Сразу же после встречи в Тиволи Чезаре Борджиа, закованный в стальные латы, окруженный швейцарской гвардией (а эти крепко сложенные парни, тяжелые пехотинцы, лично отобранные Чезаре, один к одному, были объединены в отдельный полк), сопровождаемый эскортом из двадцати синьоров, составлявших его штаб, дал сигнал к выступлению.

Войско, ощетинившись оружием, огромной змеей углубилось в горные ущелья. В авангарде шли два полка пьемонтцев: бородатых коренастых солдат со звериным взглядом; они орали прощальные песни, постукивая короткими копьями и двусторонними мечами. За ними везли легкие пушки и бомбарды; их тянули мулы, которых нещадно лупил ловкий калабриец. Рядом с орудиями шли артиллеристы: гигантского роста немцы с длинными окладистыми бородами.

Сразу за пушками шли алебардщики, настоящие великаны, которых Чезаре навербовал во Фландрии. Эти воины шли тяжелой поступью, не думая о предстоящих сражениях и едва ли зная, за кого им предстоит умирать. За ними следовал полк массивных романских аркебузиров. Далее шли швейцарцы, грузные и безрзличные ко всему, монотонно напевающие какой-то пастушеский мотив. Среди них ехал на коне Чезаре. За швейцарцами двигались другие полки, арьергард составляла блистающая стальными латами конница.

Шествие замыкали лазаретные фургоны и повозки с палатками и продовольствием. Их эскортировала легкая конница: те же романцы на низеньких лошадях, вооруженные только широкими палашами и – для защиты – легкими щитами.

Чезаре был мрачен. Зрачки его горели злым огнем. Ноздри вдыхали резкие запахи этого марширующего людского скопища. Вождь был в своей стихии. Однако, несмотря на физическую веселость выступления в поход, несмотря на гордость, порывами находившую на него, когда с какой-нибудь высотки полководцу открывалось суровое зрелище его армии, несмотря на непоколебимую уверенность в победе, которая должна была сделать его королем, Чезаре был мрачен.

Два имени беспрестанно тревожили его мозг: Рагастен и Примавера.

Позади него придворные весело обсуждали начавшуюся кампанию. Чезаре слушал их предложения, иногда односложно одобрял их. Но беседа всё время возвращалась к предстоящим грабежам. Их обсуждали в мельчайших деталях.

Порой Чезаре подъезжал к Лукреции. Она удобно устроилась в дорожной повозке, которую окружала личная гвардия герцогини. Время она проводила в мечтах или за чтением.

Возле повозки шагал монах Гарконио, еще бледный после ранения, и Лукреция часто перекидывалась с ним фразами, но так тихо, чтобы никто ничего не расслышал. Всякий раз, когда Чезаре приближался к сестре, беседа резко обрывалась.

Армия шла регулярными переходами. Однажды вечером, после многодневного медленного марша, войско остановилось на широкой равнине; планомерно раскинули палатки. Потом вокруг лагеря немедленно начали рыть ров. В конце равнины, среди скал, открывалось ущелье, ведущее к Монтефорте.

На следующий вечер Чезаре захотел встретиться с сестрой. Он нашел ее в великолепном шатре, установленном по ее особому указанию. Но Лукреции в шатре не оказалось. Она не появилась и ночью. Наутро Чезаре осознал происшедшее: Лукреция исчезла.

«Она испугалась и решила вернуться в Тиволи», – подумал он.

Чезаре решил вызвать дона Гарконио и допросить его. Монаха тщетно искали по всему лагерю; он тоже исчез.