По мосту Нотр-Дам ехали десять вооруженных всадников, сопровождая простой с виду паланкин. На почтительном расстоянии за этой группой следовал закутанный в плащ человек, не спускавший глаз с паланкина.

Это был мэтр Клод, а в носилках находилась принцесса Фауста.

Они пересекли Париж, миновали ворота Монмартр и начали подниматься по крутой дороге. Наконец паланкин остановился у аббатства бенедиктинок. Фауста спустилась на землю, и дверь тотчас отворилась, словно принцессу давно ждали. Она вошла за ограду.

Мэтр Клод остался ждать снаружи. Он нетерпеливо оглядел склоны холма и, увидев медленно бредущего человека, сделал ему знак приблизиться. Человек подошел и приподнял край шляпы, закрывавшей едва ли не половину его лица. Это оказался кардинал Фарнезе.

Он был одет в костюм фиолетового бархата и, словно пренебрегая опасностями смутного времени, не имел никакого оружия, кроме небольшой парадной шпаги, на рукоятке которой сверкали крупные брильянты.

— Она здесь! — сказал мэтр Клод, махнув рукой в сторону аббатства.

Фарнезе бросил взгляд на эскорт Фаусты и спокойно произнес:

— Хорошо. Готов ли ты действовать?

— Я продался вам на год, — ответил мрачно мэтр Клод. — Я принадлежу вам. Если не душой, то телом. Итак, приказывайте: я подчиняюсь вам… но…

— Но? — спросил Фарнезе ледяным тоном.

Клод стиснул кардиналу руку и прошептал:

— Не забудьте, что после смерти тигрицы вы принадлежите мне!

Фарнезе пожал плечами и сказал:

— Когда мы отомстим за смерть нашей дочери, я отдамся в твои руки, палач, и благословлю тебя лишить меня жизни… Не бойся! Я не нарушу наше соглашение.

— Итак, — ответил Клод, — если сегодня Фауста падет от моего удара…

— Я буду принадлежать тебе, палач!

— Отлично! Тогда командуйте!

— Сначала войдем в обитель, — сказал Фарнезе.

— Идемте!

Прячась в тени деревьев, они обогнули аббатство.

Нужно сказать, что обитель была в плачевном состоянии. Стены, покрытые трещинами, в некоторых местах обвалились, сады, некогда прекрасные, заросли дикой ежевикой. Только за огородом, расположенным у стен монастыря, кто-то явно ухаживал. Посреди двора в обрамлении зеленых пихт виднелись какие-то руины, отдаленно напоминавшие древнюю часовню. От нее осталось всего несколько колонн. Рядом с одной из них можно было различить наполовину искрошенное мраморное сидение, к которому вели выщербленные ступеньки.

Огород был обнесен древней стеной, во многих местах обвалившейся. Незваные визитеры собирались проникнуть внутрь через пролом в этой стене.

Первым во двор пробрался мэтр Клод. Фарнезе остался снаружи.

Экс-палач махнул рукой. Фарнезе был бледен, но спокоен. Он тоже перелез через стену.

Недалеко от пролома стоял старинный павильон, некогда построенный одной аббатисой, которая искала в нем отдохновения и уединения… Теперь он весь оброс мхом. Его фасад облупился, колонны обрушились, крыша во многих местах провалилась. Клод подошел и ударом плеча вышиб источенную червями дверь. Они шагнули внутрь.

— Подождите меня здесь, — сказал мэтр Клод.

Фарнезе кивнул в знак согласия. Палач удалился.

Принцесса Фауста, по обыкновению мрачная, вошла в аббатство — точнее говоря, в его обитаемую часть. В сопровождении двух юных монахинь (скорее шаловливых, чем благочестивых) она поднялась по широкой мраморной лестнице на второй этаж, где увидела настоятельницу обители Клодину де Бовилье, спешившую навстречу знатной посетительнице.

Настоятельница опустилась на колени, и Фауста благословила ее так, как имеет право благословлять только наместник Святого Петра на земле!

Затем Клодина ввела Фаусту в комнату, обставленную с неподобающей этому месту роскошью и скорее похожую на будуар, чем на келью. На мраморном столике лежали пуховки и щетки для волос и стояли баночки и флаконы с косметическими мазями. Над этим туалетом, который был бы более уместен в комнате светской дамы или богатой куртизанки, висело золотое распятие.

Настоятельница подвинула Фаусте глубокое покойное кресло и, когда та уселась, подложила ей под ноги бархатную подушечку. Сама же она осталась стоять.

— Эта женщина… эта цыганка все еще здесь? — спросила Фауста.

— Да, сударыня. Согласно вашему приказу, она находится под строгим надзором, но это всего-навсего бедная сумасшедшая. Ваше Святейшество желает ее видеть?

Несколько минут Фауста молчала и о чем-то размышляла, подперев голову рукой.

— Клодина, — наконец медленно произнесла она. — Время такого обращения ко мне еще не пришло… не забывайте!

— О, простите! — прошептала Клодина де Бовилъе.

— Мое Святейшество! — повторила она, помолчав. — Насмешка! Двадцать три кардинала собрались на тайный конклав в римских катакомбах и объявили войну Сиксту. В катакомбах! Не правда ли, все это весьма символично? Моя верховная папская власть берет начало в темноте, а душа страстно желает дневного света! Ах, Клодина, мое сердце переполнено горечью. Вы — женщина… прекрасная женщина! Вы — та, кого я нежно люблю, несмотря на ваши грехи! Вы назвали меня Святейшеством… Но когда я смотрю на себя, то вижу только испуганную юную девушку, которая понимает, что природа по ошибке дала ей не тот пол, и которая боится обнаружить, что за всеми ее безумными устремлениями скрывается всего лишь женская слабость…

Клодина бросила на Фаусту взгляд, полный горячей симпатии. Она видела, что принцесса бледна более обыкновенного, что ее прекрасные руки судорожно сжаты… Клодина опустилась на колени, взяла руки папессы в свои, поцеловала их и прошептала:

— Ах, моя благородная и лучезарная властительница! Вы прекрасны, вы ослепительно прекрасны, вы вызываете любовь, вас боготворят, но вы… страдаете! Я вижу это! Почему я не могу умереть, чтобы вы избавились от страданий?!

Фауста жестом приказала Клодине встать с колен.

— Да, — сказала она, — вы — истинный апостол, Клодина. Ваше тело слабо, но душа сильна. Вы единственная, кто меня понимает. Итак, слушайте!

По знаку Фаусты Клодина де Бовилье, настоятельница монастыря бенедиктинок на Монмартре, села и приготовилась слушать. Так некогда апостолы в Иудее внимали словам Иисуса Христа…