– Да ну? – Ланселот Бигорн аж подпрыгнул на своей скамеечке.

Улыбка Симона Маленгра сделалась еще более загадочной, более победоносной, и он продолжал:

– Да, представь, мой дорогой Ланселот, что, мучимый угрызениями совести, ты не исполнил приказа Маргариты Бургундской и ее любовника графа де Валуа.

– Вот как! – растерянно пробормотал Бигорн.

– Подожди! Представь, что не захотев бросать ребенка в реку, ты оставил его где-то… в какой-нибудь хижине, заброшенной лачуге, к примеру!..

Бигорн смертельно побледнел, и рука его медленно потянулась к кинжалу. Правда, или то, что он полагал правдой, предстала со всей очевидностью: граф де Валуа знал, что его сын не был брошен в реку. Откуда?.. Да какая разница!.. Зная это, он приказал своему верному слуге, Симону Маленгру, разыскать его, Бигорна! И теперь, вне всякого сомнения, сюда вот-вот нагрянут другие люди графа, те, что скрывались в засаде…

«Да, – думал Бигорн, – но Симон, который так восхищается Иудой, не получит ни тридцать сребреников, ни тридцать золотых, а лишь кинжал в сердце!»

Однако безмятежное настроение Симона Маленгра, тишина кабачка, а главное – местоположение этого кабачка, который находился в самой дальней части воровского квартала, в конце концов его успокоили.

– Так вот, – вновь взял слово Маленгр, – готов ли ты согласиться, что вместо того, чтобы бросить ребенка в воды Соны, ты мог оставить его в какой-нибудь отдаленной лачуге?

– Но к чему мне его там оставлять? – вопросил Бигорн хриплым голосом.

– А я почем знаю? – отвечал Маленгр. – Может, чтобы забрать позже!

Бигорн вздрогнул, и рука его вновь сжала рукоять кинжала.

– Или по какой другой причине, – продолжал Маленгр. – Причину найти несложно. Главное – это что ребенок не умер. Или, по крайней мере, мы предполагаем, что он не умер, понимаешь? Для нас это предположение, но для других будет правда!

– Хорошо! – пробормотал Бигорн.

– Что – хорошо?

– Ничего, я слушаю. Продолжай.

Теперь он понимал, как обстоят дела: Маленгр был убежден в смерти ребенка. Но других он хотел заставить поверить в то, что мальчик жив. Вот только его предположение оказалось и не предположением вовсе, а самой что ни на есть истиной.

Но откуда взялась эта столь конкретная и точная деталь, как оставление ребенка в заброшенной хижине?

Немного помолчав, Маленгр продолжал:

– Теперь, когда мы допускаем, что сын Валуа мог остаться в живых, выслушай, что я тебе расскажу, мой дорогой Бигорн. Несколько лет назад меня вдруг нещадно потянуло на родину. Я испытал непреодолимое желание вновь увидеть серые равнины Севера и провести какое-то время в Бетюне.

– Дьявол! – ухмыльнулся Бигорн. – Я и не знал, что ты так любишь родные края!

– Повела меня туда любовь или что-то другое, но мне было совершенно необходимо вернуться на какое-то время в Бетюн. К тому же, я отправился туда с согласия моего хозяина, графа де Валуа. А теперь слушай и мотай на ус: напротив постоялого двора, где я остановился, жила пожилая женщина по имени Маржантина. Она ни с кем не общалась, выходила из дома редко, по большей части молчала; она была не из Бетюна, приехала в эти края с мужем и ребенком; к тому моменту, когда я там оказался, она вдовствовала уже лет девять, притом что ее сыну могло быть лет этак пятнадцать. Чуть позже назову тебе и имя умершего мужа…

Бигорн слушал рассказ с неусыпным вниманием.

– А как он выглядел, этот ребенок? – промолвил он глухо. – Ребенок, или, скорее, юноша, судя по названному тобой возрасту?

– Вот уж чего не знаю – того не знаю, – отвечал Маленгр. – Юношу этого я никогда не видел, зато видел Маржантину, то есть ту, которую все считали матерью этого Жана…

– Его звали Жан! – прошептал Бигорн, вздрогнув.

– Да, а теперь я должен сказать тебе, что тоска по родным краям, о которой я говорил, охватывала меня, как правило, ночью. Дни я проводил в своей гостинице, никуда не выбираясь, но вот вечером уже не мог противостоять этой ностальгии: мне обязательно нужно было выйти и посетить кое-какие населенные пункты, которые, по счастливому стечению обстоятельств, как раз и просил меня изучить мой благородный хозяин. Улавливаешь?

– Продолжай… Я слушаю тебя даже внимательнее, чем ты думаешь.

– Хорошо. В одну из таких ночей, возвращался я, значит, после прогулки в гостиницу – было уже, наверное, часа два, – когда из стоявшего напротив дома донеслись, как мне показалось, чьи-то стоны. И как раз в этот момент дверь открылась. Я увидел нечто вроде белого призрака и сначала хотел убежать, но потом заметил, что то и не призрак вовсе, а женщина, и что эта женщина открыла дверь, чтобы позвать на помощь. Я подошел ближе и, хотя я не люблю тратить время на бесполезные занятия, решился войти и осмотреть несчастную. Помочь ей я уже ничем не мог, так как она была при смерти и действительно умерла часом позже. Этой женщиной и была та, которую звали Маржантина.

– Та, которую все считали матерью пятнадцатилетнего юноши по имени Жан? – уточнил Ланселот Бигорн.

– Именно. То есть та вдова, муж которой умер девять лет назад и имя которого я обещал тебе назвать. Словом, Маржантина умирала. Вскоре она и сама поняла, что ей уже ничто не поможет. Она чувствовала, что умирает. Я уже собирался удалиться, сожалея о потерянном времени, когда эта женщина схватила меня за руку и, от имени Бога, ангелов и Девы Марии, попросила оказать ей одну большую услугу. Как истинный христианин, я не смог отказать ей в этой просьбе, тем более что Маржантина заявила, что в оставит мне в вознаграждение те небольшие ценности, что у нее имеются. Так что я не только остался, но и при слове «ценности» крепко-накрепко запер дверь, чтобы никто не смог мне помешать оказать несчастной умирающей ту услугу, о которой она просила.

– Я всегда знал тебя как человека великодушного и деликатного, – промолвил Бигорн.

– Ничего не поделаешь – так уж я создан. Да и не я ведь отправился топить ребенка в реке. Но ты не подумай, я тебя ни в чем не упрекаю. Короче говоря, вот в чем состояла просьба старухи Маржантины. Речь шла о том, чтобы отправиться в Париж, разыскать в Университете (она дала мне название улицы и дом) молодого человека по имени Жан и ввести его в курс кое-каких обстоятельств. Дело все в том, что, будучи склонным ко всевозможным авантюрам, парижской жизни и учебе, этот Жан, похоже, уехал, чтобы поступить в качестве студента в одно из тех жалких мест, что соседствуют с коллежем мэтра Сорбона. Учитывая тот факт, скольких бы это стоило трудов, Маржантина передала мне в дар шесть золотых экю. Остаток ее «богатств» состоял из двадцати других, также золотых, экю и серебряной цепочки, с которой свисал медальон, содержавший в себе прядь женских волос. Забрав все, я поклялся честно передать молодому Жану двадцать экю и серебряную цепочку… К несчастью, на медальоне имелся довольно-таки красивый бриллиант…

Бигорн сжал кулаки, и губы его побледнели.

Он и сам был еще тот мошенник, этот Ланселот Бигорн, но такого двуличного циника, как Симон Маленгр, он еще не встречал.

– И что же, – произнес Бигорн жестким голосом, – это были за обстоятельства, в курс которых ты должен был ввести этого юношу…

– Ну, слушай! – сказал Симон Маленгр. – Молодой Жан знал, что Маржантина – не его мать, но только это и знал. Он взял фамилию человека, который жил с Маржантиной, но знал, что это не его фамилия. Как бы то ни было, Маржантина надеялась – открывая юноше те самые обстоятельства, – что это принесет ему почести и богатство, подталкивая к поиску настоящих родителей, которые, как ей было известно, являлись людьми благородными и состоятельными. А теперь, почему бы ей самой не рассказать было Жану то, о чем она попросила рассказать ему меня? Именно это ты, наверное, спрашиваешь у себя, именно это и я спросил у нее. Она мне ответила, что ей есть за что упрекать себя в этом деле, к тому же, она хотела избежать упреков этого юноши, Жана, которого она в конце концов полюбила, как родного сына… Терпение, Бигорн: вот и те самые обстоятельства, и ты сейчас увидишь, сколь интересными для тебя они окажутся…

– Для меня?.. Но я-то к этому какое имею отношение?..

– Сейчас увидишь. И если бы ты был здесь ни при чем, к чему бы я вообще стал рассказывать тебе эту историю?..

– Ну-ну. Продолжай.

– Так вот, судя по тому, что мне рассказала Маржантина, похоже, она знала, кто были настоящие родители юноши. Или, скорее, догадалась об этом по определенным меткам, сделанным на одежде ребенка…

– И кто же они были такие? – вопросил Бигорн, задыхаясь.

– Вот этого-то она так и не смогла мне сказать! В тот момент, когда она собиралась назвать мне имя, которое я должен был передать молодому Жану, смерть сомкнула ей уста. Зато она успела рассказать мне остальное, и вот в чем оно заключается: она и ее муж нашли малыша Жана и, догадавшись, кто были его родители, оставили ребенка у себя, чтобы в дальнейшем, предъявив его, как я понимаю, выкачать из этих родителей как можно больше денег… Смекаешь?

– Еще бы: ты говоришь об этих вещах с такой страстью, что они сразу становятся понятными и занимательными.

– Это все потому, что меня интересуют все благородные порывы. К несчастью, муж ее умер уже через год после того, как они нашли малыша Жана. Что до Маржантины, то, похоже, она раскаялась, отказалась от первоначального плана, одна воспитала найденного малыша, откладывая день ото дня те признания, что собиралась ему сделать. Настал день, когда он пожелал уехать в Париж. Она и тогда ему ничего не сказала. Но потом спохватилась, и пообещала себе в скором времени разыскать Жана, чтобы рассказать ему все. Скоропостижная смерть ей в том помешала. Такая вот история. Что скажешь?

– История, конечно, повторюсь, занимательная, да и рассказчик ты превосходный. Но я жду продолжения.

– Полагаешь, есть и продолжение? – промолвил Маленгр с насмешливым видом.

– У всего есть свое начало, продолжение и конец. Начало мы знаем; остается услышать продолжение.

– Ты ошибаешься, Бигорн, начала ты не знаешь, и я сейчас тебе его расскажу. Но прежде хочу закончить с моей поездкой в Бетюн. Моя любовь к родным краям успокоилась в то же время, как я выполнил и данные мне графом де Валуа поручения: счастливое совпадение, которое позволило мне вернуться в Париж. Маржантина умерла, а я забыл и думать о молодом Жане. Естественно, я сохранил цепочку и медальон с бриллиантом. Бриллиант я продал, но вот медальон с прядью женских волос оставил. До последнего времени я и не вспоминал о малыше Жане, но тут определенные обстоятельства и кое-какие слова, сказанные Жийоной, резко вернули мне память. Тогда-то я принялся за его поиски… А теперь, Бигорн, я скажу тебе начало: знаешь, где Маржантина и ее муж нашли малыша Жана, когда пересекали королевство, направляясь во Фландрию?..

– Откуда ж мне знать? – промолвил Бигорн хриплым и дрожащим голосом, который мог бы показаться странным его собеседнику.

– Так вот, – продолжал Симон Маленгр, – малыш Жан был найден… Слушай же!.. Найден в одной из лачуг в предместье Дижона!.. Скажи-ка, Бигорн, а ты уверен, что утопил того мальчугана?

И Симон Маленгр погрузил острый взгляд в глаза Ланселота.

Тот вздохнул, провел рукой по лицу и отвечал:

– Хотелось бы мне не быть в этом уверенным! Тогда бы и совесть меня так не мучила. Я и сейчас вижу, как этот бедный малыш барахтается над водой, а затем уходит на дно. Я еще с час там пробыл, не в силах себе простить то, что наделал… Сын графа де Валуа точно мертв, чего уж там!..

– Хорошо. Теперь же я скажу тебе, почему Жийона и я подумали о тебе. Знаешь, как звали мужа Маржантины? Другими словами, знаешь, какую фамилию взял и по сей день носит тот малыш Жан, которого нашли в заброшенной хижине у Дижона?..

– Откуда ж мне знать? – повторил Бигорн, который, однако, уже произнес про себя эту самую фамилию.

– Буридан! – сказал Симон Маленгр.

– Буридан! – глухо промолвил Бигорн.

Да! Именно это он и ожидал услышать! Еще пару минут назад он понял, что найденным Маржантиной ребенком был Буридан…

И тем не менее приятель Маленгра впал в некий ступор.

Будучи натурой отнюдь не заурядной, Ланселот Бигорн был способен уловить – пусть, конечно, и смутно – опасную поэзию некоторых ситуаций, коими управляет главный постановщик нашей жизни, имя которому – случай.

Надо ж такому было случиться, чтобы он, Бигорн, среди стольких сеньоров и буржуа выбрал себе в хозяева того самого ребенка, которого он когда-то давным-давно спас от смерти! Надо ж такому было случиться, чтобы Буридан оказался сыном госпожи де Драман! Надо ж такому было случиться, чтобы Буридан, который ненавидел графа де Валуа всем своим сердцем, оказался сыном графа де Валуа!..

Жестом остановив Маленгра, уже готового выложить ему свой план, Бигорн еще долго предавался мрачным раздумьям, что свалились тяжким бременем на его голову. Но мало-помалу к Ланселоту все же вернулось хладнокровие, и тогда им овладело несказанное любопытство. Чего же такого, что касалось Буридана, мог от него хотеть Симон Маленгр? Впрочем, сейчас он это узнает.

– Ну что, готов меня выслушать? – спросил Маленгр.

– Говори…

– Вот на какую мысль навела меня Жийона, которой, как я уже сказал, ума не занимать, и рядом с которой я и сам становлюсь хитрее и коварнее. Как я уже говорил в начале, предположим на минутку, что ты не утопил ребенка Валуа и Анны де Драман. Предположим, что ты оставил его в той заброшенной хижине. Предположим, наконец, что малыша этого нашла Маржантина. Из этого следовало бы, что твой хозяин, Буридан, есть не кто иной, как сын монсеньора графа де Валуа, не так ли?

– Именно так. И что?..

– А то, что если бы Валуа узнал, что его сын жив, если бы ему предоставили доказательство… и если бы доказательство это ему предоставил ты…

– К чему ты клонишь? – спросил Бигорн.

– Да к тому, что Валуа, как я думаю, отвалил бы кучу денег тому, кто избавил бы его от этого сына. Понимаешь?.. Кучу денег, кучу золота.

– Возможно. И что же?..

Симон Маленгр умолк, изучая уголком мутного глаза суровую и открытую физиономию Бигорна. Наконец он перегнулся через стол и прошептал:

– Ведь не мог же ты, Ланселот, успеть привязаться к хозяину? Как сильно он тебе дорог?

– Кто?.. Буридан?..

– Да, Буридан, Жан Буридан, твой хозяин.

– Я его ненавижу, – сказал Бигорн, допивая мёд. – Сварливый, черствый, слишком скорый на руку, он мне сразу не понравился, и я давно уже хочу от него уйти.

– Не нужно от него уходить, – поспешно произнес Маленгр. – Считай, что мы уже богаты. А теперь слушай внимательно, Бигорн! Прежде всего, нужно, чтобы ты сказал, что не утопил этого ребенка. Затем мы вместе поищем способ тихонько избавиться от этого Буридана, которого ты ненавидишь. Говорю же: считай, что мы уже богаты!

– Да, – промолвил Бигорн, откашлявшись – так как он едва не поперхнулся, – но какова будет доля?

– Как я и сказал: треть от того, что нам удастся вытянуть из Валуа.

– Так вот, – сказал Бигорн, – я хочу получить кое-что другое.

– И что же? – удивленно вопросил Маленгр.

– Ту серебряную цепочку и тот медальон, который ты сохранил, и внутри которого, по твоим словам, находится прядь женских волос. Так уж мне почему-то захотелось: или я получаю это, или у нас ничего не выйдет.

– Нет ничего проще!..

– Да, но цепочка и медальон мне нужны не после, а сейчас же…

– Как скажешь, – ухмыльнулся Симон Маленгр. – Сейчас – так сейчас. Проводи меня до Большой улицы Святой Екатерины, и ты их получишь.

* * *

Стоя на углу Большой улицы Святой Екатерины (позднее – улица Святого Павла) – то есть неподалеку от Сент-Антуанских ворот, где спустя пятьдесят шесть лет после этих событий господин Обрио, прево Парижа, заложит первый камень той крепости, что будет называться сначала Сент-Антуанским замком, а затем Бастилией… оставаясь в первую очередь именно крепостью – так вот, стоя на углу этой улицы, Ланселот Бигорн думал, что из дома Валуа вот-вот выскочит и накинется на него куча сбиров, но Симон Маленгр свое слово сдержал, и через час Ланселот уже прижимал к груди столь ценную для него вещь.

– Где встретимся, чтобы обсудить наши дальнейшие действия? – спросил Маленгр, передавая ему медальон.

– Да у Кривоногого Ноэля! – отвечал Бигорн, намереваясь больше никогда не показываться в кабачке на улице Тирваш.

Они распрощались, и Ланселот побрел по улице Сент-Антуан, прижимаясь к стенам домов, размышляя над тем, что он только услышал. Наконец, тряхнув головой, он перешел к мыслям другого порядка, вызванным более насущной необходимостью.

– Ну, – сказал он себе, выходя на Гревскую площадь, – и где же я буду спать? Госпожа Клопинель выставила меня за дверь, угрожая метлой. Кривоногий Ноэль отказал в кредите. Ничего у меня не выходит с тех пор, как я стал честным человеком. Однако же жилище найти совершенно необходимо, и чем раньше, тем лучше…

Пока он разговаривал так сам с собой, стоя в одном из углов дома с колоннами, откуда ни возьмись появились человек пятнадцать лучников и набросились на него. В мгновение ока он был обезоружен и связан.

– Это точно Ланселот Бигорн? – спросил чей-то голос.

– Да, мессир прево, – отвечал один из сержантов тюрьмы Шатле, – я знаю этого человека. Нам с ним уже доводилось встречаться. Куда его препроводить?

– В Шатле! – отвечал прево Жан де Преси.

Спустя несколько минут совершенно ошеломленный незадачливый Бигорн был брошен в темницу и с меланхоличной гримасой бормотал:

– Наконец-то у меня есть кров. Здесь-то я и буду ждать вечного прибежища, какое находят в оссуарии у виселицы…

В это самое время Жан де Преси бежал в Лувр, просил аудиенции у королевы и докладывал об аресте Ланселота Бигорна.