Ему казалось, будто он нас задержал.

Утрата одного из наших и уничтожение практически всего имущества должно было заставить нас задуматься. Впрочем, после последнего нападения он вообще исчез из округи. Как мы совместно посчитали, слон всегда направлялся в северо-западном направлении, и не было никакой причины, чтобы сейчас он сменил направление. Казалось, что у него имеется некая заранее определенная цель, и он, наверняка, продолжал свой путь, судя, что его противники откажутся от погони. Интеллигентный, сукин сын!

И направление его движения — на северо-запад — вело прямиком к озеру Тебе, знаменитому Озеру Динозавров Монтаня, через пространства густых джунглей, наполненных неизвестными видами животных и практически неизведанных.

После обсуждения, мы постановили идти дальше. Нужно было отомстить за смерть Татаве. Когда у тебя кого-нибудь убивают, виновного тут же следует ликвидировать. В таких случаях наслаждение мести богам не оставляют. Если бы нам сейчас нужно было отступить, вернуться в факторию, чтобы организовать экспедицию, следа М'Бумбы мы бы уже никогда не нашли. Мы с Пауло знали это по предыдущему опыту. После возвращения к нормальной жизни, драмы дня прошедшего кажутся уже не такими срочными.

Нет, никаких отступлений! Нужно идти вперед! Что, снаряжение попорчено? Ладно, обойдемся без удобств. Мы с Пауло любили комфорт именно потому, что могли без него обойтись и всегда были готовы снова выступить на службу. Густые, непроходимые джунгли? Ничего, углубимся в них и будем жить. Такое уже случалось ранее, в других, похожих местах и ситуациях. Выживание в лесу зависело исключительно от организации, а с этим мы справиться могли. Опять же, у нас имелось оружие, чтобы охотиться. Что касается Монтаня, то, очарованный мыслями про Озеро Динозавров, он был с нами на все сто. Малышка, со своей стороны, тоже была твердым орешком, и на лоне природы она чувствовала себя намного лучше, чем кто-либо из нас. Она всегда была готова несколько недель выжить в условиях примитивного лагеря.

Хлопоты возникли со стороны следопытов, на следующий день после трагедии, когда во всеобщей атмосфере оскорблений и угнетенности, они встали перед нами, вытолкнув Малышку вперед.

— Ну вот, — буркнул Пауло. — Теперь еще и они будут морочить нам яйца!

Малышка, с лицом, черты которого заострились от усталости, бесцветным голосом произнесла:

— Маленький Народ уйти. Они хотеть патроны.

— Ну что, разве я не говорил? Эээ… Малышка, скажи им… Я даю еще три коробки. Они так не уйти!

Малышка перевела. Крепко стоящие на своих утиных ногах, с согнутыми коленями, решившиеся, оба типа выслушали ее. Их маленькие черные глазки глядели на нас без какого-либо выражения; их лица были замкнуты, челюсти стиснуты. Сын громко дышал, раздувая и сжимая ноздри. Нет, покачали они головами. Отец защебетал словно рассерженный колибри. Малышка, нервничая, пожала плечами.

— Он не хотеть! Я говорить! Он говорить уйти. Хотеть патроны. Я говорить…

— Тогда скажи ему еще раз. Предложи пять коробок, и на том конец.

Малышка с трудом перевела, используя смесь щебета и языка куджу. Но оба следопыта стояли на своем, отрицательно качая своими шерстистыми головами.

— Черт подери! Это же вообще никуда! — Пауло хлопнул себя по бедрам, глубоко вздохнул, после чего призвал все свои знания в области психологии туземцев, приобретенные за много лет, проведенных среди местных, чтобы, уже несколько спокойнее, продолжить торг: — Скажи им, маленькая, скажи им, что я, великий вождь Пауло, готов дать им подарок: десять коробок патронов! Десять! И еще — ружье!

Неплохой ход! Пауло бросал на чашу весов все — и был прав. У нас не было времени, чтобы играться с мелочами. Нужно было отправляться за М'Бумбой и организовать все, чтобы выжить. И присутствие этих двух ослов с их птичьим языком было просто необходимым. Для дикаря из этих богом забытых мест ружье — это исключительная оказия. Случается раз в сто лет, судя по состоянию его 12 калибра. У нас в фактории было несколько таких раритетов.

Но оба лишь качали головами. И речи не будет. Монтань щелкнул языком и, вздохнув, заложил руки за спину. Следовало признать, что оба начинали уже действовать на нервы. Усталая Малышка, похожа, тоже сдалась.

— Я говорить! Я говорить! — повторяла она. — Он не хотеть. Он говорить «М'Бумба»! М'Бумба!

— Да, я слышал, — ответил Пауло, — почесывая голову. — М'Бумба, проклятие, и все такое… Понимаю. Скажи, что я понимаю… Скажи ему… Скажи ему, ну, что два ружья.

Старый Пауло пообещал еще ружья, потом фонари, а потом начал трястись, стиснув кулаки, и вопить:

— Все дам! Все! Малышка, скажи ему, что мы отдадим им все оборудование, если они пойдут!

Все, хотя слишком много этого и не было. После катастрофы мы остались с двумя кусками еще пригодной противомоскитной сетки, двумя или тремя смешными тазиками, парой фонарей. Попросту, ни с чем. У нас осталась только одна лодка. Как назло, еще в предыдущий день мы вытащили на берег пирогу с припасами и вторую, на которой Пауло сломал двигатель. Я перевернул ее, чтобы осмотреть дно и, в случае необходимости, заткнуть щели. Теперь от обеих пирог остались только куски. Вот это был самый тяжелый удар.

Монтаню удалось спасти пару томиков поэзии и, что было для нас крайне важным, карты и компасы. Если же не считать этого, то М'Бумба за четыре минуты и сколько-то там секунд М'Бумба уничтожил кровати, стулья, прожектора, снес с лица земли генератор, разбил сундуки и ящики со всех их содержимым, рассыпал и превратил в ничто всю еду, если не считать мешков с солью и одной пачки кофе, переломал лопаты, горшки, все, что находилось поблизости, в том числе — ящик «Шато-Монбрисак» урожая 1976 года.

Нас ожидали тяжкие времена. На берегу реки перед нами, словно куча мусора, лежали все запасы с нашего склада, все наше основное богатство.

— Все получишь! Так ты пойдешь наконец, обезьяна долбаная?!

— Ладно, Пауло! Хватит. Мне нужно подумать. Погоди.

Я положил ему руку на плечо, предупреждая приближающийся приступ бешенства и стрельбу в сукиных детей. Я оттянул Пауло в сторону. Лилипуты запищали. Малышка испуганно глядела на нас.

— Они, злые. Хотеть патроны!

— Нахер! — хамски завопил Пауло. — Черта с два! Хрен я им что-нибудь дам! Мы платим после того, как слон будет убит. Но, насколько мне известно, мы нихера не убили! Так что, могут патроны сунуть себе в…

— Ладно, Пауло, успокойся. Я сам займусь этим.

Через пару минут к нам подошел сын, трясущийся, и пошел прямо на Пауло. Я тут же удержал его тысячью успокоительных жестов и похлопываний по спине и плечам.

— Пошли, Малышка. Мне нужно с ним поговорить.

Я усадил лилипута подальше и долго объяснял, глядя прямо в глаза, спокойным и полным превосходства тоном:

— М'Бумба — это ничто. Мы — сила против М'Бумбы. Мы — духи, мстящие М'Бумбе. Ты идешь с нами, потому что ты великий охотник…

И так далее, и тому подобное.

Тот отрицательно покачал головой и сказал, что М'Бумба уйти — вернуться, и что тут ничего сделать нельзя, после чего он начал нервничать. Тогда я показал ему свои ладони и тонкий белый шрам посредине.

— Я — М'Бумба. Он и он — тоже М'Бумба. С нами М'Бумба ничего не сделать.

Тот задумался, что было добрым знаком. Я позволил ему хорошенько подумать, после чего развернул перед ним перспективу богатой жизни.

— Когда М'Бумба убитый, дам тебе — после возвращения в Факторию — пять ружей, двадцать коробок патронов. Все!

Тот глянул исподлобья на Малышку и что-то защебетал.

— Он говорить, ты дать ему пирогу с мотором.

Дело было выиграно — жажда наживы преодолела проклятие.

— Договорились, пирога с мотором твоя.

Он пошел к отцу. Они выкурили трубку, «полетали», переговорили, и — в конце концов — согласились.

Это место мы покинули тем же вечером. Малышка занялась Татаве. Его останки были размещены высоко — на сваях — чтобы пожиратели падали не добрались до них, и поближе к реке, чтобы люди куджу сразу бы заметили их, когда прибудут на зов там-тама.

Мы собрали наш мусор и все оставшееся погрузили на единственную нашу пирогу. В принципе, если не считать пары мелочей, у нас было только оружие и патроны. М'Бумба пропустил ящик с динамитными шашками. Видно, сам дьявол защищал его. Если бы слон наступил ногой на него, взрыв оторвал бы ее, и тогда все наши хлопоты бы кончились.

Динамит, хороший запас патронов, три ружья: мы могли отправляться в джунгли.

* * *

Экспедиция направлялась в верховья реки Сангха. М'Бумба исчез, но мы этим не слишком беспокоились. Мы знали, что идем правильно. Вперед мы продвигались небольшими отрезками, прерываемыми краткими вылазками вглубь суши, если позволяла растительность.

Пирога плыла медленно, залитая странным, зеленым светом. В течение всех этих дней, совершенно не осознавая этого, мы постепенно вошли в нереальный мир, окружавший нас теперь со всех сторон.

Речное русло сузилось. Падавший на нас нереальный свет проникал сквозь гигантский растительный свод, похожий на неф сказочного собора. Деревья с длинными и тонкими стволами вырастали до высоты тридцати метров, где находили свет, и там они расстилали бесчисленные ветви, перепутанные, покрытые нарослями светлых папоротников и растительных паразитов, образуя зеленую барочную архитектуру, усеянную странными, скрюченными узлами.

Под этим куполом росли массы манговых и хлебных деревьев с их огромными оранжевыми плодами, а также множество видов пальм в полном расцвете, переплетенных лианами, обсыпанных величественными цветами — белыми и совершенно не от мира сего — которые зацветали только утром, а также крупными плодами, окрашенными в самые призывные цвета.

На обоих берегах растительность образовывала непреодолимую стену, которая буквально вибрировала от внутренней жизни. Чуть пониже, у основания деревьев, был слой гигантских, жирных растений с продолговатыми или округлыми листьями с торчащими во все стороны шипами, либо же гладкими и напитанными водой — так что на каждом квадратном метре этой округи были собраны все возможные виды флоры.

Время от времени, огромный, гладкий и голый ствол исключительно громадного экземпляра пробивался сквозь свод и расцветал еще выше, метрах в семидесяти от земли, за пределами взгляда.

Под огромным куполом, залитым изумрудным светом, крики птиц приобретали странное звучание. Здесь их были тысячи, скрытых за путаницей деревьев. Можно было слышать скрежет, попискивания, мелодичные переменчивые свисты, все хором создающие сводящую с ума, более громкую, чем обычно музыку.

Иногда же все замолкало, и на пару секунд воцарялась интенсивная тишина.

Каждая наша вылазка давала возможность открыть очередное чудо. Один раз мы долго шли по нереальному лесу крупных деревьев с огненными цветами, блестящими в лучах солнца, попадающих через дыры в своде. Длинные, черные и перекрученные ветви вились в бесконечность, образуя, куда не бросить взгляд, гигантскую сеть, усеянную пучками горящих огнем цветов.

— Никогда не видел столько одновременно. Блядь, а ведь красиво!

— Delonix regia, — объяснил Монтань. — Они только-только расцвели. Сейчас конец сухого периода, пора великого цветения… Ведь красиво, правда?

Неожиданно мы очутились среди более нежных орхидей с фиолетовым обрамлением, огромных, будто две сложенные вместе ладони, и прицепленных к стволам и веткам деревьев. В другой раз, среди монументальных стволов мы встретили обширное поле деревьев «коли», обсыпанных громадными плодами пронзительно-красного цвета, чуть ли не фосфоресцирующими, удивительной формы, но покрытых колючками. Мы воспользовались оказией, чтобы сделать запас их семян, крупных словно орехи, которые действуют возбуждающе, в не меньшей степени, чем кофе.

Был конец лета, и лес достиг вершин цветения. Мы проплывали сквозь облака тяжелых, упоительных запахов, которые неожиданно исчезали. Цветы появлялись даже на воде, с корнями под поверхностью, среди скопищ пальм и лиловых лилий, которые наша пирога деликатно разводила по сторонам.

Множество часов мы плыли, блуждая между величественными занавесами из лиан, образующих даже складки, совершенно похожими на театральные и спускающимися с достигающих самого неба высот.

— Эти лианы — эпифиты, — объяснял Монтань. — Они свешиваются с вон тех, более высоких веток, но ими не питаются. Лианы пытаются создать максимально большую поверхность, чтобы найти питание в воздухе. Здорово, не так ли?

Лианы были повсюду, образуя полосы на фоне зелени. В некоторых местах они даже перебирались с одного берега на другой, образуя нечто вроде моста, с которого свисали папоротники и осклизлые мхи.

Мы проплыли мимо стада мандрилов, обезьян с могучими торсами и цветными мордами. Сидя на берегу, они глядели на нас, сохраняя абсолютное спокойствие. У самцов были страшные, ярко-красные морды, продолговатые и обрамленные лазоревыми бакенбардами. Шерсть у них была черной, с шелковистым рыженьким воротничком; у всех имелась забавная маленькие бородки.

— Яркие цвета служат им для того, чтобы различали друг друга, — продолжал объяснять Монтань. — Но меня удивляет их количество.

Здесь находилось около пятисот особей, собравшихся без какой-либо особенной причины на берегу. Одни сидели на задах, другие бегали на четырех лапах, некоторые дружески махали нам.

— Нельзя сказать, будто они боязливые, — заметил Пауло. — Даже забавно, насколько животные здесь спокойны, не правда ли?

А те и вправду подходили, чтобы принимать пищу из наших рук. У нас была редчайшая оказия долго следить за целыми стадами маленьких лесных антилоп, которые сошли к реке на водопой. Удивительно, но они не убежали, увидав нас, и ласково смотрели огромными, умными глазами. Это были небольшие животные, в основном рыжие, с удлиненной фигурой — как и антилопы саванн — только с более короткими ногами, особенно же — передними. У некоторых на голове была пара небольших рожек.

— Чудесно! — восхищался Монтань. — Они совершенно нас не боятся.

И он таращил глаза за своими очками, стараясь охватить их взглядом всех, одновременно читая по памяти:

— Cephalopa zebra — вон та, маленькая, в полоску. Cephalopa russica, встречаемая чаще всего… Чудо!

Вскоре вокруг нас начали летать птицы с трещащими в полете крыльями, которыми они махали так же быстро, как насекомые. Маленькие, стремительные шарики из перьев самых ярких цветов, и настолько доверчивые, что, казалось, они готовы сесть у нас на руке, если бы мы ее протянули. Стада из тысяч свиристящих попугаев, голубых и алых, плотно сидящих на ветках среди зелени. Зеленые, золотистые будто скарабеи и киноварные манги — истинная палитра самых прекрасных цветов.

Во время одной из вылазок мы увидали даже семейство из пяти крупных тураков, птиц величиной с петуха, с невероятно голубого окраса перьями, с крепким, желтым и блестящим клювом, головы которых были украшены замечательным чубом из черного, будто смоль, пуха.

— Их очень сложно увидеть, — радовался Монтань. — Живут они на самых высоких деревьях, вон там, в верхней зоне леса. Они крайне недоверчивые, сбегают наверх при малейшей тревоге. А нам повезло! Вы даже понять не можете…

Поглощенный всеми этими явлениями, пришедшими будто из сказки или сна, которые возбуждали как его эстетическую впечатлительность так и любопытство натуралиста, Монтань первым обрел доброе настроение.

Он совершенно расслабился; чаще всего он сидел на самом носу пироги, повернувшись вперед, с ногами, беспечно спущенными по бокам, осматриваясь по сторонам или же вполголоса читая стихи Бодлера, которые, как он сам говорил, соответствовали царящей здесь специфической атмосфере.

— «Порядок, богатство и чувств насыщенье». Именно так! Мы все были очарованы. Пауло совершенно успокоился, на лице Малышки вновь появилась ее прелестная улыбка. Даже оба следопыта забыли про ссору и вновь вели себя, как и раньше. Они тоже сидели на носу пироги рядом с Монтанем, курили свою бамбуковую трубку и тихо посмеивались.

Память о трагедии постепенно затиралась. Неспешное и спокойное путешествие к верховьям реки, приятная температура, несколько экскурсий гуськом через лесные дебри джунглей, приятные поздравления со стороны туземцев, царящая повсюду райская атмосфера — все это способствовало излечению старых ран. Мы шутили. Раздавались взрывы смеха. Вечером, в прекрасном настроении, мы размещали наши скромные противомоскитные сетки и матрасы. Отсутствие удобств нам совершенно не мешало. Все спали просто великолепно.

Вот уже семь, а то и восемь дней мы плыли по сказочной стране. Пирога медленно продвигалась среди водяных линий. Вдруг сидящий на руле Пауло выпрямился, щуря глаза. Я тут же глянул вперед.

— Что там? Увидел что-то?

— Деревня!

Я поглядел в указанном им направлении и увидал метрах в двухстах от нас, неподалеку от леса, практически на берегу округлые тени.

Деревня! Лилипуты начали щебетать. Монтань поднял нос от своих стихов и чуть не упал в воду. Он крикнул:

— Наконец-то! Встретимся с какими-нибудь людьми!

— Надеюсь, что у них имеется пальмовое вино! — воскликнул Пауло. — Мне нужно хорошенечко напиться! — и он направил пирогу к берегу.

Внезапно, пока мы приближались, «нечто» заставило меня поднять голову. Уверенность, будто что-то здесь было не так. Инстинктивно я крепче стиснул пальцы на прикладе ружья.

— Эй, Элияс, что случилось?

— Не знаю. Странная какая-то деревня. Никого нет.

Пауло снизил обороты двигателя.

— Ты прав. Может, они куда-то ушли…

— А куда?

— Ну, не знаю!

Пирога медленно подходила к деревне. Я успокоился. Птицы кричали так же громко. Их ничто не напугало. В природе царил покой, никаких признаков опасности. Мы плыли вдоль берега, и поселение постепенно открывалось нашим глазам.

Сидевший под ближайшей хижиной человеческий скелет, казалось, смотрел в зеленый свод над нами; его руки свисали по бокам.

Лилипуты начали попискивать. Малышка закрыла глаза рукой и прижала Бебе к себе. Следующие два скелета лежали рядом с первым. Затем группа из трех иных, затем другие возле округлых, распадающихся хижин. Ни единой живой души!

Пауло пристал к берегу, прижимая пирогу к прибрежным ветвям.

— Так, о водке можно только мечтать, разве что какую-нибудь старую бутылку найдем… Ну что, пойдем скажем им «здрасьте»?

Здесь было пятьдесят три скелета, лежащие между двух десятков строений; некоторые находились внутри. Хижины были старые и прогнившие.

Хижины были похожи на полушария, нечто вроде иглу из веток. Крыши из пальмовых листьев сгнили, из них выступали фрагменты деревянных подпорок. Мы не наши никаких материальных остатков, никаких следов одежды.

После первого осмотра про жителей можно было сказать, что они были низкорослыми, с выдающимися скулами и надбровными дугами. Около половины скелетов принадлежало детям различного возраста. С какого же времени эта деревушка была мертвой, скрытой в зеленом отсвете, пока мир продолжал жить далее?

Пауло был занят коммерческим анализом трех резных тотемов, высотой в полтора метра, каждый из которых был увенчан головой в короне, с перевернутой улыбкой. Тотемы были вбиты в землю перед одной из хижин.

Монтань, совершенно увлеченный, ходил по деревушке и совал голову в каждую хижину.

Бебе, наш маленький желтый песик, повсюду вынюхивал и не доверял собственным глазкам.

Что-то меня мучило. Я присмотрелся к многим скелетам, но не заметил ни единой сломанной кости, никаких следов от ран. Каждый скелет был абсолютно целым. Не похоже было, что тут произошло какое-то сражение. Не было никакого оружия, ни стрелы, ни вонзенного в землю дротика, ни копья — вообще ничего похожего. Более того: все эти люди лежали на спинах, как взрослые, так и дети.

— Неразговорчивые они, правда?

Пауло подошел ко мне, повел взглядом по сторонам и резюмировал мои мысли:

— От чего же все эти достойные граждане умерли, что лежат себе вот так? Или их пристрелили из снайперской винтовки с прицелом?

— Никаких следов нет.

— Эй, ученый! — крикнул Пауло. — Иди-ка сюда. Скажи, что ты обо всем этом думаешь?

Монтань подошел к нам, держа в руке три небольшие мисочки из обожженной глины, и с серьезным выражением на лице продекламировал:

— Бодлер…

— От чего они умерли?

— Трудно сказать… Слишком мало данных… Могу предположить только общее отравление или же эпидемию. Быстродействующая болезнь… Во всяком случае, это было давно. Поглядите.

Он показал на коричневую, заплесневевшую массу в мисочках.

— Это все краска для лица. Чтобы она выцвела, нужно много времени.

— В этот момент мимо нас пробежал Бебе, таща в зубах огромную голень.

— Бебе, вернись! Прояви хоть немного уважения! Отдай-ка мне это!

Мы бросились в погоню. Кость, раза в три большая, чем наш песик, затрудняла удержание равновесия, но не мешала ему бежать быстро и молниеносно проскальзывать между скелетами, которых мы старались не тревожить.

— Вернись, Бебе!

— Эй, Бебе, это же несерьезно, отдай месье его кость!

— Бебе, — пытался Монтань лаской, — эта голень нужна хозяину, для этнологических исследований и истории всего человечества. Ты поступил бы, как следует, если бы положил ее на место!

— Мать твою ёб, ты перестанешь или нет! Мы же, что ни говори, на кладбище! Бебе, холера, иди сюда, а то, когда поймаю…

Наконец мы его схватили, и Монтань, насколько это удалось, присобачил кость законному владельцу. Чуть только мы отошли на пару метров, Бебе схватил нечто, похожее на ключицу, но тут мы уже гоняться за ним не стали.

Наши лилипуты беспокойно шевелились и выкрикивали какие-то непонятные слова с пироги, которую ни за какие коврижки не желали покинуть.

— Ладно, ладно, не будем больше мешать, — сказал Пауло. — И спасибо за гостеприимство!

— Подождите! — Монтань вытащил из кармана толстую пачку бумаг. — Надо обозначить место.

Голоса лилипутов перешли на более высокие тона, в них звучал Испуг. Монтань рисовал эскиз.

— Хватит. Мы не можем здесь оставаться. Бебе, к ноге! Отплываем!

* * *

И вновь пирога медленно плывет вверх по течению, вдоль берегов, поросших громадными деревьями с гладкими стволами. Сидя у самого зеркала воды, теряешь чувство времени. Вот уже десять дней мы продвигались вглубь этого удивительного и странного мира. И всем нам казалось, будто находились здесь только вчера.

Ничего особенного не случилось, но, с тех пор, как мы углубились в этой буйной растительности, время отошло для нас на второй план. Монтань цитировал стихи и впадал в глубокую задумчивость, устремив взгляд в обезумевшую зелень. Паоло подпевал, держа руль. Малышка украшала волосы величественными алыми цветами. Следопыты щебетали весь день. Мы добрались до самой сердцевины леса, со всех сторон окруженного непроходимой, девственной чащобой.

Правда, Монтань, принимая во внимание скорость, рассчитал наш маршрут на своих картах и с помощью секстана подтвердил результаты. Его уверенность в себе была непоколебимой. Мы продвигались к озеру Тебе, к знаменитому Озеру Динозавров, которое отстояло от нас на пару дней пути.

М'Бумба уже не давал о себе знать, но в общей, неестественной эйфории, каждый из нас был уверен, что мы обнаружим его на берегах озера. Точно так же, как вопросы течения времени, возможные последствия столь глубокого проникновения в девственные джунгли не представляли для нас никаких проблем.

Окрестности изменились. После буйной растительности, теперь Сангха текла под открытым небом. На ее берегах, по обеим сторонам, вздымались кучи растительности, образованной скрюченными и гниющими стволами деревьев, образующих непроходимые засеки. Громадные, горизонтально растущие стволы, толстые, словно дубы, отбрасывали на воду полосы тени со сносной температурой.

За деревья цеплялись лианы, мхи и невероятно густые заросли папоротников-паразитов.

Мы плыли близко к берегу, пытаясь как можно больше избегать солнца, которое кипятило поверхность реки, образуя одноцветную картинку. Различить в ней можно было множество оттенков хлорофилла: болотистая зелень речного течения; коричневатая зелень жирных водных растений и пальм в прибрежной чащобе; неожиданные взрывы листвы мангровых деревьев, напоминавших великанский плющ — от самой поверхности воды и до высоты метров в десять; бледная зелень опадающих папоротников и чуть ли не фосфоресцирующая зелень некоторых мхов с длинными усами — и все это было увенчано, где-то в высоте, сереющей зеленью верхушек высоких деревьев.

Черная пирога, металлическая бочка с бензином и пятна наших одежд были здесь совершенно не к месту, во всяком случае, они были совершенно чужими на этом зеленом фоне.

Берега оживлялись теперь стадами птиц, бродивших в воде на длинных ногах, с перьями всех возможных окрасок, которые сотнями охотились на маленьких заливах. Нас они совершенно не боялись; однажды утром, с выключенным двигателем мы дрейфовали среди стада венценосных журавлей, совершенно им не мешая, имея возможность следить за ними будто на специально подготовленном представлении: это были крупные птицы с длинными, остроконечными клювами, с замечательным пепельно-голубым оперением, с длинными черными ногами. Их гордо изогнутые шеи и головы, увенчанные венцом из драгоценных перьев, блестели в солнечных лучах.

Тем не менее, наше приближение вызвало массовый отлет целых стад птиц, напоминавших цапель, с девственно-белыми перьями. Они летели клином, в абсолютной тишине, с широко распростертыми крыльями; сделав громадный круг в небе, они исчезли из виду.

Мы глядели на них, затаив дыхание, молча, насыщаясь красотой. Все эти представления над самой водой, которые природа устраивала исключительно для нас, в наибольшей мере удерживали всех нас в состоянии как бы между сном и реальностью, несколько глуповатой беззаботности.

На закате нас охватывала волна сырой и тяжелой жары, как будто бы лес выделял тепло, складированного солнечного жара за целый день. Я очень хорошо запомнил один из подобных вечеров, напоенных ароматом громадных ночных цветов, которые только-только раскрылись. Птицы замолкли. В спокойных джунглях можно было слышать лишь скрежетание «летучих собак», огромных, только что проснувшихся летучих мышей. Над водой, как и всякий вечер, вздымался какой-то темный туман, водные испарения, которые быстро темнели по мере наступления ночи.

Вдруг над водой появилась, вынырнув из этой мглы, стая лиловых фламинго с длинными шеями; и все они начали кружить возле нас. Самые меньшие оставалась в средине круга, другие же заняли позиции вдали от центра. Все они не издавали ни малейшего звука; их длинные, красные ноги тянулись сзади, иногда цепляясь за поверхность воды, громадные же, остроконечные крылья, казалось, движутся в замедленном темпе. Длинные шеи мерно покачивались. Головы, законченные огромными, искривленными клювами, попеременно поднимались и опускались. Это все вызывало впечатление, словно здесь работает какая-то волшебная карусель, некий Merry-go-round с сидениями необычной формы. Танец этот длился вплоть до наступления темноты, когда можно было видеть только светлые полосы, после чего, как бы получив какой-то сигнал, птицы прервали круг и исчезли во мраке.

Как-то раз нам встретилось семейство гиппопотамов — четверо взрослых и двое маленьких толстячков, отдыхающее на берегу. Один сидел в воде, метрах в двух от остальных, с блестящей на солнце спиной, располагавшейся на самом стыке воздуха с водой.

— Боже мой! — воскликнул Пауло, — какие же они громадные!

Он тут же отвел пирогу, беря курс на средину реки. Я схватил ружье, готовый к любой случайности, намереваясь пристрелить первое же животное, которое к нам приблизится. Вообще-то я считал их достаточно симпатичными созданиями, но до сих пор не видал таких огромных. Жизнь у них была просто райская — они были единственными в округе. На берегу, самец — гигантская черная масса трехметровой ширины — зевал, раскрывая гигантскую розовую пасть, и присматривался к нам.

Они даже не пошевелились. У того, что сидел в воде и выглядел истинной горой мяса, не дрогнула даже шкура на спине.

Через пару дней нас заставило задуматься постоянное присутствие крокодилов.

— А тебе не кажется, что их здесь многовато?

— Вообще-то, да.

Их можно было видеть практически по всем берегам; они лежали в каждом заливчике и в каждой щели среди путаницы мангровых деревьев. Они же присутствовали на стволах, лежащих прямо на поверхности воды, вцепившись в полусгнившую древесину, словно стражники, недвижно приоткрыв пасть. Они грелись на солнышке по пять-шесть особей, один жирнее другого.

Эти крокодилы были людоедами, именно так их называли на местных наречиях, и все они принадлежали к наибольшему из трех или четырех видов хищников, населявших реку. Крупные самцы достигали шести метров в длину. Посмотреть было на что: доисторические чудовища со вздутыми пузами посреди тела, а спины и хвосты у них были покрыты двойными рядами твердых выступов, словно зубья у пилы. Их полуоткрытые пасти с неправильными чертами, казалось, сардонически усмехаются, показывая свету длинные, острые зубы. Чешуя же была темно-зеленой, отбрасывающей темные отблески. У некоторых, которые поднимали голову высоко, можно было видеть фрагмент живота с ярко-желтой чешуей.

Они шевелились не больше, чем стволы деревьев. Иногда, когда мы приближались, кто-нибудь из них сотрясался, поднявшись на толстых лапах, после чего неприятным, волнистым движением тихо скрывался в воде, при этом на поверхности появлялись лишь незначительные морщинки.

Они казались совершенно не агрессивными. Понятное дело, что мы предпочитали иметь ружья под рукой, только никогда ни один из людоедов не сделал ни малейшего движения в нашу сторону. Мы же проплывали, соблюдая надлежащее расстояние. Крокодилы позволяли нам пройти в своем поле видения с совершенно мертвым взглядом, никак не реагируя. Со временем, мы к ним привыкли, несмотря на огромное количество этих страшных чудовищ. Лишь во время форсирования некоторых заливчиков, переполненных крокодилами по обеим сторонам, мы и вправду испытывали беспокойство, и на палубе нашей скорлупки тогда возникала неприятная атмосфера.

Я терпеть не мог этих созданий и едва сдерживался, чтобы не взять коробку патронов и не открыть пальбу. Крокодилы — это дебилы, совершенно лишенные какой-либо логики и любой общественной организации. Размышляют они исключительно о жратве, убийствах и о том как получше погреться на солнце. В своем обжорстве они становятся настолько тупыми, что пожирают своих же малышей, если в округе нет ничего другого, и регулярно убивают один другого. В них есть что-то осклизлое, чего я сам ненавижу. Даже их дети уродливы.

Свои жертвы они хватают на берегу и затягивают их на дно, в своеобразные ямы. Падаль они оставляют под водой, чтобы она там гнила, и, время от времени, посещают, чтобы оторвать какой-нибудь кусок. От них нет никакой пользы; все они безапелляционно вредные, кровожадные, а их методика охоты, состоящая в вылеживании в укрытии целыми днями — предательская и хитрая. Я и вправду ненавижу.

Мое отвращение к крокодилам разделяли и другие. Я видел, как сидящий у руля Пауло машинально поглаживает затвор своего ружья, лежащего поперек коленей. Монтань, сидящий на носу с винчестером, приглядывался к ним с кровожадным выражением на лице, явно желая, чтобы кто-нибудь из них бросился в атаку. А Бебе, всякий раз, когда мы проплывали мимо чудищ, бешено лаял, стоя передними лапами на борту, тем самым выражая людоедам свое неодобрение относительно самого существования их вида, и его маленький желтый хвостик при этом стоял торчком.

Мы пережили проливной дождь, довольно-таки ранний для этого времени года и совершенно необъяснимый. Все случилось крайне быстро. Через пару минут после исчезновения солнца и погружения леса в неожиданную тишину, вдруг хлынул дождь в виде плотных струй, которые барабанили в воду и образовали непроникновенную стену. Растительные же стены дрожали, блестя в потоках дождевой воды. Буквально в мгновение мы промокли до нитки и укрытие нашли под сводом мангровых зарослей, когда видимость не превышала и пары метров.

Спрятавшаяся в листве небольшая группа обезьян колобусов, которым длинный и густой белый хвост служит для того, чтобы удерживать равновесие, когда они перепрыгивают с дерева на дерево, не шевелясь, приглядывалась к нам.

Дождь прекратился так же неожиданно, как и полил. Кроны громадных деревьев, ослепительно блестящие теперь в лучах солнца, буквально истекали водой.

Монтань завел длинную лекцию, наполовину самому себе, наполовину мне, посвященную формам листьев у этих деревьев. Как он отметил, все они были остроконечными и обязательно направленными вниз, независимо от остальных их признаков — были ли они округлыми, овальными либо удлиненными. Благодаря этому, вода могла быстрее стекать с них после дождя, тем самым верхняя бляшка, самая важная часть листа, высыхала быстрее.

— Именно посредством бляшки лист поглощает питание из воздуха, равно как и свет, который усваивает путем фотосинтеза…

Он расширил свои пояснения информацией, касавшейся химического состава листьев, но когда мы возобновили наше плавание, я совершенно запутался во всем этом…

Как все-таки стрекотание нашего старенького двигателя, иногда такое надоедливое, все же может успокаивать, подумал я парой часов позднее, вслушиваясь в трудолюбивые очереди, которые раздавались все чаще. Мотор какое-то время еще поработал, после чего, как и следовало предвидеть, умолк, несмотря на мощные удары кулаков Пауло. Разогнавшаяся пирога направлялась к мангровым зарослям.

Я помог Пауло, с трудом удерживавшим равновесие, вытащить двигатель из воды и уложить его на дне пироги. Он снял крышку, сидя на корточках рядом с Монтанем, который пришел на помощь товарищу.

— Наверняка ничего серьезного, — бормотал Пауло. — Мелочи. Сейчас поплывем.

Пока они перебирали детали, я внезапно осознал наше полное бессилие. Ведь у нас, говоря практически, не было ничего, если не считать двигателя и оружия. Впервые с момента, когда мы углубились в джунгли, я очень ясно заметил хрупкость нашей ситуации; до сих пор ее заслоняло, даже не знаю какого рода, очарование. И вот тут я почувствовал себя не в своей тарелке.

Пауло призвал одного из лилипутиков, чтобы тот подул в какую-то грязнючую трубку, которую называл «бензопроводом».

— Да ничего серьезного! Просто осадок, как в засорившемся сортире! Сильнее дуй, великан… Тут работы на пять минут. Сейчас поплывем. Этим нас не остановишь!

Даже когда они снова установили двигатель на место, и который завелся сразу же, мое беспокойство полностью не ушло. Я начинал уже считать, что в этом лесу происходят странные вещи…

Через несколько часов, когда солнце клонилось к западу, двигатель снова начал заикаться. Пауло резко прибавил газу. Мотор издал неприятный, сухой звук и замолк окончательно.

— Блядь, — не рассусоливая, прокомментировал ситуацию Пауло. — Ёб твою мать! Ладно… Элияс, посмотри-ка, нет ли крокодилов напротив. Попытаемся подойти к берегу.

Перед нами имелся закрытый со всех сторон уголок суши, и Пауло удалось, максимально сворачивая руль, настолько выставить нос плывущей по течению пироги, чтобы попасть туда. У нас даже весла не было!

Следопыты быстро очистили небольшое пространство, нужное нам для ночевки и с шумом разбежались по округе. Все действия, связанные с тем, чтобы разбить лагерь, были нами хорошо освоены, поэтому свои ночевки мы обставляли как следует. Понятное дело, это были уже не те благоустроенные лагеря, но мы справлялись, максимально используя то, чем одаривала нас природа: крупные ветки, свободное пространство или натуральные своды из листвы. Мы выравнивали территорию и очищали ее от гниющего на земле мусора, по мере возможности доходя до почвы; после этого мы растягивали две оставшиеся у нас противомоскитные сетки, либо на палках, либо на низкорастущих ветвях, а у основания закрепляли их в небольшой канавке, окружавшей нашу стоянку, и в которую мы всовывали нижний край муслина, присыпая его землей.

Малышка тут же разжигала один или два костра для потребностей кухни. Меню уже было составлено. В пироге она заранее чистила коренья или овощи, которые находила в лесу утром. Точно так же, в течение дня, она приготавливала и дичь, которую приносили из своих охотничьих вылазок лилипуты. Как правило, это был индюк или водяная цивета, вид выдры, мясо которой походило на кроличье. Так что питались мы неплохо. Главным недостатком нашего положения всегда оставалась сырость матрасов и одеял, пропитанных окружавшей нас водой, особенно же, вечно стоящей на дне пироги, по причине чего они никогда не могли толком высохнуть.

После ужина мы всегда сидели часок у костра. Ночи над рекой были прохладные и тихие. Мы беседовали о различных вещах, как правило, не имевших никакой связи с нашей экспедицией. Пауло делился воспоминаниями. Монтань читал лекцию о том или ином. Про М'Бумбу мы вообще не говорили. Мы решили держаться того, что обязательно встретимся с ним над Озером Динозавров. Пауло уже даже не ругал его, как впрочем, никого другого. Что касается меня, то я и сам начал забывать про слона.

В нашей беззаботности имелись свои добрые стороны. Находясь в хорошем настроении, группа справлялась с ситуацией, я же из собственного опыта знал, что это помогает преодолевать массу возможных проблем. Во время действий, то есть, когда группа в одиночку противостоит событиям, необходимо любой ценой избегать какой-либо войны нервов и риска возникновения конфликтов. Резкие реакции и приходы паршивого настроения, чаще всего сопровождающие неприятностям, очень быстро разъедают единство коллектива и приводят к его беззащитности. Наиболее частой причиной фиаско всяких экспедиций является факт несоответствующей реакции их членов на первые трудности, что тянет за собой и последующую цепочку неудач.

Мы держались. Пауло уже достаточно хорошо успокоился. Я достаточно знал его профессионализм, чтобы понимать сознательность его действий. Малышка оказалась очень пригодной, железной рукой ведя вопросы нашего снабжения, и каждый вечер вкусно кормила нас, что имело первоплановое значение. Монтань вообще был само совершенство. Как мы уже заметили во время охотничьих приключений, за его хрупкой фигурой скрывалась исключительная психическая стойкость, как относительно силам природы, так и коварства судьбы. Всегда на первой линии огня, всегда готовый потрудиться, спокойный и улыбчивый, разделяя время между поэзией, страстным изучением природы и пользой для экспедиции. Монтань стал прекрасным товарищем.

Вот уже пару дней он ходил без куртки. С голым торсом, с рубахой, повязанной на шее и черной повязкой на волосах он сидел по-турецки пред костром, который освещал его снизу: совершенно спокойный, прекрасно чувствующий себя в окружении, не слишком-то нормальном для людей образованных. С неизменным спокойствием, посреди густых джунглей, на берегу реки, с пирогой, у которой сломался двигатель, он вытащил пачку листов, электрический фонарик и начал писать! Я придвинулся к нему поближе.

— Что ты там пишешь, так поздно?

— Так, ничего особенного. Дневник нашего путешествия.

— Ага. Записываешь все, что сделал?

— Ну…

Он протер глаза и потянулся. Раскаленные угли отбрасывали оранжевые пятна на его очки.

— Видишь ли, Элияс, я прекрасно понимаю, что мы переживаем исключительные мнговения. И я не хочу всего этого забыть. Потому что…

— Бодлер?…

— Угу…

Он снова погрузился в своих бумагах. Какое-то время я задумчиво глядел на него, склоненного над работой, с очками, постепенно сползавшими с носа, вслушиваясь в нервный, неустанный шорох, издаваемый перемещаемым по бумаге пером. Нет, я очень любил этого типа.

— Бебе!.. Бебе!..

Голос Малышки доходил до меня издалека. Из того мира за пределами сна, в котором мне было так здорово. Малышка в нем тоже была. Она бегала с огромным цветком в волосах, с этими своими влюбленными глазищами, которыми на меня иногда глядела.

Малышка! Громадная тоска в моей полудреме. Со времени несчастья с Татаве она уже так и не приблизилась ко мне. Видимо, она чувствовала себя виноватой, без какой-либо причины, что была со мной, когда М'Бумба напал на лагерь.

— Бебе!.. Бебе!..

Если не считать нескольких улыбок за последние дни, когда наши взгляды неожиданно встречались, наш флирт прервался тем трагическим моментом на пляже нашей любви.

— Элияс! Ты проснуться, пожалуйста! Элияс!

Я вскочил на ноги, уже совершенно проснувшись. С другой стороны сетки Малышка переступала с ноги на ногу и кусала губы.

— Заходи. Что случилось?

— Бебе нет! Я звать Бебе! Бебе! Он не приходить!

Я понял, что Бебе смылся. Его маленькая хозяйка очень беспокоилась этим, я же почувствовал радостный укол в сердце, потому что за помощью она обратилась именно ко мне.

— Не бойся. Он где-то рядом. Сейчас я этим займусь.

Я поднялся и, прежде всего, выпил кофе. Как оказалось, я поднялся последним. Пауло с Монтанем, давно уже на ногах, расправлялись с мотором. С голыми торсами, измазанные смазкой по самые локти, они разложили практически все детали на брезенте, растянутом на земле у самой воды. Пауло, подвернув пятнистые штаны, как будто собирался ловить креветок, весело помахал мне.

— Мы разобрали этого гада! Полностью!

Монтань, стоя на коленях, внимательно сортировал детали своими тонкими пальцами.

— И что вы об этом думаете, мсье доктор? — спросил я у него.

— Нууу… Скажем так… У меня такое впечатление, будто все в порядке, только все ужасно засранное, забитое… Достаточно будет хорошенько промыть все бензином, и нормально… Надеюсь… Заскочите забрать его где-то во второй половине дня! — прибавил он с легкой улыбкой.

Пауло что-то напевал под носом, что тоже было признаком его хорошего настроения.

— Это все из-за той гадости, которая заводится в бензине! В Африке всегда так было. Любой двигатель засрут. Уроды, канистры почистить не могут…

Малышка следовала за мной шаг в шаг, молча, с печалью и упорством в расширенных глазах.

— Ладно, красотка, пошли, поищем Бебе…

Если мне чего и не хотелось, то как раз углубляться в джунгли, когда появилась оказия провести времечко на суше, над рекой, в приятной температуре. Но с этими глазами я ничего поделать не мог. Я натянул свои мокрые сапоги, вздохнув, застегнул пояс с притороченным к нему мачете. Винчестер на плечо, и мы отправились по первой просеке. Чертов Бебе!

* * *

Лишь только мы вошли под своды громадных деревьев, воздух тут же сделался густым и горячим, наполненным вонью гниения и разложения. Растительность, как всегда, безумствовала, взрываясь гигантскими шарами листвы и пучками широких пальм, во всеобщем балагане, достигавшем трех десятков метров в высоту, и целое образовывало непреодолимое препятствие, иногда прорезанное полосами абсолютной темноты, чернеющей на фоне и так уже темного окружения.

Я был осторожен и решил исследовать округу очень систематически. Проход метров на пятьсот, возвращение по собственным следам в лагерь и очередные пятьсот метров, но уже в ином направлении. Джунгли, исключительно густые, были крайне опасными и мучительными, заставляя вырубывать мачете проходы, вечно проскальзывать, наклоняться, подскакивать или же ползти на четвереньках. Так или иначе, так далеко Бебе забраться не мог.

— Бебе! Бебе!

Малышка выкрикивала это во всех возможных тональностях. Там был гнев, печаль, любовь, ругательства и всяческие обещания на языке куджу. Чтобы не отставать от нее и хоть немножко смягчить беспокойство Малышки, взялся за это и я:

— Бебе! — вопил я во все стороны.

— Малыш! Малыш! — Малышка без устали бежала передо мной, босиком, с исключительной ловкостью. Неожиданно она останавливалась, прислушиваясь, всматриваясь в окружение своими глазищами. С течением времени, все чаще ее начало охватывать сомнение. Тогда она останавливалась и погружалась в мрачные мысли, кусая губу, из-за чего на лице у нее появлялась весьма милая мина.

Я уже не знал, как ей объяснить, чтобы перестала беспокоиться.

Перед самым полуднем, во время нашей, по-видимому, десятой вылазки, метрах в двухстах от лагеря, Малышка внезапно отскочила назад, издавая тихий вскрик. На высоте человеческого тела среди листвы двигался зеленый боа. Громадный. Башка как у теленка…

Не давая ему времени на что-либо, я рубанул мачете, практически отделяя голову от тела. Это был, собственно, инстинкт, спровоцированный вскриком Малышки. Змеи боа не очень-то опасны из-за своей медлительности. Ударил я его и по причине размеров, которые произвели на меня впечатление. Из чистого любопытства я растянул его на земле. Его длина составляла шесть шагов, так что он был самым крупных из виденных мной, со светло-зеленой чешуей, с плоской и квадратной головой.

До полудня нашего дьяволенка мы так и не нашли. Малышка отчаивалась все сильнее, я же, опечаленный тем, что вижу ее в подобном состоянии, по кругу повторял все те глупости, которые говорят в подобного рода обстоятельствах:

— Ну, он пошел прогуляться… Недалеко… Вернется… Не надо беспокоиться… Я найду…

Мы вернулись в лагерь, где нас ожидала приятная новость: двигатель успешно собрали. Механики, чрезвычайно гордые собой, утверждали, что он уже на ходу. Они оттирали руки и ладони в реке, явно довольные выполненной работой.

— Как новенький! — крикнул мне Пауло. — Шик, блеск, красота!

— Экспедиция может продолжаться, — серьезным тоном прибавил Монтань. — Храбрые и неустрашимые исследователи в глубинах джунглей. Удастся ли охотникам обнаружить Озеро Динозавров?

— Так, черт подери, отплываем немедленно! — взвизгнул Пауло. — Элияс, нашел собаку?

Я рассказал свою историю. Пауло начал мерить берег громадными шагами, что было признаком недовольства.

— Так, теперь еще этот пес. А мы только-только закончили с мотором… Сплошные неприятности. Черт подери, надо что-то делать. И куда подевался этот чертов Бебе? Кто его видел? Блин, да сделайте что-нибудь!

Малышка, паникуя вращала глазами. Пауло встал перед ней и вознес руку в страшном жесте:

— Если я поймаю этого сучонка, я его…

Волна испуга, взметнувшаяся в глазах девушки, заставила Старика заткнуться. Он присел рядом с Малышкой, положил ей руки на плечи, и очень мягко, по-отцовски, начал перечислять ей все возможные глупости:

— Ну я же пошутил, маленькая… Я и сам переживаю, но шучу! Ведь твой шарик не может быть далеко. Элияс найдет, ведь правда?!

Потом он приказал мне быстренько чего-нибудь перекусить и помочь Малышке в поисках Бебе.

— И никаких любовных эскапад, понятно? — добавил он при этом.

«Нет, это ненормально», — думал я, снова отправляясь в джунгли. Впервые такое случалось, чтобы песик так долго оставался вдали от жратвы. В последний раз Малышка видела его вчера вечером, перед тем как заснуть. Неужели он все-таки забрался слишком далеко. Там он мог наткнуться на дикого кота или еще кого-нибудь. Или на крокодила из реки?

Я никак не мог в это поверить. Бебе — это вам не городская дворняга. Он прекрасно знал опасности джунглей, старый хитрец. Маленькая африканская собачка не выживет долго, если не обладает определенными достоинствами, даже если его хозяйкой является такая милая принцесса. Но где же этот дурачок? Он всех задерживал.

— Бебе… Бебе, черт подери!..

На сей раз я решил искать по кругу, удаляясь от лагеря по увеличивающемуся радиусу, намереваясь отойти так далеко, насколько это удастся.

Дневное время заставляло тратить массу сил, под растительным сводом жара достигла наивысшей степени. Мы распугивали птиц, самой различной величины и окраски, а также обезьянок галаго, похожих на перепуганных белочек, с маленькими, розовыми носиками, с присосками на лапках, благодаря которым они цеплялись за ветки. Только от Бебе ни следа! После пяти часов поисков, я уселся, весь истекая потом.

— Малышка… — вздохнул я.

— Нет! Искать! Бебе, недалеко, Может, он больно! Ты идти… Элияс…

— Малышка, но ведь мы уже все обыскали!

Ну что еще я мог ей сказать? Мне было известно, как Малышка любит своего маленького товарища, и мне было ужасно неприятно при мысли о прекращении поисков. Вот только, что еще мог я сделать? Мы уже обыскали все и вся. Даже если бы он был мертв, мы бы его обнаружили. Я размышлял над тем, как бы помягче убедить девочку, не раня ее чувств, когда меня охватило чудовищное подозрение…

И в тот самый момент, когда я об этом подумал, личико Малышки искривилось. Из глаз потекли огромные слезы.

— Боа? — тихо шепнула она, как будто произносила приговор. — Боа съесть Бебе?

Нам понадобилось пару часов, чтобы найти тело змеи. Малышка бежала, ее маленькие ступни барабанили по земле, на каждом шагу она постанывала, перепуганная словно мать, переживающая ужас ребенка, на что было просто ужасно смотреть. Солнце постепенно заходило, когда же мы нашли тело боа, была почти ночь.

Рана, отделявшая голову от остального тела, серьезно расширилась, поскольку ее атаковало стадо многочисленных пожирателей падали, черных и мохнатых насекомых, которые с помощью хоботка впрыскивают в мясо выделения, ускоряющие гниение плоти. Сегодня утром, когда мы застали змею врасплох, боа еще двигался. Следовательно, он еще ничего не мог переваривать. Теперь я перевернул тело и не видел никакого вздутия, которое бы говорило о наличие жертвы. Но ведь эта тварь была такой громадной!

Чтобы удостовериться окончательно, я рассек весь живот змеи, начиная от хвоста и вверх. Из внутренностей тут же понесло смрадом падали. Присев над трупом и оперируя мачете словно тесаком, я чувствовал, как вонь заползает мне в ноздри; я изо всех сил сдерживал спазмы желудка.

Появился небольшой клубок желтой шерсти.

Ну что за блядство! Я рубил и рвал тело змеи обеими руками, чтобы расширить надрез, пока желтая масса, освобожденная, не скатилась на землю, полностью покрытая какой-то липкой дрянью, которая склеила шерсть. Тельце было каким-то удлиненным, будто заяц.

Но это был Бебе, истекающий слизью, все кости у него были переломаны и растянуты мощным кишечным трактом змеи.

Малышка издала звук, похожий на икотку, приложив ладони ко рту. Она затряслась, как бы не зная, что делать, после чего побежала вслепую, куда глаза глядят.

— Малышка! Погоди! — крикнул я вослед.

Она исчезла среди листьев. Было уже совершенно темно.

— Малышка, дорогая! Вернись! Осторожно!

Я остался один, в темноте.

— Нна, ссука! — рявкнул я, яростно кромсая змею своим мачете. — Сволочь, зараза, свинья!

Ну кто давал ему право отбирать жизнь у такого забавного и беззащитного создания, как Бебе?

Я быстро выкопал в земле ямку глубиной в полметра, помогая себе мачете и обеими руками. Труп змеи, вскрытый по всей длине, вонял на все сто. У этого обжоры внутри были еще две змеи и какой-то маленький грызун, все три в состоянии далеко продвинутого разложения. Осторожненько, двумя пальцами, я перекатил липкий шарик, который когда-то был Бебе, и сбросил его в ямку. После этого я накрыл ее куском дерева и, чтобы до тельца не добрались питающиеся падалью животные, присыпал ее землей и утоптал.

В лагере Малышка спряталась под противомоскитной сеткой, накрылась одеялом и выплакивала свою печаль огромными слезами.

— Бедняжка! — плакался Пауло. — Ведь она и вправду любила этого бродяжку! О Боже!.. Следует сказать, что нам и вправду не везет!

Покопавшись в наших запасах на кухне, он приготовил какой-то несъедобный гуляш. Перед лицом несчастья ребенка, мы решили остаться здесь еще на одну ночь. Когда ужин был готов, я тихонько скользнул под сетку.

— Малышка, — тихонько позвал я. — Пошли кушать.

Я сел рядом с ней, все время нашептывая какие-то глупости, приглашая ее покушать. Она же лишь рыдала, сотрясаемая спазмами плача под своим одеялом.

— Малышка? Это я, Элияс. Не плачь. Ну ладно… ладно уже…

Я стянул с нее одеяло. Девочка прижалась ко мне, ища опоры, и сунула личико мне под руку.

— Ну все… все уже… Все будет хорошо… Успокойся…

Я чувствовал, как по моему телу стекают слезы. Малышка тряслась в моих объятиях так сильно, насколько ей позволяло ее маленькое тельце. Я позволил ей выплакаться. Сам я был потрясен и угнетен. А потом, гладя ее, я почувствовал на ладони что-то липкое. До меня тут же дошло, что это за жидкость.

— Малышка, у тебя кровь! Покажи-ка руку!

Это действительно была кровь. Я силой вытащил девочку из под одеяла, но никакой реакции не последовало. Малышка совсем отупела под влиянием печали. Я поднял ее на руки и вынес, крича:

— Ребята! Принесите лампу! Она ранена!

Это была длинная и тонкая рана, глубокая, словно после ножевого надреза, тянущаяся от плеча до самого локтя. Кровь обильно текла вниз, к предплечью, окрашивая юбку в красный цвет. Малышка находилась в полусознательном состоянии; она не шевелилась, глаза ее были пусты. Мы быстро вскипятили воду, но не могли сделать ничего другого, как только прикладывать горячие компрессы. Я держал девочку за руку, а Монтань большими пальцами стягивал края раны.

Вдруг рядом с нами появился старший из лилипутов; он подошел к Монтаню, чтобы осмотреть рану, не переставая щебетать и улыбаться. Потом он резко качнул головой и сделал движение, как бы желая забрать Малышку с собой.

— Ты, лечить? — спросил я, указывая на рану.

С помощью большого и указательного пальца тот сделал таинственное движение, как бы сжимая рану по всей ее длине.

— Шить? — спросил Монтань, демонстрируя соответствующее движение.

Нет, качал головой Лилипут и все время притягивал Малышку к себе, качая при этом головой. Мы разрешили ему действовать. Либо это, либо горячая вода.

Отец-лилипут усадил Малышку в своем уголке. Вместе с сыном он ощупал рану, щебеча даже весело. Малышка, с наполовину прикрытыми веками, никак не реагировала. Я все понял, когда увидел фляжку, ту самую, которую папаша-лилипут взял у меня на время, чтобы набрать муравьев фанниан, тех самых, что уничтожали все на своем пути.

Лилипут уселся по-турецки, положив фляжку на бедре. Очень осторожно отвернув крышку, он потряс фляжку и заглянул в средину. Появился крупный черный муравей, которого лилипут с тихим окриком тут же схватил и сразу же закрутил сосуд.

Младший держал руку нашей девочки, сжимая края так, чтобы получились два небольших утолщения. Отец, склонив голову и посвистывая, прижал муравья к ране. Он держал насекомое за голову, сразу же за громадными ответвлениями черных щипцов, каждое из которых имело чуть ли не сантиметр длины.

— Понял, — шепнул Монтань. — Щипцы фанниан установлены наискось относительно друг друга, и когда встречаются, заходят одно за другое. После этого их уже невозможно рассоединить.

Старик передвигал муравья очень медленно, пока тот не очутился точно над раной. Черные щипцы стиснулись. Кожа какое-то время сопротивлялась, но вскоре была пробита. Лилипуты радостно защебетали. Короткими рывками папаша дергал насекомое и натягивал кожу, чтобы доказать нам, что шов держит. После этого он сильным движением оторвал тело муравья, оставив лишь твердую, блестящую голову величиной с шляпку гвоздя, и пару щипцов, глубоко пронзающих кожу.

— Фантастика! — шепнул Монтань.

После завершения операции, повторенной тридцать четыре раза, у Малышки на руке осталось неправильной формы утолщение, через которое проходила красная линия раны. Выглядело это довольно-таки неряшливо, но мы, все равно, ничего другого сделать не могли, а лилипут-папаша жестами обещал на завтра предоставить какие-то мази.

Малышка была безразлична ко всему. На руках я отнес ее в постель и еще долго сидел рядом. Лежа рядом со мной, с головой на моем плече, девочка глядела широко открытыми глазами. Заснула она поздно, где-то около трех часов, под самое утро. Я улегся поудобнее, и сам провалился в сон.

* * *

А вскоре после того, судьба нанесла удар и по Монтаню. Хотя это случилось таким образом, который мог показаться всем смешным, хотя физически он и не пострадал, он воспринял это как ужасную кривду, и на какое-то время это отразилось на настроении парня, обычно столь ровном.

Во время своих патрульных походов вдоль реки, наши следопыты обнаружили следы слоновьей блевотины, которым было уже несколько дней. Поэтому мы продвигались вперед в ускоренном темпе, умножая количество вылазок в джунгли, разыскивая новые следы животного, которое явно крутилось в округе.

М'Бумба? Нет, этого мы не предполагали. Что-то нам нашептывало, что это не он. Пока что было слишком рано. И все же, с драной овцы — какая-нибудь парочка бивней, которые мы с охотой заберем у хозяина. Мы шли, как обычно, гуськом. Лес был настолько густой, что темный свод находился менее, чем в двух десятках метров над нами. На земле, как и всегда, клубище растений, корней и зеленых шаров, что означало мучительное протискивание среди лиан, которые нужно было рубить мачете или же обходить за сотни метров.

Монтань, остающийся несколько сзади, разговаривал сам с собой на ходу слегка запыхавшимся голосом, как всегда поглощенный собственными мыслями: Бодлер, затем целые каталоги латинских наименований, потому что он узнавал все растения, попадающиеся ему на глаза. Он как будто игрался сам с собой.

— Эй… Подождите-ка, эй… Cyclamenia talimis! Я выиграл! Браво!

— Да заткнись же ты, наконец! — время от времени ворчал Пауло. — Черт подери, мы же на охоте!

— А это что? Streptocarpus caudescens… И еще… О, Боже! Тигра! — выкрикнул Монтань.

— Да тише ты! Господи, Боже мой! Малой, ты мне уже начинаешь…

— Тигра! Вон там! Ой-ой-ой! Ну подождите! Всем стоять!

И прежде чем мы успели среагировать, Монтань побежал к какому-то дереву, положил ружье на землю и начал карабкаться.

— Эй, парень, мы же на охоте… — печальным тоном сказал Пауло.

— Одну минутку, — обещал нам Монтань, снимая ботинки. — Идите вперед. Я вас догоню. Я должен иметь эту тигру. Вон тот красный цветок, возле первых веток…

Посреди группы кружевных папоротников выделялось кроваво-красное пятно. Приглядевшись к нему повнимательнее, я отметил его форму: длинные лепестки, похожие на шелковистые язычки, вырезанные из кардинальской мантии. Монтань взбирался словно обезьяна, помогая себе руками и ногами, втискивая пальцы ног в малейшие неровности, довольно редкие на этом гладком стволе. На половине высоты ему пришлось пробраться под клубком лиан, ниспадающих с выше расположенных ветвей, после чего он исчез. Занавес лиан зашевелился метрах в пяти выше, и парень появился снова, обрадованный, с головой и плечами, полностью покрытыми ветками и листьями. Теперь он был на нужной высоте, метрах в девяти-десяти от цели. Оставалось лишь пробраться к тигре, преодолев расстояние метров в пять от основного ствола.

— И… хоп!

Монтань храбро бросился вперед, обеими руками хватаясь за листья, прополз по вертикали и нашел опору для ног. Затем он начал двигаться уже медленно, приклеившись к зеленой стене, имея за спиной лишь воздух.

Бодлер! Нет, у нашего Монтаня явно поехала крыша…

Он повернулся к нам, удерживаясь одной рукой и триумфально вздымая алый цветок.

— Тигра! Редкость ужасная! Видели подъемчик?!

Он сунул цветок в зубы и повис на руках, размахивая ногами и издавая обезьяньи вопли.

— Гыы! Гыы! Я бояться великий охотник! Гыыык!

— Да перестань же ты! С ума сошел, или как?!

Монтань искусно вскочил на ветку и начал там скакать, свесив руки вдоль тела, на высоте десяти метров над землей.

— Чита! Чита! Гыы! Гыыык!

Перед ним свисал пучок лиан. Он схватил за одну из них. Я понял его задумку, а наш сумасшедший издал крик Тарзана, все так же держа цветок в зубах.

— Уааооооойоооойооой!..

Монтань дернул за лиану — та выдержала.

— Монтань!

Тот бросился вниз. Где-то наверху лиана с сухим треском лопнула и начала падать вниз.

— Уаоойоооойоооойооо!.. — Шмяк!

И Монтань приземлился на заднице, посреди громадного куста с мясистыми листьями. Его очки отлетели куда-то далеко в сторону. Парень застыл с прищуренными, ничего не выражающими глазами, с чудным цветком, раздавленным между стиснутыми зубами.

Пауло сдержал взрыв хохота, отогнув уголки губ вниз, но с радостными искорками в глазах, пока я помогал Монтаню подняться и стряхнуть пыль. Пауло все еще сдерживался, издавая лишь веселые окрики, когда Монтань, глухой к моим призывам, с безумным выражением в глазах начал шарить среди веток и листьев, бормоча при этом:

— Мои очки… Ёбана в рот, очки…

Старик опять чуть не зашелся от хохота, но вовремя сделал опечаленную мину, когда Монтань вытащил из под листьев кусок проволоки с одним стеклом.

— Блядь, мои очки… Я стекло разбил!

Насколько было можно, он выпрямил то, что осталось от оправы, вытащил остатки стекла и всадил результат всех этих операций себе на нос. Результат лежал криво, а с правой стороны — где стекло разбилось — торчал кусок проволоки, ну совсем словно антенна. Когда Монтань повернулся, Пауло уже не мог сдерживаться. Для него это было слишком, лицо осветилось широкой усмешкой, и задрожал живот.

— Эй, Малыш, ха-ха-ха! Надеюсь, ха-ха-ха!.. ты себе ничего не отбил… га-га-га!!!

И Пауло понесло — с широко открытыми глазами, полной грудью, он стоял на широко расставленных ногах, ворочая головой по сторонам. Это был долгий хохот, гремящий словно буря, который не позволял даже перевести дух. Через какое-то время Пауло приложил руку к сердцу и сполз на землю, а в это время по его щекам текли слезы:

— Хи-хи-хи!.. Малыш… ну не обижайся… Хи-хи-хи!..

Монтань, весь поцарапанный, смотрящий только одним глазом, шутку не оценил. Он насупился. Лилипуты тоже начали смеяться. Парню нужно было помочь. Я попытался успокоить Пауло и приободрить Монтаня. Нельзя сказать, чтобы тот и в самом деле смотрел волком, но весь вечер был каким-то необычно тихим и молчаливым, несмотря на подколки Пауло:

— Ну, Малыш, это ж так, ради смеха… Хорошо еще, что видишь… Хи-хи-хи!

Тот ничего не сказал, занялся своим «очком», заглянул к Малышке, заявил, что ее рана заживает нормально, и отправился спать.

В течение нескольких последующих дней Монтань смастерил себе из полоски материала цвета хаки, вырезанной из какой-то сумки, повязку с отверстием, в которое ему удалось закрепить очковое стекло. Укрепленная картоном повязка образовывала с боку прямой угол. Таким вот макаром, с одним закрытым глазом, Монтань выглядел так, будто носил какой-то прицел. Через регулярные промежутки времени он снимал повязку и переставлял стекло на другой глаз. Один глаз отдыхал, в то время как другой пахал за двоих. Все это было довольно-таки эстетично, в стиле джунглей, но чертовски мешало парню. Трудности для него множились, в то время как Пауло не мог сдержаться, чтобы не провоцировать, что проблему никак не смягчало.

Старик почувствовал, что Монтань разнервничался, что только бередило его скрытую натуру злого насмешника, оставшуюся после проведенного на улице детства. С того времени различные подколки типа «Видишь?» и «Разуй глаза!» звучали целый день. И Пауло делал это не со злости, но бессознательно унижал Монтаня, который никак не привык к полному отсутствию жалости. Вот он и замыкался в себе, переживая все в молчании, и ему было ужасно паршиво.

Когда ты находишься в группе, тем более, переживающей трудности, замкнуться в себе — это означает обречь себя на размышления, на раздражение всем и вся, опять же — на жалость к себе самому и злость по отношению к остальным. Монтань очутился на наклонной плоскости. И, естественно, судьба тоже насмехалась над ним. Именно ему были предписаны все ветки, лужи, муравьи, все помехи. Действительно — невезуха!

Постепенно в группе нарастало напряжение. Шуточки Пауло делались все более злобными, я и сам обложил хуями обоих следопытов, сам даже не знаю, за что. Именно так обстояли дела, когда после пары дней бесплодных блужданий и стоянок, все более примитивных, по причине плохого самочувствия Малышки, мы обнаружили слоновьи следы. Это были фекалии, давность которых не превышала пары часов. Увидав их, мы сразу же поняли, что это не М'Бумба — слишком маленькие.

Дальше уже мы охотились в полном молчании. В этой гутой растительности слон мог находиться в пяти метрах от нас и оставаться невидимым. В джунглях случалось такое, что охотники натыкались на слоновью ногу, выйдя из-за куста. Наши следопыты бежали бесшумно и нюхали воздух, ворочая головами во все стороны — они были крайне возбуждены.

И внезапно мы его услышали. Шелест листьев, могучее дыхание, и мы вышли прямиком на него в месте, где растительность была чуточку пореже. Он находился в двух десятках метров от нас и стоял задом — громадный, черно-серый.

Мы тут же разошлись так, чтобы между нами были отступы метров в пять, приготовив ружья. Сло нас заметил. Он повернулся, явно проявляя признаки бешенства. Мы частично увидели его голову, широкие уши, высоко поднятые бивни. Сам я, когда выстрелил ему в висок, видел слона на три четверти. 478-ка Пауло бахнула одновременно с моим ружьем. Еще две секунды тишины — и тут решился Монтань.

Слон упал на колени, даже земля застонала, затем он зашатался и рухнул на бок — побежденный.

— Урраааа!!! — завопил Пауло.

Раздалось могучее бульканье, и тело слона опорожнилось, распространяя сильный горьковатый запах, отдающий гнилью.

— У, свинюка, манго нажралась! — заорал Пауло. — Потому-то так и смердит.

Это была чудная самка. Огромная, слегка искривленная голова лежала на подвернутом хоботе. Падая, слониха свалила несколько деревьев, и теперь из-под ее тела торчали ветви. Итак, нам в карман попала парочка замечательных бивней — почти что по паре метров длиной.

Следопыты схватили свои ножи, сделанные из пил по металлу и, не теряя времени, взялись за работу, отпиливая бивни сантиметрах в пяти от шкуры, в то время как Пауло на своем маленьком калькуляторе уже вычислял прибыли. Полученный результат вернул ему прекрасное настроение.

— Прямиком в висок, ты погляди! А что, нет? Точняк! Вот это выстрел, а!?

В голове нашей жертвы были две окровавленные дыры. После моих с Пауло выстрелов.

— Видал, Малой?! Вот это работа! Минимум страданий, прямиком в десяточку!

Пуля Монтаня — тоже неплохо, как для начинающего — попала в хобот, практически у его основания, где вырвала серьезный кусок мяса. Пауло указал на эту рану и осуждающе чмокнул:

— Ну, Малыш, оно… Так не делают… Ведь нужно и учиться, а?

— Ну да, именно! — рявкнул разозленный парень.

— Может тебе другое оружие нужно? Может тебе ружье с очочками? А?

— Да ладно, Пауло! Не приставай ко мне!

И как раз в этот момент появился слоненок. Высотой где-то в метр, с тонким. Светло-серым хоботком и парой огромных, обеспокоенных глаз, ну прямо тебе переросший, однотонный бутуз — боязливый и беспомощный. Он подошел робко, как-то бочком, неуклюже.

Своим хоботком он прикоснулся к телу слонихи, после чего напер на него лбом, всем своим весом, как будто желал ее поднять.

Боже милый! Мы убили мать. Ну откуда нам было знать, что рядом ее пацан? Вся моя радость тут же испарилась. Монтань, со своей повязкой на лбу, побледнел и перепугано мигал.

— Н-да, погеройствовали мы! — резюмировал Пауло.

Мы попробовали напугать слоненка, чтобы он ушел, громко хлопая в ладоши и бегая вокруг.

— Угу-гу-гу!!! Угу-гу-гу!!! Ну, уматывай!

Пауло зарядил ружье и выстрелил в воздух. Весь наш шум привел лишь к тому, что наши следопыты, склоненные над своей работой, начали смеяться, а слоненок отскочил на несколько метров. Но вот уйти он не решился. Снова он подошел, глядя своими огромными, печальными глазами, которые лишь усиливали наши угрызения совести, и вновь он начал подпихивать лбом тело своей мамы. При этом он еще водил своим поросшим длинными шелковистыми волосами хоботом по шкуре слонихи, мешая следопытам работать. Младший из Лилипутов, которому эти движения маленького хобота надоели, что-то гневно защебетал, после чего внезапно схватил лежащее у своих ног мачете и вонзил его в шею слоненка.

Мачете, довольно глубоко вонзенное в тело, застряло; из под него вытекала струйка крови. Лилипут яростно щебетал и размахивал руками, чтобы отогнать малыша, который крутился тут же, уже совершенно перепуганный.

И я сделал то, что казалось мне совершенно логичным: зарядил ружье, подошел к слоненку, долго целился, ожидая, пока он не успокоится, и выстрелил, когда тот появился на мушке. Слоненок свалился на тело своей матери.

Лилипут подошел, чтобы вытащить свое мачете, поднял его высоко вверх и, с блестящими глазами, начал смеяться, обнажая десны — диким и неприятным смехом.

У Монтаня что-то защелкнуло, и он взорвался:

— Вы все тут с ума сошли! Крыша совсем поехала!

Началось. А ведь после этого должно было следовать и продолжение. Реакция на множества дней, в течение которых парень чувствовал себя оскорбленным до глубины души. Монтань вопил, весь багровый, не владея собой, с перекривившейся на лбу повязкой и сжатыми добела пальцами на прикладе. Его вопли переходили в фальцет, иногда он вообще терял голос. Монтань упивался собственными словами, забываясь в собственном бешенстве. Да, парню, видимо, было совсем паршиво.

Мы были сумасшедшими. Мы были свиньями. Мы не имели права на что-либо на этом свете. И у нас не было никаких оправданий. Мы вышли навстречу смерти. И все об этом знали! И все об этом знали, а ему не сказали. И мы сделали это специально. Мы были далеки от всего, совершенно далеки. И нужно остановить все эти безумия и посвятить все силы на поиски шанса найти мир истинный! И еще куча других вещей, которых Монтань никогда бы не сказал, если бы не завелся.

Я пожал плечами и перезарядил ружье, чтобы хоть что-нибудь сделал, пока Монтань драл горло. Я позволял ему разрядиться… Через пару минут он опомнится и поймет, что я не мог сделать ничего, как кроме застрелить этого малыша. И что я не был виноват в этом нервном срыве. Зато Пауло разорался еще громче:

— Ты заткнешься, наконец, или нет?!

И сделал два шага в направлении Монтаня, который все так же вопил, срывая голос.

— Эй, Монтань, заткни хлебало, или я его сам тебе заткну!

— Пауло, спокойней, спокойней! — позвал его я.

Тот немедленно повернулся в мою сторону и рявкнул:

— Что, теперь еще и ты собираешься влезть мне на шею? Так? Вот прямо сейчас?

Старик терял контроль над собой. Становилось горячо. Лицо у Пауло сделалось багровым, и никаких шуток он уже понять не мог. Трясясь всем своим телом, он был готов на все, а мне было известно, на что этот старый придурок способен. Сейчас он глядел на меня, не отводя глаз, как будто я его чем-то оскорбил. Потом он повернулся и направился к Монтаню, вопли которого к этому времени уже начали затихать.

— Ты, зараза, заткнись, иначе я за себя не ручаюсь! Ну, ша! Приказываю тебе закрыть клюв!

При этих словах Монтань совсем неожиданно замолк; его лицо как бы вытянулось, делаясь еще более худым. Он прищурил глаза, при этом на лице его появилось гадкое, злобное выражение, которого я у него до сих пор не видел. Парень инстинктивно оттянул курок винчестера. Щелк! Продолжение было бы продиктовано логикой, и его легко можно было бы предугадать. Монтань встал поудобнее, слегка расставив ноги и опустил ствол до высоты роста человека.

При этом он постарел лет на десять; по щекам побежали две глубокие морщины.

— Ага, так? Вот ты у нас какой?… — зашипел Пауло. — Ах ты, гнида… — медленно произнес он.

При этом он весь застыл, слегка склонившись вперед и приготовившись действовать.

Тут вступил я.

— Вы что, охренели?! Стоять! — заорал я.

И нацелил свое ружье в их сторону, готовый выстрелить в ноги первому же кретину, который пошевелится.

За эти несколько минут могло случиться все, что угодно. Нет, видимо, и правду у всех поехала крыша! Мне пришлось бы следить за Пауло, если бы тот застрелил парня… Шли секунды, целая вечность… В конце концов, Монтаня отпустило, первого…

Возвращение в лагерь было трудным. Оно прошло молча, через этот темный лес, где мы все время обо что-то спотыкались. Оба следопыта взяли один бивень и теперь шли впереди, регулярно перебрасывая его с плеча на плечо синхронным движением.

Второй я пристроил сам, словно коромысло, отказываясь от чьей-либо помощи. Под весом бивня я пошатывался, и старался идти как можно быстрее, перебарывая охватившую меня злость на все и вся.

Настроение ни у кого не поменялось. Пауло явно пережевывал желание пристрелить юнца. Монтань полностью погрузился в себе, полностью отдалившись от окружения.

Ужин настроения не прибавил; беседовать никому не хотелось. А потом мокрые матрасы, совершенно черная ночь, холодный ветер, тишина, прерываемая вздохами и перекидываниями с бока на бок в поисках более удобного положения, которого, ой, не было…

* * *

Чтобы выспаться, не могло быть и речи. Промокший материал матраса был чертовски неприятен на ощупь. Несмотря на все силы, которые были потрачены мною на возвращение, я просто не мог заснуть. Все мои мышцы, наконец-то наслаждающиеся отдыхом, ничего иного и не желали, зато голова успокоиться никак не хотела. Я размышлял, и все мои мысли приятными не были.

Я чувствовал запах воздуха, пропитанного испарениями мокрой обуви и одежды. В паре сантиметрах от себя я видел спину Пауло. Старик спал на боку, свернувшись в клубок; ноги были обернуты грязным одеялом. Он лежал в одной майке, вместо подушки подложив под голову мешок, прямо на брошенной на землю подстилке. Нам удалось спасти всего три матраса. Пауло при этом буркнул, что он не девица и предпочитает спать на подстилке. Мол, джунгли — это его стихия. Нас еще и в проекте не было, когда он со своими приятелями в 1938-39 годах проходил их вдоль и поперек. Нет, черт подери, никакой матрас не нужен.

Старик Пауло! Чтобы вот так вот спать, словно нищий, в его возрасте. Не хватало только начатой литровой бутыли красного вина у изголовья — и тогда иллюзия была бы полнейшая. Это что же с нами случилось?

Про себя я обзывал М'Бумбу самыми распоследними ругательствами. Это его нападение на лагерь привело ко всему этому. Наше решение идти дальше, наш чрезмерный оптимизм, вытекавший из желания отомстить за смерть Татаве; весь этот наш поход в верховья реки и этот постепенный упадок, ненормальность которого я переживал все сильнее. Да, все началось именно тогда. В тот самый день, когда засранный, недоебанный сукин сын доказал свою хитрость и ум и вызвал, что все начало идти паршиво.

И все это продолжалось уже пять недель. Каким образом все могло испортиться за столь короткое время? Боже! Я же помнил, как сотню веков тому назад мы весело отправлялись на сафари, кучу лучших приятелей, охваченных желанием жизни и приключений, довольных уже тем, что их ожидает еще немножко удовольствий. Три пироги, комфорт, стаканчик с бордо, а потом веселая облава на это проклятое создание. Попросту — жизнь!

Но сейчас, это уже и не жизнь. Мы находились на берегу, валяясь в гнилых лежбищах, вокруг угасающего костра. Одна пирога с практически пустой бочкой бензина и три пары бивней; парочка других предметов — мы были клошарами этой реки.

Хотя возле меня бутылка не стояла тоже, мне не следовало питать каких-либо иллюзий: я выглядел точно так же, как и Старик. Об этом мне говорил один мой запах. Какой упадок! Как можно было допустить, чтобы выносить все эти ежедневные страдания, разочарования и напряжения? И что могли значить все те обидные словечки, которые все обострили? Ведь уже была парочка моментов, когда нам хотелось перестрелять друг друга. Мы были тремя приятелями, которые очень любили один одного, и так далее и тому подобное… Но вот сейчас мы противостояли всем и каждому. Это нелогично.

Единственным объяснением было то, что все мы ужасно нервничали. Мы погрузились в безумие, совершенно того не осознавая, и до тех пор, пока у нас совсем не сорвет крышу, мы будем продолжать сходить с ума.

Тем вечером, охватывавшие меня за эти последние дни сомнения начали вырисовываться яснее. Здесь было какое-то сумасшествие, и мне казалось, что мы на самом верном пути к кошмару — имелось какое-то отсутствие логики в нашем положении, которого я толком не понимал, но был уверен в том, что оно окажется для нас фатальным. Мы и так уже получали один пинок за другим. Именно таким был самый очевидный результат самого элементарного анализа событий. Бебе, Монтань, Малышка, удав… Мы убили слона, и сразу же нормальная охота переродилась в кровавую резню. Мы были готовы стрелять друг в друга. Все распадалось, не имея возможности противостоять ходу событий.

С момента смерти бедного кухонного помощника мы никак уже не контролировали все происходящее. Так, плыли по течению. Любая попытка прибиться к берегу превращалась в трагедию. Любая попытка реакции с нашей стороны оборачивалась против нас же.

Зачем мы находимся здесь? Охотимся ли мы вообще на М'Бумбу? Тогда зачем же мы решили добраться до Озера Динозавров?

Почему мы были столь уверены, будто М'Бумба направлялся именно туда? Какие у нас имелись доказательства того, что среди тысяч квадратных километров в джунглях он выберет именно это место? Но и почему же и далее, несмотря на все мои сомнения, я все так же был в этом уверен?

Нет, нет и нет!!! Все не так! Карты были краплеными. Все это не могло быть нормальным. Мы направлялись прямиком в сторону катастрофы. Впрочем, нужно быть, как мы, слепцами, чтобы не видеть, что катастрофа уже началась. Мы очутились в ужасно выглядящей ловушке.

Умереть — это не проблема. Мы с Пауло были профессионалами в этой сфере; нас неоднократно приговаривали к смерти, один раз мы спаслись буквально за пять минут перед казнью. Войны, битвы, соревнования, умирающие люди — ко всему этому мы были готовы. Можно сказать, что именно в этом наша работа и состояла. Но сейчас пока что мы тонули, а не сражались. Ситуация уходила из под нашего контроля. Нужно смотреть на реальность трезво. Мы просто заблудились!

Я даже не знал, как найти почву под ногами, поскольку не понимал того, как случилось такое, что мы ее потеряли. Все было, словно за стеной тумана: неудачная для нас серия случайностей, незаметное ухудшение ситуации после каждого нового события. Все так, как иногда чувствуешь себя в казино, когда понимаешь, что нужные номера никак не выпадают, поскольку судьба решила: ходить тебе сегодня в проигравших, и тут ничего не поделать.

И все завязалось без нашего понимания. Вся это последовательность событий постепенно ослабляла нас, хотя и не могла заставить опустить руки. В результате мы прошли через ряд неприятностей, которые вынести сумели, зато они в значительной степени лишили нас необходимых для выживания запасов и сунули в дерьмо по самые уши.

Я поднялся и, глубоко вздохнув, потянулся. Что за придурочная история! Или я уже брежу?! Ну, где все располагалось раньше? Может нам, попросту, не хватало удачи? Но как это узнать? Все крапленое…

Ветер с реки шевелил москитную сетку напротив моего лица и ласкал спину прохладным дыханием. Свой бивак мы устроили на голом берегу, где росло несколько деревьев. Стена леса находилась метрах в шестидесяти.

Две противомоскитные сетки и одни кусок брезента заменяли нам дом на этом песчано-травянистом пляже. А кругом, куда ни погляди, только способные задушить джунгли…

— Нужно отсюда смываться, — шепнул я.

Как только я сформулировал эту мысль, она тут же сделалась очевидной. Все было так просто! Нам казалось, что челюсти капкана смыкаются. Достаточно было смываться, бежать в обратном направлении. Пройти тот же путь в обратном направлении. Выйти из джунглей, добраться до Конго, до Всеобщей Торговой Фактории. Или еще дальше, потому что все эти задвоки мне уже осточертели. Ну что мешало, чтобы повернуть, если только не считать нашего дурацкого и иррационального упрямства? Понятное дело, имело место желание отомстить за Татаве. Но ведь перед нами не было противника! Никто не знал, где его искать! Нет, мы не трусили, но лишь хладнокровно заявляли о том, что ситуация выхода не имеет, но ведет к смерти во имя ничего, потому-то мы и решили с нею покончить.

Ну конечно же! Мы вернемся с нашими шестью бивнями, которые, следует прибавить, полностью оплатят нам затраченные расходы.

Меня переполняла радость и огромное облегчение, как будто бы я лишился чудовищного бремени. Я нашел выход. И он был очевидным, ясным, по-детски простым!

Маты, сырость, пугающая тишина джунглей — все это вдруг сделалось преходящим и перестало докучать. Отход означал, что ситуацию можно было обратить до ее нормальных размеров. Вылазка переросших пацанов в погоню за хитрюгой-слоном, который надавал им щелбанов. Зато при случае мы устроили себе несколько десятков килограммов слоновой кости!

Сложнее всего будет убедить моего упрямого, словно осел, приятеля. Пауло никогда не потрудился тем, чтобы выяснить или понять, был ли мир, в котором он жил и действовал, безумным, алогичным, опасным или каким-то другим. Для него таких проблем просто не существовало. Он шел вперед и решал всякую встреченную проблему по очереди, никогда не задавая себе вопросов относительно значимости этой проблемы, ее формы или размеров. Единственным его стремлением было: идти дальше, вперед, все время дальше. Когда придет время ему сказать: «Ладно, хватит уже, сматываемся отсюда!», он дико поглядит на меня и заявит, что раз уж я сломался, то могу взять себе пирогу и оставить его охотиться одного, и вообще, чтобы я перестал морочить ему голову. Ладно еще, если под влиянием невкусного завтрака он не начнет стрелять, чтобы ускорить мой отъезд.

Он хотел достать М'Бумбу только лишь затем, что вышел на его поиски. Кроме того, в этом я был уверен, Старик мечтал о своем кладбище, говорил о нем все чаще. По его словам, если оно где-нибудь и существовало, то должно было находиться в этой гниющей и таинственной чащобе. Уже если Пауло что-нибудь вобьет себе в башку, было трудно его от этого оттащить. И уже если им овладевала мечта, то нужен был истинный подвиг. Нужно было приготовить абсолютно надежные, дипломатические аргументы. До завтрашнего утра.

Монтань будет на стороне Пауло — это ясно. С тех пор, как он решительно заявил, что идет с нами, после смерти бедного Татаве эта игра овладела им полностью. Он глубоко переживал все происходящее в этой экспедиции. И еще меньше, чем мы, он осознавал окружавшие нас аберрации, поскольку ему не хватало опыта. А кроме того, жизнь в джунглях ему просто нравилась.

Среди очкастых интеллектуалов этот мелкий комплекс Тарзана распространен довольно часто. Монтань был восхищен тем, что так здорово и успешно справляется в этом окружении. Здесь он применял свой ум на практике и был доволен тем, что все срабатывает, как будто бы ему приходилось использовать его для чего-то иного, чем мышление.

Здесь он переживал величественные моменты своей жизни, и ему наверняка хотелось, чтобы все это продлилось как можно дольше; а раз уж он был таким философом, то рассудка у него было не больше нашего. Так что во время дискуссии он будет серьезным противником.

Только я был уверен, что мне удастся их убедить. Так или иначе, но это было необходимо. Помимо того, у меня уже имелся готовый план: я позволю, чтобы экспедиция продолжилась еще на несколько дней, пока мы не доберемся до Озера Динозавров. Когда Монтань уже увидит это свое чертово озеро, его будет легче склонить к возвращению. Ведь это озеро давно уже было нашей целью, так что оно могло создать иллюзию того, что какого-то результата мы добились. И это должно было привести к определенному облегчению, как бы расслаблению, которым я и воспользуюсь, чтобы скомандовать отход. Хитрость и дипломатия — вот девиз нынешнего мгновения.

Успокоенный столь прекрасно разработанным планом и мыслью, что вскоре все это закончится, я выскользнул из под противомоскитной сетки и уселся на земле у костра. Я налил в котелок воды из бидона, пластмассового уродища, вкусом которого пропитывалась вода, и примостил его над костром, чтобы вскипятить.

У нас уже не было даже кофе. С определенного времени все наши горячие напитки изготавливались на отваре из каких-то веток и зерен, которые давали нам Лилипуты. На вкус это немного отдавало чаем, перцем и каким-то другими, неопределенными вещами. Вполне возможно, что с сахаром оно было бы и вкусно, вот только сахара у нас тоже не было…

Возвращаться, конечно же! Решение было столь простым, что я тихо засмеялся и, улыбаясь, склонился над своим отваром. Ну мы были и придурки! Ведь возвращение — это самое лучшее решение для всех! Для этих двух сумасшедших, для меня, для Малышки.

Я больше не желал, чтобы моя принцесса подвергалась всем этим опасностям. По моему мнению, что, как на ребенка, она и так пережила слишком много. Из своего последнего приключения она вышла чудом, и рука ее заживала, как следует, но если кто и пострадал во всей этой катавасии — то именно она.

К тому же, оставалась наша связь. Еще одна ненормальная штука. Как и ранее, я не мог отрицать, что девушка меня привлекала, и что в мыслях я питал к ней огромную, удивительную нежность. Вполне возможно, что это был очередной дурман, еще один результат напряжения, которое сопровождало нас в течение всего охотничьего приключения? В этом следовало убедиться после возвращения, в более нормальных условиях.

Ну все, решение было принято. Возвращаемся! И отступление начнется сразу же после восхода солнца. Теперь уже не было и речи о том, чтобы дойти до озера, о нескольких добавочных днях. Необходимо действовать быстро: завтра утром проверю наши запасы бензина, соберу всех, и отправляемся…

Я командовал этой экспедицией, так что мне предстояло решать: продолжать нам ее или возвращаться. Никогда вслух не сформулированный между мной и Пауло договор постановлял, что я всегда командую в период «вылазок» и «военных действий», а в коммерческих делах и в случае неприятностей я подчиняюсь ему. Старик всегда признавал такое деление, так что признает его и на этот раз.

Впрочем, если бы эта парочка начала выступать, я был готов, хитроумно и дипломатично, дать им по башке и загрузить на дно пироги. Кру-гом! Пошел! Полный вперед!

Эта мысль успокаивала меня просто невероятно. Не хватало малого, чтобы я всех немедленно разбудил, чтобы сообщить им добрую весть и привлечь к загрузке пироги. «Да что там, Элияс, вот как пошевелишь мозгами, то чего-то из этого путное и выходит! Подумать только, ведь имелись и такие, кто считал тебя необразованным хамлом!»

Чтобы отпраздновать такое решение, я изготовил себе нечто вроде папиросы. Понятное дело, что табака у нас тоже уже не было, так что и в этот раз следопыты поделились с нами какой-то смесью, издалека напоминающей сигарный табак, с пахучими зернышками, выделявшими отвратительный, сладковатый дым. Несколько минут я потратил, чтобы разместить достаточное количество этой субстанции на вырванном из календаря листочке, самой тонкой бумажке, которой я располагал. Я старался изо всех сил, нервничал, сидя в одиночестве перед костром, потратил пару литров слюны, прежде чем мне удалось получить что-то белое, неправильной формы, зато пригодное для курения.

— Вваай!..

Я вытащил из костра небольшую ветку, прикурил от нее свой бычок и отбросил ее снова в огонь. Вспыхнуло чуть более яркое пламя, на мгновение осветив всю округу. И вот тут-то я вдруг увидел блестящую морду огромного крокодила — метрах в двух от меня! Это был людоед с очень темной чешуей, с длинными остроконечными зубищами, грозно размещенными вдоль всей челюсти. Его влажные глаза блестели в свете костра.

Свою голову он повернул ко мне. Застывшее и опирающееся на передних лапах громадное тело терялось в темноте и среди травы.

Моя рука тут же полезла под сетку и схватила лежавшее возле останков матраса ружье. Я прицелился в чудовище, что-то заорал и выпалил.

Мой крик и грохот выстрела вызвали немедленное замешательство. Передо мной появился Пауло — в майке и с ружьем в руке.

— Элияс! Элияс! Что?! Где?!

Монтань выкарабкался из под сетки, тоже с ружьем, безуспешно пытаясь надеть свою повязку одной рукой.

— Что случилось? Пауло! Элияс!

Крокодил упал словно бревно, морда разлетелась на мелкие кусочки.

— Все нормально! Ша! Тихо! — заорал я. — Крокодила убил! Все уже нормально! Спокуха!

Монтань наконец-то вылез из-под сетки и зажег свой большой фонарь, один из последних, что еще работал, ведь — как легко догадаться — аккумуляторов у нас тоже не хватало. Круг яркого света упал на отвратительные останки людоеда. Весь лоб разнесло на куски, даже глаз не осталось. Громадная туша цвета хаки, гребень на спине — в форме огромных зубьев пилы, сходящих до кончика длинного, толстого хвоста, все это было просто отвратительно. Лапы — сейчас жалостно опавшие — были широкими и мощными, заканчиваясь крепкими когтями.

— Какая гадость! — буркнул Пауло. — Ну разве не скажешь, что гадость! Только на сумочки эта дрянь и годится.

Вдруг Малышка завизжала. Монтань тут же направил фонарь на нее. Свет отыскал девушку, извлек из мрака вначале противомоскитную сетку, затем Малышку с вытянутой рукой, а чуть дальше, метрах в двадцати, удлиненные тела двух крокодилов.

— Нет, ты погляди на этих сволочей! — заорал Пауло.

Оба людоеда скользили по берегу, довольно медленно, перемещая то одну, то другую лапу, на каждом шагу широким движением поворачивая то вправо, то влево свои полуоткрытые пасти.

— Чего они хотят? — спросил у меня Монтань, направляя луч фонаря на них. — Почему они подошли так близко к лагерю? Разве это у них в привычке?

— Да нет, ничего подобного я еще не видел.

Пауло шумно разгребал вещи, бормоча проклятия в адрес рептилий.

— Эй, Молодой, — позвал он, — ты не мог бы мне присветить? Спасибо!

Старик вытащил динамит, взял одну шашку, после чего открыл ящик с запалами. — Го-го-го! — неприятно рассмеялся он. — Сукины дети! Сейчас я им покажу!

Он вытащил запал, старательно вставил фитиль в средину небольшого цилиндра, сунул запал в рот и хорошенько прижал зубами, чтобы фитиль не выпал. Все это он делал с явным наслаждением. После этого, он тщательно, высунув язык, распаковал динамитную шашку с одной стороны. Осторожно проделал отверстие в средине, вставил туда запал и натянул бумагу, строя при этом мину невинной девочки.

— Что, пришли просушить задницы, а? — завопил он, что было духу. — Ничего, сейчас мы их подогреем!

И он подбежал к нам, в своих кальсонах и в майке, прижимая динамитную шашку к сердцу.

— А ну подсвети-ка мне их, Малыш! Чтобы я знал, где они находятся!

Монтань направил свой фонарь на людоедов. Рептилии к этому времени приблизились к нам метра на два. В световом луче глаза их блестели словно небольшие оранжевые фонарики.

— Ховайся! — завопил Пауло.

Он поджег фитиль от горящей щепки. Раздался шипящий звук. Мы отступили и присели на корточки. Пауло, со своим высоко поднятым подбородком, с фитилем, горящим на уровне глаз, радовался словно старый любитель непристойных шуточек.

— Привет, крокодилы! — орал он. — Сегодня четырнадцатое июля! Малыш, хорошо присвети! Пущай граждане хорошенько видят, как взлетают на воздух!

Шашку он метнул движением профессионала, крокодилам под живот, а через секунду все это хозяйство взорвалось. Взрыв цвета крови. Повсюду летали шматья мяса. На нас дунуло горячим и песчаным дыханием; меня даже оглушило. Стоявший рядом со мной Пауло дико гоготал, а я его не слышал. А потом нас охватил едкий, но такой замечательный запах динамита.

* * *

Чтобы слух восстановился, понадобилось несколько минут. Потрясенный Монтань только мотал головой и смеялся.

— Здорово! Вот это демонстрация силы, Пауло!

— Благодарю, благодарю, — откланивался Пауло-Скромняга. — Уже не будут лазить по ночам и будить меня. А то, блин, уже и поспать спокойно нельзя. Блядские джунгли!

Мы поставили воду, чтобы приготовить чай «Лилипут», рассказывая при этом всякие глупости. Весь инцидент послужил всеобщему примирению, но внезапно нас заинтриговали раздающиеся вокруг глухие отзвуки и шелесты.

Монтань зажег фонарь. Шум доходил со стороны берега. Около трех десятков крокодилов — длинных, громадных, шевелящихся — шаг за шагом приближались в нашу сторону. Слева мы заметили и другие движущиеся по берегу тени. Монтань повернулся. НЕ было никаких сомнений, с той стороны тоже что-то шевелилось…

— Сматываемся! — приказал я. — Забираем только жратву и оружие! И быстро!

Перепуганная Малышка прижалась ко мне. Воздух был пропитан все более громким шелестом. Некоторых крокодилов было видно, несмотря на темноту.

— Заберите все фонари!

— Динамит у меня.

— Пошли!

И мы, как можно быстрее, побежали в направлении, противоположном реке и тому, что из нее вылезало. Малышка бежала, уцепившись пальцами в мою рубашку. Трава вокруг нас буквально шевелилась. Я никак не мог понять: сколько их было? Сто? Еще больше?

Мы добрались к подножию дерева соответствующей толщины, с в меру доступными ветками, метрах в пяти-шести над землей.

— Ну, Малышка, лезь!

Одной рукой я приподнял ее, держа под ягодицы, и подтолкнул вверх. Девушка схватилась за ствол и в пару движений добралась до ветвей. Монтань запутался, пытаясь натянуть свою повязку.

— Блин, да шевелись же ты, быстрее!

Он схватился за ствол и быстро забрался наверх. Мне казалось, что за моей спиной шевелится уже весь пляж: отзвуки ползания, шуршание песка…

— Пауло, лезь быстрее!

— Лезь ты!

— Не дури, забирайся!

Я подтолкнул Старика и схватился за дерево сразу же за ним. Забравшись наверх, он сел верхом на ветке и протянул мне руку, чтобы помочь. Я устроился рядом с Малышкой. Монтань с Пауло расположились на двух других ветвях. Я глянул вниз.

Самое времечко! Первые крокодилы были всего лишь в трех метрах от ствола. Монтань направил луч фонаря в сторону берега, и лишь тогда, вцепившись в свои ветки, мы полностью осознали степень кошмара.

Весь пляж буквально кипел чудищами. Они покрывали землю очень плотно и на огромной площади. И все крокодилы продвигались вперед тем самым странным, неспешным и уверенным шагом. Возле нашего дерева их было уже целая куча, и все они отирались о ствол. Было слышно, как щелкают страшные пасти.

Вскоре у нас под ногами их было штук пятьдесят. Малышка, втиснувшись между мною и деревом, не переставала дрожать.

— Невозможно, — бормотал Пауло. — Этого не может быть…

Могучими ударами хвостов крокодилы начали молотить по нашему дереву. Эти удары заставляли дрожать целый ствол, а Малышка тряслась еще сильнее. Точно так же, как и остальные, я желал непрерывно стрелять в эту массу, но наши ружья, пускай и очень мощные, стреляли только одиночными выстрелами. Одна пуля на тварь. Нам едва ли хватило бы припасов, чтобы очистить берег. Так что смысла это не имело. Здесь бы пригодился тяжелый пулемет, но о нем можно было только мечтать…

Затем нападающие несколько успокоились и начали отступать, явно понимая, что для них мы находились слишком высоко. В белом луче фонаря мы глядели на то, как они уничтожают наш лагерь. Сетки разлетались клочьями, от матрасов остались кусочки. Громадная куча тварей клубилась там, где я застрелил первого крокодила: мы прекрасно слышали, как хлопают челюсти во время этого отвратительного пира. С того момента, как все это началось, я инстинктивно заставлял себя сохранять хладнокровие, но теперь чувствовал, что слабею.

И все же, что здесь происходило? Откуда все эти чудища пришли? Как случилось, что они собрались напасть на нас? Какой кошмар ожидал нас?

— Невозможно… Нет, это просто невозможно… Завтра же съебываемся из этой сраной местности. Ну скажи, Элияс? Сматываемся, джунгли просто сошли с ума!

Поднималась луна, полная и белая, отбрасывая синие отблески на людоедов. Слева, довольно далеко, раздались пронзительные и перепуганные крики.

— Это один из лилипутов, — сообщил Пауло. — Поищи-ка его, Монтань.

Сноп света перемещался вправо и влево, пока не обнаружил крупное скопление крокодилов: движущуюся кучу огромных, зеленых и блестящих тел.

— Ой, блядь, ну чувак и влип! — простонал Пауло.

Крокодилы напирали, нажимая на тонкий ствол деревца, уже сгибавшегося под их весом. Вцепившись в ствол руками и ногами, подняв голову к небу, один из наших Лилипутов выл. Крокодилы находились ниже метрах в двух, и дерево, очень медленно, издавая морозящий кровь в жилах треск, склонялось все сильнее.

Трах! Оно нагнулось на добрых десять сантиметров. Лилипут отчаянно подтянулся и отчаянно замахал своими маленькими ножками, стараясь обхватить ими ствол. В невероятном усилии одно, из десятков клубящихся ниже, чудищ напряглось и скакнуло вверх, выставив морду практически вертикально. Челюсти защелкнулись буквально в паре миллиметров от кукольных ступней нашего следопыта. Мы открыли огонь.

Все так же воя, словно зарезаемый зверь, лилипут все-таки охватил ногами тоненький ствол. Ну почему несчастный выбрал именно это жалкое деревцо? С его стороны это было смертельной ошибкой. Людоеды клубились у его ног, залезая друг на друга своими страшными, змеиными и, как казалось, безразличными ко всему движениями. Их громадные туши соскальзывали с тел своих собратьев и падали на землю. Тогда они, раскрыв пасть, разглядывались по сторонам, но потом, не спеша, напирали снова. В короткое время получилось уже три, если не четыре, слоя рептилий — словно клубок покрытых гигантских змей, осклизлых, с огромными челюстями — издающих пугающие звуки.

Мы и сами с трудом удерживали равновесие, а отдача ружей желала сбросить нас вниз. Ружейные замки были уже горячими, глаза горели от пороха, плечо болело от постоянных ударов приклада. В скоростном темпе мы выпалили по десять патронов. Но, несмотря на всю силу наших ружей, всякий раз падал только один крокодил.

А дерево согнулось уже чуть ли не под прямым углом. Лилипут, спина которого свисала над пропастью, постепенно сходил с ума. Из его горла издавались панические вопли.

Пасти наиболее высоко расположившихся людоедов находились меньше чем в метре от его ягодиц. Крокодилов здесь было уже около сотни, а со стороны берега прибывали следующие — неспешные, уверенные в себе, тихие. Некоторые из них начали бить в тонкий ствол дерева хвостами, распрямляя их словно пружины. Дерево зашаталось направо и налево. Скрип! Скрип!

Стрелять я перестал. Дело было безнадежным, а мы растрачивали ценные патроны.

Лилипут замолк. Сейчас он находился на самом дне кошмара. Одна из рептилий выгнулась, резко выпрямилась и выпрыгнула вверх, выбрасывая пасть вверх, словно стрелу. Крокодил промахнулся на миллиметр, щелкнул зубами и с тихим чмоканием упал на своих родичей, после чего — уже недвижно — сполз по их телам и очутился на земле, верхом на двух вновь прибывших сородичах. Но он тут же возобновил попытку восхождения. Затем подпрыгнул еще один людоед и, не достав до цели, плюхнулся вниз. Только ужасный конец был вопросом нескольких секунд. Нашего следопыта уже не могло спасти ничто.

— Давай пристрелим его, — предложил Пауло. — Элияс, пожалуйста…

— Поздно.

Челюсти одного из чудовищ, что само было длиной метров шесть или семь, сомкнулись на пояснице нашего пигмея. На сей раз можно было слышать треск уже не зубов, а костей — чудовищный звук ломающегося леденца. Кукла-человечек разложила руки, пытаясь издать последний писк, который до нас уже не донесся, и медленно, словно в замедленной съемке, упала в самую средину кучи рептилий.

Клубок крокодилов тут же вскипел резкими движениями. Появились желтые, светлые в свете луча фонаря животы тех крокодилов, которых отбросили от пиршества мощными ударами хвостов. Время от времени на поверхности появлялись челюсти с торчавшими в зубах кровавыми клочьями. Опоздавшие прыгали, чтобы очутиться наверху кучи.

Малышка очень тихо постанывала, всхлипывая на жалостной и монотонной ноте, Я сам чувствовал во рту какой-то паршивый вкус, воистину горький.

— Погаси фонарь, Малыш! Мы знаем, что они его пожирают. Нечего глядеть, как это происходит. В конце концов, мы и так узнаем, как это оно… — попытался пошутить Пауло, только никто этого не понял. — Лучше посвети-ка сюда, я попробую накормить их черным мясцом!

Монтань направил луч на Старика. Сидя верхом на ветке, Пауло готовил динамитные шашки. У него их было полно, в куртке и в глубоких карманах штанов, которые ему удалось натянуть во всеобщей спешке. Бормоча ругательства под нос, он готовил запалы; при этом, по мере того, как в нем накапливалась злость, он ворчал все громче.

— Бедный маленький лилипутик, который ничего ни от кого не просил. Спокойно делал свое дело. И эти сволочи его сожрали! Эти гады! Эти чудовища! Червяки ёбаные! Колоды засранные! Падаль хуева!

Решительными движениями он вставлял запалы в шашки и прятал готовые снаряды по карманам. Затем он вытащил небольшой огарок свечи, зажег его, пристроил на ветке. Одним прыжком вскочил на ноги и выпрямился на своей ветви.

— А нахера вы, сволочи, сожрали моего дружка?!

Монтань направил луч света на кучу убийц, которые уже начали расползаться. Пауло вытянул руку, поджег фитиль от свечи и медленно поднял динамитную шашку.

— Хоть вкусный был мой дружбан, а, суки?!

Я с Монтанем как можно сильнее прижались к стволу; Малышку я ухватил за талию. Сейчас здесь все будет летать!..

— ТАК КАК, ВКУСНО БЫЛО?!

Полсотни крокодилов взлетело на воздух одновременно, среди чудовищного взрыва, лишившего нас слуха; зато вокруг нас начался истинный ливень кусков мяса рептилий — из разорванных, рассеченных, распоротых одним грубым и неожиданным ударом тел.

В круге света была видна лишь куча красного, подгоревшего мяса, окрашенного в отвратительный цвет и окутанного белесым дымом. А в руке Пауло шипел уже фитиль следующей шашки. Монтань переместил фонарь. Стадо чудищ отступало от места пиршества; их глаза отблескивали в ярком свете. Взрывчатка упала прямо посреди этой группы.

Взрыв; морды, лапы и куски мяса кружились над землей, летя с громадной скоростью. Пауло метнул третью шашку. Какой-то крокодил, выброшенный силой взрыва в воздух, какое-то время, казалось, недвижно висел над землей, а из разодранного брюха вылетали кишки — красно-черные в свете фонаря.

Пауло не жалел своих запасов взрывчатки. Иногда, когда слух в одном уже более-менее восстанавливался, я слышал, как он вопит:

— СВОЛОЧИ ПРОКЛЯТЫЕ!.. ВСЕ ПАДЛЫ!..

Остатки травы и горсти песка, измазанные чем-то липким и вонючим, били нам по лицу. Монтань, держа фонарь в максимально вытянутой руке, буквально приклеился к древесному стволу, ища защиты, второй рукой затыкая правое ухо. Я сам пытался зажать свое левое ухо плечом.

Я прикрывал Малышку спиной, с трудом удерживая равновесие на ветке и пытаясь хоть немного прятаться за стволом.

На какое-то время Пауло застывал на месте, затыкая пальцами уши после того, как бросал очередную шашку. Он приседал на полусогнутых ногах, словно ворон, не заботясь о какой-либо защите, ни о том, забрызгает ли его кровью. Когда раздавался грохот взрыва, он подскакивал вверх, с диким взором в глазах, и выкрикивал проклятия, всем своим естеством наслаждаясь порожденным собою же катаклизмом:

— ПАДЛЫЫИИИ!!!

Пауло потратил дюжину шашек — все, чем располагал — производя чуть ли не непрерывный взрыв. А потом воцарилась тишина.

Наше дерево вздымалось посреди обширного побоища. Монтань побледнел, словно стена. На сей раз Пауло превзошел самого себя. Мои уши, которые какое-то время переполнял неприятный свист, постепенно начали возвращать себе давние свойства.

Сидя на ветке и спустив ноги, Старик, запыхавшись, словно после страшного усилия, смеялся.

— Ежели бы хотел… изучать внутренности крокодилов, доктор… Можешь начинать… Я все приготовил…

Ногти Малышки впились мне в руку. С расширенными паникой глазами, она вслушивалась, потом прошептала:

— Послушай… Ой, ты только послушай!

Какое-то время я чувствовал в ушах вату, но потом услышал. Издали и повсюду вокруг, со стороны берега и по бокам — шелесты и шуршание. Первопроходцы уже входили на территорию побоища, где выжившие пожирали останки. Привлеченные отзвуками побоища и тоннами свежего мяса, крокодилы прибывали сотнями. Отчаявшийся Пауло опустил голову. Все его запасы динамита закончились, впрочем, тут не хватило бы и сотен килограммов.

— В заднице я их видал, — повторял он себе под носом. — В заднице…

Холодный и мертвенный свет полной луны наново залил округу. И после этого началась настоящая ночь — долгая, переполненная страхом и отвращением к тому, что происходило ниже. Холодный ветер пронзал нас до самых костей; мы стыли на своих жердочках-ветвях, а каждое движение требовало напряженного внимания.

Людоеды под нашими ногами клубились сотнями, занятые своей чудовищной обжираловкой. Монтань погасил фонарь, луч которого начал слабеть. Впрочем, мы и сами не хотели ничего видеть. Зато нам было слышно доносящееся из самого центра оргии жевание, чвакание мяса и треск переламываемых костей… Нас охватывала отвратительная вонь болота и мяса, которая вскоре сделалась совершенно невыносимой. Дышать можно было только ртом. Пауло вообще заткнул нос какой-то тряпкой.

Ветка больно впилась в тело. Рука, которой я обнимал дремлющую, отупевшую Малышку, отнялась и болела. Маленькая бедняжка, она все еще получала удары судьбы. Каким же нужно было быть придурком, чтобы притащить ее сюда…

Монтань снял свою повязку и пытался хоть чем-нибудь заняться.

— Поспать не желаешь? Я могу тебя подержать, — предложил я.

— Нет. Как только закрываю глаза, начинаю лучше слышать, и тогда мне рыгать хочется. И что дальше?

— На рассвете! — вмешался Пауло. — На рассвете все это кончится. Тогда им захочется поваляться на солнце. А мы как-нибудь найдем способ добраться до пироги и смыться отсюда.

— Сколько может быть времени?

— Не знаю. Третий час?… Самая средина ночи, до рассвета еще далеко. Господи, как болит жопа!

Минуты шли одна за другой, каждая все более тяжкая для мышц и нервов. Меня буквально разрывало желание двигаться, бегать, скакать, броситься на эти чудовища, прорубить себе путь мачете; даже если на полпути меня схватят и слопают живьем, черт с ним! главное — иметь возможность двигаться! Сама по себе опасность меня бы не остановила. Но меня замораживала сама мысль о чудовищном побоище там, внизу, о жадном чавкании этой сволочни. Закончить жизнь там, среди них? Над этим следовало подумать. Ничего, до рассвета это могло подождать. Вот тогда, если что-то пойдет не так, выдумаю, чтобы как-то пробраться к пироге.

Я пытался сконцентрироваться на возможных трассах отхода и конечных хитростях, обеспечивающих всем максимальную безопасность, а еще я размышлял над тем, на случай настоящей катастрофы, как спастись самому. Все это занимало мои мысли и помогало хоть как-то сносить течение событий.

Мне было видно, как Пауло, в темноте, осматривает поле боя, оценивает расстояния и интенсивно размышляет: он делал то же самое, что и я.

В конце концов, небо посветлело. Наступал новый день, неся с собой надежду. К нашему неописуемому облегчению, оказалось, что вся орда крокодилов отступает. Мы поняли, что большинство чудищ направляется в сторону реки. Все они были жирные, громадные, длинные как древесные стволы, минимум в пять, а чаще всего — в семь-восемь метров.

— Что, убираются? Уходят? Нет, ты мне скажи, уходят?

— Да. В этом нет сомнений. Возвращаются в реку.

Побоище опустело. Если не считать ям в земле и тысяч следов ползания — после массового убийства и пиршества ничего не осталось. Зато рептилии начали накапливаться на берегу. Сначала один скользнул в воду, затем другой. И вот они уже убираются все и со всех сторон.

Из моей груди вырвался вздох облегчения. Гады! Как же они нас достали!

— О! Глянь! Лилипутик!

Монтань показывал пальцем на отдаленную метров на сто от нас человеческую фигурку возле дерева, с которого она как раз спустилась. Ползущие неподалеку, метрах в двадцати, крокодилы не обращали на нее ни малейшего внимания. Наш проводник долго осматривался по сторонам, после чего пустился бегом к реке.

— Что он вытворяет? — буркнул Пауло. — Мы здесь! Эй, великан! Иди к нам!

Лилипут бежал, что было сил в маленьких ножках, выгнув торс назад. Вдруг он свернул, чтобы обежать место, где собрались крокодилы, и исчез чуть далее, уже на берегу.

— Он что, хочет зайти их сзади, что ли? Это сынок! Так дурацки ведет только сынок. Выходит, ночью погиб папаша… Гляди, есть!

Пигмей остановился на берегу, возле нашей пироги.

— Черт подери, что он творит!?

Тот бросился вперед, по колени в воде, держа привязанную к носу пироги веревку в руке, после чего забрался в лодку. В два прыжка он оказался возле двигателя, в то время как пирога поплыла по течению. По массе крокодилов как бы прошел импульс новой энергии. Десятки тварей, ожидавшие на берегу, вдруг вошли в воду своими неспешными, змеиными движениями. А удлиненных тел, которые уже клубились в воде — невозможно было и сосчитать.

— Они плывут к нему! — выкрикнул Монтань. — Придурок!

Пигмей выпрямился в задней части пироги, опираясь на двигатель и на борт. Он потянул за шнур стартера; маневр не удался; тогда он оглянулся и снова надел шнур.

Крокодилы подплывали к нему со всех сторон, они не спешили. Одна рептилия добралась до пироги, и та зашаталась под ударом хвоста. Пигмей отважно удерживал равновесие, изо всей силы дергая за шнур. Двигатель закашлял, но потом запустился.

— Ворюга! — завопил Пауло.

Наш следопыт какое-то время сражался с ручкой газа, но потом дал полный вперед.

— Блин, наши бивни! Наша пирога!..

Лодка стрелой преодолела метров с пятнадцать, но затем резко ударилась в мощную, темную и желтую, массу людоеда, выскочившего из воды прямо перед носом. Пирога закрутилась на месте. Из воды появился гигантский хвост и перевернул лодку. Двигатель заглох.

Пигмей появился на корпусе, цепляясь за него обеими руками. Вода вокруг него вскипела, после чего — вначале зад, а потом и передок пироги поднялись. Бедняга отчаянно пытался ползти вверх, соскальзывая по мокрому дереву. Но корпус пироги раскололся. Тогда, с визгом, он рухнул вниз, где ждали его людоеды…

* * *