Мы расстались с Кроассом и Пикуиком в тот момент, когда они кончили обедать: обед их, как мы помним, состоял из горсти желудей. Приятелям пришлось уподобиться кабанам. Впрочем, на то была уважительная причина — оба умирали с голоду.
Итак, после еды, то есть после того как они подобрали все желуди под дубом, в тени которого расположились, Кроасса посетила великолепная мысль.
Пикуик заявил, что всю оставшуюся жизнь он согласен питаться желудями: очень приличная пища, раз уж ею живут кабаны, почему бы и человеку не попробовать… Но Кроасс желуди глубоко презирал; он вообще, как и многие недалекие люди, был очень высокого мнения о собственной особе. Поломавшись, он снизошел до того, что объяснил своему спутнику задуманный им план действий. Они как раз поднимались вверх по Монмартрскому холму, когда Кроасс заявил:
— Там наверху есть бенедиктинский монастырь, а в нем живет некая дама, которая влюблена в меня по уши… раз она меня любит, она и прокормит… из любви еще не то сделаешь!..
Пикуик не очень-то поверил словам приятеля и вполне серьезно аргументировал свою точку зрения:
— Не может такого быть, чтобы эта Филомена в тебя по уши влюбилась!
— Это почему же? — недоуменно спросил Кроасс.
— А потому, что уж больно ты страшный!
На что Кроасс ответил:
— А может, святая женщина меня за это и полюбила!
К согласию Кроасс и Пикуик не пришли, но на монастырскую территорию все-таки забрались, воспользовавшись проломом в стене. Стоял прекрасный солнечный день. Кроасс, козырьком приложив ладонь к глазам, внимательно разглядывал монастырские огороды. Там работали две-три монахини, но среди них не было той, к которой так рвалось его сердце… и желудок. Филомена не появлялась.
Прошло два часа. Погрустневшие приятели уселись на камнях под стеной. Но надежда не покидала Кроасса. Вдруг он хлопнул себя ладонью по лбу и показал рукой на забор.
— Пойдем там поглядим. Наверняка ее застанем.
Наши читатели, наверное, помнят, что за забором находился небольшой дом, и когда-то Бельгодер здорово отлупил в этом доме храбреца Кроасса. Может, Бельгодер до сих пор там?
— Нет, не может быть! — решил Кроасс. — Ведь цыган торчал в монастыре из-за Виолетты. Девчонки здесь, конечно, уже нет. Шевалье де Пардальян давно освободил ее…
Кроасс убеждал себя, что все в порядке, но к забору подбирался с опаской, готовый при малейшей опасности пуститься со всех ног наутек.
До изгороди он, однако, дошел, раздвинул доски, осторожно заглянул во двор. Похоже, в доме было пусто…
— Что там? — волновался за его спиной Пикуик. — Где же твоя прекрасная Филомена? Выдумал ты ее, наверное…
— Да нет же! Здесь она живет, в этом монастыре, честное слово! И влюблена в меня, ручаюсь! Только куда же она подевалась?
Внезапно Кроасс вздрогнул и испуганно отскочил от забора.
— Ну что там? Она наконец появилась? — рассердился Пикуик.
— Смотри сам! — мрачно ответил Кроасс, подтолкнув приятеля к щели в заборе.
Пикуик всмотрелся.
— Чего ты испугался? — недоуменно спросил он Кроасса. — Ну вышли из дома какие-то две девицы, а больше я никого и не вижу.
— Ты что, их не узнал? Ну хоть одну-то ты узнать должен!
— Погоди-погоди… они стоят спиной ко мне… гуляют, что ли… и все оглядываются по сторонам, похоже, испугались чего-то… по-моему, им не терпится отсюда удрать. Бедняжки, их, наверное, силой заточили в монастырь…
Мы должны заметить, уважаемый читатель, что в голосе Пикуика зазвучало искреннее сочувствие к судьбам девушек. Но тут они обернулись, и Пикуик в ужасе отступил от забора.
— Узнал? — спросил Кроасс.
— Виолетта!
— Пошли отсюда!
— Почему это сразу — «пошли»?
— Раз здесь малышка Виолетта, стало быть, и Бельгодер недалеко. Лучше уж желудями питаться, чем ударами цыганской дубинки!
— А вторая-то кто? — поинтересовался Пикуик.
— Да черт с ней!.. Бежим отсюда!
И Кроасс и впрямь собрался было бежать, но внезапно за его спиной раздался возмущенный голос:
— Что это вы тут делаете?
«Я погиб!» — пронеслось в мозгу у Кроасса, и он втянул голову в плечи, ожидая неминуемого удара дубинкой.
Но удара не последовало, да и голос за спиной мало напоминал бас Бельгодера. Кроасс робко повернулся и не смог сдержать радостного крика:
— Филомена!
— Вот это да! — обрадовался Пикуик и во все глаза уставился на ту, что как кошка была влюблена в Кроасса.
Филомена, узнав гостя, стыдливо, как и подобает скромной девице, потупилась. Однако она была не одна. Ее сопровождала пожилая монахиня, похоже, из крестьянок, недоверчивая и сварливая. Это она накинулась на непрошеных гостей. Звали монахиню сестра Марьянж.
— Мы пришли навестить Бельгодера… нашего старого друга… как он, вы не знаете? — сказал Кроасс.
— Что это еще за Бельгодер такой? — недовольно проворчала Марьянж.
— Да цыган один… помните, он тут жил?..
— Убрался, слава Богу! Только еще язычника не хватало в святом месте!
— Убрался! — обрадовался Кроасс. — Как я рад… как я рад видеть вас, дорогая Филомена!
И прежде чем монахиня успела возразить, Кроасс обнял ее, приподнял, расцеловал в обе щеки, а потом поставил на место. Его поцелуи просто ошеломили Филомену! Еще бы: первые поцелуи в ее жизни… а ведь бедняжке Филомене уже перевалило за сорок!..
— Кроасс не врал! — прошептал потрясенный Пикуик. — Она в него действительно влюблена!
Зато сестра Марьянж так и кипела от возмущения.
— Вон отсюда, безбожники вы этакие! Вон из святой обители…
— Сестра Марьянж, — нежно возразила Филомена. — Господин Кроасс вовсе не безбожник… и потом, у него чудесный голос…
— Так вот что ей в нем понравилось! — решил Пикуик.
— Зачем вы сюда залезли, бездельники? — сердито спросила пожилая монахиня. Но, похоже, гнев ее уже прошел.
— Я вам сейчас все объясню, сударыня! — сказал Пикуик.
Он снял шляпу и попытался сделать изящный поклон (он не однажды видел, как кланялся шевалье де Пардальян).
— Называйте меня сестра Марьянж, — приказала монахиня.
— Так вот, сестра Марьянж… вам так идет это имя, вы воистину — ангел добродетели!..
— Да уж… и тому свидетельницей Пресвятая Дева…
— Сюда меня привело… точнее, нас привело, ибо я — близкий друг господина Кроасса, мы с ним прямо как братья…
— Да зачем вы в монастырь-то заявились?
— Видите ли, с тех пор как мой друг побывал в этих стенах, он более не ест, не спит, уже в тень обратился, а если так будет дальше продолжаться, добрейшая сестра Марьянж, он совсем истает, даже тени не останется…
(А надо сказать, дорогой читатель, что Кроасс всегда отличался невероятной худобой. )
Пикуик, меж тем, вдохновенно повествовал:
— …и все это, дамы и господа, то есть, я хотел сказать — достойная сестра Марьянж, потому, что мой друг оставил в вашей обители самое дорогое, что у него было, настоящее сокровище…
— Сокровище! — воскликнула Марьянж, и ее маленькие глазки с вожделением заблестели.
Кроасс же с недоумением подался вперед.
— Да, сокровище… самое ценное, лучше сказать, самое драгоценное, чем дорожит любой человек, — крестьянин или дворянин, мужчина или дама, юноша или девица…
— Говорите же, не томите, что за сокровище?.. — взмолилась сестра Марьянж.
— Он оставил в монастыре свое сердце… оно принадлежит присутствующей здесь сестре Филомене!
— Господи, стыд-то какой! — возмутилась Марьянж.
— Что вы, господа… нет, нет, сестра… — залепетала Филомена.
Сестра Марьянж уже открыла рот, чтобы дать достойный отпор нахалам, но в это время распахнулась калитка в заборе, и оттуда выбежали две молодые девушки.
— Пресвятая Дева! — забыв обо всем, воскликнула Марьянж. — Убегают, эти язычницы убегают!
И, переваливаясь на коротеньких ножках, престарелая монахиня попыталась было настичь беглянок, но те неслись через огороды легко, словно лани, и почти уже добежали до пролома в стене. Филомена растерялась и осталась стоять на месте, ничего не предпринимая. Кроасс тоже не понял, что происходит.
Но голод обострил мыслительные способности Пикуика. Бродяга сообразил, что представился верный случай обеспечить себе и кров, и пищу.
«Кажется, я могу убить сразу двух зайцев, « — пронеслось в голове у Пикуика, и он незамедлительно принял решение.
Пикуик понесся огромными шагами наперерез девушкам. Расстояние между ними неумолимо сокращалось, и преследователь успел первым подбежать к спасительному пролому в стене.
Беглянки остановились. Виолетта, опустив голову, горестно вздохнула, а ее спутница заплакала.
— Жанна, дорогая, — прошептала цыганочка. — Ничего у нас не вышло…
— Простите, простите меня, это я вас уговорила бежать… Господи, на вас снова обрушатся несчастья… за себя я не боюсь… я столько перенесла, что мне уже ничего не страшно…
Несчастные девушки со слезами на глазах прижались друг к другу.
— Эй, красотки! — раздался насмешливый голос Пикуика. — Куда это вы со всех ног помчались? Решили удрать из святой обители и порезвиться на воле? Немедленно возвращайтесь обратно!..
— Сударь… — прошептала Виолетта.
Она подняла свои прекрасные глаза и тотчас же узнала бродягу. Бедняжка задрожала от страха. Правда, Пикуик и Кроасс никогда не обижали ее, пока скитались вместе с нею и другими артистами бродячей труппы цыгана Бельгодера. Оба великана и сами были жертвами жестокого негодяя, однако же, увидев Пикуика, Виолетта тут же вообразила, что и Бельгодер где-то поблизости.
— Я погибла, — вздохнула девушка, — он опять явился…
Пикуик подошел к девушкам, крепко взял ту и другую за локоть, а сам быстро, вполголоса, произнес:
— Не бойтесь меня! Я ваш друг и вас спасу. Верьте, перед вами — верный слуга шевалье де Пардальяна и герцога Ангулемского… Но не подавайте виду, притворитесь, что видите во мне врага.
Виолетта с изумлением взглянула на Пикуика. Услышав имя герцога, она не смогла сдержать радостного возгласа.
— Тише! — оборвал ее Пикуик и возвысил голос: — Следуйте за мной. О вас позаботится наша добрая, можно сказать, святая сестра Марьянж.
Последняя, запыхавшись, как раз подбежала к девушкам.
— Господи, да без вас, достойный кавалер, эти негодницы, пожалуй, сбежали бы! То-то бы мне досталось от нашей настоятельницы!..
Достойный кавалер, то бишь Пикуик, торжественно проводил девушек до калитки в заборе. Виолетта и Жанна вернулись в домик, что служил им тюрьмой.
Марьянж улыбнулась Пикуику. Разглядев неожиданного гостя, она решила, что он не так уж и неприятен. Острый нос, бегающие глазки и хитрое выражение лица даже понравились монахине. Марьянж была и осталась крестьянкой, расчетливой и подозрительной. Что-что, а хитрость она ценила высоко.
— Как вас зовут, сударь? — спросила монахиня.
— Пикуик, к вашим услугам, сестра. Подходящее имя для доброго католика, не правда ли? А что я добрый католик, вы сейчас убедитесь! Слушайте, как я знаю священные песнопения.
И Пикуик громко затянул фальцетом:
— Tantum ergo sacramentum…
Фальцет Пикуика привел сестру Марьянж в настоящий восторг. Она молитвенно сложила руки и даже опустилась в траву на колени, вообразив, что присутствует на мессе. А когда к голосу Пикуика присоединился мощный бас Кроасса, зазвучал такой дуэт, прекрасней которого монахини никогда не слыхивали — а ведь они были старожилками этого монастыря, славившегося своими певчими.
— Какой голос! Какой голос! — в экстазе повторяла сестра Филомена, также опустившаяся на колени.
— Genitori genitoque, — вовсю старались два приятеля.
Сестра Марьянж давно не испытывала такого волнения. Конечно, она была грубовата, необразованна и криклива, но — монахиня всегда остается монахиней. Певцы закончили, и сестры поднялись с колен. Марьянж краешком глаза следила за Филоменой, а та не могла оторвать взгляда от Кроасса.
«Конечно, — размышляла сестра Марьянж, — если я дам приют двоим мужчинам, то неминуемо введу во искушение сестру Филомену. Но ведь этот достойный кавалер помог нам поймать двух язычниц…»
Сестра Марьянж приняла решение и обратилась к Пикуику:
— Знаете ли, господин Пикуик, раз уж вас так зовут (правда, мне ваше имечко не больно нравится)…
Пикуик тут же изобразил смирение и прошептал:
— Готов ради вас сменить его на любое другое.
— Нет уж, не стоит. Вижу, я на ваш счет ошиблась… Вы — человек благонравный, сердечный… и к тому же привержены к религии, а уж поете так, что волей-неволей заслушаешься…
— Помилуйте, сестра Марьянж, я вовсе не заслужил таких похвал…
— Я только воздаю вам должное. К тому же вы поймали этих еретичек, когда они задумали сбежать. Наша настоятельница, госпожа де Бовилье, обязательно вас вознаградит… Я ей немедленно доложу обо всем…
— И каково же будет это вознаграждение, осмелюсь спросить?
— Думаю, вы станете певчими в нашей капелле; правда, там служат только по воскресеньям и по праздникам…
— Сестра Марьянж, позвольте еще вопрос. А сколько платят у вас певчим?
— Певчим мы вообще не платим, — с достоинством ответила сестра. — Доходы монастыря сейчас невелики, но скоро, очень скоро они возрастут. Монастырь станет богатым… и тогда вам заплатят вдвойне… а пока вас вознаградит Господь Своими милостями.
— Видите ли, сестра Марьянж, — продолжал Пикуик, — я воспитан в скромности и заранее страдаю от тех похвал, что могут быть обращены ко мне от лица матери настоятельницы… прошу вас ничего не говорить ей о нас.
— Похвальная скромность! — обрадовалась Марьянж.
Ей и самой не хотелось, чтобы аббатиса узнала о попытке бегства двух узниц.
— Мой друг Кроасс также исключительно скромен. Мы не чувствуем себя достойными занять столь высокую должность — певчих в вашем монастыре. Надежда на милость Господню — вот лучшая награда для нас.
— Ах, сударыня, — воскликнул Кроасс, — я всегда чувствовал призвание к монастырской жизни. Нам так не хотелось бы расставаться с вами!
— Что значит «не хотелось бы расставаться?» — удивилась старая монахиня.
— А мы здесь, у вас в обители, устроимся… Не бойтесь, сестра Марьянж, за оказанное нам гостеприимство вам воздастся сторицей. Мы будем ухаживать за вашим огородом, да и за еретичками присмотрим, а к вам будем относиться со всем почтением…
При этом Кроасс бросил на Филомену страстный взгляд. Впрочем, ее убеждать было не надо; бедняжка трепетала, ибо сердце ее навечно завоевал гигант-певчий с прекрасным голосом. Сестра Марьянж, пораскинув мозгами, пришла к выводу, что две пары рабочих рук монастырю не помешают… к тому же приятели наверняка не позволят сбежать этим богомерзким язычницам.
— Договорились! — решительно заявила она.
— Так вы согласны дать нам приют?
— Будем рады!
— И накормите?
— Конечно!
Пикуик с восторгом взглянул на Кроасса: ведь именно ему пришла в голову такая замечательная идея. Филомена и Кроасс были на верху блаженства. Монахиня сияла при мысли, что любимый будет рядом, а Кроасс ликовал, грезя о ежедневных обедах.
— Пойдемте! — приказала Марьянж двум друзьям.
Они подошли к сараю, примыкавшему к стене возле самого пролома. Монахиня распахнула дверь.
— Вот здесь вы будете жить, — объяснила Марьянж. — Как стемнеет, мы с сестрой Филоменой принесем из монастырских конюшен свежего сена, так что спать вам будет мягко… Остальным монахиням на глаза не попадайтесь, да приглядывайте за домом и двумя еретичками.
— Простите, сестра, — осторожно прервал ее Пикуик. — Постель вы нам обещали, и это прекрасно, а как насчет еды? Вопрос, знаете ли, не из последних…
— Есть будете то, что удастся достать мне и сестре Филомене. Придется довольствоваться монастырской пищей. Еды у нас, слава Христу, хватает, иначе мы все давно бы умерли с голоду… Вон там, в уголочке, есть курятник, без свежих яиц не сидим…
— Прекрасно! — воскликнул Кроасс. — Омлет как раз — мое любимое блюдо!
— А по воскресеньям можно и курочку зарезать, — добавила Марьянж.
— Чудесно!
— Овощи выращиваем сами, суп у нас каждый день. А иногда и говядины в суп добавляем.
Кроасс прямо рыдал от счастья.
— А вино? — спросил Пикуик, отличавшийся весьма утонченным вкусом.
— Мы пьем лишь воду, — скромно опустив глаза, ответила Филомена.
— Вино есть только в погребе у матушки настоятельницы, — добавила сестра Марьянж.
Оба приятеля обреченно вздохнули. Но сестра Филомена все тем же скромным тоном поспешила добавить:
— Знаете, сестра Марьянж, я иногда захожу в погреб матери настоятельницы… Думаю, раз в два дня можно будет прихватить бутылочку… не для нас, конечно, я монастырский устав знаю, а для этих вот достойных, учтивых кавалеров…
— И последний вопрос, — заключил Пикуик, — когда тут у вас обедают?
— В полдень. В двенадцать у нас обед и отдых.
— А сейчас вроде как раз полдень, — ничтоже сумнящеся заявил Пикуик.
— Да что вы, сударь, только-только восемь пробило…
— Надо же!.. А мне показалось…
— Может, господа проголодались? — робко предположила Филомена.
— Мы, конечно, поели, и даже неплохо поели в кабачке у Монмартрских ворот. Но мы так рано встали, да и прошли немало, вот аппетит и разыгрался.
— Сестра Марьянж, — сказала Филомена, — я, пожалуй, пойду наберу несколько яиц, изжарю их и принесу. И у нас еще оставалась дичь, что подарил нам вчера святой отец, собиравший пожертвования…
Не дожидаясь ответа своей спутницы, сестра Филомена бросилась к курятнику. Вернулась она через четверть часа с яичницей, жареным мясом да еще и с пшеничным хлебом.
— А вино можно будет достать только когда стемнеет, — покраснев, проговорила Филомена.
Затем монахини расстались с нашими певчими; сестер ждали дела, главным из которых было охранять двух еретичек. Пикуик и Кроасс расположились за обеденным столом, то есть — устроились верхом на толстом бревне, там же разложив принесенные Филоменой яства.
— Все, как я и говорил! — произнес Кроасс, яростно набрасываясь на пищу.
— Кроасс, ну и ловок же ты! Вот уж никогда бы не подумал!
— Конечно, я человек смышленый и ловкий… правда, раньше я об этом как-то не догадывался, зато теперь знаю наверняка. Ты еще и не то увидишь!
— Если мы будем себя вести с умом, — заметил Пикуик, — то можем разбогатеть.
— Каким же образом? Мне денежки тоже не помешают… — заинтересовался Кроасс.
— Ты же видел: здесь, вон в том доме, держат пленницей певицу Виолетту…
— Ну да… она опять в плену, а ведь я ее освободил.
— Ты?! — изумился Пикуик.
— Конечно! — с благородной простотой заявил Кроасс. — Разве я тебе не рассказывал?.. А какой натиск мне при этом пришлось выдержать!
— Ну хорошо. Как бы там ни было; но Виолетта снова в заключении. Если господин де Пардальян и господин герцог Ангулемский выберутся из Бастилии (а они еще и не на то способны), они нас непременно отблагодарят, потому что мы вернем им цыганочку.
— Так-то оно так, — задумчиво протянул Кроасс. — А если они не выберутся?
— Тогда изменим план. Надо расспросить Виолетту. Уверен, она из благородной семьи. Может, ее ищут родители? В этой девчонке — наше будущее богатство… Как бы нам исхитриться и захватить ее?
Кроасс гордо посмотрел на приятеля:
— Нет ничего проще, я могу пойти и привести красотку сюда.
Пикуик отрицательно покачал головой.
— Нет, ты лучше не лезь. Я буду действовать сам, а ты поможешь, когда придет время… А пока отдыхай, нагуливай жирок, уж очень ты тощий… Райское житье у нас тут будет.
— И то верно, житье воистину райское. А уж дичь сестры Филомены куда лучше, чем желуди из дубравы Монмартра или пинки и зуботычины Бельгодера.