Гийом Бурраск и Рике Одрио брели без определенной цели, печальные и голодные. Печаль и голод – это, как правило, те два состояния, что прекрасно уживаются вместе. После сражения в Пре-о-Клер император и король больше не осмеливались ни появляться на улицах, ни возвратиться домой, ни показываться во владениях Базоши или Галилеи. Эти двое достойных спутников испытывали к веревке глубочайшее отвращение, не нуждавшееся ни в каких психологических комментариях. Они были уверены, что все патрули полевой жандармерии идут по их следу и, возможно, были недалеки от истины.

Словом, давно ничего не евшие и, говоря начистоту, голодные, словно загнанные вглубь леса волки, они ходили от притона к притону, от ночлежки к ночлежке.

Увы, кормили их скудно, да и пристанище удавалось найти далеко не всегда!

В тот вечер они выходили из некоего кабачка, хозяин которого знал их достаточно близко и согласился приютить на пару часов. Несмотря на мольбы и угрозы, предоставить более продолжительное гостеприимство и оставить их на всю ночь кабатчик отказался.

– Тьфу, пропасть! – сказал он. – Если кто-нибудь догадается, что вы у меня, меня повесят без суда и следствия еще до рассвета.

– Но подумай, – настаивал Одрио, – в конце-то концов, все мы умрем, и так ли уж важно, где – в собственной кровати или на конце веревки.

– И потом, – добавил Гийом Бурраск, – это будет величайшая честь для тебя, твоей жены и последующих поколений – оказаться повешенным между королем и императором.

Хозяин кабачка нашел эти доводы превосходными, но из упрямства, которое Рике счел достойным порицания, а Гийом – необъяснимым, заявил, что нигде, кроме своей постели, умирать не желает, и даже добавил:

– Как можно позднее!

Двое товарищей лишь с сожалением пожали плечами.

Тем не менее, и несмотря на досаду от того, что ночевать, в чем они уже не сомневались, наверняка бы пришлось под открытым небом, они с удовольствием оказали честь различным напиткам, которые кабатчик им вынес, не потребовав оплаты, в тайной надежде избавиться от опасных гостей как можно скорее, – то была, как он сказал, его последняя бесплатная услуга.

Когда Бурраск и Одрио вдоволь напились и когда их выставили на улицу, только-только наступил комендантский час.

Какое-то время они молча шли по темным улочкам.

Внезапно Рике Одрио остановился.

– В чем дело? – вопросил Гийом Бурраск, отскакивая назад. – Увидел начальника патруля?

– Нет! – отвечал Рике. – Вспомнил нечто важное. Если не ошибаюсь, мы осушили три бутылки гипокраса, две – питного мёда, большой кувшин ячменного пива и два поменьше – вина, белого и красного.

– Приятная смесь.

– Я этого и не отрицаю. Но если выпили-то мы изрядно, как истинные приспешники Бахуса, то вот не ели-то мы и вовсе.

– И что же? – спросил Гийом, заинтригованный этим прологом.

– А то, что то ли это белое или красное вино, то ли пиво виновато – точно не знаю, – но я так голоден, будто пару месяцев соблюдал пост.

– Готов признать, что голод мучает и меня. Но какой вывод ты делаешь из всех этих предпосылок?

– Святые угодники! Да такой, что неплохо бы перекусить, дружище!

– Хо! Логичное замечание, – промолвил Гийом. – И даже Буридан, который в логике дока, вряд ли нашелся бы, что на это возразить.

– Жаль, что его здесь сейчас нет! – вздохнул король Базоши. – Ему-то известны те места, где кормят.

– И хорошо кормят! – поддержал товарища император Галилеи. – Помнишь, какой пир он закатил для нас во «Флёр де Лис»?

– Уж и слюнки текут, Гийом.

– Смерть и кровь Христова! Да при этих воспоминаниях мой голод превращается в ярость. Как это постыдно, Рике, что мы, император и король, бродим по улицам, как изголодавшиеся собаки.

– И даже не как собаки, – жалобно протянул Рике. – Те хоть нюхом обладают и всегда знают, где достать себе пропитание.

Эта констатация была подчеркнута двойным вздохом.

Затем друзья, еще более голодные, чем прежде, так как разговор этот вызвал в их представлении самые аппетитные блюда, какие только можно себе представить, продолжили свой путь, хмурые и понурые, но держащие ухо и глаз востро.

– И все это, – проворчал Бурраск, – по вине проклятой Маргариты!

– Вот бы она попалась нам в руки, эта прекрасная королева Франции! – осклабился Рике.

– И что бы ты с ней сделал?

– Заставил бы поститься, – сказал Рике. – Запер бы где-нибудь, даже не знаю, где, например, в той же Нельской башне, привязал бы к скамеечке, а перед ней, в двух шагах, поставил бы столик с мясным ароматом; таким, чтоб в нос шибал, к примеру, с поджаренной в печи олениной!..

– Гм! Совсем не плохо, – произнес Бурраск.

– Затем, – восторженно продолжал Рике, – я попросил бы хозяина подать гуся, я хочу сказать, целого гуся, да еще начиненного каштанами.

– Начиненного каштанами! – пробормотал Бурраск, облизнув губы.

– Затем, – продолжал Рике, – последовал бы конфитюр, приправленный сухими грушами, затем нашпигованный жирными кусочками сала омлет, затем большой пирог с густым заварным кремом, большой, как эта луна, что смотрит на нас и смеется над нами, мерзавка! Затем пулярка, затем…

– Остановись! – пробормотал Бурраск. – Дай переварить…

– Затем пирог с угрями, – завопил Рике, – а если и этого окажется недостаточно, то добавим сюда еще и жареных пескарей Сены, которых бросают на сковородку еще трепещущими, а затем – ам! – съедают за один присест…

Друзья переглянулись и в едином жесте потуже затянули пояса…

Этот затянутый пояс – увы! – и был их сегодняшний ужин.

– Уж не думаешь ли ты, – спросил Рике уже более холодным тоном, – что королева Маргарита устоит перед этим?.. Какая смерть для нее, обожающей, должно быть, всякие лакомые кусочки! Какая месть для нас, Гийом!.. Ах, был бы здесь Буридан!..

– Точно! Ведь это он нам сказал: Licitum est occidere reginam. Дозволяется убить королеву… Да, вот только он не уточнил, следует ли морить ее голодом…

– Да мы сами скоро с голоду сдохнем, – заметил Рике. – А ты ведь император. А я – король! Стало быть, и королева вполне может умереть с голоду. Логика – прежде всего!

И, рассматривая так то один вопрос, то другой, то третий, пытаясь, как было модно в то время, обмануть голод сложными рассуждениями, сворачивая то налево, то направо, приятели не заметили, как наступила ночь.

Сами о том не догадываясь, они вышли к Гревской площади.

Там они остановились у позорного столба, громоздкой конструкции, что высилась неподалеку от стоявшей посреди площади виселицы.

Как раз в этот момент у Ланселота Бигорна, в его камере в Шатле, состоялся с Мабель разговор, результаты которого вы уже знаете.

Гийом Бурраск и Рике Одрио опустились на землю, прислонились спинами к каменной кладке столба и обратили взоры в направлении Сены.

Они чувствовали себя уставшими – от долгой ходьбы, голода, подступавшего сна, тщетных поисков крова… и, однако же, заснуть вот так вот просто им никак не хотелось.

Меланхолично они подняли глаза на повешенного, который безвольно болтался на конце веревки под большой перекладиной виселицы. Луна с насмешливым лицом освещала эту картину, которую обрамляли небольшие колоколенки, выступавшие из всех частей темного холма.

– Вот он-то голод уже не испытывает! – промолвил император, указав на повешенного.

– Да и жажда его не мучает! – добавил король.

– Вообще кажется, что ему очень там хорошо. Посмотри, как мягко его раскачивает этот бриз, идущий от Сены. Клянусь рогами мэтра Каплюша, палача этого города, сей повешенный, несомненно, ликует неким тайным ликованием. Похоже, он даже смеется…

– Черт возьми, а ведь так и есть! Он просто хохочет!

– И чувствует себя лучше, чем в своей кровати.

– В конце концов, Гийом, может, это не так уж и неприятно – быть повешенным?

– Гм!..

– А что если и нам попробовать?..

Так они разговаривали, и от голода у них уже кружились головы, когда Гийом Бурраск схватил вдруг руку Рике Одрио и прошептал:

– Тише! Сюда идут!

Действительно, в этот момент на площадь со стороны реки вышли и остановились человек восемь-десять. Один из них отдал другим распоряжения или приказы, после чего вся группа, за исключением того, кто говорил, развернулась и направилась к Шатле тем тяжелым шагом, какой бывает у жандармов патруля.

Тот же, что остался один, безмятежно зашагал к особняку, стоявшему напротив дома с колоннами.

– Какой-то буржуа! – сказал Одрио.

– Рике! – промолвил Гийом.

– Что еще, дружище?

– А не лучше ли кошельку этого славного буржуа будет на нашем поясе, чем на его?

– Да ты, друг, читаешь мои мысли!..

Император Галилеи и король Базоши резко вскочили на ноги. Через несколько секунд они уже настигли несчастного буржуа, который закричал:

– Проваливайте!..

Гийом и Рике молча ринулись на него.

– Ко мне! Патруль! Грабят! – закричал буржуа.

Но его уже повалили на землю.

Гийом Бурраск держал его плечи и одной рукой заглушал его вопли.

В это время Рике Одрио проворно обыскивал беднягу. Впрочем, несчастный буржуа, попытавшись было оказать сопротивление, уже потерял сознание – то ли от страха, то ли, что вероятнее, от давления, которое оказывала рука Бурраска на его рот, а колено – на грудь.

Через пару минут нападавших уже и след простыл.

* * *

При криках человека открылось окно того жилища, рядом с которым произошел этот ночной инцидент, и на мгновение в нем показалось испуганное женское лицо. Затем распахнулась дверь. Зажглись огни. Семь или восемь вооруженных слуг выбежали на улицу, а вслед за ними – две женщины, которые склонились над буржуа и воскликнули:

– Да, это он! Мой бедный муж!

– Мой бедный отец!..

Улицу огласили крики, плач, проклятия. Затем буржуа был перенесен в дом и уложен в кровать, где над ним тотчас же захлопотали жена и дочь.

Чтобы успокоить читателя насчет этого достойного буржуа, добавим, что усилия двух женщин были вознаграждены и что на следующий день, ближе к полудню, едва не задушенный Бурраском и полностью ограбленный Одрио мужчина открыл глаза, придя в сознание.

Добавим также, что первым делом он вскричал:

– Моя одежда! Скорее! Моя одежда!

Ему ее подали. Он лихорадочно ее обшарил и, вероятно, не найдя того, что искал, грязно выругался, оттолкнул от себя дочь и супругу, поколотил подвернувшихся под руку слуг, оделся и побежал к казначею Ее Величества королевы.

* * *

– Сколько? – спросил Гийом Бурраск на бегу.

– Гм! Тут и серебро, и золото!.. Нужно бы пересчитать!

– Тогда пойдем к Кривоногому Ноэлю, этот нам откроет! Бежим к Кривоногому, там и сосчитаем!

Через пять минут друзья были уже на улице Тирваш, и кулаками, ногами, головками эфесов шпаг создали у двери адский шум, шум, к которому, судя по всему, все на этой пользовавшейся дурной славой улочке давно привыкли, так как никто на него даже не отреагировал.

– Эй! Дьявольский кабатчик! – ревел Бурраск.

– Открывай! Адский трактирщик! – вопил Одрио.

– А деньги у вас есть, милейшие? – поинтересовался чей-то голос, тогда как при тусклом свете догорающего фитиля в узком окошке появилась гримасничающая физиономия.

– Деньги! – усмехнулись приятели. – Да у нас тут и серебро, и золото! Есть за что набить брюхо, да так, что ты от радости задрыгаешь своими копытцами почище сатаны!

– Что ж, тогда открываю, – холодно проговорил Кривоногий Ноэль.

Вскоре внутри послышался громкий шум отодвигаемых запоров, цепей, ключей, и наконец возник карлик.

Первым же жестом Рике продемонстрировал ему пригоршню серебряных и золотых монет.

– Эй, Мадлон! – прокричал тогда карлик. – Дождешься у меня, мартышка! Я покажу тебе, как спать, когда здесь двое славных господ, которые хотят есть и пить!

– Да мы просто умираем с голоду, – сказал Гийом.

– И в глотке жуть как пересохло, – добавил Рике.

Они уже уселись за стол, тогда как Мадлон, служанка, совершенно заспанная, вылезла откуда-то из недр мышиной норки и, при помощи хозяина, зажигала свет и готовила ужин.

Когда королевский и имперский голод двух друзей сменился пресыщением, когда их жажда была немного утолена, когда они расплатились с Кривоногим Ноэлем, когда добились разрешения поспать, опершись на стол, и, не сходя со своих табуреток, они сосчитали добычу и обнаружили, что богаты.

– Есть на что пировать пару месяцев, – промолвил Бурраск.

Рике сложил серебро и золото в ту бумагу, в которую они и были завернуты.

– А это еще что за пергамент? – спросил тогда Гийом.

– Кошель того буржуа. В нем-то он и держал свои деньги.

И машинально он развернул свиток.

– Гляди-ка! Здесь что-то написано… может, какое-то соглашение с дьяволом?.. Прочти, Гийом, я ничего не вижу; даже не знаю, то ли эти факелы плохо светят, то ли я слишком много выпил…

Гийом схватил пергамент и быстро пробежал глазами.

И тогда, резко протрезвев, он побледнел, склонился к уху Рике и прошептал.

– Знаешь, кого мы обобрали?

– Сатану собственной персоной?..

– Нет!… Хуже!.. Прево Парижа!

Этим документом была бона на двести золотых экю, выписанная Маргаритой Бургундской на имя Жана де Преси!

Рике Одрио, ошеломленный и тоже немного протрезвевший, взял пергамент и прочел в свою очередь.

– Иа! – промолвил он.

И разразился громким хохотом, к которому примешивались не менее звучные «ио!».

Гийом, придя в себя от изумления, а также страха, вызванного сим открытием, зашелся в смехе, от которого затряслись оловянные кружки. Сидя друг напротив друга, с багровыми лицами, красными глазами и ходуном ходившими брюхами, приятели корчились на своих табуретках под воздействием того смеха, от которого на глаза наворачиваются слезы.

Прибежали Кривоногий Ноэль и Мадлон.

– Тише! – проворчал карлик. – Здесь четыре господина, которые хотят выспаться и не нуждаются в том, чтобы сюда нагрянул патруль.

– Клиенты прибыли только что, – подтвердила Мадлон, – вошли через боковую аллею, так как я не желала беспокоить мессиров Бурраска и Одрио в их дружеской трапезе.

– Иа-ха-ха! – прокричал Рике, смех которого походил уже скорее на эпилептический припадок.

– Да чтоб тебя разорвало, как бочку с порохом!…

– Ио-хо-хо! – прервал кабатчика Гийом, шлепая себя ладонями по коленям.

– Что это с вами? – проворчал Кривоногий Ноэль, ошеломленный этим адским смехом.

– Да! Расскажите, отчего вы так смеетесь? – попросила Мадлон, тоже заражаясь всеобщим весельем.

– Знаешь, какими деньгами мы с тобой расплатились? – выдавил из себя Рике.

– Кишки дьявола! Деньги не пахнут, откуда бы они ни пришли!

– Да, но эти, иии-ах-ха-ха!.. – снова прыснул Гийом.

– И что не так с этими?

– Это деньги одного буржуа, которого мы обобрали! Иа-ио! И этим обобранным нами буржуа оказался прево Парижа!..

– Мессир Жан де Преси?

– Иа!..

Тут уж расхохотался и карлик. От этого оглушительного, в четыре глотки, смеха, казалось, содрогнулся весь воровской квартал. Более того: на следующий день смеялся уже весь район, а вскоре и весь Париж, когда пронесся слух, что мессира Жана де Преси, стоящего во главе всех патрулей и жандармов, человека, призванного арестовывать воров, грабителей, разбойников и прочих безобразников, ограбили, обобрали прямо у порога его дома, на Гревской площади.

Сейчас же Бурраск, Мадлон, Одрио и Кривоногий Ноэль вперемешку, держась друг за друга, хохотали до колик в животах, пока наконец хором не выкрикнули громогласное «иа!»…

– Ио! – звонким голосом отвечал им некто из узкого прохода, где начиналась деревянная лестница, которая от боковой аллеи уходила на верхний этаж.

Четыре смеющиеся глотки тотчас заткнулись.

Четыре лица повернулись к лестнице.

И там они увидели человека, который с восторгом взирал на их веселый квартет.

– Гляди-ка, Ланселот Бигорн! – воскликнул Рике.

– Вот только не надо, – проворчал Кривоногий Ноэль, возвращаясь к своему обычному плохому настроению, – просить меня теперь всем рассказывать, чего это тебя целую неделю здесь не было, раз уж ты сам решил показаться!

– Не волнуйся, – промолвил Бигорн, подходя ближе, – это друзья.

Без лишних церемоний он взял кубок, присел за стол императора и короля, налил себе вина, и тогда уж начались объяснения.

Гийом и Рике рассказали, что с ними случилось за то время, когда они бесцельно слонялись по городу, умирая от голода и жажды, до момента счастливой встречи с тем буржуа, которым оказался прево Парижа.

– А удачу нам принес повешенный, – добавил Рике.

– Точно, клянусь Господом, повешенный с Гревской площади. Он еще скалился, как горбун, правда, Гийом? А это есть предвестие веселья и хорошей пирушки.

Ланселот не сказал ничего о своих собственных приключениях, поведав лишь, что после стычки в Пре-о-Клер он скрывался в воровском квартале.

– Ну и что вы намерены делать с этим пергаментом? – спросил Бигорн, когда наши герои ввели его в курс своей одиссеи.

Двое приятелей растерянно переглянулись и побледнели: теперь этот документ, обнаружь кто его при них, был уже не чеком для казначейства, а боной на пытки в правильной и надлежащей форме, а после того, как деревянными молотками им переломали бы кости и щипцами повырывали ногти, их, вероятно, ждала бы виселица.

– Сожжем его! – воскликнули они в один голос.

– Я о нем позабочусь! – сказал Бигорн.

И, подобрав пергамент, Ланселот сложил его вдвое и опустил в карман.

Затем он направился к лестнице; вскоре в этом зале воцарилась тишина; утомленные обильным, приправленным немалым количеством спиртного, ужином, Гийом и Рике уснули прямо за столом, и теперь их кубки содрогались и позвякивали уже не от смеха, но от громкого храпа.

* * *

На следующее утро, как мы уже говорили, Буридан, Филипп и Готье д’Онэ проснулись в сомнительного вида таверне, куда их привел Бигорн. Эта таверна была той самой, которую содержал Кривоногий Ноэль, и в которой те, у кого возникали неприятности с законом, всегда находили – за честную плату – гостеприимство если не роскошное, то, по крайней мере, лишенное проблем и хлопот.

– Мессир Буридан, – спросил Бигорн, – у вас есть деньги?

– Деньги? Разве я не говорил тебе вчера, что разорен?

– А у вас, мессиры д’Онэ?

Покопавшись в карманах, Филипп и Готье д’Онэ на двоих сумели наскрести небольшую сумму, которая, видимо, показалась Ланселоту Бигорну достаточной.

– Это все, что у нас осталось, – сказал Филипп. – Считай, мы тоже разорены.

– Хозяину придется довольствоваться тем, что имеется, – проворчал Готье, убежденный, что речь идет о плате за ночлег.

– Он довольствуется, – промолвил Бигорн, направившись к двери.

– А теперь, – сказал тогда Буридан, – нам нужно решить, как быть дальше. Без денег, побежденные, преследуемые, мы имеем перед собой троих опасных врагов, которые хотят нашей смерти и против которых нам нужно что-то предпринять; прежде всего, это граф де Валуа.

Бигорн вздрогнул и остановился уже у самого порога.

– Затем королева, – продолжал Буридан, – которая придушила бы вас собственными руками, если бы могла.

– Та, которую я люблю! – прошептал Филипп, бледнея. – О! Буридан…

– Да, дорогой мой Филипп. И наконец Ангерран де Мариньи, отец той, которую люблю я, но также и тот, кто убил ваших родителей! Тот, кто и вас непременно убьет!

– Его я беру на себя! – проворчал Готье.

– Хорошо, – продолжал Буридан. – Именно потому, Филипп, что Мариньи, которого вы хотите убить, приходится отцом той, которую люблю я, именно потому, что я хочу убить королеву, которую любите вы, именно по этим причинам наше положение и представляется мне щекотливым; потому-то и нужно объясниться. Ситуация ясна в отношении лишь одного человека: Карла, графа де Валуа! И уж этим-то я займусь сам!

Бигорн окинул Буридана странным взглядом и прошептал:

– Граф де Валуа! Его отец!..

Хитрый бетюнец покинул комнату, в то время как трое друзей начали держать совет.

* * *

Ланселот Бигорн направился прямиком к старьевщику, уважаемому торговцу, с которым они были давно знакомы, – его лавка находилась здесь же, в воровском квартале.

Произнеся несколько слов на ухо этому старьевщику, Ланселот вложил ему в руку все то, что выгребли из своих карманов Филипп и Готье д’Онэ.

Лавка торговца была забита одеждами буржуа и ремесленников, как, впрочем, и дворян: плащами, короткими штанами, всевозможными головными уборами и камзолами – в общем, там имелось всё, что угодно.

Но, очевидно, ничего из всего этого не устраивало Бигорна, так как через секунду старьевщик провел его через потайную дверь в ту комнату, что располагалась за лавкой.

Там обнаружилось самое разнообразное оружие – луки, арбалеты, копья, шпаги, кинжалы, алебарды, – коим можно было бы вооружить целую роту, а также всяческое обмундирование, в том числе с гербом Валуа, Мариньи и даже королевским.

Здесь-то и сделал свой выбор Бигорн.

Из лавки он вышел уже лучником городского патруля.

За спиной, на ремне, у него висела большая кожаная сумка.

Ланселот направился к Лувру и не без внутреннего содрогания вошел в его большую башню, на первом этаже которой находилось королевское казначейство.

После того, как, благодаря костюму, он преодолел кордон из часовых и его провели в просторную комнату, где несли караул двенадцать королевских лучников, Ланселот Бигорн предстал перед неким человеком, которому, с самым простым видом, сказал:

– Я пришел за нашими двумястами золотых экю.

Казначей аж подпрыгнул в своем кресле и громко расхохотался.

– И кому же понадобились эти двести золотых экю?

– Да мессиру Жану де Преси, нашему прево.

Казначей вмиг сделался степенным.

Он понял, что речь идет о делах серьезных.

– Сам он, – добавил Бигорн, – сейчас лежит с лихорадкой в постели, но он вызвал меня к себе в спальню и сказал:

«Ланселот (так меня зовут), видишь эту сумку?»

«Да, мессир».

«Возьми ее и закрепи на спине».

«Готово, мессир».

«Хорошо! Теперь ступай к казначею Ее Величества королевы и попроси отсчитать тебе мои двести золотых экю, так как они нужны мне сегодня же».

Видя, что казначей совершенно сбит с толку, Бигорн, с видом человека, только что о чем-то вспомнившего, хлопнул себя по лбу и добавил:

– Я и забыл, что мессир Жан де Преси дал мне документ для вашей милости. Вероятно, чтобы передать вам привет… вот он.

Порывшись в сумке, Бигорн вытащил оттуда пергамент, который ночью угодил в руки Гийома Бурраска и Рике Одрио, и протянул его казначею, который прочитал бумагу, перечитал еще раз, встал и исчез в соседней комнате.

Ожидание вышло долгим.

Прошел час, другой, третий.

Ланселот почувствовал, как покрывается холодным потом лоб.

Но волновался он напрасно, наш отважный Ланселот. Подобно всем бюрократам времен прошлых, настоящих и будущих, казначей всего лишь проявлял превосходство общественного положения, заставляя ждать лучника господина прево, что, по его представлению, должно было внушить вышеназванному прево величайшее уважение.

Наконец к Бигорну подошел некий служащий и, предложив проследовать за ним, провел на второй этаж, где в сводчатой комнате на столе лежали груды золотых и серебряных монет.

У Бигорна от такого зрелища аж глаза на лоб полезли.

– Скажешь своему хозяину, – промолвил этот служащий, – что в казне оказалось лишь пятьдесят экю золотом. Остаток суммы мы выдали ему серебром, пусть не обижается – что есть, то есть.

– Мессир Жан де Преси выразился совершенно определенно: двести золотых экю.

– Говорю же, милейший: пусть мы и не всё выдаем ему золотом, сумма в итоге получается та же.

И он начал загружать в сумку Бигорна золотые и серебряные экю.

Затем закрыл сумку и добавил:

– А теперь проваливай!

Бигорн, который на протяжении всей этой операции ждал, что либо свод падет ему на голову, либо плиточный пол разверзнется под его ногами, либо какая другая катастрофа случится, дважды просить себя не заставил. Он удалился, из последних сил заставляя себя идти спокойным шагом.

Выйдя же за ворота, миновав подъемный мост, наконец, ступив на грязную мостовую улицы, наш славный Бигорн ощутил, что еще немного, и он потеряет сознание.

И, движимый тем чувством, которое вынуждает выжившего при кораблекрушении жадно смотреть на едва не поглотивший его океан, он обернулся, вне себя от изумления и радости, и окинул большую башню Лувра долгим взглядом.

– Да, – пробормотал он. – Неужели это правда? Уж не пригрезилось ли мне? Действительно ли это я выхожу оттуда? Неужели за спиной у меня монет на сумму в двести экю золотом? Да!.. Но должен ли я что-либо из этой добычи достопочтенному кюре из Сент-Эсташа?.. По совести, нет! Так как не я ограбил прево и…

Тут Бигорна так резко толкнули в спину, что он едва не свалился в заполненный водой ров.

И в то же время чей-то яростный голос прокричал:

– Прочь с дороги, болван!

И нечто, вернее некто, словно ураган, пронесся по мосту и исчез за воротами, но не так быстро, чтобы Ланселот Бигорн не успел как следует рассмотреть этого человека!

– Прево! – пробормотал он и поспешил унести ноги.

То действительно был Жан де Преси, который, констатировав исчезновение своего чека на двести золотых экю, бежал к казначею, дабы предупредить его об этом.

«Припозднился чуток!» – подумал Бигорн, улепетывая со всех ног.

Получасом позже Ланселот, забрав у старьевщика свою одежду и сохранив лишь сумку, вошел в кабачок Кривоногого Ноэля, где обнаружил Гийома Бурраска и Рике Одрио, приходивших в себя после ночных эмоций, вызванных пышной трапезой.

Бигорн подал им знак следовать за ним.

Все трое вошли в ту невзрачную комнатушку, где укрывались Буридан и братья д’Онэ.

– Мессир Буридан, – промолвил Бигорн, – я принес вам помощь в людях, – он указал на императора и короля, – и в деньгах!

Ланселот начал кучками раскладывать на столе серебряные и золотые монеты.