В Вильнюсе ноги сами собой понесли меня туда же, куда в первый приезд двадцать пять лет назад, — к зданию парламента. Тогда, летом 1990-го, борьба за независимость Литвы была уже в разгаре, но оставалось еще полгода до критического момента, до вооруженного противостояния в январе 1991-го. Вокруг парламента еще не громоздились баррикады, да и людей почти не было, и только на площадке перед зданием за раскладным столиком сидела девушка и собирала подписи под воззванием, призывающим вывести из Литвы оккупационные советские войска. Помню, как она расцвела от радости, поняв, что мы — русские, москвичи — тоже хотим подписать это воззвание.
Сейчас вокруг парламента снова было безлюдно; рядом построили памятный павильон, где выставлены фрагменты баррикад 91-го и фотографии погибших в те дни защитников независимости.
За несколько сот метров, на том же проспекте Гедиминаса, находится другое место памяти — мрачно знаменитое здание, где при советской власти располагалось НКВД-МГБ-КГБ, а в промежутке также и гестапо. Теперь часть здания занимает музей, который на туристической схеме обозначен как «музей КГБ», а официальное его название — «Музей жертв геноцида»: красноречивая двуименность.
Музей впечатляющий: можно осмотреть настоящую подвальную тюрьму, включая расстрельную камеру, собрано много предметов, оставшихся от литовских ссыльных в Сибири, от партизанской войны в самой Литве, от деятельности советской тайной полиции (обмундирование, оружие, аппаратура для прослушки и т.д.). Множество личных документов — писем, фотографий, лиц. Меня почему-то больше всего поразила стена, целиком занятая сотрудниками литовского КГБ — просто галерея портретов с именами и должностями, без всяких комментариев. Десятки, если не сотни маленьких снимков, то ли из личных дел, то ли с доски почета, на них обычные с виду дядьки, некоторые с русскими фамилиями, большинство с литовскими. Многие даже не сильно отличаются от героев сопротивления 1991 года, из мемориального павильона у парламента, — впрочем, так и должно было быть, от них же требовалось агентурное проникновение.
Называется это, как уже сказано, «музеем жертв геноцида», жертвой которого, по логике экспозиции, является литовский народ, страдавший от советского и нацистского режимов. Старый вопрос: чем геноцид отличается от оккупации, порабощения, тирании и массовых политических репрессий? О нем нельзя не задуматься, потому что во время немецкой оккупации на территории Литвы происходил настоящий, бесспорный геноцид — поголовное истребление людей по этническому признаку. Музей не замалчивает эту тему: в нескольких местах экспозиции рассказывается об убийстве евреев и цыган, на экране постоянно крутится фильм об участии в этом литовской айнзацкоманды (100 человек, потом численность сократили до 50, после войны поймано и наказано 20); в статистике потерь четко обозначено: «в 1941—1944 годах убито 240 тысяч человек, из них около 200 тысяч евреев». И все же обо всем этом сообщается кратко, почти без конкретных лиц и имен, без подлинных предметов и документов, кроме нацистских, — и, кстати, эта скудость экспонатов как раз и показывает отличие геноцида от тирании: от него сохраняется гораздо меньше следов, главным образом те, что оставлены палачами.
Музей невольно напоминает о том, какая эгоцентрическая это штука — коллективная память. Она жестко привязана к «нашему» здесь и сейчас, и потому самый худший враг для нее — последний по времени (о нем память свежее), самая худшая беда — своя собственная, и никакие самые сильные выражения не будут лишними для ее наименования (если кто-то от них воздержится, их непременно скажут другие рядом с ним). Не надо только объяснять это всякими ложными сущностями вроде «национализма»: ненациональная коллективная память, имперская или локальная, работает точно так же.
И, конечно, все это не отменяет и не обесценивает моей собственной памяти о том, как я двадцать пять лет назад подписывал петиции и ходил на митинги в поддержку литовской независимости. Мне довольно той счастливой улыбки девушки у парламента.