Спустя полтора часа все необходимое было сделано. Зараженных снабдили едой и питьем, а из их организма взяли необходимые для анализа жидкости. С течением времени инфицированные ощущали нарастающий дискомфорт в грудной клетке, граничащий с болью. Сухой раздирающий кашель стал частым гостем. Горбовский знал, что в легких нет нервных окончаний, но не хотел делать никаких выводов, пока не увидит кровь в микроскоп.

Больных не оставляли одних – с ними постоянно кто-нибудь был, беседовал, успокаивал, приносил и уносил что-нибудь. Сидели в камере посменно. После того, как Горбовский взял у всех троих биообразцы, часть ученых отправилась вместе с ним в НИИ, так как подземная лаборатория не обладала современным оборудованием. Марина отправилась вместе с ними.

Всем не терпелось посмотреть в микроскоп и лично встретиться с М-17, посмотреть своими глазами, что он из себя представляет. Увидеть поведение вирионов вируса в биообразцах для вирусолога было все равно, что посмотреть в глаза противнику, с которым предстоит тяжелая и несправедливая схватка, победитель которой неизвестен. «Посмотреть в глаза вирусу», так это и называлось среди них. Подсознательно каждый из них персонифицировал инфекцию, наделял человеческими качествами, словно так с ней было проще бороться.

Комбинезоны биозащиты больше никто не снимал, даже поднявшись в НИИ. Не потому что боялись заразы за пределами бункера, а потому что слишком часто приходилось теперь там бывать, а тратить время на то, чтобы каждый раз снимать и надевать КСБЗ-7 было непозволительной роскошью. Поэтому ученые просто снимали шлемы, что было гораздо быстрее и легче.

– Главное, не забыть надеть его обратно, когда спустишься в бункер к зараженным, – пошутил Гордеев, но его юмор не оценили, представив последствия такой халатности.

Шестеро человек собрались у электронного микроскопа в секции вирусологии – Горбовский, Спицына, Пшежень, Гордеев, Логовенко и Крамарь. Капля крови на стеклянную пластину – все взволнованно следили за каждым движением Льва – поместить пластину под трубу, настроить микроскоп… Горбовский приник к окулярам, а коллеги пристально наблюдали за его мимикой и шумно дышали, ожидая чего-то, выходящего из ряда вон.

Прошло секунды три, Лев оторвался от микроскопа, четко произнес «нет», окинул всех непонимающим взглядом и возобновил наблюдение, подкручивая дуги микроскопа. В полной тишине было слышно, как ускорилось его дыхание. Все это выглядело так, будто, взглянув вирусу «в глаза», Лев испугался и не поверил увиденному. Следующее сказанное им слово было нецензурным. Затем он просто отошел от окуляра с ошалевшим лицом и молча предложил свое место Юрку Андреевичу, качнув головой.

– С ума сойти, – выдавил из себя Лев и провел обеими руками по коротким волосам, затем – по лицу, чтобы снять сковавшее его напряжение.

– Иисусе, – произнес Пшежень внезапно охрипшим голосом. – Ну и мерзавец.

– Теперь Вы понимаете, Юрек Андреевич, почему люди умирают за два-три дня, почему он так живуч и никакие карантины ему не страшны?

Пшежень ничего не ответил и уступил свое место Гордееву, сгоравшему от нетерпения настолько, что норовил обуглиться и почернеть.

– Ну ни хрена себе… Чья это кровь?

– Мальчика. Но мы посмотрим все образцы. Отчет, который я читал, был скомпилирован из исследований нескольких африканских ученых. Каждый из них выдвигал личное утверждение о форме вириона: икосаэдрический, спиральный, комплексный. Подозреваю, что все они правы.

– Но как?! Это невозможно! – воскликнул Гордеев, оторвавшись от наблюдения.

– У меня есть гипотеза. Он может мутировать, подстраиваясь под индивидуальные особенности организма, под климат, под что угодно, лишь бы выжить.

– Вымирание ему точно не грозит, – заметил Гордеев, уступая место Спицыной.

– Вот именно! Именно, черт возьми! – кричал Лев, размахивая руками. – Такое чувство, что ради его непобедимости кто-то очень сильно постарался. Во-первых, размер вириона. Вы видели сами – он огромен! Таких не бывает! Это просто невозможно! Во-вторых, структура. Она не похожа ни на одну из существующих структур вируса. Два капсида, три липидных оболочки! Этот вирус сводит меня с ума! Третье – скорость его распространения и скорость заражения. Как быстро вирионы уничтожают клетки организма, я увидел только что. Два дня – и человека нет! Сколько успеет скончаться, пока мы сделаем вакцину?! И сделаем ли?! И конечно, как вишенка на торте, разная форма вириона. Как? Почему? Или зачем? Как дополнение к неистребимости? Как план Б, запасной вариант, на всякий случай, чтобы уж наверняка? Мутация формы, да где это видано? Если бы природа могла сотворить такое, человечество давно бы вымерло! Нет, это люди, люди, говорю я вам, только люди могли создать это чудовище! И сдается мне, очень много сил было приложено, чтобы эту дрянь невозможно было уничтожить!

Прокричавшись, Горбовский на пару минут отвернулся ото всех, чтобы успокоиться и привести в порядок лицо, на котором разбушевался эмоциональный шторм. Глаз у него дергался. Коллеги сделали вид, что не замечают его слабости, и продолжали по очереди наблюдать за тем, как безуспешно иммунитет организма противостоит частицам вируса, с бешеной скоростью подчиняющего себе здоровые клетки. Никогда еще Спицына не видела столь крупных вирионов, хотя ее опыт в этом деле нельзя было назвать большим. На даже ей, студентке, было совершенно ясно – то, что творится в капле крови на стеклянной пластине, нарушает почти все существующие аксиомы вирусологии.

– Проблема с классификацией этого штамма – меньшая из наших проблем, – сухо заключила Марина, уступая место у микроскопа Логовенко.

– О том, что вирус синтезирован, тоже пока не время говорить, – добавил Пшежень. – Есть вещи куда более насущные. Ответственные за это будут наказаны, если выживут. А сейчас я хотел бы увидеть остальные образцы.

– Понятно, что М-17 искусственного происхождения, – сказал Гордеев, пока Лев проводил приготовления. – Но кто? И зачем? Биологическое оружие? Чтобы истребить население всей планеты?

– Как это обычно бывает, люди заигрались, возомнив себя всемогущими. Власть затмевает разум. Все может быть очень банально – вирус вышел из-под контроля и мутировал. На этом сюжете основана, наверное, тысяча фильмов и книг.

– Люди так часто забывают о последствиях своего всемогущества… Оно ведь имеет свои побочные эффекты.

– Пустые разговоры. Люди неисправимы. Ничего не изменится до тех самых пор, пока не станет самих людей как вида.

– Нда. До тех самых пор спасать человечество будем мы.

Ученые проверили образцы крови Петраковой и Старикова. Как и предполагал Горбовский, форма вириона отличалась от той, что они увидели в крови Егора. Сразу поступили предположения о возрастной и гендерной зависимости, но делать выводы было рано и пока ни к чему. Да и преимуществ это не давало, только побуждало к новым вопросам.

Дальнейшие исследования легочной жидкости и лимфы не дали ничего определенного, кроме того, что уже и так было понятно – вирус невероятно силен. С каждой минутой Горбовский все больше сомневался в том, что его вообще возможно будет победить. Изобретение вакцины встало под большой вопрос. Это укрепило его уверенность поговорить с Мариной снова и в этот раз добиться своего.

– Он даже хуже, чем ВИЧ, – неожиданно проронил Крамарь, когда они рассматривали лимфу. – Тот хотя бы реально вылечить. Ни один вирус не убивает так быстро.

– О чем ты говоришь. ВИЧ прогрессирует крайне медленно. А это, это я даже не знаю, с чем сравнить, – загорячился Гордеев в своей манере.

– Вирион вируса иммунодефицита человека сферичен, к тому же он где-то в шестьдесят раз меньше диаметра эритроцита. Во сколько раз, как полагаете, вирион М-17 меньше эритроцита?

– Раз в пять, не более, – угрюмо ответил Логовенко. – Непостижимо уму.

В подобных разговорах незаметно для всех утекло много времени. Ученые постоянно сравнивали М-17 с известными ныне вирусами, но это не давало ничего, кроме горячих споров. Так прошло еще несколько часов исследований. Из бункера вернулся Гаев – кто-то из ученых сменил его, оставшись с инфицированными. Гаева сразу же посвятили во все подробности, заново пересказав то, что было оговорено уже, наверное, несколько десятков раз. Сведений и открытий было слишком много, и казалось, если повторять их снова и снова, это поможет систематизировать информацию в нужной структуре.

Новоприбывший вирусолог сначала многому не верил, но его подвели к микроскопу и заставили посмотреть в него. Ученым доставило несказанное удовольствие наблюдать за выражением его лица.

– Я должен сходить к Анатолию и рассказать о результатах первичных наблюдений, – заявил Горбовский. – Он наш посредник, а правительство должно как можно скорее узнать, насколько опасна ситуация. Все гораздо хуже, чем мы думали. Нужно поделиться с ним размышлениями относительно происхождения М-17, да и кроме этого есть еще многое, что нужно обсудить с ним.

– К Анатолию? – переспросил Пшежень, приспустив очки на носу и приподняв седую кустистую бровь. Его взгляд был крайне красноречив.

Остальные озадаченно воззрились на Льва.

– К Анатолию, – повторил он. – Мы выяснили, что немного ошибались по поводу друг друга.

– Да-да, у него прямо на лице написано, как он ошибался. Я сам видел, – поспешил внести свою лепту Гордеев. Это вызвало улыбки.

– Пришлось объединиться перед лицом общего врага. После того, как схожу к нему, я намерен собрать экстренное совещание. НИИ должен знать, с чем мы имеем дело, и как можно скорее приступить к разработке вакцины.

– Мы с Мариной всех оповестим, – сказал Гордеев и посмотрел на девушку. Та согласно кивнула.

– Через полчаса в зале на первом этаже, – бросил Горбовский и ушел.

То, что Лев увидел в микроскоп, мягко говоря, не понравилось ему. «Взглянув вирусу в глаза», он испугался и разозлился. Очень, очень дурное предчувствие поселилось в нем, его колючее присутствие ощущалось при каждом вздохе и тревожило сердце. Лев Семенович очень боялся за Марину. С его молчаливого согласия она находится здесь, но знал ли он, что М-17 окажется столь непонятен и опасен? Может, и предполагал, но старался об этом не думать. Сейчас же уже не представлялось возможным не думать о том, что он увидел своими глазами, наблюдая биообразцы инфицированных. Он чертовски мало знал об этом проклятом вирусе, а это значит, что и весь НИИ чертовски мало о нем знал.

Возможно ли бороться с неизвестным, действуя почти вслепую? И удастся ли им изучить М-17 настолько, чтобы хотя бы попытаться разработать антивирус? Что-то подсказывало Льву самый плохой исход событий. Люди, которые создали его, знают о нем куда больше, знают его слабые места, не могли же они создавать оружие такой мощи и не подстраховаться хоть немного на тот случай, если оружие выйдет из-под контроля? Не настолько же они глупы. Но, с другой стороны, даже если эти люди обладали нужными сведениями, их самих уже давно не стало. Они были первыми жертвами вируса, и информация канула в небытие вместе с ними. Это означало, что придется заново ее открывать, без подсказок. Не у кого попросить помощи, можно рассчитывать только на свои силы. Но хватит ли этих сил? Рассуждая здраво, Лев мог сказать себе, что в победе нет совсем никакой уверенности. Этот вирус был страшным убийцей, с которым еще никогда не сталкивалось человечество. Подобия ему ранее не существовало. И не существовало средства против него. Словно бы мир вернулся в Средние века, во времена бубонной чумы. Те же беспомощность и отсутствие средств лечения.

Лев не мог представить себе, как можно бороться с вирусом, который постоянно мутирует. Это то же самое, что сражаться с врагом, который видит будущее. Вирусолог всерьез сомневался, что из этого что-то получится. Поистине, вирусы – высшая форма жизни, процветающая и неистребимая. Однако перед учеными было не порождение природы, а нечто искусственное. Все, что делает человек, обладает своим изъяном. Значит, и у М-17, по идее, должна быть «ахиллесова пята».

Всеми своими размышлениями, но в сжатой форме, Горбовский поделился с Кравецом. Это был тяжелый разговор для обоих. Анатолий Петрович внимательно выслушал Льва и согласился, что правительство обязано это знать. Ничего обнадеживающего Лев Семенович не мог сообщить. Ситуация была крайне плоха, и он лишь добивался, чтобы все, включая людей, сидящих выше, понимали это так же, как и он, чтобы они ощутили опасность своей кожей и не сидели, сложа руки.

«Безопасность страны находится под угрозой, – сказал Лев. – Я даже не знаю, с чем это сравнить. Но необходимо начать действовать еще до того, как мы сможем оценить всю степень опасности. Иначе будет просто поздно. Вы должны понимать, что за месяц население России может сократиться втрое». Эти слова очень сильно подействовали на Кравеца, буквально вогнали его в транс. Разговор вышел длиннее, чем планировалось.

– Как ты полагаешь, сколько процентов можно ставить на то, что вакцина будет разработана? – спросил он Льва, когда полностью осознал тяжесть происходящего. В этом вопросе не было особой надежды. Но ему надо было хоть чем-то утешить правительство, дать ему хоть какую-то зацепку.

– Не более десяти, – ответил Лев Семенович, подумав.

– Очень плохо, – сказал Кравец. У него кольнуло в сердце.

– Очень, – подтвердил Лев.

Они помолчали, двое мужчин, лодки которых стремительно несутся к обрыву бурным потоком горной реки, и нет никакого варианта спастись, остановить поток, а вероятность того, что некто прямо сейчас прилетит на вертолете и подхватит их, падающих в бездну, не более десяти процентов.

– Я хочу сократить штат сотрудников НИИ на период разработки вакцины, – заявил Горбовский. – Я уверен, что это повысит эффективность работы и понизит риск заражения для многих, чья помощь, грубо говоря, не понадобится нам. – Кравец слушал его внимательно. – Я хочу, чтобы в НИИ осталось не больше пятидесяти человек.

– Ты уверен в своем решении?

– Доверься мне. Я знаю, что делаю. Чем меньше будет людей, тем слаженней и быстрее они будут работать. А в нашей ситуации скорость – самое главное. Либо мы обгоним его, либо умрем.

– Ты что-то говорил о зависимости скорости распространения от климата?

– Да, есть шанс, что вирус замедлится, достигнув средней полосы, а до севера не доберется, т.к. может погибнуть в холоде. Но я уже ни в чем не уверен: он мутирует, приспосабливается, адаптируется. Кто знает, что он выдаст нам через неделю? Может быть, начнет действовать подобно паразитам и управлять людьми? Или, может, заставит мертвых восстать, как в фильмах? Или воплотится в нечто материальное и зайдет к нам в НИИ на чашку кофе? Я не могу дать гарантий, что этого не произойдет.

Кравец невольно улыбнулся такой тираде.

– Все не так паршиво, если ты сохраняешь чувство юмора, – заметил он.

– Наоборот. Чувство юмора у меня прорезается, только когда все очень и очень плохо. Защитная реакция психики. В обыденной жизни я далеко не шутник.

– Да. Это я понял, – сказал Кравец, и в этот раз улыбнулись они оба. – Значит, на север, – добавил он как будто сам себе.

– На север, – подтвердил Лев, понимая, что речь идет о глобальной эвакуации населения.

Этот план предстоит только обсудить с правительством, но на это не было времени. Пока будет получено разрешение, просчитаны затраты и многое другое, эвакуация потеряет всякий смысл, потому что инфекция успеет добраться туда, куда ей вовсе не следует добираться. Но убеждать и уговаривать начальство – это уже забота Кравеца. Вся эта волокита на его плечах, а Льву хватает и своей.

Они еще поговорили о планах по разработке антивируса, о проблемах обеспечения НИИ всем необходимых, о новой партии КСБЗ-7, о провианте для ученых, которым придется отныне жить здесь, о списке ученых на сокращение штата, о состоянии инфицированных, о будущем совещании, которое созвал Горбовский, и о том, что он хочет на нем сообщить. Оба знали, что разговор затянулся, а Льва уже ждут люди. Напоследок Кравец сказал:

– Я слышал о тебе многое до личного знакомства. Читал о твоих достижениях в вирусологии. О многих годах упорного труда и о том, чем это упорство вознаграждалось. Вакцины, которые ты открыл за все это время, были очень важны. Думаю, с таким сотрудником, как ты, наши шансы победить выше, чем жалкие десять процентов. Проще говоря, я хочу сказать, ты и твоя команда – наша единственная надежда.

Горбовский подумал о том, что лучше переоценить врага, чем недооценить его, но вслух ничего не сказал, немного удивленный такими воодушевляющими словами от человека, которому утром врезал по лицу. Лев только кивнул и вышел из кабинета. Жизнь – такая удивительная вещь!

Когда Лев Семенович ушел к Кравецу, Марина и Гордеев пошли в соседние секции, оповещать коллег, как и было оговорено. К ним, не раздумывая, присоединился Гаев. Марина вспомнила, как в самом начале, когда только попала в НИИ, ей сразу бросилось в глаза сходство этих двух мужчин, которые всегда были не разлей вода. Взглянув на их внешность, манеры, привычки и поведение, она тогда сразу подумала, что Александр Данилович и Вячеслав Кириллович – это орел и решка одной монетки. Все время они спорили друг с другом, но в этих спорах явственно проявлялось раздвоение личности одного и того же человека. Они не могли друг без друга, и это было такой естественной вещью, что Гаев сейчас присоединился к ним. Иначе и быть не могло.

Мельком Спицына поглядывала на вирусологов, пока они ходили по этажам НИИ. Один был чуть выше, другой – чуть ниже. Один – яркий блондин, другой – пепельно-русый. У одного – привлекательные и благородные черты лица, у другого – обыкновенные, непримечательные. У одного во взгляде плясали огоньки, другой смотрел почти спокойно. Да, Гаев всегда был словно тенью, отброшенной ярким силуэтом Гордеева. Во многом он был его противоположностью, что и было причиной их взаимодополняемости. Происходящие события лишь обострили различия этих двух характеров. Порой бесовское неспокойствие, гиперактивность Гордеева и умеренный нрав, хладнокровие и рассудительность Гаева. Полные пафоса и нервозности речи Гордеева и молчаливость Гаева, который впитывал информацию, как губка, много слушая и мало говоря. «Стрессовые ситуации обнажают сущность человека, – думала Марина. – Интересно, как со стороны выгляжу я сама?»

– Что ты на нас все поглядываешь, Марина Леонидовна? – лукаво спросил Гордеев, не выдержав очередного быстрого взгляда девушки в свою сторону.

– Хочет запомнить нас молодыми на тот случай, если заразимся, – спокойно сказал Гаев.

– Глупости, – поморщилась Марина. – Отчего мне вдруг нельзя на вас посмотреть?

– Любуйся ради бога, – усмехнулся Александр Данилович. – Когда еще за нами, Слава, будут молодые симпатичные девчата наблюдать?

– Это точно.

– Женатые мужчины! – укоризненно сказала Спицына, но не сдержала улыбки. Вирусологи тоже улыбались, глядя на нее. – Стыдно.

У девушки даже поднялось настроение. Пусть Гаев и был всего лишь тенью яркой фигуры Гордеева, но он был ничуть не хуже него. И Марина никогда бы не смогла ответить на вопрос, кто из этих двоих ей более симпатичен, потому что обоих она полюбила по-своему. Внезапно она растрогалась и не смогла сдержать эмоций.

– Я счастлива, что мне довелось работать бок о бок с такими прекрасными людьми, как вы, – сказала она дрожащим голосом, и глаза ее неожиданно наполнились влагой. Но девушка сумела скрыть слезы от коллег, подавив внезапный скачок настроения широкой улыбкой.

– Мы тоже рады знакомству с тобой… – начал Гордеев.

– …но не говори это так, будто мы все умрем сегодня вечером, – закончил Гаев, предугадав, как всегда, ход мысли своего товарища.

Они оповестили всех, и народ начал стекаться на первый этаж. Но прошло уже около сорока минут, а Горбовского не было. Сотрудники терпеливо ждали, зная, что если Лев задержался, значит, там что-то серьезное. Вскоре он действительно явился, уже более спокойный, чем был, когда уходил к Кравецу. Марина прочла в его глазах, что все пока что идет не так плохо, там была уверенность и небольшая, но все же надежда на то, что получится выйти сухими из воды, если все сделать правильно. Лев первым делом подошел к Марине, прижал к себе на мгновение, будто не видел уже очень давно, сказал пару слов на ухо, от которых девушка смутилась, и лишь после пошел выступать перед толпой.

Совещание длилось чуть менее двух часов, и ничего нового на нем сказано не было. Тех, кто не верил в данные о вирусе, приглашали после совещания пройти в секцию вирусологии и лично взглянуть в микроскоп. Не верящих на слово оказалось много. Новость о сокращении штата вызвала лишь недоумение и пару неодобрительных возгласов. В глубине души все знали, что Горбовскому виднее, как поступать. С его мнением не привыкли спорить.

– Мы должны помнить, – с нажимом оканчивал Лев свою речь, – что вирус не стоит на месте и не ждет нас. Он не думает, что надо повременить, пока мы тут тянем резину. Он уже на территории юга России, товарищи, и с каждым днем он все ближе к нам. Каждый должен морально приготовиться ко множеству жертв. Нам предстоят очень тяжелые времена. Но мы не должны винить себя в чем-то. Наоборот. Мы – те, кто может остановить смерть. Только ради этого мы и должны сейчас работать. Быстро и слаженно. Никакой паники. Начинаем сегодня же.

Ближе к вечеру Марина и Лев еще раз навестили зараженных и вернулись в свою секцию. Горбовский увел девушку на склад, чтобы поговорить с глазу на глаз. В лаборатории оставались Пшежень, Гордеев и Логовенко. Гаев пропадал где-то в соседней секции. Зная, что Лев хочет обсудить с ней что-то серьезное, Спицына все равно не смогла удержаться, и как только они очутились наедине, обняла Горбовского за шею обеими руками и поцеловала. Лев хотел начать говорить, но не мог оторваться от занятия, о котором мечтал весь этот чертовски длинный и сумасшедший день, начавшийся словно неделю назад. Он обожал Марину такой – когда она без слов кидалась на него, как голодная, и лишь улыбалась, если он пытался ее остановить. Сейчас Горбовскому очень захотелось оказаться с ней дома, в большой постели, и чтобы всего этого кошмара не происходило. Тогда бы он ее ни за что не стал останавливать, даже наоборот.

– Что это с тобой? – выдохнул Лев после очередного страстного поцелуя, но Марина лишь улыбалась по-хитрому, как умеют лишь немногие женщины, и эта улыбка возбуждала.

Ему вдруг пришло в голову, что она, скорее всего, конечно же, она уже догадалась, о чем он хочет с ней поговорить, и таким образом пытается его задобрить, отложить разговор на потом, сбить его с уверенного настроя.

– Мариночка, остановись, – попросил он. – Я всегда только за, но позвал тебя сюда не за этим.

Он таял от ее взгляда, но решил быть жестче. Она смотрела так обиженно и умоляюще, что он…

– Марина. Ты должна уехать. И как можно скорее.

– Что? Что ты говоришь? Зачем ты это говоришь снова?! – вспылила она, оскорбленная в своих наилучших намерениях.

– Марина! Через неделю, может, даже раньше, вирус будет в городе. Мы не успеем изобрести вакцину, понимаешь? Это из разряда фантастики! Я вообще не уверен, что мы ее откроем!

– А ты, конечно, останешься здесь и героически погибнешь?! – почти кричала она.

– Какая разница? Главное, чтобы ты была подальше отсюда! Марина, я настаиваю, ты ДОЛЖНА уехать к своей тете на север. Пока не начались массовые эвакуации, пока транспортные сети функционируют без перебоев. Я дам тебе деньги, я куплю билет на самолет, только скорее, прошу, скорее уезжай отсюда.

– Лев, но я хочу быть здесь, я хочу быть с тобой, я хочу помогать!! – Марина все больше повышала голос. – Я не должна уезжать, я должна участвовать в этом!

– Нет, не должна. И сейчас твои амбиции не играют никакой роли. Твоя жизнь важнее, чем карьерный рост.

– Что ты сказал? – Спицына опешила. Ей показалось, что она ослышалась, но Лев смотрел на нее угрюмо. – Амбиции? Карьерный рост?! По-твоему, я хочу прославиться и зарекомендовать себя, и поэтому так стремлюсь остаться здесь?!

– Марина, ты слишком утрируешь. Я забочусь, в первую очередь, о тебе. Ты хочешь помочь, это ясно, но и ты пойми – ты не профессионал, твоя помощь здесь будет второстепенна, ты подвергаешь себя огромному риску, ставишь под угрозу жизнь, когда в этом нет особой надобности!

– Значит, ты во мне не нуждаешься?.. – Марина вспомнила многочисленные ссоры с отцом, и у нее задрожал каждый нерв на лице. – И никто в НИИ не испытывает во мне надобности?

– Мариночка, это не так… Ты все неправильно толкуешь. Почему ты не обращаешь внимания на самое главное – я стремлюсь уберечь тебя!

Они сами не заметили, как перешли на крик. И их не заботило, что ученые в лаборатории смущенно переглядываются, слыша возгласы, доносящиеся из подсобки.

– Может, потому что ты обвиняешь меня в тщеславии и бесполезности? Может, поэтому, Лев, я не обращаю внимания на остальное?! Как ты можешь такое говорить!

– Ты надумываешь, Марина. Я просто стараюсь привести разумные аргументы. Не понимаю твоей обиды, что я сказал?

– Знаешь, может, ты во мне и не нуждаешься, правда, мне интересно, в какой миг это произошло, потому что я считала, что ты меня любишь, но я, я, все еще в тебе нуждаюсь, именно поэтому никуда не уеду. А если и уеду, то только с тобой.

– Я люблю тебя, Марина, и люблю больше своей жизни, именно поэтому отсылаю тебя подальше об опасности. Ты нужна мне, но не здесь, и нужна мне живой, понимаешь? Здоровой и невредимой. Ты же понимаешь, я не могу уехать отсюда в самый разгар беды.

– А я, по-твоему, могу! Черт с ним, с НИИ, но бросить тебя! Знать, что вирус скоро будет здесь, и спокойно уехать, оставив здесь самое дорогое в моей жизни?!

Лев хотел что-то сказать, но не мог. Точно так же, как он от любви к ней хочет, чтобы она уехала, она, от такой же сильной любви к нему, уезжать не хочет. Но она должна уехать. Он не может ее потерять. Он не может потерять и ее тоже. Черт его возьми, но только не в этот раз! Не снова!

– Марин, ведь и ты самое дорогое в моей жизни. А я лучше всех знаю, каково терять самое дорогое. И я не вынесу еще одного раза. Пожалуйста, уезжай, если любишь меня. Умоляю. Я не хочу тебя терять. Я не могу потерять еще и тебя!

Спицына молча смотрела ему в лицо. Ей хотелось разрыдаться, но она держалась изо всех сил. Затем она сделала несколько шагов и оказалась у двери.

– Я люблю тебя. Именно поэтому я никуда не уеду, – выпалила она с необъяснимой злостью и сразу же вышла из кабинета.

Она достаточно хорошо знала Льва, чтобы понять – он не пойдет за ней. По крайней мере, сейчас. Скорее он напоит ее снотворным и прикажет кому-нибудь вывезти ее отсюда. Хотя нет. Вряд ли он так поступит. Это только в припадках гнева могут казаться вероятными такие нелепости. А Марина испытывала гнев. Почему он гонит ее? Словно нет костюмов биозащиты, словно нет бункера и всего прочего? Молнией она пронеслась мимо Гордеева, Пшежня и Логовенко, даже не заметив их. Ноги несли ее подальше отсюда. Ей надо было успокоиться наедине с собой.

Убедившись в том, что ее никто не преследует, Спицына замедлила шаг и направилась в сторону лифта, ведущего в бункер. Ей хотелось вновь повидаться с Егором, узнать его самочувствие, которое, она знала, ухудшается с каждым часом. Сказал ли кто-нибудь взрослым инфицированным, что их ожидает на самом деле? Как она будет смотреть им в глаза?.. Марине стало очень жалко этих людей. Гораздо жальче, чем саму себя всего пару секунд назад. Слезы на глазах мгновенно высохли. Как смеет она плакать, когда там, внизу, сидят люди, участь которых предрешена, люди, которые даже не догадываются, что умрут в ближайшее время, и ничто и никто не в силах им помочь?..

Спицына взяла себя в руки. Неожиданно она услышала где-то впереди себя знакомый голос и замерла. Кто-то возвращается из Пятой Лаборатории? Девушка прислушалась – голос шел сразу из-за поворота, и она подошла поближе, стараясь быть бесшумной.

– Да-да, это я тоже узнал, – отчетливо разобрала она. – Не беспокойтесь. Как только что-то новое станет известно, я тут же сообщу, – пауза. – Нет, Горбовский считает, что его синтезировали. Он склонен к скачкообразным мутациям, а потому очень силен. Да, в основном меняет форму. И очень крупные размеры. Нам доставили первых зараженных, ребенок, девушка и мужчина. Скорее всего, скончаются на днях, – у Марины похолодело в груди, потому что она, наконец, узнала этот голос, она поняла, кто это говорит и с кем именно он говорит. – Горбовский взял у них кровь, жидкость из легких и лимфу. Да, у каждого. Ну, пока ничего особенного. Первичные наблюдения только посеяли хаос. Как только появятся цифровые данные, я постараюсь переслать вам. Хотя это будет сложновато сейчас, потому что все постоянно будут находиться в НИИ… Нет-нет, я вовсе не набиваю себе цену…

Больше Марина не могла слушать это. Она ВСЕ поняла, и ей стало дурно. Какой же долгий и сумасшедший выдался день. Но это, это было уже перебором. Секунды две она стояла, расширив глаза и глядя в стену перед собой. Ее лицо окаменело. Затем развернулась и со всех ног бросилась обратно, уже не заботясь о том, что ее могут услышать. Теперь уже не нужно было об этом заботиться. Она знала слишком много, чтобы соблюдать осторожность.

Запыхавшаяся, напрочь позабывшая о только что произошедшей ссоре (следовало бы даже назвать это скандалом), Спицына прибежала в лабораторию вирусологии, распахнула дверь – Горбовский уже присоединился к коллегам. Все подняли на нее глаза, и видимо, вид у нее был такой, что Пшежень взволнованно спросил:

– Мариночка, что с тобой?..

– Лев, иди сюда. Иди сюда, Лев, скорее, – заикаясь, произнесла она.

Горбовский отложил все в сторону и быстро подошел к ней. Они вышли за дверь.

– Что произошло? – он все еще выглядел угрюмо, но уже и обеспокоенно.

– Гаев. Там… Гаев… Он… Он… Гаев… – повторяла она, не в силах сформулировать свою мысль, и закрыла лицо руками, сама не веря в то, что узнала.

– Что со Славой?! Что – Гаев? – перепугался Лев, заподозрив, что товарищ мог каким-то образом заразиться.

Марина заплакала, отрицательно качая головой. Лицо ее до неузнаваемости исказилось. Ей было очень больно говорить то, что нужно было сказать.

– Крот.