Шевалье де Пардальян отвел Деодата во дворец Колиньи. Уже наступила полночь. Марийяк, угнетенный свиданием с Екатериной Медичи, всю дорогу безмолвствовал. Лишь у ворот особняка Колиньи граф встрепенулся и пригласил приятеля к себе. Шевалье не стал спорить…

Марийяк велел слугам разбудить короля Наваррского, Колиньи и их соратников.

Будущий Генрих IV спал глубоким сном; его еле растолкали. Король Наваррский спросонья вскочил с постели, схватил шпагу и крикнул:

— Уже напали?

— Нет, сир. Пришел граф де Марийяк и желает сообщить вам нечто исключительно важное.

Генрих Беарнский отбросил шпагу и облегченно вздохнул. Однако, одеваясь, он все еще волновался и подшучивал над собой:

— Что это я так перепугался? Весь трясусь, а ведь то ли мне еще придется увидеть!

Король Генрих обладал исключительным присутствием духа, но, как и многие нервные натуры, он не мог преодолеть страха перед болью и кровью. Впрочем, сражался он отважно.

Как только все собрались, Деодат объявил, что Екатерина Медичи знает, где они прячутся.

— Необходимо немедленно скрыться, — хладнокровно предложил адмирал.

— Нет, лучше не трогаться с места, — явно волнуясь, но не теряя присутствия духа, проговорил Генрих Наваррский. — Возможно, дом уже окружен. Если же нет, стало быть, Екатерина что-то задумала, и нам обязательно нужно разузнать, какие планы она вынашивает.

— По-моему, его величество абсолютно прав, — кивнул Марийяк.

Граф подробно пересказал свой разговор с королевой-матерью. После бурного обсуждения все сошлись на том, что надо срочно доложить о беседе с Екатериной Жанне д'Альбре, главе партии гугенотов. Адмирал Колиньи, страстно желавший мира, искренне обрадовался, что Екатерина хочет помочь протестантам в Нидерландах. Марийяку предложили не мешкая мчаться к Жанне д'Альбре.

Деодат растолкал Пардальяна, который, ожидая друга в пустой комнате, заснул в кресле, и сообщил ему о своем отъезде.

— Я хочу вас кое о чем попросить, друг мой, — промолвил Марийяк. — Я буду отсутствовать около месяца. Я просто счастлив, что успел представить вас Алисе. Умоляю вас, навестите ее и объясните, что я отправился к королеве Наваррской. Заверьте Алису, что, встретившись с мадам Жанной, я обязательно поведаю ей о нашей любви. Пусть мысль об этом утешает мою милую в горькие дни разлуки. Жанна д'Альбре скоро появится в Париже. Не сомневаюсь, что тогда уже ничто не помешает нашей свадьбе.

Друзья еще целый час толковали о самом важном: Жан говорил о Лоизе, а Марийяк — об Алисе де Люс. На прощание молодые люди крепко обнялись, и шевалье де Пардальян поспешил во дворец Монморанси, мечтая добраться до постели.

Марийяк же, как и было решено, с первыми лучами солнца отправился в дорогу.

Через пару дней по столице поползли слухи, что непрочный Сен-Жерменский мир скоро будет подкреплен куда более серьезными соглашениями. Более того, в городе узнали, что Генрих, король Наварры, берет в жены Маргариту Французскую и в честь свадьбы в Париже ожидается грандиозный праздник. В торжествах примут участие не только сама Жанна д'Альбре, но и все влиятельные лица из партии гугенотов.

Королева повторяла всем и каждому, что проливать реки крови во имя веры — настоящее преступление. Король охотился на кабанов, выбросив из головы все войны на свете. В церквах проповедники прекратили натравливать толпу на гугенотов. Притихли даже самые рьяные защитники католической веры.

Народ же, наш добрый народ искренне удивлялся, с чего это при дворе так полюбили гугенотов. Парижане прекрасно помнили, что королева собиралась истребить еретиков — всех до единого. Парижская чернь была несколько разочарована; религиозный фанатизм толпы бурлил, не находя выхода.

Как бы то ни было, к концу июня гугеноты уже открыто прогуливались по столице. А вскоре стало известно, что прибыл господин адмирал Колиньи и (совершенно невероятная вещь!) герцог де Гиз облобызал сурового старца.

Но всему свое время. Не будем же, читатель, забегать вперед, как говаривали в старых романах!

Шевалье де Пардальян сутками метался по городу, расспрашивал, искал, но все напрасно: Лоиза и ее мать словно испарились. Маршал де Монморанси становился все угрюмее; он уже утратил последнюю надежду. А несчастный шевалье начал подозревать, что Жанну и Лоизу прячут теперь в провинции, в какой-нибудь глухой деревне.

Пардальян-старший не прислал ни одной весточки, да и сам не показывался.

Шевалье несколько раз пытался проникнуть во дворец Мем тем же способом, что и раньше. Но напрасно крутился он вокруг жилища Данвиля; никто не попадался ему навстречу: ни хорошенькая Жаннетта, ни туповатый Жилло, ни надутый господин интендант Жиль. Ворота дворца оставались запертыми, света в окнах не было.

Марийяк же покинул Париж, расставшись с другом; он отправился к Жанне д'Альбре с поручением от королевы-матери, великой Екатерины Медичи…

В тот день, когда уехал Деодат, Пардальян, сдержав данное другу слово, зашел к Алисе де Люс. Она приняла его, трепеща от какого-то безумного возбуждения, что было совершенно несвойственно этой красавице, обычно весьма сдержанно проявлявшей свои чувства.

Алису терзала неизвестность, она ведь не знала, что сталось с Марийяком после того, как он той ночью покинул ее домик.

Первое, что спросила женщина: не напал ли кто-нибудь на графа в тот вечер?

— Не волнуйтесь, мадам, — успокоил Алису Пардальян. — Ничего похожего не случилось. Поверьте, граф даже не дотронулся до своей шпаги.

Шевалье несколько утешил женщину, объяснив, что их подстерег на улице некий дворянин и предложил отправиться к королеве Екатерине…

— К королеве! — с дрожью в голосе вскричала Алиса. — В Лувр?

— Нет, не в Лувр, а в один дом возле Деревянного моста. Граф вошел туда один, затем вышел живой и здоровый, и я проводил его на улицу Бетизи, в особняк Колиньи.

— И он ничего не рассказывал вам об этой загадочной встрече? — задумчиво поинтересовалась Алиса.

— Разумеется, рассказывал. Граф отбыл утром с тайным посланием к королеве Наваррской. Он поручил мне заглянуть к вам и сообщить, что все в порядке.

Белая, как мел, Алиса прикусила губу. В ее голове роились тысячи вопросов, но она не решалась задать Пардальяну ни одного…

Шевалье видел, что красавица встревожена. В его душе опять шевельнулось подозрение. Жан не сомневался лишь в одном — в том, что Алиса в самом деле обожает Марийяка. Но чего же она постоянно опасается?

Прикинувшись, будто он не замечает ее переживаний, шевалье деловито добавил:

— Но это еще не все! Мой друг просил передать вам, что, увидевшись с королевой Наваррской, он непременно расскажет ее величеству о вашей взаимной склонности.

Алису затрясло.

— Это конец, — пробормотала несчастная фрейлина.

— Мне кажется, вы меня не поняли! — вскричал Пардальян. — Граф хочет, чтобы королева благословила ваш брак… Я считал, что вас порадует эта весть!

— Да, разумеется, — прошептала Алиса. — Я очень счастлива… Но мне дурно… Я умираю…

И Алиса де Люс, лишившись чувств, рухнула на пол. Шевалье пришел в ужас; сострадание и недоверие раздирали его душу на части.

— Этого еще не хватало! — воскликнул он. — Мадам, очнитесь же, мадам! Да она потеряла сознание… Эй, кто-нибудь, помогите!

Лаура немедленно примчалась в гостиную; впрочем, старуха все уже знала, поскольку, как обычно, подслушивала под дверью.

— Не волнуйтесь, сударь, это пустяки. У моей племянницы бывают такие недомогания, — произнесла служанка с загадочной улыбкой.

Она смочила виски красавицы уксусом и влила ей в рот несколько капель какой-то настойки.

— Мадемуазель де Люс — ваша племянница? — осведомился Жан.

— Да, сударь. Ну вот, она уже приходит в себя. Ну как ты, милая моя? Видимо, это сердце!..

Алиса подняла веки. Ее взгляд остановился на шевалье.

— Нет, сердце тут ни при чем… — промолвила она, призвав на помощь все свое мужество.

— А, ты потеряла сознание от радости? — продолжала жестокая Лаура.

— Да… конечно… от радости, — пролепетала Алиса и печально вздохнула.

Но скоро она взяла себя в руки, и к ней вернулась ее обычная невозмутимость. Выдержка этой женщины была просто невероятной! Шевалье начал было прощаться, однако Алиса не отпустила его и выудила из Жана все известные ему подробности свидания Деодата с Екатериной Медичи.

Наконец юноша откланялся. Он покинул домик Алисы, изнывая от любопытства и тревоги. У него не осталось никаких сомнений: здесь пахнет интригами и тайнами!

Пролетело несколько дней, и шевалье решил снова проведать Алису де Люс. Но зеленая калитка была на запоре, а особнячок выглядел покинутым. Жан поговорил с соседями, однако те ничего не могли сообщить ему.

Взволнованный и огорченный юноша сутками рыскал по Парижу. Однажды, попав на другой берег Сены, он слонялся вокруг университета и случайно оказался на безлюдной улочке на холме Святой Женевьевы. Здесь Жан увидел монастырь кармелитов. К стенам обители жались домики горожан; задние двери этих строений вели прямо в монастырский сад. Тут же располагалось множество лавчонок, хозяева которых продавали церковную утварь.

В одной из таких лавок изготовляли искусственные цветы для украшения алтарей в храмах. Погода стояла замечательная, и мастерицы трудились прямо на улице, у порога лавочки. Две женщины и молоденькая девушка колдовали над бумажными цветами. Недалеко от них устроился маленький мальчик, тоже делавший букетик.

Пардальян замедлил шаг и принялся разглядывать ребенка. Бледненький, худенький малыш невольно привлекал к себе внимание: глаза его были живыми и умными — даже слишком умными для его возраста. Они, словно звездочки, светились на грустном личике. Мальчуган с головой ушел в работу. Время от времени, зажав цветок в вытянутой руке, он внимательно изучал его, а затем что-то исправлял и улучшал. Похоже, мальчик обладал душой истинного художника.

Это было видно по его огромным, выразительным глазам, по мягким, изящным движениям; кроме того, работа малыша выглядела необычно.

— Осторожней, Клеман, — сказала ему одна из девушек, — а то уколешь пальчик, как вчера…

Люди, трудившиеся на пороге лавчонки, смотрели на мальчика со снисходительной жалостью. Добрые ремесленники изготовляли аляповатые золотые листья и цветы, привычно придавая своим изделиям одну и ту же форму. Мальчик же старался следовать природе. Он взял сухие, колючие ветки боярышника и попытался оживить их, прикрепив к ним крохотные листики и нежные цветочки, которые выглядели точь-в-точь как настоящие.

Пардальян, сам не понимая почему, заинтересовался ребенком и его творениями.

— Чем ты занимаешься, кроха? — склонился Жан к малышу. — Трудишься?

— Нет, забавляюсь. Я еще не умею трудиться.

— А у тебя здорово выходит! — ласково улыбнулся шевалье.

Это растопило ледок недоверия. Пардальян опустился на корточки рядом с мальчиком и залюбовался им. Ребенок, и правда, забавлялся, выпрямляя проволочки и прикрепляя к ним цветы.

— Я делаю веточки боярышника, — объяснил малыш.

— А зачем они тебе?

— Для моего садика.

— А где твой садик?

— Там, в обители, возле часовни.

— И ты отнесешь туда боярышник? — добродушно рассмеялся Пардальян.

— Он будет вместо забора.

— Да ты бы лучше вырастил настоящий. Кстати, в это время года боярышник не цветет.

— А мой боярышник будет цвести всегда…

— Очень красивая веточка.

— Да? Вы так считаете? — просиял ребенок, услышав похвалу шевалье. — Я Клеман… и знаете что?..

— Что?

— У меня нет мамы… Сказать вам, почему?

— Скажи, — проговорил дрогнувшим голосом юноша.

— Мой наставник мне все объяснил. Раз у меня нет мамы, значит, она умерла. А мертвых закапывают в землю. Вот и моя матушка лежит в земле, на кладбище Невинных Младенцев. Когда мой боярышник станет большим, я отнесу его из садика на матушкину могилу. Матушке это понравится, верно?!

— Даже не сомневайся! Ей будет очень приятно.

— Клеман, тебе пора возвращаться в монастырь, — напомнила одна из девушек.

Мальчик покачал головой и опять погрузился в работу. Он случайно уколол пальчик острым шипом, и красная капелька крови упала на белый цветок боярышника.

— Поранился? Больно? — спросил шевалье.

— Нет, мне не больно, я привык, — серьезно ответил мальчуган. — Ветки такие колючие, вон у меня цветочки получились не белые, а розовые. Но ничего, это для мамы…

Малыш опять погрузился в работу, и шевалье не рискнул докучать Клеману пустыми разговорами.

Пардальян поднялся и хотел отправиться дальше. В это время начал бить монастырский колокол, и шевалье увидел, как высокий монах с бледным изможденным лицом подошел к ребенку, взял его за руку и увел в обитель.

— Жак, дитя мое, нужно возвращаться, — говорил инок малышу, проходя мимо шевалье.

«Похоже, у моего маленького приятеля два имени. Его называют и Жаком, и Клеманом», — подумал Пардальян.