Об авторе

Жизнь французского писателя Мишеля Зевако, автора захватывающих романов плаща и шпаги, была не менее яркой и бурной, чем его собственные книги. Он родился 1 февраля 1860 года в родном городе Наполеона – славном Аяччо, столице острова Корсика. После девятилетнего обучения в школе-интернате будущий писатель поступает в лицей Святого Людовика в Париже и уже через два года, в возрасте 20 лет, получает назначение на место преподавателя литературы в коллеже во Вьене близ Лиона. Карьера молодого учителя складывается весьма удачно, но через 10 месяцев его отстраняют от должности из-за любовной интрижки с женой местного муниципального советника. В 1882 году Зевако решает продолжить карьеру своего отца и записывается в 9-й драгунский полк. Но будучи совершенно невосприимчивым к дисциплине и довольно-таки нерадивым солдатом (потерял саблю, упустил коня, проигнорировал участие в ночном дозоре), а также весьма дерзким и заносчивым, Мишель не находит себя и на этом поприще. За 4 года службы он заработал в общей сложности 88 суток ареста и имел 118 приводов в полицию.

Покинув армию в 1886 году, Зевако возвращается в Париж и начинает зарабатывать на жизнь пером, заделавшись политическим журналистом. Провалившись на выборах в парламент в сентябре 1889 года, буйный корсиканец избирает своей литературной мишенью министра внутренних дел Констана и в одной из газетных публикаций вызывает противника на дуэль. За этот «наглый поступок» Зевако приговаривают к штрафу в тысячу франков и четырем месяцам заключения в тюрьме Сент-Пелажи. После выхода на свободу Зевако возвращается в редакцию газеты «Эгалите» («Равенство»). Здесь он продолжает писать и публиковать свои статьи и романы. Затем без особого успеха пытается создать газету «Ле Гё» («Нищий»), выпустив единственный номер в марте 1892 года. Вскоре неуемный бунтарь направляет свою кипучую энергию на поддержку анархистов. От их имени он обращается к парижанам с яростным воззванием против буржуазии, породившей голод в стране: «Если вам нужны деньги, возьмите их сами, а если понадобится кого-нибудь убить – так и убейте!» Отказавшись от уплаты штрафа в 2 тысячи франков и заочного лишения свободы за это выступление, Зевако опять попадает в Сент-Пелажи, где и проводит 6 месяцев. Однако усиленные репрессии в стране против анархистов смягчают литературные воззвания пламенного корсиканца, а дружба с монмартрскими художниками прерывает его журналистскую карьеру на 3 года. Лишь в 1898 году он вновь берется за перо, чтобы осветить знаменитое дело капитана Дрейфуса. Это событие ставит последнюю точку в бунтарских амбициях разочаровавшегося Зевако, уставшего от бездействия и всевозможных махинаций политических партий и профсоюзов.

Последние 20 лет его жизни были посвящены только историческим и приключенческим романам, которые писатель с успехом публикует в журналах, следуя по стопам своих кумиров Виктора Гюго и Александра Дюма. Восторженные критики прозвали Зевако «последним романтиком уходящей эпохи». Начиная с 1899 года «Шевалье де ла Барр», «Борджиа», «Капитан» и многие другие романы снискали писателю славу и статус самого высокооплачиваемого французского романиста наряду с автором «Призрака Оперы» Гастоном Леру. Успех сопутствовал Зевако до последних дней. Он умер 8 августа 1918 года в городке Обонн, неподалеку от Парижа. Лучшие романы писателя («Нострадамус», «Тайны Нельской башни», саги о Рагастенах и Пардайянах) и поныне пользуются большой популярностью у читателей во многих странах мира.

В. Матющенко

ИЗБРАННАЯ БИБЛИОГРАФИЯ МИШЕЛЯ ЗЕВАКО:

«Мост вздохов» (Le Pont des soupirs, 1901)

«Кровное дело шевалье» (Les Pardaillan, 1902)

«Тайны Нельской башни» (Buridan, Le héros de la Tour de Nesle, 1905)

«Нострадамус» (Nostradamus, 1907)

«Капитан» (Le Capitan, 1906)

«Героиня» (L’Héroïne, 1908)

«Отель Сен-Поль» (L’Hôtel Saint-Pol, 1909)

«Дон Жуан» (Don Juan, 1916)

«Королева Изабо» (La Reine Isabeau, 1918)

«Королева Арго» (La Reine d'Argot, ed. 1922)

Серия «Рагастены» (Les Ragastens, 1900–1922):

«Борджиа» (Borgia! 1900)

«Трибуле» (Triboulet, 1901)

«Большая авантюра» (La Grande Aventure, ed. 1922)

 

I. Примавера

Рим! Древняя столица цивилизованного мира спала, придавленная мрачным унынием. Какой-то глубокий, мистический ужас леденил великий город до самого нутра. Рим умолк, Рим молился, Рим задыхался. Там, где мощный голос Цицерона гремел с трибуны шумного Форума, слышалось тягучее пение псалмов. Там, где Гракхи сражались за свободу, всей тяжестью давил мрачный и жестокий деспотизм Родриго Борджиа. И этот Родриго был только одним звеном в зловещей троице, царствовавшей в Городе Городов. Сын Родриго куда больше его самого воплощал Жестокость, а дочь – Хитрость. Сына звали Чезаре, дочь – Лукрецией.

Стоял май 1501 года, заря шестнадцатого столетия. В тот день солнце взошло в сияющем небе. Утро было лучезарным. Безграничная радость пропитала воздух.

Но Рим оставался закованным в лед, потому что священники правили на земле. Однако небольшая кучка любопытных простолюдинов собралась перед главными воротами замка Святого Ангела, крепости, находившейся рядом с Ватиканом, ощетинившейся своими ненавистными башенками. Босоногие, в лохмотьях, в грязных колпаках, они с почтительным восхищением наблюдали за группой молодых господ, которые красовались на площади, громко переговариваясь, раскатисто смеясь и роняя презрительные взгляды в толпу, издалека рассматривавшую их с завистью.

Эти всадники, в накидках из бархата и шелка поверх тонких кирас, проглядывавших иногда из-под шитых золотом развевающихся плащей, съехались на своих прекрасных лошадях к главному входу в замок… Внезапно огромная створка ворот открылась.

Все замолчали, обнажив головы. В воротах показался одетый в черный бархат человек с загорелым лицом, восседавший на великолепном черном жеребце. Он приблизился к молодым господам, выстроившимся в одну линию для приветствия. Человек в черном рассеянно посмотрел на город, который от этого взгляда стал, казалось, еще молчаливей, как будто охваченный новой тревогой. Потом голова всадника упала на грудь, и всадник прошептал несколько никому непонятных слов:

– Эта любовь сжигает меня… Примавера!.. Примавера!… Зачем я тебя встретил?..

Потом он махнул рукой всадникам, и маленький отряд со смехом направился к одним из городских ворот, а в толпе согбенных простолюдинов прошелестели тихие слова, глухо повторявшиеся злобными и боязливыми устами:

– Сын папы!.. Его высокопреосвященство Чезаре Борджиа!..

В то же самое майское утро, в семи лье от Рима, по Флорентийской дороге, ехал медленным шагом на пегой лошадке молодой всадник, который направлялся, вне всякого сомнения, в Город Городов. На вид ему было двадцать четыре года. Одет он был в поношенное, обветшавшее дорожное платье. Камзол его не раз штопался, а на замшевых сапогах кое-где виднелись заплаты. Но выглядел всадник горделиво: длинные волосы падали на плечи природными кудрями, тонкие усики были закручены кверху, стройная талия, широкая грудь, живые глаза, а прежде всего – выражение простодушной веселости, лучившейся на лице.

Хотя молодой человек ни выправкой, ни лицом не походил на созерцателя, он, казалось, предался каким-то мечтаниям, а взгляд его апатично блуждал по римским окрестностям: сожженной солнцем, голой, пустынной равнине.

– Черт возьми! – вырвалось у него. – Это ничем не напоминает веселые окрестности моего милого Парижа, их тенистые леса, придорожные кабачки и трактиры, где можно выпить прекрасного вина и приласкать приветливую девчонку… Давай, Капитан, время перейти на рысь, дружок… и посмотрим, попадется ли нам приличный трактирчик, где смогут утолить жажду два таких добрых христианина, как ты и я…

Капитаном звали лошадь. Она навострила уши и перешла на рысь.

Не прошло и десяти минут, как всадник, привстав на стременах, заметил вдали маленькое облачко белой пыли, которое стремительно приближалось к нему. Несколько мгновений спустя он различил двух летевших галопом лошадей. На одной из них трепетала черная сутана: это был священник! На другой виднелось белое платье – женщина!

Молодой француз приготовился приветствовать даму в белом со всей любезностью, какой наделила его природа, но, к его величайшему изумлению, она резко остановила своего скакуна прямо возле его кобылки.

– Синьор, – дрожащим голосом вскрикнула женщина, – кто бы вы ни были, помогите мне!

– Синьора, – пылко ответил путник, – я в вашем распоряжении, если только вы окажете мне честь и скажете, чем я могу быть полезен…

– Спасите меня от этого человека!..

И она пальцем указала на монаха, тоже остановившегося и презрительно пожавшего плечами.

– Церковник! – вырвалось у француза.

– Демон… Умоляю вас, сделайте так, чтобы я могла продолжит путь в одиночестве.

– Ола! Сударь, вы слышали?..

Человек в черном даже не удостоил взглядом говорившего и обратился к молодой женщине:

– Вы горько пожалеете… но будет слишком поздно.

– Молчи, монах! – крикнул молодой всадник. – Молчи или, клянусь Небом, ты познакомишься вот с этой шпагой!

– Вы смеете угрожать служителю Церкви? – с ядовитой усмешкой спросил монах.

– А вы позволяете себе угрожать женщине! Назад! Поворачивайте поводья или вы уже никогда не сможете угрожать кому бы то ни было.

В то же самое время француз выхватил свою шпагу и двинулся на монаха. Тот одарил молодого всадника взглядом, исполненным бешенства, потом развернулся и ускакал галопом в направлении Рима. С минуту можно было различить его развевающийся по ветру черный плащ, похожий на крылья птицы, приносящей несчастье. Потом он скрылся из виду.

И тогда молодой всадник обернулся к даме в белом. Он замер в восхищении. Перед ним оказалась юная девушка, лет восемнадцати, с волосами пепельно-белесоватого цвета, гармонично обрамлявшими лицо, на котором сверкали большие черные глаза. Некая возвышенная грация исходила ото всей ее фигуры.

В этот момент лицо ее покраснело от гнева, что делало его в тысячу раз привлекательнее. Девушка также следила за исчезающим, словно ночная птица, монахом.

– Я в долгу пред вами, – сказала чистым, певучим голосом незнакомка, – Примите мою признательность, синьор.

– Шевалье де Рагастен, – ответил всадник с глубоким поклоном.

– Ах, так вы француз!

– Парижанин, мадам …

– Ладно… синьор шевалье де Рагастен. Тысячу раз благодарю за это чрезвычайное одолжение.

– Ну, что вы, сеньора. Это же пустяк. Я был бы счастлив обнажить шпагу против по-настоящему серьезного противника, защищая честь дамы… Но могу ли я узнать, почему этот монах…

– О! Все очень просто, синьор, – прервала его девушка, не перестававшая вздрагивать. – Я поступила неосторожно, удалившись в одиночку дальше, чем следовало… И вдруг этот человек появился совсем рядом… Он угрожал мне… Я попыталась бежать… Он меня преследовал.

Было видно, что девушка не говорит всей правды.

– И вы его не знали? – спросил молодой человек. Она колебалась с ответом, потом решилась:

– К несчастью… знала! Он – гнусное орудие могущественного и злого человека. О, синьор, вы бы сказали, что он – соперник посерьезнее… Монах же, напротив, для вас – противник сомнительный, по крайней мере – пока… Если вы с ним встретитесь, бегите… Если судьба столкнет вас с ним, ничего не принимайте от него… Опасайтесь стакана воды, который он вам предложит, фрукта, половину которого он съест перед вами, оружия, принять которое он попросит… Особенно же бойтесь, чтобы он не приказал схватить вас и упрятать в какой-нибудь забытой норе замка Святого Ангела… Монаха, которого вы только что видели, зовут дон Гарконио…

– Синьора, – заговорил шевалье де Рагастен, – позвольте поблагодарить вас за беспокойство, с каким вы относитесь к моему будущему… Но я ничего не боюсь, – добавил он, принимая независимый вид.

– Я попрошу вас еще об одной услуге…

– Говорите, синьора!

– Не пытайтесь подсмотреть, в какую сторону я уеду… не пытайтесь узнать, кто я…

– Как, мадам!.. У меня не будет никакого воспоминания об этой встрече, посланной мне в награду… И я даже не узнаю, с каким именем мне соединить это прекрасное лицо, которое с этой минуты будет непрестанно являться мне в грезах?..

Голос шевалье звучал восторженно и нежно. Девушка посмотрела на него с неподдельным интересом. Улыбка заиграла на ее губах.

– Не могу вам назвать свое имя, – сказала она. – Слишком серьезные обстоятельства вынуждают меня держать его в секрете. Но я скажу вам прозвище, какое дали мне те, кто знает меня.

– Что же это за прозвище? – спросил француз.

– Порой… меня называют… Примавера!..

И, махнув рукой, дама в белом галопом ускакала в направлении Флоренции.

Шевалье остался на месте, оглушенный и ослепленный этим ярким мимолетным видением. Взгляд его по-прежнему был прикован к белому платью, исчезавшему в облачке пыли. Он видел, как всадница резко свернула вправо и исчезла среди холмов. Долго он стоял все на том же месте… Наконец он тяжело вздохнул.

– Примавера! – повторил он. – Какое прекрасное имя! Примавера… весна! Она и в самом деле прекрасна, словно цветущая весна… Но что мне мечтать о ней! Она, конечно, забудет меня уже через час… Да и на что другое могу надеяться я, бедный искатель приключений?

Вот с такими меланхолическими мыслями шевалье де Рагастен продолжил свой путь в Рим.

 

II. Рагастен

Блестящий эскорт молодых дворян, сопровождавших Чезаре Борджию, уже около двух часов двигался по Флорентийской дороге. Папский отпрыск лихорадочно оглядывал окрестности. Время от времени с его губ срывались ругательства.

– Наконец-то! – вдруг вскрикнул он.

И остановился перед всадником, подскакавшим к нему.

– Дон Гарконио!.. Какие новости? – порывисто спросил Чезаре.

– И хорошие, и плохие.

– Что он хочет сказать? О, Мадонна! Объясни!

– Терпение, монсиньор! Мой друг Макиавелли убеждал меня еще вчера, – что терпение необходимо считать самой ценной добродетелью принца.

– Шут! Смотри, как бы мой хлыст…

– Ну, хорошо… я видел девушку.

Борджиа побледнел.

– Ты ее видел!.. – с дрожью вымолвил он наконец.

– Я говорил с ней…

– Гарконио!.. Я добьюсь, чтобы отец отдал тебе право на доходы бенедектинского монастыря Святой Марии.

– Монсиньор, вы очень щедры.

– Но ведь не я же буду платить! – пробурчал Чезаре в усы… – Ну, заканчивай!.. Итак… ты с ней говорил?.. И что же она сказала?..

– Вот теперь новости становятся плохими…

– Она отказала!..

– Она ускользнула… Но давайте я расскажу с самого начала.

– Ты узнал ее настоящее имя?

– Не успел, потому что пока ее не удалось приручить.

– Но ты ее преследовал? Узнал, где она прячется?.. Говори – или ты убьешь меня.

– Монсиньор, я преследовал девушку в соответствии с вашими инструкциями, но вы убедитесь, что мне не удалось раскрыть ее гнездышко совсем не по своей вине…

– О, ужас!.. Она меня избегает…

– Я встретил ее возле оливковой рощицы, и это было просто чудо. С того момента я шел за ней… говорил ей, что было условлено… Она хотела убежать, но я погнался за ней, словно за ланью, и уже готов был выведать правду…

– Она ускользнула от тебя, жалкий монашек..

– Мы, – невозмутимо продолжал дон Гарконио, – повстречали молодого бандита; тот искал ссоры со мной и направил мне в грудь острие своей шпаги … Вот тут-то прекрасная белая пташка и улетела.

– Проклятие!.. А… это ничтожество… этот человек… где он? Куда он делся? Ты потерял его след, трус?

– Да нет же! Я следил за ним издали… Сейчас негодяй завтракает в корчме «Де ла Фурш», в двадцати минутах отсюда.

– В путь! – крикнул сын папы, вонзая золотые шпоры в бока своего жеребца, и вырвался вперед.

– Неплохо я посчитаюсь с французом! – прошептал монах.

Мчавшиеся бешеным галопом всадники скоро оказались перед указанной монахом корчмой.

Это был дрянной постоялый двор, скорее – одноэтажный кабак, в котором страждущий путешественник мог освежиться разве что скверным вином да теплой водой. Со стороны дороги вдоль этой лачуги тянулся сад, не огражденный ни рвом, ни палисадником. В саду виднелось нечто, претендующее на беседку. В этой беседке в самом деле завтракал шевалье де Рагастен.

– Вот он! – указал монах.

Чезаре мрачно посмотрел на молодого человека, который приветствовал прибытие столь большой группы всадников, а потом опять сел и спокойно принялся за завтрак.

Рагастен узнал монаха и сразу же пристегнул кожаный пояс, на котором висела шпага. Потом его острый глаз различил в группе всадников еще одного человека. Это был Чезаре Борджиа!..

– Черт возьми! – процедил сквозь зубы шевалье. – Какая восхитительная встреча! Или я сильно ошибаюсь, или моя добрая звезда порадовала меня счастливым сюрпризом…

Тем временем Борджиа повернулся к окружавшим его всадникам и обратился к одному из них с усмешкой:

– Асторре, как тебе нравится этот именитый синьор, завтракающий в эдаком дворце? Скажи откровенно…

Шевалье не пропустил ни звука из этой фразы, уловив в ней насмешку.

– О! – подумал он. – Кажется, сюрприз будет не из приятных, и моя добрая звезда здесь ни при чем.

Дворянин, которого назвал Борджиа, выступил на несколько шагов. Ему было тридцать лет, он отличался атлетическим сложением, бычьей шеей и налитыми кровью глазами… В Риме у него была репутация бесстрашного дуэлянта. Он пятнадцать раз дрался на дуэлях (по крайней мере, о стольких поединках было известно), и все они закончились смертями его противников.

Колосс несколько мгновений разглядывал шевалье и вдруг разразился громким хохотом.

– Думаю, – сказал он, – этому великолепному незнакомцу надо дать адрес сапожника, который тачает обувь моим слугам…

При этих словах уже вся свита Чезаре расхохоталась от души. Один Борджиа оставался серьезным. При этом он подал Асторре незаметный знак. Воображение Асторре уже истощалось, и он удовлетворился повтором своей шутки:

– А еще я дам ему адрес портного, чтобы он смог перешить свой камзол… Я об этом подумаю, – добавил он.

Потом подошел поближе.

– Эй, синьор!.. Хочу оказать вам услугу… потому что вы мне понравились…

Тогда шевалье де Рагастен поднялся и, в свою очередь, приблизился:

– Какую же услугу, синьор? Может вы, случаем, хотите одолжить мне немножко ума, которым полны ваши речи?

– Нет, – ответил ничего не понимающий Асторре. – Но если вы захотите проехать со мной, мой слуга отложит свой последний костюм… Я прикажу ему сделать вам подарок, потому что мне кажется, что ваша одежда в плохом состоянии.

– Вы, вне всякого сомнения, намекаете на многочисленные следы штопки, украшающие мой камзол?..

– Вы отгадали с первого захода!

– Ладно, я вам отвечу… Эти заштопанные места – новая мода, которую я хочу распространить в Италии. Еще мне очень не нравится ваш камзол, потому что на нем нет ни одной заштопанной дырки. И я намерен сделать в нем столько же прорех, сколько вы насчитаете в моем.

– И чем же это, простите?

– А вот этим! – ответил шевалье.

При этих словах де Рагастен выхватил шпагу. Асторре обнажил свою.

– Синьор! – сказал он. – Представлюсь: я – барон Асторре, гвардеец, известный своими похождениями в Риме.

– А я, синьор, родом из Бастилии, у подножия которой я родился, и из Лувра, где меня назвали рыцарем Рапиры, потому что мой клинок и я – одно целое. Удовлетворит вас это имя?..

– Француз! – удивленно пробормотал Чезаре Борджиа.

– Удовлетворит, – ответил Асторре. – Я нанесу двойной удар: сломаю вам клинок и проткну вас одновременно.

Противники заняли исходную позицию, сверкнула сталь.

– Синьор барон Асторре, вы, отличающийся таким хорошим зрением, посчитали ли вы, сколько заштопок на моем камзоле?

– Синьор Рапира, я вижу три, – ответил Асторре, не переставая фехтовать.

– Вы ошиблись… Их шесть… Значит, вы получили право на шесть уколов… и вот – первый!

Асторре, вскрикнув, отскочил назад; он был ранен в грудь, и капля крови окрасила в пурпур серый шелк его камзола. Наблюдавшие за этой сценой удивленно переглянулись.

– Берегись, Асторре! – предостерег Борджиа.

– К черту! Я приколю его к земле…

И колосс ринулся вперед, высоко подняв шпагу.

– Два! – ответил Рагастен и засмеялся.

Так шевалье нанес еще три укола: один за другим. И каждый раз капля крови окрашивала шелк. Геркулес раскраснелся, прыгал, крутился вокруг соперника. Рагастен не двигался с места.

– Синьор, – сказал он, – вы получили уже пять уколов… Берегитесь шестого.

Асторре, сжав зубы, попытался нанести хитрый удар, который он приберегал только для схваток с противниками, считавшими себя непобедимыми. Но в тот самый момент, когда Асторре готовился рубануть сверху, он дико закричал от боли и бешенства, шпага выпала из его руки. Рагастен только что проколол ему правое плечо.

– Шесть! – спокойно сказал шевалье.

Потом он обернулся к зрителям:

– Может быть, кто-нибудь из господ пожелает присоединиться к новой моде?

Двое-трое свитских всадников спрыгнули на землю:

– Насмерть!

– Ола! Тишина и … спокойствие!

Это сказал Борджиа. У этого бандита есть только один культ: сила и ловкость. Он восхищался гибкостью шевалье, его хладнокровием и отвагой. Чезаре подумал, что, возможно, этот бандит будет хорошим рекрутом.

– Синьор, – спросил он, приближаясь, в то время как его спутники столпились вокруг Асторре, – как ваше имя?

– Монсиньор, я – шевалье де Рагастен…

Борджиа вздрогнул.

– Почему вы обратились ко мне «монсиньор»?

– Потому что я вас знаю… А даже если бы и не знал, то кто бы не догадался по вашей осанке, по всему вашему виду, что перед ним стоит знаменитый воин, которого Франция почитает как великого дипломата под именем герцога Валентинуа, а Италия приветствует как современного Цезаря под именем Борджиа?

– Клянусь Небом! – воскликнул Чезаре Борджиа. – Эти французы еще искуснее в речах, чем во владении шпагой… Молодой человек, вы мне нравитесь… Ответьте мне честно… Зачем вы приехали в Италию?

– В надежде поступить на службу к вам, монсиньор. Не имея денег, но будучи богат надеждами, я полагал, что самый знаменитый военачальник нашего времени сможет, вероятно, оценить мою шпагу…

– Конечно! Вы не обманетесь в своих надеждах… Но как это вы научились так хорошо говорить по-итальянски?

– Я долго жил в Милане, Пизе, Флоренции, откуда я сейчас и еду… А потом… я читал и перечитывал Данте Алигьери… Я учился по «Божественной комедии».

В этот момент к Чезаре приблизился дон Гарконио:

– Монсиньор, – сказал он, – вы еще не знаете, что этот человек осмелился поднять руку на слугу Церкви… Вспомните, что без его вмешательства Примавера была бы в вашей власти.

Рагастен не расслышал этих слов, но смысл их уловил. По выражению мрачной угрозы, появившемуся на лице Чезаре, он понял, что судьба его, возможно, изменилась, и притом в худшую сторону.

– Монсиньор, – сказал он, – вы меня не спросили, где и когда я вас узнал… Если пожелаете, я расскажу вам.

Шевалье быстро снял перчатку со своей правой руки. На мизинце блеснул бриллиант, вставленный в золотое кольцо.

– Вы узнаете этот бриллиант, монсиньор?

Борджиа покачал головой.

– Это мой талисман, – продолжал шевалье, – и мне его надо беречь. Я не продал бы его даже в том случае, если бы вы предложили мне богатое владение… Вот история этого бриллианта. Дело было четыре года назад. В один прекрасный вечер я приехал в Шинон…

– Шинон! – вырвалось у Борджиа.

– Да, монсиньор, и это был вечер того самого дня, когда туда приехали вы. Об этом въезде до сих пор говорят во Франции. Никогда еще не видели и наверняка больше не увидят столь величественного въезда. Мулы вашего эскорта были подкованы серебряными подковами… Что же до лошадей, то их подковы были прибиты золотыми гвоздями, и эти гвозди едва держались, так что мулы и лошади рассыпали золото и серебро на вашем пути, а население бросилось подбирать эти крохи с вашего пиршественного стола… Около полуночи вы поступили крайне неосторожно. Вы вышли из дворца… в одиночку! Вы прошли за городские ворота и направились к одному уединенному домику, на вид очень богатому. Как вдруг…

– Как вдруг на меня набросились трое или четверо злодеев, которые, вне всякого сомнения, намеревались похитить мои драгоценности.

– Все верно, монсиньор… А вы помните, что было дальше?

– О, Небо! Как же я могу это забыть? Я бы погиб, но тут появился какой-то незнакомец, так ловко орудовавший шпагой, что негодяи обратились в бегство…

– Тогда-то, монсиньор, вы и дали мне этот прекрасный бриллиант…

– Так это были вы?

– … сказав, что камень поможет узнать меня повсюду, где вы окажетесь, если мне понадобятся помощь и покровительство.

– Молодой человек! Дайте свою руку… Обещаю помогать вам и оказывать покровительство. С этого часа вы поступаете ко мне на службу, и горе тому, кто осмелится пожелать вам зла!

Он обвел взглядом собравшихся. Весь эскорт, включая Асторре, руку которого забинтовали, включая дона Гарконио, склонился перед молодым французом, столь неожиданно завоевавшим расположение Чезаре Борджиа. А тот скомандовал:

– В путь, господа. Мы возвращаемся в Рим. Что касается вас, молодой человек, жду вас сегодня в полночь…

И добавил со странной усмешкой:

– Полночь – это мое время!

– Где я найду вас, монсиньор?

– Во дворце моей сестры Лукреции… В Веселом дворце! Каждый в Риме вам его покажет.

– В Веселом дворце!.. В полночь!.. Приду!..

И шевалье де Рагастен поклонился.

Когда он распрямился, всадники уже удалились, оставив за собой только облачко пыли. Но как быстро ни удалялась эта группа, шевалье различил в ней два взгляда, исполненных смертельной ненависти, которые бросили украдкой барон Асторре и монах Гарконио.

Рагастен пожал плечами. Он спокойно докончил свой скромный завтрак, расплатился и снова уселся в седло.

 

III. Веселый дворец

Около четырех часов пополудни шевалье де Рагастен въехал в Вечный город. Остаток пути он проделал пешком, чтобы дать отдых бравому Капитану, которого он любил как хорошего и верного товарища, а также подумать о собственном житье-бытье. Шевалье, выросший на парижских улицах, жил до сих пор как придется. Ни отца, ни матери он не знал. Родительница умерла, едва дав ему жизнь. Что же до отца, бедного гасконского дворянина, приехавшего в Париж в надежде разбогатеть, то он скончался в нищете, когда малыш еще сосал грудь кормилицы. Эта-то кормилица и занялась сироткой. Она торговала тряпьем, расположившись под навесом на изгибе улицы Сент-Антуан, прямо перед главными воротами Бастилии. Кормилица хотела воспитать себе наследника в торговле мелочами. Овдовев, она привела любовника, призванного заменить достойного мужа, преданного земле. Маленькому шевалье исполнилось тогда семь лет. Любовник торговки, человек духовного звания, был по-настоящему учен: он умел читать, писать и даже считать. И вся эта бумажная наука перекочевала из его головы в мозги ребенка. В четырнадцать лет мальчик знал почти столько же, как и аббат. Достойная тряпичница предсказывала своему воспитаннику блестящее будущее, но неожиданно разразилась эпидемия оспы и унесла кормилицу с собой.

Маленький шевалье со слезами на глазах проводил на кладбище останки женщины, заменившей ему мать. Вернувшись, он осушил слезы, умылся и выбрал в лавке умершей полный комплект снаряжения; главным украшением его костюма стала огромная рапира, которой он учился владеть еще с пеленок.

К восемнадцати годам шевалье вырос в отчаянного дуэлянта, признанного во всех кабаках и тавернах, знатного ходока по женской части, большого любителя выпить, несколько неряшливого в одежде, поклонника холодного оружия, всегда державшего шпагу наполовину выставленной из ножен, гуляку, привыкшего колотить буржуа и драться с ночной стражей – короче, в отпетого висельника.

Шевалье по натуре был любителем приключений. Он щедро раздавал все, что имел (когда имел!), людям победнее его самого. Он защищал слабых своим клинком. Он избегал злодеяний. Но, не имея средств и руководствуясь только неутолимой страстью к похождениям, он оказался посреди людей с крайне эластичной моралью. Он жил как мог и срывал плоды удовольствия там, где их находил.

Но однажды тот, кого звали шевалье Рапира, кто наводил страх на территории между Бастилией и Лувром, внезапно исчез.

Мы нашли его остепенившимся. Добро победило в нем зло. Шевалье де Рагастен перебесился, и теперь он по праву мог считать себя настоящим дворянином. В тот момент, когда шевалье вошел в городские ворота Рима, он решил, тряхнув головой и как бы отказываясь от полузабытого прошлого:

– Ну вот, теперь у меня появились два новых врага: синьор Асторре и монах Гарконио. Я угрожал одному и скверно обошелся с другим. Да, но теперь у меня появился могучий покровитель…

И шевалье победно огляделся. Между тем в этом золотом и розовом будущем, какое он себе представлял, маленькая черная точка пятнала горизонт. Мысли о таинственной незнакомке с таким нежным именем и еще более нежным лицом, хотя он и гнал их из головы, не покидали его. Он глубоко вздохнул и повторил:

– Примавера!.. Увижу ли я ее когда-нибудь?.. Кто она?.. Почему этот ужасный монах ее преследует?..

Но внезапно, подняв голову, он заметил, что его с любопытством разглядывают прохожие. Он огляделся и заметил, что идет по мосту.

– Что это за мост? – спросил он парнишку, бросив ему мелкую монетку.

– Мост Четырех голов, ваша милость.

– А Веселый дворец ты знаешь?

– Дворец синьоры Лукреции! – ужаснулся мальчишка.

– Да. Ты знаешь, где он находится?

– Там! – мальчишка вытянул руку.

И тут же убежал, как будто целая армия чертей гналась за ним. Шевалье направился в указанном направлении, раздумывая о диковинном страхе, выказанном парнем. Он еще раз спросил дорогу, на этот раз у мужчины. И тот, едва заслышав о Веселом дворце, помрачнел и пошел своей дорогой, бормоча проклятия.

– Странно! – пробормотал шевалье.

Наконец он выбрался на пустынную площадь. В глубине ее виднелось мрачноватое здание. Двойной ряд колонн из розового мрамора, казавшегося золотистым в лучах заходящего солнца, образовывал крытую галерею перед дворцом. В глубине этой галереи, в широком открытом проеме, виднелась монументальная лестница, также мраморная… Фасад дворца украшали орнаменты, составленные из обломков работ античных скульпторов, наугад выбранные в развалинах Древнего Рима.

Шевалье решил, что таким и должен быть Веселый дворец, заслуживший это имя благодаря обилию смеющихся лиц, украшавших его стены, а также благодаря изобилию редких растений и великолепных цветов, соединившихся под галереей в ни с чем не сравнимый сад. Как раз перед этим садом стояли на часах два молчаливых неподвижных всадника, напоминавших конные статуи. Рагастен обратился к одному из них:

– Это Веселый дворец?

– Да… Отойди! – ответила угрожающим тоном статуя.

– Черт возьми! – пробормотал шевалье, продолжая путь. – Как стерегут этот дворец.

Площадь была пустынной: ни одного прохожего, ни одной открытой лавчонки. Можно было подумать, что ступил в проклятое место! Рагастен тронул лошадь и пятьюдесятью шагами дальше оказался у входа на улочку, служившую продолжением площади. Он остановился перед гостиницей. Там жизнь, кажется, возрождалась, но все еще робко и боязливо.

Рагастен спешился и вошел в гостиницу, которая по странному капризу владельца или же из-за избытка знаний латинского языка называлась «Постоялый двор доброго Януса». Шевалье потребовал место в конюшне для Капитана и комнату для себя. Слуга занялся лошадью, а хозяин привел Рагастена в комнатушку на нижнем этаже.

– Здесь сыро, – заметил шевалье.

– Другого свободного жилья у нас нет.

– Ну что ж! Возьму и это, поскольку вы находитесь совсем близко от Веселого дворца.

– Вас будут хорошо обслуживать, – заверил удивленный хозяин. – Из своего окна вы сможете видеть задний двор дворца.

Хозяин открыл окно, или скорее окно-дверь, и в лицо Рагастену пахнуло сыростью.

– Что это? – спросил он.

– Это?.. Да Тибр же!

И в самом деле это была река, бежавшая мимо двух рядов домов. Ни полоски берега, ни набережной не было. От каждого дома к воде шла лестница из нескольких каменных ступенек. Из своего окна шевалье заметил лестницу с четырьмя ступенями из зеленоватого камня.

– Видите, – показал хозяин, – там, на повороте реки, лестницу пошире других? Это и есть Веселый дворец.

– Ладно, – удовлетворился Рагастен и закрыл окно-дверь. – Комната мне нравится, какой бы сырой она ни была…

– У нас платят вперед, синьор, – объявил хозяин.

Шевалье расплатился.

Потом попросил нитку с иголкой и занялся починкой своей жалкой одежонки, которую он вытряс, вычистил щеткой, прочистил с изнанки. Покончив с одеждой, шевалье с большим аппетитом пообедал. Все эти занятия продолжались до девяти часов вечера. Часом позже сверкающий чистотой Рагастен, со шпагой у пояса, с нетерпением ожидал момент, когда можно будет отправиться во дворец Лукреции Борджиа.

На улицах давно заснувшего города царила глубокая тишина. Только глухой плеск Тибра, катившего свои сероватые воды у самых стен дома, разносил в ночи печальные вздохи, похожие на причитания беженцев. Шевалье слушал их с каким-то безотчетным волнением. Он встряхнулся, пытаясь прогнать это нервное возбуждение. Впрочем, уже приближалась полночь.

Шевалье задул свечу и, закутавшись в плащ, собрался уходить. И тут куда более ясный стон донесся с реки. Рагастен вздрогнул.

– На этот раз, – пробормотал он, – слух меня не обманывает. Это – человеческий голос.

Еще раз послышался отчаянный крик. Можно было подумать, что кричат прямо в комнате. Рагастен вздрогнул… На висках выступили капельки пота. В третий раз он услышал крик, теперь уже приглушенный, похожий на хрип умирающего.

– Кричат в Тибре! – догадался Рагастен.

Он потянулся и раскрыл окно. Темнота была непроницаемой. Тибр, сжатый линиями домов, над которыми едва вырисовывалось звездное небо, катил свои черные волны. Ощупью шевалье спустился по ступенькам, потом наклонился, вытянул руки… Пальцы ощутили шелковую ткань. Она прикрывала тело мужчины. Он еще дышал, иногда издавал хрипящие звуки. Рагастен обхватил его за плечи.

– Кто вы? – прохрипел незнакомец.

– Не бойтесь… Я – иностранец… Друг…

– Не бывает никаких друзей… О! Умираю… Слушайте меня!

Мужчина уцепился пальцами за плиты. Рагастен хотел вытащить его из воды.

– Не надо, – выдавил из себя агонизирующий. – Бесполезно… Я… умру… Но я хочу… отомстить за себя… Слушайте.

– Слушаю, – отозвался Рагастен. Волосы у шевалье встали дыбом.

– Граф Альма… Предупредите его… Предупредите его дочь… Он хочет ее похитить… Этого нельзя допустить…

– Кто такой граф Альма?.. Кто такая его дочь?

– Его дочь… Беатриче… Примавера!..

– Вы сказали, – также хрипло и тревожно заговорил Рагастен, – вы сказали, что он хочет ее похитить… Кто это?

– Тот, кто только что убил меня… Мой…

В этот момент лицо незнакомца исказилось в смертельной судороге… Он весь напрягся… Его руки соскользнули с каменной ступеньки, и тело рухнуло в воду. А миг спустя незнакомец исчез в темных волнах.

Рагастен выпрямился, его глаза сверлили густую темень. Но тщетно!

Тогда он вернулся в комнату и вытер лицо, покрывшееся холодным потом.

– О! – глухо проговорил он. – Какая-то ужасная тайна, какую я не смогу рзгадать!… Ее зовут Беатриче… Она – дочь графа Альмы… И кто-то хочет ее похитить… Но кто?… Кто?…

И в это время на башне Святого Петра ударил колокол.

– Полночь, – встрепенулся потрясенный шевалье.

И он выскользнул наружу, направившись к Веселому дворцу, где поджидал его могучий покровитель: Чезаре Борджиа.

 

IV. Римские ночи

Незадолго до того момента, когда шевалье де Рагастен преобразился в портного и занялся преобразованием своего камзола, дабы придать ему чуть лучший вид, Чезаре Борджиа проник в Веселый дворец в сопровождении четырех молодых людей. Чезаре и его эскорт быстро миновали великолепные салоны, где были собраны сокровища итальянского искусства. Они подошли к позолоченной бронзовой двери, охранявшейся двумя нубийцами – черными, как ночь, немыми, как мертвая тишина.

Чезаре дал знак. Один из нубийцев нажал на круглую ручку, и дверь растворилась.

…Далее был коридор, ведущий в тайную часть дворца.

Как только Чезаре и его спутники ступили за порог, дверь бесшумно закрылась Они оказались в некоем своеобразном вестибюле с высокими яшмовыми стенами. Напротив бронзовой двери находилась дверь из розового дерева, инкрустированная тонкой серебряной ковкой. На этот раз дверь охраняли две женщины: две абсолютно голые женщины скульптурной красоты. Они сидели, или скорее полулежали на пышных подушках. И эта дверь бесшумно открылась по приказанию Чезаре. Все еще в сопровождении эскорта он вошел в комнату меньшего размера, но обставленную с куда более изысканным и тонким шиком.

В комнате едва слышалась нежная музыка, в которой преобладали гармоничные аккорды флейты, виолы и гитары. Она доносилась как бы таинственными порывами, смешиваясь с женскими голосами, воспевавшими славу и любовь.

В комнате не было другой мебели, кроме поставца и огромного стола, но в изобилии разбросанные тут и там широкие, бархатистые подушки, толстые, украшенные вышивкой ковры приглашали отдохнуть. Накрытый стол привлекал блюдами, стоившими целые состояния. В них ждали гостей замороженные фрукты, варенья из экзотических ягод, пирожные, рецепты изготовления которых знала одна Лукреция; она сама их делала в своем дворце…

Несколько мужчин уже заняли места вокруг стола. Они не сидели, а полулежали по моде древних римлян на неких подобиях ложа. Среди них находилась только одна женщина. Это была хозяйка дворца, Цирцея этой волшебной пещеры, величайшая чародейка, правившая чувствами мужчин, сестра Чезаре, дочь папы – Лукреция Борджиа!

– Как вы поздно, братец!

– Простите нас, дорогая Лукреция, – ответил Чезаре. – Эти господа вместе со мной вернулись только вечером после долгой прогулки по Флорентийской дороге…

– Вы прощены… Но вы ничего не скажете своему брату?

Чезаре повернулся к мужчине, устроившемуся подле Лукреции и беспокойно вздрогнувшему при появлении Чезаре. Это был Франческо Борджиа, герцог Гандийский, второй сын папы, брат Чезаре и Лукреции.

Братья с улыбкой обменялись рукопожатиями, но каждый из них недоверчиво следил за движениями другого.

Лукреция внезапно наклонилась к Франческо, обхватила его голову руками и поцеловала в губы.

– Вот это братская любовь, – рассмеялся Чезаре, – или я ничего в этом не понимаю! Хотя считаюсь экспертом в данной области…

– И правда, – ответила Лукреция. – Я люблю Франческо, потому что он – самый лучший из нас.

– Вы слишком добры ко мне, сестра, – с тревогой в голосе возразил герцог Гандийский. – Вы забываете, что наш род обязан славой да и папским престолом шпаге Чезаре.

– Это верно! – подтвердил сам Чезаре. – Я достаточно искусно владею шпагой… Белое оружие – мой конек.

Проговорив эти слова, Чезаре выхватил кинжал и резким ударом вогнал его в крышку стола. Легкий гул прошелестел по залу. Франческо страшно побледнел. И только Лукреция звонко рассмеялась.

– Давайте ужинать! – весело предложила она.

Она быстро взглянула на матерчатую занавеску, и та заколыхалась. Тем временем служанки принялись за дело.

Лукреция Борджиа была одета, но лишь для того, чтобы показаться более желанной сотрапезникам. Легкая газовая материя едва прикрывала ее наготу, ее красоту, ее несколько массивные формы, словно высеченные из цельного куска мрамора.

Время от времени она бросала беглый взгляд к занавеси, незаметно подрагивавшей. Но как ни легко было это подрагивание материи, оно позволяло Лукреции понять, что кто-то смотрит на нее и слушает ее слова.

– О чем говорят в нашем славном городе Риме? – спросила Лукреция.

– Черт побери, синьора, там рассказывают удивительную, небывалую, невероятную историю…

– И что же это за история, герцог Риенци?

– Герцог! – почти умоляюще прервал ее Франческо Борджиа.

– Любовная история! – ответил герцог.

– Послушаем, что за история… – сказала Лукреция. – Любовь … Да это же единственная вещь, ради которой стоит жить и умирать!..

И в то же время она обвила шею Франческо.

– Рассказывайте, герцог! – приказала она томным голосом.

– Да, да! – закричали сотрапезники. – О любви! Будем говорить только о любви!

– О, – смутился герцог, – это история о чистой девичьей любви. Мне даже немного стыдно ее здесь рассказывать.

– Начинайте, – приказал Чезаре.

– Раз вы приказываете, монсиньор… Так вот, говорят, что однажды знаменитый капитан, самый благородный из тех, что есть, влюбился…

Взгляды присутствующих обратились на Чезаре.

– И притом, – продолжал герцог, – так сильно, как никогда еще не влюблялся. Утверждают, что его сердце сделано из бронзы, но теперь это сердце стало голубиным. Он вздыхает, томится… И что самое любопытное? Предмет его страсти остается неизвестным, и никто не может к нему приблизиться. И вот наконец история становится просто невероятной, и все-таки правдивой: неизвестная отклоняет с восторгом и признательностью все подарки этого великого капитана, отвергает и презирает их!

– А как зовут этого достойного влюбленного?

– Отгадайте! – запинаясь, пробормотал вконец опьяневший герцог Риенци… – Он среди нас.

– Не надо гадать! – прорычал Чезаре Борджиа. – Этот влюбленный – я! И горе тому, кто меня осудит!..

– Монсиньор!.. Поверьте…

– Что же до этой женщины, то клянусь вам: скоро она перестанет меня презирать!…

Лукреция рассмеялась:

– Итак, дорогой мой Чезаре, вы мне изменили?.. Покидаете меня?..

– Да нет! – ответил Чезаре, почувствовавший, как тяжелеет его мозг под опьяняющим действием вина, чувств и гордости.

Он продолжил, запинаясь:

– Нет, Лукреция, я не предам тебя. Ты – навечно моя! Как и она будет моей, тоже моей!.. Как и твоя жена, Риенци, была моей!.. Как и ты должна быть моей! Моей! Только моей! Вы слышите? Все вы?

Он тяжело дышал. Взгляд его метал кровавые молнии… И именно в эту минуту Лукреция поднялась и обеими руками обняла Франческо, герцога Гандийского. Франческо, смертельно побледнев, вынес ее поцелуй. Тщетно он пытался освободиться.

– Черт возьми! – покраснел Чезаре и, движимый приливом бешенства, оттолкнул стол.

Одновременно он схватил лежавший пред ним кинжал и, разъяренный, двинулся к своему брату Фраческо… Внезапно он набросился на него. Рука его взмыла вверх, а потом молниеносно упала вниз. Лезвие кинжала целиком вошло в грудь герцога Гандийского. Тот упал навзничь. Изо рта пошла кровь.

Насмерть напуганные зрители этой сцены просто-напросто окаменели. Лукреция отступила, странная улыбка появилась на ее губах.

– Ко мне, – прохрипел несчастный герцог Гандийский, – ко мне! О, я горю… Воды!.. Пощадите!.. Глоток воды!..

– А, ты хочешь воды, – зловеще рассмеялся Чезаре. – Подожди, братец, я напою тебя!..

И тогда произошло нечто чудовищное. Чезаре Борджиа схватил брата за ноги и потащил его по полу, причем мертвенно-бледная голова оставляла на гладких плитах кровавый след. Чезаре тащил тело и ревел:

– Воды моему брату Франческо! Воды любовнику Лукреции!.. Всю воду Тибра герцогу Гандийскому!..

Чезаре миновал всю анфиладу комнат, добрался наконец до последней двери и распахнул ее… У ног безумца в ночи катил свои воды Тибр. Чезаре поднял тело и резким толчком сбросил его в реку. Свидетели этой сцены в ужасе разбежались… Тогда Лукреция Борджиа бросилась к матерчатой занавеске, подняла ее и проскользнула в едва освещенный кабинет. Там в каком-то своеобразном кресле пристроился старик с грубыми чертами лица, на котором застыло выражение неописуемой злобы. Этот старик все слышал и все видел!.. Это был отец Франческо, герцога Гандийского, отец Чезаре, герцога Валентинуа, отец Лукреции, герцогини де Бишелье, – это был Родриго Борджиа… Это был Римский папа Александр VI…

– Вы довольны, отец? – спросила Лукреция.

– Черт возьми, дочка, ты зашла слишком далеко… Бедный Франческо!.. Я сам отстою мессу по его душе!.. Как жалко!.. Он был отличным парнем, этот Франческо, но как герцог Гандийский он мешал моим планам. А теперь прощай, дочь моя… даю тебе благословение понтифика, чтобы новый грех был полностью прощен тебе…

Лукреция склонилась. Понтифик встал и вытянул десницу. Когда Лукреция распрямилась, отец ее уже исчез.

 

V. Капризы Лукреции

Лукреция Борджиа вернулась в пиршественный зал и убедилась, что он опустел.

– Трусы… – процедила она, – разбежались… Опьянение страхом заменило в их жилах опьянение сладострастием… Эх, нет больше мужчин!.. Мой отец был последним, но он уже состарился… Почему природа сотворила меня женщиной?.. Меня, готовую проглотить весь мир…

Она бросилась на кучу подушек и вытянулась. Вдруг перед ней обрисовалась какая-то тень. Лукреция небрежно повернула голову:

– А, это вы, братец? – и она протянула руку Чезаре.

Он только что вернулся, и тот, кто сейчас увидел бы его, никогда бы не подумал, что этот человек несколько минут назад убил брата. Сестра увидела веселое, жизнерадостное лицо и улыбнулась Чезаре. В двойной улыбке этой чудовищной парочки заключалось нечто ужасное.

– Злюка! – сказала Лукреция. – Почему вы причинили зло бедняжке Франческо?.. Вы, значит, ревнивы?

– Правду сказать, да… Мне не нравится, когда перед моими друзьями, где бы это ни было, в каких бы то ни было обстоятельствах, показывают, что я не первый…

Лукреция покачала головой и задумалась.

– Однако, – вдруг заговорила она, – ты наследуешь брату, мой Чезаре… Его смерть обогатила тебя, и без того уже богатого… А еще этот «случай» даст тебе титул герцога Гандийского.

– Это верно, сестренка… Только и ты получишь свою долю. Я передам тебе миллион золотых дукатов. Довольна?…

– Конечно, – зевнула Лукреция. Я как раз собираюсь построить храм.

– Храм? – удивился Чезаре.

– Да… Храм Венеры… Мне хочется восстановить в Риме ее культ. Пусть этот храм возвышается между Святым Петром и Ватиканом… И когда на следующий год наш отец будет служить пасхальную мессу в своем христианском храме, у меня, в моем святилище, пройдет служба в честь языческой богини. И тогда мы увидим, где будет больше верующих.

– Лукреция, ты – восхитительная женщина! – восторженно отозвался Чезаре. – Твой замысел великолепен.

– Не меньше, чем твой: завладеть Италией и основать единое королевство, абсолютным хозяином в котором будешь ты, мой Чезаре…

– Мы оба, Лукреция, когда я реализую свой план… Мы оба будем править миром и превратим его…

В этот момент рядом с ними послышались какие-то крики. Они насторожились. Шум доносился из дворцовых апартаментов.

Лукреция набросила шелковый покров и устремилась за Чезаре в вестибюль со статуями. Бронзовая дверь открылась. Брат и сестра увидели перед собой толпу дворцовой прислуги. Человек тридцать орали, бранились, толкались, награждали друг дружку тумаками, падали с ног, окружая или пытаясь окружить, постороннего мужчину, уверенно противостоящего этой разъяренной своре.

– Что это за наглец?.. – крикнула Лукреция.

Она хотела выскочить, но брат удержал ее.

– А! Да это мой французик… Я назначил ему свидание здесь, ровно в полночь… Черт возьми! Какой молодчина! Какие удары! Бах – с правой! Бах – с левой! И вот – двое на полу, а еще парочка собирает зубы!

Чезаре пришел в восторг и исступленно зааплодировал! Человек, который так браво управлялся с целой толпой слуг, к восхищению Чезаре и к большому удовольствию Лукреции, и в самом деле оказался шевалье де Рагастеном. Как только раздался полуночный звон колоколов, он выскочил из гостиницы.

«Какое омерзительное зрелище! – думал он по дороге к дворцу. – Этот человек в Тибре!.. Несчастный, которого только что убили!.. О, эти руки, цепляющиеся за каменные ступени… это тело, исчезающее в черной воде… И эти таинственные слова… Кто-то хочет похитить Примаверу!.. И именно тот, кто намеревается совершить это злое дело, убил незнакомца! Но кто же этот убийца?.. Где его искать?.. Как предупредить графа Альму?.. Ему необходимо рассказать об этих странных событиях и о прославленном капитане, ожидающем меня… В Риме один он обладает достаточным могуществом, чтобы распознать правду и, быть может, предупредить новые убийства!

Размышляя подобным образом, шевалье быстро добрался до дворца Лукреции. Он уже хотел пройти в описанную нами колоннаду, но путь ему преградили два конных стражника.

– Пошел прочь! – крикнул один из них.

– Эй, дружище, полегче, – бросил в ответ Рагастен. – Меня ждут во дворце…

– Прочь! – повторил стражник.

– Да вы упрямы, дорогуша!.. Я же сказал, что меня ждут… Сам монсиньор Чезаре Борджиа, если вам угодно!.. Освободите проход!

Всадник не только не повиновался этому требованию, но еще и вызвал на помощь дюжину слуг, привлеченных шумом. Они набросились на шевалье.

– О! О! – вскрикнул Рагастен. – Кажется, все слуги в этой прекрасной стране взбесились! Черт побери! Да они, пожалуй, осмеливаются поднять на меня руку. Назад, лакеи!

Шевалье выглядел столь грозно, что слуги, растерявшись, отступили. Но стражник направил своего коня на молодого человека. Рагастен понял, что его победа была слишком непродолжительной и его окружат и затопчут, если он не прибегнет к какому-нибудь спасительному средству. Действия его были быстрее рассказа о них. Он бросился на стражника, вцепился в его ногу, повис на ней и пытался, раскачиваясь изо всех сил, выбить всадника из седла.

При первом толчке стражник заорал так, что задрожали окна в соседних домах, и вцепился в гриву своей лошади. При втором толчке он схватился за эфес сабли, пытаясь оглушить им неудержимого соперника. Но времени привести свой план в исполнение у него не оказалось. Последовал третий толчок, посильнее предыдущих. Всадник было раскрыл рот, чтобы выпустить очередное страшное проклятие, да так и не смог закрыть его, остолбенев от удивления, тогда как шевалье, подхваченный энергией рывка, отлетел на несколько шагов и грохнулся на землю.

Что же произошло? Шевалье так сильно потянул за ногу стражника, что огромный сапог соскользнул с икры, а всадник, оказавшись разутым на одну ногу, удержался в седле, тогда как его противник отлетел в сторону с сапогом в руках. Слуг охватила паника, но она быстро прошла. К тому же нападающие получили подкрепление. Их теперь сбежалось человек тридцать. И все они были вооружены палками. Рагастен огляделся и увидел, что обложен со всех сторон.

– А! Негодяи! – закричал он. – Обезьянья стая! Я разгоню вас сапогом!

И он был верен своим словам!.. Он снял сапог и, пользуясь голенищем, как холодным оружием, размахивал им во все стороны. При этом он скачками продвигался к лестнице и добрался до нее, несколько опередив своих орущих преследователей.

Одолев лестницу, Рагастен оказался в огромном зале… Выбирая место сражения, он отступил в угол. Битва была поистине эпической.

Рагастен действовал голенищем, как в свое время Самсон бил филистимлян ослиной челюстью. Это голенище вертелось и крутилось у него над головой. И в каждое мгновение оно со звучным хлопком опускалось на чью-то голову, щеки, спину… Из разъяренной толпы слышались крики боли, скрежет зубов, громогласные апокалиптические проклятия. Все это продолжалось до той поры, пока двенадцать слуг не были выведены из схватки, а остальные разбежались с воплями о помощи…

Оказавшись хозяином положения, Рагастен, не получивший ни одной царапины и лишь минимально помявший свой плащ, с громким хохотом покинул поле сражения:

– А теперь, слуги, предупредите своего хозяина, что шевалье де Рагастен прибыл в его распоряжение…

– Я уже предупрежден, – послышался громкий голос. – Вы сами позаботились доложить о себе, синьор!..

Рагастен обернулся и увидел пред собой Чезаре и Лукрецию. Несколько секунд он застыл, ослепленный роковой красотой папской дочери. Лукреция заметила эффект, который она произвела, и улыбнулась. Но шевалье уже взял себя в руки, поклонился и ответил:

– Монсиньор и вы, синьора, соблаговолите извинить меня за ту взбучку, какую я устроил вашим слугам… Но у меня не было подтверждения устного приказа вашего высокопреосвященства явиться сюда в полночь… И мне, чтобы попасть на свидание, пришлось пройти сквозь легион демонов…

– Входите, синьор, – сказал Чезаре. – Это я виноват, что не предупредил своих дураков.

Рагастен последовал за братом и сестрой, тогда как слуги, склонившись до земли, изумлялись приему, который оказал хозяин этому плохо одетому пришельцу.

Возле нубийцев, застывших возле бронзовой двери, Лукреция ненадолго остановилась. Нубийцы не шевельнулись. Им было приказано охранять дверь – они ее и охраняли.

– А вы, – спросила их Лукреция, – что сделали бы вы, если бы кто-то попытался прорваться через эту дверь?

Негры улыбнулись, обнажив ровные ослепительно-белые зубы. Они притронулись пальцами к лезвиям своих ятаганов, а потом показали на горло шевалье.

– Ясно, – засмеялся тот, – они бы мне перерезали горло. Но чтобы иметь счастье созерцать вас, синьора, я бы встретился с подобной опасностью.

Лукреция снова улыбнулась. Потом она потрепала нубийцев по щекам, что привело великанов в полный экстаз, она прошла через дверь, а за нею – Чезаре и шевалье.

Лукреция провела мужчин в будуар, и Рагастен заметил утонченность шикарного интерьера. Однако шевалье поостерегся выказывать обуревавшие его чувства.

– Сестра, – обратился Чезаре к Лукреции, – этот синьор – француз, шевалье де Рагастен, сын страны, которую я так люблю… Его парижское происхождение – достаточная рекомендация для ваших добродетелей, но это еще не всё: во время моего путешествия в Шинон шевалье спас мне жизнь…

– О, монсиньор, вы явно переоцениваете ту мелочь, – возразил шевалье. – Я напомнил вам о том происшествии лишь для того, чтобы вы узнали меня…

– Я люблю французов, – вступила в разговор Лукреция, – а синьора шевалье буду любить особенно… из любви к вам, братец… Мы вас продвинем, шевалье…

– Синьора, я так смущен милостью, которую вы мне изволили столь искренне оказать.

– Вы этого заслуживаете, – игриво сказала Лукреция, а потом вдруг добавила: – Я об этом позабочусь… Но вы же должны освежиться после такого жаркого сражения… Пойдемте, шевалье!

Она взяла молодого человека за руку и повела за собой. Шевалье охватил озноб. Женская теплая, нежная, надушенная рука сжимала его кисть. Искатель приключений на секунду закрыл глаза, горло сжало предчувствие невыразимого наслаждения.

«Ничего не поделаешь, – подумал он. – Возможно, я слишком рискую… Но игра стоит свеч».

И его рука сильно, почти грубо, ответила на любовное пожатие кисти Лукреции. Мгновением позже они оказались в сказочном зале пиршеств. Возбужденный Рагастен почувствовал себя перенесенным в какой-то магометанский рай… Сама Лукреция расставляла перед ним засахаренные лимонные дольки, особым, ею самою придуманным способом засахаренные арбузы; потом она наполнила его кубок пенистым вином.

– Пейте, – почти пропела она и так взглянула на шевалье, что тот окончательно растаял. – Это вино привезено из вашей страны, но я обработала его особым способом.

Шевалье залпом осушил кубок. Кровь его взыграла. Он отведал сладостей, предложенных Лукрецией. В висках застучало, а мозгом овладели безумные видения.

– Синьора, – вскричал он, – я пью, ем, слушаю, смотрю… и спрашиваю себя, не вижу ли я какой-то волшебный сон, после которого реальность покажется мне еще более жестокой!.. Где я?.. В каком волшебном дворце?.. В чертоге какой обаятельной феи?..

– Увы! Вы в гостях у смертной женщины… у бедной Лукреции из рода Борджиа, которая пытается развеяться, но ей это редко удается.

– Как, синьора? Вы несчастны?.. Скажите только, какое из ваших желаний осталось неосуществленным… О, черт возьми! Когда бы я мог двигать миром… Когда бы я мог, подобно титанам, взобраться на Олимп, чтобы выведать секрет счастья…

– Браво, шевалье! – не сдержался Чезаре. – А если Олимпа будет недостаточно, мы заберемся на Небо, чтобы разузнать у Вечного Отца рецепты идеальных сладостей, которые могли бы удовлетворить Лукрецию.

– Я всего лишь бедный дворянин, – заговорил Рагастен, к которому возвращалось обычное хладнокровие. – Но мое сердце способно биться, руки не дрогнут в случае надобности, а шпага всегда готова поразить врага; я с благоговением предлагаю их вам и буду счастлив, сеньора, если вы примите мое обещание служить вам.

– Я принимаю вашу клятву, – сказала Лукреция, да так серьезно, что шевалье вздрогнул.

– Ну вот вы и стали преданным поклоником герцогини ди Бишелье, – прокомментировал этот уговор Чезаре. – Посмотрим теперь, шевалье, сможем ли мы найти официальный пост для вас, чтобы наилучшим образом использовать ваши таланты. Могу получить для вас у отца патент гвардейского офицера.

– Монсиньор, – ответил шевалье, которого слова Чезаре вернули к действительности, – признаюсь, я предпочел бы кое-что другое.

– Черт возьми! А с вами нелегко, дорогуша! Гвардейские офицеры должны доказать дворянство в шестом колене, а я, – добавил Чезаре намеренно грубо, – не знаю, в сущности, кто вы такой…

Рагастен встал и гордо выпрямился.

– Монсиньор, – сказал он резко, – вы не спрашивали у меня королевских грамот в Шиноне.

– Ай, туше! Вы попали в цель! – признал Чезаре.

– Что же до моих дворянских титулов, то они написаны на моем лице; у нас дворян узнают с первого взгляда… а титулы я готов записать кончиком своей шпаги!..

– Браво! Хороший ответ!..

– Вы полагаете, что прибыл в Италию за тем лишь, чтобы охранять в церквях старика, бубнящего молитвы… Тогда – прощайте, монсиньор!..

– О-ля! Сколько же в вас бешенства!.. Я же знаю, черт возьми, что вы заслуживаете лучшего! Я предложил пост гвардейца, чтобы вас проверить… Вы мне нравитесь таким, какой вы есть… Способ, которым вы справились со страшным Асторре, носящим прозвище Непобедимый, ваши ответы, манера держаться, вплоть до этого великолепного взрыва бешенства… да, особенно его… я все еще смеюсь…

Чезаре откинулся назад и в самом деле расхохотался во все горло. Шевалье, улыбнувшись, сел.

– Стало быть, вы хотите поступить ко мне на службу?

– Я вам об этом уже говорил, монсиньор.

– Хорошо… договорились, синьор… Через некоторое время я выступаю в поход против некоторых князьков, полагающих, что им все позволено. С этой минуты я рассчитываю на вас, шевалье. Храбрые и рассудительные люди редки… Я знаю вас всего несколько часов, но то малое, что я увидел, рекомендует вас. Шевалье де Рагастен, вы отправитесь в поход со мной в качестве ротного командира.

– Ах, монсиньор, – подпрыгнув от радости, сказал Рагастен, – что вы такое говорите?.. Вы, верно, хотите посмеяться…

– Послезавтра вы получите свой патент в замке Святого Ангела.

Опьянев от радости, так как все его мечты были разом превзойдены этой необыкновенной удачей, шевалье поклонился, взял руку Чезаре и поднес ее к губам.

– Теперь вы могли бы уйти, синьор… Одно только слово. Сегодня утром, когда вы нагнали страху на добряка Гарконио, не встретили ли вы одетую в белое молодую даму на белой же лошади?..

Он собрался говорить. Он искал слова, которыми обеспечил бы Примавере расположение Чезаре… Внезапно смертельная бледность залила его лицо. Слова застряли в горле. Поклонившись, Рагастен случайно обратил внимание на широкое кровавое пятно, испачкавшее мозаичный мраморный пол зала!..

Почему-то вид этого пятна остановил непоправимое, и шевалье не сказал этих, безусловно, лишних слов. Вздрогнув, он промолчал.

– Ну, синьор, – Чезаре ждал ответа. – Вы что-нибудь скажете?

– Скажу, монсиньор. Я и в самом деле встретил даму, о которой вы спросили, и очень сожалею, что помешал этому достойному монаху. Если бы я знал, что он – ваш человек!

– Итак, – помрачнев, продолжал Чезаре, – вы не знаете эту даму?

– Да как я мог ее узнать, монсиньор?.. Я не ведаю ее имени, не знаю дороги, по которой она умчалась.

– Хорошо, синьор… Можете идти… Послезавтра, в замке Святого Ангела… Не забудьте!

– Черт возьми, монсиньор, да чтобы забыть, мне надо потерять разум.

И Рагастен с самым естественным видом отдал глубокий и грациозный поклон Лукреции, протянувшей ему для поцелуя руку. Потом он удалился, размышляя о сделанном им открытии. Его подозрения пробудились. Теперь он спрашивал себя, не закончится ли это так счастливо начавшееся приключение какой-нибудь ловушкой? Вздрогнув, он вспомнил предостережения Примаверы. И вдруг маленькая нежная ручка сжала его кисть, а в ухо ему шепнули:

– Идемте и не делайте шума…

Рагастен не был трусом, а в голосе он не услышал ничего угрожающего. И тем не менее его охватило тревожное чувство. Но он встряхнулся и, доверившись своей доброй звезде, последовал за неизвестной женщиной.

После многочисленных поворотов и коридоров он неожиданно снова оказался в пиршественном зале. Обширное помещение слабо освещал один светильник. Сердце Рагастена готово было выскочить из груди.

– Не двигайтесь… не шевелитесь, – прошептала его проводница, – ждите здесь… пока не придут вас искать.

Вымолвив это, служанка исчезла.

Глаза Рагастена неотрывно притягивались к пятну крови… Его все еще не оттерли. На цыпочках шевалье приблизился к пятну, наклонился, потрогал пятно пальцем. Кровь еще не засохла.

– Кровь эту пролили всего час назад! – пробормотал он. – О!.. Что это?..

Чуть дальше виднелось другое пятно… Потом он увидел еще пятна – целая красная дорожка, кровавый путь! Затаив дыхание, он пошел по этой дорожке, наклоняясь к плитам, шаг за шагом…

Он дошел до двери и нажал на ручку… Дверь отворилась… Кровавая дорожка продолжалась за дверью. Следуя по кровавому следу, Рагастен пересек несколько залов и добрался до последней двери. Он открыл и ее. С трудом Рагастен подавил возглас изумления. Он оказался на берегу Тибра!

Несколько секунд Рагастен подумывал броситься в Тибр и спастись… Но сама мысль бежать – бежать от женщины! – его возмутила. Он закрепил шпагу, закрыл дверь и быстрым легким шагом вернулся в пиршественный зал, всё еще темный и пустынный. Прошло несколько тягостных минут.

Наконец появилась та же служанка. Как и раньше, она взяла шевалье за руку и провела через три-четыре темных комнаты. Потом остановилась перед очередной дверью и просто сказала:

– Можете войти.

Рагастен помедлил секунду, потом, пожав плечами, толкнул дверь…

Он оказался на пороге некоей клетушки, таинственно освещенной наподобие часовни во время ночной службы. В глубине этой клетушки на куче леопардовых шкур лежала женщина! Голая, улыбающаяся женщина, протягивающая руки… Это была Лукреция!

 

VI. Идиллия после оргии

Было около трех часов утра, когда Рагастен, вернувшись в гостиницу «Доброго Януса», повалился на кровать, измученный усталостью, и заснул мертвецким сном. Он проспал до восьми часов, не пробуждаясь. Его растолкал хозяин. Достойный римлянин пришел получить плату за начинающийся день. В его почтенном заведении положено было платить вперед – и это правило почиталось неизменным.

Шевалье пошарил по карманам и обнаружил, что он беден, как Иов. Он вздохнул, бросил взгляд на свой бриллиант и попросил хозяина отыскать ему ювелира. Хозяину тоже хватило одного взгляда – и он все понял.

– Гетто находится в двух шагах отсюда, синьор. Через пять минут я приведу к вам еврея, одного из моих друзей; он скупает драгоценные камни.

– Приведите уж и другого, продающего пожитки.

– Это один и тот же купец! – ответил хозяин и убежал.

Действительно, несколько минут спустя он вернулся в сопровождении старика с величественной, но грязной и засаленной бородой. Еврей рассыпался в приветствиях и выложил на постель несколько комплектов одежды. Рагастен протянул ему бриллиант.

Еврей вытащил из кармана маленькие весы, взвесил великолепный камень и рассмотрел его под лупой. Начался торг. Еврей предложил сначала четверть стоимости бриллианта. Но он сразу же понял, что имеет дело с сильным соперником; с оханьем и причитаниями он смог выторговать только треть цены.

После этого Рагастен выбрал себе совершенно новую экипировку и по мере того, как он выбирал различные части костюма, по каждой из них разгорался ожесточенный торг.

Наконец, шевалье был экипирован с головы до ног – сияющий, сверкающий, светящийся. Когда же Рагастен за все заплатил, причем хозяину удалось урвать плату за три дня вперед, у шевалье осталось всего несколько экю.

Он собирался уходить, когда хозяин ввел в его комнату странного человека, который захотел увидеть шевалье. В комнату, подскакивая, вошел старик. Хозяин, вводя его, оказывал пришельцу странное почтение, смешанное с долей страха. И поскольку он из любопытства все еще оставался в комнате, Рагастен повелительным жестом приказал ему выйти.

Хозяин исчез, но потерял немного, потому что приник к замочной скважине и таким образом присутствовал при свидании. Когда они остались одни, Рагастен вопросительно взглянул на посетителя.

– Синьор Джакомо, к вашим услугам.

– Чем обязан, синьор Джакомо?

– Мне поручено передать вам это.

При этих словах синьор Джакомо приоткрыл широкий плащ и выложил на краешек стола маленькую пузатую сумочку, издавшую металлический звук…

– Здесь сто пистолей, – продолжал Джакомо, не прекращая свои подскоки. – Будьте любезны пересчитать их.

– Что? – удивился Рагастен. – Вы сказали, что здесь сто пистолей. И всё это мне?

– Разве не вы синьор шевалье де Рагастен?

– Душой и телом, хотя сомнительно, чтобы они остались после нынешней ночи.

– В таком случае сто пистолей ваши.

– А кто же их послал?.. Пусть меня повесят, если я догадываюсь…

– Тихо!.. Считайте, синьор…

Ошеломленный, Рагастен открыл сумочку; сардоническая улыбка появилась на сморщенном лице Джакомо. В сумке оказалось ровно сто пистолей. Как ни был изумлен Рагастен, он сразу же пересыпал монеты в свой кожаный пояс. Завершив эту операцию, он приготовился расспросить странного посетителя. Но тот словно испарился!.. Рагастен позвал хозяина:

– Куда подевался синьор Джакомо?

– Он только что ушел, монсиньор, – ответил хозяин, согнувшись в глубоком поклоне.

Внезапное проявление глубокого почтения удивило Рагастена.

– О! О! – сказал он, хватая хозяина за ухо. – Да ты все видел?!

– Монсиньор, простите меня… Но вы легко извините бедного хозяина гостиницы, не знавшего, что за господин оказал ему честь, поселившись у него…

– Ладно! – прервал его Рагастен. – Не объяснишь ли ты мне, что все это означает?

– Это означает, что теперь я знаю то, чего не ведал раньше: под моим жалким кровом поселился союзник … друг, а может быть, и родственник одного из самых блестящих и грозных римских синьоров. А знаю я это, потому что синьор Джакомо, только что вышедший отсюда, известен как доверенный человек Лукреции Борджиа… Он интендант Веселого дворца.

При этих словах, произнесенных с дрожью и в сильном волнении, хозяин, пятясь, вышел из комнаты, кланяясь, казалось, ниже уровня пола. Рагастен глубоко задумался. Потом, тряхнув головой, вышел в конюшню, оседлал Капитана, потом вспрыгнул в седло с легкостью человека, предчувствующего улыбку судьбы. Он пустил лошадь шагом в направлении Флорентийских ворот, через которые он накануне въехал в Вечный город.

Перед собой он оправдывал прогулку тем, что надо предупредить Примаверу о готовящемся против нее злодеянии. На самом-то деле Рагастен жаждал новой встречи ради единственного счастья – созерцать девушку.

Он сжал коленями бока Капитана, словно надеялся спасти ее, побыстрее оказавшись на месте вчерашней встречи. Умное животное поняло седока и перешло в галоп, не дожидаясь шпор. Так Рагастен добрался до места, где он встретил Примаверу, которую преследовал монах Гарконио. Здесь она приблизилась к шевалье и попросила о помощи.

Рагастен помчался дальше, напрямик через поля, направо – к тому месту, где повернула Примавера. Вскоре он оказался на опушке оливковой рощицы, и ему пришлось спешиться, так как из земли тут и там торчали корешки, пробившие почву, чтобы дать жизнь новым растениям.

Рагастен добрался до ручейка, струившегося под деревьями. Здесь он остановился, разнуздал Капитана и дал ему напиться. Потом он подумал о себе, вытащил из седельного ранца краюху хлеба, кусок холодного мяса и бутылку белого вина в ивовой оплетке. Он поставил вино охлаждаться в ручье, а сам принялся за мясо.

– Чудесно! – вслух восхитился он. – Какая прелестная рощица! А что за дивный ручей! Не хватает только наяды или нимфы.

– Вы ее просто не видите! А она сидит почти рядом с вами, – ответил ему чей-то чистый голос. Потом раздался смех.

Шевалье в в растерянности поднял голову, да и застыл, увидев, как из кустов, прикрывавших противоположный берег ручья, выходит та, кого он тщетно разыскивал: девушка в белой одежде… Примавера!

– Ну, – проговорила она, – кажется, речная нимфа вас напугала, шевалье?

– Синьора, – ответил Рагастен, не слишком осознавая свои слова, – я боюсь только одного: чтобы это видение не испарилось…

– А что вы делаете в этих отдаленных местах? – спросила ради приличия девушка.

– Искал вас! А вы, синьора?

– Ждала вас, – в тон ему ответила девушка.

Рагастен даже вскрикнул от радости. Одним прыжком он преодолел ручей, их разделявший, и хотел уже броситься к ногам юной синьорины, но та жестом, полным изящного достоинства, остановила его.

– Я поджидала вас, шевалье, – повторила она взволнованно, – потому что увидела в вас, не знаю отчего, человека, которому можно довериться… Или я ошиблась?

– О, нет, синьора, – сказал шевалье, отвесив почтительный поклон. – Нет, вы не ошиблись, поверив в человека, который, после того как он увидел вас, не мечтает ни о чем другом, как только встать на вашу защиту…

– А я и в самом деле нуждаюсь в защите. К несчастью!..

– Знаю, синьора.

– Знаете?

– Ваших слов было достаточно, чтобы понять это… Но я знаю еще и кое-что другое, и это заставило меня разыскивать вас…

– О чем же вы узнали? – удивленно воскликнула юная девушка, и в голосе ее послышались нотки страха.

– Сначала скажите свое настоящее имя! Я знаю, что вас зовут Беатриче, что вы – дочь графа Альмы…

При этих словах она побледнела и отступила, испуганно оглянувшись. В ее глазах читалось теперь недоверие.

– Успокойтесь, синьора, – пылко начал убеждать ее Рагастен. – Ваше имя никогда не слетит с моих губ.

Она приблизилась, все еще не переставая дрожать, и протянула руку, к которой шевалье жадно прильнул губами.

– Простите меня, синьор… Я ведь окружена ловушками и врагами… Имя мое и в самом деле надо держать в секрете, и я испугалась, когда оно стало известно… Будь то даже такой преданный и смелый человек, как вы!

– Совершенно случайно я узнал этот секрет… Признаюсь, впрочем, что это был несчастный случай…

– О чем вы хотите сказать?

И тогда Рагастен пересказал ужасную сцену, при которой ему довелось присутствовать, и дословно повторил мрачные слова, сказанные умирающим в Тибре.

– Я погибла, – прошептала девушка.

– Клянусь Солнцем, освещающим нас, – воскликнул Рагастен. – Клянусь, что дни несчастного, заставившего вас плакать, сочтены, если только вы откроете мне его имя…

Примавера покачала головой и содрогнулась. Потом пристально посмотрела на шевалье.

– Хорошо, – вдруг сказала она. – Вы всё узнаете!.. Но не сегодня… и не здесь!.. Назначаю вам свидание в пятницу, в час ночи, на Аппьенской дороге… Отсчитайте по левую руку от себя двадцать две гробницы… у двадцать третьей остановитесь. Подойдите к ней и тому, кто вам скажет «Рим», ответьте: «Любовь!»… Тогда, шевалье, вы узнаете, сколь могущественны мои враги.

Шевалье приложил руку к сердцу, готовому выскочить из груди, и собирался ответить. Но Примавера, легкая и грациозная, уже скрылась в густых кустах.

Задумчивый, терзаемый тысячами мыслей, шевалье взнуздал Капитана, вывел его из леса и вскочил в седло. Потом он доехал до Римской дороги. Но то малое, что он знал, и то большое, о чем догадывался, заставило его быть острожным. Шевалье направился в объезд и только к вечеру вернулся в город совсем в другие ворота, нежели те, из которых выехал.

 

VII. Александр Борджиа

Ранним утром следующего дня Рагастен облачился в свой ослепительный костюм и приготовился к визиту в замок Святого Ангела. Он уже собрался выйти на улицу, как увидел толпу простолюдинов, которые, смеясь и громко болтая между собой, двигались в одном направлении.

– Куда это они идут? – спросил он у хозяина, почтительно придерживавшего стремя.

– К Святому Петру, синьор.

– К Святому Петру? А сегодня что, праздник? Пасха вроде прошла, до Троицы еще далеко.

– Однако церемония состоится. И какая! Говорят, она будет величественной. Сегодня хоронят монсиньора Франческо Борджиа, герцога Гандийского, которого подло убили…

– Убили?..

– Увы, да! Нашли его труп с кинжальным ранением.

– А где нашли труп? – поинтересовался Рагастен.

– В Тибре!.. Всего в трех сотнях шагов отсюда…

– В Тибре!..

– Бандиты не удовлетворились тем, что убили бедного синьора; они выбросили его тело в реку, надеясь, что течением труп вынесет в море.

– Стало быть, труп нашли в Тибре! – перебил Рагастен.

– Как я уже имел честь сказать вам, в трехстах шагах отсюда!.. Находку эту сделали вчера утром, всего через час после того как вы покинули отель.

– Есть подозрения насчет убийцы?

– Арестовали дюжину римлян, имеющих скверную репутацию… Ясно, убийц найдут, потому что поисками руководит лично монсиньор Чезаре.

– Спасибо за разъяснения, дорогой синьор Бартоломео.

– А вы знаете, синьор шевалье, что шепотом говорят люди?

– И что же? – поинтересовался вскочивший в седло Рагастен, наклоняясь к луке.

Но Бартоломео внезапно умолк. Он вдруг вспомнил, что шевалье как раз накануне принимал Джакомо, интенданта Веселого дворца. По всей видимости, шевалье был другом семьи Борджиа. И он испуганно поглядел на Рагастена.

– Ничего! – пробормотал он. – Ничего не говорят…

– Ладно, я вам подскажу, о чем говорят!.. Люди считают, что Веселый дворец стоит слишком близко к Тибру, в котором нашли тело герцога… Не так ли?

Бартоломео стал пунцовым, потом побледнел от ужаса.

– Я ничего не слышал, ваше превосходительство… Ничего, клянусь вам! Я ничего не говорил, ни о чем не судачил, ничего не знаю…

Шевалье ехал шагом к замку Святого Ангела через площадь Святого Петра. На эту мощеную площадь со всех сторон вливались потоки людей и сталкивались в темных водоворотах. Новость о смерти Франческо Борджиа взволновала многих.

Рагастен наблюдал за толпой, медленно расступавшейся пред грудью Капитана. Глухой ропот будоражил толпу; он витал над головами подобно тяжелым всплескам волн на поверхности моря перед приближающейся бурей. В некоторых группках слышались призывы отомстить за смерть Франческо. И при словах об отмщении взгляды обращались к замку Святого Ангела. По всей очевидности, эти взгляды угрожали Чезаре.

Занятый услышанным и увиденным, Рагастен не обратил внимания на человека – клирика, монаха! – переходившего от одной группки к другой. Кому-то он что-то нашептывал, кому-то делал какие-то знаки. Этим монахом был дон Гарконио.

Чем он был занят?

Об этом бы обязательно спросил шевалье, если бы заметил монаха. Но, как мы уже сказали, он пытался собрать воедино разрозненные впечатления от толпы, потом переключился на мысли о странной вчерашней встрече с Беатриче. Образ молодой девушки стоял у него перед глазами и наконец полностью овладел шевалье.

Когда же он добрался до ворот замка Святого Ангела, в поведении толпы произошла серьезная перемена. Даже такой храбрец, как Рагастен, дрогнул бы, без сомнения, если бы увидел нацеленные на него глаза, светившиеся злыми огоньками, и злобные улыбки, летевшие ему вслед. Но он ничего не видел и спокойно проник во внутренний двор замка, в котором сновали лакеи, солдаты, офицеры и господа.

– Эй, «носильщики»!.. Вы что не видите, как синьор шевалье де Рагастен протягивает вам поводья своей лошади?

Лакеи, к которым было адресовано это обращение, поспешили к шевалье и с признаками величайшего почтения занялись Капитаном, которого они препроводили в одну из пустующих замковых конюшен. Рагастен обернулся, чтобы взглянуть на человека, который вывел его из затруднительного положения.

– Барон Асторре?! – удивился он.

– Он самый, – ответил колосс. – Рад оказать вам услугу и провести вас через этот запутанный городок, замок Святого Ангела.

– Честное слово, дорогой барон, я вам очень признателен. Но разрешите сначала справиться о вашем здоровье… Хотя плечо у вас на перевязи, надеюсь, я не был столь неловок, чтобы серьезно повредить вам…

– Как видите, шевалье, я не выгляжу умирающим. Шпага, которая должна меня отправить к праотцам, еще не выкована, клянусь всеми чертями Рима… Идемте… я проведу вас до апартаментов монсиньора Чезаре. В данный момент он совещается со своим великим отцом…

Барон повел его вверх по роскошной лестнице из розового гранита. Там, вверху, начиналась анфилада залов, декорированных с меньшей роскошью, чем покои Веселого дворца. Рагастен и его сопровождающий вошли в некое подобие обширного салона, заполненного безвкусно разряженными синьорами, стражниками, куртизанами, болтавшими без удержу.

– Синьоры, – начал Асторре громким голосом, сразу перекрыв все разговоры, – позвольте представить вам шевалье де Рагастена, французского дворянина, приехавшего в Италию, чтобы показать, как надо владеть шпагой. И дебютировал он, дав урок мне, Непобедимому Асторре. Надолго запомню я этот урок!

Взгляды всех присутствующих обратились на шевалье. Рагастен содрогнулся, потому что в голосе Асторре он почувствовал ироничную интонацию, и смотрели на него насмешливо…

Чезаре Борджиа действительно находился у понтифика, как и сообщил Асторре Рагастену. Александр VI был в это время семидесятилетним стариком. Лицо его, «изменчивое и разнообразное», отметили следы тонкой дипломатии. Роста Александр был чуть выше среднего; держался он прямо, хотя порой и ему приходилось прикидываться согбенным, будто бы под тяжестью лет. На самом деле у этого старика сохранились юношеские силы. От испанских предков ему достались жесткий и высокомерный взгляд, очертания тонких, поджатых губ, кустистые, почти черные брови.

В тот момент, когда мы проникли к папе, он находился в своей часовенке, очень строго обставленной. Папа сидел в просторном кресле с высокой резной спинкой. Перед ним стоял в позе, исполненной достоинства, молодой человек, которому на вид не исполнилось и двадцати лет. Он ожидал, когда папа закончит встречу, начатую полчаса назад. Живые глаза понтифика были обращены на картину, только что повешенную на стену. Молодой человек следил за этим взглядом с явным беспокойством.

– Великолепно! – говорил папа. – Чудесно! Рафаэль, дитя мое, ты будешь великим художником…

– Итак… Ваше Святейшество недоволен этой мадонной?

– Восхитительно, Санцио! Не нахожу другого слова… Она такая простая в народной одежде…

Молодой человек с мечтательными глазами слушал эти похвалы благородной простоте. Он уже хотел было удалиться, но папа удержал его жестом:

– А как «Преображение»? Продвигается?

Рафаэль Санцио задумался и вздохнул.

– Эта картина у меня не получается, – глухо ответил он.

– Ну-ну, не унывай, черт тебя побери! Ты можешь идти, дитя мое. Ты свободен… Да, еще словечко. Где ты находишь натурщиц? Где ты находишь эту совершенную красоту?.. Какие-нибудь гран-дамы, без сомнения…

– О, пусть Ваше Святейшество простит меня, – ответил художник. – Не среди великосветских красавиц нахожу я такую пленительную нежность линий, безупречную гармонию контуров, проблески глубокого благородства, которое возможно только у воистину чистых душ…

– Так где же, черт побери?

– Среди простых людей, которые умеют любить и умеют страдать…

– Значит, твоя мадонна…

– Простая девушка из народа, скромная булочница, «форнарина», та, что вынимает готовый хлеб из печи.

Папа задумался и на минуту закрыл глаза. Потом он прямо сказал:

– Хорошо, Рафаэль… Я хотел бы с ней познакомиться… А теперь иди.

Молодой человек удалился. Он был изумлен, скорее даже встревожен. Что же до понтифика, то он вгляделся в «Мадонну со стулом» и пробормотал:

– Да… познать эту чистую девушку!.. Оживить тлеющие угольки в пепле моего холодеющего сердца!.. Полюбить еще один раз!.. Жить… Пусть даже один-единственный час.

Александр VI обернулся к двери и сказал:

– Входи!

Дверь сразу же отворилась и на пороге появился Чезаре.

Лицо папы странным образом преобразилось, голова упала на грудь, ладони молитвенно сложились. Несказанное горе, казалось, охватило понтифика. Однако нельзя было сказать, что его мучает больше: телесная или душевная боль. Он махнул рукой, и Чезаре сел.

Герцог де Валентинуа всем своим видом выказывал полную противоположность отцу: в кирасе и сапогах, с решительным выражением лица, настороженным взглядом, губами, искривленными бесстыдной, циничной усмешкой, с рукой на эфесе тяжелой шпаги. Можно было бы сравнить его с наемником-рейтаром, представшим перед дипломатом.

– Итак, сын мой, – вымолвил наконец папа, – нам уготована эта чудовищная боль?.. В конце своей жизни я принужден видеть, как одного из моих сыновей закалывает ничтожный наемный убийца? Самого покорного из сыновей… быть может, самого лучшего!.. Ах, я несчастный! Конечно, это Небо так жестоко наказало меня за грехи!..

Чезаре ничего не ответил. Понтифик вытер платком глаза, в которых, впрочем, не было слез.

– Но, – продолжил папа, – месть моя будет ужасной. Известна ли тебе, Чезаре, казнь, которой достоин убийца?

Чезаре вздрогнул, тень пробежала по его лицу. Но он по-прежнему молчал. Александр взял его за руку.

– Я хочу, чтобы казнь была ужасной. Убийцу, кто бы он ни был, простолюдин или дворянин, пусть даже могущественный синьор, пусть даже один из наших родственников, убийцу надо подвернуть страшным мукам, относительно которых я только что продиктовал ордонанс. Ему надо вырвать ногти, отрезать язык, выколоть глаза и выставить в таком виде у позорного столба, пока он там не сдохнет. Тогда надо вырвать его сердце и печень, бросить их собакам, труп сжечь, а пепел бросить в Тибр… Ты думаешь, Чезаре, этого достаточно?

Чезаре продолжал хранить молчание. Он только слегка побледнел. А папа продолжал:

– Ах, бедный мой Франческо! Когда подумаю, что еще позавчера вечером он, полный жизни, веселый, пришел ко мне, а я посоветовал ему провести вечер у твоей сестры Лукреции… Будь проклят этот совет… Разумеется, его убили, когда он вышел из палаццо Лукреции, мой бедный Франческо! Такой добрый! Такой нежный!.. Сердце мое кровоточит… А ты, Чезаре, не плачешь?

– Отец, я жду момента, чтобы поговорить о серьезных вещах, когда вы перестанете ломать комедию…

– Черт возьми! Что это значит?

– Это значит, что вас обрадовала смерть Франческо, или я больше ничего не понимаю!

– Неблагодарный сын! Как ты мог такое подумать! Ты оскорбляешь мое горе!

– Франческо стеснял вас, отец, – Чезаре повысил голос. – Коварный, трусливый, лживый, недостойный родового имени, которое он носил, тайный противник вашей славы, вашего величия, бессильный заговорщик, не умеющий ни любить, ни ненавидеть – он бесчестил нас, отец! Его смерть стала благодеянием для нас!

– Заговорщик? Ты сказал, он был заговорщиком?

– Вы это знаете так же хорошо, как и я, отец!

– Не важно! Злодеяние было жестоким, и оно должно быть наказано! Ты слышишь меня, Чезаре?.. Что бы ни замышлял против нас бедный Франческо, нельзя терпеть, чтобы кто-либо в мире смел поднять руку на человека из рода Борджиа! Примерное наказание даст понять миру, что род Борджиа неприкосновенен!

– Придерживаюсь того же мнения, отец, – сухо сказал Чезаре. – И клянусь вам, что убийца будет найден. Я займусь этим лично.

– Ну теперь я начинаю успокаиваться, Чезаре… Если мы, после того как повыбили дворянство и обуздали толпу, после того как покорили Италию и загнали в клетку Рим, если теперь мы позволим убивать, то не стоило и совершать все то, что мы сделали!.. Только Борджиа смеет поразить Борджиа!

– Отец, ваша мудрость бесконечна, я скромно склоняюсь перед вашим гением. Франческо нас предал…

– Провидение его за это наказало, и настолько ясно, что мое отцовское сердце затрепетало от боли…

– Теперь же, после того как мы разобрались с вопросами справедливого возмездия…

– Ты найдешь убийцу, не правда ли, Чезаре? Обещай мне это, успокой меня.

– Я же поклялся, отец… А вы знаете: если Борджиа поклялся… В особенности – когда он лично заинтересован!.. Теперь, когда этот вопрос решен, мне хотелось бы узнать одну ускользнувшую от меня деталь…

– Говори, Чезаре.

– Вы сказали, что Франческо готовил заговор и его смерть избавила вас от какой-то опасности.

– Черт побери! Да ведь это ты говорил!

– Да, но вы об этом думали. Предположим, что вы высказались посредством моего рта…

– Ладно, предположим это…И что дальше?

– Дайте мне закончить мысль, отец. Кто был в сговоре с Франческо? Это очень важно узнать…

Понтифик задумался, но не на долго.

– Сын мой, – сказал он наконец. – Маловероятно, чтобы Франческо заключил союз с нашими злейшими врагами.

– Назовите их имена, отец!

– Назвать их тебе! Ишь чего ты хочешь! Если бы я мог тебе их перечислить, твоя работа была бы очень легкой…

– Значит, ты не знаешь имен заговорщиков?

– Знаю, что они плетут нити заговора. Вот и всё!.. Знаю, что хотят моей смерти, да и твоей, Чезаре. Знаю, что изменники установили связь с твоим братом Франческо, пусть Божественное Провидение будет милостивым к его душе…

– Подумаем о самих себе, отец!

– А ведь верно, черт возьми!.. Кстати, мне пришла в голову одна идейка.

Идейки понтифика обычно оказывались пагубными для тех, кого они касались. Чезаре знал это.

– Я задумал женить тебя! – выпалил старый Борджиа.

Успокоенный Чезаре расхохотался.

– Что я вам сделал дурного, отец?

– Не шути, Чезаре… Я знаю твои привычки, знаю, что таинство брака отвратительно для твоей независимости. С этим я ничего не могу поделать… Однако, если я говорю с тобой о браке, то думаю о вечной консолидации наших сил…

– Слушаю вас, – Чезаре сразу стал внимательным и серьезным.

– Представь себе, Чезаре: мне случается иногда оглянуться на прошлую жизнь и вспомнить всё, что я сделал для славы и могущества нашего рода…

Голос старика отяжелел, лицо помрачнело.

– Тогда, Чезаре, мне кажется, что призраки начинают кружиться вокруг меня!.. Князья, графы, епископы, кардиналы – настоящий адский круг мертвенно-бледных голов, угрожающих мне… Все те, кто пал возле нас – от стали или от яда… Малатеста, Манфреди, Вителли, Сфорца – все они выходят из могил и говорят мне: «Родриго Борджиа! Тот, кто убивает, будет убит! Борджиа, ты погибнешь от яда!!

– Отец!.. Гоните от себя эти ребяческие видения!

– Чезаре! Чезаре! – забормотал понтифик, сжимая руку сына. – У меня ужасное предчувствие: я скоро умру… и умру от яда!.. Молчи!.. Дай мне закончить! То, что я умру, это еще ничего! Но если умрешь ты!

– Разве мне угрожает опасность?

Понтифик бросил на сына, снизу вверх, один из тех взглядов, ставших привычными для него, и понял, что страх уже начал распространяться в мозгах Чезаре.

– Мальчик мой! Ты же представляешь, чего они хотят? Если я останусь один, он оставят меня умирать от старости, потому что я уже выжат… Но ты! Ты!.. Достойный наследник моего могущества! Ты, победитель Романьи! Ты, мечтающий воскресить империю Калигулы и Нерона! Ты, Чезаре, мой сын, желающий этого достичь! А чтобы вернее поразить тебя, они хотят, чтобы я ушел первым…

– Клянусь адом и преисподней! – зарокотал Чезаре. – Да пусть тронут только волосок с вашей головы, отец, я подожгу всю Италию, от мыса Спартивенто до Альп!

– Можно сделать лучше, Чезаре! – продолжал папа, и в черных глазах его появились огоньки удовольствия.

– Говорите… Я готов на все!

– Хорошо, Чезаре… Этот брак… он все устроит.

– Еще надо бы, чтобы я знал…

– Имя той девушки, которая принесет нам в приданое замирение Италии и уверенность в прочности нашего общего могущества? Сейчас скажу тебе: дочь графа Альмы… Беатриче!

– Дочь графа Альмы? – удивился Чезаре.

– Ты ее знаешь?

– Я и не знал, что у графа есть дочь. Только, отец, как вы можете предположить возможность заключения союза между семействами Борджиа и Альма? Вы сказали, что я покорил Романью… Это правда. Но я не смог принудить к капитуляции цитадель Монтефорте, которая отразила шесть приступов и четырнадцатимесячную осаду! Граф Альма, синьор ди Монтефорте, удержался – заносчивый, надменный, символ вечной угрозы…

– А, ты тревожишь раны… Монтефорте стало местом встречи всех недовольных, всех тех, кого мы лишили владений и ограбили. Весьма активный и отважный граф Альма сконцентрировал вокруг себя, в одной связке, рассеянные по Италии ненависть и злобу… Теперь ты видишь, зачем нам надо, чтобы Беатриче стала твоей женой?

– Граф никогда на это не согласится.

– Ты его заставишь.

– Каким образом?

– Предварительно похитишь его дочь.

Чезаре задумался; чело его пересекла глубокая складка; он искал аргументы, как бы избавиться от этой операции, которая ему явно не нравилась. Безумная любовь, с каждым часом расцветавшая в его сердце, не оставляла места для прочих любовных авантюр.

– Надо выступить на Монтефорте, – продолжал папа. – С достаточными силами, овладеть этим последним оплотом, захватить графа, оставить его в твоей милости и тогда предложить ему выдать замуж дочь. Это великолепный ход… Это конец мятежей… это окончательное умиротворение страны… разгром наших обескураженных врагов… Ну, а дочка-то красавица… Разве ты не знаешь?.. Эта Беатриче так прелестна, что могла бы совратить даже понтифика!..

Чезаре пожал плечами. Папа встал.

– Вижу, что мое предложение тебе не понравилось.

Чезаре упрямо молчал.

– Ладно! – сказал старый Борджиа, уколов сына взглядом, исполненным невыразимой злобы. – Я отказываюсь от своего предложения. Я найду лучшее средство защититься самому, да и тебя защитить, не прибегая к неприятному для тебя супружеству с маленькой Примаверой.

Чезаре вздрогнул и побледнел.

– Что вы сказали, отец? – спросил он хриплым голосом.

– Я сказал: Примавера… Такое прозвище люди дали Беатриче.

– Вы говорите, что Примавера – дочь графа Альмы?

– Да, я это сказал. С чего это ты так разволновался?

Чезаре шумно вздохнул, застегнул поясной ремень и спросил:

– Когда надо выступать на Монтефорте?..

– Через четыре дня… Так ты согласен?

– Да, – сквозь зубы процедил Чезаре.

– Хорошо… А теперь займись похоронами бедного Франческо… Мне сказали, что в толпе скрываются поджигатели.

Чезаре вышел, презрительно пожав плечами. Понтифик вслушивался в удаляющийся стук его шпор по плитам пола, потом проговорил:

– Глупец!..

Чезаре тем временем прошел анфиладу залов, спустился по лестнице, потом по другой, потом оказался в обширных ватиканских подземельях. Он шел без сопровождения. В глубине этих подземных лабиринтов он открыл люк и спустился еще ниже. Так он попал в круглый подвал, уперся руками в камень, ничем не отличавшийся от других, и … стена раскрылась, освободив проход, в который мог проникнуть взрослый мужчина. За входом начинался узкий лаз, темный и влажный. Чезаре двинулся по нему без факела и свечи. Этот узкий проход и был тем знаменитым подземным соединением Ватикана с замком Святого Ангела. В те времена только три человека знали о существовании этого прохода: понтифик, Чезаре и Лукреция.

 

VIII. Монах за работой

После помпезного и ироничного представления барона Асторре толпа придворных заинтересовалась прибывшим. Шевалье приветствовал всех с тем дерзким изяществом, секретом которого он владел.

– Господа, – сказал он с той простотой, которая почти граничила с заносчивостью, – синьор барон Асторре был слишком добр, рассказав вам о моем превосходстве, позволившем мне нанести ему шесть уколов подряд.

Асторре побледнел и, судя по растерянному взгляду, каким он окинул окружающих, надеялся на поддержку друзей. Было ясно, что сам он не в силах вынести словесное сражение с шевалье. Тогда кто-то из молодежи приблизился к Рагастену и поприветствовал его:

– Итак, синьор шевалье приехал, чтобы… Как ты сказал, Асторре? Чтобы научить нас фехтованию?

– К вашим услугам, синьор, – невозмутимо ответил Рагастен.

– Берегитесь, дорогой Ринальдо, – рассмеялся Асторре. – У синьора грозное прозвище: Рапира.

Окружавшие Рагастена расхохотались.

– Честное слово, – отозвался Ринальдо, – мне хочется проверить, справедлива ли такая кличка.

– Это вам трудно будет сделать, синьор, – ответил Рагастен.

– Простите, почему же?

– Потому что я не хочу вас ранить.

– Скажите лучше, что вы не хотите, чтобы вас ранили.

– Не вам этого добиться… Придется дать вам небольшой урок, в котором, по-моему, вы нуждаетесь не меньше, чем наш друг барон Асторре.

Все замерли, ожидая продолжения провокации, а шевалье продолжал:

– К несчастью, вчера я дал обет…

– Больше не подставляться под чужой клинок?

– … увидев, как легко поразить римлянина…

Зловещий шепот прошелестел вокруг шевалье.

– …я был охвачен угрызениями совести и жалостью, – с легкой улыбкой продолжил Рагастен.

– Ну и тогда? – Ринальдо побледнел от бешенства.

– Тогда я решил не принимать больше вызовов на дуэль в Риме, если протии меня не выступят по крайней мере два соперника… Против моей рапиры должны сражаться по меньшей мере две шпаги!

И тут же обнажились три шпаги, одна из них принадлежала Ринальдо.

– Я говорил о двух клинках, мне предлагают три… Принимаю предложенное!

При этих словах шевалье обнажил клинок и стал в защитную позицию. Он улыбался, излучая, как показалось, отвагу.

– Синьоры, – улыбнулся он, – еще раз повторяю: сегодня я лишь даю простейший урок… Вы увидите, как три шпаги элегантно закружатся в воздухе… Внимание!.. Раз!..

Один из трех дуэлянтов негодующе вскрикнул, потому что его шпага вылетела у него из рук.

– Два! – продолжил свой счет шевалье.

Теперь настала очередь шпаги Ринальдо. Растолкав зрителей, он поспешил к своему оружию и увидел, что шпага погнулась.

В тот самый момент, когда он наклонился за нею, какой-то монах, стоявший в темном углу и наблюдавший за перипетиями схватки, подошел к дуэлянту. Он распахнуд свой плащ и протянул Ринальдо новую шпагу.

– Вот еще один клинок, – сказал монах. – Он не согнется. Ради чести Рима, ради нашего здоровья поразите им наглеца…

Ринальдо дальше не слушал. Он лихорадочно схватил протянутую шпагу и устремился к шевалье де Рагастену. Он успел встать в позицию как раз в тот самый момент, когда шевалье крикнул:

– Три!

Он обезоружил и третьего противника. Потом Рагастен живо обернулся к Ринальдо.

– А! – крикнул он. – Кажется, одного урока вам недостаточно… Мне нравится такой задор… Гляди-ка! Да у вас новое оружие?.. Мне показалось, что ваша шпага погнулась…

Ринальдо ничего не ответил. Он хладнокровно скрестил свою шпагу с клинком француза, решившись поразить хотя бы раз неукротимого соперника. А тот, фехтуя, поучал:

– Вижу, что вы плохо поняли урок… Смотрите хорошенько… Я начинаю усыплять вашу готовность вот такими движениями… Хорошо!.. Теперь серией дублетов я связываю вашу шпагу… Еще один выпад и… Четыре!

Еще раз у Ринальдо была выбита шпага. Она описала в воздухе дугу и упала посреди зрителей… Послышался легкий возглас: шпага, падая, оцарапала руку проходившего мимо лакея.

– Пустяк… – сказал монах, наклонившись к лакею. – Молчи и ступай за мной. Сейчас я тебя вылечу.

Удивленный лакей поплелся за монахом; он не видел никакого вреда в едва заметной царапине.

А в это время придворные зашевелились. Появился Чезаре Борджиа, и все обнажили головы.

– Синьоры, на коней! – приказал он. – Сегодня нас ждет траурная процессия… о, пройдет всего несколько дней и мы отправимся воевать!..

Раздались радостные крики, шумная толпа окружила Чезаре. А он продолжал:

– Да, синьоры, совсем скоро мы выступим. Пусть каждый приготовится к кампании, которая обещает быть нелегкой… А пока предадим земле останки моего любимого брата, Франческо… Синьор шевалье де Рагастен, – добавил он, заметив француза, – займите место подле меня, слышите?.. Да, синьоры, представляю вам шевалье де Рагастена, своего друга… одного из лучших друзей!

И сразу после этого Чезаре направился к главной почетной лестнице, которая вела со двора в замок. Толпа придворных последовала за ним, громко стуча шпагами и шпорами. Множество рук протянулось в Рагастену. Одни спешили приветствовать нового фаворита своего покровителя. Другие просто хотели засвидетельствовать свою симпатию храбрецу.

Тем временем дон Гарконио, а это он был тем монахом, кто протянул шпагу безоружному Ринальдо, вел за собой лакея, которого нечаянно оцарапало острие этой шпаги. Но они не прошли и двадцати шагов, как мужчина внезапно остановился, словно у него внезапно закружилась голова. Он смертельно побледнел. Пена появилась в уголках рта. Он хотел что-то сказать. Но из горла вырвался только громкий хрип. Потом колени его подогнулись и он упал.

Гарконио наклонился над ним и внимательно следил за фазами агонии. Она была недолгой.

– Хорошо, – пробормотал дон Гарконио. – По моим подсчетам, яд парализует язык, как только начинают проявляться симптомы отравления… Чтобы не было лишней болтовни в момент агонии… Но, с другой стороны, агония наступила слишком быстро… Я-то рассчитывал, что она наступит не раньше, чем через два часа после ранения. Надо изменить дозу.

Гарконио бросил последний взгляд на труп и медленно удалился с поникшей головой, поглощенный учеными расчетами.

Похороны Франческо Борджиа, герцога Гандийского, прошли с большой помпой. После траурной мессы в соборе Святого Петра тело пронесли по городу. Было около пяти часов пополудни, когда процессия, обойдя город под звон колоколов всех римских церквей, вернулась к Святому Петру. Гроб внесли в храм и поставили в один из склепов крипта. На всех перекрестках раздавались громкие крики, словно вспыхнул бунт. При первых выкриках Чезаре, который до этого казался погруженным в глубокую задумчивость, поднял голову.

– О! – сказал он. – Сегодня наши римляне кажутся очень смелыми. Они осмеливаются взглянуть мне в лицо!

Но сразу же после таких слов он понял, что не в его адрес направлены летящие из толпы угрозы.

– Corpo di bacco, как говорит мой почтенный батюшка… Кого же они тогда проклинают?

Справа от Чезаре, как он и распорядился, держался шевалье де Рагастен. Немного позади ехал Асторре, отставной фаворит, еще дальше – Ринальдо, герцог де Риенци и сотня синьоров.

Чезаре бросил быстрый взгляд назад. Странная вещь: придворные, которые в десятках подобных случаев группировались вокруг него с поднятыми шпагами, хранили спокойствие. И, как ему показалось, некоторые синьоры даже обменивались тайными знаками с толпой.

Чезаре побледнел. Уж не предали ли его?.. Но почти сразу успокоился.

Нет, это не ему кричали. А возгласы между тем становились все резче и определеннее:

– Смерть убийце Франческо!

– В Тибр проклятого француза!

– Правосудия! Убийцу – палачу!

И кулаки тянулись к Рагастену. Борджиа недобро усмехнулся:

– Черт возьми! Вы слышите, шевалье?

– Слышу, монсиньор, но не понимаю…

– А ведь кричат на добротном итальянском…

– Ба! На жаргоне черни.

– Но что же вы от них хотите, в конце концов?

– Да здесь и дьявол позабыл бы латынь, монсиньор… Ола! Да они разбушевались… Осторожней, Капитан!

Положение становилось опасным. В самом деле, в один из моментов, когда возбужденная безнаказанностью толпа то накатывалась, то отступала, Рагастена внезапно вовлекло в людской водоворот и внезапно отделило от Чезаре.

Шевалье подобрал уздечку и, сжав бока лошади коленями, приготовился защищаться. Борджиа хотел вернуться и отдать приказ атаковать толпу, но придворные окружили его. Ринальдо натянул поводья своего коня и крикнул:

– В замок, монсиньор! Там мы получим подмогу и подавим этот бунт. Теперь же нас раздавят.

Рагастен остался один. Он не спрашивал больше себя, почему толпа обвиняет его в смерти герцога Гандийского. Он не видел монаха Гарконио, одетого, как человек, из народа и переходившего от одной группки людей к другой. Он видел, что окружен со всех сторон.

Но шевалье решился дорого продать свою жизнь. Образ Примаверы на мгновение предстал перед глазами. Он с сожалением вздохнул.

– Ба! – пробормотал он. – Немножко раньше – немножко позже… Какая разница! Что же! Покажем этим болванам, как сумеет умереть бедный искатель приключений, весь капитал которого составляют шпага да смелость!

И в ту же секунду он грубо пришпорил своего Капитана. Лошадь, не привыкшая к такому обращению, встала на дыбы, взбрыкнула и нанесла копытами добрую дюжину сильных ударов. В мгновение ока плотный людской круг распался. Кто-то заорал от ужаса, трое или четверо обступивших шевалье взвыли от боли, получив от Капитана удары по челюсти.

В ответ на эти вопли Рагастен расхохотался.

Он не захотел обнажать шпагу, да и против такой толпы она была бы бесполезной. Но красуясь в седле, гордо выпрямившись, звонко смеясь, он казался воплощением Геркулеса, опрокидывающего в одиночку людишек Какуса.

Железная рука шевалье сжимала поводья Капитана; конь в бешенстве перебирал ногами, брызгал слюной, шумно дышал; его большие ноздри, казалось, вдыхали воздух битвы. Внезапно Рагастен отпустил поводья… Конь подпрыгнул, взбрыкнул и закрутился, рассекая воздух своими копытами.

– Прочь, олухи! Прочь, сброд! – гремел голос шевалье.

– Смерть убийце! Смерть французу! – отвечала толпа исступленными криками.

Послышались аркебузные выстрелы, но ни одна из пуль не задевала всадника, который в головокружительном, непостижимом круговороте пробивался к Замковой площади, теперь уже близкой… Но между площадью и шевалье обрисовалась шеренга одержимых – живой, непреодолимый барьер.

Рагастен приближался к нему… Внезапно он увидел мужчину, который, согнувшись в три погибели, приближался к его коню. Мужчина держал в руках громадную кривую саблю. Он намеревался перерубить суставы Капитану!..

Рагастен уже видел себя погибшим.

В эту минуту, когда жизнь его зависела лишь от прилива безумного героизма, который один только и мог его спасти, шевалье почувствовал, как силы его многократно возросли. И в то самое мгновение, когда человек с саблей прыгнул на Капитана, Рагастен молниеносно наклонился и схватил злоумышленника за пояс, потом поднял его и легко уложил поперек седла… Этим человеком оказался Гарконио! Но Рагастен не узнал его. Он даже не посмотрел на пленника. Потом Рагастен подъехал к живому щиту. Его противники удвоили поток яростных оскорблений, а шевалье направил лошадь прямо на них.

Внезапно Рагастен бросил поводья, схватил обеими руками своего покрасневшего от негодования пленника, поднял его над головой, привстал во весь рост на стременах, качнул монаха пару раз и мощным рывком, в который шевалье вложил все свои нервы и мускулы, швырнул как из катапульты на своих противников.

В то самое мгновение он снова натянул поводья и в яростном порыве погнал Капитана вперед. Лошадь, обезумевшая от ужаса, присела и, резко оттолкнувшись, так высоко прыгнула, что перелетела через несколько рядов живого заграждения, приземлившись с другой стороны преграды, и сразу же пустилась галопом к главному входу замка.

 

IX. Мага

В Риме, как и в большинстве крупных городов, был специальный квартал, который назывался Гетто. Квартал представлял собой путаницу темных улочек с ручейками, струящимися по самой середине, по разбитой мостовой; в них разлагались кухонные отбросы и мусор. В этом странном мирке звучали все известные языки, словно разные народы и племена назначили себе здесь свидание после крушения Вавилонской башни.

Этот квартал, обитатели которого имели право выходить в город только в определенные часы, это Гетто, христиане, ужасаясь, избегали, а отведен он был неверным и неверующим. Там жили египтяне, колдуны и чародеи, цыгане, предсказатели судеб, евреи, торговавшие драгоценными камнями и тканями, мавры, занимавшиеся изготовлением оружия и доспехов.

В вечер похорон Франческо, когда дальние колокола отзвонили одиннадцать раз, по одной из этих вонючих улочек пробирался мужчина. Его сопровождали четверо слуг; один из них шел впереди с фонарем в руках, а трое, вооружившись пистолетами и кинжалами, замыкали процессию. Слуга с фонарем предупредительно осветил хозяину цепь, протянутую через улочку, и господин счастливо преодолел препятствие. Потом эскорт углубился в Гетто, выбирая дорогу согласно кратким указаниям хозяина.

Ночной гость остановился перед низким ветхим домиком с растрескавшимися стенами. Хибара эта выглядела самой отталкивающей в окружении и самой мрачной. Господин жестом приказал эскорту ждать его на улице, а сам, без колебаний, вступил в узкий проход, медленно поднялся по очень крутой деревянной лестнице, очутился перед дверью и открыл ее. Он оказался в комнате, освещенной тусклым светом дымящего смоляного факела. В глубине комнаты, на циновке, сидела, или скорее съежилась, уткнув подбородок в колени, женщина. Она казалась очень старой, судя по изборожденному морщинами лицу, но внимательный наблюдатель, заметив живость взгляда, не дал бы ей больше шестидесяти лет.

Увидев посетителя, женщина не шевельнулась, не произнесла ни единого слова. Только едва заметно вздрогнула, как будто вид этого человека пробудил в ней какую-то глубоко скрытую боль.

– Ты ждала меня, Мага, – сказал вошедший. – Это хорошо…

– Я предвидела ваш вечерний визит и готовилась вам ответить… Теперь я готова.

Мужчина расстегнул свой плащ и откинул капюшон, полностью прикрывавший голову. Но лицо его скрывала маска. Из предосторожности он не снял с рук перчаток; волосы ночной гость убрал в колпак, кончик которого свешивался с затылка.

Колдунья, жившая в этом логове, была одета в разноцветные лохмотья – по египетской моде. Никто не знал, кто она и откуда приехала. Никто не знал ее имени. Она появилась здесь очень давно, много-много лет назад. К ней приходили просить совета по самым разным поводам. Подозревали, что она связана с дьяволом, отчего ей и дали имя Мага. Вот и вся ее история.

– Ты знаешь, кто я? – спросил гость.

Старуха промолчала.

– Я Лоренцо Вичини, богатый буржуа, и не постою за ценой твоей консультации, если ты соблаговолишь ее дать…

Колдунья покачала головой.

– Мне говорили о твоих познаниях… и, хотя моя христианская душа не принимает твоего колдовства, я захотел обратиться к тебе… Видит Бог, я не раскаиваюсь, что пришел сюда… в первый и, надеюсь, в последний раз.

Мага сдержанно усмехнулась, обнажив остатки редких зубов.

– Что это значит?.. Ты мне не веришь?..

В этот момент оживился черный петух, шумно захлопав крыльями.

– Тихо, Альтаир! – приказала старуха.

Потом она спокойно продолжила:

– Вы сюда приходите уже в третий раз, господин!

Мужчина испуганно вздрогнул.

– В первый раз… О! Это было так давно… Вы приходили спрашивать у меня средство, которое может убить, не оставляя следов… Я составила для вас такое зелье, и вы прекрасно им воспользовались…

Гость застыл в кресле, словно раздавленный ее словами; он не мог возражать.

– Во второй раз, маэстро, вы попросили спасти вас от слабости, которая медленно, но верно сводит вас в могилу… Месяц спустя вы явились полным сил, как в дни вашей юности… Тому минуло десять лет, маэстро!

– Но ты же и в самом деле колдунья! – признался гость, и продолжительная дрожь охватила его.

– В первый раз вы назвали себя Стефано; во второй раз представились: Джулио ди Фаэнца, а сегодня стали Лоренцо Вичини… Ладно! Я могу произнести славное имя, которое вы носите…

Она еще больше согнулась и прошептала это имя гостю на ухо.

– Клянусь Небом, старая ведьма, ты знаешь слишком много… Ты умрешь…

– Я не умру, – сказала она со странным торжеством. – Ты не убьешь меня, потому что мой час еще не пришел… потому что ни моя судьба, ни твоя еще не свершились… Ты не убьешь меня, потому что знаешь, что я не предала тебя… и потому что я еще тебе понадоблюсь!..

– Ты права, колдунья; ты могла бы предать меня, но не сделала этого… Я верю в тебя!.. Но это имя…

– Господин! – прервала его Мага. – Это имя находится в большей безопасности в моем сердце, чем в вашей голове… Итак, господин! В первый свой визит вы попросили у меня смерти, во второй – молили о жизни… За чем же вы пришли теперь?

– За любовью! – глухо ответил гость.

Старуха содрогнулась. Ее мертвенно-бледное лицо стало еще бледнее.

– Я хочу любить… Пусть даже только одну ночь, пусть даже час, пусть этот час унесет все, что мне осталось в этой жалкой жизни… Одну только ночь любви, Мага … и я брошу к твоим ногам сказочные сокровища…

Мага покачала головой. Руки мужчины, протянутые к ней, безвольно упали.

– Ты отказываешься? – жестко спросил он.

– Я отказываюсь от ваших сокровищ! Что же до зелья, о котором вы мне говорили, то для меня оно – детские игрушки. Завтра напиток, который вернет вам молодость, будет готов.

– Но подумай вот еще о чем. Надо, чтобы твое зелье, принятое той, кого я выбрал, помогло ей забыть, что я стар… чтобы оно дало ей силу полюбить меня!

– Мне нужно знать, кто она! – сказала старуха.

– Кто она?.. Да я сам едва ее знаю! Я ее видел один раз, всего один раз! Сегодня. Еще утром я не знал об ее существовании… Но портрет возбудил во мне горячее желание ее видеть… Она – ангел!.. И вот после полудня я ее увидел… Я спрятался в своей лоджии в соборе Святого Петра и мог долго наблюдать за ней, оценивать все ее совершенства… Никогда… никогда за свою долгую жизнь я не испытывал подобного чувства.

– Никогда? – мрачно перебила старуха.

– Нет, никогда…

– А как ее зовут?

– Она – бедная девушка из народа… Форнарина… У нее нет ни семьи, ни имени.

– А портрет, – спросила старуха деланно равнодушным голосом… – Кто его написал?

– Один молодой художник… по имени Рафаэль Санцио… Да какая разница!.. Ты выполнишь мою просьбу?

– Выполню!

– Сколько тебе понадобится времени?

– Месяц.

– Целый месяц? Никогда я не умел отказывать себе…

– Так надо.

– Но ты уверена, что зелье удастся?

– Уверена!

– По рукам! Через месяц я приду к тебе.

– Я буду готова.

Выслушав эти слова, гость направился к выходу, но перед тем как исчезнуть, он сделал еще одно движение – жест мольбы и одновременно угрозы. Потом он спустился с лестницы, присоединился к своему эскорту, и они отправились по темным улочкам к замку Святого Ангела. Добравшись до места, мужчина в маске протянул каждому из сопровождавших его людей по серебряной монете. Те с благодарностью поклонились и растворились в темноте.

Несколько минут спустя кто-нибудь из пожелавших пошпионить за человеком в маске мог бы увидеть, как тот исчезает во мгле узкой улочки-кишки, которую Чезаре Борджиа прошел тем же утром в обратном направлении. Таинственный пешеход, пройдя подвалами замка, наконец добрался до двери, ведущей в ватиканскую спальню. Там он наконец-то снял маску и, раздевшись, упал на широкую кровать, украшенную тиарой и двумя ключами. Потом он ударил молоточком в серебряный колокол.

Появился слуга.

– Мой настой! – приказал мужчина.

Слуга поспешил исполнить приказание.

– А теперь пошли ко мне чтеца…

Слуга исчез, словно бестелесная тень; его мгновенно сменил молодой аббат.

– Анджело, дитя мое, вот уже два часа, как я лег в постель, но сна что-то все нет. Почитай мне что-нибудь… Пожалуй, четвертую главу «Энеиды»!..

– Слушаюсь, святой отец, – ответил аббат.

 

X. Мадонна с креслом

[10]

Когда гость ушел, Мага прошла в угол, где она содержала змей. Мага глубоко задумалась. Перед ее широко открытыми глазами пробегали какие-то мимолетные видения.

– Скоро и день! – пробормотала старуха, услышав пение петуха, приветствовавшего утреннюю зарю.

Она поднялась, прошла ощупью к большому сундуку и открыла его. Потом нажала какую-то пружину, после чего из боковой стенки выдвинулся небольшой ящичек. Старуха открыла его. На дне ящичка ее руки нашарили шкатулку кленового дерева, с великолепной резьбой и золотыми инкрустациями. В шкатулке лежало только два предмета. Один из них – простой стальной кинжал арабской работы, вложенный в ножны из выцветшего темно-красного бархата.

Другим предметом была миниатюра, обрамленная в искусно отделанную золотую рамку, украшенную бриллиантами и рубинами. Одна эта рамка принесла бы Маге целое состояние, если бы только старуха захотела ее продать. На миниатюре был изображен молодой человек, одетый в костюм, распространенный среди испанских студентов в XV веке. Лицо молодого человека было очень выразительным, по нему можно было судить о решительном и высокомерном характере, взгляд черных глаз был жестким, лоб обрамляли чуть изогнутые стрелки густых бровей, в ироничную улыбку сложились губы, а в целом лицо отражало невероятную смелость и крайнее упрямство. Но угадываемую твердость, почти жестокость смягчало, затушевывало на портрете обаяние юности. Мага это изображение разглядывала с бесконечной болью.

– О, моя любовь, моя юность! – прошептала она. – Где вы?.. Там, в этой шкатулке, которую я не осмеливалась открыть в течение десяти лет… со времени его последнего визита…

Внезапно она упала на колени и разрыдалась… Губы ее с дрожью прижались к миниатюре.

– Мама!.. Вы всё еще плачете?

Несравнимо чистый, несказанно нежный голос произнес эти несколько слов. Мага резко вскинула голову, решительно захлопнула шкатулку, задвинула ящичек и закрыла сундук. Потом она обернулась к двери, которая вела в соседнюю комнату.

– Где вы, мама? – снова раздался тот же голос. – Я вас слышу…

Мага зажгла факел. В дверном проеме она увидела девушку лет шестнадцати. Ее нельзя было назвать девушкой. Она была сама девственность.

Когда факел разгорелся, юная дева, едва одетая, босая, приблизилась к старухе, обвила ее дряблую шею своими ослепительно белыми руками и положила головку на изможденную материнскую грудь.

– Розита!.. Мое единственное утешение! – сказала Мага.

– Как колотится ваше сердце, бедная мама Роза.

Та, которую старая Мага только что назвала Розитой, подняла глаза на чародейку. В ее глазах скрывался целый мир нежности.

– Вы плачете, мама Роза, – продолжала она. – Вы так сильно огорчены, но не хотите открыть мне причину вашей печали… мне, вашей дочери?

Колдунья вздрогнула.

– Дочь!.. Да, моя дочь… моя единственная дочь… – и глухо, только для себя самой, она добавила: – Пусть будет проклят «другой», разбивший мое сердце матери… как и «он» разбил мое сердце любовницы!..

Она продолжала говорить:

– Это правда, моя Розита, что у меня большое горе… И оно медленно убивает меня. Но об этом горе я не могу говорить, потому что тогда тебе надо бы рассказать всю мою жизнь!.. А рассказывать тебе о моей жизни – всё равно что бросить грязную тряпку на твою чистоту, омрачить твою радость, запятнать твою невинность. Ты понимаешь?

– Мне понятно только одно, мама: я люблю вас всем сердцем и страдаю, увидев, как страдаете вы… Вот поэтому я хотела бы знать ваши печали, чтобы разделить их… чтобы утешить вас.

– Ах, Розита, одно твое присутствие утешает меня… Одной твоей ласки достаточно, чтобы на время забыть то великое зло, которое разъедает мою душу… Смотри, вот я больше не плачу… А раз уж ты проснулась, поговорим немного… Мне надо кое-что тебе сказать… Я долго колебалась… Но время пришло.

Занимался день и в лачуге светлело. Розита присела. Мага загасила восковой факел.

– О чем вы хотели рассказать мне, мама?

– Увы! Лучше бы я не была твоей матерью!

Легкое облачко на мгновение опечалило чело девушки.

– Но это не так… Вы – моя единственная мать… потому что настоящая … меня бросила…

– Да, бросила!.. И об этом я хотела поговорить с тобой, дитя мое.

– Зачем, мама Роза? Стоит ли пробуждать печальные воспоминания?..

– Надо, девочка моя… Но скажи мне, ты должна сегодня идти в ателье Рафаэля?

При упоминании этого имени у Розиты невольно вырвался крик радости. Лицо ее просияло.

– Ты его сильно любишь?

– Да, мама Роза!.. Я люблю его всей душой, как и он меня… Он такой красивый, такой добрый… Мы уже наметили дату нашей свадьбы, мама!.. Конечно, если вы разрешите… Рафаэль должен был прийти к нам завтра и поговорить об этом с вами…

– Какое значение имеют даты, детка! Если ты будешь счастлива, остальное меня не касается… Но ты мне не ответила. Должна ли ты с ним сегодня увидеться?

– Нет, мама. Вчера он закончил картину прекрасной Мадонны, для которой я позировала. Он мне сказал, что мы увидимся завтра, здесь… Он должен отнести картину нашему пресвятому отцу.

– Папе? – глухо вскрикнула Мага.

– Да, мама!.. Картина моего Рафаэля будет удостоена чести висеть среди ватиканских шедевров!

На несколько минут в комнатушке воцарилось молчание.

Потом та, которую таинственная старуха называла Розитой, а неискушенные соседи – «Форнариной», то есть Булочницей, поскольку не знали никакого другого имени, мечтательно улыбнулась:

– Как подумаю о своем счастье, – тихо сказала она, – то спрашиваю себя, не подстерегает ли меня какое-то несчастье…

Мага вздрогнула.

– Что ты хочешь сказать, дитя? – тревожно спросила она.

– О, ничего… Пустое, мама… Вы же сами видите, как я по-настоящему счастлива… После тех шести лет, что я живу у вас… Помните, как я страдала, до того как вас узнала…

– Из-за меня, – едва слышно пробормотала старуха, но так, чтобы девушка не могла расслышать.

– Мне было тогда десять, – продолжала Розита, устремив глаза в пустоту. – Со мной плохо обращались, меня били, презирали. Одни называли меня маленьким ублюдком, другие клялись, что меня даже не крестили… Но всё бы это было еще ничего… Женщина, у которой я жила… била меня смертным боем. За малейший промах, погрешность она лупила меня тяжелой палкой.

Застыв в неподвижности, старуха слушала с глубоким вниманием этот рассказ, впрочем, уже не раз слышанный ею.

– Эта женщина была такой злой. Ее звали Стрига. Другого имени я никогда не слышала. Она и мне говорила, что у меня нет имени. Поэтому люди и привыкли звать меня Форнариной; это прозвище так и осталось за мной. Хорошо, что Рафаэль тоже так меня иногда называет… О, мама! Какое это было грустное время в моей жизни! Я была слишком худа, чтобы ходить просить подаяние. Стрига почти не давала мне есть. Не раз я дралась с собакой за объедки, которые Стрига ей кидала. Однажды я подумала, что пришел мой последний час. Я увидела в печке у Стриги краюшки хлеба, и мне очень захотелось их попробовать… Я так давно не ела хлеба!.. Я была голодна… Дождавшись ночи, я проскользнула в пекарню… Я стащила совсем маленькую краюшку… И в тот самый момент, когда я вернулась в конурку, где я спала на подстилке из соломы, передо мной возникла Стрига!.. Она шпионила за мной… Она видела меня! Она свалила меня на землю одним ударом… Я же была такая слабая!.. Потом она начала шпынять меня ногами, а потом, наклонившись ко мне, укусила так сильно, что пошла кровь!.. Окаменев от ужаса, я лишилась чувств… А когда я очнулась, то была уже здесь, у вас на руках, мама Роза… И вы рыдали… О, как вы рыдали!.. Совсем, как сейчас. Почему вы плачете, мама?.. Всё это давно прошло.

– Но воспоминания жгут меня, словно раскаленным железом…

– Добрая мама Роза! – воскликнула девушка. – Неужели я настолько глупа, что разбередила вашу боль, говоря о вещах, которые вы бы не знали, если бы я их вам не рассказала… Гоните от себя эти воспоминания, мама! Всё кончено!

– Только вот угрызения совести никогда не уйдут, – сказала старуха.

– Угрызения? – удивилась Форнарина.

– Мне ли еще испугать тебя! Это было бы истинным наказанием.

– Мама, – проговорила Форнарина, – да что вам в голову ударило? Очнитесь, придите в себя… Ваши слова меня пугают.

– И тем не менее ты должна это знать! – сказала Мага, вытягивая руки и становясь на колени. – Прокляни меня, Розита, потому что это я была твоим палачом…

– Проклясть вас за то, что вы меня спасли, за то, что только у вас я познала радость жизни, познала, что такое любить и быть любимой…

– Слушай же! Это я отдала тебя Стриге!

– Вы бредите, – пролепетала Форнарина.

– Да, но я не только вручила тебя этому демону, но еще и давала ей денег, чтобы она тебя ненавидела, била, заставляла страдать…

– О, мама Роза! Вы не в себе… Очнитесь, молю вас!

– Не прежде, чем ты все узнаешь! Это я подглядывала за тобой, за твоими страданиями. Я любовалась ими. Твои слезы услаждали мое уязвленное сердце… И это продолжалось до той самой ночи, когда я увидела тебя трепещущей, агонизирующей в зубах Стриги. Тогда во мне произошло что-то непонятное… Я схватила тебя и унесла… Но ты не могла забыть… И ты не забыла… О, как я страдала, когда ты своим нежным голоском рассказывала мне о своем ужасном прошлом… Укоры совести сжимали мне горло… Ну вот теперь ты всё знаешь… Прокляни меня!

Форнарина слабо вскрикнула. Она склонилась, приподняла старую женщину и обняла ее.

– Мама! – сказала она дрожащим голосом. – Мама, я вас люблю, а вы… Разве больше вы не любите свою дочь?

– Господи! Господи! – воззвала старуха. – Она меня прощает!.. Она не оттолкнула меня… Она все еще зовет меня мамой!

Старая Роза перестала плакать, подавила душившие ее переживания и продолжила:

– А теперь, дочь моя. Надо, чтобы ты узнала всё…

– Мама, – сказала Форнарина, – мне надо пойти в пекарню Нунчи…

– Сегодня ты не пойдешь, дитя мое.

– Но, мама, с меня же вычтут за день. У нас не будет денег.

– Розита!.. Я уже сказала, что ты узнаешь всё, – ответила Мага лихорадочной скороговоркой. – Чего стоит твоя жалкая плата! Смотри!

Она подвела девушку к сундуку, открыла выдвижной ящичек. Он был заполнен золотыми и серебряными монетами. Форнарина посмотрела на старуху с удивлением.

– Не понимаешь? – спросила колдунья. – Ты не понимаешь, что я позволила тебе трудиться ради жалкого заработка, потому что не хотела, чтобы … догадались, чтобы … не пробудились подозрения!.. Сегодня, дочь моя, ты не пойдешь в пекарню и завтра тоже, и во все последующие дни…

Старуха вдруг прервала свою речь.

– О! – пробормотала она – Он приходил!.. Он был здесь… Сидел в этом кресле…

Она задрожала и, повернувшись к Форнарине, добавила:

– Слушай, Розита! Сейчас ты узнаешь, почему у тебя нет ни имени, ни семьи…

 

XI. Папское распятие

Было около десяти часов утра.

Почтовая карета остановилась возле Флорентийских ворот, рядом с дубовой рощицей. Из нее вышла дама, одетая в черное, и пешком быстро вошла в Рим, а потом направилась в сторону Ватикана. Но подошла к нему не со стороны фасада, а с тыльной стороны, где раскинулся огромный, окруженный стеной сад. Проникнуть в эту часть Ватикана можно было только через низенькую калитку, которой давно уж не пользовались.

Женщина в черном, с густой вуалью на лице, прошла вдоль стены до той самой маленькой дверцы. Она с дрожью вставила ключ в заржавевшую от времени скважину, которая скрипела, сопротивлялась усилию и наконец поддалась.

Гостья оказалась в саду. Она постояла чуток, потом поспешно направилась в элегантный павильон, полускрытый гигантскими кустами олеандров. У входа в павильон меланхолично прогуливался старый слуга, одетый в простую черную ливрею. Заметив незнакомку, он рассерженно крикнул:

– Синьора, как вы попали сюда? Уходите… Скорее!

Не отвечая, женщина вынула из-за пазухи маленькое золотое распятие и протянула его слуге. Тот мгновенно склонился в глубоком поклоне.

– Извольте… доставить это распятие… вы сами знаете, куда, – взволнованно распорядилась женщина.

Слуга взял распятие, посторонился, чтобы гостья смогла пройти в павильон, и отправился во дворец.

Дама же вошла в уединенную комнату, села и стала ждать, прислушиваясь, с бьющимся сердцем.

Прошло более часа. Наконец послышался шум шагов по песку. В проеме двери появился мужчина и посмотрел на гостью со смесью любопытства, недоверия и беспокойства. Дама быстро поднялась. Медленным жестом она открыла свое лицо…

– Графиня Альма! – глухо вскрикнул мужчина.

– В иные времена, Родриго, вы меня называли Онората! – тихо ответила женщина.

– Синьора! – сказал мужчина. – Здесь нет ни Родриго, ни Онораты… Я вижу пред собой графиню Альму, противницу нашей Церкви… А я… я – только скромный грешник, который проводит последние часы своей жизни, замаливая свои ошибки перед Милосердным и Всемогущим… Ну садитесь, синьора…

Женщина, вся дрожа, повиновалась. Слезы навернулись на ее глаза. Мужчина наблюдал за нею острым, пронзительным взглядом.

– Семнадцать лет! – проговорила гостья, оглядываясь. – Прошло семнадцать лет, как я в последний раз проникла сюда… Вы говорите о своих ошибках… А кто мне простит мои?

– Господь милостив, синьора…

Опустив голову, скрестив руки, мужчина ждал и не задавал никаких вопросов.

– О! – продолжала костья, – с тех самых далеких времен я страдаю и плачу. Клятвопреступница, неверная жена. Я изменила своему долгу… Мимолетная гордость и амбиции бросили меня в ваши объятия… О, как я жестоко наказана! Ребенок, тот ребенок которого я трусливо оставила на пороге храма… Сколько раз я мечтала об этой бедной малышке!.. Сколько раз я говорила себе, что те несчастья, которые посыпались на наш дом, стали лишь справедливым наказанием за мое преступление!..

– Господь справедлив, синьора…

– Вам ли говорить мне это! – воскликнула в порыве негодованья графиня Альма. – Это вы, Родриго, посоветовали мне бросить ребенка. Это из-за вас, Родриго, пострадал род Альма, как пострадали все дворянские фамилии Италии!

– Папа не может отвечать за ошибки любовника.

– Да, – ответила графиня с горечью, – да, святой отец…В самом деле, вы больше не Родриго, а я – не Онората… Значит, я обращаюсь к святому отцу… К суверенному понтифику обращаю я свою смиренную мольбу…

– Говорите, дочь моя, и если только удовлетворение вашей просьбы будет в моих силах, я сделаю это.

– Святой отец, – продолжала графиня, тщетно пытаясь придать своему голосу твердость, – если бы речь шла только обо мне, я бы давно отказалась от этого мира… Дверь монастыря прихлопнула бы мой позор, подобно крышке гроба…

– Это было бы прекрасное решение, – живо поддержал папа.

– Но я не в праве его осуществить!.. Если бы речь шла только о графе Альбе, то в силу своей моральной слабости быстро приспособится ко всему, что Ваше Святейшество сможет предложить ему в обмен на цитадель Монтефорте.

– Граф Альма, – прервал папа с той же живостью, – может быть уверен, что его ждет в Риме, да даже и в Ватикане, блестящее положение, если ему захочется оставить свое орлиное гнездо… Поручаю вам сказать об этом супругу.

– Мне нет нужды его об этом информировать, святой отец… Граф знает, что сможет получить, если решит сдаться… И как часто он об этом мечтает!

– Ну и что же ему мешает? Я готов раскрыть ему свои объятья!

– Кто мешает ему сдать Монтефорте? Кто мешает мне заживо замуровать себя в монастыре? Моя дочь… Беатриче.

– Ребенок! Я дам ей великолепное приданое. Я сделаю ее принцессой. Я сделаю для нее еще больше. Я выберу для нее партию, на которую сегодня могла бы претендовать разве что королевская дочка. А человек, которого я ей предназначил, сам, быть может, взойдет на королевский трон… И тогда ваша дочь станет королевой! Слышите, Онората, королевой!..

– Ваше Святейшество только что назвал меня Оноратой!

– Как-то невольно вырвалось!

– И что же это за партия, которую вы предлагаете Беатриче?

Папа выпрямился и с особой торжественностью произнес:

– Его зовут Чезаре Борджиа, герцог Валентинуа… в ожидании более громких титулов…

– Ваш сын?

– Он самый! Ах, графиня, поверьте, сегодня я дал вам доказательство странной привязанности среди…

– Вы не знаете Беатриче! – прервала его графиня Альма. – Я передала ей кровь рода Сфорца. Но тогда, как я могла забыть, что эта кровь бежит по ее венам с пугающей меня пылкостью… Вы, конечно, знаете, святой отец, что граф Альма оборонял Монтефорте, единственную крепость, устоявшую перед Чезаре, победителем римлян. Все этому верят… Но ведь это Беатриче вдохновила гарнизон. Это она подготовила поражение вашего сына… Она и сейчас готова сражаться.

Папа долго хранил молчание, в то время как графиня плакала у его ног. Потом он прибег к маневру, которым обычно пользовался и великолепно владел: он ответил вопросом на мольбу несчастной женщины:

– Итак, вы отказываетесь от брака Чезаре с Беатриче?

Графиня с удивлением подняла голову:

– Я не отказываюсь… Он просто невозможен… Беатриче питает против всех вас такую ненависть, которую она унаследовала от предков из рода Сфорца.

– Что же! Пусть тогда свершается воля Господа!

– Святой отец, я жду вашего решения. Какой ответ принесу я в Монтефорте?

– Увы, дочь моя… Я бессилен перед Чезаре. Давным-давно он не слушается меня. Свои войны он ведет вопреки моей воле. Думаю, что никакие силы не помешают ему пойти на Монтефорте…

Графиня медленно встала. Она бросила на папу последний отчаянный взгляд.

– Прощай, Родриго! – сказала она.

– Храни вас Бог, дочь моя, – ответил папа.

Онората, графиня Альма, вышла, покачиваясь. Едва она удалилась, как папа надменно вытянулся.

– Черт возьми! – пробормотал он. – Вот это поворот! О таком визите я не мог и подумать…

Старик хихикнул высоким голосом. Потом он отдернул портьеру и вошел в соседнюю комнату. Там, в полутьме, сидел какой-то мужчина. Это был Чезаре Борджиа. Собственной персоной. Папа вызвал его, как только получил золотое распятие от графини Альма.

– Ну, слышал? – спросил старый Борджиа.

– Всё!.. Клянусь адом, я сравняю Монтефорте с землей.

– Если только воительница Беатриче…

– Примавера! – перебил его побледневший Чезаре.

– Ты слышал, какие добрые чувства она приберегла для тебя!

– Я заставлю ее переменить их! – мрачно ответил Чезаре.

– Ну, а пока, после сегодняшней неудачи, у нас появился еще один враг… Эта графиня Альма, на которую я в глубине души немного рассчитывал, чтобы сгладить трудности и подготовить твою свадьбу, теперь далека от союза с нами. Наоборот, она развернулась против нас.

– Если она доберется до Монтефорте… Что же до ее дочки, графиня вообще может ее не увидеть.

– О чем ты говоришь?

– Беатриче видели в окрестностях Рима.

– В окрестностях Рима? – вздрогнул папа. – О! Эти Сфорца – смелые противники… Пойдем, Чезаре, сын мой… Мне надо помолиться. Я попрошу Небо, чтобы мать и дочь больше никогда не встретились!..

– Я займусь этим! – пробурчал Чезаре.

Он хотел уйти, но папа удержал его движением руки.

– Кстати, – сказал он, – графиня забыла здесь драгоценность… Вот это золотое распятие. Мне кажется, ты можешь догнать ее и отдать ей эту святыню, которой, если не ошибаюсь, она очень дорожит…

Чезаре внимательно посмотрел на отца.

– Впрочем, – продолжал папа, – может быть, это и не ее распятие. Но оно в точности похоже на распятие графини. Есть только одно небольшое различие. Посмотри, Чезаре, повнимательней… На распятии графини у Христа не было тернового венца, тогда как на этом голова Спасителя увенчана терниями… Видишь?.. И есть одна заостренная колючка… Она может очень больно уколоть.

Чезаре вырвал распятие из рук понтифика и поспешно удалился.

Графиня Альма быстро удалялась. Она уже добралась до кареты, ожидавшей ее под тенью дубовой рощицы близ Флорентийских ворот. Карета стронулась с места, но не проехала еще и пятисот шагов, как ее настиг всадник и знаком приказал кучеру остановиться. Тот повиновался.

Всадник наклонился к дверце кареты и почтительно приветствовал пассажирку. Графиня подняла голову и узнала всадника.

– Чезаре Борджиа! – вымолвила она, побледнев.

– Он самый, синьора!.. Хотя наши дома и враждуют, я хочу засвидетельствовать вам свое глубокое почтение. Мой достопочтенный отец собирался послать слугу, чтобы тот передал забытую вами вещь, но я решил, что этим слугой буду я.

– Забытую вещь? – удивилась графиня.

– Вот это распятие… Мой отец был убежден, что вы, без сомнения, пожалеете о его пропаже… Хочу избавить вас от этого огорчения.

Графиня печально улыбнулась.

– Благодарю вас, сеньор, – сказала она, покраснев.

Она протянула руку, чтобы взять протянутое Чезаре распятие. И в то же мгновение она легонько вскрикнула.

Шероховатая поверхность распятия царапнула ей ладонь, но порез оказался таким слабым, что он едва различался на коже.

– Какая неловкость! – раздосадованно вскрикнул Чезаре. – Я сделал вам больно, синьора?.. Не могу себе простить.

– Пустяки…

– Ну тогда прощайте, синьора… Моя миссия закончена. Мне остается добавить несколько слов. Что бы ни произошло, каковы бы ни последовали политические или военные осложнения, я навсегда сохраню горячую симпатию к вам и вашей семье.

При этих словах Чезаре натянул поводья и помчался в Рим, но перед тем как въехать в город, он остановился, обернулся и какую-то минуту следил за удаляющейся каретой.

– Карета прибудет в Монтефорте через три дня, – тихо проговорил он. – Но привезет она только труп.

Но карета отправилась вовсе не в Монтефорте. Она остановилась в той же самой гостинице «Де ла Фурш», где шевалье де Рагастен познакомился с Чезаре и проконсультировал синьора Асторре относительно парижской моды. Повозку поставили под навес, а графиня Альма закрылась в комнате и вышла оттуда только к ночи. Тогда она продолжила путь верхом и одна. Вскоре она оставила Флорентийскую дорогу и после двухчасовой скачки по бездорожью достигла узкой расщелины между скал. В глубине ущелья виднелось довольно скромное жилище.

Лишь только графиня оказалась в пределах видимости этого домика, светлое пятно появилось на тропинке, которая извивалась между поросших миртом и мастиковым деревом скал.

– Беатриче! – радостно вскрикнула графиня.

– Матушка!.. Как я беспокоилась!.. Как поздно вы возвращаетесь! – приговаривала Примавера, обнимая графиню.

Женщины торопливо вошли в дом; вооруженный слуга запер за ними дверь.

– Ну, матушка… Удачно съездили? – спросила Беатриче, когда обе уселись в комнате нижнего этажа. – Нашли вы тех людей, которых надеялись встретить?

– Их нет в Риме! – тусклым голосом ответила графиня.

– Ах, матушка!.. Вы так расстроили меня… Когда вчера вы поделились со мной мыслями о поездке в Рим, результатом которой могло стать перемирие между нами и родом Борджиа, мое сердце тревожно сжалось… В Италии не может быть мира, пока эти чудовища живы.

– Успокойся, Беатриче, – с горечью сказала графиня. – Я тоже считаю, что война неизбежна…

– Мужайся, мама!.. Я решила бороться до конца… Но скажите мне, уверены ли вы, что ваше возвращение осталось незамеченным, что за вами не следили?

– Уверена, дитя мое! Я поступала в точности по твоему плану. Почтовая карета осталась в гостинице «Де ля Фурш».

– Хорошо, матушка! Впрочем, наше изгнание подходит к концу… Завтра вечером в Риме состоится последнее собрание. А послезавтра на рассвете мы покинем это убежище, где прятались больше месяца, и отправимся в Монтефорте.

– У тебя героическая душа, Беатриче…

– Приходится быть героической, раз у мужчин женские сердца.

Графиня вздрогнула:

– Ты намекаешь на своего отца?

– Да! Отца, который не осмелился приехать сюда… Но что с вами, мама?.. Вы побледнели…

– Ничего… Я хотела выпить воды, но … рука… Не могу взять стакан.

– Пейте, матушка, – сказала девушка, подавая графине стакан.

Та хотела взять стакан, но пальцы внезапно разжались, и стакан полетел на пол.

– Не понимаю… Что со мной?.. Минуту назад… руку словно парализовало…

– В самом деле, мама, – вскрикнула испуганная Примавера, – рука у вас как восковая… Ваши пальцы свела судорога… Мама! Что с вами?

– Рука коченеет… холодно… до локтя… Голова кружится… О! Я догадалась!

Последние слова графини вырвались душераздирающим воплем, в котором перемешались ужас и смертная тоска. Примавера схватила мать в объятия, словно защищая ее от невидимой опасности.

– Что делать? – растерянно бормотала она.

– Ничего, дочка, – ответила графиня. – Ничего. Все хлопоты тщетны, потому что яд, проникший в мою кровь, не щадит никого…

– Яд? – пришла в ужас Примавера.

– Яд Борджиа!..

Ошеломленная девушка стояла в оцепенении, спрашивая себя, не помутился ли у матери рассудок… Но графиня заговорила прерывающимся уже голосом:

– Поищи у меня на груди… Руки мне отказали…

Примавера поспешила повиноваться.

– Распятие!.. Возьми его…

– Вот оно, мама.

– Покажи… Вижу! Это не мое распятие!.. Он его подменил… На нем яд… в терновом венце… Беатриче, берегись этого креста…

– О! Это же невозможно! – пролепетала девушка. – Это жуткий сон.

– Это ужасная действительность, Беатриче… Слушай меня, дочка… Мне осталось жить не больше часа… Слушай меня и не перебивай… То, о чем я хочу сказать тебе, очень важно…

Беатриче встала на колени, обхватила талию матери своими руками, положила голову ей на колени и тихо зарыдала.

– Беатриче – продолжала графиня, – ты еще молода, но душа твоя отважна и сильна. Ты из той породы людей, которые всё могут понять… Нужна смелость, чтобы сказать тебе то, что хочу, и эту смелость мне дают приближающаяся смерть и уверенность в том, что я больше не увижу тебя и мне не придется краснеть перед тобой…

– Краснеть?.. Вам?.. Моей матери?

– Беатриче, я грешная женщина! Слушай… Однажды твоего отца не было в Монтефорте, и вот пришел один мужчина…Пусть простит мне Небо ужасную мысль, посетившую мой мозг в этот момент!.. Как бы там ни было, но твоего отца не было в Монтефорте восемь дней… И вот как-то вечером я почувствовала, как меня охватывает странное безумство… Мужчина увлек меня с собой… Я поддалась…

Дикие рыдания разрывали горло Примаверы, но она не сказала ни слова.

– Этот человек… Я его видела в Риме, в его дворце… Если я делаю это признание, Беатриче, признание, буквально давящее меня, то только потому, что эта связь имела за собой последствия, тебе известные. Я стала матерью… у меня родилась девочка…

Проговорив эти слова, графиня пылко посмотрела на Примаверу, но та не показывала лица, уткнув его в колени матери.

– Я была неверной супругой, – продолжала графиня. – А потом стала преступной матерью… Я оставила этого ребенка по совету того мужчины! Я положила его на порог маленькой церквушки у входа в Гетто: церкви Ангелов… После этого, терзаемая угрызениями совести, я тщетно искала ее… Вот в чем состояло мое настоящее преступление, Беатриче… Ты меня слышишь, дочка?

Примавера кивнула головой.

– Это преступление я искупила сегодня… Не смертью, как ты могла бы подумать… А раскаянием, которое давит на мое сердце… Этот ребенок, Беатриче… твоя сестра… она жива… Я это чувствую… То, что не смогла сделать я… Беатриче… просит тебя сделать твоя умирающая мать… Ищи ее! Найди… Сделай так, чтобы твоя сестра не была несчастной в этом мире.

– Я сделаю это, мама! – прошептала Беатриче. – Я найду ее… и буду любить ее, мама!

Примавера встала, склонилась к материнскому лбу и прижалась к нему в долгом и нежном поцелуе.

– Не думайте больше о прошлом! – попросила она.

Умирающая покачала головой.

– Надо… сказать тебе… имя!

– Имя?

– Да… Ты должна знать имя отца ребенка, твоей сестры!.. Этот человек залил кровью всю Италию… Это он приказал своему сыну отравить меня… Его зовут Борджиа! Это – папа!

Крик ужаса вырвался у девушки. Она взяла руку своей матери и резко встряхнула.

– О! Повторите… Возможно ли такое?

Однако графиня Альма уже навсегда стала неподвижной и немой. Сильный толчок прервал ее жизнь. Примавера упала на колени: оцепеневшая, отчаявшаяся, вся во власти боли и страха…

 

XII. Рафаэль Санцио

Теперь мы поведем читателей в большой и красивый дом, расположенный на склоне одного из римских холмов – Пинчо. На втором этаже находилась обширная комната, куда через огромный оконный проем, выходивший на балкон, потоком вливался свет. Это было ателье Рафаэля Санцио.

С помощью молодого человека примерно того же возраста художник принялся снимать полотна, которые украшали стены ателье. По мере того как картины покидали свои места, молодые люди цепляли их на веревку и спускали с балкона на тачку, поставленную возле порога, а там уж работник расставлял их по порядку. Это напоминало поспешное переселение, если не сказать – бегство.

Молодые люди, не переставая, разговаривали между собой.

– Итак, – сказал друг Рафаэля, – на этот раз я тебя собираю во Флоренцию?

– Да, мой дорогой Макиавелли, во Флоренцию… Там я надеюсь найти помощь и поддержку благодаря влиянию моего обожаемого учителя Перуджино.

– Через пятнадцать дней, самое позднее, все твои сокровища будут во Флоренции. Верь мне, Санцио.

– Спасибо, Макиавелли. Я знал, что могу рассчитывать на твою дружбу. Но почему ты, вместо того чтобы посылать мне мои картины, сам не привезешь их? Поедем вместе, Макиавелли… Рим – мертвый город. А вот Флоренция, напротив, – это мозг Италии.

Макиавелли кивнул головой.

– Да, – сказал он. – Я, как и ты, люблю Флоренцию… И когда-нибудь именно туда я поеду, чтобы привести в порядок мои записи и написать книгу, о которой я мечтаю… Но только здесь я найду материал для нее, какого нигде больше нет.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Лучшей модели для моей книги, чем Борджиа, не найти… Какой роскошный преступник! Разве можно мечтать о более совершенном воплощении жестокости, хитрости и насилия? Что за великолепный экземпляр деспота, который пробудит в народе ненависть к деспотизму… Ах, как счастлив, что я отказался от попытки заколоть его кинжалом!

Макиавелли внезапно умолк. Потом он провел по своему лбу горячей рукой и неожиданно обратился к наблюдавшему за ним Рафаэлю:

– Прости меня, дружище, я позволил себе увлечься мечтами, тогда как тебя подстерегает серьезная опасность… Но о чем ты думаешь?

– О Розите, – тихо сказал вдруг опечалившийся художник.

– Ах, эта твоя Форнарина! – продолжил Макиавелли. – Кстати, ты должен сообщить мне причину столь быстрого отъезда… Да что там говорить?.. Бегства!

– Макиавелли! Дорога каждая минута… Однажды, когда ты приедешь к нам во Флоренцию или в Урбино, ты все узнаешь… Сегодня я тебе скажу только одно: Розите грозит страшная опасность… То, что вчера мне рассказала Мага из Гетто, меня поразило… Завтра на рассвете Форнарина и я будем далеко от Рима, на пути во Флоренцию… Но еще до отъезда будет освящен наш союз.

– И венчание будет?

– Ночью, в маленькой церквушке Ангелов, у входа в Гетто… Именно там Мага когда-то нашла мою бедную Форгарину…

– В котором часу?

– Во время первой ночной мессы… В два часа… Сразу же после церемонии мы покинем Рим пешком и доберемся до почтовой кареты в том месте, где ты мне укажешь.

– Будь спокоен… Всё будет готово… Прочная повозка, быстрые лошади… Я об этом позабочусь… Кстати, у меня в загашнике есть пятьдесят дукатов… Дать их тебе?

– Нет, я богат… Я получил у папского казначея деньги за мою «Мадонну с креслом». Перемещение картин было завершено.

Друзья спустились вниз и распрощались до церемонии в церкви Ангелов, где Макиавелли предстояло быть свидетелем Форнарины…

Рафаэль вошел в церковь Ангелов. Художник поискал глазами священника и, не увидев его, направился в ризницу, как вдруг он заметил монаха в надвинутом на глаза капюшоне, вышедшего оттуда и пересекшего неф. Рафаэль остановил его.

– Отец мой, – сказал он монаху, – не могли бы вы сказать мне, на месте ли здешний викарий?

Монах бросил беглый взгляд на юношу и удивленно вскинул руки. Но изумление быстро прошло.

– Здешний досточтимый священник болен… Я его замещаю… Вы нуждаетесь в помощи нашей Святой Церкви?

– Отче, – повторил художник после недолгого колебания, – речь пойдет о венчании…

– Хорошо, сын мой… Итак?

– Свадьба… без роскоши… без излишнего шума… Таков каприз … невесты… И она хочет, чтобы … венчание совершилось ночью.

– А жених – вы?

– Да, преподобный отец.

– А невеста?.. Кто она?

– Имена вы узнаете в надлежащий момент.

– Хорошо, сын мой… И вы желаете, чтобы венчание совершилось нынешней ночью?.. Может быть, вы хотите, чтобы церемония была тайной? Можете довериться мне, сын мой…

– Да, любезный отче… Надо, чтобы заключение этого союза произошло в тайне…

– Мы служим мессу в час ночи, другую … в два часа…

– Двухчасовая мне подходит.

– Очень хорошо… Когда же?

– Да сегодня ночью, отче! Что-нибудь этому может воспрепятствовать?

– Нет, ничто. Будьте здесь нынешней ночью в два часа с невестой и свидетелями… И я соединю ваши сердца.

Рафаэль поблагодарил монаха и вышел. Что же до преподобного отца, то он подождал, пока молодой человек не исчез из вида, и направился в ризницу. Там старый священник приводил в порядок церковную утварь.

– Фра Доменико, – сказал монах, – вы можете возвращаться к себе.

Священник удивленно посмотрел на его преподобие, а тот продолжил:

– …потому что вы больны.

– Я болен, дон Гарконио?

– Да! До завтрашнего утра! Вы меня слышите? – властно распоряжался монах.

Священник смиренно поклонился.

– Пусть будет по-вашему, дон Гарконио!

– Утром вы сможете явиться в церковь. А до этого – послушайтесь меня и оставайтесь в постели.

Священник вздохнул, отдал монаху ключ от церкви и удалился. Монах в свою очередь покинул церквушку, закрыв ее дверь на ключ, и поспешил в Ватикан…

– Час по полуночи… Жители города, спите спокойно!.. – прокричал ночной стражник у ворот Гетто, не входя в них.

В мрачной комнатушке Маги Рафаэль Санцио и Розита, малышка Форнарина, его невеста, только что простились со старой колдуньей. Спокойная и почти безразличная на вид, Мага ласками утешала рыдавшую Форнарину.

– Мама, – попросила девушка, – пойдемте с нами.

– Мне надо остаться, – твердым голосом ответила колдунья. – Позже я к вам приеду… Может быть! Но пока что у меня есть еще неоконченные дела в этом городе.

– Поступайте, как вам нравится, Мага, – взволнованно сказал Рафаэль.

– Мама! Как же я буду жить вдали от вас? – не унималась Форнарина.

– Идите, дети!… Время…

– Еще только одно слово! – сказал Рафаэль. – Не забудьте, что вы обещали назвать врагов, которые угрожают Розите, а также … имя ее отца!

– Вы это узнаете… когда придет время… А пока – бегите из Рима как можно скорее.

– Почтовая карета ждет нас… Через пару дней мы будем во Флоренции.

– Тогда и я вздохну свободнее… Идите… Время…

Мага прижала Розиту к своей груди, потом вся в слезах, но решительным шагом вышла в соседнюю комнату – ту, в которой жила Форнарина.

Оставшись одна, Мага, по привычке, скорчилась, положив голову на колени: невыразимая боль исказила ее черты.

Рафаэль и Розита быстро преодолели расстояние, отделявшее их от церкви Ангелов. Было уже два часа, когда они ее достигли. В глубине нефа двумя восковыми свечками была слабо освещена боковая капелла. Возле нее уже ждали молодые люди, друзья Макиавелли и Санцио. Из-за алтарного помещения вышел священник в сопровождении мальчика-хориста.

Началась служба. Жених и невеста обменялись кольцами. Когда обряд совершился, Макиавелли подошел к Рафаэлю:

– Карета ждет у Флорентийских ворот, за городской стеной… Я пойду вперед, чтобы открыть ворота… Поторопись…

Молодой человек исчез. Санцио и Розита вышли из церкви. Трое других свидетелей приблизились, поздравили новобрачных и поспешно удалились… Рафаэль и Форнарина остались одни. Быстрым шагом они направились к Флорентийским воротам, углубившись в узкую кривую улочку. Внезапно вокруг них закружились какие-то тени; полтора десятка человек окружили новобрачных. Санцио выхватил шпагу. Розита пронзительно закричала.

Не говоря ни слова, сохраняя силы для схватки, Рафаэль обнял свою молодую жену одной рукой, в другой сверкнул клинок, и художник бросился на группку разбойников, вставших перед ним. Но он не сделал и двух шагов, как пошатнулся и рухнул на мостовую: сильнейший удар поразил его в голову… Молодой супруг услышал теряющийся вдали крик отчаяния… И почти в тот же момент он потерял сознание.

Когда Рафаэль пришел в себя, была еще ночь.

– Розита! – позвал он тревожно.

В темноте он пошарил по мостовой вокруг себя. Но со всех сторон его окружала пустая мостовая. Ужас, охвативший художника, придал ему силы. Он смог приподняться, встал на колени и осмотрелся блуждающим взглядом.

– Розита! – еще раз позвал он.

Но никто ему не ответил, и никого он не увидел.

И тогда он осознал ужасную правду. Розиту похитили!..

Санцио не стал кричать, не стал жаловаться неизвестно кому. У него осталась только одна надежда: предупредить Магу!

Все еще не пришедший в себя после удара эфесом шпаги по голове, Рафэль, качаясь, побрел по дороге в Гетто, к лачуге чародейки. Он вошел к Маге, тяжело дыша. В углу догорал факел… При его свете Рафаэль увидел раскрытый сундук, перевернутые ящики.

– Мага! Мага! – тревожно позвал он.

Он вошел в комнату Розиты, где могла находиться колдунья, и с губ его сорвались горестное восклицание и сразу же за тем – громкое проклятие. Комната была пуста!.. Мага исчезла.

 

XIII. Аппиева дорога

В ту же самую ночь, когда совершался тайный брак Рафаэля Санцио и Форнарины, шевалье де Рагастен покинул гостиницу «Доброго Януса», в которой он все еще жил. После стычки, в которой шевалье чуть не разорвала толпа, посчитавшая его убийцей герцога Гандийского, Чезаре Борджиа предложил ему покой в замке Святого Ангела. Но Рагастен отказался: то ли бравируя опасностью, то ли желая сохранить определенную свободу действий.

– Монсиньор, – сказал он, – я задохнусь в прекрасной клетке, которую вы мне предлагаете… В какой-то мере я остаюсь ночным бродягой, каким был в юности.

Чезаре не настаивал; он удовлетворился тем, что восхитился беспечностью шевалье, как раньше восхищался его неустрашимости перед возмущенной толпой. Шевалье медленно брел по темным, тихим, пустынным улицам и наконец оказался у начала Аппиевой дороги.

– Она мне сказала: двадцать третья могила слева. Ну а пароль? Я должен произнести анаграмму слова «Рома». Пусть это будет добрым предзнаменованием.

И он пошел по древней дороге, считая постройки, которые то жались одна к другой, то разделялись пустыми пространствами, заросшими тамариском и мастиковыми деревьями. Он вспоминал: вот уже в третий раз он встречает эту странную девушку, судьба которой остается для него загадочной, эту Примаверу, к которой теперь привязаны все его мысли. Сердце его сильно билось, когда он дошел до двадцать третьей гробницы. Он обошел сооружение, но никого не увидел.

«Видимо, я пришел слишком рано или … слишком поздно?» – подумал он.

И в это самое мгновение, совсем рядом с ним, из чащи кустов, послышался голос:

– Roma!

– Amor! – ответил шевалье.

После этого из кустов появился мужчина. Не говоря ни слова, он толкнул маленькую бронзовую дверь, служившую входом в гробницу, и отступил, пропуская Рагастена. Шевалье вошел во внутрь и оказался в некоем подобии узкой кельи, слабо освещенной светильником. Пол был устлан широкими плитами. Одна из них была снята и поставлена ребром к стене. Под нею виднелась черная дыра.

Рагастен наклонился над этой дырой и увидел лестницу из качающихся камней, уходившую в глубины земли. Он стал спускаться по ней. У подножия лестницы начиналась галерея, в глубине которой он заметил слабый свет. К этому светлому островку он и направился. Галерея привела его в довольно обширный зал, от которого исходили многочисленные узкие проходы, похожие на тот, которым Рагастен только что прошел.

– Катакомбы! – догадался он.

Рагастен повел глазами вокруг себя. Он находился в круглом зале. Вокруг стен удобно расположились обычные скамьи; их было двадцать штук. На каждой из этих скамей сидел мужчина. Один из этих мужчин жестом указал Рагастену на свободное место. Шевалье занял это место и стал ждать.

Большинство мужчин были молоды. Их лица относились к итальянскому типу красоты, одновременно строгому и нежному. Одна и та же серьезность придавала этим лицам общий характер решительности и непоколебимой воли.

– Черт возьми! Вот это люди!.. Если всё это заговорщики, мне жалко того, или тех, против кого они объединились… Но против кого они замышляют?.. А «она»?.. Где же она?.. Какую роль играет она в той чудовищной драме, которую я считываю с этих лиц?.. Какую роль она предназначила мне?

В этот момент из галереи, по которой прошел Рагастен, послышался шорох платья, легкие шаги. Все головы повернулись в ту сторону.

Почти все лица выражали нетерпение. Но трое или четверо из них проявили чувства, которые инстинкт шевалье не мог оценить иначе, чем любовь…

У входа в зал появилась женщина. Рагастен сразу узнал ее: это была Примавера! Лицо ее было скрыто под густой черной вуалью, да и одета она была в черное.

При виде этих знаков свежего траура удивленный шепоток пробежал среди собравшихся. Мужчины поднялись и окружили девушку, которая стояла, опираясь о стену, охваченная горем, которое она больше не в силах была сдерживать. Один из заговорщиков, князь Манфреди, седобородый старик, приблизился к девушке и взял ее за руку.

– Беатриче, – спросил он, – что означает это траурное одеяние? Скажите … какая катастрофа…

Тогда Примавера подняла вуаль:

– Моя мать умерла!

– Умерла?.. Графиня Альма?

– Убита!.. Отравлена!.. Вам этого достаточно?.. Ограбленные синьоры, лишенные владений князья, бароны и графы, надо ли допускать новых злодеяний?.. Это всё та же неустающая рука, пресыщенная убийствами… Это всё тот же человек… Всё тот же тиран, замышляющий убийства: понтифик!.. И всё тот же человек, тот же хищник, наносящий намеченной жертве смертельные удары… Его сын… Чезаре Борджиа!

– Чезаре Борджиа! – тихо повторил побледневший шевалье де Рагастен. – Чезаре! Мой покровитель!..

При имени Чезаре трепет пробежал среди заговорщиков. Никто не издал ни звука. Но чувство непримиримой ненависти читалось на всех лицах.

– Беатриче! – заговорил князь Манфреди… – Дочь моя!… Позвольте мне так называть вас, потому что вашего отца нет на том месте, какое он должен бы занимать… Дитя мое, напрасно я подыскиваю слова, которые могли бы утешить вашу боль… Это – страшное несчастье, дитя мое. Но если хоть что-то в этом мире может вас утешить, так это уверенность в близкой и неудержимой мести… Наши друзья, да и все присутствующие на этой последней встрече, которую вы назначили, приносят добрые вести. Римляне возмутились. Флоренция обеспокоена могуществом рода Борджиа… Болонья и Пьомбино готовы восстать… Форли, Пезаро, Имола, Римини поднимают людей. Достаточно искры, чтобы разгорелся пожар…

Беатриче вытерла слезы. По лицу ее самопроизвольно распространилась маска неустрашимой энергии.

– Синьоры, – начала она, – горе, признаки которого вы видели, не сломило моей отваги. Как бы ни был жесток поразивший меня удар, он нисколько не увеличил мою ненависть, ни в чем не убавил мою решительность… Раньше Монтефорте выстояло перед Чезаре… На этот раз Монтефорте пошлет сигнал к освобождению… Мне известно, что Чезаре готовится к походу на твердыню графов Альма, последний оплот наших свобод. А следовательно, синьоры, именно в Монтефорте мы должны собрать наши силы. Я жду вас там…

– В Монтефорте!

Этот крик, или скорее короткий клич, вырвался у каждого из присутствующих.

– Нам надо разделиться, – продолжила Беатриче. – Но прежде я должна представить вам нового нашего сотоварища.

Взгляды собравшихся с любопытством и симпатией обратились к Рагастену. Примавера взяла шевалье за руку.

– Синьоры, – сказала она, – представляю вам шевалье де Рагастена, человека с благородным сердцем, отлично владеющего шпагой.

Одобрительный шепоток прошелестел по залу. Князь Манфреди протянул свою руку Рагастену:

– Шевалье, добро пожаловать к нам.

Но Рагастен, ко всеобщему удивлению, не принял протянутой руки. Он опустил голову. Грустное выражение появилось на его лице, обычно таком беззаботном.

В подземелье наступило молчание, исполненное угрозы и недоверия. Примавера отступила на пару шагов. Она побледнела и вопрошающе взглянула своими печальными глазами на шевалье.

А тот поднял голову, обвел взглядом собравшихся, затем остановил его на Примавере.

– Синьора, – сказал он, – и вы, господа, произошло ужасное недоразумение… Мне не пристало скрывать правду. Каковы бы ни были последствия моей откровенности, я должен вам сказать, что со времени своего прибытия в Рим принадлежу к сторонникам монсиньора Чезаре Борджиа.

– Измена! – закричал князь Манфреди, и в призрачном свете факелов сверкнули кинжалы.

– Нет, синьор, совсем не измена! – ответил в полной тишине Рагастен. – Недоразумение, в котором моей вины нет! В других обстоятельствах, синьор, вы заплатили бы жизнью за слово, которое только что произнесли… Но учитывая ваш возраст, вашу тревогу, а особенно мои намерения, которые я не могу вам объяснить, я вас прощаю!

– Вы! Меня прощаете! – возмутился старик. – О, Боже! В первый раз так говорят с князем Манфреди!

– Да, синьор… И я имею право так говорить, потому что вы меня оскорбили ложным обвинением. Да будь вы королем или императором, будь вы даже суверенным понтификом, я, ничтожный, все равно стою выше вас, потому что запретил себе платить той же монетой…

С удивительной мягкостью произнес Рагастен эти слова. И было в его манере поведения и в печальном голосе столько настоящего благородства, что все собравшиеся, знатоки в понимании отваги, не могли не восхититься шевалье.

Примавера, стоя в стороне, наблюдала за этой тягостной сценой, но о чувствах, волновавших ее сердце, догадаться было невозможно.

– Объяснитесь, – резко бросил князь Манфреди.

Шевалье повернулся к Примавере.

– Синьора, – сказал он, – когда я имел счастье встретить вас, когда я встал между вами и тем монахом, мне неизвестны были ваши друзья и враги. Если я, исполняя долг, посильный каждому мужчине, который оказался бы на моем месте, подверг себя мести герцога Борджиа, то по меньшей мере я не знал об этом. Но если бы я знал, то почел бы за великую честь пострадать ради вас.

– Хорошо, синьор, – быстро прервал его князь Манфреди, – что вы не брали на себя никаких обязательств…

– Но я их взял! – прервал его Рагастен. – Я встретился с герцогом Борджиа. Он меня принял сверх всех моих ожиданий…

– Так, что вы пришли сюда?

– Клянусь, что шел сюда, не предполагая о встрече с врагами Борджиа.

Тут в разговор вмешалась Примавера.

– Синьоры, – сказала она не слишком уверенно, – госоподин шевалье де Рагастен говорит правду. Он оказался здесь вследствие недоразумения, и только я виновна в этом… Синьор, вы можете уйти. Дайте только слово, что никому не расскажете о том, что здесь видели и слышали…

Рагастен побледнел. У него было чувство, что между ним и обожаемой им женщиной ширится пропасть. Он ответил дрогнувшим голосом:

– И я вас извиняю, синьора… Вы просите, чтобы я обещал не раскрывать секреты, которые я здесь случайно услышал… Одно это означает, что вы считаете меня способным на измену, если я не свяжу себя клятвой… Хорошо, я даю слово.

Заговорщики поклонились, пораженные простотой, уверенностью и благородством, которыми отличались слова француза и его манера держаться.

Рагастен принял эту почесть с некоторой долей болезненной меланхолии. Он величественным жестом приветствовал собравшихся и уверенно зашагал по галерее, ведущей к выходу.

Примавера, оцепенев, смотрела, как он медленно уходил. И при этом ей показалось, что боль от кончины матери сильнее давит на сердце.

 

XIV. Душа в смятении

Поднявшись на поверхность земли, Рагастен был так бледен, что можно было посчитать его мертвецом, восставшим из могилы на Аппиевой дороге. В его жизни произошло какое-то глубокое изменение. Это были жалящее ощущение безнадежности и смутное, едва ощутимое чувство горделивой радости.

Он медленно пошел между двух рядов молчаливых гробниц, спрашивая себя и пытаясь разобраться, что же с ним происходит. И его мысли вылились в отрывистые фразы:

– Порой, когда в присутствии дамы сердце начинало биться сильнее, я признавался себе, что люблю ее… Но потом кабаки, ссоры, дуэли отодвигали от меня образ любимой женщины… И тогда я становился свободным… Я мог с радостью мчаться повсюду, куда захочется!..

Он остановился и вытер лоб тыльной стороной ладони.

– Свободен!.. И один!.. Примавера! – прошептал он.

Его рука в каком-то машинальном движении коснулась лихорадочно горящих глаз, и вдруг он почувствовал влагу на своей руке… Да!.. Рагастен плакал!..

 

XV. Новые друзья

Рагастен вернулся в Рим.

Он направился к «Доброму Янусу». Продвигаясь по улице, приводившей прямо к гостинице, он наткнулся ногой на что-то лежащее прямо на мостовой.

– Что такое? – пробормотал он, нагибаясь. – Человек!.. Пьяница, что ли? Или раненый?.. Эй, парень, проснись же, черт тебя побери!..

Шевалье наклонился ниже и тряхнул мужчину, но тот не шевельнулся.

«Бедняга в жалком состоянии, – подумал он. – А между тем он не ранен… Крови на моих руках нет…»

При неверном свете дня, уже занимавшегося над крышами, Рагастен заметил, что неизвестный был молодым человеком с волнистыми темно-шатеновыми волосами, широким выпуклым лбом и выразительным лицом; юноша, видимо, просто потерял сознание, потому что шевалье, приложив руку к его груди, отчетливо почувствовал биение сердца.

Шевалье огляделся и заметил, что находится всего в паре десятков шагов от «Доброго Януса». Тогда он поднял неизвестного, взвалил его себе на плечи и понес.

Хозяин гостиницы синьор Бартоломео, разбуженный несколькими отчаянными ударами в дверь, поспешил открыть ее и, щедро расточая бесконечные восклицания «Санта Мария!», помог Рагастену перенести молодого человека в комнату шевалье. Его уложили на кровать. Рагастен с хозяином принялись растирать его, похлопывать его ладонями и смачивать виски холодной водой.

– Может, он умер? – сказал Бартоломео, а потом вдруг добавил: – Да я же знаю его! Он несколько раз приходил сюда с одним из своих друзей выпить бутылку белого вина и поесть мурен. Это художник. Его зовут Рафаэль Санцио…

– Наконец-то, – пробормотал он несколько мгновений спустя.

Молодой человек открыл глаза. Он быстро возвращался к жизни.

– Вам лучше, синьор? – спросил Рагастен.

– Спасибо… Да, лучше… Гораздо лучше… Кто вы?

– Шевалье де Рагастен, человек, породнившийся со шпагой…

– А я Рафаэль Санцио, художник… Благодарю вас за заботу, синьор… Но кто меня принес сюда?

– Я… Я нашел вас на улице. Вы растянулись на мостовой и не подавали признаков жизни… В двадцати шагах отсюда…

Рафаэль провел руками по лицу. Хриплый вздох, похожий на рыдание, потряс его грудь.

– Какая ужасная мысль! – пробормотал он.

Рагастен между тем разглядывал его с живой симпатией. Он хотел узнать, почему молодой человек потерял сознание… Он хотел предложить ему свою помощь, потому что всё в поведении художника изобличало глубокую боль, терзавшую его душу.

– Синьор, – сказал шевалье Рафаэлю, – по вашему лицу я вижу, что какое-то важное событие было причиной того состояния, в котором я вас нашел… Может быть, у меня еще осталось… хотя бы на несколько часов… какое-то влияние… Если кто-нибудь может прийти вам на помощь в несчастье, о котором можно догадаться по вашему страдающему лицу, я был бы счастлив стать этим помощником.

– Да, – тихо ответил Рафаэль, внимательно изучив лицо Рагастена, – я вижу, что могу довериться вам… Мне кажется, вы относитесь ко мне как друг.

Спонтанным движением молодые люди протянули руки друг другу; их крепкое пожатие сцементировало взаимную симпатию, зародившуюся после ночного происшествия.

– Синьор, – сказал Рагастен, – поскольку вы хотите называть меня другом, прошу вас располагать мною; скажите мне, чем я могу быть вам полезным?

– Шевалье, – ответил художник, – вы видите перед собой самого несчастного человека в Риме.

– Вы имели несчастье полюбить и не получить взаимности? – машинально спросил шевалье.

Рафаэль покачал головой.

– Я люблю, – ответил он, – и любим… Но несчастье мое от этого, может быть, только возрастает. А вы сами, синьор… Я же чувствую по тону вашего голоса, что ваше сердце страдает не меньше, чем мое.

Лицо Рагастена скорчилось в гримасе, при помощи которой шевалье с трудом удержал слезы.

– Ах, синьор, – вскрикнул Рафаэль, хлопнув руками, – я от всей души сочувствую вам!

– Странный случай, – возразил шевалье. – Это вы страдаете… Это вам нужна помощь… А жалуюсь вам я, и утешаете вы меня!.. Не будем говорить обо мне… Впрочем, зная свой характер, могу предположить, что через полмесяца, когда я буду далеко отсюда, когда снова начнется бродячая жизнь на виду у всех, я больше об этом даже не вспомню.

– Значит, вы хотите покинуть Рим?

– И как можно раньше! – не колеблясь, ответил шевалье. – Разве что я в чем-нибудь смогу вам помочь… Тогда я охотно отложу отъезд.

Рагастен верил своим словам. Он и в самом деле решил бежать. И если он не признавался самому себе, что был бы счастлив остаться, сохранить еще какую-то слабую надежду, так это просто потому, что подобная мысль, угнездившись где-то в глубине его сердца, еще не созрела в его душе.

Рафаэль серьезно ответил:

– Думаю, синьор, мне ваша помощь будет очень нужна… Придется бороться с врагами, которых я не знаю, но они, без сомнения, весьма могущественны…Я же одинок… У меня есть только один друг, и к нему я возвращался…

– Тогда рассказывайте и будьте уверены, что я не оставлю вас без помощи.

Рафаэль несколько минут раздумывал. Потом он всё рассказал Рагастену: как он приехал в Рим из Урбино, своего родного города, по рекомендации Перуджино, его учителя. Как он встретил Форнарину и ту женщину, что ее приютила. Он рассказал о своей разделенной любви, о своем решении взять Розиту в жены, о совете Маги ускорить тайное венчание перед бегством. Он рассказал о подготовке к поспешному бегству из Рима, о венчании с Розитой в церкви Ангелов в ту самую ночь. При воспоминании о последовавшей катастрофе Рафаэль побледнел. Пот выступил на лбу.

– Мужайтесь! – поддержал его Рагастен.

– Клянусь вам, мужества у меня достанет… Мы вышли из церкви вскоре после двух и поспешили к Флорентийским воротам, где нас должна была ждать наемная карета. Внезапно на нас напали. Я получил сильный удар по голове и потерял сознание… Когда я пришел в себя, Розиты рядом со мной не было. Я побежал к Маге, но ее уже не было дома в Гетто.

– Что вы предполагаете?

– Если бы я только знал! – воскликнул Рафаэль, сдерживая свое отчаяние. – Розиту похитили. Думаю, что это была именно та опасность, о которой мне говорила Мага… Наверняка и саму Магу увезли… Но кто?.. Какие враги совершили это похищение?.. Чего они хотели?.. Эти вопросы постоянно приходят мне на ум… Выйдя от Маги, я хотел пойти к другу, нанявшему для меня карету… Но горе победило мои силы.

Рагастен внимательно слушал рассказ нового приятеля. Последние слова Санцио произнес едва различимым голосом. Рагастен взял его за руку…

– Мужайтесь! – повторил он. – Ваша история печальна, спору нет, но … нет ничего безнадежного. Давайте прикинем. У вас нет никаких догадок относительно похитителей?

– Увы!.. Никаких.

– Может быть, соперник?

Рафаэль с содроганием кивнул головой.

– Вот это-то и приводит меня в отчаянье! – вскрикнул он. – Эта мысль сжигает мне грудь и взрывает голову!.. Да, вы угадали… В этом нет никаких сомнений. Был некто, кому полюбилась Розита. Мага его знала. Она меня предупредила… слишком поздно!

– Поверьте мне, – взволнованно сказал Рагастен, – вы добьетесь успеха только при помощи спокойствия и хладнокровия…

Рафаэль подавленно кивнул.

– Да… Только хладнокровие поможет вам выяснить ситуацию… Предположим худшее. Предположим, что ваша Розита похищена соперником… Она вас любит, не так ли?..

– О! В этом-то я уверен!..

– Любящая женщина сильна! Возможности ее разума удесятеряются… Вы же не предполагаете, что Розита спокойно согласится с положением, в котором она оказалась… Вне всяких сомнений, за нею наблюдают… Но вы можете быть уверены, что она уже ищет способа вас предупредить…

– О! Вы возвращаете меня к жизни! Я ни за что не додумался бы до этого!..

– С другой стороны, как я вам сказал, кое-какое влияние у меня есть… Знатный римский синьор оказывает мне покровительство… Правда, я хотел с ним расстаться… Но я не сомневаюсь, что он согласится провести серьезное расследование.

Рафаэль поднялся и бросился обнимать Рагастена.

– Вы спасаете меня! – расчувствовался он. – Во второй раз спасаете… И подумать только: было время, когда мы не знали друг друга, а вы могли пройти мимо меня, не заметив… Когда я мысленно воспроизвожу все обстоятельства, которые способствовали нашей дружбе, весьма неожиданной, но такой драгоценной, когда подумаю об этом, я заново рождаюсь.

Рагастен улыбнулся. Эта бьющая через край радость, рожденная его трудами, несколько успокоила его собственное смятение.

– Ступайте, – сказал он, – и будьте спокойны до нашего следующего свидания.

– Когда я вас снова увижу? – пылко спросил Рафаэль.

– Самое позднее через два часа… Скажите, где вас найти?

– У друга, о котором я вам говорил. Его зовут Макиавелли, а живет он на улице Четырех фонтанов, прямо напротив монумента, носящего это имя.

– Хорошо… Ждите меня у вашего друга Макиавелли… И не теряйте надежды.

Новые друзья обменялись рукопожатием, и Рафаэль ушел утешенным, исполненным надежды, тогда как Рагастен глубоко вздохнул и сказал сам себе:

– Он счастлив, потому что любим…

 

XVI. Папесса

Рагастен провел бессонную ночь, но потребности в отдыхе он не чувствовал. Возбужденный ночными событиями и мыслями, тревожившими его лихорадочный мозг, он не мог закрыть глаз. Он доверил Капитана заботам Бартоломео, а сам направился пешком в замок Святого Ангела. Утро только началось, но Рагастен знал, что герцог Борджиа встает рано.

Когда шевалье вошел в приемную Чезаре, она была пуста: ни придворных, ни офицеров. Перед Рагастеном вырос интендант:

– В данный момент монсиньор находится в Ватикане. Меня уполномочили предупредить об этом синьора шевалье.

– В Ватикане?

– Да. Сегодня утром состоится торжественная аудиенция Его Святейшества.

– И вы говорите, что герцог дал вам задание предупредить меня об этом?

– Монсиньор еще изволил добавить, что ждет вас в зале папских аудиенций.

Рагастен вышел, а через несколько минут он уже вошел в Ватикан и направился в салоны приемов.

Там уже ждала толпа придворных; легкий гул приглушенный голосов витал над ней. Взгляды всех были устремлены к парадной двери. Время от времени она открывалась. Чопорный церемониймейстер в одеянии из тяжелого белого сатина, в сопровождении двух герольдов, выступал на несколько шагов, произносил то или иное имя, а один из герольдов громко повторял его. После этого кардинал или офицер, или группа выборных представителей приближались к двери и следовала за церемониймейстером в папский салон.

И тогда тишина, на минуту-другую воцарявшаяся в зале, вновь уступала место гулу тихих разговоров, и толпа вновь ожидала появления дворцового чиновника.

Рагастен вздрогнул, когда его руки коснулся какой-то лакей.

– Простите, синьор шевалье…

– Что вам надо?

– Пусть синьор проследует за мной.

– Куда вы меня отведете?

– В зал аудиенций. У меня приказ отвести вас туда. Вас ждет монсиньор.

Не раздумывая, Рагастен последовал за лакеем, проскальзывавшим мимо групп ожидающих приема сановников. Между тем, уловив завистливые и удивленные взгляды, он понял, что на него свалилась неожиданная милость.

Он вздохнул, подумав, что теперь эта милость будет ему бесполезной. В самом деле, он уже твердо решил проститься с Чезаре. Одна мысль, что придется сражаться против Примаверы, приводила его в непреодолимый ужас. С другой стороны, прием, который оказал ему Чезаре, мешал шевалье обратить оружие против монсиньора. Но он, по крайней мере, может воспользоваться очевидной благосклонностью Чезаре, чтобы эффективно помочь своему новому другу Рафаэлю.

С такими вот мыслями вошел Рагастен в зал аудиенций – не через официальную парадную дверь, а через скромную боковую дверь, предназначенную для дружеских и интимных посетителей – и эта милость вызвала почтительное удивление в комнате ожиданий.

Возле двери застыли церемониймейстер и герольды. У широкого окна двенадцать аббатов, исполнявших секретарские обязанности, склонились над огромным столом и что-то лихорадочно записывали. По периметру зала, расправив плечи, неподвижно стояли гвардейцы-дворяне с обнаженными шпагами в руках.

А посреди зала сидела женщина и распечатывала наваленные перед ней письма. В нескольких шагах от нее, положив ногу на ногу, покачивался в кресле мужчина в сапогах и кирасе.

Этим мужчиной был Чезаре.

Этой женщиной была Лукреция Борджиа.

– А! – вскрикнул Чезаре, увидев входящего шевалье. – Вот и наш храбрый Рагастен, который, как и его соотечественник Баярд, мог бы прозываться «рыцарем без страха и упрека»…

– Монсиньор… – прервал его смущенный Рагастен.

– Сестра, – продолжал Чезаре, – вы не видели, как шевалье схватил кого-то из толпы и действовал своим заложником, как катапультой, стреляющей куском скалы… Вы не видели, как шевалье перескочил на лошади тройную цепь болванов, вооруженных кинжалами.

– Вы мне обо всем этом рассказывали, братец. Садитесь, ужасный шевалье… Нам надо поговорить.

Рагастен поклонился молодой женщине и машинально вспомнил великолепие Веселого дворца.

– Идем дальше! – продолжила работу Лукреция, пробегая взглядом очередное письмо. – Вот кардинал Виченти возражает против пошлины, которую мы требуем за каждое венчание и погребение… Отпишите ему, – бросила она секретарям, – что ему следует обратиться к формальным терминам нашей последней буллы «Esto matrimonium». Помогите же мне, шевалье… Распечатайте этот пакет.

Рагастен повиновался, ошеломленный и пораженный.

Лукреция говорила, действовала, командовала так, как будто бы она сама была папой! С нею нельзя было сравнить Лукрецию из Веселого дворца. Перед ним предстала королева с повелевающим взглядом, немногословными распоряжениями, царственными жестами – настоящий дипломат, министр, работающий в государственной канцелярии!..

– Ах! Ах! – рассмеялся Чезаре. – Вы удивлены, шевалье… Признайтесь, что всё это вас поразило… Вы еще не то увидите… Лукреция, видите ли, вобрала в себя весь разум нашего рода!

– Монсиньор! – сказал Рагастен. – Я не удивлен; я просто восхищаюсь активностью ума и работоспособностью синьоры герцогини ди Бишелье.

– Письмо от нашего посланника в Пезаро! – сказала Лукреция. – Он предупреждает нас, что славные граждане Пезаро возмутились… Две тысячи вооруженных граждан… Это тебе, Чезаре!..

– Хорошо! Мы разом с ними управимся!

– Напишите испанскому послу, что он требует невозможного, – продолжала Лукреция. – Папа не может согласиться с подобной узурпацией его прав. Испанский король – слишком хороший католик, чтобы не понимать этого. А если потребуется, мы поможем ему понять!

– Черт побери! Ты сердишься, Лукреция? – расхохотался Чезаре. – Что там такое?

– Да ничего… Пустяки.

Рагастен с растущим изумлением наблюдал за этой сценой, в которой раскрывалась истинная Лукреция. Она была папессой!.. Ему показалось омерзительным это очевидное преступление, совершаемое столь безрассудно смело. Он сидел немного в стороне, в полутени, отбрасываемой углом зала, но оттуда шевалье все видел и слышал.

– Напишите, – обратилась в этот момент к одному из секретарей Лукреция, – напишите кардиналу Орсини, что Его Святейшество примет его завтра, на вилле Бельведере, за завтраком.

– Значит, этот бедный Орсини будет завтракать с нами? – спросил вполголоса Чезаре.

– Это его подтолкнет, – ответила Лукреция, также вполголоса. – Подтолкнет провести следствие о следствии нашего дорогого Франческо…

Рагастен услышал эти слова и вздрогнул. Ему показалось, что он понял мрачное предзнаменование этого приглашения.

– Кстати, – продолжала громко Лукреция, – а найден ли убийца нашего дорогого брата?

– Я приказал арестовать два десятка негодяев, – небрежно бросил Чезаре. – Дюжину из них уже подвергли пыткам, но ни один из этих болванов не признался… Надо обязательно найти злодея… Подобное преступление не может остаться безнаказанным.

– И я так думаю, – холодно поддержала брата Лукреция.

Рагастен слушал очень внимательно; он спрашивал себя, не спит ли он. Он был уверен, по меньшей мере таково было его инстинктивное убеждение, что герцога Гандийского убили в Веселом дворце. С непреодолимым ужасом он услышал, как Чезаре говорил со зловещей усмешкой о пытках, которым подвергли несчастных, о том, что «необходимо» заставить сознаться в преступлении, ими не совершенными.

Он готов был сразу же сказать Чезаре, что пришел проститься с ним, но Рагастена удержало обещание, данное им Рафаэлю. И он решил дождаться конца этой сцены. Он хотел приблизиться к столу, за которым сидела Лукреция, но тут маленькая боковая дверца отворилась. Из нее вышел монах и направился прямо к Лукреции. Рагастен вздрогнул, узнав дона Гарконио.

Монах не видел шевалье. Он остановился возле стола, спиной к Рагастену.

– Ну? – спросила Лукреция монаха.

– Все сделано.

– Хорошо!.. Это доставит удовольствие отцу.

– Объект шел совершенно один… Мы чуть не убили художника.

– Ну, надеюсь, не убили?.. Отец очень хочет, чтобы «Преображение» было закончено… Стариковский каприз.

– Нет, герцогиня, не убили… Только оглушили… Он придет в себя. Что же до малышки, то мы схватили ее и, согласно вашему приказу, доставили в Тиволи.

– Великолепно! Вы можете удалиться, дон Гасконио… Синьор церемониймейстер, извольте объявить, что аудиенция окончена…

Монах ушел, а Рагастен, мертвенно-бледный, с каплями холодного пота на лбу, прикусил губу, чтобы не закричать.

 

XVII. Хороший замысел понтифика

Итак, это дон Гарконио похитил Розиту. И похищение это произошло по прямому приказу семейки Борджиа… Молодую девушку увезли в Тиволи. Рагастена словно столбняк поразил. Он спрашивал себя, из каких же чудовищных бандитов состоит эта семейка, на службу к которой он только что поступил!

Но с какой целью похитили девушку? Рагастен едва осмеливался предполагать. И тем не менее это пойманное им на лету слово «Тиволи» можно было сравнить с лучом света… Он припомнил всё, что говорили в Риме об этом сельском имении папы. Он вызвал в своей памяти рассказы о совершавшихся там оргиях и дебошах. Он содрогнулся, подумав о Рафаэле, с которым у него так быстро завязалась горячая дружба. Прежде всего надо предупредить его.

Рагастен поискал глазами, как бы он мог исчезнуть, не привлекая внимания Чезаре, когда нежная рука сжала его ладонь.

– О чем вы задумались, прекрасный шевалье?

Перед ним стояла Лукреция.

Рагастен приложил немалое усилие, чтобы подавить чувство страха и отвращения, которое он испытывал. Он попытался улыбнуться.

– Что вы там замышляете? – крикнул издалека Чезаре.

– Сегодня вечером, в десять часов, в Веселом дворце, – шепнула Лукреция. – Отдаю вам, братец, вашего шевалье, – добавила она вслух. – До скорой встречи, синьор…

Шевалье низко поклонился, чтобы скрыть замешательство.

– У моей сестры голова на нужном месте, не так ли? – спросил Чезаре, приблизившись и фамильярно взяв под руку Рагастена.

– Восхитительный министр, монсиньор…

– Да! Она ведет текущие дела: получает письма и отвечает на них, принимает послов… Отец начинает уставать… Он так много работал… Ну, пойдемте, шевалье… Я хочу вас представить понтифику… Именно поэтому я вас позвал.

– Монсиньор… – возразил Рагастен, – прошу вас… позднее. Я не подготовился к такой чести.

– Ба! – прервал его Чезаре, увлекая за собой шевалье. – Я говорил о вас папе. Он хочет вас видеть… Идемте.

Рагастен последовал за ним. Он кипел от нетерпения. Но ему пришлось согласиться да еще и придать своему лицу благостное выражение.

Мгновение спустя он оказался в кабинете, отделенном от залы для аудиенций только матерчатой портьерой. Сидя за ней, по привычке, Александр VI слышал всё, о чем говорилось в зале.

Чезаре быстро прошел по кабинету и удалился в часовню. Папа остался сидеть в своем большом кресле, благожелательно улыбаясь… Своим пронзительным взглядом он пытался оценить Рагастена. Шевалье поклонился, согнув, согласно этикету, одно колено. Но папа быстро протянул ему руку.

– Садитесь, сын мой, – сказал он так нежно и приветливо, что это должно было бы расслабить шевалье, – вас принимает не суверенный понтифик, а отец Чезаре и Лукреции. Мои дети рассказали о вас так много хорошего, что я пожелал увидеться с вами.

– Пресвятой отец, – выдавил из себя Рагастен, – вы видите, как я смущен чрезмерными почестями и благосклонностью, которые Ваше Святейшество мне оказывает.

Александр VI отлично видел, какое впечатление произвел на шевалье прием, и довольная улыбка едва мимолетно пробежала по его губам.

– Устраивайтесь поудобнее, сын мой, – продолжал папа, акцентируя ласковость своих слов. – И оставьте, прошу вас, мелочи этикета. Если хотите сделать приятное мне, говорите так же свободно, как сын в беседе с отцом.

– Попытаюсь следовать вашим советам, святой отец, – ответил шевалье, усаживаясь в указанное ему папой кресло.

– Итак, – продолжал Борджиа, – вы прибыли в Италию, чтобы поступить на службу к моему сыну?

– У меня и в самом деле было такое намерение, святой отец…

– Но вы же могли иметь и другие цели, сын мой… Всё нас убеждает в том, сын мой, что вы относитесь к тем бесстрашным людям, которые под умелым руководством могут совершить великие дела на пути добра.

– Ах, отец! – вмешался Чезаре. – Видели бы вы его в день похорон Франческо!

– Бедный Франческо! – тихо промолвил папа, вытирая глаза. – Но я – увы! – не имею права предаваться чувству родительской скорби… Государственные заботы вытесняют даже траур… Ах, шевалье, вы не знаете, какие печали окружают власть имущих в этом мире.

По мере того как говорил папа, Рагастен чувствовал, как тает его сердце… Этот человек поймет, по крайней мере, его любовь и не заставит сражаться против Примаверы. Быть может, даже удастся смягчить отношение понтифика к девушке! Неосознанная надежда мало-помалу овладевала мыслями шевалье.

– Святой отец, – произнес он прочувствованно, – ваша священная скорбь доходит до самого сердца… Прошу Ваше Святейшество поверить, что я полностью предан вам…

– Знаю, шевалье… У вас благородное сердце, ваша рука не дрогнет в сражении, ваша душа хранит сокровище самопожертвования. Хотел бы обратиться к вам, сын мой, поскольку вы так непосредственно предложили свои услуги…

– Отец, – быстро вступил в разговор Чезаре, – я дам любую гарантию в отношении шевалье де Рагастена… Он полностью достоин той миссии, какую вы намерены ему предложить.

Рагастен вздрогнул. Значит, ему хотят навязать какую-то миссию! И, похоже, это что-то особенное, потому что суверенный понтифик самолично его вербует! Фортуна явно улыбается ему! Стечение обстоятельств, благодаря счастливому случаю, позволит ему лояльно служить этому доброму старичку и в то же время спасти ту, кого он обожает!

Александр VI следил по лицу молодого человека за мыслями о самопожертвовании, вызревавшими в благородной душе. Удовлетворенный тем, что добился желаемого, он некоторое время собирался с мыслями.

– Шевалье, – сказал он наконец, – у меня есть враги… И это причиняет мне глубокую боль, потому что накануне смерти я вижу, что мои мысли не воспринимают должным образом, мои намерения извращают. Всю свою жизнь я пытался бороться с грандами, чтобы приблизиться к малым… Я пытался уменьшить власть и заносчивость князей, чтобы облегчить долю униженных и обделенных или таких, как вы, отринутых знатью из-за того, что у этих отверженных нет туго набитого кошелька. Но воплощение этих идей породило множество могучих врагов… Да пусть бы они боролись честно! Нет, они обратили против меня отравленное оружие клеветы. Они распространяют о моей жизни, о моих нравах, моих намерениях такие слухи, что мне стыдно их повторять…

Рагастен, призадумавшись, вспомнил, какого рода были эти слухи. Папу часто обвиняли в омерзительном распутстве… Говорили, что приглашение на обед к папе означает смертный приговор… С дрожью подумал он о похищении Розиты… Встреча Лукреции и Гарконио молнией промелькнула в его сознании. Он терялся в желании измерить глубину этой мрачной бездны… Как проверить, что это старик с величественным лицом может в действительности оказаться чудовищем, как он предполагал?

Александр VI продолжал:

– Слава богу, сын мой, что я смог победить большинство этих злых людей. Но они еще сильны… И все последние дни меня тревожат мысли, что враги в конце концов одержат верх.

– Отец, – воскликнул в эмоциональном порыве Чезаре, – мы умрем за вас, если потребуется… У меня есть свои недостатки, черт возьми! Да, я жесток и даже груб, но у меня, клянусь всеми дьяволами, бьется в груди сердце!

Выходка Чезаре необычайно подействовала на Рагастена. Папа бросил на сына восхищенный взгляд. И его восхищение было оправданным. Потому что восклицание Чезаре подействовало на шевалье сильнее тонко рассчитанной дипломатии папы.

– Монсиньор! – пылко поддержал Чезаре Рагастен. – В день, когда вы решитесь умереть за Его Святейшество, нас будет двое!

– Шевалье, – сразу же отреагировал Александр VI, – я собрался вам предложить куда более легкое задание. Среди моих врагов есть один, который ни за какую цену не захочет разоружиться.

Шевалье вздрогнул. Он понял, что речь пойдет о Примавере. Но он облегченно вздохнул, когда услышал продолжение папской речи.

– Этот человек переполнен чувством гордости, точнее – тщеславия… Если бы этот человек исчез, в Италии воцарился бы мир… И мы бы избежали безбожной войны, которую придется вести моему сыну Чезаре… Несчастный сын, которого я люблю отцовской любовью, но вынужден вовлечь в вихрь противоборств, он вернулся бы к мирным занятиям.

Слова понтифика так четко обрисовали Примаверу в мыслях шевалье, что он был в полуобморочном состоянии.

Стало быть, есть мужчина, судьба которого тесно переплелась с судьбой Беатриче! Теперь он уже не мог в этом сомневаться… Этот мужчина любит девушку… И в то же время он ее инстинктивно ненавидит!

– Да, – продолжал папа, – если бы этот человек исчез тем или иным образом, я уверен, что всё бы пришло в надлежащий порядок…

«Не предложит ли он мне убийство? – подумал Рагастен. – Что угодно, но только не это!..»

А папа, словно прочитав его мысли, продолжал:

– Конечно, я не желаю грешнику смерти… Я не хочу кровопролития… Речь идет о том, чтобы просто-напросто похитить его и привести сюда…

– Похитить? – удивился Рагастен.

– Должен добавить, что это похищение не вызовет серьезного сопротивления, даже при доставке человека в Рим… В сущности, этот человек сам готов сдаться, но … он находится в плену у своих друзей…

– Понимаю, святой отец… Он – ваш враг, но очень хочет стать другом…

– Вы меня поняли, шевалье! – прервал его папа. – Ну как? Вы соглашаетесь сделать то, о чем я прошу?

– Мне кажется, святой отец, что такая экспедиция будет не очень опасной… Предпочел бы выполнить более рискованное задание…

– Успокойтесь, шевалье… Задание это куда опаснее, чем вы полагаете… Выполнение его потребует не только отваги, но и ловкости, не только хладнокровия, но и мужества… Кроме того, его надо выполнить в абсолютной тайне… Человек, который на это решится, должен действовать в одиночку… Необходимо, чтобы он сочетал в себе благоразумие дипломата и безрассудную храбрость профессионального солдата… У вас есть эти качества, шевалье… Я искренне верю, что вы в одиночку сможете выполнить эту операцию… Подумайте, вам предстоит проникнуть в хорошо защищенную крепость, действовать в окружении опасных врагов, захватить силой или убеждениями начальника гарнизона, привести его сюда, наконец… Вы сотни раз подвергнете свою жизнь опасности!

Лицо Рагастена прояснилось. Ему предлагали сражение. Он видел в предложении папы некое великолепное приключение, в котором его храбрость будет украшена особо терпкой поэзией опасности. Он почувствовал себя заново рожденным.

– Когда надо выезжать? – спросил он.

– Немедленно!… А тем временем Чезаре соберет свою армию, и цитадель Монтефорте, лишенная вождя, сдастся на нашу милость.

– Монтефорте! – повторил Рагастен, бледнея.

– Да! Именно туда вам следует отправиться. А человека, которого вам предстоит похитить, зовут граф Альма!..

– Отец Беатриче! – прошептал, едва раскрыв рот, шевалье.

Его мечты рухнули. Он оказался в кошмарном положении; жестокая дилемма, которой он хотел бы избежать, снова предстала перед ним. Если бы он вдруг получил болезненный удар кинжалом, то не выглядел бы бледнее.

– Что с вами, шевалье? – обеспокоился Чезаре.

– Граф Альма! Цитадель Монтефорте! – бормотал молодой человек.

– Да! – жестко сказал Чезаре. – Вас что-то удивило?

– Ни за что!.. Никогда!..

– Что вы сказали?

– Я сказал, что никогда не сделаю ничего против графа Альмы и цитадели Монтефорте…

– По какой такой причине? – спросил Чезаре, и в глазах его засветилась угроза.

– Святейший отец, – в полном отчаянии взмолился шевалье, – и вы, монсиньор, выслушайте меня! Попросите мою жизнь, пошлите меня в одиночку биться со всеми вашими врагами… Я готов на всё. Но против графа Альмы, против Монтефорте … Никогда!.. Это невозможно!

– Почему? – снова повторил взбешенный Чезаре, тогда как папа поднялся с кресла, отдернул портьеру и сделал кому-то таинственный знак.

– Почему?! – выкрикнул несчастный молодой человек. – Да потому, что я люблю, как безумный, как лишенный рассудка… Почти умираю от этой любви… И я предпочту умереть самой ужасной смертью, лишь бы не заслужить ее презрения, ее ненависти..

– Ты любишь?.. Кого?.. Кого же?

– Дочь графа Альмы!.. Беатриче… Примаверу.

Из уст Чезаре вырвался рык, в котором не было ничего человеческого. Он обнажил кинжал и двинулся на шевалье, который одним прыжком встал в защитную позицию.

Но тут Александр VI набросился на сына. Этот старик, который с неколько минут назад говорил о своей близкой смерти, и это выглядело весьма правдоподобно, выхватил кинжал из рук Чезаре и удерживал сына в железных объятиях.

– Ты сошел с ума, Чезаре, – сказал он по-испански. – Предоставь свободу действий мне.

Чезаре Борджиа отступил.

– Шевалье, – сказал папа со странной кротостью, – простите моего сына… У него дикий характер. Он сам вам об этом говорил. Но я уверен, что он уже сожалеет о том порыве слепой ярости, овладевшей им.

– Монсиньор свободен в своих действиях, – хладнокровно ответил Рагастен, к которому при виде опасности вернулся разум.

– И вы шевалье, свободны в своих чувствах, – продолжал столь же кротко папа. – Миссия, которую я хотел вам доверить, вам не понравилась?.. Ладно! Вы только поймите, что мы не можем держать при себе кого бы то ни было, кому дороги интересы наших врагов… В особенности, если этот кто-то обладает такими качествами, как вы, шевалье… Поэтому я прошу вас покинуть Рим как можно скорее… О! я вас не тороплю… Даю вам месяц на раздумье… Надеюсь, вы одумаетесь и придете к нам…

– Благодарю Ваше Святешейство, – поспешно сказал Рагастен. – Я воспользуюсь вашим разрешением.

А в душе он добавил: «Сегодня же вечером я покину Рим!»

– Я не прощаюсь, – продолжал папа с приторной сладостью в голосе. – Искренне надеюсь, что мы еще встретимся. Ступайте, сын мой… Ступайте с миром…

Шевалье поприветствовал Чезаре, глубоко склонился перед папой и ушел в дверь, портьеру которой приподнял папа Александр VI, чтобы указать посетителю выход.

– Что вы наделали, отец? – закричал Чезаре. – С этой минуты этот человек стал моим самым смертельным врагом…

– Есть лучшее средство, чем кинжал: палач!

– Палач?

– Да! Ты ведь еще не нашел убийцу герцога Гандийского, не так ли?.. Ну, а я его нашел! Я!.. Назавтра начнем его процесс… А через восемь дней его голова скатится с плеч… И этот убийца, сынок, тот самый человек, который только что вышел отсюда… Вот, слышишь? В этот самый момент его арестовывают!

В самом деле, около минуты доносились звуки отчаянной борьбы. Потом все стихло. В дверном проеме появился человек. Это был дон Гарконио.

– Ну? – спросил папа.

– Все кончено, святой отец. Тот человек в тюрьме с тяжелыми цепями на каждом из запястий и на каждой лодыжке… Но дельце оказалось трудным. У нас пятеро убитых и трое раненых.

– Пусть уберут трупы. И раздайте пятьдесят золотых дукатов выжившим, – холодно распорядился папа.

– Ну, монсиньор, – сказал тогда дон Гарконио, лицо которого лучилось отвратительной гримасой радости, – не прав ли я был, когда говорил, что нельзя доверять ему.

– Ты был прав, мой бравый дон Гарконио, – ответил Чезаре. – Кстати, отец, я обещал ему бенефиции от Святой Марии Малой…

– Он уже получил их! – согласился папа.

Гарконио отдал земной поклон и исчез

– Ну, сынок, – спросил Александр VI, – ты все еще веришь, что твой кинжал помог бы нам найти убийцу Франческо и доказать добрым римлянам, что Борджиа умеет вершить правосудие?

– Отец, я восхищаюсь вами. Ваша мудрость бесконечна.

– Знаю… А пока нам надо найти человека, который привез бы сюда Альму.

– Давайте выберем Асторре… Нашего доброго Асторре, которому я задолжал после прибытия этого Рагастена…

– Решено! Пусть будет Асторре… А теперь оставь меня, Чезаре, я хочу поговорить с твоей сестрой Лукрецией… о политике… и о прочих вещах, которые тебя не интересуют.

 

XVIII. Пятый круг

Рагастен по привычке торопливо шел, словно испытывал облегчение поскорее расстаться с человеком по имени Чезаре Борджиа, которого он еще накануне считал великим капитаном, вместе с которым он гордился бы выступить в поход. Внезапно он почувствовал, как его схватили две руки. В то же время на голову накинули плотный капюшон, а шею обвила веревка.

Рагастен, попавший в засаду, полузадушенный тяжелой тканью капюшона, не сказал ни слова и даже не вскрикнул. Он собрал все силы, напряг мускулы и отчаянным рывком освободился от двойного объятия, парализовавшего руки.

– Вяжите его!.. Он наш! – раздался голос, принадлежащий дону Гарконио.

– Еще не ваш! – отозвался Рагастен.

Одним рывком он раскинул руки и бросился вперед, наткнулся на угол и прижался к нему. Потом он хотел обнажить шпагу, но в тот самый момент, когда он вытаскивал клинок, монах овладел им.

– Зуб вырван у кабана! – захохотал он.

– А это! – парировал Рагастен, выхватив из-за пояса короткий кинжал с закаленным клинком.

Он резко ткнул кинжалом вперед, наугад… Удар пришелся в пустоту, и Рагастен, тяжело дыша, сгруппировавшись, ждал, выставив вперед правую руку, тогда как левой он тщетно пытался сбросить капюшон.

Гарконио побледнел от ярости. Он молча расставил своих людей полукругом вокруг Рагастена, съежившегося в своем углу. Двое из них держали веревки. Всего их было пятнадцать. Они испуганно переглядывались. Внезапно монах дал знак, и нападающие толпой кинулись вперед. Началось что-то ужасное.

Яростная, ожесточенная молчаливая схватка продолжалась не более минуты. Молчание прерывалось только короткими хрипами да приглушенными проклятиями. Рука Рагастена то и дело поднималась. Кинжал разил: то в грудь, то в плечо, то в руку – наудачу, случайно… Он ударял в ту массу, которая копошилась и вертелась вокруг.

Но Гарконио удалось накинуть петлю вокруг колен шевалье, и Рагастен упал. Всё было кончено. Еще через несколько секунд обезоруженного, связанного Рагастена унесли.

Голова его была все еще укутана толстым капюшоном. Рагастен почувствовал, что несшие его подначальные Гарконио спускаются по ступенькам. Потом долго шли по каким-то комнатам, спускались еще и еще… Наконец он услышал, как открывается дверь. Ледяным холодом обдало плечи шевалье. Потом его грубо бросили на пол.

Он почувствовал, как стальные кандалы сжимаются на запястьях и лодыжках. Он услышал скрип ключей, словно на каждой из конечностей закрывали замок. Потом тот же голос приказал:

– Снимите с него капюшон!

Рагастена на какое-то мгновение ослепил свет факела, горевшего возле него. Придя в себя, он осознал, что находится в узком склепе. Он увидел, что его конечности скованы четырьмя цепями, закрепленными одним концом за крюк на стене, противоположной той, у которой он сидел, а другим – за кольцо с огромным висячим замком. Потолок подвала был высокий, стены – черные, липкие, с разводами соли. А вдоль каменной кладки бегали чудовищных размеров пауки, испуганные светом факела. Пол был земляной. Лужицы воды подсыхали на нем, источая невыносимую вонь. Не было ни скамьи, чтобы сесть, ни охапки соломы, чтобы прилечь.

Ножные цепи были достаточно длинными, чтобы дать узнику возможность сделать два шага в одну и другую стороны. Оковы на запястьях позволяли двигать руками, скрещивать их, брать еду. Возле него стоял кувшин с водой, накрытый плетеной крышкой. На крышке лежал кусок хлеба.

Тюрьма в замке Святого Ангела была шестиэтажной: первый и второй этажи возвышались над землей, остальные четыре – подземные. Число камер на этажах уменьшалось сверху вниз: так, на первом этаже размещалось двенадцать камер, а на последнем, подземном, всего одна. Таким образом, эти подземные тюрьмы представляли собой перевернутую пирамиду, верхушка которой уходила в глубь земли.

Чезаре Борджиа называл эти тюремные этажи шестью кругами ада.

Камеры первого этажа предназначались для арестованных офицеров замка и римских синьоров, совершивших мелкие грешки. Это был первый круг. На приземном этаже находился второй круг. Здесь находились камеры для солдат гарнизона. Ниже шли подземелья. Вначале располагались достаточно освещенные камеры, которые проветривались через отдушины, забранные железными прутьями. Это был третий круг, предназначенный для воров и убийц. Спустившись еще на этаж, попадали в четвертый круг: пять или шесть камер; в них не было цепей, имелись скамьи для сидения и охапки соломы для сна. Сюда помещали осужденных на смерть. Пятый круг включал в себя три камеры, похожие на описанную нами. Здесь содержали особенно опасных осужденных или узников, которым только предстоял суд. Наконец, шестой, и последний, круг состоял из одной-единственной камеры: черной дыры окружностью в несколько футов. Несчастный, которого запихивали в эту пещеру при помощи веревки, не мог ни лечь, ни сесть. Ему просто не хватало места. Да, впрочем, если и нашлось бы место, чтобы вытянуться, узник все равно не смог бы этого сделать: в камере была вода. Она доходила узнику до колен – гнилая, вонючая, в которой водились рептилии, жабы, огромные крысы.

Когда осужденный попадал в эту дыру, вся живность, а в особенности изголодавшиеся крысы, набрасывались на несчастного – то ли утолить голод, то ли спастись от воды.

Рагастена поместили в одну из камер пятого круга, после того как перенесли из Ватикана по подземному переходу, более широкому, чем узкий лаз, известный только папе, Чезаре и Лукреции.

Когда с него сняли капюшон, Рагастен быстро огляделся. Гарконио жестом отослал своих помощников, а потом вышел сам, бросив напоследок на пленника взгляд, исполненный ненависти.

– Враг бежал! – пробормотал Рагастен, оставшись один. – Мне почему-то кажется, что я погиб… Но я не доставлю им радости увидеть мои предсмертные стенания.

Он был молод, и жизнь била в молодом теле ключом. Конечно, ему казалось невозможным избежать мести семейки Борджиа. Но несмотря на весь ужас своего положения, шевалье был дальше от состояния безнадежности, чем в тот момент, когда он вышел из гробницы на Аппиевой дороге и был убежден, что навеки расстался с Примаверой.

Странная вещь происходила в это время в непоколебимом и бдительном сознании шевалье. Оно полностью освободилось от влияния Чезаре! А освободившись, шевалье не мог не стать врагом этого человека, который в итоге-то ничего ему не дал, кроме внешних признаков очевидного благоволения. Такая благодарность монсиньора и ввергла его в тюрьму.

Но арестовав шевалье без видимой причины, Чезаре освободил его от обязанности хранить верность военачальнику. Так лишение свободы сделало узника вольным. И шевалье сказал себе, что если он когда-либо получит настоящую свободу, то безо всяких угрызений совести сможет посвятить свою жизнь служению Примавере.

Время между тем тянулось медленно. Рагастен поначалу было собрался выковырять железный крюк из каменной стены. Но очень скоро он убедился, что даже с подходящим инструментом ему потребовалось бы немало дней, чтобы осуществить этот замысел. Потом он попытался разбить ручные и ножные кандалы, резко ударяя ими друг о друга. Он только набил себе синяки. Наконец он уперся изо всех сил, пытаясь разорвать хотя бы одно звено в цепи… Всё было бесполезно. Тогда шевалье присел у стены и машинально стал жевать кусок хлеба. Потом мало-помалу усталость взяла свое, и шевалье уснул.

Его пробудил скрежет ключа в замке. Камера осветилась.

Вошли двое стражников; каждый из них держал в руках факел. За ними в камеру протиснулись четыре аркебузира, потом еще трое мужчин в монашеских рясах, с капюшонами, прикрывавшими головы, расположились прямо перед ним. А в коридоре Рагастен заметил солдат с пиками и алебардами – добрых два десятка солдат готовы были наброситься на узника по первому приказу.

Один из троицы в капюшонах выступил на шаг, тогда как двое других приготовились записывать.

– Вы и в самом деле шевалье де Рагастен? – спросил мужчина.

– Да, синьор… А вы кто?

– Я – судья верховного трибунала, уполномоченного выносить окончательные приговоры во имя папского правосудия, опирающегося на Божественную справедливость. Обвиняемый, вы прибыли в Италию, чтобы подстрекать к измене против святого отца и его августейшей семьи.

– Я приехал в Италию, чтобы поступить на честную службу к герцогу Борджиа, – ответил Рагастен.

– Свидетели показали, что ваши намерения были далеки от тех, что вы только что назвали. Но мы не хотим углубляться в ваши мысли… Мы только обвиняем вас в попытке убийства…

– Убийства? – Рагастен скорее удивился, чем возмутился.

– Вы неожиданно, изменнически, трусливо нанесли удар кинжалом монсиньору Франческо, герцогу Гандийскому.

Рагастена оглушило столь неожиданное обвинение. Он просто пожал плечами.

– Отвечайте на выдвинутое против вас обвинение… Не молчите.

– Я молчу, потому что это обвинение абсурдно. Убийца… Да вы его знаете так же хорошо, как и я. До сих пор я сомневался в увиденном… Не доверял своим чувствам. Но теперь я убежден, что не ошибался. Передайте синьору Чезаре, чтобы в следующий раз, когда он нанесет подлый удар кинжалом, он хорошенько вытирал следы крови.

– Вы напрасно пытаетесь внушить суду факт омерзительного кощунства, – поспешно возразил судья. – Повторяю. Можете ли вы доказать, что не закололи кинжалом Франческо, герцога Гандийского?

Рагастен присвистнул, как на охоте.

– Напишите, что обвиняемый признался! – крикнул судья.

– Напишите также, что судья верховного трибунала солгал, – добавил Рагастен.

Ничего не ответив, судья схватил протокол, который ему протянул писарь и принялся поспешно читать его. Он закончил чтение следующими словами:

– Осужденный, приговор будет приведен в исполнение в течение трех суток. Этот срок вам дается, чтобы испросить Божественное милосердие…

– А вам… вам потребуется целая жизнь, чтобы смыть с совести злодеяние, вами совершенное.

Несколько секунд спустя Рагастен остался один. Эта пародия на суд совершилась с такой быстротой, что шевалье подумал, не приснилась ли она ему.

Но вскоре он смог отчетливо воспроизвести все детали этой ошеломляющей сцены. И вновь отдались в мозгу слова приговора:

– Осужденный будет помещен в последнюю камеру на срок два раза по двенадцать часов, чтобы раскаяние смогло войти в его развращенную душу… Потом он будет извлечен оттуда живым или мертвым… Ему будут отрублены запястья … в публичном месте… Палач перерубит ему шею на судебной плахе топором или мечом… Тело осужденного будет выставлено у позорного столба в течение двух суток после казни.

Где находится эта последняя камера, о которой говорилось в приговоре? Рагастену это было безразлично. Но зато он ясно понял, что ему отрубят голову. Его мысли непреодолимо обращались к Чезаре.

– Да, хорошенького господина я себе здесь выбрал! – пробормотал он. – Я приехал сюда, чтобы пройти курс славы, а получил от него урок убийства. Еще дешево отделался!..

 

XIX. Роза

Рафаэль Санцио после похищения своей юной жены отправился в Гетто, чтобы предупредить Магу о том, что произошло, но он не нашел приемной матери Розиты. Она и в самом деле исчезла.

…Когда Рафаэль ушел, навсегда уведя свою Форнарину, старая Роза удалилась в комнату девушки в приступе безнадежного отчаяния.

– Теперь одна!.. Одна во всем мире… Одна с жаждой мести…

Эти слова она повторяла бесконечно, то и дело прерывая их рыданиями. Но сердце Маги закалилось в страданиях. Поэтому через некоторое время она успокоилась, по меньшей мере внешне.

Она вернулась в конуру, в которой принимала папу. Потом открыла старый сундук, вытащила из него шкатулку, набила золотом и драгоценностями пояс и, покончив с этим занятием, еще раз оглянулась вокруг и вышла.

Мага прошла цепи, перегораживавшие улицы Гетто, и, казалось, вновь обрела хладнокровие. Десять минут спустя она оказалась перед Веселым дворцом. Она обогнула его, дошла до того места, где здание подходило к самой воде, остановилась перед маленькой дверью и открыла ее своим ключом.

Не в первый раз старая Роза пользовалась им; не однажды она таким путем проникала в жилище Лукреции. Она пересекла, не колеблясь, некое подобие внутреннего дворика и вошла в проход, преодолев который, поднялась по узкой лестнице.

Достигнув третьего этажа, Мага пошла по лабиринту коридоров с такой уверенностью, что выказывало совершеннейшее знание их расположения. Наконец она остановилась перед одной дверью и поскребла пальцем. Подождав несколько секунд, она еще раз царапнула, но на этот раз особым образом. Видимо, это был заранее обговоренный сигнал. Мгновением позже дверь отворилась и чей-то голос в темноте едва слышно проговорил:

– Это вы, синьора?.. Пресвятая Дева! Какие холодные у вас руки… Садитесь, вот здесь… Подождите, я зажгу свет…

Мага позволила отвести себя за руку и уселась, не говоря ни слова. Мужчина, говоривший с ней, торопливо зажег светильник. Пламя выхватило из темноты фигуру старичка с демоническим лицом и сардонической усмешкой, того самого, что приносил Рагастену в гостиницу кошелек с сотней пистолей: синьор Джакомо.

– Накиньте плед на плечи, синьора Роза, – заботливо сказал старик. – А вот вам подушечка под ноги… Удобно вам в кресле?

Интендант стоял перед сидящей старухой в почтительной позе, выражая глубокое уважение.

– Джакомо, – проговорила Мага, – я хочу видеть ее…

Старик вздрогнул и молитвенно сложил руки.

– Что вы сказали, синьора?

– Я сказала, что хочу видеть Лукрецию…

– Синьора! Что вы от меня хотите?

– Вполне простое и естественное дело.

– Но как же я разбужу ее?.. Как я доложу о подобном визите?

– Тебе бы говорить об этом… Не знаю, как там ее будят… Я хочу войти в ее комнату, вот и всё…

– В то время как она спит?

– Конечно!

Старик заломил руки.

– Она проснется… и убьет вас… Это же тигрица…

– Джакомо, ты говоришь, а надо повиноваться… Или я уже не могу рассчитывать на тебя?.. Это было бы в порядке вещей, – горько улыбнулась колдунья. – Клянутся в повиновении и верности, обещают на Евангелии, что готовы умереть по первому требованию, а потом уклоняются в сторону.

Джакомо упал на колени, улыбка исчезла с его худого, изборожденного морщинами лица. Ее место заняла мучительная тоска.

– Повелительница, – глухо произнес он, – благородная повелительница, я и сейчас еще готов умереть за вас!

– Но не позволить мне пройти в комнату Лукреции?.. Послушай, Джакомо, однажды ты приехал в Испанию… Ты выслеживал человека, которого поклялся убить… Не так ли?

– У меня в Хативе, – сказал интендант, – была женщина, которую я обожал… Этот человек заманил ее в ловушку… В течение восьми дней я, как безумный, обшаривал город и горы… Однажды вечером я снова увидел ее дома, но такую истерзанную, что не решился расспрашивать ее… И тогда недрогнувшим голосом она рассказала мне ужасную правду… Тот человек овладел ею… А потом, пресытившись, выгнал ее… Закончив говорить, моя жена на моих глазах закололась кинжалом, и я не смог ей помешать… Потому что если бы этого не сделала она, мне бы пришлось ее заколоть!.. Я поклялся над ее трупом отомстить за нее… Я охотился за этим человеком, выслеживал его, ждал часа…Но он уехал в Рим… стал кардиналом, потом папой… Он стал таким могущественным, что едва ли мне удалось бы до него добраться… И тогда я встретил вас, синьора… Несмотря на вашу жалкую одежду я сразу узнал в вас великосветскую даму, которую видел в Хативе… В окне ее кареты.

– Верно, Джакомо. Ты был печален, я тебя утешила! Ты был беден, я дала тебе денег. Ты был слаб, и я пообещала тебе помочь… Надеюсь, я сдержала слово…

– Ах, синьора, конечно!.. Потому что вы спасли остававшееся у меня сокровище… Из Хативы я приехал с дочерью… прекрасной Ниной, такой прекрасной, что я, глядя на нее, забывал порой, что ее мать умерла…

– Брось, Джакомо! Мне не нравится, что ты испытываешь на мне прочность своей памяти …

– Ладно!.. Но верьте, синьора, что не только моя память прочна… Я уже много лет жил в Риме… По вашим советам и, без сомнения, благодаря вашему оккультному влиянию я поступил сюда в качестве второго интенданта… По вашему приказу, я постарался завоевать абсолютное доверие синьоры Лукреции, так что я достиг желанного поста первого интенданта ее дворца… Однажды вечером – Нине тогда было четырнадцать лет – вы пришли навестить меня… И всё еще следуя вашим советам, я нанял маленький домик, в котором уединенно, с одной служанкой, жила моя Нина… Она выходила только по вечерам… Но в тот вечер, синьора, вы спасли мою последнюю привязанность… кто-то увидел Нину… И этим человеком оказался Чезаре, сын папы!.. Отец изнасиловал мою жену, а его сын хотел сделать то же с моей дочерью!.. Но вы же были там! Мы вместе пришли к дому, который я нанял для Нины… Спрятавшись за лачугой, мы наблюдали за окрестностями… Я не понял… Внезапно появилась дюжина вооруженных мужчин, они проникли в дом… Опьянев от бешенства и безнадежности, я хотел броситься за ними. «Нина! Моя бедная Нина!» – кричал я. Ты остановила меня: «Молчи! Она в безопасности!» И это было правдой… Вы знали, что должно случиться. И, не предупредив меня, вы отправили куда-то моего ребенка… Страшно ругаясь, мужчины опять прошли мимо нас. Шедшего впереди всех я узнал: это был Чезаре… С тех пор, синьора, я поклялся в такой же признательности к вам, в какой мне был ненавистен Борджиа.

– В признательности, которую ты демонстрируешь, отказывая мне…

– Ни в чем, синьора! Ни в чем я вам не отказываю!.. Потребуйте мою жизнь… Она ваша… А если я испугался, узнав, что вы задумали, так это за вас, а вовсе не за себя.

– За меня?.. Слушай, Джакомо, ты хочешь отомстить?

– Хочу ли я!

Джакомо поднялся. Лицо его пылало ненавистью.

– Хочу ли я! – повторил он. – Да я и живу только ради этого!.. Вот и оцените, сильна ли моя ненависть, если я долгие годы терпел муки ожидания!

Мага взглянула на него с мрачным удовлетворением.

– Хорошо, Джакомо, – сказала она. – Ты же должен понимать, что и мне пора насытиться местью. И надо сказать тебе, что мишень моей мести все та же. Пойми же наконец, что час мести, быть может, пришел!

Колдунья произнесла эти слова со странной и торжественной силой. Черты ее лица под влиянием оживлявшего их грозного чувства напряглись и на какое-то мгновение приблизились к девическому облику.

– О! – удивился Джакомо. – Мне кажется, что я вижу вас такой, как в молодые годы!

– Меня омолодила ненависть!

– Да… Вы почти такая же, какой я вас видел в Испании, в Хативе…

– Счастливой!.. Да, я была ею!.. Богатая, обожаемая всеми, гордость большого семейства Ваноццо… Моей руки добивались самые титулованные и самые могущественные синьоры… Я была очень красива в пору своей восемнадцатой весны и мечтала о женском счастье… Отец и мать меня обожали. Мои капризы были законом в роскошном родовом дворце. Красивые молодые люди соперничали между собой, стараясь добиться моей улыбки… Я не любила никого из них. И вот однажды явился Он!.. Ворвался в наш дворец зловещим метеором. Семья Ваноццо была горда принять под своим кровом такого человека, как Родриго Борха, потомка арагонских королей и племянника папы Каликста III. Ему оказали редкое гостеприимство, какое только могли оказать гранды Испании принцу королевской крови. Я сразу влюбилась в него, как только его увидела. Он был отмечен печальной и фатальной красотой… Его жгучие глаза перевернули мою душу. Его пылкие речи увлекли меня. Я не видела большего счастья, как только принадлежать ему всем телом и душой. Уезжая, он подал мне знак… И я последовала за ним, покинув отца, мать, родной дом и семью… Я ехала за ним, радуясь, что испытаю счастье быть его рабыней! Я следовала за ним, сама не зная, почему… Возможно, потому что он просто сказал: «Пойдем!»

Мага была в эти минуты в таком критическом состоянии, когда мысли, скрывавшиеся в извилинах мозга, сами собой выскакивают наружу, когда тайны, дремавшие в глубине сердца, приливали к губам.

– В тот день, – продолжала Мага, – начались мои мучения… Когда я напомнила Родриго, что он обещал освятить наш союз, он расхохотался… А вскоре я пришла к горькой истине: любовь его глаз лжива, любовь в его словах лжива… Всё, что он делал и говорил, фальшиво… Шли годы, медленно, тяжело, тускло… Отец и мать умерли от горя. Я родила и пыталась обрести вкус жизни в материнской любви… Однажды Родриго заявил, что я ему мешаю. Я бросилась на колени, плакала, умоляла… На следующий день Родриго исчез, оставив мне записку: «Поскольку ты не хочешь уйти, придется это сделать мне». Как безумная, бросилась я в комнаты детей: дети тоже исчезли… Как я не сошла с ума?.. Как не умерла?.. А когда после шестимесячной лихорадки я снова встала на ноги, то обнаружила, что все еще люблю Родриго.

И та, которая больше не была колдуньей из Гетто, добавила:

– Увы! Несчастная и презираемая!.. Я любила его много лет… Издалека… Я последовала за ним в Рим… Проводила дни, шпионя за ним, считала его любовные истории… и мало-помалу чувствовала, как укрепляется в моем сердце необходимость мести. Долгое время любовь и ненависть боролись в моей душе… Ненависть восторжествовала.

– Ах, как вы должны были страдать!.. А ваши дети?

– Дети!.. Когда они стали большими, я хотела их видеть, сказать им правду… Чезаре хотел меня убить… Франческо хотел посадить меня в сумасшедший дом… Лукреция приказала выбросить меня на улицу…

– Синьора!.. Эти ужасные воспоминания плохо на вас действуют

– Нет, Джакомо, они оказывают благоприятное воздействие. Когда я раздираю раны моего сердца, лью на них яд, их разъедающий, мне кажется, что боль отступает… А эта боль и есть любовь… Но слушай, я же не кончила. Среди всех женщин, которых любил Родриго, была одна, которую я ненавидела больше других… Мне казалось, что Родриго любил ее по-настоящему… Благодаря связям с Ватиканом, которые я сумела наладить, я узнала в конце концов, что «она» беременна… Родился ребенок… Это была девочка… Мне трудно передать, до какой степени я ее ненавидела… И как же я обрадовалась, когда узнала, что мать, настолько же подлая, насколько жесток отец, эта мать бросила ребенка!..

– Вы приводите меня в ужас, синьора!

– Матерью была графиня Альма… Ребенка оставили на пороге церкви Ангелов… Я схватила девочку и унесла ее… Вся моя ненависть обрушилась на невинную голову. Я отдала девочку ужасной мегере, третировавшей малышку до тех самых пор, пока у меня внутри что-то не перевернулось, пока я не осознала, что мое сердце кровоточит при виде ужасных страданий ребенка… Девочке было десять лет. Я отвела ее к себе, всю трепещущую от мучений. Мое появление было для нее лучом света, ворвавшимся в ад. Я назвала ее Розитой… Она росла, ее необычайная красота созревала… И я, проклятая, я, чародейка, я испытывала тогда такую сладкую радость, что порой мое сердце, как мне казалось, готово было выскочить из груди… При ней я забывала о мести… Но Родриго сам мне напомнил… Мужчина… старик… воспылал страстью к моей Розите. И этот старик, который любит мою Розиту, который хочет ее соблазнить, знаешь ли ты, Джакомо, кто он? Папа, Родриго Борджиа, отец моих детей, любовник графини Альмы, отец Розиты.

– Убийца моей жены, – добавил Джакомо.

Мага странно улыбнулась.

– Как я спасла твою дочь Нину, так я только что спасла и Розиту, – сказала она. – Этой ночью она покидает Рим… В этот час она должна уже быть в безопасности… Ну вот, Джакомо, понимаешь ли ты, что настало время моей и твоей мести? Пойми, что я колебалась, пока у меня была Розита, а теперь мне остается выполнить в жизни только одно… А именно заставить страдать тех, от которых пострадала я!

– Да, синьора! И я помогу вам в этом всеми своими силами…

– Хорошо! А для начала Родриго должен знать, где меня найти…

– Вы думаете, что он захочет вас видеть?

– Уверена!.. Он будет искать меня в Гетто и не найдет. Он захочет знать, что произошло с Магой… Ты возьмешься сообщить ему об этом?

– Это же просто, синьора.

– Ты знаешь храм Сивиллы?

– В Тиволи… Возле папской виллы. Я бывал там с синьорой Лукрецией.

– Верно…У меня есть серьезные основания полагать, что папа захочет провести там несколько дней. В этом вертепе он обычно устраивает гулянки. Вот туда я и отправлюсь. В двадцати шагах от храма Сивиллы, над самой пропастью, находится пещера… Однажды я уже жила там… Именно в этой пещере Родриго найдет меня, если я ему понадоблюсь… А я ему скоро понадоблюсь… Надо, чтобы он знал.

– Он будет это знать синьора. Я об этом позабочусь.

– Хорошо, Джакомо. Ты – достойный слуга… А теперь отведи мать Лукреции к дочери.

– Синьора, берегитесь!.. – задрожал Джакомо. – Если она проснется, то убьет вас!

– Нет, Джакомо… Не убьет. Перед тем как навсегда проститься с прошлым, а может быть, и с жизнью, я хочу увидеть свою дочь… Так я хочу, Джакомо.

– Пойдемте, синьора, – согласился наконец старик.

Он зажег факел и взял Магу за руку. Старуху переполнила жестокая радость. Они вышли из комнаты и шли по темным коридорам, спускались по лестницам, пересекали затихшие залы и наконец оказались в узком кабинете.

– Это здесь! – прошептал старик Маге на ухо. – Никто никогда сюда не входит. Дверь, через которую мы только что прошли, никогда не открывается… Единственный ключ от нее находится у Лукреции, но я… сделал себе копию… По вашему приказу. Вон там – спальня… Кровать прямо перед вами… Ночные прислужники спят в соседней комнате…

– Жди меня здесь! – распорядилась Мага, уже открывавшая с бесконечными предосторожностями маленькую дверь, которая связывала кабинет со спальней.

Мать Лукреции вошла в эту дверь, оставив ее полуприкрытой, и на мгновение остановилась. Она поискала на груди миниатюрный флакон и медленно, недрогнувшей рукой, откупорила его.

Она приблизилась к кровати бесшумно, скорее скользя, чем ступая.

– Одна капля… только одна капля на твоих губах, и ты погибнешь, Лукреция… Агония будет страшной… Завтра папская семья облачится в траур… Завтра душа старого греховодника испытает первый удар моего отмщения.

При свете ночника она увидела Лукрецию. Та спала, и улыбка играла на ее губах. Одна рука свешивалась с постели, тогда как другая поддерживала голову, обрамленную волной распущенных волос… Она была изумительно хороша.

«Дочка!» – подумала Мага.

Застыв в неподвижности, она молчаливо созерцала Лукрецию. Молодая женщина шевельнулась, вздохнула, произнесла несколько невразумительных слов, и ее улыбка расплылась еще шире… Когда Лукреция снова погрузилась в глубокий сон, Мага едва слышно приблизилась к постели.

«Ей что-то снится, – подумала колдунья. – Ей привиделось что-то хорошее, потому что у нее счастливая улыбка… Когда-то… там… я зашла ночью в ее комнату и наклонилась над ее колыбелькой… Так же, как сейчас… Тогда случалось порой, что она пробуждалась… Она протягивала ко мне свои ручки, смеялась и говорила: “Добрый вечер, мамочка”. А теперь я пришла, чтобы ее убить!..»

Колдунья наклонилась, почти коснувшись лица Лукреции. Странная галлюцинация наплыла на нее. И в ее изъязвленной душе совершилось чудо. Она увидела Лукрецию, свою дочь, совсем маленькой – такой, какой она качала дочку в своих материнских руках… О, лучезарная мощь таинственной и нежной природы!

И бедная старуха заплакала горючими слезами. Машинально она закрыла флакон и спрятала его в пояс… И ни одной капли яда не упало на губы спящей Лукреции… Только слеза.

Эта теплая, соленая капля заставила спящую вздрогнуть… Еще секунду она боролась со сном. Потом, внезапно очнувшись, она поднесла руку к губам.

– Кто здесь? – закричала испуганная Лукреция, соскакивая с постели.

Мгновение спустя в комнату вбежали с факелами проснувшиеся слуги. Лукреция в бешенстве отдавала приказания:

– Искать!.. Всё перерыть!.. Здесь кто-то есть, я в этом уверена… Я почувствовала… здесь… на моих губах… О! Возможно, это поцелуй призрака!

Слуги искали повсюду, но никого не нашли…

Тем временем Джакомо проводил Магу до маленькой двери, через которую колдунья проникла в Веселый дворец.

– Вы довольны, синьора? – спросил он в тот момент, когда колдунья собирались уходить.

– Нет! – ответила Мага странным голосом. – Но я видела свою дочь…

Она исчезла в ночи, направляясь к одним из римских ворот. Там она дождалась рассвета. Когда ворота открылись, она решительным шагом вышла из города.

 

ХХ. Призраки истерии

Мы находимся в Ватикане, через два дня после ареста Рагастена.

Библиотека, любимое местопребывание Александра VI, маленькая комнатка, не имевшая ничего общего с официальной большой дворцовой библиотекой, была комнатой для раздумий, великолепно подходившей для отдыха ума и тела.

Время приближалось к восьми часам вечера. Возле открытого большого окна, из которого был виден весь Рим, тихо беседовали папа, Чезаре и Лукреция.

– Семейный совет, – перешептывались прелаты и синьоры, оказавшиеся во дворце. Что из этого получится? Какая булла? Какая война?..

Александр VI сидел в кресле, Чезаре развалился на подушках. Лукреция, лежа на ковре, блуждающим взглядом рассматривая Рим.

– Асторре уехал? – спросил папа.

– Сегодня утром, – ответил Чезаре.

– Один?..

– Нет, я послал с ним Гарконио, как вы мне и сказали. Сейчас они в пути… Но, папа, всё это мне кажется слишком долгим.

– Терпение, Чезаре. У тебя еще есть время… Перед тобою – вся жизнь… А чтобы ты стал говорить, если бы тебе оставалось жить всего несколько месяцев?

– Да черт меня побери! Я бы торопился изо всех сил… А теперь я кисну… Временами я прямо-таки тоскую по битвам… Я мечтаю о конных атаках. Я вижу огромные человеческие массы, которые рассекают мои всадники, точно так же, как железо разрубает плоть… Это красивая музыка, отец, шум сражения. А наслаждение разрушением! Наслаждение сталью, поражающей грудь или спину… Брызги мозга, разлетающиеся под сильным ударом, черные пятна крови, в которые погружаются конские копыта… Я мечтаю обо всем этом… Я скучаю, не убивая.

Чезаре излагал свои ужасные мысли тихо и спокойно, не повышая голоса, и тем страшнее они казались слушателям. Однако глаза его налились кровью, словно Чезаре уже совершал привидевшиеся ему подвиги.

Отец смотрел на сына с любопытством и восхищением.

«Какой великолепный тигр!» – думал он.

Лукреция ничего не говорила. Она рассеянно глядела вдаль, словно рассматривая нечто, видимое только ей и обитавшее в глубине ее души.

– Словом, отец, – продолжил Чезаре, – чем раньше, тем лучше. С этой проблемой надо покончить поскорее. Не решив ее, мы никогда не сможем установить власть над всей Италией. Да… да… Как можно раньше. Надо захватить это змеиное гнездо Монтефорте.

– Время наступит только тогда, – возразил папа, – когда я получу сведения о графе Альма. Ты вечно ввязываешься в потасовки, тогда как я должен убедиться в успехе нашего дела… Впрочем, я собираюсь отъехать, чтобы понаблюдать за кампанией.

– Как, отец? Вы хотите отправиться в Монтефорте?

– Нет, я собираюсь остановиться гораздо ближе, в Тиволи. Оттуда я смогу наблюдать и за Римом, и за Монтефорте. Мне будет близко и до тебя, ведущего военные действия, и до Лукреции, решающей дипломатические вопросы… Кстати, Лукреция, надо предупредить Магу из Гетто, что один человек хочет нанести ей визит, тот самый, кому она обещала некое зелье.

– Маги нет в Риме, – небрежно бросила Лукреция.

Папа даже подскочил в своем кресле и нахмурил брови.

– Она в Тиволи, – добавила Лукреция.

– В Тиволи! – ужаснулся старый Борджиа. – Можно подумать, что эта проклятая колдунья угадывает мои намерения… Я ведь хотел приказать ей отправиться туда… Но что ей делать в Тиволи?

– Без сомнения, поклониться своей предшественнице, античной колдунье. Она, видимо, живет в одной из пещер, примыкающих к храму Сивиллы.

– Я знаю это место… Пока все идет хорошо, дети мои.

– Для вас двоих, – надув губы, заметила Лукреция. – Чезаре уедет сражаться в Монтефорте, где сможет искупать своего коня в потоках крови, что, несомненно, вызовет привязанность юной и чистой Беатриче…

Под колким взглядом сестры Чезаре побледнел от бешенства.

– Любит она меня или нет, – прорычал он, – но будет моей!

– А вы, отец, – продолжала Лукреция, – вы отправляетесь в отрадное место, в Тиволи… Вы хотите вволю насладиться великолепными сельскими пейзажами, которые предстанут перед вашими глазами. К тому же ваше восхищение будет куда непосредственней, когда кто-то поможет вам любоваться природой. Я хочу уточнить, что вас там ждет девственница Форнарина. Она, без сомнения, жаждет ласк, которыми вы хотите наградить ее.

Теперь и папа вздрогнул при упоминании имени Форнарины, как это только что случилось с Чезаре, услышав имя Примаверы. А Лукреция не унималась:

– И только я остаюсь скучать здесь.

– Ты будешь разыгрывать своего дорогого супруга, – сказал Чезаре.

– Герцог ди Бишелье! Горемыка!.. Да стоит ли он того, чтобы я занималась таким ничтожеством!

– Ты найдешь себе развлечений!

Лукреция пожала плечами.

– Кстати, о развлечениях, – вмешался папа. – У наших римлян будет возможность повеселиться. Надеюсь, это развлечение им понравится…

– Ты говоришь о казни шевалье де Рагастена? – спросил Чезаре.

Теперь пришел черед Лукреции вздрогнуть при упоминании дорогого имени.

– И когда же ему отрубят голову? – хладнокровно спросила она.

– Послезавтра на восходе солнца, сестра. Придешь посмотреть?

– Обязательно.

– Храбрый шевалье!.. Самое большое удовольствие я испытаю, когда увижу его в львиной яме.

Так Чезаре называл камеру с рептилиями. Он продолжал:

– Завтра утром его туда опустят. Я хочу при этом присутствовать, чтобы от всей души посочувствовать этому достойному другу… Тысяча чертей! Я буду наблюдать за ним в веселой и многочисленной компании. Сегодня я отправил в окрестности города двенадцать лучших охотников. У меня будет великолепная коллекция ужей, гадюк, жаб… Мне кажется, я уже представляю шевалье…

Чезаре захохотал, поскрипывая зубами. Это была жуткая картина. Внезапно он уперся локтем в колено, а лоб его сложился в складку.

«Он любит Примаверу! – размышлял он. – И кто знает, не любит ли она его. О! Если это так, то я хотел бы придумать какую-либо бесконечную муку… Ах! Посмотрим на этого… негодяя!»

Он сдерживал свой гнев, сжимая кулаки. Он боялся, как бы его не увидели Лукреция, папа. К счастью, они его не видели.

Папа в мечтах уже был в Тиволи. Он блуждал в тенистых аллеях своей виллы, сжимал в объятиях девственницу, которую он выбрал для утешения своей старости. А Лукреция, уставив неподвижный взгляд в пустоту, не шевелилась и предавалась мечтаниям:

«О! Какое неиспытанное наслаждение! Спуститься в ад к узнику в час, когда его душа агонизирует в страхе перед близкой смертью!.. Отдаться ему посреди цепей… Насладиться его любовью, удесятеренной ужасом… Умирать в его поцелуях, в его цепях… Сделать так, чтобы крик ужаса, который он издаст, оказавшись в клетке с животной мерзостью, объединился с криком страсти, исторгнутым вместе с моим поцелуем… Вот это наслаждение!.. Да, такое ощущение я хочу испытать!..»

Так трое собеседников, предавались каждый своим мечтам, забывая о других. Около часа прошло в молчании. Придя в себя, они посмотрели друг на друга; все были очень бледны, но это никого не удивило.

– Прощайте, дети, мне пора отдыхать, – сказал папа.

– Ну, а я пойду обдумаю план предстоящей кампании, – сказал Чезаре.

– А я… пойду поразмышляю, где бы найти еще неизведанное наслаждение, – закончила Лукреция.

Через несколько минут она была уже в своей комнате в Веселом дворце. Она приняла ванну, приказала сделать массаж и намастить тело благовониями. Потом улеглась в постель и распорядилась, чтобы ее оставили одну.

Уткнувшись лицом в кружева подушки, она кусала их кончиками зубов – ради удовольствия – и тогда окрепла ее решимость; сама с собой она обсуждала, как ей выполнить свой план.

Она хотела видеть Рагастена. Она решила отыскать его в камерах замка, причем именно в тот момент, когда несчастного подготовят к спуску в камеру с рептилиями, мрачную прихожую смерти.

Ни на мгновение ей не приходила в голову мысль спасти шевалье. Что же вызвало ее извращенное желание? Она очень хотела поцеловать осужденного, обнять человека, идущего на смерть и знающего, что никто в мире не сможет его спасти.

Около трех часов утра Лукреция встала и начала медленно одеваться, не прибегая к помощи своих служанок.

Она закуталась в широкий плащ, вышла на цыпочках и быстро зашагала к замку Святого Ангела. Рим спал. Величественная тишина окутывала Вечный город.

В полном молчании, с истомой в глазах, Лукреция шла к наслаждениям, которых она будет искать даже на пороге смерти…

 

XXI. Чезаре Борджиа

Вернувшись в свою спальню, Чезаре бросился в кресло и опустил голову на руки. И все его расстроенные, мучительные и еще не сформулированные мысли вылились в пару сказанных фраз:

– Он любит Примаверу… Но любит ли она его?..

Чезаре был своего рода дикарем. Он часто любил, но любил как дикарь. Он был самцом, которого возбуждал вид проходящей мио самки; он овладевал самкой, и всё на этом кончалось. Никогда его ревность не возбуждалась до того момента, пока его спящие чувства не пробуждались в горячем желании овладеть женщиной.

Возможно, впервые у него в груди родилось «человеческое» чувство и стало развиваться в дикарском сознании. В первый раз он почувствовал, что обладание желанной женщиной не сможет его полностью удовлетворить. В первый раз он обеспокоился о прошлом и чувствах любимой женщины. Открытие этого факта сначала удивило его, а потом уступило место неистовому гневу. Он поднялся, прошелся по комнате широким шагом, разбил одну статуэтку и две чудесные порфировые вазы, плевался, ругался. Наконец он бросился одетым на кровать и задумался.

– Она его любит, это неоспоримо. Они виделись. Он солгал. Когда говорил мне, что ее не знает. Она его любит! Это очевидно… Но отдавалась ли она ему? – прорычал он. Не знаю!.. О, если бы я по крайней мере знал!..

Он одним прыжком соскочил с кровати и снова принялся бегать по комнате, проявляя повадки хищника, который рычит, почуяв добычу. Но чтобы он ни делал: успокаивался или бесился, неистовствовал – один и тот же вопрос возникал все снова перед ним.

– Спросить его о ней? Спуститься к нему в камеру? Допросить его?

Но эту мысль он гневно отверг. Он разразился громким смехом:

– Я, Чезаре Борджиа, расспрашиваю шевалье де Рагастена о том, чиста ли моя будущая любовница! Вот это спектакль!.. Я совсем сошел с ума!

С полночи он воевал с собой, то впадая в состояние болезненного изнеможения, то поддаваясь приступам исступления, от которых дрожали в соседних покоях пробудившиеся слуги… Наконец он придумал план, по видимости, примирявший чувства, сталкивавшиеся в его душе.

– Ладно, я пойду туда, – процедил он сквозь зубы. – Пойду!.. Мне надо знать… Я больше не вынесу неизвестности… Уже светает… Когда Рагастена поместят в последнюю камеру, я больше ничего не смогу узнать… А мне надо знать всё!.. Он заговорит… При необходимости я предложу ему свободу в обмен на правду! Он же не настолько безумен, чтобы отказаться!

И, улыбнувшись, Чезаре продолжал:

– Что касается свободы, то я сдержу слово… Открою ему дверь… Но потом, сзади, нанесу точный удар кинжалом… Когда он скажет.

Он не закончил. Только удостоверился, что шпага находится на своем месте, у пояса. После этого Чезаре спустился в кордегардию, занимавшую первый, приземный, этаж, взял ключ от камеры, где томился Рагастен, и ключ, отпиравший кандалы, а потом спустился в подземелье.

 

XXII. Ночь осужденного

В то время как Лукреция и Чезаре готовились, каждый по-своему, спуститься в камеру к заключенному, в то время как брат и сестра стремились к утонченному наслаждению или не менее изысканной жестокости, чем занимался узник?

Рагастен спал.

Он прислонился к стене и постарался найти наименее стесняющее положение. Впрочем, и оно не смягчало мук. Рагастен знал теперь, чем грозит эта «последняя камера», которой угрожал ему верховный судья. Гарконио, перед тем как отправиться в Монтефорте, рассказал о ней.

Он не будет присутствовать при пытке! Какое огорчение! Тогда Гарконио решил заранее просветить шевалье. Для него эти четверть часа прошли весьма приятно. Не имея возможности присутствовать при драме, Гарконио по крайней мере получил достаточное наслаждение, подробно описывая несчастному молодому человеку сценарий его мучений. Можно было быть уверенным, что он не пропустил ни одной детали. Рагастен удовлетворился спокойным ответом:

– Главное, чтобы вас не спустили вместе со мной в этот колодец. Вид змей и жаб, даже контакт с ними, не столь меня пугают. Куда противнее контакт с тобой.

После этого визита монаха Рагастен уже больше никого не видел, кроме тюремщика, три раза приносившего ему хлеб и воду.

Итак, Рагастен спал.

Его разбудил луч света, внезапно проникший в его камеру. Он открыл глаза и увидел Чезаре. Рагастен не мог сдержать содрогания.

«Время пришло, – подумал он, – сбросить меня вниз… Прощай, жизнь!.. Прощай, Примавера!»

Однако у Чезаре, стоявшего перед ним, Рагастен заметил какую-то неуверенность во взгляде. К своему несказанному удовлетворению, шевалье заметил, что Борджиа не привел с собой ни охрану, ни тюремщиков. Через плечо Чезаре, оставившего дверь неприкрытой, он взглянул в коридор. Там никого не было.

«Я ошибся… Время еще не пришло… Но тогда зачем он пришел?.. Ах, да! Понимаю… Как и его верный Гарконио, он пришел насладиться своей местью»…

Тогда Рагастен поднялся и проговорил с усмешкой:

– День добрый, монсиньор… Извините, что не могу предложить вам сесть… В этот покой просто позабыли поставить кресло.

Чезаре воткнул в земляной пол принесенный с собой факел, потом обернулся к Рагастену и мрачно уставился на него, не говоря ни слова.

– Пришли восхищаться своей работой? – продолжал Рагастен. – Или приглядеться к этому месту, которое по праву принадлежит вам? Весьма сожалею, что вы не увидите перекошенного страхом лица, на которое вы рассчитывали.

Чезаре скрестил руки.

– Но в конце концов, монсиньор, – после некоторого молчания снова заговорил шевалье, – это я занял ваше место… Это вы убили, а меня заковали в цепи… Честно говоря, мне это кажется несколько нелогичным… Кстати, монсиньор, как чувствует себя ваш отец? Он очень ловок, и за это качество я его уважаю… Редко мне приходилось видеть циничного и коварного мошенника, столь искусно принимающего маску почтенного человека… И до такой степени, что, когда он говорил со мной, я проникся убеждением, что он, возможно, отнюдь не убийца, не отравитель, не клятвопреступник, не лицемер, как о том говорят. Извинитесь, пожалуйста, за меня перед ним, прошу вас…

Чезаре хранил молчание. Он продолжал внимательно и мрачно смотреть на узника. Тогда Рагастен рассмеялся… Странно звучал смех под этими сводами.

– Вы спрашиваете себя, чему я смеюсь, монсиньор? Да над собой. Я не верю, что так далеко может зайти детская наивность, которой я поддался. Представляете, я поначалу принял вас за великого военачальника, а вы оказались всего лишь обыкновенным бродягой… Я видел в ваших руках сверкающий меч, но благородное оружие оказалось стилетом изменника. Но ведь еще есть время стать вам таким, каким я себе представлял великого полководца. Черт побери! Что за восхитительное лицо дикого зверя! Вы в моих глазах всё еще оставались человеком меча! И вот я должен столкнуть вас с пьедестала, который вам так подходил. Вы спустились ко мне, монсиньор, поскольку ничем не отличаетесь от вашего Гарконио. Тот тоже приходил поглядеть, как я умираю… А вы, монсиньор Чезаре? Вы пришли посмотреть, хорошо ли натерли мне запястья цепи вашего карцера, не удовлетворит ли вас некоторая бледность лица узника? Говорите, зачем вы пришли сюда?

– Я пришел предложить вам свободу! – сказал Чезаре.

– Свободу?..

– Да! Вы осуждены… Вы не убивали Франческо… Это я его убил… Всё верно. Но осуждены вы… И вы умрете… Но через какую-то минуту, если я захочу, если вы захотите, я сниму с вас цепи и вы плучите свободу…

– Не понимаю вас…

– Я объясню, – сказал, тяжело дыша, Чезаре. – Эта юная девушка… Беатриче… Вы ее любите?..

– Я люблю ее!..

Рука Чезаре сжала рукоять кинжала. Но он продолжал:

– А она… Отвечайте!.. Она?

– Что вы хотите сказать?

– Я хочу знать, любит ли она вас?

– Ах вот что! Монсиньор, – вскрикнул Рагастен, в глазах которого вдруг сверкнул озорной огонек. – А какое вам до этого дело?

Чезаре приблизился на шаг. Он почувствовал, как его охватывает один из тех приступов бешенства, которые превращали человека в дикое животное, неспособное обуздать свой гнев.

– Ты скажешь, – зарычал он, забыв всю утонченную дипломатическую игру, к которой он готовился. – Ты скажешь!.. Я хочу знать!

Рагастен напрягся в страшном усилии… Внезапная мысль зародила в нем безумную надежду.

– Монсиньор, – холодно ответил он, – вы ошибаетесь… Вы ничего не знаете… А правду я унесу с собой в тот мрачный колодец, куда вы хотите меня сбросить!

– Несчастный! – прорычал Чезаре. – Она была с тобой!.. Ты умрешь!..

И в то же мгновение он ринулся на Рагастена с поднятым кинжалом. Рагастен ожидал этого порыва. Молниеносным движением он выпрямился и схватил Чезаре за руку. Казалось, цепи больше не мешали ему.

Чезаре пытался рывком освободиться. Но другая рука Рагастена уже схватила его за горло. И Чезаре почувствовал, как железные пальцы душат его.

– Ты у меня в руках! – охрипшим от радости голосом выкрикнул Рагастен.

Борьба длилась не больше полминуты. Одной рукой Рагастен вывернул кинжал Чезаре, а другой так сдавил шею противника, что хрустнули позвонки. Чезаре сначала выпустил кинжал, а потом упал на колени.

Рагастен не разжимал объятий. Послышался хрип, потом Чезаре упал на пол, не подавая признаков жизни. Рагастен лихорадочно обыскал его. Он даже подпрыгнул от бессознательной радости, подавив в себе торжествующий вопль. Его рука нащупала на поясе Чезаре маленький железный ключ.

Рагастен вставил его в кандалы, сжимавшие его левую руку… Через несколько секунд оковы были сняты. Тогда Рагастен наклонился над Чезаре.

– Он придет в себя, – пробормотал шевалье. – Ах, если бы у меня была душа Борджиа!.. Мне ведь представился очень удобный случай… Какую услугу я оказал бы человечеству, завершив то, что начали мои пальцы… Ба!.. Но это совсем не мое дело…

Пока он так говорил, Рагастен отцепил пояс Чезаре и надел его на себя. Потом нахлобучил на голову черную бархатную шапочку, обычный головной убор папского сына. Наконец он завернулся в плащ монсиньора.

– Мне кажется, – рассмеялся он, – что я буду весьма представительным Чезаре.

Он бросил последний взгляд на распростертого герцога и направился к двери. Но тут он ударил себя по лбу и вернулся. Он склонился и в течение минуты занимался странным делом… Слышался только звон цепей. Распрямившись, он беззвучно рассмеялся: он закрепил кандалы на запястьях и лодыжках Чезаре. Борджиа оказался точно в том положении, в каком Рагастен находился четверть часа назад!

Рагастен вышел из камеры. Направо – коридор, освещенный светом горевшего в камере факела, продолжался всего на несколько шагов. В нижней части стены, перегораживавшей коридор, виднелась закругленная дыра. Рагастен приблизился к ней.

– А! – сказал он, содрогнувшись. – Вот та сточная яма, о которой шла речь! Тысяча чертей!.. Чезаре Борджиа не лишен воображения!.. Да там заплесневеешь!.. Хорошенькую каналью выбрал я себе в покровители.

И он отошел с выражением ужаса и отвращения.

Налево коридор уходил на пятнадцать шагов, до подножия каменной лестницы, нижние ступени которой он заметил в тусклом свете, доходившем из камеры. Он быстро направился туда и стал подниматься.

Внезапно появился свет. Рагастен уже поднялся на верхнюю ступеньку лестницы. Там стоял тюремщик с потайным фонарем в руке. Рагастен, завернувшись в плащ Чезаре и сжимая рукоять кинжала, пошел прямо на тюремщика. Тот перегнулся пополам.

– Монсиньор желает, чтобы ему посветили? – спросил тюремщик.

Рагастен не удостоил его ответом и стал подниматься по второй лестнице.

Тюремщик был убежден, что монсиньор желает оставаться в одиночестве, потому что не удостоил его ответом. Он не сдвинулся с места.

В конце второй лестницы никого не было. Рагастен вздохнул свободнее. Оставалось миновать всего один этаж. Еще одна лестница – и он будет на свободе!..

Рагастен начал поднимался, но не миновал он и трех ступенек, как остановился. Холодный пот выступил на лбу…Кто-то спускался по узкой лестнице.

Рагастен застыл в неподвижности. Убийство было противно его тонкой натуре, но ведь здесь речь шла о его жизни! Если тот, кто спускается, узнает шевалье, придется убить его. Вскоре Рагастен увидел свет фонаря прямо перед собой. Вскоре показался и неизвестный посетитель. Шевалье надвинул шапочку на глаза и натянул плащ на нос.

– Брат! – услышал он глухой голос.

Рагастен поднял глаза.

– Женщина! – прошептал он. – Лукреция!

Сделанное им движение открыло его лицо. Лукреция его узнала. Она удивленно взмахнула рукой. А потом, с лукавой усмешкой, сказала:

– Мне кажется, что это синьор шевалье де Рагастен?

– Он самый, синьора…

И в ту же секунду он выхватил из ножен кинжал, готовясь умереть, но прежде вероятнее всего заколоть противницу, если только герцогиня позовет на помощь…

– Полагаю, что вы спаслись, дорогой мой шевалье? – продолжала Лукреция, уже очнувшаяся от изумления.

– Синьора, я так скучал в конуре, куда меня запихнул ваш отец…

– И вы испытываете нужду прогуляться на свежем воздухе?

– Верно, синьора!.. А кроме того, мне необходимо сделать один отсроченный визит…

– Визит? К кому же?.. По дороге во Францию?

– Нет, синьора, к вам!

– Ко мне?

– Увы!.. Самоуверенность моя велика… Но я возомнил, что вы не можете забыть рандеву, которое вы дали мне в Веселом дворце, оказав скромному шевалье великую честь… Вижу по вашему хмурому виду, синьора, вы рассердились на меня за то, что я не пришел к вам в тот вечер… Простите меня… Синьор отец ваш нашел мне занятие, которое и в самом деле мне помешало…

– И вы шли ко мне? – спросила Лукреция, удивленная его спокойствием и непринужденностью.

– Я сказал вам об этом, синьора.

Лукреция на несколько секунд задумалась.

– Ну, ладно, идемте, – внезапно произнесла она.

– Следую за вами, синьора.

Лукреция посмотрела ему в глаза.

– Должна вас предупредить, шевалье, что наверху этой лестницы находится кордегардия. Там помещаются офицер и двадцать солдат, вооруженных протазанами и аркебузами… А за кордегардией придется пересечь парадный двор. Вы рискуете встретить там немало любопытных… После парадного двора надо преодолеть пост и заставить открыть вам ворота… В одиночку вы не сделаете и десятка шагов, как вас узнают и арестуют… Наконец, должна вам сказать: когда вы окажетесь за пределами замка и случайно новое спешное занятие вынудит вас отложить визит…

– О, синьора! – серьезно прервал ее шевалье. – С того момента, как вы окажете мне честь сопровождать вас до самого вашего дворца, не будет в целом мире такого занятия, которое заставило бы меня покинуть ваше общество. Даже необходимость избегать смертельной дружбы мужчин вашего рода!

Лукреция вздрогнула. «Вот это мужчина!» – подумала она. А вслух сказала:

– Идемте!

Как сказала герцогиня, наверху лестницы была кордегардия. Лукреция открыла дверь и вошла, опираясь на руку Рагастена. Офицер, командовавший постом, отдал приказ; двадцать солдат, с оружием к ноге, вытянулись в две шеренги.

– Ах, брат мой, – громко сказала Лукреция, – я так счастлива, что встретила вас здесь… Эти подземелья так напугали меня… Я впредь отказываюсь посещать их, по меньшей мере ночью… Я ведь так труслива…

Офицер открыл дверь, выходившую во двор и низко поклонился. Мгновение спустя Лукреция и Рагастен оказались во дворе.

Рагастен с наслаждением вдыхал ночное благоухание. Они подошли к главным воротам замка. И там находился пост под командой офицера. Только этот пост был вдвое многочисленнее караула в кордегардии. При виде Лукреции и того, кого они приняли за Чезаре, совершили тот же церемониал. Наконец они прошли через ворота и остановились на площади.

– Черт возьми! – воскликнул Рагастен и глубоко вздохнул.

 

XXIII. Влюбленная тигрица

Дорога от замка Святого Ангела до Веселого дворца была короткой. Лукреция, все еще опиравшаяся на руку шевалье, углубилась в лабиринт маленьких улочек. Она шла молчаливо, постепенно ускоряя шаг. Не раз, следуя рядом с нею, Рагастен спрашивал себя, не лучше ли было бы стремительно отскочить в сторону и исчезнуть за изгибами какой-нибудь улочки.

Дух бравады и вызова, радость освобождения от опасности, твердая вера в себя, в свою чрезвычайную силу и необыкновенное искусство владения оружием, неограниченная уверенность в том, что всегда в его распоряжении окажется какой-нибудь ресурс его воображения – все эти факторы, соединившись, подействовали на шевалье, и он покорно последовал за герцогиней ди Бишелье в ее дворец.

Всё еще спало в этом огромном и мрачном жилище.

Лукреция провела Рагастена в будуар, где она уже принимала его однажды.

– Садитесь, шевалье, – сказала она. – Я вернусь к вам сию минуту.

И она исчезла.

«Что она от меня хочет? – спрашивал себя Рагастен. – Сейчас самое время отправиться прогуляться куда-нибудь подальше от Рима. Этот прекрасный синьор Чезаре скоро очнется… Берегись его пробуждения!»

Прошло несколько минут. Лукреция вернулась. Она несла серебряный поднос, на котором стоял завтрак. Рагастен заметил, что на подносе был только один кубок.

– Примите это и забудьте хлеб и воду замка Святого Ангела, – сказала, улыбаясь, Лукреция.

– Синьора, что вы делаете? – удивился Рагастен.

– Ну… я вам прислуживаю!

– О, синьора! Вы хотите, чтобы я возгордился? Еще бы!.. Ведь мне прислуживала сама герцогиня Бишелье, блистательная синьора Лукреция… Это слишком, синьора, для такого бедного солдата-авантюриста.

Голос шевалье так дрожал, что Лукреция никак не могла угадать отчего: от возбуждения или от иронии.

– Вот эти самые руки, – с важностью сказала она, – обслуживают папу каждый раз, когда я прихожу в Ватикан. Кроме него, шевалье, ни один другой синьор не может похвалиться, что ему наливала напитки Лукреция…

В само деле, герцогиня наполнила единственный кубок на подносе. Рагастен увидел, как искрится вино, и проницательно посмотрел на кубок, словно желал убедиться, что содержит эта так красиво сверкающая влага.

Что это?.. Жизнь или смерть?..

– Синьора, то, что вы сказали, приводит меня в отчаяние.

– Как это, шевалье?

– Да! Эта незабываемая минута навсегда запечатлится в моем сердце, так долго, пока я смогу жить… Но, видите ли, какова моя неблагодарность… Я не хочу ни есть, ни пить… Мне кажется, что в данный момент я не смогу ничего усвоить…

– Наконец-то! – засмеялась Лукреция и захлопала в ладоши. – Нашлось существо, испугавшее неустрашимого Рагастена!.. И этим существом оказалась я!..

– Испугавшее?

– Ну да, шевалье!.. Мое вино вас испугало.

– Тысяча чертей, синьора! – вознегодовал Рагастен и схватил кубок. – Вы ошиблись. Будь это вино даже отравлено, никто не сможет говорить, что я испугался.

И он залпом опорожнил добрую половину кубка.

– Теперь моя очередь, – сказала Лукреция.

Она спокойно допила вино, прижавшись губами как раз к тому месту, которого только что касались губы Рагастена.

– Теперь видите, – продолжила она, – будь вино отравлено, вы умрете в хорошей компании.

«Какая странная женщина! – подумал Рагастен. – Ее забавляет эта похоронная беседа, словно она перечисляет свои любимые развлечения».

– Никогда я так не забавлялась! – пошутила Лукреция. – Итак, шевалье, вы верите, что я способна отравить человека?

– Синьора, я верю в то, что вы способны на великие дела. Вот и всё. Я полагаю, что если на дороге, которой вы захотите проследовать, появится препятствие – будь то даже живое существо – вы ни перед чем не остановитесь. Вы из тех людей, пролетающих метеорами, которые на своем пути уничтожают всё.

Голос Рагастена странно вибрировал. Лукреция вздрогнула и поняла, что неустрашимый шевалье не капитулирует на этой позиции, да и ни на одной другой. Рагастен ведь прямо в лицо сказал ей, что считает ее отравительницей. И она приняла ужасное обвинение как комплимент. В глубине души Рагастена испугала улыбка, искривившая губы Лукреции.

– Ну что ж, – сказала она, – а теперь расскажите мне, как вы вышли из своей камеры и каким образом я встретила вас, идущего с самым невинным видом в шапке и плаще моего брата, да еще и с его оружием.

Рагастен решился действовать нагло. В том странном и опасном положении, в каком он находился, наглость могла стать идеальным средством защиты.

– Очень просто, синьора, – ответил он простодушно, что удивило Лукрецию. – Синьор брат ваш явился ко мне с бесчестным предложением. Он предложил мне свободу в обмен на то, что выдам тайные мысли одной женщины, если я их, конечно, знаю.

– Кто эта женщина?

– Беатриче, дочь недавно убитой графини Альмы.

– А потом?

– А потом, синьора, я подождал, пока монсиньора Чезаре выведут из себя мои ответы, и тогда он бросится на меня, чтобы убить… Долго ждать мне не пришлось. Я схватил вашего монсиньора брата, немного придушил его, чтобы он не смог сопротивляться, усадил его на мое место и вышел.

– Вы заковали Чезаре в кандалы вместо себя?

Рагастен утвердительно кивнул.

– И вы говорите мне это?.. Мне?

– Вы же спросили, синьора! – столь же простодушно ответил Рагастен.

Лукреция слегка побледнела. Голубоватые полукружия вытянулись под ее несколько тяжеловатыми веками, а глаза казались еще более блестящими, черными, бархатистыми. Она поднялась, сделала несколько шагов, подавила глубокий вздох.

«Вот он, момент! – подумал Рагастен. – Теперь только держись! Сейчас она позовет слуг, и меня заколют, как и ее брата Франческо».

Лукреция подошла к нему.

– То, что вы сделали, знаете ли, превышает всякую меру…

– Вы меня обвиняете, синьора…

– Нет, восхищаюсь вами!

– Э, синьора! Речь ведь шла прежде всего о моей жизни! Мне жаль монсиньора Чезаре, но … в таких случаях делают то, что могут.

– Кто вас порицает? Я же сказала, что восхищаюсь вами… И поверьте, таких слов я до сих пор не расточала…

Рагастен внимательно посмотрел на Лукрецию и всё понял!

«Вот так черт! – подумал он. – Отравительница превращается в соблазнительницу. Я погиб, если позволю себя усыпить. Не позже чем через пять минут мне надо убраться отсюда…»

Лукреция продолжала слегка дрогнувшим голосом:

– А эта женщина, шевалье, вас любит?

– Послушайте, синьора, давайте не будем говорить об этом, прошу вас…

– Вы ее любите… Брат мне говорил… И потом… я же сама это вижу!.. Ладно! Это не важно… Точнее: если захотите, я дам вам ее!.. Это вас удивляет? Я вас еще не раз удивлю… Вы хотите эту женщину, и я дам вам ее. Это я говорю!.. Ах, да! Вы же еще не знаете, на что я способна ради счастья тех, кого люблю… А вас, Рагастен, я люблю… Любите же ее, если это вам так необходимо, но любите и меня… Меня тоже… Люби меня!.. Я принадлежу тебе целиком!

– Синьора…

– Люби меня, Рагастен, люби… Я стану всем, что пожелаешь… Хочешь покинуть Рим? Хочешь бежать?.. В Средиземном море у меня есть остров Капрера. Там я владею укрепленным замком… Никто не осмелится там искать тебя… Твою Беатриче я пришлю тебе туда… И ты будешь любить ее, если только… будешь меня любить…

– Ужас! Синьора, вы предлагаете мне нечто омерзительное…

– Да! Я знаю это… И от этого люблю тебя не так, как раньше…Рагастен, я жажду твоего презрения… Плюнь мне в лицо, если хочешь, но люби меня… Ты не хочешь бежать?.. Хорошо! Может, ты хочешь стать другим Чезаре, только более сильным, более могучим, более великим?.. Хочешь?.. Я спущусь в подвалы Святого Ангела и убью моего брата, прежде чем его освободят… Хочешь?.. Я знаю, чем запугать моего отца… Он будет повиноваться… А если нет, я убью его, тебя же поставлю папой на его место.

Рагастен поднялся. Бросившись к нему, Лукреция одной рукой раздирала легкие одежды, едва скрывавшие ее тело, другой – она пыталась привлечь к себе голову Рагастена.

– Люби меня! – не переставала она хрипеть. – Люби меня!

– Синьора! Ваш яд самый сильный, ваш кинжал самый острый… Всё, что вам угодно!.. Но только не контакт с вами!.. Оставьте меня!… Оставьте же меня, распутница!.. От твоих слов меня тошнит!.. Ты пропитана преступлением… Ты источаешь отвращение!

– Люби меня!.. Люби меня!

– Пусть мой язык отдадут на съедение собакам, если я когда-либо оскорблю женщину! Но ты, чудовищная самка, ты – не женщина… Я имею право тебя оскорблять.

Приложив немалое усилие, он высвободился из ее объятий. Руки Лукреции расцепились… Она, побледнев, отступила.

– Ты не хочешь меня любить? – зарычала она.

– Синьора, клянусь вам своим именем, что ваши слова поставили вас на волосок от смерти.

– Трус!

– Да, трус, потому что не могу освободиться от вашего присутствия! Потому что не убил тебя, убоявшись неведомо какого абсурдного предрассудка, тебя, омерзительное чудовище, предложившее мне низость и преступления… И какие преступления!… Убийство вашего брата!.. Вашего отца!.. Какая подлость!..

– Трус! – заскрежетала зубами Лукреция, поджимаясь с силами, как пантера, – ты боишься нескольких убийств… Мужчина!.. Да ты же только женский лакей… Ты не желаешь могущества любви… Ты предпочитаешь мой яд, мой кинжал… На, будь доволен! Вот они оба! Смотри!…

Она ринулась к столу, размахивая только что вытащенным кинжалом. Лезвие кинжала было отравлено. Самый незначительный укол приводил к мгновенной, молниеносной смерти.

Рагастен, стоявший возле стола, отскочил. Лукреция схватилась за стол и внезапно опрокинула его. В одно мгновение она набросилась на Рагастена.

Тот, не спускавший с герцогини глаз, ожидал этого. Его руки сработали подобно двум мощным пружинам. Он схватил Лукрецию за кисти рук. Та пришла в ярость.

– Ты умрешь, – прохрипела она.

– Синьора, – сказал Рагастен с ужасающим спокойствием, – смотрите не пораньтесь этой ядовитой игрушкой, которую вы держите.

Его сильные пальцы скручивали запястья Лукреции. Внезапно она взвыла от боли. Кинжал выпал у нее из руки и воткнулся, подрагивая лезвием, в паркет. В этот момент Лукреция опрокинулась на пол. Рагастен, опустившись на колени, не разжимал хватки. Он вытащил кинжал. Лукреция стала мертвенно-бледной.

– Я погибла! – пробормотала она.

– Драю вам помилование, – холодно сказал Рагастен. – Совсем недавно я помиловал вашего брата, еще одного убийцу. Но больше никогда не попадайтесь мне под руку – ни одна, ни другой… Я вас раздавлю, как ядовитую гадюку.

После этого он поднялся и, прихватив с собой кинжал, выбежал в соседнюю комнату. Раскрасневшаяся Лукреция тоже поднялась. Она изо всех сил потрясла колокольчиком и что было мочи заорала:

– Стража, ко мне! Ко мне! Здесь убийца!..

Двери рывком раскрылись, в комнате показались вооруженные люди и едва одетые, испуганные слуги.

– Он во дворце! Он не мог убежать! Закрыть все выходы! Это убийца герцога Гандийского… Он хотел и меня заколоть кинжалом!

Едва закончив объяснения, она сама бросилась преследовать Рагастена. За нею помчались двенадцать стражников и столько же лакеев. Остальные бросились к выходам и вооружились аркебузами.

Рагастен пробежал две или три комнаты. Неожиданно он оказался в обширном зале, чудесной роскошью которого он недавно восхищался: в зале пиршеств. Здесь он услышал какие-то крики, шум, топот ног… Он услышал голос Лукреции.

Рагастен огляделся. Он вдруг вспомнил, как шел по следам крови ночью, когда служанка оставила его одного в этом зале. Эти следы вывели его к Тибру. Он направился в эту сторону. И в тот самый момент, когда он исчезал за дверью в глубине зала, из двери в другом конце помещения выбежала Лукреция.

– Вон он! – задыхаясь, закричала она. – Он наш!

В несколько скачков она пересекла зал. Это было ужасное преследование. Она добралась до последней комнаты как раз в тот момент, когда Рагастен плечом вышибал стеклянную дверь, выходившую на Тибр.

– Попался! Хватайте его! – завопила Лукреция.

Рагастен в ответ на эти вопли только расхохотался. Стражники в испуге остановились. Лукреция разразилась бессильными проклятиями в адрес неба, уже освещенного лучами восходящего солнца, и упала навзничь, потеряв сознание.

А Рагастен нырнул в желтые речные волны и исчез из вида.

 

XXIV. Продажа капитана

Рассвет только еще пробуждался, когда в дверь гостиницы «Доброго Януса» постучал мужчина, по виду – еврей. Бартоломео, хозяин гостиницы, подойдя к окну, узнал утреннего посетителя.

– Всё в порядке, спускаюсь! – сказал он.

Вскоре он приоткрыл ворота гостиницы, и еврей проскользнул во внутренний двор.

– Утро доброе, любезный Эфраим. Точно в назначенное время.

– Да, достойный Бартоломео, несмотря на то что я очень не люблю вставать в столь ранний час. Но скажите мне, почему вы заставили прийти меня в час, когда добрые люди еще сладко спят?

– Тс-с!.. Именно потому, чтобы никого не было во время сделки.

Бартоломео взял Эфраима за руку и подвел его к одному из столбов, поддерживавших террасу. К столбу было приклеено маленькое объявление.

– Прочтите это, мастер Эфраим, – сказал хозяин гостиницы.

Еврей принялся читать вполголоса. Кусок пергамента извещал, что казнь шевалье де Рагастена должна состояться в этот самый день на площади перед гостинией.

– Эфраим. Я позвал вас, чтобы продать пожитки и лошадь вместе со сбруей. Не понимаете?.. Пожитки… лошадь…

– Ну и?

– Это пожитки бандита. А лошадь принадлежала ужасному разбойнику Рагастену! Теперь вы понимаете, почему я вызвал вас так рано? Если догадаются, что я приютил этого негодяя, репутация моей гостиницы может пострадать.

– В самом деле, – еврей покачал головой.

– Вы же, достойный Эфраим, сможете с большой прибылью перепродать эти вещи и верховую лошадь. То, что они принадлежали знаменитому бандиту, как вещички, так и лошадка, только поднимет цену. Это произойдет просто по привычке людей коснуться собственными руками вещей, принадлежавших знаменитостям.

– Слуга покорный! Я не хочу привлекать к своей скромной торговле внимание судейских чиновников. Они слишком уж склонны к недоброжелательству. Продавайте сами и пожитки, и лошадь. Учитывая столь огромное любопытство, только что упомянутое, принесет вам хорошенькую прибыль…

– Да, но я боюсь! – жалобно протянул Бартоломео.

– Вы боитесь, а я нет!.

– Ну, согласитесь хотя бы взглянуть на лошадь и вещи… В цене мы сойдемся

– Вот теперь вы становитесь разумнее. Да, я, конечно, взгляну на вещи. Но предупреждаю: я ничего не знаю о владельце вещей и лошади. И ничего не хочу знать! Я рассчитаю справедливую цену, а об остальном мы говорить не будем.

– Идет!.. Начнем с вещей!

Несколько мгновений спустя Бартоломео и еврей Эфраим вели в комнате Рагастена ожесточенный торг. Но в конце концов они пришли к согласию.

– Заберите это и пойдем посмотрим лошадь.

– Нет… Оставим. Если животное мне не понравится, сделка не состоится. Зачем же нагружаться?

И они направились в конюшню.

Капитан был тут. Лошадь била землю копытом, ржала, рвалась с привязи и постоянно поворачивала голову к дверям. Бедное животное ожидало своего хозяина и, конечно, не могло понять причину его долгого отсутствия. Эфраим обошел лошадь, проверил зубы, копыта, прощупал скакательные суставы и, как знаток, восхитился великолепным пегим животным.

Наконец два приятеля договорились о цене. Эфраим вспомнил о вещах и вернулся в сопровождении Бартоломео в комнату Рагастена. И вдруг оба от удивления вскрикнули. Вещи исчезли!

– Что это значит? – спросил подозрительно еврей.

– Ничего не понимаю! – ответил задрожавший Бартоломео.

– Здесь были воры…

– Что вы!.. В гостинице еще никто не проснулся. Это какая-то магия.

– Магия, воровство или колдовство, но вы мне возвращаете всё, что я вам отдал за вещи, и удерживаете только стоимость лошади.

Сказав это, Эфраим, который в глубине души полагал, что достойный Бартоломео выкинул плохую шутку, направился, не переставая ворчать, в конюшню. Хозяин гостиницы, ошеломленный необъяснимой пропажей. Они вошли и… остановились в немом изумлении перед стойлом Капитана. Лошадь была там всего десять минут назад. Теперь и она исчезла…

Приятели глядели один на другого в смятении.

На этот раз подозрения еврея рассеялись. Конечно, хозяин мог мошенническим образом унести пакет с вещами… Но лошадь!

– Я ничего не понимаю, – пробормотал уже он.

– А я тем более! – стуча зубами, сказал Бартоломео.

– Полагаю, что какой-то ловкий мошенник выманил лошадь. Тем более, – заметил Эфраим, только что вышедший во двор, – тем более что вы оставили ворота приоткрытыми… Посмотрите сами…

– Ну, это уж слишком! Я уверен, что затворил их, а открыть их снаружи нельзя.

На это уверение еврей не нашел ответа.

– Всё это крайне подозрительно, – признался он через несколько секунд. – В чем бы там ни была причина, но я очень сожалею, что меня зря потревожили в такую рань… Идем, вам остается только вернуть мне деньги.

А! Вот и настал тяжелый момент, когда мастер Бартоломео должен был вернуть дукаты, так почтенно приобретенные продажей лошади, ему не принадлежащей.

И в то время как Эфраим удалился, Бартоломео вернулся в общий зал и, бледный, дрожащий, опустился на скамью и пробормотал:

– В моей гостинице поселились привидения!..

Мастер Бартоломео, придавленный столь крупным несчастьем, пустился в мрачные размышления…

 

XXV. Набат

Нырнув в желтоватые воды Тибра, шевалье хотел доплыть до гостиничных ступеней. Сначала он плыл под водой. Такая предосторожность была отнюдь не лишней, потому что из Веселого дворца, в тот самый момент, как он нырнул, раздались аркебузные и пистолетные выстрелы.

Вынырнул Рагастен уже далеко от дворца. Он снова ушел под воду и в очередной раз вынырнул возле ступеней гостиницы. Несколькими мощными гребками он добрался до них и ухватился за одну из плит как раз в том месте, где цеплялся несчастный Франческо.

Рагастен выбрался из воды и энергично потряс головой подобно спаниелю.

– Настоящая лихорадка злобы душит сестру и брата! – пробормотал он. – Никогда не видел таких одержимых. Один хотел отрубить мне шею, другая – поразить очаровательным стилетом, который я выронил в Тибре. Жалко… Впрочем, хватит об этом. Чувствую, что римский воздух становится чересчур опасным для меня…

Вот так, разговаривая подобным образом с собой и не теряя понапрасну времени, Рагастен проник в свою комнату. Он увидел разложенные на кровати и свои вещи и обмундирование, купленное им накануне в предвидении скорого выступления в поход под началом Чезаре. В мгновение ока он сменил старую одежду на сухую, которая, казалось, поджидала его.

Одевшись с ног до головы, он нацепил доспехи, а сверху – пояс с великолепной шпагой, снятый им с Чезаре. Рагастен проверил ее, согнув клинок.

– Бедная моя рапира! – вздохнул он. – Каково-то ей в лапах этого непревзойденного пакостника дона Гарконио? Да ладно! Этот клинок ничуть не хуже. На обмене я нисколько не потерял. Эта гнусная семейка прекрасно вооружена всем, что способно резать, колоть, рубить и убивать иным способом. Надо им отдать должное.

Впрочем, Рагастен потерял на обмене куда меньше. Правда, его рапира имела только одну заслугу, но зато какую ценную! Это был клинок на все случаи жизни. Но шпага Чезаре заканчивалась великолепной рукоятью, на которой Рагастен с удовлетворением обнаружил дорогой бриллиант и несколько рубинов меньшей ценности.

В одно мгновение он сложил использованные вещи в пакет и бросил его в Тибр. Покончив с переодеванием, он выскользнул в коридор, прошел по нему на цыпочках, вышел во двор и, придерживаясь стены, проскользнул в конюшню.

Рагастен собирался было оседлать и взнуздать Капитана.

– Смотри-ка! Всё уже сделано! – почти не удивился он, хотя на рассвете это могло показаться очень даже странным. – Салют, Капитан! Ты счастлив меня видеть, не так ли?.. И я тоже. Ну-ну, молчи!

Капитан заржал от удовольствия и начал бить землю копытом. Рагастен погладил его, успокоил и вывел за повод во двор.

Шевалье быстро провел лошадь к воротам, открыл их, вывел Капитана потом вскочил в седло и удалился рысью.

«Ясно, – размышлял он, – что меня будут искать к северу, по дороге во Францию или Флоренцию. Тогда отправимся на юг, в Неаполь!»

И он погнал коня к Южным воротам. Вскоре Рагастен их увидел. Ворота вот-вот должны были открыть, потому что солнце уже вставало.

Рагастен перевел лошадь на шаг, так как не хотел обнаруживать свою торопливость перед постом. Спешащий человек бросается в глаза. Мирно едущего всадника, возможно, и заметят, но он не вызовет подозрений.

В то самое мгновении, когда Рагастен менял аллюр лошади, возбужденно глядя на ворота, за которым лежали свобода и жизнь, какой-то всадник выехал из боковой улочки, сделал удивленное лицо и попытался приблизиться к нашему герою, которого он приветствовал, выказав знаки глубокого почтения.

Это был человек лет тридцати, маленького роста, сухощавый, энергичный на вид, с загорелым, обветренным лицом, на котором выделялись бесконечные черные усы и глаза, блестевшие, как карбункулы. Хотя он сидел на очень дорогой лошади, одет незнакомец был, как бродяга, и кутался в изодранный плащ. Он пытался привлечь внимание Рагастена и, поприветствовав его, тихо сказал на ухо:

– Монсиньор, ваш преданный слуга готов выполнять свой долг!

Но Рагастен не слышал его. Он не замечал ни человека, ни его лошади, ни почтительного приветствия!

В самом деле! В этот самый момент у Святого Иоанна ударили в большой колокол, и на этот басистый гул сейчас же начали отвечать три сотни римских церквей; растворились окна; из них высунулись головы испуганных горожан; неописуемое волнение охватило громадный город, который всего мгновение назад сонно дремал, а теперь внезапно пробудился под галдящим перезвоном.

– Набат! – понял Рагастен и сочно выругался. – Это в мою честь! Сейчас закроют городские ворота! Вперед, Капитан, вперед!

Рагастен натянул поводья. Капитан после трехдневного отдыха ярился от нетерпения. Лошадь звонко заржала и понеслась прямо перед собой, да так, что камешки вылетали из-под копыт.

– Стой! Проезд закрыт! Сто-ой! – кричали солдаты, торопившиеся закрыть ворота.

Капитан был еще в двадцати шагах от ворот. Рагастен резко сжал бока лошади шпорами, так что даже выступила кровь.

– Остановись! – крикнул офицер стражи. – Проезда больше нет!

– Я все же проскачу! – проревел Рагастен.

Он направил лошадь прямо на офицера, опрокинув его на землю. Еще трое или четверо солдат упали. Капитан мчался, как вихрь. Рагастен был спасен!..

Прежде всего всадник решил позаботиться о лошади. Он гладил ее, трепал по шее, а бравое животное тем временем пожирало расстояние в бешеном галопе.

– Спасибо, Капитан! Спасибо, боевая подруга!.. Я сделал тебе больно, не правда ль?.. Но, видишь ли, так было надо… Без этого мы бы погибли.

Он обернулся и взглянул на город. Солдаты заканчивали закрывать ворота. А издалека все еще звучал набат.

– Ну, теперь вопи, Чезаре! – закричал Рагастен, опьяненный свободой, опьяненный фантастической скачкой. – Вопите все Борджиа, самцы и самки! Это мою свободу, мое ликование празднуют ваши медные глотки!

И в самом деле. Только один Борджиа мог отдать приказ бить в набат, что имело только одну цель: обнаружить и арестовать Рагастена!

Шевалье снова обернулся. И тут он заметил, что его преследуют. Какой-то всадник летел за ним, прижавшись к лошадиной спине.

Удостоверившись, что противник только один, Рагастен улыбнулся. И эта улыбка стала настоящей поэмой силе и доверию. Доскакав до первого попавшегося ручья, шевалье остановил лошадь. Он спрыгнул на землю, зачерпнул горстью воды и принялся обмывать раны своего Капитана!

 

XXVI. Спадакаппа

Краешком глаза Рагастен наблюдал за стремительно приближавшимся соперником. Теперь его уже не удерживал на расстоянии галоп Капитана. Вскоре всадник подскакал к Рагастену. Это был тот самый мужчина, что почтительно приветствовал нашего героя в момент, когда прозвучал набатный колокол.

Рагастен приготовился в обороне, взявшись рукой за рукоять шпаги. Но, к его величайшему изумлению, мужчина соскочил с лошади и приблизился к шевалье, глубоко кланяясь на каждом шагу. Рагастен заметил, что у всадника не было оружия.

– Ола, дружище! Уж не ко мне ли вы так торопились?

– Монсиньор, ваш скромный слуга к вашим услугам!

– Что вы хотите?

– Только минутного свидания, если ваша честь соизволит.

«Кто бы это мог быть? – думал Рагастен. – Полицейский агент? Убийца? Шпион?»

– Вы что-то хотели сказать мне? – обратился шевалье к приезжему.

– Кое-что предложить, ваше превосходительство.

– Сначала, друг мой, доставьте мне удовольствие, отбросив в сторону все эти «чести», «превосходительства» и прочее. Твоя вежливость становится надоедливой…

– Синьор шевалье… Я называю вас так, чтобы выказать свое повиновение…

– Откуда тебе известно, что я шевалье?

– Да очень просто. Мне и ваше имя известно. Я знаю вас. Да и кто в Риме вас не знает?.. В городе только и говорят о ваших подвигах, о том, как вы разделались с бароном Асторре, о вашем триумфальном входе в Веселый дворец. Черт возьми!.. Лакеи сболтнули… И потом в день, когда мы должны были вас убить…

– А! А! Вот и откровение!

– Бог мой! Синьор шевалье! Делали всё, что можно… Нам заплатил Гарконио, и мы должны были кричать, что вы убили герцога Гандийского… и что вам надо бы как следует воткнуть кинжал между лопаток…

– Черт возьми! Храбрец мой! Да ты веселый собеседник!

– Да! Но вы схватили Гарконио за шею и бросили нам в лицо, словно косточку от гнилой сливы… Какой бросок, о боже, какой был бросок, монсиньор…

– Опять…

– Простите, повинуюсь, синьор шевалье. Я был в числе тех, кого повалил падающий монах… Короче, когда я увидел всё это, когда я увидел, как вы проскочили над нашими кинжалами, я почувствовал к вам… как бы точнее сказать… обожание…

– Ты мне льстишь…

– Да, осмелюсь сказать: страстное обожание. И тогда я сказал себе, что должен поступить на службу к такому синьору… Это было бы для меня честью…

– Как тебя зовут, храбрец?

– Приятели кличут меня Спадакаппа.

– То есть шпага и плащ! Бандитская кличка! Это не имя человека.

– Уж как есть… Таково мое единственное имя.

– Ладно, пусть будет Спадакаппа. А скажи-ка, друг мой Спадакаппа, видишь ты эту дорогу? Я еду по ней на юг. Ты же поедешь вон туда, на север. Советую тебе исчезнуть так быстро, как только сможешь, если не хочешь свести знакомство с дубинкой, котрую я вырежу вот из этого дерева и попотчую ею твой хребет.

Спадакаппа воздел руки и взмолился в комичном ужасе:

– Синьор шевалье меня гонит! О, все райские святые! Что со мной будет?

– Ба! – расхохотался Рагастен. – Да ведь святые, к которым ты взываешь, могут оказаться вполне приличными дьяволами и указать тебе на какого-нибудь буржуа, которого ты сможешь ограбить…

– Синьор шевалье, послушайте меня, прошу вас. Своим прежним существованием я недоволен до крайности. Жить в мире, не помышлять о зле – как это должно быть хорошо! Возможность спокойно спать, не пробуждаясь среди ночи с рыскающим взглядом и стоящими дыбом волосами! Возможность уверить себя в том, что проходящие мимо люди не смотрят на тебя с презрением!… Я мечтаю об этом, синьор шевалье…

– Ах вот что! Ты выбрал меня, чтобы обучиться добродетели… Это здорово!.. Но почему меня?

– Я подумал о вас, синьор, потому что увидел: вы не только сильны, как Геркулес, и храбры, как Ахилл… Я прочел в ваших глазах доброту вашего сердца…

– Бедняга! – пробормотал Рагастен.

– Клянусь вам, синьор! С меня довольно! А этот Гарконио, монах, шныряющий между нами и выбирающий для нас жертвы! Его я просто-таки боюсь!.. И вот, синьор, когда я узнал о вашем аресте, когда во всех церквях повесили объявления, что вам отрубят руки и голову, я заплакал… Да, я, Спадакаппа, бродяга без веры и совести, я заплакал…

– Хм! Это очень любезно с твоей стороны… Но, в конце концов, это же не повод…

– Тогда, – порывисто перебил Спадакаппа, – тогда, синьор шевалье, я захотел вас спасти! Я попросил товарищей помочь мне… Но эти трусы отказались… Тогда я принял решение покинуть Рим, перебраться в Неаполь и стать там нищим… Всё лучше, чем продолжать свое гнусное ремесло… Я добыл лошадь…

– Ты добыл лошадь?..

– Это мое последнее злодеяние… Но я вынужден был его совершить. Я увидел ее в сумерках; она была привязана у дверей одной гостиницы… Я отвязал ее… Вот и всё. Впрочем, веревка была такой слабой… Лошадь сама ушла бы с привязи.

– А ты лишь подал ей знак, не так ли?

– Нынче утром, – продолжал Спадакаппа, притворившись, что не услышал реплику Рагастена, – я спокойно направился к Неаполитанским воротам… Вдруг я увидел вас… Можете судить, каковы были мое изумление и моя радость… Я хотел приблизиться к вам, но ударил большой колокол… Вы улетели, я поскакал за вами; вы остановились – и вот я здесь! Ах, синьор шевалье, спасите меня от той адской жизни, которую я вынужден был вести.

Спадакаппа говорил искренне. Это почувствовал Рагастен.

– Но кой черт толкнул тебя избрать бандитское ремесло? Почему у тебя не проявилось влечения к жизни честного человека?

– Откуда я знаю? Сила примера… Необходимость… Послушайте, синьор шевалье, вы спросили мое имя. Но у меня его нет! Отец? Я его не знал. Мать? И она неизвестна. Ребенком я попрошайничал; повзрослев, я стал воровать, чтобы поесть. Я – горемыка, вот и всё… И я бы очень хотел найти протянутую ко мне руку.

Рагастен оказался в большом затруднении. В сущности, ему был нужен слуга, понимающий его и привыкший к авантюрной жизни. Этот Спадакаппа великолепно бы подошел к такой роли. Но конкретно в данный момент шевалье не мог себе позволить роскошь иметь такого слугу. Ему ведь надо будет платить, а Рагастен был беден, как последний рыбак на Тибре.

В самом деле, в момент ареста у него отняли шпагу и пояс, где хранилась всё его состояние. Правда, шпага Чезаре, которую он присвоил, была украшена красивым бриллиантом и несколькими рубинами. Но когда случится оказия их продать? Значит, придется отправить Спадакаппу, поговорив с ним намного мягче, чем шевалье сначала намеревался.

– Слушай, – начал шевалье, – я убежден, что ты мне сказал правду. С другой стороны, признаюсь, что ты, несмотря на свои шалости, мне нравишься… Сожалею, что я грубовато обошелся с тобой…

– Синьор шевалье слишком добр.

– Только вот какое дело: мы все-таки должны расстаться. Я недостаточно богат, чтобы содержать слугу.

– И только-то?

– Причина мне кажется вполне достаточной…

– Да нет же, синьор шевалье! Нет! Позвольте мне служить вам. Клянусь, вы не пожалеете! Вы небогаты? Вы еще разбогатеете! Вы не можете мне платить? Заплатите, когда отхватите состояние!

– Черт побери, парень, ты убеждаешь с жаром; это мне нравится… Хорошо… Пусть будет так, раз ты настаиваешь! Беру тебя. Начиная с этого момента ты будешь частью моего дома!

Невозможно передать выражение меланхолической иронии и комичного скептицизма, которое можно было уловить в голосе Рагастена, когда он говорил о «своем доме». Что же до Спадакаппы, то он подбросил в воздух свою шапку.

– Да здравствуют солнце и радость! – закричал он. – Прощай, Рим и его западни! Да здравствует шевалье де Рагастен, мой хозяин!

– Бедняга! – повторил растроганный Рагастен.

И его доверчивая юность, великодушная и горячая, даже не задавалась вопросом: а не шпион ли этот бандит? Не ведет ли он за собой измену?

Рагастен между тем снова уселся в седло и поскакал галопом по Неаполитанской дороге. Спадакаппа следовал в пятнадцати шагах позади, как это пристало конюшенным знатных синьоров на римских улицах. Рагастен знаком подозвал его.

– Ты знаешь какую-нибудь боковую дорогу, где бы я мог свернуть на Флоренцию?

– Синьор шевалье, видите вон ту дубовую рощицу в тысяче шагов перед нами? За нею находится заброшенная часовня. Иногда я ночевал в ней под покровительством святого Панкратия, которому она посвящена. В двадцати шагах от часовни, по правую руку, от дороги отходит тропа, подходящая для вас. Но, значит, синьор шевалье не едет в Неаполь?

– Вы меня расспрашиваете, синьор Спадакаппа?

– О! простите… Старая привычка.

– Да… привычка допрашивать, требовать нечто, будь то кошелек или жизнь…

– О, синьор, вы не великодушны!

– Ладно! Ты прав. Твое возмущение нравится мне, и я, в свою очередь, прошу у тебя прощения.

– На сей раз, синьор шевалье, вы поступили вполне благородно, – сказал просиявший Спадакаппа.

В этот момент они добрались до опушки упомянутой дубовой рощи. Рагастен остановился и, привстав на стременах, поглядел в направлении Рима. Далеко, очень далеко, поднималось облачко пыли.

– За мной гонятся! – сказал Рагастен.

Он огляделся: вокруг была голая, пустынная, слегка всхолмленная равнина; всадник мог здесь видеть всё, куда только достигал его взгляд. Только дубовая рощица предоставляла временное убежище.

Что делать?.. Бежать?.. Направо, налево, прямо перед собой – всюду всадник будет замечен. Теперь всё сведется только к скорости.

– Следуй за мной, если сможешь! – бросил Рагастен Спадакаппе. Но в тот самый момент, когда он собирался ускакать, тот остановил шевалье жестом:

– Не стоит сворачивать, синьор… Вас арестуют. Эти люди возьмут ваш след через три минуты.

– Что же делать?

– Поехали, синьор.

Оба поскакали и в несколько прыжков преодолели небольшую рощицу с редкими деревьями. За рощицей оказалась полуразрушенная часовня. Спадакаппа спрыгнул на землю и поддел кинжалом дверь. Та открылась.

– К счастью, я знаю выход, – сказал он. – Входите, синьор шевалье.

– Черт возьми! Идея хорошая… Входи первым.

– Нет, синьор. Вы войдете один. Быстрее! О! – добавил он, уловив огонек недоверия в глазах шевалье. – Верьте мне, синьор!

Шевалье, после очередного взгляда, которым ответил Спадапкаппа на его немой протест, спешился и вошел в часовню, ведя в поводу Капитана. Что до Спадакаппы, то он тщательно закрыл дверь и сел в седло.

Через щель в двери Рагастен мог видеть и слышать всё, что происходило на дороге. Одну руку он положил на эфес шпаги, другой зажал ноздри Капитана, чтобы помешать ему заржать. Шевалье ждал с той холодной неустрашимостью, которая делала его таким сильным.

«Если этот человек предатель, – сказал он себе, – я погиб… Но выбора у меня нет!.. А, вот и погоня!»

И в самом деле в этот момент из рощицы вылетел конный отряд. Он состоял из полусотни всадников. Впереди отряда галопировал офицер.

Спадакаппа спокойно пошел навстречу конникам.

– Стой! – заметив его, скомандовал офицер. – Эй, ты! Откуда едешь?

– Из Неаполя, ваша честь. Еду в Рим выполнить обет.

– Не встречал ли всадника, выглядевшего беглецом?

– Всадника? Конечно, ваша честь. Я даже поговорил с ним.

– А! А!.. И что же он сказал?

– Он спрашивал, верной ли дороги на Неаполь он придерживается? А когда я ему ответил утвердительно, он помчался галопом, как будто за ним гонится целый легион чертей из ада…

– Он наш! А скажи, какое преимущество, по твоему, у него перед нами?

– Около часа… Но если вы захотите мне поверить, вы можете сильно уменьшить это преимущество… Проскакав около получаса, вы окажетесь у развилки. Правая дорога делает большой крюк… По ней поскакал тот, кого вы преследуете. Левая дорога гораздо короче. Выберете ее – и вы нагоните полчаса.

– Вперед! – скомандовал офицер. – Он наш!.. А ты, добрый человек, приходи завтра к замку Святого Ангела, где я буду нести караул… Получишь вознаграждение.

Отряд умчался бешеным галопом. Через несколько минут густое облако пыли, поднятое им над дорогой, растаяло. Тогда Спадакаппа открыл часовню. Рагастен вышел из нее и вскочил в седло.

– Ну, синьор шевалье, вы видели?.. Слышали?

– Ничего! – улыбнулся Рагастен. – Я молился святому Панкратию, патрону этой церкви.

– А! – удивился ошеломленный Спадакаппа. – И он вам ответил?

– Да. Он сказал мне, что прощает вам все прошлые грехи.

 

XXVII. Корчма «Де ла Фурш»

Рагастен повернул на тропку, которую ему указал Спадакаппа. В продолжение двух часов он молча скакал, лишь время от времени оборачиваясь, чтобы спросить дорогу у своего компаньона или, если угодно, конюшего.

К полудню они уже находились севернее Вечного города. Рагастен начинал чувствовать голод. Он подозвал Спадакаппу:

– Как ты завтракаешь, когда нет ни припасов, ни денег на корчму?

Конюший указал рукой на несколько деревьев, росших посреди поля. Их корявые ветки покрывали широкие зубчатые листочки.

– Фигами, – ответил он.

– Фигами! Ими можно сразу и утолить аппетит, и освежиться.

– Только вот не все они еще созрели…

– Ба! Какая разница!.. Поехали к ним.

Когда всадники оказались под деревьями, Спадакаппа собрался залезть на одно из них.

– Брось! – остановил его Рагастен. – Это мне напомнило времена, когда я разорял сорочьи гнезда в лесах Монружа и гнезда дроздов на Монмартре.

Шевалье спрыгнул на землю и ловко полез по стволу. Но добравшись до верхних веток, он скорчил гримасу: фиги не только не созрели – их там вообще не было!

– Грустный завтрак, – пробормотал он. – Как тут не вспомнить хлеб и воду, которые дарил мне Чезаре.

И все-таки кое-что Рагастену удалось найти. Случайные находки он сбрасывал конюшему. Внезапно тот громко закричал, подняв к шевалье изумленное лицо:

– Вот это фиги!

– А что такое?

– Да они же золотые!

– Ты сошел с ума?

– Смотрите сами! Вот плод, который вы мне только что сбросили.

И Спадакаппа протянул шевалье блеснувший на солнце золотой дукат.

– Очень любопытно! – удивился Рагастен.

– Вот еще один! И еще!.. Да тут целый золотой дождь! – крикнул в это время Спадакаппа, который спрыгнул с лошади и подобрал на земле дюжину золотых дукатов.

Рагастен в изумлении оглядывался вокруг, спрашивая себя, не нашел ли он на дереве клад. Но тут его взгляд упал на собственный пояс. Острая ветка зацепилась за него и чуть-чуть надорвала. Вот из этой дырки и посыпался чудесный золотой дождь. Рагастен звонко расхохотался:

– Пояс Чезаре!

Он быстро спустился с дерева, снял пояс и открыл его: он был полон золота! Чезаре Борджиа привык вознаграждать ловкий удар стилетом или поддержать какого-нибудь бандита, а поэтому никогда не выходил из дворца без некоторого количества золотых монет. По обычаю тогдашних времен он выкладывал деньги в маленькие кармашки, пришитые к поясу, поддерживающему шпагу. Вспомним, что в тюрьме Рагастен нацепил пояс Чезаре, чтобы прицепить его оружие.

Шевалье уселся подсчитывать обретенный клад. Рагастен оказался обладателем сотни с лишним золотых дукатов, солидной пригоршни пистолей и нескольких экю. Это было целое состояние!

– Черт возьми! – весело сказал Рагастен. – Монсиньор Чезаре хорошо ведет дела, когда за них берется… Спасибо, Чезаре!.. Правда, эти фиги несъедобны, по крайней мере пока… А знаешь ли ты харчевню, где можно бы было спокойно позавтракать, не заботясь о безопасности?

– По Флорентийской дороге, синьор шевалье, всего в часе пути отсюда, есть гостиница «Де ла Фурш». Там вы будете в полной безопасности, вдали от Рима и Борджиа. Хозяина я знаю. Он – из наших друзей. Он помогал нам и сохранял в своих подвалах разные товары, пока у нас не появлялась возможность сбыть их… И брал с нас очень недорого.

– Да, почтенный укрыватель краденого… Но у меня нет выбора. Поехали туда. Впрочем, и мне она до некоторой степени известна.

И Рагастен улыбнулся, вспомнив свою первую встречу с Чезаре, дуэль с ужасным Асторре, которую он вел, рассуждая о дырявых камзолах.

Пустив лошадей в галоп, они примерно через час добрались до гостиницы на Флорентийской дороге. Пока Спадакаппа отводил лошадей в конюшню, Рагастен прошел в низкую комнату, окна которой были завешены влажными полотнищами ради сохранения свежести. Он умирал от голода.

В первую очередь он позаботился о сытном завтраке. Но когда служанка стала расспрашивать его, какие блюда он хотел бы заказать, появился хозяин. Он привествовал Рагастена, протом отстранил девушку и тихо сказал шевалье:

– Слуга сказал, что синьор из наших?

– Из ваших?

– Да, – ответил хозяин, прищурив глаза. – Ничего не бойтесь, синьор… Если вы пожелаете, пройдемте со мной в такое местечко, где вы будете в полной безопасности и я сам буду иметь честь вам прислуживать.

«Хорошенькое приключение, – улыбнулся в душе Рагастен. – Я уже принят, как свой среди римского сброда»…

Он последовал за хозяином. Тот отвел его по узкой лестнице на второй этаж. Попасть на нее можно было только со двора, причем вход прикрывала огромная бочка.

– Никто не догадается искать вас здесь, – сказал хозяин. – Синьор может оставаться здесь несколько дней. Никакая опасность ему не грозит.

– Спасибо, любезный! А для начала дайте-ка мне позавтракать.

Комнатка была маленькой, но удобно устроенной для длительного пребывания. Там располагались кровать, диванчик, кресло, стол, несколько светильников с восковыми свечами; там были даже книги, чтобы развлечь постояльца.

Вскоре появился хозяин с подносом, уставленным блюдами, составлявшими гордость его заведения.

– А Спадакаппа? – спросил Рагастен, жадно заглатывая сочные куски жареной рыбы.

– Ваш слуга завтракает на кухне.

– Пусть он поднимется ко мне, когда поест.

Не переставая работать зубами, Рагастен раздумывал:

«Странная вещь!.. Я столкнулся с высшим светом Рима и не нашел там ничего, кроме жестоких преступлений. Встретил бандита – и он меня спас! Приехал к простому трактирщику – он мне покровительствует. Не значит ли это, что надо подальше уйти от дворянского благородства, чтобы встретить благородство душевное?..»

Эти философские размышления прервал приход Спадакаппы.

– Ты позавтракал? – спросил шевалье.

– Так, как я не завтракал за последние десять лет, синьор! Удивительно сознание того, что хлеб, который ты ешь, не пахнет кровью!

– Хорошо!.. Ты отдохнул?

– Если надо, готов сидеть в седле до ночи.

– Это очень кстати. Ты вернешься в Рим.

– В Рим? – ужаснулся Спадакаппа. – Может, я уже надоел синьору?..

– Нет, успокойся… Ты знаешь в Риме улицу Четырех Фонтанов?

– Конечно! Вода из этих фонтанов часто заменяла мне вино Асти.

– Прекрасно, – прервал его Рагастен. – Ты постучишься в дом, который находится прямо напротив фонтана. Спросишь синьора Макиавелли… Запомнишь имя?

– Макиавелли… Уже запомнил!

– Когда увидишь его, скажи, чтобы он предупредил своего друга Рафаэля Санцио, что я буду ждать их здесь до завтрашнего утра. Потом можешь возвращаться. Понял?

– Как не понять! Когда надо ехать?

– Сейчас же.

Спадакаппа стремительно исчез. А через три минуты Рагастен услышал удаляющийся топот копыт его лошади.

«Ну вот, – подумал Рагастен, – теперь у меня есть несколько часов. Надо распорядиться ими с пользой, то есть немного восстановить силы».

Так подумав, Рагастен вытянулся на диване, и минуту спустя лики Примаверы, Лукреции, Чезаре закрутились в его воображении. И через короткое время он забылся глубоким сном.

Могучее телосложение Чезаре устояло перед апоплексическим ударом, чуть не последовавшим от железных пальцев шевалье. И мало-помалу он пришел в себя. Сначала удивление парализовало его: он осознал, что находится в оковах в тесной камере, которую все еще освещал догоравший факел. Но удивление было недолгим. Оно уступило место дикой ярости. Чезаре зарычал.

Вслед за яростью пришел страх. Его никто не услышал! Никто не пришел освободить его! Волосы зашевелились на его голове, когда он представил, что его здесь забудут!

Внезапно до его ушей донесся звук быстрых шагов. Страх, отражавшийся бледностью на его лице, сразу же исчез, и в глазах засверкали молнии дикого бешенства. Он умолк, обдумывая ужасную месть. А когда камеру внезапно заполнила толпа офицеров, стражников и тюремщиков, Чезаре удовлетворился только тем, что хрипло сказал:

– Снимите оковы…

– Ах, монсиньор! Монсиньор! – лепетали несчастные, дрожавшие перед грядущим гневом повелителя и предвидящие, что буря обрушится на них.

Прошло минут десять, в течение которых слышались только скрежет напильников и лязг щипцов. Наконец Чезаре освободили. Он окинул взором собравшихся. Тяжелое молчание нависло над кучкой охваченных ужасом людей.

– Кто стоял на часах в четвертом круге? – спросил Чезаре.

– Я, монсиньор! – ответил колосс с всклокоченной бородой и огромными кулачищами. Он выступил на шаг и, бледный от ужаса, низко поклонился.

– Разве ты не слышал моих криков?

– Нет, монсиньор…

– Ах, ты ничего не слышал? Может быть, ты спал?.. Подожди, забудешься у меня вечным сном.

Он схватил колосса за руку и вытолкнул прямо перед собой. Невольные зрители этой сцены в страхе прилипли на подгибающихся ногах к стенам. Геркулес позволил распоряжаться собой, как малое дитя. Чезаре потащил его в правый коридор, прямо к круглой черной дыре… к колодцу со змеями… к шестому кругу ада Борджиа!

– Прыгай! – холодно приказал он.

Колосс упал на колени и вытянул руки.

– Смилуйтесь, монсиньор!

– Прыгай, скотина!

– Смилуйтесь ради моей жены и детей!.. Смилуйтесь!

Больше он ничего не смог сказать. Чезаре резким пинком скинул его в колодец. Несчастный попытался зацепиться за каменный край, но камни были скользкими, с заточенными остриями; он рухнул вниз с душераздирающим криком. Послышался глухой всплеск воды, и сразу же со дна колодца долетели какие-то похрюкивания, нечленораздельные тявканья… Это тюремщик начал в темноте омерзительное сражение с голодными крысами… Чезаре обернулся.

– Кто командовал верхним постом? – спросил он.

– Я, монсиньор, – отозвался офицер.

Порывистым движением Чезаре выхватил шпагу у близстоящего стражника и одним ударом вонзил ее в грудь офицера. Тот замертво упал, не успев даже вскрикнуть; кровь хлынула потоком изо рта. Он умер сразу.

Чезаре оглядел других офицеров, стражников, тюремщиков. Он слегка подрагивал от прилива исступленного бешенства. Белая пена выступила в уголках его губ.

Их было двадцать три человека. Чезаре их пересчитал: отважные офицеры, десятки раз рисковавшие своей жизнью, тюремщики геркулесова сложения, которые могли раздавить его одним ударом. Но ни один не шевельнулся. Они ждали, мертвенно-бледные, словно трупы.

– Эй вы, – вдруг сказал Чезаре.

Он еще о чем-то думал. Прошли секунды ужасного ожидания; слышались только безумные хрипы, доносившиеся из колодца с рептилиями.

– Вы! – продолжал Чезаре, что-то придумав. – Входите сюда!

И он указал на камеру, в которой был заключен Рагастен.

Не говоря ни слова, ни сделав ни единого движения с бесполезной просьбой о пощаде, они вошли в камеру. Чезаре закрыл железную дверь. И только тогда он с удовлетворением глубоко вздохнул.

– Пусть там издохнут! – произнес он. – Пусть они все издохнут от голода и жажды!

Пятнадцать лет спустя в этой камере нашли двадцать три скелета, перемешавшихся в бесформенной куче, в самых жутких позах. Это можно было сравнить со скелетами стада диких зверей, умерших в попытках сожрать друг дружку.

А Чезаре свернул в левый коридор и пошел по тому пути, который прежде проделал Рагастен. У подножия лестницы перед ним обрисовалась тень.

– Эй, ты! – громко крикнул он. – Кто ты?

Ему ответил взрыв смеха.

– Лукреция! – узнал Чезаре.

– Она самая! Это я пришла дать сигнал тревоги и освободить тебя…

– Ты?.. А как ты узнала?

– Пошли! Я расскажу тебе… А мне обо всем цинично рассказал Рагастен… Этот негодяй еще собирался заколоть меня… Ну, идем же… Я опишу тебе всё в деталях.

Спустя всего несколько минут Чезаре писал приказ за приказом, высылал эстафету за эстафетой, набат звучал на колокольнях трех сотен римских церквей, а по городским улицам бродили глашатаи, которые останавливались каждые полсотни шагов, посылая в толпу воззвания, которые должны были привести в движение не один мозг:

«Всем, всем – дворянам или крестьянам, буржуа или людям оружия, священникам или светским, римлянам или чужеземцам – им обещает и торжественно клянется наш святой отец папа Александр Шестой:

Прощение и полное помилование всех ошибок или преступлений, каковы бы они ни были, прощение всех грехов, прошлых и настоящих, полную пожизненную индульгенцию, если только кто-то из них захватит ужасного и неистового Рагастена.

Больше того, тысячу золотых дукатов, если он принесет офицерам папской полиции голову бандита Рагастена, изобличенного в вероломстве, измене, отступничестве, убийстве и попытке убийства.

Больше того, три тысячи золотых дукатов, если он передаст вышеупомянутого бандита Рагастена живым в руки офицеров папской полиции».

 

XXVIII. Носилки проехали

Солнце склонялось к горизонту, когда шум шагов поднимающихся по лестнице людей разбудил его. Он сразу же вскочил на ноги и пошел открывать дверь. Вошел Спадакаппа, за ним показались Рафаэль Санцио и Макиавелли.

– Вы! – радостно вскрикнул шевалье, протягивая обе руки молодому художнику.

– Дорогой друг! – ответил тот. – Что с вами произошло?.. Я узнал о вашем аресте… Я узнал, что вас собираются казнить… А потом сегодня утром весь город переполошился… Набат… Глашатаи, которые ходят по улицам и объявляют цену, назначенную за вашу голову.

– Давайте по порядку, – сказал Рагастен, удивленный, что видит Рафаэля улыбающимся и, так сказать, утешенным исчезновением Розиты. Прежде всего будьте любезны представить мне…

– Мой друг Макиавелли, великий мыслитель, шевалье… В один прекрасный день он удивит мир.

– Ну, а пока, – сказал Макиавелли, протягивая руку Рагастену, это синьор шевалье удивил Вечный город. Ах, шевалье, да в Риме только и говорят о вас… Особенно после того как Борджиа оценил вашу голову в три тысячи золотых дукатов. Черт возьми! Примите мои поздравления!

– О! – рассмеялся Рагастен. – Они никогда не оценят ее так высоко, как я сам. Что бы там ни было, я не дам ломаного экю за все головы семейки Борджиа… Чудовища!.. Итак, они оценили мою голову?.. А ты знал об этом? – добавил он, повернувшись к Спадакаппе.

– Первое, что я увидел, въехав в Рим, была табличка, которую прибивали к дверям церкви. И я увидел папский указ, подписанный монсиньором Чезаре.

– И что ты подумал?

– Что горжусь службой у столь дорого ценимого хозяина!

– Браво! Ну что ж, пойди поищи для нас несколько бутылок «Кьянти» – из тех, что посвежее.

Спадакаппа удалился.

– Синьоры, – сказал тогда Рагастен, – человек, которого вы только что видели, еще пару дней назад исповедовал почтенное воровское ремесло. Я с ним познакомился только сегодня утром. Я послал его в Рим, где он мог, выдав меня, заработать три тысячи золотых дукатов. А он меня не выдал! Понимаете ли вы что-нибудь в этом?

– Вы поступили опрометчиво, доверившись этому горемыке! – вступил в разговор Рафаэль. – Сумма велика, шевалье, а человеческое сознание зыбко.

– Да, – сказал Макиавелли, – дав этому бродяге подобное доказательство неограниченного доверия, шевалье оказался навсегда связанным с ним.

В это мгновение появился нагруженный бутылками тот самый человек, о котором шел разговор.

– Ну, а теперь слушайте, – сказал шевалье, усаживаясь с двумя друзьями за стол.

И он пересказал подробно всё, что случилось с ним, после того как он наказал Рафаэлю ждать его в жилище Макиавелли.

– Такова моя Одиссея, – закончил он. – Теперь ваша очередь. Расскажите мне, прошу вас, каким образом, оставив вас почти отчаявшимся, нахожу почти утешенным. Может быть, вы отыскали ту, которую потеряли?

– Нет, – ответил Рафаэль, – но я нашел верный путь к ней. Расставшись с вами, я отправился к Макиавелли. Друг тщетно пытался меня утешить… Бесполезно говорить, с каким нетерпением мы вас ожидали. Я рассказал Макиавелли о том, что вы сделали, спасая мне жизнь, и что вы хотите сделать, чтобы спасти мою любимую… А она мне дороже жизни!

«Любопытно, – подумал Рагастен, – у этого юноши вечно влюбленный вид».

А Рафаэль продолжал:

– Шло время. Не дождавшись, мы пошли в гостиницу «Доброго Януса»; там мы надеялись получить хоть какие-то сведения о вас. Они оказались ужасными; Бартоломео сообщил нам весть, какую весь Рим уже знал: о вашем аресте и об ужасном обвинении, предъявленном вам… Бесполезно говорить, дорогой друг, что ни на секунду я не мог представить, чтобы человек, проявивший такое благородство по отношению ко мне, может быть презренным убийцей. Правда, Макиавелли пытался как-то совместить убийство Франческо Борджиа с теми качествами вашего характера, о которых я ему рассказал.

– Э! – вмешался Макиавелли. – Убить кого-либо из этой семейки – не значит быть убийцей… Такого человека скорее следовало бы называть поборником справедливости! Удар кинжалом в грудь деспота можно сравнить с ударом сапога по голове ядовитого гада.

– Я пришел в отчаянье, дорогой друг, от того, что вам предстоит, – продолжал Рафаэль. – Признаюсь, что, к моему стыду, в мою боль примешивалось немного эгоизма… Не знаю, как это произошло, но вы внушили мне безграничное доверие. Я был уверен, что вместе с вами найду Розиту. Без вас я полагал, что навсегда потерял ее. Но я все еще верил в вас. Я убеждал себя, что бывают ошибки и что вас вскоре отпустят… Увы! Мы узнали, что вас предали трибуналу и осудили!

– Хорошенькое судилище! – прервал Рагастен. – Они обтяпали это дельце за десять минут. Эти господа хотели побыстрее отделаться!..

– Наконец, сегодня утром, когда я был в полном отчаянии, на грани надежды, мне пришла в голову одна идея…

– С которой я пытался бороться как мог, – перебил его Макиавелли.

– Ну-ка, что за идея? – поинтересовался Рагастен.

– Я задумал обратиться к папе…

– К папе? – вздрогнул Рагастен.

– Да! Несмотря на свои недостатки, даже на пороки, которые ему приписывают, этот старик обладает в моих глазах одним ценным качеством: он любит искусство. Не раз он был так благосклонен ко мне, что это меня трогало. Я подумал, что он не останется равнодушным к моему несчастью!..

– К папе! – повторил ошеломленный Рагастен.

– И вот сегодня утром я отправился в Ватикан, – продолжал Рафаэль, не замечая удивленных взглядов шевалье. – И сразу же узнал первую радостную весть: о вашем побеге и о спасении из города через Неаполитанские ворота. Ваше бегство стало предметом всех разговоров. Когда я пришел в Ватикан, то сразу же был введен в папскую молельню, хотя у меня и не было разрешения на аудиенцию. Я поблагодарил понтифика. Он ответил, что как раз хотел поговорить со мной относительно «Преображения». Эскиз этой доски он видел. Тогда я сказал ему, что не могу приняться за эту работу, и в нескольких фразах изложил о происшествии с Розитой. Он успокоил меня, подбодрил и сейчас же вызвал маркиза Рокасанту, начальника папской полиции. По приказу папы я повторил свой рассказ. К моей великой радости, маркиз, улыбнувшись, сказал, что слышал об этом похищении и догадывается, где находится похищенная девушка. В моем присутствии папа отдал приказ о начале самого тщательного розыска и добавил, что маркиз потеряет свой пост, если приказ не будет исполнен. Маркиз поклялся, что полностью удовлетворит Его Святейшество, и удалился. Я не знал, как и благодарить чудесного старика. Тогда он мне сказал, что в тот же день отправляется в Тиволи, на отдых, согласно ежегодной привычке, но и оттуда будет следить за исполнением своего приказа. Папа советовал мне быть абсолютно спокойным, потому что он позаботится о самом лучшем для меня урегулировании этого дела. Ну а я должен возблагодарить его хорошей работой, чем я и пообещал заняться… Вот, дорогой друг, что меня успокоило.

Рагастен внимательно слушал рассказ художника. Рафаэль посмотрел на него, словно испрашивал взглядом одобрения.

– А вы что думаете об этом, синьор Макиавелли? – спросил шевалье.

– Я лично думаю, что папу Алескандра VI следует считать одним из самых совершенных образчиков свирепого эгоизма. Я нисколько не верю в его обещания, а его благосклонность заставила бы меня позаботиться о защите.

– Но, – проговорил Рагастен задумчиво, – разве вы не сказали, что сегодня он хотел отправиться в Тиволи?

– Он уже в пути, – сказал Рафаэль. – Мы обогнали его эскорт по дороге. Вскоре он проедет мимо этой гостиницы… О, слышите?

Издалека донесся топот копыт многочисленного конного отряда. Судя по звуку, отряд быстро приближался. Рагастен подошел к окну.

В пятистах шагах от гостиницы он заметил просторные конные носилки, влекомые двенадцатью мулами. Окна носилок были задернуты занавесями с красным папским гербом. Носилки окружали всадники, среди которых виднелись кардиналы в своих красных шапках. Этой группе предшествовал усиленный отряд дворянской гвардии. Такой же отряд следовал за носилками.

Справа от носилок скакал Чезаре Борджиа, задумчивый и мрачный, выделяющийся своим темным бархатным костюмом в толпе ярко разодетых придворных.

Макиавелли и Санцио тоже подошли к окну. Носилки приближались. Первые ряды эскорта уже миновали гостиницу.

– Если бы Чезаре только знал, что вы здесь! – тихо сказал Рафаэль, сжимая руку Рагастена.

А тот не терял из виду носилок. Легкий ветерок откинул занавесь и открыл полулежащего папу, занятого чтением книги. Это видение появилось всего на мгновение, потому что занавеска снова упала.

– Видели? – спросил Рагастен.

– Папа!..

– Прекрасно! Хотите знать, чего стоит дружба Александра Борджиа?.. Хотите знать ценность его обещаний?.. Хотите знать, где этот старик сегодня утром пообещал вам отыскать вашу любимую?

– Говорите! – прошептал побледневший Рафаэль, тревожно взглянув на Рагастена.

– Я знаю, кто похитил вашу Розиту!

Рафаэль издал сдавленный крик и еще больше побледнел.

– Говорите! – повторил он с дрожью в голосе.

– Крепитесь… Будьте мужественным! Потому что враг, с которым вам придется сразиться, наделен огромной властью. Его ничто не остановит в удовлетворении своей страсти. Похититель – тот же самый человек, который только что проехал мимо вас, тот же самый человек, который сегодня утром обещал вернуть вам ту, что вы оплакиваете.

– Папа!..

– Да, Рафаэль, папа!..

– Но это невозможно!.. Это же слишком отвратительно!

– И тем не менее это так. Взгляд этого старика приметил ослепительную юность Розиты. Словно людоед из сказок, он любит свежую плоть… Что же до уверенности в похитителе, то она слишком неопровержима. Я слышал об этом собственными ушами, видел собственными глазами.

Санцио упал, подавленный, на стул.

– О! – произнес он. – Теперь и я вспоминаю… Да… Вы правы!.. Когда я принес ему «Мадонну с креслом», он спросил меня, кто была модель… Он сказал мне, что хотел бы ее видеть!.. Теперь я все понял!.. Это же подлость!..

– Да, – сказал Макиавелли, – поступок, достойный Борджиа…

– Теперь, – продолжил Рагастен, – надо, чтобы вы поняли непосредственную угрозу. Папа направился в Тиволи, не так ли? И именно в Тиволи он приказал отвезти Розиту… Ола! Что вы делаете?.. Куда вы побежали?

– Негодяй! Я догоню его! Придет его последний час!

– Немножечко терпения – или, черт возьми, всё пропало! Еще до того, как вы скажете ему хотя бы слово, хотя бы шевельнете рукой, вы падете, как и многие другие… А ваша смерть не спасет Розиту, черт вас побери!

– И верно! – согласился Рафаэль, проведя рукой по лбу. – Но что же делать тогда? Что делать?

– Прежде всего не впадать в отчаяние. Борджиа силен. Опасность, грозящая вашей Розите, огромна. Но если мы противопоставим разум силе и решимость – угрозе, мы победим. А значит, сохраняйте хладнокровие. Положение не из веселых, знаю, но вы представьте себе, что еще несколько часов назад я был прикован к стене, за железной дверью, в пятидесяти футах под землей, осужденный на гибель под топором палача, а теперь вот я свободен, жизнерадостен и готов предпринять всё, чтобы помочь вам. Видите: нет такого наихудшего положения, из которого не было бы успешного выхода!

Рагастен говорил с таким воодушевлением, в глазах его светилась такая вера, что Макиавелли, несмотря на всю свою внешнюю холодность, горячо пожал ему руку.

– Сколько в вас силы! – воскликнул он.

Рафаэль, в свою очередь, также почувствовал облегчение.

– Дорогой мой, – сказал он, – я уже обязан вам жизнью. А теперь вы еще раз спасаете меня от отчаяния.

– Ладно! Вижу, вы немного ожили. А теперь давайте подумаем над планом наших действий.

– Говорите! Что надо делать?

– Сначала пообедаем! На голодный желудок чаще всего приходят только плохие и непрактичные мысли. Старая легенда утверждает, что на дне колодца не найдешь правды. Но, вопреки ей, нередко там можно обнаружить старую бутылку доброго вина. Ола, мастер Спадакаппа!..

Появился конюший. Рагастен составил обеденное меню. Он назвал этот обед боевой трапезой. Вскоре друзья сидели за столом. Санцио ободрило хорошее настроение шевалье, Макиавелли был задумчив, а Рагастен нервничал, пряча беспокойство под чрезмерным энтузиазмом.

Шевалье рассказал, как, прибыв в зал папских аудиенций в самый день своего ареста, он услышал, как Гарконио отчитывался перед Лукрецией в похищении Розиты.

– Знаю я этого монаха, – сказал Макиавелли. – Я у него в милости. Через него я получаю иногда драгоценные подробности, за которые очень благодарен ему. Этот пройдоха претендует на участие в большой политике.

– Хорошо!.. Это может нам пригодиться.

Уже наступила ночь, когда закончился этот то ли обед, то ли ужин. Сотрапезники последовательно рассмотрели и отвергли кучу проектов. В конце концов они решили все втроем отправиться в Тиволи и там действовать сообразно обстоятельствам.

На следующее утро, едва рассвело, Рагастен, Макиавелли и Санцио отправились в путь в сопровождении Спадакаппы. Рагастен обдумывал план атаки, Рафаэль предавался унылым мыслям, Макиавелли пытался вспомнить план папской виллы, которую он имел случай посетить.

Вскоре поднялось солнце и осветило горизонт. Рагастен встряхнулся, как птица после бури.

– Черт побери! – сказал он. – Мы словно провожаем в последний путь мертвеца. А между тем мы едем бороться за жизнь, за юность, за любовь!.. Как подумаю, ведь это прекрасное солнце могло освещать мою казнь! Ведь именно сегодня мне должны были отрубить кисти рук и голову… А знаете, о чем я думаю?

– Скажите! – попросил Макиавелли.

– Я думаю о бедном римском палаче. Честное слово, я его жалею. Этот парень не должен питать ко мне нежные чувства. Еще бы! У него украли законный доход: кисти рук и голову… Главный приглашенный прислал в последний момент свои извинения. Какая бестактность! Это может отбить охоту к ремеслу головосека…

Макиавелли и Рафаэль не могли не улыбнуться

– Нам остается, – продолжал Рагастен, – отбить у Родриго Борджиа охоту к ремеслу похитителя. Чума тебя возьми, синьор папа, эта милашка не для тебя… Но к делу! Мы на верном пути?

– Мы никуда не свернем, – сказал Макиавелли.

– Спасибо, друг, – отозвался Санцио. – Ваша рука крепка, ваш разум бодрствует. Вы оба оказываете услугу бедному влюбленному, которого не знаете… Как я смогу отблагодарить вас?

– Вы нарисуете на доске мой профиль. Я дам вам немножко счастья, а вы мне подарите бессмертие!.. Я еще и останусь должен вам.

Столь деликатная похвала – это формальное подтверждение того, что Рагастен хочет вернуть художнику счастливую долю, произвели невыразимое впечатление на Рафаэля.

– Шевалье, – воскликнул он, наша дружба на всю жизнь!

– Надеюсь на это! – ответил Рагастен.

Прошло два часа, как они покинули Флорентийскую дорогу и, по указанию Макиавелли, направились к гряде гор, похожих на гигантских апокалиптических лошадей.

– Тиволи! – внезапно сказал Макиавелли.

Рукой он указал на скопление белых домиков, выглядывающих из обильной зелени садов, которые нависали над пропастями, в самой глубине которых с грохотом катились вспененные речки. Они остановились. Рафаэль возбужденно разглядывал это селение, куда привези его молодую жену, словно в гнездо стервятника, прилепившееся на обрывистых скалах.

– Смотри, – показал ему Макиавелли, – видишь там, слева от нас глубокое обрывистое ущелье?.. Видишь?.. Воды Анио таятся в этой пропасти, и грохот реки долетает до нас…

– Вижу…

– А видишь на краю пропасти коринфские колонны, оплетенные плющом?.. Это все, что осталось от храма Сивиллы…

– Вижу… Ну и что?.. Говори!

– Так вот, там, направо от храма, примерно в тысяче шагов от обрыва, видны постройки, затененные кипарисами и смоковницами, окруженные шикарным садом с высокими стенами…Это и есть вилла папы Александра!..

– Розита! – глухо повторил Рафаэль, протягивая руки к элегантной вилле, скрывавшей за своей привлекательностью и прекрасными цветами драму.

Охваченные жалостью, Рагастен и Макиавелли увели несчастного молодого человека. Час спустя все трое въехали в маленький городок Тиволи и остановились в уединенной гостинице.

 

XXIX. Старость борджиа

Вилла, к которой в отчаянии протягивал руки Рафаэль Санцио, представляла собой обширный летний дом, где все было предназначено для отдыха ума и удовольствия глаз.

В саду, под массивом гранатовых кустов, в глубине которого мраморный Амур играл с кривоногим Сатиром, сидела девушка на скамье из розового гранита. Она устало переплела руки. Ее затуманенные прекрасные глаза, на которые порой набегали слезы, бездумно блуждали по окружающим красотам, ни на чем не останавливаясь. Это была Розита. Недалеко от нее расположилась дородная матрона лет сорока, которая наблюдала за каждым движением девушки. А позади матроны, спрятавшись в гуще листвы, сторожили двое мужчин, готовых прийти на помощь по первому зову.

Вот уже четыре дня, как девушка томилась взаперти на вилле Тиволи. Она тщетно пыталась понять, что же произошло. Почему ее привезли сюда? И для кого осуществили это наглое похищение?

Она не знала, не понимала! Если бы она, по меньшей мере, могла плакать! Если бы она могла позволить говорить своему сердцу и смягчить свою боль слезами!

Но нет. Эта женщина не покидает ее, всегда находится рядом. Даже ночью она не остается одна: матрона, слащавая тюремщица, ждет, пока она не закроет глаза, а тогда устраивается рядом, на диване.

Что станется с Рафаэлем?

Этот вопрос беспокоит ее, томит. В нем отражается весь ужас ее положения. Он сжигает ее сердце и губы… И тем не менее ни на одно мгновение ей не приходила в голову мысль спросить об этом у сторожившей ее женщины. Эта женщина внушала ей страх.

Нынешним утром Розита обнаружила, что вокруг нее происходит что-то необычное. Она слышала, как приехали одна или несколько повозок, шум большого числа лошадей, потом – хождение в коридорах. Потом, примерно через час всё стихло. Розита тогда находилась в своей комнате.

Вскоре вошла еще одна женщина и сказала ее тюремщице вполголоса несколько слов, потом уселась в кресло и снизу вверх поглядела на девушку.

«Надзирательница сменилась», – подумала она, не выказывая ни печали, ни радости и даже не бросив ни единого взгляда на вновь прибывшую. А прежняя тюремщица поспешно вышла. Она направилась в то крыло виллы, где находились апартаменты папы. Молодой аббат ввел ее в просторную комнату, где Его Святейшество, утомленный дорогой, отдыхал в одиночестве.

– Ну что, синьора Пьерина? – спросил папа.

– Святой отец… – пробормотала матрона, опускаясь на колени и притворяясь очень взволнованной.

– Синьора Пьерина, – сухо произнес старик, – раз и навсегда извольте отказаться от всяких стеснительных действий. Не может быть и речи о коленопреклонении. Запомните, что я просто-напросто граф ди Фаэнца… Родриго ди Фаэнца!

– Хорошо, синьор граф, – сказала матрона, вставая на ноги.

– А теперь просто-напросто дайте мне отчет в вашей деятельности.

– Наше путешествие прошло без значительных происшествий, синьор граф. Малышка немного покричала и сильно плакала, но потом она, кажется, стала привыкать к новому образу жизни.

– Хорошо! Она свыкается. А что она говорит?

– Ничего.

– Черт побери! Это плохо. А вы не пытались поговорить с нею, хотя бы развлечь ее беседой?

– Ну да! Поговорить! С тем же успехом можно говорить с мраморной статуей, у которой такой вид, словно она хочет поскорее сбежать с пьедестала в сад.

Папа задумался, опустил голову.

– Синьора Пьерина… – вдруг он посмотрел на нее.

– Синьор граф…

– Надо бы… Надо бы устроить мне свидание с этой девушкой… Я хочу ей кое-что сказать… Только ей одной… Понимаете?.. Про тайну ее рождения, про ее семью… Только одна она должна это услышать…

– Вы – хозяин, синьор граф…

– Да, конечно, я здесь хозяин, – Борджиа нахмурил брови. – Но ведь это силой похищенное дитя, в конце концов, не знает, что это сделано для ее же блага… Она может вообразить бог знает что… Вообразить, что ее хотят держать в заключении, тогда как речь идет только о восстановлении ее в правах, возвращении титула, прерогатив… Вот в чем дело, синьорина Пьерина, слышите? И больше ничего другого!

– Поняла, синьор граф… Надо подготовить девушку к встрече с вами… Надо, чтобы она выслушала вас.

– Как отца!.. Нет, как друга, как искреннего друга, заботящегося о ее счастье… Идите же, синьора Пьерина.

Синьора Пьерина ехидно улыбнулась и исчезла.

На следующий день у папы Александра VI состоялась встреча совсем иного рода.

Папа сидел в кресле с низкой спинкой. Он был закутан до шеи в широкий плащ из белой ткани. Возле него, на маленьком столике стояли различной величины пузырьки, щипцы для завивки волос, косметические средства и целый набор иных туалетных принадлежностей.

Возле окна его любимый аббат Анджело читал вслух. Вокруг кресла сновал ловкий мужчина; он хватал то флакон, то щипцы. Его ловкие пальцы бегали по лицу старика. Время от времени он подносил зеркало, и папа односложно одобрял или осуждал работу. Туалет продолжался не один час. Когда он был закончен, папа долго разглядывал себя в зеркале.

– Хорошо, – наконец сказал он. – Вы настоящий художник.

– Ах! если бы синьор граф мне позволил!.. Буквально мелочь… Я бы омолодил его на двадцать лет одним-единственным пузырьком, вылитым на волосы…

– Нет! Я предпочитаю седые волосы. Какого дьявола! Я же не авантюрист, отправляющийся на поиски приключений… Достаточно, что вы загладили глубокие морщины… Так хорошо…

«Художник» поклонился и вышел.

– Ну и как ты меня находишь, Анджело? – сказал папа, поднимаясь с кресла.

Аббат тщательно и с непроницаемой серьезностью осмотрел старика.

– Я нахожу вашу красоту строгой и величественной.

Анджело не лгал.

В понтифике невозможно было различить семидесятилетнего старика. Его черные глаза сверкали мрачным огнем под кустистыми бровями. Седые волосы придавали лицу меланхолическое выражение, смягчавшее его суровость. В таком виде папа мог сойти за человека, которого состарили заботы, но он еще сохранил всю красоту зрелого возраста.

Вошел комнатный лакей и начал одевать папу в кавалерский костюм из фиолетового бархата, на который он набросил легкий короткий плащ из фиолетового шелка. Поверх Борджиа нацепил золототканый шелковый пояс с тонкой парадной шпагой, увенчанной роскошной рукоятью. И, наконец, на голову он возложил шапочку, из-под которой волосы довольно грациозно спадали на широкий кружевной воротник.

Анджело даже вскрикнул от искреннего восхищения. Своей волей Борджиа победил старость. Он хотел выглядеть достойным внимания. Он даже не пытался помолодеть, воспользовавшись своим утонченным чувством такта и дипломатией; но тщательные заботы о туалете, о костюме и волевое усилие превратили его в мужчину, которого отметит любая увидевшая его женщина.

Папа улыбнулся и подал своему чтецу знак; тот вышел.

Борджиа, отправляясь к Розите, нисколько не сомневался в исходе своего демарша. Юная дева сдастся, если не в тот же самый день, то в очень недолгом будущем. Стало быть, ему нечего было волноваться, и только чувственное нетерпение порой выливалось в легкую дрожь.

Он вошел в комнату девушки и остановился на пороге, приветствуя ее.

– А вот и синьор граф ди Фаэнца пришел к вам с визитом, – сказала матрона и тотчас исчезла.

Борджиа закрыл дверь и приблизился к девушке.

– Дитя мое, – произнес он, – не позволите ли вы поговорить немного с вами? Я сообщу вам кое-что, весьма интересное для вас…

Но Розита подалась назад; глаза ее широко раскрылись от несказанного изумления; молитвенно сложив руки, она готова была опуститься на колени; с губ сорвалиь слова:

– Папа!.. Суверенный понтифик!..

Борджиа рассерженно содрогнулся. Весь его тщательно подготовленный план рухнул. Розита его узнала!.. Она его узнала!..

– Вы ошибаетесь, – пробормотал он. – Меня зовут граф ди Фаэнца.

Девушка упала на колени.

– Нет, я не ошибаюсь, святой отец!.. Я не раз видела Ваше Святейшество: в процессии Милосердия, на пасхальной мессе в соборе Святого Петра… Нет, святой отец!.. Вы всемогущий хозяин Рима и мира, а следовательно, я спасена, потому что вы здесь!..

– Уверяю вас, дитя мо… Встаньте!

– Святой отец! – перебила его экзальтированная девушка. – Вы видите перед собой жертву преступления… Похищения… Меня вырвали из рук моего спруга, моего молодого супруга… И привезли сюда!.. Святой отец, я требую правосудия! Или, скорее, я требую только одного: пусть откроют двери этого дома, освободят меня от наблюдения этой постылой женщины и позволят мне отыскать моего мужа, моего любимого Рафаэля… Святой отец, вы же его знаете… Вы проявляли к нему благосклонность… Еще совсем недавно он был так счастлив, когда отнес вам написанную им доску с Мадонной.

Розита разразилась рыданиями. Борджиа ее едва слышал. Но его глаза неотрывно смотрели на нее. Он пожирал ее взглядом. Он разглядывал в мельчайших подробностях идеальные линии ее фигуры, столько раз виденные им в воображении, он срывал одежды, их прикрывавшие. Капельки пота выступили на его лбу. Он чувствовал, как хладнокровие изменяет ему. Он наклонился и схватил руку Розиты.

– Встаньте! – сказал он, полагая, что его голос тверд, но на самом деле из уст исходили дрожащие звуки. – Поднимитесь… Я не могу видеть вас у своих ног.

Рука его, едва прикоснувшись к Форнарине, задрожала. Нельзя передать изумление юной девушки. Она не понимала поведения понтифика. Смутные мысли подталкивали ее к раскрытию ужасной правды, но она изо всех сил гнала ее от себя. Девушка мягко высвободила руку и присела в нерешительности.

– Простите меня, святой отец, переживания тяготят меня… Я столько выстрадала за эти дни.

– Дитя мое, если захотите, вы не будете больше страдать…

– О! Неужели?.. Вы позволите мне уехать?..

– Да, разумеется… Обещаю вам…

Из уст Розиты вырвался безумный, радостный крик. Она, в свою очередь, схватила папскую руку и поднесла ее к губам.

– О! Как вы добры! Я знала, что вы пришли спасти меня! Могу я уйти сейчас же?

– Нет, дитя мое, не сейчас… Вам необходимо провести здесь еще дня два… или три.

Побледневшая Розита отшатнулась. Предположение, которое она сначала гнала от себя, с неотвратимой жестокостью, превращалось в истину.

– О! – закричала она. – Так это вы приказали меня похитить!.. Вы!.. Папа!… О!..

Борджиа потерял голову. Внезапно он подскочил к Розите и схватил ее за руки.

– Да, я! – сказал он тихим голосом. – Это я приказал схватить тебя. Да, я и в самом деле папа. И неужели ты осмелишься противиться приказам суверенного понтифика?

Розита ничего не ответила. Она в ужасе изогнулась, пытаясь увернуться от объятий и поцелуев, приближающихся, как она чувствовала, к ее губам.

– Говори со мной, – бормотал опьяненный разбушевавшейся страстью Борджиа. – Говори со мной… Скажи мне только, что я не пугаю тебя, что ты не испытываешь ко мне ненависти…О! Позволь мне только дотронуться до твоих волос кончиками губ!..

– Негодяй! – выдохнула девушка.

– Хочешь стать герцогиней?… Принцессой? Я ведь всё могу… Ты моя!..

Борьба была недолгой. Борджиа, с пылающими глазами, потеряв голову, сделал последнее усилие, бормоча:

– Ты моя… Я взял тебя…

Но внезапно он остановился, остолбенев от удивления, растерянный, онемевший: Розита, одновременно податливая и сильная в своем отчаянии, выскользнула из его объятий. Она отпрыгнула в сторону и выхватила у понтифика шпагу, прекрасную парадную шпагу, украшавшую его кавалерский наряд.

– Святой отец, – хладнокровно сказала девушка, – если вы попытаетесь приблизиться хоть на шаг, вы толкнете меня к убийству: я убью вас…

Чрезвычайное спокойствие, с которым она произнесла эти слова, убедило папу, что это дитя дошло до крайнего предела. И его душевная лихорадка внезапно угасла.

– Ничего не бойтесь, – сказал он.

– А я и не боюсь, – ответила девушка, держа обеими руками шпагу, свою хрупкую стальную защиту.

Борджиа кивнул головой.

– До свидания. Мы еще продолжим эту беседу, дорогая.

Не осмеливаясь пошевелиться, она смотрела, как уходит понтифик.

Оставшись одна, Розита, все с тем же холодным ожесточением, делавшим ее столь сильной и отважной, переломила шпагу в нескольких дюймах от кончика клинка. Этот обломок будет служить ей острым стилетом. А потом она разрыдалась…

А папа кое-как привел в порядок одежду и в задумчивости проследовал в свою комнату.

«Старым я стал, – думал он с горькой усмешкой. – Я всё испортил своей поспешностью… Ладно, хватит об этом! Первый удар нанесен, и это главное… Она одумается».

Когда он вернулся в свои апартаменты и перед ним предстал аббат Анджело, папа первым делом спросил:

– А кстати, ты знаешь пропасть Анио?

– Это совсем близко от храма Сивиллы, свя… синьор граф.

– Теперь ты можешь называть мой сан. Теперь его незачем скрывать. Так вот, Анджело, на самом краю этой пропасти есть небольшой естественный грот. Прогуляйся-ка к нему сейчас и проверь, не живет ли в этой норе старая женщина, которую в Риме знают под именем Мага.

– А если старуха там?

– Ты ей скажешь, что нынешней ночью у нее будет гость.

 

ХХХ. Замешательство садовника

Рагастен и оба его друга остановились у въезда в Тиволи, в уединенном уголке, в бедного вида гостинице «Цветочная корзинка». Ее скромность и удаленность привлекли внимание Рагастена. После того как Спадакаппа отвел лошадей в конюшню, а трое друзей слегка подзакусили, Рагастен в одиночестве отправился на прогулку. Он вернулся через час с пакетом одежды под мышкой. Сразу же после этого он исчез в своем номере.

За это время Макиавелли пытался набросать на листе бумаги план папской виллы. Он был на ней в прошлом году и удержал в памяти расположение основных помещений.

Когда Рагастен снова появился, его нельзя было узнать. Он принял облик немецкого студента, которых в то время много появилось в Италии. Они приезжали знакомиться с достижениями античной науки.

– Сам Чезаре меня бы не узнал, – сказал он. – Теперь я могу попытаться проникнуть на территорию врага.

– Мы пойдем с вами, – поспешно отозвался Рафаэль.

– Нет, друг мой… Сегодня надо ограничиться разведкой. А вот когда настанет время сражения, вы должны встать в строй, черт возьми!

– Но разве я не смогу помочь вам уже сегодня? – настаивал кипевший от нетерпения молодой художник.

– Давайте дадим свободу действий шевалье, – вступил в разговор Макиавелли.

– В добрый час! А в ожидании вы должны подготовиться к очень трудному делу.

– Составить план похищения Розиты?

– Нет, – сказал Рагастен. – Похищать придется другого.

– Другого!.. Кого же?

– Папу!

И он вышел, оставив изумленных друзей.

– А ведь он прав, – сказал через некоторое время Макиавелли. – Идея восхитительна. В самом деле: сдохнет змея, исчезнет и яд. Кто угрожает Розите? Старый Борджиа. Вот в него нам прежде всего и надо целиться. Ясно, что как только он окажется в наших пуках, Розита будет спасена. Ну, Рафаэль, разве не бесценен для нас шевалье?

Рагастен же в этом деле был еще великолепнее, чем предполагал Макиавелли. Его сердце было переполнено любовью, а сознание пребывало в постоянной тревоге. Он тоже любил. Только не говорил про это ни слова. Свои беспокойства и сердечные треволнения он скрывал от посторонних. И только наедине с собой он пытался согласовать свои дела с интересами друга.

«Тиволи, – говорил он себе, – находится по дороге к Монтефорте. Войска Чезаре должны обязательно пройти здесь. Когда я увижу, как везут пушки, латы, фашины, пойму что делать… А пока…»

А пока Рагастен быстрым шагом шел к вилле папы, вокруг которой он блуждал весь остаток дня. Вернувшись вечером в «Цветочную корзинку», он сказал друзьям:

– Первая рекогносцировка проведена. Теперь мы знаем силу врага: на вилле и ее пристройках разместились пятьдесят вооруженных гвардейцев, свыше тридцати лакеев разного рода, а еще штук двадцать секретарей, клириков, синьоров и епископов… Спору нет, мы имеем дело с сильным противником. Но тем славнее будет наша победа, черт возьми!

На следующий день, ранним утром, Рагастен снова отправился к вилле. Накануне он разговорился с одним из слуг. На этот раз он ожидал большего. Пристроившись за скалами, среди высоких папоротников, он наблюдал за виллой и окрестностями. Его укрытие находилось высоко над дорогой, а потому он мог свободно глядеть и за ограду сада.

Уже с час Рагастен занимал этот пост, внимательно изучая входящих и выходящих, как вдруг увидел на этой стороне ограды устало бредущего старика, вытиравшего рукой пот со лба. Он вышел на дорогу через маленькую калитку в ограде сада.

«Возможно, это то, что мне надо», – подумал Рагастен.

Он тотчас оставил свой наблюдательный пункт и направился навстречу старику, одетому в причудливую смесь из городской и сельской одежды. Поравнявшись с ним, Рагастен вежливо, и с улыбкой приветствовал старика, так что тот, удивленный, остановился.

– Гутен морген, – сказал Рагастен. Это, кстати, были единственные известные ему немецкие слова.

– Не понимаю, синьор, – ответил встречный по-итальянски.

– В таком случае и я буду говорить по-итальянски, – улыбнулся Рагастен, переходя на язык Данте. – Но вы извините меня за плохое знание вашего наречия.

– Вы иностранец?

– Немец, с вашего позволения! Немец, прибывший в Рим по делам и в том числе мечтающий увидеть, хотя бы издали, великого Святейшего отца, каковым является Александр Борджиа, да благословит его Бог!

Рагастен снял шапку. Старик сделал то же самое.

– Аминь! – сказал он, а потом тут же добавил: – Но, молодой человек, вы очень рискуете не выполнить свое желание, потому что Его Святейшества нет в Риме…

– Ах, какая жалость!.. А я прибыл сюда издалека, да еще пешком…

– Святой отец находится здесь, на этой вилле, но он из нее никуда не выходит.

– Откуда вы знаете? Может быть, вы имеете счастье и честь принадлежать к его семейству?

Старик гордо выпрямился:

– Я занимаю должность главного садовника его собственной виллы в Тиволи! И почти каждый день вижу, как он прогуливается по саду.

– Садовник! – воскликнул Рагастен. – Дайте руку, синьор! Ведь это как раз то ремесло, какое я изучаю. Ах, садоводство!.. Это высокое искусство, секреты которого с каждым годом утрачиваются.

– Как, молодой человек, – старик был польщен, услышав такую похвалу своего ремесла, – вы тоже занимаетесь искусством возделывания цветов и трав?

– У меня в жизни не было иного стремления. Должен вам признаться, что кроме желания видеть великого святого отца (здесь Рагастен снова снял шапку, старик последовал его примеру и снова сказал на всякий случай «Аминь»), в Италию меня побудило поехать еще и желание изучить великолепные сады, слава о которых дошла до Германии, в том числе и сады Тиволи.

– Как? О садах Тиволи знают в Германии?

– Синьор! О них знают во всем мире!

Садовник поднял глаза к небу: он познал опьянение славой! Он был убежден, что сады, слава о которых гремит по всему миру, могут быть только садами папской виллы – то есть его садами! И он счастливо улыбнулся.

– Значит, молодой человек, вы хотите быть садовником?

– Такова моя цель, и смею полагать, что добился кое-какого прогресса в этом искусстве, коим я занимаюсь уже много лет…

– Вы знакомы с прививками?

– О! Селекция давно перестала быть для меня тайной. Я превращал груши в яблони, мне почти удалось вырастить из апельсинных деревьев лимонные.

– Вот это да! А цветы, молодой человек?

– Я на них специализируюсь. Мне известны две тысячи сортов роз, триста семейств герани, сообщества резеды, мелиссы, гвоздик, я могу перечислить вам разновидности лилий и виды маков…

Папский садовник слушал, раскрыв рот…

«Да этот молодой человек, – подумал он, – настоящий кладезь познаний».

– А фрукты, синьор, фрукты? – вслух поинтересовался он.

– О!.. Фрукты… фрукты!

– Или вы пренебрегли столь важным полем деятельности?

– Я?.. Да что вы!.. Фрукты!.. Это же венец нашего искусства… Слушайте…

Рагастен схватил старика за руку.

– Говорите! – сказал он взволнованно.

– Ладно уж!.. Я нашел… Да должен ли я говорить?.. Вы будете хранить секрет?

– Клянусь вам Мадонной, святым Бонифацием, святой Петрониллой!..

– Ну тогда… Я нашел разновидность персика, которой больше нигде нет!

– Возможно ли такое? – удивился старый садовник.

Рагастен утвердительно кивнул головой. Простак уселся на камень в тени каких-то кустов. Дела принимали серьезный оборот, и ему надо было собраться. Рагастен присел возле него.

– Мастер, – вдруг спросил он, – а не можете ли вы показать мне сады святого отца, те сады, на которые я пришел посмотреть издали?

Садовник даже вздрогнул от удовольствия и ужаса.

От удовольствия – потому что впервые за свою долгую жизнь он встретил человека, который понимает его душу садовника, кто называет его мастером! От страха – потому что неожиданный вопрос подвергал его опасности поддаться демону искушения. Он пристально посмотрел на остававшегося невозмутимым шевалье.

– Молодой человек, – спросил он. – Как прикажете вас называть?

– Петрус Майнингбаукиршер.

– Аминь! – перепугался садовник. – А меня зовут Бонифаччо Юонифаци… Итак, синьор Петрус, перед вами стоит отчаявшийся человек.

– В самом деле, когда я имел честь встретить вас, то приметил вашу печаль… Могу ли узнать ее причину?

– От такого собрата, как вы, я не могу ничего скрывать… Очень странно, но мне вы внушаете доверие.

– Взаимное, достойный мастер… Ну так говорите…

Бонифаци еще раз насладился прозванием «мастера», которое ему пожаловали. Потом, растроганный, продолжал:

– Ну вот, синьор Петрус… Никогда мне не повторить вашего фамильного имени… Знайте же, что персики – любимое лакомство нашего святого отца… Между нами, мне кажется, он только затем и ездит в Тиволи, чтобы поесть персиков…

– Я восхищен тем, что вы мне сказали. Я тоже предпочитаю персики всем другим фруктам.

– И это ужасно, синьор!.. В этом году в саду уродились только червивые персики… И мне удалось спасти от напасти только одну куртину… Но смогу ли я уберечь ее до конца?.. О, знаете ли вы, что случится, если не будет персиков?

– Скажите, мастер!..

– Меня повесят!

– Вы меня пугаете!.. Повесят? За персики?

– Именно за них! В прошлом году, когда я объявил Его Святейшеству, что на одном из персиковых деревьев урожай погублен червями, он мне спокойно ответил: «Делай что хочешь, но в тот самый день, когда у меня на столе не будет персиков, я прикажу тебя повесить на самом пораженном персиковом дереве. Может быть, это излечит дерево».

– Вижу, Его Святейшеству не чужды шутки… Но я вас спасу, мастер! Не сомневайтесь! У меня есть секретное средство для спасения персиков…

– Ах, молодой человек! – вскрикнул старый садовник, хватая Рагастена за руки. – Это небо сжалилось надо мной и послало на помощь вас. Скажите мне ваш секрет и примите мою признательность.

– Невозможно! – Рагастен покачал головой. – Мне необходимо действовать самому.

– Но, – промямлил садовник, – для того чтобы вы работали, вам надо войти в сад?

– Это представляется необходимым.

– А тогда меня тоже повесят!

– Почему это?

– Слушайте. Только я один могу войти в собственный садик Его Святейшества. Да еще помощники, за которыми я обязан тщательно наблюдать… У Его Святейшества так много врагов… Понимаете?..

– Нет, не понимаю, – и Рагастен сделал такое наивное лицо, какое только смог.

– Добрый юноша! – вздохнул садовник. – Видно, что вы не верите в зло. Но есть скверные люди, которые способны отравить фрукты, идущие к столу святого отца.

– Ужасно!

– Да… И Его Святейшество вынужден прибегать к предосторожностям. Мне он полностью доверяет. Но он предупредил меня, что если когда-либо, по какой-либо причине, даже на одно мгновение, посторонний войдет в его сады, с меня сдерут кожу или, по крайней мере, повесят…

– Черт возьми!.. Повесят за червивые персики, повесят за допуск в сад того единственного, кто может спасти персики… Трудный выбор.

– Увы! Кому вы это говорите?

– Не будем больше об этом, почтенный мастер… Может быть, вам удастся и без меня сохранить свою последнюю куртину…

– М-м-м… Сомневаюсь.

– Правда, ведь только вы будете знать о том, что я вошел. Мне удастся хорошо спрятаться, святой отец даже не узнает о присутствии чужака…

– Молодой человек! Вы меня искушаете!..

– Да! И еще одно. Я не только спасу вас от виселицы, сохранив ваши персики, но еще и прославлю навеки, сообщив секрет изобретенной мной прививки…

– Ах, синьор Петрус, молчите, молчите!..

– И еще одно. Вы могли стать обладателем бесценного секрета, но раз это невозможно, не будем больше говорить об этом!..

– Молодой человек! Я решился: вы войдете!

– Ради чего вам подвергаться опасности наказания? Хотя лично я не верю, что святой отец может повесить вас за такую малость.

– Но ведь никто не узнает!

– Верно! Я так хорошо спрячусь, что никто, кроме вас, меня не увидит!.. Только вот как быть с вашей совестью? Разве она не упрекнет вас в уклонении от своих обязанностей? Хватит, не будем больше об этом!

– Боже, как вы наивны! Не беспокойтесь о моей совести… Просто необходимо, чтобы вы вошли!

– Ну, раз вы так хотите…

– Слушайте. Я обитаю в маленьком садовом павильоне… Вечером, в восемь часов, мои помощники уходят; они живут в коммуне. Тогда я закрываю все выходы в сад, и никто больше не может туда войти, кроме, конечно, Его Святейшества, который порой любит отдыхать среди цветов от забот… Сегодня вечером, в десять часов, подходите к калитке, которую вы видите вон там, внизу… Я открою ее, и вы будете работать целую ночь… Днем вы будете прятаться у меня в павильоне.

– Согласен, но только потому, мастер, что хочу оказать вам услугу.

– За это я покажу вам сады в малейших подробностях и дам вам возможность увидеть святого отца, так что он и не заметит…

– О! Вы хотите исполнить все мои желания!

– Итак, до вечера!

На этом простак-садовник порывисто тряхнул руки Рагастена и стал спускатья к вилле понтифика, тогда как шевалье поднялся в Тиволи, удерживаясь изо всех сил, чтобы от радости не помчаться во весь дух.

– Теперь Борджиа наш! – сказал он, возвратившись в «Цветочную корзинку». Внимание, друзья! Сегодня вечером мы выходим на прогулку.

 

XXXI. Пропасть Анио

Недалеко от руин, которые называли, да и сейчас еще называют в округе, храмом Сивиллы, Анио, стремительная речка, с грохотом стекающая с гор, мчится по узкой лощине с почти вертикальными стенками. В глубине слышался глухой рев реки, которая билась о зеленоватые скалы, потом образовывала маленький пруд, а еще дальше продолжала свой путь причудливыми меандрами, прорывая свой путь сквозь гранитный массив. Это и была пропасть Анио.

На краю пропасти, прямо над прудом, скалы частично обрушились, образуя естественную пещеру, о которой в округе ходили странные слухи. Большинство жителей считали эту дыру в скалах входом в ад. И лучшим доказательством тому, причем доказательством неопровержимым, были случавшиеся время от времени выбросы из пещеры паров с каким-то особенным запахом.

Одним словом, место это считалось подозрительным, и ни один разумный человек не решился бы прийти сюда в ночную пору.

Но в этот вечер, незадолго до полуночи в глубине пещеры пылал смоляной факел, озарявший фантастическим светом внутренность пещеры. В одном из углов можно было заметить кучу сухих листьев, служивших ложем старой женщине, которая в этот час занималась странным делом. Этой старой женщиной была Мага, или точнее, если вспомнить ее настоящее имя, Роза Ваноццо. Она только что пошевелила гранитный блок, прикрывавший какую-то выемку в глубине пещеры.

– Хорошо, – пробормотала она, – вход работает, так что в случае необходимости я могу убежать…

Она забросала основание блока листьями и горстями земли. Довольная своей работой, она вышла на свежий воздух, прошла по узкой тропке, отделявшей вход в пещеру от края пропасти, и вышла на маленькое плато, доминировавшее над окрестностями. Там она внимательно пристально вгляделась в ночь и прислушалась.

– Он придет, – медленно проговорила она, – придет… А после, всего через несколько минут, тот, кто был моим любимым, станет трупом, и воды Анио увлекут его в пропасть, на неизмеримую глубину. Он придет полным доверия, но он не знает, что ждать его буду я! Он придет искать любовь, как сам мне сказал в Риме, а найдет месть… О! На этот раз мое сердце не дрогнет… Теперь все кончено… Розита, которая только и привязывала меня к жизни, уехала… В этот час она уже в безопасности… Тепеь они должны быть во Флоренции… Время покончить со всем. Родриго сегодня… потом Чезаре… потом я сама. Так начнется разрушение проклятой семьи.

Внезапно она наклонилась. Слух ее уловил легкий отдаленный шум шагов.

– Вот он!.. Через несколько минут он узнает, кто я!..

Неспеша, в задумчивости, она вернулась в пещеру и присела недалеко от факела, уткнувшись по своему обыкновению подбородком в колени.

Мага не ошиблась. Кто-то шел. Это был старый Борджиа. Вскоре появился и он, осторожно обойдя скалы, он бросил взгляд в пропасть и появился у входа в пещеру. Мага при его приходе не подняла головы, и он уселся на один из больших камней, служивших в этой норе примитивными сиденьями.

– Ну, Мага, – вдруг заговорил папа, – значит, ты покинула Рим?

– Я приехала сюда ждать вас…

– А как ты узнала, что я приеду сюда? – спросил Борджиа. – Может быть, ты и в самом деле владеешь даром предвидения?

Мага пожала плечами.

– Разве вы не приезжаете в Тиволи каждый год? Разве в это время года вы не проводите здесь несколько недель?

– Верно. В сущности, твое колдовство сводится лишь к наблюдению, – усмехнулся папа. – Однако ты знаешь кое-что неизвестное другим…

– Изучала полезные свойства растений – вот и всё.

– И где же? В Египте?

– Нет, в Испании.

– В Испании! Значит, ты жила в Испании?

– Да… Но, – продолжала старуха равнодушно, и это пресекло внезапную заинтересованность папы, – основные познания добыла я здесь, в Тиволи… Я знаю благостные свойства трав, умею извлекать соки, дающие излечение, или убивающие, или дарящие любовь…

– Любовь!

– Любовь… смерть… Обе они стоят друг друга, и обе ужасны…

– С какой горечью ты говоришь!

– Потому что я много страдала.

– А теперь?

– Скоро я уже не буду страдать…

– Странная женщина!.. Но скажи мне, зачем ты столько училась? Что привлекло тебя к знаниям, которыми владеют маги?

– То, что до сих пор заставляет меня жить: месть!

Папа еще раз вздрогнул. Он начал прозревать в Маге неведомо какое грозное существо, и ему показалось, что тайна, которую она скрывает, каким-то образом связана с его собственной судьбой.

– Мага, – сказал он, – помнишь обещание, данное тобой в Риме? Ты должна была составить для меня снадобье, способное заставить полюбить меня женщину, которой я дам его выпить?.. Ты потребовала месяц…

– Снадобье готово! – машинально ответила старуха, чтобы оставить себе время на обдумывание.

А то, о чем она думала, было ужасно. Она решила убить Родриго Борджиа, своего любовника, отца ее детей, того самого мужчину, по вине которого она столько страдала… В тот момент, когда он подойдет ко входу в пещеру, она набросится на него и столкнет в бездну, которая никогда не возвращает трупы… Да… Она встанет перед папой, как гений мести, как архангел смерти, она бросит ему в лицо свое имя, и оно прозвучит похоронным звоном: имя Розы Ваноццо, пред которым Родриго смиренно склонится

Вот о чем думала Роза. А чтобы выиграть время, она повторила, заставив папу издать радостный возглас:

– Зелье готово… А вы, значит, возвращаетесь в Рим?

– В Рим? Почему? – удивился папа.

– А разве вы не говорили мне, что снадобье предназначено для молодой девушки, изображение которой вы увидели на картине художника? Кажется, вы называли ее Форнариной…

– Да, – спокойно согласился папа, – но мне не надо искать ее в Риме. Она здесь…

И таково было ее самообладание, столь сильна привычка к размышлению и молчанию, что Мага не проронила ни слова. Все ее мысли, вся ее воля, вся расчетливость – всё это собралось разом, чтобы ответить на единственный вопрос: сможет ли она вырвать Розиту у этого чудовища и как это она сделает…

Она резко выпрямилась… Глаза ее, расширившись от ужаса, светились в полумраке, словно зрачки дикого зверя, у которго отнимают детенышей. Борджиа тоже поднялся, положив руку на эфес шпаги.

– Ола! Что с тобой, старая ведьма?

У Маги хватило сил и смелости произнести несколько фраз, призванных успокоить папу:

– Не обращайте внимания… Нервный кризис… Временами такое со мной случается… Это пройдет… Ничего не бойтесь…

Объяснение выглядело столь естественным для этой полубезумной старухи, возможно, свихнувшейся от ядов, с которыми она имела дело, что Борджиа вложил в ножны свой клинок и снова уселся, успокоенный и полный решимости забрать драгоценное зелье, за которым он пришел. Он терпеливо ожидал, пока кризис пройдет.

А Роза тем временем размышляла:

«Если я убью Родриго, то Розита может погибнуть… Она попадет в руки Чезаре и Лукреции… Это уж как пить дать. Лукреция, она точно демон. Для чего ей беречь девушку? Она знает, что Родриго здесь… Если он не вернется, она обо всем догадается… Да, если я убью Родриго, Розиту тоже убьют…»

Подобные мысли сменяли одна другую в ее голове. Она оказалась в сомнительной альтернативе, сжимавшей череп двумя стержнями щипцов.

«Может, выпустить Родриго? А тогда она не только потеряет долгими годами лелеянную возможность отомстить, но еще и вручит Розиту этому чудовищу. Или убить понтифика? Но тогда, поскольку Роза была убеждена, что Лукреция и Чезаре находятся на даче, она наверняка убьет еще и юное создание…»

Внезапно улыбка озарила ее измученное лицо. Она уселась, вытерла свое мертвенно-бледное чело, по которому струился пот, и совершенно спокойно сказала:

– Итак, девушка в Тиволи?.. Хорошо, очень хорошо… Это все уладит…

– Тогда дай зелье, Мага, зелье, которое ты мне обещала… Ты же сказала, оно готово?

– Оно готово, хозяин…

– Ну так давай его! – торопливо сказал Борджиа.

Мага порылась в кармане, пришитом на поясе. Руки ее дрожали. Она странно рассматривала только что вытащенный пузырек.

– Вот!

Борджиа с радостью схватил снадобье.

– Как им пользоваться?

– Растворить в воде или в вине.

– Всё?

– Нет. Три капли. Четыре могут убить.

– Три. Хорошо.

– Я сказала: три.

– А действие?

– Увидите!..

Тихие вопросы и такие же ответы быстро следовали один за другим. Потом наступила тишина. Борджиа завернулся в плащ. Он бросил на землю туго набитый кошелек, но Мага его даже не заметила. Потом, не говоря ни слова, Борджиа вышел… Мага несколько мгновений прислушивалась к звуку его шагов, заглушаемому ревом Анио, стремительно мчавшегося на дне пропасти, а потом без сил рухнула на землю, задыхаясь и теряя сознание.

 

XXXII. Похоронный звон в ночи

Синьор Бонифаччо Бонифаци, главный садовник виллы Тиволи, был важным лицом. Александр VI очень его уважал. Лукреция водила с ним дружбу. Папа, отравивший стольких людей, сам боялся быть отравленным. Поэтому мастер Бонифаччо получил самые строгие указания относительно наблюдения за садом.

К тому же для большей безопасности Александр VI приказывал приносить фрукты самому Бонифаччо в начале каждой трапезы. Папа выбирал с блюда два-три фрукта, и Бонифаччо обязан был их съесть перед понтификом. В течение всей трапезы Бонифаччо обязан был находиться подле папы. А когда папа примерно через час добирался до фруктов, он ел их относительно спокойно, потому что Бонифаччо некогда было отравить их. Впрочем, ту же процедуру старый Борджиа проделывал со своим поваром и с виночерпием.

Итак, Бонифаччо Бонифаци, почитаемый и уважаемый по заслугам, имеющий под своим началом небольшую армию помощников, жил в маленьком павильоне, находившемся в личном саду папы; только он один имел право проникать туда. Ночью помощники уходили с папской дачи.

Старый садовник страстно любил цветы и фрукты из своего сада. Подобное чувство испытывают истинные художники к своим произведениям. Эдакой необузданной страсти суждено было довести Бонифаччо до преступного неповиновениия.

Надежда спасти от червей персики, еще более привлекательная надежда узнать новый сорт персиков, открытый Рагастеном, оказались сильнее страха смерти. Во всяком случае, в вечер их знакомства, он не без боязни привел Рафаэль в сад папы. И Рагастен втайне поселился в павильоне садовника.

А снаружи Макиавелли и Рафаэль ожидали развития событий. Они спрятались в густой тени нескольких старых кипарисов, в ста шагах от калитки. Оба были полны решимости провести под открытым небом всю ночь и даже, если понадобится, весь следующий день и последующую ночь. Спадакаппа должен был курсировать между гостиницей и укрытием и приносить провизию, когда потребуется. Оседланных лошадей привязали к стволам деревьев; они были готовы немедленно пуститься вскачь. Все подготовив, Рагастен посреди ночи был у калитки и вошел в сад. Когда Бонифаччо довел его до своего павильона, Рагастен увидел при свете свечи бледное, взволнованное лицо садовника и понял, какую жертву тот приносит; шевалье поспешил его утешить.

– Слушайте, мастер, – воскликнул он. – Я так счастлив, что побывал здесь, в сердце знаменитых садов, в котором я решил поделиться с вами частью своих секретов…

– Даже того, который относится к разновидности персика, нигде более не известной?

– Даже этого!

– Ах, молодой человек, – воскликнул с энтузиазмом Бонифаччо, – я вам обязан больше, чем жизнью!

Между тем шевалье наблюдал за садом.

– А средство спасти мои персики от червей? – вдруг вспомнил Бонифаччо.

– О! Но этот секрет посложнее. Завтра я передам вам список растений, которыми вы должны меня обеспечить; они необходимы мне для изготовления предохранительного порошка. Ни один червяк, ни одно насекомое не сможет ему противостоять.

– Тогда до завтра…

– А вы ведь говорили мне, что Его Святейшество любит иногда гулять в саду?

– Да, почти каждый вечер Его Святейшество любит бродить в одиночестве среди моих куртин. Но сегодня вам нечего бояться: время прошло.

– Ладно!.. Но я так надеялся увидеть августейшего понтифика!

– Оставим это на завтра, молодой человек. Вот из этого окна вы сможете его видеть через жалюзи… Насколько возможно видеть ночью.

– Но если святой отец не будет сегодня ночью гулять, тогда мы можем воспользоваться случаем и осмотреть ваши больные деревья… Таким образом, на следующую ночь я смогу работать продуктивнее.

– Вы правы… Пойдемте.

Погасив свет, они выскользнули в сад. Он был воистину достоин тех похвал, которыми Рагастен наградил его совершенно случайно. Если бы шевалье не был занят куда более важными заботами, он бы искренне восхитился великолепием куртин, безупречным расположением растений, удивительной чистотой деревьев. К больным персиковым деревьям они также подошли, и Рагастен объявил, что он весьма тщательно займется их лечением.

Оба вернулись довольными: Рагастен основательно изучил поле будущего «сражения», Бонифаччо надеялся получить волшебные рецепты.

Ночь прошла спокойно.

Весь следующий день Рагастен прятался в павильоне садовника, где он толок и растирал растения, которые принес ему Бонифаччо в соответствии со списком, полученным им от молодого Петруса. Нечего и говорить, что Рагастен изучил павильон сверху донизу. Он отставил в сторону два пакета веревок и два вида кляпов, на изготовление которых он пустил простыни.

– Один – для мастера Бонифаччо, другой – для Его Святейшества, – тихо проговорил он.

Одного только не успел сделать Рагастен: несмотря на тщательные розыски, он не смог обнаружить место, где садовник хранит ключ от потайной калитки.

День медленно клонился к закату. Терзаемый нетерпением, Рагастен был вынужден беседовать о цветах и отвечать на тысячи вопросов, которые задавал ему Бонифаччо об искусстве садоводства в Германии. Наконец наступил вечер. Садовник с большим тщанием опустил жалюзи и зажег свечу.

– Быть может, Его Святейшество отправится сегодня на прогулку, – сказал он.

– В котором часу святой отец обычно выходит?

– Около девяти. Он прогуливается около получаса. В десять вилла погружается в сон.

Рагастен не откликнулся. Он нервничал. Ему не сиделось на месте. Пробило девять… Он устроился около жалюзи. Бежали минуты…

– Вот и десять! – вдруг произнес Бонифаччо. – Святой отец не выйдет сегодня вечером… Ну уж завтра он точно будет гулять. Крайне редко он проводит двое суток без глотка свежего воздуха, без одиноких раздумий в тишине.

Рагастену стоило больших усилий не выдать своего разочарования.

А старый садовник вернулся к своей любимой теме. Он рассказал, сколько труда ему стоит уход за сливовыми деревьями… А между тем наступила ночь.

– Идемте, молодой человек, – опомнился наконец садовник. – Пришло время отдохнуть.

Приближалась полночь. Но тут в ночи внезапно раздался заунывный звон колокола. Бонифаччо медленно стянул шапку.

– Что это? – вздрогнул Рагастен.

– Это? Колокол часовни. Кто-то умер на вилле… И притом человек значительный… Иначе бы не звонили в ночи.

Какое-то ужасное предчувствие встревожило Рагастена. Старик-садовник приблизился к окну. А колокол с равными интервалами продолжал посылать в ночь мрачные призывы.

– Это звонят по женщине! – добавил старик.

– По женщине! – испуганно вскрикнул Рагастен.

– Да. Если бы умер мужчина, удары были бы двойные… Слушайте…Ах! – вскрикнул внезапно садовник.

– В чем дело?..

– Папа!

Рагастен бросился к окну. Бонифаччо пальцем показал на быстро двигавшуюся темную фигуру.

– Что же это такое произошло? – недоумевал садовник. Чтобы святой отец пробудился в такой час, да еще шел так необычно…

Бонифаччо не успед закончить фразу. Рот его внезапно заткнул кляп; мгновенно голову обмотала повязка. Садовник хотел было обернуться, но его, бледного от ужаса, уже опрокинул на спину шевалье.

Рагастен быстро связал ему ноги, потом руки… Через несколько мгновений садовник был не в состоянии пошевелиться или произнести хотя бы один звук.

– Если захочешь шевельнуться, считай себя трупом!.. Где ключ от потайной калитки? Быстро!.. Можешь указать глазами.

Бонифаччо героически зажмурил глаза, показывая тем самым, что он не будет отвечать. Рагастен вытащил кинжал и приставил его к горлу садовника.

– Поторопись! – хладнокровно сказал он.

Бонифаччо, побежденный страхом, указал глазами на собственную грудь.

Рагастен торопливо обшарил ее. Пальцы шевалье наткнулись на ключ. Он положил ключ в свой пояс. Потом, забрав второй кляп и мешок с веревками, шевалье выскользнул наружу…

Ночь была темной. Рагастен скорее наощупь пробирался от дерева к дереву. Так он достиг аллеи, по которой прогуливался папа. Двойной ряд лип укрывал аллею, но Рагастен сразу же узнал понтифика. Правда, походка у него была какой-то странной; руки он заложил за спину, голову опустил и все время бормотал какие-то несвязные слова…

Рагастен резко наскочил на понтифика и повалил его на землю. Ошеломленный Борджиа на пару секунд онемел. Этих секунд Рагастену хватило. Когда папа пришел в себя и хотел было позвать на помощь, он этого сделать не смог: рот ему заткнул плотный кляп.

За несколько мгновений Рагастен, как и в случае с Бонифаччо, закончил связывать папу. Потом он взгромоздил пленника на плечо и, сгибаясь под тяжелой ношей, доставил его в павильон, где положил понтифика на кровать. Глаза папы были полны угроз, но Рагастен не обращал на них никакого внимания.

Едва отделавшись от своей ноши, он поспешил к потайной калитке. Рафаэль и Макиавелли были на месте. Спадакаппа под кипарисами стерег лошадей.

– Быстрее! – вполголоса скомандовал Рагастен. – Он наш.

Вся троица вошла в сад и устремилась к павильону.

Рафаэль ощущал громкое биение своего сердца. Оно чуть не разрывалось от волнения. Макиавелли был, как обычно, холоден и решителен. Рагастен, конечно, испытывал гордость от того, что держал в своих руках жизнь одного из хозяев мира. Да еще какого! Самого могучего… самого абсолютного, того, кто распоряжается не только судьбами людей, но и судьбами мирских владык, и даже сознанием народов.

И пока они пробирались по саду, пока каждый из них раздумывал о многом, церковный колокол – из минуты в минуту – продолжал посылать свои скорбные призывы, которые, дрожа, затихали в безмолвии ночи.

 

XXXIII. Любовный напиток

После ночного свидания с Магой Родриго Борджиа вернулся в свои апартаменты. Никто не заметил его прогулки.

В Тиволи, как и в Ватикане, как и во всех дворцах и виллах, где ему приходилось жить, были устроены тайные выходы, известные только одному папе.

Добравшись до своей комнаты, он тщательно рассмотрел маленький пузырек, переданный ему колдуньей. С затаенной радостью он вертел пузырек в руках.

– Завтра! – проговорил он со вздохом. – Завтра она будет моей… Если эта девушка захочет сопротивляться, это будет просто ужасно…

Он сжал кулаки, но быстро успокоился.

– С помощью вот этого я ею овладею!..

Учение об афродизиаках теперь забыто, но во времена Александра VI оно еще процветало. Не раз в своей жизни папа пользовался любовными напитками. Он верил в их эффективность. Сейчас он был полностью убежден, что благодаря пузырьку, полученному от Маги, страстно желанная ему девственница превратится в роскошную любовницу.

Весь остаток ночи старый Борджиа, хмуро и молчаливо, мечтал об этом, пытаясь представить себе такие тонкости, когда страсть почти соседствует с жестокостью. Наступивший день тянулся медленно. Папа потребовал, чтобы его оставили одного.

К вечеру он приказал позвать Пьерину, матрону, которой он доверил наблюдение за своей жертвой.

– Синьора Пьерина, – спросил он, где девушка?

– В саду.

– А скоро ли наступит время подняться ей в свои апартаменты?

– Через несколько минут.

– А скажите мне, синьора Пьерина, нет ли у нее привычки пить перед сном?

– Она много пьет. Наверняка от нервного возбуждения.

– И что она пьет?

– Воду. У нее на столике, возле постели, стоит полный графин.

Говоря это, матрона внимательно смотрела на папу.

Тот молчал. Не потому, что колебался: просто-напросто желания уносили его далеко от действительности. Так он грезил, полузакрыв глаза, в течение нескольких минут, потом сделал резкое движение, пытаясь вернуться к прерванному разговору. Но тут он увидел, что синьора Пьерина исчезла. Он нетерпеливо топнул ногой и уже схватил молоточек, чтобы ударить в колокол. Именно в это мгновение Пьерина вернулась.

В руках она держала графин.

Старый Борджиа улыбнулся. И в этой улыбке сквозила гордость за слуг, которые так надрессированы, что понимают его мысли.

– Я подумала, – сказала Пьерина, – что вам нужно показать графин. Разыскала его. Он наполовину заполнен свежей, чистой водой.

Она поставила графин на стол, что Борджиа никак не одобрил. Только сказал:

– Пьерина, пойдите к аббату Анджело и скажите ему, что сегодня вечером он мне не нужен. Я хочу спать, чтение утомит меня. Потом вернетесь сюда.

Матрона исчезла, а Борджиа быстро подошел к графину. Недрогнувшей рукой он отмерил три капли жидкости, содержавшейся в пузырьке. Вода не изменила цвета. Папа понюхал воду и не почувствовал никакого особого запаха. Тогда он вернулся в свое кресло.

Когда матрона появилась снова, она прежде всего взглянула на графин. Она молча ждала, уверенная в том, что теперь ей предстоит сделать.

– Можете удалиться, синьора Пьерина, – спокойно сказал папа. – Вы мне бюольше не нужны. Да, и графин можете отнести. Какого лешего мне с ним делать?

Матрона схватила графин, инстинктивно прикрыв его краем своего шарфа, как бы желая показать свое намерение спрятать его. Потом она поспешно вышла.

Папа, сидя в кресле, размышлял о происшедшем. Потом от нетерпения у него застучало в висках. Он поднялся, сделал несколько шагов в ожидании назначенного им себе времени.

К половине десятого он вышел из своих покоев и направился уверенным шагом в комнату Розиты. Но в темном коридоре перед ним неожиданно появилась Пьерина.

– Она выпила, – прошептала она. – После этого быстро заснула. Я заперла дверь. Вот ключ.

Борджиа взял ключ. Матрона неприметно исчезла.

Папа подошел к двери. Немного побледнев, он медленно открыл дверь; руки у него слегка дрожали, в горле пересохло, дыхание участилось. Он вошел в комнату.

Слабый свет позволял оглядеть помещение.

Слева располагалась кровать с расшитым шелковым пологом. Возле кровати стоял маленький столик с хрустальным подносом на нем. На подносе заметны были фатальный графин и почти пустой стакан. В ногах кровати находился другой столик, на котором неярко горел восковой светильник. Спящая девушка оставалась в тени.

Борджиа едва различал ее. Он скорее догадался, чем увидел, копну ее волос, обрамлявших лицо, очертания тела под покрывалом и оголенную руку, высунувшуюся поверх покрова. Белизна тела была поразительна даже в темноте. Папа вздрогнул…

Потом он осторожно запер дверь, на цыпочках приблизился к кровати и наклонился…

Как разбудить ее, если не поцелуем, который заставит ее подняться трепещущей в предвкушении сладострастия, в которое погружает ее выпитое зелье?.. Он стал искать рот девушки, и его пылающая рука коснулась ее руки.

И сразу же он отпрянул в растерянности, резко отдернув руку… Губы его еще не успели коснуться уст девушки… Он выпрямился, пот выступил на лбу, в глазах отразился неописуемый ужас.

Рука, к которой он только что прикоснулся, была холодной. Этот особый, ледяной холод отличает трупы. Изо рта, который он так искал, не исходило ни малейшего дыхания.

Он отступил и огляделся. Юная дева была абсолютно неподвижной. Очертания тела под покрывалом стали такими жесткими, что было невозможно ошибиться… Охваченный удивлением и ужасом, он отступил еще на шаг от изголовья кровати и взял в руки светильник, но не сразу решился осветить лицо…

Он подождал с минуту, пытаясь подавить нервное напряжение, ввергшее его в озноб… Наконец, кое-как обретя уверенность в себе, он приблизился. Свет упал на лицо Форнарины… Борджиа подавил крик ужаса, поднявшийся к горлу: девушка была мертва!

Ее полуоткрытые глаза остеклянели; восковая бледность покрыла кожу, а губы, разжатые в смертельном оскале, приоткрывали мелкие перламутровые зубы.

И тогда Борджиа внезапно, словно боясь быть обвиненным в убийстве, внезапно погасил светильник. Но темнота привела его в ужас. Светильник выпал из рук… Пятясь, едва дыша, он добрался до двери… Только за порогом страшной комнаты он начал понемногу приходить в себя.

Ему показалось, что через час, хотя на самом деле прошло всего несколько минут, он оставался возле двери, ошеломленный случившимся. Потом к нему вернулась способность действовать. Он осторожно запер дверь, опустил ключ в карман, потом удалился, полагая, что идет очень быстро, и пытаясь осознать происшедшее:

– Она мертва!.. Зелье!.. Старуха меня предупреждала: три капли… Мертва!.. Возможно ли такое?.. Кто знает, нет ли противоядия?.. Кто знает, не ушло ли время?.. Если противоядие есть, то одна лишь Мага может о нем знать.

Минутой позже он уже спешил к пропасти Анио. Свежий воздух немного успокоил его. И когда он вошел в пещеру, то к нему уже вернулась его холодная расчетливость, которая была одним из сильнейших его качеств.

Мага сидела у входа в свою пещеру и всматривалась в ночь.

– Мага, – сразу же начал старый Борджиа, – произошло ужасное. Может быть, я накапал больше, чем ты указывала… Может быть, ты сама ошиблась в дозировке… Девушка больна, очень больна… У тебя есть противоядие?

– Больна?.. Она очень страдает?..

– Не знаю, Мага; она умирает… Есть у тебя противоядие?..

– Она умирает? И только-то?

– Мага! Противоядие от твоего снадобья! Есть оно у тебя?

– Зелья часто оборачиваются плохим для тех, кто их употребляет…

– Мага! – взревел старый Борджиа, схватив за руку чародейку, удивительно спокойную перед грозящей катастрофой. – Мага! Ты что не слышишь? Я говорю, она умирает! Я оставил ее в объятиях смерти!.. Есть у тебя противоядие?…

– Тогда не называйте ее умирающей; скажите, что она умерла!…

– А противоядие?

– Вы видели ее глаза?

– Остекленевшие, невидящие.

– А рот?.. Вы заметили рот?

– Приоткрыт… Губы мертвенно-бледные, вывернутые…

– Еще один вопрос… Руки… Вы обратили внимание на ногти?

– Ногти обведены синим… Противоядие, Мага! Я уверен, что ее еще можно спасти.

Старуха кивнула головой и однозначно сказала:

– Да.

Старый Борджиа облегченно вздохнул.

– Скорее! Давай же!

– Нет! – отрезала Мага.

Папа потерял дар речи. Шок, полученный им, был неожиданным, самым страшным из того, что произошло с ним в этот вечер. Он ничего не понимал. Девушка умирает, но у старухи есть противоядие, которое может оживить труп! Он просит это снадобье и получает в ответ: «Нет!»!

– Слушай, Мага! – сказал папа, думая, что нашел объяснение. – Приди в себя… Ты с ума сошла…

– Никогда мой разум не был таким ясным, Борджиа!

Папа вздрогнул. Впервые Мага назвала его по имени. У него было такое чувство, что на него вот-вот свалится несчастье.

– И ты не хочешь дать мне противоядие?.. Почему?..

– Потом что хочу, чтобы ты тоже страдал, Родриго!..

На этот раз Борджиа испугался. Голос Маги изменился… Этот голос… Ему показалось, что он знает этот голос… Где?.. Когда он слышал этот голос?.. Он отступил на два-три шага, словно пред ним появился призрак.

– Ты не хочешь спасти эту несчастную?

– Нет, Родриго, – ответила Мага, тоже отступившая в глубь пещеры, так что стала почти невидимой для папы. – Нет! Не хочу спасать этого ребенка, потому что знаю тебя!..

– Ты меня знаешь? – растерянно пробормотал Борджиа.

– И ее я тоже знаю!.. Слушай, Родриго! Шестнадцать лет назад эту девушку оставили на ступеньках церкви Ангелов…

– Церкви Ангелов! – пролепетал папа.

– А матерью ее была графиня Альма, твоя любовница… а ребенок, которого я подобрала… ребенок, которого тебе не удалось опозорить… ребенок, которого ты убил, Борджиа… это твоя дочь!

Папа покачнулся… Ноги под ним подогнулись… Зловещий голос Маги раскаленным буравом ввинчивался в мозг.

– Моя дочь! – пробормотал он.

– Ну, Родриго, ты все еще хочешь знать, почему я не спасла ее, хотя могла это сделать?

Но Борджиа уже ничего не слышал и ничего не понимал… Опьянев от ужаса, он выскользнул из пещеры и, шатаясь, сгорбленный, брел наугад и, как безумный, беспрестанно повторял слова, ранившие его мозг:

– Моя дочь!.. Моя дочь!..

– Наказание началось! – прошептала Роза Ваноццо.

 

XXXIV. Отец

Около часа Родриго Борджиа блуждал в горах, обдирал руки о кусты, скидывая ногами в пропасть обломки скал…

Это ночное блуждание успокоило его нервное возбуждение. Ощущение ужаса мало-помалу пропало. Рассудительность и расчет не замедлили занять в умственной деятельности место пережитого чрезмерного возбуждения. Папа не принадлежал к типу воздыхателей. От чувства, только что едва ли не приводившего его в ужас, вскоре не осталось ничего, кроме удивления или какого-то болезненного оцепенения.

– Не будем больше об этом! – проговорил он, направляясь к своей вилле.

И тем не менее он, вопреки своему решению, думал. Потрясение было слишком сильным. Вдруг он вспомнил, что два его эмиссара пытались в это самое время доставить к нему графа Альму. А вскоре он подумал и о другом: Чезаре собирает войско, чтобы вести его на Монтефорте, а эту крепость защищает Беатриче, вторая дочь графини Альмы!

Он вернулся на виллу и в этот раз даже не предпринял попытки прятаться. От минувших событий осталось только слабое возбуждение; он пытался окончательно успокоиться, но это папе не удавалось. То и дело наплывали отголоски ужаса, приступы жалости, которые он старательно отгонял от себя.

Он направился к комнате, где вечным сном заснула юная дева. Он хотел убедиться, как там выглядит его «дочь»; посмотреть на нее глазами отца, а не глазами любовника. Но он вдруг повернул обратно, охваченный весьма редким для себя приливом суеверного страха. Одна мысль, что он опять окажется перед трупом, приводила папу в дрожь…

Он призадумался о причине такого страха. В этот момент папа как раз проходил перед комнатой аббата Анджело и решил постучать в дверь. Аббат открыл сразу же и вскрикнул от удивления.

– Бог мой, святой отец… Ваше Святейшество больны?

– Нет, нет, Анджело.

– Бодрствовать в такое время… Полночь близится… Какое неблагоразумие!

– Мне хотелось тебя увидеть, – пробормотал папа.

Аббат, пораженный и обеспокоенный, приготовился слушать.

– Ты сейчас пойдешь звонить в колокол.

– Звонить?.. Посреди ночи?..

– Я так хочу.

– А кто умер, святой отец?

– Девушка… Этот ребенок, которого Пьерина привезла из Рима… Иди, Анджело, и пусть колокол звонит по этой бедной душе… От траурного звона мне станет лучше… Мне!

– Святой отец!.. Ах, какое несчастье… Такая молодая… Такая красивая!.. А потом мне надо отыскать Ваше Святейшество?..

– Нет, Анджело… Я пойду отдыхать… Мне нужен отдых.

Анджело бегом направился в часовню. Борджиа остался на месте: с низко опущенной головой, в глубокой задумчивости. Прозвучал первый удар колокола.

Папа не осмелился вернуться в свои покои. Этот колокол, звонить в который он сам приказал, снова наполнил его душу суеверным страхом. Незаметно для слуг, которых разбудил колокольный звон, он выскользнул в сад. Там он глубоко вздохнул и, восстановив контроль над собой, почувствовал, что мрачные думы покидают его.

Внезапно папа почувствовал, что его схватили и тащат во тьму. Плотный кляп закрыл его рот. В то же время он споткнулся и упал навзничь. Он почувствовал, как ему связали руки и ноги, а мужчина, сваливший и связавший его, наклонился и прохрипел:

– Успокойтесь, пожалуйста, или я буду вынужден, к своему глубокому сожалению, придушить вас. Этот прием мне хорошо знаком… Ваш сын знает об этом, святой отец.

Рагастен положил пленника на кровать, а сам поспешил к потайной калитке и впустил в сад своих друзей. Они пришли в комнату, где лежал связанный папа, и уселись перед пленником на табуретки.

Рафаэль был чрезвычайно возбужден. Рагастен сохранял хладнокровие. Что же касается Макиавелли, то он оставался любопытствующим наблюдателем этой странной сцены. Первым взял слово Рагастен:

– Внимание, святой отец, сейчас я освобожу вас от кляпа. Клянусь, мы не сделаем вам никакого зла. Мы собираемся вершить правосудие, но мы не убийцы. Между тем, хотя мы полны решимости уважать жизнь старого человека, хотя мы исполнены почтением к персоне суверенного понтифика, предупреждаю вас, что при первом же вашем крике я всажу вам в горло три фута этого клинка.

Папа поглядел на Рагастена и понял, что тот готов сдержать слово. Папа знаком выразил согласие.

Рагастен вытащил кляп и поудобнее посадил папу на кровати.

Старый Борджиа понемногу пришел в себя. Он попытался придать лицу непроницаемое выражение и пустить в ход дипломатию.

– И ты здесь, мой бедный Бонифаччо, – сказал он, заметив связанного садовника с кляпом во рту. – Утешься, любезный, эти господа слишком пропитаны христианским духом, чтобы злоупотребить своими преимуществами. Во всяком случае, я рассчитываю, что их гнев, если я дал к этому повод, обратится только на мою персону и не падет на голову верного слуги.

На самом-то деле Борджиа пытался узнать, какова роль садовника в этой авантюре. Рагастен понял его намерения и решил спасти беднягу.

– Честное слово, святой отец, я вовсе не хочу просить милости для старой сторожевой собаки, но боже мой, как он бушевал! Он чуть было не дал сигнал тревоги… Он отчаянно сопротивлялся, кусался, кричал, что хочет умереть за Ваше Святейшество! Но ведь парень имел дело со мной!

– Бонифаччо, – сказал папа, – обещаю тебе: если мы спасемся, я подниму твое содержание на сто золотых экю в год. А пока получи мое благословение. А теперь, – продолжил он, – жду от вас, господа, объяснений: чего вы от меня хотите? Я не буду кричать, не попытаюсь защищаться. Но эта ситуация не может долго продолжаться. Если вам нужна моя жизнь, убейте меня.

– Святой отец, – ответил Рагастен, – я уже сказал вам, что ни я сам, ни эти синьоры не покушаются на вашу жизнь.

– Так в чем же дело?

– Мы хотим правосудия! – закричал Рафаэль. – Правосудия, святой отец!

– Сын мой, я только и делаю, что вершу правосудие… Мой характер и мой сан служат надежной гарантией этого.

– Святой отец, – вмешался Рагастен, не позволяя вставить слово Рафаэлю, – не будем говорить ни о вашем характере, ни о вашем сане… Мы здесь не для этого… Позвольте сказать мне, дорогой мой Рафаэль, и разрешите мне не советоваться с вашим добрым сердцем в данных обстоятельствах. Мы жаждем справедливого наказания за одно преступление.

– Кто же преступник? – спросил папа.

– Вы. Святой отец.

– Вы оскорбляете суверенного понтифика, синьор!

– Позвольте. С этого момента вы больше не папа. Мы вас смещаем!

Борджиа побледнел и начал сомневаться в благоприятном для себя исходе дела.

– Да, – продолжил Рагастен, – сейчас вы только пленник, захваченный в сражении…

– Хорошо сражение! Трое здоровых мужчин против семидесятилетнего старика!

– Вы ошибаетесь: три человека против властителя, окруженного вооруженной стражей и прислужниками. Этому властелину достаточно нахмурить брови – и задрожит земля.

– Ну ладно… Если вы считаете меня преступником, скажите, в чем моя вина… Не торопитесь, синьоры, судить поверхностно…

– Увидите… Я мог бы обвинить вас в смерти графини Альмы, отравленной по вашему приказу…

– Не имею ничего общего со смертью этой несчастной женщины, оплакивать которую я буду до конца своих дней… У рода Альма есть много безжалостных врагов в Риме.

– Я мог бы обвинить вас в своем аресте и неправедном осуждении

– В вашем аресте?.. А кто вы такой, синьор? – удивился папа настолько естественно, что это вызвало возглас возмущения у Макиавелли.

На самом-то деле папа с самого начала узнал Рагастена, а тот спокойно объяснил:

– Меня зовут шевалье де Рагастен, которому вы устроили настоящую западню… Я не захотел участвовать в ваших махинациях, и вы приказали меня арестовать своим агентам, поджидавшим на дороге, которую вы сами мне указали…

– Ах, сын мой! Как я сожалел о неуместном рвении монаха, принявшего решение о вашем аресте! Я ничего о том не знал. Вам же нет дела до того, что меня усиленно охраняют, оберегают от всякого вмешательства в дела! Я ничего не ведал о наказании, вам определенном… Я узнал о случившемся только тогда, когда ваша голова была оценена, но это сделали без моего приказа… И я тотчас же отменил это несправедливое решение… Вы можете убедиться в этом, отправившись в Рим…

Рагастен остолбенел. Старый Борджиа умел ответить на любой вопрос.

«Если он говорит правду, – подумал шевалье, – значит, я сильно ошибался на его счет. Если он лжет, значит, передо мной искусный комедиант».

В самом деле, папа говорил с печальным лицом, но удивительно спокойно. В его взгляде не читалось ни гнева, ни упрека; он светился болезненной нежностью.

– Теперь, – продолжил свою обвинительную речь Рагастен, – осталось перейти к событию, из-за которого мы сюда и приехали… В Риме ночью была похищена женщина и силой привезена сюда. Дерзкое, гнусное, непостижимое преступление было совершено по вашему приказу, святой отец. У меня есть неопровержимые доказательства.

– Вы изволите говорить о девушке, – спокойно ответил папа, – которую увезли вскоре после ее венчания в церкви Ангелов с моим другом Рафаэлем Санцио, здесь присутствующим?

– Да, святой отец! – задыхаясь, крикнул Рафаэль. – Это ее я приехал требовать у вас по своему супружескому праву, священному праву, которое вы не сможете отрицать.

– Увы! Увы! – тихо проговорил папа.

И слеза набежала на его глаза.

– Вы будете отрицать и это похищение? – жестко спросил Рагастен.

– Я не отрицаю… Я о нем объявляю…

– Это переходит все границы… Вы взяли силой эту девушку, синьор… С какой низменной целью? Отвечайте!.. Или, клянусь, я не снизойду даже до малой жалости к вашим седым волосам.

– Вы говорите о низменной цели! Ах, синьор, не пожалеть бы вам горько о своих грязных мыслях в отношении этого чистого ребенка!..

– Ну, это уже слишком! Зачем вы ее похитили?

– Потому что я имел на это право!

– Имели право? Да разве вы имеете право на жизнь и на смерть?

– Имел право, говорю я, бесчувственный вы человек!.. Это было право отца, раз уж вы вынудили меня признаться!.. Это дитя было моей родной дочерью!

 

XXXV. Смерть

Рагастен, Макиавелли и Санцио глядели друг на друга с неописуемым изумлением.

– Его дочь!..

Один и тот же возглас вырвался у каждого, тогда как папа слегка насмешливо разглядывал их снизу вверх.

Больше всех был потрясен Рафаэль. Тысячи беспорядочных мыслей сталкивались в его голове. Одно простое слово папы перевернуло его душу. Придя во гневе и боли, он чувствовал теперь, как новое сильное чувство проникает в его душу.

– Святой отец, – пробормотал он, – вы стали для меня в два раза святее, потому что вы отец той, кого я обожаю.

Одним спонтанным движением он поднялся и освободил от пут старого понтифика. Рагастен пожал плечами и отступил, как бы показывая, что теперь его вмешательство будет излишним. Макиавелли спокойно ожидал окончания их авантюры.

– Сын мой, – мягко произнес папа, – дорогое дитя мое… Я знал о вашей любви к моей дочери… И мое сердце обливалось кровью, когда я вынужден был прибегнуть к строгой мере…

– Вы отведете меня к ней, не так ли, святой отец?.. Вы не откажете ни ей, ни мне в счастливой доле!

– Отвести вас к ней!.. – вскрикнул папа. – Увы!.. Вы же еще ничего не знаете!.. Синьоры, приблизьтесь… Вы имеете право знать всё!.. Одного вашего слова, что вы ничего не раскроете, будет достаточно… Подойдите и вы, синьор шевалье…

– Ваше Святейшество может говорить. Мне и здесь всё слышно!

Папа поднялся на ноги, как только Рафаэль его развязал. Он быстро посмотрел в сторону двери, словно оценивая, сможет ли он к ней приблизиться. Но у самой двери, спиной к ней, встал со скрещенными руками Рагастен. Он не упускал из виду окна. Папа сделал шаг в эту сторону, на что Рагастен крайне спокойно заметил:

– Святой отец! Останьтесь здесь, прошу вас! Слишком приблизившись к окну, вы рискуете простудиться…

Папа воздел глаза к небу и сел.

– Отец мой, – проговорил Рафаэль, – позвольте я буду так называть вас… Расскажите мне о Розите… Скажите, скоро ли я смогу ее увидеть?

– Ее звали Розитой! – сказал папа в каком-то болезненном экстазе.

– Такое имя дала ей женщина, подобравшая ее…

– Бедняжка Мага, не так ли?.. Да, я знаю… Бежная женщина, такая милосердная, такая добрая!.. Сколько раз хотел я вырвать ее из нищеты и ничтожества, в которых ей нравилось жить… Увы! Ее помутившийся разум везде видел врагов.

Последние слова папы окончательно убедили Рафаэля.

– Синьоры, – продолжал старый Борджиа, – надо, чтобы вы знали всё… Мне очень тягостно сделать это признание…

– Святой отец, – сказал Рафаэль, – было бы недостойно заставлять вас склонять голову под грузом воспоминаний, о которых мы не имеем права судить.

– Дайте договорить Его Святейшеству, друг мой, – перебил художника Рагастен.

– И это тем более необходимо, – продолжил папа, кусая губы, – что теперь вы имеете права на… мою дочь… Кроме того, дорогое дитя мое, то, что я вам скажу сейчас, так ужасно, что вы отказались бы мне верить, если бы я не сообщил вам всей правды…

Папа встал. Лицо его, обрамленное седыми волосами, казалось в этот момент воистину святым. Его подрагивающий голос, в котором слышалась величественная боль, заставил вздрогнуть даже Макиавелли.

– Рафаэль, – торжественно сказал Борджиа, – дорогое дитя мое, вы знаете, как я любил вас среди всех художников, прибывающих в Рим… Если вы когда-либо питали какие-нибудь чувства ко мне, я взываю к вашему сердцу…

– Говорите, – отозвался Рафаэль упавшим голосом.

– Надо сказать открыто… Да, синьоры, я виноват… Да, демон плоти подверг меня испытанию… Да, я поддался искушению… Но сколькими слезами и молитвами я заплатил за эту ошибку, один Бог знает, потому что даже сам я не могу вспомнить, сколько я плакал и молился!.. Когда графиня Альма должна была стать матерью, беда обрушилась на эту несчастную женщину. Ее супруг, граф Альма, узнал об ее измене… тогда она, обезумев, подбросила ребенка!.. Сколько я перенес тогда!..

Папа остановился передохнуть, будто бы у него перехватило дыхание.

– Издалека я следил за девочкой, которую подобрала добрая Мага… Увы! Еще один человек тайно следил за ней и готовил страшную месть. Это был граф Альма!.. Вся его ненависть ко мне вылилась на голову невинной малютки… О! Как я тогда переживал!.. Я успокоился лишь тогда, когда убедился, что граф не знает, где находится ребенок… А чтобы уберечь ее от всякой мести, я решил оставить девочку на воспитание Маги. Она осталась девочкой из простонародья… Однажды я узнал, что она любима, что ее обожает молодой человек, сам достойный любви. Я вызвал к себе этокаго молодого человека. Я питал к нему самые дружеские чувства, которые выдавал за любовь к прекрасной живописи… Не так ли, Рафаэль Санцио?

– Это правда, святой отец…

– Шло время… И я надеялся, что ненависть графа Альмы угасла… Увы!.. Небо не позволила совершиться чуду… Внезапно меня поразил удар молнии… Я узнал, что граф отыскал следы ребенка… Я сразу же предупредил Магу…

– А! Я всё понял! – вскрикнул Рафаэль. – Это было в тот день, когда Мага попросила меня ускорить брак и бежать во Флоренцию…

– Да! – согласился папа, закрывший глаза, чтобы скрыть свою радость. – Это я дал ей такой совет… просьбу… Увы! В тот вечер, когда должно было состояться венчание, о котором Мага меня предупредила, я узнал, что граф расставил людей, чтобы похитить несчастного ребенка… Тогда я решил действовать… Необходимо было хранить строжайший секрет… Я не мог предупредить Санцио, не сознавшись в моей старой ошибке, секрет которой я надеялся унести в могилу… Я приказал похитить своего ребенка! Я намеревался доставить ее сюда… А потом отправить под охраной во Флоренцию… И только тогда предупредить вас, Рафаэль, через своего начальника полиции, словно бы я был тут ни при чем… И вы должны вспомнить, что когда пришли ко мне, маркиз де Рокасанта обещал вам найти вашу молодую жену…

– Это правда, святой отец!..

– А всё потому, что он был в курсе дела! Главе полиции можно доверять любые секреты… Итак, Рокасанта спланировал похищение, Рокасанта привез моего ребенка сюда, под наблюдение набожной и достойной женщины, Рокасанта должен был предупредить вас, как только бедная малышка окажется во Флоренции… Но здесь, Рафаэль, я вынужден собрать всё свое мужество, чтобы продолжать…

– О! Вы меня пугаете… Я боюсь, святой отец…

– Я поспешил в Тиволи, – продолжал, вздохнув, папа. – Я приехал сюда… и попытался успокоить свою дочь, не осмелившись сказать ей правду… Произошло ужасное!.. Я увидел, как она час от часу бледнеет и чахнет… Что же с нею случилось?.. Страшное несчастье, сын мой!.. Или, скорее, гнусное преступление!

Рафаэль смертельно побледнел и, отклонившись назад, потерял сознание. От падения его уберег подхвативший его Макиавелли, а подоспевший Рагастен старался привести друга в чувство, смачивая ему виски холодной водой.

– Черт возьми, синьор! – упрекнул он папу. – Вы измучили этого ребенка! Вы хотите его убить?

Папа обратил взор к небу и стал похож на мученика, решившегося выпить до дна горькую чашу.

– Я не скажу больше ничего, если это необходимо, – процедил он подавленно.

Рафаэль пришел в себя, и в течение нескольких минут в тишине слышались его душераздирающие рыдания.

– О! – хрипел несчастный молодой человек. – Я хочу всё знать… Хочу всё знать!.. Ради бога, скажите правду!

– Правда… она жестока, ужасна! За несколько часов до венчания мою дочь заставили выпить яд!..

– Но это невозможно!..

– Женщина… которой заплатил граф Альма!.. Так Розита рассказала врачам. Она всё поняла, но было слишком поздно!.. О! Несчастный отец! Я проклят, потому что небо позволило совершиться этому ужасному деянию!.. Мы использовали все средства, но безуспешно. О, моя дочь! Моя дочь!

И папа упал на кровать, закрыв голову руками, рыдая, словно сдерживаемая до сих пор боль оказалась слишком сильной.

Рафаэль больше не плакал… Он переводил взгляд с папы на Макиавелли и не мог ни на ком из них остановиться.

Внезапно он поднялся и, не совсем еще придя в сознание, проговорил:

– Я хочу ее видеть.

Борджиа поднял голову. Он встал и взял Рафаэля за руку:

– Пойдем, дитя мое… Мы вместе будем оплакивать ее… Идите и вы, синьоры…

И, увлекая Рафаэля, папа направился к двери:

– Одно мгновение! – холодно сказал Рагастен.

– Чего вы хотите, синьор? Собираетесь помешать этому ребенку в последний раз увидеть ангела, которого он любил, прежде чем эта светлая душа поднимется на небо?

– Я хочу, – ответил Рагастен, – точнее, не хочу возвращаться в подземелья замка Святого Ангела! И намерен помешать этому ребенку, как вы его назвали, попасть туда же!

– Я разделяю ваше мнение, – Макиавелли присоединился к шевалье.

– Синьоры… Ваши подозрения … после таких мучительных признаний…

– Никаких подозрений, синьор: простая предосторожность – вот и всё!

– Друзья мои! – взмолился Санцио. – Он же отец Розиты!.. Смилуйтесь над ним!.. Ради меня!..

Рагастен нервно покусывал ус. Он подал знак Макиавелли, который ответил молчаливым согласием.

– Рафаэль, – начал Рагастен, – мы понимаем вашу безмерную скорбь и уважаем ее… Нам кажется правдоподобным рассказ Его Святейшества… Но мы полагаем также, что суверенный понтифик не позабыл о мести. Мы тяжко оскорбили святого отца, и через пять минут после своего освобождения он всех нас засадит в каменный мешок… Вот я и хочу принять меры предосторожности… Пошли, Макиавелли!

Макиавелли взял Санцио за руку.

– Оставь меня! Уходи, если хочешь! – отмахнулся художник.

– Рафаэль, ты хочешь, чтобы нас убили?

Санцио переводил глаза с Рагастена на Макиавелли. Боль сделала его по-детски податливым, нерешительным. Одна мысль владела им: увидеть Розиту!

Услышав последние слова друга, он вздрогнул и выпустил руку папы. Макиавелли воспользовался моментом болезненной нерешительности художника и проскользнул в приоткрытую дверь, увлекая за собой друга. Рафаэль позволил увести себя без сопротивления, после чего Рагастен обратился к папе:

– Синьор, – произнес он, – позвольте…

– Синьор, – перебил его Борджиа, – как только вы покинете сад, бегите без оглядки! И больше никогда не попадайтесь мне в руки! Или, клянусь Небом, прощайтесь с жизнью!

– О! Вот таким вы нравитесь мне больше! Черт возьми! А знаете, в конце концов, вы тронули мое сердце…

Говоря это, Рагастен снова связал руки папы.

– Прощайте, синьор! Воспользуюсь вашим советом! Я не затыкаю вам рот. Видите, я великодушен с вами и веду честную игру… Кричите! Кричите!.. И вас скоро услышат…

Рагастен вежливо простился с папой и выбежал в сад. Он еще не успел выбраться за ограду, как услышал крики папы о помощи.

– Десять минут, чтобы его услышали, – подсчитывал он на бегу, – пять минут, чтобы нашли, столько же надо, чтобы оседлать лошадей… А мы к тому времени будем уже далеко!..

Он настиг Макиавелли и Санцио:

– Быстрее! Бежим к Спалакаппе и – в путь! Через четверть часа за нами помчится вся папская кавалерия… На наше счастье, ночь темна… Бежим!

– Бегите! – с каким-то суровым спокойствием промолвил Рафаэль.

Рагастен воздел руки к небу и уронил их.

– Пусть будет так! – сказал он.

Макиавелли посмотрел на него с таким видом, словно хотел сказать:

– Что вы хотите?.. Делать нечего…

– Бегите! – повторил Рафаэль. – Опасность грозит только вам. Могу поклястся, друзья, что папа не сделает мне ничего плохого… Бегите… Бегите же… Вы сказали, что не хотите видеть меня обезумевшим от боли? Что с вами станет от того, что я увижу ее в последний раз?.. И потом я… Если меня убьют, тем лучше! Как я буду жить теперь?..

– Ладно! – сказал Рагастен. – Какая разница: умирать здесь или где еще?

И он уселся на камень.

– Бегите! – повторил Рафаэль, заламывая руки.

– Слушай! – заговорил Макиавелли. – Едем с нами! Ты вернешься на виллу завтра утром, на рассвете…

Рафаэль замотал головой, точно непослушный ребенок.

– Клянусь тебе, что мы далеко не уедем… Только пойдем… Это в полусотне шагов отсюда. Я знаю местечко, где можно спрятаться на ночь… А завтра утром поступай, как хочешь!..

– Ты клянешься?

– Клянусь!

И все трое быстро побежали

– Самое время! – сказал Рагастен и показал на виллу, где уже замелькали огни.

Макиавелли указывал дорогу.

– Здесь! – внезапно остановился он. – Местечко отличное…

Они оказались в пещере Маги. Макиавелли был известен этот грот. Он из любопытства как-то дошел до него и знал слухи, ходившие об этом таинственном месте.

– Не думаю, чтобы кто-нибудь догадался искать нас здесь. Это логовище находится под зашитой дракона, перед которым останавливаются даже самые отчаянные головы… По крайней мере, ночью…

– А как зовут этого дракона? – спросил Рагастен.

– Суеверие!.. Повсюду думают, что дьявол входит и выходит через это естественное углубление.

Странные шумы послышались в это время вдалеке… Рагастен решительным шагом вышел наружу, забрался на скалу, осмотрел окрестности, потом вернулся в пещеру и сказал:

– Дорогой мой, ваш дракон ничего не стоит. Они идут прямо сюда, и, судя по количеству факелов, нас будет осаждать небольшая армия…

Рагастен едва закончил говорить, как в глубине пещеры мелькнула какая-то тень. Она приближалась к троице мужчин. Макиавелли и Рагастен, оцепенев, смотрели на призрака… Шумы снаружи все приближались и приближались…

– Надо бежать! – вскрикнул Макиавелли, больше не обращая внимания на приближающееся неизвестное существо.

– Бежать!.. Хорошо сказано… Куда? Мы окружены… Подумаем о том, как нам защищаться… Прежде чем нас уложат, мы сумеем отправить на дно бездны добрую дюжину врагов… Рафаэль!..

Он положил руку на плечо Санцио, и тот вздрогнул, как это бывает с внезапно разбуженным человеком.

– Рафаэль! – прошептала и таинственная тень.

Призрак подскочил, схватил молодого художника за руку и внимательно вгляделся в его лицо. А потом тень радостно вскрикнула.

– Это ты!.. Это ты, мой Рафаэль!..

– Мага! – не выказал никакого удивления Рафаэль, словно после жестокого краха его любви уже ничто не в мире могло поразить его.

– Вперед! – послышались снаружи многочисленные голоса. – Будем брать их живыми!.. Вперед на колдунью и демонов!

– О! А у вас даже нет оружия!.. Идемте! – закричала Мага, которая поняла только одно: Рафаэля преследуют, его надо спасать.

Она увлекал Санцио в глубину пещеры. Там быстро раскидала кучу сухих листьев. Появилась закругленное отверстие, зияющее чернотой.

– Быстрее! Спускайтесь! – сказала Мага Рагастену и Макиавелли, даже не озаботившись, кем были эти незнакомцы.

Кусок скалы, прикрывавший вход, был вырван из скального ложа и повис над отверстием; его удерживали только две короткие сучковатые палки. Получилось некое подобие люка.

– Спасены! – обрадовался Рагастен, успевший разобраться в устройстве примитивного механизма.

Макиавелли исчез в отверстии, увлекая за собой Рафаэля; за ними последовала Мага. Рагастен, в свою очередь, пролез в дыру, за которой шел очень крутой спуск.

– Палки! – подсказала Мага.

– Знаю!.. Я всё видел и понял…

Рывком он потянул подставки на себя, скала глухо шлепнулась на свое старое место.

– Вперед! Вперед!.. Стойте!.. О! Свои…

Этими голосами внезапно наполнилась пещера; туда набилось очень много людей… Рагастен несколько мгновений прислушивался… Он услышал голоса, разочарованные и взбешенные… Только тогда он начал осторожно спускаться.

Узкий проход, по которому он спускался, вел в глубину горы. Идти приходилось по естественным ступенькам, выбитым в скальной породе. Внезапно в нескольких шагах перед собой он увидел свет: это Мага зажгла смоляной факел. При его свете спуск проходил быстрее.

Впереди шла Мага, держа факел над головой. Она была похожа на фантастического гения подземного мира. Спуск наконец прекратился; лаз превратился в галерею, в широкий горизонтальный коридор, в который Мага, не колеблясь, углубилась. Рагастен услышал в этот момент глухое гудение над головой: они шли под руслом реки Анио…

Примерно через сотню шагов коридор начал плавно уходить вверх и наконец привел в обширную пещеру, из которой, казалось, не было выхода. Мага остановилась.

– Теперь мы находимся по другую сторону ущелья, – сказала она. – По этой расселине может подняться один человек. Вы можете спастись по этому лазу. Выход из него скрывают кусты. Вам просто придется спуститься вниз по течению реки.

– Это прекрасно, – сказал Макиавелли. – А вы?..

– Я останусь здесь… Не спрашивайте меня ни о чем… Достаточно и того, что я спасла вас.

– Идем, Рафаэль! – сказал Макиавелли.

– Рафаэль остается! – быстро отреагировала старуха.

– Тогда и мы останемся!

Мага сжала руку Санцио. И от этого пожатия словно спало оцепенение художника.

– Рафаэль, – спросила у художника старуха, – кто эти двое?

– Мои друзья… Всё, что у меня осталось в мире…

Мага вздрогнула. Только тогда она заметила страшное отчаяние Рафаэля.

– Всё, что мне было дорого в этом мире, – продолжал молодой человек, и по мере того как он пробуждался от своей апатии, его боль, казалось, становилась сильнее… – Всё!.. И ты, моя добрая Роза!.. Ты!.. Которую она называла своей матерью!..

– Ради бога! – закричала она. – Скажи мне, что заставляет тебя страдать, мой Рафаэль, дитя мое!.. Расскажи всё твоей старой доброй Розе…

– О! Если бы вы знали… Она мертва!.. Мертва

– Мертва? – дернулась Роза. – Кто?.. Да кто же?.. Уж не о Розите ли ты говоришь?

Санцио утвердительно кивнул головой; он не мог произнести ни слова. И тогда у Маги вырвался громкий крик:

– О! Судьба!.. Надо было, чтобы Рафаэль был там и пережил эту агонию! Иди, дитя мое… сын мой… Синьоры, оставайтесь там, где стоите…

Она увлекла Санцио в глубь пещеры и уселась на камень, тогда как удрученный Рафаэль уронил голову в колени старухе, бормоча бессвязные слова.

Рагастен и Макиавелли издалека наблюдали за этим проявлением горя, которое они не в состоянии были утешить… Но внезапно спектакль, который перед ними разыгрывался, странным образом преобразился.

Они увидели, как Мага наклонилась и приблизила свою голову к голове Рафаэля… И вот сетования молодого человека прекратились! Он поднял голову! Он, казалось, вопрошал старуху, сначала с сомнением, потом с лихорадочной поспешностью… А она повторными энергичными движениями что-то подтверждала… Тогда Рафаэль вскочил и побежал, как безумный к своим друзьям, бросился обнимать их с душераздирающим воплем:

– Жива!.. Она жива!.. Слышите вы?.. Она жива!.. Жива!

Он в исступлении повторял это слово. Он был вне себя от радости. Пораженные, Рагастен и Макиавелли только покачивали головами.

– Нет, друзья мои! Я не сошел с ума! От радости с ума не сходят!.. Говорю вам, что Розита жива!

В этот момент к ним приблизилась Мага.

– Мама Роза, – крикнул Санцио, – скажите им, что ваша любимая дочь жива! Повторите, что вы мне только что сказали…

– Если вы его друзья… могу вам довериться… Да, синьоры, Розита жива…

– Значит, папа солгал! И колокол звонил вовсе не по ней! – воскликнул Рагастен. – Однако он собирался даже провести нас к умершей!

– Папа не солгал… По крайней мере, не в этом отношении!.. Он также «поверил», что девушка умерла.

– Расскажите! Расскажите же всё! – крикнул Рафаэль, которого теперь опьянила радость, как прежде пьянило горе.

– Ладно! – согласилась Мага после недолгого колебания.

Любовный напиток, который получил от нее старый Борджиа, был на самом деле сильным наркотиком, после принятия которого у испившего зелье появляются все внешние признаки смерти. Это и вправду смерть, с той только поправкой, что принятый вовремя реактив «может» возвратить труп к жизни.

В данный момент окоченевшую Розиту можно реально считать трупом. Вопрос, который сейчас волновал Магу, страшный, мучительный, кружащий голову вопрос, сводился вот к чему: можно ли проникнуть в могилу умершей?.. Успеть добраться вовремя, чтобы «разбудить» труп…

 

XXXVI. Последние почести

Когда Роза Ваноццо закончила свой рассказ, напряженная, тягостная тишина, висевшая до того в пещере, взорвалась бурными, резкими выкриками, при которых становились излишними слова.

Рагастен опомнился первым и обрисовал создавшуюся ситуацию.

– Остается сделать одно, – заключил он. – А именно: захватить молодую жену нашего друга и, разбудив ее, закончить смелую операцию спасения, начатую синьорой.

Он указал на Магу. А потом повернулся к ней:

– Сколько времени продолжается безопасное воздействие наркотика?.. Вы можете уточнить?

– Два дня и две ночи, – ответила Мага.

– Хорошо!.. Это больше, чем надо… В самом деле, если погребение состоится завтра… Держись, Рафаэль… Самое трудное уже прошло, черт подери!..

При слове «погребение» Санцио пошатнулся.

– Продолжайте, мой друг, – сказал он, приходя в себя.

– Итак, церемония должна состояться завтра, потому что для всего мира Розита мертва. Живая она только для нас… А с той поры все становится куда легче… Мы дождемся ночи, проберемся на маленькое кладбище в Тиволи, а через несколько минут мы разбудим нашу спящую красавицу.

– И я бы выбрала такой план, – сказала в свою очередь Мага.

– Итак, решено! – заключил Рагастен. – Ладно, друзья мои, поскольку нет ничего лучшего, а силы нам надо собрать завтра, ляжем спать, пока папские посланцы топчутся по округе. Точнее сказать: вы спите, потому что мне надо сказать пару слов бедному Спалакаппе, который ждет нас и караулит лошадей.

– Хороший совет дал шевалье – сказал Макиавелли. – Давай спать, Рафаэль.

Мага и двое мужчин кое-как пристроились, чтобы провести остаток ночи. Рагастен в это время выбрался из пещеры по скалистой круче, как указала ему Мага. Он оказался в низовьях лощины, возле того места, где падавшая с грохотом Анио выдолбила в каменистом ложе узкое озерцо, прежде чем забиться в теснину и вырваться на равнину. Прямо перед ним возвышался другой склон лощины, в котором находилась пещера, наводненная в этот час людьми папы.

Рагастен поднял глаза на этот берег реки. Всё было тихо, спокойно и темно. Он начал взбираться по крутому склону ущелья, вскоре выбрался наверх и тщательно огляделся. Однако ничего не было видно.

Рагастен направился в направлении калитки, через которую он проникал в сад с помощью синьора Бонифаччо Бонифаци. Очень скоро он добрался до рощицы, в которой Спадакаппа должен был охранять оседланных и взнузданных лошадей, готовых немедленно отправиться в путь.

«Если только его не обнаружили!» – подумал Рагастен.

Он стал осторожно приближаться и вдруг, совсем рядом с ним, раздалось тихое ржание

– Это Капитан! – обрадовался Рагастен. – Моей лошадке совсем не надо меня видеть. Она и так узнаёт меня… Моя добрая подружка!..

Через мгновение Рагастен наткнулся на Спадакаппу.

– Это вы, синьор шевалье? – спросил тот. – Минуты две назад мне показалось, что вы вошли в лес… Ваш Капитан старался убежать от меня…

– Ты ничего не видел? – спросил Рагастен.

– Ну, я видел, как бегали люди с факелами, слышал крики. Потом мне показалось, что группа всадников покинула виллу и направилась в горы. Я понял, что преследуют вас и, если бы вы крепко-накрепко не наказали мне не двигаться с места, что бы ни случилось, я бы выехал с лошадьми в надежде встретиться с вами… Ах, синьор шевалье, я уж думал, что больше не увижу вас.

– Ты говоришь, что группа всадников отправилась в горы?

– Я в этом уверен… Никто не возвращался в Тиволи.

– Они так поступили, предположив, что я поехал по Флорентийской дороге. В таком случае Тиволи больше не охраняется. Всё идет чудесно. Ты можешь отвести лошадей в «Цветочную корзинку» и будешь ждать там. Если тебя спросят, скажи, что мы отправились пешком осмотреть достопримечательности в окрестных горах. Если в Тиволи объявят тревогу или там будут говорить о событиях на вилле, ты будешь ждать меня здесь, чтобы предупредить.

– Понял.

– И еще. На рассвете найми крепкую повозку, запряженную парой хороших рысаков. Вот деньги… Надо, чтобы повозка могла передвигаться очень быстро по любой дороге. Позаботься, чтобы она оставалась запряженной в течение всего дня. Придумай какой-нибудь повод. И последнее. Купи мне одежду, какую носят местные крестьяне… Ступай. Завтра утром, то есть в три-четыре часа, ты меня увидишь… Ты всё хорошо понял?

Спадакаппа подал знак, что в него, мол, можно верить, и удалился, уводя лошадей.

Рагастен верил, что хитрости и храбрости у бывшего бродяги хватит, а поэтому спокойно вернулся в пещеру, растянулся на куче сухих листьев и сразу же заснул крепким сном.

Когда он проснулся, солнечные лучи пробивались сквозь колючий кустарник, прикрывавший склон, по которому он выходил из пещеры и входил в нее. Он увидел Рафаэля и Макиавелли, которые разговаривали в дальнем углу с Магой.

– Доброе утро! – весело сказал он. – Мы нынче завтракаем?

– Я предвидела, что могу оставаться здесь в течение нескольких дней, – ответила Мага. – Здесь есть запас вина и сухарей, а также несколько кусков копченого мяса.

Только Рагастен и Макиавелли оказали честь этой скромной трапезе. Шевалье рассказал о распоряжениях, которые он дал Спадакаппе, и объявил, что немедленно отправляется на разведку.

– Меня взять не хотите? – предложил Макиавелли.

– Нет. Мне лучше пойти одному. Это даже необходимо. Если мы пойдем вдвоем, нас могут заметить, а тогда – всё пропало. Не выходите отсюда. Я вернусь к концу дня и расскажу, что надо делать.

– Дай вам Бог счастья и исполнения ваших желаний! – удивительно торжественно произнесла Мага. – Вы заслуживаете счастья.

Рагастен содрогнулся.

– Откуда вам известно про мои желания? – спросил он, пытаясь улыбнуться.

– Дитя!.. Я долго жила и много страдала… Я научилась читать по лицам. Я вижу, догадываюсь, что какое-то беспокойство скрыто в глубине вашего сердца… И я всей душой желаю, чтобы вас любили так, как вы заслуживаете.

Возбужденный больше, чем обычно, Рагастен пожал руки друзьям и выбрался из пещеры в глубокой задумчивости.

Он пошел по тропинке, огибавшей высокие скалы. Выбравшись из ущелья, Рагастен не заметил ничего необычного. Только несколько коз паслись на склонах, то тут, то там, в розовом свете утра. На вилле папы все было тихо и таинственно, как всегда. Один лишь церковный колокол с равными интервалами оглашал округу печальным звоном.

Рагастену стало ясно, что папские ищейки ведут свой поиск где-то далеко. Он не ошибся.

После отъезда Санцио, Макиавелли и Рагастена Родриго Борджиа принялся кричать, призывая на помощь. В конце концов его услышали и освободили. Папа после столь неприятной для него встречи имел все основания предположить, что трое молодых людей знакомы с Магой, им известно, где она обитает, и они, вне всякого сомнения, направились к ее пещере. Туда-то он и послал стражников, тем более что и сам хотел захватить Магу. Но пещера оказалась пустой.

Тогда Борджиа предположил, что все четверо отправились во Флоренцию. Именно по этой дороге поскакали всадники… А Рагастен кружным путем добрался до Тиволи. У входа в городок он встретил Спадакаппу.

– Что говорят в Тиволи? – спросил шевалье.

– Да ничего особенного. Говорят, что ночью кто-то умер на папской вилле и сегодня состоятся похороны.

– Очень хорошо. Что с повозкой?

– Готова. Повозка ждет во дворе гостиницы. Прочная, как вы заказывали. Лошадей можно гнать с горы галопом. Крестьянская одежда тоже готова.

– Спадакаппа, да тебе цены нет!

– А я о чем вам говорил, синьор? – скромно согласился Спадакаппа.

Потом оба отправились в гостиницу «Цветочная корзинка», куда они зашли через заднюю дверь, выходившую в поля. Через десяток минут Рагастен вышел из гостиницы незамеченным. Одет он был как отправляющийся на работу хлебороб. На плече шевалье нес лопату.

Целый день он блуждал в окрестностях виллы, не упуская ее из виду. Наконец солнце начало спускаться к горизонту.

Рагастен уже стал сомневаться, что траурная церемония состоится сегодня, когда услышал, что колокольный звон набрал полную силу.

Вскоре главные ворота виллы широко открылись. Вскоре появились священники, поющие заупокойные песнопения. Перед процессией слегка покачивалось большое распятие. Наконец вынесли гроб, покрытый белой материей. Он покоился на плечах восьми слуг, одетых в папские ливреи.

У Рагастена тревожно забилось сердце при одной мысли, что в этом гробу лежит юная девушка… Ему стало не по себе, и, несмотря на всю свою отвагу, он не мог отогнать от себя приступ мимолетного страха.

За гробом шел эскорт из пятидесяти солдат, а за ними – остальные обитатели виллы. Кортеж проследовал в пятидесяти шагах от спрятавшегося в зарослях Рагастена.

Шевалье немного подождал и пристроился к процессии, держась на значительном удалении. Когда похоронная процессия вступила в Тиволи, к ней присоединись многие горожане. Рагастен смешался с толпой, что позволило ему вести наблюдение, не опасасясь помех. Он, как и все прочие, вошел в церковь.

Пропели молитвы. Потом наступила тишина. Священник обошел гроб и, согласно ритуалу, окропил его святой водой. Гроб стоял на подставке посреди церковного нефа. Четыре солдата с обнаженными шпагами в руках неподвижно застыли по углам гроба, возле четырех свечей… Наконец настоятель вошел в алтарь, потом скрылся в сакристии в сопровождении детского хора, крестоносцев и других клириков.

Церемония закончилась, и собравшиеся постепенно стали расходиться. Спустя несколько минут церковь опустела. Остались только Рагастен, какая-то старая женщина, которая тоже собиралась уходить.

– А разве гроб не собираются отнести на кладбище? – машинально спросил Рагастен.

– Как? – услышал он голос женщины. – Разве не знаете, что святой отец решил предать тело земле в Риме? Гроб отвезут туда завтра.

– Гроб отвезут в Рим? – пробормотал Рагастен.

– Ну да! Разве вы не знаете?.. И Его Святейшество, чтобы оказать бедной малютке больше почестей, приказал дворянской гвардии всю ночь нести почетный караул у гроба.

Побледневший Рагастен, пошатываясь, вышел из храма. Он ходил по улицам до гостиницы и обратно, мучительно думая над одним вопросом: как открыть гроб в окружении военных?..

В пятидесяти шагах от церкви он приметил навес, пристроенный к гостинице. Под этим навесом остановился эскорт, сопровождавший гроб. Солдаты сложили оружие и церемониальные плащи. Двое или трое из них, в простых камзолах, скучали у дверей гостиницы. Навес был обязательным местом остановки эскорта, когда гроб заносили в церковь Тиволи, если похороны проходили при участии почетного караула. Рагастен быстро пересчитал эскорт. Его составляли шестнадцать алебардщиков.

– Да еще четверо стерегут катафалк. Итого двадцать! – закончил он подсчет.

А в общем зале гостиницы, на нижнем этаже, офицер, командовавший эскортом, уже уселся за стол, заигрывая со служанкой, только что принесшей ему вино. Рагастен мигом отметил все эти детали.

«Как же открыть гроб?»

Он постоянно думал над этим вопросом, внимательно разглядывая алебардщиков с видом зеваки, удивленного присутствием солдат в его мирном городишке.

«Четверо! – думал он. – Караул меняется каждые два часа… Четверо!.. Это много, но не чрезмерно для меня. Главное – действовать бесшумно».

Вернувшись в «Цветочную корзинку», Рагастен поспешил сменить крестьянское платье на свой обычный наряд. И тут он почувствовал, что голоден.

– Закажи для меня обед, – сказал он Спадакаппе.

Тот поспешил исполнить желание хозяина, но Рагастен вернул его с полпути:

– Не надо. Я передумал.

– У синьора шевалье расстроенное лицо… Хороший обед нисколько не повредит вам.

– Знаю, знаю… Только я не отказываюсь от обеда вообще. Просто я пообедаю в другом месте…

– Вы уходите, синьор?

– Да, а ты оставайся, охраняй и жди.

– А повозка? Ее надо оставить?

– Более, чем когда-либо. Кстати, Спадакаппа, ты можешь, в случае необходимости, свалить человека одним ударом, причем так, что он не издаст ни звука?

– Хм!.. Такое мне случалось исполнить, синьор.

– А если бы надо было оглушить двоих?

– Можно попробовать… Да, я смогу это сделать, если они не ожидают нападения. Но, синьор, а если одного удара будет недостаточно?

Рагастен вздрогнул. Он с самого начала подумал об убийстве четырех часовых, но эта мысль ужаснула его.

«Что же делать?» – бледнея от ужаса, терзался Рагастен.

Он ушел, так и не ответив Спадакаппе. Он прямо направился к гостинице с навесом, превращенным в импровизированную кордегардию, и непринужденно вошел в общий зал.

Офицер всё еще был там. Рагастен принялся кричать во всю мочь, стараясь привлечь к себе внимание офицера:

– Эй! Чертенята! Дьявольское отродье! Куда вы подевались, леший вас задери!

– В добрый час! – крикнул из своего угла офицер, занятый только что принесенным ему обедом.

А Рагастен подумал: «Если он из Рима, то видел меня и сразу же узнает. Ну что ж! Посмотрим!»

И он продолжал орать да еще стучать эфесом шпаги по столу. Двое или трое испуганных слуг подбежали к буяну.

– Что желает заказать синьор?

– Обед, чертовы лодыри! Я умираю от голода! Быстрее, черт вас дери! Хватит с меня и того, что мне приходится есть в одиночку! Так я еще и ждать должен!

Офицер встал и направился к Рагастену. «Внимание!» – предупредил себя шевалье.

– Синьор, – сказал офицер, приветствуя шевалье, – я вижу: вы человек шпаги…

– В самом деле, синьор.

– И вы скучаете, обедая в одиночестве?

– Это меня просто убивает, синьор! В Неаполе, откуда я приехал, мы не привыкли вести скучную жизнь… Мы любим шумные пирушки и не отказываемся обменяться ударами стальных клинков… Можете понять мою скуку.

– Отлично, синьор! – обрадовался офицер. – Представьте себе, я оказался в таком же положении!.. Не изволите ли объединить две наших скуки и разделить со мной трапезу?

– Честное слово, синьор! Ваше предложение поразило меня!.. Я к вашим услугам… Но при одном условии…

– Каком, синьор?

– Вы позволите мне обойтись с вами по-дружески, то есть оплатить стоимость обеда.

– Не вижу каких-либо неудобств, если вы разрешите мне взять на себя стоимость вин, – сказал офицер, видимо, очарованный собеседником. – Пожалуйте за мой стол.

«Он меня не узнал», – решил Рагастен, усаживаясь напроти офицера.

А вслух он сказал:

– Не могли бы вы, любезный синьор, объяснить мне, каким образом я встретил в этой сельской гостинице офицера папских алебардщиков? Вы, видимо, приехали из Рима?

– Ах, Рим! – вздохнул офицер. – Я там не был уже шесть месяцев. Вы видите перед собой изгнанника…

– Изгнанника?.. Вы, видно, попали в немилость?

– Да нет. Это только так говорится. Его Святейшество назначил меня командиром алебардщиков на своей вилле в Тиволи… Подумайте, как мне здесь скучно. Но только что Его Святейшество прибыл сюда, и я очень надеюсь вернуться вместе с ним в Рим. Синьор, я пью за вас.

– Ваше здоровье, синьор! Это порто великолепно… Но если святой отец на вилле, то почему же вы здесь?

– О, это целая история! Прошлой ночью на вилле происходили странные события…

– Расскажите хоть самую малость.

– Сначала Его Святейшество чуть не похитили.

– Похитили? Святого отца?

– Именно! Работала шайка бандитов, которая хотела получить выкуп.

– Как странно..

– Об этом нам рассказал сам святой отец, когда мы сбежались на его крики. Мы нашли его в павильоне садовника связанным по рукам и ногам.

– И что же это за бандиты?

– Кто знает… Они исчезли. Верно, дьявол их унес!.. Причем, когда я говорю о дьяволе, это не простое суеверие…

– Не сомневаюсь, любезный синьор, хотя веру в дьявола нельзя считать суеверием, – усмехнувшись, сказал Рагастен.

– Верно. Вы сейчас убедитесь в этом. По указанию самого святого отца, предположившего, что бандиты укрылись в одной пещере, пользующейся довольно скверной репутацией…

В этот момент в гостиницу вбежал алебардщик. Офицер прервал свой рассказ и повернулся к солдату:

– Что тебе надо?.. Не дают спокойно выпить чашу вина…

– Лейтенант! Я пришел вас предупредить, что пришло время сменить почетный караул. Вы сами мне приказали напомнить…

– Ладно!.. Проваливай!..

Алебардщик исчез.

– Вот прелести службы! Подумать только! Всю ночь, каждые два часа мне придется этим заниматься!.. Но где я остановился?

– В пещере с плохой репутацией.

– Ах, да! И как раз в тот момент, когда бандиты бежали вместе со старой колдуньей, своей сообщницей… Когда мы пришли в пещеру, там уже никого не было!

– Поразительно!

– Как вам сказать, любезный синьор. Пещеру окружили. По всей округе расставили посты… Можно разве что предположить, что они попрыгали в пропасть Анио, если их не унес дьявол. И все в это верят! – закончил офицер, залпом выпив очередной стакан и вставая.

– А далеко вы идете? – спросил Рагастен тоном человека, не намеренного прерывать своего обеда.

Его распирала радость, но шевалье вынужден был скрывать ее под маской равнодушия.

– Да нет, близко, – ответил офицер, – в церковь!

– Так вроде не время ни для обедни, ни для вечерни! – улыбнулся Рагастен.

– Нет, но пойдемте со мной, всё сами увидите.

– Ладно! Но только чтобы составить вам компанию.

Офицер вышел из гостиницы, Рагастен – за ним. Возле навеса ожидали четверо солдат с алебардами в руках. Маленький отряд пришел в движение. Наступала ночь, и дома в городке запирались. Рагастен попытался притвориться, что, шагая рядом с офицером, ведет с ним фамильярную беседу, чтобы показать солдатам близкое знакомство с их командиром. Они вошли в церковь.

Четверо новых часовых заняли места прежних, которых они сменили, после чего офицер вернулся в гостиницу, ведя за собой алебардщиков, закончивших свою смену.

– Видели? – спросил офицер Рагастена, когда они снова заняли места за столом.

– Да, это и вправду уныло: гроб и алебардщики. Словно мертвец может убежать!

Офицер взорвался раскатистым хохотом.

– С этой стороны никакой опасности. Но мертвец у нас женского рода… И солдаты мои стоят в карауле не для того, чтобы помешать ей убежать… Они отдают мертвой честь.

– Мертвой, вы сказали?

– Тс-с!.. Говорят, что она – родственница святого отца… Очень близкая родственница… Чуть ли не дочь!

– Хе-хе! Говорят, что папа в свои юные года…

– Верно… И даже теперь!

– Таким образом, усопшая…

– Плод одного из любовных похождений, которыми папа порой освящает римских дам… Бедная малышка! Ей было всего шестнадцать лет.

– Вы ее видели?

– Да, как-то вечером, в саду. Я уже начал потихоньку влюбляться в нее!..

«Вот чертяка! – подумал Рагастен. – Неужели и этого болвана разбирает идиллический раж?»

Вслух же шевалье сказал:

– Ну тогда мне понятно, почему поставлен почетный караул, но вы сами назвали это неприятной обязанностью!..

– И тем более тяжелой, что я вынужден беспокоиться каждые два часа, а это заставит меня пропустить удобнейший случай…

– Какой? Расскажите…

– Видите эту миниатюрную служаночку с ножкой маркизы, в короткой юбке и с пылким взором? Она без ума от меня… Она сама только что мне это сказала!.. Но… приказ – прежде всего!

А Рагастен с каждой минутой все чаще наполнял офицеру бокал.

– Эх, – вздохнул офицер, бросив взгляд на сновавшую в зале служанку, – если бы не этот проклятый приказ!

– Кто же вам мешает совместить долг и любовь? – спросил Рагастен.

Офицер оторопело взглянул на него:

– Что вы этим хотите сказать?

– Ах, черт возьми! Между друзьями должна же быть взаимовыручка… Я могу заменить вас!

– Вы?

– А почему бы нет?.. Я же тоже служака, приятель!

– Приказ! – упрямился офицер, с трудом сохраняя хладнокровие. – Я не хочу.

– Да пошлите вы этот приказ ко всем чертям! Видите, красивая девчонка любовно смотрит на вас… Тысяча чертей!.. Будьте смелее!

– Смелее?.. Да… Это я могу… Выпьем!

Рагастен сделал знак девушке, и она поспешила налить новый кувшин. В гостиничном зале больше никого не было. Хозяева давно улеглись. Парадную дверь заперли. Рагастен внезапно встал и поцеловал служанку в обе щеки.

– Вот дьявол! Какие свежие, бархатистые! Я занимаю ваше место, приятель, потому что вас удерживает долг.

Служанка сопротивлялась только для вида. Рагастен подтолкнул ее офицеру на колени.

– Ах, плутовка! Она меня не хочет.

– Да, – икнул офицер, – она меня любит…

– Так возьми же ее в кровать, а приказ буду исполнять я!

Офицер встал и покачнулся. От падения его удержал Рагастен.

– Ты… настоящий друг… Как твое имя?

– Какая разница, любезный!.. Пользуйся случаем… Я всё беру на себя.

– Нет!.. Я паду в немилость… А может быть, и еще хуже!

– Да иди же ты, черт тебя побери! Каждые два часа я буду поднимать тебя!

– А!.. Это… хорошая мысль…

– Давай, дорогой!.. Эх ты, счастливчик!

– Ну ладно, слушай, – неожиданно согласился офицер. – Вот пароль: «Тибр и Тиволи»… Скажешь его, и мои парни сделают всё, как будто бы им приказывал я сам!.. Только поклянись… каждые два часа…

– Каждые два часа я буду менять караул, а если что случится, то разбужу тебя!

– Дай я тебя обниму, собрат!

Рагастен позволил обнять себя и, полуподдерживая офицера, полутолкая его, подвел к ступенькам лестницы, на которую уже забралась хорошенькая служанка. Через несколько мгновений он услышал, как отворилась и закрылась дверь.

«Еще пять минут, и он захрапит, – подумал Рагастен, – и не проснется до утра».

После этого он вышел через боковую дверь под навес. Алебардщики видели, как он ужинал с их командиром, и были убеждены, что Рагастен – боевой товарищ их офицера, пришедший ему на помощь. Их убежденность упрочилась, когда Рагастен кликнул сержанта, назвал пароль и приказал определить следующую четверку для смены караула в церкви.

Сержант отдал честь и отправился исполнять приказ. Рагастен был вне себя от радости. Результат его маневра превзошел все ожидания. Когда подошло время смены караула, Рагастен действовал точно так же, как это делал в его присутствии офицер. Рагастен распоряжался по-военному четко, а надменный тон внушил алебардщикам почтительное мнение о его способностях. Вернувшись под навес, он придирчиво занялся инспектированием поста.

– Всем спать! – строго приказал он. – Сержант, вы отвечаете за порядок. Чтобы ни одного слова не было слышно!

И Рагастен вышел из-под навеса с видом человека, который намерен скрупулезно исполнять важное поручение и не желает быть застигнутым сном.

На улице перед ним выступила из темноты какая-то тень. Это был Спадакаппа. Рагастен отвел его в сторону.

– Синьор, – сказал Спадакаппа, – оба ваших друга находятся в «Цветочной корзинке». С ними старая женщина. Все трое страшно обеспокоены… Они послали меня разыскать вас.

– Прекрасно! Ты вернешься и успокоишь их. Скажешь, что всё идет хорошо.

– Бегу!.. Предупредить их, что вы придете вслед за мной?

– Нет. Слушай меня. Сможешь без особого шума подъехать на повозке к площади перед церковью?

– Если обмотать колеса соломой, а еще и копыта лошадей, я гарантирую тишину.

– Сможешь подъехать через четверть часа?

– Да, но надо постараться…

– Ладно, даю тебе двадцать минут. Оба моих друга и старая женщина, о которой ты говорил, тоже должны быть в повозке… Только пусть они не торопятся меня увидеть.

Спадакаппа поспешил к «Цветочной корзинке», а Рагастен быстро направился к церкви. Он посчитал необходимым действовать в одиночку.

Если хотя бы один из солдат засомневается, если хоть у одного из часовых возникнет подозрение, все задумки шевалье рухнут… Надо кончить дело одним ударом, и притом ударом удачным.

В полумраке, царившем в церкви, он увидел алебардщиков. Рагастену показалось, что они с трудом борются со сном. Один из солдат прямо-таки спал стоя, опираясь на свою алебарду, и сон его, видимо, был стол же крепок, как в уютной постели. Так случается с солдатами, привыкшими долгое время оставаться на ногах, практически неподвижными.

Рагастен из глубины церкви некоторое время наблюдал за ситуацией. Внезапно его озарила идея! Он подошел к спящему и положил ему руку на плечо. Солдат вздрогнул. Трое других превратились в неподвижные статуи.

– Итак, камрад! – строго сказал Рагастен. – Вы, кажется, заснули… На посту!.. Это серьезная провинность…

– Мой офицер, – забормотал разбуженный солдат, – усталость…

– Хороший солдат не может уступить усталости. В моей роте, – отчитывал его Рагастен, – солдат, заснувший на посту, получает два месяца тюрьмы… А как обстоит с этим дело у алебардщиков?

Солдат побледнел…

– Я доложу вашему офицеру, который попросил меня заменить его… Полагаю, что в данных обстоятельствах двухмесячный арест может значительно продлиться…

– Мой офицер… Обещаю…

– Но у тебя же, соня, ноги подкашиваются… Ты ничего не в состоянии обещать!.. Да и вы трое тоже!.. Ну, ладно… Я не такой страшный, каким кажусь… А ну марш спать на пост, лодыри!

Рагастен в страшном напряжении ждал результата последних слов. Четверо солдат недоверчиво и беспокойно переглянулись, словно дети, которым внезапно предложили слишком хорошую игрушку.

– Идите спать, я сказал! Чертово племя! Я не хочу, чтобы мое пребывание среди алебардщиков нашего святого отца оставило плохие воспоминания у таких бравых парней, как вы… Пошли спать! Я вас заменю!.. Мертвую будет охранять лейтенант аркебузиров!.. Это стоит четырех алебардщиков!

Солдаты всё еще колебались. Рагастен почувствовал, как выступают капельки пота у самых корней волос.

– Идите спать … или я сильно рассержусь! – проворчал он.

– Спасибо, мой офицер, – вдруг отозвался разбуженный солдат и направился к двери.

Остальная троица последовала за ним, бормоча:

– Спасибо, мой офицер!

Рагастен закусил губу, чтобы не закричать от радости. Он внимательно осмотрел свою шпагу, словно готовясь взять клинок на караул.

Солдаты скрылись… Рагастен подбежал к двери церкви и увидел, как они удаляются в ночь…

Сгорая от нетерпения, Рагастен подождал с сильно бьющимся сердцем еще несколько минут. Наконец он решил, что уже ничто не сможет помешать выполнению его плана… И в этот момент он услышал совсем близко слабый, едва различимый шум… Это подъехала повозка!

И тогда он подбежал к катафалку, мгновенно сорвал траурное покрывало: в неярком свете свечей стал виден гроб… Он старался поддеть крышку кинжалом. Медленно, осторожно он приподнял ее, потом повторил ту же операцию возле другого гвоздя, потом еще и еще… Последнее усилие открыло достаточно широкую щель, чтобы он смог засунуть в гроб руки.

Рагастен встал на колени и просунул руки в щель. Мышцы его напряглись. Он услышал скрежет выворачиваемых гвоздей… Внезапно крышка отскочила.

Перед ним предстала девушка, такая бледная, такая мертвая на вид, что ужасное сомнение заполнило его душу. Он поднялся, не в силах отвести глаз от молодой женщины, и в течение каких-то секунд стоял с помутившимся разумом, не отряхнувшись еще от мучительных усилий своей гробовой работы. Но реальность грозящей опасности вернула его к действию.

С дрожью наклонился он, чтобы вытащить молодую женщину из гроба и унести ее… И в этот момент на плечо его опустилась чья-то рука.

 

XXXVII. Одиночество Рагастена

После ухода Рагастена пещеру Маги заполнило долгое и тоскливое ожидание.

Рагастен не возвращался!

Наступил вечер, и все трое ждали его в глубоком молчании. Пришла ночь. Беспокойство Макиавелли росло с каждой минутой. Может быть, Рагастена арестовали? Что еще помешало ему вернуться?

Что касается Рафаэля, то он вообще был ни жив ни мертв.

– Пошли! – вдруг коротко бросил он.

– Подождем еще…

– Я больше не могу.

Макиавелли понял, что Санцио исчерпал последние силы.

– Ну что ж, идем! – сказал он. – Но будем действовать осторожно и методично. Сначала отправимся в «Цветочную корзинку». Возможно, там мы получим новости.

– Всё, что ты хочешь, но только идем!.. Не так ли, Мага?

– Да, – печально согласилась Мага.

И они отправились в путь. Полчаса спустя они подходили к «Цветочной корзинке».

– Спадакаппа! – указал Макиавелли на человека, видимо, поджидающего кого-то во дворе гостиницы.

Он быстро подошел к конюшему, и Спадакаппа рассказал ему обо всем, что знал от Рагастена.

– Но где сейчас находится шевалье?

– Бродит по Тиволи. Постараюсь найти его побыстрее. Что бы там ни случилось, но я всё подготовил по его указаниям.

– Спадакаппа, – озабоченно сказал Макиавелли, – его надо обязательно найти, сказать ему, что мы здесь и умираем от беспокойства

Спадакаппа тут же покинул гостиницу. Мы уже знаем, какой результат имели его поиски. Была глухая ночь, когда он вернулся в «Цветочную корзинку».

– Шевалье? – лихорадочно задал вопрос Макиавелли.

– Он ждет вас у церкви… Быстрее, синьоры, помогите мне.

Спадакаппа поспешил к повозке и начал обертывать колеса сеном. Санцио и Макиавелли поняли, в чем дело… Они тоже поспешно приступили к этой работе.

– Рагастену была нужна повозка, – пробормотал Макиавелли. – Вот она и готова.

К ним вернулась невыразимая надежда… Через несколько минут колеса были обернуты, копыта лошадей обмотаны. Магу пригласили в повозку.

– В путь! – скомандовал Рафаэль.

Повозка выкатилась из гостиницы, управлял ею Спадакаппа. Макиавелли и Санцио поспешили вперед. Они быстро добрались до маленькой площади перед церковью.

– Никого! – сказал Макиавелли.

– Войдем внутрь! – предложил Рафаэль.

Они обнажили шпаги и с оружием в руках прошли в храм через главный портал. Церковь казалась пустынной…

Они вошли в скудно освещенный неф. Макиавелли взял Санцио за руку и показал на фантастическую сцену, явленную в желтоватом мерцающем пламени свечей: это Рагастен колдовал над гробом. Рафаэль выпрыгнул вперед, и в тот самый момент, когда окончивший свою ужасную работу Рагастен наклонился, чтобы взять Розиту, положил ему руку на плечо.

Рагастен поднял голову, издав рык льва, у которого хотят вырвать добычу; он отпустил девушку и выхватил шпагу… Однако, узнав Рафаэля, улыбнулся; гордость и радость отразились на его мужественном лице.

– Черт возьми! Дорогой друг! Вы прибыли в самое время!.. Возьмите ее! Вы же супруг!

Рафаэль сначала в экстазе поглядел на Розиту, но при последних словах Рагастена он отступил на шаг, снял шапку и, слишком возбужденный, чтобы произнести хотя бы слово, указал другу на девушку.

Рагастен понял, о чем думал художник. Санцио предоставил ему честь поднять свою жену и завершить начатое им дело самому. Тогда Рагастен наклонился, поднял девушку на руки и донес ее до повозки, где положил Розиту на колени Маги.

Рафаэль хотел говорить, выразить свою радость, свою признательность… Они обнялись, и это было одно из тех объятий, которые навсегда связывают людей узами крепкой дружбы. Потом Рагастен начал распоряжаться:

– Спадакаппа! Лошадей: мою и свою!

Спадакаппа поспешил к гостинице.

– Макиавелли, на место кучера! – продолжал шевалье. – Надеюсь, вы умеете управлять?

– Да, генерал! – улыбнулся Макиавелли.

Ну а Рафаэль был уже в повозке. Он склонился над лицом Розиты, ожидая, когда подействует напиток, только что данный девушке Магой.

Появился Спадакаппа. Рагастен легко вскочил в седло. Повозка пришла в движение, пересекла шагом Тиволи, а потом лошадей пустили в галоп.

Целый час продолжалась беспорядочная гонка по горному бездорожью, потому что прямо выехать на Флорентийскую дорогу опасались. Рагастен и Спадакаппа ехали по бокам повозки.

Через час Рафаэль попросил остановиться. Макиавелли выполнил просьбу и спрыгнул со своего места. Потом и Санцио выбрался из повозки. Спешился и Рагастен.

Рафаэль протянул руки к повозке… И тогда показалась Розита, все еще бледная, но такая обаятельная в своем испуге и грации, с растерянным взглядом, словно она сомневалась, не снится ли ей все происходящее.

– Розита, – обратился к ней Рафаэль, – вот это синьор шевалье де Рагастен, а это Макиавелли, два самых лучших моих друга, о которых я тебе только что говорил, о преданности которых я тебе рассказывал…

– Благослови вас Бог, вас, вернувших меня моему Рафаэлю, – произнесла она с бесконечно нежной улыбкой, протягивая руки. – Вы вернули мне счастье… Никогда не забуду я своих братьев…

– В таком случае, – серьезно сказал Рагастен, – я требую исполнить обряд посвящения, на которое мне дает право этот драгоценный титул!..

Розита подставила щеки, и шевалье поцеловал ее. Тщетно стараясь подавить свое возбуждение.

– Будь счастлива, сестричка! – нежно сказал он.

Потом пришла очередь Макиавелли. И наступила для этих людей, собравшихся вместе под прекрасным звездным небом в ночи, пропитанной запахом горной лаванды, редкая минута полного счастья, которого – увы! – так мало в человеческой жизни.

Когда Розита и Рафаэль поднялись в повозку, они удивленно вскрикнули, потому что Мага куда-то исчезла!

– Увы! – тихо проговорил Рафаэль. – Решение ее непоколебимо. Даже слезы Розиты не могли его изменить… Еще в Риме мы уговаривали ее поехать с нами… Бедная мама Роза!

Розита тихо плакала.

– Поехали! – торопил Макиавелли. – Время подгоняет!..

– Поехали, – вздохнул Санцио.

Повозка покатилась дальше. Тогда Мага вышла из зарослей, в которых она пряталась. Она пыталась подольше различать в ночи удаляющуюся повозку. По щекам ее катились крупные слезы.

Потом она развернулась и пошла быстрым шагом в направлении Тиволи… И теперь в ее пылающем взоре можно бы было заметить далеко не нежные чувства, а отчаянную, неукротимую решимость.

На рассвете повозка, сделав громадный круг, достигла Флорентийской дороги. Рагастен подал тогда Макиавелли знак остановиться.

– Друзья мои, – сказал он, – мы должны расстаться. Теперь путь свободен. Вы едете прямо во Флоренцию, а у меня есть еще кое-какие дела в этой стороне…

– Мы расстаемся? – разом удивленно вскрикнули Макиавелли и Санцио.

Они попытались переубедить шевалье. Но их просьбы, их увещевания, настояния Розиты – всё наталкивалось на решимость Рагастена.

Пришлось Санцио и Макиавелли отступиться. Они простились очень тепло. И сотни раз обменивались обещаниями, но окончательно простились только после того, как Рагастен уверил друзей в том, что он сам вскоре приедет во Флоренцию.

Повозка под управлением Макиавелли тронулась. Розита и Рафаэль, высунувшись из-за портьер, обменивались последними приветами с застывшим посреди дороги шевалье… Потом дорога резко повернула, и Рагастен остался один.

Тогда он обратился к Спадакаппе:

– Слушай, я не хочу обманывать тебя. Кампания, которую я начинаю, будет богата неожиданными тычками судьбы, предупреждаю тебя…

– С вами, синьор шевалье, я ничего не боюсь. А вы, никак, хотите сражаться?..

– Да, Спадакаппа. Это тебе подходит?

– Подходит, синьор. Вот только разрешите задать вам вопрос?

– Один? Разрешаю.

– До сих пор вы только и делали, что сражались: с толпой простолюдинов, с папскими сбирами, с такими могущественными синьорами, как Чезаре Борджиа, с самим папой!.. С кем же на этот раз вы намерены биться?

– С целой армией! – просто ответил Рагастен.

 

XXXVIII. Беседка у окна

В течение нескольких дней Рагастен в растерянности блуждал по горам; разные мысли навещали его: он то намеревался вернуться во Францию, то хотел отправиться во Флоренцию… Между тем, как ни капризны были повороты его бесцельного бродяжничества, судьба неуклонно приближала его к городку Монтефорте. И так случилось, что на пятидесятый день своих скитаний Рагастен оказался всего в двух суточных переходах от Монтефорте.

В тот момент, когда шевалье сделал это судьбоносное для себя открытие, он оказался в бедной гостинице одной заброшенной деревушки, куда он прибыл всего два часа назад. Он сидел за бутылкой крепкого вина, которую охлаждал в ведре холодной воды, что приносили прямо из колодца. Правда, это свидание с бутылкой проходило у Рагастена у густо обвитой плющом беседки, что находилась в саду, подступавшем почти к самой гостинице, так что между беседкой и стеной захудалой гостиницы оставался только узкий проход.

Упомянутую стену прорезало окно на уровне нижнего этажа. Окно выходило на маленькую комнату, хорошо защищенную беседкой от солнечного жара и нескромного взгляда. Собравшиеся в комнате несколько человек говорили между собой. И все, что они говорили, Рагастен мог услышать.

Несколько слов, произнесенных чуть громче, заставили Рагастена насторожиться. С того момента он не пропускал ни одного слова, сказанного в маленькой комнате. Их разговор вызывал у Рагастена живейший интерес. Он даже встал и подошел как можно ближе к стене зелени. Он напрягал слух, глаза его сверкали. Когда же привлекший его внимание разговор подошел, по его мнению, к концу, Рагастен осторожно наклонился и подал знак мужчине, чистившему во дворе конскую упряжь. Тот подбежал.

– Спадакаппа, – шепнул ему на ухо Рагастен, – видишь эту комнатку, не так ли? Дверь ее выходит в коридор, пересекающий гостиницу. Встань перед ней и не шевелись…

– Хорошо… Иду…

– Подожди!.. Возьми с собой шпагу. Если дверь откроется и кто-нибудь захочет выйти…

– Надо, чтобы он наткнулся на стальное острие?

– Верно… Ты всё отлично понимаешь!

Рагастен несколько мгновений подождал. Потом, когда он посчитал, что Спадакаппа занял свой пост, покинул беседку и вошел в узкий проход, о котором мы сообщали, подкрался к окну и запрыгнул в комнату, сказав при этом самым шутливым тоном, на какой только был способен:

– Здравствуйте, синьоры!.. Рад вас встретить здесь!..

 

XXXIX. Замужество Примаверы

На улицах городка Монтефорте в один прекрасный летний вечер царило большое оживление. Простолюдины и солдаты в большом количестве стремились на главную площадь, в глубине которой возвышался дворец графов Альма в элегантном флорентийском архитектурном стиле.

Фасад дворца был расцвечен огнями. Большой парадный зал вместил толпу господ в военных одеждах. Среди них находились все те персонажи, кого мы видели в римских катакомбах. В глубине зала возвышался графский трон, пока незанятый. Все с нетерпением ожидали прибытия графа Альмы и его дочери Беатриче.

Группа из пяти или шести молодых людей в нескольких шагах от трона окружали красивого старика с белой бородой: князя Манфреди, который, несмотря на свои семьдесят два года, первым отозвался на призыв графа Альмы… Вот-вот, как ожидалось, должна начаться война.

Граф Альма волей-неволей стал душой обширного заговора, объединившего всех тех, у кого Чезаре отнял владения. В этом собрании должны были договориться о мерах, которые следует принять.

Прибывший после полудня шпион принес новость, что Чезаре только что покинул Рим во главе пятнадцатитысячного войска, состоявшего как из пехотинцев, так и из конников. Кроме того, он вез с собой десять полевых кулеврин и восемь бомбард, способных стрелять крупными каменными ядрами на расстоянии более двухсот шагов.

Приближалось время, когда граф Альма должен был занять место на троне и открыть совещание. В зале слышалось тихое гудение голосов. В группе, окружавшей Манфреди, кто-то громко сказал:

– Граф Альма считает себя нашим главным военачальником; по-моему, это излишняя честь для него… Возможно, ему стоило бы взять под свое командование полк из армии Чезаре.

Эти слова, передающие беспокойство и обвинения многих вождей, вызвали ледяное молчание. И в этот момент дверь, находившаяся возле трона, резко открылась. Все взгляды обратились в эту сторону. Беатриче была одна!

В толпе наступило минутное оцепенение. Что же делает граф Альма?.. Это оцепенение вскоре сменилось любопытством, когда Беатриче решительно направилась к графскому трону и встала возле него… В зале воцарилась полная тишина.

Беатриче, стройная, одетая в длинное платье из серого бархата, окинула взглядом ассамблею.

– Синьоры, – сказала она недрогнувшим голосом, – у меня для вас очень неприятная новость: граф Альма исчез из Монтефорте.

При этих словах в зале поднялся гвалт.

– Измена! – кричали многие вожди.

Беатриче подняла руку, и таково было ее влияние на всех этих синьоров, суровых воинов, что одного ее жеста хватило, чтобы в зале восстановилась тишина.

– Те, кто боятся, могут уходить. А с теми, кто останется, сколь бы мало их ни оказалось, я надеюсь еще раз защитить свой город от Борджиа… Привратники, откройте парадную дверь!..

Никто не вышел… Беатриче опять гордым взглядом окинула ассамблею.

– А теперь, – раздался ее громкий голос, – я могу сказать, что Монтефорте будет спасен, а Италия, возможно, будет вырвана из рук деспотов… Спасибо, синьоры!.. Вы успокоили мое сердце.

Собравшиеся слушали ее слова, и они рождали в них чувство абсолютной преданности. Конечно, не один из них погибнет, унося с собой улыбку Примаверы. И эти чувства люди выразили длительной овацией.

Исходя из настроений собравшихся, Беатриче заключила, что отныне она является безоговорочным и суверенным арбитром всех принимаемых решений. Она заняла место на графском троне, показывая, что стала фактическим главой государства в отсутствии графа Альмы. В этот момент поднялся молодой человек с гордым выражением на лице и громко произнес короткую речь:

– Я, Джованни Малатеста, сын Гуидо Малатесты, убитого в Римини при защите своих прав, прерогатив и свободы, заявляю, что Италия страдает от постыдной сервильности и что мы должны отобрать у Борджиа все, что они у нас взяли. Сначала мы спасем Монтефорте, потом возьмем Римини, Имолу, Болонью, Пьомбино, Урбино, Пезару, Фаэнцу и Комерино. Согласны ли вы, что Священная лига, которую мы сегодня создадим, поставит перед собой такую грандиозную цель? Согласны ли, что, отбросив Чезаре от Монтефорте, мы займемся освобождением Италии?

Ответом был единый крик одобрения и лихорадочные аплодисменты.

– Однако, – продолжал Джованни Малатеста, – нашим верховным вождем остается граф Альма. Он согласился взять в свои руки командование коалиционными силам. Но граф Альма исчез… Что с ним стало? Нам надо узнать. И мне кажется, я это знаю!

Примавера тревожно посмотрела в зал, застывший в молитвенной тишине.

– Два человека, двое паломников, вошли в Монтефорте несколько дней назад. Никто не обратил на них внимания. Несколько раз я видел графа Альму беседующим с этими паломниками в глубине дворцового сада… Вчера я смог подойти достаточно близко и услышал, о чем они говорили. Кроме того, я узнал одного из пилигримов, хотя он тщательно прятал лицо под капюшоном…

Собравшиеся слушали в глубоком молчании, а Джованни Малатеста продолжал:

– Я увидел этого человека и узнал его. Знаете ли вы, кем был паломник? Знаете ли вы, с кем тайно совещался граф Альма? Знаете ли, что я хотел задать ему публично вопрос об этих встречах и попросить на сегодняшнем собрании отчета о них перед вами?.. Это был преданный слуга Чезаре Борджиа, один из самых активных шпионов Александра VI, монах по имени дон Гарконио…

– Дон Гарконио! – едва слышно произнесла Примавера и побледнела.

При последних словах Джованни Малатесты в собрании поднялась настоящая буря. Послышались крики: «Измена!» Малатеста поднял руку, словно желая обуздать негодующих. Постепенно тишина восстановилась.

– Не так уж трудно докопаться до истины, – продолжал молодой человек. – Эти мнимые паломники, эмиссары папы и Чезаре, прибыли вести переговоры с графом Альмой о предательстве нашего дела… Раз графа нет в Монтефорте, значит, он предал нас. Граф принял предложения Александра VI. Граф Альма продался… Если мы не дадим сурового ответа, придется больше опасаться дипломатии папы, чем войск его сына…

– И это верно!.. – раздалось несколько голосов.

– Надо убить графа!

– Надо, чтобы наш ответ получил широкий отклик!

– Синьоры! – снова раздался звучный голос Джованни Малатесты. – Предлагаю, чтобы граф Альма, предатель и изменник, был публично назван таковым, чтобы он был лишен титула и всех своих имений, чтобы он был объявлен в розыск…

– Синьоры!.. Дорогие мои синьоры! – крикнула побледневшая от отчаяния Примавера.

Но ее голос утонул в реве хулящих графа воплей. Она беспомощно упала на трон… Да и как она могла защитить отца?

И тут рядом с Джованни Малатестой поднялся старый князь Манфреди. Он пользовался безграничным доверием всех военачальников, которыми в разные времена командовал во многих сражениях и мудро руководил на советах. Когда он поднялся, волнение медленно, но неуклонно стало утихать.

– Синьоры! – сказал он наконец твердым, не сломленным годами голосом. – И я видел свои земли наводненными чужаками, и я видывал резню там, где прежде процветал мир… Не говорю уж о расхищенных богатствах, о растоптанных привилегиях… Я стар, но речь идет о здоровье Италии, а мои плечи еще достаточно крепки, чтобы носить броню. Синьоры, я одним из первых присоединился к борьбе за освобождение… Вы слышали мой голос в собраниях, вы видели меня на полях сражений… Думаю, мне позволено будет открыто поделиться с вами своими мыслями… Полагаю, что горячность юности слишком далеко завела доблестного Джованни Малатесту. Я считаю, что мы не должны принимать скороспелых решений относительно графа Альмы… Синьоры, вы забываете, что дочь графа, всеми любимая нами Беатриче, занимает этот трон… Взгляните на эту хрупкую девушку, которая подает пример стойкости всем нам, мужчинам, опытным воинам… Синьоры, я предлагаю повременить с приговором отцу Беатриче.

Джованни Малатеста также посмотрел на Примаверу. Увидев ее бледной, он тоже побледнел. И голосом, дрогнувшим от глубинного проявления тех сильных, затаенных чувств, которые его возбуждали, он заговорил:

– Синьоры, я одобряю предложение высокочтимого Манфреди. Давайте подождем! Согласен. Но сколько дней ждать?

Собравшиеся удивленно переглядывались.

– Синьоры, – поспешно продолжил Джованни Малатеста, – так же, как князь Манфреди, как все вы, я тронут положением юной графини… Поэтому в дополнение к только что сделанному мною предложению я внесу еще одно… Говорю открыто, как перед братьями…

Говоря эти слова, Джованни Малатеста казался сильно взволнованным. Несколько молодых людей, присутствовавших в зале, впились в него жгучими взглядами, словно угадывая его мысли. Что же до Примаверы, то ее беспокойство было столь явным, что князь Манфреди приблизился к ней, словно для того чтобы утешить девушку. Между тем Джованни Малатеста, волнуясь, обратился к Примавере:

– Дорогая Беатриче, вы и в самом деле стали нашим вождем, вас можно назвать душою всех наших душ. Ваша молодая отвага вдохновила нас, ваши слова пробудили в нас надежду… И если я произнесу слова, которые вас поранят, то пусть отрежут мой язык и бросят его на съедение собакам.

– Они не ранят меня, Джованни Малатеста.

– Итак, – еще убежденнее заговорил молодой человек, – все мы полны решимости умереть за вас, если это потребуется… Думаю, что это – самые сильные слова, которыми я могу выразить вам преданность всех этих синьоров и мою лично!.. Граф Альма нас покинул… Но он покинул и вас, Беатриче… Предлагая лишить его всех титулов, я имел в виду и самый ценный из них: звание отца… Пусть это решение отложено, я с этим согласен… Но нашему союзу необходимо иметь вождя… мужчину, который вел бы всех за собой в битву… Надо заменить графа Альму… Синьоры, и вы, Беатриче, послушайте мое предложение.

Молодой человек на мгновение остановился, передохнул, овладевая эмоциями, а потом, в торжественной тишине заговорил:

– Я предлагаю выждать три дня. Если через три дня, час в час, граф Альма не появится, он будет лишен власти… Вы согласны с этим?..

– Я согласен! – сказал князь Манфреди.

– Согласны! – вторили ему собравшиеся военачальники.

Примавера подала знак, что она подчиняется решению собрания.

– Значит, через три дня, – продолжал Малатеста, – мы останемся без вождя. А графиня Беатриче останется в одиночестве в городе, которому грозит осада… Нашему союзу нужен вождь… А графине Беатриче нужен покровитель…

– И этого вождя, этого покровителя графиня Беатриче должна назвать нам сейчас… Ровно через трое суток, если граф Альма не вернется к нам, человек, который будет ею выбран среди многих знаменитых военачальников, станет верховным вождем нашего союза и супругом графини Беатриче. Я всё сказал.

Смущенный шепоток послышался во всх концах зала. Мношие мужчины были втайне влюблены в молодую женщину. Не одна рука схватилась за церемониальную шпагу. Не один дерзкий взгляд направился в сторону Малатесты, который достаточно ясно дал понять, что именно он намерен стать верховным вождем и супругом Беатриче.

Терзаемая тысячью чувств, девушка растерянно оглядывала ассамблею. Она поднялась и заговорила:

– Синьоры мои! Предложение Джованни Малатесты удивило и испугало меня…

– Но оно вполне разумно! – раздались голоса.

Примавера поняла, что если она не уступит, ее просто отстранят от дела, котором она посвятила всю свою душу… Слезы задрожали на ее ресницах… Мимолетное видение пронеслось перед ее глазами. Ей привиделись душистая оливковая роща, ручей и молодой человек, перепрыгивающий через него, чтобы поцеловать ей руку.

И внезапно лицо ее прояснилось, во взгляде снова появилось то неопределенное выражение, смесь дерзости и нежности, делавшее ее такой привлекательной.

– Хорошо! – сказала она. – Я согласна!

Шелест пролетел по залу. Потом восстановилась мертвая тишина.

– Дорогие, любезные синьоры! Тот, кого я выбираю, поскольку вы предоставили мне честь этого выбора, кого я выбираю нашим вождем и своим супругом, кому вы все доверяете, кого уважаете, кто реально сможет получить доверие стольких выдающихся людей… Это … князь Манфреди…

Гром приветствий последовал за словами графини. Все присутствовавшие единодушно признавали князя достойным вождем как в советах, так и в битвах. Только двое или трое молодых людей побледнели от досады, но вслух протестовать не стали. В число обиженных попал и Джованни Малатеста.

Князь Манфреди вначале был удивлен выбором Примаверы, но потом не мог скрыть удовольствия. Приблизившись к графине Беатриче, он склонил свой высокий стан, словно специально созданный для мощных доспехов, взял руку той, кого он мог уже считать своей невестой, и поцеловал. Этот поцелуй заставил задрожать Примаверу… На что, собственно говоря, рассчитывала девушка? И почему какой-то ужас охватил ее сердце в то время, как старик тихо говорил ей:

– Будьте благословенны, дорогая Беатриче, за то, что доставили столько радости моему почтенному возрасту… Я всегда относился к вам как к дочери… Вы пожелали, чтобы я стал вашим супругом… Это большая честь для меня, и хотя волосы мои белы, клянусь вам Мадонной, что никто даже не догадывается сейчас, каким ореолом любви вы будете окружены!

Старик выпрямился. Он повернулся к собравшимся; глаза его сияли, широкие плечи распрямились, грудь подалась вперед. Казалось, он был полон сил, когда закричал:

– Я принимаю двойную честь, оказанную мне. Синьоры, я назначаю Валентино Рикардо командующим конным войском, а Тривульче из Пьомбино – командующим пехотой. В мой совет войдут: Родериго д’Имола, Джованни Малатеста и Джулио д’Орсини.

Прошли три дня. Князь Манфреди разослал всадников во всех направлениях; окрестности Монтефорте были обследованы в радиусе многих верст; но все поиски оказались тщетными. Измена графа Альмы стала очевидной.

На четвертый день колокола зазвонили вовсю. Фанфары звучали на дворцовой площади. Огромная толпа, шумливая и радостная, заполняла площадь.

В полдень графиня Беатриче Альма появилась на верхней площадке парадной лестницы, окруженная придворными дамами и кавалерами. Князь Манфреди подал ей руку. Их приветствовал радостный рев толпы. Князь и Беатриче медленно спускались по ступеням, устланным богатыми коврами: он сиял; она была бледной в роскошном платье из белой парчи, с золотой короной на собранных в пучок светлых волосах. Она была похожа на государыню, открывающую веселый народный праздник… Таким праздником стала ее свадьба.

 

XL. Встреча

Джованни Малатеста не ошибался: паломники, которых он застал с графом Альмой, оказались именно эмиссарами Александра VI. Это были барон Асторре и монах дон Гарконио.

Графу Альме в то время было под пятьдесят, он был довольно слаб здоровьем, обычно молчалив, характер имел нерешительный, изменчивый; он никому не доверял, всю жизнь боялся покушений и всякий раз прибегал к хитрости, когда предстояло сражаться. Он страстно любил отдыхать.

Он содрогнулся, когда заметил, что у дочери развивается смелость, которая могла бы ее подтолкнуть к весьма решительным действиям.

Беатриче любила охоту и воинские упражнения; она бледнела от гнева всякий раз, как отец принимал с почестями посланников папы. Однажды она стеганула хлыстом одного римлянина, который сказал в ее присутствии:

– Однажды Монтефорте станет еще одним прекрасным цветком в папской тиаре.

Чезаре Борджиа вознамерился овладеть городом. Беатриче тогда объехала все окрестности, предрекая войну, а в самом Монтефорте вызвала такой энтузиазм, что покоритель Романьи вынужден был отступить. Но граф Альма знал, что рано или поздно ему придется подчиниться.

Когда он узнал, что Беатриче организует союз всех синьоров, которых Борджиа лишили владений, граф ужаснулся. Он согласился принять верховное командование; или, скорее, это Беатриче приняла командование под его именем.

Но в это время Александр VI уже заинтересовался графом, и именно в этот момент Альма принял решение… Поэтому когда переодетые паломниками барон Асторре и дон Гарконио передали ему предложение папы, граф Альма отнекивался только для видимости. И накануне того самого дня, когда во дворце должна была состояться генеральная ассамблея всех вождей, граф тайно покинул свое жилище, вышел из города и на некотором расстоянии от крепостных стен встретился с ожидавшими его бароном и монахом. И тем не менее он устыдился.

– Синьоры, – сказал он, – я поеду с вами в Рим, потому что хочу увидеть святого отца… Единственное мое желание – избежать новой войны… Давайте поспешим, потому что я хочу вернуться в Монтефорте.

– О! Вам не надо ехать до Рима, – сказал дон Гарконио, язвительно улыбаясь. – Он собирался в Тиволи, когда мы выезжали сюда. Думаю, что он уже там.

Они пустили коней рысью. Граф Альма ехал между монахом и бароном, словно пленник. Фактически так и было: граф сдался еще до сражения.

– Что же касается предложений, которые вы мне сделали, – продолжал он машинально, скорее для приличия, – я не хочу их обсуждать.

– А ведь они великолепны, – сказал Асторре. – Дворец и годовая рента в две тысячи золотых дукатов.

– Пост великого гонфалоньера с великолепным доходом, который он приносит, – добавил дон Гарконио.

– Право иметь личную гвардию в количестве двадцати солдат.

– Командование папской дворянской гвардией.

– Дворянский титул консультанта личного совета святого отца.

– И наконец, – заключил дон Гарконио, – самое прекрасное положение в Риме… после самого папы и Чезаре.

– Не будем говорить об этом! – прервал их граф Альма, в глубине души уже скрупулезно отметивший различные преимущества, которые предлагал ему Александр VI в награду за измену.

Маленькая группа всадников ехала быстро и остановилась только на ночь. На следующий день они рано отправились в путь, а вечером расположились в маленькой гостинице городка, находившегося между Монтефорте и Тиволи. В той же самой гостинице, как мы знаем, остановился и Рагастен, ехавший из Тиволи в Монтефорте.

Они решили перепробовать чуть не все гостиничные запасы провизии. Ужинала троица с большим аппетитом, и при этом путники весело переговаривались между собой.

– Как подумаю, – гудел Асторре, которому стоило даже немножко выпить, как всякое чувства такта у него пропадало, – как подумаю, какие лица скорчили в этот момент все эти Малатесты, Манфреди, Орсини.

Граф натянуто улыбнулся:

– Давайте о другом, прошу вас…

– Да, поговорим о другом, – сказал Гарконио, который выпил несколько больше нормы. – Барон, а знаете о чем я думаю?

– Скажите, любезный Гарконио…

– Я представляю лицо одного нашего знакомого, когда его столкнули в колодец с рептилиями. И это в тот самый момент, когда палач перерубил ему шею! Мне в самом деле обидно, что я не смог присутствовать на этом празднестве!

– К несчастью, такие вещи нельзя возобновить… Шевалье де Рагастен мертв, совершенно мертв и погребен!..

В этот самый момент в проеме окна мелькнула тень. Эта тень легко впрыгнула в зал, и ее обладатель звонко крикнул:

– Добрый день, синьоры! Очень рад нашей встрече!

Асторре отскочил в сторону. Оцепеневший Гарконио остался сидеть.

– Рагастен! – пролепетал он.

Изумленный граф Альма безмолвно присутствовал при этой неожиданной сцене.

– Черт возьми, любезный барон, – усмехнулся Рагастен, – мертвые, которых вы погребли, чувствуют себя вполне хорошо, как мне кажется.

– Шевалье де Рагастен! – повторил ошалевший от испуга Асторре.

– Да, шевалье де Рагастен во плоти… Правда, вы меня видите здесь отнюдь не по ошибке этого достойного монаха, любезный друг. Но, в конце концов, вы меня видите… И это главное. Но прежде всего успокойтесь, прошу вас… Кажется, я помешал семейному излиянию чувств? Если я лишний, скажите мне, черт вас возьми!

Потом Рагастен обратился к графу Альме:

– Синьор граф, разрешите представиться: шевалье де Рагастен. Именно вас я разыскиваю, потому что хочу рассказать вам массу интересного.

– Пойди скажи это в аду, откуда ты вышел! – выкрикнул Гарконио.

И в ту же секунду монах бросился с обнаженным кинжалом на Рагастена. Но шевалье ни на секунду не упускал монаха из вила и углядел готовящийся удар. Он молниеносно отскочил к окну и выхватил шпагу из ножен. Оружие монаха поразило пустоту.

– Асторре!.. И вы, граф… Атакуйте этого человека!

Барон стряхнул оцепенение и обнажил свою шпагу.

– Он хочет выпрыгнуть в окно, – добавил Гарконио. – Вперед!

– Не бойтесь, любезный сбир! – ответил Рагастен, скрестив оружие с бароном, наносившим удар за ударом.

– На помощь! На помощь! – заорал Гарконио.

И монах, у которого не было оружия, чтобы поразить Рагастена, бросился к двери.

Граф Альма не вмешивался в происходящее и даже не пошевелился. Он совершенно не знал пришельца и не проявлял никакого желания вмешиваться в ссору, которая казалась ему личным делом монаха и Рагастена.

Монах тем временем открыл дверь

– Господи! – рявкнул он, отступая перед кинжалом Спадакаппы.

– Коли! – крикнул Рагастен.

Спадакаппа молниеносно нанес удар. Монах упал. И в тот же момент шпага шевалье насквозь проткнула предплечье барона. Асторре вскрикнул и осел на пол.

– Седьмая дырка, если не ошибаюсь? – рассмеялся Рагастен.

– Черт вас подери, синьор! – выругался барон. – Считаете вы хорошо. Но будьте уверены, что я верну вам весь долг одним ударом…

– Никогда не сомневался в этом, барон… А пока скажите, не нуждаетесь ли вы в помощи?

– Нет, я ни в чем не нуждаюсь… Вот только мне нужно продолжить свой путь вот с этим синьором…

– Вот этого-то вы и не сможете сделать, любезный… Я как раз намерен предложить синьору графу маленькую прогулку.

Распростертый на полу монах услышал последние слова. Он с трудом поднялся и прохрипел:

– Бегите, граф! Бегите!

– Графу нет никакого смысла бежать, – сказал Рагастен.

– Что вам нужно от меня, синьор? – холодно спросил граф Альма.

Рагастен подошел к нему.

– Просто сказать вам пару слов, – прошептал он на ухо графу. – Я бежал из Рима, где меня хотели казнить, потому что я отказался ехать в Монтефорте, чтобы там захватить вас.

– Не слушайте его, граф! Этот человек лжет!

С этими словами Гарконио поднялся на колени и попытался подползти к агастену. Спадакаппа положил ему руку на плечо и резким движением оттолкнул назад. Барон в это время находился в обмороке.

Несколько слов, сказанных Рагастеном, пробудили графа Альму. Он ни секунды не сомневался в их правдивости. И действительно, не только серьезный вид Рагастена и симпатичное лицо не допускали даже мысли о возможном обмане, но всё им сказанное соответствовало обстановке.

– Я отказался участвовать в бесчестной операции, и тогда за это грязное дело взялся барон Асторре!

– А что потом, синьор? – сдержанно спросил граф.

– Потом?.. В день моего ареста я слышал собственными ушами, как монсиньор Чезаре Борджиа отдал приказ подготовить для вас самый секретный из каменных мешков в замке Святого Ангела.

Граф Альма вспомнил, как многие синьоры были привлечены в Рим соблазнительными обещаниями, а потом все стали жертвами более или менее серьезных происшествий. Рагастену стало ясно, что происходит в душе графа.

– Синьор, – сказал он, – за мою голову обещана награда. По моему следу идут папские ищейки. Я мог бы теперь находиться очень далеко и вне опасности. И если я свернул с пути, чтобы заехать в Монтефорте, так это потому, что захотел спасти от ужасной смерти доброго и достойного человека, обманутого вот этим монахом, верным слугой коварного злодея по имени Борджиа… Теперь моя совесть спокойна. Если вы желаете ехать в Рим, дорога свободна… Пойдем Спадакаппа, нам пора…

Рагастен направился к двери, но его последние слова, их строгий и взволнованный тон, очевидное чистосердечие, потому что шевалье не пытался арестовать графа, и наконец готовность уйти окончательно убедили Альму.

– Подождите, синьор, – остановил он Рагастена.

Рагастен остановился в тревожном ожидании… В глубине души он готов был увезти графа силой, если того не удастся убедить.

А граф поглядел на барона Асторре, все еще лежавшего без сознания, на монаха, которому рана мешала двигаться, хотя смотрел Гарконио на Альму с нескрываемой злобой.

– Синьор, – неожиданно обратился граф к Рагастену, – мне хочется недолго проехать вместе с вами, так как я хотел бы с вами поговорить, но не желаю задерживать ваш отъезд. Но, – добавил он, взглянув на Гарконио, – я непременно вернусь сюда, потому что мне надо попасть в Рим…

– Спадакаппа, лошадей! – распорядился Рагастен, сдерживая радость.

А через несколько минут граф Альма и Рагастен уже мчались в Монтефорте.

– Синьор, – спросил перед отъездом Спадакаппа, – не надо ли прикончить монаха?

– Ба! А зачем? – беззаботно ответил шевалье. – Он умрет через несколько дней от возвратного вероломства. Такого конца он больше достоин, чем удара кинжалом.

С четверть часа Альма молчал. Он еще не решил, возвращаться ли ему в Монтефорте, хотя после слов Рагастена от поездки в Рим решительно отказался. Граф размышлял: допустим, он вернется в Монтефорте и начнется война; тогда для него возможны два выхода; если верх возьмет лига баронов, он станет хозяином положения, потому что будет руководить кампанией, по крайней мере формально; если же победят войска Чезаре, он всегда может отговориться, что его увезли в Монтефорте силой…

Рагастен искоса следил за ним и пытался догадаться, о чем граф думает.

«Вот он, отец Примаверы! – размышлял шевалье. – Как грустно видеть эту светлость, которая даже не имеет смелости совершить измену. И как он сумел произвести на свет, такое чудо храбрости, как Беатриче?»

Граф Альма, в свою очередь, время от времени бросал беглый взгляд на шевалье, решительным видом которого он втайне восхищался.

– Синьор, – неожиданно сказал граф, – может быть, вы знаете, что задумал относительно меня Чезаре Борджиа? Мы сейчас одни, и вам не надо опасаться ни того грубияна, ни монаха.

– Синьор граф, – отозвался Рагастен, – мне кажется, вы что-то путаете. Это монаху и барону теперь не следует меня опасаться, после того как я им разрешил еще немножко пожить.

– А вы не боитесь, что они навлекут на вас репрессии Чезаре и его отца?

– Синьор граф, репрессии папы и его семьи меня мало трогают, клянусь вам. Репутация этой семейки Борджиа, на мой взгяд, сильно завышена. Они умеют отлично пользоваться только ядом … да еще кое-чем. Но когда они выходят за эти рамки, когда они хотят убить по-иному, чем отравив еду приглашенной персоне, они превращаются в заурядных бандитов.

– Легко вам говорить такое! – оживился граф.

– Это потому, что я видел их изблизи… Чезаре Борджиа запихнул меня в одну из самых темных и самых зловонных камер в замке Святого Ангела. Я посадил Чезаре на мое место. Лукреция хотела меня убить жалом отравленного кинжала. Она обязана жизнью моему отказу убивать женщин. Папа… И он был в моей власти. Я мог бы убить его или увести с собой, если бы нашел в этом хоть какой-либо интерес. Поверьте мне, синьор граф, эти ужасные Борджиа только и способны, что играть комедии. А этого недостаточно, чтобы настоящие люди перед ними дрожали.

Граф с растущим изумлением смотрел на человека, который мог так говорить о властелинах, перед которыми склонилась в страхе вся Италия.

– Возвращаюсь к своему вопросу, – заговорил через несколько минут граф. – Вы уверены в намерениях Борджиа?

– Я слышал, как Чезаре приказал подготовить для вас камеру.

Граф опустил голову. Бесполезность его измены давила на него больше, чем сам акт отступничества. Сколь бы ни слаба была его душа, но он не без внутренней борьбы решился бросить дочь, друзей, союзников ради обеспечения постыдного мира для себя и физического, если не морального спокойствия.

Это мир от него ускользнул! Ехать в Рим – значит, оказаться в застенке Борджиа. Что же теперь делать?

Вернуться в Монтефорте?.. Но как его там примут? Кто знает, не арестуют ли и не посадят ли в тюрьму в столице собственного графства?.. Одним словом, куда ни глянь, всюду позор, страдания, гибель…

На мгновение его разум посетила идея самоубийства. Но самоубийство требует наличия решительности и физической смелости, а их у графа Альмы не было.

– Я погиб!..

Потом он опять возобновил разговор с Рагастеном:

– Вы сказали мне, синьор, что ваша голова оценена?

– Увы! Это правда. Я очень огорчен этим обстоятельством.

– И вы намерены покинуть Италию?

– Я в этом не очень уверен, синьор граф.

– Ну а что вы предполагаете сделать прежде всего?

– Не беспокойтесь обо мне, – заторопился с ответом Рагастен. – Давайте лучше поговорим о вас, синьор граф.

– Обо мне?.. Ну здесь вссе просто, синьор, – с горечью сказал граф Альма. – Я попрошу убежища у какого-нибудь государя, который способен утешить меня в беде.

– А почему бы вам не вернуться в Монтефорте?

Граф безнадежно взглянул на Рагастена. Шевалье почувствовал к нему жалость.

– Послушайте, синьор граф, – резко начал он, – хотите говорить открыто? Хотите попытаться выбраться из неприятного положения?

– Только я один могу судить о своем положении.

– Ошибаетесь, синьор граф. В равной мере и я могу его оценить.

– Вы? Это почему же? Я даже не знаю вас…

– Потому что я приехал не только спасти вам жизнь; я не дал вам пойти по пути измены…

– Синьор!

– Слово не ужаснее дела! Вы меня не знали, синьор, да и я едва слышал о вас… Но то малое, что я слышал о вас в определенных обстоятельствах, позволило мне предположить, что же произошло. Разговор Асторре с Гарконио довершил дело. А именно: вы покинули свой город и свое графство в тот самый момент, когда вас собирался атаковать Чезаре… Такой поступок называется изменой, не так ли?

– Дальше, синьор? – побледнев, спросил граф.

– Я встретил вас и рассказал, что беспощадные Борджиа, предатели по самой сути своей, собираются упрятать вас в тюрьму. Тогда в уме вашем случилась перемена. Вы оглянулись и ужаснулись пути, по которому вы шли. Вам показалось, что пропасть выросла между вами и вашими друзьями, вашими солдатами, вашей собственной семьей… и что вы никогда не сможете перешагнуть эту бездну.

Рагастен говорил заразительно. В глазах его светилась вера. Граф Альма слушал его с удивлением.

– Ну, а если я помогу вам перебраться через эту бездну?

– Невозможно!

– Невозможно?.. Ба! Увидим. Главное – это хотеть. Кто хочет, тот может.

– Но в конце концов, синьор, почему вы так интересуетесь тем, что я намерен делать или кем я хочу стать?

– Синьор, я интересуюсь вами, а также всеми теми, кому причинила зло семейка Борджиа…

– И вы полагаете, что для меня найдется честное средство выйти из этого положения?

– Не только полагаю, но и уверен в этом. Это средство зависит только от вас.

– Объясните мне, синьор, и клянусь вам, что если вы мне действительно поможете, моя благодарность не заставит себя ждать.

– Ах, синьор граф! Однажды я вам напомню эти слова!

– И вы будете достойно приняты, когда придете напомнить мне о них. Говорите же.

– Всё подчинено вашей воле, синьор граф… Если вы позволите мне говорить по-простецки, грубо, я скажу, что считаю ваше нынешнее положение одним из самых отвратительных, какие только могут случиться. Если бы подобное приключилось со мной, я бы считал смерть единственно возможным для себя исходом.

– Эх, синьор! Смерть пугает меня не больше, чем кого-либо другого… Я просто боюсь шума и осложнений…

– Если смерть вас не пугает, то вы обязаны решиться и встать во главе храбрецов, ожидающих вас и верящих в вас. Тогда случится одно из двух: или вас убьют на поле сражения и ваша смерть принесет в целом пользу, поскольку вы погибнете, защищая свое владение и свои привилегии; или вас не убьют, и тогда вы сохраните все преимущества, которые вам предоставляет титул владельца одного из богатейших графств…

– Всё это крайне верно, синьор, и я это не отрицаю. Но настоящая проблема – не в этом, а вот в чем. Я покинул Монтефорте. Я сделал это по причинам, которые считал хорошими. В конце концов, это не важно. А важно то, что я это сделал. И я не могу вернуться в Монтефорте, где мой отъезд должны осудить.

– Признаемся: строго осудить, – прервал Рагастен.

– Может быть, кто-то видел папских эмиссаров?

– Вполне возможно! Они вас заманили в засаду. Вас увезли силой. По счастливой случайности, я встретил вас и помог вам освободиться. Вы вернулись в Монтефорте, вы счастливы, что можете принести свое имя и свою преданность на службу тем, кого вы считаете отвернувшимися от вас и вашего дела!

– Черт побери, синьор! Вы меня утешили…

– А если случайно кто-то усомнится, я буду рядом, чтобы подтвердить ваш рассказ.

– Вы поедете со мной в Монтефорте?

– Не только поеду, но и попрошу дать мне возможность остаться среди вас и помогать вам сражаться с Чезаре, который, как мне кажется, нуждается в хорошем уроке.

– Ах, шевалье, – расчувствовался граф Альма, – могу сказать, что вы спасаете мне сразу и жизнь, и честь… Вашу руку!

Рагастен протянул свою руку, и граф порывисто пожал ее. Правда, этот порыв не слишком растрогал Рагастена. Тем не менее он решился ехать в Монтефорте.

Было решено ехать с максимально возможной скоростью. Ночь путники провели в какой-то уединенной гостинице. На рассвете снова отправились в путь. Когда настал вечер, граф объявил, что от Монтефорте их отделяет всего несколько часов.

– Если пустить коней вскачь, мы прибудем в город в час по полуночи, – добавил он.

Рагастен угадал его задумку.

– Вы хотите приехать в город ночью?

– Так было бы лучше… Это позволило бы мне незаметно пробраться во дворец.

– Ну, синьор граф, я считаю, что лучше приехать при свете дня, словно возвращающийся к себе барон, покрытый дорожной пылью в путешествии, которое он предпринял ради общего интереса.

– Вы правы, шевалье… Как это я не знал вас раньше?

Было решено дать лошадям отдых на всю ночь. На следующее утро в путь двинулись в восемь утра.

Местность была горная, изрезанная ущельями; дорога шла в гору, справа и слева к ней вплотную подходили крутые склоны. Внезапно дорога вырвалась на плато. Граф Альба остановился и, протянув руку к скоплению белых домов, видневшихся в одном лье от путников, произнес:

– Монтефорте!..

 

XLI. Княгиня Манфреди

При виде Монтефорте Рагастен побледнел. Внезапно оказавшись в преддверии Монтефорте, близкой встречи с Примаверой, он только теперь понял, какое огромное место в его воображении заняла эта девушка. Рагастен испугался.

«Судьба моя решится сегодня! – подумал шевалье в один из тех моментов острого возбуждения, когда взрослый мужчина чувствует себя слабым, как ребенок. – Первый ее взгляд станет для меня или пробуждением надежды, в которую я не смею поверить, или наказанием, более страшным, чем то, которому меня подверг Борджиа».

Но постепенно его возбуждение улеглось, лицо приняло обычное выражение беспечной отваги, и когда граф Альма, повернувшись к нему, казалось, вопрошал его взглядом, Рагастен смог ответить вполне естественно:

– Ах, вот и ваша столица, синьор граф… Красивый город! Поздравляю вас.

– Что вы скажете про укрепления?

– Подобные стены могут в течение года выдержать осаду двадцатитысячной армии.

– Но есть в системе обороны одно слабое место…

– Видел… Ущелье, по которому мы проехали, позволяет незаметно подойти к городу и неожиданно атаковать…

– Да. И именно здесь Чезаре пойдет на приступ.

– Его отразят?

– С большим трудом! – вздохнул граф. – Поехали, шевалье!.. Пустим лошадей рысью – и скоро будем в Монтефорте.

– Где вас радостно встретят; отвечаю за это.

Граф Альма кивнул головой и с резкостью слабовольного человека, принимающего важное решение, пустил коня галопом. Рагастен последовал за ним, отметив мысленно самые трудные места в ущелье, над которыми справа и слева нависали огромные скальные глыбы.

Но сейчас он отчетливо услышал странные шумы, доносившиеся из города, колокольный перезвон, звуки труб и фанфар.

– Что бы это значило? – бледнея, спросил самого себя граф.

– Скоро увидим… Смелее, черт возьми! Явитесь, как вождь армии, возвращающейся из похода, а не как кающийся беглец!

Мягкий по природе своей, граф воспринял эти жесткие и даже грубые и слова, как удар плеткой.

– Тысяча чертей! – выругался он. – А ведь вы правы!

Через какую-то минуту граф остановился перед городскими воротами. Стража у подъемного моста с удивлением глядела на него. Офицер даже казался ошеломленным. Рагастен направился прямо к этому командиру.

– Вы что, синьор, – спросил он, – голову потеряли? Ваш властелин, его светлость граф Альма, возвращается из опасной разведывательной поездки, которая чуть не стоила ему жизни. И чего же вы ждете? Почему медлите оказать ему надлежащие почести?

Слова эти, объяснявшие отсутствие графа и упрекавшие офицера за его промедление, оказали то самое воздействие, на которое рассчитывал Рагастен. Офицер, убежденный, как и все горожане, что граф Альма бежал в Рим, поначалу не понимал, почему он неожиданно вернулся.

– Ваша светлость! – пробормотал он. – Простите!.. Какой сюрприз!.. Радость какая!.. Мы так беспокоились.

И он приказал своим двадцати солдатам построиться в порядок торжественной встречи.

– Скажите им что-нибудь! – прошептал Рагастен графу.

– Синьор, – обратился граф к офицеру, – я извиняю вас в связи с хорошими вестями, которые я привез. Солдаты! Мне удалось узнать о силах врага. Я не хотел доверять эту заботу никому. Доверие и отвага! Мы сильнее всех. Мы победим!

– Да здравствует граф! – в один голос закричали солдаты.

С приветственной речью было покончено. Легкость, с которой ее восприняли солдаты, окрылила графа надеждой. Он-то боялся непреодолимых препятствий. И граф подал знак Рагастену.

– Синьор! – приказал тот. – Извольте дать эскорт для сопровождения его светлости во дворец!

Офицер с удивлением посмотрел на этого по-хозяйски распоряжавшегося иностранца. Граф уловил его взгляд и добавил:

– Извольте повиноваться моему полковнику, синьор!

Офицер отсалютовал и приказал своим людям перестроиться.

– Дружище, – сказал Рагастен, наклонившись к офицеру, – не спотыкайтесь до самого дворца и выполняйте мои распоряжения… Я не останусь в долгу.

Офицер интуитивно понял, что произошло нечто чрезвычайное, и он, слепо повинуясь, сможет быстро продвинуться по службе. Он немедленно сообразил, на чью сторону стать, и закричал:

– Да здравствует его светлость! Виват графу Альме!

Маленький отряд приближался ко дворцу. По дороге к нему присоединялись солдаты и простолюдины в праздничных одеждах. Они почти бессознательно кричали: «Да здравствует граф!» Точно так же, всего часом ранее, они вопили: «Смерть графу!»

Слух о возвращении графа Альмы молниеносно распространился по городу. Из уст в уста передавали слова, которые он сказал. Граф ездил на разведку вражеских сил. Граф рисковал жизнью. Со скоростью, обычной для всякой толпы, город охватило ликование. На всех улицах графа прославляли, хотя еще утром нынешнего дня хотели повесить.

– Ну, что я вам говорил? – обратился к графу сияющий Рагастен.

– Вы были правы, шевалье… Но к чему эти далекие фанфары и праздничные одеяния?

В этот момент толпа, облепившая графа Альму, излилась на главную площадь. В то же время из другой улицы, на площади, появился другой кортеж, еще более сверкающий, еще более шумный. И тогда как в первом кричали: «Слава графу Альме!», от второго поднималась к небесам волна оваций, слышались крики:

– Да здравствует наш вождь князь Манфреди! Слава княгине Манфреди!

Рагастен привстал в стременах. В пятидесяти шагах от него, за толпой, поверх отчаянно летающих в воздухе шарфов и шапок, показалась в пышной карете женщина в белом одеянии. Это была Примавера… Он отчетливо различил девушку. Рядом с нею красовался князь Манфреди – счастливый, улыбающийся, приветствующий толпу. Рагастен всё понял… Княгиня Манфреди, которую приветствовала виватами толпа, была дочерью графа Альмы!..

Глаза Рагастена словно затянуло облачной пеленой; ему пришлось сделать усилие, чтобы не упасть… Всё вокруг закружилось и рухнуло. Всё сделанное им оказалось бесполезным.

Между тем неизбежное приближалось. Два кортежа встретились у подножия парадной лестницы дворца. Князь Манфреди увидел изумление на лицах окружавших его синьоров. И в то самое мгновение, когда граф Альма спешился перед своим дворцом, князь тоже выбрался из кареты и крикнул:

– Это событие слишком серьезно, чтобы обсуждать его в гуще толпы. Пусть немедленно соберется совет!

Потом он подошел к графу Альме.

– Граф! – сказал он хладнокровно. – Я созвал совет.

– Я следую вашему примеру, князь! – высокомерно ответил граф, что вызвало оживление в его окружении.

Совет собрался в зале совещаний. За стенами замка его решения молчаливо ждали горожане.

А в зале совещаний, за обширным столом заняли свои места: сначала князь Манфреди, еще одетый в парадный костюм, потом граф Альма, весь покрытый дорожной пылью бледный и нервно покусывающий усы, Вадентино Риккардо, командующий конницей союзников, и Тривульче ди Пьомбино. Были приглашены также Джованни Малатеста, Джулио Орсини и Родериго л’Имола.

Когда граф Альма входил в зал совещаний, Рагастен, не отходивший от него до этой минуты, хотел удалиться. Но граф остановил его:

– Вы разве не слышали, что я назначил вас своим полковником?

– Так точно, синьор граф, – равнодушно ответил Рагастен.

– Так вот, синьор, полковники имеют право присутствовать на совете. Следуйте за мной, прошу вас.

Рагастен вошел… и застыл на пороге, ослепленный, колеблющийся… Он увидел приближающуюся к отцу Примаверу. Она была очень бледна.

– Отец мой, – произнесла она, и голос ее дрожал от избытка чувств, – вы видите, как я рада вашему возвращению, и это всё, что я могу вам сказать…

– Беатриче, – с некоторым оттенком шутливости заговорил князь, стараясь замаскировать таким образом свое беспокойство, – я узнал о твоем замужестве из криков толпы. Признаюсь, дитя мое, что это – чрезвычайное событие для отца!

– Отец, когда вы всё узнаете…

– Конечно, брак этот крайне почетен для нашего дома, – поспешил вернуть себе слово граф. – И хотя он заключен без моего согласия, думаю, что согласие самого дорогого для меня сердца имелось…Князь, вашу руку!

Маневр графа был столь же смел, как и ловок. Князь Манфреди, увидев, как принят главный, как ему казалось, предмет дискуссии, почувствовал, как тает его холодность.

Тем временем Примавера долго всматривалась в Рагастена. Она остановилась перед ним и, возможно, ждала, что он заговорит с ней… Ее взгляд, казалось, говорил:

«Я знала, что вы вернетесь! Я знала, что наши судьбы снова пересекутся…»

Но Рагастен глубоко поклонился и не уловил взгляда Примаверы. Он не услышал и легкого вздоха, вырвавшегося у княгини. Ледяное спокойствие охватило его, и он молча прошел мимо, словно никогда в жизни не видел дочери графа Альмы.

А вот Джованни Малатеста, который готовился подать руку молодой княгине и сопровождать ее до кресла, заметил долгий взгляд Примаверы на склоненного Рагастена!

– Синьоры! – сказал граф. – Я жду ваших объяснений о том, что произошло в моей столице… Разумеется, я почитаю за честь брак моей дочери с князем Манфреди, но тем не менее надеюсь, что вы мне расскажите, князь, и вы тоже, Беатриче, каким образом это серьезное событие свершилось за короткое время моего отсутствия…

Князь прибег к обычной для слабаков тактике. Имея кое-какие основания для упреков, он начал с предъявления конкретных претензий.

Ответить взялся Джованни Малатеста.

– Граф Альма, – жестко начал он, – не знает всего. Свадьба молодой графини стала лишь одним серьезным событием из двух, происшедших в его отсутствие. Генеральная ассамблея вождей вынесла решение об этом браке, но она решила и кое-что другое…

– И каково же это второе решение? – спросил граф.

– Решение… Приговор, вынесенный вчера…

– Приговор… Джованни Малатеста, вы забываете, где находитесь и с кем говорите!

– Я сказал «приговор», потому что подходит именно это слово. Граф Альма вчера был лишен своего титула, всех своих прав и прерогатив, а дочь его объявлена наследницей под опекой совета. Граф Альма объявлен вчера изменником и предателем. Граф Альма, следовательно, не имеет права задавать вопросы совету.

Эта жестокая, грубая атака, нервный и угрожающий тон Джованни Малатесты вызвали среди других членов совета чувство неловкости и неудовлетворения. Граф поднялся, намереваясь ответить, но тут же упал в кресло, пораженный ужасом. В этот момент к отцу приблизилась Примавера.

– Синьоры, – с болью в голосе заговорила она, – когда мой отец отсутствовал и обманчивая видимость его осуждала, я подавила свое дочернее милосердие, заглушила свою боль, приказала лицу не выдавать той скорби, которая раздирала мое сердце. Эта позиция отказа дает мне сегодня право требовать правосудия, которого нет в словах Джованни Малатесты.

– Что вы хотите сказать, княгиня? – возбудился Малатеста.

– Что я хочу сказать! – с нажимом повторила Беатриче. – Правду, которая читается в каждом взоре… Неожиданное возвращение графа Альмы, его добровольное возвращение к нам, само по себе достаточное доказательство, чтобы опровергнуть все несправедливые подозрения, выдвинутые против него и приведшие нас к ужасной ошибке!..

– Конечно! – в свою очередь взял слово князь Манфреди. – Если граф убедительно объяснит нам причины своего отсутствия, мы должны просить у него прощения.

– Синьоры, – заговорил граф Альма, – правда очень проста: меня завлекли в западню. И если вы снова видите меня перед собой, то этим я пожизненно обязан синьору шевалье де Рагастену.

Взгляды всех присутствующих обратились на Рагастена. А граф продолжал:

– Я совершил ошибку. Я согласился тайно встретиться с двумя посланцами Александра VI и Чезаре. Эти люди приехали, чтобы склонить меня к измене. Если я не приказал арестовать их, если я сдержал свое возмущение, то это потому, что, притворно согласившись на их посулы, надеялся получить ценнейшие сведения. Но эти презренные шпионы разгадали мою тактику. И тогда они решили похитить меня… Они назначили мне свидание за городом. Их было только двое. Я подумал, что мне нечего бояться и не взял никакой охраны… Увы, синьоры!.. Я не учел сил одного из посланцев… барона Асторре. Несмотря на отчаянное сопротивление, меня схватили и привязали к лошади. Потом мы сломя голову мчались в ночи… Наконец мои тюремщики решили, что мы отъехали достаточно далеко от Монтефорте и остановились в придорожной гостинице… Совершенно случайно в той же гостинице остановился шевалье де Рагастен. Он понял мое положение и напал на барона Агирре, которого ранил, а также и его сообщника – монаха по имени Гарконио. Освободив меня, шевалье по доброй воле согласился проводить меня в Монтефорте. Вот что произошло со мной, синьоры.

Спокойный голос рассказчика и некоторая болезненная гордость, звучавшая в его словах, произвели на собравшихся именно то впечатление, на которое граф и рассчитывал. Общее впечатление передал князь Манфреди, который склонился перед графом и сказал:

– Ваше сиятельство, мы виновны.

– Да нет, – живо отозвался граф. – Видимые обстоятельства были против меня. Вы действовали точно так, как я бы действовал на вашем месте. Синьоры, если вы мне поверили, не будем больше вспоминать об этом ужасном происшествии.

– А между тем, граф, решения в ваше отсутствие приняты… командиры назначены…

– Пусть каждый сохранит доверенные ему полномочия, – беззаботно решил граф, довольный в глубине души произведенной переменой.

– Теперь только остается, – сказал князь Манфреди, – приказать герольдам объявить о возвращении к власти его сиятельства графа Альмы, павшего жертвой несправедливых подозрений.

И тогда снова послышался голос Малатесты:

– Я считаю правдивым рассказ его сиятельства. Все обстоятельства в мельчайших деталях подтверждают его слова. Однако, синьоры, остается последняя деталь, на которую я хочу обратить ваше внимание. Его сиятельство граф Альма привезен к нам шевалье де Рагастеном.

Малатеста выделил имя француза. Намерения его были столь очевидны, что граф вздрогнул, а Рагастен, оторвавшись от своих дум, внимательно посмотрел на говорившего.

Джованни Малатеста немедленно отреагировал:

– Синьоры, мы во второй раз встречаемся с шевалье де Рагастеном… Впервые это произошло в катакомбах, в окрестностях Рима… Тогда шевалье признался нам, что служит у Чезаре Борджиа! Не странно ли, что граф Альма, покинувший Монтефорте, чтобы встреться с двумя шпионами Чезаре, возвращается в город еще с одним шпионом тех же самых Борджиа?

При этих словах Примавера ощутимо побледнела. Граф, уже готовый проститься с Рагастеном, проговорил:

– Синьоры, клянусь… Я не знал…

Рагастен, услышав такое кровное оскорбление, собрался, будто готовясь накинуться на обидчика. Но внезапно он одумался. Его напряженные черты разгладились; презрительная улыбка появилась на губах, и он резким голосом ответил:

– Синьор Малатеста, вне всякого сомнения, хочет получить три тысячи золотых дукатов, выбитых с ликом Александра Борджиа!

Малатеста положил руку на рукоять шпаги.

– Объяснитесь, – прорычал он. – Объяснитесь сейчас же – или, клянусь, вы умрете!

– Вы судите ошибочно, – сказал Рагастен, с презрением скрестив руки на груди. – Вы требуете от меня объяснений. Я дам их, потому что хочу, а не потому что вы их так желаете получить. Синьоры, призываю вас в судьи. Наш святой отец Александр VI, вкупе со своим достойным сыном Чезаре, назначили цену за мою голову, потому что я отказался участвовать в определенной махинации с Монтефорте. Голова моя, синьоры, оценена в три тысячи золотых дукатов. Знаю, что это много, и моя скромность, конечно, страдает от столь высокой оценки, которую в Риме связывают с моим пленением. Правда, синьоры, сопровождая графа Альму в Монтефорте, свободный город, не подчиняющийся Борджиа, город, служить порабощению которого я отказался, я надеялся избавиться от ищеек, посланных папой по моему следу. Синьор Джованни Малатеста оскорбил меня, и мне придется уехать из Монтефорте. Он отказал мне в гостеприимстве, которое каждый итальянский дворянин считает своим долгом предоставить гонимому. А я как раз и есть такой гонимый. Утверждаю, что синьор Джованни Малатеста выдает меня в руки Борджиа. А потому имеет преимущественное право на три тысячи дукатов. Он заслужил эту кучу денег.

Короткая речь Рагастена принесла чудесные плоды. Прежде всего он рассказал о себе Примавере, а это шевалье было необходимо. Далее: он завоевал симпатию и уважение слушателей. И наконец, он ответил на обвинение Джованни Малатесты еще более обидным оскорблением.

Мимолетное пламя гордости залило краской лицо Примаверы. Рагастен не видел этого. Но Малатеста увидел! Опьянев от бешенства, он приблизился к шевалье с поднятой рукой. Но прежде чем эта рука опустилась, прежде чем кто-либо из присутствующих смог вмешаться, Рагастен схватил руку Малатесты и вывернул ее. Потом Рагастен, страшный, с обозленным лицом, наклонился над молодым человеком, тщетно пытавшимся вырваться из цепких объятий.

– Когда вы хотите, чтобы я убил вас? – почти беззвучно спросил Рагастен.

– Лучше скажи, что сам боишься умереть! – храбрился Малатеста.

Рагастен выпустил руку Малатесты, уверенный, что тот не решится на оскорбительный жест.

– Синьор, – холодно сказал шевалье, – где вы предпочитаете, чтобы я ждал вас?

– На главной площади.

– Когда?

– Сегодня вечером.

Бледный от гнева, Малатеста, пошатываясь, вышел. Ссора была быстротечной. Никто их присутствовавших на совете вождей так и не смог вмешаться. Когда Малатеста вышел, Рагастен повернулся к ним.

– Синьоры, – сказал он с достоинством, – теперь, когда надо мной не тяготеет никаких подозрений, я могу с полным удовольствием дать вам свои объяснения… Я узнаю здесь синьоров, которые были в катакомбах. Вы слышали, как я отказался присоединиться к любому выступлению против Борджиа. Однако надо сказать вам, как и зачем я приехал сюда…

– Синьор, – прервал его Джулио Орсини, один из членов совета, – мы примем ваши объяснения, если вы захотите их дать. Но сейчас я должен заявить, что обвинения Джованни Малатесты совершенно необоснованны. Я могу подтвердить, что Борджиа считают вас одним из своих смертельных врагов. Я находился с секретной миссией в Риме в день, когда вы бежали из замка Святого Ангела. Я читал объявления, в которых назначалась цена за вашу голову. И по усилиям, предпринятым для вашей поимки, я понял, какой страх вы внушаете Борджиа. С этого самого момента я очень хотел узнать вас и я счастлив, что сегодня обстоятельства позволили мне протянуть вам руку дружбы.

Рагастен с радостью пожал руку Орсини. Другие члены совета один за другим выразили свои симпатии.

Тогда шевалье рассказал свою историю с того момента, как он появился в Италии. Эту историю, уже известную нашим читателям, он передал простыми словами, и ничего не было более восхитительного, чем спокойствие, с которым он говорил о том, как заключил Чезаре вместо себя или как позднее держал в своей власти самого папу.

Членам совета казалось, что они слышат историю похождений Нового Одиссея. Примавера, также внимательно слушавшая рассказ, ни разу не позволила проявиться своим чувствам. Ее поглощенность рассказом была такой глубокой, что, когда шевалье закончил говорить, она внезапно вздрогнула, словно наступившая тишина ее удивила.

Граф Альма одобрил все решения, принятые в его отсутствие. Он даже упрашивал князя Манфреди сохранить за собой верховное командование. Мягкость князя была, по мнению Альмы, большим преимуществом. Во время заседания граф Альма пытался утвердить за Рагастеном звание полковника, но шевалье упрямо отказывался.

– Предпочитаю действовать как свободный доброволец, – каждый раз выдвигал он одну и ту же причину.

– Значит, вы подумываете нас покинуть?

– До сих пор, синьор граф, я вел жизнь авантюриста, то и дело меняющего свои прихоти. Такая рискованная жизнь, с ее опасностями и горестями, по-своему привлекательна. Признаюсь, мне было бы трудно отказаться от нее. Оттого-то мне нелгко сказать, где я буду завтра… Впрочем, исход моей дуэли с синьором Малатестой.

– Этой дуэли не будет! – живо перебил его граф.

– Нельзя допустить, чтобы два таких храбрых дворянина бесполезно проливали свою кровь! – поддержал графа князь Манфреди. – Пусть пригласят сюда Джованни Малатесту.

Джулио Орсини вышел и вскоре вернулся с Малатестой. На этот раз молодой человек, кажется, восстановил свое хладнокровие.

– Дорогой Джованни, – начал князь, – вы были несправедливы к шевалье де Рагастену. У нас есть верные доказательства, что ваши подозрения неосновательны… Наш горячо любимый граф, вернувшийся к нам после поступка, в котором он согрешил разве что потерей осторожности, вернул свои титулы. Однако он соизволил оставить в наших руках командование, которое нам доверила генеральная ассамблея.

– Я невыразимо счастлив, что граф достоин нашего повиновения, – сказал Малатеста.

– Прекрасно! Теперь поговорим о Рагастене. У вас слишком благородное сердце; вы очень храбры; поэтому сможете признать свою неправоту.

– Перед тем как ответить вам, я хотел бы сказать пару слов шевалье де Рагастену.

– Что же! Пусть так и будет, – проговорил с удивлением князь Манфреди.

Джованни Малатеста отошел в оконный проем, где к нему присоединился Рагастен. Примавера, державшаяся подле отца, инстинктивно отступила к другому окну.

– Синьор, – сказал Джованни, – с того самого момента, как увидел вас в римских катакомбах, я от души восхищался вашим честным образом действий и вашей храбростью… Мое мнение не изменилось, после того как вы вернули в город Альму. Убежден, что вам он обязан честью.

– Синьор, уверяю вас…

– Позвольте мне закончить, шевалье… Я хотел вам сказать, что слетевшее с моих губ обвинение совсем не соответствует моим мыслям. Даже в тот самый момент, когда я подыскивал наиболее обидные слова, я восхищался вами и – увы! – завидовал вам!

Рагастен был обескуражен. Храбрость Джованни Малатесты не подлежала сомнению. Что же произошло с молодым человеком?

– Шевалье, – продолжил Малатеста, – я должен принести вам свои извинения перед этими господами, поскольку я оскорбил вас, зная, что вы этого не заслуживаете.

– А я, – сказал в ответ Рагастен, – унижения такого достойного дворянина не допущу.

– Спасибо, шевалье. Наша сегодняшняя дуэль отменяется. Но мы все же сразимся…

– Не понимаю…

– Нам надо сразиться! И один из нас должен умереть!

– Решено! Я готов схватиться с вами в смертельном поединке, хотя ваше поведение мне кажется…

– Безумным!.. Можете сказать это…

– И когда же мы устроим поединок? – спросил Рагастен, всё больше и больше удивляясь.

– Завтра, с наступлением ночи.

– Хорошо. Где?

– У Головы… За городской стеной, в середине ущелья, по которому вы проехали, как мне сказали… Вы, видимо, заметили две огромные скалы?.. Одна из них немного напоминает голову человека.

– Хорошо. Завтра ночью, у скалы, которую называют Человеческой головой. Я буду там, синьор.

– Спасибо, шевалье, – возбужденно сказал Малатеста.

– Позвольте только задать вам вопрос. Порядочный человек не позволит себя убить столь достойной личности, как вы, или, наоборот, проткнуть вас шпагой. Ради чего?

– Хотите знать, почему я вас провоцирую?

– Тысяча чертей! Да, я хотел бы знать это…

– Ладно!.. Я люблю Беатриче!.. Поймите меня! Люблю ее до потери разума! Потому-то и позволил себе низко оскорбить вас. Люблю ее так, что предпочту умреть, лишь бы не знать, что она принадлежит другому!

Рагастен сильно побледнел.

– Вы любите княгиню Манфреди, но почему же эта любовь…

Малатеста схватил его за руку и перебил:

– Люблю ее, – он с трудом переводил дыхание, – а она вас любит, вас!

Рагастен буквально остолбенел, не в силах ни пошевелиться, ни слова вымолвить. Ему хотелось удержать Малатесту, но тот уже вышел на середину зала.

– Синьоры, – произнес он твердым голосом, – синьоры, равные мне по положению, перед вами, слышавшими неправедное обвинение, приношу свои извинения шевалье де Рагастену.

Руки всех присутствующих протянулись к Рагастену. А тот, смеясь и громко разговаривая, как будто ничего не произошло, вышел из зала вместе с другими членами совета.

Рагастен собрался последовать за ними, но тут легкая рука легла ему на плечо. Это была рука Примаверы.

– Сегодня вечером, в дворцовом саду, – прошептала княгиня, – я хотела бы поговорить с вами…

Рагастен глубоко поклонился. Он с трудом переводил дыхание, нетвердо стоя на ногах. Когда он выпрямился, княгиня Манфреди уже покидала зал. Граф Альма подал ей руку. А возле нее, слегка нагнувшись, чтобы удобнее было говорить, шел князь Манфреди – высокий, улыбающийся, счастливый…

«Малатеста сказал, что она меня любит! – предавался своим мыслям Рагастен, все еще не в силах сдвинуться с места. – Но от этого она не перестает быть супругой князя… Она навсегда потеряна для меня!.. Потеряна!.. Ах, Малатеста ошибся. Ревность слишком далеко его завела… Она не любит меня… Это – сплошная иллюзия! Безумие!.. Джованни Малатеста сказал, что один из нас должен умереть… Теперь я знаю, кто умрет!

 

XLII. Герцогиня ди Бишелье

А за несколько недель до этих событий чудесный вечер в Веселом дворце заканчивал один из тех роскошных дней, которыми так славится сладкая, лучезарная Италия. В зале статуй Лукреция Борджиа, растянувшись на мягком ковре и подложив под голову кучу подушек, мечтала с полузакрытыми глазами. Она рассеянно слушала негромкую музыку оркестра, состоявшего из мандолин и флейт.

Полузабытые амбиции мало-помалу становились яснее на экране ее лихорадочного воображения. Что она представляет собой в Риме?.. Ничто!

Празднества! Одни только празднества!.. Для кого?.. Для нее?.. Празднества, призванные доказать римским нобилям величие Борджиа… Празднества!.. Одно за другим – только празднества!.. Вот и вся ее жизнь.

Душа ее восстает против этого позолоченного рабства, против подавления ее воли. Как это! Она, оказывается, всего лишь инструмент в руках Александра VI и Чезаре?… О! Командовать! Господствовать! Быть королевой! Стать абсолютной владычицей в королевстве, которое она сама выкроит!

Но для осуществления этой фантастической мечты нужен мужчина. Мужчина!.. Сильный супруг, который не жалуется на судьбу, избегает любой западни; его смелость и хитрость должны превосходить даже могущество рода Борджиа! И она знает такого мужчину! Он существует! Ей удалось его ухватить! Правда, он ускользнул, но она не считает себя побежденной. Она найдет его. А когда он окажется в ее власти, она напустит его на Италию и скажет ему:

– Я сделала тебя королем! Сделай меня королевой!

Она обожает этого мужчину, она его любит, она видит его хозяином своей судьбы. Пусть он издевается над нею, презирает ее – она только сильнее будет восхищаться им.

И вот уже с первых шагов, когда она приступила к исполнению своей мечты, перед Лукрецией возникло неожиданное препятствие! Смешное по сути своей препятствие: имя! Лукреция не свободна! Лукрецию величают герцогиней ди Бишелье!

Когда-то в Риме жил такой человек, имя которого она носит. Она поклялась в повиновении и верности ему перед Господом, которого на земле представляет ее отец. Значит, она остановилась, отступила? Ни в коей мере! Лукреция Борджиа не предназначена для жизни подле мужчины, пусть даже этот мужчина будет ее мужем.

И даже в тот самый день, когда прямо перед Веселым дворцом герцога ди Бишелье убил ударом в спину собственной рукой Чезаре Борджиа, Лукреция была убеждена, что ее супруг распространял клеветнические слухи на ее счет.

Она объявила глубокий траур. Погибшему герцогу устроили пышные похороны. Римляне не видели ничего подобного со времени похорон герцога Гандийского. Такие вот мрачные спектакли устраивали Борджиа своему народу. Римляне не забавлялись бы лучше, если бы убили самого папу или его сына.

Лукреция не замечала пустоты, образовавшейся возле нее. Впрочем, одиночество ей нравилось. Оно позволяло вволю предаваться своим мыслям и обдумывать в деталях масштабный план, взлелеянный ею.

Освободившись от мужа, Лукреция первым делом объявила Чезаре, что будет сопровождать его в Монтефорте.

– Но ведь мы договорились, – возразил Чезаре, – что ты будешь наблюдать за порядком в Риме во время моего отсутствия.

– Договорились, но я хочу увидеть войну вблизи. Впрочем, здесь же всё спокойно. Никогда наши римляне не выказывали такой верноподданности.

Чезаре отлично знал: что Лукреция решила, она выполнит, несмотря ни на какие препятствия. Поэтому он больше не настаивал. Когда же пришел день и располагавшиеся в лагерях под Римом войска пришли в движение, Лукреция отправилась в поход вместе с ними и вместе с братом.

Дорожная повозка отвезла их в Тиволи, где назначен был сбор всей армии. Лукреция рассказала отцу про смерть мужа.

– Не плачь, дочка, – соизволил утешить ее папа, – этот бедняга был полностью разорен!

Такой короткой надгробной речи удостоил он несчастного герцога ди Бишелье, а потом отец нашел более интересную тему для разговора с детьми. Прежде всего они занялись обсуждением похищения Рагастеном Розиты. Старый Борджиа, вставляя время от времени вымученные шуточки, рассказал о том, как попал в ловушку он, хитрый лис, как он поверил в смерть Розиты и как гроб нашли пустым.

– Таким образом, – заключил Чезаре, – этот парень победил поочередно нас троих!

– Да, – согласился папа и задумался. – И надо сожалеть, что такой человек ушел от нас.

– Верно, отец, но он к тому же вел с нами дерзкую игру и просто издевался над нами. Этот человек умрет, и умрет от моей руки.

Лукреция едва заметно улыбнулась, а папа уточнил:

– Он умрет… если ты его найдешь! Кто нам скажет, где он теперь? Возможно, уехал во Францию.

В этот момент в комнату вошел паж.

– В чем дело? – спросил Чезаре.

– Только что прибыли барон Асторре и дон Гарконио. Они испрашивают разрешения войти.

– Немедленно ввести их! – крикнул папа.

Подслушивавшие под дверью барон и монах поспешили войти.

– Одни? – сердито крикнул старый Борджиа.

– Да еще и ранены? – добавил Чезаре.

В самом деле, рука барона висела на перевязи, а у монаха было перевязано плечо. Выглядели оба крайне жалко. Монах опустился перед папой на колено.

– Святой отец! – взмолился он. – Бог свидетель, что мы сделали невозможное чтобы привезти к вам графа Альму…

– И что? Он отказался? Так надо было притащить его силой! Для чего вам, барон, дано геркулесово сложение? Для чего вам, Гарконио, дарована дьявольская хитрость? Я объединил оба этих качества: грубую физическую силу одного и интеллект другого… Мои усилия закончились вашим постыдным поражением… Вы за это дорого заплатите!..

– Святой отец! – пролепетал полумертвый от страха монах. – Граф Альма согласился. Я в конце концов убедил его, он поехал с нами…

– И что же потом? Говорите!

– Потом, святой отец, явились две силы, о которые разбились все наши предвидения. Мы были уже далеко от Монтефорте, всё шло хорошо, но тут нам случилось попасть в сети самого Сатаны!.. Он набросился на нас, вырвал из наших рук графа Альму и увез его в Монтефорте, в чем нет никаких сомнений!..

– Вы, видно, умом тронулись, монах?.. Что означают ваши речи? Кто такой этот Сатана?

Лукреция расхохоталась.

– Да Рагастен же! Опять все тот же Рагастен!

Монах удивился:

– Как? Синьора знает об этом?

– Я догадалась. Но ведь это он, не так ли?

– Увы! Святой отец, ваша дочь сказала правду.

И дон Гарконио подробно пересказал сцену в гостинице: внезапное вмешательство Рагастена, удар кинжалом, который он, дон Гарконио, получил, когда отважно атаковал этого демона, схватку Рагастена и барона Агирре и наконец отъезд графа Альмы, которого увез Рагастен.

Папа побледнел от ярости. Гнев овладел и Чезаре.

– Дураки! – заорал он. – Трусы!..

Он готов был броситься на монаха и довершить то, что так славно начал Спадакаппа, но старый Борджиа удержал его.

– Разве ты не видишь, – сказал он сыну, – что ненависть объединяет этих двоих против Рагастена? Поверь мне, они сделают все возможное, чтобы отомстить за нас, даже, возможно, больше, чем мы сами.

Эти слова урезонили Чезаре.

– Идите, – распорядился папа, – отдыхайте. Вы, дон Гарконио, и вы, барон, можете рассчитывать на мою благодарность. Операция вам не удалась, но жизнь на этом не кончается.

Барон и монах, счастливые, что так дешево отделались, поспешили выйти.

– Что ты об этом думаешь? – спросил старый Борджиа у Чезаре.

– Мне кажется, что этот человек стал злым гением нашего дома.

 

XLIII. Слава Борджиа

Во время этой сцены Лукреция не произнесла ни слова. Она странно улыбалась, представляя себе вещи, которые заставили бы Чезаре немедленно убить сестру, если бы он мог читать мысли. Старый Борджиа после первого приступа гнева оставался мрачным и подавленным. Его план рухнул. Граф Альма, вернувшись в Монтефорте, пока остается вне досягаемости новых искушений.

– С некоторого времени мне ничего не удается! – пожаловался он. – Ох, дети мои, чувствую, это наступает конец. Амбиции юности, труды зрелого возраста, надежды старости – всё разбивается, всё исчезает.

– Что вы говорите, отец? Мы же здесь, рядом; мы готовы продолжить ваше дело, упрочить его…

– Чезаре! – продолжал папа с таким возбуждением, которое он очень редко выказывал. – Чезаре, спеши, пока я жив!.. Если ты не станешь королем в этом году, если ты не возложишь на голову железную корону, с родом Борджиа будет покончено! И всё дело моей жизни умрет вместе со мной! Торопись!.. Говорю тебе: самое время!

Чезаре и Лукреция побледнели. В первый раз отец так ясно говорил о своих планах. В первый раз они увидели трагическое величие в замыслах старика. Значит, он лелеял в мечтах создать династию Борджиа. И он мечтал объединить Италию под скипетром своего сына, прежде чем умрет!

Мысленно оглядевшись, Чезаре прикинул, кто еще держится в Италии. И никого не увидел!… Он превышал всех других по меньшей мере на голову. Один, правитель Рима и Романьи, вырастающий, образно говоря, из кровавых гекатомб, предназначенный для короны … или для убийств! Он понял!

Его отец создал вокруг него пустоту! Его отец даже принес в жертву Франческо, чтобы он, Чезаре, был один, чтобы никакая другая сила не могла противостоять его силе, чтобы он стал королем! Лукреция тоже все поняла. И с отстраненным выражением лица она мечтательно прошептала:

– Увидим, кто будет королем!..

Она ведь тоже хотела власти. И хотела для себя одной! Она тоже хотела основать королевство, вытащить мужчину из ничтожества, сделать его королем, для того чтобы самой стать королевой!

Лицо Чезаре пылало румянцем гордости.

– Что надо делать, отец? – возбужденно спросил он, пьянея от будущей абсолютной власти. – Говорите! Приказывайте!

– Что делать! – усмехнулся старый Борджиа. – Прежде всего: побеждать!

– Я это сделаю!

– Овладеть змеиным гнездом Монтефорте!

– Я возьму его!

– Сравнять крепость с землей, уничтожить графство Альма, сжечь их города и селенья, опустошить их поля, надеть голову графа Альмы на крест, который ты воздвигнешь на руинах его столицы, показать пример всей Италии и отравить страну страхом. Власть в Италии должен взять Борджиа. Он передаст эту власть своим детям вместе с миссией увеличивать домен, созданный мною, Родриго, вплоть до той поры, когда весь мир станет королевством Борджиа!

Обезумев от грандиозных картин, обрисованных папой, Чезаре воодушевился:

– Я покажу Италии этот страшный пример, отец! Ближайшей осенью я прикажу засеять зерном укрепления Монтефорте… Клянусь, что ни один из тех, кто собрался воевать с нами, не уйдет от наказания. И будьте спокойны, отец: оно будет ужасным!…

Лукреция, рассмеявшись, прервала тираду брата:

– А что же будет со сладкой Беатриче?

– О! Эта! – зарычал Чезаре. – Именно она стала причиной наших неудач! Это она возбуждает Италию против нас!.. Горе ей!

– Значит, ты больше не любишь ее, братец?

– Люблю так, как еще никогда не любил. Она стала причиной моих бессонных ночей… Из-за нее я страдал и продолжаю страдать… Но моя любовь идет в паре с моей ненавистью. Когда я убью ее защитников, распну на кресте ее отца, разграблю и сожгу его город, тогда я возьму ее. Она примет мою любовь как поругание.

– Браво, братец! Наконец-то ты стал самим собой! – мрачно сказала Лукреция. – Только позаботься о защите: столицу Альмы будут отчаянно защищать…

– Да будь у них в десять раз больше солдат, пусть их укрепления вдруг вырастут на сотню локтей, будь их ворота из железа, а рвы заполнены пылающим огнем вместо воды, я выкорчую племя Альма!

Чезаре произнес эти слова с таким бешенством, что даже его сестра задрожала от ужаса.

Приливом гордости засияло лицо папы, но Лукреция уже возражала:

– У Альмы есть кое-кто получше всего перечисленного, братец!

– Кто же? Кто находится у них, кого я не смог бы сразить? Говори!.. О раны Господни!.. Вижу, ты хочешь сказать!

– Да! Я хочу назвать того, кто победил нас троих, одного за другим! Я говорю о Рагастене!

– Этот человек победил нас неожиданностью и хитростью. Он располагает силой слабых. В начинающейся борьбе его манера действовать бесполезна. Он будет моим! Именно с него начну я свой подвиг разрушения.

– Чезаре! – вдруг сказал папа. – Я прошу у тебя этого человека. Пусть это будет моя доля!

Чезаре поглядел на отца и понял: если доверить месть старику, то она превзойдет всё, что можно себе представить.

– Хорошо! – сказал он. – Вы его получите, отец! Я отправляюсь искать его, и я вам его привезу!

– Когда ты выступаешь?

– Завтра!

 

XLIV. Свадебная ночь

Дворец графов Альма, как и большинство жилищ владетельных итальянских синьоров, был украшен обширными садами. Монументальная парадная лестница была пристроена со стороны фасада, выходившего на главную площадь, которую затеняли вековые клены. Другая лестница в два марша спускалась на великолепную террасу с тыльной стороны дворца; по ее мраморным ступеням можно было сойти в парк.

В этот вечер Примавера медленно сошла по мраморной лестнице и приказала служанкам оставить ее одну. Погрузившись в свои мысли, она углубилась в парк. Потом она присела на полированную гранитную скамью. Ребенком она играла на этой скамье, рядом с матерью. Юной девушкой она любила жаркими вечерами предаваться на этой скамье мечтам о принце, который появится однажды, такой же юный, как и она сама, отважный, мужественный, блещущий умом…

Теперь тот, кого она ждала, мог бы прийти. Но она больше не принадлежит себе! Она не может, улыбаясь, протянуть ему руку и сказать:

– Я вас ждала… я ваша…

Так она сидела и вздыхала о своих разбитых мечтах, о юности, брошенной в объятия старика, как вдруг на дорожке послышался хруст гравия под чьими-то легкими шагами. Тень появилась перед нею и мужской голос сказал:

– Я здесь, синьора; я выполнил ваши указания.

Примавере даже не надо было поднимать глаза; она сразу узнала шевалье де Рагастена. Он стоял в двух шагах от скамьи и держал в руке шапку.

– Синьор, – сказала она, – я хотела вас поблагодарить… Перед свидетелями я, возможно, не была бы такой искренней, как мне хотелось… Поэтому я и попросила вас прийти сюда.

Рагастен молча поклонился.

– Поблагодарить вас, – повторила она, и в голосе ее слышалось чувство, которое она не смогла подавить, – потому что только здесь я могу понять и оценить жертву, которую вы принесли.

– Жертву, синьора? – спросил шевалье.

– Может быть, есть какое-нибудь другое, более верное, выражение? Вы полагаете, что я не всё поняла той ночью, когда вы по моему желанию пришли в Риме в катакомбы, чтобы сообщить мне то, чего я не знала: Чезаре Борджиа предложил вам завидный пост. Я знала, что вы бедны, и знала, что дочь папы открывает вам свои милости. Вам стоило только принять эти блестящие предложения. Мне известно, что многие римские дворяне, и даже из самых видных, сочли бы невероятной удачей, если бы оказались в вашем положении… Шевалье, вы отказались от фортуны и почестей, вызвали на себя смертельную ненависть Борджиа, подверглись жестокому осуждению – всё это для того лишь, чтобы не стать моим врагом… Тщетно ищу я слова, которыми могла бы вам выразить свою признательность…

– Синьора, – сказал Рагастен, – если я действительно имел честь принести жертву, как вы думаете, то я уже вознагражден за свой поступок, потому что вы пришли и поблагодарили меня за это.

– Наконец, – продолжила Примавера, – вы спасли моего отца. Я считала бы себя недостойной вашего великодушия, если бы откровенно не сказала вам об этом. Граф Альма предал своих союзников… Вы не дали имени, которое я ношу, покрыться несмываемым позором.

– Имени, которое вы носите, синьора? – взволнованно прервал ее Рагастен.

Примавера вздрогнула. Она поняла скрытый смысл вопроса.

– Имени, которое я носила, – почти прошептала она, побледнев.

И сразу же с достоинством продолжила:

– Впрочем, синьор, это всё то же имя. Вам, верно, неизвестно, что Манфреди и Альма принадлежат к одному дворянскому роду. Две его ветви равным образом были задеты глубокой раной, нанесенной … отъездом графа Альмы… Значит, вы рисковали жизнью и для того еще, чтобы спасти нас от позора и боли.

Она замолчала, словно подступившие чувства душили ее.

– Синьора, – сказал тогда Рагастен с едва заметной печалью, – покидая службу у Чезаре, возвращая графа Альму в его столицу, опуская то немногое, чего я не хочу вам говорить, я только оставался верным своему слову…

– Объяснитесь, синьор.

– Помните, синьора, день, когда я имел честь встретить вас в оливковой роще, возле ручья?

– Я не забыла этого, – сказала Беатриче, закрывая глаза.

– В таком случае, может быть, вы вспомните и слова, которые я тогда сказал?.. Я говорил, что за вас, синьора, готов пролить всю свою кровь, если в том будет необходимость, и что приношу свою жизнь в услужение вам… Видите, что с того момента я не мог действовать по-другому.

Наступило молчание; для нее молчание полно было таинственного возбуждения, для него – полно горечи.

«Ах, – подумал шевалье, – если бы она любила меня, как сказал об этом Джованни Малатеста, разве она говорила бы со мной так холодно… Она приняла в жертву мою жизнь и верит, без сомнения, что очень много сделала для меня, выразив свою благодарность…»

Тем временем Примавера пришла в себя.

– Я не только хотела поблагодарить вас, синьор. Я еще хотела спросить, … если, конечно, вы согласитесь ответить… о ваших теперешних намерениях. Отец, я слышала, назначил вас своим полковником… Вы отказались от этой должности?

– Да, синьора.

– Понятно: ведь вы гораздо выше этих функций.

– Не в этом дело, синьора. Должность полковника почетна, на ней можно отличиться. Скорее, она выше того, на что я мог бы надеяться.

– Почему же в таком случае вам не согласиться? – несколько живее спросила Примавера. – О. прошу вас, синьор, не считать меня неблагодарной до такой степени, что расцениваю эту должность достаточным доказательством моей признательности… Но в вашем согласии я бы видела доказательство того, что вы… согласны надолго остаться у нас… что ваша отвага и ваша шпага будут вместе с нами в час крайней нужды, в которой мы снова окажемся. И наконец, я надеялась, что мы всегда будем … друзьями.

Примавера произнесла последние слова так тихо и таким дрожащим голосом, что Рагастен услышал в них больше, чем было сказано. Внезапное помутнение разума охватило его. Шевалье готов был броситься на колени перед Примаверой и прокричать ей о своей любви…

– Успокойтесь, синьора, – сказал он с горечью, – моя шпага послужит вашему делу. Мы всегда будем… друзьями, если употребить слово, которое вы изволили применить в отношении меня.

– Ладно! – вскрикнула она. – А раз так, то почему вы отказались от предложения графа Альмы?

– Синьора, – холодно ответил Рагастен, – я солдат-авантюрист, а блестящее положение полковника намного выше моих претензий. Она предполагает наличие связей, пугающих меня, признаюсь вам в этом. Я всегда жил сегодняшним днем, не знал другого господина, кроме своей собственной фантазии, иного проводника, кроме собственного минутного каприза; я привык дышать вольным воздухом, приходить, уходить, останавливаться и уезжать по своему собственному внушению… Извините же меня, что не уступил вашим просьбам… Предпочитаю жить свободным…

– Но в конце концов, вы намерены остаться в Монтефорте?

– Не знаю, синьора.

Слова эти были сказаны сухо, почти грубо. Рагастен продолжал:

– Во всяком случае, если я увижу, что мои услуги могут принести какую-то пользу, я останусь до того дня, надеюсь, очень близкого, когда побежденный Чезаре вынужден будет отступить… Ну а тогда ничто больше не будет удерживать меня в Италии, и я вернусь во Францию.

– И больше ничего? – вздохнула Примавера.

– Больше ничего! – повторил Рагастен.

– Поступайте по своей воле, синьор.

Рагастен низко поклонился и собирался уже сделать шаг назад. Сердце его было переполнено любовью, безнадежностью и гневом. Примавера жестом удержала его.

– Простите меня, синьор, – сказала она тихим голосом. – Я… хотела… поговорить с вами… еще об одном происшествии… Оно произошло сегодня…

– Говорите, синьора.

– Речь пойдет о вашей ссоре с синьором Малатестой.

«Вот когда пришел момент истины, – подумал шевалье, закусив до крови губу и чуть не крикнув от отчаяния и бешенства… Она любит Малатесту… Она заставила меня прийти, чтобы упросить меня не биться с ним!»

Он приготовился в молчании слушать объяснения Примаверы. С видимым волнением она спросила шевалье:

– Вы хотите драться с Малатестой на дуэли?..

– Но, синьора, вы же видели, что синьор Малатеста публично извинился… Следовательно, вызов на дуэль, который я ранее получил от него, можно считать отмененным.

– Знаю, но вы же будете драться. Почему вы скрываете от меня правду, шевалье? Я же не скрываю, что слышала, что вам говорил в оконном проеме Джованни Малатеста…

Словно молнией поразило мозг Рагастена.

– Вы слышали … всё?

Внезапный румянец залил лицо Примаверы. Хорошо, что стемнело.

– Я слышала только, что Джованни Малатеста назначил вам встречу у скалы Голова. То, что говорилось раньше, я слушать не хотела. Я всё поняла.

– Это верно: Малатеста вызвал меня на дуэль. Она должна состояться завтрашней ночью.

– А если я попрошу вас…

Она остановилась, терзаемая в эту минуту самой худшей пыткой, какую она только испытывала в своей жизни.

– О чем вы хотите попросить меня, синьора? – холодно осведомился Рагастен.

– Чтобы дуэли не было! – не переводя дыхания выпалила она. – Убедите его, что в данный момент ни он, ни вы не имеете права проливать свою кровь… Я уверена… что он откажется.

– Ах, синьора! – возразил Рагастен. – Вы слишком доверяетесь чувствам. Вы уговариваете меня отступить, стерпеть унижение… Этого не будет!.. Но будьте спокойны, синьора, – добавил он с легкой усмешкой, – на этой дуэли умрет не Малатеста… Прощайте, синьора!

И он ушел быстрым шагом, взбешенный муками ревности. Ошеломленная, Примавера несколько секунд оставалась на месте, потом до нее дошел смысл сказанного Рагастеном. И тогда, не сознавая уже, что делает, она встала, протянула руки вслед уходящему и позвала:

– Рагастен!

Однако шевалье был уже далеко. Он не слышал призыва. Примавера опустилась на скамью и разразилась рыданиями.

Внезапно парк засветился огнями. Послышались голоса. Ее искали, звали. Среди голосов Примавера услышала голос князя Манфреди. Несколько мгновений спустя и сам князь предстал перед нею.

– Наконец-то!.. Вот вы где… – обрадовался старик. – Я страшно испугался… Возьмите мою руку… Я провожу вас.

– Сейчас, князь, – ответила Беатриче. – Мне хочется еще немного подышать ароматным воздухом этой прекрасной ночи.

Князь обернулся к факельщикам и жестом отправил их прочь. Когда они остались одни, князь присел возле своей молодой супруги.

– Вы правы, – сказал он. – Как сладки минуты, которые проходят в одиноких мечтаниях, вдали от навязчивых людей… Прекрасная ночь!.. Как все спокойно кругом!.. Как далеки мы от всего остального мира!.. Понимаете ли вы, Беатриче, мое счастье?..

Князь взял ее за руку; Беатриче позволила это сделать, хотя чуть-чуть отстранилась, чего старик не заметил.

– Счастье неожиданное, о котором даже не мечталось. Кто бы мог предположить, что среди стольких молодых людей, плененных вашей красотой, вы не выберете ни одного, а вашим избранником стану я, старик, глядящий в могилу?

– Князь…

Манфреди наклонился и прижался губами к руке Беатриче. Это уже не был поцелуй ради приличия. Это был поцелуй любви! Примавера тихо вскрикнула и инстинктивно отдернула руку.

– Что с вами, Беатриче? – спросил старик.

Что с ней?

Когда, обезумев от предложения Малатесты, она лихорадочно искала какой-то выход, чтобы не воспротивиться этому предложению и тем самым разрушить дело защиты государства, которое столь долго она создавала, Примавере вдруг пришла в голову великолепная мысль. Она решила избрать в мужья старого Манфреди. Она просто не подумала в тот момент, что окрыленный ее выбором и радостью старик захочет стать ее супругом не только номинально!

Она искала спасения от ближайшей опасности. А опасность эта сводилась к одному: стать женой Малатесты или одного из молодых синьоров. Примавера знала, что давно стала пассией этого молодого синьора. И она бросилась в объятия старика, которого расценивала как отца. А теперь у князя Манфреди проснулась любовная страсть, и он спешит потребовать свои права.

– Пойдемте, дорогая Беатриче… Вернемся во дворец.

Он опять хотел взять ее за руку, но на этот раз Беатриче отшатнулась с заметным отвращением, что заставило князя побледнеть.

– Что с вами, Беатриче?

– Ничего, – чуть слышно ответила она.

– Но мне кажется, что вы боитесь меня, избегаете меня… С тех пор как я здесь, вы не сказали мне ни слова.

– Оставьте меня на время, синьор, – сделав усилие над собой, сказала Примавера.

Князь Манфреди встал.

– Беатриче, – сказал он серьезно, – вас что-то беспокоит. Вы не хотите поделиться со мной своими заботами?

– Хорошо! – вдруг решилась Примавера. – Не хочу ничего скрывать от вас.

– В добрый час! – согласился Манфреди, горько усмехнувшись. – Говорите, не бойтесь.

– Ладно, синьор… Я хотела… Ах! Не знаю, поймете ли вы меня…

– Беатриче! К чему эти недомолвки? Я вижу, я великолепно понимаю, что вы меня нисколько не любите. Но за отсутствием любви, на которую я, старик, не мог и надеяться, разве вы не могли бы проявить хоть немного искреннего чувства ко мне…

– Клянусь, что мои чувства к вам искренни и глубоки…

– Но не до супружеской покорности! – закончил граф.

Примавера оставила без ответа последние слова старика.

– Значит, – продолжил Манфреди, – мне придется поверить в какую-то ошибку… Или, может быть, интригу, жертвой которой я стал. Мне семьдесят два года. Никто еще никогда безнаказанно не насмехался над Манфреди… Говорите, Беатриче! Умоляю вас говорить открыто!

Примавера в отчаянии скрестила руки.

– Вы молчите, Беатриче! – гнев Манфреди рос с каждой минутой. – Значит, вы просто издевались надо мной?.. Вы?.. Что я вам сделал плохого?.. Почему вы выбрали именно меня?.. Предпочли всем остальным?.. Для того чтобы терзать и унижать?

– Князь! – произнесла она дрожащим голосом. – Я расскажу вам, что происходит в моем сердце, а потом делайте со мной всё, что подскажет ваше великодушие.

– Успокойтесь, дитя мое, – сказал он. – Объяснитесь и не бойтесь князя Манфреди, который в данный момент помнит только одно: еще вчера он называл вас своей дочерью.

– Узнайте же правду, – сазала Примавера после минутного раздумья, за время которого она попыталась собрать всё свое самообладание. – В момент, когда Джованни Малатеста сделал ассамблее известное вам предложение, я отдавала себе отчет в том, что некоторая часть наших, колеблющихся или, может быть, напуганных предстоящей борьбой, ищет лишь серьезного предлога, чтобы отстраниться…

– К сожалению, это правда! – сказал князь.

– И такой предлог был бы обязательно найден, если бы я не согласилась! В одну секунду, которая мне показалась веком, я поняла, что все успехи нашего дела зависят от произнесенных мною слов… Мне надо было не только назначить воина, но и выбрать мужа… Тогда я решилась пожертвовать собою…

– Это ужасное для меня слово, синьора!

– А мое положение было еще ужаснее… Джованни Малатеста любит меня… Но я его не люблю. Я питаю к нему братские чувства, как и ко всем нашим друзьям. Но одна мысль стать его женой приводит меня в ужас… То же самое можно сказать о других молодых синьорах, заставивших меня догадаться об их чувствах, которые я совсем не разделяю.

– Таким образом, – сказал князь, не сумевший скрыть своего удовлетворения, – среди тех, кто присутствовал на ассамблее, не было того, кого вы любили?.. Вы клянетесь?

– Клянусь, но разве это нужно? Разве не выбрала бы я супругом того, кто желанен моему сердцу, если хотя бы один из этих молодых синьоров внушал мне иные чувства, чем уважение и привязанность?

– Верно. Простите меня, Беатриче. Но ваш выбор потряс меня до такой степени, что я стал рассуждать, как юноша, который опасается всего, лишь бы не потерять своего счастья.

– Оказавшись перед трудным выбором, я сразу же подумала о вас, князь! О вас, называвшем меня своей дочерью!

Князь Манфреди подавил вздох.

– Понимаю, – сказал он с горечью, – вы вышли замуж за имя… Что же до мужчины…

– Князь, – прервала его Примавера, – вы ошибаетесь… Но дайте же мне закончить. В первую минуту я была счастлива, став вашей женой… Но возбуждение спало. И тогда, помимо моей воли, передо мной предстала реальность.

Старый Манфреди попытался перебить ее.

– О! Позвольте мне досказать до конца. Я не смогла бы в другой раз заговорить об этом. Сердце мое разрывается от одной мысли о причиненном вам незаслуженном огорчении… Три месяца, князь… Прошу у вас три месяца… Представьте себе, что вы сделали мне предложение, и я согласилась!.. В моей просьбе нет ничего обидного. Клянусь, что у меня нет отвращения к вам… И потом, князь, разве нельзя вам примириться с вполне законным требованием: согласовать этот брак с моим отцом?

– Да, – ответил князь, пораженный разумностью ее доводов.

– Отец утвердил наш брак. Но, не кажется ли вам, что, действуя так, он сделал хорошую мину при плохой игре? Он просто вынужден был согласиться с решением, принятым без него.

– Остановитесь, Беатриче! – прервал ее старый Манфреди. – Не говорите больше об этом. Вы оскорбите меня или посчитаете неспособным вас понять. Всё, что вы только что сказали, весьм разумно, что не должно бы меня удивлять, но я все-таки не престаю вами восхищаться.

– Как вы добры!

– Просто справедлив!.. Больше ни одного слова на эту тему, Беатриче… А теперь возьмите меня под руку, мое дитя, моя невеста… Я поведу вас в ваши покои.

– Нет, князь… Я хочу еще побыть здесь одна, наедине со своими мыслями…

– Между тем…

– Кого мне бояться? Столько раз я оставалась здесь ночью, на долгие часы…

– Пусть будет так, как вы пожелаете! – сказал князь, поклонившись. Потом он медленно удалился.

Примавера, стоя, глядела вслед высокой фигуре князя, исчезавшей в темноте. Когда князя не стало видно, она снова уселась на гранитную скамью. И тогда ей почудилось, что она освободилась от мучившей ее тревоги и возвращается к жизни.

 

XLV. Легенда об ущелье и скале Голова

Эта ночь была ужасной для Рагастена. Он бродил вокруг дворца, смотрел на гаснувшие один за другим огни, пытаясь догадаться, какой из них горит в супружеском покое княгини Манфреди. Рассвет застал его, бледного, осунувшегося, на главной площади, под платанами.

Он наконец-то освободился от пытки ревностью, которой добровольно поддался, и ушел бормоча:

– Хватит! Для меня всё кончено!

Джулио Орсини, испытывавший к нему самые дружеские чувства, предложил ему покой в своем дворце, и Рагастен принял это предложение с благодарностью. Он и направился во дворец Орсини. Он разбудил спящего Спадакаппу и приказал седлать Капитана.

– Мне надо сопровождать вас, синьор?

– Нет, жди меня здесь… Я вернусь поздно.

Потом, когда лошадь была оседлана, Рагастен добавил:

– Кстати, я могу задержаться на несколько дней, а то и вообще не вернусь.

– Святая Мария! Шевалье хочет меня покинуть!

Не отвечая, Рагастен острием кинжала выковырял несколько драгоценных камней, украшавших рукоять его шпаги. Этим оружием, как мы помним, прежде владел Чезаре Борджиа. Когда камешки упали на землю, Рагастен сказал Спадакаппе:

– Вот тебе в утешение..

Но Спадакаппа отступил на шаг и покачал головой.

– Тогда чего же ты хочешь? – спросил Рагастен.

– Синьор шевалье, – сказал Спадакаппа, – вы предлагаете мне состояние. Благодарю вас. Но если вы меня бросите, мне ничего не надо. Предпочту вернуться к своему прежнему ремеслу.

Рагастена взволновали эти простые слова и преданность этого человека, который всего за два месяца этого убил бы без угрызений совести запоздалого горожанина на ночной римской улочке, чтобы завладеть эквивалентом самого мелкого бриллианта из тех, от которых он теперь отказывается.

– Значит, ты не хочешь расставаться со мной?

– От одной только мысли о расставании с вами, – ответил Спадакаппа, – у меня выступает холодный пот. Ах, синьор, неужели я потерял ваше расположение?

– Ладно, договорились! Оставайся… Но я предупреждаю тебя, что мне придется покинуть Италию…

– Какая разница!

– Как ты можешь отказаться от своей прекрасной родины?

– Синьор! Да ведь все страны красивы, лишь бы жизнь там была свободной!

Рагастен не настаивал; он только подал Спадакаппе знак следовать за ним, не позабыв собрать бриллианты.

– Никогда не знаешь, что может случиться, – сказал шевалье.

Спадакаппа весело запрыгнул в седло и вскрикнул:

– Клянусь Мадонной, синьор шевалье, вы меня пугаете!

Рагастен ничего не ответил. Четверть часа спустя он уже покинул город. Правду сказать, он не знал, что может произойти. Главное теперь – провести день вне стен Монтефорте. Он бы теперь не смог взглянуть на Примаверу или князя Манфреди. Целый день он скитался в окрестностях города и чисто инстинктивно подмечал точки, удобные для атаки или защиты.

К четырем часам пополудни он оказался на плато, господствовавшем над ущельем, по которому они прибыли в город вместе с графом Альмой. В это время к нему подъехал Спадакаппа и, указав рукой на какой-то домишко, просто сказал:

– Харчевня.

– А! Сдается, ты голоден?

– И хочу пить! – добавил Спадакаппа.

У него и в самом деле не было причины позабыть про аппетит, как это случилось с хозяином. С самого утра они ничего не ели. Спадакаппа спрашивал себя, не хочет ли шевалье уморить себя голодом. В таком случае Спадакаппа как верный конюший обязан придерживаться самого строгого поста. Рагастен успокоил его:

– Ты мне напомнил! Честное слово, мне тоже очень хочется есть.

И они поскакали к замеченной гостинице.

По пути Рагастен внимательно оглядывал скалы, возле которых приютилась корчма. Он заметил, что одна из скал на самом деле напоминает гигантский профиль человеческой головы. Капризы природы, как это нередко случается, высекли дождями и снегом эту нерукотворную скульптуру в гранитной скале.

Рагастен и Спадакаппа остановились перед заведением, называвшимся, естественно, «Гостиница у Головы». Хозяин, его жена и двое сыновей были заняты погрузкой на телегу своего нехитрого скарба: столов, скамеек, шкафов и шкафчиков…

– Боюсь, как бы нам не пришлось продолжить пост, – сказал Рагастен.

– Я займусь кухней, – поспешил успокоить его Спадакаппа. – У них наверняка еще остались куры, яйца, цыплята. Не пройдет и двадцати минут, как я приготовлю фрикасе и омлет, какие не стыдно подать на стол даже кардиналу.

– Можно ли поужинать? – крикнул Рагастен хозяину.

– А почему же нет, синьор?

– Но вы вроде готовитесь к переезду…

– Это не помешает еде. Садитесь вон за тот стол в саду, и вас обслужат.

Возле гостиницы и в самом деле был разбит квадратный садик, а в нем, вдоль скалы, стояли два-три стола.

«Какая восхитительная дуэль может здесь состояться!» – подумал Рагастен.

Хозяин гостиницы, человек лет сорока, показавшийся очень словоохотливым, никому не захотел доверить обслуживание словно с неба упавших гостей. Наливая им кувшин домашнего вина, он пытался нащупать тему для разговора.

– Вижу по вашей одежде, синьор, что вы человек военный…

– Да, милейший!

– Ах, война! – вздохнул достойный хозяин. – Мне было здесь так спокойно. Но вот приходится бежать. Я укроюсь в Монтефорте, где, надеюсь, смогу заниматься своим ремеслом, имея клиентами господ аркебузиров.

– Отличная идея! Тем более, что здесь, похоже, вам уже не доведется процветать.

– Хм!.. Здесь-то дела мои шли не так уж плохо, синьор. Меня знали на много лье в округе, и не было иноземного путешественника, который не заезжал бы посмотреть на меня…

– Ах, вот что! Так вы – местная знаменитость!

– Да, синьор! – скромно ответил хозяин.

– И откуда же взялась такая слава?

– А это оттого, что я единственный во всей округе могу рассказать историю скалы Голова. Историю эту мне рассказал мой отец, а он узнал ее от своего отца. Так в течение очень долгого времени, может быть, нескольких столетий – кто знает?.. – эта история переходила от отца к сыну, поскольку семья наша с давних пор обитала у подножия этих скал.

– История, конечно, очень интересная?

– Ужасная история, синьор! Но с начала до конца правдивая!

– Хотел бы с ней познакомиться…

– Ничего нет проще, синьор. Я расскажу ее всего за жалкое маленькое экю!.. Такова моя плата.

Рагастен бросил на стол дукат.

– Послушаем, что за история! – сказал он.

– Вы всё узнаете! – обрадовался хозяин. – Я покажу вам одну штуку, которую очень редко показываю… На дне моего подвала… есть след… дыра, очень приметная. Она служит неопровержимым доказательством…

В этот момент солнце опустилось за горизонт. Хозяин пугливо огляделся.

– Ну! – сказал Рагастен. – Я жду.

– Приближается ночь, – смутился хозяин, – и надо спешить, потому что я не хочу ни за какие деньги рассказывать эту историю ночью!

И хозяин при этих словах перекрестился.

– Это почему же? – спросил Рагастен.

– Если произнести в темноте имя злого духа, можно навлечь несчастье… Это, например, вызовет кровопролитие … или … смерть человека.

Рагастен вздрогнул, потом сказал, залпом осушив бокал:

– Поехали!..

– Итак, – начал хозяин, – история уходит корнями в далекие времена, когда страной правил Филиппо III, третий граф из династии Альма. В хрониках записано, что ему исполнилось тридцать или тридцать пять лет, это был человек, полный сил, смелый, одушевленный добрыми намерениями. Его любили за доброту и восхищались его храбростью. В те времена в округе свирепствовали бандитские шайки. И не было здесь синьора, даже хорошо вооруженного и окружавшего себя изрядной охраной копейщиков, кто бы не платил дань этим разбойникам. Граф Филиппо решил покончить с этими бандами и преуспел в этом. Только одной шайке удалось скрыться. Это была банда Якопо Рыжего. Прозвище свое этот бандит получил не только потому, что был рыжим, но еще и оттого, что убил неведомо сколько людей. Говорили, что руки его навсегда покраснели от пролитой крови. Граф тем временем женился. Он взял в супруги красавицу Беатриче, дочь местного барона. Свадьба была многолюдной. На нее пригласили всех жителей Монтефорте; пировали на свежем воздухе. И вот в конце пира молодая графиня начала обход столов, и вы можете себе представить, как ее приветствовали. Она подошла к последнему столу, когда перед ней вдруг появился мужчина, которого никто не знал. «Что вам угодно?» – спросила юная графиня, полагая, что незнакомец пришел просить какой-то милости. – «Я хочу, – заговорил мужчина, – объявить, что влюблен в тебя, а если ты сейчас же не согласишься стать моею, я разрушу город Монтефорте!» Графиня Беатриче испуганно вскрикнула. Муж и другие синьоры окружили ее и собирались прогнать наглеца. Но в ту же минуту полсотни горцев, сидевших за соседними столами, стали стеной вокруг незнакомца и, выставив свои длинные ножи, дали ему возможность бежать. Потом они исчезли и сами с криками: «Да здравствует Якопо Рыжий!..» Происшествие это сильно обеспокоило графиню… Она еще не пришла в чувство, как вдали послышался звук рога. Это был герольд, спешно посланный соседними баронами. Опустили подъемный мост; герольд вошел в город. Он принес известие, что весь север Италии наводнили варвары, а поэтому каждый барон, каждый граф должны собрать всех воинов, какими они располагают, и прийти на помощь. «Хорошо, – ответил граф Филиппо, отправляйся к тем, кто тебя послал, и скажи, что завтра я выступаю с пятьюдесятью копьеносцами». Наутро после свадьбы граф отправился в поход во главе своего войска, в котором кроме пятидесяти копейщиков была сотня воинов, вооруженных тяжелыми двуручными мечами. Всего же собралось около тысячи человек, если добавить оруженосцев, конюших и прочих слуг. Прошел год; граф Филиппо воевал на берегах По и Адидже. Наконец варвары были отброшены за горы. Войско графа, поредевшее, но победоносное, возвращалось домой. Граф был рад увидеть свой старый замок Монтефорте. За год своего отсутствия он часто вспоминал свою молодую супругу и угрозу Якопо Рыжего. Но особого беспокойства у него не было, потому что в то время крепость Монтефорте была неприступной. Город был окружен со всех сторон непреодолимыми скалами, а ущелья, которое вы видите в двух сотнях шагов от себя, еще не существовало… Но графа по прибытии к городу ждало жестокое разочарование. За три месяца до его появления бандиты Якопо Рыжего овладели городом. В течение трех месяцев графиня, укрывшаяся в замковой башне, выдерживала осаду. Поскольку помощи ждать им было неоткуда, осада должна была закончиться либо смертью осажденных, либо их капитуляцией. Отчаянье графа не знало границ. И в самом деле! Природная защита Монтефорте, на которую граф так полагался, которой так гордился когда-то, обернулась против него! Он не мог приблизиться к городу. В крепость вели две-три тропинки, по которым могли пройти не больше четырех человек в ряд. Несчастный граф стал лагерем как раз в том месте, где мы с вами находимся. Сознавая, что приступ невозможен, он горько плакал при виде верхушки башни, где заперлась его супруга. Свою палатку он поставил как раз на месте нынешней гостиницы. Он задумал штурмовать город с рассветом, но очень быстро понял, что его людей перебьют одного за другим, а подняться на обрывистый склон они не смогут. Военачальники графа убедительно доказали ему, что штурм города невозможен. Больше того, они объявили, что через три дня уходят искать себе новую родину. Граф Филиппо обожал Беатриче, а потому решил убить себя…

Хозяин гостиницы прервался.

– Продолжайте, любезный, – попросил Рагастен. – Вы очень интересно рассказываете.

– Ах, – вздохнул хозяин, – теперь я перехожу к самому странному эпизоду этой истории. Итак, граф Филиппо решил скорее покончить с собой, чем покинуть жену. Наступила ночь… Очень холодная ночь. Ветер завывал в горных ущельях… Слуга разжег огонь в палатке графа… Глубокой ночью граф, который не мог сомкнуть глаз, увидел рядом с собой какого-то человека, абсолютно неизвестного ему. Несмотря на холод, он был в легкой шелковой одежде. Он ничего не говорил, только смотрел на графа Филиппо и как-то странно улыбался. «Кто ты?» – спросил граф. Вместо ответа незнакомец рассмеялся и сунул свои ноги в пламя костра. Огонь, бушевавший вокруг, не тронул засунутых в костер ног. Графу удалось заметить, что это вовсе и не ноги, а раздвоенные копыта. Тогда он понял, с кем имеет дело, и осенил себя крестным знамением. «Ты узнал меня, – сказал дьявол, вздрогнувший от графского знамения, – но предупреждаю тебя, что если ты попытаешься повторить этот знак, я вынужден буду уйти, а ты потеряешь последний шанс увидеться с женой, и Беатриче станет добычей Якопо Рыжего». – «Молчи!» – сказал граф, скрипя зубами от охватившей его ревности. Сатана снова расхохотался. «Хочешь вернуться в Монтефорте? – спросил он. – Хочешь уничтожиь Якопо Рыжего и его банду? Хочешь снова увидеть Беатриче?» – «Говори! – сказал граф, задыхаясь. – Чего ты хочешь от меня?» – «Ничего… Или почти ничего! Я могу дать тебе средство пробить ущелье в горах, достаточно широкое, чтобы ты смог провести войско, застать врасплох бандитов, триумфально войти в Монтефорте и освободить Беатриче…» – «Что надо делать?» – «Всё очень просто. Ты дашь расписку, а я дам тебе золотое кольцо, и ты его наденешь на палец… При помощи этого кольца ты одним движением пробьешь необходимый проход через горы. Пройдет десять лет, и ты на этом самом месте вернешь мне кольцо… Если ты этого не сделаешь, душа твоей Беатриче, будет принадлежать мне». – «А если я верну кольцо?» – «Я возьму его, и тогда уже твоя душа будет моей собственностью. Согласен?» – «Согласен! – решительно сказал граф Филиппо. Давай перо и чернила! Я подпишу пергамент!» Сатана тщательно проверил подпись, сложил пергамент, который куда-то исчез, а потом вручил графу золотое кольцо. «Через десять лет, день в день, точнее – ночь в ночь, верни мне кольцо! – напомнил дьявол. – Иначе душа твоей Беатриче будет принадлежать мне!» Сказав это, дьявол пронзительно расхохотался и исчез под землей. А граф, не теряя ни минуты, вышел из палатки и затрубил в рог, собирая своих воинов. Он объявил, что надо идти на приступ. Воины посчитали его безумным. Но граф подошел к скале и вытянул руку. Тотчас послышался страшный грохот, словно тысячи громов загремели на небе. И войско, одновременно удивленное и перепуганное, увидело, как раскрылась гора, рухнули скалы и до самых стен Монтефорте пролегла проезжая дорога. Позднее теснину, по которой проходит дорога, назвали Адским ущельем. Именно по ней войско Чезаре Борджиа однажды пошло на штурм Монтефорте. По нему войску Чезаре суждено пройти еще раз…

– Да, именно по нему, – задумавшись, вторил хозяину гостиницы Рагастен.

– Бесполезно говорить вам, – продолжал свой рассказ хозяин, – что граф Филиппо, благодаря Адскому ущелью, застал врасплох покоренный город. Бандиты Якопо Рыжего были вырезаны все до последнего. Вообразите сами, какова была радость супругов. Несколько лет пробежало в безоблачном счастье. Но роковая дата приближалась, и граф Филиппо день ото дня становился всё мрачнее. И наконец настал канун того дня, когда должна была исполниться десятилетняя годовщина. Граф Филиппо приказал разыскать епископа Монтефорте и долго совещался с почтенным прелатом. К вечеру следующего дня граф отправился на то место, где мы теперь стоим. Пробило полночь. И сразу же появился сатана. «Очень хорошо! – сказал он. – Вижу, что ты верен данному обещанию. Принес кольцо?» – «На, бери!» – сказал граф Филиппо. Сатана жадно протянул руку, но сейчас же отдернул ее с ужасным воем. Граф Филиппо, чтобы не нарушать буквы договора, принес кольцо. Но он положил его в сосуд со святой водой!.. В соответствии с тем же договором, у сатаны было только пять минут, чтобы завладеть золотым кольцом. «Ну же! Бери!» – повторил граф Филипо. Свыше двадцати раз дьявол пытался погрузить руку в сосуд, который держал граф, с каждым разом он кричал от невыносимой боли. В самом деле, соприкосновение со святой водой жгло ему руку точно так же, как нас обжигал бы расплавленный свинец. Наконец, исчерпав силы, с растерзанной рукой, он, отчаявшись, он закричал: «Ты победил!.. Но я тебе отомщу!.. Смотри!» И тогда он ударил в землю черенком своих вил. Одна из скал, в окружении которых стоял граф Филиппо, закачалась у основания и начала крошиться. Казалось, что ее куски отпадают, словно вырезанные искусным скульптором… Скала приняла форму человеческой головы. И голова эта была точным портретом графа Филиппо. «Видишь эту скалу? – закричал сатана. – С нею теперь будут навеки связаны судьбы представителей рода Альма. Когда скала упадет, когда исчезнет эта гранитная голова, потомство твое вымрет и дом Альма исчезнет!» Сказав эти слова, сатана с ужасными проклятиями исчез под землей. …

Закончив рассказ, хозяин гостиницы тяжело покачал головой.

– Мне остается, – сказал он, – показать вам дыру, проделанную трезубцем сатаны, когда он ударил им о землю в этом месте… Хотите посмотреть?

– Честное слово, мне это интересно! – сказал Рагастен.

И он последовал за хозяином. Тот зажег потайной фонарь и стал спускаться по высеченной в граните лестнице.

– Но это же ваш погреб? – удивился Рагастен.

– Да, я использую это помещение под погреб. Вино здесь долго остается свежим. Но идемте дальше.

Хозяин продолжил спуск по некоему подобию колодца и в конце концов добрался до дна. В середине находилась узкая трещина, вероятно, образовавшаяся в результате медленного просачивания грунтовых вод. Эта дырка довольно правильной формы достигала в диаметре ширины черенка от вил или метлы.

– Смотрите! – произнес хозяин с восхищением и с оттенком страха. – Вот абсолютное доказательство, что сатана проткнул здесь почву.

– В самом деле! – отозвался Рагастен, очень внимательно осмотревший дыру.

Потом он не менее тщательно осмотрел всё, что осталось от колодца, и глубоко задумался.

– Чудесно! – сказал он наконец, отвечая собственным мыслям.

– Разве я не говорил! – довольно поддакнул хозяин.

Потом они поднялись наверх. Рагастен взглянул в направлении Монтефорте. В этот момент он увидел трех или четырех галопирующих всадников. В одном из них он узнал Джованни Малатесту. Через несколько минут всадники подскакали к гостинице и спешились. Джованни Малатеста поприветствовал Рагастена.

– Боюсь, заставил вас ждать, синьор!

– Нисколько! Впрочем, времени я зря не терял и познакомился с историей Адского ущелья, а также скалы Голова…

– Эти господа, – кивнул Малатеста в сторону всадников, прискакавших с ним, – будут присутствовать при нашей встрече.

– Добро пожаловать, – сказал Рагастен.

– Место вас устраивает?

– Как нельзя лучше.

– Тогда нам остается только скрестить шпаги.

Не отвечая, Рагастен спокойно обнажил клинок и принял защитную стойку.

 

XLVI. Лагерь Чезаре

Сразу же после встречи в Тиволи Чезаре Борджиа, закованный в стальные латы, окруженный швейцарской гвардией (а эти крепко сложенные парни, тяжелые пехотинцы, лично отобранные Чезаре, один к одному, были объединены в отдельный полк), сопровождаемый эскортом из двадцати синьоров, составлявших его штаб, дал сигнал к выступлению.

Войско, ощетинившись оружием, огромной змеей углубилось в горные ущелья. В авангарде шли два полка пьемонтцев: бородатых коренастых солдат со звериным взглядом; они орали прощальные песни, постукивая короткими копьями и двусторонними мечами. За ними везли легкие пушки и бомбарды; их тянули мулы, которых нещадно лупил ловкий калабриец. Рядом с орудиями шли артиллеристы: гигантского роста немцы с длинными окладистыми бородами.

Сразу за пушками шли алебардщики, настоящие великаны, которых Чезаре навербовал во Фландрии. Эти воины шли тяжелой поступью, не думая о предстоящих сражениях и едва ли зная, за кого им предстоит умирать. За ними следовал полк массивных романских аркебузиров. Далее шли швейцарцы, грузные и безрзличные ко всему, монотонно напевающие какой-то пастушеский мотив. Среди них ехал на коне Чезаре. За швейцарцами двигались другие полки, арьергард составляла блистающая стальными латами конница.

Шествие замыкали лазаретные фургоны и повозки с палатками и продовольствием. Их эскортировала легкая конница: те же романцы на низеньких лошадях, вооруженные только широкими палашами и – для защиты – легкими щитами.

Чезаре был мрачен. Зрачки его горели злым огнем. Ноздри вдыхали резкие запахи этого марширующего людского скопища. Вождь был в своей стихии. Однако, несмотря на физическую веселость выступления в поход, несмотря на гордость, порывами находившую на него, когда с какой-нибудь высотки полководцу открывалось суровое зрелище его армии, несмотря на непоколебимую уверенность в победе, которая должна была сделать его королем, Чезаре был мрачен.

Два имени беспрестанно тревожили его мозг: Рагастен и Примавера.

Позади него придворные весело обсуждали начавшуюся кампанию. Чезаре слушал их предложения, иногда односложно одобрял их. Но беседа всё время возвращалась к предстоящим грабежам. Их обсуждали в мельчайших деталях.

Порой Чезаре подъезжал к Лукреции. Она удобно устроилась в дорожной повозке, которую окружала личная гвардия герцогини. Время она проводила в мечтах или за чтением.

Возле повозки шагал монах Гарконио, еще бледный после ранения, и Лукреция часто перекидывалась с ним фразами, но так тихо, чтобы никто ничего не расслышал. Всякий раз, когда Чезаре приближался к сестре, беседа резко обрывалась.

Армия шла регулярными переходами. Однажды вечером, после многодневного медленного марша, войско остановилось на широкой равнине; планомерно раскинули палатки. Потом вокруг лагеря немедленно начали рыть ров. В конце равнины, среди скал, открывалось ущелье, ведущее к Монтефорте.

На следующий вечер Чезаре захотел встретиться с сестрой. Он нашел ее в великолепном шатре, установленном по ее особому указанию. Но Лукреции в шатре не оказалось. Она не появилась и ночью. Наутро Чезаре осознал происшедшее: Лукреция исчезла.

«Она испугалась и решила вернуться в Тиволи», – подумал он.

Чезаре решил вызвать дона Гарконио и допросить его. Монаха тщетно искали по всему лагерю; он тоже исчез.

 

XLVII. Дуэль

Рагастен, отправляясь на рандеву с Джованни Малатестой, находился в настоящем отчаянии. Он готов был позволить сопернику убить себя, покончить одним ударом с жизнью, которая казалась ему ненужной с того момента, как Примавера стала недоступной для него. Но свое решение он принял, не учитывая свою могучую тягу к жизни, свой особенный темперамент, который в крайнем случае принимал смерть и даже позволял желать ее, но для него была невыносимой мысль умереть побежденным.

И вот в тот самый момент, когда он принял защитную стойку, шевалье, как говорится, открыл грудь сопернику. Но первый же серьезный удар он парировал. Это была не столько жажда жизни, сколько заинтересованность в искусстве владения шпагой. Малатеста оказался серьезным противником. Он затеял жуткую игру. И Рагастен, возможно, позволивший бы убить себя неловкому бойцу, почувствовал, как в нем просыпается отвага, причем с того самого мгновения, как он понял реальность смертельной угрозы.

Он заинтересовался дуэлью и восхитился фехтовальным искусством своего соперника, что и спасло шевалье.

Между тем Малатеста наносил ему удар за ударом. Намерения Рагастена изменились. Он отказался от мысли ранить соперника; шевалье поставил себе целью только защищаться, но так, чтобы не дать себя поранить. Уже первая схватка вызвала восторженные возгласы свидетелей дуэли. Два или три раза шевалье мог смертельно ранить противника, но каждый раз он ограничивался только отражением удара, не нанося быстрого ответа.

Три довольно продолжительных схватки следовали одна за другой. Четвертой Рагастен решил закончить дуэль. Серией дублей, которые делали шевалье грозным боцом, он блокировал шпагу Малатесты и выбил ее в воздух. В те времена разрешалось убивать обезоруженного соперника. Дуэль была настоящей смертельной схваткой, в которой разрешались любые хитрости. Надо было убить или быть убитым.

Обезоруженный Малатеста скрестил руки.

– Вы торжествуете на всех фронтах, синьор, – с горечью сказал он. – Убейте меня!..

Свидетели дуэли за эти несколько коротких мгновений посчитали Малатесту мертвецом. Но Рагастен, ничего не говоря, кинулся к шпаге Малатесты. Он подобрал оружие, потом тяжелым шагом вернулся к молодому человеку и протянул ему шпагу рукоятью вперед.

Этот жест был столь чистосердечен, что свидетели дуэли не могли удержаться от аплодисментов.

Малатеста напыжился, к глазам его подступили слезы, но он удержал их. В течение нескольких секунд он находился в подавленном состоянии; похоже, у него закружилась голова. Потом он широко раскрыл объятья; великодушие Рагастена покорило его…

– Любите ее! – тихо вымолвил несчастный молодой человек. – Вы достойны ее…

– Тысяча чертей! – ответил Рагастен. – Я отказался бы от своей части неба, если бы мне пришлось причинить зло столь совершенному дворянину. Но, – продолжил он, внезапно помрачнев, – вы в высшей степени ошибаетесь. Возможно, она вас не любит, поскольку вы так утверждаете. Но уверяю вас, что я в этом отношении ничуть не более счастлив!

Обмен репликами совершался тихими голосами. Малатеста покачал головой и взял Рагастена за руку.

– Синьоры! – обратился он к своим спутникам. – Это мой брат…

Джулио Орсини выразил общее мнение:

– Шевалье будет братом всем нам, потому что он будет сражаться в наших рядах, с нами и за нас.

Эти простые слова решили судьбу Рагастена. Всего за несколько мгновений до этого он повторял себе, что поскольку Примавера вышла замуж, он, закончив дуэль, может спокойно уезжать из города. Но слова Орсини связали его.

Уехать – значило отступить, спастись. Правда, Рагастен принял бы любое суждение, кроме обвинения в бегстве. И он без малейших колебаний ответил:

– Синьоры! Горжусь, что смогу победить или умереть в такой блистательной компании!

После этих слов все сели на лошадей и помчались в Монтефорте.

 

XLVIII. Плакучая ива

Примирение Рагастена и Джованни Малатесты было скреплено следующим вечером на ужине во дворце Орсини. Утром Рагастен, сопровождаемый своими новыми друзьями, пришел на аудиенцию к графу Альме и сообщил ему свое окончательное решение. Он готов был поступить на службу в армию союзников.

В ответ граф выразил глубокое удовлетворение и предложил ему самые привлекательные должности. Но пожелания Рагастена были куда скромнее. Он хотел сражаться добровольцем. Но потом, уступая настойчивости графа, он заявил:

– Так и быть; если ваше сиятельство намерен наградить меня званием и должностью, скажу, что в Монтефорте есть несколько крепостных орудий. Прошу приставить меня к этим пушкам для наиболее эффективного их использования.

Когда с назначением Рагастена было покончено, шевалье провел остаток дня с друзьями. Они вместе посетили фортификации и составили план защиты на случай осады, представив его на утверждение князю Манфрели. Потом все отправились на торжественный обед во дворец Орсини. После обеда Рагастен отправился в апартаменты, которые предоставил в его распоряжение Джулио Орсини. Там его поджидал Спадакаппа.

– Синьор, теперь мы не покинем Италию?

– Нет… По меньшей мере, пока.

– И у синьора больше нет желания убить себя?

– С чего ты приписал мне такое нелепое желание?

– Я подумал… Ну, раз вы живы и не намерены расставаться со мной… Бриллианты…

– Так… Бриллианты?

– Они там… на камине.

– И ты хочешь туда подойти? Ты становишься слишком честным. Берегись, это заведет тебя на плохую дорожку.

И Рагастен, более возбужденный, чем он хотел бы казаться, дружески хлопнул Спадакаппу по плечу, чем тот был очень польщен. Потом, когда конюший хотел удалиться, шевалье задержал его. У них была долгая таинственная беседа, в заключение которой Спадакаппа сказал:

– Хорошо, синьор. Я начну с этой ночи…

Прошло несколько дней. Рагастен каждое утро являлся во дворец вместе с другими военачальниками и синьорами. Когда ему случалось встретить княгиню Манфреди, он склонялся в глубоком поклоне, но с той последней встречи они не обмолвились между собой ни единым словом.

Шевалье каждый вечер занимался странным делом. Спадакаппа выходил из Монтефорте с маленькой тележкой, покрытой чехлом. Именно эту тележку охранял Рагастен.

Много людей входило и выходило из города, поэтому никто не обратил внимания на эти регулярные прогулки шевалье.

Армия союзников сконцентрировалась на большой равнине перед Адским ущельем. Эта равнина называлась Пьяноза. Туда же направлялось и войско Чезаре. Таким образом, противники оказались в видимости друг друга, разделенные расстоянием всего в одно лье. Можно было с уверенностью сказать, что они готовятся к сражению.

Однажды вечером, возвращаясь из очередной таинственной экскурсии, Рагастен, проехав в ворота, заметил в толпе входивших в город людей женщину, силуэт которой ему показался знакомым. Он подстегнул лошадь, но плотная толпа не позволила ему приблизиться к заинтересовавшей его даме. Пока он добирался до угла улицы, возле которого промелькнула женщина, ее и след простыл.

Рагастен галопом проскакал по улочке, заглянул в соседние переулки, но поиски оказались тщетными. Он вынужден был отказаться от погони за мимолетным видением, пробормотав:

– Видно, игра воображения! Это же невозможно!..

Прошло еще два-три дня. Рагастен уже совсем забыл о вечернем происшествии.

И вот князь Манфреди и граф Альма объявили наутро нападение на вражеский лагерь. Для подготовки атаки они созвали совет всех присутствующих в городе синьоров. На рассвете оба военачальника должны отправиться на месте сражения. Рагастен присутствовал на совете, как и Беатриче.

После совета Рагастен вернулся во дворец Орсини и тщательно проверил амуницию и оружие. Уверившись в их надежности, он с аппетитом поужинал и собирался лечь спать. Но сна не было; мысли его все время возвращались к Беатриче.

Возможно, ему предстоит умереть, и он захотел увидеть любимую в последний раз и рассказать ей, как он страдает! После тщетных попыток уснуть он наконец решился выйти на улицу. Ноги сами несли его к графскому дворцу. Двери были, конечно, закрыты, и он пошел вдоль решетки парка. Потом он остановился, прижавшись лицом к решетке. Он пытался проникнуть взглядом в темноту, но ничего не увидел.

Неожиданно для самого себя Рагастен залез на решетку и спрыгнул в парк.

Куда идти? Ориентировался он с трудом. И он пошел вперед без какой-либо определенной цели, словно ночной разбойник. Внезапно он оказался перед гранитной скамьей, где несколько дней назад видел княгиню Манфреди. Она и сейчас была там! И в одиночестве.

Рагастен не раздумывал. Он увидел княгиню и пошел прямо к ней. Примавера его сразу же узнала. Она видела, как он подходит, и не выказывала удивления… Она была уверена, что шевалье придет.

– Синьора, – сказал он, – простите, что я осмелился явиться перед вами в такое время…

– Я вас прощаю, – ничуть не смутившись, ответила она. – Но как вы вошли?

– Перелез через решетку, – попросту ответил он и, так как княгиня сделала, как показалось ему, осуждающий жест, продолжил: – О! Не поймите мой поступок неправильно. Клянусь, мое сердце полно искренним уважением к вам…

Она улыбнулась.

– Это уважение толкнуло вас на такие рискованные действия.

– Прикажите, и я уйду…

– Нет… Останьтесь.

И добавила, причем в голосе ее слышалось волнение, которого она не смогла скрыть:

– Не упрекаю вас за столь опасный поступок… Шевалье, вы, конечно, хотите сказать мне нечто важное.

– Я хотел, синьора, сказать вам вот что: завтра мы будем биться, я окажусь в первых рядах рукопашной, вполне возможно, что сейчас вы видите меня в последний раз… Если я умру, то было бы несправедливо не сказать вам, что я погиб, осчастливленный тем, что сохранил жизнь вам. И какое мне дело, мне, иностранцу, наемному солдату, до того, будет Чезаре повелителем Италии или нет. Это для вас, для вас одной, я рискую жизнью; последняя моя мысль будет о вас, так же как я постоянно думаю о вас с момента нашей встречи на Флорентийской дороге. И наконец, синьора, я люблю вас…

Она не прерывала шевалье, а слушала серьезно, глядя говорившему прямо в лицо. Шевалье закончил слегка приглушенным голосом:

– Вот это я и хотел сказать вам, синьора. Простите мою грубую откровенность, простите, что не смел украсить свое признание в соответствии с условностями, с уважением, которое я должен питать к княгине Манфреди…

Она протянула руку, чтобы остановить его. В душе ее, казалось, шла в течение нескольких секунд жестокая борьба. Потом она поглядела прямо в глаза Рагастену и медленно и очень серьезно произнесла:

– Князь Манфреди мне не муж…

У шевалье закружилась голова. Он боялся, что не расслышал, не понял этих слов, а то и просто придумал их.

– Что вы этим хотите сказать, синьора? – пробормотал он.

– Я выбрала князя, – продолжала она, – потому что не хотела выходить замуж ни за кого из синьоров, питавших ко мне сердечные чувства… Три месяца я буду невестой князя… А если через три месяца князь откажется от своего великодушия, если супруг победит в нем отца, каким я его всегда считала…

Она прервалась, подавленная, но не испуганная, а только сильно взволнованная признанием, готовым сорваться с ее губ…

– О! – прошептал Рагастен. – Скажите всё до конца!

– Хорошо! Тогда, шевалье, смерть соединит тех, кого разлучила жизнь!

Рагастен слабо вскрикнул и упал на колени, покрывая страстными поцелуями маленькую ручку, протянутую к нему.

– А теперь, – сказала она, успокаиваясь, – уходите, шевалье… Если вы погибнете завтра … или в какой другой битве, будьте уверены, что мои и ваши мысли составляют одно целое… Идите…

Рагастен поднялся.

– Я ухожу, – пылко проговорил он, – но не раньше, чем скажу вам, что отныне я бросаю вызов смерти и переверну целый мир, лишь бы завоевать тебя!

И в то же время он, не давая ей возможности защититься, обнял ее тонкую талию и прижался своими пылающими губами к устам Примаверы. Она упала почти без сознания на скамью, а шевалье, потерявший голову, безумный, кусал себе до крови губы, чтобы не закричать от счастья…

Рагастен поспешно исчез в парке, а час спустя Примавера вернулась в свои покои…

А надо сказать, что немного позади гранитной скамьи, у которой произошло описанное нами свидание, высилась старая плакучая ива; ее ствол со всех сторон был прикрыт спускающимися до самой земли могучими ветвями. Ива была старой, и ствол наполовину сгнил. Через пару минут после ухода Примаверы тень от ствола раздвоилась, а точнее сказать, от ствола отделилась какая-то человеческая фигура… Это была женщина.

Она проводила взглядом удаляющийся в ночи белый силуэт Примаверы и захохотала:

– Трогательная встреча!.. Идиллия в самом разгаре… Они без ума друг от друга и даже не догадываются, что приближается трагедия!..

Женщина быстро направилась в глубину парка. Там была калитка. Возле калитки ждал мужчина, один из дворцовых слуг. Женщина протянула ему кошелек; слуга жадно схватил его.

– А завтра, синьора, мне надо ждать?

– Да… и завтра, и в последующие вечера… точно так же, как вчера, как сегодня.

Потом женщина проворно скользнула в калитку и затерялась на темных улочках Монтефорте.

 

XLIX. После сражения

На следующее утро на равнине Пьяноза произошло сражение между армией Борджиа и союзными войсками. Оно закончилось с неясным результатом.

Для Чезаре было важно обеспечить свободный проход своих войск по ущелью, ведущему к Монтефорте, единственно возможной дороге для армии. Союзники изо всех сил защищали подступы к Адскому ущелью. И хотя Чезаре в этом первом столкновении не смог овладеть позициями, делавшими его хозяином ущелья, было очевидно, что он вскоре добьется поставленной цели. Двадцати тысячам солдат Борджиа союзники могли противопоставить лишь двенадцать тысяч. Кроме того, сын понтифика, как было известно, ожидал подкреплений.

На рассвете, в тот самый момент, когда князь Манфреди дал сигнал к атаке, неожиданно появилась одетая в белое всадница на горячем скакуне. Она галопом пронеслась вдоль фронта союзных войск. Это была Примавера. Концом своего хлыста она указала на армию Чезаре, которая развертывалась длинными волнистыми линиями. Буря восторженных криков приветствовала девушку. И сразу же затем сжатые шеренги пришли в движение.

Равнина наполнилась топотом солдат, тысячу раз повторенными приказами командиров. Столкновение началось диким рыком, звоном оружия, криками боли и страха. Сначала бойцы придерживались какого-то порядка. К четырем часам армия Чезаре не смогла продвинуться вперед, но и не отступила ни на шаг. Мало-помалу первоначальный порядок нарушался: битва распалась на десять-двадцать частных сражений.

К четырем часам пополудни Чезаре, с утра не покидавший седла, побледневший Чезаре на черной лошади, забрызганной до груди пятнами крови, Чезаре, размахивавший окровавленным до самой гарды палашом, решил завершить битву. Он сосредоточил возле себя швейцарский полк и два пьемонтских полка. Перед ними выслал всадников, словно смерч пролагавших путь пехоте. Потом Чезаре начал наступление прямо на вход в ущелье.

Огромные силы, рассеянные по всей равнине, с того момента сконцентрировались. Перед Чезаре находился князь Манфреди с двумя сильно пострадавшими полками. По знаку Чезаре началась ужасная сеча. В течение целого часа сверкали бесчисленные клинки: копья, шпаги, палаши. После каждого тяжелого удара слышались предсмертные крики, проклятия и призывы к возмездию. Внезапно крики усилились. Войска Манфреди уступали.

Закованный в латы, но с неприкрытой головой, потому что шлем его свалился на землю, покрытый пятнами крови вплоть до седой бороды, князь отчаянно закричал. Если Чезаре ворвется в ущелье, город погибнет.

И в это самое мгновение Чезаре услышал словно грохотание грома, от которого задрожала земля. Сотня всадников с копьями наперевес выскочила из глубины союзных порядков на его полки. Во главе этих конников, далеко опередив других, несся какой-то всадник, подскакивая в седле. На нем не было ни лат, ни кирасы. Вооружен он был только шпагой. Это был Рагастен.

Подлетев к швейцарцам, среди которых находился Чезаре, шевалье принялся усиленно пришпоривать своего Капитана. Это был его излюбленный маневр. Капитан, придя в бешенство, прыгал, скакал, резко брыкался. Широкая дорожка образовалась перед шевалье. Крики ужаса слышались при его приближении. А он скакал прямо к Чезаре.

Швейцарцы с трудом защищались от эскадрона, который Рагастен привел за собой. Всадники теснили пехотинцев своей стальной массой. Рагастен понял, что судьба сражения решается в эту минуту. Не останавливаясь, он добрался наконец до Чеазаре.

– Защищайтесь, монсиньор! – крикнул он.

– Предатель! – ответил Чезаре. – Ты умрешь!

И Борджиа поднял свой палаш. Резкое, неосторожное движение открыло предплечье, незащищенной броней. Молнией сверкнула шпага Рагастена, острие клинка вонзилось в руку Чезаре; тот выпустил поводья и упал.

Швейцарцы, смешав ряды, отступали со всех сторон.

Рагастен, привстав в стременах, издал победный крик.

И в этот момент он увидел, что всадник геркулесова сложения мчится на него с длинным копьем в руках. Одного взгляда Рагастену было достаточно, чтобы заметить, как бегут швейцарцы, унося на руках раненого Борджиа, как их преследуют приведенные им конники. И тогда он обернулся к Геркулесу. Они на время остались одни на широком пространстве, окруженные мертвыми и умирающими воинами.

Легкий, не облаченный в латы, Рагастен без труда избежал столкновения с летевшим на него всадником. Нападавший не сумел остановить порыв лошади и промчался мимо него. И тогда уже Рагастен помчался за ним. В несколько скачков он настиг Геркулеса, и пока тот пытался развернуться, всадил ему в горло свою шпагу. Геркулес отчаянно взвыл и рухнул на землю, а испуганный конь умчался прочь. При падении шлем соскочил с гиганта. Стало видно бледное сморщенное лицо.

– Смотри-ка! Да это бедняга Асторре! – удивился Рагастен.

– Да! – безнадежно усмехнулся Асторре. – Как видите, я поспешил встретить восьмой удар…

– Барон, мне очень жаль, – расчувствовался Рагастен.

– Это … будет … последний!

Барон Асторре напрягся, ударил пяткой землю, потом зрачки его судорожно сжались и он стал навечно неподвижным.

– Бедняга! – тихо пожалел его Рагастен.

В глубокой задумчивости он обернулся к линии союзных войск. Его шумно приветствовали.

Удивленный, он огляделся, чтобы узнать, кому предназначены эти овации. И тогда он понял, что приветствуют его. Как только шевалье спешился, к нему с раскрытыми объятиями поспешил князь Манфреди.

– Вы нас спасли! – сказал он, обнимая Рагастена.

Потом настал черед графа Альмы, Джулио Орсини, раненого Малатесты, двадцати других командиров… Все заключали Рагастена в объятия… Недалеко от этого места Примавера с пригорка наблюдала за этой сценой. И никто из окружавших ее не мог догадаться, какими мыслями полна ее голова…

А дальше, намного дальше, другая женщина тоже наблюдала с высокой скалы за всеми перипетиями сражения. Когда она увидела, что бой закончился, женщина отправилась в Монтефорте.

Союзная армия понесла потери, но опасность временно отступила. Тем временем лекари установили, что рана Чезаре серьезна и ему нельзя ходить в течение нескольких дней.

Граф Альма, князь Манфреди и несколько синьоров вернулись в Монтефорте, чтобы готовиться к осаде, которая казалась неизбежной. Нельзя ведь было сомневаться в том, что Чезаре, однажды остановленный молниеносным вмешательством Рагасена, в конце концов захватит Адское ущелье. Среди тех, кому надо было вернуться в Монтефорте, был и Рагастен.

Наступила ночь. Рагастен, освободившись от боевых одежд и поужинав у Джулио Орсини, отдыхал от трудов бурного дня, когда в комнату вошел Спадакаппа.

– Синьор, – сказал он, – с вами хочет поговорить дама.

– Дама? – удивился Рагастен.

– Да. Она в маске.

– Пусть войдет.

Появилась дама, о которой говорил Спадакаппа. Она сразу же, без тени боязни, сняла маску.

– Лукреция Борджиа! – поразился Рагастен.

– Да… Это вас удивляет, шевалье? Неужели вы еще сердитесь на меня после той ничтожной ссоры, разделившей нас в Веселом дворце?

– Герцогиня ди Бишелье! – повторил Рагастен, еще не очнувшийся от изумления.

– Ах, дорогой!.. Вы ошибаетесь, – рассмеялась Лукреция. – Я больше не герцогиня Бишелье. С бедным герцогом случилось несчастье… Увы! Он умер… И теперь я овдовела!

– Синьора! – сказал Рагастен. – Простите мне мое изумление… Но вы так смелы!… Вы в Монтефорте!

– Да, – совершенно спокойно проговорила Лукреция. – Это было непросто. Могу признаться. В то время как братец осаждает славный город Монтефорте, сестра его проникла в город и наносит визит победителю своего брата.

– Но, синьора, – вскрикнул Рагастен, – вы подумали, что если вас увидят… узнают…

– Очень хорошо подумала, шевалье. А еще я подумала о том, чтобы вы не закричали. Если такое случится, то меня сейчас же схватят, и я сомневаюсь, что мой пол поможет мне сохранить жизнь… Ну, шевалье, кричите же! Это будет красивое зрелище!

– Здесь, синьора, вы в такой же безопасности, как и в Веселом дворце, – с достоинством ответил Рагастен. – Но раз уж вы здесь появились, рискну предположить, что сделали это не только для того, чтобы оскорблять меня.

– Я пришла не оскорблять вас, шевалье. Знаю, как дорого это обходится. Я тоже хотела вас поздравить. Разве это противоестественно?..

– Синьора, прошу вас, прекратите эти шуточки…

– Ах, – оживилась Лукреция, – вы думаете, я шучу?.. Вы ошибаетесь, шевалье… Да, вам кажется необычайным, что я пришла вас поздравить с тем, что вы ранили моего брата! Узнайте же Лукрецию полностью: мои поздравления были бы еще более жаркими, если бы вы его убили!

– Синьора…

– А это именно то, для чего я приехала сюда!.. Я пришла вам повторить то, что говорила в Веселом дворце… Повторить в последний раз… Рагастен, я признаю в вас мужчину, который может стать моим господином, в то время как я могу и хочу быть госпожой Италии… Лукреция Борджиа будет королевой. Хотите быть королем?.. Хотите управлять одновременно и Лукрецией, и Италией?.. Предлагаю вам это… Я всё подготовила. Главные командиры армии Чезаре поддержат меня. Скажите одно только слово и то, что вы начали, будет закончено. Чезаре умрет и вы возглавите армию. Вы опрокинете Монтефорте. А потом, Рагастен, мы пойдем на Рим. Под мои нажимом папа вас коронует. Я знаю средство, чтобы заставить его повиноваться. Мы вместе, Рагастен, образуем счастливую троицу: величие, сила и красота… Вот что я пришла вам предложить… Согласны?

– Нет! Мне кажется, синьора, мы никогда не договоримся. Поверьте, я восхищаюсь силой вашей души и мечтами, повышающими ваши амбиции…

– Тогда что же вас останавливает? – спросила Лукреция.

Но шевалье был слишком гордым, чтобы его возбудила опасная преступница, представшая перед ним.

– То, что меня останавливает, – ответил он все с той же мягкостью, – это осознание моего несоответствия вашим высоким целям. Поверьте мне, синьора, если кто-нибудь в мире и способен помочь вам в осуществлении вашей мечты, то он, этот кто-то, здесь не присутствует.

– Вы, шевалье, забыли упомянуть о двух серьезных препятствиях вашему согласию…

– Каких это? – спросил Рагастен, почувствовавший приближение бури.

– Во-первых, вы меня не любите!.. Больше того, я внушаю вам страх! Второе препятствие посерьезнее. В сущности, оно и является настоящим. Вот оно: вы любите дочь графа Альмы!

– Синьора, я просто в отчаянии от ваших разоблачений…

– На этот раз моя месть будет куда более полной, потому что отвечать вам придется двоим.

Одним прыжком Рагастен приблизился к ней и схватил за руку.

– Слушайте, – сказал он тихим, едва слышным голосом, – против меня вы можете замышлять всё, что хотите! Но не против нее! Хочу в свою очередь вас предупредить: что бы вы ни сделали… Если вы нанесете ей удар, если с ней приключится беда, считайте себя трупом… Нам больше нечего сказать друг другу…

– Я ухожу, – произнесла со странной усмешкой Лукреция, – покидаю этот город… Будьте спокойны, синьор, я хочу нанести удар именно вам, и его не надо будет долго ждать!

Сказав это, Лукреция Борджиа быстро надела маску. Через несколько секунд Рагастен остался один и мог бы подумать, что весь этот разговор ему приснился, если бы вошедший в комнату Спадакаппа не убедил его в реальности визита.

– Синьор! – сообщил он Рагастену. – Дама, только что вышедшая отсюда, была очень щедра!.. Смотрите!

И Спадакаппа показал целую горсть дукатов.

 

L. Месть Лукреции

На следующее утро Рагастена вызвали к князю Манфреди. Князь жил во дворце Альмы. Как только Рагастен прибыл во дворец, его провели к князю. Граф Альма стоял подле Манфреди.

– Приблизьтесь, синьор, – сказал князь. – Приблизьтесь, мы хотим отметить вас несколько лучше, чем смогли это сделать вчера.

– Вы нас спасли, – добавил граф Альма.

– Ваше сиятельство, князь, – смутился Рагастен, – я просто бился по-солдатски.

– Нет-нет, – возразил Манфреди. – Вы один увидели слабое место… И ваша атака достойно завершила день… Не будь вас, армия Чезаре уже сегодня утром была бы под стенами города.

Рагастен поклонился.

– Мы решили, – взял слово граф Альма, – предложить вам достойную компенсацию за эту атаку.

Рагастен на мгновение закрыл глаза и подумал, что высшей наградой для него было появление Примаверы на поле боя. Но он сейчас же очнулся.

– Монсиньор, ваши слова я считаю достаточной компенсацией.

Но князь Манфреди уже подал знак рукой. Слуга открыл большую двустворчатую дверь. Тридцать синьоров, военачальников союзной армии, вошли и молча выстроились за графом Альмой и князем Манфреди. Рагастен удивленно смотрел на эти приготовления. Вдруг князь Манфреди выступил на два шага вперед. Он снял с себя великолепное ожерелье; оно состояло из нескольких золотых медалей, соединенных между собой тонкими цепочками, инкрустированными бриллиантами. В середине ожерелья находилась рубиновая розетка. Ожерелье было знаком ордена Храбрости, высшего знака отличия, установленного первыми графами Альба несколько столетий назад.

Число кавалеров ордена никогда не могло превысить шестидесяти человек. Рубиновую розетку с гордостью носили на торжественных церемониях некоторые князья, венецианские дожи, герцог Феррары. В графстве это почетное отличие имели только князь Манфреди и граф Альма.

Князь Манфреди протянул снятое с себя ожерелье Рагастену.

– На колени! – торжественно произнес он.

– Князь, – побледнел Рагастен, – такое отличие… Мне!

– На колени, – повторил Манфреди, уже мягче.

Рагастен повиновался. Он опустился на одно колено. Князь Манфреди наклонился над ним и повесил ожерелье на шею Рагастена. Потом он обнажил шпагу и плашмя ударил ею по правому плечу шевалье, завершив церемонию посвящения следующими словами:

– Будь храбрым. Будь верным. Будь чистым. Будь в мыслях и делах достойным ордена Храбрости, кавалером которого ты становишься с этой минуты.

Раздались аплодисменты. Рагастен поднялся, князь Манфреди обнял его; то же самое проделал граф Альма; потом с поздравлениями подошли все присутствующие синьоры. Рагастену, возможно, не менее ценным, чем сама награда, было полное отсутствие зависти, о чем прочел он в глазах всех участников церемонии. Ничто не нарушило атмосферы гармонии и сердечности.

Поздним вечером того же дня князь Манфреди прогуливался в большом дворцовом парке, сопровождая княгиню Беатриче. Верный данному обещанию, князь не произнес ни одного слова, какое могло бы напомнить Беатриче, что он ее муж.

– Не хотите ли вернуться, дитя мое? – наконец спросил он.

– Нет еще, князь, – ответила она. – Вы же знаете мой давнишний каприз: помечтать вечером в парке в одиночестве…

– Поверьте, вам лучше вернуться… Ваш разум возбужден опасными обстоятельствами, навалившимися на нас… Вам нужен отдых.

– Нет, князь, – ответила она. – Напротив, мне становится легче, когда я прогуливаюсь по местам, которые так любила моя мама… Мне так и кажется, что я встречу ее за поворотом аллеи…

И в этот самый момент, у поворота в аллею, на которую пальцем указала Примавера, показалась и через секунду исчезла чья-то тень. Ни Примавера, ни князь не увидели эту тень.

– А вот вам, – продолжила молодая княгиня, – вам точно нужен хороший отдых…

Князь вздохнул. Он понял, что Примавера ищет одиночества.

– Так я вас покину, – сказал князь, и в голосе его не чувствовалось печали.

Примавера подставила лоб. Старик по-отцовски поцеловал ее, потом удалился, тяжело вздохнув, но Примавера этого вздоха не услышала.

А князь Манфреди, опустив голову, медленно направился к дворцу по тем самым аллеям, по которым он только что шел с Беатриче. Внезапно прямо в ухо ему кто-то насмешливо проговорил:

– Доброй ночи, князь Манфреди!

Из зарослей вышла женщина в маске.

– Кто вы? – спросил князь. – Что вы делаете здесь в такое время?

– Искала вас, князь… Зачем вам знать, кто я? Какая вам разница! Вы не увидите моего лица, но мысли мои вы узнаете…

Женщина рассмеялась. Князь Манфреди побледнел. За насмешкой, почувствовал он, скрывается какая-то ужасная тайна.

– Кто вы? Говорите – или я сорву маску!

– Князь, – женщина вдруг заговорила серьезно, – вы не узнаете моего имени, потому что вам не надо его знать. Вы не увидите моего лица, потому что невозможно представить, чтобы Манфреди совершил насилие над женщиной.

– О, Боже правый! – глухо буркнул князь. – Да не тяните же!.. Что вы хотели мне сказать?

– Я ничего вам не скажу!.. Вы мне все равно не поверите… Лучше уж показать… Пойдемте, князь! И вы своими глазами убедитесь в измене! Вы своими ушами услышите слова предателя!

Князь провел рукой по вспотевшему лбу и пошел за таинственной женщиной, уверенно кружившей по закоулкам парка, по извилистым аллеям. Внезапно она остановилась в густых зарослях. Прямо перед ними, за газоном, освещенным луной, сидела на скамье женщина. А перед нею стоял на коленях мужчина, осыпавший поцелуями ее руку. Манфреди сразу же узнал их. Это были Примавера, княгиня Манфреди, и шевалье де Рагастен.

Дама в маске указала на влюбленную парочку рукой, а потом, словно давая понять, что здесь ей больше нечего делать, осторожно отступила назад и бесшуино исчезла. Растерянный, ошеломленный Манфреди застыл на месте.

Слуга, которого Лукреция купила за золото, был на месте. Он спросил, как обычно, надо ли ждать ее и на следующий вечер, и на этот раз она отказалась:

– Нет… Теперь всё кончено.

По темным улочкам Монтефорте она дошла до бедного на вид дома, находившегося недалеко от главных ворот города, через которые в свое время въехали граф Альма и Рагастен. Она вошла, поднялась на один этаж и проскользнула в комнату, в которой горел светильник. В комнате ее поджидал мужчина. Одет он был в дворянский костюм.

– Гарконио, – сказала ему Лукреция, – я хочу вернуться в лагерь.

– А я, синьора?

– Ты? Ты останешься здесь, будешь наблюдать. Прилепись к нему. Пусть он не сделает ни одного шага, который не остался бы без твоего внимания, о котором ты не смог бы мне доложить.

– Хорошо, синьора. Вы сможете гордиться мною.

– Знаю, Гарконио, – удовлетворенно улыбнулась Лукреция. – В твою надежность я верю, потому что ты работаешь и на себя самого… Но берегись! Если этот человек тебя увидит, ты пропал…

Утром, как только открылись городские ворота, Лукреция вскочила на лошадь, наполовину прикрыла лицо легким шарфом и направилась к воротам. Офицер, увидев одинокую женщину, не обратил на нее особого внимания и разрешил выехать. Лукреция поскакала галопом. Три часа спустя она выехала из Адского ущелья и, обогнув по широкой дуге лагерь союзников, около полудня спешилась перед палаткой Чезаре, куда сейчас же вошла.

Чезаре лежал на маленькой складной кровати и разговаривал с небольшой группой своих лейтенантов. Видно было, что он страдал от раны, хотя та и не была опасной.

– Как? – изумилась вошедшая Лукреция. – Ранен?

– Сестра! – вскрикнул Чезаре.

Лукреция подала знак, понятный только им двоим, и Чезаре сразу же отослал своих помощников.

– Да, ранен! – сказал он после этого. – Ранен этим проклятым Рагастеном, который рушит всё вокруг нас, с той самой поры, как встретили его, на свою беду… А ты откуда приехала?

– Из Монтефорте, – спокойно ответила Лукреция.

– Из Монтефорте? – удивился Чезаре.

Безмятежная отвага Лукреции подействовала на Чезаре.

– Это же чудесно, что ты побывала там! – обрадовался он.

– К тому же это позволит тебе отомстить за себя.

Чезаре еще раз радостно вскрикнул и сделал движение, стараясь приподняться, но застонал от боли и, тяжело дыша, опять упал на кровать.

– Объяснись, – попросил он, немного придя в себя. – Если ты сказала правду. Лукреция, если ты нашла возможность передать этого человека в мои руки, то можешь рассчитывать на мою признательность.

– Посмотрим, – улыбнулась Лукреция. – А пока ответь мне. Ты считаешь совершенно необходимым взятие Монтефорте?

– Считаю ли?.. Да ты сошла с ума!

– Значит, ты ни за что не откажешься от похода на город?

– Конечно! Черт подери! Я сравняю его с землей, как и обещал отцу, а на месте его укреплений самолично посею зерно!

– Ну да! Я-то ведь знаю, что причина твоей ненависти совсем в другом…

– Да, я знаю, что ты хочешь сказать… Ладно, слушай! Я хочу, чтобы дочь Альмы стала моей!

В таком случае тебе надо спешить. Рагастен там пришелся к месту, и Беатриче относится к нему совсем неплохо.

Чезаре побледнел. Потом, подумав с минуту, спросил:

– И ты говоришь, что мне достаточно отказаться от штурма Монтефорте, чтобы заполучить Рагастена?

– Или притвориться, что отказываешься…

– А!.. Думаю, мы договоримся.

Тогда Лукреция низко склонилась к ложу брата и что-то зашептала ему на ухо.

Когда родственное свидание закончилось, Чезаре вызвал одного их офицеров, день и ночь дежуривших перед его палаткой.

– Синьор, – сказал ему Чезаре, – вызовите моего полковника, а вместе с ним герольда.

– Хорошо, монсиньор…

Через полчаса по лагерю прошел слух, что Чезаре выслал в Монтефорте парламентеров, наделенных самыми широкими полномочиями. Многие одобрили этот шаг, тогда как большинство посчитало его постыдным. В лагере шептались, что Чезаре Борджиа стареет… Никто не догадывался об истинной цели дипломатического маневра.

 

LI. Будь храбрым, верным и чистым

Рагастен вечером того самого дня, когда он был посвящен в кавалеры ордена Храбрости, после чего его обнял князь Манфреди, направился ко дворцу графа Альмы. Его охватило какое-то мучительное раскаяние: не в самой любви своей, а в самом поступке, который еще только предстояло совершить, а он всё не мог решиться несмотря на все резоны. Целый день он говорил себе: «Я не пойду туда!»

Но как только наступил вечер, он начал нетерпеливо метаться по своей комнате. Наконец он вышел и, не колеблясь, направился к тому месту, где однажды уже перелезал через решетку. Там он дождался часа, когда во дворце всё затихло, когда настало, по его расчетам, время Примавере прийти на свое любимое место. Он перебрался через решетку и пошел по однажды уже пройденным им аллеям, достиг скамьи и увидел Беатриче на знакомом месте.

Он приблизился к княгине. Она и в самом деле ждала Рагастена. Она увидела, как он подходит и улыбнулась. О чем только они ни говорили между собой…

Но пришло время расстаться. Простившись, Примавера медленно пошла ко дворцу. Рагастен еще постоял на месте, неподвижный, оцепеневший от счастья; любимая уже давно скрылась, когда и он, глубоко вздохнув, тоже покинул место свидания.

Когда он достиг решетки, ему вдруг показалось, что кто-то идет за ним следом. Рагастен быстро обернулся. В самом деле, за ним кто-то шел! Преследователь не собирался прятаться. Шевалье различил в темноте его высокую фигуру. Он быстро отступил за дерево и ждал, пока человек пройдет мимо. Но тот мимо не прошел!.. Он остановился перед деревом и, обойдя его, остановился перед Рагастеном.

– Князь Манфреди! – пробормотал бесконечно удивленный шевалье.

Скрестив руки, слегка согнувшись и раскачиваясь, старик пылающим взором уставился в Рагастена, и шевалье мгновенно понял, что князь все знает!

Растерявшись от страха, боясь не за себя, а за Беатриче, шевалье сделал отчаянное усилие собраться с духом.

– Князь… – начал он.

– Ни слова! – прервал его старик, да таким изменившимся голосом, что Рагастен едва узнал его. – Я всё видел, всё слышал. Благодарите небо, что я сохранил хладнокровие и избежал скандала, пятна на моем имени, что не убил вас там же, как паршивую собаку! Завтра… я вас жду… у себя!

– Я приду, князь! – с неожиданным спокойствием воспринял Рагастен слова Манфреди.

– Рассчитываю на это, синьор, если в вас осталась хоть крохотная частичка чести и достоинства!

– Я приду! – высокомерно повторил Рагастен.

В знак прощания он махнул князю рукой и, не заботясь теперь об уже ненужной предосторожности, направился прямо к решетке, перелез через нее и скоро вернулся к себе.

Ночь он провел ужасно. Он придумывал возможности соглашения, но они одна за другой рушились. Наступил день, но шевалье так и не нашел ничего утешительного. Но прежде чем явиться к Манфреди, он решил известить княгиню Беатриче.

Однако когда шевалье прибыл во дворец Альмы и быстро обежал галереи и залы, где обычно встречал Примаверу, он не увидел княгини. Терзаемый беспокойством, шевалье послал предупредить князя Манфреди о своем прибытии во дворец и о готовности предстать перед ним. Ему ответили, что князь проводит секретное совещание и Рагастену придется обождать.

К полудню он узнал, что никакой аудиенции не будет, а по дворцу пошел слух, что князь Манфреди серьезно болен. К Рагастену подошел один из слуг князя.

– Мой хозяин, – сказал он, – просит вас прийти к нему вечером.

Рагастен покинул дворец в еще большем возбуждении, чем пришел туда утром. Манфреди, конечно, не был ни на каком совещании. Просто ранним утром он упросил графа Альму не отпускать дочь от себя в течение всего дня под любым предлогом. Потом старик начал готовиться к встрече с Рагастеном. И когда около пяти часов ему сказали, что шевалье ждет у двери, он распорядился ввести Рагастена. Через несколько мгновений мужчины стояли один против другого. Их разделяла какая-нибудь пара шагов. Они разглядывали друг дружку с болезненным любопытством, словно прежде никогда не виделись…

В этот момент открылась большая двустворчатая дверь, и вошел слуга; он прошел на середину кабинета и громким голосом объявил:

– Военные герольды и офицеры-парламентеры монсиньора Чезаре Борджиа, герцога Валентинуа, герцога Гандийского явились для передачи монсиньору князю Манфреди, главному военачальнику союзной армии, мирных предложений своего благородного начальника.

Рагастен даже не пошевелился. Возможно, он и не слышал громогласного объявления. Он только увидел, как рука князя Манфреди сползла с рукояти кинжала. Он видел, как князь поднял голову и уставился прямо перед собой почти безумным взглядом. Шевалье проследил за этим взглядом и только тогда увидел раскрытую двустворчатую дверь.

Большую галерею заполняли офицеры при оружии и синьоры. Возле двери трое герольдов в церемониальных стеганых камзолах протрубили в фанфары, после чего в кабинет вошли трое офицеров из армии Чезаре… Дверь закрылась.

Всю эту сцену Рагастен видел, как во сне. Герольды встали в ряд у двери. Офицеры-парламентеры, оставив свиту в галерее, приблизились к князю Манфреди и низко поклонились.

– Что привело вас ко мне, синьоры? – спросил князь устало, и всё еще не отрывая взгляда от Рагастена.

– Монсиньор, – начал один из парламентеров, – мы, офицеры армии монсиньора герцога Валентинуа и Гандии, нашего властелина, мы пришли, чтобы передать вам предложение о мире…

Князь Манфреди, мертвенно-бледный, с крепко сжатыми зубами, медленно кивнул головой.

– Вот это предложение, которое вы, главнокомандующий союзной армией, оцените сообразно той высшей мудрости и несравненному духу справедливости, какие признает за вами вся Италия… Монсиньор Чезаре Борджиа полагает, что пролито слишком много крови и пришло время, когда междоусобицы, раздирающие нашу несчастную Италию, должны утихнуть. Он полностью отказывается от любых претензий на графство Монтефорте. Он обязуется вывести свою армию на земли Рима. Кроме того, он обязуется никогда больше не поднимать оружие против Монтефорте. Он обязуется восстановить некоторые исчезнувшие княжества, в особенности ваше, монсиньор, со всеми их правами, привилегиями и прерогативами.

Манфреди с изумлением слушал эти чрезвычайные предложения.

– Взамен, – продолжал офицер, – монсиньор герцог Валентинуа просит только одного: распустить вашу армию… А в доказательство своих добрых намерений он готов оставить двенадцать заложников, выбранных среди окружающих его синьоров. Доказательством доброй веры союзников он будет считать, что совершенно естественно, передача ему ваших заложников, причем он готов удовлетвориться одним-единственным человеком. Мы уполномочены назвать его имя…

– Так назовите же! – ответил короткой репликой князь.

– Дабы показать размах своих мирных предложений, наш вождь не пожелал выбрать ни одного из тех синьоров, которых вы любите. Он удовлетворится одним из ваших офицеров; он чужестранец, и вы вряд ли его хорошо знаете. Он называет себя шевалье де Рагастен. Я всё сказал, монсиньор… Какой же ответ должен я принести прославленному полководцу, представлять которого здесь мы имеем честь?..

Князь Манфреди содрогнулся и взглянул на Рагастена.

А тот стоял, скрестив руки. Он переводил взгляд с князя Манфреди на парламентеров, сдерживая своевольной дерзости, глядя на них с вызовом и изысканным высокомерием.

Старый Манфреди страшно обрадовался. А как же? Ему представился случай отомстить, и отомстить ужасно, в полной мере, отомстить так, как он и представить не мог.

– Мы ждем, князь! – повторил парламентер.

Рагастен подошел вплотную к Манфреди. Всё еще скрестив руки, глядя глаза в глаза, тихим голосом, полным презрения, он процедил:

– Чего же вы ждете? Выдайте меня…

Князь выглядел подавленным. Лицо его еще больше побледнело.

Он чувствовал близкое дыхание Рагастена. И ему казалось, что это дыхание увлекает его в неистовую бурю презрения. Через несколько секунд князь встряхнулся и вытянул пуку. Рагастен направился к парламентерам, словно уже был их пленником.

– Синьоры, – сказал тогда князь, – вот мой ответ.

Голос старика был до странности спокоен. Какая-то величественная торжественность снизошла на его лицо, которое совсем незадолго до этого было измождено страстью.

– Синьоры, – продолжал он, – такой ответ дал бы всякий здравомыслящий человек. Выдать вам шевалье де Рагастена было бы не только трусостью…

Парламентеры было собрались уходить.

– Подождите, – остановил их князь. – Все вы знаете о личной ненависти Чезаре Борджиа к шевалье де Рагастену. И вы являетесь предложить мне, кавалеру ордена Храбрости, выдать своего противника его смертельному врагу! Это смертельно оскорбляет меня!

– Князь! – высокомерно прервал офицер.

– Я еще не закончил! – всё с той же торжественностью сказал Манфреди. – Вы наверняка не поймете причину моего отказа, даже если я вам растолкую ее. Вы и ваш хозяин способны воззвать к вероломству, но вы не сможете понять верности. Как уже сказал в начале, я дам ответ здравомыслящего человека.

Парламентарии побелели от ярости. Рагастен же изумленно спрашивал себя, не грезит ли он.

– Вот так, синьоры, – закончил Манфреди. – Идите и скажите своему герцогу, что шевалье де Рагастен – тот единственный человек, которого я не могу выдать просто потому, что назначаю его с этого момента своим заместителем, уполномоченным взять на себя командование армией в случае моей смерти в сражении.

– Князь! – вскрикнул переполненный эмоциями Рагастен.

Манфреди жестом призвал его сохранять молчание. Потом он обратился к посланникам Чезаре:

– Идите, синьоры! Нам нечего больше сказать друг другу.

Офицеры отдали честь; большая дверь растворилась; герольды протрубили отрывистый фанфарный сигнал. Потом парламентарии пересекли галерею; эскорт последовал за ними…

Князь и Ргастен остались одни. Шевалье, с переполненным чувствами сердцем, побежденный великодушием соперника, смотрел на старика с почтением.

– Синьор! Вы не должны меня благодарить. Я поступил так ради самого себя… Я должен был повиноваться девизу ордена, к которому принадлежу: «Храбрый, верный и чистый!»

– Этот девиз, – голос Рагастена дрожал от чувств, – возможно, и обязывал вас не выдавать меня Чезаре, но он не принуждал вас назначать меня вашим преемником.

– Молодой человек, вы меня не поняли… Я сейчас понятно объясню, чего я ожидаю от вас.

– Говорите, монсиньор. Заранее подчиняюсь вашим пожеланиям.

– Да!.. Знаю, что можно положиться на ваше слово. Поклянитесь же, синьор, что вы будете уважать мою волю.

– Клянусь своим именем, – торжественно сказал Рагастен. – Клянусь вам знаком чести и рыцарства, который вы мне повесили на шею.

– Отлично! – сказал с мрачным удовлетворением старик. – Прежде всего я требую от вас никогда не рассказывать ей о том, что произошло между нами.

– Клянусь вам…

– Это на тот случай, если судьба нежданно столкнет вас, но теперь я требую от вас не пытаться ее увидеть, пока я жив.

Рагастен на секунду задумался.

– Клянусь вам, – вымолвил он наконец. – Вы получили надо мной такую власть и жестоко пользуетесь ею.

– Я пользуюсь своим правом великодушно, – ответил старик, но, придя в себя, он продолжил: – Синьор, в том отвратительном положении, в котором я по вашей воле оказался, я не могу надеяться на дуэль, от которой вы отказались бы. Тем не менее ваша жизнь принадлежит мне.

– Она ваша, – твердо сказал Рагастен.

– Ну если ваша жизнь принадлежит мне, – продолжил князь с ледяной холодностью, – значит, я имею полное право распоряжаться ею по своему усмотрению?..

– Да, синьор.

– Хорошо. И вот что я решил: при нашем следующем столкновении с Чезаре Борджиа вы позволите убить себя…

Рагастен вздрогнул. Всё существо его инстинктивно возмутилось, но он глухо ответил:

– Да, я дам себя убить!

Старый Манфреди восхищенно посмтрел на человека, который самым обычным тоном дает такой страшный ответ.

– Вы дали слово, – сказал он.

Рагастен кивнул головой, потом низко поклонился старику и вышел.

 

LII. Капрера

Чезаре пришел в бешенство, когда его посланцы принесли ответ князя Манфреди.

– Видишь, как ты меня подставила, – раздраженно сказал он Лукреции, присутствовавшей на этой встрече.

Лукреция не ответила. Она размышляла, пытаясь предположить, что может произойти.

– Это железные люди! – сказала она Чезаре. – Я могла бы догадаться… Но еще ничего не потеряно!

– Что ты хочешь сказать?

– Позволь мне действовать… Я вернусь в Монтефорте.

– Кончится тем, что тебя схватят!

Лукреция пожала плечами.

– Дай мне четырех верных и крепких людей, – просто сказала она.

Чезаре вызвал офицера и назвал ему имена четырех человек из своей личной гвардии.

– Хочу сыграть превосходную партию, – объяснила Лукреция. – В случае победы польза будет двойная: и тебе, и мне.

– Говори яснее.

– Бесполезно. Увидишь… Одно только слово. Когда ты рассчитываешь пойти на приступ?

– Через три-четыре дня, как только рана позволит мне сесть на коня…

– Хорошо, этого мне достаточно.

И несмотря на всё, что мог еще сказать Чезаре, Лукреция отказалась от всех объяснений.

В Монтефорте, после сцены, произошедшей с князем Манфреди, Рагастен закрылся в своей комнате. Только так он мог сдержать слово, данное князю.

В течение этих ужасных дней жизнь Рагастена превратилась в долгую агонию. Как-то вечером Спадакаппа сообщил ему, что по городу ходят слухи о предстоящем следующим утром сражении, что отмечено перемещение полков Чезаре и предполагается штурм города.

– Наконец-то! – выдохнул молодой человек.

– Что это с вами, синьор? – спросил Спадакаппа. – Вы не едите, не спите. Вы худеете на глазах… Уверен, что вас сглазили.

– Ты так думаешь?

– Черт возьми! А как еще объяснить столь заметные изменения?

– Может быть, ты и прав. Ну а пока начисть как следует мое оружие к завтрашнему дню.

– Значит, вы все-таки собираетесь сражаться?.. Несмотря на сглаз?..

– А почему это должно помешать мне воевать?

– Ну… Если вас сглазили, то вы неизбежно погибнете в первой же стычке!

– Стало быть, одним поводом больше!..

Спадакаппа ничего не понял и замер в изумлении. Но потом по знаку хозяина он удалился, покачивая головой.

Всё это время Беатриче сжигало беспокойство. Наутро после своей последней встречи с Рагастеном она, как обычно, вернулась к своей скамье. Князь Манфреди, так же как обычно, составлял ей компанию в течение одного часа. Ничто в словах или поведении старика не раскрывало его интимных забот. Потом Манфреди отступился от Беатриче или притворился, что отступился. Он наблюдал за Примаверой издалека. Рагастен не приходил.

Вернувшись к себе, Примавера в тысячный раз задавала себе мучительный вопрос: «Почему он не пришел?» Назавтра, да и в последующие вечера, всё повторялось. Беспокойство молодой княгини росло.

Однажды вечером, когда она, терзаемая беспокойством, сидела одна на своей скамье, перед нею внезапно появились князь Манфреди и граф Альма.

– Мы уезжаем! – взволнованно сообщил князь.

А граф Альма добавил:

– Наша передовая стража только что сообщила о крупных передвижениях войск в лагере Чезаре. Ясно, что завтрашним утром они снова пойдут в атаку. Надо, чтобы эту ночь мы провели в лагере… Прощай, дитя мое… Мы очень надеемся, что еще раз удастся отразить атаку Чезаре.

Граф сжал дочь в объятиях. Примавера сильно побледнела. Когда князь Манфреди подошел проститься, она решилась покончить с пугающей неизвестностью…

– Полагаю, что все наши воины уже на своих постах?..

– Все! – ответил Манфреди. – Рикордо, Тривульче, Малатеста, Орсини… Все!

– А шевалье де Рагастен?..

Едва она произнесла это имя, как лицо ее покраснело, а потом, мгновение спустя, приняло тот свинцовый оттенок, который приносит горячка.

– Шевалье де Рагастен? – переспросил граф.

Но Манфреди сжал в темноте его руку и спокойно, по видимости, ответил:

– Шевалье уже несколько дней выполняет особую миссию…

– Опасную? – спросила Примавера, чуть не умирая от страха.

– Да, – утвердительно ответил князь, – опасную, которая, вне всякого сомнения, будет ему стоить жизни.

И он быстрым шагом удалился, граф Альма последовал за ним. Князь весь кипел, он задыхался.

Примавера, покачнувшись, отступила и упала на скамью, она закрыла лицо рукам и захлебнулась рыданиями. Потом чувства ей отказали, глаза подернулись пленкой и она без сознания сползла на землю.

Когда Примавера пришла в себя, она увидела склоненную над нею незнакомую женщину, одетую в костюм, который носят зажиточные селянки из окрестностей Монтефорте.

– А! – вскрикнула женщина. – Наконец-то вы пришли в себя!..

– Кто вы? – спросила Примавера.

– Крестьянка из окрестностей, синьора.

– Что вам нужно?

– Я искала синьору Беатриче… Может, вы ее встречали?.. У меня срочное дело к ней.

– Я Беатриче… Говорите!

– Вы синьора Беатриче?.. О, как я счастлива!.. Я так долго хотела вас увидеть… В наших краях говорят, что прикосновение к вашей одежде приносит счастье невестам вроде меня.

Примавера не удержалась от улыбки.

– Вы сказали, что у вас дело ко мне?

– Да, синьора, к вам! И мне наказали, чтобы мой разговор с вами никто не мог услышать…

– Говорите… Мы в безопасности. Кто вас послал?

– Один молодой человек, красивый, статный и храбрый… У него какое-то странное имя… Видно, чужеземец.

– Шевалье де Рагастен! – вскрикнула Примавера.

– Точно, – подтвердила селянка.

– Говорите же! Где он? Почему он послал вас? Он не ранен?

– Увы!.. Вы догадались.

Примавера внутренне собралась, призвала на помощь все свое мужество.

– Скажите мне всё! – сказала она со спокойной решимостью.

– Хорошо, синьора… Вы, может быть, знаете нашу ферму?.. Она находится в двух часах от Монтефорте… Может, чуть больше… И вот вечером, когда солнце уже садилось, мы увидели, как во двор фермы въехал всадник… Я вышла к нему спросить, что ему надо. И тут я увидела, что всадник спешился и прошел несколько шагов, покачиваясь и держась рукой за грудь. Потом он упал на наш порог.

– Ох, горе мне! – простонала Примавера, нервно заломив руки.

– Моя мама и я, – продолжала селянка, – подняли этого бедного молодого человека, перенесли его на кровать и тогда увидели глубокую рану на правой стороне груди… Мы промыли рану, перевязали ее… Вскоре молодой человек открыл глаза.

Примавера схватила руку селянки.

– Как тебя зовут? – спросила княгиня.

– Меня зовут Бьянка, – удивленно ответила селянка.

– Бьянка, ты обручена, не так ли? О своем приданом не беспокойся! Я дам тебе такое приданое, что тебе будут завидовать все девушки в округе десяти лье…

– Ах, синьора!.. Не зря мне говорили, что встреча с вами осчастливит меня!

– Но продолжай же… Поторопись…

– Ну вот, молодой человек подал знак, что он хочет говорить… Я подошла к нему ближе. Он спросил меня слабым голосом, есть ли на ферме мужчины. Я ответила, что нет… Он, было, пришел в отчаяние, но тут я ему сказала, что своим крепким сложением вполне могу заменить мужчину. Тогда он собрал все свои силы и сказал: «Ладно… Если вы не хотите, чтобы я умер от отчаяния, ступайте в Монтефорте, войдите во дворец, найдите княгиню Беатриче, поговорите с нею без свидетелей и расскажите ей, что в своей смертный час шевалье де Рагастен благословит ее, если она соизволит дать ему высшее утешение…» Я точно запомнила его слова, синьора. Я все время повторяла их по дороге… Закончив говорить, молодой человек потерял сознание. Я же заложила нашу повозку и, не теряя ни секунды, отправилась сюда… Такова моя миссия, синьора!

Примавера встала и лихорадочно сказала:

– Едем сейчас же!.. Показывай дорогу…

– Ах, синьора, – воскликнула селянка, – как же счастлив этот бедняга!.. Но позвольте бедной крестьянке дать вам совет. Будьте осторожны! Синьора может устроить так, чтобы никто не видел, как она выйдет из дворца? Обещаю привезти вас обратно еще до рассвета…

– Да! Ты права… Если выйти через калитку в глубине парка, то никто не заметит. Пойдем скорее!

И Примавера поспешила к дальней калитке. Селянка следовала в паре шагов позади. Таким образом, княгиня не могла заметить, что крестьянка, дойдя до поворота аллеи, подала кому-то странный знак. Он предназначался кому-то, спрятавшемуся в кустах.

Беатриче, подойдя к калитке, даже не удивилась, найдя ее полуоткрытой.

– Где ваша повозка? – спросила Беатриче.

– Я оставила ее за городской стеной, потому что в Монтефорте слишком большое движение.

– Идем к ней! – сказала Беатриче.

Через четверть часа они подошли к главным воротам города. Они были закрыты.

– Проход закрыт! – сказал стражник.

Беатриче помедлила несколько мгновений. Потом она вошла в караульное помещение и показалась офицеру.

– Прикажите открыть проход! – распорядилась она.

Офицер немедленно отдал приказ. Селянка тем временем оставалась снаружи; лицо ее было полуприкрыто шарфом. Минутой позже обе женщины оказались за городской стеной.

– Пойдемте, – сказала Бьянка. – Повозка находится в двухстах шагах отсюда.

Примавера устремилась в указанном направлении. Вскоре показалась и повозка с поперечной доской, заменявшей сиденье. Не колеблясь, Примавера забралась в повозку. Селянка устроилась рядом с ней, и сильная крестьянская рука хлестнула лошадь кнутом. Ночная поездка продолжалась около двух часов. Она проходила в молчании. Наконец Бьянка указала кнутом на выступивший в темноте квадратный массив.

– Вот наша ферма!

Не прошло и минуты, как повозка въехала во двор фермы и остановилась. Бьянка спрыгнула на землю и протянула руку Беатриче. Та тоже соскочила на землю и пошла за своей проводницей. Сердце молодой княгини, казалось, выскакивало из груди.

Внезапно она оказалась в низком помещении, напоминающем общую комнату жителей фермы.

– Бьянка, где он? – тихо спросила Примавера.

Селянка расхохоталась.

– Меня зовут вовсе не Бьянка!

– А где шевалье?.. Говори, несчастная!

– Шевалье де Рагастен находится в Монтефорте…

Примавера вскрикнула от ужаса и подбежала к двери. В тот же самый момент она услышала, как поворачивается ключ в замочной скважине.

– Меня зовут Лукреция Борджиа!

Примавера отступила на шаг… На какой-то миг она почувствовала, как отчаяние овладевает ею. Но княгиня не хотела, чтобы ее слабость увидела соперница. Усилием воли она выпрямилась и, откинув назад голову, презрительно процедила сквозь зубы:

– Лукреция Борджиа здесь!.. Когда же придет убийца?

– Успокойтесь, синьора! – так же сквозь зубы проскрипела Лукреция.

– Я не боюсь смерти!

– Я не хочу вас убивать…

– Тогда что же вы от меня хотите?

– Просто оторвать от Рагастена.

– Зачем?

Лукреция ехидно улыбнулась.

– По чисто женским причинам, синьора. Вы любите шевалье… Но и я тоже люблю его!

Обмен этими несколькими фразами произошел быстро; так фехтовальщики обмениваются ударами клинков. После слов Лукреции наступило молчание.

Тонко рассчитанный укол соперницы поразил Примаверу прямо в сердце. Но она быстро собралась с силами.

– Берегитесь, Лукреция Борджиа! – прервала она молчание. – Шевалье де Рагастен никогда не прощает оскорблений, а ваша любовь – тягчайшее из них…

Лукреция побледнела. Поначалу она собиралась терзать сердце Беатриче. Теперь же она почувствовала себя так, словно ее заклеймили каленым железом, и тогда разум изменил ей.

– Да, знаю. Рагастен презирает мои предложения… Но какое мне дело до этого! То, что мне хотелось сделать, я выполнила: разлучила вас, оторвала тебя от него. Никогда больше вы не увидитесь…

Она остановилась передохнуть; она задыхалась от давившей на ее улыбки Примаверы. И она двинулась на пленницу, словно хотела растерзать ее своими когтями.

– Никогда, слышишь!.. Ты умрешь первой… А когда ты умрешь, я разыщу Рагастена. И я ему скажу, что прежде чем убить Беатриче, я продала ее!.. Потому что, видишь ли, есть некто, кто хочет тебя, жаждет твоего тела, кто осквернит тебя своими поцелуями… А этот некто известен тебе, ты его ненавидишь, он приводит тебя в ужас… Это – мой брат Чезаре!

– Вы не отдадите меня ему, – потеряв самообладание, крикнула Примавера, – потому что тогда вы сейчас умрете, подлая женщина!

При этих словах Примавера выхватила спрятанный на груди короткий острый кинжал, с которым никогда не расставалась. Лукреция проворно отскочила… И прежде чем Примавере удалось подбежать к ней, Лукреция резко дунула в свисток. Дверь распахнулась – и четверо мужчин набросились на молодую княгиню.

– Уведите ее! – хриплым голосом распорядилась Лукреция.

Грубые мужские руки, привыкшие к насилию, крепко держали Примаверу. Через несколько десятков секунд она оказалась в повозке с задернутыми шторами и закрытыми створками.

Лукреция сбросила свою крестьянскую одежду и переоделась в костюм для верховой езды. Тогда она выбежала во двор, вскочила на лошадь, которую один из ее слуг держал под уздцы и настигла повозку, уже мчавшуюся галопом по горной дороге.

Всю ночь продолжалась эта головокружительная скачка по обрывистым склонам гор. На рассвете повозка была уже очень далеко от земель графства, от лагеря союзников; она катилась по равнине прямиком к морю.

Это длилось три дня. Все эти дни и ночи Лукреция не общалась с пленницей. Только один из слуг каждое утро и каждый вечер приоткрывал одну из портьер, кидал внутрь корзинку с провизией, а потом тщательно запирал дверцу повозки на ключ.

К Примавере после первых минут страха вернулось хладнокровие. Прежде всего она убедилась, что ее кинжал на месте. Потом Примавера начала спокойно обдумывать способы, как ей избежать жестокого позора, какой ей грозил со стороны Лукреции. И вот улыбка украсила ее гордые уста.

К исходу третьего дня повозка остановилась. Путники подъехали к берегу Средиземного моря. В нескольких кабельтовых от берега, в укрытии от ветров, посреди небольшой бухты стояла на якоре небольшая галея. Лукреция зажгла фонарь, забралась на сиденье повозки и подала сигнал. С корабля ответили таким же сигналом. Тогда Лукреция на клочке бумаги написала две короткие записки. Первую она протянула одному из всадников:

– Доставьте в Тиволи!..

Вторую отдала другому всаднику:

– Это должен получить непосредственно в свои руки герцог Чезаре Борджиа!

И сейчас же оба всадника исчезли в ночи.

Прошло еще несколько минут… Потом послышался плеск весел, и вскоре из ночной тьмы на песке появился нос лодки. Несколько человек, и среди них капитан галеи, выпрыгнули на берег и поприветствовали Лукрецию. А та открыла дверцу повозки и сказала:

– Спускайтесь. Всякое сопротивление бесполезно.

Беатриче сошла на землю и быстро огляделась вокруг. Этот взгляд убедил ее, что сопротивление и в самом деле бесполезно.

Капитан протянул ладонь, чтобы Примавера могла опереться на нее. Но она отказалась от предложенной помощи и сама забралась в шлюпку, уселась в ней и закуталась в шарф. Она, казалось, не проявляет никакого интереса к тому, что происходит вокруг. Лукреция тоже забралась в шлюпку.

– Куда вы меня везете? – спросила Беатриче властным тоном.

– В Капреру, в мой дворец! – ответила Лукреция.

Примавера застыла от ужаса.

 

LIII. Падение дома Альма

Шевалье де Рагастен с религиозной верностью выполнял первую часть своей клятвы, которую он дал старому Манфреди: не пытаться увидеть молодую княгиню. Ему осталось выполнить вторую часть клятвы. В самом деле, он поклялся дать убить себя при следующей встрече с армией Чезаре. Князь Манфреди, властелин его жизни, предписал ему самоубийство. И вот настал этот момент.

Рагастен в эту минуту почувствовал горькое сожаление по той жизни, которую он вынужден покинуть. Умереть в тот момент, когда он любим!..

«Умереть, не увидев! Хотя бы издалека! Хотя бы на секунду!»

Он потерял голову. Он сгорал в лихорадке. Он вызвал Спадакаппу и приказал ему держать лошадь оседланной. Он собирался пойти во дворец, увидеть Примаверу, но не говорить с ней, а потом вернуться и ускакать в лагерь.

Еще минут десять он колебался, топтался на месте, раз десять ходил открывать дверь, потом закрывал ее. Потом он решился, вприпрыжку спустился по лестнице и через мгновение оказался на улице… И в этот самый момент раздались громкие приветствия. Появились многочисленные факелы, показалась группа всадников, во главе которой ехали граф Альма и князь Манфреди.

Рагастен в изумлении смотрел на них, но не шевелился. Кавалькада остановилась совсем рядом. Князь увидел шевалье:

– Синьор ди Рагастен, мы вас увозим… Его светлость граф непременно хочет видеть вас на военном совете, который будет проведен в лагере.

Рагастен стоял какое-то время в нерешительности. Его словно оглушили ударом дубинки. Но сразу же после этого его необузданная натура взяла верх.

– Лошадь!.. Оружие!..

Спадакаппа был уже рядом и держал за узду капитана. Рагастен что-то прошептал на ухо Спадакаппе. Тот ответил кивком головы. Потом шевалье вскочил в седло, и всадники шагом удалились по улицам Монтефорте. Приближалась полночь.

Когда группа, следовавшая за графом Альмой и князем Манфреди, подъехала к городским воротам, к ней неожиданно присоединился еще один всадник; вместе со всеми он проехал через ворота. Держался он в самом конце группы.

Мало-помалу он отставал и наконец остался один, так что никто этого не заметил. Тогда этот мужчина спрыгнул на землю и медленно, ощупью, начал взбираться на скалу… Часа через два он оказался на плато, возвышавшемся над Адским ущельем. Тогда мужчина прилег у скалы на пышный ковер из мхов и трав. Вскоре он крепко уснул. Этим мужчиной был монах Гарконио.

Вспомним, что Рагастен, перед тем как сесть в седло, чтобы следовать за князем Манфреди, шепнул несколько слов на ухо Спадакаппе. Тот не последовал за шевалье. Но почти сразу же после отъезда группы он тоже собрался в дорогу и выехал из Монтефорте, представив стражникам себя как конюшего шевалье де Рагастена. Он поскакал по дороге, по которой они следовали вместе с Рагастеном в день дуэли шевалье с Малатестой у скалы Голова.

Добравшись до плато, Спадакаппа поскакал в направлении гостиницы у подножия означенной скалы. Он вез с собой довольно объемистый пакет, похожий на моток веревок. Читатель, конечно, не забыл, что после своего приезда в Монтефорте Рагастен и Спадакаппа несколько вечеров подряд занимались какой-то странной работой. Спадакаппа выходил из города с маленькой тачкой. Рагастен ехал рядом с ним. Что делали они вдвоем? Что было в тачке?

Спадакаппа достиг гостиницы «У Головы». Она была пуста, все ее обитатели укрылись в Монтефорте. Он спустился в погреба, высеченные в скале. Двухэтажная лестница была выбита в граните. Спадакаппа спустился до нижнего этажа. Там находились три отделения; первое закрывала обычная дверь; второе и третье отделения были забраны очень прочной железной решеткой. Именно в последнем подвале находилась знаменитая дыра, которая, согласно легенде, рассказанной хозяином гостиницы, была выбита самим сатаной.

Спадакаппа проник в этот последний подвал, встал на колени возле дыры, на которую хозяин указал Рагастену как на неопровержимое доказательство правдивости своего рассказа. Он принес с собой тот странный пакет, похоже, вмещавший в себя моток веревок. От этого мотка он отрезал две сажени веревки и опустил один конец в дыру…

Закончив работу, Спадакаппа с пакетом поднялся наверх. Теперь он двинулся в направлении Монтефорте, следуя линии скал, нависавших над Адским ущельем. В сотне шагов от гостиницы он остановился минут на десять перед одной из скал; потом сделал остановку чуть дальше, и еще одну. Когда Спадакаппа вернулся к гостинице, у него не осталось больше веревок.

Князь Манфреди и граф Альма прибыли в военный лагерь ночью, в половине третьего, проехав ущелье по всей его длине. И сразу же в палатке графа был созван военный совет. По данным разведки, армия Чезаре вышла из своего лагеря и расположилась перед ним единой массой. Стало ясно, что атака начнется на рассвете. В палатке графа Альмы каждый высказывал свое мнение.

– Каково ваше мнение, шевалье де Рагастен? – спросил граф.

Рагастен сохранил все свое хладнокровие.

– Противопоставить сконцентрированной массе войск Чезаре такую же массу. Ваша светлость, если вы мне поверите, союзную армию надо расположить перед ущельем, которое мы должны защищать.

– Мудрое мнение, – сказал князь Манфреди с заметной иронией, удивившей всех присутствующих. – Но моя точка зрения совершенно иная. Мы должны воспользоваться тем, что армия врага сбилась в кучу, окружить ее и атаковать со всех стон сразу…

План Рагастена был единственно практичным, поскольку у союзников было слишком мало сил для противостояния войскам Чезаре. План Манфреди был явно безрассуден. Но приняли именно его. Впрочем, Рагастен, высказав свое мнение, не стал его защищать.

Совет закончился около четырех часов утра. В это время уже вставало солнце. По сигналу Манфреди пропели трубы, и войска начали продвигаться к лагерю Чезаре, развертываясь в линию по мере продвижения. Граф Альма, князь Манфреди и Рагастен находились в центре огромного, медленно разворачивающегося веера.

Армия Чезаре не сдвинулась с места. Внезапно продвижение союзников ускорилось; трубы и флейты сыграли сигнал атаки. Битва закипела сразу по всей линии.

Чезаре позволил союзникам охватить его войска полукольцом. И тогда начали сбываться предсказания Рагастена. Не отвечая на фланговые атаки, Чезаре привел в движение свои войска, которые огромным стальным и железным клином ударили по центру союзников. Сила удара была ужасна. Около часа союзники отчаянно сопротивлялись… С обеих сторон лилась кровь, громоздились трупы. Рагастен с кучкой всадников то и дело бросался в атаку. Он мчался прямо перед собой, врезался в самую гущу схватки, ища смерти. Только смерть не брала его!

Возвращаясь с одной из таких коротких атак, парализовавших напор войск Чезаре, Рагастен увидел графа Альму и князя Манфреди, окруженных толпой швейцарцев. Рагастен в сопровождении двадцати всадников бросился к ним на помощь. И как раз в этот момент пал граф Альма; горло ему пронзило копье. Он рухнул на землю, раскинув окровавленные руки. Вокруг его тела завязалась яростная схватка. Когда Рагастен увидел князя Манфреди с его пятьюдесятью воинами окруженным врагами со всех сторон, волна безнадежности нахлынула на него.

«Вот он и пришел, мой смертный час!» – подумал он.

И в тот же самый момент он пришпорил коня, бросившись прямо в гущу врагов, окруживших князя. Старик, с обнаженной головой, весь окровавленный, являл страшное зрелище. Он улыбнулся, увидев Рагастена, а шевалье, в свою очередь, улыбнулся ему и крикнул:

– Я держу слово!..

Натиск его был похож на чудо, хотя больше – на безумие. Он ринулся вперед, отбросив шпагу и направив Капитана прямо на копья швейцарцев. Прошло несколько томительных минут, заполненных прыжками и молниеносными поворотами, и Рагастен оказался в широком пустом пространстве: враги в ужасе бежали от него. И вдруг всего в десятке шагов от него раздался выстрел их аркебузы. Рагастен слышал, как пуля просвистела мимо его уха. Потом за его спиной кто-то глухо вскрикнул. Рагастен обернулся… Он увидел, как князь Манфреди падает с лошади невдалеке от трупа графа Альмы.

Рагастен спрыгнул на землю и подбежал к князю. Пуля попала старику в голову, но он еще был жив. Глаза конвульсивно двигались в глазницах. Сверхчеловеческим усилием он пытался подняться. Рагастен наклонился над ним.

– Синьор, – сказал он, – вы были свидетелем, что я делал все возможное, чтобы сдержать слово…

Князь утвердительно кивнул головой.

– Мне пока не удалось, … но сражение продолжается… Умирайте спокойно… Я последую за вами.

– Нет! – с трудом выговорил старик. – Живите … ради нее!

Рагастен опустился на колено, слезы побежали по его щекам, пробивая себе дорогу в черной пыли, покрывавшей лицо шевалье. Манфреди хотел еще что-то сказать. Но было приподнявшаяся голова бессильно откинулась назад и упала с глухим стуком на землю. Князь Манфреди умер.

Рагастен приподнял эту седую окровавленную голову и поцеловал ее в том месте, куда попала пуля. Когда он поднялся, лицо его было мертвенно-бледным, и только губы выделялись кровавым пятном.

Он огляделся, увидел стоявшего рядом Капитана, подобрал широкую шпагу князя Манфреди, потом вскочил в седло и попытался оценить ситуацию.

Оставшиеся в живых командиры союзников подтягивались к нему. Сражение было проиграно, и поражение грозило быстро обернуться разгромом. На всех участках поля сражения союзные войска бросали оружие и бежали, устремляясь в ущелье.

– Мы погибли! – услышал Рагастен возглас совсем рядом. Шевалье обернулся и увидел Джулио Орсини.

– Чезаре пойдет на Монтефорте, – продолжал тот.

– Пусть идет! – сказал Рагастен и добавил тихо, специально для Орсини: – Дорогой друг! Попытайтесь собрать всех, кого сможете, и отступайте в ущелье… Позвольте Чезаре преследовать вас до самого Монтефорте.

– Не понял…

– Вы верите в меня?

– Безгранично.

– Тогда делайте то, что я говорю… Я… подготовил небольшой сюрприз для монсиньора Чезаре…

Джулио Орсини приказал трубить сигнал к отступлению и углубился в Адское ущелье во главе сохранивших боеспособность отрядов. Рагастен в это время во весь опор помчался прочь от поля битвы. Полчаса спустя он подскакал к неприступным склонам плато и начал взбираться вверх. Вскоре ему пришлось покинуть седло. Но Капитан с тихим ржанием, раздувая ноздри, последовал за ним. После часа тяжелого подъема он выбрался на плато. В этот момент он увидел, как арьергард армии Чезаре заходит в ущелье, ведущее в Монтефорте.

Рагастен дал передохнуть Капитану. Плато было пустынным, насколько хватало взгляда. Тогда шевалье опять забрался в седло и вихрем понесся к скале Голова…

Монах Гарконио провел спокойную ночь на свежем воздухе на своей моховой постели. Пробудила его утренняя заря. Он поднялся, отряхнулся и рассмеялся.

– Чезаре с подкреплением в двадцать тысяч человек, – громко сказал он. – Полный разгром союзников!.. Ну, Рагастен, настал для тебя Судный день…

Монах захотел устроиться поудобней, чтобы увидеть разгром союзных войск и посмотреть, не окажется ли среди выживших Рагастен. Он добрался до гостиницы «У Головы». Но там он не остановился, он прошел немного дальше и в конце концов нашел удобное местечко, откуда можно было великолепно видеть всё, что происходит в ущелье.

В этот момент внизу, вдалеке, завязалось сражение. До ушей Гарконио доносились только отдельные шумы битвы. Но время шло, Гарконио достал корзинку с провизией и спокойно принялся за еду, не переставая наблюдать за ущельем.

Неожиданно шумы приблизились. Гарконио наклонился. Он заметил бегущих людей; это были солдаты союзников; это были первые беглецы, устремившиеся в ущелье, чтобы укрыться в Монтефорте. Очень скоро в ущелье передвигались не только изолированные беглецы: вприпрыжку бежали целые подразделения…

– А что я говорил? – вопил Гарконио вне себя от радости – Но я не вижу Рагастена! Если бы я мог сейчас отправиться на поле битвы, нашел бы его!..

Теперь ущелье кишело народом. Оно напоминало человеческий муравейник, потревоженный какой-то катастрофой. Обезумев, они бежали под палящими лучами солнца. Наконец появился отряд, сохранявший относительный порядок. Они отступали медленно и защищались от преследователей.

Шум от этого растревоженного муравейника исходил ужасный… Но вот показалась голова колонны, входившей в армию Чезаре. Эти чезареанские войска продвигались в полном порядке, сомкнутыми шеренгами.

– Монтефорте возьмут с хода! – радовался монах.

Задыхаясь от радости, он добавил:

– А Рагастена-то не было!.. Он пал в сражении!.. Я это увижу!..

И вдруг оглушительный взрыв потряс все окрестности Монтефорте.

Монах, как раз наклонившийся в эту сторону, увидел мощный столб дыма, смешанного с огромными камнями и целыми обломками скал… Когда дым рассеялся, монах услышал крики и стоны, увидел, как побежала испуганная армия Чеазре. Каменный дождь сыпался на войско, поражая целые отряды.

– Что это? – пробормотал побледневший монах.

Раздался второй взрыв, более близкий к Гарконио. Опять в воздух взмыл столб дыма, опять вниз посыпался каменный дождь, опять послышались стоны и проклятия… Головные соединения армии пытались отступить, но шедшие позади продолжали двигаться вперед. Началась неописуемая давка.

Монах грубо выругался. Потом он выбрался на плато и поспешил к гостинице. И вот в пятистах шагах от нее он увидел какого-то мужчину, поджигающего фитиль. Третий взрыв потряс горы. Снизу доносились ужасные крики… Вот этот одинокий человек уничтожает целую армию!

И Гарконио, воздев руки к небу, разразился проклятиями. Он только что узнал в жестоком одиночке Рагастена…

А тот скачками приближался к гостинице. Он еще раз наклонился и запалил фитиль… Опять прозвучал взрыв… Подобный титану, Рагастен вздымал в воздух скалы, чтобы уничтожить целую армию!.. Шевалье еще раз нагнулся – и пятый взрыв обрушил огромные куски скал.

Остолбеневший монах следил за происходящим, словно в кошмарном сне. Наконец он увидел, как шевалье скрылся в гостинице. Тогда монахом овладело какое-то исступление. Он тоже бросился в помещение, вбежав в ту самую дверь, за которой скрылся Рагастен. Он оказался перед лестницей, уходившей в глубь скалы.

Бледный, обезумевший от страха, со вздыбленными волосами, он стал спускаться по лестнице. Он пробежал два или три подвала, в которых царил полумрак, и вдруг увидел Рагастена, поджигавшего фитиль с длинным шнуром, ведущим к мешку с порохом. Шнур уже загорелся и начал потрескивать. Тогда Рагастен поднялся, вышел из последнего подвала и машинально закрыл за собой железную решетку. Не торопясь, он подошел ко второй решетке.

Внезапно он услышал взрыв скрипучего смеха. Решетка, к которой он направлялся, резко захлопнулась перед самым его носом! Рагастен оказался в плену между двумя решетчатыми загородками!.. За ним, в последнем подвале, горел запальный шнур, от которого вот-вот должен был взорваться огромный заряд пороха… И он не мог его потушить!.. А перед ним, в первом подвале, за только что захлопнувшейся решеткой, возникла какая-то черная фигура. Это был монах! Это смеялся Гарконио! Он прилип к прутьям решетки.

– Вот тебе, демон! – ревел он. – Ты попал в собственную западню!..

Рагастен повернулся к нему спиной.

– Умри! – вопил монах. – Умри безо всякой надежды!

И Гарконио поспешил к выходу. Рагастен поначалу пытался открыть решетку. Отделявшую его от порохового заряда. Но ее прутья были основательно заглублены в скалу, и требовался ключ, чтобы открыть решетку.

А огонь медленно подбирался к заряду.

Рагастен рассчитал, что жить ему остается чуть больше минуты. Он скрестил руки, уселся в угол пещеры и закрыл глаза, всей силой души вызывая милое его сердцу видение.

– Прощай, Примавера! – прошептал он.

Внезапно он услышал неимоверный шум поспешно спускающегося по лестнице человека. Появился мужчина с тяжелым молотком в руках.

– Спадакаппа! – радостно вскричал Рагастен и вскочил.

Спадакаппа не отвечал. Он со всей силы колотил по замку решетки. Казалось, такие удары могли бы разрушить бронзовые двери замка Святого Ангела. С третьего удара решетка поддалась. Рагастен бросился на лестницу.

Тогда Спадакаппа схватил обеими руками темную массу, лежавшую на земле. Этой массой был монах Гарконио, связанный по рукам и ногам.

– Помилуйте! – вопил, извиваясь, монах.

Спадакаппа, не отвечая, отнес его к решетке, за которой горел фитиль. Потом и он поспешил к лестнице. В несколько прыжков он настиг шевалье, и оба они, выбравшись из гостиницы, побежали прочь.

Они не успели удалиться и на полсотни шагов, как мрачным эхом прогремел новый взрыв, бывший мощнее всех предыдущих. Скальный массив покачивался в течение нескольких секунд. Потом последовал фантастический обвал, гигантские обломки скал взлетели в воздух, и среди них на мгновение Рагастену явились черные лоскутья человеческого тела, вместе с горной породой обрушившиеся с оглушительным грохотом в ущелье.

Когда пыль и дым рассеялись, гостиницы больше не было. Скала Голова обвалилась, рухнула, изошла пылью… И ничего не осталось на этом месте, кроме огромной разверстой выемки, из которой устремились наутек тысячи испуганных рептилий.

И вот в то самое время, когда перепуганные остатки армии Чезаре пытались спастись, Рагастен с высокой скалы посмотрел вниз, в ущелье. Среди беглецов он усмотрел Чезаре, узнав его по черному коню и султану на шлеме. И тогда Рагастен разразился смехом: оглушительным, нервным, безостановочным. Огромное нервное напряжение, которого потребовал столь изумительный маневр, разряжалось смехом.

Несмотря на окружающий грохот и шум, Чезаре услышал этот хохот и, подняв голову, увидел Рагастена. Он вытянул в направлении шевалье сжатый кулак в жесте бессильной угрозы.

– До свидания, монсиньор! – во всю силу своих легких закричал Рагастен.

Но Чезаре уже увлек с собой поток беженцев, и он исчез за изгибом Адского ущелья. Тогда Рагастен повернулся к Спадакаппе.

– Спасибо! – сказал он слуге, протягивая к нему руку.

– Ах, синьор! Каким ужасным существом был этот монах!

– Да… Но не будь тебя, это я бы взлетел в воздух! Значит, ты его видел?

– Совершенно случайно. Когда вы сказали мне, что один хотите подорвать приготовленные нами мины, я отошел от гостиницы в сторонку, чтобы полюбоваться результатами нашей работы… Вдруг буквально в двадцати шагах от себя я увидел, как копошится что-то черное. Начались взрывы и произошло чудо: я увидел это животное… монаха то есть. Он бежал как сумасшедший, но я следил за ним… Внезапно он повернул к гостинице… Я поспешил за ним… и подоспел вовремя, как раз для того чтобы услышать его противный смех. На кухне я схватил молоток и помчался вних… Остальное вы знаете.

– Спасибо, мой храбрый товарищ… Дважды уже я обязан тебе жизнью.

– Ладно! Я вам тоже кое-чем обязан! Я все еще в долгу перед вами…

– Кстати, где Капитан?

– Внизу, на привязи.

– Хорошо. Отвезешь лошадь в Монтефорте.

– А вы, синьор!

– Я? Возвращаюсь к ущелью.

Рагастен и в самом деле поспешил к краю плато, не доходя до того места, где была заложена первая мина, и начал спускаться.

Внизу остановилась союзная армия. Сначала в ней никто ничего не понял, когла один за другим загремели раскаты рукотворного грома. Но когда с неба посыпался каменный дождь, когда увидели, как валятся с обрыва на преследователей скальные глыбы, среди отступавших воинов раздались победные крики… Остатки союзной армии поняли, что Монтефорте спасен, а войско Чезаре раздавлено в буквальном смысле.

Наступила безумная радость. Криками приветствовали неизвестного героя, спасшего и город, и армию. Оставшиеся в живых командиры собрались вместе и наблюдали за отступлением неприятеля. Они задавали самим себе вопрос: кто же вмешался в последний момент и, призвав себе на помощь громы и молнии, словно божество, спас их? И вот они заметили человека, собиравшегося спуститься к ним.

– Рагастен! – крикнун Джулио Орсини.

Это имя передавалось из уст в уста. Когда шевалье добрался наконец-то до дна ущелья, он не смог спрыгнуть со склона, потому что тысячи рук протянулись к нему. Его подхватили, чуть не задушили в объятиях, а когла ему все-таки удалось попасть на землю, на его долю опять пришлись многочисленные объятия друзей. Когда радостное безумье чуть-чуть успокоилось, союзная армия двинулась к Монтефорте. Рагастен забрался в седло и ехал впереди, как главнокомандующий, как вождь победившего войска, радостно возвращающегося домой. Так решили офицеры и выжившие командиры.

С бьющимися сердцем Рагастен устремился ко дворцу графов Альма.

«Больше не осталось никого из графской династии; нет и Манфреди, который мог бы жениться на юной графине», – думал он.

В этот самый момент Рагастен оказался у подножия парадной лестницы. Он поднял глаза, ожидая увидеть Примаверу, но ее наверху не было.

«Она, конечно, уже знает о смерти своего отца и князя Манфреди», – подумал он.

Рагастен спешился. Командиры окружили его.

– Идите, шевалье, – сказал Джулио Орсини. – Вам принадлежит честь рассказать о баталии лично синьоре Беатриче, которая отныне является единственной владелицей графства.

Рагастен в окруженнии синьоров и воинов поднялся по лестнице, а набежавшая толпа заполнила всю главную площадь города. Сердце шевалье билось так сильно, что, казалось, готово выскочить из груди. Наступили решающие мгновения его жизни.

И в это момент женщина в летах, первая придворная дама княгини, приблизилась к группе военачальников.

– Синьоры! – промолвила она. – Я должна сообщить вам ужасную весть: княгиня Манфреди исчезла!..

– Исчезла?..

– Это случилось ночью, через два часа после отъезда князя и графа. Поиски велись всю ночь и весь день, но следы юной княгини потерялись, их невозможно отыскать. Правда, офицер крепостной стражи признался, что видел, как она покидает Монтефорте, но куда она отправилась, он сказать не смог.

Тягостное молчание последовало за ее словами. Рагастен некоторое время оставался в ошеломлении… Потом он бессильно рухнул на землю, раскинув руки…

 

LIV. Сын папы

Прошло несколько дней. Чезаре, послав в Тиволи подробное донесение, рассказывающее о катастрофе в Адском ущелье, поспешно собирал остатки своей армии в двух дневных переходах от Монтефорте. Количество мертвых превысило тысячу. Раненых было в три раза больше. Потери, в общем-то, небольшие, если бы не было той невообразимой паники, которая охватила войско. Целые полки разбредались и дезертировали.

Когда Чезаре Борджиа остановил беспорядочное бегство своей армии, он в отчаянии убедился, что вокруг него не хватает трех тысяч человек.

Это было неслыханное поражение! Это был конец его блистательной карьеры непобедимого полководца, с которым почитали за честь договариваться могучие монархи вроде Людовика XII, короля Франции. Это было крушение всех надежд! В дрвершение всего, после восьми дней неуверенности и нерешительности, он узнал, что папа, сам насмерть перепуганный и ожидающий общего восстания, бежал к Лукреции, на остров Капрера.

За два дня до этого к его палатке подошел один из слуг и передал записку от Лукреции. В ней было всего несколько слов: «После того как ты возьмешь Монтефорте, приезжай ко мне на Капреру. Я приготовила тебе приятный сюрприз».

– После того как я возьму Монтефорте, – хмыкнул Чезаре. – Моя сумасшедшая сестра не сомневается, что это произойдет. Ей и невдомек, какие беды нас поджидают!..

В самом деле, из Рима пришли неутешительные новости. Римляне волновались.

Однажды вечером офицер, дежуривший перед палаткой, доложил о прибытии маркиза ди Рокасанта, начальника римской полиции. Это был типичный придворный. У него был хороший нюх на катастрофы и удачи. Весь свой талант он использовал на то, чтобы узнать, кого отдаляют, а кто будет в скором времени приближен. Чезаре хорошо знал этого человека и предчувствовал, что приезд этого человека не предвещает ничего хорошего. Он распорядился немедленно ввести главного римского полицейского в свою палатку.

– Прежде всего, – заявил Рокасанта, едва появился в палатке, – позвольте поздравить вас, монсиньор, что вы живы и встали на ноги… Мы узнали о вашем ранении и очень беспокоились в Риме…

– Да ранение ничто, – буркнул Чезаре. – У меня твердая шкура, и не выковано еще железо, которое должно отправить меня к праотцам. Но я предполагаю, что вы проделали такое путешествие не только для того, чтобы узнать о моем здоровье!

– В самом деле, монсиньор, – сказал Рокасанта, не замечая иронии последних слов. – Я принес вам плохие известия. Судите сами, монсиньор: народ Рима бунтует. Поднимаются сельские местности. Повсюду формируются банды.

Чезаре ударил кулаком по легкому столику, на котором находилось питье. Улар был настолько силен, что стоявшие на столике стаканы попадали и перемешались. Маркиз не шевельнулся.

– Эти жалкие людишки, – продолжал он, – не осмелились пойти на Ватикан или замок Святого Ангела. У них нет командиров, они сами пугаются своей смелости. Но я не могу скрывать от вас, что через восемь-десять дней мятежники овладеют замком Святого Ангела.

– Но кто же мог подтолкнуть этих глупцов?

– Кто, монсиньор?.. Да никто… Я же вам сказал, что вождей у них нет, поэтому для нас еще ничего не потеряно. Я пользовался единственным средством управления, которым мы располагаем всякий раз, когда простонародье позволяет себе раздражаться; это массовые аресты, несколько коллективных казней по случаю. Увы! На этот раз мой метод не работает.

Чезаре видел маркиза насквозь. Он чувствовал в его поведении невысказанную иронию.

– В довершение всего, – продолжал Рокасанта, – Его Святейшество посчитал момент весьма подходящим для путешествия на Капреру… Сохрани меня Небо от суждений по поводу действий святого отца!

– Ну да, но в конце-то концов мой отец просто испугался, не так ли? Вы можете сказать это, маркиз.

Рокасанта обескураженно махнул рукой. Чезаре метался в своей палатке как дикий зверь. Полицейский искоса глядел на него, пытаясь разгадать его намерения.

– Что вы мне советуете? – внезапно спросил Борджиа.

«Вот мы и приехали!» – подумал маркиз.

– Скажите, что думаете вы, Рокасанта. Вы великолепно знаете ситуацию. В данный момент нет никого квалифицированнее вас, чтобы подать мне добрый совет.

– Монсиньор, – серьезно сказал Рокасанта, – вы мне разрешаете говорить свободно?

– Я приказываю вам!

– Хорошо, тогда вот мое честное мнение: нет другого авторитета, чтобы обуздать наших бунтовщиков, кроме авторитета Церкви. Только понтифик может еще смирить людей. Надо, монсиньор, непременно вернуть папу в Рим. Причем отметить это возвращение грандиозной церемонией, окруженного тысячами священников, кардиналов, епископов… Но чтобы осмелиться на подобную церемонию, нужен решительный человек во цвете лет, а не старик!.. Нужен молодой папа, сильный, отважный, носящий под сутаной шпагу, готовый первым поразить любого, кто вздумает ему противоречить!..

Говоря это, Рокасанта твердо глядел прямо в лицо Чезаре. Тот побледнел.

– Да, ваша идея очень смелая и грандиозная…

– А если молодой папа, о котором я говорю, окажется к тому же прославленным полководцем, доброе имя которого едва затронуто малопонятным отступлением, мятеж рассеется сам собой и власть понтифика упрочится надолго, по крайней мере – на время, необходимое для окончательного подавления бунта…

Чезаре уставился в глаза маркизу.

– Вы хотите, чтобы я надел тиару?

– Да, монсиньор, – твердо сказал Рокасанта. – В этом акте я вижу единственное средство спасти ситуацию.

– Но, – мрачно возразил Чезаре, – для того чтобы я был избран папой, надо низложить моего отца!.. Никогда конклав…

– Или чтобы он умер! – жестко прервал его Рокасанта. – Бог свидетель, я жизнь отдам, чтобы продлились славные дни святого отца… Но в конце-то концов… он стар, а море такое неприветливое у берегов Капреры, у сардинских берегов…

Чезаре больше не слушал его. Он не внимал больше демону-искусителю, только что вбросившему в его голову семена отцеубийства. Он погрузился в мрачные размышления.

Чезаре очень долго что-то обдумывал. Рокасанта терпеливо хранил молчание и выжидал. Наконец Чезаре поднял голову и пробормотал нечто нечленораздельное.

Маркиз понял: Александр VI осужден на смерть!

– Монсиньор, – сказал он равнодушно, – если у вас есть деликатное поручение на Капреру, могу указать вам человека…

– Кто такой?

– Молодой человек, которого я, благодаря своим функциям, хорошл изучил и оценил. Он читает Его Святейшеству.

– Аббат Анджело? – высокомерно спросил Чезаре.

– Он самый, монсиньор! Не говорите о нем плохо. У него есть одно ценнейшее качество: он честолюбив! Возьмите самый ординарный ум и поманите его надеждой занять положение, о котором он втайне мечтает. Покажите ему возможность достичь в скором будущем этого положения. Вскормите, одним словом, его тщеславие. Этот человек станет вашим созданием. Ах, монсиньор, если вам надо исполнить нечто особенное, не ищите ни преданного, ни озлобленного, выберите честолюбивого… Выберите аббата Анджело.

– Полагаю, вы правы, маркиз, – задумчиво произнес Чезаре. – Значит, аббат хочет стать епископом?

– В ожидании лучшего!

– Со своей стороны, не нахожу никаких возражений.

– В таком случае торопитесь, монсиньор. Я уже сказал: время торопит. Рим волнуется. Надо нанести мощный удар и внушить почтение к вам как к устрашителю толпы.

– Где аббат? – резко спросил Чезаре.

– Остался в Тиволи. Хотите, чтобы я с ним встретился?

– Нет… Я сам поеду в Тиволи. А вы возвращайтесь прямо в Рим… Сколько времени вы сможете продержаться?

– Несколько дней… Но если я буду знать, что событие, о котором мы только что говорили, совершится, это придаст мне сил. Несколько ловко пущенных по городу слухов могут изменить положение.

– Тогда отправляйтесь, милейший маркиз. И не забывайте, что ваша судьба тесно связана с моей.

– Приехал бы я сюда, мосиньор, если бы не был уверен в этом?

 

LV. Аббат Анджело

Чезаре Борджиа доверил командование войсками одному из командиров наемников, а сам с небольшой охраной уехал в Тиволи. Он очень спешил и прибыл туда на следующий день под вечер. Едва войдя в отцовские покои, Чезаре потребовал к себе аббата Анджело.

Аббат оказался молодым человеком лет двадцати четырех – двадцати пяти. Но на вид ему едва можно было дать двадцать. Он представлял собой законченный тип придворного аббата: галантного, услужливого, напомаженного, напудренного, всегда одетого по последней моде. Лицо у него было розовое, свежее, а простодушный вид его внушал доверие.

– Ну, аббат, – произнес Чезаре, падая в кресло, – что вы скажете о нынешнем положении?

Аббат Анджело вздрогнул. Никогда Чезаре не говорил с ним о серьезных вещах. Сколько раз он присутствовал на семейных советах, но на него даже не обращали внимания.

– Монсиньор, – ответил аббат, сильно покраснев, – это такой трудный вопрос … для меня…

– Смышленые люди так редки… Преданные слуги – еще реже. Вы принадлежите к таковым, а поэтому говорите открыто, ничего не разжевывая.

Аббат насторожился. Чезаре хотел узнать у него что-то важное. И он отбросил наигранную маску жизнерадостности.

– Монсиньор, вот что я думаю: положение безнадежное, если только не произойдет что-то значительное и непредвиденное. Хуже всего не то, что ваши войска, монсиньор, потерпели незаслуженное поражение… Неудачу можно исправить… Нет. Самым ужасным сейчас мне представляется поведение Его Святейшества, который впал в такое состояние духа, что посчитал необходимым поставить между собой и Римом заслон из морских просторов.

– Знаете ли, аббат, вы очень умны… То, что вы сейчас сказали, крайне верно… Епископская митра очень хорошо смотрелась бы на вашей разумной голове.

Анджело слегка побледнел.

– Если Господь и святой отец призовут меня управлять епархией, – глухо отозвался он, – верю, что понтифику не придется раскаиваться.

– К сожалению, мой отец совсем не думает о вас!

– Истинная правда, монсиньор!

– Вы сказали, что только значительное событие может изменить создавшееся положение. Каким, по-вашему, должно быть это событие?

Аббат ничего не ответил. Чезаре встал и приблизился к нему.

– А что вы думаете о моем отце? – спросил он в упор.

Аббат содрогнулся. Он поднял глаза на собеседника и глухо ответил:

– Понтифик очень стар… Вот что я об этом думаю!

– Поясните… Говорите прямо, не бойтесь…

– В том, что я сейчас сказал, монсиньор, заключена вся моя мысль… Папа слишком стар… Он устал… Его правление было славным… трижды святым, но … оно ичерпало его силы…

– А что бы вы сделали для того, кто назначит вас епископом?..

– Всё!

– Но чтобы вас назначить, надо быть папой, не так ли?.. Если бы я был папой, вы, Анджело, получили бы митру!

Аббат понял: что бы он сейчас ни сказал, всё будет бесполезным. Руки его слегка задрожали.

– Анджело, – продолжал тихим голосом Чезаре, – хочешь стать епископом?.. А потом кардиналом?..

Аббат низко поклонился, почти встал на колени и чуть слышно произнес:

– Жду ваших приказаний, святой отец!

– Хорошо, аббат. Я не ошибся.

Чезаре сел за стол и принялся писать. Закончив, он протянул аббату пергамент, на котором только что поставил свою подпись.

– Читайте, – сказал он. – Между нами теперь нет никаких секретов. Из письма вы узнаете о том, чего я жду от вас.

Аббат принялся читать, тщательно взвешивая каждое слово.

«Дорогая сестра!

Аббат Анджело, который передаст вам мое послание и которому я полностью доверяю, расскажет вам, почему я сейчас не смогу приехать к вам на Капреру. Надеюсь, однако, что через несколько дней все-таки навещу вас. Полагаю, что отец наш пребывает в добром здравии, но не осмеливаюсь дольше сохранять эту надежду. Когда я его видел в последний раз, он мне показался очень больным. И я даже подумал о фатальном исходе. Если же это печальное событие произойдет очень скоро, аббат Анджело предупредит меня. Прощай, моя дражайшая сестра. Аббат Анджело поможет вам оказать нашему отцу услуги, которых потребует его состояние. Но я сомневаюсь, что лекарства, которые он с собой привезет, будут бессильны остановить болезнь. Я отправляюсь в Рим, где буду с нетерпением ждать новостей от вас, что должно быть вам понятно.

Ваш брат

ЧЕЗАРЕ, ГЕРЦОГ ВАЛЕНТИНУА»

Когда аббат закончил чтение письма, Чезаре Борджиа внимательно посмотрел на него.

– Ну, – сказал он спокойно, и это спокойствие казалось таким ужасным у человека, только что подписавшего смертный приговор собственному отцу, – вы согласны с моей оценкой состояния здоровья Его Святейшества?..

– Я очень близок к святому отцу, – холодно ответил Анджело. – И, к сожалению, полностью согласен с вами!…

– И сколько дней, по вашему мнению, ему осталось жить?

Аббат Анджело в течение минуты что-то подсчитывал в уме.

– Восемь дней, не больше.

Ужасный вопрос папского сына и зловещий ответ аббата были произнесены очень тихо. Всё было урегулировано, согласовано. Чезаре открыл окно и шумно вдохнул, потом повернулся к аббату:

– Я немедленно возвращаюсь в лагерь. Оттуда иду маршем на Рим… А вы, аббат, когда отправитесь?

– Завтра утром.

– Почему не сейчас же?

– Потому что, монсиньор, мне надо увидеться с особой, что даст мне необходимые лекарства, а увидеть эту особу я смогу только ночью…

 

LVI. Ночная встреча

Роза Ваноццо, она же Мага, покинула Рафаэля Санцио и Розиту в тот момент, когда они уехали по Флорентийской дороге. Роза же вернулась в Тиволи, где заняла свой наблюдательный пункт над пропастью Анио.

Прошло много дней. Как прожила их мать Чезаре и Лукреции? О чем она думала, чем занималась в ночной тишине? Возможно, она применяла свои познания на вилле. Мага, удалившись из Рима, прихватила с собой достаточно драгоценных камней и золотых вещиц, составлявших хорошенькое состояние. Она воспользовалась этими богатствами, чтобы подкупить одного или нескольких слуг, и получила возможность проникать на виллу, когда она сочтет это нужным.

И вот, примерно в то же самое время, когда Чезаре Борджиа готовился штурмовать Адское ущелье, однажды вечером папа, в окружении многочисленной свиты, вышел прогуляться в окрестностях. Когда папа возвращался на виллу, было уже совсем темно. Аббат Анджело сопровождал, как обычно, своего хозяина. В какой-то момент он отстал от группы, сопровождавшей папу. Дело в том, что аббат Анджело был коллекционером; он остановился собрать несколько светлячков, испускавших какое-то необыкновенное излучение. Покончив со сборами, он выпрямился и внезапно заметил у скалы какую-то тень.

Он застыл в неподвижности, но вскоре смог детально разглядеть замеченный им силуэт. Это была женщина.

Старый Борджиа скрылся в ночи, но женщина не сдвинулась с места. Потом аббат отчетливо услышал ее слова:

– Иди, Родриго, … иди спокойно, пока я страдаю… Придет час, когда ты разом ответишь за все свои злодеяния.

Анджело боялся пошевельнуться, он даже затаил дыхание, пока женщина не удалилась. Он последовал за нею. Аббат видел, как она вошла в пещеру. Несколько дней подряд он шпионил за ней.

Вскоре после первой ночной встречи, когда аббата мучила бессонница, он заметил в другом конце коридора какую-то бесформенную темную массу, передвигавшуюся вдоль стены. Аббат Анджело застыл в неподвижности у своей полуоткрытой двери. Свет в его комнате не горел. «Масса» приближалась и вскоре оказалась перед ним.

Анджело внезапно вытянул руку. Она наткнулась на чью-то руку; аббат с силой потянул таинственное существо на себя, втащил его в свою комнату и закрыл дверь

– Тихо! Или я закричу и вас раскроют!..

Потом он зажег светильник, в отблесках пламени которого увидел Магу. Она спокойно разглядывала того, кто встал между нею и папой.

– Садитесь, – сказал он тихо. – Нам надо поговорить… Я знаю, что вы пришли убить святого отца… Стоит мне сказать хоть слово – и вас арестуют, а это будет означать вашу смерть. Но я не скажу этого слова…

– Тогда, – сказала Роза Ваноццо, – это будет означать, что вы тоже хотите убить того, кто прежде звался Родриго Борджиа!

– Нет, я не желаю его смерти, если она не принесет мне пользы. Но ясно, что когда-нибудь я извлеку пользу из смерти папы…

– Чего же вы хотите?

– Чтобы вы подождали.

– А если я не хочу или не могу ждать?

– Тогда я закричу и всех разбужу. Вас схватят и казнят. Вы умрете в ужасном отчаянии, потому что не смогли отомстить.

Роза Ваноццо внимательно оглядела аббата.

– Вы молоды, – сказала она, – в вашем возрасте положено любить или… сильно ненавидеть, когда чувства побеждают разум… Какая же страсть вас толкает?

– Честолюбие! – ответил Анджело и взял старую женщину за руку.

– Да, понимаю! – кивнула головой Роза. – Вы жили в отравленной атмосфере Борджиа, и яд проник в вашу душу.

– Вы решились подождать?

– Терпела годы, могу потерпеть еще несколько дней. А когда же придет час расплаты?

– Я предупрежу вас.

– Ладно! – согласилась она наконец. – Подожду. Вы знаете, где меня найти.

После этой встречи еще не раз приходил в пещеру над рекой Анио. В тот день, когда старый Борджиа поспешно уехал, Анджело пришел к Маге.

– Папы больше нет в Тиволи, – сообщил он.

– Знаю, – спокойно ответила Роза Ваноццо.

– Папа укрылся на Капрере, в замке своей дочери, Лукреции. Армия Чезаре потерпела поражение. В Риме да и в других местах вспыхивают бунты.

– Это приближается расплата… Случай помешал мне убить его той ночью. Благословен будь этот случай, потому что теперь Родриго сможет увидеть, как рушится его могущество! Ну, а теперь, молодой человек, поторопитесь…

 

LVII. Отец и дочь

Через час после отъезда Чезаре аббат Анджело появился в пещере над ущельем реки Анио. Он заметно нервничал, и по его виду старая Роза учуяла правду.

– Час настал? – холодно спросила она.

– Да… Я уезжаю…

– Хотите сказать, что мы уезжаем?

Анджело задумался, глубокая складка пересекла его лоб. Роза терпеливо ждала, разглядывая аббата.

– Ну? – не выдержала она.

– Послушайте, – прервал свое молчание аббат. – Время и в самом деле пришло, это верно. Не пройдет и восьми дней, как папа будет мертв. Клянусь вам… Что вам делать на Капрере?.. Ваша месть совершится… Дайте мне эту ужасную жидкость, которую вы сумеете приготовить… И я уеду!..

Мага пожала плечами.

– Вы еще ребенок, – сказала она, – и не знаете, что такое месть. Я не хочу, чтобы папа умер, я хочу его убить. Я спасла его однажды, когда он был тяжело болен. Я давала ему снадобья, с помощью которых он избавился от врагов, желавших его смерти. Я делала всё это, мальчик, чтобы сберечь его для себя. Я хочу быть там… Вы думаете, что я ждала всю жизнь благоприятного мгновения лишь для того, чтобы глупо, по-дурацки, передать вам свою месть?..

И она зловеще рассмеялась.

– Это я, слышите, напою его ядом…

– Вы меня пугаете! – пробормотал аббат. – Я сделаю так, как вы хотите…

– Вы обещаете повиноваться мне до конца?

– Я буду повиноваться…

– Тогда идите… Едем!

Два часа спустя закрытая повозка покидала Тиволи. Она ехала в направлении Ости, маленького морского порта поблизости от Рима, в устье Тибра.

Весть о поражении армии Чезаре нанесла Александру VI удар тем более значительный, что нанесен он был неожиданно. И когда он получил известие от Лукреции о ее отъезде на Капреру, папа принял решение. На следующий день после прочтения весточки от дочери он собрался в дорогу и уехал почти тайно. Через четыре дня понтифик высадился на Капрере.

Лукреция приняла его со всеми видимыми проявлениями дочерней радости. Однако внезапное прибытие отца вызвало у нее волну беспокойства и в то же время глухое раздражение. Он проявил признаки недоверия и сразу же по прибытии, несмотря на усталость, захотел посетить дворец Лукреции.

Дворец располагался на берегу моря и был обращен к итальянскому побережью. С этой стороны дворец был неприступен: берег ощетинился острыми скалами. Со стороны суши широкий, заполненный водой ров делал замок не менее неприступным. Старый Борджиа казался очень довольным.

– Дочь моя, – повторял он не один раз, – ты стала превосходным военным архитектором. Этот замок неприступен.

Лукреция, которая всегда опасалась капризов фортуны, уже несколько лет назад получила от отца в собственность маленький островок Капреру, отделенный узким проливом от Сардинии. В порту Ости у Лукреции стояла собственная галея, постоянно готовая к выходу в море. Другая галея, размером поменьше, стояла на якоре у западного побережья Капреры. Так Лукреция подготовилась к любым неожиданностям и была готова к бегству в случае поворотов судьбы.

Закончив посещение дворца, папа поселился в роскошных покоях, куда Лукреция перевезла всю шикарную обстановку, окружавшую ее в Риме. Апартаменты включали в себя дюжину комнат. Старый Борджиа тщательно проверил все двери и замки. И только тогда он немного успокоился.

Он отослал слуг, кружившихся вокруг него, и остался наедине с Лукрецией, которая проявляла все большее беспокойство.

– Зачем ты приехала сюда, дочка?

– Но, отец, вы же знаете, что время от времени я приезжаю сюда…

– И у тебя не было никаких личных причин укрываться на Капрере?

– Никаких, отец, – ответила она вполне натурально.

– Стало быть, ты не знаешь, что произошло?

– А что-то произошло?

– А произошло вот что, дочка: Чезаре разбит, в Риме восстание, и вполне возможно, что в эту минуту собирается конклав, чтобы низложить меня!

Лукреция была поражена и перепугана.

– Так вот что, – произнесла она с легкой дрожью, – привело вас на Капреру…

– Страх, дитя мое! – прервал ее старик.

– Страх!.. Ах, отец, вы же никогда не употребляли этого слова…

– Однажды в Ватикане, в моей личной молельне, один человек отверг мои предложения… Чезаре бросился, чтобы убить его кинжалом. Я удержал Чезаре, и тот человек спасся!.. Он добрался до Монтефорте… Это он разбил армию Чезаре…

– Рагастен! – вскрикнула Лукреция, сдерживая ярость.

– Одного дня было достаточно, – продолжал старый Борджиа. – Этот народ, который дрожал передо мной, поднял голову, когда узнал о катастрофе… Лукреция! Теперь я доверяю только тебе… Ты знаешь, что я всегда любил тебя и предпочитал твоим братьям, даже самому Чезаре! Приютишь ли ты старого, всеми покинутого льва, на которого начали охоту волки и лисы?

– Ах, отец! – обиделась Лукреция. – И вы могли в этом сомневаться!.. Здесь вы будете в полной безопасности… Ничего больше не бойтесь… Ну, а этот жалкий Рагастен… Я отомщу ему за вас, да так отомщу, что этот безумец умрет от отчаяния…

– О! Если бы это было так!..

– Не сомневайтесь, отец!.. Я пошлю человека к Чезаре. Надо, чтобы он приехал сюда…

Папа принял гордый вид.

– Чезаре? – процедил он со смесью гнева и ужаса, – Чезаре!.. Эх, если бы я знал всю правду!.. Среди стольких кардиналов, которые нацелились на тиару и составляют против меня заговоры, среди стольких синьоров, втайне желающих моего падения, больше всего желает моей смерти именно Чезаре… Он хочет стать папой вместо меня… Если Чезаре и приедет сюда, то только затем, чтобы меня убить…

– Отец, вы ошибаетесь… Клянусь вам…

– Лукреция! – затрясся в испуге старик. – Поклянись, что ты не вызовешь сюда Чезаре…

– Ну, чтобы успокоить вас… Клянусь…

– А теперь уходи, – едва выговорил старик. – Мне нужен отдых… Завтра ты расскажешь мне о мести, задуманной тобой для этого негодяя…

Лукреция вышла. Когда она вернулась в свои покои, лицо ее потеряло то милосердное выражение, которое пристало для игры в дочернюю преданность.

Час спустя остров покинул курьер, отплывший в Италию, чтобы передать Чезаре простое послание:

«Необходимо, чтобы ты прибыл по крайне срочному делу. Я жду».

 

LVIII. Куда глаза глядят

А в это время бедный Рагастен умирал от тоски. Но так как по природе своей он был наделен активным разумом, то, даже тоскуя, не переставал действовать. Разумеется, он получил жестокий удар. И обрушившаяся на его голову слава не затмила глубокой тоски, вызванной исчезновением Примаверы.

Едва придя в себя, Рагастен отвел в сторону старую горничную, объявившую о несчастье, и тщательно ее допросил. Но она могла лишь повторить свой рассказ. Не помог в разъяснении тайны и офицер, командовавший сторожевым постом у городских ворот, через который прошла Беатриче.

Надломленный усталостью, отчаявшийся, Рагастен вернулся к себе и заснул тяжелым сном, то и дело прерывавшимся кошмарами. На следующее утро в его комнату вошел Джулио Орсини.

– Дорогой друг, – сказал он, – во дворце собираются на совет военачальники. Нам предстоит обсудить, как лучше воспользоваться плодами победы. Чезаре отступил, его армия разбегается. Мы идем на Римини, оттуда – на Болонью, Пьомбино… Началось освобождение Италии… Мы полагаем, что именно вы должны принять верховное командование союзными войсками.

– Я не пойду на совет, – ответил Рагастен.

– Что вы сказали? – удивился Орсини.

– Я сказал, что отказываюсь от славного титула, который хотите предложить мне вы и ваши друзья. Я хочу сегодня же покинуть Монтефорте. Цель моя определена: молодая княгиня исчезла из Монтефорте: я либо найду ее, либо погибну.

Эти слова растрогали Орсини, и он протянул руку Рагастену.

– Простите меня, друг… Вы правы, и у меня нет слов, чтобы попытаться переубедить вас… Во всяком случае, не забывайте, что мы оставим в Монтефорте гарнизон из трех тысяч человек. Эта маленькая армия готова подчиниться вам по первому вашему слову. Ну, а если вам понадобится деньги, мои сундуки всегда открыты для вас, и мой интендант тотчас исполнит ваши распоряжения.

Друзья обменялись крепким рукопожатием и горячо, по-братски обнялись; потом Орсини вышел, печально покачивая головой. Он, как и все прочие военачальники, был убежден, что княгиня Беатриче пала жертвой своей хорошо известной смелости.

И только Рагастен не верил в это. Да, Примавера исчезла, но не умерла! Все его подозрения постепенно сконцентрировались вокруг одного имени: Лукреция Борджиа! Рагастен подозревал ее, но эти подозрения было трудно конкретизировать. Но он нисколько не сомневался, что Беатриче жива и ждет его, а поэтому решился искать ее…

Он позвал Спадакаппу и отдал ему распоряжения на долгий путь. В это время появился интендант Джулио Орсини, готовый исполнить пожелания шевалье. Рагастен приказал наполнить дукатами дорожные сумки на лошади Спадакаппы. Он не хотел чрезмерно использовать дружбу Орсини и наносить слишком большой ущерб его казне.

Вскоре после этого шевалье отправился в путь в сопровождении Рагастена. Но Джулио Орсини подготовил ему сюрприз. Едва шевалье вышел из дворца Орсини, где, как мы помним, проживал, как его встретили две шеренги солдат почетного караула. Рагастена приветствовали радостными криками сотни горожан. Возле городских ворот с ним тепло простились все военачальники союзников. Рагастен, взволнованный до глубины души, решил не останавливаться, а только крикнул в ответ: «До свидания!» После чего пришпорил лошадь и быстро ускакал.

– Куда едем, синьор шевалье? – спросил его Спадакаппа.

– Куда глаза глядят! – ответил Рагастен.

Фраза эта довольно точно определяла маршрут путешествия. У Рагастена была только одна точная примета. Он спросил офицера стражи, в каком направлении удалилась княгиня, тот указал на дорогу, огибавшую на расстоянии около четверти лье крепостную стену. Потом дорога уходила прочь от города. Указание было довольно неопределенным, но Рагастену пришлось удовлетвориться и этим. Он поскакал по указанной дороге.

В течение часа путники ехали рысью, и тогда перед ними показался уединенный хутор. До него не встретилось ни гостиницы, ни какого-либо жилища вообще. Он спешился и вошел в дом. В большой комнате сидела за прялкой старая женщина. Возле нее двенадцатилетний паренек плел что-то из ивовой лозы. Взрослые, без сомнения, трудились в поле.

– Мир вам и доброго здоровья! – промолвил Рагастен обычную формулу.

– Мира и здоровья! – ответила женщина. – Андреа, налей-ка кружку свежего пикета страннику, которого нам Бог послал.

Надо сказать читателю, что пикетом в тех краях называют домашнее вино из виноградных выжимок.

– Спасибо, добрая женщина! Мне ничего не надо… Ничего, кроме кое-каких сведений.

– Говорите, синьор! – сказала селянка. – Если это будет в моих силах, я вам помогу.

– Не видели ли вы в эту ночь, от полуночи до часа, как мимо проехала молодая женщина, скорее всего верхом?

– Я ничего не видела, – ответила женщина и перекрестилась.

Рагастен заметил, что она вздрогнула. Еще большее впечатление на него произвело крестное знамение. Он хорошо знал, что так поступают, когда говорят неправду. Подобным образом просят у Бога прощения за ложь.

Стало быть, Рагастен был убежден, что старуха что-то видела. Он повторил вопрос построже:

– Итак, вы не видели проезжающих по этой дороге ночью или сегодня утром? И никто не входил к вам во двор?

– Точно никого, синьор! – сказала старуха.

И снова перекрестилась, но еще усерднее прежнего.

– Бабушка! – вдруг закричал мальчишка. – А как же красивая синьора? Ты забыла?

– Молчи. Андреа!.. Мальчишка не знает что говорит, синьор!

Рагастен повернулся к старой хуторянке:

– Извините меня, синьора! Несмотря на великое уважение, которое мне внушает ваш возраст, я вынужден буду прибегнуть к насилию, если вы мне не скажете правду. Но прежде хочу вам сказать, что совершено ужасное преступление. Вы живете на территории графства Альма и зависите от судебных властей Монтефорте. Если вы не скажете мне правду, то вполне возможно, что сегодня вечером и вы, и все обитатели хутора будете арестованы.

– Господи Иисусе, смилуйся над нами!.. Что делать?.. Она же угрожала нам смертью…

– А я клянусь, что с вами не случится ничего плохого, если вы мне скажете правду. Подумайте вот о чем. Если граф Альма достаточно могущественен, чтобы защищать вас, то гнев его может вам дорого обойтись…

– Ладно, синьор… Приезжала одна дама… несколько дней назад.

– Кто такая?

– Не знаю… Чистую правду говорю, не знаю… Она попросила спрятать здесь повозку и четырех солдат… Она хорошо нам заплатила…

– Продолжайте! – резко приказал Рагастен, увидев, что хуторянка заколебалась.

– Она попросила дать ей на одну ночь нашу большую комнату… Вот эту… Она заставила нас присягнуть, что мы не будем пытаться узнать, что там произойдет… И за это она тоже дала нам денег…

– А потом? Что было потом? Она приезжала к вам позавчерашней ночью?

– Да! – призналась испуганная хуторянка.

– Одна?

– Нет… с другой дамой.

– Ну? – побледнел Рагастен. – И что же произошло?..

– Мы слышали только шум ссоры, потом вбежали солдаты, они схватили молодую даму… Они затолкали ее в повозку… Потом все уехали.

– В каком направлении?

– Туда, к подножию горы.

Рагастен больше ничего не слушал. Он выбежал из дома и вскочил в седло.

– Лукреция! – прорычал он, пустившись галопом в указанном направлении. – Это она похитила Примаверу!.. Два раза я ей прощал, но теперь – горе ей!..

 

LIX. Джакомо

Сначала Рагастену не представляло труда скакать по следу Лукреции. К подножию гор вела только одна наезженная дорога, и повозка катилась по ней. Время от времени попадались то придорожная гостиница, то одинокий хутор. Рагастен заходил туда, получал необходимую информацию и скакал дальше.

Но когда он выехал на равнину, путеводная нить исчезла. Там перекрещивалось много дорог. Какую из них выбрать?

Удрученный, Рагастен остановился у тополиной рощицы и присел в тени деревьев. А так как ему надо было перед кем-то выговориться, а также надеясь получить добрый совет, он посвятил в тайну исчезновения Примаверы Спадакаппу. Тот слушал рассказ шевалье с огромным интересом и выражал свое отношение к услышанному громкими восклицаниями.

– Но эта женщина совсем взбесилась! – выразил он свое мнение, после того как шевалье закончил рассказ. – Это же дьявол во плоти!..

– Точно!.. А ты не заметил никакого следа?

– Никакого, синьор шевалье!.. Но если мы и узнаем какие-нибудь новости, то только в Риме.

– В Риме! – глухо повторил Рагастен.

– Да, я знаю, что это опасно. Только не для меня… и потом мне, в сущности, составляет удовольствие подвергаться опасности ради вас… Но вы, синьор, вы же были осуждены… Есть в Риме некий маркиз Рокасанта, с которым я частенько ссорился. Могу вас заверить, что он первоклассный полицейский.

– Значит, едем в Рим! – крикнул Рагастен. – Твой совет очень хорош.

– Одну минуту, синьор! Вашу голову оценили… Позвольте, я отвезу вас в один дом в окрестностях. Там вы будете в полной безопасности, словно в гостинице «Де ла Фурш». А я тем временем загляну в город и постараюсь узнать всё, что надо…

Рагастен ничего не ответил и только кивнул головой. Они, не задерживаясь, поскакали в направлении Вечного города. Спадакаппа был огорчен состоянием своего хозяина, а тот и вовсе был безутешен.

Благодаря основательности своего снаряжения они подъехали к Риму на четвертый день, под вечер. По мере приближения к городу дороги становились всё оживленнее. И это не ушло от внимания Рагастена. По пригородной равнине, обычно пустынной и мрачной, сновали туда-сюда люди воинственного вида. И вот он, с сильно бьющимся сердцем, въехал наконец в Рим.

Содрогнувшись, проехал он мимо Веселого дворца, пустынного и мрачного. И вдруг его поразило странное зрелище: стекла в окнах дворца были выбиты, статуи, обрамлявшие вестибюль, сброшены с пьедестала… Казалось, дворец был разграблен. Впрочем, и весь город выглядел как-то странно.

Группки жителей ходили по улицам; горожане были вооружены алебардами или шпагами; у некоторых виднелись аркебузы. Рагастен, не проявляя какого-либо беспокойства, объезжал эти группки, но по мере приближения к центру города группы становились многочисленнее, вели они себя гораздо шумнее.

– Что ты об этом скажешь? – спросил Рагастен Спадакаппу.

– Я скажу, синьор шевалье, что храбрым римлянам, судя по всему, надоело рабство. Конечно, и в рабстве есть свои хорошие стороны, не скажу, что их совсем уж нет. Оно освобождает простонародье от необходимости думать и действовать по своему разумению. Но ведь от всего устаешь, даже от счастья позволить заживо содрать с себя кожу.

Кружным путем Рагастен добрался до хорошо знакомой ему гостиницы «Доброго Януса». Он въехал во двор и оставил седло. Бартоломео, почтенный хозяин гостиницы, увидев приехавшего всадника, поспешил навстречу, но застыл в изумлении, когда узнал гостя.

– Синьор шевалье ле Рагастен! – пробормотал он.

– Он самый, любезный синьор Бартоломео… Вы удивлены моим появлением?

– Да нет, синьор… то есть конечно!.. Когда подумаю, что эти папские мерзавцы посмели вас осудить!.. Но к делу… Какая честь для моей гостиницы!.. Да здравствует синьор де Рагастен, личный враг Чезаре Борджиа!..

Хозяин гостиницы и дальше продолжал бы выражать шумный восторг в адрес шевалье, если бы Рагастен не ухватил его за ухо.

– Маэстро Бартоломео, слушайте внимательно; это в ваших интересах: если вы продолжите громко выкрикивать мое имя, я оторву вам ухо.

Хозяин мгновенно умолк.

– Больше того, – продолжил Рагастен, – если я узнаю, что вы кому бы то ни было проболтаетесь о том, что я живу в вашей гостинице, оборву вам оба уха.

– Я ничего не скажу, – пообещал Бартоломео.

– В таком случае мы останемся добрыми друзьями. А теперь проведите меня в ту маленькую комнату, что выходит на Тибр.

– Да что вы! Я предоставлю синьору шевалье самую лучшую комнату: номер, где останавливаются принцы.

Но Рагастен настаивал именно на той скромной комнатке, где он жил прежде. Она навеет ему столько воспоминаний… Кроме того, она будет полезна такому превосходному пловцу, как шевалье. Однажды воды Тибра уже спасли его; в случае крайней необходимости он мог рассчитывать на этот путь отхода.

В тот же вечер Рагастен под руководством Спадакаппы начал поиски. Но они ни к чему не приводили. К концу восьмого дня, облазив весь Рим и его окрестности, он не нашел ни малейшей зацепки, которая могла бы навести на след Лукреции.

Все эти восемь дней он жил в нарастающем лихорадочном возбуждении и тревоге. А тем временем бунт горожан шел своим чередом. Народ осаждал теперь замок Святого Ангела. На девятый день Рагастен проходил мимо разграбленного Веселого дворца. Недалеко от здания, на площади, он заметил маленького человечка, одетого в черное. Он машинально взглянул вверх и тоже увидел шевалье.

– Синьор де Рагастен! – обрадовался он.

Рагастен вздрогнул и направил лошадь на незнакомца.

– Кто вы? – спросил он.

– Не узнаете меня?.. Открою вам, кто я такой, но не здесь, синьор шевалье. А мне надо поговорить с вами! Только для этого я и приехал в Рим… Я прибыл из Монтефорте!

– Из Монтефорте? – взволновался Рагастен. – Идемте скорей!..

Они вернулись в гостиницу «Доброго Януса», причем незнакомец, войдя в дверь, старательно прикрывал лицо. Как только они вошли в маленькую комнату, выходившую на Тибр, маленький человечек прежде всего убедился, что никто их не подслушивает, а потом подошел вплотную к Рагастену и тихо сказал:

– Это же я приносил вам кошелек с деньгами… Меня зовут Джакомо…

– Интендант Лукреции!

– Да, синьор! – подтвердил Джакомо. – Я так счастлив, что мне удалось встретить вас…

Рагастен живо схватил его за руку.

– Где ваша госпожа? – спросил он дрожащим от волнения голосом. – Говорите! Или клянусь…

– Угрожать мне бесполезно, синьор. Я – друг ваш и разыскиваю вас, чтобы сообщить вам то, что вы искали… и, вне всякого сомнения, искали бесполезно.

– Вы? – удивился Рагастен. – Вы, слуга Лукреции Борджиа?

– Да, я служил ей, и это верно!.. Но я ненавидел эту женщину. Я жил подле нее и ненавидел ее, как и ее гнусного братца!

– Продолжайте, – сказал Рагастен.

– Синьор, – рассказывал дальше Джакомо, – я приехал в Монтефорте, чтобы разыскать вас. Там я узнал, что вы уехали, и предположил, что вы попадете в Рим.

– Но, – спросил Рагастен, – откуда вы приехали? Почему искали меня?

– Я приехал из лагеря Чезаре, куда последовал за синьорой Лукрецией. А искал я вас, для того чтобы предупредить о замышляемой ею ужасной мести. Я невольно услышал часть разговора между Лукрецией и ее братом, от которого у меня волосы дыбом встали.

– Месть совершилась! – глухо промолвил Рагастен. – Благодарю вас, но ваше предостережение несколько запоздало… Но вы можете, по крайней мере, исправить совершенное зло…

– Весь к вашим услугам.

– Хорошо, – несколько поколебался Рагастен. – Можете вы сказать, где в настоящий момент находится Лукреция?

– Это очень легко, – не задумываясь, ответил Джакомо. – Синьора на Капрере.

– Вы в этом уверены?

– Абсолютно, потому что тоже должен туда приехать.

– Мы поедем вместе!

– Вы хотите перебраться на Капреру? – удивился Джакомо.

– Сегодня же я отправлюсь туда!

– Ах, синьор! Вы же не знаете, что такое Капрера!.. Вы не знаете, что Лукреция отвозит туда всех, кого она хочет уничтожить, но не осмеливается заколоть в Риме!..

При этих словах Рагастен вздрогнул, потому что подумал о Примавере…

– Но вы же не знаете, – выкрикнул он и при этом не смог удержаться от рыданий, – что она похитила женщину, которую я люблю!..

Рагастен больше не в силах был говорить. Он бросился на кровать, зарылся в подушки и заплакал, как ребенок. Спадакаппа вывел Джакомо из комнаты.

– Оставим его поплакать! – сказал конюший. – Бедному шевалье это необходимо…

Потом Спадакаппа расспросил интенданта о том, как можно побыстрее добраться до Капреры, и подготовился к отъезду, резонно предполагая, что нервное напряжение шевалье надолго не затянется и, как только тот придет в себя, он немедленно захочет отправиться в путь. В самом деле, через полчаса Рагастен кликнул его и приказал готовиться к немедленному отъезду.

– Всё уже подготовлено, синьор, – ответил Спадакаппа.

 

LX. Порт Остия

Джакомо попрощался с Рагастеном, когда тот садился в седло.

– Всё, что мог бы сказать, пытаясь отговорит вас от этого путешествия, – заявил старик, – будет бесполезным. Я тоже отправлюсь на Капреру, чтобы продолжить службу у синьоры Лукреции, потому что у меня еще есть дела к ней.

– Почему бы тогда не отправиться в путь вместе?

– Синьора об этом обязательно прознает, и этого, возможно, будет достаточно, чтобы ваш план, как бы он ни был хорош, окончился неудачей. Во всяком случае – одного этого обстоятельства достаточно, чтобы убить меня. Но вот что я хочу вам сказать… Налево от дворца, если идти вдоль берега моря, примерно в четверти лье от крепостных укреплений, есть несколько рыбацких хижин. Войдите в третью из них, скажите, что вы от Джакомо – и вас достойно примут. В любом другом месте о вас тут же сообщат во дворец.

Рагастен горячо пожал старику руку и отправился в путь. Дорога от Рима до Остии не превышала нескольких лье. Рагастен быстро преодолел это расстояние и прибыл в порт глубокой ночью.

Пришлось провести остаток ночи в Ости. Рагастен поискал взглядом, нет ли поблизости гостиницы, где можно было бы переночевать. Но все огни в городке были потушены.

– Придется, видно, провести ночь под чистым небом…

– Синьор, – сказал тогда Спадакаппа, – если вы захотите следовать за мной, я найду вам пристанище.

– Ты знаешь Остию?

– Эх, синьор! Да в моем прежнем ремесле приходилось предвидеть всё, что может случиться. Причем слово «всё» включало в себя, естественно, и возможность бегства морем. Мы были в сговоре с некоторыми моряками. Думаю, что именно среди них мы найдем желающих плыть на Капреру.

Через несколько минут Спадакаппа остановился перед низеньким домиком, весьма непрезентабельным на вид. Окна и двери этого домишки были старательно закрыты.

Спадакаппа и Рагастен подошли к двери. Спадакаппа свистнул особым образом, дверь сейчас же приотворилась; за нею стоял мужчина. Поначалу, когда он увидел двух всадников военного вида, у него были опасения и сомнения, но Спадакаппа подошел к нему и тихо сказал несколько слов. Мужчина сразу успокоился и хлопнул в ладоши, вызывая кого-то, заменявшего ему слугу.

– Отведи в конюшню лошадей этих синьоров.

– Если господа соизволят зайти… – обратился к гостям владелец притона.

Он отодвинулся, чтобы приезжие смогли пройти в низкое помещение, служившее залом. Оно было заставлено столами и скамейками. На столах виднелись кувшины и оловянные кружки; скамьи занимали матросы и портовые девки.

Когда вошли Рагастен и Спадакаппа, на какой-то момент воцарилась тишина, пропитанная недоверием, но патрон сделал несколько непонятных движений рукой, и гости вертепа, не обращая больше внимания на пришедших, возобновили свои беседы. Шевалье и Спадакаппа уселись за свободный столик. Хозяин принес им кувшин вина и две кружки.

– Ты мне сказал, – обратился шевалье к Спадакаппе, – что здесь мы найдем моряков, которые захотят перевезти нас на Капреру.

– Подождите, синьор… Прежде всего усвойте вот что. Ни один хозяин тартаны или галеи не возьмет вас на борт, если вы скажете, что хотите высадиться на Капрере.

– Это почему же?

– Потому что синьора Лукреция рубит головы любопытным. Она – женщина предусмотрительная, и все моряки нашего побережья знают, какую цену они заплатят, если доставят чужеземцев слишком близко к ее дворцу…

– И как же нам быть?

– Вспомните, синьор, что достойный хозяин этого приюта пустил нас, потому что мы беглецы; нам надо попасть на Сардинию; по меньшей мере, так я сказал ему несколько минут назад. Пройдет очень немного времени – и все сидящие здесь моряки будут знать об этом. И тогда у нас появится выбор.

– Что ж, подождем!

Ждать пришлось недолго. Буквально через пару минут к ним подошел, переваливаясь с боку на бок, старый седобородый моряк и, не ожидая приглашения, уселся за стол рядом с Рагастеном. Он тут же наполнил кружку вином и залпом осушил ее.

– Я хозяин «Стеллы», бойкой посудины, что обгоняет ветер не хуже морской ласточки. Меня зовут Джузеппо.

Рагастен значительно кивнул ему головой.

– Сдается, – продолжал моряк, что земля полуострова жжет вам подошвы… И вы бы хотели посмотреть, как выглядит Сардиния…

– Верно.

– Тогда, если таково ваше желание, я возьму вас на борт «Стеллы». Мы поднимем якорь в четыре утра… Это вам обойдется всего в два дуката: один за перевоз, другой – за высадку.

– Цена меня устраивает, – согласился Рагастен.

– Сладили! – сказал Джузеппо. – Не забудьте: в четыре…

– Мы будем поблизости!..

 

LXI. Тартана «Стелла»

Два часа спустя Рагастен и Спадакаппа покинули, в свою очередь, укромный притон и направились в порт. Спадакаппа вел в поводу лошадей. Путники быстро отыскали «Стеллу», пришвартованную у некоего подобия причала. С погрузкой лошадей трудностей не было, потому что владельцы мелкого прибрежного флота всё предусмотрели, поскольку занимались коммерцией любого рода. В четыре часа утра, как и было сказано, патрон Джузеппо велел отдать швартовы и поднять якорь.

Правда, вид у него был несколько смущенный…

– Да, кстати, забыл ночью вас предупредить… О! Чистый пустяк… Мы идем на Сардинию; мы идем прямо туда, но я думаю, вам не слишком помешает маленькая остановка в пути…

– Остановка?.. Где это?

– Да надо сделать несколько галсов возле Капреры, подойти к берегу, а потом мы сразу же уйдем!

– Вы пристанете в Капрере? – взволнованно спросил Рагастен.

– Я отвечаю за всё, – тихим голосом попытался успокоить его хозяин. – Нет никакой опасности. Да и стоянка-то будет недолгой. Мы высадим двух пассажиров.

Сердце Рагастена неистово забилось. Он даже слегка побледнел. Джузеппо заметил эту бледность.

– Да не дрейфьте! Ничего не бойтесь!.. Это очень спокойные пассажиры. Молодой человек и старая женщина.

– И они направляются на Капреру?

– Да! Я договорился с ними вчера вечером, и они провели ночь на борту. Видимо, у них есть больше поводов прятаться, чем у вас.

– Где они?

– В каютах, которые я оборудовал для них на носу… Но ведь вам не помешает то, что мы пристанем к Капрере, не так ли?

– Да нет, наоборот.

Джузеппо удивленно посмотрел на Рагастена. Он не понимал его. Но как человек, привыкший уважать секреты тех, кто платит, промолчал. А Рагастен стоял в каком-то остолбенении.

– А где моя каюта? – спросил он через мгновение.

– Там… Спуститесь в этот люк… Вы найдете два прекрасных гамака, когда вам захочется отдохнуть…

– Мне нужен отдых… Кстати, патрон Джузеппо, не надо бы говорить вашим пассажирам о моем присутствии на борту. Вы слышите?

– Понял! – сказал моряк, прищурив глаз.

Рагастен дал знак Спадакаппе следовать за собой и спустился по маленькому трапу в указанный ему люк.

– Спадакаппа, – сказал Рагастен, когда они остались вдвоем, – на борту двое пассажиров.

– Знаю, синьор, я слышал.

– Они намерены высадиться на Капрере!..

– Ну так и для нас это будет удобный случай!..

– Спадакаппа, надо узнать, кто эти пассажиры и чем они намерены заняться на Капрере.

– И я об этом подумал, синьор.

При этих словах Спадакаппа проник в тесное пространство, которое хозяин «Стеллы» пышно называл каютой, а на самом деле это была лишь клетушка, служившая складским помещением. Спадакаппа нашел там фригийский колпак и рубаху с красным матросским поясом.

– Вот это мне подойдет! – пробормотал он.

За какие-то десять минут Спадакаппа полностью преобразился и явился с голыми ногами, обнаженной грудью и фригийском колпаке на голове. Одетый, или, точнее, раздетый, подобным образом он ничем не отличался от прочих матросов «Стеллы».

– Синьор шевалье, – сказал он, – не высовывайтесь отсюда. Не пройдет и часа, как я принесу вам самые точные сведения.

При этих словах Спадакаппа поднялся по трапу на палубу и направился на полубак. Там тоже был люк, похожий на кормовой. Возле люка лежала бухта тросов. Спадакаппа вытянулся подле нее как сдавший вахту матрос, которому очень хочется спать. Мало-помалу он придвинулся головой к самому краю люка.

Сначала он ничего не увидел. Но постепенно глаза привыкли к темноте, и в самом темном углу отсека Спадакаппа различил старую женщину, похоже, никогда с ним не встречавшуюся. Возле нее приютился молодой человек, которого он сразу признал. Он видел его издалека в свите папы во время церемониальных шествиий. Это был аббат Анджело, который считался в Риме одним из главных фаворитов Его Святейшества.

Часа два Спадакаппа наблюдал и слушал. Но он ничего не видел и не слышал ни слова, которое раскрыло бы ему намерения этих путников. Несколько успокоенный, он поднялся, а потом спустился к Рагастену.

– Ну? – спросил тот.

– Бояться нам нечего, синьор шевалье. Я узнал парня: это молодой аббат, принадлежащий к окружению папы. Аббата зовут Анджело. Женщину я не смог узнать, но предполагаю, что это какая-то служанка или гувернантка синьоры Лукреции.

– И они не обменялись ни единым словом?

– Нет.

К шести часам пополудни тартана оказалась в виду Капреры. Рагастен поднялся на палубу и укрылся в закутке, среди запасных снастей. Он хотел взглянуть на молодого аббата и старую женщину, которая сопровождала его. Белый массив замка господствовал над прибрежными островерхими утесами. Рагастен жадно рассматривал это здание, защищенное мощной крепостной стеной. Внезапно его вывел их размышления резкий поворот тартаны. Рагастену этот маневр был непонятен, и он подозвал Джузеппо.

– Вы, значит, не будете приставать?

– Пока нет; я жду, а чтобы меня не отнесло от берега, хожу галсами.

– И когда же вы подойдете к самому берегу?

«Ночью, – подумал Рагастен. – Значит, у пассажиров есть резон не показываться».

Солнце тем временем садилось. Тартана еще часа два маневрировала у берега. Наступила ночь, темная, безлунная. Тартана внезапно направилась прямо на скалы; примерно через час матросы спустили паруса, но якорь не отдали. Прямо к борту подогнали шлюпку, привязанную за кормой; с борта в шлюпку скинули веревочный трап.

И только тогда Рагастен увидел таинственных пассажиров, ехавших на Капреру. Но времени рассмотреть их не было, потому что едва они оказались в шлюпке, как два матроса со «Стеллы» мощными ударами весел погнали легкое суденышко к берегу.

– Видите, – сказал Джузеппо Рагастену, – дело не потребует много времени. Через полчаса шлюпка вернется, и мы сможем взять курс на Сардинию.

– А где же замок? – спросил Рагастен.

– О! Он остался в добром лье справа по борту.

Рагастен больше не стал задавать вопросов. Он стал дожидаться возвращения шлюпки. Через полчаса, как и говорил Джузеппо, послышался плеск весел. Джузеппо удовлетворенно вздохнул. Ибо никогда не бывает полной уверенности у того, кто находится в водах Капреры.

– Ну, теперь мы можем идти, – сказал владелец тартаны. – В какой пункт сардинского побережья прикажете вас доставить?

– Я больше не хочу на Сардинию! – ответил Рагастен.

– Ба!.. А куда же вы хотите?

– Высадите меня здесь, на Капрере.

Хозяин «Стеллы» был, весьма возможно, очень удивлен такой внезапной переменой, но внешне этого не показал.

– Как пожелаете, – только и сказал он. – Вот шлюпка, вам стоит только спуститься в нее.

– Да, но перед тем как расстаться, я хотел бы сказать вам пару слов, но так, чтобы нас никто не слышал.

– Ступайте за мной, – столь же спокойно сказал Джузеппо.

Через несколько секунд Джузеппо и Рагастен оказались в маленькой каюте хозяина.

– Хотите разом получить небольшое состояние?

– Зачем спрашивать?.. Что надо делать?

– Я высажусь на Капрере и пробуду там несколько дней: может, два, а может, и десять… Точно не знаю. Но для возвращения мне необходимо судно… Согласны ли вы крейсировать в виду Капреры до тех пор, пока я не подам вам знак? Тогда вы пошлете за мной шлюпку.

– Да, – сказал Джузеппо. – Это вам обойдется по десять дукатов за день.

– Десять дукатов. Договорились! Дополнительно я заплачу пятьдесят дукатов в тот день, когда высажусь на итальянский берег.

– Я – ваш человек! – обрадовался хозяин. – Слушайте: когда вам понадобится шлюпка, то днем вы должны выстрелить из аркебузы с вершины той скалы, где вы высадитесь на берег, а ночью разожжете три костра на той же скале…

Закончив переговоры с хозяином «Стеллы», Рагастен вышел на палубу.

– А ваши лошади? – спросил Джузеппо.

– Они останутся на борту; на острове нам они не нужны.

Потом Рагастен вместе со Спадакаппой заняли места в шлюпке и через двадцать минут ступили на узкую полоску песка на берегу Капреры. Рагастен сразу же взобрался на береговой обрыв. Там, наверху, он увидел дорогу, идущую вдоль берега моря, и быстро пошел по ней. Спадакаппа поспешал за шевалье. Вскоре они добрались до небольшой деревушки, по всей видимости, заселенной рыбаками. Она состояла из двенадцати хижин.

Рагастен отыскал ту из них, о которой говорил Джакомо. Подходя к ней, он заметил, что внутри еще горит свет, тогда как вся деревушка погружена в темноту. Он постучал в дверь.

Навстречу вышел человек с лампой в руках.

– Что надо? – грубо спросил он.

– Мы от Джакомо, – ответил Рагастен.

– Входите, – сказал мужчина. – Вы встретите здесь еще кое-кого, прибывшего сюда, как и вы.

Рагастен плохо понял смысл ответа или вообще не понял его. Он вошел, Спадакаппа – за ним. Они оказались в довольно тесной комнатке. Возле очага, который, по правде сказать, не горел, сидела женщина, вытянув руки к остывшей золе. Спадакаппа схватил Рагастена за руку и кивком указал на эту женщину:

– Эта старуха была на борту «Стеллы», – прошептал он.

– Мага! – вскрикнул Рагастен.

 

LXII. Крыло смерти

Александр Борджиа вел в замке своей дочери жизнь пленника. У старика, который до той поры выказывал прямо-таки невероятную моральную энергию, внезапно обнаружилась подавленность и ослабление умственных способностей. Каждый вечер, перед тем как заснуть, он тщательно запирался. Редко случалось, что он спал две ночи подряд в одной и той же комнате

Однако мало-помалу папа успокаивался. Впрочем, Лукреция старалась внушить ему, что в ее хорошо охраняемом замке понтифику ничто не грозит. Через несколько дней старик настолько осмелел, что спускался в одиночку и вечером, и ночью, в сад, который ему сразу понравился, потому что напоминал сады Тиволи. Папа любил, как и в Тиволи, одинокие прогулки.

И вот однажды вечером папа спустился в сад, где любил предаваться размышлениям. Он медленно ходил по аллеям, нежно прикасался пальцами к цветам, тянувшим свои головки к свежести. Настала ночь.

Александр Борджиа сел на скамью возле густых кустов и полной грудью вдыхал ночной бриз. Приносивший с собой ароматы мирта и мастиковых деревьев, смешанные с запахом морских водорослей. Он чувствовал, как отдохновение заполняет его душу.

Внезапно он замер на своей скамье, холодный пот прошиб старика…

От дальнего конца аллеи медленно приближался белый призрак… Это была женщина… Ее длинное одеяние бесшумно влачилось по гравию… Белый шар наполовину закрывал лоб, но низ лица, нежного и печального, был хорошо виден в свете луны.

– Онората! – прошептал старик.

У него не было сил пошевелиться. Он буквально окаменел. А призрак медленно и молчаливо приближался.

Папа хотел закричать, но звук замер у него в горле.

Призрак приблизился еще. Он прошел перед понтификом совсем рядом. Белое одеяние слегка коснулось старика. Широко раскрытыми глазами он наблюдал за призраком… Женщина медленно удалялась и наконец исчезла… Тогда папа громко закричал и, упав на скамью, потерял сознание…

Когда он очнулся, вокруг него уже суетились слуги и дочь.

– Что с вами, отец? – забеспокоилась Лукреция.

Но он не хотел ничего говорить. Он попытался подняться в свои покои; двое слуг поддерживали папу. И только оставшись наедине с Лукрецией, папа решился заговорить:

– Это конец, дочка, – еле выдавил из себя понтифик.

– Ради бога, отец, что с вами случилось?.. Не падайте духом!

– Это конец!.. Нет больше духа!.. Ничего нет!.. Конец, говорю тебе!.. Крыло смерти коснулось меня этим вечером!…

Белое привидение, прикосновения одежды которого почувствовал старый Борджиа, затерялось в дальних аллеях парка, в то время как Лукреция поспешно приказала отправить отца в его апартаменты. Он добрался до дверей правого крыла дворца, поднялся на этаж и вошел в обширную пустую комнату.

Каждый, кто знал графиню Онорату, отравленную папой, поверил бы, что она ожила в образе молодой женщины.

И в самом деле, этот призрак, а точнее – эта женщина, была дочерью графини. Это была Беатриче, Примавера… С тех пор как ее заключили в замке Капреры, она жила отрезанной ото всего остального мира.

Первые восемь дней прошли для пленницы в растлевающих и жестоких моральных терзаниях, на которые обрекали ее одиночество и абсолютная тишина.

Однажды вместо служанки в комнате пленницы появилась Лукреция. Примавера незаметным движением руки убедилась, что ее кинжал на месте. Она ожидала, что вслед за Лукрецией в комнату войдет Чезаре. Но этого не произошло.

Убедившись, что страшного брата хозяйки замка она сегодня не увидит, Примавера успокоилась и перестала обращать внимание на посетительницу. А та несколько минут молча смотрела на пленницу.

– Вы удивительно похожи на свою мать… Вас бы можно было принять за графиню, только у той лицо было усталое … от горя… без сомнения… И волосы были почти седые…

После долгого молчания Лукреция продолжила:

– Я пришла справиться, не изволите ли чего пожелать…Будьте ко мне справедливы, признайте, что я вас не истязала… Кстати, могу вам объявить о скором визите моего брата Чезаре!..

Малозаметная дрожь Примаверы позволила Лукреции понять, что удар нанесен сильный. Она удовлетворенно улыбнулась.

– Вас удручает этот визит? – спросила Лукреция, старательно изображая обеспокоенность. – Как жалко!.. А он так вас любит, мой дорогой Чезаре!

Но Примавера уже овладела собой и сидела, не двигаясь.

Позже Лукреция вернулась к себе.

«Она поразительно похожа на свою мать, – размышляла дочь папы. – Кто знает, может, это хорошо послужит мне».

Прошло еще несколько ужасных для Примаверы дней, осужденной на одиночество в запертой на ключ комнате. Правда, она могла смотреть в окно, и это было единственным ее утешением. Целыми часами она разглядывала горизонт. Она страстно желала поговорить с кем-нибудь, неважно с кем, или прогуляться хотя бы по несколько минут в день по аллеям прекрасного сада, который она видела из окна.

Проснувшись однажды утром, она не нашла своих одежд. Их место заняло длинное белое платье, настоящая фата… Сначала Примавера решила не вставать. Ей показалось, что подмена одежды скрывает какую-то омерзительную западню. Но потом она засомневалась, достанет ли ей, неодетой, сил для обороны. И тогда она надела белое платье.

Через час к ней в комнату вошла Лукреция.

– Я не буду вам долго надоедать, – неожиданно мягко сказала она. – Хочу только сказать, что вы, начиная с нынешнего дня, по вечерам сможете спускаться в сад и прогуливаться там…

Эта мягкость вызвала большое недоверие у Примаверы. И вечером, когда она услышала, что открывают замок ее двери, она осталась в комнате. Назавтра она все еще сопротивлялась, послезавтра – тоже. Но наконец она уступила…

 

LXIII. Хороший чтец

Лукреция Борджиа проводила своего дрожащего отца в его покои. Спрятавшись за кустарниковыми зарослями, она, никем не замеченная, следила за отрежиссированной ею самой сценой. Она слышала, как объятый ужасом старик, запинаясь, вполголоса разговаривал с призраком графини Альма. После, когда Примавера исчезла, а папа потерял сознание, Лукреция бросилась к нему и стала звать на помощь. Теперь она прилагала все видимые усилия, чтобы успокоить отца.

– Так что же вы видели, отец, в конце-то концов? – осерчала она. – Разве пристало вам поддаваться суеверным страхам?

– Да… Ты права, дочь моя, – ответил старый Борджиа, постепенно приходя в себя. – Подобные страхи оскорбительны для меня… Но скажи мне, милая моя Лукреция, разве ты не веришь, что мертвые могут восстать из своих могил?.. Говори же, Лукреция!.. Не оставляй меня в столь ужасном молчании!.. О!.. Эти светильники, зажги их… Там!.. В этом углу… темные, шевелящиеся тени… Видишь?..

Старик впал в транс. Лукреция с ледяным спокойствием зажгла светильники.

До поздней ночи Лукреция наблюдала за отцом. Наконец старик заснул тревожным сном. Дочь несколько минут наблюдала за ним со странной улыбкой. И эта улыбка постепенно исчезала с ее губ. Она медленно отошла от отца, не отрывая глаз от спящего старика. Если бы старый Борджиа проснулся в этот момент, то тяжелый взгляд дочери, направленный на него, испугал бы его еще больше, чем призраки, порожденные маниакальным страхом!..

Лукреция вышла из покоев отца и спустилась в сад, где папе привиделся призрак, оказавший на него столь поразительное воздействие. Глубокая тишина нависла над замком. Все огни погасли. Лишь одно окно светилось в темноте: то, что находилось в комнате Примаверы; молодая княгиня все время была настороже, а потому не гасила светильника до утра. Лукреция подняла голову к этому окну.

– Да! – прошептала она с ненавистью. – Ты подозрительна… но все твои меры предосторожности не помогут!..

Когда она примерно через час вернулась в свои покои, слуга, постоянно дежуривший в приемной, доложил:

– Прибывший из Италии человек ожидает синьору.

– Давно он прибыл? – спросила Лукреция.

– Уже около получаса.

– И он прибыл из Италии?

– От монсиньора Чезаре.

Лукреция радостно вскрикнула и махнула рукой. Несколько мгновений спустя человек из Италии стоял перед ней.

– Аббат Анджело! – воскликнула она.

Аббат весьма изящно поклонился и, в соответствии с последней модой, сделал реверанс.

– Когда вы ступили на берег, любезный аббат?

– Меньше часа назад, синьора. По суше я ехал дилижансом.

При этих словах Анджело вытащил из кармана плаща письмо и подал его Лукреции:

– Монсиньор герцог де Валентинуа, – сказал он, – поручил мне передать вам этот пергамент, который он смог доверить только верному человеку.

Лукреция пробежала глазами письмо, затем долго и задумчиво смотрела на аббата. Потом села и внимательно, взвешивая каждое слово, перечитала письмо. Когда ей показалось, что смысл послания она уловила, Лукреция еще раз окинула взглядом молодого аббата.

«Как Чезаре смог довериться такому ветренику?» – подумала она.

А вслух Лукреция произнесла:

– И вам, конечно, известно содержание данного послания?

– Да, мадам: и содержание, и … смысл.

Голос аббата резко изменился; он стал жестким и твердым. Лукреция удивленно посмотрела на него. А тем временем аббат Анджело продолжал:

– В случае, если содержание письма не удовлетворило вас, синьора, я уеду завтра же и сообщу о вашем настроении монсиньору. Если же вы, как мы вместе предположили, согласны с нами в отношении заботы, которой надо окружить Его Святейшество, то надо срочно отдать необходимые распоряжения. Я должен срочно вернуться в Италию, чтобы возложить на свою голову митру, на которую позволил мне надеяться ваш великолепный брат…

В словах аббата и было заключено объяснение. Лукреция поняла его. Она серьезно ответила:

– Любезный Анджело, я вас совсем не знала… Мы поговорим… попозже. Вы достойны лучшего, чем какая-то митра!..

– И я так думаю, синьора, – холодно ответил Анджело.

– Ну, а пока давайте обговорим то особое дело, которое привело вас на Капреру. Садитесь!.. Ближе ко мне.

Беседа Лукреции с Анджело шла очень долго. Собеседники не повышали голоса. Около полудня Лукреция вошла в комнату отца. В этот час она обычно навещала его и оживляла досуг старого понтифика.

В тот день папа казался более мрачным, чем обычно. Лукреция справилась об его здоровье, избегая упоминать о страхах, терзавших старика минувшей ночью. Она приказала принести новую подушку под ноги под предлогом, что старая была недостаточно мягкой.

– Отец, а я вам приготовила сюрприз.

– Какой? – забеспокоился папа.

– У вас нет человека, который читал бы вам, и это вас огорчает…

– Ты нашла мне хорошего чтеца?.. И как я не подумал захватить с собой несравненного Анджело?.. Его мне по-настоящему не хватает…

– Я не стала искать для вас чтеца; я поступила лучше. Я послала гонца к аббату Анджело и попросила аббата приехать сюда.

– Ах, ты и в самом деле послана мне в утешение, бедная моя Лукреция!.. И когда же прибудет наш славный Анджело?

– Он прибыл, отец мой!

При этих словах Лукреция стукнула маленьким молоточком по колоколу. Появился аббат Анджело и преклонил колени перед стариком, начертавшим рукой знак креста над головой молодого человека.

 

LXIV. Прорицательница

Как мы видели, Джузеппо, хозяин «Стеллы», высадил Розу Ваноццо и аббата Анджело примерно в одном лье от замка Лукреции. Эти двое быстро пошли вдоль берега по дороге, ведущей к замку. Они вошли в поселение рыбаков, о котором мы уже рассказали. Роза Ваноццо остановилась перед одной из хижин.

– Здесь надо искать меня, когда придет время, – сказала она. – Продолжайте свой путь к замку, а я останусь здесь.

Аббат запомнил, что это была третья хижина, если идти от замка, и исчез в темноте…

В хижине рыбака, которую указал Джакомо, Спадакаппа, узнал старую женщину, встреченную им на борту «Стеллы», а Рагастен – странную покровительницу маленькой Форнарины.

Когда Рагастен и Спадакаппа вошли в бедную хижину, Мага не шевельнулась. Между тем она с первого взгляда узнала Рагастена. Долгое время она жила любовью, но теперь пришло время, когда в живых ее удерживала только ненависть: ожесточенная, терпеливая, упорная ненависть.

Рыбак, который впустил обоих мужчин в хижину, несколько секунд разглядывал Рагастена.

– Здесь, – сказал рыбак, – вы будете в безопасности. Никто вас не побеспокоит. Я проведу вас в вашу комнату. Она сокрыта от посторонних глаз, и если вас вздумают искать, то не смогут найти. Прошу вас передать Джакомо, что я действовал в соответствии с его волей.

– Не премину воспользоваться этим! – ответил Рагастен. – И это не потребует массы времени, потому что в тот самый момент, когда я собирался перебраться на остров, Джакомо также покинул Рим в направлении Капреры.

При этих словах Роза Ваноццо подняла голову.

– Джакомо приедет сюда? – спросила она.

– Да, синьора…

– Хорошо!

И она опять обрела прежнюю неподвижность.

– Вы не узнаете меня, синьора? – спросил Рагастен, приблизившись к ней.

– Я вас узнала.

Она произнесла эту фразу не столь резко, как обычно. В ее интонации появилась какая-то нежность: ведь Рагастен был тем человеком, который спас Розиту!.. Она с минуту разглядывала шевалье тусклым взглядом, потом добавила:

– И вы тоже, и вы страдаете…

– Из чего вы заключили это, синьора?

– Я увидела это сразу… там, внизу, в пещере Анио… Тогда я вам пожелала быть счастливым… Вижу, мое пожелание не исполнилось.

Рагастен ничего не ответил. Помолчав, Мага продолжила:

– От аббата я узнала о ваших подвигах в Монтефорте… Это вы остановили продвижение Чезаре… И совершили этот поступок, после того как Чезаре предложил вам завидную должность подле себя. Что касается меня, то истинную причину вашего поведения я вижу. Вы любите молодую княгиню.

Тусклый взгляд старой Маги оживился. Рагастен онемел от удивления: Роза Ваноццо всегда всё знает!

– И вы приехали искать ее здесь?

– Да, синьора, я приехал на Капреру в надежде отыскать ее здесь…

– Вы боитесь, как бы Лукреция ее не убила? Успокойтесь на этот счет.

– Что вы этим хотите сказать?.. Вы что-нибудь знаете?

– Я ничего не знаю, – медленно процедила Мага. – Я только предполагаю… А скажите мне честно, у вас была когда-нибудь связь с Лукрецией?

– Увы! К несчастью, да!

– Лукреция вас любила?

– Возможно, синьора, – сдержанно ответил Рагастен.

– Теперь я в этом уверена. Лукреция должна была связать с вами какие-то планы, но вы их отвергли. Вот она и мстит вам.

– Да вы же говорите чистую правду!

По лицу Маги промелькнула бледная улыбка:

– Это потому что я хорошо знаю Лукрецию!

– Но что вы сказали, синьора?.. Лукреция не покушалась на жизнь Беатриче? Кто вам такое внушил?

– Я же сказала вам, что хорошо знаю Лукрецию. Она не только хотела заставить вас страдать, но она попыталась изобрести утонченное мучение для соперницы…

– Вы сильно напугали меня, – с трудом выдохнул Рагастен.

– Смерть, – продолжала старуха, – в глазах Лукреции не является мучением. Привыкшая к убийствам, она перестала считать смерть достаточным наказанием. Она убивает только для того, чтобы убрать со своей дороги препятствие. Но когда речь идет о мести, Лукреция уверена, что смерть вырывает жертву из ее рук.

Рагастен сжал руку Маги:

– Но откуда вы ее так хорошо знаете?..

Мага серьезно посмотрела на Рагастена и как-то запросто, совершенно спокойно ответила:

– Она моя дочь…

– Ваша дочь?

– Моя дочь, да!.. Должно быть, я была каким-то чудовищем, если родила двух таких страшилищ, как Лукреция и Чезаре Борджиа!..

Рагастен, потрясенный до глубины души, тронутый жалостью, забыл даже о собственном горе.

– Вы добры, – обратилась к нему Мага, приходя в себя. – Я вас правильно оценила.

Она поднялась, словно собираясь удалиться в комнату, отведенную ей рыбаком.

– Что касается вашей невесты, – сказала старуха, – не опасайтесь за ее жизнь…

– Тогда чего же мне опасаться? – глухо спросил шевалье.

– Лукреция отправила послание Чезаре, и тот, возможно, уже на пути к Капрере.

На этом Мага удалилась.

 

LXV. Успокоенный Борджиа

Прошло уже несколько дней после прибытия аббата Анджело в замок Капрера. Лукреция с нетерпением ожидала приезда Чезаре, к которому она отправила еще одного курьера. В душе она, как, впрочем, и ее брат, согласились с осуждением старого отца. И тем не менее она чего-то выжидала…

Анджело изложил ей свой план. Надо доставить в замок старую колдунью, с которой он приехал на остров, и старуха начнет действовать. Лукреция решила «развязать руки» аббату.

А первой своей заботой Анджело считал завоевание безграничного доверия у старика. Это ему удалось. И хотя старый Борджиа продолжал запираться на ночь на три замка, хотя он продолжал каждый вечер менять место сна, все-таки благодаря аббату Анджело его страхи мало-помалу рассеивались. Папа даже решался выходить из дворца. Иногда по вечерам он рисковал и медленно прогуливался по пляжу. К тому же и новости, приходившие к нему из Вечного города, становились все лучше. Мятеж простонародья, вспыхнувший после поражения Чезаре, угас сам собой. И теперь папа выжидал момент, когда можно будет вернуться в Рим. Он заговорил об этом со своим доверенным аббатом, когда однажды вечером они вдвоем прогуливались по песчаной полоске у подножия обрывистой скалы. На некотором расстоянии впереди и позади папы шли стражники.

– Никогда не видел Ваше Святейшество в такой хорошей форме…

– Морской воздух… А потом – как здесь спокойно!.. Да, Анджело, прошло очень немного дней, но я чувствую, что окреп… Улучшением здоровья я во многом обязан дочери… Она не теряла буквально ни мгновения! Она так меня ободрила… Но и это не всё, Анджело. Я приехал сюда с горькими и гневными мыслями. У меня не было сил думать даже о наказании бунтовщиков… Теперь я хочу всеобщего прощения… Если бы ты знал, как успокаивает прощение…

И добавил, словно для самого себя:

– Если я прощу, то и меня, может быть, простят!..

В этот момент черная тень появилась на фоне моря. Старик увидел ее и, внезапно охваченный ужасом, схватил Анджело за руку.

– Ты видишь? – испуганно спросил он.

– Да, вижу… Но пусть Ваше Святейшество ничего не боится… Сейчас я позову стражу…

Тень приблизилась. Это была одетая в черное женщина. Анджело узнал ее. Это была Мага!

 

LXVI. Жизнь за жизнь!

И рот аббата, уже приготовившегося позвать стражу, закрылся. Он очень ясно почувствовал в этот момент, что для папы наступил последний час.

– Нечего беспокоиться, – шепнул он на ухо старику. – Это ходит безвредная нищенка.

Роза Ваноццо медленно приблизилась и остановилась перед папой. Понтифик не видел ее лица, наполовину скрытого черным шарфом, накинутым на голову.

– Что вы хотите? – жестко спросил папа.

– Чтобы Родриго Борджиа поговорил со мной наедине, – ответила она так тихо, что ее мог услышать один папа. И сразу же после этого она добавила: – Воздух пронизан преступлением. Ваша жизнь под угрозой. Если вы меня услышите, спасетесь. Не послушаете – погибнете… Выбирайте… Только быстро!

– Вы сказали, что можете меня спасти? – пробормотал он тихим голосом.

– Да!.. И могу это сделать одна!.. Отправьте этого человека прочь!

Старый Борджиа колебался в боязливой нерешительности…

– Анджело! – вдруг сказал он. – Удались, дитя мое.

– Достаточно, – заговорила женщина, – чтобы он отошел подальше и не мог ничего услышать… Он может не упускать нас из вида.

– Ты слышишь, Анджело? – игриво сказал старый Борджиа. – Отойди немного в сторонку, но пляжа не покидай; я должен всегда тебя видеть.

Аббат повиновался и отошел на пару десятков шагов.

– Говорите, добрая женщина! – сказал тогда папа.

Роза Ваноццо скинула с головы шарф, закрывавший большую часть лица.

– Узнаете меня, Маэстро? – спросила она.

– Мага! – воскликнул папа.

– Вы можете меня схватить, если захотите… – холодно сказала Роза. – Но предупреждаю вас: вы бы погибли, если бы я не появилась здесь, чтобы спасти вас.

И опять ужас охватил старого Борджиа.

– Говорите же! – проговорил он с тревогой.

– Но сначала вы должны полностью поверить мне…

– Жду, что ты мне скажешь, кто здесь хочет нанести мне удар, почему и как смертельная угроза нависла надо мной?..

– Этого я вам не скажу. Не могу вам этого сказать.

– Чего же ты от меня хочешь? – начал проявлять нетерпение папа.

– Предложить вам обмен… Два живых существа находятся под угрозой. Вы и еще одна несчастная, о которой я вам сейчас скажу… Вы можете ее спасти. Если вы спасете ее, я спасу вас! В противном случае – пусть всё идет своим чередом!

– Не поимаю!.. Та, о ком вы говорите… Кто она?

– Графиня Беатриче, дочь графа Альмы.

– Беатриче! – удивился старик. – И ты говоришь, что я могу ее спасти?..

– Послушайте, – быстро заговорила Мага. – Вы убили ее мать… Вы можете, вы должны спасти дочь… Беатриче похитили… Это сделала Лукреция!

– Лукреция?

– Беатриче похитили и увезли в этот замок, из которого она никогда не выйдет… Скажите одно только слово, заставьте Лукрецию, и Беатриче будет свободна.

– А если я откажусь?

– Я уже сказала, что предлагаю обмен: ваша жизнь против жизни Беатриче… Жизнь за жизнь!

Старый Борджиа вздрогнул.

– Я спасу Беатриче!

– Клянетесь?..

– Клянусь Евангелием и Святым крестом…

– В таком случае, – медленно проговорила Мага, – вы спасены… Если вы верите в Бога, возблагодарите его, что он дал вам возможность обменять свою жизнь на другую.

Папа хотел еще кое о чем расспросить странную женщину, но она отступила в темноту и исчезла в ночи. В течение нескольких минут папа оставался в неподвижности, одновременно и удивленный, и испуганный. Потом он позвал аббата Анджело. Тот поспешно приблизился.

– Ты был прав, – сказал ему Борджиа. – То подходила ничем не опасная нищенка. Она попросила у меня благословения.

– И Ваше Святейшество его дал?..

– Я же сказал тебе, Анджело: прощение и милосердие дают душе огромную радость. Давай возвращаться.

И они поспешно направились в замок. У самых входных ворот их встретила Лукреция, окруженная стражниками с факелами.

– Ах, отец! – вскрикнула она. – А я уже пошла вас искать… Я так беспокоилась!

– Добрая Лукреция! Я никогда не мог лучше оценить твою преданность!.. Пойдем, нам надо поговорить о серьезных вещах.

Папа вернулся в свои покои, Лукреция пошла за ним. Позади проскользнул аббат Анджело.

 

LXVII. Отчаяние

Роза Ваноццо нанесла жестокий удар чувствам Рагастена, когда объявила ему о скором прибытии Чезаре. Шевалье сначала застыл, как громом пораженный. Он догадался, что за месть уготовила Лукреция. Из долгой летаргии его вывел рыбак. Он коснулся Рагастена рукой и жестом пригласил следовать за собой. Рагастен машинально повиновался.

Рыбачья хижина состояла из двух комнат. Первая, куда поначалу вошли Рагастен и Спадакаппа, служила одновременно кухней, столовой и комнатой для сна. Второе помещение использовалось как склад. Его заполняли охапки хвороста и сетки с продуктами, подвешенные к потолочным балкам. Рыбак раскидал одну из куч хвороста; открылся люк, полузаваленный обрывками парусины. Рыбак открыл люк и спустился по лестнице в подвал среднего размера. Подвал был обставлен сравнительно богато, учитывая скромную обстановку верхних комнат. Там находились три кровати, стол, шкаф с провизией. Стало ясно, что подпол должен был служить укрытием и еще является таковым. Но кому?.. Рагастен об этом даже не спросил. Он поблагодарил хозяина, который только и сказал:

– Здесь вы в безопасности… Выходите отсюда только ночью.

Рагастен прямо в одежде бросился на одну из кроватей, тогда как Спадакаппа устроился по соседству. Через час шевалье соскочил с кровати и собирался было кликнуть верного конюшего, но Спадакаппа крепко спал. Еще бы! Он ведь не был влюблен!

Рагастен с завистью посмотрел на него, потом поднялся по лестнице в хижину. Там чинил свои сети рыбак, которому с зарей предстояло выйти в море. Рагастен вышел из хижины и быстрым шагом направился к замку. Ночь была темной; местности он не знал и тем не менее шел очень уверенно, руководствуясь инстинктом, ведшим его не по дороге, а вдоль берега.

Рагастен забрался на скалу и жадно рассматривал здание, в котором обитали одновременно и Лукреция, и Примавера. Вокруг замка шел ров, заполненный водой. Рагастен последовал вдоль этого рва… Ему потребовался целый час, чтобы вернуться в исходную точку. Он прошел по кругу вдоль крепостной стены, задержался перед главными воротами. Со всех сторон замок выглядел неприступным.

Рагастен уселся на камень и опустил голову на руки. Он чувствовал себя погибшим. Мало-помалу ночной мрак рассеивался. И тогда Рагастен смог оценить грозного противника, которого он собирался атаковать. Удрученный, шевалье поспешил к хижине, куда пришел совершенно изнуренным…

В течение целого дня Маги не было видно. Около десяти часов вечера Рагастен снова отправился по дороге к замку, на этот раз – вместе со Спадакаппой. Всю ночь они бродили возле замка. Когда на восходе солнца они вернулись в рыбачью хижину, Рагастен был до странности спокоен. Он уже принял свое решение. План Рагастена был очень простым, и он изложил свою задумку Спадакаппе. Лицо Рагастена испугало конюшего.

– Синьор, – проговорил он, – ничего ведь еще не кончено!.. Какого черта! Вы ведь не раз выкручивались из опасных положений… Поверьте мне, отчаяние ничего не стоит…

– С чего ты взял, что я пришел в отчаяние?..

– Вижу по вашему лицу, синьор.

– Ты ошибаешься. Я обдумывал план атаки и кое-что нашел. Я объясню тебе его. Вот что я решил: сегодня вечером мы явимся к воротам замка и представимся дворянами, которых послал из Рима Чезаре. У нас есть важное сообщение для Лукреции… Нам откроют дверь, мы войдем…

– Если нам позволят войти!

– Молчи! Войдем, говорю тебе!

– Хорошо! А дальше что?

– Одно из двух. Либо нас проведут к Лукреции, и тогда со всем остальным я управлюсь; либо нас не пустят к ней и вот тогда… Слушай внимательно! Ты набросишься на тех, кто окружит нас, задержишь их. Если надо, умри на месте! Пяти минут мне будет достаточно. Слышишь, Спадакаппа? Пять минут.

– Синьор, если дело только в том, чтобы позволить убить себя, то можете считать, что план удастся. Умирать-то придется только раз!.. В общем, на этот вечер я приадлежу вам полностью.

А про себя бывший бандит подумал:

«Всё кончено! Мы оба погибнем».

Второй день был таким же мрачным, как и первый. Рагастен провел его на кровати, лицом к стене, сотни раз спрашивая себя, не лучше ли покончить со всем теперь же. Когда наступил вечер, Рагастен больше не вспоминал про свой план; он решил подождать еще день, чтобы попробовать отыскать более практичный план.

Наутро, когда Рагастен только забылся беспокойным сном, его внезапно разбудил шум голосов. Один из них он сразу же узнал: голос принадлежал Маге. Хорошенько прислушавшись, он узнал и второй голос: его владельцем был Джакомо.

– Ты вернешься в замок, – говорила Мага, – и приготовишь всё, чтобы я сама могла туда пройти.

– Вы хорошо подумали, синьора?

– О чем говорить, Джакомо!.. То, что должно совершиться, то и случится. Ты говоришь, что Чезаре вот-вот взойдет на борт?

– Завтра утром… Здесь он будет завтра вечером или к полуночи.

Рагастен соскочил с кровати. Спустя несколько мгновений он ворвался в комнату Маги: в ужасном виде, растерянный. Шевалье схватил Джакомо за руку:

– Что вы сказали? Чезаре Борджиа прибывает сюда?

– Синьор де Рагастен!.. – вскрикнул Джакомо.

– Чезаре прибывает сюда! – подтвердила Мага. – Джакомо видел хозяина галеи, который должен доставить монсиньора.

Рагастен без сил упал на табурет, но потом внезапно поднялся.

– Куда вы? – спросила Мага.

– В замок! – ответил Рагастен. – И я буду убивать каждого, кто встанет на пути, пока не прикончат меня самого!

– Подождите! – закричала Мага. – Оставьте меня, Джакомо. И вы, шевалье, оставьте… Приходите через час, и тогда я скажу, надо ли вам идти на смертный бой в замок…

Рагастен и Джакомо вышли. Весь этот час шевалье простоял перед дверью Маги.

Оставшись одна, Мага встала с табуретки и опустилась на землю, уткнувшись подбородком в колени. За долгие годы она так привыкла размышлять в такой позе.

– Он спас Розиту, но достаточно ли этого?..

Когда Мага ломающимся от изнеможения голосом позвала Рагастена, тот поразился бледности старушечьего лица. Роза напоминала скорее призрака, чем живого человека.

– Успокойтесь, – промолвила она. – Вместо вас пойду я и попробую сделать невозможное. Если хоть что-нибудь на свете и может спасти Беатриче, то лишь поступок, который я намерена совершить нынче вечером… Ни о чем меня не спрашивайте…

Вечером Роза отправилась к замку. Она надеялась войти туда при помощи аббата Анджело, который и должен был отвести ее к Родриго. Но случай сослужил ей хорошую службу, и свидание, которого она пыталась добиться, состоялось на берегу моря.

После встречи с папой она немедленно отправилась назад в хижину. В двух сотнях шагов ее поджидал Джакомо.

– Возвращайся в замок, – сказала она ему. – Дай знать Родриго каким-либо образом, что сын его прибывает на Капреру.

– Он будет знать это, синьора, через час. Это всё?..

– Пока всё. Ты будешь каждый вечер рассказывать мне обо всем, что происходит в замке.

 

LXVIII. Семейная дискуссия

Старый Борджиа вошел в свои покои в сопровождении Лукреции. Аббат Анджело проскользнул в соседнюю комнату. Он был полон решимости не пропустить ни слова из того, что будет сказано за стенкой.

Понтифик мельком взглянул на дочь и без какой-либо подготовки сказал:

– А ты мне не говорила, что у тебя в плену находится дочь графа Альмы.

Лукреция уже давно научилась принимать маску полной невозмутимости всякий раз, как оказывалась перед отцом. Сейчас она удовлетворилась уклончивым ответом:

– Я не говорила вам про эту девушку, потому что у вас и без того было достаточно поводов для беспокойства. А с девушкой я сама улажу свои личные дела. Я предполагала, что расскажу вам о своих намерениях, когда придет подходящий момент.

– И этот момент еще не пришел?

– Нет, отец, не пришел…

В это мгновение кто-то легонько постучал в дверь. Лукреция обрадовалась, что есть повод избежать разговора, к которому она не была готова. Она поспешила открыть дверь, несмотря на оклик папы:

– Пусть нас оставят в покое!

За дверью стоял слуга, объявивший о прибытии интенданта Джакомо, который просит немедленно принять его.

– Пусть приходит! – тихо проговорила Лукреция и сразу же прикрыла дверь, чтобы отец не мог видеть происходящего. Появился Джакомо.

– Синьора, – сказал он, – согласно вашему приказанию я пробрался в Веселый дворец, чтобы взять там вещи, которые нужны вам на Капрере. Веселого дворца больше нет. Римская чернь сожгла его.

– Есть еще новости? – спросила она.

– Монсиньор герцог де Валентинуа находится в пути на Капреру.

– Ты в этом уверен?

– Абсолютно уверен, синьора!

– Слушай, Джакомо! За плохое известие о разрушении моего дворца я готова была дать тебе десять палочных ударов… Но за хорошую новость о прибытии Чезаре ты заслужил десять дукатов. Я прикажу выдать их тебе, друг мой…

Лукреция вернулась к отцу. В ее отсутствие старый Борджиа размышлял о том, как заставить дочь отпустить Беатриче. Он увидел, что дочь вошла с сияющими глазами и радостной улыбкой на устах.

– Ты получила хорошее известие?

– Возможно, отец… Но, прошу вас, возобновим нашу беседу с того момента, где мы прервались.

– Что она тебе сделала? – спросил старик.

– Она?.. Ничего!.. Я же сказала вам только что: не пришло еще время рассказать вам о моих намерениях в отношении дочери графа Альмы… Ну, хорошо, я ошиблась… Как раз наоборот: момент пришел… Вы же знаете, что я всегда старалась воспользоваться вашими уроками. Вы показали мне пример, отец. Графиня Онората вас стесняла, и вы ее уничтожили. Теперь ее дочь мешает мне, и я хочу ее убрать.

– А если бы я попросил помиловать ее, что бы ты на это ответила?

– Отказала бы вам, – отрезала Лукреция.

– А если бы я не только попросил помилования, но и стал бы умолять тебя позволить ей завтра же оставить Италию?

– Вы смеетесь, отец?

– … А если бы я сказал тебе, что моя жизнь зависит от ее свободы?

– Как это?

– Слушай… Наверняка в Риме до тебя доходили слухи об известной старой колдунье. Ее называли Магой.

– В самом деле, я слыхала об этой женщине.

– Так вот, эта колдунья, которую я считаю наделенной исключительным интеллектом, эта Мага, – не знаю уж, почему, – привязалась ко мне. Она мне спасла жизнь. Она мне помогала следить за моими недругами. Выходит, что я должен питать к ней безграничное доверие… А теперь слушай хорошенько: Мага сейчас находится здесь… Мага говорила со мной…

– Она с вами говорила?!

– Да, только что, на берегу, она подошла ко мне. И это, дочь моя, позволяет мне утверждать, что стражники, которыми ты окружила меня, просто скверно исполняют свои обязанности. С завтрашнего дня я перестаю покидать замок. Мага объявила мне, что моя жизнь в опасности.

– Ерунда! – побледнела Лукреция.

– Повторяю, что я безгранично верю этой женщине, и это доверие обоснованно, потому что сбывалось всё, о чем она до сих пор меня предупреждала… Моя жизнь в опасности… В этом я уверен… И то, что сказала Мага, не слишком расходится с моими предчувствиями… Ну вот… А знаешь ли ты, что она добавила? Я буду спасен, если Беатриче вернут свободу…

– Отец, – ответила Лукреция, – вполне возможно, что эта женщина питает к вам привязанность, как вы говорите. Я в этом не сомневаюсь. Но как раз в этой привязанности мне видится доказательство того, что колдунья может искренне ошибаться… Сохраните свое доверие к ней, но успокойтесь… Никакая опасность вам не грозит.

Однако старый Борджиа упрямо покачал головой:

– Прошу тебя дать этой Беатриче свободу. Повторяю тебе: на карту поставлена моя жизнь. А ты колеблешься!..

Лукреция встала.

– Никогда, – с ледяным спокойствием отчеканила она, – я не откажусь от своих интересов ради бредней сумасшедшей старухи, какую бы привязанность она к вам ни питала. Послушай и меня, отец. Клянусь вам, что никакой опасности для вас нет. И если бы даже существовал какой-то заговор против вас, он разбился бы у стен этого замка. Весь остров наводнен моими шпионами; за побережьем наблюдают. Ни один корабль не может пристать к острову без того, чтобы мне об этом не доложили. Мы можем целый год выдерживать осаду. В здешнем гарнизоне каждый солдат с радостью бросится со скал по одному моему знаку. У нас есть оружие, продовольствие. Всё продумано, всё предусмотрено. Вы здесь в большей безопасности чем в Ватикане…

Слова дочери мало-помалу возымели свой эффект. Старый Борджиа убедился, что Лукреция пленницу ни за что не выдаст. Проникнуть в замок силой или хитростью было практически невозможно.

Лукреция, чтобы лучше убедить отца, рассказала наконец о похищении Беатриче и о мотивах, которые она принимала в расчет: удерживать Беатриче – значит, заполучить Рагастена.

– Я взяла в плен Беатриче, – закончила Лукреция, – и привезла ее сюда. Понимаете, отец? И вы все еще просите меня отпустить пленницу на свободу?

– Теперь нет. Даже если мне придется рискнуть жизнью! Отомстить Рагастену! Да за такую радость я не пожалел бы лучшей провинции Италии! Но как ты рассчитываешь воспользоваться этой малышкой? Разве этот шевалье не отправится ее искать? Он ведь и найти ее может!

– Недолго ему придется искать ее, – сказала Лукреция с торжествующей улыбкой. – Я надеюсь вернуть ему пленницу…

– Не понимаю…

– Я верну ее обесчещенной… Завтра здесь будет Чезаре… Он способен на любое преступление, я это знаю. Но Чезаре рассудителен. Чезаре понимает, что ничего не может без вас. Если вы умрете, его могущество развалится…

– Это верно!..

– Чезаре приедет завтра, – продолжала Лукреция. – И завтра же дочь графа Альмы станет любовницей Чезаре. Он страдает по ней… А потом пусть Рагастен приходит к нам требовать свою невесту… Мы отдадим ему истерзанную тряпку!..

– Хватит, дочка, хватит!.. Ты полностью достойна меня!..

– Да, я – настоящая Борджиа! И горжусь этим.

Отец и дочь переглянулись, и Лукреция вышла. Она покружилась по кабинету, в который выходила комната папы. С другой стороны открывался выход в коридор. Она быстро обошла кабинет, словно сомневалась, не спрятался ли там кто-то. Но в кабинете никого не было.

Она быстро открыла противоположную дверь, и взгляд ее засветился удовлетворенно. В другом конце коридора она заметила быстро удалявшуюся тень. Она узнала аббата Анджело.

Оказавшись в малом салоне, обычном для себя месте, Лукреция приказала вызвать аббата. Через несколько минут тот предстал перед нею.

– Ну, – спросила его в упор Лукреция, – и к чему мы пришли, любезный Анджело?.. Мне кажется, что ваша старая колдунья не торопится действовать!..

– Я ждал ваших приказаний…

– Так приступай же к действиям… А ты уверен, что она решится действовать?

– Да, синьора!..

– Хорошо! Но надо всё предвидеть. Если она вдруг проявит желание подождать еще денек-другой, вам следует только повторить содержание моей беседы с отцом.

– Какой беседы, синьора?

– Той, которую вы подслушивали в кабинете. Ступайте и поторопитесь!

 

LXIX. Высшие решения

Воспользовавшись одним из слуховых окошек, которые дочь Борджиа приказала устроить повсюду, Джакомо тоже слышал всё, что сказали друг другу папа и Лукреция. Вскоре после Анджело и он собрался в путь.

Около полуночи аббат подошел к хижине рыбака. Вскоре он встретился с Розой Ваноццо. Она вовсе не удивилась его приходу в столь поздний час. Она предполагала, что аббат пришел к ней, чтобы узнать, о чем она говорила со старым Борджиа на берегу.

Но он резко бросил:

– Время действовать пришло. Когда вы хотите начать?

– Придется подождать два дня, – ответила Мага. – Я еще не готова.

– Вы хотите знать, удастся ли старому Борджиа освободить молодую графиню Альма, как он вам поклялся?

– Откуда вы это знаете? – спросила она.

– Старик разыгрывал вас. Беатриче на свободу не выйдет. Она испытает муки, на которые осуждена. Вы упустили удобный случай. Теперь слишком поздно.

И после этого аббат Анджело передал во всех деталях разговор между старым Борджиа и его дочерью. Когда аббат закончил свой рассказ, Мага застыла в задумчивости.

– Это произойдет завтра! – наконец вымолвила она.

– Назовите время.

– Вечером.

– Когда вы хотите войти в замок?

– Этой ночью. Вы сможете прятать меня целый день?

– Без труда. Идемте со мной.

– Нет. Я приду к воротам замка в два часа. Мне необходимо подготовить зелье.

– Я буду в этот час у ворот и проведу вас в замок.

– Хорошо. А теперь идите, оставьте меня одну.

Аббат Анджело удалился.

Роза пребывала в растерянности. Итак, Родриго прибег к последней измене! Неслышными шагами она прошла в помещение, где находился Рагастен. Спадакаппа подал ей знак не шуметь и указал ей на спящего шевалье.

Мага сделала движение, будто бы собираясь коснуться Рагастена. Но в тот самый момент, когда она уже была готова разбудить шевалье, Мага услышала, как кто-то вошел в ее комнату. Это был Джакомо.

Не найдя никого в комнате, предназначенной для Розы, интендант вошел в помещение, выделенное рыбаком для Рагастена. Там он увидел Магу.

– Дела плохи…

– Знаю! – отрывисто бросила Мага. – Аббат всё мне рассказал.

– Надо бы предупредить шевалье.

Спадакаппа тотчас дотронулся до руки спящего молодого человека.

– Синьор, – сказал он, – наша соседка… Она хочет говорить с вами.

– Случилась беда! – вскрикнул Рагастен.

– Еще не случилась, – сказала Мага. – Успокойтесь, пока еще ничего не потеряно…

– Расскажите мне обо всем, и в подробностях, – попросил он, и посторонний человек не заметил бы ни малейшего дрожания в его голосе.

Мага кратко, ясно, в точных выражениях пересказала свой разговор с Борджиа, а потом передала новости, которые принес аббат Анджело и подтвердил Джакомо, хотя весьма различные побуждения руководили двумя этими мужчинами.

Рагастен поднял голову в тот момент, когда Мага отправлялась в замок, чтобы совершить свою месть.

– Спасибо, синьора, – сказал шевалье со странной кротостью.

И, не говоря ни слова, Рагастен бросился обнимать старую женщину. Потом та медленно высвободилась из его объятий и, не оборачиваясь, поднялась по лестнице, чтобы уйти в ночь. Тогда Рагастен обернулся к Джакомо.

– Завтра, – сказал шевалье, – я попытаюсь прорваться через ворота замка. Какой час удобнее всего для такой попытки?..

– Послушайте, – возразил маленький старичок, – так поступать не следует… Вы подойдете к воротам, ну и что?.. Вас убьют, прежде чем вы сможете пройти.

– Вы можете предложить что-либо другое? – мрачно спросил Рагастен.

– Может быть!.. Но пока еще не знаю… Договоримся на час ночи…

– Всё здесь подчинено часу, когда прибудет Чезаре. Но я должен войти раньше него – вот и всё!

– Вот и всё! – крикнул Джакомо. – Чезаре прибудет в полночь… В десять часов вас устроит?

– Договорились!.. В десять часов.

– Вместо того чтобы подходить к воротам, заберитесь на береговую скалу в том месте, где ров прерывается, а стена упирается прямо в скалу… Если вы никого не увидите, это будет означать, что я не смог ничего сделать для вас… Тогда можете поступать, как захотите… Итак, до завтра… В десять!

Джакомо подошел, в свою очередь, к лестнице и исчез. Оставшись один, Рагастен прошептал:

– Еще один день!..

Тут он заметил Спадакаппу, который усердно начищал шпаги и кинжалы. Тогда Рагастен подумал, как бы ему отослать верного слугу. Он задумался, как бы осуществить это намерение.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он.

– Вы же видите, синьор, я чищу наше оружие для завтрашних надобностей. Разве мы завтра не будем драться?

– Зачем тебе эта боль?

– Синьор, – ответил Спадакаппа, – поскольку завтра мы умрем, я хотел бы, чтобы мы умерли достойно. Это будет моим последним кокетством.

 

LXX. Корабль на горизонте

С того момента, как Джакомо ушел, шевалье уселся на камень на берегу и стал ждать наступления дня. Наконец наступил рассвет.

Рагастен, с остановившимися, пустыми глазами, смотрел и ничего не видел. Воспоминания сменялись одно другим, и все они концентрировались на видении молодой девушки, одетой в белое, которая мчалась галопом на вхмыленной лошади и, пролетая мимо него, крикнула:

– Синьор, кто бы вы ни были, защитите меня, спасите меня от этого человека!..

Время шло очень медленно… Приближался вечер. Рагастен сидел все на том же месте. Внезапно резкий голос вырвал его из возвышенных мечтаний:

– Вы видите парус там, на горизонте?..

Рагастен мигом вскочил. Он взглянул на человека, безразлично задавшего ему вопрос. Он узнал рыбака, своего хозяина. Рагастен лихорадочно сжал протянутую ему руку.

– Что ты сказал? – прохрипел он. – Парус? Откуда?.. Это он, не правда ли? Это он!

Удивленный рыбак отступил и продолжал разглядывать море.

– Видите, – пояснил он, – он держит курс прямо на Капреру. Дьявол меня побери, если это судно не идет из Остии… Смотрите! Ну, теперь-то вы должны видеть!..

Рагастен отвернулся. Какая разница, видит он или нет! Это судно идет из Остии! И направляется на Капреру!.. Вот и всё, что ему надо знать: это – Чезаре!

– Ходкая галея, – спокойно заметил рыбак.

– Как вы думаете, сколько времени понадобится ей, чтобы пристать к острову?

– При таком состоянии моря они могут добраться до нас к десяти вечера… Непонятно только, почему они не развернули парус до конца. Может быть, они хотят пристать совсем поздно… Если это так, то к Капрере раньше полуночи они не подойдут.

Рыбак пожелал своему гостю спокойной ночи и ушел. Рагастен остался и не сводил с парусника глаз. Но вскоре стемнело, и Рагастен уже не смог ничего разглядеть…

– Синьор, уже девять часов! – услышал он совсем рядом голос Спадакаппы.

Рагастен, казалось, пробудился от долгого кошмара.

– Пошли! – только и сказал он.

Когда парусник оказался в виду Капреры, Чезаре приказал уменьшить ход. Он намеревался высадиться ночью.

К десяти часам Чезаре выпрыгнул на берег и отослал шлюпку, доставившую его. Он был один. Быстрым шагом, огибая крепостную стену, он поспешил к воротам замка. Через четверть часа он встретился с Лукрецией.

– Наконец-то! Ты!.. – вскрикнула она.

– Она там?

– Увидишь, – сказала Лукреция. – Пошли!

– Почему ты дрожишь?

Лукреция сжала руку Чезаре и быстро потащила его за собой по коридору. Перед одной из дверей она остановилась, с трудом переводя дыхание:

– Она там. Если будет сопротивляться, убей ее. Если этого не сделаешь ты, я убью ее!.. Иди!..

 

LXXI. Золотой и серебряный кубки

Предыдущей ночью, когда Мага подошла к стенам замка, какая-то тень вынырнула из зарослей и направилась к ней. Это был аббат Анджело. Он набросил на женщину широкий плащ и сказал ей:

– Идемте, синьора Лукреция хочет с вами поговорить…

Роза Ваноццо последовала за аббатом. А тот шел в лихорадочном возбуждении. Он ввел Розу в слабо освещенную комнату, где оставил женщину в одиночестве. Несколько минут спустя появилась Лукреция.

– Вы готовы? – спросила она.

– Готова…

– Когда вы начнете действовать?

– Мне надо сначала его увидеть, поговорить с ним… Ничего не бойтесь: я знаю средство, которое никого не скомпрометирует.

– Вы можете его увидеть только завтра.

– Значит, договоримся на завтрашний вечер… Только надо, чтобы я проникла к нему, а он об этом не узнал бы.

– Это очень легко сделать. Каждое утро он спускается в сад. Воспользуйтесь этим моментом.

– Тогда до завтрашнего утра. И с этого момента оставьте меня.

Лукреция, задумавшись, сделала несколько шагов к выходу, но внезапно опять подошла к Розе:

– Какой у вас повод убивать его?

Роза Ваноццо подняла голову. Ее странный взгляд испугал Лукрецию. А Роза ответила:

– А у вас?

Лукреция ушла, так и не отважившись ни ответить, ни задать какой-либо другой вопрос.

Она не ложилась спать и с нетерпением ожидала рассвета. Настал день… Пробегали утренние часы, но папа не выходил в сад.

А старый Борджиа в то утро готовил свой отъезд. К четырем часам он отдал все распоряжения, чтобы быть готовым к отплытию в любой момент. В восемь часов, когда зашло солнце, папа сказал Анджело:

– Я хотел бы в последний раз прогуляться среди своих любимых цветов.

Роза, молчаливая и терпеливая, провела этот день в комнате, предоставленной в ее распоряжение Лукрецией. Она не прикасалась к еде, которую ее дочь собственноручно принесла колдунье. Вечером, чуть позже восьми, Лукреция резко открыла дверь и подала ей знак; она была слишком возбуждена, чтобы говорить. Роза последовала за нею. Через несколько мгновений обе женщины уже были в комнате папы.

– Вы решились с ним говорить? – спросила Лукреция.

– Это необходимо!

– Вы отвечаете за все?

– Отвечаю! Будьте спокойны: ваш отец умрет… Он по-прежнему привык пить перед сном?

– Да!.. Крепленое вино… Оно заперто… там… – Лукреция указала пальцем на небольшой шкафчик. – У него одного есть ключ от этого шкафчика. По крайней мере, он так думает.

– Вы можете его открыть, не так ли? – спросила Роза.

Лукреция быстро вытащила из кармашка маленький ключик и открыла шкафчик.

– Быстрее! – прошипела она.

Но Роза не торопилась. Она внимательно осмотрела внутренность шкафчика. Кроме съестного там находилась дюжина бутылок особого вина, наперсток которого старик выпивал по вечерам, перед тем как лечь спать. На полочке стояли два кубка: один золотой, другой серебряный. Папа пользовался как одним, так и другим. Роза Ваноццо взяла серебряный кубок.

– Поторопитесь! – напомнила Лукреция.

Старуха пожала плечами. Потом она порылась у себя за пазухой и вытащила маленький квадратик красноватого пергамента.

– Вот яд, – сказала она. – Он действует безотказно. Противоядия от него я не знаю.

Лукреция кивнула головой.

– Если потереть край кубка этим пергаментом, – продолжала Мага, – на серебре останется неощутимая полоска пыльцы… И никто в мире не сможет его спасти.

Роза замолчала. С минуту она раздумывала. Потом протянула Лукреции серебряный кубок и квадратик красноватого пергамента. Лукреция в испуге отшатнулась…

– Вы хотите, чтобы это сделала я? – пробормотала она.

– Смелее! Или вы боитесь, Лукреция?..

– Молчи, несчастная!

– Возьмите же этот серебряный кубок, если не хотите, чтобы нас услышали… Так, хорошо!.. А теперь яд… Хорошо!.. А теперь потрите край кубка!..

По мере того как Роза Ваноццо говорила, Лукреция, словно зачарованная, повиновалась ее приказам. Внезапно Роза отобрала у нее серебряный кубок.

– Достаточно! – сказала она. – Теперь уходите!.. Всё остальное касается только меня.

Лукреция вышла. Оставшись одна, Роза Ваноццо поставила серебряный кубок на место. Потом она немножко слвинула золотой кубок. Наконец она прикрыла, но не полностью дверцу шкафчика. Проделав это, она направилась в соседствующий с комнатой кабинет, удобно уселась там и стала ждать… Внезапно молчаливое ожидание прервали голоса в комнате Родриго Борджиа. Она прислушалась…

 

LXXII. Добрый гений александра VI

Это был и в самом деле папа, вернувшийся с прогулки в свою комнату. Старик был в очень хорошем настроении. Страхи его полностью рассеялись, и все мысли были обращены к предстоящему возвращению в Рим. Отделавшись от Рагастена, он вступал на привычный путь своих завоеваний.

Вот о чем он думал, готовясь лечь в постель. Лакей закончил свою работу. Папа еще немного поговорил с Анджело, а потом отослал аббата. Оставшись один, он запер дверь двумя оборотами ключа и тщательно проверил замок, как делал это каждый вечер. А когда папа обернулся, то увидел посрели своей комнаты стоящую Розу Ваноццо.

Удивление его было столь велико, что он не смог даже крикнуть и только пробормотал:

– Зачем ты сюда пришла?

– Спасти вас, господин! – ответила Роза.

– Спасти меня! – вскрикнул папа. – Но объясни сначала, как ты сюда попала?

– Я вошла в замок якобы с целью предложить набор драгоценностей синьоре Лукреции. Я знала, что вы гуляете в саду. Этим я и воспользовалась, чтобы проскользнуть в ваш кабинет и дождаться вашего возвращения.

Папа вздрогнул. Неизвестный убийца мог выполнить то же, что проделала Мага.

– Но почему ты не захотела увидеться со мною в саду?

– Потому, вероятно, что это могло насторожить убийцу.

– Убийцу… Значит, он находится в замке? – папа почти кричал от ужаса.

Мага пожала плечами.

– А пришла бы я сюда, если бы опасность не была такой близкой?

– Я вызову стражу! – сказал папа. – Я прикажу обыскать весь замок.

Он направился к двери, но Мага жестом остановила его.

– Никого не зовите!.. Иначе к вам придет смерть!..

Папа проворно подошел к ней.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Я хочу спасти вас и на этот раз, потому что мне необходимо любой ценой спасти дочь графа Альмы… Вы поклялись мне, что вернете ей свободу… Здесь только вы один обладаете необходимой для этого властью…

Мага взяла старого Борджиа за руку и подвела его к шкафчику, где хранились два кубка.

– Открыт! – вскринул папа. – Кто же его открыл?

– Аббат Анджело.

– Он!.. Я мог бы об этом догадаться… Ах, змея!.. Он отравил мое вино, не так ли?

Мага отрицательно покачала головой.

– Взгляните на кубки, господин.

– Кто-то трогал золотой кубок! – задрожал от страха старый Борджиа. – Я всегда точно отмечаю место, где поставил кубки… Серебряный кубок не тронули, а золотой сдвинули с места.

– Он отравил золотой кубок в надежде, что сегодня вы из него выпьете.

Папу трясло так, что зубы стучали.

Старик лихорадочно схватил бутылку и поставил ее на стол. Рядом с бутылкой он поставил оба кубка. Потом повернулся в Маге. Лицо его исказила злобная улыбка.

– Ты увидишь! Спрячься в кабинете и хорошенько смотри за происходящим.

Роза Ваноццо отправилась в кабинет. Тем временем папа нанес несколько двойных ударов по колоколу. Потом он отпер дверь.

– Пошлите ко мне моего чтеца! – приказал он выглянувшему слуге.

Несколько минут спустя появился Анджело.

– Анджело, дитя мое, я позвал тебя выпить со мной по глотку вина.

– Святой отец! – залепетал аббат, у которого вдруг закружилась голова.

– Эй, что это с тобой? – усмехнулся папа. – Я хотел оказать тебе честь. Бери золотой кубок!.. А я скромно удовлетворюсь серебряным…

– Помилосердствуйте! – захрипел аббат и упал на колени.

А старый Борджиа высоко поднял свой кубок, а потом медленно, словно дегустируя хорошее вино, опорожнил серебряный кубок.

– Пей немедленно!

Анджело взял в обе руки золотой кубок, закрыл глаза и осушил его… Папа разразился дьявольским хохотом. Он схватил аббата за руку.

– Ну вот, Анджело! – прорычал он. – Злодейский замысел тебе вполне удался! Ты доволен, что замышлял отравить своего благодетеля?.. Умри же, несчастный!…

– Нет, этот молодой человек не умрет!

Громкий голос, произнесший эти слова, заставил папу обернуться. Он увидел Розу Ваноццо.

– Что ты сказала, чертова колдунья?..

– Я сказала, – ответила Роза, – что этот священник не умрет! Это ты, Родриго, в скорости умрешь!.. Золотой кубок был безвредным, а ты, Борджиа, выпил из отравленного серебряного кубка!..

Послышался двойной рев. Аббат завыл от безумной радости; он бросился к двери, открыл ее и, пошатываясь, помчался прочь. А из горла папы Александра VI вырвался вопль безнадежного отчаяния.

И в этот самый момент послышались сухое потрескивание, отдаленные вопли… Повалил едкий дым, сверкнуло пламя… Дворец Лукреции загорелся.

 

LXXIII. Живая статуя на бронзовой

Вскоре после девяти часов вечера Спадакаппа вырвал Рагастена из объятий болезненного сна. И шевалье, не торопясь, пошел к замку. Он знал, что предпринимает бессмысленную попытку. Около часа потребовалось ему, чтобы преодолеть короткое расстояние от рыбацкой деревушки до замка. Он забрался на скалу, от которой, как сказал Джакомо, легко перебраться на стену, и покачал головой:

– Нет, этот старик ничего не сможет сделать… По-моему, именно со стороны порта надо ввязаться в последний бой… Спадакаппа, друг мой… еще есть время отказаться…

– Обижаете, синьор, – сказал в ответ Спадакаппа. – Очень надеюсь умереть одновременно с вами! Но… давайте подождем… Кто знает…

В этот момент за ними послышался глухой шум. Спадакаппа обернулся… и радостно вскрикнул. Он стиснул руку шевалье, заставив его обернуться, и показал свешивавшуюся со стены веревку. Конец этой веревки был привязан к большому камню, касавшемуся скалы. Рагастен подошел к этому концу и, не тратя лишних слов, стал взбираться на руках. Через пару минут он уже был на стене. Он увидел, что стена возвышается над массивом деревьев. То были замковые сады. В глубине темной массой вырисовывалось здание замка с несколькими освещенными окнами. Внизу, у подножия стены, Рагастен приметил какую-то тень…

– Быстрей! Поторопитесь!

Эти слова были обращены к Рагастену. Шевалье узнал голос Джакомо. Как раз в это время и Спадакаппа забрался на стену.

– Спускайтесь, синьор, пока я буду держать веревку…

Рагастен ухватился за веревку и через несколько секунд спланировал вниз, в то время как Спадакаппа болтался в воздухе с другой стороны стены, работая как противовес. Потом он снова забрался на стену и спрыгнул вниз.

– Быстрее! – лихорадочно повторил Джакомо. – Время торопит!..

И он пустился бегом, не придерживаясь аллей, пересекая напрямик куртины. Гонка по опустевшему саду продолжалась пять минут. Внезапно Джакомо резко остановился. Они оказались у подножия дворца, возле пьедестала бронзовой статуи. Джакомо взглянул вверх… В одном окне слабо светился огонек. Старик вытянул к нему руку.

– Это там! – сказал он.

– Как туда добраться?

– Слушайте внимательно! Чезаре Борджиа только что прибыл. (При этих словах Рагастен не издал ни единого возгласа, не сделал ни единого движения.) Сейчас он находится у сестры… По лестницам дворца подниматься бесполезно… Это просто-напросто невозможно! Вот окно… Надо войти через него!.. Когда вы выйдите из комнаты, там, наверху, поверните по коридору налево… Потом спуститесь по первой попавшейся лестнице. Вы попадете в парадный двор… Что до стражи, она будет занята… Главные ворота будут свободны… Идите… Прощайте!.. Поспешите… Через десяток минут вы не сможете спуститься… Прощайте!

Джакомо мигом куда-то исчез. В коридоре, по которому он сразу же устремился, Джакомо открыл дверь. Она вела в обширный низкий зал, заваленный охапками сухого хвороста… Джакомо зажег свечу…

Как только Джакомо перестал говорить, Рагастен быстрым взглядом, хладнокровно оценил ситуацию.

Указанное окно находилось на втором этаже. Однако оно находилось достаточно высоко над землей: на высоте двадцати пяти локтей. Рагастен протянул руку Спадакаппе.

– Когда я буду наверху, в комнате, беги к главным воротам и займи место возле них. Как только увидишь, что я возвращаюсь, бросайся вперед, коли кинжалом, убивай, бей кулаком, но добейся, чтобы ворота были открыты…

– Будут!..

– Обними меня!..

Мужчины обнялись… Потом Рагастен показал Спадакаппе бронзовую статую.

– Лезь! – сказал он.

Спадакаппа вспрыгнул на пьедестал и начал взбираться на статую. Рагастен лез сразу за ним.

– Я добрался до рук! – сказал Спадакаппа.

– Выше! – ответил Рагастен.

– Вот я уже на плече!

– Встань на голову!..

Спадакаппа без колебаний повиновался. Забравшись на голову гигантской статуи, он выпрямился, напрягся, прижав руки к телу… Вот и Рагастен встал на плечо статуи.

– Держись!

– Держусь!..

И тогда начался фантастический подъем, длившийся менее полуминуты.

– Руку!

Спадакаппа, не отрывая руку от тела, выставил ладонь. Рагастен поставил на нее свою ногу. Медленно, постепенно, без толчков, он подтягивался вверх. Через мгновение Рагастен обеими ногами встал на плечи Спадакаппы… Он вытянул обе руки вверх… Кончиками пальцев он коснулся выступающего края окна.

Спадакаппа почувствовал на своей голове ногу шевалье… потом – вес всего тела Рагастена, потом – внезапно, больше ничего не почувствовал!.. Как он расстался со своей головокружительной позицией?.. Как он оказался внизу, как пустился бежать к воротам, указанным Джакомо?.. Он не смог бы этого объяснить… Но спустившись на землю, он сразу же поднял глаза вверх. Он увидел, как Рагастен, уцепившись за край окна, нечеловеческим усилием подтягивает свое тело к окну!..

 

LXXIV. Speranza!

С того самого вечера, когда Примавера смогла на час спуститься в дворцовый сад, она больше не видела Лукрецию. Ее комната, ставшая ее тюрьмой, была постоянно заперта. Примавера примирилась с близкой смертью.

План ее был до ужасного прост. У нее сохранился кинжал, и это была ее единственная защита. Когда появится Чезаре, она заколет себя кинжалом.

Однажды вечером, когда она сидела, опершись на подоконник, ей показалось, что за окном, у подножия огромной бронзовой статуи, мелькнула какая-то тень. Она различила мужчину, который поднял к ней голову и помахал рукой. Одно только слово произнес едва слышно мужчина:

– Speranza!..

– Надежда! – прошептала девушка. – А есть ли она у меня?.. О!.. Возможно ли?..

И едва она произнесла в последний раз это слово «надежда», имевшее для нее сейчас такой важный смысл, в коридоре послышались быстрые шаги.

Дверь резко распахнулась и в комнату вошел Чезаре Борджиа…

Мысли Примаверы были столь далеки от Чезаре, что с губ несчастной сорвался нервный смех, исполненный боли и безумия. Девушка выхватила кинжал и взмахнула им. Чезаре молниеносно подскочил к ней и схватил Примаверу за оба запястья. Пальцы Примаверы ослабли, оружие выпало из рук… Она уже считала себя пропавшей!.. А Чезаре не произнес ни слова. Его разгоревшееся лицо было совсем рядом с лицом Примаверы. Он тяжело дышал:

– Я хорошо знаю, что ты меня ненавидишь, но я… Я люблю тебя! Ты – моя!

Он приблизил лицо… Примавера почувствовала внезапное сжатие бюста, а Чезаре вошел в раж и выпустил ее руки. Презрение придало ей сил, и она, набрав слюны, плюнула насильнику в лицо!..

У Чезаре появилось ощущение, что девушка ускользает от него. Она устремилась к окну… Тогда он кинулся на нее.

– Ты – моя! – прорычал он.

Примавера, задыхающаяся, с нечувствительными руками, сделала последнюю попытку оттолкнуть дикого зверя.

– Рагастен! Рагастен! Ко мне! Ко мне, Рагастен! – закричала девушка.

– Я здесь!

И в ту же секунду от мощного удара разлетелось вдребезги оконное стекло. Створки окна раскрылись.

– Рагастен! – заорал Чезаре и отпрыгнул, оставив потерявшую сознание Примаверу…

Выхватив из-за пояса короткую рапиру и кинжал, он принял оборонительную позицию. Рагастен устремился прямо на него.

– Ты умрешь! – взревел шевалье.

Соперников разделял всего лишь шаг. Чезаре отступил, Рагастен подался вперед, держа наизготовку кинжал. А тем временем издалека, из лабиринта длинных коридоров, доносилось какое-то странное и необъяснимое гудение… Еще дальше ночь тревожили чьи-то глухие крики… Но соперники не слышали этих шумов…

Внезапно Рагастен сделал шаг вперед. Рука Чезаре вытянулась, сверкнула сталь его рапиры. Клинок проткнул одежду, но не задел шевалье. Мгновение спустя раздался ожесточенный лязг стали… Потом последовало топтание на месте, звучали короткие угрозы, затем – молниеносный выпад, сдавленный возглас «ах!», хрип агонизирующего, струя крови… И Рагастен, красный, ужасный, великолепный, залитый кровью противника, поспешил к лежавшей в обмороке Примавере. Он поднял девушку на руки и помчался с нею по коридору.

Но тут его остановил едкий черный дым… В глубине коридора, возле лестницы взвивались яркие языки пламени…

Спустившись со статуи, Спадакаппа заспешил к коридору, указанному Джакомо. В середине этого перехода он увидел, как внезапно отворилась дверь, из которой выскочил мужчина. Спадакаппа выхватил рапиру… Он уже собирался проткнуть незнакомца, но ослепительный свет озарил коридор, и в мужчине Спадакаппа узнал Джакомо…

– Вы! – удивился он.

Не отвечая, Джакомо указал на зал, из которого только что вышел; в нем с треском пылали сухие вязанки хвороста… Потом Джакомо ухватил Спадакаппу за руку:

– Сейчас вы увидите!

– А он?.. Шевалье!

– Огонь сначала пойдет по заднему фасаду… Он сможет спуститься… если поторопится!.. А вот она… Ах, чтобы там ни случилось, она все равно мертва! Как будет мертвым всё это змеиное гнездо!..

И старика потряс бессмысленный смех… Спадакаппа бросал тоскливые взгляды то на главные ворота, то на лестницу, по которой должен был спуститься Рагастен.

– Смотрите! – вдруг сказал Джакомо.

Из дворца доносились крики, отчаянные призывы о помощи; метались в суматохе тени. Шестнадцать стражников покинули кордегардию у ворот и бегом устремились ко дворцу, бросившись в коридор, который только что покинул Спадакаппа. А к кордегардии, оставшейся на время безнадзорной, заспешил Джакомо; Спадакаппа последовал за ним. На стене у входа висели ключи. Джакомо схватил их – и через пару мгновений ворота были открыты!.. Спадакаппа схватил палаш одного из стражников, которые, устремившись на пожар, побросали всё свое оружие. Так, вооружившись, Спадакаппа вышел на середину парадного двора и направился назад к лестнице.

Рагастен остановился перед пламенем всего на пару секунд… Он прижал потерявшую сознание Примаверу к груди, заботливо расправил платье и ступил на объятую пламенем лестницу. Перепрыгивая со ступеньки на ступеньку, он миновал огненную завесу и спустился вниз, изможденный, с трудом переводя дыхание, с обгоревшими волосами и бровями, с обожженными руками.

– Убейте его!.. Уложите на месте!.. Заколите его!..

Окно, выходившее на парадный двор, оставалось открытым; женщина с растрепанными волосами выкрикивала из этого окна свои приказания. Это была Лукреция Борджиа!..

Несколько человек, оставшихся во дворе, услышали вопли хозяйки. Они увидели бегущего человека в полуобгоревшей одежде, который нес на руках женщину, и бросились его окружать…

– Дорогу! Дорогу!..

– Убейте его! – вопила Лукреция.

Сверкнули лезвия трех рапир. Рагастен рванулся вперед; один из клинков коснулся его плеча и нанес глубокую рану… Он обернулся, весь в поту, и нападавший закричал от боли; в мгновение ока Рагастен перерубил напополам клинок стражника.

– Дорогу! Дорогу!..

В то же мгновение сверкнуло лезвие палаша… Двое из нападавших упали с проломленными черепами.

– Вперед, хозяин! – крикнул Спадакаппа.

Рагастен помчался к воротам и проскочил в них…

Миновал ворота и Спадакаппа, уложив ударом палаша последнего из преследователей. Потом из замка вышел Джакомо. Он с трудом закрыл за собой тяжелые ворота.

– Сигнал на «Стеллу»! – прорычал Рагастен.

Спадакаппа побежал вперед. А Рагастен устремился к морю. Он нес на руках свою любимую, голова которой покоилась на его кровоточащем плече, распоротом клинком стражника!..

И вот в ночи, на вершине скалы, загорелись разом три костра. Это Спадакаппа подал сигнал хозяину «Стеллы». Тартана пряталась в одной из бухточек, поджидая своих пассажиров.

– Вперед! – пробормотал Рагастен, из последних сил державшийся на ногах.

– За нами гонятся! – раздался голос рядом с Рагастеном; это был Джакомо.

– Скорее в шлюпку! – закричал кто-то.

Рагастен осмотрелся. Он стоял на берегу… Как во сне, видел он Джакомо и Спадакаппу, уже забравшихся в шлюпку, матросов с поднятыми веслами… огни факелов, внезапно появившиеся позади него…

Рагастен поднял Примаверу и перебрался через борт шлюпки, которая тут же полетела по волнам. Вослед ей с берега раздались бессильные проклятия трех десятков человек, бросившихся преследовать беглецов.

Рагастен, забравшись в шлюпку, с облегчением вздохнул и потерял сознание… А Примавера от шока очнулась. Она удивленно огляделась и вдруг заметила мертвенно-бледную голову Рагастена с растрепанными волосами… Но она не закричала!.. Она полагала, что все еще грезит!.. И как во сне она сжала в своих руках эту дорогую ей голову и прижалась губами к этому лбу в нежном и долгом поцелуе, в котором билась ее любовь!..

 

LXXV. Последние слова Розы Ваноццо

Аббат Анджело убежал, вне себя от радости, в тот самый момент, когда Мага закричала, обращаясь к папе:

– Этот священник не умрет! Это ты, Родриго, умрешь! Потому что ты пил вино из серебряного кубка, который был отравлен!..

Анджело не спрашивал себя, что произошло. Он не хотел этого знать. В мыслях у него сквозила только одна идея: бежать!

Внезапно он наткнулся на запертую дверь. И тут с удивлением обнаружил, что его окружает черный дым. Он попытался открыть дверь и с ужасом осознал, что она заперта изнутри. Он стремглав помчался по коридору назад, пробегая только что пройденный путь. Ему надо было обязательно пройти по коридору, в который выходили покои папы. Испуганный аббат бросился в другую сторону. Он увидел открытую комнату и заскочил в нее.

Там стояла у женщина у потайного глазка в стене и наблюдала за спектаклем, очевидно, загипнотизировавшим ее, потому что она не слышала, как вошел Анджело. Она не слышала и треска пожара. Этой женщиной была Лукреция.

Аббат созерцал ее несколько мгновений… Он должен бы опасаться Лукреции, потому что был ее сообщником… А чтобы избавиться от нее, представился хороший случай… Ударить кинжалом сзади… Он нащупал оружие, которое всегда носил при себе, и сделал шаг вперед. Именно в этот момент Лукреция медленно отошла от стены. Глаза ее, полные ужаса, никак не могли оторваться от потайного отверстия: словно что-то там, за стеной, притягивало ее взгляд. Аббат Анджело расслышал ее едва слышное бормотание:

– Это была моя мать!.. Я помогла моей матери отравить моего отца!..

Аббат, застывший после ее первого движения, успокоился и приблизился к ней. Теперь он уже думал только о пожаре.

– Синьора, – сказал он, – замок горит… Надо бежать!..

– Замок горит, – машинально повторила Лукреция, словно пробуждаясь от одного кошмара, чтобы сейчас же броситься в другой.

Она захохотала и устремилась за аббатом Анджело. Комната, куда она вошла, выходила во двор замка. Она открыла окно, чтобы посмотреть, что происходит… Она увидела, как Рагастен уносит свою возлюбленную, и это привело ее в бешенство. Обезумев, она закричала, приказывая остановить беглецов…

Рагастен исчез за воротами замка. Тогда Лукреция, кипящая гневом, повернулась и бросилась в комнату Беатриче. Она увидела там распростертого в море крови Чезаре… Она хотела выбежать из комнаты. Но тут огонь, охвативший и погубивший Анджело, лизнул двери комнаты.

Лукреция принялась кружить по комнате, рыча, словно зверь, попавший в западню. Внезапно Чезаре пошевелился, и это ее остановило.

– Он жив! – сказала она. – Жив! Но ему суждено сгореть в пламени!

Способность действовать мигом вернулась к ней.

– Люк! Еще не всё потеряно.

Она ухватила Чезаре за ноги и оттащила его в угол комнаты. Потом ощупала рукой стену.

Послышался сухой треск пружины… Пол начал опускаться по всей площади угла, куда Лукреция оттащила брата, оба скрылись внизу.

Замок был полон подобных люков и потайных отверстий. На обнаруженном Лукрецией лифте они за несколько секунд опустились в подвал. Прибыв туда, она оставила брата лежать на песке… Пару минут спустя с тремя десятками стражников она бросилась за Рагастеном!.. Мы видели, что она опоздала!..

В отчаянии она махнула рукой и отпустила стражу. Забравшись на скалу, она смотрела, как уходит к тартане шлюпка. И от неутолимой злобы она разрыдалась.

Потом она поднялась и в растерянности обвела окрестности безумным взглядом.

– Кто идет? – вдруг крикнула она.

На огненном фоне пожара от темной скалы отделился чей-то силуэт. Некто направлялся к берегу моря.

– Мать! – заикаясь, пробормотала она. – Моя мать!..

Роза Ваноццо прошла мимо, не замечая дочери.

Роза Ваноццо все спускалась и спускалась. Она дошла до прибрежного песка и продолжала идти к морю с протянутыми руками…

Роза Ваноццо, покидая кабинет, где она скрывалась, вошла в комнату Александра VI, а когда убежал аббат Анджело и старый Борджиа закричал в отчаянии, Роза взяла отравленный кубок и поднесла его к губам.

– Ты солгала, не так ли? – спросил он, охваченный ужасом. – Кубки не были отравлены.

– Это конец, Родриго… Сейчас начнется твоя агония.

– Но ты тоже напилась из серебряного кубка… Ты лжешь!

– Ошибаешься, Родриго… Просто я тоже хочу умереть… Наши судьбы неразлучны…

– Ты лжешь!.. Если бы я отравился, то уже почувствовал бы это…

Старый Борджиа вскинул кулаки на Магу, но вдруг руки бессильно опали, да и сам он повалился в кресло. По лицу его пошли красные пятна, губы стали фиолетовыми…

– О-о! – заблеял он. – Значит, она не солгала!.. Спаси меня!.. Лукреция!.. Чезаре!.. Ко мне!

– Бесполезно! – расхохоталась Мага. – Ты зовешь Чезаре и Лукрецию… А знаешь ли ты, кто послал сюда аббата, который должен был отравить тебя?.. Чезаре!.. А знаешь ли ты, кто отравил кубок? Лукреция.

– Убит собственными детьми!.. Но кто же тогда ты, их сообщница?

– Не ищи меня среди своих жертв. Покопайся поглубже в своих воспоминаниях!.. Доберись до своей юности! Вспомни Испанию… Хативу…

Папа уставился на Магу полными ужаса глазами… С губ его сорвался душераздирающий крик:

– О!.. Испания!.. Хатива!.. Я узнал тебя: ты – Роза.

Он соединил ладони, соскользнул с кресла и упал лицом вниз.

– Ты – Роза!.. Ты – мать моих детей!.. Пощади, Роза!..

– Ты просишь у меня пощады! Бесполезно!.. Знаешь ли ты, сколько я выстрадала из-за тебя?..

– Пощади!.. Смилуйся! – повторял Родриго, ударяясь лбом о паркет.

Голос его слабел. Смертельный холод охватывал руки и ноги.

– Пощади! Смилуйся! – ворчала Роза Ваноццо. – И он еще осмеливается произносить эти слова!

– Будь ты… проклята!

– И ты умри проклятым! – мрачно ответила Роза Ваноццо.

Старого Борджиа скрутил спазм. Александр VI испустил последний вздох!..

В течение нескольких секунд Роза Ваноццо, не двигаясь, смотрела на него. Внезапно она выпрямилась, пересекла комнату, прошла по задымленному коридору и начала спускаться по горящей лестнице. Вокруг нее шумел, бушевал пожар. Она покинула двор, направилась к скалам и достигла берега. Заметила ли она, что вошла в воду?..

Роза Ваноццо ступала прямо перед собой. Вода вскоре поднялась до плеч, а старая женщина шла все дальше… Уже только одна голова возвышалась над поверхностью моря. А вдалеке, в пространстве, все еще освещенном отблеском гигантского пожара, последним своим взглядом она заметила бойко уходившую под попутным ветром тартану. На корме суденышка сплелись в объятиях две тени: это были Рагастен и Примавера, пьяные от радости и любви!.. Таково было последнее видение Розы Ваноццо. Волна накрыла ее, перевернула и увлекла в море… И она исчезла навсегда!

 

Эпилог. Сады Монтефорте

Прошло три года.

В обширных и величественных садах дворца графов Альма, в Монтефорте, теплым летним вечером отдыхали хозяева старинного палаццо. Главный эконом, маэстро Джакомо, наблюдал за слугами, разносившими прохладительные напитки, а капитан дворцовой стражи синьор Спадакаппа, опираясь на свою длинную шпагу, созерцал открывавшуюся перед его глазами картину.

На скамье сидели Примавера и Розита. В десяти шагах от скамьи Рафаэль Санцио стоял за мольбертом и заканчивал картину. У ног Примаверы крутился годовалый ребенок. Его назвали Манфредо в память о князе, родовое имя которого носила Примавера; это был сын Рагастена и Беатриче. Ребенок полз в направлении двух мужчин, беседовавших в сторонке. Это были шевалье де Рагастен, граф Альма, синьор ди Монтефорте и его друг Макиавелли.

Мечтатель Макиавелли развивал свою мысль:

– Вы нанесли жестокий удар папству… Впрочем, в нашем старом мире всё трещит и разлаживается… С семейством Борджиа покончено. Лукреция укрылась в Ферраре и пытается женить на себе бедного герцога; свое хроническое безумие она применяет для расходования миллионов, которые когда-то украла у римлян. Чезаре ведет войну в отдаленных провинциях и медленно умирает от раны, которая открывается при малейшем усилии… Оживились искусства, философия, науки. Можно сказать, что мир свободно вздохнул, что он возрождается… Да, это подлинное Возрождение…

Рагастен перестал слушать друга, он улыбнулся Примавере и следил за передвижением сына. А Макиавелли продолжал:

– Это и в самом деле новая эра…

В этот момент малышка Манфредо дополз наконец до отцовской ноги и попытался забраться на нее. Рагастен подхватил его на руки и прошептал:

– Возрождение!..

 

Послесловие переводчика

Роман Мишеля Зевако не является исторической биографией семьи Борджиа. Каноны художественных произведений авантюрного жанра конца XIX – начала ХХ века позволяли автору менять обстоятельства жизни и деятельности конкретных исторических персонажей, чем активно воспользовался в данном произведении романист. Вряд ли можно осуждать его за это. Вспомним, что даже Александр Дюма, которому помогал солидный аппарат специалистов-историков, порой «изменял ход истории», если видел в этом необходимость. Зевако, один из последователей признанного мэтра историко-авантюрного жанра, создал увлекательное произведение, что и было главным для читателей того времени (роман написан в 1900 г.) и оправдывало некоторые исторические неточности.

На мой взгляд, все-таки следует дать небольшой исторический комментарий. Действие романа происходит в 1501–1503 гг. Хотя роман называется «Борджиа», он не охватывает всю семью понтифика. В частности, он не упоминает младшего из сыновей понтифика Джоффре (1481–1516), прижитого от Ваноццы деи Каттанеи. Концепция «трех злодеев» (папа Александр, Чезаре, Лукреция) пользовалась популярностью в позапрошлом веке. Например, А. Дюма в I томе своей «Истории знаменитых преступлений», рассказывая о семействе Борджиа, называет папу и двух его отпрысков «дьявольской троицей». Как выяснили историки, многие «преступления», в которых современники обвиняли эту троицу, не имеет никакого отношения к роду Борджиа, либо связь их с семейством Александра VI весьма спорна. Подробнее об этом интересующийся читатель сможет узнать в превосходной историко-биографической книге «Жизнь Чезаре Борджиа», написанной популярным английским писателем Рафаэлем Сабатини. Эта книга не раз издавалась в русском переводе.

Папа Александр VI на самом деле умер 18 августа 1503 г. в Риме от малярии, что зафиксировано в записях лечившего его врача. О Розе Ваноццо уже сказано в примечании. Она отнюдь не вела жизнь нищенки, получила от понтифика графский титул (и соответствующие имения) и, пережив почти всех своих детей, умерла в 1518 г. Влияние Чезаре Борджиа после смерти отца сильно пошатнулось. Часто изменяла ему и военная удача. При папе Юлии II он даже сидел в тюрьме, потом бежал, воевал в Испании и погиб в начале 1507 г. возле наваррского замка Виана. Лукреция, козням которой уделено едва ли не главное место в середине и конце романа, вряд ли была способна задумать и осуществить такие деяния. Всю вторую половину 1501 г. она готовилась к очередному браку – с Альфонсо I д’Эсте, герцогом Феррарским. Их свадьба состоялась 30 декабря 1501 г., после чего Лукреция переселилась в Феррару и практически не выезжала из города до самой своей смерти в 1519 г.

Никколо Макиавелли, также появляющийся на страницах романа, вообще-то, в то время уже был посвящен в монашеский сан. В 1501 г. он был секретарем флорентийской Синьории и не мог жить в Риме. Остается добавить, что Рафаэль Санцио (Санти) впервые появился в Риме в 1503 г. на церемонии вступления в должность папы Юлия II, а постоянно проживал в Вечном городе только с 1508 г. Упоминаемая в тексте картина «Мадонна с креслом» датируется 1512–1513 гг.

Сделанные замечания нисколько не умаляют художественных достоинств романа. Автор в целом верно передает дух той эпохи, образ мыслей и характеры живших тогда людей. А некоторые из описываемых им событий если и не случились на самом деле, то вполне могли произойти. В конце концов, М. Зевако создавал не исторический труд, а приключенческий роман, в котором отступления от фактов если и не оправданны, то вполне объяснимы замыслом автора. Тому читатель легко найдет массу примеров в мировой литературе.

Анатолий Москвин