Покушения и инсценировки: От Ленина до Ельцина

Зенькович Николай

Глава 3

КРОВОПРОЛИТИЕ У ЧАСОВНИ

 

 

Это был самый первый террористический акт против представителя власти большевиков, устроивших переворот и арестовавших Временное правительство. Исполнителя с полным основанием можно назвать террористом номер один советской эпохи.

Покушение готовилось по классическим правилам — в то время еще живы были многие мастера этого дела, в совершенстве владевшие искусством неотступно выслеживать свои жертвы, терпеливо дожидаясь минуты, когда можно бросить бомбу или выхватить револьвер. Конец девятнадцатого — начало двадцатого века в России ознаменовался невиданным всплеском политического террора. От рук народовольцев пали сотни ненавистных царских жандармов и чиновников.

Но все рекорды побили социалисты-революционеры. На их счету — два министра, тридцать три губернатора и вице-губернатора, шестнадцать градоначальников и двадцать четыре начальника тюрьмы, семь генералов и пятнадцать полковников. В списке их жертв — прокуроры и начальники сыскных отделений, приставы и околоточные, присяжные поверенные и провокаторы.

Когда большевики разогнали Учредительное собрание и узурпировали власть, эсеры, разумеется, не могли смириться с такой наглостью.

Боевые отряды социалистов-революционеров начали выбирать новые объекты своего внимания, поскольку были убеждены, что никакая борьба против большевиков, кроме террористической, не принесет результатов.

 

ДУШИТЕЛЬ СВОБОДЫ

Мало кто знает, что до большевистского переворота в октябре семнадцатого года только в одной Москве, которая, заметим, тогда не была столицей, выходило около шестисот газет.

Нечто подобное наблюдается и сейчас, после того как рухнула монополия на печать правившей более семидесяти лет коммунистической партии. Ныне газет в первопрестольной — что грибов после дождя, на все вкусы, от чисто развлекательных до чисто политических.

Февральская революция семнадцатого года тоже породила невиданный прежде газетный бум. Каждая политическая партия, каждое общественное движение считало делом чести иметь свой печатный орган. Если в сонной купеческой Москве выходило около шестисот изданий, то можно представить, сколько их было в клокочущем ежедневными митингами и манифестациями столичном революционном Петрограде!

Правительство Керенского свободу печати не ущемляло. Разрешалось все, что было не запрещено. А запрещалось только одно — призывы к насильственному свержению власти. Критикуй сколько влезет, злословь, если это тебе доставляет удовольствие, иронизируй — но к открытому сопротивлению не зови. На то и демократия.

Большевики поступили по-иному. Уже на третий день после прихода к власти, двадцать седьмого октября, их Совнарком по представлению Ленина принял декрет о печати. Формально закрытию подлежали лишь печатные органы сугубо контрреволюционного направления. Но где критерии, по которым определялось, топит то или иное издание великую победу народа в потоках грязи и клеветы или не топит? Какая газета отравляет умы пролетариев, а какая не отравляет? Кто вносит смуту в сознание народных масс, а кто не вносит?

Право выносить суждения по этим вопросам получили специальные органы — комиссариаты по делам печати, пропаганды и агитации. Они создавались в соответствии все с тем же ленинским декретом о печати.

Кадетская, меньшевистская и эсеровская пресса встретила это большевистское нововведение в штыки, расценивая его как посягательство на завоеванную в ходе революции свободу слова и печати. Никто не строил радужных иллюзий относительно временного характера принимавшихся мер — жди, когда еще наступят обещанные нормальные условия общественной жизни! И, вообще, на Руси нет ничего более постоянного, чем временное.

В Петрограде комиссаром по делам печати, пропаганды и агитации был назначен В. Володарский. Так он подписывался под распоряжениями и постановлениями, так представляли его на слушаниях по закрытию буржуазных контрреволюционных газет и на городских митингах. В устных выступлениях, разумеется, инициал "В" опускали.

— А сейчас слово предоставляется товарищу Володарскому…

Любопытно, что даже в Советском энциклопедическом словаре выпуска 1979 года эта самая "В" не расшифровывается. Правда, в скобках указывается, что настоящая фамилия Володарского — Гольдштейн, а имя и отчество — Моисей Маркович.

Еще в словаре приведены годы его рождения и смерти (1891 — 1918) и сказано, что он деятель российского революционного движения (с 1905), а также член Коммунистической партии с 1917 года, участник Октябрьской революции, затем комиссар по делам печати, пропаганды и агитации Петрограда, член Президиума ВЦИК, убит эсером. Фамилия убийцы не называется.

Ниже приводятся населенные пункты, названные, очевидно, в честь погибшего от эсеровской пули пламенного комиссара. Город Володарск в Нижегородской области, поселок городского типа Володарск-Волынский — райцентр в Житомирской области, поселок городского типа Володарка — райцентр в Киевской области, поселок городского типа Володарский — райцентр в Астраханской области, поселок городского типа Володарское — райцентр в Донецкой области.

Не густо с биографией — всего несколько скромных строк. Впрочем, прожил-то он всего двадцать семь лет, не успел полностью раскрыться. Не густо и с географическими названиями — в основном заштатные провинциальные местечки. Наверное, там проходило его детство и начиналась «деятельность в российском революционном движении».

Хотя, останься он в живых, еще неизвестно, как повернулась бы его судьба. Дело в том, что Володарский был троцкистом до мозга костей. Он буквально боготворил своего кумира. С ним мыкался в эмиграции, с ним в апреле семнадцатого отчалил в Россию из Америки — на том самом пресловутом пароходе, на борту которого находились Моисей Урицкий, Вацлав Боровский и другие любимые ученики Льва Давидовича.

В Петроград пассажиры этого парохода (помните песенку «Америка России подарила пароход»?) прибыли в мае. Никакого представления о расстановке политических сил в стране. За океан информация шла долго и поступала нередко в искаженном виде. К кому примкнуть? Лев Давидович остановил свой выбор на так называемых «межрайонцах». Те занимали промежуточную позицию между большевиками и меньшевиками. Куда иголочка, туда и ниточка. Прибывшие с Троцким из-за океана эмигранты тоже дружно вступили в ряды «межрайонцев».

Незадолго до октябрьских событий Лев Давидович, забыв о прежних разногласиях с Лениным, окончательно и бесповоротно взял его сторону. Тогда же записались в большевики и любимцы Льва Давидовича. В их числе был Володарский.

Троцкий не терпел вокруг себя серых, неприметных фигур. Он собрал, говоря современным языком, в свою команду немало ярких, талантливых личностей. Они блестяще владели словом — как устным, так и письменным, были прекрасными ораторами и публицистами. Володарский тоже выделялся своими незаурядными способностями и скоро стал видным большевистским пропагандистом и агитатором.

О его ораторских дарованиях ходили легенды.

Известно, чем закончилось третьеиюльское выступление большевиков. Ленин вынужден был покинуть Петроград и скрывался в шалаше невдалеке от станции Разлив. Временное правительство всю мощь своего пропагандистского аппарата направило на разоблачение путчистов. И вот в этой обстановке десятитысячный митинг рабочих Путиловского завода принимает большевистскую резолюцию.

Володарскому удалось, казалось бы, невозможное. В жесточайшей дискуссии с меньшевиками и эсерами, когда еще не завяли траурные венки на свежих могилах только что похороненных жертв уличных столкновений, он склонил гигантскую толпу на сторону тех, по чьей вине пролилась кровь.

Все большевистские ячейки наперебой просили, чтобы к ним прислали именно его:

— У нас сильны меньшевики, но дайте нам Володарского, и мы ручаемся за победу…

Моисей Маркович взялся за исполнение комиссарских функций по делам печати с таким же рвением, с каким он делал все, что ему поручали.

— Оставить прессу у буржуазии — то же самое, что оставить бомбы и пулеметы у своих врагов, — объяснял он. — Она создает в массах нервное, агрессивное настроение, с помощью сенсаций пытается поколебать умы. В тяжелый момент, когда общественного спокойствия и так мало, когда жизнь каждую минуту хлещет трудящихся по нервам, красть это неустойчивое спокойствие, воровски подкладывать поленья в костер, на котором и без того достаточно жарко, — колоссальное преступление…

За короткое время Володарский данной ему властью закрыл около ста пятидесяти петроградских газет. Их общий тираж составлял более двух миллионов экземпляров. Основание — буржуазная, контрреволюционная направленность.

Насколько справедливым был этот безапелляционный вердикт по отношению ко всем ста пятидесяти изданиям, можно судить на примере хотя бы одной газеты — «Новый вечерний час». Обосновывая необходимость прекращения ее выпуска, Володарский приводил такой аргумент:

— Окопавшиеся в этой газете люди под видом опечаток распространяли лживые, провокационные слухи, готовили удар в спину Октябрьской революции…

Как можно «под видом опечаток» распространять «лживые, провокационные слухи», для профессиональных журналистов было большой загадкой. Опечатка — она и в большевистской «Правде» опечатка.

По мере того как количество приговоренных газет возрастало, становилось очевидным, что на правовое обоснование рассчитывать нечего, что в действиях большевистского надсмотрщика преобладает беспощадный комиссарский принцип.

И тогда душителю свободы слова был вынесен смертный приговор.

 

ЛЮДИ БЕЗ КОМПЛЕКСОВ

Традиции партии социалистов-революционеров на ниве терроризма в дооктябрьской России были глубокими и прочными. Как правило, все акции по устранению намеченных жертв осуществлялись успешно. Редко когда происходил сбой.

Решили тряхнуть стариной и на этот раз.

К первому теракту при новой власти готовились, пожалуй, даже более тщательно. Заявить о себе намеревались по-крупному, громко. Большевики должны понять — они имеют дело с сильной боевой организацией. Перед ней трепетали царские губернаторы и начальники сыскных отделений, пусть и новая власть знает, что есть люди, для которых превыше всего демократические завоевания, что любое посягательство на свободу слова и печати будет фиксироваться взрывом бомбы или револьверной пулей.

Руководил эсеровским центральным боевым отрядом Григорий Иванович Семенов. Он родился в городе Юрьеве Лифляндской губернии в чиновничьей семье.

Это был прирожденный террорист. Склонность к авантюрам проявилась у него чуть ли не с младенческих лет. В четырнадцать он приобрел револьвер и прятал его под подушкой, в пятнадцать носил за пазухой бомбу. Шестнадцатилетие отметил в царской тюрьме. Устроил дерзкий побег, но был схвачен и сослан в Сибирь. Оттуда бежал, снова был пойман. В один из побегов эмигрировал во Францию. В Россию вернулся после Февральской революции.

Руководство ЦК партии социалистов-революционеров не без оснований считало Семенова образцом эсера-боевика. Равного ему в их партии не было. Казалось, у него стальные нервы — ничто не выводило его из равновесия, ничто не вызывало эмоций. Равнодушен ко всему, кроме революционной борьбы. Выдающийся конспиратор, умелый организатор, беспощадный фанат-террорист, не знающий, что такое жалость и угрызения совести. Руководил дерзкими операциями по экспроприации денег в кассу партии.

Естественно, в боевой отряд подбирал людей по своему образу и подобию.

Членом отряда была Лидия Васильевна Коноплева — женщина-загадка. Как тень, она преследовала Ленина. Несколько попыток убить его в Петрограде, в том числе на вокзале во время переезда Совнаркома в Москву, не увенчались успехом. Состояла в числе исполнителей теракта против него на заводе Михельсона 30 августа 1918 года.

Выполняя задание Семенова, готовила покушение на председателя Петроградской ЧК Урицкого. Чтобы наблюдать за его квартирой, пришла к частному стоматологу, жившему поблизости, и пожертвовала здоровым зубом — надо было отвести подозрения от подлинных мотивов своего визита. Вот какая это была женщина! Не зря Семенов испытывал к ней отнюдь не платоническое влечение…

Не терпел пустопорожних разговоров и Филипп Федорович Федоров-Козлов. Встретил как-то на улице человека, похожего на одного запомнившегося черносотенца, вытащил револьвер, взвел курок, — и дело с концом. Глядя на его благообразную, добродушную физиономию, вряд ли кто мог заподозрить в нем члена боевой эсеровской группы, для которого безразлично, на каком расстоянии от себя взрывать бомбу.

Львов, Зубков, Морачевский… Первый связал Лидию Коноплеву с приятелем, служившим в Калужском губпродкоме, и та тщательно осмотрела учреждение на предмет ограбления. Второй на мелочи не разбрасывался — затеял произвести крушение поезда с работниками Реввоенсовета РСФСР, которые переезжали в Москву. И только случайность спасла приговоренных. Третий возглавлял боевые дружины Василеостровского района и содержал явочную квартиру центрального боевого отряда.

Заматеревшие на экспроприациях и покушениях боевики заметили, что в последнее время их главарь Семенов все чаще стал якшаться с Никитой Сергеевым. Был он щупленький, невысокого росточка, очень подвижный. По виду напоминал мастерового, летом всегда ходил в неизменной куртке красного цвета с масляными пятнами. Конопатолицый боевик Сергеев и в самом деле был рабочим, маляром по специальности.

В отряд его привел Семенов. Они познакомились в каком-то кабачке, где собирались поэты, художники и революционеры.

Сергеев в Петрограде жил один. Ни родителей, ни своей семьи у него не было. Нет, он не пил, не кутил по кабакам. Деньги — а зарабатывал он весьма и весьма прилично — просаживал на книги. Сергеева знали все петербургские букинисты и, не опасаясь, снабжали запрещенной литературой.

Его путь в политику начался через воскресную школу. Она пробудила интерес к платформам различных партий. Перед простодушным пареньком-сиротой открылся противоречивый спектр борьбы мировоззрений, широкая гамма философских взглядов на общество и власть.

Он пытался самостоятельно разобраться в этой причудливой мозаике. Сначала его привлекали анархисты. Мечтательному маляру импонировало их неприятие действительности, преклонение перед сильной личностью, идеализация героизма. Один вид черных знамен с костями и черепами заставлял учащенно биться сердце, а ощущение причастности к сильной организации возвышало над затхлым миром обывателей.

Однако Сергеев вскоре разочаровался в анархистах. Близкое знакомство с ними показало, что это обыкновенные бандиты, грабители, наркоманы, насильники. В своей жизни он повидал этого добра в изрядном количестве.

Прибился к социал-демократам. Их нудные собрания вызывали у него скуку. Забастовки, стачки… Звучали абстрактные призывы к народу, к массам. Сергеев хорошо знал, что представляли собой темные, забитые пролетарии. Он сам был из этой среды. Взывай к ним хоть ежеминутно, они ни на что, кроме как на предложение сходить в пивную, не откликнутся.

Социал-демократы показались Сергееву слишком заумными, оторванными от реальной жизни. Что знали профессора, адвокаты, восторженные девицы о народе? Они смотрели на него как на некую икону. Сергеев же знал, что без безумства храбрых, которое воспел Горький, массы не поднять. Нужны герои, способные на подвиг, на самопожертвование. Только так можно сокрушить царское самодержавие.

И он без сожаления расстался с социал-демократами.

Случайное знакомство в богемном кабачке с Григорием Семеновым вселило надежду — вот человек, чьи мысли совпадают с его собственными!

Семенов боготворил незаурядную, героическую личность. Ее возможности неисчерпаемы. Она может многое — даже вступить в единоборство с целым государством. Ленин разогнал Учредительное собрание — и ничего! Но и Ленина можно поставить на место.

Сергеев слушал, не перебивая. Слова Семенова вызывали у него радость. Романтическая душа правдоискателя ликовала — наконец-то ему встретился человек, разделяющий его точку зрения на предназначение героической личности.

— Настоящий революционер — прежде всего террорист, — просвещал своего нового знакомого Семенов. — Террор — надежное средство от спячки. Только так можно разбудить сонные массы.

— Я тоже так думаю, — согласился Сергеев. — Расправляться с политическим противником — благородная форма борьбы.

Он весь горел, его конопатые щеки пылали румянцем возбуждения.

— Государство тоже убивает инакомыслящих, — делился он наболевшим. — Притом самыми изуверскими методами. Противников закапывали живьем, четвертовали, заливали глотки расплавленным металлом, замуровывали в стены, сажали на кол… Куда гуманнее уничтожать врага без пыток, не мучая…

— Вот-вот, — обрадовался Семенов. — Поэтому мы, социалисты-революционеры, и предпочитаем индивидуальный террор. В отличие от способов государственных убийств он не подл, не мерзок и не гнусен.

— Более того, — подхватил Сергеев, — благороден. Поскольку устраняет только тех личностей, которые стоят на пути демократии и прогресса. Массы при этом не страдают.

Оба остались довольны друг другом.

А вскоре маляр Сергеев вступил в партию эсеров и стал одним из самых активных членов центрального боевого отряда. Выполняя на первых порах не самые важные поручения Семенова, новичок, начитавшись соответствующей литературы, не переставал грезить о таком подвиге, который бы навечно вписал его имя в историю.

Конопатенький маляр был очень честолюбивым и самовлюбленным человеком.

Все больше и больше присматриваясь к нему, Семенов постепенно приходил к заключению, что он вполне созрел для выполнения серьезного задания.

Когда руководство партии социалистов-революционеров подняло вопрос о физическом устранении Володарского, у Семенова спросили, кто мог бы быть исполнителем. Глава боевой группы, подумав, твердо ответил, что это щекотливое дело можно было бы поручить Сергееву.

Преимущества его кандидатуры очевидны. Во-первых, он не какой-то там недоучившийся студентик или недавно вернувшийся из-за границы истеричный эмигрант-интеллигент, а коренной питерский рабочий. Во-вторых, Сергеев по национальности русский.

— Об этом можно только мечтать. Представляете? Питерские пролетарии убивают своих вождей!

Семенов получил одобрение ЦК на предложенную им кандидатуру.

Сергеев, узнав, какое поручение ему доверяют, долго с благодарностью тряс руку Семенова.

— Спасибо, Гриша. Пришел, наконец, мой звездный час!..

Суровый Семенов обнял и трижды поцеловал его.

— На святое дело идешь, Никита. С Богом!..

 

НЕОТСТУПНАЯ ТЕНЬ

К подготовке теракта приступили по весне, в начале мая.

Все члены боевой группы получили задание установить наблюдение за Володарским и всеми силами помогать Сергееву, передавая ему любую информацию, касающуюся его «клиента».

Сам Сергеев отныне становился неотступной тенью комиссара. Исполнителю ставилась задача бывать везде, где выступал Володарский, присутствовать на всех митингах и собраниях с его участием. Сергеев должен был внимательно присматриваться к своей жертве, запоминать походку, привычки, особенности телосложения.

Дело было поставлено почти как в старые царские времена, когда эсеры осуществляли свои террористические акты по классическим правилам. Исходили из того, что тщательная подготовка — непременный залог успеха. Поспешность, пренебрежение мелочами могут привести к срыву операции.

Поскольку центральной фигурой исполнения в замышляемом убийстве был определен Сергеев, то, естественно, основная тяжесть подготовительной работы ложилась на его плечи.

Надо отдать должное — конопатый маляр немало преуспел в порученном ему деле. Сказались начитанность, природный ум, ну и, разумеется, уроки опытного террориста Семенова пошли впрок.

Чуть ли не ежедневно Сергеев докладывал командиру отряда о том, что удалось сделать.

Наблюдение за передвижениями по городу позволило прийти к заключению, что они имеют свои закономерности. При всей спонтанности появления Володарского в разных концах Петрограда обнаруживались одни и те же маршруты, по которым он следовал. Чаще всего комиссар бывал в Смольном и в редакции «Красной газеты». Это были постоянные точки его пребывания. Отсюда комиссарский автомобиль мог проследовать куда угодно.

Удалось установить и место проживания Володарского. Как и все ответственные партийные работники, он обосновался в гостинице «Астория» на Большой Морской улице. Каждое утро ровно в девять пятнадцать к подъезду отеля подкатывал шикарный «бенц» из бывшего императорского, а ныне гаража номер шесть и увозил Моисея Марковича по его комиссарским делам.

Автомобиль Володарского часто замечали у подъезда дома на Дворцовой площади, где располагалась Петроградская ЧК. Володарский не забывал своего старого дружка Урицкого — регулярно встречались, обсуждали насущные проблемы. Тем более что информация ЧК была крайне важна для комиссара по делам печати. Именно ею он и руководствовался, когда принимал решение о закрытии того или иного издания. «Два Моисея правят петербуржцами», — похохатывали боевики.

Постепенно разрозненная информация, собранная по крупицам и, на первый взгляд, не связанная между собой, приобретала логическую завершенность. Все сведения, доставляемые членами боевого отряда, накапливались у Семенова.

Где должен свершиться акт возмездия? На этот вопрос у командира боевиков долго не было ответа. Он сдерживал нетерпеливость Сергеева, который готов был стрелять где угодно.

Самое простое было бы подстеречь у «Астории», тем более что автомобиль подкатывал туда в четверть десятого. Но этот вариант был очень труден для осуществления. Стрелявшего непременно сразу бы схватили — в гостинице жили ответственные партийные работники, и поэтому там всегда толкалось много народа. Семенову не хотелось попусту терять своих людей.

По той же причине нельзя было стрелять и возле Смольного, куда Володарский обычно приезжал обедать.

Короче, опытный Семенов отклонил все варианты, связанные с осуществлением теракта возле правительственных учреждений.

— Крайне мала вероятность успеха. Какой-нибудь уличный зевака может испортить все дело. Надо искать малолюдное место… Володарский любит шастать по заводским митингам, возвращается поздно…

— Но ведь мне трудно поспеть за ним, — пожаловался Сергеев. — Он на «бенце», а я, извиняюсь, на своих двоих…

— Ничего, — успокоил его Семенов. — Наши люди будут расставлены везде. У тебя будет достаточно времени, чтобы появиться в нужном районе. Он ведь любит подолгу выступать. А у нас везде свои глаза и уши. Как только он выедет на митинг, мы сразу будем знать… А на обратном пути можно и подстеречь…

Разговор проходил на квартире члена боевого отряда Федорова-Козлова. Семенов лично вручил Сергееву браунинг и несколько гранат. Накануне он снарядил пули отравляющим ядом кураре. Чтобы наверняка.

Сергеев не знал, что аналогичное задание получили и другие боевики — Семенов решил на всякий случай подстраховаться.

 

КОЛЬЦО СЖИМАЕТСЯ

Скоро стало ясно, что страховочные меры, предпринятые предусмотрительным Семеновым, были излишними.

С начала июня Володарский неожиданно зачастил на Обуховский завод. Об этом Семенову сразу же доложила его служба наружного наблюдения.

Поездки комиссара по печати, пропаганде и агитации на крупнейшее предприятие были вызваны начавшимися выборами в Петроградский Совет.

Большевики делали все для того, чтобы удержать власть в своих руках, которая, по некоторым косвенным признакам, начала ускользать. Председатель Петросовета Зиновьев, обеспокоенный тем, что население города, недовольное голодом и безработицей, явно отказывало новой власти в доверии, потребовал от партийного актива усилить разъяснительную работу в массах.

Все видные петроградские большевики закреплялись за крупнейшими фабриками и заводами. Не дремали, разумеется, и другие партии. На многочисленных митингах и собраниях происходила жестокая сшибка сторон, каждая из которых тянула одеяло на себя. Володарский выбрал Обуховский завод, на котором в июле семнадцатого ему удалось провести большевистскую резолюцию.

Однако времена изменились. Если год назад рабочие, разочарованные политикой Керенского, не без интереса прислушивались к большевикам, которые обещали не журавля в небе, а реальную синицу в руках, то сейчас, не получив ничего из обещанного, угрюмо-враждебно внимали ораторам, призывающим голосовать на выборах за большевиков. Володарский, чутко улавливавший настроение толпы, понимал, что прежней лояльности уже нет. Приходилось применять весь свой дар убеждения, чтобы объяснить людям природу возникших трудностей и их временный характер.

Чуть ли не каждый день автомобиль Володарского видели у проходной Обуховки.

Сергеев прибежал к Семенову радостно-возбужденный.

— Гриша, кажется, это то, что надо.

Вместе прошли по маршруту, по которому комиссарский «бенц» следовал на завод.

На окраине, где дорога делала крутой поворот, Сергеев вцепился в рукав пиджака Семенова.

— Гриш, знатное место, а? Лучше не сыскать!..

Семенов огляделся. Вокруг ни души — полнейшее безлюдье. Старая часовенка. За покосившимися от дряхлости домами с глухими заборами — пустырь. За ним река. Глухое, овражистое место.

— Гриш, смотри, и река рядом! Наверное, и лодка гденибудь к коряге привязана…

Семенов с восхищением слушал Сергеева: способный ученик! Соображает…

— Если что, в овраг и клодке, — продолжал Сергеев. — А там ищи ветра в поле…

Семенов и сам видел, что место для покушения Сергеев выбрал почти идеальное.

— Стрелять-то откуда намереваешься?

— Как откуда? От часовни, откуда же еще?

— Верно. Часовня — неплохое укрытие, — одобрил Семенов.

— Главное, естественное, — хохотнул боевик. — Бояться можно чего угодно — придорожных кустов, дерева, оврага, но только не часовни. Уж оттуда наверняка не грянет выстрел и не вылетит бомба. Даже самому осторожному человеку никогда не взбредет в голову, что отсюда может исходить опасность…

— Согласен. Ну а как думаешь остановить автомобиль? На ходу вряд ли попадешь, хотя водитель на таком крутом повороте непременно снизит скорость.

— И это предусмотрено. Набросаю горку гвоздей, битого стекла. Шофер увидит и затормозит. Остальное дело техники.

— А если не затормозит? Если заподозрит что-то неладное?

— Тогда швырну гранату. А дальше — по обстоятельствам.

Обсудив еще кое-какие технические детали предстояще операции, Семенов утвердил ее.

Двадцатого июня в половине одиннадцатого «бенц» Володарского подкатил к Смольному.

— После обеда поедем на Обуховку, — сказал водителю пассажир, вылезая из автомобиля. — Подготовьтесь, товарищ Юргенс.

— Я всегда готов, Моисей Маркович, — улыбнулся шофер.

— Ну и отлично, — рассеянно произнес Володарский.

Ни он, ни шофер не обратили внимания на миловидную молодую особу, оказавшуюся рядом в момент их разговора. Женщина, не торопясь, прогуливалась возле Смольного и, когда услышала шум мотора приближавшегося автомобиля, за которым она неустанно следила, незаметно подошла ближе к тому месту, где обычно шофер Володарского высаживал своего пассажира.

Она услышала все, о чем они говорили, и тут же помчалась на условленную встречу с Семеновым.

Руководитель боевиков внимательно выслушал информацию Елены Ивановой — так звали эту женщину, которая была одним из асов службы наружного наблюдения.

— Молодец! — похвалил ее Семенов, и щеки женщины зарделись от удовольствия. Не так просто было заслужить благодарность скупого на похвалы начальника.

Информация о послеобеденной поездке Володарского на Обуховский завод по цепочке была немедленно передана исполнителю.

Спустя короткое время Сергеев с браунингом и несколькими гранатами появился в районе часовни.

 

НЕПРЕДВИДЕННОЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВО

Террористы не знали, что в тот день на Обуховский завод намечался приезд самого Зиновьева.

Есть предположение, что столь частые визиты Володарского к обуховским рабочим объяснялись стремлением комиссара по печати и пропаганде показать председателю Петроградского Совета хоть один образцово-показательный островок социальной умиротворенности. На Руси во все времена страсть как любили строить потемкинские деревни.

Не была исключением и большевистская власть. Недоучившиеся в молодости комиссары тоже пытались получить за свои посредственные знания «хорошо» и «отлично».

Однако любимый Володарским Обуховский завод подкачал. Из воспоминаний наркома Луначарского, который был в тот день в Петрограде и вместе с Зиновьевым ездил к обуховцам, следует, что рабочие встретили их враждебно, не желали слушать и выражали негативное отношение к советской власти. Полтора часа увещеваний ни к чему не привели, и освистанные комиссары вынуждены были ретироваться, ибо вместо конкретного ответа на вопрос, когда в городе будет хлеб, предпочитали пространно рассуждать о перспективах мировой революции.

Наверное, они выместили бы свою злость и унижение на Володарском, будь он рядом с ними. Но комиссар по печати и пропаганде не смог вовремя приехать на Обуховку, как намечал с утра. Непредвиденное обстоятельство изменило распорядок его рабочего дня и едва не сорвало эсерам тщательно спланированную террористическую акцию.

Около четырех часов пополудни он собрался ехать на Обуховку. По пути заскочил в трамвайный парк на Васильевском острове. Там перед ним поставили вопрос, для решения которого надо было заехать в Василеостровский районный Совет. На утряску ушло не более пяти минут. Из Совета вернулся в трамвайный парк, сообщил — все улажено.

В трамвайном парке ему сказали — звонили из Смольного, просили срочно связаться.

Соединившись со Смольным, он услышал, что ему немедленно следует прибыть туда. Дело неотложное.

В Смольном он узнал, что на товарной станции Николаевского вокзала чрезвычайно опасная ситуация. Возник стихийный митинг, рабочие взбунтовались, требуют изгнания большевиков из Советов. Обстановку явно спровоцировали меньшевики и эсеры, которые разжигают недовольство железнодорожников, вызванное временными трудностями в обеспечении города продовольствием. Митингующие требуют Зиновьева. О работниках рангом ниже и слышать не хотят. Володарский — популярный оратор, может, его послушают?

Моисей Маркович поехал на Николаевский вокзал.

Сотни возмущенных железнодорожников сгрудились возле самодельной трибуны, поддерживая возгласами ораторов, поносивших большевиков.

Володарский смело взобрался на трибуну. Но едва он произнес первые слова, как толпа взорвалась оглушительным ревом:

— Долой комиссаров! Надоело! Детишки пухнут с голоду!

Говорить ему не давали. Звуки тонули в пронзительном свисте.

— Зиновьева давай! Зиновьева! — требовала толпа.

— Мы ему покажем мировую революцию! — выкрикнул кто-то.

Митингующие загоготали, заулюлюкали.

— Бей его!

К Володарскому потянулись жилистые, натруженные руки. Лица людей перекосились от ярости. Еще минута, и комиссара стащат с трибуны, растопчут, разорвут в клочья.

— Товарищ Володарский! — услышал он шепот сзади. — Надо уходить. Спускайтесь.

Говорил испуганный пожилой человек в железнодорожной форме. Уловив подозрительный взгляд Володарского, успокоил:

— Не бойтесь, я свой, из ячейки.

Неуклюже, пятясь задом, Володарский начал спускаться с трибуны. Толпа еще больше вошла в раж.

— Не отпускайте его, братцы! — подлил масла в огонь чей-то визгливый голос. — Не отдадим, пока не приедет Зиновьев!

— Комиссара — в заложники! — подхватили десятки глоток.

— Вы что, с ума сошли? — увещевал толпу большевикжелезнодорожник. — Пропустите товарища Володарского к автомобилю! Живо! Ну, кому я говорю?

Путь к «бенцу» преграждал десяток крепких молодых людей.

— Приедет, приедет Зиновьев, — уговаривал их большевик-железнодорожник. — Сейчас комиссар позвонит ему. Позвоните, товарищ Володарский?

— Да, конечно, — пообещал обескураженный Володарский.

Толпа не хотела верить. Пока человек из ячейки вел с нею нервный диалог, к Володарскому приблизился еще один незнакомец и тихо прошептал:

— Следуйте за мной. Я выведу вас отсюда.

Воспользовавшись тем, что внимание толпы на какоето время было поглощено вспыхнувшей ссорой, готовой перерасти в драку между защитником Володарского и агрессивно настроенными людьми, второй железнодорожник из числа членов большевистской ячейки благополучно вывел комиссара в безопасную зону.

Отвлекающий маневр удался — толпа опомнилась, когда «бенц» Володарского взревел мотором и, окутавшись дымом, рванул с места. Вдогонку полетели проклятия и угрозы. Кто-то пытался угодить камнем, но он, к счастью, не долетел.

— Товарищу Зиновьеву ни в коем случае нельзя сюда ехать, — произнес ошеломленный Володарский.

— Это уж точно, — согласился шофер, на глазах которого происходила безобразная сцена.

— Григорию Евсеевичу, наверное, сообщили об этом инциденте, — продолжал Володарский. — Боюсь, как бы он уже не выехал с Обуховки… Его надо предупредить. Вот что, товарищ Юргенс, поворачивайте-ка в Смольный. Оттуда мы его быстрее разыщем.

Подъехали к Смольному. Возбужденный Володарский начал выяснять, где Зиновьев.

"В секретариате председателя Петросовета сказали, что Григорий Евсеевич на Обуховском заводе. С ним Луначарский.

— Надо срочно отыскать Григория Евсеевича, — распорядился Володарский. — Ему ни в коем случае нельзя ехать на Николаевский вокзал. Оттуда может поступить ультиматум… Там такое творится…

На поиски и предупреждение Зиновьева вызвались ехать сотрудницы его секретариата Зорина и Богословская.

Только отъехали от Смольного, как Зорина сказала:

— А вдруг он уже в пути? Как бы не разминуться…

— Правильно, — согласился Володарский. — Товарищ Юргенс, поверни-ка к Невскому районному Совету. Позвоним на Обуховку, наведем справки.

Шофер притормозил у райсовета. Зорина и Богословская остались в машине, а Володарский вошел в здание.

В это время впереди показался двигавшийся навстречу автомобиль. Рядом с шофером сидел человек в пенсне и с острой бородкой.

Глазастая Зорина толкнула под локоть Богословскую.

— Смотри, Нин, да это же Луначарский. Странно, а где же Григорий Евсеевич?

Зорина выскочила из автомобиля и отчаянно замахала обеими руками. Встречная машина притормозила.

— Анатолий Васильевич, вы с Обуховского? Григория Евсеевича там нет?

— Отчего же нет? Там он. Выступает. Если поторопитесь, то, может быть, еще застанете. А что, срочно нужен?

— Очень срочно, Анатолий Васильевич.

— Ну, тогда поспешите.

Луначарский уехал. Он был в плохом настроении. Зиновьев взял его с собой на завод как одного из первоклассных большевистских ораторов. Однако из их попыток уговорить обуховских рабочих не идти на столкновение с советской властью ничего не получилось. Зиновьева и Луначарского не слушали. Симпатии людей были явно на стороне эсеров и меньшевиков. Расстроенный Луначарский решил, что ему делать на заводе нечего, и уехал. Зиновьев пошел по другим цехам, надеясь на более лояльное отношение.

Когда Володарский вышел из здания Невского Совета, Зорина сообщила ему: только что проехал Луначарский и подтвердил — Зиновьев на Обуховском заводе.

— Поехали, — распорядился Володарский. — Нам надо перехватить его. Боюсь, что с Николаевского вокзала ему уже позвонили.

Юргенс, которому передалось общее нетерпение, рванул машину с места. Седоков подбросило, но никто не выразил недовольства.

Ехали быстро. И вдруг движок как-то странно зачихал, а потом и вовсе заглох. «Бенц» встал. Пассажиры вопросительно уставились на шофера.

— Бензин кончился, — обескураженно произнес Юргенс.

— Ну и ну! — рассердился Володарский. — Я ведь с утра предупреждал, что поедем на Обуховский. Неужели нельзя было вовремя заправиться?

— Я рассчитывал, что хватит. А тут непредвиденные поездки… — оправдывался шофер.

— Ладно, чего уж теперь, — примирительно произнес Володарский. — Где мы находимся? Есть здесь откуда позвонить в гараж или на Обуховский?

Он вышел из машины и стал оглядываться вокруг. В ста метрах от того места, где встал автомобиль, виднелась старая часовенка.

 

ЗАГЛОХШИЙ ДВИЖОК

Сергеев находился возле часовни с двух часов дня.

День был жаркий, на небе ни облачка, солнце жгло немилосердно. Тень, отбрасываемая часовней, постоянно менялась, и террорист перемещался вслед за нею.

Ожидание всегда утомительно, а тут тем более. Вотвот появится долгожданный автомобиль, и весь мир узнает о нем, доселе мало кому известном Сергееве.

Автомобиль между тем не показывался, и террорист начал волноваться.

Время от времени он заходил за часовню и в который раз проверял браунинг, вынимал и снова вставлял запалы в гранаты.

Одолевала нестерпимая жажда. Перед выходом на задание он наскоро перекусил. Колбаса была сильно переперченная, из конины, и теперь мучительно хотелось пить. Не надо было есть эту колбасу. В следующий раз надо учесть и такую деталь.

А будет ли он, следующий раз? Удастся ли остаться живым? Сергеев смотрел на синее небо, на ветхие деревянные домишки в заброшенном переулке, почему-то названном Прямым, и заставлял себя не думать о том, что этого он может больше никогда не увидеть.

Время тянулось медленно. Час шел за часом, а автомобиля все не было.

В одном из домишек открылось окно, и Сергеев увидел хозяина, ставившего на стол самовар. Сейчас будет пить чай. Террорист облизнул пересохшие губы — стаканчик кваску бы сейчас!

Следствие установит фамилию хозяина — Павел Михайлович Пещеров, бывший анархист, вдовец. Он находился дома и с беспокойством наблюдал за подозрительным молодым человеком в темном пиджаке и рыжеватой кепке, который с полудня торчал у часовни, явно что-то вынюхивая. Уж не наводчик ли?

У экс-анархиста был повод для беспокойства. От прошлой бурной деятельности у него осталось кое-что из золотишка, и бывшие сотоварищи об этом знали. Пещеров боялся их прихода. На всякий случай открыл окно: в случае чего можно выпрыгнуть самому или незаметно выбросить в огород старый валенок, где спрятаны драгоценности. Пусть ищут их в доме, сколько влезет…

Постепенно бывший анархист успокаивался: уж больно долго этот наводчик торчит у часовни. Наверное, не из-за его валенка. Пещерова разбирало любопытство, и он старался незаметно наблюдать за незнакомым парнем.

Хозяин дома номер тринадцать по Прямому переулку Пещеров окажется четвертым свидетелем кровопролития у старой часовенки. Первые трое — шофер «бенца» Гуго Петрович Юргенс и сотрудницы секретариата Зиновьева Елизавета Яковлевна Зорина и Нина Аркадьевна Богословская.

Когда часы показали семь вечера, уставший ждать Сергеев понял, что Володарский по каким-то причинам отменил поездку на завод. Надо возвращаться, разочарованно и в то же время с каким-то душевным облегчением подумал он. Автомобиль сегодня не появится, какие могут быть митинги в вечернее время? Рабочие, поди, давно уж разошлись по домам.

И тут Сергеев услышал гул приближавшегося автомобиля, движок которого заглох в ста метрах от изумленно застывшего террориста. Зверь бежал прямо на ловца!

 

СДЕЛАНО!

Вместе с Володарским из машины вышли Зорина и Богословская. Ничего похожего на учреждение, где можно было бы найти телефон, в этом глухом месте, застроенном обывательскими домами, и в помине не было. Хотя…

— Моисей Маркович! — воскликнула Зорина. — Кажется, вон в том доме какая-то контора… Пойду взгляну…

Увы, калитка была на замке. Зорина вернулась к машине.

Шофер, чувствуя себя виноватым, поднял капот и начал что-то протирать тряпкой. Володарский разминал затекшую ногу. Рядом стояли обе женщины.

Сергеев из-за стены часовни разглядывал пассажиров «бенца». И хотя солнце слепило глаза, Володарского он узнал сразу.

Помедлив какое-то мгновение, террорист решительно вышел из тени и направился к автомобилю. Шофер стоял к нему спиной, по-прежнему копаясь в моторе, и, естественно, не мог видеть незнакомца.

Его заметил Володарский и нетерпеливо сделал несколько шагов навстречу. Хотел, наверное, спросить, есть ли поблизости учреждение, откуда можно было бы позвонить по телефону.

Едва Володарский открыл рот, как незнакомец быстро сунул руку в карман пиджака и выхватил браунинг с заранее взведенным курком. Громыхнул выстрел. Женщины испуганно завизжали и бросились к машине. Прогремел еще один выстрел, еще…

Наверное Сергеев сильно волновался, а может сказалось долгое, почти пятичасовое ожидание, но все пули, начиненные ядом кураре, просвистели мимо цели.

Преодолевая оцепенение, Володарский опустил руку в карман, где у него лежал револьвер. В отличие от террориста, оружие комиссара не было приготовлено к бою заранее. Оно находилось на предохранителе. Володарскому все же удалось выхватить свой револьвер, но произвести выстрел он не успел. Террорист оказался проворнее. Приблизившись к комиссару, он всадил ему в грудь все оставшиеся в обойме пули.

Володарский сделал шаг в сторону застывшего столбом у автомобиля водителя и как подкошенный упал на землю.

— Держите его, держите! — закричала Богословская, увидев, что террорист побежал вверх по Ивановской улице.

Из открытого окна своего дома эту сцену наблюдал экс-анархист Пещеров.

Несколько случайных прохожих, невесть откуда взявшихся в этом пустынном месте, бросились вдогонку за беглецом. Однако их воинственный пыл быстро остудила граната, брошенная убегавшим. Преследователи, услышав взрыв, повалились на землю. К счастью, осколками их не зад ело.

Террорист между тем перемахнул через довольно высокую ограду и покатился вниз по обрыву к спасительной ленте реки. Там его ждала лодка, привязанная к коряге. Сергеев перерезал веревку и сильно оттолкнулся от заболоченного берега.

Проплыв довольно приличное расстояние, бросил лодку и выбрался на берег. А теперь — бежать! И хотя погони за собой не видел и не чувствовал, делал так, как учил опытный Семенов, — петлял глухими переулками, отрываясь от несуществующего «хвоста», запутывал след.

На Невской заставе остановился, перевел дыхание. Старался держаться спокойно, но, прийдя на квартиру к члену боевого отряда Федорову-Козлову, не удержался и хвастливо выпалил:

— Сделано!

Минут через пять после кровопролития у старой часовенки остановился шикарный автомобиль с мощным мотором. Рядом с шофером сидел председатель Петроградского Совета Зиновьев.

Ошеломленные только что совершенным на их глазах преступлением женщины беспомощно смотрели на распростертого на земле Володарского.

Зиновьев вышел из машины, склонился над телом комиссара. Безнадежно вздохнул.

— Мертв. Но в больницу отвезти надо. Таков порядок.

И приказал своему шоферу поделиться бензином с Юргенсом.

 

КРЕПИСЬ, НИКИТА!

Выстрелы у часовни прогремели в четверг, двадцатого июня, а уже в субботу, двадцать второго, «Петроградская правда» в разделе хроники поместила извещение ЦК партии социалистов-революционеров: «Петроградское бюро ЦК ПСР заявляет, что ни одна из организаций партии к убийству комиссара по делам печати Володарского никакого отношения не имеет…»

Сергеев, скрывавшийся на явочной квартире центрального боевого отряда, хозяином которой был боевик Юрий Морачевский, узнал, как отреагировало руководство партии на этот теракт. Всем было предписано говорить, что партия эсеров к данному теракту не имеет никакого отношения. Рабочий попросту одержим идеей террора и действовал на свой страх и риск.

Какой-то рабочий, да — состоящий в партии эсеров, волей провидения случайно встретил большевистского Цицерона. Не стерпел — как же, ведь перед ним узурпатор и насильник — и разрядил в него свой револьвер. Конечно, ужасно, но рабочий оказался исключительно нервным, чувствительным. Безусловно, действовал в состоянии аффекта. Наверняка какой-либо исступленный правдоискатель…

Сергеев не верил своим ушам.

— Гриша, — взывал он к своему кумиру Семенову. — Скажи, почему партия отреклась от меня? Получается, я теперь обыкновенный уголовник? Но ведь я выполнял решение нашего ЦК!

— Крепись, Никита! — утешал Семенов. — Они, конечно, подлецы. Но мы тебя в обиду не дадим.

И отвел глаза.

Сергеев хотел спросить, с чьих слов он это говорит, но отведенные глаза сами все сказали.

Лицо террориста стало иссиня-бледным. А он мечтал о подвиге, об ореоле славы! Обманули…

Семенов все же сдержал слово — уводя от чекистской расправы, пару недель спустя Сергеева нелегально переправили в Москву, где его следы затерялись.

Ну а жертву теракта похоронили на Марсовом поле.

На траурном митинге ораторы требовали возмездия убийцам Володарского. Никто не сомневался, что это дело рук эсеров.

Сомневался только один человек — председатель Петроградского Совета Григорий Евсеевич Зиновьев. В отличие от большинства ему в этом деле было что-то не ясно.

Прослышав о непонятливости старинного приятеля, Ленин черкнул ему записку:

"Тов. Зиновьев! Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную.

Это не-воз-мож-но!

Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает".

Зиновьев записочку получил, прочел и — сам себе на уме — положил в ящик стола.

Она пролежала там до конца лета. Зиновьев вспомнил о ней тридцатого августа, когда эсер Каннегисер застрелил председателя Петроградской ЧК Урицкого.

Чтобы отвадить террористов от самой мысли о покушениях на жизнь видных большевиков, Зиновьев, руководствуясь ленинской запиской, распорядился ввести институт заложников с их немедленным расстрелом.

В первый день «красного террора», объявленного после убийства Урицкого, в Петрограде было расстреляно девятьсот заложников. Половина из них, как утверждают, — за убийство первого из двоих Моисеев — Володарского.

Одновременно в Алупке расстреляли пятьсот человек — из этого города приехала Фанни Каплан, ранившая Ленина тридцатого августа восемнадцатого года.

Столкнувшись с таким радикальным средством борьбы большевиков с индивидуальным политическим террором, партия социалистов-революционеров сразу же исключила покушения из своего арсенала.

 

Приложение N 5: ИЗ ЗАКРЫТЫХ ИСТОЧНИКОВ

Из протокола допроса Г. П. Юргенса, шофера В. Володарского

(Гуго Петрович Юргенс — шофер гаража N 6г. Петрограда. Управлял автомобилем марки «бенц» N 2628.)

Когда мотор остановился, я заметил шагах в двадцати от мотора человека, который на нас смотрел. Был он в кепке темного цвета, темно-сером открытом пиджаке, темных брюках. Сапог не помню. Бритый, молодой. Среднего роста, худенький. Костюм не совсем новый, по-моему, рабочий. В очках не был. Приблизительно 25-27 лет. Не был похож на еврея, тот черный, а он скорее похож на русского.

Когда Володарский с женщинами отошел от мотора шагов тридцать, то убийца быстрыми шагами пошел за ними и, догнав их, дал с расстояния приблизительно трех шагов три выстрела. Направил их в Володарского и женщин, которые с тротуара убежали к середине улицы, а убийца побежал за ними. Женщины побежали, а Володарский, бросив портфель, засунул руку в карман, чтобы достать револьвер. Но убийца успел к нему подбежать совсем близко и выстрелить в грудь.

Володарский, схватившись рукой за грудь, направился к мотору, а убийца побежал по переулку по направлению к полям. Когда раздались первые выстрелы, то я испугался и спрятался за мотор. У меня не было револьвера.

Володарский подбежал к мотору. Я поднялся к нему навстречу и поддержал его. Он стал падать. Подбежали его спутницы. Посмотрели, что он прострелен в сердце. Потом я слышал, где-то за домом был взрыв бомбы.

Володарский скоро умер. Минуты через три. Ничего не говорил, ни звука не издавая.

Через несколько минут к нам подъехал Зиновьев, мотор которого я остановил.

Из протокола допроса Н. А. Богословской

(Богословская Нина Аркадьевна — сотрудница секретариата председателя Петроградского Совета Г. Е. Зиновьева. В момент убийства Володарского находилась возле его автомобиля.)

Когда я увидела, что Володарский уже мертв, я подняла голову, оглянулась и увидела в пятнадцати шагах от себя и в нескольких шагах от конца дома-кассы, по направлению Ивановской улицы, стоящего человека. Этот человек упорно смотрел на нас, держа в правой руке, поднятой и согнутой в локте, черный револьвер.

Был он среднего роста, плотный, приземистый, в темно-сером полотняном костюме и темной кепке. Лицо у него было очень загорелое, скуластое, бритое. Ни усов, ни бороды. Кажется, глаза не черные, а стального цвета. Брюки, мне показалось, были одинакового цвета с пиджаком. Навыпуск. Как только он увидел, что я на него гляжу, он моментально сделал поворот и побежал. Я закричала: "Держите! ". Вскочила и побежала за убийцей по Ивановской улице. Услышала крик нашего шофера: «Караул!»

Увидела впереди себя сначала двух, а потом нескольких человек. Показывала им, куда бежать. Кричала: «Налево! Держите!» Все побежали к дверям дома-кассы и в калитку этого дома. В калитке встретила чиновника и откуда-то услышала голос: «Не беспокойтесь, уже позвонили».

Я вернулась к Володарскому. Едва я успела склониться над ним, как к нам вплотную подъехали два автомобиля. На одном из них — Зиновьев, а на другом — какие-то солдаты. Тело Володарского положили в последний автомобиль и повезли в амбулаторию Семянниковской больницы. Там нас долго не пускали. Дверь открыли только через 10-15 минут. Вышел человек в военной форме. Взглянул на Володарского и сказал: «Мертвый. Чего же смотреть…»

Мы все запротестовали. Потребовали докторского осмотра. Носилки. После долгих споров вышла женщина-врач, едва взглянула и сказала: «Да, умер, надо везти». Я горячо настаивала на осмотре ран. Кое-как расстегнув костюм, докторша осмотрела рану в области сердца. Пыталась установить: навылет ли прострелен Володарский. Результата я не услышала.

Я не помню, чтобы Володарский после первого выстрела обернулся и бросил ли портфель.

Из протокола допроса свидетеля П. М. Пещерова

(Пещеров Павел Михаилович — житель дома N13 по Прямому переулку. В день убийства Володарского наблюдал за происходящим из открытого окна.)

Выглядел бегущий молодой человек так: среднего роста, в темном пиджаке и рыжеватой кепке. Какие на нем были сапоги, я не запомнил. Но штаны были тоже темные. С виду он казался молодым, лет 22-х — не больше… Похож он был на рабочего. Еще я видел из окна, как он бросил бомбу, но саму бомбу не видел, а видел взрыв, после чего я бегущего больше не видел. Мария Ивановна, жительница по Ивановской улице, знает больше, ибо видела происходящее лучше.

Из стенограммы заседания Верховного революционного трибунала ВЦИК РСФСР

(Проходило с 8 июня по 7 августа 1922 года по обвинению правых эсеров в борьбе против советской власти. Председательствовал Г. Л. Пятаков. Присутствовали 80 российских и зарубежных корреспондентов. Процесс шел с участием обвинения и защиты. Первую сторону представлял Н. В. Крыленко, вторую — Н. И. Бухарин.)

Семенов. Пули, которыми стрелял Сергеев в Володарского, я отравлял ядом кураре на квартире Федорова-Козлова.

Лихач. (Заведовал военным отделом ЦК ПСР.) Убийство Володарского — случайность. Оно произошло без ведома ЦК ПСР. Боевая группа Семенова действовала стихийно, на свой страх и риск.

Семенов. Боевым отрядом руководил я — член военной комиссии при ЦК ПСР. Все указания по организации покушения на Володарского я получал от члена ЦК ПСР Абрама Гоца.

Крыленко. (Государственный обвинитель.) Прошу приобщить к делу N 130 «Петроградской правды» за субботу 22 июня 1918 года. В разделе хроники помещено извещение ЦК ПСР, касающееся убийства Володарского. Текст его чрезвычайно существенный и важный: "В редакцию «Петроградской правды» поступило следующее извещение: "Петроградское бюро ЦК ПСР заявляет, что ни одна из организаций партии к убийству комиссара по делам печати Володарского никакого отношения не имеет… "

Семенов. Я был возмущен поведением ЦК ПСР. Я считал необходимым, чтобы партия открыто заявила, что убийство Володарского — дело ее рук. То же думала центральная боевая группа. Отказ партии от акта был для нас большим моральным ударом. Моральное состояние всех нас было ужасно.

Пятаков. В «Голосе России» N 901 за 25 января 1922 года напечатана статья под заглавием «Иудин поцелуй», подписанная Виктором Черновым. По поводу покушения на Володарского написано следующее: «Убийство Володарского произошло в самый разгар выборов в Петроградский Совет. Мы шли впереди всех… Большевики проходили только от гнилых местечек, от неработавших фабрик, где были только одни большевистские завкомы… Наша газета „Дело народа“ пользовалась огромным успехом в массах. И вот неожиданная весть: выстрелом убит Володарский. Это величайшая ошибка… В присутствии С. П. Постникова… по его предложению было составлено заявление о непричастности партии эсеров к этому акту».

Зубков. (Член центральной боевой дружины эсеров.) Прогремел выстрел, и был убит большевик Володарский. Партия эсеров отреклась от Сергеева и его акта. Здесь некоторые цекисты наводили тень на него, что он убил Володарского из любви к искусству. Я знал Сергеева хорошо, он ни одного шага в революции не делал без разрешения ЦК ПСР. Так что напрасно бросать тень на Сергеева. Он убил Володарского от имени боевой организации, которой руководил ЦК ПСР.

Семенов. Все показания Гоца и иже с ним — сознательная ложь. Гражданину Гоцу больше всех известно, что санкция покушения на Володарского была дана ЦК ПСР. Параллельно с подготовкой покушения на Володарского в ЦК ПСР ставился вопрос о покушении на Урицкого в Петрограде и на Ленина — в Москве.

Крыленко. Гоц не хуже, чем Семенов, был посвящен во все детали подготовлявшегося убийства… Так обстояло дело с убийством Володарского «раньше времени», несмотря на запрещение Гоца… Мотив запрещения был тот, что акт повлияет на выборы и власть обрушится репрессиями. Гоц возражает: «Это совершенно не повлияло на выборы, наша фракция после убийства с 20 человек, которые были уже выбраны, выросла до 70». В газете, которая приобщена к делу, имеются данные об этих выборах… Там, гражданин Гоц, указано, что цифра выборщиков от эсеров была не то 2, не то 3. Если я ошибаюсь, суд восстановит истину, посмотрев газету, но ни 70, ни 20 там не найдете. Лишнее доказательство того, чего стоят показания Гоца".

Из обвинительного заключения Верховного революционного трибунала ВЦИК РСФСР

(Оглашено 7 августа 1922 года)

… Не подлежит, таким образом, никакому сомнению, что руководящие члены ЦК, начиная с Чернова, знали о деятельности центрального боевого отряда и одобряли террор… В убийстве Володарского принимали участие и были, во всяком случае, о нем осведомлены: Гоц, Донской, Евгения Ратнер, Григорий Ратнер, Рабинович, Семенов, Коноплева, Сергеев, Федоров-Козлов, Усов, Зейман, Морачевский и Елена Иванова, причем член ЦК Гоц указал лиц, подлежащих убийству…

… Верховный трибунал приговорил:

Абрама Рафаиловича Гоца, Дмитрия Дмитриевича Донского, Льва Яковлевича Герштейна, Михаила Яковлевича Гендельман-Грабовского, Михаила Александровича Лихача, Николая Николаевича Иванова, Евгению Моисеевну Ратнер-Элькинд, Евгения Михайловича Тимофеева, Сергея Владимировича Морозова, Владимира Владимировича Агапова, Аркадия Ивановича Альтовского, Владимира Ивановича Игнатьева, Григория Ивановича Семенова, Лидию Васильевну Коноплеву, Елену Александровну Иванову-Иранову — расстрелять.

Принимая во внимание, однако, что Игнатьев бесповоротно порвал со своим контрреволюционным прошлым, добросовестно служит Советской власти и является элементом социально безопасным. Верховный трибунал обращается в Президиум ВЦИК с ходатайством об освобождении его, Игнатьева, от наказания.

В отношении Семенова, Коноплевой, Ефимова, Усова, Зубкова, Федорова-Козлова, Пелевина, Ставской и Дашевского Верховный трибунал находит: эти подсудимые добросовестно заблуждались при совершении ими тяжких преступлений, полагая, что они борются в интересах революции; поняв на деле контрреволюционную роль ПСР, они вышли из нее и ушли из стана врагов рабочего класса, в каковой они попали по трагической случайности. Названные подсудимые вполне осознали всю тяжесть содеянного ими преступления, и трибунал, в полной уверенности, что они будут мужественно и самоотверженно бороться в рядах рабочего класса за Советскую власть против всех ее врагов, ходатайствует перед Президиумом ВЦИК об их полном освобождении от всякого наказания…

Из постановления Президиума ВЦИК

(Принято 8 августа 1922 года по делу правых эсеров)

Президиум Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета постановляет:

1. Приговор Верховного трибунала в отношении к подсудимым: Гоцу, Донскому, Герштейну, Гендельману-Грабовскому, Лихачу, Н. Иванову, Е. Ратнер-Элькинд, Тимофееву, Морозову, Агапову, Альтовскому и Е. Ивановой-Ирановой, приговоренным к высшей мере наказания, утвердить, но исполнением приостановить.

(14 января 1924 года Президиум ЦИК Союза ССР вновь рассмотрел вопрос об осужденных эсерах и заменил им высшую меру наказания — расстрел — лишением свободы сроком на пять лет, а остальным сократил срок лишения свободы наполовину. — Н. З.)

В отношении Семенова, Коноплевой, Ефимова, Усова, Зубкова, Федорова-Козлова, Пелевина, Ставской, Дашевского и Игнатьева ходатайство Верховного трибунала о полном освобождении их от наказания удовлетворить.

Из материалов следственного дела Коноплевой Л. В.

Ф. И. О.: Коноплева Лидия Васильевна.

Дата и место рождения: 5 февраля 1891 г., Петербург. В семье учителя.

Образование: Гимназия. Незавершенные Высшие женские курсы.

Национальность: Русская.

Партийность: До 1917 г, примыкала к анархистам. В 1917 г, вступила в партию правых эсеров. В начале 1918г, вступила в боевую организацию правых эсеров под руководством Г. И. Семенова.

Судимость: После покушения на Ленина в 1918 г, арестована и завербована ЧК. В феврале 1921 г, вступила в РКП(б), рекомендацию давал Н. И. Бухарин. В 1922 году выступила свидетелем по процессу правых эсеров. Амнистирована.

Семейное положение: Муж — П. Г. Волков, дети — дочь Галина и сын Борис.

Трудовая деятельность: Работала в детских организациях, редактором издательства «Транспортная литература».

Арестована 30 апреля 1937 г, за хранение архива партии правых эсеров. Расстреляна 13 июля 1937 г. Реабилитирована 20 августа 1960 г.

 

Приложение N 6: ИЗ ОТКРЫТЫХ ИСТОЧНИКОВ

Террорист или агент ЧК? Мнение Б. Орлова

(Борис Орлов — историк, научный сотрудник Иерусалимского университета)

До Февральской революции Семенов себя ничем не проявил. Он всплыл на поверхность политической жизни в 1917 году, отличаясь непомерным честолюбием и склонностью к авантюризму.

В начале 1918 года Семенов вместе со своей напарницей и подругой Лидией Коноплевой организовал в Петрограде летучий боевой отряд, куда вошли в основном петроградские рабочие — бывшие эсеровские боевики. Отряд совершал экспроприации и готовил террористические акты.

От группы Семенова поступили первые предложения о покушении на Ленина. В феврале-марте 1918 года были предприняты в этом направлении практические шаги, не давшие никакого результата.

20 июня 1918 года член отряда Семенова рабочий Сергеев убил в Петрограде видного большевика Моисея Володарского. Сергееву удалось скрыться.

Бурная деятельность Семенова беспокоила ЦК партии эсеров. От убийства Володарского, не санкционированного ЦК, партия эсеров отмежевалась. Самому Семенову и его отряду после резких столкновений с членами ЦК предложено было перебраться в Москву.

В Москве Семенов начал готовить покушения одновременно на Троцкого и Ленина. Последнее завершилось выстрелами 30 августа 1918 года. Попытка покушения на Троцкого была неудачна. Семенов успел совершить несколько внушительных экспроприации, пока наконец не был арестован ЧК в октябре 1918 года. Он оказал при аресте вооруженное сопротивление и пытался бежать, ранив при этом нескольких чекистов.

Ему предъявили обвинение в создании контрреволюционной организации, имевшей целью свержение советской власти, шпионаже, использовании динамита, транспортировке бывших офицеров-белогвардейцев по ту сторону фронта. Сверх того, Семенов обвинялся в оказании вооруженного сопротивления при аресте.

Всего этого перечня с избытком хватало для неминуемого расстрела. Участь Семенова сомнений не вызывала. «Была полная уверенность, что их расстреляют, — писала Коноплева в своих показаниях. — Вскоре выяснилось, что дело арестованных не так уж безнадежно, кроме того, Семенов от побега отказался» («Правда», 28 февраля 1922 года).

Неожиданный поворот дела объяснялся тем, что Семенов, взвесив все шансы, понял, что спастись от расстрела он может только предложив свои услуги ЧК. Он заявил о полном раскаянии и просил дать ему боевую работу, чтобы искупить прошлые грехи. В 1919 году он выходит из тюрьмы уже как член РКП со специальным заданием работать в организации эсеров в качестве осведомителя. Этим покупалась амнистия и свобода не только для себя, но и для Коноплевой. Она остается деятельным помощником Семенова и вскоре тоже вступает в РКП. (Особой анкетой, проведенной в Бутырской тюрьме, установлено, что из прошедших через нее с ноября 1920 г, по февраль 1921г. 150с лишним человек 60 получили предложение сделаться тайными агентами ЧК и более 50 из них находились при этом под угрозой расстрела.)

Семенову и его подруге Коноплевой угрожать не приходилось. Они работали не за страх, а за совесть. Заброшенный в 1920 году на территорию Польши, Семенов вместе с другими русскими был арестован по обвинению в шпионаже в пользу Красной Армии. Все, кроме Семенова, были казнены. Он остался цел и, выдав себя за эсеровского активиста, вошел в доверие к Борису Савинкову. Получив от него деньги и инструкции, Семенов явился в Москву и заявил в ЧК, что Савинков поручил ему организовать покушение на Ленина. Затем выдал все — планы, деньги, явки, имена. Находившаяся с ним Коноплева осведомляла о настроениях в эмигрантских эсеровских кругах.

В начале 1922 года Семенов и Коноплева, как по команде, выступили с сенсационными разоблачениями. В конце февраля 1922 года в Берлине Семенов опубликовал брошюру о военной и боевой работе эсеров в 1917-1918 годах. Одновременно в газетах появились направленные в ГПУ показания Лидии Коноплевой, посвященные «разоблачению» террористической деятельности партии эсеров в тот же период. Эти материалы дали основание ГПУ предать суду Верховного ревтрибунала партию эсеров в целом и ряд крупнейших ее деятелей, уже несколько лет сидевших в тюремных застенках ЧК-ГПУ.

Процесс над партией эсеров был первым крупным политическим процессом, инсценированным с помощью доносов, клеветы и ложных показаний.