«МИЛИЦАНЕР» С ОБРЕЗОМ

Празднично разукрашенные колонны одна задругой вкатывались на Красную площадь. Демонстранты двигались восемью потоками. Реяли красные флаги, колыхались плакаты, транспаранты. В воздухе крупными гроздьями висели разноцветные шары. На шеях родителей, крепко обхватив их ручонками, сидели дети и завороженно смотрели на веселящееся человеческое море.

Конечно, ощущение праздника было. Гремели марши, из громкоговорителей разносились здравицы в адрес вступавших на площадь представителей московских предприятий и организаций, колонны откликались многоголосым «ура». Однако степень народного ликования была уже не та, что прежде. Шел ноябрь 1990 года, и от перестроечных иллюзий уже почти ничего не оставалось.

Если быть точным, то событие, о котором пойдет речь, случилось 7 ноября.

О том, что это предпоследняя демонстрация, не подозревал никто: ни те, кто стоял на трибуне Мавзолея, ни те, кто проходил мимо них в праздничных колоннах. Радостно-возбужденные демонстранты, вступив на Красную площадь, как по команде, поворачивали головы направо, стараясь получше разглядеть находившихся вблизи трибуны.

Больше всех везло крайнему, восьмому со стороны ГУМа, потоку. Людям, которые шествовали в нем, ничто не загораживало вида. Они по давней привычке досадно впивались глазами в членов кремлевского ареопага с их неизменными красными бантиками на лацканах черных пальто, вполголоса произносили имена узнанных по телеэкранам вождей.

Священный трепет, испытываемый при благоговейном созерцании стоявших на трибуне Мавзолея небожителей, который отчетливо читался на простодушных лицах многих демонстрантов, вдруг начал понемногу исчезать. Вместо него появлялось удивление, недоумение. Среди публики помоложе раздались приглушенные смешки. Еще нисколько мгновений, и вот уже посыпались колкости, остроты.

Объектом шуток был постовой напротив Мавзолея. Милицейская шинель с широкой нашивкой старшего сержанта, шапка с кокардой, в одной руке — рация, в другой… Текущие возле него колонны демонстрантов невольно улыбались: в другой руке странный постовой держал… обрез. Остроты относительно необычного «табельного» оружия достигали ушей милиционера — действительно, в тот день иметь с собой пистолеты им не полагалось, — он сам понимал нелепость своего положения, но оставить пост без приказа не имел права. Так и стоял некоторое время с охотничьим ружьем со спиленным прикладом на виду у не скупящихся на остроты демонстрантов, пока не сообразил связаться по рации с дежурным:

— Докладывает старший сержант Мыльников. Так что мне делать с двустволкой-то? Народ глазеет. Смеется…

— Как, ружье еще у тебя? — прохрипела рация. — Сейчас решим.

Минут через десять к Мыльникову подошел человек в штатском.

— Давай свой трофей, герой. Я из КГБ.

Теперь Мыльников ничем не отличался от других постовых. Новые колонны демонстрантов, вкатывавшиеся на Красную площадь, скользили, не останавливаясь, по его фигуре равнодушным взглядом и вытягивали шеи в сторону тех, кто стоял на трибуне Мавзолея.

В тот же день, 7 ноября, в вечернем выпуске телепрограммы «Время» было передано такое вот сенсационное сообщение ТАСС, напечатанное назавтра всеми центральными и региональными газетами: «Во время праздничной демонстрации 7 ноября на Красной площади в районе ГУМа прозвучали выстрелы. Как сообщили корреспонденту ТАСС в пресс-службе управления Комитета госбезопасности СССР по городу Москве и Московской области, задержан житель города Ленинграда, произведший из обреза охотничьего ружья два выстрела в воздух. Пострадавших нет. Ведется расследование».

Наверное, не один гражданин, проходивший в восьмом потоке демонстрантов с11.15 до 11.25, услышав или прочитав это сообщение, вздрагивал в страшной догадке, вспоминая бросившуюся всем в глаза фигуру странного постового в милицейской форме с обрезом охотничьей двустволки в руке.

Не то ли ружье стреляло? И в кого?

 

В ПАРИКЕ И ГРИМЕ

А теперь перекинем листки календаря в обратном направлении, на семь месяцев назад.

Глухая мартовская ночь. По грязным улицам города Колпино, раскисшим от неубранного мокрого снега, бредет одинокий гражданин. Время от времени он пугливо озирается по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, направляется к ближайшему зданию. На ходу расстегивает сумку, еще раз бросает настороженный взгляд назад. Взмах кисточкой — и белая полоска бумаги остается на стене.

Расклеив поблизости еще три листовки, гражданин счел, что для этого района достаточно. Зайдя в подъезд заранее облюбованного дома, сделал вид, что хочет открыть «свой» почтовый ящик. По замыслу, это не должно вызвать подозрений у какого-либо припозднившегося жильца, если бы такой вдруг появился в подъезде: высотка новая, соседи еще не успели толком перезнакомиться.

Косясь на входную дверь, гражданин сделал вид, что ищет в сумке ключ. Убедившись, что вокруг тихо, быстрым движением извлек парик и надел его на голову. Порывшись в сумке, вынул еще какие-то коробочки и флакончики. Взглянув в зеркальце дамской пудреницы, удовлетворенно хмыкнул.

Человек, который вышел спустя несколько минут из подъезда на улицу, был совершенно не похож на того, который входил. Грим и парик изменили его внешность до неузнаваемости. На голове красовалась шляпа вместо кепочки, короткую куртку сменил плащ.

Незнакомец, не оглядываясь, уверенно двинулся по улице. Шаг у него был крупный, размашистый — не то что у недавнего гражданина, мелкими шажками скользнувшего в подъезд несколькими минутами раньше.

Человек в парике и гриме был единственным пешеходом в этот поздний час. Шел он довольно долго, и никто не встретился ему на пути. Следующую партию листовок наш незнакомец расклеил в другом районе города, чтобы запутать тех, кто будет искать его следы. Сделав свое дело, он опять зашел в намеченную раньше высотку и там повторил процедуру с переодеванием и гримом. И снова из подъезда вышел человек, не похожий на того, в плаще и шляпе.

Остаток листовок он расклеил в новом месте. Домой возвращался под утро в своем обычном обличье, в котором привыкли видеть его соседи по рабочему общежитию Ижорского завода. Кепка, куртка, джинсы — так экипированы десятки тысяч людей.

И хотя по его расчетам все должно было обойтись благополучно, поскольку он предпринял все мыслимые меры предосторожности, несколько дней провел в тревожном ожидании.

Однако беспокойство вскоре улеглось. Наш герой торжествовал. Оказывается, если хорошенько пораскинуть мозгами, вполне можно обвести вокруг пальца всесильный КГБ.

Чем чаще перебирал он в памяти детали осуществленного наконец замысла, тем сильнее утверждался в своих исключительных умственных способностях. Пусть покрутятся гебисты! Следов он не оставил практически никаких. По почерку его никогда не вычислят, пусть хоть сто графологических экспертиз устраивают! Листовки не от руки написаны и не на машинке напечатаны. Он подбирал текст буквально по буквам из разных газет. Потом монтировал — в перчатках, чтобы не оставить отпечатков пальцев. Расклеивал в парике, загримированный.

В Ленинградском областном управлении КГБ, куда бдительные граждане доставили несколько из четырнадцати расклеенных в темную мартовскую ночь 1990 года листовок угрожающего характера в отношении руководителей государства, изумлялись особой ухищренности, с какой действовал анонимный автор. Немедленно был разработан широкий комплекс оперативно-розыскных мероприятий, направленных на выявление личности автора угроз. Дело было нешуточное: опасности подвергалась жизнь самого М. С. Горбачева.

Однако сотрудники органов госбезопасности вскоре поняли, что их задача крайне осложнена. Неизвестный, к их глубокому сожалению, не оставил никаких следов, ни одной, даже самой тонкой, ниточки.

Розыскная машина крутилась вхолостую.

 

ГЕРОЙ ДНЯ

Командир отделения из 1-го полка патрульно-постовой службы Мосгорисполкома старший сержант Андрей Мыльников получил приказание сопровождать на милицейской машине колонну демонстрантов Бауманского района.

Каждый год 1 мая и 7 ноября личный состав полка привлекался к мероприятиям, связанным с проведением демонстраций трудящихся на Красной площади. Участие патрульных и постовых сводилось к тому, что их машины становились во главе колонн и задавали им определенный темп движения. Это делалось для того, чтобы представители трудящихся разных районов столицы подходили к Красной площади в точно отведенное им время во избежание столкновений колонн на перекрестках.

В соответствии с полученным приказом Андрей Мыльников прибыл к месту сбора колонны бауманцев в шесть утра. Стоял легкий морозец, на душе было легко и празднично.

В девять сорок он получил по рации распоряжение о начале движения. Сидевший за рулем милицейской машины сержант Сергей Романовский включил двигатель, и «газик» тронулся с места.

Андрей Мыльников еще не знал, что он движется навстречу своей славе.

Перед вступлением колонны бауманцев на Красную площадь милицейская машина свернула в сторону, и Мыльников, как ему и предписывалось, некоторое время шагал вместе с демонстрантами. Как только первые шеренги поравнялись с Мавзолеем, сержант в соответствии с инструкцией отошел от колонны и остановился, пропуская ее.

Часы на Спасской башне показывали десять минут двенадцатого.

Дальнейшее происходило, как в замедленной съемке. Взгляд Мыльникова внезапно обнаружил разрыв в рядах демонстрантов — метров пять, не больше. «Непорядок» — зафиксировал опытный милицейский глаз. Мыльников хотел было подать знак, чтобы отстающие ускорили шаг и ликвидировали разрыв, как вдруг увидел нечто невероятное.

Один из демонстрантов, в длинном до пят пальто, отстал от своей шеренги, замедлил шаг и, оказавшись в центре образовавшегося разрыва, молниеносно распахнул полу одной рукой, а второй выхватил обрез и прицелился в кого-то на трибуне Мавзолея.

Террорист с ружьем находился в каких-то двух метрах от Мыльникова и, наверное, не заметил милиционера.

Мыльников взвился в прыжке.

 

СНАЙПЕРСКИЕ ЗАБАВЫ

С момента расклейки листовок с угрозами в адрес Горбачева прошло полгода. Любитель конспирации, париков и грима совсем успокоился. «Не так страшен черт», — думал он про себя, втайне гордясь славной победой над КГБ.

Все это время не давала покоя одна мыслишка, возникшая у него давно. Она то пугала, отталкивая страхом за последствия, то вновь стучала в мозгу, маня и привораживая. Он вырезал из газет необходимые слова и буквы, смонтировал их в листовку. На бумаге они не казались теперь страшными. Это было как приказ, оформленный письменно.

После успешной операции с листовками навязчивая идея, родившаяся в воспаленном мозгу, окрепла окончательно. Вскоре она полностью овладела им. Отказаться от своего замысла он уже был не в состоянии, если бы даже и захотел. Им владела неведомая сила, сопротивляться которой он не мог.

Начался этап интенсивной подготовки к осуществлению задуманного.

Первым делом надо было определиться с видом оружия. Мечту об автомате или пистолете пришлось сразу отбросить как неосуществимую. Такое оружие в те благословенные времена достать было не просто. После тщательной проработки вариантов остановился на охотничьем ружье.

Во-первых, нет проблем с приобретением. В любом охотничьем магазине богатейший выбор. Во-вторых, ни у кого не шевельнется подозрение, для каких целей оно приобретается. Значит, можно безбоязненно толкаться среди покупателей, знающих толк в оружии, поспрашивать, какое надежнее. В-третьих, это даст законное основание для снайперских упражнений — меткость стрельбы составляла главное условие успешного осуществления выношенного им хитроумного плана.

В середине октября, примерно за три недели до Октябрьских праздников, высмотрел подходящее ружьецо. Немецкого производства — двуствольное, шестнадцатого калибра. Любовно провел ладонью по прикладу, ощущая приятную прохладу металла.

Продавец выбор одобрил:

— Серьезная пушка. Бьет точно. С полутораста метров лося наповал кладет.

Покупатель боевые качества ружья знал. Заранее облюбовал. За покупку выложил девятьсот рублей — деньги по тем временам немалые. С оформлением проблем не было — покупатель выложил билет члена Колпинского межрегионального общества охотников и рыболовов, а также полученное по всем правилам разрешение на хранение охотничьего оружия.

Об искусстве снаряжения патронов вычитал в публичной библиотеке. Много ценных советов дали охотники в магазине, совершенно не подозревавшие о подлинной цели любознательного новичка.

Оставалось главное — пристрелять ружье, научиться попадать в цель. Для снайперских упражнений вполне подходил дальний лес, куда и зачастил наш любитель конспирации. Нельзя считать, что он был полнейшим профаном в этом деле, поскольку оружие в руках держать приходилось — в молодости служил в армии. Поэтому на пристрелку охотничьей двустволки много времени не понадобилось.

Удовлетворенный успехами в снайперском искусстве, он приступил к осуществлению второй части своего плана, заключавшейся в том, чтобы найти способ незаметно пронести оружие к предполагаемому месту действий. Привыкший к изощрениям мозг и здесь подсказал нестандартное решение.

Первым делом спилил приклад — при обыске его потом найдут на даче. Немало усилий затратил на то, чтобы сшить специальное приспособление во внутреннюю часть пиджака — нечто вроде войлочного кармана, которому отводилось еще и функция самодельного «бронежилета». Работать приходилось так, чтобы не застукали домашние. Подобрать удобный момент было нелегко — дочь-дошкольница всюду совала свой нос-пуговку. Да и от жены следовало прятаться — в тайну задуманного не был посвящен никто.

В области камуфляжа он проявил незаурядные способности. Чтобы обрез не выделялся под одеждой, купил широченный шарф — на всю грудь. Пальто должно быть непременно просторным, полы — как можно длиннее, до пят. В магазине одежды, где он примерил, а затем купил эту явно не по его фигуре обнову, продавщицы посмеивались над чудаковатым покупателем.

В глухом болотистом лесу, убедившись, что поблизости никого нет, облачился в купленное и приступил к тренировкам, цель которых — в считанные секунды выхватить обрез и открыть огонь. Может, кто-то и слышал эти выстрелы, но, наверное, думал, что стреляет охотник. На это и был расчет.

В первых числах ноября все приготовления были закончены. Ружье с патронами «жакан», обладающими особой убойной силой, свободно уместились в чемодане. Билет на Москву в кармане.

Утром 6 ноября любитель париков и грима вышел из вагона поезда на Ленинградском вокзале. Чемодан с обрезом сдал в камеру хранения. В ту пору в Москве расплодилось несчитанное количество кооперативов, занимавшихся устройством на ночлег иногородних приезжих. Пассажир с «Красной стрелы» не преминул воспользоваться услугами одной из посреднических контор, которая предложила ему несколько адресов на выбор.

Хозяйкой квартиры, куда он определился на постой, была пожилая женщина. Она только посмеялась над наивностью постояльца, поинтересовавшегося, можно ли завтра утром попасть на Красную площадь.

— Только после демонстрации, милок. До начала туда никого не пускают.

Квартирант изобразил разочарование.

— А я-то надеялся на Горбачева да на Рыжкова посмотреть.

Хозяйка кивнула на телевизор.

— И оттуда все видать…

Однако такой вариант, судя по всему, постояльца не устраивал.

После обеда он ушел — на вокзал за чемоданом. Вернулся к вечеру. Обложился газетами, внимательно изучая сообщения о местах сбора праздничных колонн жителей столицы. Наиболее подробные сведения были в «Вечерке», и потому он вырезал из этой газеты заметку и опустил ее в карман.

Утром 7 ноября отправился к месту сбора колонны Бауманского района и каким-то чудом влился в нее.

А теперь, если позволите, небольшое отступление личного плана. За всю мою жизнь мне только дважды — в 1976 и 1986 годах — приходилось участвовать в праздничных демонстрациях на Красной площади, и оба раза старший шеренги, в которой нам надлежало шествовать, строжайше предупреждал: не пускать незнакомых людей в колонну, как бы они ни умоляли. Теперь понятно, почему. А тогда мы подтрунивали над нашим сверхбдительным, как нам казалось, правофланговым — ну и зануда!

В 1990 году, наверное, эти правила уже не соблюдались.

 

ПРЫЖОК МЫЛЬНИКОВА

Старший сержант милиции Андрей Мыльников, пропуская мимо себя колонну бауманцев, увидел человека, цедившегося из обреза в сторону Мавзолея, и, будучи сам без табельного оружия, прыгнул на приготовившегося стрелять демонстранта.

Реакция поразительная, особенно если учесть, что сержант был обыкновенным милицейским патрульным, никаким не спецназовцем. Он даже не успел подумать, есть ли у злоумышленника вооруженные сообщники. И если бы это было так, Мыльникову пришлось бы, наверное, худо.

Потом он рассказывал, что раздумывать было некогда. Скорее всего сработал автоматизм — тот самый, который движет людьми его профессии в первые мгновения экстремальных ситуаций.

Мыльникову в прыжке удалось схватить обеими руками стволы и резко рвануть их вверх. Грохнул первый выстрел — в воздух. Сержант, вцепившийся в обрез мертвой хваткой, дернул его на себя и вниз. Стволы повернулись в сторону ГУМа — на уровне пояса. Стоявшая там цепочка милиционеров в штатском среагировала мгновенно: кто упал на брусчатку, кто отскочил в сторону. Грохнувший второй выстрел ударил в землю. Мыльников напрягся и вырвал обрез из рук стрелявшего.

К ним подскочили сотрудники службы безопасности. Один схватил террориста за руку, второй сделал то же самое, третий схватил за туловище. Стрелявший повис в воздухе. Еще мгновение, и он поплыл в сторону ГУМа!

Чекисты сработали профессионально. Подняв стрелявшего в воздух, они увидели, что под пальто он плотно обтянут марлей. «Взрывное устройство», — подумали люди из службы безопасности.

Однако опасения оказались ложными. Марля держала изготовленный из специального материала самодельный «бронежилет», и только. Взрывного устройства на теле не оказалось.

Марлю развязали, «бронежилет» сняли. В карманах обнаружили 701 рубль с копейками, а также вырезку из «Вечерней Москвы» с расписанием движения праздничных колонн. При личном обыске изъяли записку, которую злоумышленник заранее приготовил на случай своей гибели при осуществлении покушения. Из записки следовало, что целью теракта было уничтожение президента СССР М. С. Горбачева.

Послали за Мыльниковым, героическим поступком которого было предотвращено страшное преступление. Явившемуся сержанту велели сочинить рапорт о случившемся.

Андрей подробно изложил все, что видел и сделал.

Героя-милиционера поощрили премией, пригласительным билетом на праздничный концерт, посвященный Дню советской милиции. Последним обстоятельством сержант был чрезвычайно смущен, поскольку, как говорили близкие к нему люди, подобной чести не был удостоен даже сам командир полка. Героического сержанта представили также к награждению орденом «За личное мужество».

Мыльников заслуженно принимал поздравления, сыпавшиеся на него со всех сторон. Поступок и в самом деле был не из простых: следствие установило, что результаты теракта могли быть серьезными, поскольку все происходило в 46 метрах от трибуны Мавзолея, прямо напротив нее. Заряд — две пули шестнадцатого калибра, а высококлассное ружье, как мы уже говорили, было прекрасно пристреляно и с полутораста метров укладывало наповал лося.

Обезвреженного террориста после обыска и установления личности доставили в «Лефортово».

 

ЛИЧНОСТЬ ИСПОЛНИТЕЛЯ

Уже на первых допросах, снятых на видеопленку, задержанный проявил словоохотливость и, не упрямясь, подробно рассказал о себе и о деталях длительной и тщательной подготовки к теракту.

Шмонов Александр Анатольевич, 1952 года рождения, коренной ленинградец, до октября 1990 года работал слесарем в тридцатом цехе производственного объединения «Ижорский завод», расположенном в городе Колпино под Ленинградом. Окончил среднюю школу, затем техникум, служил в армии.

Женат, имеет дочь-дошкольницу. Проживает в рабочем общежитии завода на окраине Колпино, в районе, который местные жители называют Простоквашино.

Убить Горбачева решил потому, что тот тормозит процессы начавшихся в стране преобразований, защищает отживший советский строй. К мести взывает память жертв кровавого октября семнадцатого.

Партийная принадлежность? Член ревизионной комиссии Ленинградского народного фронта. Около двух месяцев назад вступил в Колпинское отделение северозападного региона Свободной демократической партии России.

Надо отдать должное следствию — оно никоим образом не связывало совершенное Шмоновым с его партийной принадлежностью и общественной деятельностью. Однако в Колпино выехала специальная группа дознавателей КГБ, чтобы на месте поглубже изучить, что за птица этот Шмонов и есть ли у него сообщники.

Проверили происхождение, родословную и за голову схватились: отец террориста — бывший начальник Колпинского управления внутренних дел, офицер-отставник, чьи мемуары о пройденном пути приняты к публикации Лениздатом.

Беседы с родственниками, соседями, товарищами по работе показали: Александр Шмонов — человек мягкий, спокойный, общительный. Правда, упрямый. Не лидер, хотя и целеустремленный.

Докопались даже до таких деталей: с огромным трудом, отказывая семье в самом необходимом, скопил деньги на покупку магнитофона. Целых две тысячи. На Невском купил с рук — в красивой фирменной коробке. Принес домой, открыл, а там вместо магнитофона, о котором столько мечтал, — кирпич. Торговал красной смородиной, которую выращивал на своем дачном участке — за сто километров от дома. Хватало терпения. Фанат идеи.

Опрошенные изумлялись: Шмонов целился в Горбачева? Он ведь флегматик, тихоня. Однако, подумав, заявляли: правда, одержимый. А такие, как известно, легко отваживаются на крайние поступки.

И все же те, кто хорошо знал Шмонова, с трудом верили в случившееся. Он ведь отвергал насилие.

Вспомнили, что на прошлогодней ноябрьской демонстрации Шмонов нес плакат, прикрепленный к самодельной раме. Нашелся фотокорреспондент, снявший смелые для того времени кадры: Шмонов с плакатом, на котором такой вот текст: «Прямые всенародные выборы главы государства на альтернативной основе!» А на обратной стороне грустная эпитафия: «Вечная память жертвам Октября!»

То, что Шмонов начинал свой путь в политике как сторонник мирных преобразований, подтверждалось многими свидетельствами. На выборах в народные депутаты весной 1989 года входил в состав «Демократического движения», работал в ассоциации избирателей 52-го округа. И вот на каком-то этапе ему показалось, что мирных форм парламентской борьбы недостаточно.

Нашлись свидетели, сообщившие, что в феврале 1990 года Шмонов предложил распространить листовку с призывом не избирать депутатами российских коммунистов, бороться с ними, в том числе и вооруженными формами. С ним не согласились, и тогда он сочинил и расклеил ее сам, от своего имени.

Листовки! Местные чекисты обратились к ждавшим своего часа с марта месяца анонимным угрозам в адрес Политбюро и Горбачева. Нет ли здесь связи? Шмонов не стал отрицать, что это его рук дело.

На все вопросы следствия арестованный давал исчерпывающие ответы. Они находили подтверждение в ходе других следственных мероприятий. В «Лефортове» Шмонов написал заявление, где полностью признал свои преступные намерения. Действовал он в одиночку, ни сообщников, ни вдохновителей у него не было. По его словам, посвящение кого-либо в детали готовившейся им акции резко снизило бы ее шансы на успех, поскольку провалы подобных операций в прошлом происходили по той банальной и досадной причине, что кто-то просто проговаривался в силу элементарной болтливости. Он изучил историю неудавшихся покушений и извлек необходимые уроки.

Покуда Шмонов сидел в «Лефортове» и давал чистосердечные показания следователям, поражая последних бесстрастностью, с которой он говорил о жертвах и деталях теракта, за стенами следственного изолятора КГБ кипели страсти. Случай и в самом деле из ряда вон выходящий, впервые за всю советскую историю празднества Октября в столице проходили под зловещий аккомпанемент выстрелов. И где? Возле главной партийной святыни!

Масла в огонь подлил комментарий «Радио Франс интернасьональ», переданный через три дня после инцидента на Красной площади. В комментарии говорилось о заседании координационного совета Народного фронта Ленинграда и правления Свободной демократической партии России, членом которых, напомню, был Шмонов. Так вот, участники заседания отметили две странности. Первая — Шмонов отличался мягким, покладистым характером и потому был неспособен на совершение теракта. И вторая деталь: подозрительно, что инцидент был заснят на видеопленку. Как это успели сделать, если ЧП было полной неожиданностью для службы безопасности, а террориста, по официальной версии, обезвредил обыкновенный постовой милиционер. Откуда видеокамера?

В общем, все это похоже на разыгранный спектакль.

По мнению некоторых участников заседания, сообщало «Радио Франс интернасьональ», не исключена вероятность, что режиссура происшествия была неплохо разработана компетентными органами.

Стало быть, рука КГБ? По Москве зароились слухи.

С видеозаписью и в самом деле вроде бы нестыковка.

Неужели происшедшее — не более чем срежиссированный одноактный спектакль, повод для перехода противников реформ в крупномасштабное наступление на демократические силы? В таком случае, отмежевавшись от Шмонова, его бывшие соратники допускают, что он провокатор и агент КГБ?

 

РАЗВЯЗКА

Ясность в запутанную интригу внесла съемочная групна аудиовизуальной редакции ТАСС — это в ее телекамеру попал эпизод с обезвреживанием террориста, а не в кагэбэшную.

Следствие по делу Шмонова вел старший следователь по особо важным делам КГБ СССР полковник Петр Соколов. От него удалось узнать немало дополнительных подробностей о тончайших ухищрениях, предпринятых террористом.

Оказывается, неудовлетворенность советской действительностью у Шмонова появилась еще в 1981 году. Уже тогда он задумал физически устранить Л. И. Брежнева. Но после некоторых размышлений отказался от своего намерения — понимал, что это может стоить ему жизни.

В 1978 году он лечился в ленинградской психиатрической больнице N 6 с диагнозом шизоаффективный психоз. Когда выписался, был поставлен на соответствующий учет. Однако он очень боялся этого медицинского клейма. Чтобы избавиться от него, Шмонов сменил место жительства. И, странное дело, по каким-то невыясненным причинам документы о его недуге в новый диспансер не поступили. Они непонятно как исчезли из того лечебного учреждения, где Шмонов находился на учете до переезда на новую квартиру.

Расправиться с Горбачевым он задумал в 1987 году. На подготовку теракта ушло почти три года. Он с поистине маниакальной методичностью просчитал все мыслимые и немыслимые ситуации, в которые мог угодить. За несколько месяцев до выстрелов на Красной площади подготовил письмо-ультиматум Горбачеву и несколько листовок, начинавшихся словами: «Дамы и господа, прошу вас убивать руководителей СССР». Напечатал их на машинке «Любава». После чего напильником затер на ней все литеры и закопал ее в пустынном глухом месте. Взамен же приобрел пишущую машинку «Москва» — мол, такая у него всегда стояла.

Маленьких хитростей у него было предостаточно. Например, спилил мушку на ружье, чтобы случайно не зацепилась за одежду. Приклад спилил только накануне приезда в Москву, боясь, что придет участковый и попросит предъявить приобретенное оружие. А оно окажется без приклада. Сразу подозрения: для какой цели?

Для обреза смастерил специальный чехол, который с помощью ремней крепил на теле. Чтобы оружие сильно не выпирало из-под одежды, прикрывал его резиновым ковриком, пришитым к костюму. Прямо на пиджак нашил несколько бинтов. Это на тот случай, если бы вдруг подошел милиционер и спросил бы, что у него там под длинным пальто? Он бы расстегнул пуговицу и показал бы на бинты — мол, бандаж у него, после операции.

Тщательно продумал, как вытащить ствол на Красной площади, не вызывая подозрений. До автоматизма отработал движение руки, доставая из кармана пальто носовой платок, громко высмаркивался и якобы клал его за пазуху, а сам между тем моментально хватался за рукоять обреза.

Предусмотрел Шмонов и вовсе невероятный момент: вдруг специальной аппаратурой, установленной на Красной площади, у него засекут металл? На этот случай смастерил плакат «Поддерживаем демократию» и водрузил его на массивный металлический штырь. Если подойдут, скажет, что он-то и фонит.

Шмонов извлек обрез за рекордно короткий срок —

12 секунд. Убойная сила пули «Полева» — 1060 метров, пули «Спутник» — 915 метров. Президента и стрелявшего разделяло всего 52 метра.

Осенью 1991 года Московский городской суд признал Александра Шмонова невменяемым. Уголовное дело в его отношении было прекращено.

Шмонова после суда направили на принудительное лечение, где он находился до середины 1995 года.

Кстати, по словам самого Шмонова, в психиатрической экспертизе участвовали семь профессоров. Их мнения разделились. Двое экспертов признали пациента психически здоровым. Однако остальные пятеро вынесли вердикт — невменяем.

Такой диагноз спас жизнь террористу. Если бы его признали психически здоровьш, то суд мог бы приговорить к высшей мере наказания. Но объективно, по мнению Шмонова, было бы лучше, если бы его признали здоровым. Потому что одно дело, если стреляет невменяемый, и совсем другое — если здоровый. В первом случае это обычная выходка душевнобольного, во втором — месть Горбачеву за совершенные им злодеяния.

О психиатричке у Шмонова остались плохие воспоминания. Постоянные таблетки, очень болезненные уколы. К тому же — неволя.

Товарищи по Свободной демократической партии не забывали невольника: приносили передачи, дважды организовывали пикеты у больницы. Выпустили его через четыре года и семь месяцев.

После возвращения домой Шмонов некоторое время вынашивал идею создать партию под названием «Партия возможности гражданину отделиться от России с территорией». Согласно уставу, эта территория равнялась примерно одиннадцати гектарам. В Санкт-Петербурге, где живет Шмонов, набралось 36 желающих вступить в его партию. Но дальше дело не пошло.

Первое время после освобождения к нему часто приходили журналисты. Спрашивали, считает ли он, что попал в историю? Ведь он был настоящим, классическим террористом последнего этапа жизни Советского Союза.

Относительно истории Шмонов говорил: нет, наверное в нее он не попадет.

Комментируя события в Буденновске, сказал, что это не терроризм. Террор — это убийство политического противника. Захват же заложников — не террор, это просто уголовное преступление.

Террор, по мнению Шмонова, многие одобряют. В Советском Союзе немало улиц было названо именами террористов.

— В июне девяностого года я направил письмо в Политбюро, — рассказывал Шмонов. — В нем я предупреждал, что попытаюсь их убить, если до первого сентября девяностого года они не организуют всенародный референдум. На него должны были быть вынесены вопросы о свободных всенародных выборах руководства, о введении многопартийной системы, о рыночной экономике — всего тринадцать пунктов. Если бы мои условия выполнили, я бы не стал мстить. Письмо я подписал псевдонимом. Оно до них дошло, потому что потом, уже на следствии, мне его показывали. Но до выстрелов на Красной площади меня по нему не вычислили.

Вот какой предупредительный террорист.

О мотивах своего поступка через пять лет после его совершения он рассказывал так:

— Почему я решил это сделать? Я считал Горбачева виновным в убийствах мирных людей девятого апреля восемьдесят девятого года в Тбилиси и двадцатого января девяностого года в Баку.

О причине неудачи:

— Видимо, целился я слишком долго — секунды две, наверное. Ко мне успел подбежать сержант, он ударил по ружью, и стволы задрались вверх. Первая пуля прошла над Мавзолеем. К сержанту подбежали другие охранники, вывернули ружье в противоположную от Мавзолея сторону, так что вторая пуля попала в стену ГУМа… Ружье я зарядил двумя пулями: правый ствол пулей «Полева», а левый — пулей «Спутник». Стрелял я неплохо. В армии со ста метров попадал в «девятку», диаметр которой всего пятнадцать сантиметров. А на Красной площади я стрелял с сорока семи метров и целил в голову. Так что шансы у меня были… Целиться, конечно, надо было побыстрее… Демонстранты мне, конечно, не мешали, а вот сержант опередил…

Остается лишь добавить, что обрез, из которого он хотел выстрелить в Горбачева, сейчас вывешен для обозрения в уютном особнячке с каланчой на Селезневской улице в Москве, недалеко от станции метро «Новослободская». Там когда-то были пожарная охрана и полицейский участок. Сейчас — музей МВД.

 

БУКЕТ ЦВЕТОВ

Шестого июня 1991 года президент СССР прибыл в столицу Швеции — город Осло — с однодневным визитом.

За шесть лет пребывания в Кремле Горбачев нанес сорок один визит в двадцать шесть стран мира. С такой частотой в XX веке за границу не ездил, наверное, ни один руководитель великой державы. Не говоря уже о странах благополучных, мало кто из президентов, в чьих государствах было неспокойно, позволял себе роскошь так часто и на продолжительное время оставлять своих соотечественников.

Президент СССР руководил страной заочно, из-за границы, почти полгода — столько в обшей сложности он провел в зарубежных поездках.

Однодневных поездок у него было чрезвычайно мало — всего три. Первого декабря 1989 года в Ватикан, восемнадцатого ноября 1990 года — в Италию, шестого июня следующего года — в Швецию.

К шведам он приехал за получением Нобелевской премии мира.

Ее вручение было обставлено с большой помпой. Радушие, с которым принимали Горбачева на Западе, резко контрастировало с неприязненным отношением на родине.

Впрочем, и за рубежом, как сейчас стало известно, тоже не всегда обходилось гладко.

Серьезный инцидент произошел во время визита в Японию в апреле 1991 года. Японские власти в жесткой форме потребовали, чтобы советский президент не выходил из машины там, где это не предусмотрено программой. О непредсказуемом поведении Горбачева были осведомлены все.

Тем не менее договоренности спецслужб были нарушены. Раиса Максимовна, проезжая по токийским улицам, пожелала выйти из машины и пообщаться с народом. Прохожие тут же бросились к президентской чете и окружили ее плотным кольцом.

Охране советского лидера с огромным трудом удалось образовать коридор, чтобы Михаил Сергеевич с супругой мог двигаться по улице. Обстановка осложнилась еще и тем, что личная охрана Горбачева не имела оружия — по японским законам оно подлежало сдаче на таможне при пересечении границы. Безоружность лишала привычной уверенности, тем более что обстановка принимала угрожающий характер.

Японская молодежь скандировала явно враждебные лозунги, требовала возвращения Курильских островов. Агрессивность постоянно увеличивавшейся толпы возрастала. Сопровождавший президентскую чету посол Японии в СССР начал получать ощутимые тычки справа и слева. Толпа наэлектризовалась до такой степени, что достаточно было незначительной искры, чтобы рвануло пламя.

Оперативный отряд японской полиции двигался в конце кортежа. Получив сигнал о начавшихся беспорядках, полицейские включили сирены и поспешили на помощь. Их машины с ревом рванулись вперед, сметая все на своем пути. Студенты шарахались в стороны, некоторые оказались не столь увертливыми и получили серьезные травмы.

Через год, находясь в Чебоксарах и комментируя причину переноса сроков своего визита в Японию, Ельцин сказал, что японцы очень жестко поставили вопрос о Курилах:

— А ехать не с чем… Да, потом еще эти пикеты… Ичто же, как Горбачев в прошлый раз, бегать от студентов, которые устраивали демонстрации, и где-то там скрываться в подвалах от них? Нет, на такое унижение ни президент, ни Россия не пойдет.

Досадные происшествия за границей случались довольно часто, но советская пресса по вполне понятным причинам о них даже не упоминала. Наиболее известные инциденты имели место в Париже и Нью-Йорке.

Во французской столице президентская чета неожиданно вышла из машины на площади Бастилии, чего служба безопасности никак не ожидала. Михаил Сергеевич с супругой решили пообщаться с парижской публикой. Но она оказалась далеко не такой благожелательной и восторженной. На площади Бастилии кучковались бомжи, безработные, наркоманы далеко не европейского вида. Они с изумлением уставились на хорошо одетую паау, вышедшую из шикарного лимузина, и бросились к ним в надежде на щедрое подаяние.

Супруге советского президента было невдомек, что в Париже нет горкома партии и что эти люди пришли сюда отнюдь не по специальной разнарядке для встречи дорогих гостей.

Говоря языком лиц, отвечающих за безопасность, возникла аварийная ситуация. Толпа бродяг едва не смела каких-то чудаков, пахнувших дорогой парфюмерией, в надежде получить презент. Личная охрана Горбачева была скована, она не имела возможности двигаться. Откуда-то понаехали корреспонденты, начали снимать это безобразие — свалку, в ходе которой многие получили синяки и ушибы.

С огромным трудом охране Горбачева удалось подать его лимузин и увезти от опасного места. Проехав сотню метров, он приказал остановиться:

— Я сделал ход, обманул корреспондентов.

И снова толпа ринулась к странному субъекту, словно дразнившему ее.

Аналогичный случай произошел в США. Там Горбачева прикрывал американский охранник. Он навис над Горбачевым, прикрывая его своим телом, и без всяких деликатностей и извинений наносил удары по рукам, тянувшимся к советскому лидеру. Американский охранник свое дело знал туго: неизвестно, с какой целью тянут руки к московскому гостю. Опасаясь за его жизнь, сотрудник секретной службы начал подталкивать Горбачева к машине, пока наконец не усадил его.

Зарубежным поездкам Горбачева предшествовала огромная подготовительная работа. Сначала на место намеченного визита отправлялась группа из протокольных отделов аппарата президента и МИДа. Затем, за две-три недели до отбытия, вылетала другая группа, куда входила и охрана, готовившая пребывание. За час-полтора до основного вылета отправляли еще один самолет — с питанием, сопровождавшими лицами, другой охраной. Отдельным самолетом доставляли основную машину Горбачева и машины для прикрытия.

Однодневный визит в Швецию не обошелся без конфуза.

В СССР поездку Горбачева за Нобелевской премией восприняли негативно. Во многих республиках страны лилась кровь, полыхали межэтнические войны — какие уж тут заслуги на ниве мира? Но — международное сообщество уважило.

Зал, где вручали премию, был полон. Советский президент вдохновенно произносил написанную спичрайтерами в Москве речь.

Когда выступление приближалось к концу, в одном из рядов поднялась женщина. В ее руках был большой букет цветов.

Женщина с цветами шла через зал по направлению к сцене, где заканчивал свое выступление советский президент.

Она шла уверенно, целенаправленно, и никто из сотрудников шведской охраны не остановил ее. И только когда женщина поравнялась с первым рядом, где сидели сотрудники личной охраны Горбачева, навстречу ей поднялся высокий стройный молодой человек в безукоризненно сидевшем на нем штатском костюме.

— Простите, мадам… Вы к кому?

Женщина остановилась и сказала, что хочет вручить цветы советскому президенту.

— Извините, мадам, но это невозможно. Президент Горбачев еще не закончил свою речь. Не будете ли настолько любезны передать мне ваш букет? Уверяю вас, мадам, он будет передан по назначению и принят с благодарностью. Мы сообщим Вам об этом, если вы пожелаете и дадите свои координаты…

— Нет, я сама хочу вручить цветы, — настаивала женщина.

— Сожалею, мадам, но сейчас это невозможно. Придется подождать, пока президент закончит речь. Вы можете присесть рядом со мной…

Поняв по настойчивому голосу обаятельного молодого человека, что он ни за что не подпустит ее к трибуне, с которой выступал Горбачев, женщина вдруг преобразилась.

— Мерзавец! Подлец! Предатель! Будь ты проклят! — закричала она во весь голос.

— Горбачев — предатель! Сатана! Меченый! — поддержал ее мужской голос в другом конце зала.

Создавалось впечатление, что сообщник женщины понял — ее к Горбачеву не допустят, и давал волю своему гневу и отчаянию.

Они выкрикивали ругательства и проклятия в адрес стоявшего на трибуне среднего роста упитанного человека с известной всему миру отметиной на лысине.

В зале зашумели. Горбачев испуганно умолк.

Спохватившаяся шведская охрана бросилась к мужчине и женщине и вывела их из зала. Они оказались супружеской парой. Из Афганистана.

На допросе муж и жена признались, что они действовали заодно. Однако шведские спецслужбы так и не поделились с советскими коллегами подробностями о выведанных намерениях. Сказали только — женщина собиралась бросить цветы в лицо Горбачева. Что было в букете цветов — умолчали. Наверное, не хотели портить настроение гостям.

 

УДАР ПРОФЕССИОНАЛА

Шесть лет спустя после неудачного покушения ленинградца Шмонова, стрелявшего в президента СССР из обреза охотничьего ружья во время ноябрьской демонстрации на Красной площади, на М. С. Горбачева снова было совершено покушение.

На этот раз дело происходило 24 апреля 1996 года в сибирском городе Омске, куда кандидат в президенты России М. С. Горбачев прибыл для встречи с избирателями.

На следующий день после инцидента, о котором в день происшествия средства массовой информации успели дать лишь короткое сообщение, Михаила Сергеевича пригласил в программу «Герой дня» известный телеведущий Евгений Киселев.

Миллионы телезрителей слушали рассказ Горбачева о совершенном на него покушении. Это случилось в вестибюле Омского общественно-политического центра:

— Я шел по вестибюлю в комнату отдыха, откуда должен был выйти в зал. У входа стояли люди, которые держали плакаты такого содержания, какое присуще анпиловцам и другим компартиям ультрарадикального толка. Это обычная ситуация. Пять-десять таких плакатиков всегда кто-нибудь держит. Правда, тут побольше было, наверное, хорошо продумали. Так вот, иду я по вестибюлю, а он был полупустой, стояли лишь небольшие группки, и тут произошло это нападение. От одной из группок отделился человек… Впереди меня шли два офицера и рядом со мной тоже шли. Я думаю, совсем все выглядело бы иначе, если бы они не успели в какой-то мере ослабить этот удар. А он был профессиональный. Туда бьют те, кто знает…

Киселев поинтересовался мнением охраны:

— С вами находились сотрудники бывшего Девятого управления КГБ. Они тоже считают, что удар был нанесен профессионалом?

— Да. Выбор места для удара — свидетельство того, что нападавший знал свое дело неплохо. Но моя охрана среагировала быстро. Он получил такой ответный удар, что тут же сел на пол.

По словам Горбачева, телохранители тут же увели его в сторону, опасаясь нового нападения. Когда террориста передали в руки подоспевшим офицерам местной службы безопасности, вестибюль возмущенно загудел, а отдельные группки агрессивно настроенных людей начали требовать освобождения задержанного. Учинилась потасовка. Однако вызволить нападавшего не удалось — его быстренько сдали милиции.

С Горбачевым была его личная охрана, положенная емупо закону как бывшему президенту СССР. Увы, предотвратить нападение она не смогла — от полученного удара Горбачев покачнулся и, наверное, упал бы, если бы его вовремя не подхватили охранники. Кроме четырех офицеров личной охраны из Москвы, к нему были приставлены еще два сотрудника местного управления службы безопасности — как к кандидату на пост президента Российской Федерации. Однако, по мнению Михаила Сергеевича, двоих офицеров было крайне недостаточно. В других регионах вопросам обеспечения его безопасности уделялось куда больше внимания.

Отвечая на вопросы телеведущего, Михаил Сергеевич посетовал, что власти стремятся придать этому инциденту характер хулиганского поступка.

— Мол, шел Горбачев сквозь толпу, и кто-то задел его рукой. А при большом скоплении людей задеть могут все.

Горбачев убеждал с экрана телевизора: случившееся в Омске было спланированной акцией. При задержании у нападавшего на него молодого человека обнаружили нож.

— Нож? — переспросил Киселев.

— Да, милиции это уже известно. От нее мои офицеры узнали, что это так. Так что это было покушение.

Горбачев нетерпеливо поправил телеведущего, когда тот, итожа интервью, сказал, что в студии был Михаил Сергеевич, который вчера, в ходе предвыборной поездки по Сибири, в Омске подвергся хулиганскому нападению.

— Не хулиганскому, — недовольно поморщился гость студии. — Это не хулиганство, это покушение на официальное лицо, кандидата в президенты.

Киселев повторил:

— Покушение на официальное лицо, как считает сам кандидат.

— Юрист Горбачев, — уточнил Михаил Сергеевич.

В сообщении пресс-службы «Горбачев-фонда» и инициативной группы по выдвижению Горбачева кандидатом в президенты России инцидент в Омске был охарактеризован как попытка покушения.

Российская пресса крайне скупо откликнулась на это событие, омрачившее последний день поездки Михаила Сергеевича по Сибири. Другая сенсация занимала газетные полосы — сообщение об исчезновении мятежного генерала Джохара Дудаева.

Но кое-что некоторые газеты все же тиснули. Оппозиционные — о том, что нападение почти на час задержало выход Горбачева к избирателям, так как он потребовал от местных властей обеспечения полной безопасности. К общественно-политическому центру стянули крупные силы правопорядка. Это еще больше разгорячило людей. Когда Горбачев все-таки появился на сцене, зал разразился свистом и недовольными выкриками в его адрес. «Встреча» длилась всего семь минут…

В сообщениях независимых изданий преобладал разнобой. В одном говорилось о «сильнейшем ударе в голову», от которого экс-президент начал падать, и его едва успели перехватить охранники. В другом применялась уклончивая формулировка: «поднял руку на бывшего лидера страны» В третьем — «нанес сильный удар в лицо». Имело место и неуважительное «получил по шее». Болееменее респектабельные издания ограничились эвфемизмами типа «прилюдная пощечина».

Оскорбленный кандидат в президенты помимо политических заявлений, обвинявших власти в нежелании обеспечить ему полную безопасность, обратился также в районный суд с заявлением, суть которого сводилась к тому, что гражданин, совершивший на него покушение, должен понести заслуженное наказание.

Расследование длилось три месяца. И вот в конце июля 1996 года в Центральном районном суде города Омска состоялось слушание этого дела. Оно длилось четыре часа. Председательствовала судья Нина Куряхова. Свидетелем выступала сестра обвиняемого Татьяна Афонина, его права представляли пожилой отец и адвокат Оскар Челенков.

А что с обвиняемым? Почему его не доставили в суд? Ведь он обвинялся по статье 206, часть 2 в хулиганских действиях, выразившихся в прилюдной пощечине экспрезиденту СССР — к такому заключению пришло следстйе. Как видим, заявление Горбачева о попытке покушения, о профессиональном, подготовленном заранее ударе, нападении как спланированной акции, изъятом при обыске ноже и т, п, не нашло подтверждения. В решении суда четко и ясно сказано о нанесении пощечины.

И нанесена она была в состоянии невменяемости. К такому выводу пришла строгая и тщательная медицинская комиссия. Вот почему судебное заседание проходило без обвиняемого, который в то время был помещен в психиатрическую больницу общего содержания. Суд освободил обидчика Горбачева от уголовной ответственности, но вынес определение направить его на принудительное лечение, хотя адвокат и родственники обвиняемого настаивали на том, что он никакой социальной опасности не представляет и может лечиться в обычной больнице. По словам его сестры Татьяны, брат ведет себя спокойно, любит детей — она доверяет ему своего ребенка, ладит с соседями.

Кто же этот «профессионал», о котором столь гневно говорил экс-президент? Михаил Малюков, 1967 года рождения. Постоянного места работы не имел, в период инцидента в общественно-политическом центре перебивался продажей газет. В 1986 году был комиссован из армии по состоянию здоровья.

На первом же допросе Малюков заявил: идя на встречу с Горбачевым, не знал, что отважится на такой поступок. Но, когда увидел Горбачева перед собой, переполнился гневом «за то, что он сделал с нашей страной…»

Из скандальной хроники (1992 — 1997 гг.)

Угнали «Волгу». По возвращении из Германии (сентябрь 1992 г.) экс-президент СССР не досчитался одной из трех «Волг», купленных «Горбачев-фондом». Машина была угнана ночью с огороженной территории фонда. Его работники подозревали, что угон совершил человек, знавший график дежурств охраны и время пересменок.

Три новые «Волги» были куплены после того, как распоряжением Бориса Ельцина у Михаила Горбачева был изъят имевшийся в его распоряжении «ЗИЛ»

Под покровом ночи похитители перепилили замок на воротах и, вытащив машину на улицу, скрылись.

Первого советского премьера Ульянова-Ленина бандит Кошельков высадил из автомобиля и отобрал документы, а также браунинг. Последнего советского лидера тоже обидели, и тоже на автомобильной ниве. Фамилия угонщика, к сожалению, неизвестна. У Ленина был Дзержинский, который поднял ВЧК на ноги и нашел злоумышленника. Горбачеву некому было давать поручение. Своего «Дзержинского» — Крючкова он посадил в тюрьму.

И остался один — как перст.

Отсидел «за президента». В июле 1993 года Петропавловский городской суд Казахстана пересмотрел дело Виктора Леонтьева, который в июне 1991 года был приговорен к двум годам «химии» за оскорбление тогдашнего президента СССР Михаила Горбачева.

Обидчик Михаила Сергеевича позволил себе пройтись по колхозному рынку с карикатурой на главу государства. Проведя на исправительных работах полтора года, он наконец был «досрочно» освобожден от отбывания оставшегося наказания в пять месяцев и пять дней: не сразу ведь после инцидента был вынесен судебный вердикт.

Виктор Леонтьев был руководителем Петропавловского отделения «Демократического союза».

Он — единственный, кто понес столь строгое наказание. Другие оскорбители Михаила Сергеевича — а их официально было зарегистрировано в Советском Союзе около двух десятков — отделывались либо небольшими штрафами, либо пятнадцатисуточными отсидками.

Судили Леонтьева за нарушение закона «О защите чести и достоинства Президента СССР». Аналогичного закона в ельцинской России не существует.

«Дело» Горбачева жило два года. Летом 1992 года в газете «День», выходящей ныне под названием «Завтра», была опубликована статья "К ответу! ", в которой М. С. Горбачев обвинялся в измене Родине.

Следственное управление Министерства безопасности России провело проверку изложенных в публикации сведений и вынесло постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Предъявленные в статье обвинения в измене Родине были признаны несостоятельными.

Вместе с тем следователи признали бывшего президента СССР виновньм в превышении своих служебных полномочий при принятии в сентябре 1991 года в составе возглавляемого им Госсовета постановлений о предоставлении независимости Латвии, Литве и Эстонии. Этот вопрос, по мнению следствия, в соответствии с действовавшими тогда законами относился к исключительной компетенции Съезда народных депутатов СССР.

Указанные действия М. С. Горбачева, причинившие существенный вред государству, следствие квалифицировало как противоправные, подпадавшие под признаки преступления, предусмотренного ст. 171, ч. 1 УК РСФСР.

Однако управление по надзору за исполнением законов о федеральной безопасности и межнациональных отношениях Генеральной прокуратуры сочло данный вывод следствия преждевременным и на этом основании отменило постановление в целом и возвратило материалы на дополнительную проверку, не высказав при этом каких-либо претензий по поводу отказа в возбуждении дела по измене Родине.

Но сотрудники следственного управления министерства безопасности не согласились с мнением работников прокуратуры и заявили о несостоятельности претензий последних по поводу полноты проверки сведений в отношении Горбачева и дважды обжаловали решение об отмене их постановления и о возвращении материалов на дополнительную проверку.

Оппозиционная пресса смаковала инцидент: если Генеральный прокурор признает обоснованность доводов следствия и оставит в силе постановление следственного управления МБ России об отказе в возбуждении уголовного дела против Горбачева по части 1 статьи 171 У К РСФСР вследствие амнистии, объявленной указом президента России от 18 июня 1992 года для лиц, перешагнувших шестидесятилетний рубеж, то создастся прецедент, когда впервые в истории нашего государства действия высшего руководителя страны будут официально квалифицированы как преступные.

Тогдашний генпрокурор Степанков с мнением следствия согласился.

Предшественники Шмонова.

В 1993 году сотрудник МВД Молдавии Евгений Соколов поделился сенсационной новостью: он и его сокурсник по академии МВД СССР последним указом Горбачева в качестве президента были в конце 1991 года награждены орденами Красной Звезды.

За что они удостоились этой награды? По словам Е. Соколова, первого мая 1987 года, за три года до попытки покушения Шмонова на Горбачева, аналогичную акцию во время демонстрации на Красной площади предпринял уроженец Грузии Теймураз Кабахидзе. Его задержали Соколов с однокурсником.

— История эта долго замалчивалась в прессе, — сказал Соколов. — О самом Кабахидзе знаю лишь, что долгое время его содержали в психбольнице на предмет выяснения вменяемости.

В том же 1987 году и тоже первого мая, отдельно от Кабахидзе, действовал некто Кайрйс. О нем практически ничего не известно кроме того, что он намеревался взорвать себя и как можно больше манифестантов, включая Горбачева. Словом, «урожайным» на теракты выдался Первомай 1987 года!

Как и Кабахидзе, Кайрису не удалось осуществить свой кровавый замысел. Его вовремя нейтрализовали.

Обоих признали невменяемыми. После соответствующего курса лечения их выпустили на свободу.

Обокрали дочь. Дочь бывшего президента СССР Ирина стала жертвой воровства в столице Ирландии Дублине (август 1996г.). Как удалось узнать из информированное источников, в одном из кафе ирландской столицы у Ирины украли кошелек с деньгами и водительскими правами.

Ирина изучала в Дублине английский язык и находилась там с двумя дочерьми. Как сообщил представитель полицейского управления Дублина, официальные власти не занимались расследованием данного инцидента, так как «пострадавшая россиянка не заявляла о краже в правоохранительные органы Ирландии».

«Убейте меня!..» Двадцать первого марта 1996 года Горбачев приехал в Петербург, чтобы объявить о своем решении баллотироваться в президенты России.

Северная столица встретила экс-президента СССР холодно и негостеприимно. Из Смольного во все гостиницы пришло распоряжение — человека по фамилии Горбачев Михаил Сергеевич, 1931 года рождения, не поселять. Руководители промышленных предприятий отказывали во встречах с коллективами — мол, у рабочих нет интереса к человеку, развалившему страну. Умолкали, переключаясь на режим автоответчиков, самые высокие телефоны.

В приемной мэра ответили, что господин Собчак очень занят и беспокоить его не нужно.

Кое-как собрали журналистов города на пресс-конференцию. Под конец поступило сообщение о готовящемся теракте против гостя.

Надо было покидать угрюмо насупленный Петербург. Поехали в Иван-город, на границу с Эстонией. Собравшиеся на площади скандировали оскорбительные лозунги.

— Но вы же сами меня пригласили!

— Да катись ты!

И тогда он шагнул навстречу толпе:

— Ну что ж, убейте, распните, если кому-то от этого станет лучше!..

Из гуманитарной, творческой элиты Петербурга встретиться с бывшим президентом СССР захотели только трое — один поэт, один прозаик и один композитор…

«Соображаете, с кем имеете дело?» Из рассказа Вениамина Ширшова, сменного заместителя директора департамента авиационной безопасности ОАО «Аэрофлот»:

— Если раньше мы руководствовались документом, определяющим категории лиц, не подлежащих контролю, то полтора года назад он утратил силу. Теперь согласно решению правительства за подписью премьера и вышедшему во исполнение этого решения приказу министра транспорта предполетный досмотр должны проходить все без исключения. Но у Михаила Сергеевича эти требования, принятые, кстати, во всем мире, почему-то постоянно вызывают крайнее раздражение.

Первый раз на моей памяти он отправлялся в Швейцарию их авиакомпанией. Нашими он вообще не летает, но дело не в этом: требования-то везде одни. И вот стоит швейцарский представитель, наш сотрудник — все как обычно, а Горбачев наотрез отказывается проходить через «рамку». Буквально перед ним швейцарский посол прошел — никаких проблем. Летают вице-премьеры, руководители ФСБ, Конституционного суда, генпрокурор, наши и зарубежные дипломаты — все с пониманием: закон есть закон.

Второй раз они с супругой летели куда-то в Европу — то же самое. Как себя вела Раиса Максимовна, думаю, понятно. И теперь вот, второго апреля девяносто седьмого года, он с семейством в Стамбул отправился. На рамке вдруг зазвенел металлоискатель. Наши сотрудники попросили вынуть железо из карманов и пройти снова — чего, собственно, здесь обидного? В ответ — истерика: отбросил пальто, начал расстегивать верхнюю одежду, руки вверх поднимать… Я подошел: «Михаил Сергеевич, в чем дело?» Так он на меня набросился: «Как тебе не стыдно, ты бы хоть очки снял». Не пойму, при чем здесь мои очки? С ним охрана вооруженная, но согласно технологии оружие на борт самолета оформляется под сохранность экипажа — опять же как во всем мире.

Помощнику приказал всех нас переписать: «Я с ними еще разберусь». А тут еще дочка вмешалась: "Вы все тут с ума посходили, не соображаете, с кем имеете дело! ". Ну мы-то в чем виноваты: у нас инструкции, если ваше семейство не согласно — с начальниками и воюйте. Хотя, с другой стороны, Михаил Сергеевич раньше ратовал за правовое государство, где перед законом все равны…

По данным службы безопасности международной ассоциации авиаперевозчиков, авиакомпания «Аэрофлот — Российские международные авиалинии» обеспечивает авиационную безопасность пассажиров на мировом уровне. В 1996 году в России не было ни одного захвата или угона воздушных судов (в 1995 году — два случая). Наиболее же «урожайным» в СССР по этому виду террористической деятельности был 1990 год — 33 захвата. Страной рулил тогда Горбачев.

 

Приложение N 25: ИЗ ОТКРЫТЫХ ИСТОЧНИКОВ

Из интервью М. Горбачева «Комсомольской правде»

— Недавно бывший начальник Вашей охраны Медведев заявил, что за время его работы на Вас было совершено десять покушений. Вам что-либо известно об этом?

— Ни одного покушения, которое бы я реально увидел, я не знаю. А угрозы были, и не десять, а десятки.

— А Вы интересовались, кто именно?

— Нет, никогда. Вот я знаю, что произошла свалка во время демонстрации, когда я стоял на Мавзолее, а с той стороны, от ГУМа раздался хлопок. Я только глянул и увидел — там какая-то свалка. Это тот случай, когда я непосредственно видел, и мне сказали, что предотвращена попытка покушения. Я, правда, опять не знаю — не подстроено ли это было, чтобы повлиять на Горбачева?

«Комсомольская правда», 22 августа 1992г.

Из интервью начальника Управления государственной охраны Украины М. Гайдука «Аргументам и фактам»

— В 1989 году в Киеве находился генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев. Как и требовалось по ритуалу, к памятнику Ленину были возложены цветы. После этого генсек по своей привычке направился «в народ». Неожиданно неподалеку от него упал брошенный кем-то из толпы «дипломат». Люди даже не поняли, что произошло, когда спортивного вида молодой человек схватил чемоданчик, за считанные секунды преодолел «стометровку» до ближайшей машины и спрятал его под днище. Этот парень был сотрудником охраны. Он не знал, что в чемоданчике, но предполагал, конечно, самое худшее — взрывное устройство.

Впоследствии выяснилось, что там лежала всего лишь невинная жалоба, которую ее автор таким способом решил передать генеральному секретарю.

«Аргументы и факты», N 7,1993 г.

Из записок начальника личной охраны Горбачева генерал-майора КГБ В. Т. Медведева

— Володя, послезавтра, девятнадцатого, в час будем вылетать, — сказал Михаил Сергеевич. — Когда надо с дачи выезжать?

— Ну, ехать минут сорок. Если вы особо прощаться ни с кем не будете, в двенадцать выедем.

Я тут же связался с Москвой, с В. Генераловым, заместителем Плеханова.

— Я за вами этим же самолетом и прилечу, — ответил он. — Заеду на дачу.

Так было заведено уже при Горбачеве. Когда он возвращался откуда-либо в столицу, за ним обязательно прилетал кто-либо из руководства московской «девятки». Для чего так перестраховывались, я не понимал, но дело не мое, порядок есть порядок…

18 августа также был обычным днем. Около одиннадцати часов Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна спустились к морю. Она, немного отдохнув, стала плавать, а он читал на берегу книгу. Через час с небольшим они отправились к дому. По дороге еще раз уточнили время отъезда и вылета.

Я вернулся к себе кабинет, отдал ряд распоряжений, касающихся отъезда. Пообедал.

В 14.30 позвонил жене в санаторий «Форос». Договорился, что сегодня в девять вечера я постараюсь к ним подъехать, поскольку завтра вылетаю в Москву.

… Примерно через два часа мне позвонил дежурный по объекту:

— Владимир Тимофеевич! Пограничникам поступила команда: через резервные ворота дачи никого не выпускать!

— От кого поступила команда?

— Не знаю.

Я стал выяснять, и в этот момент в кабинет ко мне вошли оба моих начальника — Плеханов и Генералов…

Только что, недавно я говорил по телефону с Москвой — с Генераловым, обо всем договорились, и вдруг он здесь вместе с Плехановым. Мы поздоровались, и я сразу же спросил:

— Кто отдал команду перекрыть выход?

— Я. — Плеханов улыбался. — Не волнуйся, все в порядке.

Когда на объект приезжает начальник управления, все бразды правления переходят к нему, он имеет право отдавать любые распоряжения любому посту. Формально тут не было никаких нарушений или превышения власти, по существу же — я, начальник охраны, оказываюсь не в курсе.

— К Михаилу Сергеевичу прилетела группа, пойди доложи.

— А кто приехал? По какому вопросу? Как доложить?

— Не знаю… У них какие-то дела…

Плеханов нервничал, я заметил, но отнес это к важности дела, по которому они прибыли. Это теперь уже, спустя время, я анализирую — нервничал, волновался, неспокойный был какой-то, а тогда это все мелькнуло и ушло.

— Ну, ладно, — сказал Плеханов после паузы, — мы пойдем к нему.

— Как же вы пойдете, надо же доложить.

— Ну иди, доложи.

Он назвал прибывших — Шенин, Бакланов, Болдин, Варенников. Перечень имен исключал всякие подозрения, больше того — успокаивал.

Во-первых, сам Плеханов — доверенное лицо Горбачева.

Шенин. Личность сама по себе интересная, неординарная. Горбачев прилетал к нему, когда тот был еще первым секретарем Красноярского крайкома партии. И встреча, и проводы были теплыми, дружескими. Горбачев взял его в Москву и поставил не куда-нибудь, а заведующим отделом оргпартработы, то есть доверил все кадровые вопросы. В Москве оба сохраняли близкие отношения.

Бакланов. У меня с ним сложились добрые отношения. Он — человек в принципе дружелюбный, при встрече тепло здоровался. Секретарь ЦК, ведал военно-промышленным комплексом, космосом. Со всякой информацией звонил Горбачеву, иногда через меня. Если его нет, просил: запиши, доложи то-то и то-то. И во время отпуска Горбачева поддерживал с ним связь.

Болдин. Начальник аппарата президента. Весь повседневный календарь — у него. Он заходил к Михаилу Сергеевичу и ни разу не сказал секретарю: «Доложи, что я здесь». Входил прямо, без доклада.

Генерал Варенников. Тоже из ближайшего окружения.

Все — свои. Самые, самые свои.

Плеханов остался у меня в кабинете, в гостевом доме, остальные находились в комнате отдыха. Я направился к Михаилу Сергеевичу.

Он сидел в теплом халате, читал газету. Дня три-четыре назад его прихватил радикулит, то ли переохладился, то ли просто ветер дунул. Возвращался после прогулки, поднял ногу на ступеньку и охнул.

— Михаил Сергеевич, разрешите?

— Заходи. Что там?

— Прибыла группа. — Я назвал по именам. — Просят принять.

Он удивился:

— А зачем они прибыли?

— Не знаю.

Горбачев надолго замолчал. Я стоял около минуты. Он что-то заподозрил. Почему же не захотел посоветоваться, прикинуть варианты: Володя, задержись, потолкуем. С кем приехали — одни, с «Альфой»? Какой был разговор? Не уходи. Будь со мной и выполняй только мои распоряжения. Или, если разговор секретный: возьми своих ребят и будьте рядом, наготове.

Мне кажется, какой-то предварительный разговор о том, чтобы ввести в стране чрезвычайное положение, у них с Горбачевым был, может быть, в самой общей форме. Ведь они прилетели не арестовывать президента, а договориться с ним, уговорить его поставить свою подпись. Раз летели, значит, надеялись. Что же, в итоге не сошлись в формах и методах?

Ни они не знали, чем кончится разговор, ни он не знал, поэтому не счел нужным переговорить со мной. Тут еще подвела его и отчужденность с охраной — общение лишь через Плеханова, и вечная привычка советоваться с Раисой Максимовной. Он же после минутного раздумья и легкого замешательства пошел к ней в спальню…

А я отправился обратно к себе в кабинет.

Так и вышло по его теории: меньше знаешь — лучше спишь…

В кабинете у меня по-прежнему сидел Плеханов. Я сказал, что приказание выполнил, доложил, но Михаил Сергеевич не сказал ни «да», ни «нет».

Плеханов сам повел группу к Горбачеву.

Вскоре вернулся, сказал, что Михаила Сергеевича в кабинете нет, и попросил меня пойти в главный дом и разыскать Горбачева. Я ответил, что он, видимо, в спальне, не исключено, что переодевается.

— Подождите, он выйдет.

Время шло, Михаил Сергеевич не появлялся. Начальник управления снова попросил сходить, выяснить. Я снова отказался:

— Ходить по дому и искать президента не буду.

Хождения в главный дом были строго ограничены, что вполне справедливо: семья находится на отдыхе, и каждое чужое появление сковывает и раздражает.

Появился Болдин.

— Нет его, пойди найди.

— В спальную комнату не пойду.

Опять подключился Плеханов, в два голоса они настояли:

— Ну посмотри. Люди же ждут.

Вместе с ними я снова поднялся в дом. Вся группа попрежнему сидела в холле. О чем-то негромко переговаривались, вполне спокойно, без видимого напряжения. Я уловил главное: в Москве что-то случилось. Но нашей службы это не касается. Болдин и Плеханов присоединились к группе, а я направился в кабинет. Опять — пусто. С минуту постояв, развернулся и мимо всех молча направился к себе.

Вскоре вернулся Плеханов.

— Что случилось-то? — снова попытался я выяснить.

— Да дела какие-то у них…

Заговорили о радикулите, как это произошло. Как еще раньше Раиса Максимовна вызвала начальника отдела и велела заменить хрустальные люстры в домике на пляже на другие — попроще. И опять в тон общего разговора спросил:

— Для чего группа-то, Юрий Сергеевич?

Он снова засмеялся и повторил:

— Да успокойся ты, успокойся, все в порядке.

Тут я снял домофонную трубку. У Горбачева должен загореться огонек, если он на месте — поднимет трубку… Но Плеханов объявил:

— Не трогай. Телефон не работает.

Тут я понял: хрущевский вариант. Вся связь отключена.

Мы вышли на улицу, остановились возле нашего подъезда. На выходе из гостевого дома появились визитеры. Плеханов громко, через дорогу, спросил:

— Ну, что там?

Болдин так же громко ответил:

— Да ничего… Нет, не подписал.

Ответил разочарованно, но спокойно, как будто и предполагал, что так оно, вероятно, и будет.

Плеханов двинулся им навстречу, и они о чем-то беседовали.

Если бы Михаил Сергеевич хотел изменить создавшееся положение!

Ребята были у меня под рукой. В моем подчинении были резервный самолет Ту-134 и вертолет. Технически — пара пустяков: взять их и в наручниках привезти в Москву. В столицу бы заявились, и там еще можно было накрыть кого угодно. Было еще только 18-е… Что же Горбачев — не смекнул? Не знал исхода? Но как же тогда мы, охрана, могли догадаться?

Для меня, как начальника охраны, главный вопрос: угрожало ли что-нибудь в тот момент жизни президента, его личной безопасности? Смешно, хотя и грустно: ни об угрозе жизни, ни об аресте не могло быть и речи. Прощаясь, обменялись рукопожатиями. Делегация вышла от Горбачева хоть и расстроенная, но, в общем, довольно спокойная: не получилось, и ладно, они этот исход предполагали. Что будет дальше, не знали ни Горбачев, ни те, кто к нему пожаловал.

О чем они там советовались после неудавшейся беседы — не знаю. Плеханов двинулся ко мне и завел в кабинет.

— Михаил Сергеевич продолжит отдых. Генералов остается начальником охраны на объекте, а вместо тебя… Кого ты оставляешь?

Вошел Климов.

— Вот, Олег будет выполнять твои обязанности. А тебе — три минуты на сборы, полетишь с нами в Москву.

Я — работник КГБ. Генерал КГБ. Там, в КГБ, я получал зарплату, много лет назад там, в КГБ, я давал присягу и этой могущественной организации был всецело подчинен, более того, именно Плеханов непосредственно ввел меня в кабинет Горбачева, и он же своей властью отстраняет меня от работы.

Разговоры о том, чтобы вывести охрану президента СССР из-под крыши КГБ, велись давно. Александр Николаевич Яковлев убеждал в этом Горбачева. Во всех цивилизованных странах охрана подчинена президенту. Мы, охрана, и я в том числе, были «за». А Плеханов — против.

— Президента станет охранять только его личная охрана, — говорил он Горбачеву, — а так этим занимается весь КГБ.

Теперь с моей стороны речь шла об элементарной воинской дисциплине.

— Это приказ? — спросил я.

— Да! — ответил Плеханов.

— Вы меня отстраняете? За что?

— Все делается по согласованию.

— Давайте письменный приказ, иначе не полечу. Дело серьезное, вы завтра откажетесь, а я как буду выглядеть?

Плеханов взял лист бумаги, ручку, сел писать.

— У меня веыя на пляже, — сказал я.

— Пришлют. Три минуты на все.

Я собирал то, что было под рукой, а он писал приказ.

Вошел Болдин.

— Поехали!

Плеханов:

— Сейчас. Один момент.

Он протянул мне письменный приказ.

— На, ознакомься.

Арест — не арест? Оружие не отобрали. Я достал из сейфа пистолет и подвесил его на ремне.

У выхода из дома увидел доктора.

— Не поминайте лихом, будьте здоровы.

Конечно, мои начальники хорошо понимали, что оставить меня на даче нельзя, на сговор с ними я бы никогда не пошел, продолжал бы служить президенту верой и правддй, как это было всегда. Это значит, что я обязательно организовал бы отправку Михаила Сергеевича в Москву, не говоря уже о налаживании связи со всем миром, повторяю, и экипажи дежурных самолета и вертолета, и все наличные силы на территории дачи подчинялись мне.

Могу поставить себе в достоинство: мои шефы, зная меня хорошо, даже не пытались войти со мной в сговор.

Выехали на трех «Волгах». На заднем сиденье возле меня сидел Плеханов, впереди начальник крымской «девятки» полковник Лев Толстой. По дороге ни с кем не обмолвился ни словом…

… Много я размышлял потом. А если бы Горбачева действительно приехали арестовывать? Силой? Мы бы не дали. Завязалась бы борьба. Но если бы Крючков или его заместитель, или тот же Варенников предъявили ордер — мы бы подчинились. Подчинение воинской дисциплине — мой долг, этому я присягал.

Если суждено было случиться тому, что случилось, хорошо, что все произошло именно так. Без замыслов ареста, угроз, насилия, шантажа. То есть в данном случае подчинение дисциплине не разошлось с нравственным пониманием долга.

Какая там физическая угроза устранения… Даже душевный покой президента в тот день че нарушили. Мы улетели, а он отправился на пляж. Загорал, купался А вечером, как обычно, в кино.

Забеспокоился он много позже, спустя более суток. То есть вечером 19 августа, когда Янаев на пресс-конференции объявил его, Горбачева, больным…

Ельцин, придя к власти, быстро сделал правильный, очень важный шаг — личную охрану вывел из-под власти КГБ, сделал ее действительно личной, подчиненной только ему…

… Внуково — 2.

Суета. Бегают солдаты.

Баранников. Шахрай. Станкевич. Подъехал Бессмертных. Меня удивило, что Баранников — министр внутренних дел, не знал, в каком самолете летит Горбачев.

— Во втором? — спросил он меня.

— В первом.

Подошел Станкевич.

— Вы разве здесь? А я думал — там.

— Меня отозвали.

Прилетел самолет, и начался спектакль.

Могу в чем-то ошибиться, но, всю жизнь профессионально занимаясь безопасностью первых лиц страны, утверждаю: был поставлен спектакль. Самолет приземлился и встал, чуть дальше, чем обычно. Как объяснял потом всей стране Руцкой: «Если вдруг аэропорт блокирован, тут же прямо и взлетаем». Глупость! У них же связь с землей. Там, в воздухе, они все знали — кто встречает, кто где стоит.

Подали трап. Открылась дверь. В проем выглянул начальник личной охраны Руцкого и с автоматом наперевес картинно сбежал по трапу вниз. Подошел к Баранникову, о чем-то пошептался с ним и также картинно вбежал обратно — в самолет.

Только после этого снова открылась дверь. Появилась личная охрана Горбачева, все — с автоматами наиеревес, как будто только что вырвались с боем из тяжелого окружения, за ними появился сам Горбачев, за ним Бакатин, Раиса Максимовна… Далее — интервью, его знаменитые слова, которые войдут в историю, о том, что там, в Форосе, он «… контролировал ситуацию».

Спустили и задний трап, там тоже охрана…

Потом Голенцов, мой второй заместитель, сопровождавший президента, рассказывал, что, когда самолет приземлился, Раиса Максимовна спросила:

— Кто встречает?

Голенцов перечислил всех, в том числе и меня.

— А этому что здесь надо? — спросила она.

Сойдя по трапу, Михаил Сергеевич прошел взглядом мимо меня, поздоровался с моим заместителем Пестовым.

Я спросил Голенцова:

— Как обстановка?

— В машине поеду я, — ответил он коротко, — остальное расскажу на даче.

Я понял, что моя песенка спета…

Из интервью Р. М. Горбачевой газете «Труд»:

Корр.: Раиса Максимовна, думали ли вы когда-нибудь прежде о возможности такого поворота событий — изоляции, а по сути аресте президента страны?

P. М.: Нет, я никогда не думала, что на нашу долю выпадет и такое испытание. Эти дни были ужасны…

Корр.: Как вы реагировали на сообщение об ультиматуме заговорщиков?

Р. М.: Испытания начались для нас не с предъявления ультиматума, а раньше, в тот момент, когда 18 августа, где-то около пяти часов вечера, ко мне в комнату неожиданно вошел взволнованный Михаил Сергеевич. Он сказал: «Произошло что-то тяжелое, может быть, страшное. Медведев доложил, что из Москвы прибыла группа лиц. Они уже на территории дачи, требуют встречи. Но я никого не приглашал. Поднимаю телефонную трубку — одну, вторую, третью… — все телефолы отключены. Даже красный…»

Корр.: Простите, нельзя ли пояснить, чю это за красный телефон?

Р. М.: Это особый аппарат Главнокомандующего Вооруженными Силами страны. «Отключена и внутренняя связь, — продолжал Михаил Сергеевич. — Это изоляция. Или даже арест. Значит, заговор…»

Да, все было отключено, в том числе телевизор и радио. Ситуацию мы поняли сразу.

Помолчав, Михаил Сергеевич сказал мне: «Ни на какие авантюры и сделки я не пойду. Не поддамся на шантаж. Но нам все это может обойтись дорого. Всем, всей семье. Мы должны быть готовы ко всему…»

Я быстро позвала Ирину и Анатолия — наших детей. Сказала им о случившемся. И вот тогда мы высказали наше мнение — оно было единым, все поддержали Михаила Сергеевича: «Мы будем с тобой».

Это было очень серьезное решение. Мы знаем свою историю, ее страшные страницы…

Психологически эти двадцать или тридцать минут, когда Михаил Сергеевич стремительно вошел ко мне, когда позвали детей, когда говорили о ситуации, были очень трудными. Может быть, это был один из самых тяжких моментов, А потом, когда решение уже приняли, не только я, но все мы почувствовали как будто какое-то облегчение.

Михаил Сергеевич пошел на встречу с путчистами. Подтвердились самые худшие предположения: приехавшие сообщили о создании ГКЧП, предъявили Михаилу Сергеевичу требование о подписании им Указа о введении чрезвычайного положения в стране, передать полномочия Янаеву. Когда это было отвергнуто Михаилом Сергеевичем, ему предложили подать в отставку. Михаил Сергеевич потребовал срочно созвать Верховный Совет СССР или Съезд народных депутатов.

Корр.: Какие чувства владели вами в те первые часы — возмущение, страх, отчаяние?

Р. М.: Нет, не это. Мучила горечь предательства…

Какое-то время мы думали, что решение Михаила Сергеевича, сообщенное заговорщикам, его позиция, требования, которые он непрерывно передавал в Москву, остановят путчистов. Но уже последующие события, в том числе и проведенная девятнадцатого августа прессконференция членов ГКЧП, показали, что они пойдут на все.

Корр.: Вы видели пресс-конференцию по телевизору?

Р. М.: Да. К вечеру 19-го после настойчивых требований удалось добиться, чтобы телевизор включили. Но атмосфера вокруг нас постепенно сгущалась. Мы уже находились в глухой изоляции. С территории дачи никого не выпускали и никого туда не впускали. Машины закрыли и опечатали. Самолет был угнан.

На море мы уже не видели движения гражданских судов. Знаете, обычно идут баржи, сухогрузы, другие суда. Зато появились дополнительные сторожевые и военные корабли.

"Корр.: Когда вы в первый раз заметили их?

Р. М.: В ночь с 18 на 19 августа, примерно в половине пятого утра. И вот эти военные корабли то приближались к нашему берегу, то удалялись от него, то вообще исчезали…

Чувство нарастающей опасности заставляло действовать. Вся личная охрана президента СССР работала практически круглосуточно. А затем часть охраны ввели и в дом. Уже рассказывалось, что мы не пользовались продуктами, доставленными после 18-го.

В ночь с 19-го на 20-е с помощью нашей видеокамеры делали записи Обращения и Заявления Михаила Сергеевича. Работали всю ночь, чтобы было несколько пленок.

Эти документы, в том числе и письменное заключение нашего врача о состоянии здоровья Президента, мы распределили среди тех, кому полностью доверяли.

Корр.: Кто эти люди?

Р. М.: Я бы не хотела называть имена, чтобы не обидеть других. На даче оставалось немало людей — помощник Президента СССР, стенографистки, обслуживающий персонал… Мы отдали им пленки, чтобы они сохранили их. А потом, когда представится возможность, вынесли видеозаписи с территории и когда-нибудь предали гласности.

Корр.: То есть вы рассчитывали на самое худшее, хотели, чтобы правда о президенте и его семье, даже если вас уже не будет, дотла до людей?

Р. М; Да, мы хотели именно этого.

Корр.: Теоретически заговорщики могли уничтожить всех, кто был на даче, чтобы не оставлять свидетелей…

Р. М.: Но это уже сложнее… Мы выходили на территорию дачи и к морю с определенной целью — чтобы как можно больше людей видели: Президент жив и здоров… Ведь за нами вели постоянное наблюдение — со скал, со стороны моря — с кораблей. Чем больше людей увидят нас, тем труднее потом будет скрыть правду… И еще: старались держаться как обычно, спокойно, чтобы морально поддержать всех, кто был вместе с нами задержан, а по сути интернирован.

Корр.: Вы были полностью уверены в той охране, которая осталась с вами на даче?

Р. М.: Вечером и ночью 18 августа, после того как мы узнали о поведении Плеханова — начальника управления охраны КГБ, и о том, что Медведев уехал (это два главных лица, ответственных за охрану Президента), скажу откровенно, не давала покоя мысль: будет ли выполнять оставшаяся охрана указания своего руководства или будет защищать нас?

И очень важно, что уже утром 19-го мы знали: наша охрана осталась с Михаилом Сергеевичем. Пришел старший и сказал: «Михаил Сергеевич, мы с вами».

Корр.: Как вы возвращались в Москву?

Р. М.: Вызволение из блокады… Это произошло вечером 21-го. Об этом уже рассказывалось. Мы полетели вместе с российской делегацией на их самолете. Сидели все вместе — А. Руцкой, И. Силаев, Е. Примаков, В. Бакатин, наш доктор, вся наша семья. Крючков тоже летел в этом самолете, но был изолирован.

«Труд», 3 сентября 1991 года