Однако перенесемся немного назад. Ловкость и сообразительность лишь завтра помогут шевалье де Пардальяну выбраться из тюрьмы. Пока же заглянем в храм Сен-Жермен л'Озеруа, где происходят немаловажные события.
Уже девять часов вечера. Только что закончилась проповедь. Ее слушало множество людей; большой храм был набит битком. Толпа собралась, чтобы внимать словам красивого монаха высокого роста, с изысканными манерами истинного придворного. Черно-белое одеяние, говорившее о принадлежности к ордену кармелитов, лишь подчеркивало естественную грацию этого человека.
Звали монаха — преподобный Панигарола. Еще молодой, он казался строгим аскетом, что немного охлаждало не вполне религиозный пыл очаровательных прихожанок.
Но он, и правда, был поразительно красив; одним-единственным жестом он мог приковать к себе внимание слушателей. Когда Панигарола воздевал руки горе, а голос его гремел под сводами собора, толпа цепенела от восхищения.
Но больше всего горожан восторгала отвага монаха: он обличал пороки и заблуждения, обрушиваясь в своих проповедях даже на короля. Панигарола, не таясь, требовал искоренить ересь и истребить протестантов. Он изливал потоки злобной ненависти на королеву Наварры Жанну д'Альбре и ее сына Генриха, на адмирала Колиньи и всех его сторонников. А людей вроде короля Карла, достаточно терпимо относившихся к гугенотам, монах называл тайными врагами католической церкви.
Женщины внимали Панигароле как зачарованные, разглядывая проповедника с трепетным волнением. Простолюдинки думали, что он святой, призванный Екатериной Медичи из Италии спасать Францию и искупать прегрешения французов. Но почти все знатные дамы, не пропускавшие ни одной проповеди Панигаролы, видели в нем не просто святого, они понимали, что перед ними человек, совершивший множество грехов, и, как истинные христианки, считали своим долгом простить ему множество неправедных поступков…
Они же хорошо помнили неотразимого маркиза де Пани-Гарола! Он был участником всех пиров и всех балов; заслужил славу отчаянного задиры и прикончил на дуэлях человек шесть или семь; не вылезал из кабаков и притонов, восхищая всех вокруг очаровательной наглостью, безумной расточительностью и дерзким легкомыслием. А затем он вдруг пропал.
Через некоторое время Панигарола опять объявился в Париже, но уже в рясе кармелита. Теперь он стал еще более красивым и еще более опасным: с уст, пленявших недавно обольстительной улыбкой, срывались ныне грозные призывы и страшные проклятия.
Распаленная речами монаха, толпа выплеснулась из храма, и на улице послышались крики: «Бей еретиков!» В соборе молились лишь несколько женщин, преклонивших колена недалеко от исповедальни. Но подошедший к ним служитель объявил, что преподобный Панигарола очень утомлен и отпускать грехи сегодня не будет. Огорченные богомолки поплелись к выходу, но две дамы так и не двинулись с места.
Одна из оставшихся была юной красавицей; прелесть ее лица не могла скрыть даже длинная темная вуаль. Девушка целиком погрузилась в молитву, низко склонив голову и опустив глаза. Когда проповедник неслышно, будто не касаясь пола, вновь вошел в храм, вторая женщина дернула прекрасную богомолку за рукав и тихо сказала:
— Он здесь, Алиса.
Алиса де Люс оглянулась и затрепетала. Панигарола проскользнул мимо нее и исчез в исповедальне.
— Торопитесь, он ожидает вас! — прошептала особа, сопровождавшая Алису. — Я все устроила…
— Ах, Лаура, мне страшно, — срывающимся голосом промолвила Алиса. — Ты не открыла ему моего имени?..
— Что вы, разумеется, нет.
Алиса шагнула в исповедальню и опустилась на колени, прижавшись лбом к легкой деревянной решетке, за которой угадывался силуэт монаха. В исповедальне царил полумрак, и красавица едва могла разглядеть преподобного отца.
Просторный неф собора уже погрузился в полумрак. У алтаря горела свеча — это сторож наводил порядок после мессы. Высокие своды тонули во тьме, и малейший шум странным эхом отзывался в наступившей тишине.
К тому же Алиса опустила на лицо вуаль и не опасалась, что монах узнает ее.
Панигарола тем временем бормотал молитвы; потом он спокойно обратился к прихожанке:
— Говорите, мадам…
«Он не догадывается, кто я, — подумала Алиса. — Попробую ошеломить его, так легче добиться от него того, что мне нужно…»
У Алисы на миг перехватило дыхание, однако, поборов волнение, она зашептала:
— Маркиз де Пани-Гарола, я — Алиса де Люс. Я та, кого вы любили и, возможно, все еще продолжаете любить… Дама вашего сердца взывает к вам, прося о помощи…
Она снова замолчала, возможно, ожидая от исповедника хоть какого-нибудь ответа, но фигура монаха за легкой решеткой оставалась неподвижной, казалось, кармелит обратился в каменную статую, из тех, что в вечном безмолвии застыли в нишах храмов и соборов…
— Продолжайте, мадам, — с прежним спокойствием произнес монах.
Алиса задрожала от страха и отчаяния. Она почувствовала, что мужчина, которого отделяла от нее деревянная решетка, холоден, как могильная плита.
— Клеман, вы что, не узнаете мой голос? — горячо воскликнула красавица.
— Клеман умер, мадам, как умер и маркиз де Пани-Гарола. Вы видите перед собой лишь ничтожнейшего из слуг Господа. Говоря со мной, вы говорите через меня с Богом, я же могу только молить Его, чтобы Он был милостив к вам, если вы того достойны.
Алиса отпрянула. Она хотела вскочить и убежать, но вовремя одумалась. Последствия ее бегства могли быть ужасными. Молодая женщина опустила голову и медленно произнесла:
— Я не могу поверить, что вы не помните о чувствах, связывавших нас.
— Мадам, если вы не оставите эту тему, я буду вынужден немедленно покинуть вас.
— Ах нет, не уходите! Мне нужно поговорить с вами.
— Но помните — вас слышит Всевышний.
— Да-да, конечно… Позвольте мне исповедаться, святой отец… Тогда вы поймете, наказана ли я за свои прежние грехи и заблуждения… Поймете, полную ли чашу страданий довелось мне испить во искупление моих злодеяний…
— Рассказывайте же, дочь моя…
— Начну я со своих прегрешений, а позже поведаю и о карах, которые ниспослал мне Господь. Итак, я была юной (мне едва минуло шестнадцать) и прелестной… Всесильная королева заметила меня и приблизила к себе. Я стала ее фрейлиной. Я ведь росла сиротой, давно потеряв и мать, и отца, а ее величество обещала, что заменит мне родителей, что рядом с ней я почувствую себя обожаемой дочерью…
В те времена многие молодые дворяне объяснялись мне в любви, но сердце мое молчало… Меня пленяла роскошь, бесценные ткани, дорогие украшения, но я была нищей… Королева разжигала мою алчность богатыми подарками, сулила целое состояние… И я присягнула, что стану покорно выполнять все ее приказы… Таково было мое первое злодеяние: я едва не лишилась рассудка, завидев шкатулку с драгоценностями, и, не раздумывая, продала душу дьяволу за право владеть этими алмазами, за возможность красоваться в бриллиантах…
О да! Я, и правда, продала свою душу! Как-то королева привела меня в свою часовню и достала из тайника ларец, набитый жемчугами, изумрудами, рубинами, бриллиантами… Она заявила, что все это великолепие станет моим — после того, как я исполню ее приказание… Камни околдовали меня, голова закружилась, лицо горело… К я вскричала: «Я готова на все, ваше величество!..» Королева засмеялась, сжала мой локоть и увлекла меня в покои, находившиеся рядом с часовней; здесь она чуть отодвинула драпировку, скрывавшую дверь; за дверью я увидела широкую галерею, смежную с апартаментами короля… В то время по галерее прохаживались придворные из свиты его величества; всех их я хорошо знала. Королева показала на одного из дворян и проговорила: «Добейся любви этого мужчины!»
Месяц спустя, — чуть слышно прошептала Алиса, — месяц спустя он стал моим любовником…
Монах холодно осведомился:
— И как же было его имя?
— Вы намекаете на то, святой отец, что у меня было немало любовников и нелишне уточнить, кого я имею в виду? Хорошо: его имя — Клеман-Жак де Пани-Гарола… Маркиз, только что прибывший во Францию из Италии… По-моему, вы были немного знакомы с ним, отец мой!
— Дальше, дочь моя! — спокойно сказал монах. — Вы, разумеется, отдали маркизу свое сердце? Если все ваше прегрешение заключается только в этом, Бог, несомненно, простит вас. Всевышний благосклонен к влюбленным… и я отпускаю вам этот грех…
— Вы можете насмехаться надо мной сколько угодно, но вам придется услышать правду: я не любила этого человека!
Теперь вздрогнул монах. Он подавил глубокий вздох. Маркиз де Пани-Гарола был молод, прекрасен, обладал утонченными манерами и дерзкой отвагой. Казалось, ни одна женщина не может устоять перед ним, но Алиса де Люс его не любила…
— А он? — хрипло спросил исповедник.
— Он… Он обожал меня, он меня боготворил… Так мне кажется… В общем, год спустя у меня родился ребенок, отцом которого был он. Малыш появился на свет в крошечном домике на улице де Ла Аш; этот дом я получила в дар от королевы… Все было окружено глубокой тайной… Маркиз забрал младенца…
— Ясно, — голос монаха дрожал от гнева. — Проснулась несколько запоздалая материнская любовь, а с ней и угрызения совести. Вам захотелось узнать, что же случилось с малышом… Могу сказать вам, что я каждый вечер встречаюсь с ним…
— Так значит, он не умер! — воскликнула Алиса. — Вы обманули меня… Но теперь не таите от меня ничего!
Монах молчал.
— Говорите, иначе я закричу, подниму такой шум, что сбежится вся округа!..
— Тише! — приказал Панигарола. — Тише, иначе я сейчас уйду!
Алиса зарыдала:
— Пощадите, пощадите меня! Пожалейте, откройте мне: где мой ребенок?
— Мальчик жив — такова была воля Божья… Возможно, Всевышний пожелал сделать этого ребенка орудием своего возмездия. Отец малыша, известный вам маркиз, молодой дворянин, сколь блистательный, столь и наивный, передал новорожденного кормилице. Младенца крестили…
— И какое имя ему дали? — тихо прошептала Алиса.
— Отец нарек его своим именем: Жак-Клеман.
— Но где же он теперь? Где?!
— Воспитывается в одном парижском монастыре… Я ведь сказал вам: этот ребенок принадлежит Богу, и, возможно, Он предназначил мальчика для великой цели! Это все, что вас интересовало?
Взволнованная Алиса была не в силах вымолвить ни слова.
А монах, стараясь совладать с обуревавшими его чувствами, говорил с нескрываемой болью:
— Вы желали встретиться со мной, Алиса! Так выслушайте же и вы меня! Появившись здесь, вы смутили тот могильный покой, в котором, словно в ледяном панцире, застыло мое сердце. Разумеется, вы считали, что ваш сын мертв, и, решив исповедаться, пришли просить, чтобы я даровал вам отпущение греха, которого вы не совершали.
Алиса хотела что-то сказать, но монах не позволил ей заговорить.
— А вы не полюбопытствовали, почему я избрал для мальчика именно такую судьбу? — страстно продолжал он. — Вас не удивило, что, унеся младенца, я больше не вернулся к вам? Вы не спросили себя, отчего я бросился в пучину разврата? И почему добровольно заперся сейчас в этой темнице — монашеской келье?
— Клеман, — зарыдала Алиса, — я постоянно страдала из-за этого. Услышав, где вас можно найти, я сразу кинулась сюда и упала перед вами на колени. Мне немало известно о вас, именно поэтому я поспешила к вам и прошу…
— Продолжайте же! Продолжайте! — воскликнул монах. — Не скрывайте от меня ничего… Расскажите, что заставило вас совершить это злодеяние. Тогда я сумею понять, вправе ли я дать вам отпущение грехов.
Прерывающимся от рыданий голосом, сбиваясь и глотая слезы, Алиса поведала свою горькую историю.
— Королева думала, что ее противники, во главе которых стоит Монморанси, хотят найти в Италии единомышленников. Ей сообщили, что вы прибыли в Париж, проследовав через Верону, Мантую, Парму и Венецию. Вас заметили в обществе герцога Франсуа де Монморанси… Королева подозревала, что зреет какой-то заговор, и стремилась получить доказательства. Вот потому-то я обольстила вас… и стала преступницей…
— А теперь, — прохрипел исповедник, — расскажите о вашем злодеянии.
— Как-то ночью, когда, доведенный до изнеможения моими ласками, вы погрузились в глубокий сон, я воспользовалась вашей неосторожностью и…
Голос Алисы прервался. Она не могла заставить себя продолжать.
— Вам страшно признаться в том, что вы сделали! Но я освежу вашу память! — грозно проговорил Панигарола. — Вы воспользовались моей неосторожностью и украли все мои письма, а на другой день они уже лежали перед Екатериной Медичи. Я быстро обнаружил пропажу. И вскоре уже не сомневался: женщина, которую я боготворил, — только подлая шпионка, и ничего более!
— Сжальтесь! — умоляла Алиса. — Я так страдаю!
— К счастью, ничего опасного в этих письмах не было. И все же маршалу Монморанси пришлось спешно уехать из Парижа. Над десятком дворян нависла смертельная угроза. Я уже не вспоминаю о том, что ожидало меня самого!..
— О, сжальтесь! Не говорите об этом!
— А пару месяцев спустя на свет появился ребенок… Тогда я уже придумал, как отомстить вам.
— И месть ваша была ужасной… — закрыла лицо руками Алиса. — Роды едва не стоили мне жизни, я лежала в горячке, бредила… Вы же воспользовались моим состоянием и принудили меня написать признание, в котором я утверждала, будто убила собственного сына!
— Но ведь именно это мы и собирались сделать! Вы же не протестовали, когда я заявил, что ночью вынесу малыша из дома и брошу в Сену! Вы оказались подлой любовницей и жестокой матерью, а теперь хотите переложить всю вину на меня!..
— О нет, нет! Я ни в чем не обвиняю вас, я лишь униженно прошу… Возможно, вы имели право мстить мне — но месть была столь чудовищной!.. А это признание! Оно в любую минуту может привести меня на эшафот! Я оказалась в вашей власти, мне грозила смерть, вы же… вы же передали эту бумагу Екатерине Медичи…
— Да! Я поступил именно так! — холодно кивнул монах.
— А известно ли тебе, к чему это привело? Известно? Я стала рабой королевы, ее слепым орудием. Екатерина приказала мне обольстить Франсуа де Монморанси! Я попробовала, но ничего не получилось: он равнодушен и холоден, словно статуя. Тогда я соблазнила его брата Анри… Были у меня и другие любовники. Но больше я так жить не могу, я не в состоянии и дальше совершать все эти гнусности, все эти злодейства!..
— Ну так что же, — мрачно усмехнулся монах, — теперь вы можете обрести свободу. Сегодня вы узнали, что ваш сын жив, а вы ни в чем не повинны.
— У вас камень вместо сердца, а ваша месть страшнее самой страшной пытки, — заплакала Алиса.
— Вы сами избрали свой жизненный путь, я же лишь помог вам избавиться от последних сомнений, только и всего!
— Боже, как вы жестоки!
— Но, возможно, в моей душе еще тлеет искра жалости! — вскричал исповедник. — О чем вы собирались просить меня?
Услышав это, Алиса подняла на монаха глаза, в которых вновь засветилась робкая надежда.
— О, если бы моя мечта осуществилась! — прошептала измученная женщина.
— Так говорите же, чем я могу помочь вам?
— Ах, Клеман, в ваших силах спасти меня! Клеман, ты вправе меня ненавидеть, но будь милосерден, прости меня, вырви из этой страшной неволи, разбей оковы смертельного ужаса и леденящего душу отчаяния… Для этого тебе надо произнести всего одно слово!..
— Но каким же образом я могу освободить вас? — удивился Панигарола.
— Ах, ты можешь все… Умоляю тебя, Клеман, ведь когда-то ты любил меня… Я не понимаю, что за отношения у тебя сейчас с Екатериной, но знаю, что она обожает тебя… В былые дни она считала тебя заговорщиком, а теперь, не сомневаюсь, ни в чем тебе не откажет… Попроси — и она отдаст то мое признание…
— Так вот ради чего вы разыскали меня…
— Да! — Алиса не сводила с монаха взволнованного взгляда.
— Вы правы… Королева действительно прислушивается ко мне, и я могу обратиться к королеве. Стоит мне попросить, и Екатерина Медичи вернет письмо. Через несколько часов я передам его вам, Алиса, вы сожжете документ — и обретете свободу…
— Господи, я знала, знала, что у тебя доброе сердце, Клеман… Я сойду с ума от радости…
— Итак, я попрошу письмо…
— Благослови тебя Бог, Клеман…
— Но с одним условием…
— Все, что пожелаешь! Я выполню любые твои требования!
— Условие совсем простое: вы должны доказать мне, что для вас жизненно важно завладеть этой бумагой именно теперь…
Зрачки Алисы расширились от ужаса, и она испуганно пролепетала:
— Но я ведь уже все объяснила… Вам известно, сколько я выстрадала…
— Однако вы ни словом не обмолвились о настоящей причине…
— Поверьте мне, я не скрыла от вас ничего!
— Вы вынуждаете меня заставить вас исповедаться. Я понимаю, Алиса, вы жаждете освободиться и терзаетесь, ибо раньше вы торговали своим телом и сердце ваше не трепетало при этом от смущения, нынче же вы полюбили! Да, наконец-то вы любите! Не правда ли, Алиса? Стоит ли произносить имя вашего любимого? Это граф де Марийяк! И вы, разумеется, мечтаете обрести свободу…
— Да, вы не ошиблись! — срывающимся от волнения голосом проговорила Алиса. — Да, я люблю, пылко, страстно, безумно! Люблю впервые в жизни. Так не губи же мою любовь! Ведь я тебя больше не интересую! Твоя месть свершилась! Я мучилась, я сполна расплатилась за свои преступления… Теперь я скроюсь, исчезну из твоей жизни… О, Клеман, вспомни, ты же когда-то любил меня… Во имя своей давней любви — помоги мне!
Панигарола безмолвствовал.
— О, ответь же мне, ответь! — ломала руки Алиса.
— Что ж, слушайте, — откликнулся монах, и страдание страшно исказило его голос. — Вы умоляете меня отправиться к Екатерине и взять у нее порочащий вас документ? Так вот: я не могу этого сделать. Королева едва терпит меня. Зря вы решили, что я пользуюсь ее благосклонностью. Я не стал разубеждать вас только потому, что хотел заставить вас рассказать мне все. Я уже долгое время не встречался с Екатериной Медичи и, видимо, больше никогда не встречусь.
Панигарола говорил, но Алиса ощущала, что его мысли витают где-то далеко. Молодой женщине казалось, что она летит в темную бездну. Алиса была в смятении и напрасно силилась понять, что втолковывает ей ее первый любовник.
— Так вы отказываетесь помочь мне! — пробормотала несчастная.
— Помочь вам?! — в ярости вскричал монах. — Стало быть, мне, истерзанному нечеловеческими муками, надо еще и радоваться, глядя, как вы милуетесь с Марийяком, надо своими руками устроить ваше счастье! Стало быть, мне надо допустить, чтобы Марийяк любил вас!
Лишь теперь Алиса поняла, что видит перед собой не проповедника Панигаролу, не доброго слугу Господа, не монаха, нашедшего утешение в молитвах… Перед ней был прежний маркиз де Пани-Гарола, которого, как и раньше, обуревала бешеная страсть… Осознав это, Алиса де Люс едва не закричала от горя…
Ужасная догадка вдруг поразила ее: как Панигарола узнал имя человека, которого она почитала своим будущим мужем? Монах увидел, какую боль причиняют Алисе его слова, и решил ей открыться:
— Неужели вы надеялись, что я хоть на мгновение упущу вас из виду? Я не покидал своей кельи, но мне было известно о каждом вашем шаге, каждом слове, каждом вздохе. Я прекрасно осведомлен обо всех ваших подлостях, обо всех злодеяниях. Может, назвать вам имена всех ваших любовников? И дело тут вовсе не в ревности. Отдавая вас во власть королевы, я отлично осознавал, что совершаю. Это была месть… А сегодня вы приходите ко мне и хотите, чтобы я устроил ваше счастье и счастье вашего возлюбленного. Я рассказал вам о нашем сыне, надеясь, что хоть известие о ребенке тронет ваше сердце. Тогда, возможно, я сумел бы наконец забыть вас, хотя простить не смог бы никогда. Но вас волнует лишь любовь! Несчастная! Ты мечтала о сострадании, ты явилась ко мне за отпущением грехов! Я же вместо этого проклинаю тебя!
Монах вскочил и вылетел из исповедальни. Он промчался по храму, на мгновение застыл перед величественным алтарем, в отчаянной мольбе простерев к нему руки, и, рыдая, скрылся за колоннами словно привидение.
А Алиса упала в исповедальне без чувств. Там ее и обнаружила Лаура. Тонкие губы горничной изогнулись в легкой усмешке. Она привела Алису в чувство, помогла ей встать и проговорила:
— Поспешим отсюда, дитя мое. Здесь скопилось слишком много воспоминаний о злодеяниях, ужасе и боли!