Моя младшая дочь (тогда ей было шесть с половиной) заявила: «Все-таки для многих взрослых дети – игрушки».

Выяснилось, что к такому выводу она пришла, когда совершенно незнакомая женщина позволила себе потрепать ее по щеке, потрогать волосы, спросить, настоящие ли они. То есть отнеслась к ней как к объекту, к которому можно прикоснуться, погладить его, поиграть с ним, наконец. Согласием объекта, понятно, в этом случае обычно не интересуются (действительно, кто же спрашивает игрушку, хочется ли ей играть!). Априори считается, что у взрослых есть право вторгаться в мир ребенка по собственному желанию, даже без предупреждения – просто так. И все это только по одной причине: потому что он младше (сравните: другого цвета кожи, другой веры, другого роста, другой национальности и т. п.).

Как на самом деле для вас выглядит эта ситуация – легко проверить. Представьте, что проходящий мимо человек таким образом повел себя с вами: «Ах, какие мы красавицы!» И – по попке… Не правда ли, пощечины ему не избежать? Ну или как минимум жесткого ответа. Да что там по попке! Часто обычный вопрос слышится многим как недопустимая фамильярность.

В чем же разница? Не в том ли, что младший не может дать отпор старшему и наше умиление кажется достаточной причиной для таких проявлений? «Ну что вы, я же с благими намерениями!» – отвечают в таких случаях. «У меня и в мыслях не было обидеть ребенка!» (Уверен, это можно отнести и к женщине, которую встретила моя дочь.) В том-то и дело, что такое поведение часто считается нормой. Если именно сейчас взрослому захотелось поговорить («Сколько тебе лет?», «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?», «Сколько будет пятью пять?», «Почему мы не улыбаемся?») – вынь да положь ему взаимодействие. Ребенок должен отвечать, не имеет права на стеснение, на молчание, на элементарный отпор. Ему следует безропотно терпеть чужие прикосновения, глупые комплименты, неискренние вопросы. Мало того – он обязан вести себя в соответствии с представлениями окружающих, иначе его еще и оценка взрослого настигнет: «Хорошие детки так себя не ведут!», «Я же тебе столько раз говорила!», «А почему мы не отвечаем, мы что, стесняемся?». О, это «мы»!..

«Не отвечаю, потому что не хочу!», «Уберите свои руки!», «Мне не до вас сейчас!» – эти ответы кажутся вполне логичными, но у детей нет такого права. Мы сильнее, мы заставим, мы вытащим из них нужное нам поведение. В подобном положении оказывались в разных странах и в разные эпохи многие группы людей: рабы, женщины, чернокожие. Что перечислять – много кто еще.

Да, речь снова идет о самом банальном насилии. И часто – возьмем, к примеру, женщин – такое поведение прикрывается чудовищной ложью: они недостаточно развиты, они не способны понять, они требуют опеки и прочее. Ну а рядом, конечно, и обожествление: «О, прекрасный женский образ!..» («О, дети – это просто ангелы»).

Так что и объяснения типа: «Им самим это нравится», «Только так с ними и можно», «Мы хотим как лучше», как говорят нынешние дети, «не катят». Им не нравится – я знаю точно. Откуда? Просто многие из них мне об этом говорили. Хотите – спросите сами!

ПРОДОЛЖАЕМ РАЗГОВОР

Зачем взрослым «дети-игрушки»?

Игрушка – это метафора восприятия взрослыми детей как существ, к которым по определению нужно проявлять особое отношение: дети слабые, детям требуется повышенное внимание, дети любят, когда с ними сюсюкают, дети не могут без нашего авторитарного руководства ни строить отношения, ни развиваться, ни даже поесть. Я думаю, что те взрослые, которые придерживаются подобного взгляда на человеческие отношения, неосознанно стремятся определить себя как сильных по отношению к кому-то другому, то есть к слабому. И взаимодействие с ребенком предоставляет прекрасную возможность для подобного способа самоутверждения.

Изучали ли вы историю этого вопроса? Когда к женщинам, детям, беднякам стали относиться как к бесправным объектам?

«Изучал», наверное, слишком громко сказано, но, разумеется, я много об этом читал. Надо сказать, что отношение к детям меняется все время, однако тенденция к дегуманизации периодически возвращается, хотя и в измененном виде. Проявление все того же отношения к ребенку как к недочеловеку, но противоположное тому, что я описал в предыдущей главе, – это Средние века, по крайней мере в том, что мы о них знаем: пока ребенка нельзя использовать, например как рабочую силу или полноценного участника экономических отношений, он неинтересен взрослым. Следовательно, единственная задача родителей – как можно скорее вырастить его для того, чтобы он стал структурной единицей, что, как известно, происходило очень рано.

В моей любимой книге Франсуазы Дольто «На стороне ребенка» в главе «Замаскированное тело» рассматривается история телесности ребенка через призму общественного устройства и приводится замечательное наблюдение: на позднесредневековых картинах дети всегда изображались в виде маленьких взрослых. Ребенок не просто не принимался в качестве личности, сам факт детства как периода жизни полноценного человека практически отрицался.

Во время Ренессанса на фоне общего увлечения гуманизмом произошел виток в противоположном направлении, но сегодня во многих странах отношение к ребенку снова становится менее человечным. Поэтому, на мой взгляд, здесь трудно говорить о какой-то тенденции общественного развития. Да, я считаю, что человечество в целом так или иначе идет в сторону признания ребенка человеком, но идет все-таки по спирали. В нынешней России, по моему мнению, наблюдается регресс даже по сравнению с тем, что было десять лет назад.

Если ребенку нравится, когда на него обращают внимание незнакомые люди, когда ему делают комплименты, это происходит потому, что его уже приучили зависеть от признания взрослых?

Здесь напрашивается ответ «да», и в большинстве случаев, вероятнее всего, происходит именно это. Но люди, как мы знаем, разные, и, не разобравшись в конкретной ситуации, делать такие однозначные выводы было бы неправильно. Например, у ребенка может быть некая врожденная особенность – эдакая театральная натура. А может быть, любопытный ребенок подсмотрел этот поведенческий оттенок и теперь его использует.

Я абсолютно уверен, что число вариантов характеров бесконечно, а раз это так, мы можем говорить лишь о тенденциях и специфических чертах, но нельзя дать исчерпывающую характеристику, основываясь на нескольких чертах или симптомах. И это – обратная сторона психологии и педагогики, которой не лишено и их гуманистическое направление: «Ах, он борется за внимание – все понятно, на него давили в детстве и теперь он так самовыражается». Вовсе не обязательно. Я видел тысячи других примеров.

Родители могут объяснить своим знакомым, что к ребенку надо относиться с уважением, но «за всеми не уследишь». Как сделать так, чтобы ребенка не травмировало отношение окружающего мира?

На определенном этапе отношение к человеку как к объекту действительно может его травмировать. До этого каждый из нас верит, что мир обращен к нам лицом, а потом мы убеждаемся, что все, мягко говоря, не совсем так. И опыт этого неожиданного разочарования, испуга, растерянности для многих становится травматичным.

Однако если человек с самого начала понимает, что все люди разные, значит он осознает, что среди них могут найтись и такие, которые будут ему неприятны и которые, возможно, захотят его обидеть. То, чему надо бы научиться, – это осмыслению того, чего ты в данный момент хочешь, в частности желаешь ли ты объяснить свои чувства, дать отпор, убежать или не обратить на происходящее внимания. Вот что важнее всего. Если человек представляет себе, как взаимодействовать с ситуацией и что он хочет получить в результате, я не рискну сказать, что травмы не будет, но во всяком случае ему есть что с этим делать, следовательно, вероятность остаться травмированным будет намного меньше.