В качестве непосредственных суждений, т. е. таких, которые, для того чтобы быть выполненными с сознанием объективной значимости (§ 8, 1), предполагают лишь связанные в них представления субъектов и предикатов, выступают перед нами прежде всего отчасти просто объяснительные суждения, высказывающие в своем предикате только то, что мыслится в обозначенном при помощи служащего субъектом слова представлении как таковом; отчасти покоящиеся на непосредственном наглядном представлении суждения о единичном, в которых высказывается то, что принадлежит в качестве предиката данному единичному представлению. Среди последних выделяются высказывания о нас самих и суждения восприятия о внешнем.

 

§ 45. Истинность суждений о понятиях

Истинность тех суждений, которые высказывают нечто только об отношениях между нашими установленными понятиями, основывается на принципе согласия, а поскольку в отношениях между понятиями установлена также несоединимость известных признаков и понятий, она основывается на законе противоречия.

1. Безызъятную определенность представлений, которые всегда уже предпосылаются акту суждения, мы признали условием того, чтобы относительно его истинности или ложности вообще можно было говорить в однозначном смысле. Объяснительные суждения (§ 16) касаются лишь таких представлений, которые предполагаются уже данными в качестве общих. Если эти последние суть понятия в логическом смысле, то эти суждения указывают только отношения между уже фиксированными понятиями и повторяют то, что было объединено в одно и различалось при установлении этих последних.

2. Положительные суждения, содержащие дефиниции; суждения, высказывающие относительно понятия его признаки; суждения, предицирующие высшее понятие относительно низшего, – все они являются необходимо истинными благодаря данному содержанию субъекта и предиката. Фактической предпосылкой (§ 39, 3) для них служит то, что понятия субъекта и предиката действительно мыслятся, и притом всегда и всеми одинаковым образом. Но тот закон, который при этой предпосылке делает суждение необходимым, есть именно закон согласия (§ 14). Но теперь, когда постоянство единичных представлений обеспечено не только для момента акта суждения (§ 14, 4), но и на всю продолжительность нашего сознания, закон этот может находить себе применение не только в качестве естественного закона, а также и как нормальный закон нашего мышления; вместе с тем, благодаря сходству понятий у всех, он ручается за общезначимость суждений.

Рассматривается принцип согласия как естественный закон или как закон нормальный, – это различие кроется, следовательно, не в его собственной природе, а в тех предпосылках, к каким он применяется. В первом случае он применяется к тому, что дано для сознания. Во втором он применяется к идеальному состоянию всего упорядоченного содержания представлений, которое для единого сознания обыкновенно бывает дано в неизменном виде; эмпирически это идеальное состояние никогда не может быть вполне достигнуто. И именно только этот последний может выступить в качестве принципа тождества с требованием нормативной значимости, чтобы А = А, т. е. чтобы в каждом мыслительном акте элементы понятий всегда были одними и теми же и сознавались как одни и те же (чтобы in praxi со всяким словом всегда связывался совершенно один и тот же смысл). Возможность выполнения этого требования зависит от способности сознавать с несомненной надежностью не зависящее ни от какой временной смены постоянство представлений и так мыслить, словно весь мир понятий предстоит перед нами в неизменной ясности для безвременного процесса наглядного представления. Но принцип тождества, таким образом понятый, не есть принцип нашего акта суждения, в котором не то же самое, а различающееся полагается единым.

3. Если бы кто спросил, на чем именно покоится значимость самого принципа согласия, то мы можем только вернуться к сознанию, что объединение в одно целое согласующегося есть нечто абсолютно очевидное; что, размышляя над тем, что мы делаем в акте суждения, мы сознаем эту деятельность как совершенно постоянную; что так же, как мы способны быть уверенными в тождестве своего «Я» во всех временно различных актах, прошедших и будущих, как мы способны в одном акте представлять неизменное повторение того же самого «Я есть» в течение неограниченного ряда моментов, как мы способны удерживать с сознанием содержание наших представлений как то же самое, – что мы точно так же способны быть уверенными в том, что насколько верно, что мы те же самые, мы всегда будем поступать в акте суждения таким же образом. Всякое сознание необходимости покоится, в конце концов, на непосредственной уверенности относительно неизменности нашей деятельности. Если поэтому кто-либо скажет, что, в конце концов, все же именно внутренний опыт дает нам эту уверенность, то против этого ничего нельзя возразить. Только тогда от опыта отдельных моментов нашего изменчивого процесса представления необходимо различать тот опыт, который в единичном акте деятельности вместе с тем уверен относительно того, что акт этот зависит не от мгновенных и сменяющихся условий отдельного момента, но во всех сменяющихся моментах все же останется тем же самым. Эту непосредственную уверенность дает нам непосредственное и далее не могущее быть анализированным наглядное представление необходимости, которое, конечно, является предметом опыта, т. е. непосредственного в определенный момент возникающего сознания, но не есть простой результат суммы отдельных опытов97.

4. Столь же просто следует из установленных отношений между понятиями необходимость всех отрицательных суждений, которые различают различные понятия как целое, и – согласно закону противоречия (§ 23) – тех отрицательных суждений, которые отрицают относительно понятия несоединимые признаки или несоединимые понятия, или, что одно и то же, необходимую ложность суждений, желающих приписать такой предикат, который противоречит понятию субъекта (contradiction in adjecto). В установленных отношениях между понятиями содержится вместе с тем несоединимость известных признаков как неизменное отношение, т. е. необходимость отрицать b, если утверждается а. Понятию, содержащему а, приписывать b – это значит, следовательно, говорить, что то же самое «есть а» и «не есть а».

5. Принцип противоречия в качестве нормального закона опять-таки выступает в том же самом смысле, какой он имел как естественный закон, когда он просто устанавливал значение отрицания. Но в то время как в качестве естественного закона он говорит лишь, что невозможно в какой-либо момент с сознанием говорить: «А есть b» и «А не есть b», – теперь в качестве нормального закона он применяется ко всему тому кругу постоянных понятий, на который вообще распространяется единство сознания. При этом предположении он обосновывает обычно так называемое principium contradictionis. Но этот последний принцип не образует теперь соответствия к принципу тождества (в смысле формулы «А есть А»), а в свою очередь предполагает выполненным этот последний, т. е. абсолютное постоянство самих понятий.

И опять-таки абсолютная значимость закона противоречия, а благодаря этому и тех суждений, которые отрицают contradiction in adjecto, покоится на непосредственном сознании, что мы всегда делаем и будем делать то же самое, когда отрицаем, насколько верно, что мы те же самые98.

6. Из неизменных отношений между понятиями вытекает, далее, значимость суждений возможности, которые еще недетерминированному понятию приписывают возможность принимать соединимые с ним детерминации (§ 34, 5), и разделений, которые опираются на деление.

Поскольку предполагается, что понятие содержит под собой целый ряд видов или может быть применимо к множеству единичных вещей, следовательно, может быть предицировано относительно различного, постольку из отношений между понятиями непосредственно вытекает также условная необходимость то, что падает под понятие, предицировать с предикатами этого понятия. Если относительно понятий имеет силу «А есть В», то имеет силу также «Если нечто есть А, то оно есть В» или «все А суть В». Такого рода суждения по праву рассматривались всегда как аналитические, достоверность которых покоится на принципе согласия. Так же обстоит дело с отрицательными суждениями. Если по отношению к понятиям имеет силу «В несоединимо с А», то имеет силу также «если нечто есть А, то оно не есть В» или «ни одно А не есть В».

7. Во всех этих суждениях мы должны – предполагая неизменные понятия – лишь прочитывать то, что мы вложили в понятия. Мы движемся целиком в области наших неизменных представлений, и ни для кого, кто имеет точно те же самые представления, суждения эти не могут быть каким-либо образом сомнительными. Поэтому они являются не зависимыми от всякого времени, безусловно, значимыми; они суть, согласно Лейбницу, вечные и необходимые истины. Но именно поэтому они никогда не говорят прямо, что нечто есть, они не говорят ни об определенных единичных объектах, ни о сущих объектах. Суждение существования никогда не может быть аналитическим в кантовском смысле. Ибо при суждении существования, как это неопровержимо доказал Кант, дело идет о том, что соответствующее понятию существует. Субъект эксистенциального суждения прежде всего мыслится без существования, но так, как он именно мыслится, он должен также существовать. Следовательно, основание полагать нечто как существующее никогда не может заключаться в том самом процессе представления, посредством которого мыслится содержание представления, в мышлении при помощи понятий. Но если вообще имеется основание, то это должно быть нечто в сознании присутствующее, что отлично от мышления в понятиях.

8. Но насколько легко при предположении завершенной системы понятий может быть усмотрена истинность суждений о понятиях, столь же мало этим исчерпывается собственная функция понятий. Суждения о понятиях имеют ту ценность, что они должны всегда вновь оживлять самые понятия и содержать их в наличности, сокращение слова они должны разложить на его содержание. Но ведь, в конце концов, всякая ценность и всякое значение системы понятий заключаются в том, что она должна применяться и, будучи применяема для предицирования, должна служить для познания того, что еще не содержится в системе понятий как таковой. Система понятий есть орудие всякого познания, но не само это последнее; аппарат, при помощи которого мы работаем, но не продукт. Человеческий дух был бы осужден на вечное бесплодие, если бы, как это, в конце концов, думает школьная логика, он должен был всегда двигаться среди того, что он уже знает, и должен был бы лишь повторять те суждения, при помощи которых он фиксировал свои понятия. Его прогресс заключается в том, чтобы осиливать все новое и новое при помощи уже установленных понятий или при помощи новых, из них образованных. Но и идеальное завершение системы согласующихся понятий не разрешает еще задачи, точно так же как словарь не есть литература народа. Прогресс мышления и исследования создает новые наглядные представления и новые простые представления. И главная задача заключается в том, чтобы осознать те законы, согласно которым непрестанно вновь совершающийся акт суждения заявляет притязание на истинность и общезначимость.

9. Этот прогресс в мышлении и знании исходит прежде всего от отдельных индивидуумов, в которых вновь возникают суждения, и от них уже распространяется дальше путем передачи. Так как предикаты всегда должны предполагаться как уже данные, то условием этих суждений является возникновение новых, служащих субъектами представлений. Поскольку эти последние являются лишь новыми созданиями понятий, которые вводятся посредством определяющих дефиниций (§ 48, 2), постольку их значимость подпадает под указанные выше законы. В конце концов, они служат ведь лишь для того, чтобы создать новое сокращение и ввести термин, и то, что высказывается о них в виде суждения, есть опять-таки простое объяснение понятия.

Иначе обстоит дело, если вновь возникающие представления, служащие субъектом, оказываются единичными. Различие между представлением о единичном и процессом представления содержания понятия мы должны прежде всего предположить как данное и всякому известное (§ 7). Если различие это выражается при помощи различия между наглядным представлением и понятием, то предполагается также, что это последнее различие непосредственно понятно. Это различие, самое большее, можно определить по производным и внешним признакам таким образом: представленное в понятии есть нечто чисто внутреннее; оно может повторяться нами свободно, по желанию, и тогда оно имеется всегда налицо в одном и том же виде; оно зависит лишь от внутренней силы нашего мышления; напротив, наглядно представляемое дано нам в определенный момент, и его представление зависит от условий, которые ставят его в отношение к нам, представляющим; и отношение это не зависит от внутренней силы мышления, наоборот, оно требует, чтобы то содержание, которое может выражаться вообще, полагалось в единичном объекте.

Допустим, что нечто единичное представлялось бы с сознанием, что хотя оно и есть нечто наглядно мне данное, но его представление принадлежит мне индивидуально, что другие или совсем не могут получить это представление, или могут получить его лишь случайно, как сон или видение, к которому только я причастен, или как внутреннее создание художественной фантазии, которое, будучи не зависимо от произвола мышления, противостоит мне, как именно теперь имеющийся налицо единичный объект. В таком случае хотя принцип согласия и гарантирует, что поскольку я представляю и удерживаю с сознанием этот объект, я мог бы описать его правильно, т. е. так, как это соответствует его содержанию, – но здесь нет никакого интереса спрашивать дальше об обосновании этих суждений, так как они сплошь индивидуальны и не подлежат перенесению; следовательно, тот, кто не имеет наглядного представления, верит в них лишь в силу авторитета.

Но если бы представления были такими, которые могут производиться у всех сходным образом и при определенных условиях должны производиться сходным образом, так что по своей природе они могут стать для всех общими объектами, тогда существует также интерес, чтобы то, что мы судим об этом, познавалось как общезначимое. Так обстоит дело с геометрическими образованиями, поскольку пространственное представление предполагается одинаковым у всех и элементы геометрии предполагаются как данные наглядные представления99. Но прежде всего так оно есть с тем, что мы рассматриваем как существующее. Все, что мы полагаем как сущее, тем самым есть единичная вещь или какое-либо определение в единичном. В понятии бытия, далее, заключается, что сущее есть нечто независящее от индивидуального представления и для всех то же самое. Но если оно имеет свое существование не благодаря мышлению, а до него, то тут не исключено различное отношение сущего к различным представляющим. Одним оно может представляться, другим оно может не представляться, одним оно может представляться вполне, другим не вполне. Так как основание полагать сущее кроется не в общем для всех, выражающемся в понятиях мышлении, то оно может заключаться в данных сознания, которые являются различными для отдельных индивидуумов. С другой стороны, о сущем лишь тогда можно судить истинно, когда все согласны между собой, так как оно есть одно и то же для всех познающих. Именно в этом кроется потребность удостовериться относительно того, на чем именно покоится необходимость наших суждений по поводу сущего.

Там, где нечто полагается или предполагается как сущее, – там, в общем, можно различать представление о единичном как субъекте, и суждение, что оно есть100, – безразлично, просто подразумевается это последнее, как это обыкновенно бывает, или же оно явно высказывается в суждении существования.

 

§ 46. Истинность высказывания о нас самих

Среди непосредственных суждений о сущем на первом плане стоят те, которые высказывают непосредственное сознание нашей собственной деятельности, как она дана в каждый момент нашей бодрствующей жизни. Их достоверность не поддается никакому дальнейшему анализу. Они заключают в себе не только достоверность суждения «Я есть», но также и достоверность реальности единства субстанции и деятельности.

Поскольку им присуще время, они предполагают общую необходимость представлять наши отдельные деятельности как протекающие во временном ряду и общезначимые правила, требующие, чтобы каждому моменту было указано его место в этом временном ряду.

1. Суждения «Я ощущаю боль», «я вижу свет», «я хочу то-то и то-то» настолько абсолютно достоверны, и их значимость настолько понятна сама собой, что здесь, по-видимому, нет совсем никакой почвы для логического исследования об их правомерности и об основании их необходимости. Действительно, если предположить ясность сознания, отчетливость и совершенное развитие понятий, служащих предикатом, то ни один человек не может сомневаться в их истинности, и никто не приписывает себе права заподозревать высказывания другого – предполагая правдивость его речи, – должно ли верить ему также и в том, что он высказывает о себе самом. Таким образом, прежде всего, по-видимому, следует установить лишь их различие от суждений о понятиях.

2. Различие это действительно глубокое. Суждения о понятиях имеют такие субъекты, относительно которых признается, что они мыслятся всеми одинаковым образом. Суждение «я вижу» имеет такой субъект, который так, как я его представляю, не может представляться никем другим. В суждении о понятии объясняется содержание субъекта, которое мыслится в нем всегда одинаковым образом. Что есть содержание того, что я обозначаю при помощи «Я», – этого никогда нельзя указать исчерпывающим образом; оно дано нам так, что тут совершенно невозможно никакое сравнение с какими-либо другими объектами нашего мышления. Суждение о понятии гласит: «Если я мыслю А, то я необходимо мыслю его вместе с определением В»; при суждении самосознания нет никакого «если»; субъект попросту мыслится, если вообще нечто мыслится, и то, что он мыслится, – это является безусловно фактической предпосылкой для всякого другого мышления. Суждение о понятии ничего не говорит о существовании своих объектов, но суждение «я вижу» всегда включает в себе суждение «я есть». При всяком понятии может быть поставлен вопрос, существует ли то, что оно содержит. Существую ли я – об этом невозможно спрашивать. Признаки понятия неизменны, предикаты «Я», за исключением самого «Я», изменяются от момента к моменту. И всякому суждению, когда оно выполняется, принадлежит все же непосредственно достоверная истинность, которая может быть только признана, но не подлежит испытанию со стороны своих оснований. Принцип согласия гарантирует, конечно, что общее понятие предиката согласуется с данной в непосредственном наглядном представлении деятельностью. Но он не в состоянии гарантировать ни того утверждения, что субъект выполняет именно эту деятельность, ни заключающегося здесь утверждения, что он существует101.

3. Если высказывания всякого самосознания мы должны признавать как нечто такое, достоверность чего мы не можем свести к чему-либо иному, от чего оно зависело бы, то дело идет лишь о том, чтобы констатировать, что именно признается этим.

Прежде всего по отношению к этому субъекту невозможно выполнить указанное выше разделение между просто представляемым и его бытием, и суждение «я есть» не имеет, следовательно (подобно всем другим суждениям существования), в качестве субъекта, которому могло бы приписываться бытие, «Я» как просто представляемое, но субъект и предикат неразрывно сопринадлежны друг другу.

Далее, вместе с непосредственной достоверностью высказываний самосознания, по крайней мере в этом пункте, дана реальность синтеза субстанции и деятельности; а поскольку деятельности сводятся к свойствам, дана также и реальность синтеза между субстанцией и свойством.

Наконец, сама основная достоверность относительно бытия касается как раз такого суждения, которое подобным же образом не может повторяться никем другим, и сводится к совершенно индивидуальному акту. Ибо то представление, какое другой имеет обо мне, отлично от того, какое я имею о себе. Оно касается того же самого субъекта, но не тем же самым образом. Полагание бытия является, следовательно, где оно происходит первоначальнейшим образом, индивидуальным и от индивидуальных условий зависящим актом. Всякое суждение о другом «Я» необходимо является опосредствованным, одинаково как признание его бытия, так и вера в его высказывание.

4. Но эта непосредственная достоверность всегда принадлежит лишь мгновенному самосознанию, тому суждению, которое высказывает то, что имеется налицо именно теперь; суждение является, следовательно, истинным лишь для определенного момента времени. В том способе, как мы имеем сознание о своих отдельных состояниях, уже сополагается представление о времени, ибо сознание единичного акта никогда не бывает дано нам без воспоминания о предшествующих по времени актах, и в сознании о нас самих всегда содержится уже сознание о тождественном во времени «само». Поскольку дело идет теперь лишь о том, что в каждое мгновение представляется длящимся также и наше существование в прежнее время и тем самым наше существование вообще, постольку тут полагается также и непосредственная достоверность; в «я есть» со столь же неоспоримой надежностью содержится вместе с тем и «я был прежде». Однако дальше этого, строго говоря, не простирается эта надежность. С одной стороны, поскольку дело идет о чем-либо единичном из воспоминания, высказывание является, конечно, достоверным: я теперь верю, что я сделал раньше то-то и то-то. Но сама эта вера не может притязать на ту же самую надежность. Вера эта из реальности имеющегося теперь воспоминания выводит реальность прежнего реального события. Но в таком случае она являлась бы правомерной лишь тогда, если бы существовал абсолютно необходимый закон, который требовал бы, чтобы относительно того, о чем я верю теперь, что я сделал это, я при всех обстоятельствах оставался при том убеждении, что я действительно сделал это раньше, т. е. если бы мы не знали ошибок в воспоминании. Часть наших воспоминаний, в особенности воспоминания о недавнем прошлом, являются для нас, конечно, абсолютно надежными. Но столь же несомненно, что воспоминание это, по крайней мере в виде исключения, приводит к заблуждению и что нет никакого надежного критерия для разграничения безошибочных воспоминаний от ошибочных; истинность и надежность наших воспоминаний, в конце концов, гарантируется лишь той осознанной всесторонне непрерывной и согласующейся связью, в какую мы можем поставить наши воспоминания. Следовательно, суждение, что я действительно совершил раньше определенный акт, так как я верю, что припоминаю об этом, не может рассматриваться как непосредственно надежное. Оно есть опосредствованное суждение, поскольку на основании настоящего представления оно утверждает реальность соответствующей ему прежней деятельности, и для этого акта суждения нет непосредственно достоверного и абсолютно надежного правила102.

В этой области лежат, конечно, и те психологические трудности, которые сопряжены с возможностью удостовериться относительно постоянства наших понятий и тем самым относительно того, что логический идеал выполнен. Ибо поскольку наше мышление совершается во временно раздельных актах, ненадежность воспоминания поражает также и сознание, что то самое, о чем я теперь мыслю, есть то, что я уже раньше мыслил. Указанный идеал поэтому может быть достигнуть лишь приблизительно, и для этого требуется не только неустанное упражнение, но также и внешние вспомогательные средства, среди которых первое место принадлежит письменности. Ее значение так велико, что наука, можно сказать, становится возможной лишь вместе с письменностью.

5. С другой стороны, дело идет о том, что благодаря всякому суждению об имеющейся теперь налицо деятельности, поскольку эта последняя тем самым ставится во временной ряд, определяется вместе с тем ее значимость для отдельного момента времени и что это «теперь» образует нераздельную часть суждения. Ибо будучи отнесена к какому-либо другому моменту времени, значимость этого суждения уничтожалась бы другими. Итак, если суждение, включающее в себе, таким образом, временный момент своей значимости, должно быть объективно значимым, то это предполагает не только то, что имеется общая необходимость представлять отдельные моменты нашего сознания как одинаково протекающие во временном ряду, т. е. что имеется одно и то же для всех время. Помимо того, если такое суждение притязает на общезначимость, то должны быть также и общие правила, из которых вытекает необходимость указать для истинности всякого суждения ее определенное время. Дабы мое суждение были значимым, дабы оно было общепризнанным, для этого, следовательно, необходимо, чтобы тот момент времени, для которого оно является значимым, мог определяться общезначимым образом.

Следовательно, недостаточно того, как это учит Кант, что время вообще является необходимым представлением, но, кроме того, требуется фиксирование одинакового для всех момента времени в объективном времени и общая мера времени, соответственно которой каждому единичному факту сознания указывается его место.

Вопрос о том, как найти эти правила, не может быть разрешен путем нисхождения к непосредственно достоверному, так как он приводит назад, к сравнению непосредственно достоверного для меня с представлениями о времени других. Исследование этого вопроса составляет проблему для третьей части настоящего труда.

 

§ 47. Истинность суждений восприятия

Непосредственные суждения о сущем вне нас суть суждения восприятия. Они включают в себе (в том смысле, в каком они обыкновенно высказываются) утверждение о существовании их субъекта. Так как восприятие прежде всего субъективно достоверно (согласно § 46), как высказывание, что я именно теперь имею представление об определенном сущем, то условием объективной значимости суждения восприятия служит то, что есть необходимость относить это субъективное вообще к какой-либо существующей вещи и что имеются равным образом общие законы, согласно которым полагаемое в представлении восприятия необходимо толкуется как реальный предикат сущего; в особенности же, следовательно, такие законы, согласно которым мои пространственные наглядные представления перетолковываются в пространственные определения объектов, мое выражающее свойства и изменения отношение к вещи перетолковывается в реальные свойства и деятельности субстанций, мое представление об ее отношениях перетолковывается в реальные отношения.

1. Суждения восприятия, посредством которых мы делаем высказывания относительно непосредственно предстоящего нам вне нас, кажутся для естественного мышления столь же непосредственно достоверными, как и высказывания непосредственного самосознания.

Эти суждения восприятия прежде всего заключают в себе сознание, что именно теперь я имею предстоящее мне представление о чем-либо единичном, и представление это обладает особенными, далее не могущими быть описанными характерными чертами, чем именно восприятие и различается вообще от воспоминания и просто внутреннего представления. Наличность неизменных понятий и их обозначений позволяет теперь выразить содержание данного таким образом в общезначимом виде, причем содержание это отчасти как целое (соответственно суждениям наименования) подводится под родовое понятие103, отчасти анализируются его отдельные элементы и высказываются соответствующие им предикаты. Поскольку эти последние оказываются простыми, суждение также и теперь остается вполне непосредственным; какой-либо элемент выражающего восприятие представления познается как согласующийся с фиксированным в понятии признаком («то, что я вижу, есть красное»104 и т. д.). Но поскольку дело идет о подведении под сложные понятия, постольку выступает теперь вместо непосредственного наименования, которое объединяет в одно целое с целым необходимость сравнения отдельных признаков выражающего восприятие представления с признаками понятия, и тем самым подведение становится опосредствованным, так как оно вытекает из целого ряда отдельных суждений. (См. ниже, о выводе подведения, § 56.)

2. Поскольку теперь суждение восприятия хотело бы лишь высказать, что то, что я теперь именно представляю чувственно, есть красное, сладкое и т. д., постольку и здесь принцип согласия мог бы гарантировать, что суждение необходимо и что всякий, кто имел бы то же самое представление, должен был бы выполнить суждение таким же образом.

Но такое суждение не хочет сравнивать только представления – оно относит представление к единичному предмету, который мыслится существующим, и оно высказывает об этом определенном предмете известный предикат как принадлежащий ему объективно. Если суждение должно быть истинным, то должно быть обосновано не только согласие единичного представления с общим, но должно быть обосновано также и то, что предполагается обыкновенным актом суждения как само собой разумеющееся, именно что это единичное представление означает определенный сущий предмет и что этот предмет имеет те предикаты, какие я ему приписываю. А это возможно лишь в том случае, если существует закон, согласно которому субъективные и индивидуальные возбуждения и представления с безошибочной и общезначимой необходимостью относятся к объективным предметам. Правда, фактическая всеобщность убеждения, что нашим ощущениям соответствуют реальные предметы, доказывает теперь наличность психологического принуждения полагать ощущаемое как реальное. Но и факт многократных так называемых обманов чувств и различие в высказываниях различных наблюдателей над тем же самым предметом доказывают также, что это общее принуждение не гарантирует в каждом отдельном случае всеобщего согласия; что, следовательно, и здесь может наблюдаться (и неоднократно наблюдается) различие между фактически, по психологическим законам наступающим и общезначимым и что о достаточном обосновании таких суждений речь может идти лишь тогда, когда могут быть погашены субъективные различия. Но это возможно лишь в том случае, если мы можем осознать общие законы, согласно которым мы с необходимостью относим субъективное ощущение к объективной реальности, и если каждый случай мы можем измерять этим. Лишь тогда возможно от суждения «я уверен в том, что видел и воспринял то-то и то-то» перейти к суждению «то-то и то-то есть, случилось».

3. Раз познано, что в восприятиях мы прежде всего имеем дело с субъективными явлениями, что лишь наличность представления есть непосредственно данное, а его отношение к вещи вне нас есть второй шаг, который в большинстве случаев выполняется, конечно, бессознательно, то всякое суждение о внешнем существовании нуждается прежде всего в обосновании посредством закона, согласно которому – по крайней мере, при известных условиях – представление вообще необходимо следует относить к внешнему, существующему предмету. Скептицизм отрицает, что имеется такая необходимость или, по крайней мере, что она познаваема. Субъективный идеализм утверждает такую необходимость, но он придает ей лишь то значение, что воспринятое необходимо представляется как реальный предмета вне нас. Но это полагание внешнего существования является для него самого простым актом представления, и мы приходим, следовательно, благодаря этой необходимости, к некоторой второй стадии процесса представления, а не к не зависимому от нас существованию. Действительность, какую мы утверждаем, есть лишь действительность явлений, а не вещей, которые были бы не зависимыми от нас.

В нашу задачу не входит здесь решать эти спорные вопросы. Достаточно констатировать, что непосредственная достоверность наших суждений восприятия не покоится на абсолютной необходимости, пока не показан общий закон, согласно которому факт восприятия делает необходимым признание существования внешнего предмета.

Для логического способа рассмотрения, впрочем, совершенно безразлично, устанавливается этот закон в том смысле, что отсюда становится достоверным действительное существование внешних вещей (следовательно, в реалистическом смысле), или в смысле идеалистическом, что он делает необходимым лишь представление о реальных предметах на основании восприятия; логический характер возникших таким образом суждений, их необходимость и общезначимость были бы те же самые, видоизменился бы лишь смысл предиката «быть» (в эмпирическом смысле). Только скептическое утверждение невозможности достигнуть необходимых суждений исключало бы их из логического рассмотрения.

Такой общий закон ни в каком случае не может гласить теперь так: если я воспринимаю нечто, то и существует также нечто, что соответствует возникающему отсюда по психологическим законам единичному представлению. Напротив, с самых различных сторон всегда вновь устанавливалась даже возможность сомнений относительно существования всего внешнего мира, и тут защищался тот взгляд, что психологическому принуждению допускать таковой не соответствует-де никакая логическая необходимость, которая могла бы уничтожить указанное сомнение. Если имеются, следовательно, средства и пути достигнуть убеждения относительно внешней реальности, то они не могут опираться на простой факт восприятия, а должны придерживаться определенного качества восприятий.

4. Но предположим теперь, что имеются такие основоположения, которые делают необходимым отношение образов восприятия к реально сущему. В таком случае в дальнейшем речь должна идти об условиях их применимости. Вопрос таков: при каких предпосылках индивидуальный факт восприятия содержит в себе объективно значимое суждение? Индивидуальные различия, обнаруживающиеся в суждениях восприятия, с достаточностью доказывают, что суждение восприятия не при всех обстоятельствах может становиться объективно значимым, ибо они приводят к противоречивому.

Индивидуальные различия, в общем, могут иметь теперь двоякое основание. Или различие кроется уже в первом начале процесса, в фактических предпосылках, из которых исходит образование служащего субъектом представления и суждение об этом, в возбуждении наших органов чувств или, точнее, в том способе, как мы осознаем его в ощущении. Или оно кроется лишь в дальнейших процессах, которые в обыкновенном мышлении мы выполняем бессознательно, но которые все же совершаются и могут быть доказаны, главным образом благодаря так называемым обманам чувств, как нечто аналогичное выводам.

5. В первом отношении предпосылкой той уверенности, с какою мы приписываем наши ощущения цвета, температуры и т. д. предметам как их свойства, служит убеждение в том, что между предположенным объектом и нами существует постоянная связь в том смысле, что тому же самому свойству объекта во всяком субъекте во всякое время неизменно соответствует то же самое ощущение. Если еще Бэкон твердо верил в то, что летом погреба бывают холоднее, нежели зимою, то он принимал свое ощущение температуры за постоянный и безошибочный масштаб для качества объекта. То, что ощущается холодным, есть холодное, и оно есть настолько же холодное, каким оно кажется. То противоречие, к какому приводит эта предпосылка, именно что она принуждает утверждать и отрицать то же самое, уже рано уничтожило всякое доверие к этому чувственному акту суждения. Со времени первых зачатков греческой философии чувственное ощущение вследствие своей субъективной изменчивости и индивидуального различия было исключено (по крайней мере отчасти) из области собственного знания, – пока, начиная с Бэкона, вновь не обратили на то внимание, что, в конце концов, наибольшая часть нашего знания все же покоится ведь на этой основе и все сводится лишь к искусству правильно пользоваться инструментами. Но игнорирование условий значимости этих суждений проходит через платоновско-аристотелевскую логику вплоть до наших дней. Верили в то, что в понятии мы имеем более чем достаточное возмещение для ненадежного восприятия, пока Кант не уяснил окончательно, что с одним только знанием понятий мы вечно будем вертеться вокруг да около, не достигая объекта. Но всякая логика оказывается неполной, раз она не ставит вопрос об условиях значимости этих суждений, ибо свое значение и свое направление образование понятий получает также от этих последних.

6. Суждение восприятия лишь постольку, следовательно, может притязать на общезначимость, поскольку чувственное возбуждение, на котором оно покоится, есть выражение постоянного отношения между предположенным объектом и субъектом и ощущение есть безошибочный знак объективного качества, – и лишь постольку, поскольку можно достигнуть достоверности касательно этого постоянного отношения, т. е. касательно абсолютно одинаковой организации и деятельности ощущений у всех, или поскольку можно наверное исправить различия. В третьей части мы должны будем исследовать, какими путями мы приходим к тому, чтобы создать основу, которая (по крайней мере практически) соответствует этому требованию абсолютного равенства или уравнимости возбуждений, благодаря чему каждый без различия может заменять другого.

7. С восприятиями чувства зрения и осязания неразрывно связано представление о пространственности воспринятого; мы представляем воспринятое как пространственно протяженное, обладающее определенной формой и величиной, и мы указываем ему его место в пространстве. Мы имеем здесь опять-таки прежде всего наше представление, и то место, какое мы указываем вещам, прежде всего относится к нашему собственному телу как исходному пункту определения места. Можно спорить о том, какая часть из наших пространственных представлений дана безусловно первоначально, в одном неразрывном акте с самим ощущением. Что часть наших пространственных представлений как представление о телесной форме объектов, о величине их расстояния от нас и друг от друга не является просто данной, а есть результаты комбинаций, который мы в большинстве случаев выполняем, конечно, бессознательно, – это может быть доказано с очевидностью.

Но прежде всего настолько ясно, что для того чтобы высказать объективно значимое суждение не о моем представлении, а о чем-либо пространственно сущем и существующем, что имеет определенное протяжение и форму, – для этого должна быть уверенность, что представление о пространстве вообще является одинаковым для всех и что ощущения необходимо истолковывать пространственно определенным образом. Ибо лишь в этом случае из моего ощущения с объективной необходимостью вытекает суждение об объективной пространственности и пространственный предмет может быть для всех одним и тем же. Следовательно, предпосылка о том, что представление о пространстве является у всех одним и тем же и что оно не есть произвольное или вообще изменяющееся, но что оно является безусловно определенным, что все в представлении о пространстве должны поступать тем же самым способом, – эта предпосылка есть условие объективно значимых суждений восприятия. И их достоверность возможна лишь постольку, поскольку познаны законы этого пространственного представления. Дело идет при этом не только о возможности чистой геометрии как науки. В геометрическом представлении о пространстве всякий имеет свое собственное пространство, и различные пространства являются лишь совпадающими или по крайней мере подобными. Безразлично, где в этом пространстве каждый проводит свои линии и строит свои фигуры. Геометрические фигуры не имеют в пространстве никакого определенного места. Иначе оно, если дело идет о том, чтобы полагать нечто как существующее в том же самом для всех объективном пространстве. Всяким суждением: «это находится здесь», «это находится там» – я утверждаю нечто такое, что должно быть значимым для всех, что должно так определять место объекта, чтобы последний признавался всеми как находящейся на том же самом месте пространства, и чтобы все его пространственные отношения были для всех одинаковыми. Тот факт, что в окружающей нас ближайшей обстановке наша безыскусственно приобретенная практика в большинстве случаев оказывается достаточно изощренной, чтобы избегать заметных ошибок, а также чтобы правильно конструировать пространственные представления других, которые должны быть у последних в силу их положения, – этот факт отнюдь не освобождает строгую теорию от необходимости отыскивать условия и нормальные законы объективно значимого определения формы и места единичного. Астрономия служит наилучшим доказательством в пользу того, как велико число тех предпосылок, от которых зависят суждения о положении небесных тел, заявляющие притязание на объективную значимость, и как суждения эти являются значимыми лишь тогда, если указанные предпосылки познаны как совершенно достоверные и необходимые. Но они обнимают собой не только общие теоремы геометрии, но наряду с тем также и положения об отношении чувственного ощущения к определенному месту, которые в свою очередь покоятся на оптических законах, на прямолинейном движении лучей света в однородной среде и их отклонении в неоднородной среде и т. п. Как мы приходим к познанию этих предпосылок – об этом здесь излишне распространяться. Лишь настолько ясно, что предпосылки эти, если отдельное суждение должно быть объективно значимым, в конце концов должны сводиться к непосредственно достоверному, необходимость чего является первоначальной.

8. То же самое с движением. Непосредственно воспринятое движение, дабы привести к значимому суждению, предполагает прежде всего по необходимым законам выполненное определение места его начального и конечного пунктов и его пути. Так как, далее, всякое движение, поскольку оно может быть воспринято, является лишь относительным, т. е. изменением взаимного положения видимых объектов, наши же суждения хотят объективно и абсолютно сказать, что А движется по направлению к B – то нужны общие законы, чтобы изменение относительного положения указывало на действительное движение, на изменение места во всем пространстве, и чтобы разобрать, что следует рассматривать как покоящееся, что – как находящееся в движении. Также и здесь история астрономии дает доказательство тому, что объективно значимые суждения о движении могут быть получены лишь при предположении общих принципов, согласно которым субъективное восприятие движения относится к действительному движению, субъективное явление истолковывается как объективный процесс. А трудности, связанные с разграничением понятий относительного и абсолютного движения, с достаточностью доказывают, сколько труда стоит отыскать последние основоположения.

9. Еще важнее отношение ощущений к самим определенным вещам. Правда, общая форма, выражающаяся в том, что данный материал ощущений мы относим к устойчивым вещам, дана вместе с неискоренимой природой нашего мышления, и мы не можем освободиться от этого психологического принуждения, если бы мы даже хотели этого. Но именно потому, что мысль о вещи не появляется еще вместе с самим возбуждением, тут возможно мыслить также о различии процесса. Правда, там, где дело идет о покоящихся, длительных явлениях, разница эта едва обнаруживается. То, что для нашего понимания является неизменным, пребывающим на том же самом месте пространства, прочно отграниченным, – это без дальнейших рассуждений единогласно схватывается как та же самая вещь. Предпосылка о том, что в той же самой точке пространства не могут находиться две вещи, равным образом является фактически всеобщей, так что она повсюду лежит в основе. Точно так же и простое пространственное движение не может еще сделать это отношение ненадежным, если оно непрерывно наблюдается.

Но раз наступает изменение формы, величины, чувственных качеств, то возникают проблемы о том, каким образом следует относить последовательные стадии изменения к предположенной субстанции, возникает и необходимость согласующихся основоположений, соответственно которым должен направляться акт суждения индивидуума, если акт этот имеет в виду не только высказать свое понимание, но и быть объективно значимым. Если столб ртути расширяется или сжимается, то последовательный ряд своих восприятий мы описываем в положении: «это становится больше», «это становится меньше». Теми же словами мы описываем рост кристалла в его маточном растворе или уменьшение куска льда на воздухе. Наши суждения, по-видимому, говорят, что в обоих случаях определенная вещь, и притом та же самая вещь, изменяет свой объем. Для физика оба положения различны. В первом случае для него это действительно одна и та же вещь, которая занимает то большее, то меньшее пространство; во втором случае увеличившийся кристалл, полуиспарившийся лед не есть уже та же самая вещь, что раньше, но к первоначальной вещи здесь присоединилось нечто новое или от первоначальной вещи отпала известная часть. Для детского понимания вода исчезает, когда она испаряется; дерево исчезает, когда оно сгорает. Для понимания физика остается та же самая вещь, лишь в другой форме. То же самое суждение «эта вода испаряется» для одного понимания имеет совершенно иной смысл, нежели для другого. Кант включил основоположение устойчивости субстанции под априорные основоположения нашего рассудка. Оно является таковым не в том смысле, что благодаря естественной необходимости для деятельности нашего рассудка всякое отношение ощущений к предметам должно уже направляться этим основоположением, ибо иначе ни в одном языке не могли бы образоваться и находить себе применение к вещам такие слова, которые обозначают возникновение, исчезновение, рост, уменьшение и т. д. Только как условие согласующегося опыта необходимо такое основоположение, которое определяет, согласно какому правилу к акциденции должна примышляться субстанция; но основоположение в той форме, как его имеет в виду Кант, возможно лишь тогда, когда установлено, что вес должен быть мерой количества субстанции, оно есть поздний результат науки. Истинным в кантовском учении является лишь то, что нет никакого согласующегося и необходимого акта суждения о единичном, если нет налицо такого основоположения. Лишь в этом смысле оно является прежде всего необходимым – необходимым, если должна существовать опытная наука. Должно ли оно необходимо быть принято на том основании, что оно ясно само собой, a priori в обычном смысле, в смысле независимости от всякого опыта, или потому, что данный опыт может быть приведен в совершенное согласие лишь при помощи этого основоположения; его значимость, следовательно, покоится, в конце концов, на эмпирическом основании – это другой вопрос.

10. Трудность констатировать реальное тождество той же самой вещи на основании временно разъединенных восприятий представляет собой лишь специальный случай трудности применять в отдельности понятие вещи как тождественного себе во времени. Также и здесь требуются определенные правила, на которых должно покоиться это утверждение.

11. Предыдущий анализ показал уже, что значимость всякого суждения о единичном сущем зависит от совершенно иных и более сложных условий, нежели это имеет место по отношению к значимости просто аналитических суждений, которые покоятся на согласующемся образовании понятий. Он показал, далее, что требование совершенно значимых суждений уничтожает естественную непосредственность описательных суждений и вынуждает их стать опосредствованными, дабы быть истинными и в своей истинности достоверными.

Итак, с точки зрения условий науки, в отличие от точки зрения психического генезиса суждений, Кант имел все же право рассматривать просто суждения о понятии как аналитические, а все остальные как синтетические и спрашивать о принципах их синтеза a priori, как условиях их объективной значимости.

12. Еще яснее, нежели при регрессировании от явления к субстанции, сказывается необходимость руководящих основоположений при суждениях причинности.

Для нашего обыкновенного акта суждения применение представления о процессе действия является столь обычным, и в более простых и повседневных случаях мы настолько безо всякой рефлексии усваиваем его, что суждения, высказывающие, что удар разрушил оконное стекло, и питье утоляет жажду, выполняются как непосредственные, так как заключающееся в действительных глаголах представление о процессе действия мы усваиваем бессознательно. Данное отношение между событиями без дальнейших рассуждений выражается при помощи глаголов и имен прилагательных, которые заключают в себе мысль о действии, и мы верим поэтому, что схватываем это действие столь же непосредственно, как изменение или движение. Но если отдельные глаголы, выражающие процесс действия, мы станем мыслить как сведенные к определенным понятиям, то глаголы эти будут содержать в себе отчасти такие элементы, которые обладают чувственно наглядной природой, движение вещи, следующее за этим изменение другой; но кроме того, они содержат такой элемент, который не является наглядным, именно само причинное отношение, и в последнем заключается, что временно последующее действительно произведено другим, оно не возникло из самого субъекта, в котором оно происходит, а причинено ему причиной. Объективная значимость понимания могущего быть воспринятым события должна измеряться по прежним предпосылкам. Высказывание, что одна часть события есть действие другой части, нуждается в дальнейшем основоположении, согласно которому могущее быть воспринятым событие объективно значимым и необходимым образом познается как случай причинного отношения; лишь благодаря этому причинное суждение о единичном получает объективную значимость. Ибо здесь еще гораздо яснее, нежели при понятии субстанции, обнаруживается, что хотя в человеческой природе и в законах развития нашего мышления и дано принуждение приводить события в причинную связь и что потребность рассматривать одно как следствие другого проявляется неизбежно, – однако этим не исключаются весьма различные применения этого общего принципа, весьма различные отношения единичного к причинным связям. Именно естественная потребность в причинности побуждала людей искать причины событий в силе демонов или в положении созвездий. Но всякое подобного рода положение лишь тогда обладает объективной значимостью, вообще лишь тогда возможно утверждать в отдельности причинную связь, если имеется незыблемое и необходимое правило, согласно которому события относятся к причинам и согласно которому можно решить, что является причиной определенного происшествия. Именно такое правило и искал Кант в своем априорном основоположении – условие научного опыта и объективно значимых причинных суждений, которым создается определенного рода связь в субъективно данном многообразии, которое делает необходимым определенное истолкование эмпирически совместно данного, которое из суждения восприятия (по кантовскому различению) делает эмпирическое суждение105. Снова Кант полагает, что в синтетическом основоположении a priori, что все, что происходит, предполагает нечто, вслед за чем оно по правилу следует; он указал это последнее условие объективных суждений и вместе с тем в его априорности дал основание его необходимости. Но здесь снова возникает вопрос, следует это основоположение в этой форме признавать как необходимое и априорное или его должно признавать необходимым просто на том основании, что лишь при его предположении данный опыт может получить непротиворечивый вид. Кроме того, возникает еще дальнейший вопрос, является ли оно в этой форме достаточным и вообще пригодным, чтобы создать основу для объективности наших причинных суждений. Но настолько не подлежит сомнению: лишь в той мере, в какой имеется незыблемое правило, предписывающее относить восприятия к причинным отношениям, можно также в отдельном случае утверждать, что явление В есть действие другого явления А; и отсюда следует, что всякое отдельное причинное суждение может быть обосновано лишь путем сведения к общему основоположению, т. е. что оно должно быть суждением, полученным путем вывода, синтетическим. Если принять в соображение, как трудно бывает часто решить, что именно есть причина определенного события, то тем скорее нужно согласиться с утверждением, что нет решительно ни одного причинного суждения, в необходимости которого мы могли бы быть непосредственно уверены.

 

§ 48. Аксиомы и постулаты

Последние и высшие общие правила наряду с принципом согласия, от которых зависит обоснование всех других положений, суть отчасти аксиомы образования понятий, отчасти постулаты относительно сущего. Те предпосылки, которые делаются на основании этих постулатов, стоят под законом противоречия как своей верховной нормой.

1. Из этих исследований, во всяком случае, вытекает только, что чисто эмпиристический взгляд, принимающий отдельные факты восприятия в их значении как объективных высказываний за непосредственно достоверное и за основание всех других положений, не в состоянии обосновать науку, которая должна состоять из общезначимых положений. Так как факты восприятия индивидуальны, то то, что на основании их утверждает индивидуум, прежде всего является значимым лишь для него; и за пределы этой значимости невозможно выйти, раз нет правила, по которому из субъективного факта следует для всех значимое положение. Необходимым выводом из этого взгляда, признающего факты восприятия в обычном смысле за последнюю достоверность, является или скептицизм Юма, который запрещает вообще выходить за пределы субъективных впечатлений и утверждать что-либо о бытии; или, если разрешается этот выход и это утверждение, что нечто есть, то отсюда следует положение Протагора, что для всякого есть то, что ему кажется, – во всяком случае, невозможность для всех значимой истины. Если отдельные эмпиристические теории, как теория Милля, все же хотят построить на этой почве науку, то достигается это при помощи тех же общезначимых предпосылок, которые лишь тайком проникают сюда; отчасти здесь признается как нечто само собой разумеющееся, что суждения восприятия согласуются между собой и высказывают объективное бытие и тем самым дают действительное познание; отчасти же выводы из этих суждений восприятия устанавливаются как нечто само собою разумеющееся, тогда как без общезначимой предпосылки они не имеют никакого оправдания106.

2. В противоположность этому, полагаем, мы доказали, что необходимый и общезначимый акт суждения о сущем на основании восприятия возможен лишь при том условии, что необходимость отдельных суждений покоится на общих основоположениях. Эти последние должны были бы, в конце концов, являться так или иначе непосредственно достоверными, и они не могут выводить свою достоверность из опыта, который лишь благодаря им возможен в форме истинных суждений. Возникает, следовательно, вопрос, имеются ли непосредственно достоверные положения этого рода. То, что они должны были бы высказывать, – это есть необходимость тех процессов, благодаря которым из основных субъективных фактов непосредственного ощущения мы получаем представление о существующем в пространстве и во времени мире единичных вещей, о реальности их свойств и деятельностей, а также об их многообразных отношениях; и их общей формулой должно было бы быть: «из условий единичного акта представления установить как необходимое высказывание о бытии предметов, из высказываний об определенном бытии этих предметов установить как необходимые другие высказывания».

Если бы соответственно этим положениям из того, что я имею определенные пространственные наглядные представления можно было вывести, что пространство, как я его представляю, существует объективно; если бы из того факта, что в определенном месте этого пространства я имею ощущение света, следовало, что в этом месте существует светящийся предмет, соответственно основоположению, что к ощущаемому качеству принадлежит субстанция, которой принадлежностью оно является; если бы из того факта, что вещь есть или изменяется, можно было вывести, что другая вещь есть и изменяется, и необходимость тех положений была бы столь же очевидной, как закон противоречия, – тогда и для суждений восприятия мы легко получили бы само собою напрашивающееся обоснование. Действительно, так как субъективный факт, что я теперь представляю это или то, должен быть признан как непосредственно достоверный, то тем самым мы имели бы фактическую предпосылку, из которой, согласно тем законам, следует необходимость суждений о сущем.

Эти положения должны были бы быть a priori достоверными в том смысле, что в них мы сознавали бы лишь постоянную и неоспоримую функцию нашего мышления и обладали бы уверенностью, что насколько верно, что мы те же самые, мы должны также и судить так. И они исходили бы не из содержания представленного, как оно может быть выражено в понятии, а приписывали бы представленному содержанию такой предикат, который выводился бы не из него самого, а из данного способа, как оно представляется, из специфического характера восприятия. Постольку они обосновывали бы синтетические суждения.

Отсюда уясняется также с этой стороны глубокая важность кантовского вопроса: Как возможны синтетические суждения a priori? Ибо тут обнаруживается, как с этим вопросом связана возможность от возникающего всегда вновь индивидуального акта представления приходить к общезначимым положениям, а также от субъективного акта представления к суждениям о сущем.

3. Что имеются такие положения – это признается повсюду там, где учат, что имеются аксиомы, от которых зависит наше познание сущего. Ибо там, где по примеру Аристотеля107 аксиомы различаются, с одной стороны, от дефиниций и следующих отсюда аналитических суждений, от постулатов – с другой, там разумеют под этим такие положения, которых истинность и достоверность непосредственно очевидны, которых противоположность невозможно мыслить именно поэтому, – но несмотря на то, они не являются все же простыми объяснениями понятий. Они образуют, следовательно, последние предпосылки, к которым должно сводиться всякое обоснование. И притом имя аксиомы принадлежит не непосредственно достоверным единичным суждениям, например, высказываниям непосредственного самосознания, а общим положениям, которые выражают в дальнейшем применимую необходимость. Как ведь и Аристотель, кроме, безусловно, верховной и наиболее общей аксиомы – принципа противоречия, знает для всякого круга знания особые аксиомы, например, математические, и т. д. Постулаты, напротив, суть такие положения, которые невозможно далее ни обосновывать и выводить, ни принимать как непосредственно и необходимо достоверные; но их достоверность все же допускается, только из иных оснований, а не в силу логической необходимости; следовательно, в силу общих психологических мотивов.

Не желая заниматься исследованием вопроса, действительно ли заслуживало наименования аксиомы все то, что в различные времена имело значение аксиомы – ибо этого можно было достигнуть лишь путем подробного рассмотрения особенных кругов представлений, каковая задача чужда общей логике, – мы можем, во всяком случае на основании предыдущих исследований, установить важное различие в отношении значения таких положений. Именно обнаруживается, что существует существенное различие, на которое обыкновенно не обращают внимания, хотя Кант сделал в этом отношении правильное указание108. Мы имеем в виду различие между аксиомами образования понятий и аксиомами познания какого-либо единичного сущего.

Возможность логически совершенного образования понятий мы вообще поставили в зависимость от доказательства необходимых законов в нашем процессе представления. Как логически совершенные понятия не суть готовый продукт, а должны быть еще добыты путем сознательного синтеза, так синтез этот должен стоять под правилами, необходимость которых нам очевидна, но которые прежде всего обосновывают лишь форму наших понятий и взаимное отношение их элементов, а не утверждение существования единичного. Так, положение, что мы не можем мыслить никакое реальное свойство, не предполагая вещи, которой оно принадлежит, есть правило, определяющее образование наших представлений и отношение их элементов.

Точно так же к аксиомам образования понятий принадлежат все положения о несоединимости известных признаков. Вместе с неизменной природой нашего процесса представления дано, что известные определения не могут быть соединяемы в одном представлении (от этого существенно следует отличать те положения о несоединимости, которые получены лишь эмпирически путем вывода, как, например, газообразного состояния и большой специфической тяжести и т. д.), и эта невозможность может становиться для нас достоверной лишь таким же образом, как принцип согласия.

К этим аксиомам образования понятий принадлежат, далее, математические аксиомы (поскольку то, что так называется, не является просто аналитическим положением, как основоположение «две величины, порознь равные третьей, равны между собою» следует аналитически из понятия равенства), ибо поскольку все геометрические образования предполагают пространство и находятся под властью природы нашего пространственного представления, постольку указанные аксиомы выражают не что иное, как способ синтеза, который делается необходимым благодаря нашему представлению о пространстве. Аксиома, что две прямые линии не замыкают пространства, выражает неизменное правило нашего пространственного представления.

В известном отношении все эти аксиомы можно снова рассматривать как аналитические положения, если обратить внимание на то, что хотя они и не развиты из понятий грамматических субъектов, однако они даны вместе с природой представлений, которые предпосылаются этим субъектам (§ 18, 5). А видимость синтетического характера они получают лишь благодаря тому, что они суть суждения отношения; следовательно, тут должен, конечно, предшествовать синтез в представлении, который вообще создает отношение. Они покоятся на том, что различные элементы наших представлений не независимы друг от друга.

Имеются такие аксиомы также относительно того, что мы представляем как сущее, если дело идет именно лишь о понятии бытия, а не об утверждении, что это или то единичное есть. Аксиома Спинозы «Omnia quae sunt, vel in se vel in alio sunt» есть такая аксиома, которая сводится к тому, что в качестве сущего мы можем мыслить лишь субстанции с акциденциями.

Но эти аксиомы не хотят обосновывать суждения, что это или то единичное есть; последняя аксиома, например, оставляет совершенно нерешенным, к чему должно применяться понятие бытия в себе и бытия в другом. Но наши суждения о единичном сущем нуждаются именно в таких аксиомах, которые обосновывают утверждение, что определенное единичное именно потому должно мыслиться как сущее, что мы представляем его определенным образом, или потому, что другое единичное есть или было. И именно в этом кроется их различный характер. Так, например, аксиома причинности в форме закона инерции ничего не говорит о необходимом представлении движения, но она говорит, что если определенное тело действительно находится в это мгновение в движении, то в ближайшее мгновение оно будет двигаться дальше в том же самом направлении и с той же самой скоростью, и что если тело изменяет свое движение, то тут есть другое тело, которое воздействовало на него. Ее общей формулой является, следовательно, отчасти «если я воспринимаю нечто единичное под определенными условиями, то оно есть»; отчасти «если нечто единичное есть, то есть нечто другое». Они регулируют, следовательно, тот процесс, каким мои представления о единичном истолковываются в реальность.

Необходимость первых аксиом может доводиться до сознания путем простого внимания к тому, что мы делаем постоянно в процессе представления; необходимость двух последних – именно потому, что они касаются сущего – не может быть без дальнейших рассуждений выводима из необходимости нашего процесса представления. Исключая разве тот случай, когда в качестве верховной аксиомы мы примем согласие нашего процесса представления с бытием.

4. История науки показывает неопровержимо, как вера в то, что суждения, что нечто определенное есть и есть в таком виде, могут быть обоснованы на простых и непосредственно достоверных аксиомах, и что из них можно вывести все единичное в качестве необходимого следствия, – как эта вера всегда вновь оказывалась заблуждением. Ни non datur vacuum; ни основоположение, что вещь может действовать лишь там, где она есть; ни утверждение, что лишь однородное действует на однородное; ни то утверждение, что действие длится лишь до тех пор, пока длится причина, – все они не могут утверждать себя в качестве аксиом в полном смысле. А критерий невозможности иначе мыслить в силу привычки всегда снова понимался применительно к психологической невозможности вместо логической необходимости109.

Точно так же и грандиозная попытка Канта показать синтетические суждения a priori, которые лежат в основе всякого опыта, в сущности, показала лишь то, что такие синтетические суждения a priori должны обладать значимостью в том случае, если должен быть возможен опыт как наука. Он исходил из допущения, что существует опытное познание, и искал регрессивно его условия, опираясь на основоположение, что все знания должны объединяться в одном сознании. Но ни его выведение категорий из форм суждения традиционной логики, которая была им дополнена; ни полученные на этом базисе синтетические основоположения и их доказательства не могли породить убеждения в том, что мы имеем здесь дело с абсолютно необходимыми и само собой разумеющимися положениями, которых противоположность невозможно мыслить и которые a priori коренятся в нашем рассудке. А с другой стороны, доказательство, что наши действительно возникающие ощущения должны соединяться с категориями и априорными основоположениями, – это доказательство оставило довольно много вопросов.

Шопенгауэр покинул раскинутое укрепление двенадцати категорий, дабы тем прочнее утвердиться в цитадели причинности. Однако как ни поучительно его упрощение Канта, оно столь же мало может служить заменой для кантовских чистых форм рассудка и для синтетических суждений a priori. Ибо если этим должен быть лишь объяснен психологически тот процесс, которым всякий индивидуум вообще вынуждается объективировать свои пространственные наглядные представления и представить их в виде предмета вне себя, – то для этого недостаточно принципа причинности. Правда, отсюда можно вывести, что я должен допустить какое-либо нечто, отличное от меня, в качестве причины моих чувственных возбуждений, так как у меня нет сознания, что я сам произвел их. Но отсюда само собою не следует ни то, что эта причина необходимо находится в пространстве, ни то, что само наглядно представляемое, будучи мыслимо как существующее, специально является причиной. Научная рефлексия над нашими чувственными восприятиями исходит прежде всего из той предпосылки, что восприятия эти вызываются объектами, вне нас находящимися, и предпосылка эта подтверждается в данном случае тем, что таким образом могут быть объяснены чувственные ощущения. Поэтому эта теория Шопенгауэра встретила сочувствие, например, со стороны Гельмгольца. Но теория эта понятна лишь тогда, если втихомолку предполагается уже существование тех объектов, допущение которых она должна объяснить. Но раз мы уяснили себе, что в общем принципе причинности никогда не содержится того, какой именно характер должна носить причина данного действия, – то благодаря этому отсутствует всякая возможность делать вывод на основании этого принципа к существованию какой-либо определенной причины.

Но будучи мыслимо в качестве принципа объективной истинности, положение это обладает в этом смысле еще гораздо более сомнительными недостатками. Ибо если предположить даже, что положение это могло бы обладать значимостью в качестве общей аксиомы, которая сама по себя была бы достоверна, то оно может применяться к выводу о внешних объектах лишь в том случае, если вместе с тем положение «У меня нет сознания, что я сам произвел свои возбуждения» доказывает, что в действительности я не являюсь их причиной. Оно предполагает, следовательно, для своей применимости аксиому, что «я являюсь причиной лишь того, что я произвожу с сознанием», – аксиому, априорную значимость которой никто не станет утверждать. Равным образом, принципом объективной истинности оно могло бы быть лишь в том случае, если бы оно гарантировало, что все, что таким образом индивидуально объективируется, ео ipso было бы также значимым. Если оно является естественным законом нашего процесса представления, то нужно еще открыть те условия, при которых оно может стать нормальным законом110.

Следовательно, и принцип причинности недостаточен для того, чтобы утверждать отсюда с необходимостью, что это и то единичное является соответствующим моему выражающему восприятие представлению, и что оно есть так, как я его себе представляю. Ибо сам по себе он решительно ничего не говорит относительно характера причины.

Если, следовательно, невозможно принять, что общие положения, гарантирующие объективную значимость наших суждений восприятия, явно представляют собой простые, само собой разумеющиеся истины, в такой форме, которые без дальнейших рассуждений делала бы a priori достоверным отношение восприятий к сущему и определенных восприятий к определенному сущему, – то тут остается еще другая возможность – существование внешнего, для всех того же самого мира можно признавать в качестве постулата нашего познавательного инстинкта, в истинность которого мы не можем не верить вопреки уразумению, что истинность эта не разумеется сама собой111. Но если допустить этот постулат, то возникает вопрос: какие общие предпосылки требуются природой наших восприятий, чтобы сделать возможным их отношение к сущему вне нас и вытекающие отсюда суждения привести в безизъятное согласие? Но открыть эти предпосылки – это не исходный пункт, а цель науки. Но путеводной нитью служит при этом, в конце концов, основоположение, которое создает обманчивую видимость сходства с логическим принципом противоречия, а поистине является, наоборот, лишь определенным его применением, именно принцип: невозможно, чтобы то же самое в одно и то же время было и не было, чтобы оно в одно и то же время было В и не было В. Закон противоречия, как естественный закон нашего мышления, говорит, что невозможно в одно и то же время с сознанием и утверждать, и отрицать то же самое положение. Если затем при предположении незыблемой системы понятий, которая для идеального сознания всегда бывает дана одинаковым образом и для всех мыслящих является одной и той же, все суждения о понятиях оказываются, благодаря принципу согласия, неизменными, то из принципа противоречия следует также ложность всех противоречащих им суждений – безразлично, будут они теперь прямыми отрицаниями или суждениями, приписывающими несоединимые признаки. Если в этом смысле я говорю: «то же самое не может в одно и то же время быть В и не быть В», то под «то же самое» разумеется то же самое понятие, неизменное содержание моего представления.

Но если наш акт суждения касается сущего, то соответственно тому же самому принципу прежде всего невозможно мыслить, что то же самое в одно и то же время есть и не есть. Если, следовательно, из тех предпосылок, какие мы сделали относительно сущего, с одной стороны, следует, что единично представленное есть, с другой – что то же самое единично представленное не есть, то оба эти положения не могут совмещаться и в предпосылках должно быть нечто ложное. И равным образом невозможно мыслить, что то же самое единичное А в одно и то же время есть В и не есть В.

И так как в понятии бытия заключается, что для всех мыслящих оно есть одно и то же; следовательно, истинные суждения всех о том же самом должны согласоваться между собой; то отсюда следует, что если бы различные люди на основании своих восприятий пришли к противоположному, их суждения не могли бы быть в одно и то же время истинными относительно того же самого сущего. Разумеется, в основе лежит, в конце концов, наше понятие о бытии, за пределы которого мы не можем выйти. Но вообще нет иной науки, кроме той, которая говорит, что то, что мы хотим мыслить как сущее, мы необходимо должны мыслить так-то или так-то. Там, где предполагалась бы возможность, что сущее само по себе могло бы перенести противоречие, которое противно нашему мышлению, – то тем самым оказывалась бы тщетной всякая попытка познать это сущее.

В третьей части мы надеемся показать, как из природы задач как условий нашего познания с необходимостью вытекает тот процесс опытного знания, какой указывает история действительного развития науки: именно что вся работа заключалась в том, чтобы сущее – соответственно постулату, что нечто есть – полагалось на основании нашего восприятия и чтобы те предпосылки, какие мы делаем относительно сущего, были так определены, чтобы наши высказывания по этому поводу были лишены противоречия. История науки показывает непрестанный процесс преобразования и исправления представлений о сущем, и всякий раз, как прежние предпосылки ведут к противоречиям, процесс этот вступает в новую стадию. И единственным подтверждением нашей веры, что нечто определенное есть, служит безызъятное согласие всех наших, относящихся к сущему суждений, завершение круга в себе самом. Все общие положения, какие мы допускаем относительно сущего, должны, в конце концов, носить такой характер, чтобы из них снова вытекало как необходимое следствие нечто непосредственно достоверное, субъективный факт восприятия, как он был исходным пунктом всего процесса. Этим путем была исправлена та непосредственная предпосылка, из которой мы всегда исходим, что чувственные качества суть непосредственно свойства сущего. Допущение этой предпосылки привело к противоречию. Этим же путем были найдены физические аксиомы, основоположение устойчивости субстанции и т. д.

Вся история образования и прогрессирующего преобразования понятия материи вплоть по сегодняшний день служит поучительной и убедительной иллюстрацией в пользу того, что постоянным всегда является лишь желание объяснить совокупность наших восприятий из не зависимого от нас сущего. Все попытки определить его являются гипотезами, который до тех пор обладают значимостью, пока не приводят к противоречиям.

На тот же самый путь вступил и Кант в антиномиях, чтобы показать, что пространство и время суть только субъективные формы наглядного представления и что все полагаемое в них есть лишь явление. Допущение, что они являются в обычном смысле реальными, приводит, по его мнению, к противоречиям.

В этот процесс, направленный к образованию эмпирического познания, входит принцип причинности, по крайней мере в той форме, в какой он единственно применим именно как постулат, что сущее познаваемо как необходимое, т. е. что оно определено соответственно общезначимым законом. Ибо даже самое незыблемое убеждение в том, что все имеет свою причину, никогда не могло бы привести нас к тому, чтобы мы с уверенностью полагали как сущее какое-либо единичное, если бы причины действовали как им угодно112.