Узнав Ланселота Бигорна при тусклом свете лампы, висевшей на первом этаже Нельской башни, Мабель испытала одну из тех ошеломляющих эмоций, что разрушают разум, заставляют чаще биться сердце, кардинальным образом изменяют ситуацию.

Ланселот Бигорн, которого она долгие годы полагала мертвым или исчезнувшим!

Ланселот Бигорн, который забрал ее сына, малыша Жана, чтобы утопить в реке!

Ланселот Бигорн был одним из тех трех человек, которых она ненавидела всей душой. Двумя другими были Маргарита Бургундская и Карл де Валуа.

Нет, она не ненавидела его меньше, она ненавидела его по-другому, только и всего: слуга являлся лишь орудием смерти.

Для Маргариты и Карла де Валуа она жаждала утонченного возмездия.

Медленно, но уверенно она подводила их к краю пропасти, куда им предстояло упасть, сменив могущество на бесчестие, славу на позор, богатство на нищету.

Убить их было бы не сложно, но этого было слишком мало.

Она хотела видеть их страдания. Хотела проклясть их в этой жизни, как они прокляли ее в другой, в чем она признается позднее своему исповеднику, мессиру Клеману Маго, настоятелю аббатства Сен-Жермен-де-Пре, который… но пусть говорят события.

Для Бигорна, с того момента как Мабель его узнала, она желала смерти немедленной.

«Какое безрассудство! – шептала Мабель, поспешно поднимаясь по винтовой лестнице. – И зачем только я открылась этому негодяю? Теперь он будет начеку. Не важно, он умрет, и, – добавила она с улыбкой, – убьет его Маргарита. Божья кара далека, пути ее неисповедимы, но когда она настигает, то бьет, как молния, которая незаметно накапливается где-то на небе… от нее уже ничто не спасет!»

Достигнув этажа, на котором проходили оргии трех сестер, камеристка королевы увидела спускающуюся с платформы Маргариту.

– Этот человек… – начала Мабель.

– Ты имеешь в виду Буридана? – молвила королева с поразительным спокойствием, несмотря на то, что случилось.

– Буридан – ничто, моя королева, – сказала Мабель, пожимая плечами. – Я догадываюсь, что здесь произошло. Поспешный уход этого молодого безумца позволяет мне предположить, что вам было нанесено некое ужасное оскорбление…

Маргарита никак не отреагировала. И по ее кажущемуся спокойствию Мабель поняла, что подобных страданий королева еще никогда не испытывала. Камеристка улыбнулась. Несколько секунд она разглядывала это разом постаревшее лицо с выступившими на нем красными и бледными пятнами.

– Когда вы пожелаете, – продолжала Мабель, – вы отплатите этому Буридану страданием за страдание. Вам нужно отнюдь не обычное возмездие, – добавила она, понижая голос и склоняясь к королеве. – По вашему приказу его могут схватить, даже бросить в какую-нибудь темницу, но этого будет мало. Вот когда в этой темнице он будет валяться у вас в ногах, кричать от любви и умирать в муке, более ужасной, чем та, которую испытывает человек, привязанный к колесу, вот тогда вы испытаете ни с чем не сравнимую радость!.. А, поверьте, так оно и будет, моя королева, скоро вы увидите, как Буридан умирает перед вами от неутоленной страсти, так как я закончила мой главный труд… я составила эликсир любви.

Маргарита стиснула зубы.

– Не беспокойтесь насчет Буридана, – покачала головой Мабель. – Опасаться нужно другого!

– Другого?

– Того, кто закрыл дверь… так как он, моя королева, это ходячее преступление.

– Ох! – пробормотала королева, посмотрев Мабель прямо в глаза. – Так ты знаешь этого Ланселота?.. Но откуда? Говори!

– Да, я его знаю – к моему несчастью, так как из-за него я едва не умерла от боли и страданий. Когда? Три года назад… как видите, это было давно. Где? Да здесь же, в Париже… Отдайте мне этого человека, Маргарита, и я отдам вам Буридана.

– Хорошо, ты его получишь. И даже сама сможешь придумать ему наказание. Хочешь, отдай на съедение собакам… А теперь слушай: Буридан направляется в Дьявольскую башенку. Туда, куда я приказала перевезти девушку… которая меня интересует, – на лице Маргариты мелькнула зловещая улыбка.

«Ее дочь!» – пробормотала про себя Мабель.

– Буридан хочет у меня ее забрать, понимаешь? – продолжала королева. – Нужно, чтобы Страгильдо немедленно…

– Нет-нет, – прервала ее Мабель, встрепенувшись. – Не вмешивайте в это дело Страгильдо. Доверьтесь мне!.. Я сама туда схожу!..

– А справишься?

– Говорю же: доверьтесь мне. Ступайте, моя королева, возвращайтесь в Лувр и ни о чем не думайте. Я обо всем позабочусь.

Без видимой спешки Мабель начала спускаться по лестнице. Она дрожала от неистовой радости, шепча:

– Миртиль! Ее дочь! Она сама отдает мне дочь! Неужто Господь положил наконец свой карающий перст на минуту вечности, которой будет помечено наказание Маргариты?..

* * *

– Страгильдо! – позвала королева.

Охранник хищных животных появился и, потупив взор, пробормотал:

– Я не виноват, Ваше Милостивое Величество, в том…

– Заткнись и подбери! – промолвила королева, указывая на кошелек, только что брошенный ею на стол.

Страгильдо подобрал и, подобострастно поклонившись, с ироничной улыбкой на губах принялся ждать указаний, думая:

«Еще с десяток таких кошельков, то есть с десяток ночей любви, с десяток трупов, и я смогу удалиться в какое-нибудь тихое местечко, чтобы тоже немного подумать о любви…»

– Страгильдо, – сказала королева, – через полчаса я буду в Лувре. Я хочу видеть там великого прево Парижа, графа де Валуа и первого министра. Ступай!

Страгильдо исчез за дверью.

Маргарита опустилась в кресло и, закрыв лицо ладонями, задумалась… О чем? О какой мести? Или о какой страсти?

Когда королева встала – совершенно спокойная, – лицо ее, еще пару минут назад бледное и искаженное, вновь сияло красотой и молодостью, которые лишь подчеркивал блеск ее глаз.

– Эликсир любви!.. – только и прошептала она.

Маргарита тоже покинула башню, пересекла по просторным пустынным покоям огромный Нельский особняк – одноименная башня являлась, если можно так выразиться, его арьергардом, – и, сопровождаемая одним лишь слугой, миновав мосты, вернулась в Лувр, пройдя через небольшую потерну, выходившую к берегу Сены.

Едва она оказалась в своих покоях, как доложили о прибытии в Лувр прево, который, несмотря на поздний час, требовал аудиенции, утверждая, что вызван самой королевой.

– Раз уж он говорит, что я его звала, значит, так оно и есть. Пусть войдет, – ответила королева.

И, взяв свиток пергамента, на котором стояла королевская печать, принялась что-то писать.

Жан де Преси, прево Парижа, сменивший, с восшествием на престол Людовика X, на этом посту Николя Барбетта, был проведен в комнату королевы и, поклонившись, застыл в ожидании распоряжений Ее Величества.

Закончив писать, Маргарита протянула свиток прево, который, дабы принять его, опустился на одно колено.

– Прочтите, – сказала королева.

Жан де Преси пробежал глазами документ, который содержал следующие строки:

«Сим приказываем мессиру Жану де Преси, прево нашего города Парижа, любыми средствами задержать бродягу Ланселота Бигорна и поместить в Шатле до тех пор, пока мы не прикажем возбудить в отношении него процесс по оскорблению Нашего Величества.

Год 1314 от рождества Христова.

МАРГАРИТА БУРГУНДСКАЯ,

королева Франции».

– Сколько времени вам нужно, чтобы найти этого человека? – спросила Маргарита.

– Через три дня, мадам, он будет уже в темнице.

– Хорошо, – проговорила королева, вновь берясь за перо. – А теперь слушайте. Когда вы его задержите, дайте мне знать, никакого процесса не будет…

Прево поклонился.

– Я хочу, чтобы этот человек без лишнего шума был казнен в тюрьме…

– Как именно, мадам?

– Вам это скажет женщина, которая явится от меня и, в знак признательности, вручит вот эту бумагу.

Жан де Преси, ничуть не удивляясь, прочел второй пергамент: то была бона на двести золотых экю, которые предъявитель мог получить у королевского казначея – цена убийства Бигорна.

Жан де Преси вернул чек королеве, в очередной раз глубоко поклонился и поспешил удалиться, чтобы отправить на поиски Ланселота Бигорна лучших ищеек.

Королева же прошла в галерею оратории и приказала провести к ней, как только прибудут, Ангеррана де Мариньи и графа де Валуа. Эти два сеньора ожидали уже несколько минут, поэтому тотчас же вошли.

Вошли через разные двери, не глядя друг на друга, даже, казалось, друг друга не замечая.

Каждый из них чувствовал, что уже дошел до края своей ненависти. Каждый думал:

«Или я его убью, или он меня! Иного не дано!»

Маргарита подошла к Мариньи и взяла его за руку, затем, увлекая первого министра за собой, подошла к Валуа, которого тоже взяла за руку.

Стоя между этими людьми, люто ненавидящими друг друга, готовыми к решающей, смертельной схватке, Маргарита заговорила голосом, который заставил их вздрогнуть:

– Я не вкладываю ваши руки одну в другую, так как эти прикосновения могут пробудить вспышку ненависти, которая вас и погубит. Но для меня в этот час, для меня, стоящей между вами и держащей вас за обе руки, вы объединены…

Пытаясь возразить, они неистово замотали головами из стороны в сторону.

– Подождите! – продолжала королева. – Убьете друг друга через неделю, когда я перестану в вас нуждаться. Но сейчас я прошу, я требую, я приказываю, чтобы вы заключили перемирие…

В едином движении они повторили отрицательный жест.

– Мариньи, – промолвила Маргарита, – если ты не согласишься на перемирие, я пойду к королю и – будь что будет! – расскажу ему про нашу с тобой дочь.

– Ступайте, мадам, – проворчал Мариньи. – Как по мне, так уж лучше эшафот, чем хотя бы минутная дружба с этим человеком…

– Валуа, – продолжала Маргарита, – если ты не согласишься на перемирие, я пойду к королю и – будь что будет! – признаюсь ему в том, что, до того как он стал моим супругом, ты был моим любовником.

– Уж лучше колесование или виселица, – прохрипел Валуа, – чем постыдное перемирие между этим человеком и мною…

Маргарита была бледна как смерть.

Мужчины – белее мела.

Они избегали смотреть друг на друга.

Тогда королева сказала:

– Я прошу вас заключить перемирие, я хочу, чтобы мы втроем объединили наши силы, и вот зачем: с сегодняшней ночи у нас троих – один враг. Этот враг убьет нас всех, если мы его не раздавим. Смерть – это пустяк. Но он сделает так, что мы умрем отчаявшимися, проклятыми, так как собирается поразить нас в самое сердце…

– Пусть я умру, – промолвил Мариньи, – но перемирия не будет!

– Пусть он убьет меня, – проговорил Валуа, – но перемирия не будет!

– Подождите! – продолжала Маргарита. – Я еще не сказала вам имя этого человека.

Оба сеньора обратили на нее свои пылающие взоры.

– Его зовут Жан Буридан! – сказала Маргарита и отпустила руки, которые держала.

Переглянувшись между собой, мужчины сделали одно и то же движение, и Валуа понял, что он ненавидит Буридана еще больше, чем Мариньи, а Мариньи понял, что ради того, чтобы убить Буридана, он готов пожертвовать своей ненавистью к Валуа.

Оба, повторимся, непроизвольно сделали одно и то же движение, и руки их соединились.

Перемирие было заключено.

Серьезный поступок, не имеющий обратной силы на протяжении условленного периода времени. Мариньи и Валуа на это время становились священными один для другого и обязывались во всем помогать друг другу, словно дружили всю жизнь.

– Хорошо, – промолвила Маргарита. – Перемирие продлится до уничтожения врага. Если Буридан умрет завтра, завтра же вы будете свободны от данного слова. Клянетесь?

– Клянемся! – в один голос отвечали двое мужчин.

– Чем клянешься ты, Мариньи?

– Головой нашей дочери, Маргарита!..

– А ты, Валуа?

– Моим дитя, умерщвленным по твоему, Маргарита, приказу! Моим сыном Жаном!..

– Хорошо! – королева даже не вздрогнула. – А теперь, обсудим наши действия!

Мрачные, страшные, похожие на проклятых, они уселись за стол.

* * *

Выйдя из Нельской башни, Мабель быстро прошла вдоль реки к тому месту, где в небольшой бухточке ее ждала лодка. Под скамьей в барке спал человек. Мабель его разбудила. Не говоря ни слова, человек взялся за весла, ялик, как одна из тех птиц, что парят над поверхностью воды, побежал по волнам.

Перебравшись на противоположный берег, Мабель, все тем же быстрым шагом, направилась к Гревской площади, где оказалась уже через несколько минут. Обогнув дом эшевенов, свернула в сторону улицы Мутон и, проходя мимо аркады Сен-Жан, увидела впереди некую группу людей, которые шли прямо на нее.

Укрывшись за боковой колонной, она замерла в ожидании, похожая на одну из тех статуй, что чернеют с ходом столетий. Именно эта «темная статуя» и попалась Буридану на глаза во мраке.

Группа прошла.

Мабель явилась в тот момент, когда стычка уже закончилась, и Буридан и его товарищи отправились в путь.

Когда они проходили под аркадой, Мабель их пересчитала. Она узнала Буридана, Ланселота Бигорна, остальные были в масках. Кто были эти остальные? Это ее волновало мало. В чем она была уверена, так это в том, что рядом с Буриданом, положив голову на его плечо, шла некая женщина.

«Миртиль! – отметила про себя Мабель. – Дочь Маргариты! Слава Богу, я пришла вовремя!»

Она двинулась следом, не обращая внимания на тени, мелькавшие в глубине кривых улочек. Одна из этих теней даже приблизилась к ней и прохрипела:

– Кошелек или жизнь!

Мабель смерила человека бледным взглядом, и взгляд этот, сверкавший странным огнем, так испугал разбойника, что, перекрестившись, тот только и сумел вымолвить:

– Уж не из преисподней ли ты идешь, призрак?

– Я туда направляюсь, – отвечала Мабель.

Грабитель ретировался. Мабель продолжила идти в арьергарде небольшой группы, которая многочисленными окольными путями добралась до улицы Фруадмантель.

Мабель видела, как эти люди вошли в заброшенный дом. Забившись в угол соседнего строения, она настроилась на долгое ожидание. Тем не менее один вопрос не давал ей покоя:

«Зачем они явились в особняк д’Онэ?»

Множество предположений крутилось в ее голове, но мысль о том, что Филипп и Готье д’Онэ могли выбраться из мешка Страгильдо, так ни разу и не пришла ей на ум. В конце концов, она решила, что Буридан использует старый дом в качестве убежища… Затем эта взволновавшая ее на секунду деталь перестала ее заботить; сидя на корточках в темноте, Мабель не сводила глаз с особняка д’Онэ, но мысленно то и дело возвращалась к событиям давно минувших дней.

«В те годы, – думала она, – когда, будучи богатой, уважаемой, красивой, молодой, я располагала всем тем, что делает человека счастливым, когда я еще не звалась Мабель и не была исследовательницей неизвестного, почти колдуньей, которая спрашивает у соков растений секрет жизни и любви, когда я была Анной, графиней де Драман, и могла выбирать среди самых благородных и красивых сеньоров и дворян Бургундии, появился Карл… И, несчастная, я была ослеплена этим титулом – графиня де Валуа! Стать женой брата короля, того, кто однажды и сам мог взойти на трон, мне показалось завидным блаженством… Я любила… или думала, что люблю Карла де Валуа, тогда как на самом деле любила лишь его титул! В этом – все преступление моей жизни! Я продала себя за титул королевы, которой я тогда себя уже видела!»

Мабель горько усмехнулась.

«Этот титул я так и не получила. А когда поняла, что меня разыграли, обесчестили, опозорили, когда не осмеливалась больше выходить в свет, когда скрывала свое бесчестие в том проклятом доме, то была на грани смерти, и умерла бы, если бы не мой малыш Жан…»

Мабель тяжело вздохнула.

«Мой малыш Жан! – продолжала она. – Только ради него я и жила… По мере того как он рос, я говорила себе: “Раз уж я не могу быть женой, буду матерью…” И мне казалось, что нас ждет счастливое будущее, прошлое испарялось, позор забывался… я жила в моем сыне… и то был единственный период моей жизни, когда я действительно жила».

Не будь на улице сейчас так темно, тот, кто увидел бы эту женщину в черном, удивился бы тому лучистому выражению любви и нежности, что разлилось по лицу Мабель, совершенно его преобразив.

Мабель видела своего сына. Она видела его таким, каким он был тогда – белокурым, розовым, со смеющимися глазами, – и приходила в восторг от этого видения.

Внезапно светлые мысли угасли, как солнце, которое промелькнет между двумя тучами, чтобы оставить землю еще более печальной, более дрожащей. Мабель пробормотала:

– Валуа! Маргарита! Две язвы, разъедающие мое сердце! Ладно бы они убили меня, ладно бы она вонзила свой кинжал в меня, но он-то, этот невинный малыш, он-то что им сделал? Ох! Эта страшная минута, когда, лежа на полу, я думала, что мертва, тогда как была живою! Когда все мое естество хотело подняться, а я даже не могла открыть глаза! Когда я слышала плач и крики моего малютки Жана, которого уносил топить этот мерзавец Бигорн! Как мать может вынести такие страдания? Как могу я без боли вызывать в своей душе такие воспоминания? Зачем я тогда выжила?..

Она заскрежетала зубами.

«Я выжила, – прорычала она про себя, – потому что Господь пожелал, чтобы и Маргарита, в свою очередь, стала матерью! Для того, что бы однажды нашим путям суждено было вновь пересечься!..»

Она резко распрямилась, и губы ее сложились в ужасной ухмылке.

«Ее дочь умрет, как умер мой сын Жан! Миртиль умрет на глазах своей матери!.. А он! Отец моего сына, Карл де Валуа! Что ж, для него я подготовлю виселицу. Но она! О, она! Достаточно лишь легонечко подтолкнуть ее кончиком пальца… Пропасть уже вырыта, падение будет таким, что о нем будут вспоминать веками, и никто никогда не поймет, как могла такая красивая, мудрая, могущественная, всеми любимая королева прийти к столь плачевному концу!..»

Мабель прервала ход своих мыслей, заметив, что наступил рассвет. Она отошла немного подальше и выбрала другой наблюдательный пост: ей хотелось удостовериться, что Буридан, Миртиль и Ланселот Бигорн не покинут особняк д’Онэ…

Но не успела женщина в черном как следует продумать план дальнейших действий, как вдруг увидела выходящего из дома Бигорна, затем Буридана и Миртиль, затем двух незнакомых ей мужчин.

Улицы в этот час были пустынны, поэтому Мабель шла за небольшим отрядом на некотором расстоянии, достаточном для того, чтобы не оказаться замеченной.

Не следует полагать, что тогдашний Париж походил на Париж современный, с его прямыми, широкими улицами, на которых все просматривается на десятки метров вперед.

От угла к углу, как в густом лесу от дерева к дереву, камеристка королевы следовала за удаляющейся группой. Миновав очередной мост, Мабель увидела, что Буридан и его спутники подошли к воротам Ферт в тот самый момент, когда те только открывались и опускали подъемный мост.

Несколько тележек зеленщиков, ожидавших у рва часа открытия ворот, въехали в уже начавший пробуждаться Париж.

Мабель прошла за ворота.

Здесь уже простирались широкие поля – одни – обрабатываемые, другие – неухоженные; чуть дальше, за небольшими тополиными и дубовыми рощицами, виднелось аббатство Сен-Жермен-де-Пре.

Буридан и его спутники направились прямо к нему, обогнув крепостную стену, у бойниц которой, на некотором расстоянии друг от друга, стояли неподвижные лучники. За зубцами стены, за этими несшими вахту лучниками, вырисовывались крыши монастыря и различных строений, над которыми высилась колокольня церкви. Звонили к заутрене.

Буридан был уже в Пре-о-Клер.

Мабель издали видела, как он и его спутники остановились у встроенного в стену аббатства белого дома, и Бигорн постучал в дверь.

По истечении получаса мужчины снова вышли на улицу и быстро зашагали в направлении Парижа.

Но Миртиль с ними не было.

– Что ж, – прошептала Мабель, – теперь я знаю, где искать дочь Маргариты!..

Уже через несколько минут она входила в город. В Университете звонили колокола. Где-то вдали поднимался странный шум, похожий на предгрозовые раскаты грома.

– Что происходит в Париже? – пробормотала Мабель, вздрогнув.

Она покачала головой, словно вопрос показался ей напрасным, и вернулась в Лувр, где уже собирались роты лучников и арбалетчиков.

Спустя пару минут, забыв и думать о сотрясавших Париж невероятных событиях, она вошла в покои королевы.