Этот шум, который слышала Мабель, эти движения толпы, которые она видела, проявлялись и намечались в Университете, являвшемся тогда настоящим рассадником разбойников и грабителей, подавлявшим слабое ученое сообщество, подобно рою бабочек-паразитов, вихрем кружились они вокруг тусклого еще пламени просвещения. Там-то, в этом квартале, или, скорее, этом отдельном городке, и гремела гроза, как в дни мятежа, когда студенты возводили баррикады, воюя с королем, или шли на осаду аббатства Сен-Жермен-де-Пре.

Около девяти часов утра из всех кабачков – «Золотой чернильницы», «Пивной кружки», «Адской таверны», «Гусиной лапки», «Безголового доктора», «Пересохшего колодца», «Ученого осла», «Хрюкающего поросенка», – из таверн с озорными, полными задиристых аллюзий и причудливой игры слов вывесками, которые закрывали небо не хуже широких знамен, из всех этих центров кутежей, пирушек и драк, вытекали целые группы – шапка набекрень, рапира на поясе – и, словно многочисленные ручейки, собирающиеся в единый поток, соединялись с другими, после чего, горланя песни, развернув знамена, стремительным шагом направлялись либо к воротам Ферт, либо к воротам Францисканцев.

То же происходило и в Сите.

Корпорация писцов прокуроров счетной палаты, с музыкой и знаменем, шла от улицы Галилеи. То была «высшая и суверенная империя Галилеи», колонна которой струилась, словно длинная пестрая змея, тогда как евреи этой улицы, убежденные в том, что начинаются погромы, спешили забаррикадироваться в своих домах.

За стенами империя Галилеи объединилась с королевством Базоши, то есть с корпорацией клерков парламентских прокуроров, на знамени которой переливался на солнце самый что ни на есть подлинный герб, дарованный «владетельной и победоносной Базоши» королевским указом: голубой королевский щит с тремя золотыми чернильницами, вверху – корона, каска и морион, да два ангела в качестве щитодержателей.

Император Галилеи и король Базоши шли во главе своих армий, окруженные хранителями печатей, казначеями, помощниками и эскортируемые стражей.

Эти две колонны направлялись в Пре-о-Клер, образуя две массы, между которыми и по бокам которых суматошными группками бегали студенты.

Широкая равнина, которую наводнили эти толпы, состояла из земель, что сегодня располагаются между Школой медицины и Бурбонским дворцом.

За городскими стенами шли сначала лачуги, жалкие жилища зеленщиков, которые с горем пополам обрабатывали довольно-таки узкую зону земли, так как желали оставаться под непосредственной защитой башен крепостной стены.

В случае нападения эти люди на скорую руку собирали свой скот и рабочие инструменты и, если у них оставалось на то время, возвращались в город.

Зачастую им доводились наблюдать со стен за тем, как во время войны между государствами и особенно войны гражданской горят их бедные обиталища. Но после бури, с упорством крестьянина, они восстанавливали свои глиняные халупы, покрывали их соломой и вновь начинали работать на земле.

За этими хижинами виднелись небольшие рощицы, потом – огромное аббатство Сен-Жермен-де-Пре, потом – красивая и широкая равнина, которая с давних пор использовалась парижанами для прогулок: Пре-о-Клер.

Там еще с рассветом встали на позиции три роты лучников.

Первой командовал сам граф де Валуа, представлявший королевскую власть, так как на его знамени красовался герб Людовика X.

Во главе второй роты стоял мессир Шатийон, тот самый, который, еще когда старший сын Филиппа Красивого не назывался Людовиком X, короновал того в Пампелюне на трон короля Наварры.

Командование третьей ротой осуществлял Жоффруа де Мальтруа, отважный капитан, связанный узами дружбы с Ангерраном де Мариньи, который, возможно, именно за него и хотел выдать свою дочь.

Первый министр тоже был там, верхом на великолепном боевом коне, но без доспехов, коими он предпочел пренебречь, – один лишь длинный палаш был закреплен на боку его лошади.

Три роты лучников располагались следующим образом: первая выстроилась параллельно протекавшей неподалеку Сене, вторая – лицом ко рву аббатства, третья – перпендикулярно этому рву. В итоге образовалось каре, четвертой стороной которого можно было считать сам ров.

Но стороны этого каре не сходились по углам.

Между шеренгами солдат оставались пустоты.

Посреди этого огромного каре, мрачный и задумчивый, неподвижно держался Мариньи.

За спиной у него была рота Шатийона, перед ним – аббатство, справа – рота Мальтруа, слева – лучники Валуа.

Первый министр то окидывал взглядом графа, думая о перемирии, на которое он согласился, которое был настроен соблюсти, но которое заставляло его дрожать от гнева, то смотрел вдаль, в сторону Парижа, думая уже о дочери да об этом чертовом Буридане, публично бросившем ему вызов…

– Да, пусть уж лучше она умрет! – бормотал Мариньи. – Возможно, тогда и я умру от боли и страданий, но лучше уж видеть ее мертвой, чем в объятиях этого человека! К тому же, если он явится…

Преисполненная ненависти улыбка закончила его мысль.

– Но явится ли он? – продолжал Мариньи, бросая жадные взгляды на ворота Парижа.

В этот момент до него донесся далекий шум.

– Вот и он! – прошептал Мариньи, вздрогнув.

Но то оказался не Буридан.

На равнину выкатилась поющая, выкрикивающая проклятия и ругательства, трубящая в длинные трубы и неистово размахивающая флагами толпа студентов.

Шум нарастал.

Пре-о-Клер наполнили крики животных, мяуканье, лай, свист, рев, хохот, грязная ругань.

Более дисциплинированные, королевство Базоши и империя Галилеи, выстроились в две шеренги.

Мариньи подал знак, и державшийся рядом с ним прево Парижа выдвинулся вперед. Среди клерков установилась относительная тишина.

– Зачем вы сюда явились? – грозным голосом вопросил прево.

– У нас сегодня парад! – отвечал Гийом Бурраск.

– Можете поразвлечься вместе с нами! – добавил Рике Одрио.

– Проведете парад в другой день! – прокричал прево. – Господа клерки, сейчас же расходитесь, не то я буду вынужден применить против вас силу!

Последние его слова были встречены оглушительным свистом.

– Он покушается на наши привилегии! – вопило королевство Базоши.

– В воду прево! – орала империя Галилеи.

Среди студентов поднялся невообразимый шум.

– Именем короля! – повторил прево.

– Иди к черту, жидовский ведьмак!

– Вздернуть бездельника!

– Отведем-ка его на Марше-Нёф!

– Эй, Жан де Преси! Я отварю твою мерзкую тушу в самом большом котле!

– Клянусь Иисусом, по тебе Монфокон плачет!

– Ура! Ура! Ура!

Проклятия неслись уже отовсюду, студенты излили на прево град ругательств, и уже роты лучников пришли в движение, когда вдруг мертвая тишина повисла над этой бушующей толпой.

Прозвучал сигнал: три пронзительных свистка Гийома Бурраска заставили всех смолкнуть.

По этому сигналу всё в Пре-о-Клер замерло, и даже лучники, по приказу командиров, остановились.

И тогда каждый смог увидеть то, что Гийом Бурраск разглядел среди буйства орущей толпы:

Обогнув крепостную стену аббатства, к центральной группе, где находился Мариньи, приближались трое всадников.

В десяти шагах от первого министра они остановились, и один из них троекратно протрубил в рог.

* * *

Двое из этих всадников были в масках, благодаря которым узнать их не представлялось возможным. Третий, тот, что протрубил в рог, выдвинулся немного вперед. Этот лица не прятал. То был Буридан.

Прево подал знак.

Сержанты и лучники полевой жандармерии уже было бросились вперед, чтобы схватить юношу, но Мариньи поднял руку и прево, ворча, отступил назад, как собака, у которой отняли кость; лучники и сержанты замерли.

– Прежде посмотрим, – промолвил Мариньи с высокомерным достоинством, – какие извинения он мне принесет. Если они меня устроят, возможно, я довольствуюсь тем, что прикажу его повесить.

Буридан при этих словах нахмурился и прикусил губу. Но, взяв себя в руки, он произнес:

– Сир Мариньи, я действительно хочу перед вами извиниться.

Недовольный ропот пробежал по шеренгам писцов и студентов, в то время как Мариньи лишь пожал плечами: весь его вид выражал сожаление.

– Ха-ха! Вот тебе и смельчак! – воскликнул подъехавший Валуа.

– Что ж, – сказал Мариньи, – просите прощения в подходящих выражениях, и даю вам слово, что вы будете лишь повешены, а, на мой взгляд, смерть с веревкой на шее – самая легкая из смертей.

– Монсеньор, – проговорил Буридан, поклонившись до шеи своей лошади, – когда я выезжал из Парижа и узнал, что вы уже в Пре-о-Клер, то на секунду вообразил, что вы примете мой вызов: прошу меня за это простить.

– Может, арестуем мерзавца без этих церемоний? – воскликнул прево.

– Монсеньор, – продолжал Буридан, – когда, оказавшись в Пре, я заметил вас, то сказал себе: «А Мариньи совсем не такой трус, каким я его полагал…» Приношу за это вам свои извинения.

Неистовые аплодисменты раздались среди студентов.

– Смелее, Буридан!..

– Защити-ка докторскую pro et contra!

Мариньи остался невозмутимым… Лишь в глазах промелькнул огонь, и он подал прево знак быть наготове.

Буридан, голосом еще более громким, продолжал:

– Я явился сюда от имени моих друзей Филиппа и Готье д’Онэ, вероломно убитых…

– Убитых! – пробормотал Мариньи, в то время как из толпы студентов на него градом посыпались проклятия.

– Их обнаружили в Сене…

– Готов подтвердить! – прокричал громкий голос.

И Ланселот Бигорн, выйдя из шеренг писцов, промолвил:

– Я выудил тела этих достойных сеньоров. Как и кем они были убиты? Вероятно, это знает лишь дьявол. Факт в том, что они были зашиты в мешок…

– Ланселот Бигорн! – прошептал Валуа, бледнея и отступая за спины лучников.

Но Бигорн, сделав вид, что заметил графа лишь сейчас, повернулся к нему, поклонился и фамильярно прокричал:

– Добрый день, монсеньор! Интересно послушать про утопленников, не правда ли?..

– Подожди, негодяй! – проворчал Валуа сквозь зубы. – Еще минута-другая – и ты никогда больше не сможешь рассказывать ни про утопленников, ни про тех, кто их утопил!

– Я явился сюда от имени этих двоих храбрецов, – продолжал Буридан, – явился для народа Парижа, угнетаемого вами, явился, наконец, для себя. Спрашиваю вас, сир Мариньи, для того ли вы здесь, чтобы принять мой вызов, а я вам предлагаю честное сражение до победного конца – будь то на кинжалах, пиках или даже палашах. Если вы уверены в своей правоте, прикажите вашим людям отойти и выходите биться.

– Я тебе обещаю: ты сегодня же будешь болтаться в петле, грязный разбойник! – прорычал Мариньи. – Эй! Стража! Лучники! Схватить этого бродягу!

– Вперед! – завопил Жан де Преси.

– Вперед! – повторили Шатийон и Мальтруа.

– Вперед! – заорали Гийом Бурраск и Рике Одрио.

Все смешалось. Писцы Базоши дрались с лучниками Готье де Шатийона; галилейцы, совершив быстрое круговое движение, оказались напротив роты Мальтруа. Студенты, объединившись в плотную группу, налетели на роту Валуа. Три битвы. Три рукопашных схватки, откуда неслись ужасные крики, ругань, проклятия, стоны раненых, хрипы умирающих. Уже через десять минут Пре-о-Клер представлял собой настоящее поле боя. Сражались группами, сходились один на один, взмывали палицы, свистели стрелы, сверкали и лязгали рапиры.

– За короля! – кричали лучники.

– За дьявола! – вопили студенты.

– Монжуа-Сен-Дени! На помощь! Вперед!

– Галилея! Галилея!

– Владетельная и победоносная Базош!

В центре этой чудовищной сумятицы, которой предстояло стать последним серьезным мятежом Университета, в центре этой кучи-малы, столкнулись лицом к лицу Мариньи и Буридан.

По крику Мариньи, по поданному им знаку, на Буридана набросились прево и его сержанты. Но два спутника юноши, те самые, что были в масках, обнажили свои тяжелые шпаги и принялись колоть всех, кто попадался под руку. В то же время Ланселот Бигорн, встав во главе группы, в которую не входили ни студенты, ни писцы Базоши, ни клерки Галилеи, но которая целиком и полностью состояла из таких же, как некогда он сам, грабителей и разбойников, навязал бой жандармам.

Не прошло и минуты, как, начав нести потери, сержанты отступили и смешались с лучниками Валуа.

Мариньи остался с Буриданом один на один.

Первый министр бросил быстрый взгляд вокруг себя, и увиденное заставило его содрогнуться от ярости. Лучники короля повсюду терпели поражение: рота Валуа была отброшена к Сене, рота Шатийона обращена в бегство, рота Мальтруа медленно отступала.

Из Парижа, где уже бил набат, доносились триумфальные крики восстания.

Мариньи спрыгнул на землю.

Буридан последовал его примеру, спутники в масках встали рядом.

Тут подоспел и Ланселот Бигорн, затем – толпа студентов, из которой неслось:

– Вздернуть Мариньи! На Монфокон его!

– Утопить кровопийцу бедняков!

– Монсеньор, – сказал Буридан побледневшему Мариньи, – вы согласны биться?

Мариньи вытащил шпагу.

В ту же секунду Буридан набросился на него, в то время как окружившие их студенты во весь голос завопили: «Ура!». По всему Пре-о-Клер разносились ожесточенные крики, а где-то вдали продолжал издавать свои настойчивые призывы городской набат.

Спутники Буридана вложили шпаги в ножны. Ланселот Бигорн и его товарищи сдерживали самых яростных из студентов, которые желали немедленно учинить над Мариньи расправу.

В этот момент прибыли победители – Гийом Бурраск и Рике Одрио – тогда как лучники пытались переформироваться вдали и разрозненными группками возвращались в Париж. Мальтруа был серьезно ранен. Шатийон сражался почти в одиночку. Валуа исчез. Прево укрылся в аббатстве.

Мариньи понял, что помощи ждать неоткуда.

Он начал отступать, с отчаянной энергией парируя наносимые Буриданом удары… У крепостной стены аббатства он заметил небольшой домик, который, казалось, врос прямо в стену. Туда-то и направил он свой отход…

Наседая на противника, Буридан время от времени бросал на этот дом беспокойные взгляды.

Двое его таинственных спутников в масках шаг за шагом следовали за продвижением дерущихся. Гийом Бурраск, Рике Одрио, Ланселот Бигорн и толпа студентов также следили за перипетиями битвы, в то время как по всему Пре-о-Клер отряды клерков атаковали последние группы лучников.

Наконец Мариньи удалось достичь цели.

Стиснув зубы, Буридан наносил удар за ударом.

Когда Мариньи уткнулся спиной в дверь дома, всем стало ясно, что ему пришел конец, и громкие крики заранее приветствовали смерть ненавистного министра.

– За Филиппа, за Готье и за меня! – вскричал Буридан, собираясь нанести порядком измотанному противнику решающий удар.

Крик ярости вырвался из уст его товарищей. Выпад не достиг цели!

Дверь дома распахнулась, и Мариньи заскочил внутрь нежданного убежища.

Студенты ринулись к дому, вопя:

– Сожжем его дотла!

– Фашины, несите фашины!

– Он – мой! – прокричал Буридан голосом, который перекрыл весь прочий шум. – Друзья, отойдите и позвольте мне завершить начатое.

Буридан поднял шпагу над головой и ворвался в дом.

Со свойственным их натуре непостоянством, перевозбужденные утренним сражением, гневные, окровавленные, почти все в той или иной степени искалеченные, студенты рассыпались по равнине, атакуя спасающихся бегством лучников и жандармов.

Двое в масках, император Галилеи, король Базоши и Ланселот Бигорн последовали за Буриданом – то ли для того, чтобы помочь юноше, то ли для того, чтобы защитить жилище от нашествия студентов.

В просторной комнате царил уют и порядок.

На пути у Буридана стоял какой-то человек, в руке он держал шапку.

– Этот дом, – сказал он, – принадлежит аббатству, стало быть, вы совершаете преступление против монсеньора аббата, нападая здесь на этого достойного сеньора.

Человек с шапкой указал на бледного как смерть Мариньи, который, зажав палаш в руке, прижался к стене.

– Отойди, добрый человек, – произнес Буридан хриплым голосом. – Убив здесь этого негодяя, я, конечно же, оскорблю аббата, но пощадив его, нанесу оскорбление Господу, который представляется мне гораздо более грозной силой, чем Клеман Маго.

– Лучше принеси-ка нам кувшин ячменного пива или белого вина, Мартен, – прокричал Ланселот Бигорн, – а то что-то у меня в горле пересохло!

Мартен, садовник аббатства, перекрестился и медленно побрел к деревянной лестнице, что находилась в глубине комнаты и вела на второй этаж.

Буридан начал наступать на Мариньи.

– Мессир, – сказал он, – даю вам последнюю возможность спастись, так как если вы не примете мои условия, я вас убью. Готовы ли вы вернуть семейству д’Онэ все то, что вы у него украли?

– Не думаю, что мертвецы в чем-то нуждаются, – холодно произнес Мариньи. – Вы ведь говорили, что тела Филиппа и Готье д’Онэ были обнаружены в реке.

– Именно так! Готовы ли вы вернуть народу Парижа все то огромное состояние, которое – су за су, денье за денье – вы выуживали из его кошельков?

Пожав плечами, Мариньи проговорил:

– Мое состояние принадлежит лишь мне одному. Но не думай о народе, мерзавец. Если хочешь меня отпустить, я заплачу выкуп.

– Защищайтесь же тогда! – воскликнул Буридан. – Теперь ничто не может мне помешать убить вас. И знайте, что если мне это не удастся, вы будете иметь дело еще и с этими двумя!

– С этими двумя? – пробормотал Мариньи, бросив взгляд на мужчин в масках – скрестив руки на груди, те стояли в стороне, но можно было заметить, как пылают сквозь прорези в масках их глаза. – Но кто они, те двое?

– Последние представители семейства д’Онэ! – пояснил Буридан.

В тот же миг он встал в стойку, и две шпаги скрестились.

И тут раздался душераздирающий крик.

Девушка в белом платье как птица спорхнула вниз по лестнице и бросилась между дуэлянтами.

– Миртиль! – стиснув зубы, пробормотал Буридан. – Этого-то я и боялся!.. Дорогая Миртиль, – сказал он вслух, – вам следует вернуться в вашу комнату и…

Закончить он не успел.

Слова застыли у него на губах. Сердце перестало биться. От изумления он едва не утратил рассудок, почувствовав, как ужас вонзает в его затылок свои острые когти: Миртиль, его возлюбленная, его невеста… Миртиль бросилась на шею Ангеррану де Мариньи, крича:

– Отец! Батюшка!..

Мариньи не сдвинулся с места, лишь молнии сверкали в его глазах.

– Батюшка! – растерянно пролепетала Миртиль. – Что с вами? Отчего у вас такое гневное лицо и этот взгляд… Буридан… что происходит?.. Как ты мог поднять шпагу против моего отца?.. Ох! Вы же убьете друг друга!..

– Твой отец! – пробормотал Буридан. – Так этот человек – твой отец?..

– Да, любимый!.. Это он, милейший Клод Леско… Но ты ведь этого не знал, не так ли? О! Это было бы слишком ужасно!.. Батюшка, это Буридан! Вы полюбите его за его любовь ко мне… ваши предубеждения падут… Буридан, дорогой Буридан, это Клод Леско, которого ты должен почитать… так как я твоя невеста, а ведь даже в Библии сказано: почитай отца твоего и мать твою!..

– Клод Леско! – прохрипел Буридан, едва не плача. – Да посмотри же, Миртиль! Видишь этот плащ с горностаевой отделкой… эту украшенную бриллиантами шпагу… эти одежды знатного сеньора…

– Знатного сеньора! – пробормотала девушка, не зная, что и думать.

– Ты только взгляни на этот высокомерный вид, и сразу же поймешь, что перед тобой не Клод Леско, торговец коврами, а могущественный и ужасный министр, имя которого проклято всеми… первый министр короля… создатель виселицы Монфокон… Ангерран де Мариньи!..

Отступив на три шага назад, Буридан переломил о колено надвое шпагу и отбросил обломки ее в сторону.

– Можете меня убить, – сказал он министру, – Буридан не будет драться с отцом Миртиль.

– Ангерран де Мариньи! – повторила девушка, бросив на отца взгляд, преисполненный ужаса и изумления.

Ангерран де Мариньи спокойным жестом вложил палаш в ножны, затем взял руку Миртиль, которая вздрогнула от этого прикосновения.

В комнате повисла мертвая тишина.

Но снаружи еще доносились крики студентов и клерков Базоши и Галилеи, весь этот глухой шум победоносного восстания. Или, по крайней мере, Гийом и Рике, прислушивавшиеся к этому гулу, полагали, что то был шум победы.

Но если бы они выглянули за дверь, то, вероятно, пришли бы в ужас от изменений, произошедших в Пре-о-Клер.

– Миртиль, – промолвил Мариньи суровым голосом, – роковой случай открыл тебе то, о чем тебе лучше никогда было бы не знать. Мое имя не Клод Леско…

С интонациями ожесточенной гордости он добавил:

– Это правда: меня зовут Ангерран де Мариньи!.. Это имя, доченька, это ненавистное вилланам имя, это имя, которое будут уважать наравне с именами самых великих правителей, когда поймут его значение, так вот, это имя я ношу с гордостью. Слушайте же все!.. Если бы я мог опуститься до вас и объяснить вам свою мысль, я бы сказал вам, что всю ту ненависть, что обрушилась на мою голову, я навлек на себя добровольно. Я знал, на что иду, когда решил сделать из монархии силу, а из короля – символ! Я раздавил ногой не только вилланов и буржуа, но и владетельных сеньоров. Я хотел уравнять королевство, изо всех сил пытался превратить Францию в широкую и гладкую равнину, на которой есть лишь одна незыблемая скала – трон! И здесь я не лгу. Я часто содрогался перед поступками, которые чернь называет преступлениями, но я не отступил. Я не признаю судей: моя совесть – вот кто отпускает мне грехи. И если я испытывал страх, когда, прикладываясь глубокими ночами ухом к груди, слышал гул проклятий, меня утешало одно – ты, доченька!.. Монархия – то была мысль моего разума; Миртиль же была мыслью моего сердца…

– О, батюшка! – прошептала Миртиль, закрывая лицо ладонями.

– Миртиль, вот человек, который собрал все эти людские проклятия и бросил мне в лицо. Вот человек, который собрал все летевшие мне вслед оскорбления и прилюдно меня ими унизил. Вот Буридан. И вот он я – Ангерран де Мариньи. Вот тот, кого ты называешь своим женихом. Ты, которую я всегда называл своим утешением…

И глухим голосом Мариньи закончил:

– Выбирай же между ним и мною!

– Выбирать! – прошептала Миртиль, чуть дыша. – Выбирать между отцом и женихом!..

В этот момент чей-то властный голос, шедший сверху, пал в нависшую над залом тишину:

– Если эта девушка и должна что выбирать в этот час, то уж никак не между Мариньи и Буриданом! Полагаю, я здесь лишней не буду, и, как вы знаете, Мариньи, у меня тоже есть права на Миртиль!..

Все подняли головы.

И все увидели, как по лестнице, по которой только что сбежала девушка, спускается женщина.

Этой женщиной была Маргарита Бургундская.

Она подошла к Миртиль, в то время как Мариньи, просияв, отвешивал глубокий поклон, в то время как Буридан тянулся за кинжалом, охваченный безумной жаждой убийства.

При виде королевы двое мужчин в масках резко вздрогнули, а один из них сделал движение, будто намеревался броситься ей в ноги.

В ту же секунду Маргарита Бургундская вытащила спрятанный на груди серебряный свисток. По пронзительному сигналу двери распахнулись и в зал ворвались десятка два лучников.

– Берегись! – прокричал Ланселот Бигорн.

Буридан, опьяневший от ярости и отчаяния, бросился к Миртиль, которую королева увлекла к лестнице. Неистовый водоворот людей и оружия, тел и рук подхватил его и оттолкнул вглубь комнаты в тот самый момент, когда Мариньи на другом конце зала последовал за королевой.

– Ко мне, Буридан! – прокричала девушка.

Буридан ответил рычанием и устремился вперед, готовый умереть, если нужно.

Двадцать рук обрушились на него.

Через несколько секунд он был уже обезоружен, связан и, в последнем взгляде, которым он обвел комнату, увидел, что плененными оказались и двое его спутников – те, что были в масках.

Гийом Бурраск и Рике Одрио испарились.

Исчез и Ланселот Бигорн.