3.1

На полке купе лежал мужчина средних лет. Приличная одежда, горячая баня с китайским массажем, хороший парикмахер за короткий отрезок времени стерло облик серой мыши и вечного неудачника. Он закрыл глаза, задремал и снова увидел себя шестнадцатилетним подростком. С интересом прислушивающегося к разговору двух наперебой делящихся своим воспоминаниями пожилых людей. Они на полуслове, уточняя какие то только им важные и дорогие мелочи, прерывали друг друга, теряя и вновь находя нить повествования. Спешили и вдруг затихали, снова переживая горечь тех непростых лет.

– Ты представляешь – слышу, как диспетчер базы снабжения вызывает к погрузке водителя Афанасия Коваля. Я к той проклятой рампе как ужаленный через всю площадь помчался, а сердце так и стучит, кажется, с груди выпрыгнут. Тот или не тот? Тот! – в который раз своей наблюдательностью хвалился отец.

– Я чуть инфаркта не получил – вдруг хватает меня в охапку какой то сумасшедший, трясет как грушу и на всю глотку орет «Афоня!!!»

– Не узнал, чертяга…

– Сколько времени протекло! Как в 1945 – ом расстались, так и не виделись больше…

– А я, как на Белоруссию езжу – так и мыслишка лукавая – не встречу где нибудь своего Афанасия, – хвастал уже порядком охмелевший отец.

– Тебе легче, ты – дальнобойщик – считай всю страну объездил, – почтительно сказал гость. – А я как женился, так сразу на родину жены подался. Там на кирпичном заводе всю жизнь и кручу баранку. Считай, первые в столь длинную дорогу пустился. Больно уж тебя и город снова захотелось увидеть! Сколько лет прошло – а я, считай, чуть не каждую неделю – дне все это вдруг и вспомню…

– Когда в Германию на принудительные работы везли – возвратится живым надеялся?

– Врать не буду – сейчас и не помню уже. В конце 1943 – его меня около церкви полицаи с немцами словили. Слава богу, на богослужение с матушкой ходил – хоть прощальное слово ей сказал и благословение на путь получил. И прямо сюда – в порт, в команду погрузочных работ определили. Я парень не по годам крепкий был.

– А я даже по своему рад был. Худшей участи избежал! Взяли нас во время облавы на партизан. Сам знаешь – много тогда их было в наших лесах. Кто то немцам стукнул, что после какого то похода несколько партизан в нашей деревушке отдохнуть решили. Те нагрянули – а партизаны до того неладное почуяли и в лесу успели скрыться. Могли и расстрелять, но обошлось – угнали целыми семьями в Германию. Сперва вместе держались, а потом нас разделили. Больше своих родных не видел и о их судьбе не знаю. Сперва в богатом поместье батрачил, но толку от меня им, наверно, мало было. Тогда определили слугой к этому престарелому чокнутому профессору.

– Сюда как снова попасть угораздило?

 

3.2

Молодой офицер был подтянут, чистенько выбрит и подчеркнуто вежлив. Офицеры всевозможных штабов, расположенных в Кенигсберге, своим видом населению города – крепости, вокруг которого все плотнее зажималось смертельная схватка неприятеля, демонстративно подчеркивали – «временные неудачи» ничуть не повлияли на боевой дух немецкой армии. Хотя и желанием отправится на передовые позиции, со страхом слушая с каждым днем все отчетливее различаемую канонаду поддерживающих наступающую пехоту артиллерийских орудий, и там на деле показать преданность Великому рейху никто из них тоже особенно не горел. «Арийский кобель» – ехидно подумал профессор, тем не менее с опаской поглядывая на форму СС, которая как вылитая, словно с иголочки, сидела на молодом атлетическом теле.

– Штурмбаннфюрер СС Гюнтер Литценберг, – коротко представился офицер. – Могу ли я поговорить с Вами с глазу на глаз, господин профессор?

– Да, да, естественно, – засуетился старик, приглашая посетителя в небольшой уютный кабинет, по стенам которого стояли книжные шкафы, набитые книгами на нескольких языках. Часть из которых в только хозяину известном порядке валялась и на огромном дубовом письменном столе, занимавшем почти всю оставшуюся площадь комнаты.

– То, что сейчас Вы узнаете, является очень важной государственной тайной Рейха. Потому должен Вас без лишних формальностей предупредить – даже намек на ее существование постороннему лицу карается по законам военного времени и приводится в исполнение без промедления, – холодно и сугубо официально произнес штурмбаннфюрер.

– Я тронут тем, что могу быть чем то полезным Великой Германии. В первую мировую войну я как офицер запаса был призван в армию и даже принимал участие в боевых действиях во Франции. Так что я, господин штурмбаннфюрер, прекрасно понимаю, что такое военная и государственная тайна, – стараясь выглядеть молодцевато, по военному распрямил грудь профессор.

Литценберг лишь краешком губ улыбнулся и продолжил:

– Отныне Вы, профессор, являетесь весьма важной составной частью нашей – повторюсь – очень секретной государственной миссии. Ее целью является спасение наших национальных реликвий и художественных ценностей, в том числе и янтаря. В основном – тех, которые хранились в фондах местного университета и их вовремя не успели вывести. Мы намерены их спрятать в самых неожиданных для врага местах – в подземельях, которых наши доблестные предки строили в средневековье и о давно всеми забитыми. Кроме Вас, конечно. И имейте в виду – Вас рекомендовал лично гяулейтер Кох, который хорошо знаком с Вашими научными работами!

Литценберг не преувеличивал и не льстил. Хотя, естественно, и не собирался посвящать старика в истинную цель интереса военных.

… Глубоко ночью штурмбаннфюрер был вызван в святое святых – подземный командный пункт гяулейтера Коха в Пилау. Адъютант без промедления провел его в кабинет для заседаний, где за большим овальным столом, покрытым детальным планом города и его окрестностей сидели три человека.

– Садитесь, штурмбаннфюрер. На длинные рассуждения у нас нет времени, поэтому буду краток. Русские к городу продвигается быстрее, чем мы предполагали, и мы очень обеспокоены тем, что уже не осталось времени полностью и должным образом закончить дело, к которому мы готовились пару лет. Но случилось непредусмотренное. Некоторые из заранее подготовленных нами баз во время бомбардировки были завалены или повреждены внешне. Соответственно – стали непригодными для использования. – начал незнакомый ему бригадефюрер СС. – Требуется найти подходящие места и подготовить дополнительные базы для диверсионных групп «Вервольф». Преданные нашей идее люди будет оставлены здесь, чтобы еще долгие годы продолжили тайную борьбу с врагом. В частности – охранять те ценности, которые волею судьбы мы должны тут оставить и заставить замолчать тех, которые будет слишком болтливы.

– Поэтому для этих целей мы будем использовать старые подземные сооружения, часть из которых построены еще в средневековье рыцарями – крестоносцами. Об их практически уже все забыли, кроме того – они расположены за чертой и движение около них меньше привлекут внимание русской контрразведки, – продолжил инструктаж сухощавый генерал инженерных войск. – После Первой мировой войны их описью занимались инженера Кенигсбергского управления подземных сооружений. К сожалению, архив сгорел. Ваша задача – найти этих инженеров, если они еще остались в городе и установить, что мы еще можем использовать для складов «Вервольфа». И – оставить там специальный груз.

– Для этого у Вас – 48 часов. Это крайний срок! О выполнении докладывать лично мне, – приказал бригаденфюрер.

– Кстати, подключите к этому профессора Зигфрида Клауса. – добавил гяулейтер Кох. – Это непревзойденний специалист по истории и строительству подземного Кенигсберга. Я читал его книги – они великолепны! Объясните ему, что намерены там спрятать часть архивов и собраний Кенигсбергского университета. Говорите что угодно – кроме правды…

Замечание гяулейтера ничуть не удивила Литценберга. Он слил большим интеллектуалом и знатоком истории и художественных ценностей. Как шептались за его спиной – его личная коллекция оценивалась в баснословную сумму!

… – Как Вы понимаете, профессор, столь высокая оценка требует и приложения соответствующих усилий, – продолжил штурмбаннфюрер.

– Хорошо, я пересмотрю все свои записи и завтра утром буду готов к Вашим услугам!

– Примерно часа через полтора я снова заеду за Вами. Это все, чем могу Вам и себе позволить. К сожалению, у нас не осталось времени…

 

3.3

Вечерело. Небольшая колонна из трех автомашин на большой скорости неслась по пригородной дороге. Впереди ехал грузовик с несколькими пленными, за которым следовал бронетранспортер и легковой автомобиль. Всем сидящим в них порядком надоели разбитие бомбовыми взрывами дороги, а во время коротких остановок – лазить по давно всеми забитыми и запущенными подземельями. Если командовавший отрядом штурмбаннфюрер оставался довольным увиденным, пленные со своей машины разгружали и оставляли там по нескольку длинных, чем то похожих на гроб, очень тяжелых цинковых ящиков одинакового темно – зеленоватого цвета. После чего они вновь тряслись по забитыми беженцами дорогами, стараясь не задеть их коляски, набитые самим необходимым и дорогим.

Пожалуй, один только штумбаннфюрер был в приподнятом настроении и даже не поскупился на похвалу профессору.

– Для Ваших преклонных Лет, Вы, профессор, великолепно ориентируетесь и помните даже малейшие подробности!

– Изучению истории Кенигсберга и всего, что с ним связано, господин Литценберг, я посвятил всю свою жизнь – почти полсотни лет, – устало и одновременно очень гордо ответил старик. О даже в самом сне я не мог предвидеть, что в последний раз в моей жизни эти старинные реликты я буду осматривать при столь печальных обстоятельствах. Особенно то страшное место, куда мы сейчас едем!

– Страшное? Отчего?

– Работая с архивом ордена крестоносцев, я обратил внимание на интересную деталь. Один брат ордена, служивший в канцелярии, очень подробно и красноречиво записал быль, из уст в уст ходящее среди братьев. Это легенда о страшном проклятии трех литовских князей, умерших от голода и жажды в какой то таинственной тюрьме ордена. Темными ночами князья, ставшие вечными признаками, приходят в замок и в полночь убивает уснувших стражей, сталкивая их со стены крепости.

– Значит, еще тогда наши предки понимали важность пропаганды, – расхохотался штурмбаннфюрер. – Прекрасная страшилка для нерадивой солдатни!

– Самое интересное было то, что эту докладную записку тут же поместили в личный секретный архив Великого магистра.

– Видно, такой юмор для сурового магистра показался слишком неуместным.

– Сперва я был склонен думать как и Вы, – признался профессор. – Но скоро в мои руки попала интересная смета на ремонт обыкновенного придорожного колодца в окрестностях Кенигсберга. Прочитав этот любопытнейший документ, я сразу задал себе две вопросы. Почему колодец вырыли в столь неподходящем месте? Отчего его ремонт стоил столько, сколько в те времена стоил небольшой домик горожанина? А главное – почему ее завизировал не какой нибудь чиновник ордена, а сам Великий Магистр, не занимавшийся хозяйственными делами? А найти это место, как говорят в Вашем ведомстве, было делом техники. Кстати, оно уже перед Вами.

… Литценберг оставил профессора в машине, а сам спустился в подземелье, удивившись изобретательству средневековых строителей. Вход в нее был мастерски замаскирован в стене колодца. Восемь на первый взгляд незаметных скользких выступов из камня, на самом деле оказавшимся очень удобными ступеньками для ноги, оканчивающихся около поверхности воды. Спустившись ними, знающий эту хитрость человек оказывался перед входом, который сейчас можно было бы назвать люком. Наверно, когда то ее закрывали маленькие кованные железные двери, но они уже давним давно были сорваны с петель или заржавели от вековой сырости…

Чуть помедлив, он осторожно лез в люк. «Все таки профессор непоправимый романтик, поверивший в страшные легенды, записанные каким то средневековым шутом.» – подумал штурмбаннфюрер. «Страшной тюрьмой» крестоносцев на самом деле оказались две пустые комнатки, больше похожие на каменные мешки. Литценберг поморщился – из за многовековой гнили тут невозможно было дышать, стало не хватать воздуха и он, мелком оглянувшись, уже собирался вылезать. Место для секретной базы диверсантов, за исключением мелких неудобств, конечно, было просто идеальной. Но его опередил выкрик командира взвода сопровождения унтерштурмфюрера СС Шульца.

– Господин штурмбаннфюрер, быстро поднимайтесь обратно, – взволнованно крикнул в колодец унтерштурмфюрер.

– Что случилось? – высунувшись в люк, недовольно переспросил Литценберг.

– Русские танки! Их передовой отряд прервал нашу оборону и совсем рядом с нами завязался бой. Если хоть один танк приблизится на дистанцию огневого поражения, нам несдобровать!

– Да, ты прав, – наверху оценив ситуацию, согласился Литценберг. – Риск слишком большой, времени на разгрузку у нас – увы – не осталось. Да и нет никакого смысла. Русские не дураки – их разведка обязательно поинтересуются, что нам нужно было около всеми забытого и никому ненужного колодца. Уничтожьте ненужных свидетелей, унтерштурмфюрер!

Штурмбаннфюрер кивком головы указал на столпившихся около грузовика пленных и с чувством до конца достойно выполненного долга пошел к машине…

… – Ошибся Ваш монах, профессор, – насмешливо сказал Литценберг. – Там я не нашел никаких следов помещения для пленных. Просто две маленькие комнатушки…

– Как сказать, как сказать, – уклончиво, не ввязываясь в спор ответил старик, с болью подглядывающий на толпы измотанных беженцев, медленно плетущихся по направлению к порту Пилау. – Кстати, это самое первое подземное сооружение города. Отсюда и начался этот уникальный опыт подземного строительства.

– Вот как? – вежливо кивнул штурмбаннфюрер, хотя сейчас на все эти сказки было глубоко наплевать. – Но сейчас для нас гораздо важнее, как сохранить Вас для Германии. Завтра рано утром я пришлю за Вами машину и позабочусь, чтоб Вам нашлось место в пароходе.

– У меня есть слуга, русский мальчик…

– Если он Вам нужен, заберите его с собой, – безразлично пробормотал штурмбаннфюрер.

 

3.4

Рано утром штурмбаннфюрер вызвал в свой кабинет личного водителя Вилли Хелинга. Там уже сидел и унтерштумфюрер Шульц.

– Вам обоим предстоит выполнить очень серьезное и секретное задание. Вы помните этого чокнутого старика, с которым мы ездили весь день?

– Конечно, господин штурмбаннфюрер!

– Вы должны забрать его и прислуживающего ему русского мальчугана и сделать видимость, что собираетесь отвозить их для эвакуации в порт Пилау. Но приехать туда они никоим образом не должны! К сожалению, это неприятная необходимость – но мы не можем быть щепетильны, когда речь идет о безопасности десятков наших людей. Это приказ командования. Я выразился ясно?

– Так точно, господин штурмбаннфюрер!

… Вилли был уроженцем Кенигсберга, знавшим здесь каждый уголок и считавшим его самим прекрасным местом на Земле. Сейчас он с болью и ужасом присматривался к тому, что осталось от его любимого, родного города. Повсюду валялись груди разбитого кирпича, каких то железобетонных блоков и мусора. Привести это хотя бы к элементарному порядку уже было некому и некогда. Невзирая на зимний холод и сквозь все тело проникающий ветер, толпы беженцев из города и его окрестностей беспрерывным потоком устремлялись к единственной надежде покинуть эту преисподнюю, созданную самими людьми – морскому порту Пилау.

Неожиданно пригодилось все то, что когда то было заброшено в самые темные уголки подвалов и кладовых. Не любившие расставаться со старыми вещами сейчас свысока поглядывали на своих соседей – собратьев по несчастью, когда то любивших подтрунивать над их жадностью. Скрипучие велосипеды, перекошенные детские коляски выглядели куда престижнее – а главное гораздо надежнее – ручных тележек, на изготовление которых шло буквально все, и половина которых разваливалась уже на полпути.

Вилли похвалил себя за то, что смог заранее предупредить – а главное убедить – своих родителей, что город обречен, а обещанное чудо – оружие всего лишь ловкий и дешевый трюк пропаганды. И скоро линия фронта будет проходить не где то в лесах Белоруссии или в крайнем случае равнинах соседней Литвы, а здесь, на подступах к их городу. Сейчас они где – то около Ганновера, в относительной безопасности, и слава богу, не видят этих ужасов войны. Пережить чувство собственной беспомощности, нередко ранящего не менее болезненно, чем случайный осколок бомбы.

Это осталось единственной оставшейся крупицей из того мнимого изобилия счастья, нахлынувшего на него несколько месяцев тому назад. Перед самой отправкой на Восточный фронт он узнал сногсшибательную новость. Его, одного из лучших водителей отдельного батальона, лихача, которого больше всех хвалили и с таким же постоянством беспощадно наказывали, отобрали на службу в СС! Но и это было отнюдь не все. Вместо того, чтобы вечно проклинать фронтовые дороги, он будет проходить службу здесь, в родном городе. Наслаждаться размеренной жизнью штабного водителя, дополнительным пайком и как из рога изобилия ссыпающимся увольнениями в город. В действительности же оказалось, что он всего навсего обреченный на бессмысленную гибель неудачник, вытащивший бытую карту. Сейчас бы не пожалевший всего на свете, чтобы вновь оказаться с бывшими сослуживцами по батальону, у которых еще осталось главное – надежда на жизнь.

– В придачу еще станешь убийцей, – выругался себе под носом Вилли, тщательно объезжая очередную воронку, выбитую на дороге.

– Ты что там бормочешь? – сразу же насторожился Шульц.

– Воронки проклятые. Так и машину сломать недолго, – нашелся Вилли.

– Вот и смотри в оба, – высокомерно процедил офицер.

«Индюк недожаренный», – про себя подумал Вилли, медленно сбавляя скорость. Впереди уже была цель их поездки – дом профессора Клауса.

– Вы уже готовы? – без долгих вступлений спросил Шульц.

– Конечно! И премного благодарны господину штурмбаннфюреру за его заботу! – натянуто улыбнулся профессор, вместе со своим слугой вытаскивая в прихожую огромных размеров дорожный чемодан.

– Вы что, сошли с ума! – грубо окрикнул их унтерштурмфюрер. – Германия в смертельной опасности, а Вы думаете лишь о своем барахло. Все, что Вам необходимо на первое время, должно уместится…  – его рассеянный взгляд скользнул по комнате и остановился на небольшом потрепанном кожаном портфеле, с которым профессор ходил на лекции в университет. – … вот здесь. В будущем Вами, как беженцами, полностью позаботится власти.

– Я не сомневаюсь, господин офицер. Но тут мои рукописи – это все, что я успел сделать за всю свою жизнь.

– Это ничто по сравнению с судьбой Германии. У вас осталось ровно пять минут, чтобы самое необходимое переместилось в портфель, – отчеканил эсэсовец и выразительно посмотрев на часы, удалился.

Через назначенное время профессор медленно спустился во двор, не стыдясь слез, последний раз осмотрел двор. Сзади шел юноша, неся до отказа набитый кожаный портфель. Как только они сели на заднее сиденье, водитель сразу на большой скорости помчался в сторону морского порта Пилау.

Отъехали они недалеко. Вдруг сердито завили сирены, протяжно загавкали зенитные орудия, все ближе и ближе приближался гром бомбовых ударов.

– Русские бомбардировщики, – вглядываясь в небо, заорал унтерштурмфюрер. – Сворачиваем под откос!

Но водитель словно обезумел и вместо этого только прибавил скорость, стараясь уйти под высокими столетними липами, распахнувшие свои ветви над дорогой. Он явно не рассчитал профессионализма пилотов. Машина вдруг дрогнула, на ее капот упал что то тяжелое и массивное. Через мгновение она, словно обретя крылья, уже летела в воздухе, взрывной волной страшной силы разрываемая на отдельные большие куски металла.

 

3.5

Ощущение мира пришел медленно и очень болезненно. Взрывной волной его вырвало из машины и безжалостно бросило на каменную брусчатку. Спасло его лишь счастливая случайность: бомба на машину упала в стороне водителя, за которым на заднем сиденье сидел профессор. Медленно поднял голову и заставил себя оглянутся. Недалеко от него лежало безжизненное тело профессора. Застывшие глаза старика глядели куда то вдаль, будто бы прощаясь с городом, которому он служил всю свою жизнь. Дальше смотреть не хотелось – густой, все расширяющейся ручеек крови красноречиво свидетельствовало о том месиве из человеческой плоти, что осталось офицера и его водителя. Вдруг в голову совсем некстати пришла пословица, которую он не раз слышал в родной деревне – «Если смерть прошла мимо, значит долго богом жить приказано». Улыбнулся и тут же скорчился от боли, сразу вспомнив, что он тут чужой, в чужом городе и чужой стране, без документов и плохо знающий немецкий. Задержание его любим патрулем или полицейским означало одно – верную гибель. Так что с пословицами пока надо повременить…

Юноша поднялся и шатаясь побрел подальше от этого страшного места. Вдруг остановился, увидев ударной волной далеко впереди на обочину улицы заброшенный кожаный портфель профессора. Он вспомнил, как они перед отъездом положили туда несколько банок консервов. Оставить столь драгоценный клад, который мог бы спасти его от голодной смерти, он, конечно, не мог и, сколько позволяли силы, побежал к портфелю.

Вдруг он застил, услышав, как кто то, видно, как и он, старавшийся уйти от бомбежки, споткнулся недалеко от него, и тихо, но внятно выругался:

– О черт!

– Ты русский? – тихо и осторожно спросил, еще не веря своим ушам.

– Да. В общем… белорус. Но это неважно. Нам надо отсюда побыстрее удрать, пока нас не спохватились. Ты тоже с рабочей команды – «гастарбайтер»?

– Тот самый. Я знаю здешние улицы и место, где нам можно спрятаться. И помоги тащить портфель – меня здорово оглушили бомбой.

– Побыстрее бы сюда пришли наши…

– Дождемся! Тебя то звать как?

– Афанасий!

– А я Коля…

Коля повел Афанасия обратно к дому, откуда их с профессором недавно забрали эсэсовцы. Идти в пустующую квартиру тем не менее было опасно – их кто то мог увидеть и тут же сообщить в комендатуру. Но Ваня знал более пригодное место – подвальчик в маленькой, давно заброшенной столярной мастерской во дворе их дома.

– Я знал, что что таких как я немцы вряд ли собираются оставить в живых и заранее готовил себе убежище. Даже сумел спрятать туда несколько картофель! – похвастался Ваня.

– Молодец! А я вот сбежал, когда только бомбардировка началась. Нас привезли чего то загружать…

Несколько дней они тихо лежали в подвальчике, боясь любим неосторожным шорохом видать себя. Пока на улице не услышали рев танковых моторов и родную, долгожданную русскую речь…

Прощались как то буднично и серо. Пожали друг другу руки и коротко пожелали счастливой дороги домой. Для показа истинных чувств они были слишком молоды, стеснительны и боявшийся показаться «не по мужски».

– Когда вернемся домой, давай напишем друг другу. Что, как, – вдруг предложил Ваня.

– Давай. Но у меня ни бумаги, ни карандаша.

– Есть! В профессорском портфеле не только консервы были. Еще какая то записная книжка с янтарной картинкой на обложке. Вроде ему студенты подарили в честь какого то праздника. Он ее знаешь как оберегал – ужас!

Он вытащил со дна портфеля объемистую записную книжку, похожую на маленький томик каких то стихов, и, там же найденным карандашом записав на последней странице адрес родной деревни, протянул ее Афанасию…