирами и с долларами». И начал перечислять. Он все знал. От Зелиньского, конечно. Я думаю — господи, как же мне выбраться из этой истории?! Из этих пятисот долларов я истратил сто. Где их взять, чтобы вернуть? Шаронь, прощаясь со мной, сказал, будто прочитал мои мысли: «Обратно дороги нет. Вы взяли деньги при свидетеле. Если не подпишете договора о сотрудничестве с нами, я обвиню вас в краже. Полиция мне поверит». Я знал, что так и будет. Притворился, что хочу подумать, и договорился еще раз встретиться с ним.

В гостиницу я вернулся чуть живым от страха. Что делать?! Пытался поговорить с Зелиньским. Тот молчит, как проклятый. Я понял: они его купили. В случае чего — он будет против меня.

Я решил, что единственное спасение — добыть какой-нибудь козырь против них. Чтобы они были у меня в руках. С тех пор я стал, как тень, ходить за Зелиньским. Однажды шел за ним до Пратера. Он сел на скамейку, прикрылся газетой. Рядом с ним сидел Шаронь. Тоже с газетой в руках. Я спрятался за деревьями. Увидев медленно идущего седого мужчину среднего роста, Шаронь встал и пошел за ним. Шел метров двести. Потом они остановились, заговорили. Шаронь показал на Зелиньского. Тот посмотрел и сразу отвернулся. Вдруг вижу, Зелиньский встает и подходит к ним. Заглядывает тому в лицо и протягивает руку. Тот, новый, сразу же ушел. Будто ветром сдуло. Я пошел за ним. Тоже хотел посмотреть на него поближе. Может, это и есть мой козырь, думаю. Незнакомец сел в такси, я тоже. И за ним. Видел, как машина остановилась у огромного здания, он вошел в него, у входа с кем-то поздоровался. Мне удалось запомнить его фигуру. Я был уверен, что ухватил какую-то ниточку.

Перед возвращением в Польшу я еще раз встретился с Шаронем. Вернул ему деньги, сунул прямо в карман, чтобы он не мог сразу разобраться, что там не все пятьсот долларов. И сказал, что если они меня заложат в Польше, то я заложу Зелиньского и того, которого видел с ним на Пратере. И сразу же ушел, он и слова не успел сказать.

На том дело и кончилось. От них никто ко мне не приходил. Я молчал. Только перестал встречаться с Зелиньским. И никаких дел с ним больше не имел. А потом он меня заложил. После того, как его арестовали. Рассказал про мои махинации с квартирами. Только про это. Я его здесь встретил. На прогулке дал ему сигарет. И все.

Он замолчал, глубоко вздохнул. Закрыл лицо руками.

— Вы защитите меня от них? — голос его дрожал.

— Будьте спокойны. И никому ни слова.

Покидая тюрьму, Врона насвистывал.

 

ГЛАВА 17

«Несчастный случай или убийство, замаскированное под несчастный случай?!» — Бежан не в состоянии был думать ни о чем другом с той минуты, когда, словно гром, поразило его страшное известие о смерти Яна Видзского. Покора ждал его в условленном месте два часа. Потом доложил Бежану, что Видзский не пришел. Бежан встревожился. Янек никогда не подводил. Наоборот, он был известен своей необыкновенной пунктуальностью. Всегда являлся с точностью до минуты. Значит, что-то случилось. Он тут же позвонил жене Видзского. Но и она ничего не могла сказать. Муж предупредил ее, что вернется поздно, должен был с кем-то встретиться в городе в шесть часов. Все правильно. В шесть Видзский договорился встретиться с Покорой. Но не пришел и в восемь. Может быть, задержался в Управлении? Бежан позвонил в дежурку охраны. Но там сказали, что в Управлении никого нет, а секретарь директора уехал на служебной машине около пяти часов. «Сегодня все ищут секретаря, — добавил дежурный, — директор уже два раза звонил, спрашивал, когда он ушел, потому что его до сих пор нет».

Здесь след обрывался. «Автомобильная катастрофа?» — мелькнуло в голове майора. Он снова взял трубку, набрал номер городской комендатуры. Дежурный прочитал ему список фамилий. Среди людей, пострадавших в тот день, Видзского не было.

— Позвоните после полуночи, — посоветовал дежурный офицер. — Еще поступят рапорты от патрулей.

Он не лег спать, ждал. Ходил из угла в угол по своей скромно обставленной комнате, поглядывал то на часы, то на черный телефон. Минуты тянулись бесконечно. Сначала он хотел послать оперативников в город, чтобы они нашли водителя и установили адрес, по которому он отвез Видзского, но раздумал. Если тревога окажется необоснованной, допрос водителя демаскирует Янека в Управлении. Бежан снова посмотрел на часы: двадцать два тридцать. Еще полтора часа. Присел на тахту, взял лежащую на ночном столике книгу. «Чума» Камю. Он любил книги такого рода. Книги, показывающие человека перед лицом смерти. Но сегодня он не мог читать. Отложил книгу. Сел за письменный стол, нервно постукивал пальцами. И сидел так до полуночи... Еще один разговор с дежурным. И вдруг, как гром, известие: «Погиб». Задохнулся в лифте в доме на Новогродской. Тело забрали в отдел судебно-медицинской экспертизы.

Бежан немедленно доложил Зентаре. Тот тоже был потрясен. На рассвете они уже были на службе. Группа из нескольких человек отправилась на место происшествия для выяснения обстоятельств смерти. Бежан поехал с ними. Он долго осматривал кабину лифта, пол, стены. Его острый глаз сразу же заметил нацарапанные ножом буквы. Большое «С», маленькое «у», потом «з» и еще начало какого-то слова, не то «ке», не то «ко». Видзский что-то хотел сообщить им. Бежан был уверен в этом. Буквы нацарапаны совсем недавно перочинным ножом. Рядом с телом Видзского нашли перочинный нож.

Ясно, что Видзский узнал что-то важное, настолько важное, что перед смертью слабеющей рукой нацарапал эти буквы. Для них. И не успел. Последние буквы, «ке» или «ко», вышли кривые. Линия шла вверх, потом вниз и прерывалась. Именно в этот момент он упал. Потерял сознание. «Понимал ли он, что умирает? — думал Бежан. — Ловушка это или несчастный случай?»

Версию о несчастном случае поддерживали прежде всего показания дворника, который утверждал, что мусор на дне шахты лифта лежал давно.

— Туда сбрасывали мусор еще до того, как установили лифт, — объяснил он. — Когда лифт поставили, мусор никто не убрал. А сейчас вот уронил кто-то окурок или спичку — и готово несчастье. — Он развел руками.

На вопрос, кто мог поджечь мусор, дворник пожал плечами:

— Откуда мне знать... Может, дети... Они любят играть в подъезде и в подвале... Или тот, кто последний ехал в лифте... В кабине лежали обгоревшие спички. А может, сигарету уронил...

Это отпадало. Видзский не мог уронить сигарету. Он не курил. Друзья частенько шутили, что именно за это его так любит начальство и жена. Он женился всего несколько месяцев назад. Они очень любили друг друга. Жена Видзского, студентка четвертого курса юридического факультета, хорошо понимала, что значит для него его работа, и никогда ни о чем не спрашивала, не обижалась, что поздно возвращается домой, а то и вовсе исчезает на несколько дней. Каждый вечер, рассказывал он, ждала она его с ужином допоздна. Как она перенесет это известие? Как сказать ей? «Уж лучше быть холостяком, — подумал Бежан. — Если бы я погиб... — И тут же представил себе отчаяние отца. — Хуже всего тем, кто остается...» Его мысли снова вернулись к Янеку Видзскому. Янек любил свою работу. Всегда просил, чтобы ему дали самое трудное задание. Старательный, добросовестный, всегда готовый помочь. И его нет. У Бежана сжало горло. Смерть на войне — это дело обычное, почти естественное. Сегодня ты, завтра я, думал каждый. И вот... Ежедневный риск в их работе вдруг стал явным, видимым... Каждую минуту это может стать его судьбой, судьбой его друга.

Но через минуту он взял себя в руки. Огонь мог возникнуть по вине кого-то иного, кто ехал в лифте до Янека. На полу лежали обгоревшие спички. Да! Расстояние между дверью и полом кабины достаточно широко, в шахту могла бы провалиться целая пачка сигарет. Но тогда Видзский почувствовал бы запах гари и поднял тревогу. И наверняка не поехал бы на лифте, тем более, что у него была какая-то важная информация, которую он должен был передать. И еще эта неожиданная остановка. Удалось определить, что лифт был остановлен при помощи выключателя, находящегося снаружи. Было выбито стекло в дверях, ведущих в подвал. Там помещалась прачечная, и жильцы дома возили белье на лифте. Может быть, кто-то из них нечаянно разбил стеклянную дверь?

Когда было разбито стекло? Дворник снова пожал плечами:

— А мне откуда знать? Я в подвал не езжу. А когда хожу туда, то в лифт не заглядываю. А зачем? Никто ведь кабину не украдет. Детишки, наверное, разбили. Может, вчера, а может, неделю назад. Кто за ними уследит? Тоже мне, велико дело, стекло разбили! Позвоню в контору, придут, вставят. Дети могли и дверь разбить, и спички бросить...

Из показаний жильцов следовало, что в промежутке 16.45—17.50 почти все дети были дома. По телевизору шел фильм «Граф Монте-Кристо». Единственный отсутствовавший пятнадцатилетний сын одного из жильцов был в это время у приятеля. Вернулся после семи вечера. Версию «дети» следовало отбросить еще хотя бы потому, что отверстие в стекле находилось слишком высоко, стекло мог разбить только человек ростом не ниже метра семидесяти.

Дети не достали бы до выключателя, находящегося на той же высоте, что и дыра в стекле. Впрочем, как оказалось, ни дети, ни их родители не знали, что есть выключатель лифта, скрытый глубоко в нише. Бежан тщательно его осмотрел. Немедленно приказал снять отпечатки пальцев, но на результаты особенно не надеялся. И, как оказалось, был прав. К выключателю прикасались дворник, пожарные, приехавшие для тушения пожара, и черт знает кто еще, так что отпечатки на выключателе ложились друг на друга, размазались, об идентификации не могло быть и речи.

Итак, заранее запланированное убийство? Бежан решился на эксперимент. Он спрятался в нише и какое-то время наблюдал за входящими в подъезд людьми. Идеальное место для этой цели. С секундомером в руке он нажал на выключатель, сбежал вниз, сделал вид, что разбил стекло, бросил спичку... Вернулся обратно в подъезд. Вышел. Все заняло у него полминуты. «Да, так и могло быть», — решил он.

Версия «убийство, замаскированное под несчастный случай» все больше обрастала фактами. Если предположить, что преступник хорошо знал все закоулки подъезда и подвала, знал о мусоре в шахте лифта, знал, в какое время появится Видзский... Только человек, который знал все это и чей рост не меньше метра семидесяти... Кроме того, он должен был знать, что Видзский догадался о чем-то важном и представляет серьезную угрозу. И потому решился убрать Янека.

Станиш. Рост сто семьдесят пять. Много лет бывает у Янковских, которые живут в этом доме. Наверняка знаком с расположением всех подсобных помещений. И Станиш знал, что Янек придет сюда, ведь он сам назначил время. Станиш признался, что дал Янеку такое поручение. Но с другой стороны, признался бы он в этом, если бы был преступником? У Видзского нашли листок с адресом Янковских и другими заметками, сделанными рукой директора, — распоряжения на двенадцатое октября. Перед лицом таких доказательств запираться не имело бы смысла. Впрочем, директор мог рассчитывать на то, что смерть Видзского будет признана несчастным случаем, а он сам, в этот момент игравший в бридж с друзьями, окажется вне всяких подозрений.

Однако алиби Станиша идеальным не было. Супруги Янковские, а также инженер Язвиньский, четвертый партнер за карточным столиком, дружно утверждали, что после четвертого роббера Станиш спускался вниз за сигаретами. Его не было почти полчаса. Они ждали его и шутили, что он, похоже, отправился в Пиньчов или не может добраться до киоска, который находится напротив дома. Точное время они не помнят, но это было примерно около пяти, потому что Станиш, выходя, попросил, чтобы секретарь его подождал, если они вдруг разминутся.

Он вернулся взволнованный. Объяснил, что киоск был закрыт и пришлось искать сигареты в другом месте. Киоскерша, с которой разговаривали люди Бежана, утверждала, что в тот день вечером она не отлучалась ни на шаг, киоск все время был открыт. Значит, Станиш солгал. Но зачем?

Вернувшись, директор спросил про Видзского и, узнав, что секретарь не приходил, несколько раз звонил в Управление.

На официальном допросе Станиш объяснил, что, когда он возвращался, лифт не работал, поэтому пришлось идти наверх пешком. На лестнице он почувствовал запах дыма, но решил, что у кого-то пригорело на кухне, а может, просто печь дымит. Дом старый, с печным отоплением. Объяснение звучало правдоподобно.

Все это происходило в то время, когда Видзский уже лежал в лифте, остановленном с помощью выключателя.

Мотивы преступления в данном случае лежали на поверхности. Станиш, видимо, боялся Видзского. Может быть, узнал что-то от своих друзей-военных об истинных причинах перевода Кобельской и появления нового секретаря. Может быть, Янек сам себя чем-то выдал. Если верить информации, которую Покора получал от Видзского, к Станишу в Управлении относились без особой любви, говорили, что он окружил себя «своими» людьми, а «чужим» не дает возможности продвигаться по службе, обращали внимание на его связи на Западе с людьми, враждебно настроенными по отношению к Польше.

Кто именно все это говорил, Видзский не установил. Покора тоже не знал источника этой информации.

Факты, мотивы — все сходилось, все говорило против Станиша. Все — кроме того мнения, которое составил о нем Бежан.

 

ГЛАВА 18

Офицеры, прибывшие на совещание, молча занимали свои места. Обычно, пока секретарша вносила чай и кофе, Зентара обменивался парой слов с каждым, шутил, рассказывал забавные случаи, и только когда она исчезала за дверью, полковник становился серьезным и приступал к делу. Сегодня он даже не поднял головы от бумаг, а в ответ на приветствия бормотал что-то, жестом указывая на кресла.

— Ну, буря идет... — прошептал Врона Бежану на ухо, садясь рядом.

— Мы должны обсудить результаты работы, — начал Зентара, в его голосе чувствовалась сдерживаемая ярость. — Каковы же результаты? Ползаете, как сонные мухи, и все без толку. Видзский погиб из-за нашей нерадивости! Или потому, что оперативный план не был продуман как следует, — это было сказано явно в адрес Бежана.

Бежан молчал.

— Когда вы, наконец, начнете действовать? Если и дальше так пойдет... — Зентара запнулся, у него перехватило голос. Помолчал и добавил спокойнее: — Капитан Покора доложит о фактах, которые на сегодняшний день удалось установить, и дальнейшем плане работы. Потом обсудим.

Покора разложил перед собой листки с записями. Два дня он готовился к этому совещанию, скрупулезно собирал необходимые сведения, факты. Ездил в Управление, наводил справки о Гонтарском.

— Ничего особенного он из себя не представляет, — заявил ему генеральный директор. — Недисциплинирован. Пренебрежительно относится к указаниям руководства. Все делает по-своему, ни с кем не советуясь. У него просто мания величия. Вечные конфликты, скандалы. Впрочем, подробную характеристику вы можете получить в отделе кадров, у Гулинского. — И он приказал кому-то по телефону: «Немедленно зайдите ко мне с личными делами руководителей Центра».

В дверях кабинета появился высокий плотный мужчина. Бледное, землистое лицо, резко выделяющийся на нем большой красный нос. Маленькие глазки осторожно глянули на Покору и остановились на директоре.

— Личные дела у тебя? — спросил директор, указав кадровику на кресло.

— Так точно, — отрапортовал тот, протягивая стопку папок.

— Проинформируй товарища капитана, — он указал на Покору. — Он ведет следствие по делу о диверсии в Верхославицах. Ему нужны сведения о Гонтарском и Язвиньском.

Гулинский заглянул в глаза начальника, как бы проверяя, все ли тот сказал. И, получив знак, что может говорить, осторожно начал:

— Директор Гонтарский — бывший военный. Перед войной закончил школу подхорунжих. Во время оккупации был за границей, служил в дивизии генерала Мачека. Вернулся в Польшу в 1946 году. В 1954-м закончил Варшавский политехнический институт, защитил кандидатскую диссертацию и перешел на научную работу. Два года назад, по рекомендации директора Станиша, был назначен руководителем Центра, который принял от тогдашнего директора Вольского и от меня. Тогда и пропала часть планов важного изобретения. Вольский эти документы Гонтарскому передал, он сам мне об этом говорил. Но новый директор свалил всю вину на своего предшественника. Тогда считали, что Вольский несет ответственность за беспорядки в Центре. А я думаю, Гонтарский — человек ненадежный. Но что делать, — он бессильно развел руками, — не мы решаем...

Покора слушал с интересом.

— Вы считаете, что взрыв — дело его рук?

— Да, товарищ капитан. И не только я так считаю. Сам директор...

— А инженер Язвиньский? Что вы о нем думаете?

Гулинский посмотрел на директора. Тот, помолчав, начал:

— Хороший специалист, это несомненно. Но его моральный облик... — он развел руками. — Не ведет никакой общественной работы. Как-то мы обратились к нему с пожеланием ускорить сборку действующей модели. А он, — директор поджал губы, — рассмеялся мне в лицо: «Ускорить можно выпуск кочерги, а не монтаж установки». Так и сказал. Это был явный намек. Дело в том, что по моей инициативе одно из наших предприятий недавно начало выпуск бытовых товаров из отходов основного производства...

— Асоциальный тип. Директор прав, — поддакнул Гулинский. — Политически ненадежен. Поддерживает связи с Западом. Все время получает какие-то письма из Парижа, Вены, Лондона, Нью-Йорка. И никому их не показывает. Бог его знает, какую он информацию отправляет на Запад?! Там-то ему все нравится. А вот у нас — нет. Беспрестанно критикует работу Управления, отрасли, да что там! Однажды на совещании принялся критиковать самого министра! Я думал, вылетит он с работы. Но нет, Гонтарский и Станиш его всегда покрывают. И Язвиньский, и Гонтарский — это ведь люди Станиша, что хотят, то и делают, а тот, не задумываясь, поддерживает любое их решение.

Покора тогда все это подробно записал и сейчас докладывал.

— По моему мнению, дело совершенно ясное. Группа людей из Центра, на которых мы должны обратить наше внимание, — это Станиш, Гонтарский и Язвиньский.

— Докладывайте факты, а не выводы, — прервал его Зентара.

— Гонтарский и Станиш знакомы еще с довоенных времен, со школы подхорунжих. Во время оккупации Гонтарский был в дивизии Мачека. Станиш воевал на Востоке.

— Я же сказал — докладывайте факты, а не рассказывайте биографии, — голос Зентары приобрел металлическое звучание.

Сбитый с толку Покора начал в третий раз:

— Двадцать седьмого сентября в тюрьме был отравлен Адам Зелиньский. Яд — цианистый калий — был подмешан в зубную пасту иностранного производства. Поскольку было известно, что активизировался новый агент, Х-56, который в числе прочих заданий должен был ликвидировать своего провалившегося предшественника, дело было передано нам. Одновременно мы анализировали все случаи убийств и гибели при невыясненных обстоятельствах, так как уверенности, что провалившийся — это Зелиньский, нет. После получения телефонограммы о взрыве в Верхославицах, во время которого погибли два человека, мы приняли к производству и это дело, не прекращая анализировать все случаи подобного рода. Но до сих пор ни одна линия, за исключением Верхославиц, не дала ничего интересного.

Первого октября в двенадцать часов дня в цехе номер один взорвался контейнер с нитроглицерином, стоявший на полочке под вентилятором. Включение этого вентилятора рабочим Капустой и стало причиной взрыва — воздушная струя столкнула контейнер, сотрясение от падения вызвало детонацию. Несчастный случай следует исключить. В цехе не было никаких взрывоопасных материалов.

Первоначальную гипотезу, что контейнер со взрывчаткой принес в цех кто-то из погибших, мы отбросили. Установлено, что бутылка в кармане пальто рабочего Франтишека Зембы действительно была с водкой. Показания сотрудников подтвердили его вдова и продавщица винного магазина, в котором Земба вечером тридцатого сентября купил эту бутылку. В плоском свертке, который принес на работу Капуста, были камеры для мотоцикла — подарок Зембе. Экспертиза установила, что в воронке находились обрывки обгоревшей резины. Эксперты утверждают, что это могут быть остатки мотоциклетных камер.

Мы установили, что контейнер с нитроглицерином был внесен в цех между 16.00 тридцатого сентября и 7.30 первого октября. Тридцатого сентября после 16 часов на территории Центра находились: директор Центра и его заместитель, инженер Язвиньский, а также прибывший на территорию Центра около 16 часов начальник отдела организации труда Управления специальных исследований Збигнев Вольский, шофер директора и три уборщицы.

Контейнер с нитроглицерином был доставлен в цех следующим образом: окна кабинета директора Гонтарского выходят на прилегающую к зданию конторы крышу второго цеха, граничащую с крышей цеха номер один. Преступник спрыгнул с подоконника на крышу второго цеха, находящуюся на метр ниже окна, а оттуда проник на крышу первого цеха. Он захватил из кабинета директора металлический прут, при помощи которого закрывалось окно, и им снял с петель оконную раму, не повредив замка, а затем поставил контейнер на полочку. Вернулся он тем же путем и положил прут на место. Эта рама уцелела при взрыве. Механоскопическая экспертиза показала, что оконные петли были приподняты и вырваны металлическим предметом. На пруте остались следы, идентифицированные экспертами. Вне всякого сомнения, это именно то орудие, которым воспользовался преступник.

Покора на мгновение замолк, потом глубоко вздохнул и продолжил:

— Таким образом, в число подозреваемых входят люди, которые в данный промежуток времени находились в кабинете директора или же поблизости, то есть Гонтарский, Язвиньский и Вольский. Все трое знакомы с расположением зданий, следовательно, могли воспользоваться этим путем, не привлекая внимания охраны. Поскольку Вольский показал, что он ожидал в секретариате, а не в кабинете Гонтарского, как утверждают директор и Язвиньский, и двери из конференц-зала в секретариат были закрыты, то либо один из последних, либо оба являются преступниками.

Взрывчатка скорее всего была подложена в термосе. Термос Гонтарского вместимостью в один литр в это время исчез.

Оба подозреваемых обеспечили себе алиби. Гонтарский уехал в Управление и вернулся, когда все уже произошло, а Язвиньский, переместив действующую модель, находился во втором цехе. Хочу добавить, — подчеркнул Покора, — что наблюдение установило контакт Язвиньского с Куртом Вернером, представителем фирмы, связанной с разведкой Гелена. Именно по приглашению этой фирмы Шаронь выехал в 1962 году в Вену. Кстати, Шаронь до сих пор поддерживает связь с этой фирмой. К тому же именно паспорт Шароня был предъявлен в тюрьме человеком, отравившим Зелиньского.

Основываясь на показаниях заключенного Зомбека, а также на нашей собственной информации, анализе обстоятельств дела Зелиньского и других данных, можно с уверенностью сказать, что агентом, которого приказал ликвидировать Центр, был Зелиньский.

А кто же Х-56? — Покора сделал многозначительную паузу для усиления впечатления. — Факты и улики позволяют предположить, что им является директор Управления специальных исследований Вацлав Станиш. Его внешность полностью соответствует описанию внешности «родственника» Зелиньского, которое дали охранники. И еще немаловажная деталь — бросающееся в глаза пальто в клетку. У Станиша такое есть. Мы установили, что с двадцать седьмого по двадцать девятое сентября Станиша не было на работе, он якобы болел. Медицинская справка есть в личном деле. Домработница Станиша показала, что его супруга в это время находилась в командировке в Нижней Силезии, а сам он взял машину («Шкода 1000 МБ») и уехал на полтора дня. Вернулся двадцать восьмого сентября вечером. Водитель машины этой марки с варшавским номером и по приметам похожий на Станиша заправлялся на бензоколонке, расположенной между местом, где находится тюрьма, и Варшавой. Машину слегка задел грузовик. Станиш обратился в автомастерскую в Ловиче, где вмятину устранили. Номер машины и фамилию владельца записали.

В конце июля 1966 года Станиш работал в Брюсселе и отправился в двухнедельный отпуск в Италию и Австрию. Время его пребывания в Вене совпадает — это следует из записей в книгах одного из венских отелей — с периодом, когда там находились участники туристической поездки из Польши, в том числе Зомбек и Зелиньский.

Хочу подчеркнуть, — продолжал Покора, что Станиш знал Зелиньского, до сих пор встречается с его вдовой и лечится у доктора Валя, который находится в дружеских отношениях с Зелиньской.

Выяснить все эти вопросы было заданием Видзского. Убийцей может быть только Станиш. У него были и мотивы, и возможность, — продолжал он, приводя факт за фактом.

— Слово предоставляется майору Бежану.

— Покора упрощает ситуацию. В расследовании много пробелов, — сказал Бежан. — Взять хотя бы события в Верхославицах. Трудно с уверенностью предполагать, что только Вольский говорит правду, и обвинять таким образом директора и его заместителя во лжи. Мы слишком мало знаем Вольского, чтобы верить ему на слово. У него тоже есть мотивы: хотя бы месть Гонтарскому, который пришел на его место. Далее. Если предположить, что целью действий преступника было уничтожение модели и что Язвиньский с агентом сотрудничает, как пытается доказать Покора, — зачем же тогда Язвиньский буквально в последний момент приказал переместить установку во второй цех?

Далее. Станиш. — Бежан повысил голос. — Улики против него. Но это всего лишь улики, часть которых весьма сомнительна. Словесный портрет «родственника»? Он подходит по крайней мере десяти тысячам граждан Польши. Пальто? У мелкого воришки, которого задержала вроцлавская милиция, было такое же. Заключенный Зомбек, которому показали фотографию Станиша, утверждает, что по фигуре он похож на человека из Вены. Но об идентификации не может быть и речи. Зомбек видел его лишь издалека. Станиша не было ни на работе, ни дома двадцать седьмого сентября? Дорожное происшествие? Снова то же самое. Это могут быть улики против него, но нельзя исключать и случайное стечение обстоятельств. То же самое можно сказать и о его пребывании в Вене...

— Слишком много случайностей, — прервал его Зентара. — Смерть Видзского — это, по-твоему, тоже случайность?

Бежан покачал головой.

— Видзского убили. Но Видзский перед смертью успел нацарапать на стене буквы «С», «у», «З» и «ке» или «ко». Думаю, он хотел, чтобы искали среди тех, кто ездил в командировку. Если я правильно понял эту надпись, это исключает Станиша, который не находился в командировке. Смерть Видзского тоже слишком уж связана со Станишем. Нам на него просто пальцем показывают.

— Ты их защищаешь! — не выдержал Покора.

— Это обвинение? — с трудом сдержался Бежан.

— Успокойтесь. — Зентара нахмурился. — Ситуация очень серьезная, а вы тут будете ругаться. Слушай, Юрек, — он обратился к Бежану, — если бы мы знали канал связи, я бы арестовал всю эту троицу. Каковы твои выводы?

— Мы не имеем права, естественно, ни на минуту спускать с них глаз. Но я не вижу необходимости в других мерах. Следует наблюдать и за Вольским. Мы должны найти канал связи.

— Капитан Покора, ваши выводы?

— Немедленно задержать подозреваемых. Следует лишить их возможности действовать. Связь с центром наверняка идет по линии Язвиньский — Вернер. Когда мы возьмем их — все скажут!

— Похоже, Покора прав, — вслух размышлял Зентара. — Положить конец их деятельности — вот самое главное.

— Дайте мне десять дней, — сказал Бежан, — дайте людей и разрешите действовать на свой страх и риск. Я доведу это дело до конца. А если не сумею — подам в отставку.

Зентара надолго задумался.

— Хорошо, — наконец решил он. — Даю тебе десять дней и ни минуты больше. А отставка — это, конечно, глупость, — он пожал плечами. — Даже говорить об этом не хочу. Действуй.

Когда совещание уже кончилось, он задержал выходящего из кабинета Бежана.

— И что ты так уперся?

— Что-то мне тут не нравится. Слишком много шума. Разведчики работают тихо. Или же у них совсем не та цель. Что-то мне тут не нравится, — повторил он. — Эти улики и доказательства, которые сами собой появляются каждый день, слишком уж направленная информация — как будто кто-то хочет убедить нас, что мы на правильном пути. В подозрениях, которые падают на Станиша, Гонтарского и Язвиньского, слишком много «логических» улик и слишком мало психологической правды, — добавил он, закрывая за собой дверь.

 

ГЛАВА 19

Бежан ехал в Верхославицы в подавленном настроении. Десять дней. «Не переоценил ли я свои силы? — размышлял он. — Что за дьявольская головоломка! Все сходится, и ничего не сходится, как будто кто-то вместо нужных аргументов подсунул фальшивые. Факты, улики, данные — все указывает на тех троих. Но если присмотреться к подозреваемым поближе — ни одно из обвинений не соответствует характерам и убеждениям. Официальные характеристики? Они так часто подводят». Он подумал о Гонтарском. Было совершенно ясно, почему так плохо по отношению к нему настроены Гулинский и Вольский. Он сместил их с постов, выставил из Центра. Теперь они пытаются хоть как-то ему отомстить. А руководство Управления, с которым они в дружбе, приняло их оценки за свои, тем более, что Гонтарский восстановил против себя начальство, критикуя его работу. Но и к хвалебным гимнам Станиша тоже нельзя относиться всерьез. Он в дружеских отношениях с директором и его заместителем, сам предложил их кандидатуры. Их поражение — это и его поражение.

Военные специалисты прекрасно отзывались о результатах работы нового руководства Центра. Их оценка — это действительно оценка труда. Ежедневной, тяжелой работы. А сотрудники... Как это они говорили о Гонтарском? «Требовательный, гоняет до седьмого пота, но и заботится о людях. Помогает». Язвиньского бригада ценит как хорошего специалиста. Его любят за непосредственность, скромность, почти дружеские отношения с рабочими.

Казалось, в Управлении должны были бы высоко ценить Гонтарского и Язвиньского. Однако из рапортов Видзского следовало, что кадровики и некоторые другие сотрудники отзывались о всех троих — Гонтарском, Станише и Язвиньском, как о людях весьма ненадежных. Мнение это подтвердили и материалы, собранные Покорой. Почему? Было ли здесь чье-то скрытое влияние или какие-то неизвестные до сих пор факты и основанное на них мнение? А может, зависть, которую так часто вызывают чужие успехи? Надо было серьезно поинтересоваться причинами и источником этих разговоров, распространившихся в Управлении, отметил он для себя. Похоже, это может стать важной ниточкой. Выяснение первичных источников и мотивов могло объяснить многое, очень многое. Бежан знал механизм возникновения сплетен, хороших и плохих характеристик, в которые очень часто совершенно искренне верило начальство, уверенное, что это и есть их собственные наблюдения и взгляды, не понимающее, что как раз эти-то мнения им были ловко подсунуты кем-то. Кем-то, заинтересованным в вознесении одного и смещении другого.

Занятый этими размышлениями, он не заметил, как доехал до Центра.

Гонтарский и Язвиньский ждали его с нетерпением. То, что он обещал объяснить причины и ход происшедших событий, наэлектризовало их. Но Бежан оттягивал начало разговора, ждал Вольского. Вся троица была необходима для проведения эксперимента, идея которого появилась у него вчера. Именно с этой целью он попросил Станиша под любым предлогом в условленное время послать Вольского в Центр. Бежан то и дело поглядывал на часы, а Вольского все не было. Когда наконец Вольский с портфелем под мышкой вошел в кабинет, майор вздохнул с облегчением. Теперь можно было начинать.

— Я обещал вам поделиться информацией о ходе расследования обстоятельств, связанных со взрывом на территории Центра, — медленно начал он. — Так вот, мы уже знаем, каким образом преступник пронес в первый цех смертоносный груз, — он замолчал, внимательно следя за их реакцией.

Гонтарский и Язвиньский смотрели на него с интересом. Вольский слегка побледнел.

— Как же это произошло? — не выдержал Язвиньский. — Каким чудом? Как он прошел?

— Как прошел? — повторил Бежан, вставая с места. — А вот так, — и показал на окно.

— Через окно моего кабинета? — изумился Гонтарский. — Когда?

Бежан снова обвел взглядом своих собеседников. Язвиньский сидел напряженно, будто прирос к креслу. Вольский опустил голову, только судорожно стиснутые на подлокотниках руки говорили о том напряжении, с которым он слушал Бежана.

— Прежде чем я отвечу на ваш вопрос «когда?», я начну с того, как это произошло. Преступник выпрыгнул из окна на крышу второго цеха, прихватив с собой железный прут, который лежал на подоконнике. Прошел на крышу первого цеха, прутом приподнял и вырвал петли окна, выходящего на крышу, приоткрыл его и поместил взрывчатку на заранее выбранном месте... — Бежан помолчал и продолжал рассказ: — Наши эксперты установили, что именно этот прут, — он показал на него рукой, — и стал орудием, с помощью которого преступник вырвал петли на раме. Следы видны невооруженным глазом. Видите, краска на нем содрана.

Он не переставал наблюдать за ними. На лице Гонтарского — изумление. Язвиньский напряженно смотрит куда-то вдаль, словно обдумывая услышанное. В глазах Вольского — затаенный страх.

— Когда это случилось? — прервал напряженное молчание Гонтарский.

— Тридцатого сентября вечером...

— Но тридцатого сентября вечером мы все сидели здесь до шести часов! — воскликнул Гонтарский. — Кроме нас на территории Центра были только уборщицы и водитель, который потом отвез нас в Варшаву. Так кто же? — На лбу у него вздулись вены. И вдруг, словно проснувшись, он произнес: — Надеюсь, вы нас не подозреваете?

Ответа не последовало.

— Вы подозреваете нас. — На этот раз его слова прозвучали утвердительно. Гонтарский закрыл лицо руками. Язвиньский не спускал изумленных глаз с лица Бежана. Вольский отвернулся.

— Я подозреваю всех, кто имел возможность совершить это, — спокойно ответил Бежан. — Всех без исключения. Поэтому я хотел еще раз поговорить с вами. Каждая деталь может оказаться важным звеном и помочь в раскрытии преступления. Если вы заинтересованы в том, чтобы задержать преступника... — он специально умолк на середине фразы.

Язвиньский встал, подошел к окну. Открыл его. Долго смотрел на металлический прут. Вдруг выпрыгнул на крышу и исчез из их поля зрения. Через пару минут вернулся, перепрыгнул через подоконник в кабинет.

— Да, похоже, так оно и было, — констатировал он с удивительным спокойствием. — А я и не подумал о такой возможности. Как вы догадались?

Бежан улыбнулся.

— Я тщательно обследовал уцелевший цех. Он ведь точно такой же, как и разрушенный. Я смотрел на крышу. И тогда один из рабочих сказал: «Не с потолка же упало?» И меня осенило. А почему бы и не с потолка? Остальное выяснили эксперты.

Бежан старался говорить непринужденно, словно не чувствуя нараставшего в кабинете напряжения.

Вольский встал.

— Ну, я пошел. Это документы, которые я должен был вам передать, — он положил на письменный стол Гонтарскому папку с бумагами.

— Подождите немного, — обратился к нему Бежан. — Я еду в Варшаву, подвезу вас. А по дороге поговорим.

Вольский кивнул. На лбу у него выступил пот.

— Спасибо, — произнес он хрипло. — Я буду готов через десять минут. Только забегу в контору, у меня там еще кое-какие дела. — И он выскользнул из кабинета.

— Теперь я понимаю, что меня тоже подозревают. И наверное об этом уже говорят вслух, потому что люди обходят меня стороной, словно зачумленного. Некоторые даже переходят на другую сторону улицы, лишь бы не столкнуться со мной, — говорил Гонтарский то ли Бежану, то ли себе. — Только Станиш ведет себя по-прежнему.

Оглушительный грохот прервал его монолог. Все трое выбежали из кабинета, ворвались в секретариат.

— Что случилось? — почти закричал Гонтарский.

Секретарша ошалело уставилась на них. Они выбежали в коридор. Здесь уже стали собираться сотрудники.

— Модель! Это наверняка там! — Язвиньский стрелой помчался вниз. Они за ним следом. Но во втором цехе все было в порядке. Оттуда уже выбегал Язвиньский.

— Слава богу, здесь все нормально! — крикнул он.

— Что-то взорвалось в конторе!

Они побежали туда.

— Сюда, скорей! — один из сотрудников показывал в конец коридора.

Место взрыва, словно дорожный знак, указывала лежащая на полу сорванная с петель дверь туалета. Они подошли ближе. На полу в крови, пыли и осколках кафеля лежал Вольский. Он был мертв. Вольский? Его можно было узнать только по одежде. Лицо было изуродовано.

— Никому не входить сюда! И ничего не трогать, — приказал Бежан.

Из секретариата он позвонил к себе и отдал соответствующие распоряжения.

 

ГЛАВА 20

— Это я виноват. Решил провести эксперимент. Ну и вышло как в анекдоте: «Операция удалась, пациент умер». — Бежан говорил не с Зентарой, а сам с собой. Руки на подлокотниках чуть дрожали.

— Успокойся. Такого финала ты не мог ожидать.

— Я должен был предвидеть, что кто-то из них, истинный виновник, может отреагировать именно так. Я загнал его в угол, напугал до смерти. Он решил, что провалился и выхода нет. Что мы все знаем. И принял отчаянное решение. И снова мы в тупике.

— Не такой уж это тупик. Юрек, возьми себя в руки. Ведь смерть Вольского подтвердила твою версию. Если преступником оказался он, значит, я ошибался, предлагая задержать тех троих подозреваемых. Смерть Вольского очищает от подозрений Гонтарского.

— Я лишь одного не понимаю, — вслух размышлял Бежан. — Если Вольский всегда имел при себе взрывчатку, почему он не решился ворваться в цех, где находится модель, и погибнуть там? Может быть, взрыв повредил бы машину. Похоже, он не ждал взрыва. У меня такое ощущение, — продолжал он, — словно я иду, держась за нитку, которую мне кто-то специально вложил в руку. Все шиворот-навыворот.

— Что ты хочешь этим сказать?

Бежан провел рукой по лицу.

— Агенты Гелена обычно стараются выполнять свои задания тихо, избегая лишнего, опасного для них шума. А в этом деле все наоборот. Будто кто-то специально оставляет визитные карточки, чтобы вызвать переполох. Взрыв в Верхославицах не имеет никакого смысла, если посмотреть на него с точки зрения реальных результатов. Даже если бы действующую модель удалось уничтожить, какая от этого польза? Испытания будут отложены. Ну и что? Чертежи надежно укрыты в сейфе по инициативе инженера Язвиньского. Кстати, это тоже кое-что о нем говорит.

— Ты ничего не сказал об этом на совещании. Почему?

— Покора вывел меня из себя.

— Это очень добросовестный работник, он искренне верит в то, что делает. Ты и сам это прекрасно знаешь.

— Но он слишком легко поддается влиянию привычных схем. Начинает с «пятен» в биографии, которые ни о чем не говорят. Верит во все дурное, что наговаривают на человека, не задумываясь над тем, чем может быть вызвано это негативное мнение. Но ведь все мы знаем, сколько в таких сплетнях бывает яда зависти, раздражения, мести, оскорбленного самолюбия. Так бывает всегда, если маленькие люди оказываются на слишком высоких постах. А Покора к таким сомнительным характеристикам подгоняет улики. Опасный метод.

— Так что же с этим взрывом? — сменил тему Зентара.

— Раз уничтожение действующей модели лишь отодвигало начало испытаний, зачем в таком случае весь этот шум, вызванный взрывом, привлекший наше внимание именно к Верхославицам? Ведь мы начали расследование, организовали наблюдение за всеми, кто имеет доступ на территорию Центра, таким образом, агент потерял всякую возможность продолжать свою деятельность. Зачем все это? Не вижу цели, а цель, несомненно, существует.

Смерть Видзского. С одной стороны, все, казалось бы, ясно: убрать опасного человека, который, возможно, сам себя чем-то выдал. С другой стороны, если принять за чистую монету улики против Станиша, возникает вопрос: неужели Х-56 так глуп, что всюду, как нарочно, оставляет свои следы, облегчающие нам работу по его поимке?

Зентара слушал Бежана, шагая из угла в угол.

— Что-то в этом есть, — пробормотал он. — Значит, ты думаешь, что они водят нас за нос... Но как в твоей концепции умещается смерть Вольского?

Бежан задумался.

— Думаю, что это был первый конкретный след. И он оборвался. Никогда себе этого не прощу.

Он замолчал. Зазвонил телефон. Зентара взял трубку.

— Да. Хорошо. Он сейчас будет у себя. Слушай, Юрек, — обратился он к Бежану, — звонили из министерства. К ним обратилась журналистка Эва Гонтарская, жена директора из Верхославиц, просит помочь ей встретиться с тобой.

Бежан поморщился:

— Наверное, муж ее подослал.

Через минуту он уже ждал ее в своем кабинете.

Когда майор встал из-за стола, чтобы поздороваться с вошедшей женщиной, то застыл потрясенный. Невероятно похожа на Марию. Те же темные, гладко причесанные волосы, те же большие карие глаза, даже улыбка похожа. Он с трудом взял себя в руки.

— Прошу, — указал он на кресло. — Чем могу служить? — Бежан старался не выдать своего волнения.

— Я пришла к вам по очень сложному делу, — начала она.

Бежан опустил глаза.

Тот же голос, мелодичный, низкий. Прошлое вдруг ожило, знакомые черты встали перед глазами. «Случайное сходство, всего лишь случайное сходство, — мысленно повторял он. — Мария мертва».

— Я вас слушаю, — хрипло сказал Бежан.

— Постараюсь говорить кратко — я пришла в связи с делом моего мужа, Януша Гонтарского. Вы хотите арестовать его... — Она умолкла.

— Почему вы так думаете?

— У меня на работе все знают о том, что произошло. На меня уже начинают коситься в редакции. Жена человека, подозреваемого в диверсии и бог знает в чем еще...

— Понимаю. Но вы не ответили на мой вопрос. С чего вы взяли, что мы хотим арестовать вашего мужа? Кто вам сказал?

Она пожала плечами.

— Не знаю. По-моему, все так думают. Некоторые знакомые не узнают меня, другие стараются бывать у нас как можно реже. Муж от всего этого совершенно не в себе. Мы хотели расстаться... Еще до всех этих событий. Но теперь, в такой ситуации... Я не могу уйти... Хочу помочь ему. Впрочем, может быть, и я... — Ее голос дрогнул.

Он не мог спокойно слушать этот голос. В нем проснулась давно забытая нежность. И вдруг он неожиданно для себя решился.

— Я не собираюсь арестовывать вашего мужа. — Он впервые посмотрел ей прямо в глаза. — Но меня интересует источник этих слухов. Откуда они взялись, каким образом так быстро распространяются. Вы журналистка. Может быть, вы поможете нам собрать материал, осторожно выяснить, кто что слышал и от кого. Хотелось бы установить источник слухов. Но только — никому об этом ни слова. Даже вашему мужу не рассказывайте, что были здесь. Вы знакомы с Зофьей Рейент? — спросил он, наблюдая за ее реакцией.

Она кивнула.

— Да, знакома. Я когда-то писала об эстраде. Она с этим связана. Как-то пригласила меня в гости, познакомила с актерами. Видимо, хотела, чтобы я как следует узнала людей этого круга, прежде чем стану писать о них.

— Каковы были ваши впечатления?

Она ответила, не задумываясь:

— Это очень своеобразный мирок, где все воюют друг с другом. В конце концов, речь идет о выступлениях, славе, деньгах. Вот они и крутятся вокруг Рейент.

— На этом вечере был кто-нибудь из ее родственников?

— Только сестра, Ванда Зелиньская.

— Когда это было?

— Точной даты не помню. В конце сентября.

— Кто-нибудь из присутствующих спрашивал вас о муже, о том, как идут дела в Центре?

Она задумалась.

— Нет. Вроде бы, нет. Погодите, что-то такое, кажется, было. Кто-то спрашивал у меня про мужа. — Она замолчала, отыскивая в памяти лицо и фамилию. — Это был врач. Известный врач — доктор Валь.

— О чем он спрашивал?

— Да какая-то светская болтовня. Кто-то заговорил о болезнях, кто-то поддержал, я сама подбросила пару слов о темпе жизни и его влиянии на рост числа нервных заболеваний. Тогда доктор Валь и спросил в шутку, не опираюсь ли я на свой семейный опыт и здоров ли муж. Он утверждал, что многие руководители секретных предприятий страдают нервными расстройствами...

— Упоминали ли вы когда-нибудь, что в Верхославицах проводятся секретные исследования?

Она подняла на него удивленные глаза.

— Нет. Я никогда не говорю на эту тему. Даже мои коллеги понятия не имеют, какие работы ведутся в Центре. Действительно, это очень странно! Откуда он мог узнать? — Она нахмурила темные брови. — Я как-то не задумывалась над этим. Только сейчас...

— Зайдите еще к Рейент. Под любым предлогом. Следует знать, дошли ли до нее слухи о подозрениях, касающихся вашего мужа. А потом дайте мне знать, — он продиктовал ей номер своего телефона.

— Спасибо вам за все, — в ее голосе звучала неподдельная искренность. — Я не ожидала такого приема. Рада, что познакомилась с вами...

Поднося ее руку к губам, он почувствовал, как у него сжалось горло. «Видно, от прошлого не уйти. Вечно возвращающийся девятый вал», — мелькнуло у него в голове. Он с трудом взял себя в руки.

Круг Зелиньской, Валь и эти слухи? Может быть, именно здесь стоит искать оборвавшийся след?

 

ГЛАВА 21

— Вы записаны на сегодня? Фамилия? — Сидящая за столиком пожилая женщина в белом халате заглянула в список пациентов.

— Да. Меня зовут Вацлав Вардецкий. — Бежан любезно поклонился.

Она нашла его фамилию в списке.

— Ваш номер восьмой. Пройдите в приемную. Пан доцент вас вызовет. Будьте добры оплатить счет.

— Заранее? — удивился он, доставая бумажник.

— Видите ли, с некоторыми пациентами бывают недоразумения. Поэтому... Если хотите лечиться у хорошего врача, не следует считаться с расходами.

Бежан заплатил и вошел в просторную приемную. Увидел свободный стул рядом с сидящей женщиной.

— Разрешите?

— Пожалуйста. Место свободно, — отозвалась она, не поднимая глаз от журнала.

Он взял со столика газету. Развернул «Трибуна люду» и, прикрывшись ею, стал наблюдать за пациентами. Какие-то сонные, вялые. Обычно в очереди к врачу ведутся разговоры о болезнях и лекарствах, здесь этого не было...

Сразу же после разговора с Гонтарской Бежан приказал принести сведения по наблюдению за Зофьей Рейент и доктором Валем, внимательно прочел их.

В донесениях, касающихся Рейент, не было ничего интересного. Она покровительствовала некоторым актерам, приглашала их на вечера, помогала устраивать заграничные гастроли. У Рейент время от времени бывал доктор Валь. Это подтверждало слова Гонтарской — Эвы, как мысленно называл ее Бежан. Она напоминала ему Марию, была как бы продолжением той, погибшей. Он думал о ней с нежностью, на которую, как ему казалось, уже не был способен.

Эва позвонила ему через пару дней после их первой встречи и сообщила, что Рейент, раньше такая гостеприимная, любезная, приняла ее холодно, на вопросы отвечать отказалась, сославшись на какое-то последнее распоряжение министра, и вообще отнеслась к Гонтарской как к назойливому непрошеному гостю, лезущему вдобавок не в свое дело.

— Кажется, ничего у меня не получается, — сказала Эва, когда они встретились в «Сюрпризе». — Какая-то стена выросла передо мной. Стена изоляции и подозрительности. Как будто я отравила как минимум пару человек. — Эва пыталась шутить, но Бежан видел, что она в отчаянии.

Он утешил ее как мог, и из кафе она вышла улыбающаяся и полная желания продолжать поиски. На этот раз она должна была под тем предлогом, что готовит серию статей о нервных заболеваниях, зайти к доктору Валю и напомнить об их разговоре.

— Он знает, знает обо всем, — рассказывала она Бежану по телефону после встречи с доктором. — Принял меня холодно, неприязненно. Потребовал письменного разрешения министра, только тогда он согласен говорить со мной. В приемной его ждал какой-то мужчина, иностранец. Видимо, врач, потому что секретарша обращалась к нему «герр доктор».

Бежан договорился о встрече с Гонтарской на следующий день, а сейчас, сидя у врача, ругал себя на чем свет стоит. Как можно было так прозевать? Давно следовало установить наблюдение за Валем. Врачебный кабинет и больница — это идеальная явка. Легко затеряться среди пациентов, легко передать и получить информацию. Откуда Валь знал о Центре и испытаниях, которые там ведутся? Почему в записной книжке Вольского, роль которого в деле уже не вызывала сомнений, оказался домашний телефон Валя, записанный на полях, без фамилии? Вольский и Валь. Вольский был снабжен смертоносной авторучкой, видимо, на случай провала, который, как он считал, и наступил. Экспертиза обломков авторучки позволила установить, что материал, из которого она была изготовлена, иностранного происхождения, а сама авторучка содержала крохотный тайник, где и находилась взрывчатка. Вольский устроил взрыв в Центре. Каким образом он доставил контейнер с нитроглицерином в Верхославицы, уже было известно. Рабочие, восстанавливающие разрушенный цех, нашли в водосточной трубе патронташ. В его кармашках, как установили специалисты, могли уместиться ампулы с нитроглицерином. Секретарша, допрошенная после смерти Вольского, вспомнила, что тридцатого сентября он был какой-то не такой, как обычно, угнетенный. Она даже спросила, не болен ли он, потому что Вольский даже двигался с трудом. Он проворчал, что плохо себя чувствует и что если бы не приказ Станиша, ни за что не появился бы в Центре.

— Я оставила его с директором и инженером Язвиньским, — сказала она. — Он ждал конца рабочего дня, чтобы с ними вернуться в Варшаву.

Гонтарский, придя в себя после шока, вызванного смертью бывшего директора, вспомнил, что у Вольского в тот день были грязные брюки, и когда везший их в Варшаву шофер спросил, где он так испачкался, Вольский пробормотал что-то невнятное. Эти мелочи только сейчас приобрели значение, фрагменты начинали складываться в целое. Х-56? Нет, скорее пешка в чужой игре. Но эта пешка могла привести к ферзю. Бежан приказал собрать самые подробные сведения о Вольском, его связях, знакомствах, проверить всю его биографию. Одна ниточка оборвалась. Надо было искать другую. Номер телефона доктора Валя мог стать путеводной нитью. Бежан решил лично познакомиться с Валем. Доктор Могельский, консультант-психиатр, подготовил для Бежана историю болезни Вацлава Вардецкого. С этими документами и ждал сейчас Бежан приема. Его немного смущало то, что он не уведомил Зентару о своем новом эксперименте, но тот наверняка не дал бы согласия. Поэтому Бежан решил молчать. Ведь никакого риска, как он думал, не было. Валь его не знал.

Скрип двери вывел его из задумчивости. Он поднял голову от газеты и увидел, что в дверях кабинета стоит Чеся Кобельская. За ней, в глубине, белела фигура врача.

Один взгляд, и Чеся бросилась к Бежану:

— Как, вы здесь, пан майор!

— Это ошибка. Я вас не знаю, вы приняли меня за кого-то другого, — равнодушно ответил он, изменив голос.

— Не может быть, у меня та-акой глаз! — кокетливо улыбнулась она, совершенно не смущенная его поведением.

«Вот не повезло! — Бежан был в ярости. — Может, Валь не заметил».

За следующим пациентом закрылась дверь.

— Я вас не знаю, — повторил он. — И не люблю, когда ко мне пристают незнакомые женщины.

Их разговор привлек внимание пациентов. Все смотрели на него. Он подумал, не исчезнуть ли по-английски. Но если Валь видел эту сцену, а Бежан, заплатив немалую сумму, исчезнет, то не заподозрит ли доктор, что за ним следят? И снова ниточка оборвется. Пройдет немало времени, прежде чем удастся найти еще какой-нибудь след. А осталось всего восемь дней. Х-56 действует. Бежан решил остаться. Однако ему было не по себе. Приемная опустела. Теперь в ней остались лишь Бежан и сорокалетний мужчина с бледным, неспокойным лицом и бегающими глазами. Бежан обратил внимание на неестественно расширенные зрачки — симптом психического заболевания.

Вновь открылась дверь. И вновь назвали другую фамилию. «Хочет принять меня последним, — понял Бежан. — Может быть, ему требуется больше времени, чтобы проверить, не симулирую ли я? — успокаивал он себя. — И все-таки зря я не оставил записки, куда и зачем иду...»

Его сомнения прервал низкий хриплый голос:

— Пан Вацлав Вардецкий.

 

ГЛАВА 22

Зентара нетерпеливым движением поднял трубку:

— Я просил Бежана зайти ко мне. Почему его до сих пор нет?

— Товарищ полковник, — объяснила секретарша, — на службе его нет. Звонила домой — и дома нет.

— Вызовите капитана Покору.

Через две минуты появился Покора.

— Где Бежан? — голос Зентары приобрел металлические нотки — как всегда, когда полковник был чем-то встревожен.

Покора развел руками:

— Не знаю, что с ним произошло, товарищ полковник. На восемь тридцать он назначил нам с Вроной встречу. Поручик до сих пор его ждет.

— Вызовите Врону.

Но и Врона сказал лишь, что Бежан приказал ему к восьми тридцати приготовить отчет о наблюдении за доктором Валем, а также представить список пациентов, которых Валь принимал в больнице и в своем частном кабинете.

— Почему Бежан поручил так тщательно наблюдать за Валем?

— В записной книжке Вольского мы нашли домашний телефон доктора Валя. Без фамилии. Наблюдая за связями Зелиньской, пришли к выводу, что Валь спекулирует лекарствами иностранного производства, наркотиками, а часто выезжая за границу, скупает там медикаменты. После того, как была собрана эта информация, Бежан приказал взять Валя под тщательное наблюдение. Он подозревал, что его контакты с Западом не ограничиваются только спекуляцией.

— Хорошо. Продолжайте следить за Валем. Но что с Бежаном? Какие у него были планы на вчерашний вечер?

Оба ничего об этом не знали.

— Дал задание на сегодня и ушел. Куда-то спешил, — объяснил Врона.

Зентара снял трубку.

— Соедините меня с офицером, дежурившим вчера. Немедленно.

— Нет, товарищ полковник, Бежан не сказал, куда идет, и не оставил никакой записки, — ответил на вопрос Зентары капитан Антчак.

— Возьмите мою машину, — приказал Зентара Вроне. — Поезжайте к Бежану домой. Может, проспал. Зайдите к соседям, спросите, видели ли они его вчера вечером. Только без лишнего шума. Вы, — обратился он к Покоре, — проверьте, не появлялся ли он в Управлении и в Центре? Жду донесений.

Зентара принялся расхаживать по кабинету. Размышлял.

«Что же могло произойти? Бежан, как и Видзский, никогда не подводил. Видимо, случилось что-то непредвиденное. Опять придумал какой-то эксперимент? И не сообщил мне, опасаясь, видимо, что я не разрешу. Черт побери, опять эти партизанские методы работы! Ну я ему покажу, когда вернется...»

Открыл дверь, вошел в секретариат.

— Немедленно затребуйте все донесения о несчастных случаях из городской комендатуры. И запросите «скорую помощь». Впрочем, нет, вызовите ко мне доктора Гавлика.

У секретарши дрожали руки. Она тоже была расстроена. Бежана все любили. Ей, Басе, он очень нравился, она охотно приняла бы ухаживания симпатичного офицера, но он никогда не проявлял такого желания, относился к ней, как к доброму другу. «Никак он не может забыть ее, — думала Бася. — Но все пройдет. Живые сильнее мертвых. Время залечит все раны. Может быть, и обо мне подумает».

Она заботилась о Бежане. Крепкий кофе, такой, как он любил, всегда был готов. И бутерброды, когда он оставался поработать вечером. Бася угадывала его желания, мгновенно исполняла все просьбы. Бежан, она эта знала, ценил ее доброе к нему отношение. Всегда благодарил. Один раз ей даже удалось пригласить его на кофе, правда, только в служебный буфет. Но он обещал, что вот управится с работой... Но когда же, наконец, у него не будет срочной работы?! Она не напоминала ему о его обещании. Сейчас она тоже как могла участвовала в поисках пропавшего. Она выставляла за дверь всех, кто пытался пройти к Зентаре.

— Он занят и страшно зол. Не морочьте ему голову сегодня, — объясняла она.

Зентара действительно был зол. Он даже не просмотрел отчеты о результатах расследований, которые еще вчера потребовал от всех руководителей групп. Зентара нервно перелистывал рапорты городской комендатуры, ища лишь одну фамилию. Но этой фамилии там не было. Не было ее и в списке вечерних и ночных пациентов «скорой помощи», которые принес доктор Гавлик.

— Проверьте еще дежурные больницы, может, привезли ночью... — он не успел докончить, а доктор Гавлик уже выскочил из кабинета — он понимал, что ситуация критическая.

Тревога Зентары росла с каждым часом. Врона привез известие, что вечером Бежана дома не было. Соседка сказала, что заходила к нему около десяти часов, звонила в дверь, никто не открыл. На телефонные звонки он тоже не отвечал. Никакой записки, куда пошел, где его искать, не оставил. Дворничиха заявила, что ждала его вечером, Бежан должен был забрать у нее плащ, с которого она сводила пятна.

— Только мне дает чистить. Лучше вас, говорит, никто не сделает. — Охотно болтала дворничиха. — Золотые, говорит, у вас руки. И все делаете в срок. Ему важно было, чтобы плащ к вечеру был готов. Я спросила, не на свидание ли он собрался. А он ничего не ответил, только улыбнулся и побежал на работу... А за плащом не зашел. Значит, вечером его дома не было.

Вроне едва удалось прервать этот словесный поток. Он оставил у дворничихи записку для Бежана и попросил, чтобы она отдала ему, как только тот вернется.

— Как придет, сразу отдам, — обещала она. — Вежливые знакомые у пана Бежана.

Докладывая о результатах поисков, Врона смотрел на хмурое лицо Зентары. Тот спросил:

— Покора тоже ничего не узнал?

— Нет.

— Проверьте шаг за шагом, что Бежан делал с утра. Может, нападете на след.

— А может, товарищ полковник, осмотреть письменный стол Бежана и его сейф, — неуверенно предложил Врона.

Зентара согласился.

— Идемте.

Они внимательно просмотрели все записи. Открыли сейф. Ничего. Документы и протоколы экспертизы, небольшой пакетик с кассетой.

— Магнитофон, быстро, — приказал Зентара.

Врона вставил кассету.

«— Слушаю, — послышался голос Бежана.

— При Гонтарском из Центра пропали чертежи, — хрипел незнакомый голос. — Товарищ майор, обратите внимание на Гонтарского и его шайку».

Голос умолк, пленка продолжала бесшумно наматываться. Зентара выключил магнитофон.

— Кому и когда удалось узнать, что Бежан ведет это расследование? Он ничего не рассказывал мне об этом телефонном звонке. А может быть, здесь и следует искать секрет его исчезновения? Кто-то разгадал его. Он ничего не сказал мне, — машинально повторил Зентара. И вдруг словно очнулся: — Поручик Врона! Немедленно организовать наблюдение за всеми сотрудниками Управления!

— Людей не хватит, — возразил Врона. — Одну группу мы перебросили на наблюдение за Валем и его контактами. А еще Гонтарский, Язвиньский, Станиш, Вернер...

К Зентаре вернулась активность. Он снял трубку, набрал номер и приказал:

— Немедленно отдай десять человек в распоряжение поручика Вроны, — и, не слушая возражений, бросил трубку. — Распорядишься людьми, как я сказал. Надо обязательно установить, кто, кроме Станиша, Гонтарского и Язвиньского, знал, кто такой Бежан, его служебный телефон и то, что он ведет следствие по этому делу. Надо осторожно проверить, может, кто-то из тех троих проболтался родственникам или знакомым. Может быть, нечаянно услышала что-то секретарша? Возможно, таким образом мы узнаем, что случилось с Бежаном. Не исключено также, что это поможет нам добраться и до вражеского агента.

Врона вышел. Зентара упал в кресло, закрыл лицо руками. Бежан был его лучшим другом. «Был», — он поймал себя на этом слове. «Нет, нет, есть!» — уговаривал он себя. Взглянул на часы. Шесть часов вечера. Надежда таяла с каждой минутой.

 

ГЛАВА 23

Бежан пришел в себя. Сквозь мглу, застилающую глаза, увидел белые стены, мебель. Чужая комната. «Где я? Что это значит?» — Он хотел встать и не смог. Что-то удерживало его. Что? Он приподнял голову, осмотрел постель, на которой лежал. Одеяло было натянуто до подбородка. Осторожно повернул голову. Боль пронзила его. Он замер, закрыл глаза. Какие-то нестройные, бессмысленные видения застилали сознание. «Может быть, все это сон, кошмарный сон, — подумал он. — Я должен проснуться». Снова попытался повернуть голову. Та же страшная боль. Теперь он боялся пошевельнуться, глубоко вздохнуть.

Звякнул поворачивающийся в замке ключ. Скрипнула дверь. Его это не интересовало, он всем своим существом ожидал минуты, когда исчезнет боль. Кто-то откинул одеяло, взял его руку... Бежан заставил себя открыть глаза. Фигура в белом наклонилась над ним. Укол. Снова чудовищный приступ боли, которая затем внезапно прошла. И такое чувство, словно он летит в пропасть...

Он снова очнулся, не зная, сколько времени прошло — год, день или час. Открыл глаза — та же комната, мебель. Старательно задернутые шторы. «Значит, это не сон...» — Он вспомнил прежнее пробуждение, дикую боль... Попробовал пошевелить рукой — безболезненно. Вздохнул с облегчением. Хотел сесть на кровати, но не смог приподняться. Попытался двинуть рукой, напряг мышцы. И снова та же история. Что-то удерживало его. Что? Гипс?.. Он взглянул на свое тело, плотно прикрытое одеялом. Нет, никакого гипса. «Если не гипс, то что же? Привязали меня, что ли?» Он попытался повернуться набок. Не удалось. Снова напряг все мышцы — пошевелил пальцами рук и ног. Все в порядке. «Так что же произошло? Инфаркт? Сотрясение мозга? Привязали, чтобы не двигался? Зачем?» — терзали его тревожные мысли.

— Где я? — спросил он вслух. Голос звучал нормально.

В ответ — тишина. Он крикнул. Еще громче. Кто-то же должен прийти, объяснить.

Дверь открылась, появился мужчина, одетый в белое.

— Что за вопли? — проворчал он.

— Где я? Что произошло? — Бежан почти кричал.

— В больнице. Сейчас придет врач.

— Доктор, что случилось? Как я оказался в больнице? — засыпал Бежан вопросами высокого мужчину в очках, который вскоре вошел в палату.

— Не нервничайте. Это вам вредно...

— Как я здесь очутился?

— У вас был приступ, вас привезли на «скорой».

— Какой приступ? Почему я привязан к кровати?

— Успокойтесь, — строго сказал врач. — Сейчас я заполню историю болезни, запишу все, что произошло, по порядку. А потом объясню вам.

Он сел на стул, вынул из кармана бланк и положил на стол.

— Ваша фамилия?

— Бежан.

Врач искоса взглянул на него и повторил вопрос.

— Бежан. Я же сказал.

— Спокойно, спокойно, не нервничайте, — улыбнулся врач и начал писать фамилию, как заметил Бежан, более длинную.

— Дата и место рождения.

— Одиннадцатое сентября, тысяча девятьсот двадцать пятый год. Варшава.

Снова странная улыбка и еще более странные слова:

— Через пару дней у вас все пройдет, после курса лечения.

— Какого еще курса?

— Ларгактилового, — спокойно объяснил врач. — Завтра и начнем.

— Боже мой, доктор, что со мной произошло? — он сорвался на крик.

Врач как будто не слышал. Записав анкетные данные, спрятал удостоверение и спросил:

— Итак, когда у вас был первый приступ? Давно ли чувствуете себя больным?

— У меня никогда не было никаких приступов. О чем вы говорите?

— Значит, это первый. — Врач что-то отметил в истории болезни. — Раньше у вас были только головные боли и провалы в памяти? Сильное нервное расстройство? Так?

И вдруг Бежан понял.

— Я что, в психиатрической лечебнице?

Врач кивнул.

— Как же я попал сюда? — упрямо спрашивал Бежан.

— У вас начался приступ, вы впали в буйство. Пришлось связать и привезти вас сюда. Мы вас вылечим.

— Но я совершенно здоров. Это недоразумение. Я вам сейчас все объясню.

— Хорошо, хорошо. Не все сразу, — прервал его врач. — Кто вас лечил раньше? Только доцент Валь?

И тут словно молния сверкнула в голове Бежана. Он вспомнил последние события. Будто раскручивалась вспять кинопленка. Врачебный кабинет, невысокий плотный мужчина в белом халате.

— На что жалуетесь?

Бежан, расположившись в удобном кресле, долго перечислял симптомы. Он выучил их наизусть перед визитом к Валю.

Валь осматривал его долго, тщательно. Закапал атропин, исследовал глаза. Потом объявил:

— Не будем откладывать, сразу начнем лечение. Я сделаю вам укол.

Бежан не мог отказаться, иначе был бы разоблачен.

Сделав инъекцию, Валь извинился и вышел из кабинета.

Бежан решил воспользоваться удобным случаем. Он повернулся спиной к двери, чтобы в случае чего врач не заметил его манипуляций, быстро открыл ящик стола и окинул взглядом лежащие там документы. Заполненные рецептурные бланки без фамилий пациентов. И визитная карточка: Норберт Кон — директор фирмы «Евротурист». Адрес, телефон. Он запомнил все это и осторожно закрыл ящик стола. Вернулся на место. И как только сел, вдруг почувствовал что-то неладное. В глазах рябило, контуры предметов стали размываться. Как будто волна ярости ударила в голову. Остальное он помнил плохо. Кажется, он бросился на кого-то, его держали, он вырывался... И очнулся уже здесь, в больнице.

«Это ловушка», — вдруг осознал он.

— Доктор, это недоразумение. Я совершенно здоров. Немедленно выпустите меня. Это провокация, ловушка, — говорил он взволнованно. — Я работаю в милиции.

— Вы можете быть хоть персидским шахом. Меня это не касается. Вот вылечим, тогда и отпустим...

Глядя на улыбку врача, он понял, что говорить бесполезно. И еще эта история болезни. Он решил действовать по-другому.

— Хорошо, доктор, я буду делать все, как вы велите, только пусть меня развяжут и дадут поесть...

— Вот давно бы так, — обрадовался врач. — Я велю развязать вас, но с постели пока не вставайте. Потерпите несколько дней, и все будет хорошо, — сказал он, выходя.

Явился санитар, мгновенно развязал простыни, в которые Бежан был запеленат. Принес поднос с ужином и вышел.

Бежан не мог проглотить ни куска. Сознание, что он сам себя загнал в ловушку, не предупредив ни о чем Зентару, наполняло его ужасом. Он выпил несколько глотков чая.

— Это что, Творки или Древница? — спросил он у санитара, вернувшегося за подносом.

— Древница, — ответил тот.

— Послушайте, я дам вам сотню, если вы сообщите моему брату... что я здесь.

Санитар не слушал Бежана и спокойно принялся привязывать его к кровати.

— Но ведь доктор сказал, что меня не станут больше привязывать. Спросите у него.

Санитар на минуту вышел, вернувшись, сказал:

— Только не вставайте, иначе плохо будет.

— Можно отсюда позвонить?

— Когда вам разрешат вставать. Да и то, если доктор позволит.

Ключ повернулся в замке, шаги в коридоре затихли. Бежан подождал с минуту, затем вскочил с кровати и тут же рухнул на пол. Он не слышал, как вернулся санитар. Не чувствовал, как его снова спеленали.

 

ГЛАВА 24

— Злой, как черт, даже входить к нему страшно. Всю ночь тут просидел, — шептала Бася офицерам, которые хотели зайти в кабинет Зентары. — Лучше подождать, пока буря пройдет.

Зентара действительно места себе не находил с той минуты, как стало известно об исчезновении Бежана. Он упрекал себя в том, что дал ему всего десять дней на завершение операции и таким образом как бы вынудил пойти на какой-то рискованный шаг, который — Зентара был почти уверен в этом — кончился трагически. На письменном столе громоздились все новые и новые донесения, протоколы, а он не мог заставить себя взяться за чтение бумаг. Ходил по кабинету и думал, думал... Все ли сделано? Не проглядел ли он чего-нибудь, не забыл ли? В таком настроении он решил сам позвонить Станишу, проверить еще раз.

Разговор со Станишем принес совершенно неожиданный результат. Зентара спросил его, не договаривались ли они с Бежаном встретиться два дня назад, вечером. Удивленный Станиш ответил, что его уже спрашивали об этом. Нет, не договаривался. Но сегодня утром его секретарша рассказала о странной встрече с майором. Ее поразило то, что он не захотел ее признать.

Зентара знал, что после гибели Видзского Чеся Кобельская вернулась на старое место. Не имело смысла еще раз внедрять туда своего человека. Слишком велик был риск, Известие о ее случайной встрече с Бежаном ошеломило полковника. Это был первый след. Он немедленно отправился к Станишу, якобы по делу, надеясь, однако, расспросить секретаршу.

Войдя в приемную, он галантно поцеловал ухоженную ручку Кобельской.

— Говорят, вы позавчера встретили моего друга. Я хотел бы извиниться за него. Где это было? — он с трудом сдерживал волнение.

— Ах? какие пустяки. И говорить не о чем. Я на него не обижаюсь... Пан майор был такой таинственный... Может быть, он не хотел, чтобы я знала, что он лечится.

— Где это было? — повторил вопрос Зентара.

— Мы случайно встретились в приемной доктора Валя. В последнее время у меня что-то неладно с нервами. Ну я и пошла посоветоваться... Подруга сказала мне, что он прекрасный врач...

Он прервал ее болтовню.

— В котором часу это было? Я спрашиваю вас потому, — объяснил он, — что именно в тот день я договорился встретиться с ним, а он не пришел. Вот я и веду маленькое частное расследование.

— От доктора я вышла часов в пять. И увидела его среди пациентов. Поздоровалась с ним, а он притворился, что не узнает меня.

Больше Зентара ни о чем не спрашивал. Все было ясно. Теперь главное — действовать как можно скорее. Но он ведь договорился со Станишем — пришлось потерять полчаса на разговор с ним, другого выхода не было.

— Что нового по делу о взрыве? — сразу же спросил Станиш. — И что же все-таки случилось с нашим Вольским?

— Опять кто-то подложил взрывчатку. Пока трудно точно сказать, для кого она была предназначена. Мы сейчас это выясняем.

— Гонтарский потрясен. Это уже третья трагическая смерть на территории Центра. Попытка уничтожения действующей модели... Что все это значит? Гонтарский утверждает, что вокруг него творится что-то неладное. Люди от него отвернулись. Неужели вы подозреваете, что он в этом замешан?

— Товарищ директор, о подозрении говорить пока рано. Когда мы установим все факты и обстоятельства...

— В таком случае, откуда взялись слухи, что Гонтарского и Язвиньского вот-вот арестуют? Даже до меня они дошли.

— И кто же вам сказал? — заинтересовался Зентара.

— Кто-то из сотрудников Управления. Не помню, кто... Товарищ полковник, — он запнулся. — Я понимаю, что все надо до конца выяснить, но что касается Гонтарского... Это кристально честный человек... Самоотверженный, преданный. И было бы непоправимой ошибкой...

— Вижу, вы поверили в слухи.

— Я не поверил, но...

— Вы считаете, что мы сначала действуем, а потом думаем?

— Нет, что вы, я так не считаю, — неуверенно покачал головой Станиш. — Просто я за него ручаюсь и хочу, чтобы вы это знали. Мы знакомы много лет. Если кто-то и говорил о нем плохо, то только из зависти. Да, Вольский, например, терпеть его не мог. Но ведь это понятно — Гонтарский занял его место. Но директоров-то назначают не пожизненно. Справляешься — работай, не справляешься — придется снять. Иначе, пострадает дело. Вольского надо было заменить еще раньше, он совершенно не годился для этой должности. Посредственность с фантастическими претензиями.

— Я понимаю, — Зентара сидел как на иголках. Ему было жаль каждой потерянной минуты. С другой стороны, эти слухи, Станиш защищает Гонтарского. Интересно... Очень интересно... А о себе не говорит... И ни слова о Видзском, о его трагической смерти...

Он попрощался с директором и с Чесей Кобельской и бросился к машине, из нее по рации отдал приказ немедленно доставить ему все донесения по наблюдению за доктором Валем. Врона и Покора, уточнил он, пусть ждут его. Он сейчас будет.

Зентара вихрем ворвался в свой кабинет и первым делом велел Вроне немедленно достать список пациентов доктора Валя, которых тот принимал в своем частном кабинете двадцать третьего октября.

— А как это сделать, решай сам. Где донесения о наблюдении за Валем?

— На вашем столе.

Он сел, нашел донесение от двадцать третьего октября, внимательно прочел его. Ничего. Почти ничего. А это что? В семь часов вечера у дома Валя остановилась машина «скорой помощи». В нее внесли какого-то мужчину. Может быть, Бежан? Куда они поехали? Он прочитал до конца донесение и выругался. За «скорой помощью» не проследили. След потерян.

Бежан? Или это случайное совпадение? Он приказал проверить список всех больных, принятых двадцать третьего октября психиатрическими больницами Варшавы и Варшавского воеводства. Установить фамилии врачей, которые выписали в этот день направления туда.

— Как вы могли упустить «скорую»?! В детском саду вам работать, а не у нас! — кричал он на руководителя группы, занимавшейся наблюдением за Валем. — Немедленно установите номер «скорой», которую вызывали по этому адресу, фамилию врача, санитаров, водителя. Маршрут движения машины. Срочно.

И снова углубился в донесения. На этот раз он изучал их все с самого начала и очень внимательно. Любая информация о Вале в данной ситуации могла быть на вес золота. Но ее было не так уж много. Валь вел размеренный образ жизни. Около двенадцати часов дня приезжал в больницу, консультировал. В три возвращался домой. После обеда, с четырех до восьми, принимал пациентов в своем частном кабинете. Его официальные заработки были достаточно высоки — десятки тысяч. А неофициальные доходы — спекуляции лекарствами и торговля наркотиками — исчислялись миллионами. Зентара подумал об алчности человека, который и при своих легальных доходах вполне мог жить на широкую ногу. Если он предает родину — то тоже из-за денег. В данном случае иначе быть не могло. Врач, продающий наркотики. О каком человеческом достоинстве тут говорить? Но именно это могло поднять его цену в глазах «работодателей» из разведки Гелена. Пациенты-наркоманы в его руках могли стать послушным орудием. Такие готовы на все ради очередной дозы «лекарства». А среди его клиентов были люди самых разных профессий. И список этот удлинялся с каждым днем. Рядом с некоторыми фамилиями появлялась более подробная информация: место работы, краткая характеристика, даже выписка из истории болезни. Некоторые познакомились с Валем в больнице, где он консультировал, а затем пополнили его частную практику. Так было со Станишем, который после военной контузии страдал мучительными головными болями. Однажды вечером была замечена Зелиньская, она вышла от Валя с большим пакетом, в котором скорее всего находились заграничные лекарства. С такими же пакетами вышли еще несколько человек. Двое были известны как посредники при продаже фармацевтических средств. Об остальных еще следовало собрать информацию. Но уже был известен механизм: клиентов предупреждали, что рецепты готовы, они приходили на прием на следующий день, фамилии их уже значились в списке пациентов, которых Валь должен был принять. Итак, уведомление о том, что рецепт готов, означало, что «товар» на месте, его можно забрать. Но что это за «товар», только ли заграничные лекарства? Ведь таким образом можно передавать и получать что-то другое, например, информацию. Девятнадцатого октября кто-то позвонил Валю и сообщил: «Пришел Мики». Валь тут же перезвонил человеку, которого называл Адамом, и сказал ему, что рецепт готов. Однако на следующий день в списке никакого Адама не было.

«Не было? Или оперативники опять что-то проворонили? раздраженно подумал Зентара. — Как ту машину «скорой». — Лишь одно не вызывало сомнений — кабинет был идеальным «почтовым ящиком». Если вспомнить про частые поездки Валя за границу, исчезновение Бежана... «Да, нюх у Юрека удивительный», — с нежностью подумал он.

— Докладываю. Ни одна из машин «скорой помощи» в Варшаве не выезжала двадцать третьего октября по указанному адресу, — отозвался голос в эфире. И донесения посыпались одно за другим. Нашли доктора Могельского.

— До завтрашнего утра с ним можно связаться по этому телефону, — сообщила секретарша. — Соединить?

— Нет, позже.

— Поручик Врона ждет.

— Пусть войдет.

Врона подал Зентаре список пациентов от двадцать третьего октября. Полковник просмотрел столбик фамилий — Бежана не было. Может быть, он записался под другим именем? Да, видимо, так оно и было. Поэтому он и притворился, что не узнал Кобельскую. Это она его выдала — понял Зентара.

— Что они там возятся с установлением списка пациентов, принятых в больницы. Иди к Покоре, — отправил он Врону, — пусть их поторопит. Скажи, что я жду.

Врона вернулся через минуту.

— Уже установили. Двадцать третьего в Древницу привезли некоего Вацлава Вардецкого в состоянии буйного помешательства. Врач, направивший пациента в больницу, — Валь. Это может быть Бежан. Какое счастье, если это он! — воскликнул Врона, забыв, что стоит перед начальником.

Зентара не призвал его к порядку, напротив, он повторил:

— Какое счастье, если это Бежан.

Зентара позвонил доктору Могельскому и немедленно послал за ним машину. Доктор приехал, Зентара закрылся с ним в своем кабинете. Беседа с Могельским выяснила все дело до конца. «Но как его оттуда вытащить?» — ломали они голову.

Придется подождать еще целый день. «Но самое главное, что он жив, что с ним ничего не случилось», — вздохнул с облегчением Зентара.

 

ГЛАВА 25

Бежан потерял надежду. Прошло уже три дня. Три дня, которые показались ему вечностью. Его угнетало чувство собственного бессилия. Когда он очнулся после обморока, то оказалось, что его снова привязали к кровати. Отвязывали только на время еды.

— Ничего не поделаешь, — ответил врач, которого Бежан умолял развязать его. — Иначе вы снова попытаетесь встать, а это опасно для жизни.

От назначенного лечения его спас обморок. Бежан панически боялся этой «медицинской помощи». Он был здоров, а вот что будет после лекарств... Он вспомнил провал в памяти после первого укола Валя, последствия второго укола — кошмары, болезненный страх и чувство падения в бездонную пропасть. Потом обморок, когда он попытался встать с кровати. Его охватил страх.

«Они тут прикончат меня. Это хуже смерти. — Впервые в жизни он испытывал страх, которого не мог побороть. Каждый скрип двери ввергал его в панику. — Сейчас начнут лечить... А если я и в самом деле сойду с ума?!» Он лихорадочно искал возможность спасения. Искал и не находил. Разговоры с лечащим врачом только усиливали чувство страха. «Он относится ко мне как к сумасшедшему, а может, после этих уколов я и впрямь свихнулся», — думал он, стараясь припомнить какие-то подробности, связанные с расследованием последнего своего дела. И когда натыкался на провалы в памяти, приходил в такое отчаяние, что не мог спать. Снотворных, которые ему предлагали, не пил. Наоборот, сопротивлялся, вызывая изумление врача.

— Вам надо отоспаться. И сразу станет легче. Это совершенно безвредное средство, — уговаривал его врач.

— Нет, не хочу! — почти кричал он. — Ни за что!

— Да ведь это же не яд, — пошутил доктор. — Никто не собирается отравить вас.

Безумный блеск в глазах пациента убедил врача в том, что именно этого и боится больной.

— Шизофрения, а также симптомы мании преследования, — докладывал затем лечащий врач заведующему отделением. — Он все время боится. Во всем видит заговор, ловушку. Боится есть, боится принять снотворное. Он очень истощен. С курсом лечения придется пока подождать.

Заведующий отделением сам осмотрел Бежана и подтвердил диагноз. Его убедили хаотические объяснения больного, который упрямо твердил, что он работает в милиции и что его загнали в ловушку.

В кабинет заведующего отделением вошел заместитель директора больницы Лапицкий.

— У вас, кажется, сложности с новым пациентом? Мне хотелось бы узнать кое-что о нем. — Заметив удивление заведующего, Лапицкий объяснил: — Им интересуется доцент Могельский. Это его пациент. Он звонил мне и предупредил, что приедет взглянуть на него после обеда.

— Как это, его пациент? Больного к нам направил доктор Валь.

Заместитель директора пожал плечами:

— Может быть, Валь перехватил у него пациента, а Могельский хочет вернуть его?

— Но я через полчаса должен ехать в Варшаву.

— Ну и поезжайте. Я заменю вас. Только оставьте историю болезни, я хочу посмотреть ее перед приездом Могельского. Каково состояние здоровья пациента?

— Он очень слаб. Отказывается от пищи, — объяснил заведующий Лапицкому и вышел из кабинета. В дверях он чуть не столкнулся с высоким худощавым мужчиной. Заведующий извинился и побежал к выходу — его уже ждала машина.

Лапицкий тепло поздоровался с гостем. С доцентом Могельским они были знакомы давно. Еще со времен Варшавского восстания, когда оба, тогда еще молодые врачи, помогали раненым повстанцам Старого Мяста. После войны они виделись редко. Лапицкий работал в Древнице, Могельский — в Варшаве. Работа, семьи — все это не давало возможности встречаться часто. Но дружба осталась.

Сейчас Могельский просил о помощи — во имя этой дружбы. Он объяснил ситуацию и представил план действий.

Они поняли друг друга с полуслова. И вместе пошли к больному.

Бежан вздрогнул, услышав скрип открываемой двери. Поднял глаза на вошедших, и исхудавшее лицо его осветила улыбка:

— Доктор, спасите меня! — прошептал он.

— Я за этим и приехал, — сказал Могельский. — Ну и кашу вы заварили. Зентара рвет и мечет.

Через несколько часов Бежан и Могельский ехали в Варшаву.

 

ГЛАВА 26

— Я — «Янина», я — «Янина», вызываю «Эву», вызываю «Эву», — прозвучали в эфире позывные.

Бежан нажал кнопку одной из раций, установленных в кабинете,

— Я — «Эва», я — «Эва». Прием.

— Докладываю. Объект вошел в подъезд. Братская, двадцать. Его ведет Зенон. Объект произвел какие-то манипуляции около списка жильцов. Зенон остался в подъезде. Объект вышел, движется в сторону Хмельной. Прием.

— Зенону оставаться на месте и ждать, пока его сменят. Пусть следит за каждым, кто заинтересуется списком жильцов. Проверить, не оставил ли объект чего-нибудь. Не спускать глаз с объекта. Жду дальнейших донесений. Конец связи.

По другой рации он отдавал приказы.

Список жильцов и всех, кто к нему приближался, надо было взять под постоянное наблюдение. Первый конкретный след. След, который мог повести дальше. До сих пор нити то и дело обрывались. Наблюдение за Норбертом Коном пока не дало никаких результатов. Может быть, эта визитная карточка в столе Валя оказалась случайно?

За последние три дня о Норберте Коне была собрана обширная информация. Сын лодзинского фабриканта, в 1939 году вместе с родителями поехал на лето во Францию, там их застала война. Во время оккупации Франции Коны нажили состояние, спекулируя на черном рынке. Похоже, торговали и с немцами. В Вену, где они поселились после войны, родители Кона приехали уже богатыми людьми. Старый Кон открыл в 1947 году антикварный магазин. Известно, что он скупал нелегально вывозимые из Польши картины и антиквариат. Предприятие его процветало. Удачливый торговец часто выставлял свои покупки на международных аукционах и зарабатывал огромные деньги на произведениях искусства, нередко купленных за бесценок. Их охотно скупали американские коллекционеры и разбогатевшие после войны торгаши, которым такого рода приобретения придавали вес в обществе. Так что через несколько лет Кон уже имел две виллы и располагал целой сетью расторопных агентов, которые выискивали и направляли в его магазин тех, кто, бросив родину, вывозил на Запад на продажу не только информацию, но и бесценные сокровища народной культуры. Среди таких людей оказались и вербовщик разведывательного Центра Шаронь, и несколько других агентов Гелена. Сам Кон, как было установлено, не поддерживал непосредственных контактов с Центром Гелена. Однако помогал его людям и направлял к ним клиентов, попавших в его магазин. «Они, — уверял он только что прибывших поляков, — помогут вам устроиться в новой жизни».

Таким образом он убивал двух зайцев: зарабатывал на произведениях искусства, которые скупал у «беглецов», и направлял «выбравших свободу» в руки Центра, за что получал от разведки Гелена тайную плату за услуги.

Его сын, Норберт, так же, как и отец, гражданин Австрии, получил хорошее образование, несколько лет путешествовал по свету — совершенствовал знание иностранных языков. Потом отец направил его практиковаться в фирму «Евротурист». Норберт работал около года в ее мюнхенском отделении, потом вернулся в Вену и отсюда был послан на самостоятельную работу в Варшаву, где только что открылся новый филиал фирмы. В стране, с которой его связывали лишь смутные детские воспоминания, он работал уже год. И до сих пор не возбуждал никаких подозрений. Только визитная карточка, которую Бежан увидел в столе Валя, обратила на него внимание контрразведки. Бежан не исключал возможности, что эта визитная карточка — всего лишь обычная реклама. Валь часто ездил за границу, стоило убедить его пользоваться услугами фирмы «Евротурист». Кроме того, Кон был его пациентом. Лечился от невроза. В этом тоже не было ничего странного. У Валя была репутация великолепного врача.

Кон мог попасть к Валю, услышав о нем от знакомых в Варшаве. Как они познакомились на самом деле, установить не удалось. Тщательная слежка за Валем и его контактами началась только девятнадцатого октября, когда телефон Валя был найден в записной книжке погибшего Вольского. «Вольский, — думал Бежан. — Мы, собственно, ничего о нем не знаем, кроме анкетных данных: где родился, когда и что закончил, где работал». Данные после проверки оказались правдивыми. Руководство Объединения высоко ценило его как специалиста. Тут, конечно, сильно повлияли и дружеские отношения бывшего директора со своими начальниками, решил Бежан, и то, что он послушно исполнял все их приказы. А Станиш считал его посредственностью с непомерными претензиями. Станиш на лесть не реагировал и снял его с должности директора Центра. Правда, тот же Станиш дал ему работу в своем Управлении, но относился к этому решению как к необходимому злу и очень не любил Вольского. Впрочем, эта неприязнь была взаимной. Может быть, именно эта неприязнь к Станишу и Гонтарскому и побудила Вольского на диверсию на объекте, которым он сам недавно руководил. Возможно, он хотел отомстить Гонтарскому и Язвиньскому. Его показания могли стать серьезной уликой против них. Может быть, он рассчитывал после их ареста вернуться на прежнюю должность? Это было весьма правдоподобно. Возможно, ему обещали это возвращение? Кто именно завербовал его? Кто снабдил авторучкой-миной? Знал ли Вольский, как она действует? Вольский — Валь — Кон? Вольский, как показало вскрытие и серия исследований, проведенных отделом судебно-медицинской экспертизы, был наркоманом. Найденный в кармане погибшего шприц, разбившийся во время взрыва, многочисленные следы инъекций на теле... Валь торговал наркотиками. Значит, это могла быть связь торговца с наркоманом, а могли быть отношения вербовщика с агентом, который получает свою плату дозой «зелья», а в приступе наркотического голода готов выполнить любой приказ.

Валь — Х-56? Нет, эта версия отпала. Х-56 отравил Зелиньского двадцать седьмого сентября. У Валя — установлено точно — на этот день твердое алиби. Он участвовал в международной конференции врачей-психиатров в Варшаве. Все помнили, что он находился там до позднего вечера, а в час убийства Зелиньского делал доклад. «Может быть, он является посредником, каналом связи, — думал Бежан. — У него для этой цели прямо-таки идеальные условия. И еще... все эти заграничные контакты...»

Вдобавок история с ним, с Бежаном. Чего Валь так испугался? Выдала Бежана Чеся. Это ясно. Валь слышал, как она обратилась к нему: «Пан майор». С другой стороны, в списках пациентов Валя попадались и военные. Что же необычного в том, что в приемной сидит майор? Нет ничего странного и в том, что в такой ситуации он предпочел не узнать свою знакомую. Нет, тут что-то иное. Может, Валь что-то узнал? Но когда и от кого? Чеся вышла от врача и больше в кабинет не возвращалась. Конечно, если бы Чеся захотела предостеречь Валя, она бы уж нашла способ это сделать. Но ведь именно эта случайная встреча с Чесей и спасла его. Кобельская не стала бы рассказывать Станишу о своей встрече с майором, если бы была связана с агентом, заинтересованным в устранении его, Бежана. Нет, конечно. А то, что она лечилась у Валя, скорее всего, не имеет никакого значения.

Станиш тоже был пациентом Валя. Если бы, предположил Бежан, Станиш был замешан в спекулятивные или еще какие-то махинации Валя, он не повторил бы Зентаре того, что ему рассказала секретарша. А ведь именно это известие помогло напасть на след. Если бы Станиш был в сговоре с Валем, это совершенно бы не входило в его планы.

Если Валь — звено в шпионской сети, то и смерть Вольского, и попытка обезвредить меня, размышлял Бежан, должны найти свое отражение в его действиях и контактах.

Он перелистал донесения от девятнадцатого октября. За день до этого погиб Вольский. Бежан тщательно проанализировал все рапорты о Вале. Ничего. Абсолютно ничего, что выходило бы за рамки его ежедневных занятий. Около полудня какой-то мужчина позвонил доктору, сообщил — «пришел Мики». Разговор был такой короткий, что не удалось установить, откуда звонил неизвестный. Валь тут же перезвонил какому-то Адаму, сообщил — «рецепт готов».

Девятнадцатого октября за Коном еще не следили. Теперь наблюдение за ним привело к «почтовому ящику».

— Я — «Янина», я — «Янина», вызываю «Эву», — прозвучало в эфире.

— Я — «Эва», я — «Эва», — отозвался он. — Перехожу на прием.

— Объект вошел в кафе «Улыбка». Прием.

— Жду дальнейших донесений. Конец приема.

— Я — «Ванда», я — «Ванда», вызываю «Эву», — отозвалась другая рация.

— Я — «Эва», прием.

— Зенона сменили. Наблюдаем за списком жильцов согласно приказу. Ожидаю дальнейших указаний.

— «Ведите» каждого, кто подойдет к списку. Согласно плану. Конец приема.

Теперь оставалось только ждать.

 

ГЛАВА 27

Бежан по очереди ставил на магнитофон записи, сделанные оперативными работниками. Ни один шаг Валя не ускользал от их внимания. Вооруженные магнитофонами, мини-радиостанциями и фотоаппаратами, они тенью шли за ним. Теперь, после того, как был найден «почтовый ящик», Бежан считал, что они на верном пути. Конечно, между Коном и Валем существовали не просто приятельские отношения. Но от этой уверенности до получения доказательств было еще далеко. Наблюдение за списком жильцов пока ничего не дало. Список находился в стеклянной витринке, которая и могла служить «почтовым ящиком». Ее обыскали, но ничего не обнаружили.

Однако Бежан наблюдения не отменял. Если не сегодня, то, может, завтра... Он рассчитывал, что «почтовым ящиком» пользуются по крайней мере раз в неделю, но неделя прошла, а в витринке так ничего и не появилось. Кон к ней не приближался. Занимался своими делами — и только. Наблюдение за Валем тоже ни к чему не приводило. Он вел все тот же размеренный образ жизни, даже в мелочах не изменял своим привычкам. Однажды Валь позвонил в Древницу и поинтересовался состоянием здоровья своего пациента. Ему ответили, что Вардецкий по просьбе доктора Могельского, который раньше лечил его, переведен в Прушков. Валь позвонил в Прушков и проверил, есть ли такой пациент в тамошней больнице. Заведующий отделением подтвердил наличие такого больного, и это совершенно успокоило Валя, больше он никаких действий не предпринимал.

Ничего особенного не происходило. Явилось несколько посредников за «товаром». И вновь все замерло. «Может быть, мы слишком рано спугнули птичек? — расстраивался Бежан. — Как вынудить их действовать?» В который раз он перечитывал документы следствия, обдумывал все детали, проверял себя — не забыл ли чего-нибудь, не проглядел ли какую-то мелочь?

Наблюдение за сотрудниками Управления продолжалось. Этим занимался Покора. Но и тут пока никаких результатов.

Дело о смерти Видзского официально было закончено. Несчастный случай — такой вывод был сделан в постановлении о его закрытии. Прежде чем предпринять какие-то новые шаги, надо было получить доказательства. А доказательств не было, одни версии.

Следовало выяснить смысл букв, которые Видзский нацарапал на стене лифта. Эти «С», «у», «З», «ке» или «ко», которые Бежан воспринял как указание проверить документы по служебным командировкам. Но до сих пор ему не удавалось заняться этим. Масса работы, каждый день происходит что-то новое, да еще эти дни, проведенные в больнице... Как тут не потерять голову? А если все-таки вернуться к этой идее? Проверить все командировки сотрудников Управления за последний квартал? Даже если он ничего не обнаружит, то проверка может напугать кого-то, вынудить действовать. Х-56 может быть только сотрудником Управления. Ведь если исключить Кона... У Кона так же, как и у Валя, железное алиби на двадцать седьмое сентября. Двадцать шестого сентября вечером он вылетел в Вену по вызову своей фирмы. Вернулся двадцать восьмого. Таким образом, он не мог отравить Зелиньского. Но наблюдение за Коном и Валем должно привести к агенту, рассчитывал Бежан. Поэтому он придавал наблюдению за ними большое значение. Пока удалось установить только, что Валь встречался с неким Пенчеком.

Четыре года назад Пенчека обвинили в отравлении жены. Он был направлен на обследование в психиатрическую больницу, в отделение, которым тогда заведовал Валь. Показания Валя, как судебно-медицинского эксперта в области психиатрии, решили судьбу Пенчека. Его признали невменяемым и направили на лечение. Пенчек снова попал в отделение к Валю, а через год выписался — совершенно здоровый. Снова женился и уже год как работал гардеробщиком в «Зефире».

— Немедленно организовать наблюдение за Пенчеком, — распорядился руководитель оперативной группы.

Бежан посмотрел вчерашние донесения. Опять ничего. В дверях появился Зентара.

— Что нового? — спросил он.

Бежан пожал плечами.

— Я приказал следить еще за одним человеком. Вот и все.

— Ладно, не переживай. В конце концов мы сдвинемся с мертвой точки. — Теперь Зентара боялся торопить друга. Не дай бог, снова затеет какой-нибудь эксперимент. — Из наших заграничных источников — тоже ничего. Видимо, не могут установить деталей. Странно. До сих пор удавалось. Это значит, что Х-56 должен выполнить особо важнее задание. Мне только что позвонили, через десять дней в Центре должны провести генеральное испытание модели. Что скажешь?

— Сам не знаю... Может, к этому времени... — Он помолчал. — А если нет, то придется увеличить охрану Центра, особенно на время испытаний. Может быть, так мы заставим агента действовать... — Он усмехнулся. — Опять это «может быть»...

— Хорошо. Не нервничай. Надо ждать.

Бежан не выносил ожидания. Поэтому, когда ему сообщили, что пришла Гонтарская, он велел немедленно впустить ее. Может быть, ее поиски увенчались успехом?

Он встретил ее с неподдельной радостью.

— Ну как, пани Эва? Удалось что-нибудь выяснить? Рассказывайте.

Она улыбнулась.

— Вы знаете, я уже начала беспокоиться за вас. Я столько раз звонила, никто не брал трубку. Вы болели?

— Нет, — коротко ответил он. Ему не хотелось вспоминать о своем пребывании в больнице.

— Но вы неважно выглядите.

Его тронула забота, прозвучавшая в ее голосе.

— Я плохо себя чувствовал, — пробормотал он, опуская глаза, чтобы она не заметила его волнения. — А что у вас? Удалось узнать, кто распускает сплетни?

— Это оказалось не таким простым делом. Один из моих друзей сказал, что слышал это от кого-то из Управления. У него там есть знакомые инженеры. И что говорят уже не только об аресте моего мужа и его заместителя Язвиньского, но и об аресте Станиша тоже. Более того, вокруг Вацека Станиша атмосфера сгущается. Болтают, что он прикрывает шпионов и диверсантов, сам связан с ними. Сына, дескать, послал учиться за границу только за тем, чтобы потом легче было удрать самому туда. Вы знаете, — объяснила она, — Станиш развелся с женой и сам воспитывает сына. Действительно, юноша учится в Париже. А теперь вокруг этого подняли шум... Чувствуется, что кто-то стремится создать определенное мнение. А виноват ли он на самом деле — это никого не касается, — с горечью закончила она.

— Нас касается. Меня касается, — сказал Бежан. — Мы хотим, чтобы каждый получил по заслугам.

— Что вы имеете в виду?

— Честные люди будут восстановлены в своих правах, а преступники сядут на скамью подсудимых. — Он взял ее за руку. — Пани Эва, не расстраивайтесь так. Это трудные для вас дни, но именно в такие дни человек многое понимает.

Она подняла опущенную голову. В глазах — немой вопрос.

— Только в таких ситуациях можно отличить белое от черного. Настоящих друзей — от тех, кто только называл себя другом, а на самом деле искал собственной выгоды. Настоящие друзья остаются до конца. А о предателях нечего жалеть, — он махнул рукой, не глядя на Гонтарскую.

Х-56 должен быть в Управлении. Об этом свидетельствовало и то, что рассказала ему Эва.

 

ГЛАВА 28

Склонившись над чашкой горячего кофе, оперативник внимательно следил за гардеробщиком и входящими в кафе людьми. Но с тех пор, как он сел за столик у самых дверей, ничего существенного не произошло.

Он взглянул на часы. Двенадцать. «Как медленно тянется время, — вздохнул он, — и как они только могут тут часами сидеть...» Оперативник окинул взглядом кафе, посетителей в котором не убывало. Вдруг внимание офицера привлек мужчина среднего роста, в плаще, с сумкой в руке. Сумка была очень приметной, рисунок на ней изображал героя мультфильмов — мышонка Мики. Вошедший направился к гардеробу, поставил сумку на стойку барьера и пошел в зал, не снимая плаща.

Гардеробщик, не выказав ни малейшего удивления, быстро взял сумку и спрятал ее в угол, между пальто и плащами. Затем подошел к висевшему на стене телефону-автомату.

Плечистая фигура гардеробщика заслонила аппарат, и оперативнику не удалось заметить, какой номер был набран. Он лишь услышал:

— Передайте, что пришел Мики.

Прошло полчаса, но хозяин сумки так и не вернулся за ней. Оперативник прошел по залу, чтобы узнать, где сел неизвестный, и понаблюдать за ним. Во всем этом было что-то подозрительное. Надо было рассказать об этом другому сотруднику, который ненадолго отлучился — им казалось, что для наблюдения за гардеробом хватит и одного человека. Оперативник обошел зал, но мужчины в плаще здесь не оказалось. Не было его и во втором зале, поменьше. Он словно испарился. Встревоженный оперативник вернулся к своему столику. В это время подошел его запыхавшийся товарищ.

— Что нового? — спросил он, садясь рядом.

— Черт, и надо же, что именно в это время ты отлучился. — Оперативник рассказал о своих наблюдениях. — Посмотри сам.

Его коллега осмотрел оба зала — по выражению его нахмуренного лица стало ясно, что человек в плаще исчез.

— Каким чудом? — удивился оперативник.

— Никакого чуда нет. Он просто знал, где находится служебный ход. Официантка сказала мне, что видела, как тот человек вышел из кафе.

— Что будем делать? Упустили.

Ничего не поделаешь, надо было докладывать о том, что произошло.

Бежан пришел в ярость, когда узнал от руководителя оперативной группы обо всей этой истории. Вызвал провинившихся сотрудников. Они явились, смущенные и готовые к самому худшему, но неожиданно для них гроза прошла стороной. Бежан стал расспрашивать о приметах человека в плаще.

Оперативник оказался наблюдательным парнем, он заметил, что плащ на неизвестном был слегка разорван сзади, на безымянном пальце у него, кроме обручального кольца, красовался еще золотой перстень с темным камнем.

Эти детали почему-то так поразили Бежана, что он отпустил изумленных оперативников, не сказав им худого слова.

Оставшись один, Бежан принялся расхаживать по кабинету. «Это и есть Х-56, — лихорадочно размышлял он. — Все-таки я заставил их действовать. Приметы совпадают. Похож на Станиша. Однако — не Станиш». Бежан торжествовал. Оперативник, познакомившись с фотографией директора Управления, отрицательно покачал головой:

— Нет, не тот, но очень похож. Такой же седой, только у моего лоб более высокий и нос побольше... И глаза глубже посажены.

Бежан вызвал специалиста по словесным портретам. Тот явился со всем своим хозяйством. Через полтора часа портрёт был готов. Бежан, оставшись один, долго вглядывался в рисунок. «Конечно, все это очень неточно, — думал он. И все-таки в этом лице, лишенном какого бы то ни было выражения, было что-то знакомое. — Кажется, я знаю этого человека...». Он закрыл глаза, вспоминая всех мужчин, связанных с этим делом.

Ничего не получалось. Куда же делась его интуиция, которой он так гордился? Как-будто захлопнулся какой-то ящичек в памяти. Уж не следствие ли это проклятых уколов Валя? Он посмеялся над своими страхами и принялся за чтение рапорта, касающегося контактов Валя и Кона. Теперь оставалось лишь ждать дальнейших известий. Валь приходил домой в три часа. Позвонит ли он Кону?

Но ожидание было напрасным. Бежан сердился. Даже отругал по телефону руководителя опергруппы за то, что не поступает новых материалов.

И вот наконец-то! В 15.10 Валь позвонил Адаму, Кону, просил немедленно прийти за рецептом.

Остальные донесения Бежан просматривал уже мельком.

— Где материалы по наблюдению за Валем?! — кричал Бежан в телефонную трубку. — Ведь я же ясно сказал — немедленно!

В полученных рапортах он искал запись разговора Кона именно в это время. Наконец нашел. Содержание было именно таким, каким он его и предполагал. Наконец-то! Так вот в чем дело...

Бежан попросил соединить его с руководителем оперативной группы.

— Всю информацию по наблюдению за Коном передавать непосредственно мне, — приказал он.

Он сел рядом с рацией с блестящими от возбуждения глазами. Наконец-то началось...

— ...Я — «Анна», Я — «Анна», — раздался голос в эфире. — Вызываю «Эву», вызываю «Эву».

«Если бы она знала, почему я выбрал именно этот шифр», — думал Бежан, нажимая кнопку.

— Я — «Эва», я — «Эва», перехожу на прием.

— Объект вышел из дома в 16.00. На такси номер «ВО 50-78» доехал до Новогродской. Вышел из машины. Вошел в подъезд дома номер шесть. Его ведет Вацлав.

— Не спускать с него глаз. Вацлав остается на месте для наблюдения. Пришлите ему смену. Обо всем, что он заметит, пусть докладывает по рации. Жду дальнейших донесений.

Вацлав сообщил, что Кон что-то делает в нише с электропробками.

Бежан немедленно послал людей на Новогродскую. Стало ясно, что там находился второй «почтовый ящик». Надо было сменить Вацлава и проверить, не оставил ли чего-нибудь Кон.

«Анна» снова отозвалась. Доложила, что объект едет в такси в сторону Кошиковой улицы.

И еще через несколько минут «Анна» сообщила:

— Объект вошел в свою квартиру.

До пяти часов вечера в эфире стояла тишина. В 17.05 заработала рация «Анна».

— Вышел из дома. Едет в такси в сторону Краковского Предместья. Мы ведем его.

— Вышел из такси на Замковой площади. Поднимается по лестнице на Шленский мост. Кшиштоф и Януш ведут его. Остановился на ступеньках, поправил шнурок и на четвертой снизу ступеньке мелом написал пять цифр. Еще раз поправил шнурок и спустился вниз. Сейчас едет на такси в сторону Мариенштата.

— Сфотографируйте надпись. Пленку немедленно доставьте мне, а сами не спускайте с объекта глаз.

Бежан закончил связь и позвонил в фотолабораторию и шифровальщикам, чтобы были наготове.

— Работа сверхсрочная, — предупредил он.

— У нас всегда сверхсрочная, — ответил кто-то. — Хоть бы придумали какой-нибудь новый способ подгонять нас!

Бежан засмеялся.

— Обязательно придумаю, — пообещал он.

Когда из фотолаборатории сообщили, что доставленная пленка проявлена, Бежан приказал:

— Один снимок мне, остальные — шифровальщикам.

Он схватил еще мокрую фотографию — на серой каменной ступеньке мелом написаны цифры: 30444. «Что бы это могло значить?» — ломал Бежан голову, вглядываясь в цифры. Пробовал заменять цифры буквами. Ничего не получалось. «Ну ладно, пусть шифровальщики мучаются», — решил он. Но и шифровальщики оказались бессильны. Они не могли разгадать, что означала данная комбинация цифр.

В 18.00 заговорила рация.

— Объект едет в сторону Жолибожа. Вышел из машины у кафе «Жолибожанка». Вошел в кафе. Его ведет Кшиштоф.

И снова тишина в эфире. Бежан вызвал группу, следившую за Валем. Здесь ничего не происходило. Валь не выходил из дома. Как обычно, принимал пациентов. Значит, его роль закончилась на этом телефонном звонке?

Через некоторое время — новая информация:

— В 18.30 объект вышел из кафе. Едет на трамвае в центр города... Мы ведем его. Какие будут указания?

— Не спускайте с него глаз. Пусть Кшиштоф доложит, что он заметил в кафе. Перехожу на прием.

— Объект снял пальто, сунул гардеробщику двадцать злотых и попросил, чтобы тот позвал его, если позвонят Якубовскому. Сел за свободный столик недалеко от гардероба. Заказал кофе. Через некоторое время гардеробщик позвал его к телефону. Разговор был короткий. Объект сказал только: «Встретимся в восемь вечера у Якуба на бридже». Допил кофе, расплатился и вышел.

— Продолжайте наблюдать за ним. Установите квартиру, в которую он отправится.

Снова бесконечные минуты ожидания. Кто такой Якуб? Новое звено?

Заработала рация:

— Объект пересел в трамвай, идущий в сторону Охоты... Вышел у костела святого Якуба... Его ведет Вацлав...

«Значит, этот район — место встречи. У Якуба... Кто бы мог подумать?»

— Установите, с кем он встретится. Организуйте наблюдение за тем человеком. Сфотографируйте его. Высылаю группу на помощь.

Бежан посмотрел на часы. Семь вечера. Встреча назначена на восемь. Значит, он или кому-то передаст информацию, или будет ждать. Если так, то почему Кон приехал так рано к месту встречи?

Бежан послал специальную группу с приказом сфотографировать всех входящих и выходящих из здания — с семи часов вечера до отмены приказа. Может быть, тот, другой, придет на встречу заранее?

В 19.20 «Анна» сообщила:

— Объект ни с кем не встречался, минут пятнадцать кружил вокруг здания, а потом вошел в телефонную будку и долго листал записную книжку. Похоже, оставил что-то там. Группа «Ванда» прибыла и действует.

Бежан вызвал «Ванду» и приказал, чтобы кто-нибудь следил за телефонной будкой.

«Анна» доложила, что Кон вернулся домой.

Теперь Бежан был уверен, что Кон оставил для кого-то известие.

«Только был не оплошали, — вздохнул Бежан. — И снова ждать».

Обыскивать телефонную будку было нельзя. Кто знает, может быть, она находилась под наблюдением сообщников Кона...

 

ГЛАВА 29

Надежды на то, что все выяснится именно сейчас, оказались напрасными. Человек, который должен был прийти, и наверняка пришел, чтобы забрать из телефонной будки оставленные для него инструкции, ушел незамеченным.

— Проглядели, явно проглядели, — докладывал Бежан Зентаре.

— Что показало наблюдение за зданием и телефонной будкой?

— Ничего. Прошло множество людей, но никого из Центра или из Управления не было. Место очень многолюдное, хитро придумано...

— Ты приказал следить за всеми, входившими в телефонную будку?

— Конечно. Но вряд ли из этого выйдет какой-нибудь толк. В будке, кроме Кона, побывали четыре женщины. Две из них — живущие поблизости домашние хозяйки. Ничего интересного для нас не представляют. Третья—студентка, живет в общежитии недалеко от вокзала. Последняя — ученица экономического техникума. Не думаю, чтобы дальнейшее наблюдение за ними дало какие-то результаты. Х-56 — это мужчина.

— Они не заметили мужчины, который бы крутился возле телефонной будки в восемь часов?

— В это время, как они утверждают, какой-то мужчина подошел к будке. Заглянул в нее и ушел.

— Вот, посмотри, — Зентара бросил на стол конверт с фотографиями. — Ничего не вышло.

Бежан склонился над фотографиями. Они были мутные, нечеткие. Темные фигуры, смазанные лица. Такими же нечеткими оказались снимки людей, входящих в костел и выходящих из него. На одном из снимков он с трудом опознал Кона, хотя и сравнивал его с несколькими другими.

На фотографиях Бежан заметил силуэт, повторяющийся дважды: мужчина, сначала одетый в пальто с поднятым воротником и в шляпе, а потом — мужчина в берете, очках и шарфе, тщательно завязанном вокруг шеи.

— Разве это не один и тот же человек, только изменивший свой облик? — Бежан размышлял вслух, показывая снимки Зентаре. — С такой работой надо кончать! Ведь это из-за них мы опять в тупике! Не обратить внимания на такую деталь!

На этот раз руководителю оперативной группы досталось от Зентары как никогда. Он слушал молча, даже не пытаясь защищать своих подчиненных. Да и что тут объяснять? Трудные условия? И не в таких приходилось работать. Значит, кто-то оплошал, так же, как и в кафе.

Бежан, молча наблюдавший за разносом, который устроил Зентара оперативникам, лихорадочно обдумывал, как можно исправить положение. Где та нить, которая приведет к Х-56? Что из того, что Кон навел их на «почтовые ящики», если до сих пор неизвестно, кто и когда доставляет туда материалы, как агенты работают, в какой очередности и через какие промежутки времени? Сколько их? Могут пройти месяцы, прежде чем это удастся установить, следя за Коном. Есть ли другой путь, более быстрый? Как узнать, кто Х-56? Скорее всего, Кон забрал материал из «почтового ящика», значит, не он был инициатором контакта, а агент. Что заставило его сделать это? Сигналом тревоги, видимо, стала смерть Вольского. Вольский погиб восемнадцатого октября. Девятнадцатого Мики появился в кафе. А что стало поводом для контакта на этот раз? Видимо, то, что занялись проверкой командировок за последний квартал, ответил он сам себе. А если так, то версия о том, что Х-56 — человек из Управления, имеет право на существование. Об этом свидетельствует и смерть Видзского. Он погиб потому, что обнаружил нечто, что представляло угрозу для агента. Заметить это мог только кто-то из сотрудников. Лишь человек, работающий с Видзским, мог установить, когда он будет на Новогродской. В Управлении же — это было ясно из рассказа Эвы — работал человек, распускавший слухи о том, что Гонтарского, Язвиньского и Станиша вот-вот должны арестовать. А если так... значит, наблюдение за сотрудниками должно было привести одного из оперативников, идущего следом за «подопечным», к телефонной будке... Как же я об этом не подумал, обругал себя Бежан...

— Слушай, Бронек, — обратился он к Зентаре, — сейчас все выяснится. Нужно только просмотреть донесения о наблюдениях. Кто-то из сотрудников Управления наверняка был там... Все очень просто.

Однако все оказалось сложнее. Покора, отвечавший за этот участок работы, принес целую гору отчетов и рапортов, но, как выяснилось, он не организовал наблюдения за всеми сотрудниками. Среди «подопечных» не было начальника отдела кадров Кемпиньского, заместителя директора Альберта Зыбельта и двух инженеров-электронщиков.

— Почему вы исключили именно их?

— Как почему? И кадровик, и заместитель директора — люди надежные, заслуженные. А эти два инженера — самые старые работники Управления. Из характеристик, данных им Кемпиньским и Зыбельтом, видно, что это безупречные и самоотверженные люди.

— Чеся Кобельская, — буркнул Бежан, — послушать тебя, так тоже — безупречный человек. А ведь никто, кроме нее, не мог выдать меня Валю!

— Успокойся, Юрек, — остановил его Зентара. — Может быть, этот недосмотр не имеет никакого значения. Давайте сначала проверим вчерашние маршруты всех, за кем велось наблюдение.

Они проверили все донесения. Ни один из следов не вел на Охоту.

— И что теперь? — посмотрели они на побледневшего Покору.

На этот раз Зентара вышел из себя. Его громовой голос доносился сквозь плотно обитую дверь до секретариата.

Бежан молчал, расстроенный своей неудачей. Еще одна оборванная нить. Наблюдение за этими, исключенными из списка, людьми могло дать результаты только при очередном сигнале тревоги. А как его вызвать? Надо было снова организовать нечто вроде проверки командировок. Может, командировки — это и есть верный путь?

Из пачки документов Бежан выбрал несколько — поездки за двадцать шестое и двадцать седьмое сентября. Разложив на столе карты железнодорожных и автомобильных дорог, он проверял маршруты, расстояния, часы отъезда и приезда.

Он хотел установить, мог ли кто-нибудь из сотрудников, бывших в отъезде в эти дни, свернуть со своей трассы так, чтобы в часы приема оказаться в тюрьме, где отбывал наказание Зелиньский, а потом вернуться в Варшаву в срок, указанный в командировке.

Бежан проверил три поездки и отложил документы. Это было не то. Взялся за четвертую. К бумагам был подколот путевой лист, выданный на личную автомашину «фольксваген». Маршрут: Варшава — Лодзь. Он посмотрел показания спидометра — до поездки и после. Пятьсот километров. А трасса Лодзь — Варшава (и туда и обратно) не может превышать двухсот шестидесяти километров. Откуда же взялись лишние двести? Майор подсчитал расстояние от Лодзи до тюрьмы. Ровно сто километров в одну сторону. И назад в Лодзь — тоже сто. Неужели то, что он искал? Почему же бухгалтерия оплатила эту командировку? Просто не проверили, ответил он сам себе. Приняли не глядя. Как же можно не верить человеку на такой должности!

Бежан повеселел. Вызвал Врону.

— Возьми машину, поезжай и проверь каждую мелочь, — приказал ему Бежан, вручая бумаги, касающиеся поездок. — И пришли мне сейчас же двух лучших оперативников. Только действительно самых лучших! Работа будет ювелирная. — Он хлопнул Врону по плечу.

Через полчаса он уже обсуждал с оперативниками их задачи.

— Работа, конечно, трудная, — подчеркнул он, — но если справитесь, можете считать, что награды и повышения у вас в кармане.

 

ГЛАВА 30

На этот раз Бежан поехал в Верхославицы повидаться с Гонтарским. Может быть, он припомнит детали, касающиеся пропажи документов, случившейся около двух лет назад. Украл их Вольский, в этом не было никаких сомнений. Но была ли это всего лишь месть Гонтарскому, пришедшему на его место, или выполнение шпионского здания? Если он был агентом разведки, то наверняка действовал не в одиночку. И, уходя из Центра, мог оставить «кукушкино яйцо» — своего человека, который сейчас, во время важного испытания, может активизироваться. Центр хорошо охраняется снаружи, Бежан был уверен в этом. А изнутри? Если человек, которого считают своим...

Сомнения разрешились неожиданно быстро. Гонтарский сказал, что исчезнувшие чертежи представляли собой фрагмент небольшого изобретения, точнее, рационализаторского предложения.

— Исчезновение этих чертежей в тот момент, когда я принимал Центр, — объяснил директор, — должно было показать всем, что именно будет здесь при моем руководстве. Это был аргумент против меня. «Видите, — подчеркивал Вольский в заявлениях в вышестоящие органы, — при мне ничего подобного не было». Следствием этих жалоб, подписанных и анонимных, было то, что комиссии к нам ехали одна за другой, и первое время я только и занимался объяснениями. Как и сейчас, — добавил он с горечью. — Как будто это я... — И замолчал. Гонтарский явно постарел за это время.

— Не надо так нервничать, товарищ директор, — утешал его Бежан. — Мы уже знаем, кто устроил взрыв и выкрал чертежи. Теперь я только хотел бы установить, не оставил ли Вольский в Центре своего человека. Ведь срок испытаний будет вот-вот назначен.

— Когда?

— Точно еще не знаю. Решение будет принято в ближайшие дни. Но вы не ответили на мой вопрос.

— «Наследник» Вольского? Нет, вряд ли. Я могу ручаться за людей, с которыми работаю. Приняв руководство, я сменил часть администрации. Нет, сейчас это невозможно, — повторил он, покачав головой.

— Еще один вопрос. Вы случайно не знаете, кто из Управления покровительствовал Вольскому?

Гонтарский задумался.

— Он был в дружеских отношениях с начальником отдела кадров Кемпиньским. Тот до сих пор зол на меня из-за Вольского.

«Вот почему Кемпиньский так плохо отозвался о Гонтарском», — подумал Бежан, спускаясь по лестнице. Внизу на него наткнулся Язвиньский.

— Вы опять к нам? Что нового? — спросил инженер.

Бежан засмеялся.

— Слава богу, ничего нового не произошло. Просто я хотел кое-что выяснить, ну и взглянуть на вашу знаменитую модель.

Они вместе вошли во второй цех.

— Может быть, вы объясните мне принцип действия, — попросил Бежан, указывая на машину, похожую на сигару с шестью колесами,

Язвиньский вдохновился:

— С удовольствием покажу нашу работу. Это, — начал он тоном экскурсовода, — универсальное транспортное средство УТС-12, предназначенное для ближней разведки в танковых и механизированных войсках. Конструкция машины позволяет ей свободно двигаться по суше, по воде и под водой.

— Да, заметить ее трудно, — сказал Бежан, подходя ближе и показывая на коричневые и серо-зеленые пятна защитной окраски. — Цвет подобран великолепно.

— Дело не только в этом, — улыбнулся инженер. — Краска поглощает инфракрасные лучи и искажает отражение радиолокационных волн. Ночью машина не видна даже при помощи ноктовизора, ее нельзя обнаружить локатором. На его экране окажется лишь слабое движущееся пятно.

— Это очень интересно, я даже не предполагал, что можно добиться такой великолепной маскировки, — признался Бежан. — А каково вооружение?

— Как вы видите, во вращающейся башне мы установили орудие специального типа, которое может стрелять как обычными, так и ракетными снарядами. После выстрела такой снаряд движется за счет собственного двигателя, работающего на твердом топливе. Боеголовка самонаводящаяся. Благодаря этому точность попадания возросла почти до ста процентов. Заряжение производится автоматически, командир машины контролирует работу электроники по показаниям приборов. Это еще не все, — продолжал он, — в башне в передней части корпуса находятся станковые пулеметы, третий пулемет может быть помещен на башне...

— Для противовоздушной обороны? — догадался Бежан.

— Да, вы правы. Интересно и оборудование машины. Вот, взгляните, — он показал Бежану на торчащее из башни приспособление, похожее на перископ, — это автоматически управляемая телевизионная камера. Изображение может передаваться непосредственно на командный пункт на расстояние до пятидесяти километров. В машине находится передающая станция, устойчивая к помехам. Я уж не говорю об отражателях, работающих в инфракрасном диапазоне и сложной системе оптического наблюдения. Командир экипажа может записать в нем все свои наблюдения, которые потом будут воспроизведены без ошибок.

— Нам бы тоже пригодилось что-нибудь этакое, — вздохнул Бежан. — Можно еще один вопрос?

— Пожалуйста, я вас слушаю.

— Вы сказали, что машина может плавать под водой. Как это понимать?

— Ну, это как раз просто. Мы применили тот же принцип, что и в подводных лодках. Машина снабжена балластными камерами — постоянными и прицепными. При движении, например, по глубокой реке, камеры наполняются водой, и происходит погружение. Экипаж в это время пользуется кислородными аппаратами. Машина может перемещаться под водой со скоростью до десяти километров в час при помощи электрического двигателя. Тяга, как видите, надежная: два боковых винта.

— Ну, спасибо за интересную лекцию: я узнал много нового. Мне пора идти. Поздравляю с удачной конструкцией. Теперь я, по крайней мере, знаю, что защищаю, — добавил он, уже стоя на пороге. — Мне очень бы хотелось присутствовать на испытании...

«Испытание. Может быть, именно испытание станет тем магнитом, который вытащит «их» из укрытия, заставит действовать», — размышлял он, возвращаясь в Варшаву.

 

ГЛАВА 31

— Объект номер один покинул место работы. Сел в машину марки «фольксваген». Едет в сторону центра. Мы ведем его... — работала радиостанция «Кристина».

— Номер один — это и есть Х-56. Ушел посреди рабочего дня! Наконец-то! — обратился Бежан к стоящему рядом Зентаре. — Может быть, сегодня мы увидим, как действует этот механизм.

Зентара отвернулся, скрывая улыбку. Бежан был возбужден, как ребенок в ожидании подарка. Если все пойдет, как задумано, это будет его заслуга, план разработан Бежаном.

Зентара одобрил этот план не сразу. Пять дней тому назад майор вошел к нему и заявил:

— Я знаю, кто такой Х-56. Наконец-то все сошлось в этой головоломке.

— Так чего же ты ждешь? — спросил тогда Зентара.

— Удобного случая. Надо взять его на месте преступления. Мы ведь не знаем, хранит ли он дома компрометирующие материалы. А если нет? Тогда у нас не будет никаких доказательств.

— А командировка, о которой ты говорил?

— Это всего лишь улика. Доказательство того, что в тот день он находился недалеко от места преступления и имел возможность совершить его — отсюда и лишние двести километров на спидометре. Но все это не позволяет нам с абсолютной уверенностью утверждать, что он был в тюрьме и отравил Зелиньского.

— Что ты предлагаешь?

— Эксперимент.

Зентара поморщился. Об экспериментах он больше и слышать не хотел.

— Мало тебе больницы?

— Я хочу предложить тебе план, в котором нет никакого риска. Главное сейчас — заставить агента еще раз воспользоваться особым каналом связи, рассчитанным на критические ситуации. Послушай, — убеждал Бежан, — мы знаем канал связи, но только со стороны Х-56. Мы знаем, как он в критической ситуации выходит на связь. Но до сих пор понятия не имеем, как это происходит со стороны Кона. Наблюдение за ним навело нас на два «почтовых ящика», мы следим за ними уже две недели — и никаких результатов. Сколько их вообще, каков порядок их использования, какова частота контактов — все это неизвестно. Одним только наблюдением мы не решим эту загадку и за несколько месяцев. А время дорого, мы должны обезвредить агента.

— Что ты предлагаешь? — спросил тогда Зентара.

— Распространим в Управлении информацию, например, через Чесю Кобельскую, что установлена дата испытания, ну, положим, семнадцатое ноября, что расследование близится к концу и мы уже знаем, кто организовал взрыв и отравил Зелиньского. И обязательная деталь, этот некто ездит на машине «фольксваген». Я уверен, — заявил Бежан, — когда эти слухи дойдут до агента, а дойти они должны мгновенно, — цепь сигналов тревоги начнет действовать. И тогда, уже зная весь этот механизм, мы сможем опередить их. Заранее окружить все известные нам пункты и взять всю компанию на месте преступления.

Зентара план этот одобрил.

Эва Гонтарская навестила Чесю Кобельскую в отсутствие Станиша и рассказала ей «под большим секретом» то, что узнала из «абсолютно достоверного источника». И конечно же, умоляла никому, абсолютно никому не говорить об этом. Бежан был уверен, что Чеся в тот же день оповестила всех.

Эта часть плана была выполнена великолепно. Зентаре вскоре позвонил Станиш и попытался выяснить — правдивы ли известия, которыми взволновано все Управление, и почему его официально не уведомили о дате испытания.

Но это начало, а как пойдет дело дальше? Зентара не строил больших надежд на удачу. Уже три дня прошло после того, как Чеся разнесла «страшную тайну» по всему Управлению, а Х-56 не предпринимал никаких действий. Бежан не выходил из своего кабинета, напряженно ожидая сигнала группы, которая вела наблюдение за агентом, и донесений оперативников из кафе «Зефир»... Но пока все было тихо.

И вот Зентара вошел к Бежану в тот момент, когда, наконец, отозвалась рация «Кристины».

— Ну, ушел с работы по какому-то личному делу. Бывает, — сказал Зентара Бежану.

«Кристина» снова вышла на связь.

— Едет по Кошиковой в сторону своего дома. Мы ведем его...

— Видишь, домой едет. Может быть, за сумкой?

— Вошел в дом номер двенадцать по улице Кошиковой. Его ведет Вацлав... — звучал голос в эфире.

Теперь оба слушали с напряжением.

— Вышел из дома с небольшим пакетом в руках. Сел в машину. Едет по Уяздовским аллеям в сторону Нового Свята... — докладывала «Кристина». — Повернул на Журавлиную... Теперь на Паркинговую. Оставил машину... Идет без пакета в сторону Иерусалимских аллей. Его ведет Кшиштоф.

— Что такое?! Разве «Зефир» находится на улице Хожей? — заволновался Бежан.

— А ты бы хотел, чтобы он двигался согласно твоим приказам, — сказал Зентара. — Я же говорил: идет по своим делам.

— Вошел в ворота дома по улице Иерусалимской, двадцать один. Возится у рекламного щита... Сунул что-то в щель за щитом...

Бежан с блестящими глазами отдавал приказы:

— Двоих оставить у щита. Найти и сфотографировать материал, затем положить на место. Посылаю людей за пленкой, А вы продолжайте вести его. Жду дальнейших донесений.

Бежан позвонил в фотолабораторию и шифровальщикам.

— Будьте готовы. Сейчас привезут важные материалы.

Предупредил руководителя оперативной группы:

— Готовность номер один. Немедленно пошлите кого-нибудь за пленкой. — Он продиктовал адрес. — И людей на смену. Все материалы, касающиеся наблюдения, немедленно ко мне.

— Я — «Эва», я — «Эва», вызываю «Янину», вызываю «Ванду», — он по очереди связывался со всеми группами наблюдения. — Готовность номер один, докладывайте о каждом шаге «подопечных».

— Наконец-то! — он повернулся к Зентаре с сияющим лицом. — Оставил материал в «почтовом ящике». Только теперь он сможет выйти на связь через кафе.

Предположения его сбылись. Из дальнейших донесений «Кристины» следовало, что объект номер один с туристской сумкой в руке — именно такой, описание которой заранее получили оперативники, — вошел в кафе «Зефир», оставив машину неподалеку.

Бежан позвонил в фотолабораторию:

— Материал у вас?

— Да. Снимки будут готовы через несколько минут.

— Передайте шифровальщикам, один — мне.

Донесение от «Кристины»:

— Объект вышел из кафе через служебную дверь... Едет по Маршалковской в сторону Площади Парадов. Мы ведем его...

Майор связался с оперативной группой в «Зефире».

— Следите за гардеробщиком с сумкой.

— Объект номер один едет в сторону улицы Халубиньского... — сообщила «Кристина».

— Возвращается на работу, — сказал Бежан Зентаре. — Больше ничего не произойдет до четырех или пяти часов вечера. Валь вернется домой после трех. Тогда-то и начнут развиваться события.

Они рассматривали снимок — зашифрованную информацию, найденную в «почтовом ящике» за рекламным щитом. Бежан торопил дешифровальщиков. Наконец через час они расшифровали текст: «Они установили связь между взрывом, убийством заключенного и «фольксвагеном». Испытание назначено на 17 ноября. Уничтожение действующей модели, захват чертежей в данной ситуации — слишком большой риск. Что делать дальше?»

— Что дальше? — спросил Зентара.

— Около 15.30 Кон, который получил сигнал от Валя, отправится к рекламному щиту, чтобы забрать материал. Потом вернется домой. Расшифровка сообщения и подготовка ответа отнимет у него не так уж много времени. Не исключено, что с ответом в кармане он придет к лестнице, что около тоннеля, чтобы оставить там несколько цифр — номер телефона. Затем поедет в какое-нибудь кафе и будет ждать, пока тот отзовется. Сообщит ему, во сколько и куда должен явиться Х-56 за инструкциями и наверняка сразу же поедет по этому адресу. Это мы знаем. Не знаем, каков будет номер телефона, какое кафе и какую телефонную будку он выберет на этот раз. Около тоннеля и на ступеньках должны быть наши люди. Они немедленно передадут по рации, что за цифры будут написаны и на какой ступеньке, считая от земли. От этой информации зависит место действия. А к телефонной будке, которую укажет Кон, я поеду сам. Хорошо?

— Ладно. Я пока пойду перекусить, а тебе велю принести обед в кабинет. — Зентара встал с кресла.

Бежан кивнул. Он не хотел ни на минуту отлучаться из своего кабинета. Он нервничал, поглядывая на часы, проверял по рации, все ли группы точно знают свои задачи.

В 15.35 ведущая наблюдение за Коном группа «Анна» доложила, что объект номер два вышел из дома, сел в такси и едет в сторону центра города.

— Объект подходит к щиту... Что-то вынул... Возвращается в такси... Вернулся домой, — таковы были донесения в течение ближайшего получаса.

И скова тишина в эфире, длившаяся почти час. Потом сигнал от «Анны»:

— Вышел из дома... Сел в такси... Едет в сторону моста... Вышел на Мариенштате... Идет пешком... Спускается по ступенькам... Остановился...

Ведущая наблюдение за тоннелем и ступеньками группа «Янина» тут же уточнила:

— На третьей, если считать снизу, гранитной плите написал номер 262621.

— Значит, кафе где-то в центре, — сказал Бежан Зентаре, который с трех часов сидел в его кабинете. — Немедленно установите, чей это телефон. — Он продиктовал номер связистам. — И точный адрес!

— Как тебе удалось найти ключ к этому шифру? — спросил Зентара, когда Бежан положил трубку.

— Я мог бы долго хвастаться, что умнее всех шифровальщиков, они ведь ломали головы над этой загадкой, да так и не догадались, в чем дело. Но я скажу тебе правду. Я долго перебирал разные варианты. Зашифрованные номера — дома, квартиры, «почтового ящика», часа, даты. Наконец, я еще раз посмотрел на фотографию. Цифры написаны на четвертой снизу гранитной ступени. Почему именно на четвертой? Почему три плиты оказались пустыми? И это «три» вдруг напомнило мне телефон «Жолибожанки». Я сравнил номера. Сошлось. Неплохо придумано. Даже если бы отгадали, в чем тут дело, как найти человека, для которого предназначена эта информация? Там проезжают сотни машин. Человек в автобусе, трамвае, автомобиле, только глянет в окно — и четко увидит. А заметить его в толпе невозможно.

— Телефон установлен в кафе «Роксана». Иерусалимские аллеи, — доложили связисты.

Бежан бросился к рации. Короткий приказ прозвучал в эфире, и одна из машин, участвующих в операции, направилась в указанное место, за ней другая, с группой, в задачу которой входило наблюдение за кафе и установление содержания телефонного разговора.

«Кристина» снова вызвала «Эву». Х-56 проехал в «фольксвагене» мимо ступенек, Движется в сторону Праги.

— Информируйте меня немедленно, если он войдет в телефонную будку! — приказал Бежан.

— Объект номер два едет в такси в сторону центра, — доложила «Анна». — Мы следуем за ним.

Через несколько минут снова известие:

— Вышел на стоянке такси на улице Братской. Идет пешком... Вошел в кафе «Роксана»...

Мучительно тянущиеся минуты ожидания.

Донесение «Кристины»:

— Объект номер один вошел в телефонную будку... Набрал номер 262621.

— Гардеробщик позвал его к телефону. Он сказал: «Встретимся в шесть на бридже у «Анны», — докладывала группа «Ванда», ведущая наблюдение в кафе.

— Это район костела святой Анны. — Бежан сорвался с места. — Мы должны опередить Кона!

«Ванда» как раз сообщила, что Кон вышел из кафе.

Настала пора действовать.

Бежан сел в машину, которая ждала его с начала операции. Еще три машины двинулись следом.

Все остановились на замковой площади. Заняли свои места вокруг храма, автобусной остановки и телефонной будки, наблюдая за подъезжающими машинами. «Анна» сообщила, что Кон сел в такси.

— Будьте внимательны, — сказал Бежан водителю. — В таком движении можно легко проглядеть его.

— Не беспокойтесь! Никуда он от нас не денется! — произнес водитель так уверенно, что у Бежана полегчало на сердце.

Ждать пришлось недолго. Такси остановилось у самого костела. Оперативники, затерявшись в толпе прохожих, внимательно следили за приближающимся к телефонной будке Коном. Бежан, стоявший у киоска с газетой в руках, подошел к будке, у которой уже находился их «подопечный».

«До сих пор все идет по плану... — с облегчением вздохнул Бежан, — если бы и дальше так... Конспирация у них, надо сказать, была налажена отлично. Кому придет в голову искать здесь. Мы себе голову ломаем над их каналами связи! А тут: список жильцов в подъезде, телефонная будка, цифры на плите. Все это вроде бы просто, но только тогда, когда расшифрован механизм связи, система контакта, условные знаки. Интересно, кто из них придумал все это?» — размышлял он, не спуская глаз с «подопечного».

Перед будкой росла очередь.

Агент вышел из телефонной кабины и перебежал дорогу в тот момент, когда уже зажегся красный свет. «Хитрец, — подумал Бежан, — проверяет, не идет ли кто за ним». Оглядывается, наблюдает за прохожими, смотрит издали на будку, как будто ждет, что кто-то сейчас войдет в нее. Минут десять длилась эта «игра». Бежану пришлось уйти со своего наблюдательного пункта и войти в магазин. Отсюда, через витрину, он тоже мог вести наблюдение. И только когда Кон удалился, Бежан вышел из магазина и укрылся за газетным киоском. А тот, кто должен был забрать записку, все не приходил. Люди входили и выходили из будки, но тайник оставался нетронутым.

Около шести вечера у киоска появился Врона.

— Думаешь, что-нибудь получится?— шепнул он Бежану, разглядывая лежащие за стеклом газеты. — А то, черт возьми, стоим, ноги у меня отваливаются...

— Не говори глупостей. Я уверен, что мы на верном пути... — Бежан хотел еще что-то сказать, но в этот момент к будке подошел тот, кого они ждали столько дней.

— Есть! — шепнул Врона, не разжимая губ.

Момент был удачный: улица почти пустая, около телефонной будки — никого. Бежан, чувствуя, как лихорадочно колотится сердце, идет медленно к будке, в которой возится с телефоном давно известный ему человек. Врона опережает Бежана на несколько шагов, идет вдоль тротуара, делая вид, что ловит такси. Останавливается, пожимает плечами, поглядывая на проезжающие мимо машины...

Еще пять метров, четыре, три... Бежан распахивает дверь будки, выхватывает из кармана пистолет... Изумленный мужчина резко поворачивается и, как загипнотизированный, смотрит в маленькое черное отверстие. Он еще не понял, в чем дело, но до его сознания доходят слова, сказанные спокойным, уверенным голосом:

— Служба безопасности. Не двигаться!

Бежан и Врона хватают его под руки. Безвольный, подавленный, он послушно идет за ними. Он еще не в состоянии понять размеров катастрофы. Все произошло слишком неожиданно.

Открытые дверцы машины, незнакомое лицо водителя. И снова строгий голос Бежана:

— Позвольте предложить вам небольшое путешествие...

Машина срывается с места. Никто из прохожих не понял, что произошло у них на глазах.

Бежан выразительно поглядывает на Врону. Его взгляд говорит:

«Операция «Бридж у Анны» закончена! Выше голову, дружище!»

 

ГЛАВА 32

Удобно расположившись в кресле, хозяин с иронической улыбкой наблюдал за людьми, находящимися в его квартире. Сначала, опомнившись после шока, вызванного арестом, он пытался вырваться. Кричал и грозил, что он им еще покажет... Когда, уже в квартире, его обыскали и нашли пистолет и шифрованную записку, слегка сбавил тон. Объяснил, что пистолет у него еще с войны, что он лишь недавно нашел его среди старых вещей и как раз собирался хлопотать о разрешении на хранение оружия.

— А записка?

— Просили передать одному знакомому. Это ведь не преступление. Я даже не знаю ее содержания.

— Это шпионская инструкция, — бросил ему в лицо Бежан. — Вы задержаны, Зыбельт, по обвинению в шпионаже.

— Такое обвинение, — спокойно ответил тот, — должно быть доказано. А какие у вас против меня улики? Эта записка? Я же объяснил вам, что согласился оказать услугу знакомому.

— И кому же вы оказали эту услугу?

— Одному дипломату, который вчера выехал за границу. На три-четыре недели.

— Фамилия?

С любезностью хозяина дома, старающегося угодить гостям, Зыбельт продиктовал фамилию, адрес, телефон.

— Я познакомился с ним, когда был в командировке за границей, — объяснил он. — Не мог же я отказать в такой мелочи. Мне и в голову не пришло...

«Если в квартире ничего не найдем — дело плохо, — подумал Бежан. — Это твердый орешек...»

До сих пор обыск не дал никаких результатов. Бежан, наблюдая за работой своих людей, видел, как постепенно мрачнели их лица. Они уже простучали все стены и пол, обыскали шкафы, полки, ящики, а теперь просматривали книги, рядами стоящие в двух старинных, богато инкрустированных книжных шкафах.

Зыбельт со странной улыбкой следил за ними.

«Уверен, что мы ничего не найдем. Видимо, он дома не держит компрометирующих материалов», — размышлял майор, окидывая взглядом массивную старинную мебель, загромождавшую двухкомнатную квартиру.

— Произведите измерения! — приказал Бежан.

Если что-то и есть, надо искать среди мебели. Сотрудники с надеждой и энтузиазмом принялись измерять шкафы и кресла, но улыбка не сходила с губ Зыбельта.

«Не то, — подумал Бежан. — Может быть, в картинных рамах?» Взгляд его остановился на мужском портрете, висящем над застекленным шкафчиком. Он подошел поближе, и его поразил этот шкафчик. Особенно резьба на внутренней стенке. Мастер на ней изобразил дирижера с поднятой палочкой. На палитре лежали ноты, на них надпись: «Партитура».

— Кажется, шкафчик принадлежал какому-то дирижеру восемнадцатого века. Сделан был по его заказу для хранения нот. Это одна из самых ценных вещей в моей коллекции, — Зыбельт продолжал играть роль любезного хозяина.

Бежан открыл застекленные дверцы. Внимательно осмотрел резьбу. Его восхитила точность в исполнении каждой детали. И даже эти буковки в слове «партитура».

«Одна как будто светлее других», — отметил он.

— Вы отдавали шкафчик на реставрацию? — спросил он и дотронулся пальцем до буквы, чуть отличавшейся по цвету от других.

Зыбельт не успел ответить, верхняя часть резной доски отскочила и упала, открывая узкую глубокую нишу.

Со вздохом облегчения Бежан занялся содержимым тайника. «Наконец будет хоть какой-то материал», — думал он, выкладывая на стол тюбики с французской зубной пастой — такой же, какая была найдена в тюрьме, авторучки, доллары.

Один из сотрудников, осматривая чулан, принес два свертка. В одном оказалось несколько сумок с мышонком Мики, в другом — скомканное клетчатое пальто.

— Откуда у вас эти сумки? — обратился Бежан к Зыбельту.

— А, это сувениры. Уж не помню, кто мне подарил их. Если они вам нравятся, пожалуйста, можете оставить их себе.

— Ни один из нас не нуждается в услугах гардеробщика из кафе «Зефир», пана Пенчека, — услышал он в ответ. — Это ваше пальто?

— Да.

— Очень эффектное и весьма удобное. Особенно если знать о существовании другого такого же. — Удар явно достиг цели. Зыбельт с трудом изображал спокойствие. — Почему вы храните его в чулане, а не в шкафу?

— Раз оно принадлежит мне, значит, я могу распоряжаться им, как хочу?! — голос хозяина сорвался.

— Никто не отнимает у вас этого права, — Бежан повел плечами и снова занялся тайником. На этот раз он достал конверт, открыл его и извлек паспорт. Взглянул на снимок. — На фотографии вы, — он продемонстрировал открытый паспорт Зыбельту, — а фамилия совсем другая. Шимон Ковальский! — Бежан взял паспорт Зыбельта, сравнил подписи на документах. — И одна и та же рука, во всяком случае, на первый взгляд. — Он жестом подозвал одного из сотрудников. — Пошлите немедленно на графологическую экспертизу. Пусть установят, кому принадлежит паспорт на имя Шимона Ковальского.

И снова заглянул в тайник.

В большом сером конверте был список адресов двенадцати «почтовых ящиков», схема связи, шифр. Бежан тщательно осмотрел все бумаги.

«Рекламный щит на Иерусалимских аллеях сработал бы вновь только через двенадцать недель!» — отметил он, откладывая в сторону список.

С шифром в руках он сел за стол рядом с Зыбельтом. Положил перед собой найденную у него записку. Несколько минут писал что-то. А потом обратился к Зыбельту все с той же предупредительной любезностью.

— Если позволите, я прочитаю, какое известие вам оставили для дипломата: «Прекратить всяческую деятельность. Стараться направить подозрения на «тех»... Я сам свяжусь с вами». Боюсь, что ваш работодатель уже не свяжется с вами, разве что в тюрьме. Как вы считаете?

Зыбельт ничего не ответил. Добродушие гостеприимного хозяина исчезло бесследно вместе с иронической улыбкой. Сжатые губы и впившиеся в подлокотники кресла руки свидетельствовали о том, что Зыбельт с трудом сдерживает свои чувства.

— Вы и сейчас продолжаете утверждать, что инструкция, которую я прочитал, была предназначена не вам? Что, в таком случае, означает этот шифр, адреса «почтовых ящиков», схема связи?

— Ну... я, конечно, объясню вам... — сказал Зыбельт слегка дрожащим голосом. — Но зачем же так сразу: шпион, измена! Просто в некоторых ситуациях знакомые оказывают друг другу небольшие услуги.

— Даже такие услуги, как убийство?

— О чем вы говорите?

— О взрыве в Верхославицах, во время которого погибло два человека, а также о неожиданной смерти вашего друга, Збигнева Вольского.

— Взрыв — это дело рук Вольского. Он хотел любой ценой отомстить Гоитарскому. А при чем тут я?

— Вы дали ему авторучку, такую же, как вот эти, — сказал Бежан.

— Это рекламные сувениры. Несколько штук мне подарили, когда я был за границей. Вольский попросил — я и дал. Обычная любезность.

Бежан молча взял одну авторучку, присел рядом с Зыбельтом и сделал движение рукой, как будто хотел раскрутить ее. Раздался крик Зыбельта:

— Положите! Это бомба!

— Значит, вы все-таки знаете, как она действует. Это было заранее обдуманное убийство. И не единственное, — продолжал Бежан. — Двадцать седьмого сентября, находясь в служебной командировке в Лодзи, вы на своем «фольксвагене» поехали в тюрьму и, предъявив фальшивый паспорт, оставили для Зелиньского передачу с продуктами и зубной пастой, такой же, как и эта, лежащая на столе. Вы убили Зелиньского.

— Но простите! — оскорбился Зыбельт. — Я его не убивал. Я был тогда в тюрьме, это правда, по просьбе моих заграничных знакомых. Я передал для Зелиньского, как они и просили, продукты и зубную пасту. Именно ту, которой он пользовался всегда. А эти, — он показал на тюбики, лежащие на столе, — я должен был систематически передавать ему в дальнейшем. Паспорт? Ну что ж, он был приготовлен на случай, если мне будет неприлично показаться где-то под собственным именем. А как это выглядит по-вашему: заместитель директора серьезного учреждения вдруг лично навещает заключенного, да еще и передачу привозит...

— Я понимаю вашу заботу о собственной репутации, — в голосе Бежана прозвучала ирония, — и о заключенном, о состоянии его зубов...

— У этой пасты очень приятный вкус...

Бежан ничего не ответил, встал и с тюбиком в руках исчез в дверях ванной. Через минуту он вернулся в комнату. В одной руке у него была зубная щетка с белеющей полоской пасты, в другой — стакан с водой.

— Если эта паста так хороша, то, будьте добры, почистите ею зубы, — сказал он, подходя к задержанному. — Пожалуйста, почистите ею зубы, — повторил Бежан, подходя все ближе.

Зыбельт в ужасе прижался к спинке кресла, вскинул руки:

— Нет, не хочу! — вскрикнул он.

— Если вы считаете, что паста безвредна, чего же вы так испугались!

— Это смерть, — прошептал Зыбельт и замолк. Потом вскочил, прижался к стене, закрыв лицо руками. Вдруг уронил их, с трудом добрел до кресла и упал в него.

— Кто и когда завербовал вас для работы на разведку Гелена? — Бежан был уверен, что теперь он скажет все, — и жестом приказал записывать показания Зыбельта в протокол.

— Это было несколько лет назад. Я поехал за границу. Мой дядя, Шимон Драбович, взял меня с собой. Никто не знал о том, что мы родственники. Я бывал среди его заграничных друзей и знакомых. Они часто помогали мне. Дорогие подарки, деньги — я был им нужен.

Потом я подписал обязательство, что в случае нужды помогу им. Вернувшись в Польшу, благодаря связям дяди я получил работу в Управлении. Быстро приспособился к новому окружению, успешно продвигался по службе. И ждал сигнала. Я помнил слова дяди: «Ты сделаешь все, что они потребуют. А потом они сделают все, чтобы ты не пожалел о своем выборе».

Когда дядя выехал из страны, все кричали: «Предатель!» А он не был предателем, он только временно жил в Польше. А потом вернулся к своим, к тем, на кого работал...

Через пару месяцев ко мне явился немецкий предприниматель, приехавший в Польшу с деловым визитом. Фамилию я у него не спрашивал. Он знал пароль. Этот человек передал мне шифр, список «почтовых ящиков», эти авторучки, зубную пасту, паспорт на имя Шимона Ковальского, назвал специальный канал связи на случай тревоги, обсудил со мной мои задачи.

— Какими были эти задачи?

— В первую очередь следовало ликвидировать агента Зелиньского. Он видел меня в Вене в 1966 году, когда я разговаривал с Шаронем, и мог выдать. Я убедился в этом во время свидания с ним. Он сразу заявил: умирать — так с музыкой и в хорошей компании. Он пытался шантажировать меня.

— А остальные задания?

— Самое главное — занять место Станиша. И по мере возможности внедрять своих людей в Управление.

— Каким образом это должно было происходить?

— Надо было компрометировать тех людей, которых мне не удалось использовать в своих целях. В первую очередь надо было убрать Станиша, Гонтарского, Язвиньского. Сначала Гонтарского и Язвиньского. От этого зависело и другое мое задание: добыть чертежи разведывательной машины УТС-12, модель которой собирали в Центре.

Я разработал подробный план, основанный на давно известном механизме возникновения слухов и мнений. Как начальник отдела кадров, я знал, каковы критерии оценки людей.

Первым шагом, предпринятым для дискредитации Станиша, была поездка в Лодзь, появление в тюрьме в этом клетчатом пальто, на которое все обращали внимание. Я знал, что у Станиша есть точно такое же, он тоже купил его в Вене. Мы похожи ростом и фигурой. Мне также удалось установить, что Станиш знал Зелиньских и иногда встречался с Зелиньской. Я рассчитывал, что все эти детали станут уликами против него и он будет обвинен в отравлении Зелиньского.

Взрыв в Верхославицах должен был дискредитировать Гонтарского и Язвиньского. Вольский, который подложил контейнер со взрывчаткой, ненавидел их так сильно, что, уходя со своего поста, украл часть чертежей. А я нашел эти чертежи в его столе. И с тех пор он был у меня в руках. А потом я узнал, что он наркоман. Я сообщил об этом в Центр и через «почтовый ящик» получил для него рецепты на морфий. Таким образом, я платил ему наркотиками и разжигал в нем ненависть. Идею мести, которую я ему подсунул, он воспринял как свою. Я затребовал планы Центра, тщательно изучил их и продумал все детали. Оставалось лишь дождаться удобного момента. Он наступил тридцатого сентября — когда Станиш принял решение послать Вольского в Центр с документами, необходимыми Гонтарскому и Язвиньскому для подготовки к докладу в Объединении. Вольский должен был ехать с утра.

Я привел его к себе домой, надел на него патронташ, в гнездах которого находились контейнеры с нитроглицерином. Подробно проинструктировал его, какие он должен оставить следы, чтобы подозрение пало на Гонтарского. Вольский поехал в Центр около четырех часов дня. Все произошло именно так, как я рассчитывал.

— Вольский знал о вашей шпионской деятельности?

— Зачем? В этом не было необходимости. Если бы он знал так много, он мог бы выдать меня.

— И поэтому вы дали ему авторучку, — заметил Бежан. — Он не знал, что там внутри?

— Нет. Я только сказал ему, что в авторучке спрятана инструкция. Если случится что-нибудь непредвиденное, он должен отвинтить колпачок.

— На что рассчитывал Вольский?

— Я обещал, что после ареста Гонтарского помогу ему вернуться на прежнее место. И я действительно собирался сделать это. Таким человеком, как Вольский, можно управлять без труда.

— Это была единственная цель вашей деятельности?

— Уничтожение модели задержало бы испытания, а вслед за этим и серийный выпуск, а также давало мне время для того, чтобы раздобыть чертежи. После смерти Вольского я получил приказ отказаться от этой операции и соблюдать осторожность.

— Это вы звонили мне, направляя подозрение на тех троих? — спросил Бежан. — Откуда у вас оказался мой рабочий телефон?

— Фамилию и звание знала Чеся Кобельская. А телефон записал Станиш в календаре после вашего визита.

— Вы обвиняетесь также в убийстве бывшего секретаря Станиша, Яна Видзского. Что вы можете об этом сказать?

— Видзский появился слишком неожиданно. Старался подружиться со всеми. Мне все это было на руку, пока он интересовался своим шефом и руководством Центра. Я сам подсовывал ему информацию. Но когда на его столе оказались документы, касающиеся командировок, он стал опасен. Этих двухсот с лишним километров скрыть не удалось. Двери в секретариат были приоткрыты, и я услышал, как Станиш распорядился, чтобы Видзский привез ему документы. Адрес лежал на столе. Это был удобный случай. И надо было воспользоваться им так, чтобы подозрения пали на Станиша.

У меня и Станиша пистолеты одного калибра. Только у него есть разрешение на владение оружием. Я взял свой пистолет и пошел на Новогродскую, осмотрел дом и подъезд. Оказалось, что расположение лифта, подвала, лестничной клетки было таким же, как у меня.

Я спустился в подвал. Сначала хотел дождаться, пока Видзский войдет в лифт, спустить кабину в подвал и там застрелить его. Но когда я заглянул через стеклянную дверь в шахту лифта, то увидел там гору мусора. Тогда у меня зародилась мысль имитировать «несчастный случай». Я решил остановить лифт между этажами и поджечь весь скопившийся хлам.

Выключатель был рядом с лифтом, в нише. Все произошло так, как я и планировал. В нужный момент я отключил ток, а остальное было уже легко...

Станиш часто бывает в этом доме. Если бы смерть Видзского показалась кому-то подозрительной, все улики были бы против Станиша...

— Почему вы были так уверены в том, что после ареста Станиша займете его место?

— У меня прекрасная репутация, ко мне хорошо относится руководство, оно верило мне и ценило. Я знал слабости своих начальников и умел ими пользоваться. А если бы вдобавок я раскрыл шпионскую деятельность своего предшественника, то стал бы героем.

— Продолжайте допрос, — приказал Бежан одному из офицеров. — Я еду к Покоре.

 

ГЛАВА 33

Когда Бежан вошел в кабинет Валя, там уже был Покора, а на столе громоздились груды упаковок с заграничными лекарствами, пачки долларов, ампулы с наркотиками.

Валь, увидев Бежана, побледнел.

— Вот мы и снова встретились, доктор, правда, ситуация несколько изменилась. На этот раз — вы наш пациент.

— Я? — изумился Валь. — И в чем же вы меня обвиняете?

— Лекарства, наркотики, доллары, — начал Покора.

— Я врач-психиатр. В моей работе необходимы различные лекарства, в том числе и наркотики. Иметь доллары не запрещено. Так в чем же дело?

— Мы арестовали несколько человек по обвинению в шпионаже, диверсиях, убийствах. Вы связаны с ними, значит, эти обвинения касаются и вас... — В голосе Бежана не было вопросительной интонации, он просто констатировал факты.

— А где доказательства? Это очень серьезные обвинения, — ответил Валь.

— У нас есть доказательства, что вы поддерживаете связь с «Адамом», — сказал Покора.

— Что странного в том, что я сообщаю пациентам, что их рецепты уже готовы?

— Странно то, что «Адама», которому вы звонили, зовут не Адам, а Норберт Кон.

— Я не знал об этом. Кто-то из пациентов назвал это имя и оставил этот телефон.

— Фамилия пациента?

— Не помню! У меня лечится столько людей!

— Вы не знали, чей это телефон? Вот здесь у вас лежит, — Бежан выдвинул ящик стола и вынул кусочек картона, — визитная карточка Кона. Вы не раз встречались с ним. Мы можем доказать это! И еще... Гардеробщик Пенчек звонил вам и говорил, что пришел Мики. А вы оставляли у него сумку с рисунком мышонка. Вот такую, — Бежан достал из портфеля одну из найденных у Зыбельта сумок. — Это вам ни о чем не говорит?

— Боже мой, простая любезность... И больше ничего.

— Любезность? Кон признался, что работает на разведку Гелена. Впрочем, именно поэтому мы его и арестовали. Вы были его связным. Передавали информацию, полученную от другого агента. Для этой цели вы использовали Пенчека. Он тоже арестован. Мы можем устроить вам очную ставку. Когда Кон завербовал вас?

Валь потерял самообладание.

— Но я... Никогда... Я столько больниц организовал... У меня заслуги...

— Перед разведкой Гелена — наверняка, — прервал его Бежан. — Итак, откуда Пенчек знал эту сумку?

— Но это и в самом деле всего лишь любезность... Я не знал, что это для разведки... Мы с Коном старые друзья. Как-то он попросил меня помочь связаться с одним приезжим, которому Кон не хотел давать своего телефона. Я согласился, хотя мне не очень понравилось, что мне будет названивать какой-то чужой человек... Тогда Кон, заметив мое неудовольствие, сказал, что будет лучше, если этот приезжий оставит известие у доверенного человека, а тот, в свою очередь, передаст его мне, а я Кону. Я договорился с Пенчеком. Когда сказал об этом Кону, он дал мне рекламную туристскую сумку своей фирмы, чтобы гардеробщик знал, как она выглядит и что означает появление такой же сумки. Я оставил эту сумку у Пенчека. И всякий раз, как он видел подобную, звонил мне и говорил: «Мики пришел». А я передавал это «Адаму» — Кону. Вот и все.

— Если вы говорите правду, то какую же цель вы преследовали, покушаясь на меня? Чем я вам помешал?

Валь опустил голову и долго молчал.

— Пан майор, — голос его дрожал, — это совершенно другая история. Я ждал партию... — голос его сорвался, и он с трудом выговорил, — наркотиков. И уже не мог отменить их доставку. Это должно было произойти двадцать четвертого октября, на следующий день после вашего визита. Пани Кобельская обратилась к вам — пан майор. А потом я внимательно осмотрел вас. И понял, что вся ваша болезнь — симуляция. Все стало ясно — мною заинтересовалась милиция. Иного выхода не было, и я решил обезвредить вас хоть на пару дней.

— Продолжайте, — приказал Бежан Покоре. — Я еду к полковнику.

В кабинете у Зентары уже сидел Врона, присутствовавший на допросе Кона.

— Это старый агент, — рассказывал он, — и очень опытный, несмотря на молодость. Когда Кон понял, что игра проиграна, то сразу заговорил. Объяснил, что систему связи — двенадцать «почтовых ящиков», каждый из которых действует одну неделю, а также способ передавать номера телефонов и обозначать место получения инструкций — изобрел он и передал в Мюнхен, а там, одобрив, переслали Зыбельту.

Зыбельт Кона не знал, держал с ним связь только через «почтовые ящики». У Кона был телефон Зыбельта. Сначала он намеревался втянуть в шпионскую сеть и Валя, но Центр приказал ему лишь пользоваться его услугами, не посвящая в тайну. Решение это было вызвано тем, что Валь запутался в своих темных махинациях и мог легко привлечь к себе внимание милиции. А если бы его прижали, он, конечно, выдал бы всех. Кон заявил мне, что готов предоставить нам подробную информацию о деятельности мюнхенского Центра, если мы в присутствии адвоката гарантируем ему неприкосновенность.

— Каковы были обязательства Валя по отношению к Кону?

Врона усмехнулся:

— Самые разные. Валь с помощью Кона провез контрабандой несколько произведений искусства в Вену и выгодно продал там в антикварном магазине своего отца. А как-то, в свою очередь, Кон за крупную сумму в долларах продал ему патент на лекарство. Патент, украденный у хорошего знакомого. Кроме этого, они зарабатывали еще и на валютных спекуляциях.

— А теперь ты, Юрек, докладывай, — обратился Зентара к другу.

Бежан рассказал все, что удалось установить.

— Что за человек этот Зыбельт? — спросил Зентара, когда Бежан закончил свой рассказ.

— Житель Польши, но не ее гражданин! Племянник Драбовича и его идейный воспитанник. Бегство дядюшки он не считает предательством, поскольку, как он сказал, Драбович лишь временно проживал здесь. А теперь вернулся назад, к своим. Племянничек тоже считает пребывание в Польше своеобразной служебной командировкой, из которой, выполнив все задания, он вернулся бы домой.

— Ты понимаешь, Бронек, — продолжал свои размышления Бежан, — он так сумел приспособиться, что все принимали маску за истинное лицо. Он умело пользовался существующими еще у нас шаблонными фразами, из которых состоят официальные характеристики. Овладев этой фразеологией, он уверенно шел вверх, уничтожая по пути людей, которые ему мешали. Мы ведь не всегда ищем мотивы, которыми продиктовано «официальное» мнение. Помнишь, как Покора на совещании излагал мнение о трех подозреваемых? Как оно совпадало с уликами, и каким оказалось ложным! И подумай теперь, как же легко, приняв за неоспоримую истину эти шаблонные фразы, погубить честного человека, преданного своей родине. Зыбельт сам сказал, что это были люди, не признающие компромиссов.

— Ты был тогда прав, — сказал давно уже стоявший в дверях Покора. — А я поверил...

Бежан усмехнулся:

— Потому что принимал за чистую монету любое слово. А ведь нельзя верить тому, что говорят о человеке, если ты не знаешь того, кто это говорит и каковы его мотивы. Поэтому я и хотел добраться до источника слухов.

— И интуиция тебя не подвела, — признался Зентара. — Но и тебя неплохо поводили за нос.

Бежан засмеялся:

— Это наш общий успех. Разве я смог бы что-то сделать один?

Ноябрьский рассвет уже заглядывал в окна, когда они расходились по домам.

 

ГЛАВА 34

— Вы несколько лет работали вместе с Зыбельтом и, как выяснилось, совсем не знали его, — обратился Бежан к Станишу.

— Этот человек, словно угорь, выскальзывал из рук. Я не любил его, но именно поэтому считал свое мнение о нем слишком субъективным. Но скажите мне, когда вы перестали подозревать меня? О том, что меня подозревают, я, кажется, узнал последним.

— Трудно ответить на этот вопрос. После встречи с вами у меня осталось хорошее впечатление. Но этого мало... В такой игре ставка слишком велика, чтобы опираться только на впечатления. Улик против вас было много, даже слишком много. И с каждым днем их становилось все больше. Притом, вы горячо защищали Гонтарского. В такой ситуации мы никого не могли исключить и в то же время не могли никому предъявить обвинений. Так и продолжалось почти до последней минуты. Да и вы добавляли нам работы...

— Каким образом?

— Вы встречались с Зелиньской, которая оказалась в числе подозреваемых. В день убийства Зелиньского вы ездили в сторону Лодзи. У вас есть точно такое же пальто, в каком был убийца. Вы находились в Вене в то время, когда Зыбельт вошел в контакт с Зелиньским и Шаронем. И вы оставили там доказательство своего пребывания, в то время как ваш заместитель позаботился о том, чтобы исчезнуть из Вены почти бесследно. Я говорю «почти», потому что лишь недавно удалось установить, что и он... Вы вышли из дома своих друзей на те критические полчаса, когда был убит Видзский. Прежде чем нам удалось установить, что в это время милиционер, задержавший вас за неправильный переход улицы, читал вам лекцию о правилах движения, прошло немало времени.

Станиш улыбнулся.

— Мои отношения с Зелиньской? Я покупал у нее заграничные лекарства для тяжело больного брата. Он живет недалеко от Лодзи, и когда его жена сообщила мне, что состояние брата ухудшилось, я, хоть и сам тогда был болен, немедленно поехал к нему. А на обратном пути какой-то грузовик задел мою машину. Вот и вся история.

Он не закончил, потому что перед ними, как из-под земли, вырос патруль.

— Прошу предъявить пропуска, — сержант козырнул.

Станиш высунул в окно пропуска, свой и Бежана.

— Далеко еще? — Опросил Бежан, когда машина тронулась вновь.

— Полчаса с пересадкой. Но мы успеем.

Испытание УТС-12 на полигоне было назначено на 14.00. Вторая его часть — проверка качеств машины в ночных условиях — была запланирована на 18.00. Сейчас было всего лишь пятнадцать минут второго, но Бежан хотел быть на месте как можно раньше.

Снова патруль и проверка пропусков. Они пересели в армейский «газик», который немилосердно трясло на лесной дороге.

— Стоп! Теперь, позвольте, мы вас проводим, — остановил их офицер с группой солдат.

Перепрыгивая через очередную лужу, Бежан поднял голову. Лес неожиданно кончился. Перед ними расстилалась холмистая долинка, с трех сторон окруженная деревьями. С четвертой поблескивала гладь озера.

Еще несколько метров — и из-за пригорка показались военные палатки. У одной из них стоял Язвиньский. Жестом он пригласил гостей войти. Там уже работала комиссия, которая должна была на практике оценить достоинства УТС-12.

Машина находилась в другой палатке. На стене висела схема испытания: движение по пересеченной местности, движение при отсутствии видимости в задымленной зоне, плавание по воде и под водой, передача изображения «с поля боя», радиосвязь с автоматической шифровкой, стрельба по неподвижным и движущимся целям с места и с ходу.

Язвиньский, закончив объяснения, обратился к собравшимся:

— Кто со мной — добровольцем?

— Я, — полковник Гусарек уже поднимался на машину. Солдаты подняли полог палатки. Члены комиссии выстроились полукругом.

Машина выехала бесшумно, легко покачиваясь на широких колесах. На краю луга она сразу развила максимальную скорость.

— Более пятидесяти километров в час, — с одобрением заметил один из членов комиссии. — Фантастическая скорость при таком бездорожье.

После нескольких кругов, поворотов и движения задним ходом машина свернула на полосу препятствий. Это было потруднее: через каждые пятьдесят-шестьдесят метров — рвы, горки, ямы, песок, вязкая глина, поваленные деревья, высокие кусты, проволочные заграждения.

— Пройдет или нет? — волновался Бежан, наблюдая в бинокль маневры УТС-12. Машина уменьшила скорость, медленно преодолела первый ров, второй, третий, вползла, словно черепаха, на вершину искусственной горы, скатилась вниз и вскарабкалась по почти отвесной стене на глинистый холм. Шины расплющились, чтобы увеличить сцепление колес вездехода с мягким грунтом.

— Прет, как черт! — сказал Станиш.

Экипаж машины демонстрировал великолепную технику. Загорелись дымовые шашки, установленные по обеим сторонам полосы препятствий. Серая пелена покрыла луг.

— Маневрируем по гирокомпасу, — докладывал по радио полковник Гусарек. — Все идет точно по плану. — А через минуту добавил: — Направляемся в сектор «А», на север. Наблюдайте за нами.

Члены комиссии собрались вокруг радиолокатора. Он обычно обнаруживал движущиеся объекты уже на расстоянии тридцати километров на любой местности и при любой погоде. Однако на этот раз оператор, специалист высокого класса, ничего не мог поделать. На экране время от времени вздрагивало какое-то пятно, высылаемые локатором импульсы не давали отражения.

— Ну как? — не успокаивался офицер радиолокационной службы. — Есть что-нибудь?

— Ничего, товарищ майор, — печально отвечал оператор. — Я не могу локализировать его даже самым узким пучком лучей. Изображение скорее напоминало грозовую тучу, чем боевую машину.

Система маскировки действовала безупречно. УТС-12 была невидима в искусственном тумане, так же трудно было бы ее обнаружить и ночью. Электрический двигатель, выделяющий очень малую дозу тепла, благодаря специальному охлаждению, в значительной степени исключал возможность обнаружения машины с помощью ноктовизора.

Потом на командный пункт начали поступать посылаемые с большого расстояния «боевые донесения». ЭВМ переводила их зашифрованное содержание на язык данных.

— А теперь самое интересное, — предупредил Станиш. — Прошу внимания.

Они посмотрели на экран телевизора. Поворот регулятора — и вдруг появилось чистое и резкое изображение «поля боя». То, что наблюдал далеко отсюда экипаж УТС-12, они видели здесь, в безопасном месте.

— Изображение, конечно, меняется, — объяснил председатель комиссии, — но если будет нужно, мы можем получить снимки.

Он подошел к аппарату и показал, как они получаются. Глянцевые фотографии посыпались одна за другой.

— А так мы можем получить чертеж местности с нанесенной на него боевой обстановкой, — добавил он через минуту, когда собравшиеся посмотрели фотографии. Председатель комиссии вызвал по рации экипаж УТС-12 и приказал им нанести какую-нибудь схему на карту. Не прошло и пяти минут, как этот материал оказался на командном пункте в виде увеличенного снимка. Знакомым почерком Язвиньского было написано: «У нас все в порядке, страшно хочется пить, приготовьте что-нибудь холодное».

Прекрасно удались и испытания на воде и под водой, а также стрельба по наземным и воздушным целям. Поздно вечером комиссия закончила работу, подписав протокол.

— Поздравляем от всего сердца, — члены комиссии пожимали Язвиньскому руку.

Поздравляли и Станиша с успешным окончанием работы.

— А меня хоть бы кто-нибудь поздравил, ведь это я вас вытащил из неприятной истории, — шутя шепнул Бежан Язвиньскому.

Тот крепко сжал его руку.

 

ГЛАВА 35

Они удобно расселись в креслах. Бася принесла кофе, расставила рюмки. Зентара достал бутылку коньяка из шкафчика, стоящего рядом с письменным столом.

— Та-акой случай! — улыбнулся он. — Коньяк для подозреваемых! Этого еще не бывало! — Он медленно разливал янтарную жидкость по рюмкам. — За УТС-12! За ваш успех! — произнес он.

— За наш общий успех! — поднял свою рюмку Язвиньский. — Благодаря вам УТС-12 пришла к финишу благополучно, а мы очищены от всяких подозрений. Я лично, конечно, очень хотел бы узнать, как это мне удалось попасть в сферу ваших интересов, ну и услышать кое-что обо всем этом деле...

— Предоставляю тебе слово, — обратился Зентара к Бежану.

— Вы, уважаемый изобретатель, привлекли наше внимание своими встречами с Куртом Вернером. Фирма, одним из основателей которой он является, постоянно сотрудничает с разведкой Гелена, — объяснил Бежан. — Только недавно нам удалось выяснить, что инициатором этих встреч был Вернер, действовавший по приказу мюнхенского Центра. Они хотели тем самым скомпрометировать вас. Это было частью их плана. Вернеру удалось уйти. Потеря небольшая. После такого провала в Польшу он не вернется. Да и хозяева вряд ли встретят его с распростертыми объятиями. Поэтому Кон так боится, что его ликвидируют, как Зелиньского.

— Дьявольский план, — пробормотал Гонтарский. — Вы спасли нас. Если бы не вы, мы оказались бы на свалке.

— О чем ты? — Станиш не понял друга.

— Если бы их план удался, — Гонтарский обратился к Зентаре и Бежану, — в лучшем случае, нас отстранили бы от работы. Бесцельное, бесплодное существование хуже смерти! Все заслуги были бы приписаны врагам, и, что еще хуже, они захватили бы руководство Центром! Удар в самое сердце. Дьявольский план, — повторил он, — он страшен именно потому, что был основан на знании наших недостатков, нашей слепой веры в бумажку, в неизвестно кем и когда высказанное «общее мнение».

— Ты прав, — согласился Станиш. — Критерии, методы работы с кадрами давно устарели. Люди переросли их. Но кое-кто еще упрямо цепляется за отжившие догмы. И часто тем, кто не укладывается в привычные рамки, приклеивают ярлык «ненадежного человека». А в эти рамки идеально укладываются только такие посредственности, как Зыбельт, потому что они во имя своих целей старательно приспосабливаются к привычным схемам, прикрываются ими, словно щитом, используют как оружие против тех, кого хотят уничтожить. Надо будет как следует присмотреться к людям круга Зыбельта. Неизвестно...

— Товарищ директор, — прервал его Бежан, — только не спешите с выводами. Не все, кого поддерживал Зыбельт, обязательно должны оказаться предателями, так же, как не все, кто поддерживал его самого, сознательно действовали с дурными намерениями. Схематичность, предвзятость в решениях — и за борт, на свалку, как вы говорите, могут полететь честные люди. Помните, друзья мои, об этих трудных днях, о том горьком опыте, который мы приобрели.

— Я запомнил на всю жизнь, — ответил Гонтарский. — Как можно забыть! Достаточно было всего лишь глупых сплетен, распущенных врагом, чтобы некоторые «друзья» отшатнулись от меня, как от прокаженного, — в голосе его звучала горечь.

— Не преувеличивайте, — обратился к нему Зентара. — Так поступили мелкие, трусливые людишки.

— Вернемся к этому делу, — прервал их Язвиньский, — Каждый из задержанных агентов, как музыкант в оркестре, вел свою партию, согласно палочке дирижера, перед которым лежала партитура. Кто же дирижер?

— Наследники «сверхлюдей», это очевидно, — ответил Зентара.

Бежан достал из портфеля два больших листа бумаги с линиями, начинающимися в разных местах и сходящимися в одну точку.

— Вот посмотрите. Это схема связи между задержанными агентами. — Все головы склонились над листами, а Бежан продолжал: — Вы увидите дирижера, который высоко над толпой разыгрывает симфонию, состоящую из великолепных, магически-притягательных лозунгов. Лживых, пустых лозунгов. Это доказывает подбор как исполнителей, так и нот. Кто они, эти действующие на территории нашей страны «виртуозы»? Зелиньский, Шаронь, Валь — торгаши, каждый тянет в свою сторону штуку красного сукна — так назвал устами Радзивилла Сенкевич Речь Посполитую — чтобы ценой предательства, ценой страданий родины и народа выкроить из этого сукна плащ для себя. Вольский? Наркоман, полное ничтожество, пытающееся утолить жажду мести ценой разрушений и смерти. Зыбельт — ловкий игрок, идейный воспитанник Драбовича, поклонник культа силы и власти «сверхчеловека». Кон — шпион по профессии и призванию, готовый предложить свои услуги каждому, кто купит его.

Их методы работы? Целая гамма. От разжигания самых низменных инстинктов до саботажа, диверсий, убийств.

Ноты и оркестр таковы, каков дирижер и его партитура.

— Партитура преступления, — закончил Язвиньский.