Прошло три года.

В обширных и величественных садах дворца графов Альма, в Монтефорте, теплым летним вечером отдыхали хозяева старинного палаццо. Главный эконом, маэстро Джакомо, наблюдал за слугами, разносившими прохладительные напитки, а капитан дворцовой стражи синьор Спадакаппа, опираясь на свою длинную шпагу, созерцал открывавшуюся перед его глазами картину.

На скамье сидели Примавера и Розита. В десяти шагах от скамьи Рафаэль Санцио стоял за мольбертом и заканчивал картину. У ног Примаверы крутился годовалый ребенок. Его назвали Манфредо в память о князе, родовое имя которого носила Примавера; это был сын Рагастена и Беатриче. Ребенок полз в направлении двух мужчин, беседовавших в сторонке. Это были шевалье де Рагастен, граф Альма, синьор ди Монтефорте и его друг Макиавелли.

Мечтатель Макиавелли развивал свою мысль:

– Вы нанесли жестокий удар папству… Впрочем, в нашем старом мире всё трещит и разлаживается… С семейством Борджиа покончено. Лукреция укрылась в Ферраре и пытается женить на себе бедного герцога; свое хроническое безумие она применяет для расходования миллионов, которые когда-то украла у римлян. Чезаре ведет войну в отдаленных провинциях и медленно умирает от раны, которая открывается при малейшем усилии… Оживились искусства, философия, науки. Можно сказать, что мир свободно вздохнул, что он возрождается… Да, это подлинное Возрождение…

Рагастен перестал слушать друга, он улыбнулся Примавере и следил за передвижением сына. А Макиавелли продолжал:

– Это и в самом деле новая эра…

В этот момент малышка Манфредо дополз наконец до отцовской ноги и попытался забраться на нее. Рагастен подхватил его на руки и прошептал:

– Возрождение!..