«Разум есть способность живого существа совершать нецелесообразные или неестественные поступки».

Братья Стругацкие «Пикник на обочине»

Горбовский был приятно удивлен тем, как повела себя Спицына, когда потребовалось срочно избавиться от нее во избежание риска распространения государственной тайны. Он был уверен, что стоит только намекнуть на ссылку в другой отдел, как девушка станет упираться рогом. Но покорность Марины буквально обезоружила Льва Семеновича. Затем он отнесся к этому с подозрением. С чего это такой человек, как его практикантка, любящий все контролировать, беспрекословно подчиняется ему, обладая минимумом информации? Может быть, на самом деле она знает гораздо больше, чем ей положено? Поэтому и ушла так покорно? Или она ведет не двойную, а даже тройную игру?..

Так или иначе, а размышлять на эту тему долее, чем несколько минут, не было времени и желания. На носу теперь висели проблемы гораздо серьезнее, чем выходки этой странной девицы. Горбовский быстро забыл о ней, отягощенный информацией, которая обрушилась на него на экстренном совещании.

Борис Иванович, собравший всех в срочном порядке, для начала заострил внимание на том, что Московский центр уже в который раз обгоняет НИИ в разработке вакцины на несколько дней, и просил ученых быть осторожнее и серьезнее относиться к безопасности данных. Горбовский торжествовал. Молча глядя на Пшежня, он почти плотоядно улыбался тому, что догадался о наличии крота задолго до остальных. Ему было лестно найти подтверждение своим догадкам и доказать Юрку Андреевичу, что это не просто паранойя.

Предположение Бориса Ивановича об агенте московского центра среди научных сотрудников вызвало взрыв возмущения и даже гнева. Еще бы – ведь никто из присутствующих и допустить подобного не мог, привыкший считать НИИ большой семьей, каждый член которой предан единому великому делу. Параноидальная мысль, пущенная в коллектив, проникла в умы, как жук в муравейник, но пока что еще мало кто мог принять ее на веру. Легче было списать происходящее на совпадения, чем на предательство кого-то из товарищей.

Но все это было только цветочками. Гвоздем программы стали вести из Мозамбика, не подлежащие огласке среди гражданских. Стало известно о том, что прежние уверения мозамбикских властей не имели под собой веса, и приостановить распространение вируса оказалось им не по силам. Если ранее вспышки заражения рассеивались по югу страны, подступая к центральной части, то теперь смертоносное щупальце дотянулась до севера, до самой границы с Танзанией. А это далеко не маленькое расстояние для столь малого срока.

– Итак, коллеги, выводы неутешительные. Во-первых, вирус распространяется очень быстро. Во-вторых, он идет к экватору, то есть, движется все ближе к Евразии, а значит, и к России. Кто знает, может быть, в то время, пока мы тут с вами разговариваем, он уже распространился по всей Танзании, а может, и по соседнему государству! Карантин, как я понял, там либо не соблюдается, либо совсем не помогает.

– Когда поступила информация?

– Сегодня ночью, товарищи.

– Не нагнетайте, и без того тошно. Предположения нам не нужны, излагайте факты, только факты! – трясли кулаком из толпы собравшихся ученых.

– Факты таковы, послушайте, послушайте!

Но научным сотрудникам уже было не до начальника. В зале поднялся необычайный шум – все спешили обсудить опасность ситуации, не дослушав подробности. Перебить гомон необъятной толпы было невозможно. Борис Иванович, опустив плечи и понимая, что не имеет влияния на подчиненных в состоянии паники, встретился взглядом с Горбовским.

– Лев Семенович, пожалуйста… Только Вы способны их угомонить, – попросил он скорее взглядом, чем голосом.

Горбовский, недолго думая, перехватил инициативу. Взобравшись на кафедру, он громогласно гаркнул:

– Товарищи!!!

С такой глоткой даже рупор не нужен. За пять секунд все окончательно смолкли.

– Дело серьезное, – уже спокойным голосом продолжал он. – Рекомендую вам сначала выслушать всю информацию, которой мы владеем, а потом обсуждать. Здесь не песочница. Прошу Вас, Борис Иванович, – и Горбовский спустился в зал, к своим коллегам.

Как всегда, его тон и манера выражаться произвели нужный эффект, народ набрался терпения, хаос прекратился. Борис Иванович прокашлялся, прежде чем заговорить о самом главном:

– По существу. Э-э. Сдерживать заразу власти Мозамбика не в силах. Вирус проник в соседнее государство менее чем за две недели. Поправьте, если я ошибаюсь. Такими темпами, друзья мои… Впрочем, факты. Инфицированные умирают в течение двух суток. Зараза поражает легкие и дыхательные пути. Каким путем распространяется вирус, вы прекрасно понимаете. Откуда он вообще взялся, пока загадка. Но есть предположение, что он с Мадагаскара, уж больно подходящее географическое положение относительно Мозамбика. Власти Танзании сообщили о своем решении остановить вирус, но садиться на карантин отказываются. Они еще не поняли, насколько все серьезно, и будут предпринимать какие-то меры, как и соседнее государство. Меры, по сути, бессмысленные и безрезультатные, на что мы здесь, друзья, повлиять не в силах. У меня все.

Вопросы посыпались лавиной. Впрочем, возмущенные возгласы и резкие заявления относительно интеллекта представителей власти Танзании и Мозамбика не уступали им по количеству. Дали возможность высказаться абсолютно каждому. Озвучили миллион предположений. Обсудили право на вмешательство и пришли к выводу, что это право должно быть приведено в исполнение сегодняшним же днем. Поспорили на счет того, как поступит министр биологической безопасности, какую стратегию примет наше правительство. В общем, наговорились и накричались так, что многие охрипли. По окончании совещания расписались в договоре о неразглашении и в изнеможении разошлись по своим секциям.

Благополучно отослав Спицыну к Зиненко, Горбовский вызвал Пшежня на tet-a-tet, чтобы обсудить ситуацию с кротом. Теперь сомнений в его существовании не осталось, теперь сомнения были только по поводу количества московских агентов в НИИ. Если даже Борис Иванович заострил на этом внимание, значит, утечка информации происходит не только в отделе вирусологии. Следовательно, сливщик может находиться в каждой секции, в каждом коллективе, и его считают за близкого друга, ему доверяют, от него не ожидают зла.

– Твои взгляды относительно подозреваемых изменились? – тихо спросил Юрек Андреевич, положив сухую руку на плечо Горбовского.

Горбовский смотрел куда-то мимо него, и даже мимо стены, в которую должен был упираться его взгляд.

– Я не знаю, – ответил он, наконец, и болезненно скривился. – Не знаю, кто. Но он есть. И это точно.

Они решили ничего не предпринимать, кроме наблюдения. Они решили допускать, чтобы тень подозрения падала даже на них самих.

День пролетел незаметно. Весь НИИ готовился к возможному переоборудованию под центр разработки вакцины. Со дня на день власти могли объявить о таком решении, и все лаборатории следовало привести в полную готовность. Именно поэтому в научно-исследовательском институте имени Златогорова целый день творился такой сумасшедший бардак. А когда все заняты делом, время проходит быстро.

В течение дня Горбовский не вспоминал о Спицыной, но на ночь глядя она сама напомнила ему о себе, неожиданно появившись в лаборатории. Лев Семенович тут же ударился в паранойю – что она делает здесь так поздно? Зачем ей быть именно здесь в такое время? Она подозревала, что лаборатория давно пуста, и ей не составит труда добыть то, что ей нужно? Он не на шутку разозлился. Не помня себя, Горбовский был очень близок к нанесению тяжких телесных повреждений беззащитной девушке. Благо, что он вовремя опомнился и остановился.

И она вновь за сегодняшний день поразила его! Сначала – покорностью при коллегах, теперь – дерзостью и невиданной смелостью один на один. Как относиться к ней после того, что она ему высказала? Сил ненавидеть уже просто не было. Да и в чем-то она была, несомненно, права. Ну конечно, откуда ей знать о нем всё? Если бы она знала, она бы так никогда не сказала.

По дороге домой Горбовский думал о Спицыной. Он обнаружил в себе стремление к тому, чтобы эта девушка как можно дольше ничего не знала о распространяющемся вирусе. «Сомнений нет, она должна оставаться в неведении. Но почему, Горбовский? Ты все еще подозреваешь в ней шпиона, или просто хочешь оградить ее от всего этого? Крот никогда бы не пошел на такие прямые провокации и конфликты. Никогда. А она показывает характер, причем абсолютно искреннее. И это не двойное дно, я чувствую. Значит, второе. Ты хочешь выгнать ее за пределы лаборатории, чтобы оградить от надвигающегося ужаса. Чтобы обезопасить. Это как работа над ошибками. У тебя не вышло в тот раз, и теперь ты хочешь доказать себе, что в этот раз сможешь. И неважно, что она тебе никто. Просто девчонка, которая тебе неприятна. Однако твое личное отношение к ней еще не значит, что можно подвергать ее опасности».

Всю ночь Лев Семенович беспокойно ворочался. Не то переволновался за день, не то высказывание Спицыной так на него повлияло, не то мучило дурное предчувствие. А может, и все сразу. Одно можно сказать точно – ни голоса, ни видения, ни дурные сны уже не преследовали его, не нагнетали, не давили на психику. Все прошло, а Горбовский, отягощенный новыми заботами, даже не заметил этого.

Следующий день расставил все по своим местам.

Как известно, Спицына ночевала в НИИ, но кроме Горбовского об этом никто не знал. Марине пришлось проснуться до прихода Пшежня, – старый поляк всегда появлялся на рабочем месте раньше остальных – чтобы все выглядело так, будто она только что пришла. Вряд ли дедушка разозлится, узнав правду, но отчего-то Марине было стыдно. Пусть лучше все думают, что ночевала она дома. А то начнутся всяческие допросы, предложения помощи и так далее. Не дай бог, информация дойдет до Крамаря, так тот вообще предложит практикантке у него пожить. Этот за словом в карман не лезет. А такое развитие событий Марине было не нужно.

Все пошло по плану, никто ничего не заподозрил, и даже Горбовский, немного опоздавший в это утро, не разгласил тайны, в которую были посвящены лишь двое. Марине оставалось только гадать, в какую сторону изменилось отношение Льва Семеновича к ней после вчерашней перепалки. Но он более не выглядел ни взбешенным, ни раздраженным. Презрительность в его взгляде куда-то испарилась. Даже голос больше не был сухим и бесчувственным. Он как будто бы перегорел от ненависти. Неужели даже такой человек, как он, не может испытывать неприязни вечно? Или ему просто сейчас не до открытой конфронтации. Кто знает, что произошло вчера на совещании, да и время, пока Марина была у Зиненко, оставалось пробелом.

Ближе к обеду Горбовский лично зашел к Спицыной на склад, где она, как обычно, выполняла легкие поручения Пшежня, мало относящиеся собственно к вирусологии.

– Марина Леонидовна, – обратился он, остановившись на входе. В руках у него была толстая зеленая папка.

Девушка вскинула голову и чуть не отшатнулась. Она не поверила своим глазам.

– Лев Семенович! – вскочила она, чуть не опрокинув старый, вышедший из строя микроскоп.

– Спокойно, – нахмурился Горбовский, испытав внезапное… странное чувство, похожее на смущение, – сядьте, точнее… черт. В общем, у меня для Вас поручение, Спицына, – он придал голосу строгость, заметив, что практикантка начинает улыбаться, слушая его.

– Да, Лев Семенович? – она вся подалась вперед, выражая искреннее желание сделать что угодно, о чем он попросит.

Глядя на нее новым, необычным взглядом, Горбовский помолчал, затем отвел глаза, словно застеснялся того, что так открыто рассматривает ее, стиснул зубы и нахмурился еще сильнее. Он действительно не понимал, что с ним происходит.

– Вот что, Спицына, – «чего ты с ней сюсюкаешься, Горбовский?! Все же просто – отдал папку, назвал фамилию, ушел! Ты уже добрых полминуты к делу подобраться не можешь!» – Эту статистику за прошлый месяц нужно отнести Петру Павловичу, – Горбовский подошел к столу и тихо положил папку, не зная, что еще сказать. Он выбрал неверный тон и теперь ощущал себя не в своей тарелке. – Вот. Собственно. Да.

И он вышел, оставив Марину в недоумении. Впрочем, он и сам был немного ошеломлен своим поведением. И это из-за того, что она высказала ему в лицо все, что думает о нем? «Да неужели, Горбовский? Тебе в первый раз, что ли, гадости говорят? Нет, здесь что-то другое. Я ведь не считал ее слабохарактерной. Я просто даже и не думал, что у такого ничтожества может быть характер, свои мысли и желания, свои нравы, воззрения. Стыдно. Сорок два года, а робеешь как мальчик. Стыдно, Горбовский».

Спицына взглянула на край стола. Зеленая папка, обычная. Макулатуры в ней килограмма два, не меньше. Ладно. Но кто принес ее сюда? Кто этот мужчина? Тот самый Горбовский, который совсем недавно с ухмылкой прошел мимо, когда Бессонов пристал к ней у самого входа в НИИ? Тот самый, что придирался и унижал? Неужели совет, данный Гордеевым, действительно работает? И переломный момент наступил? Ощутив смутное чувство победы, проникнувшись глубиной момента, Марина со всей серьезностью взяла в руки папку и отправилась исполнять поручение Льва Семеновича, размышляя о том, как будут развиваться их отношения дальше. Каким-то женским чувством она теперь ощущала, что при желании у нее получится даже смутить Льва Семеновича. А уж если у девушки получается смутить мужчину, то все остальное, как правило, тоже не за горами.

Примерно через пятнадцать минут, когда все вирусологи находились непосредственно в лаборатории, занимались своими делами, слушали уморительные рассказ Тойво о своем походе в торговый центр, подходило время обеда и ничто не предвещало беды, сработала аварийная система тревоги. Протяжные сигналы сирены ударили по ушам настолько неожиданно, что поначалу никто даже не понял, в чем дело.

– Что происходит? – нахмурился Пшежень, окинув взглядом наручные часы.

Все переглянулись в недоумении.

– ЧП, – сказал Горбовский не своим голосом и начал медленно вставать с места, поднимая глаза на пластмассовую коробку селектора. Много лет подряд она пылилась без дела, уже давно никто не пользовался таким устаревшим средством связи, но Лев Семенович знал – сейчас именно тот случай.

– Внимание! – ожил селектор. Голос был испуганный и запыхавшийся. – Внимание всем! Общая тревога! Это не учение! Повторяю: общая тревога! Не учения! Из секции микробиологии сбежала инфицированная вирусом бешенства особь! Агрессивна и крайне опасна! Подопытный вырвался из вивария – сломал клетку и напал на сотрудников! Есть жертвы! – уже на этих словах Горбовский выпрямился. Он понял все и все успел решить. – Всем немедленно забаррикадироваться в своих отделах и не выходить до приезда специалистов! Их уже вызвали! Чтобы не подвергать риску граждан, по правилам системы безопасности здание НИИ изолировано от внешнего мира – все входы и выходы перекрыты! Особь не должна попасть наружу ни в коем случае! Повторяю: все должны немедленно закрыться в своих секциях и не покидать их до приезда специалистов!

Сирена звучала оглушительно, истерично, просто-таки завывала, как будто уже оплакивала пролитую по чьей-то безалаберности кровь. Вирусологи не успели прийти в себя и осмыслить услышанное, а Горбовский уже стоял у выхода с пистолетом-транквилизатором на пять зарядов в руке. Такие пистолеты были в каждом отделе, где предусматривались крупные подопытные. На крайний случай. Пули усыпляли мишень, позволяя избежать смерти инфицированного, если он являлся слишком важным биологическим материалом. Никто даже не заметил, когда Горбовский успел достать оружие из щитка.

– Лева! – бросился Пшежень и чуть не упал, задев собою стол.

– Всем оставаться здесь, – приказал Горбовский.

– Лева, не ходи! Может, она в безопасности! Не геройствуй! Давай свяжемся с ними и узнаем? – кричал Гордеев, перебивая сирену.

– Потеря времени! Пусть не она, а кто-нибудь точно не успел! И он безоружен! Заблокируйтесь изнутри и ждите нас.

– Лев! – крикнул Пшежень в бессильной ярости, но было уже поздно – Горбовский вышел без промедления, плотно закрыв за собой дверь.

– Я не могу отпустить его одного, черт возьми! – Гордеев громыхнул по столу кулаками.

Еще только услышав сирену, Лев Семенович знал наперед, как поступит в ближайшую минуту. Предчувствие беды не обмануло его. Он был готов даже к подобному повороту событий, поэтому, когда остальные еще не осознали тяжести ситуации, Горбовский, ни мига не раздумывая, помчался за транквилизатором и кинулся ловить сбежавшего пса. Он смутно и неосознанно беспокоился не столько о здоровье кого-то из коллег, сколько о Спицыной, которую он сам же отослал, подвергнув такой опасности.

Непоправимое могло случиться в любой миг, если уже не случилось, поэтому Горбовский бежал со всех ног по белому пустому воющему коридору. Стерильно сияли стены, под потолком мигали лампы, короткие гудки сирены уже стали привычны для слуха. Нет времени думать, когда каждая секунда на счету. Промедление смертельно. Лев Семенович, держа палец на спусковом крючке, не испытывал страха. Все, что играло в нем – это беспокойство и азарт. Безумная ядерная смесь влекла его в сторону секции генной инженерии, и даже тени боязни, сомнения или промедления не пало на Льва.

Только сейчас Горбовский ощутил все расстояние, отделяющее его от цели. Он надеялся, что Спицына умудрилась спастись, оказаться в безопасности, например, не успеть расстаться с Зиненко, когда все произошло. Это было бы грандиозной удачей. Но по селектору сказали, что есть жертвы. Среди них, возможно, и Марина. Горбовский остановился и прислушался.

– Мари-ина-а!!! – проревел он во всю мощь своей глотки.

Ничего, кроме сирены. Ни криков, ни рыков взбесившегося зверя, ни стонов раненых или умирающих. Добравшись, он принялся колотить в дверь секции. Открыл бледный заместитель Зиненко. Горбовского схватили за халат, втащили внутрь и захлопнули дверь.

– Спицына! – крикнул он требовательно.

– Была!

– Где?! – прорычал Горбовский.

– Она пришла! Зиненко тут не было! – орал заместитель в ответ, перекрикивая сирену.

Лев Семенович понял и ужаснулся.

– А Зиненко был у Крамаря? – спросил он, зная ответ наперед. – Ну конечно! Он как всегда был у Крамаря! В самом центре беды!

– Да, да, да!

– И ты отослал ее туда!!! – Горбовский схватил мужчину за грудки и приподнял над полом.

Помощник Зиненко виновато закрыл лицо руками, не сопротивляясь праведному гневу Льва.

– Почему вы все сидите здесь? Почему не вооружились и не пошли за ней?

– Связь, Лев Семенович, – ответил какой-то молодой ученый из глубины зала. – Мы пытаемся наладить обратную связь и узнать подробности. Приказано было оставаться на своих местах.

Горбовскому все было ясно. Если бы он не пошел, никто бы не пошел. Ослушаться приказа! Подумать только! Трусы, вот и все. Лабораторные крысы!

Резко развернувшись, он кинулся к выходу.

– Лев, куда Вы! Вернитесь, это же опасно!

– Задрайте люки поплотнее и отсиживайтесь здесь, пока другим нужна помощь, – холодно бросил Горбовский напоследок.

Он вновь оказался в пустом коридоре и кинулся в сторону секции микробиологии, к эпицентру трагедии. И вот теперь он стал испытывать страх. Но боялся он не столкнуться с особью, не за свою жизнь переживал Горбовский. Он опасался в каждую последующую секунду увидеть за поворотом растерзанное тело… Марины. Он выбежал в длинную широкую рекреацию и в интервалах замолкания сирены звал Спицыну по имени или прислушивался. Либо она уже пострадала, либо молчит, не желая криками привлекать внимание особи.

– Ну конечно! – воскликнул Горбовский, поразившись своему тугодумию. – Кричать! Привлечь его на себя!

И он принялся орать и колотить по стенам.

Уже через минуту Лев Семенович услышал где-то поблизости собачий рык. Ни один нормальный пес не мог бы издавать таких звуков. Палец на курке напрягся, Горбовский замедлился, и не зря. Следующий же поворот налево вывел его к цели. Он оказался в тылу противника – самая удачная позиция, в которой он только мог оказаться.

Марина стояла в тупике у закрытой двери в служебное помещение, которым давно никто не пользовался, в самом конце коридора. Всем телом она прислонилась к стене и не шевелилась, чтобы не провоцировать пса на агрессию. Он был огромный, более полутора метра в холке, матово-черный и словно бы облезлый местами. Пес припал к полу на мощных лапах, оскаленную клыкастую морду обратив к Марине, и с интервалом в несколько секунд срывался на угрожающий рев, который напоминал помесь рысьего, львиного и волчьего. Между особью и девушкой было около трех метров. Непоправимое могло произойти прямо сейчас, но Лев подоспел и теперь уже не волновался. Главное – он увидел Марину живой. Он уберег ее. Уберег.

Заметив Горбовского, Спицына приоткрыла рот, взгляд ее помутился. Не теряя времени, Лев Семенович неслышно (благодаря сирене) подкрался к особи как можно ближе для максимальной точности выстрела. Капсульные пули вошли в черную матовую шкуру как раз в тот момент, когда пес в последний раз припал к полу перед прыжком, которого так и не совершил, а, пошатнувшись, сделал два шага и мягко повалился на бок, как желе. Из горла бешеной особи вырвались судорожные хрипы, лапы еще несколько мгновений дергались, затем все стихло.

От напряжения Марина втягивала воздух носом, почти срываясь на рыдания. Ее трясло. Минуту назад она была уверена, что доживает последние мгновения своей жизни, и сожалела только о том, что умрет так страшно, оставаясь в ссоре с родным отцом.

– Цела?

Оторвав взгляд от измазанной кровью морды пса, Спицына посмотрела на Льва и коротко кивнула. Говорить у нее не получалось. Сирена продолжала выть.

Горбовский расстегнул халат и сбросил его с плеч. Затем он сел на корточки перед псом и принялся заворачивать его в белую одежду, завязывая узлы рукавами и полами халата. Получились искусственные носилки, больше напоминающие гамак. Догадавшись, что Горбовский лично хотел транспортировать тушу животного, Марина бросилась к нему, чтобы помочь. И Лев Семенович молча принял ее помощь.

Не разговаривая друг с другом, они подняли усыпленного пса на полметра над полом и понесли его к выходу из НИИ. Специалисты приехали как раз вовремя, чтобы принять тяжелый белый сверток. Двери разблокировали. Сирену выключили. Передав «посылку» экспертам, облаченным в костюмы безопасности, и отказавшись от медицинского осмотра, Марина и Лев Семенович, не сговариваясь, бросились бежать в секцию микробиологии.

Оказавшись на месте, они не обнаружили никого, кроме Стивенсона. Он был безнадежно мертв. Этот крупный мужчина, этот атлант, лежал в огромной луже собственной крови, раскинув руки и уставившись оловянным взглядом в потолок. Ему перегрызли горло. Черная борода, массивная шея, грудь – все было в стылой багровой жиже. Марина закрыла лицо руками и всхлипнула. Еще никогда прежде она не видела такого количества крови, и даже подумать не могла, что в человеческом теле ее может быть так много. Казалось, красная лужа заполнила все помещение. Горбовский смело шагнул и наклонился над телом, чтобы прощупать сонную артерию.

– Гектор… Гектор… – произнесла Марина, и неожиданные слезы, преодолевая шок, покатились по щекам. – Мы только вчера с ним… говорили. Вчера. Еще вчера был живой… Мы только познакомились…

– Успокойся, – сказал Горбовский очень мягким голосом и выпрямился. – Он мертв. Эта тварь раздробила ему трахею.

Марина захлебнулась слезами, отворачиваясь.

– Успокойся, такие несчастные случаи имеют место быть в каждом НИИ. Это была одна из причин, по которой я был против студенческой практики здесь. Я сказал – отставить! – Горбовский повысил голос.

Это подействовало. Спицына тут же стиснула зубы, подавляя рыдания.

– Судя по всему, сигнал тревоги был подан отсюда, – Лев Семенович нашел взглядом селекторную коробку, здесь она была не под потолком, а между двумя шкафами. – Смотри туда, – он показал пальцем, все еще стоя в луже крови. – Этот прибор осуществляет внутреннюю связь в здании. Иди к нему. Я пойду и осмотрю виварий и хранилище, а ты оповести всех о том, что ЧП позади.

Сорвавшийся вслед за Горбовским Гордеев вернулся ни с чем, когда отключили сирену. Какая-то неведомая сила отвела его от места основной опасности и заставила разминуться с Горбовским. Пшежень, заложив руки за спину, ходил по помещению вперед-назад; Гордеев сидел, положив локти на колени, ладонями закрывая лицо; Гаев дергал ногой и кусал губы; бедный Тойво не знал, куда себя деть, и время от времени выдавал бессмысленные фразы на полурусском-полукитайском. Внезапно затрещал селектор, и ученые в едином порыве вскинули головы к потолку.

– Внимание. Сбежавшую особь нейтрализовал Горбовский. Опасности нет. Повторяю: опасность позади.

Гордеев подскочил с места.

– МАРИНА!!!

– Ее голос, ее!

– Жива, господи!

– Дослушайте! Говорит…

– Всем разблокировать… – послышался всхлип, – секции. Погиб наш сотрудник… всем собраться у отдела… микробиологии.

Голос Спицыной так дрожал, что вирусологи подумали – погиб Горбовский, спасая ее. Со всей возможной прытью они бросились туда же, куда стекался весь НИИ.

С первого этажа пришли медики с носилками и забрали тело Стивенсона. Между Мариной и Львом осталась гигантская лужа крови. Бывшие враги молчали и старались не смотреть друг на друга. Внезапно ворвавшийся в помещение Гордеев чуть не влетел в лужу, но у самой кромки остановился, расширив глаза.

– Живы! Оба!!! – крикнул он так, чтобы было слышно всем коллегам, бегущим за его спиной.

Тут же быстро вошел Юрек Андреевич, замер, глядя на пол.

– Кто? – спросил он очень сухим, непохожим на свой, голосом.

– Стивенсон, – ответил Горбовский. – Пусть никого пока не пускают. Увидят это – начнутся истерики. Нужно все привести в порядок и продезинфицировать. Проверьте пока что, нет ли раненых, выясните, кто подал сигнал тревоги, и вообще, как все произошло. Мне нужна информация, как можно больше и точнее. И еще… посмотрите запись с видеокамер.

Пшежень как главный исполнитель воли Горбовского вышел, прихватив за собой Гордеева, хоть тот и сопротивлялся. Как всегда, только Лев Семенович, несмотря на обстоятельства, оставался самым собранным и думал наперед. Когда остальные только входили в состояние шока, он раздавал команды и указания, не позволяя окружающим потерять себя, а заставляя их чувствовать себя полезными. Горбовский знает, что нужно делать, думала Марина, наблюдая за ним и внутренне восхищаясь. Горбовский – великий человек. Он всегда знает, что нужно делать. Он всегда держит все под контролем и не даст системе пошатнуться.

Восторг, вызванный поведением Горбовского, вытеснил из Марины почти все остальные чувства. Наконец-то она увидела его под тем самым углом, о котором ей говорил Гордеев. Но какой ценой! Стоило ли оно того? Как случилось, так случилось, ничего не исправить. Это не вина Спицыной, и уж тем более не вина ее спасителя. Марина смотрела на высокую, непоколебимую фигуру своего кумира, ощущая желание броситься к его ногам и исполнять любой его указ. Вот, о чем они все говорили, называя Горбовского неоспоримо хорошим человеком… Вот, что имелось в виду… Если бы Спицына знала раньше, какая прекрасная душа скрывается под этим толстым панцирем злобы и язвительности!

Прошло только десять секунд с момента, как Пшежень и Гордеев покинули помещение. Горбовский поймал на себе взгляд Спицыной и насторожился. Еще никогда она на него не смотрела вот так. Так могли смотреть на него только… только Кирилл и Алена. Он ничего не сказал ей. Слова были лишними.

Понимая, что теряет время, Марина кинулась на склад – она прекрасно знала, где взять ведро, воду, тряпки, растворы для дезинфекции. Вместе они принялись отмывать пол. Это немного отвлекало от случившегося, как всегда отвлекает физическая работа, если психическое состояние оставляет желать лучшего. И Марина, и Лев были настолько ошеломлены случившимся, что даже мыслить в обычном порядке не могли. Горбовский по достоинству оценил безмолвную, беспрекословную помощь практикантки, ее сообразительность, небрезгливость, собранность, несмотря на слезы. Ему всегда нравились люди со стойкой психикой, но ранее он и не помышлял относить Спицыну к этому разряду. Пару раз он замечал, как Марина неотрывно смотрит на его шею.

Покончив с полом, они стали проверять остальные поверхности, куда могла попасть кровь. Спицына заметила приоткрытый ящик стола, в котором лежал транквилизатор. На белом покрытии ручки алело пятно крови. Остановившись, практикантка постаралась воспроизвести в голове хронологию событий. Заметив это, Горбовский повернул к ней голову.

– Он не успел, – сказала Марина на грани слышимости. – Совсем немного.

Лев Семенович не ответил. Справились они быстро – еще пять минут, и все было кончено. Не осталось никаких следов, нигде. Только два ведра с багровой водой и багровыми тряпками в окровавленных чуть ли не по локоть руках. Вместе они вышли в коридор, где их с волнением и трепетом ожидали. Весь НИИ уже собрался здесь, но никто не рисковал войти в помещение, где началась трагедия. И все смотрели на Спицыну и Горбовского, как на героев. Кто-то отнял у них ведра, кто-то начал протирать руки спиртовыми салфетками. Ни Марина, ни Лев ничего не видели, не слышали и не хотели. Их хлопали по спине, гладили по плечам, задавали вопросы, но долгое эмоциональное напряжение дало свои результаты.

После того как Пшежень отчитался, что больше никто не пострадал в физическом плане, откуда ни возьмись, появился Леонид Спицын. Марина не удивилась этому – она была слишком не в себе, чтобы удивиться. Вполне естественно, что военным уже известно о ЧП, и Спицын поспешил сюда, наконец-то вспомнив, что у него есть дочь. Практически вырвав Марину из рук Горбовского (в которых она непонятно как оказалась), Спицын яростно пригрозил всем, что «закроет эту лавочку», заслужил гневный взгляд Льва Семеновича, узнал, кто спас его дочь, сухо извинился и выразил желание увезти Марину домой.

– Отец, я хочу остаться здесь, – воспротивилась дочь, освобождаясь и делая шаг к Горбовскому, который смотрел на нее и вот-вот протянул бы свою руку.

– Ты с ума сошла! Я сказал – ты поедешь домой.

– Марина, иди домой, твой отец прав, – сказал Горбовский. – Нечего тебе здесь больше делать. И ближайшие дни, я так подозреваю, тебе тоже не придется являться на практику.

Марине хотелось бы попрощаться с Горбовским наедине. Но это было невозможно. Он спас ей жизнь, а она ему еще ни слова не сказала об этом…

– До свидания, Лев Семенович, – она протянула ему ладонь, не столько чтобы пожать его руку, сколько чтобы коснуться его на прощание. Он протянул ладонь ей навстречу. – Спасибо Вам, – шепнула она, и ее палец скользнул по его длинным пальцам.

Отец увел Марину за локоть, а Горбовский еще долго стоял, глядя на лестницу.