В то время как Лукреция и Чезаре готовились, каждый по-своему, спуститься в камеру к заключенному, в то время как брат и сестра стремились к утонченному наслаждению или не менее изысканной жестокости, чем занимался узник?

Рагастен спал.

Он прислонился к стене и постарался найти наименее стесняющее положение. Впрочем, и оно не смягчало мук. Рагастен знал теперь, чем грозит эта «последняя камера», которой угрожал ему верховный судья. Гарконио, перед тем как отправиться в Монтефорте, рассказал о ней.

Он не будет присутствовать при пытке! Какое огорчение! Тогда Гарконио решил заранее просветить шевалье. Для него эти четверть часа прошли весьма приятно. Не имея возможности присутствовать при драме, Гарконио по крайней мере получил достаточное наслаждение, подробно описывая несчастному молодому человеку сценарий его мучений. Можно было быть уверенным, что он не пропустил ни одной детали. Рагастен удовлетворился спокойным ответом:

– Главное, чтобы вас не спустили вместе со мной в этот колодец. Вид змей и жаб, даже контакт с ними, не столь меня пугают. Куда противнее контакт с тобой.

После этого визита монаха Рагастен уже больше никого не видел, кроме тюремщика, три раза приносившего ему хлеб и воду.

Итак, Рагастен спал.

Его разбудил луч света, внезапно проникший в его камеру. Он открыл глаза и увидел Чезаре. Рагастен не мог сдержать содрогания.

«Время пришло, – подумал он, – сбросить меня вниз… Прощай, жизнь!.. Прощай, Примавера!»

Однако у Чезаре, стоявшего перед ним, Рагастен заметил какую-то неуверенность во взгляде. К своему несказанному удовлетворению, шевалье заметил, что Борджиа не привел с собой ни охрану, ни тюремщиков. Через плечо Чезаре, оставившего дверь неприкрытой, он взглянул в коридор. Там никого не было.

«Я ошибся… Время еще не пришло… Но тогда зачем он пришел?.. Ах, да! Понимаю… Как и его верный Гарконио, он пришел насладиться своей местью»…

Тогда Рагастен поднялся и проговорил с усмешкой:

– День добрый, монсиньор… Извините, что не могу предложить вам сесть… В этот покой просто позабыли поставить кресло.

Чезаре воткнул в земляной пол принесенный с собой факел, потом обернулся к Рагастену и мрачно уставился на него, не говоря ни слова.

– Пришли восхищаться своей работой? – продолжал Рагастен. – Или приглядеться к этому месту, которое по праву принадлежит вам? Весьма сожалею, что вы не увидите перекошенного страхом лица, на которое вы рассчитывали.

Чезаре скрестил руки.

– Но в конце концов, монсиньор, – после некоторого молчания снова заговорил шевалье, – это я занял ваше место… Это вы убили, а меня заковали в цепи… Честно говоря, мне это кажется несколько нелогичным… Кстати, монсиньор, как чувствует себя ваш отец? Он очень ловок, и за это качество я его уважаю… Редко мне приходилось видеть циничного и коварного мошенника, столь искусно принимающего маску почтенного человека… И до такой степени, что, когда он говорил со мной, я проникся убеждением, что он, возможно, отнюдь не убийца, не отравитель, не клятвопреступник, не лицемер, как о том говорят. Извинитесь, пожалуйста, за меня перед ним, прошу вас…

Чезаре хранил молчание. Он продолжал внимательно и мрачно смотреть на узника. Тогда Рагастен рассмеялся… Странно звучал смех под этими сводами.

– Вы спрашиваете себя, чему я смеюсь, монсиньор? Да над собой. Я не верю, что так далеко может зайти детская наивность, которой я поддался. Представляете, я поначалу принял вас за великого военачальника, а вы оказались всего лишь обыкновенным бродягой… Я видел в ваших руках сверкающий меч, но благородное оружие оказалось стилетом изменника. Но ведь еще есть время стать вам таким, каким я себе представлял великого полководца. Черт побери! Что за восхитительное лицо дикого зверя! Вы в моих глазах всё еще оставались человеком меча! И вот я должен столкнуть вас с пьедестала, который вам так подходил. Вы спустились ко мне, монсиньор, поскольку ничем не отличаетесь от вашего Гарконио. Тот тоже приходил поглядеть, как я умираю… А вы, монсиньор Чезаре? Вы пришли посмотреть, хорошо ли натерли мне запястья цепи вашего карцера, не удовлетворит ли вас некоторая бледность лица узника? Говорите, зачем вы пришли сюда?

– Я пришел предложить вам свободу! – сказал Чезаре.

– Свободу?..

– Да! Вы осуждены… Вы не убивали Франческо… Это я его убил… Всё верно. Но осуждены вы… И вы умрете… Но через какую-то минуту, если я захочу, если вы захотите, я сниму с вас цепи и вы плучите свободу…

– Не понимаю вас…

– Я объясню, – сказал, тяжело дыша, Чезаре. – Эта юная девушка… Беатриче… Вы ее любите?..

– Я люблю ее!..

Рука Чезаре сжала рукоять кинжала. Но он продолжал:

– А она… Отвечайте!.. Она?

– Что вы хотите сказать?

– Я хочу знать, любит ли она вас?

– Ах вот что! Монсиньор, – вскрикнул Рагастен, в глазах которого вдруг сверкнул озорной огонек. – А какое вам до этого дело?

Чезаре приблизился на шаг. Он почувствовал, как его охватывает один из тех приступов бешенства, которые превращали человека в дикое животное, неспособное обуздать свой гнев.

– Ты скажешь, – зарычал он, забыв всю утонченную дипломатическую игру, к которой он готовился. – Ты скажешь!.. Я хочу знать!

Рагастен напрягся в страшном усилии… Внезапная мысль зародила в нем безумную надежду.

– Монсиньор, – холодно ответил он, – вы ошибаетесь… Вы ничего не знаете… А правду я унесу с собой в тот мрачный колодец, куда вы хотите меня сбросить!

– Несчастный! – прорычал Чезаре. – Она была с тобой!.. Ты умрешь!..

И в то же мгновение он ринулся на Рагастена с поднятым кинжалом. Рагастен ожидал этого порыва. Молниеносным движением он выпрямился и схватил Чезаре за руку. Казалось, цепи больше не мешали ему.

Чезаре пытался рывком освободиться. Но другая рука Рагастена уже схватила его за горло. И Чезаре почувствовал, как железные пальцы душат его.

– Ты у меня в руках! – охрипшим от радости голосом выкрикнул Рагастен.

Борьба длилась не больше полминуты. Одной рукой Рагастен вывернул кинжал Чезаре, а другой так сдавил шею противника, что хрустнули позвонки. Чезаре сначала выпустил кинжал, а потом упал на колени.

Рагастен не разжимал объятий. Послышался хрип, потом Чезаре упал на пол, не подавая признаков жизни. Рагастен лихорадочно обыскал его. Он даже подпрыгнул от бессознательной радости, подавив в себе торжествующий вопль. Его рука нащупала на поясе Чезаре маленький железный ключ.

Рагастен вставил его в кандалы, сжимавшие его левую руку… Через несколько секунд оковы были сняты. Тогда Рагастен наклонился над Чезаре.

– Он придет в себя, – пробормотал шевалье. – Ах, если бы у меня была душа Борджиа!.. Мне ведь представился очень удобный случай… Какую услугу я оказал бы человечеству, завершив то, что начали мои пальцы… Ба!.. Но это совсем не мое дело…

Пока он так говорил, Рагастен отцепил пояс Чезаре и надел его на себя. Потом нахлобучил на голову черную бархатную шапочку, обычный головной убор папского сына. Наконец он завернулся в плащ монсиньора.

– Мне кажется, – рассмеялся он, – что я буду весьма представительным Чезаре.

Он бросил последний взгляд на распростертого герцога и направился к двери. Но тут он ударил себя по лбу и вернулся. Он склонился и в течение минуты занимался странным делом… Слышался только звон цепей. Распрямившись, он беззвучно рассмеялся: он закрепил кандалы на запястьях и лодыжках Чезаре. Борджиа оказался точно в том положении, в каком Рагастен находился четверть часа назад!

Рагастен вышел из камеры. Направо – коридор, освещенный светом горевшего в камере факела, продолжался всего на несколько шагов. В нижней части стены, перегораживавшей коридор, виднелась закругленная дыра. Рагастен приблизился к ней.

– А! – сказал он, содрогнувшись. – Вот та сточная яма, о которой шла речь! Тысяча чертей!.. Чезаре Борджиа не лишен воображения!.. Да там заплесневеешь!.. Хорошенькую каналью выбрал я себе в покровители.

И он отошел с выражением ужаса и отвращения.

Налево коридор уходил на пятнадцать шагов, до подножия каменной лестницы, нижние ступени которой он заметил в тусклом свете, доходившем из камеры. Он быстро направился туда и стал подниматься.

Внезапно появился свет. Рагастен уже поднялся на верхнюю ступеньку лестницы. Там стоял тюремщик с потайным фонарем в руке. Рагастен, завернувшись в плащ Чезаре и сжимая рукоять кинжала, пошел прямо на тюремщика. Тот перегнулся пополам.

– Монсиньор желает, чтобы ему посветили? – спросил тюремщик.

Рагастен не удостоил его ответом и стал подниматься по второй лестнице.

Тюремщик был убежден, что монсиньор желает оставаться в одиночестве, потому что не удостоил его ответом. Он не сдвинулся с места.

В конце второй лестницы никого не было. Рагастен вздохнул свободнее. Оставалось миновать всего один этаж. Еще одна лестница – и он будет на свободе!..

Рагастен начал поднимался, но не миновал он и трех ступенек, как остановился. Холодный пот выступил на лбу…Кто-то спускался по узкой лестнице.

Рагастен застыл в неподвижности. Убийство было противно его тонкой натуре, но ведь здесь речь шла о его жизни! Если тот, кто спускается, узнает шевалье, придется убить его. Вскоре Рагастен увидел свет фонаря прямо перед собой. Вскоре показался и неизвестный посетитель. Шевалье надвинул шапочку на глаза и натянул плащ на нос.

– Брат! – услышал он глухой голос.

Рагастен поднял глаза.

– Женщина! – прошептал он. – Лукреция!

Сделанное им движение открыло его лицо. Лукреция его узнала. Она удивленно взмахнула рукой. А потом, с лукавой усмешкой, сказала:

– Мне кажется, что это синьор шевалье де Рагастен?

– Он самый, синьора…

И в ту же секунду он выхватил из ножен кинжал, готовясь умереть, но прежде вероятнее всего заколоть противницу, если только герцогиня позовет на помощь…

– Полагаю, что вы спаслись, дорогой мой шевалье? – продолжала Лукреция, уже очнувшаяся от изумления.

– Синьора, я так скучал в конуре, куда меня запихнул ваш отец…

– И вы испытываете нужду прогуляться на свежем воздухе?

– Верно, синьора!.. А кроме того, мне необходимо сделать один отсроченный визит…

– Визит? К кому же?.. По дороге во Францию?

– Нет, синьора, к вам!

– Ко мне?

– Увы!.. Самоуверенность моя велика… Но я возомнил, что вы не можете забыть рандеву, которое вы дали мне в Веселом дворце, оказав скромному шевалье великую честь… Вижу по вашему хмурому виду, синьора, вы рассердились на меня за то, что я не пришел к вам в тот вечер… Простите меня… Синьор отец ваш нашел мне занятие, которое и в самом деле мне помешало…

– И вы шли ко мне? – спросила Лукреция, удивленная его спокойствием и непринужденностью.

– Я сказал вам об этом, синьора.

Лукреция на несколько секунд задумалась.

– Ну, ладно, идемте, – внезапно произнесла она.

– Следую за вами, синьора.

Лукреция посмотрела ему в глаза.

– Должна вас предупредить, шевалье, что наверху этой лестницы находится кордегардия. Там помещаются офицер и двадцать солдат, вооруженных протазанами и аркебузами… А за кордегардией придется пересечь парадный двор. Вы рискуете встретить там немало любопытных… После парадного двора надо преодолеть пост и заставить открыть вам ворота… В одиночку вы не сделаете и десятка шагов, как вас узнают и арестуют… Наконец, должна вам сказать: когда вы окажетесь за пределами замка и случайно новое спешное занятие вынудит вас отложить визит…

– О, синьора! – серьезно прервал ее шевалье. – С того момента, как вы окажете мне честь сопровождать вас до самого вашего дворца, не будет в целом мире такого занятия, которое заставило бы меня покинуть ваше общество. Даже необходимость избегать смертельной дружбы мужчин вашего рода!

Лукреция вздрогнула. «Вот это мужчина!» – подумала она. А вслух сказала:

– Идемте!

Как сказала герцогиня, наверху лестницы была кордегардия. Лукреция открыла дверь и вошла, опираясь на руку Рагастена. Офицер, командовавший постом, отдал приказ; двадцать солдат, с оружием к ноге, вытянулись в две шеренги.

– Ах, брат мой, – громко сказала Лукреция, – я так счастлива, что встретила вас здесь… Эти подземелья так напугали меня… Я впредь отказываюсь посещать их, по меньшей мере ночью… Я ведь так труслива…

Офицер открыл дверь, выходившую во двор и низко поклонился. Мгновение спустя Лукреция и Рагастен оказались во дворе.

Рагастен с наслаждением вдыхал ночное благоухание. Они подошли к главным воротам замка. И там находился пост под командой офицера. Только этот пост был вдвое многочисленнее караула в кордегардии. При виде Лукреции и того, кого они приняли за Чезаре, совершили тот же церемониал. Наконец они прошли через ворота и остановились на площади.

– Черт возьми! – воскликнул Рагастен и глубоко вздохнул.