Теперь мы вынуждены вернуться к Буридану, которого оставили узником в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре. Юношу и двух его таинственных спутников – по-прежнему в масках и безмолвных – заперли в той из комнат аббатства, что прилегает к приемной, в помещении с крепкой дубовой дверью и без окна. К тому же, все трое были крепко связаны и не могли пошевелить ни руками, ни ногами.

После двух часов такого заточения узникам нанес короткий визит некий мужчина, который вошел со словами:

– Добрый день, господа. Небось, совсем затосковали в гостях у этих чертовых монахов? Понимаю. Но потерпите. Вскоре мы будем иметь честь предложить вам более достойное жилище.

«Страгильдо», – поморщился Буридан.

– Хорошо, просто прекрасно, – продолжал подручный королевы, казалось, разговаривая уже с самим собой. – Ни окон, ни потайных ходов, массивная дверь – стало быть, побег исключен. Превосходно. До скорого, милейшие сеньоры.

День тянулся с той ужасной медлительностью, которая знакома тем, кого внезапно, по той или иной причине, лишают свободы.

В принципе, само по себе лишение свободы не является совсем уж невыносимым для человека гордого. Но когда ты обездвижен, постоянно спрашиваешь себя, что случилось с дорогими твоему сердцу людьми, когда мысль уносит узника на своих обжигающих крыльях к тем, кто страдает в его отсутствие, когда он представляет себе все их возможные несчастья, когда понимает, что не в силах их защитить, тогда заточение переносится в тысячу раз ужаснее, чем можно было представить.

Вот и Буридан на протяжении всего этого долгого дня претерпевал подобную пытку. Но он был боец и немного фаталист. Уставившись в одну точку, с изрезанным глубокой морщиной лбом, он лежал в своем углу без единой жалобы, без единого стона. Эту тишину не нарушали и его друзья, которые, судя по всему, были слишком погружены в свои мысли, чтобы тратить внезапно появившееся у них свободное время на разглагольствования и соболезнования.

Наступил вечер, и комната потихоньку погрузилась в темноту.

До узников здесь доносился лишь звон колоколов, призывавший монахов то на полевые работы, то к молитве или в столовую.

Вероятно, было часов десять вечера, когда дверь открылась и это помещение – эта тюрьма – осветилось отблеском фонаря.

Буридан поднял голову и снова увидел Страгильдо.

«Палачу Маргариты, – подумал он, – доверили вершить нашу судьбу. Куда этот демон нас доставит? Уж не к своему ли хозяину, мессиру сатане собственной персоной? Что ж, вскоре узнаем. Этот негодяй не должен увидеть на моем лице ни страха, ни уныния… И что бы он и его люди ни говорили, что бы ни делали, я буду смотреть им в лицо».

Словно в ответ на эту мысль, Страгильдо подошел к Буридану, зловеще ухмыльнулся и, продемонстрировав широкую шелковую ленту, завязал юноше глаза.

– Это поможет вам лучше видеть, милейший сударь! – рассмеялся наемный убийца.

– Даже с закрытыми глазами, – промолвил Буридан, – я ясно вижу, что творится в твоей душе.

– Полноте! И что же, любезный, вы видите?

– Я вижу, что сейчас, пусть я и крепко связан, ты боишься меня, мерзавец! Не волнуйся, я тебя не укушу, дабы не отравиться!

– Чего стоите, займитесь другими! – рявкнул Страгильдо, обращаясь к своим людям.

Прежде чем повязка плотно легла на его лицо, Буридан успел заметить, что с его спутниками произвели ту же операцию.

– Следует ли снять с них маски? – спросил тот из сбиров, что завязывал пленникам глаза.

– К чему? – скривился Страгильдо. – Хочешь навсегда оставить в памяти рожи этих негодяев? Не стоит. Хватит с нас и одной физиономии любезнейшего Жана Буридана. В крайнем случае поболтаем с ним.

Буридан услышал, как комнату заполонил топот ног, затем почувствовал, как его подняли, понесли и положили на что-то вроде телеги, которая вскоре двинулась в путь.

Куда она ехала? Этого Буридан даже представить себе не мог.

Сначала он еще пытался – повозка двигалась то по прямой, то поворачивала – прикинуть в уме, куда это они направляются, но охранники, судя по всему, не испытывали к нему доверия, так как постепенно количество поворотов и зигзагов многократно возросло, а пару-тройку раз Буридану и вовсе показалось, что они едут по кругу, так что вскоре ему пришлось отказаться от этой идеи. К тому же, даже узнай он, куда его везут, что бы это дало? Дорога неизбежно вела к какой-нибудь тюрьме, а ничто так ни похоже на одну тюрьму, как другая тюрьма.

Примерно после двухчасового, по прикидкам Буридана, марша – а этого времени любой колымаге хватило бы на то, чтобы въехать в Париж с одной стороны и выехать с другой, – телега наконец остановилась.

Буридан вновь почувствовал, как его поднимают и куда-то несут. Затем он услышал, как закрылась тяжелая дверь, и по более плотному воздуху понял, что его спускают в какое-то подземелье.

Буридана опустили на плиточный, как ему показалось, пол, и разрезали веревки, стягивавшие запястья. После чего дверь с шумом захлопнулась. Тот, кто развязал ему руки, не осмелился развязать также ноги и снять повязку, – Страгильдо поспешил удалиться прежде, чем у юноши появилась бы возможность наброситься на него.

Буридан сорвал с глаз повязку, затем развязал веревки, коими были стянуты лодыжки, поднялся и сделал глубокий вдох.

Он увидел, что находится в довольно просторном зале, без окон, но с отдушиной над дверью для подачи в темницу свежего воздуха из коридора.

Комната освещалась одной из тех огромных восковых свечей, какими пользовались тогда в основном богачи; сальные свечи были уделом людей с достатком; что до простого люда, то он освещал свои жилища при помощи факелов, изготовленных на основе смолы; у крестьян же все обстояло еще проще: им освещением служили подожженные еловые ветки или же просто огонь от очага. Присутствовала там и лампа, то есть некий сосуд, из горлышка которого свисал обработанный маслом кончик фитиля, притом что масло стоило довольно дорого.

«Ого! – сказал себе Буридан. – Впервые в жизни со мной обращаются как со знатным сеньором. Видать, стоило познать тюрьму, чтобы познать также и богатство!»

Темница, которую он обвел любопытным взглядом, выглядела весьма приветливо. То было полуподвальное помещение со сводчатым потолком, поддерживаемым изящными колоннами. Буридан с удивлением отметил, что вместо охапки сена, которую он ожидал увидеть, в темнице этой находились три кушетки. Обнаружив же вместо кувшина с водой и кусочка хлеба богато сервированный стол, он и вовсе присвистнул.

Стол был также накрыт на три персоны, коих ожидали три табурета. Быстренько обежав глазами комнату, Буридан обнаружил в одном из ее углов двух своих спутников, по-прежнему связанных и с повязками на глазах. Он поспешил избавить их от пут и повязок. Двое узников скинули маски, и в бледно свете темницы появилось меланхоличное лицо Филиппа д’Онэ и раскрасневшаяся физиономия его брата.

– Дьявол меня побери! – воскликнул Готье, потянувшись. – Ну и где же мы?

– Кто ж его знает? – хмыкнул Буридан.

– На полпути к смерти, – заключил Филипп.

Все трое вздрогнули. Было очевидно, что чем бы ни оказалось место, где они очутились, покинут они его лишь тогда, когда настанет время отправляться на казнь: мало того, что они подняли бунт, оказали сопротивление людям короля, оскорбили, угрожали и с оружием в руках напали на Ангеррана де Мариньи, так, вероятнее всего, еще и находились во власти королевы.

– За бунт нам грозит повешение, – сказал Филипп.

– А за оказание сопротивления страже – топор палача, – уточнил Буридан.

– И еще за угрозы первому министру – отсечение рук, – добавил Готье.

– Таким образом, королеве ничего не остается! – рассмеявшись, подвел итог Буридан.

Филипп побледнел: стоило кому-то упомянуть при нем Маргариту, как он ощущал болезненный укол в сердце.

– Ха! – осклабился Готье, хлопнув себя по ляжке. – Уж если мы находимся на полпути к смерти, как ты полагаешь, Филипп, следует признать, что ведут нас к ней через вполне пристойные пиршества. От голода мы не точно умрем… впрочем, не умрем и от жажды, – добавил он, взвесив на руке корзину. – Разрази меня гром! Почему бы нам не отужинать? Возможно, завтра, как говорил некий Леонидас, о котором мне как-то рассказывали, завтракать нам придется уже в гостях у Плутона.

На этом все трое уселись за стол.

Буридан, у которого, несмотря на всю печаль его мыслей, прорезался аппетит (как-никак, с утра у нашего героя во рту не было и маковой росинки), ел за двоих и пил за троих.

Готье, который также постился весь день, но которого ничто так уж сильно не печалило, ел за троих и пил за четверых.

Лишь Филипп почти не прикасался к еде и напиткам. Во время ужина разговор, естественно, шел о событиях прошедшего дня, окончательной победе над Мариньи и факте совсем уж неожиданном: Ангерран де Мариньи оказался отцом Миртиль!..

Наконец, множество догадок было высказано inter pocula и о том, в какой именно благородной тюрьме Маргарита привечала их, как принцев.

После того как Филипп заявил, что из их предположений ничего нельзя с уверенностью считать достоверным, Буридан признал, что все, что он мог бы сказать про Миртиль и Мариньи, тоже ничего не дает им в данных обстоятельствах, а Готье добавил, что добрый, в несколько часов, сон станет достойным венцом этого пиршества, коим они отпраздновали свою грядущую казнь. После чего каждый отправился к своей кушетке, и спустя десять минут все трое уже крепко спали!

По крайней мере, Буридан спал крепко.

Филипп делал вид, что спит.

Что до Готье, то он храпел так, что дрожали поддерживающие сводчатый потолок стойки, что было если и не доказательством, то по меньшей мере видимостью самого убедительного сна.