Судно высадило меня в Роттердаме после приятного путешествия без каких-либо приключений. В свободное от работы время кипрские моряки играли в нарды. Поскольку кости у них уже имелись, я научил их играть в более интересную игру: в крапс. Удача сама шла в руки. Даже не пришлось обманывать, чтобы общипать их на пару сотен долларов. В Европе осень. Возвращение к цивилизации всегда приходит для меня с трудом. Слишком много людей, слишком много шума, слишком много правил. Я сразу же направился в Бордо, где всегда оживают детские воспоминания.

Именно здесь поселилась моя семья после изгнания из Марокко. Здесь же я пережил и собственные «четыреста ударов»2.

Физически я был необычайно развит для своего возраста, и полностью посвятил себя единственному интересному для себя занятию, которым в то время мог заняться, то есть — уличным приключениям. Параллельно с этим я немного походил в лицей, чтобы доставить удовольствие матери. Но это было с моей стороны единственной уступкой. Помню день экзаменов на аттестат зрелости. Я уже был шефом банды, поэтому в лицей прикатил на краденой машине, с одним из своих парней в качестве шофера.

Тогда я наделал массу глупостей, заставивших покинуть город в весьма юношеском возрасте. Следующий год я провел на Лазурном Побережье, стараясь выехать за границу. Чтобы умотать из Франции я пробовал всего.

Дважды я вступал в Иностранный Легион, записался добровольцем во время Шестидневной Войны: это же сколько неудачных попыток. В конце концов, напал на судью по делам несовершеннолетних не такого глупого, а может чуточку посимпатичнее, чем иные, который сделал необходимое, чтобы я получил паспорт. В Каннах я уселся на судно до Буэнос-Айрес — мне было всего восемнадцать; а после того — семь лет интенсивных приключений, удовольствий, путешествий. В Бордо после того возвращаюсь впервые. Интересно было бы повстречать моих давних дружков, что остались из ничего не осознающей банды пацанов, которыми мы тогда были. А прежде всего, хотелось бы увидеться с толстяком Кристианом. Его я отправился искать в баре, где чаще всего привыкли встречаться. Хозяин, толстый и усатый, никак не может остыть от изумления:

— Чарли, блин, сколько лет, сколько зим. Сидел?

— Нет.

— Смылся?

Здесь практически ничего не изменилось, и потому чувствую себя не в своей тарелке. В тех беднейших кварталах как Капус, Клобер, Сан-Мишель, где подростком я искал приключений, теперь проживают иностранцы. В каждой семье: испанской, португальской или арабской, по крайней мере один парень сидит или скрывается. Понимающее подмигивание бармена, этого старого альфонса, весь этот цирк уж слишком припоминает мне все, что я знал до того.

Это возвращение к прошлому, которое мне казалось окончательно закрытым. Перебиваю усатого, который уже начал какой-то рассказ:

— А толстый Кристиан, знаешь, где его найти?

Не прошло и часа, и я уже знаю, где искать дружка. Проживает на одной из тех грязных улочек за портом. Дом не выглядит слишком привлекательно: четырехэтажное здание, темное и пропитанное сыростью. Крис проживает на последнем этаже.

Стучу. Открывает он сам.

— Чарли!

Черт подери! Он изменился, совершенно не походит на парня, которого я знал. Толстяк Кристиан сделался просто огромным. Весит не менее центнера, черты лица сделались более грубыми. Он постарел.

Несколько неуверенно он приглашает меня зайти. Здесь опять неожиданность. Кристиан женат. В кухне знакомлюсь с его женой, брюхо которой не уступает мужниному. Но у нее имеется объяснение: она беременна.

Немного разочарованный и понимающий, что я здесь не к месту, гляжу, как Кристиан, который тоже чувствует себя не в своей тарелке, наливает анисовку. Посылая мне полные робости взгляды, он обыскивает свою засвиняченную квартиру, но, в конце концов, находит в этом бардаке две чистых рюмки. Собственно говоря, его рожа лишь немного жирноватая, осталась такой же, что и раньше, постарел он, в основном, из-за своего пуза. Когда он наконец-то садится напротив меня, я узнаю своего старого приятеля. Наша неуверенность быстро испаряется, и уже совершенно расслабившись мы выпиваем рюмку за рюмкой, вспоминая давние времена.

— Слушай, а где твой брат?

— Приказал долго жить.

Младший брат Кристиана был замечательным пацаном. Не повезло. Но чего-то стоил.

— И что случилось?

— Обрабатывал ювелира.

Он потягивает глоток анисовки, выпускает дым из своей маленькой сигары.

— Ювелир пальнул ему в спину. Целую неделю мучился в больнице.

Это удар. Первый. По мере того, как выпытываю про других членов банды, толстый Кристиан выпивает глоточек анисовки и сообщает мне приговор: умер в тюрьме или, если парню повезло, скрывается. Девушки повыходили замуж или просто исчезли.

— Только одна часто звонит мне, чтобы спросить про тебя. Это Сюзи. Видно здорово к тебе клеится, потому что всякий раз настаивает, чтобы сказал ей, где ты и что ты. Если бы я знал…

— А она уже не с малым Пейрусом?

Пейрус, это один из моих лучших дружков, он был до безумия влюблен в блондиночку Сюзи, которая считала его настолько тряпкой, что в конце концов согласилась выйти за него замуж незадолго до моего отъезда.

— Они уже не живут вместе. Она его бросила. С тех пор Пейрус стал дико закладывать за воротник; она же снова вышла замуж, вот и все.

Он наливает новую рюмку и прикуривает новую сигару. Кристиан пьет намного больше, чем раньше, но сохранил привычку прикуривать маленькие сигары «мекариллос». Он все так же делает это своеобразным движением, склонив голову над спичкой. До меня доходит, какое громадное удовольствие мне доставляет встреча с ним.

Вечером небольшая гулянка в городе, и прекрасная Сюзи ложится в мою постель.

Это красивая женщина, блондинка, высокая и элегантная, только ночь завершается фиаско. Ее вид уж слишком заставляет меня вспоминать Ранчо Пейруса, моего полного достоинств лучшего приятеля, который влюбился в нее столь сильно, что сам на этом и сгорел… Хотелось бы не встречаться с ним, чтобы не терять о нем добрых воспоминаний.

Сюзи рассказывает, что заинтересовалась мною с того времени, когда как-то вечером дал ей пинка под зад, потому что не мог вынести того, как она относится к Пейрусу. То, что какой-то парень унизил ее, в то время как все остальные стелились у ее ног, произвело на Сюзи неизгладимое впечатление.

Следующие дни — это одно сплошное разочарование. Кристиан ведет меня по старым знакомым, которые как-то устроились в жизни и погрязли в быте, либо же начали заниматься каким-то безнадежными мошенничествами, мне совершенно неинтересными. Лишь один среди них, Клод, удержался на поверхности и ведет приличную жизнь.

Но самые приятные моменты я провожу со своим старым дружком. Между рюмкой анисовки и стаканчиком вина, заставляющими меня вспомнить вкус, известный с молодости, рассказываю ему свои приключения. Как-то вечером он спрашивает:

— И что теперь?

Рассказываю ему про африканскую торговлю, про машины, про пустыню, про Африку и про забавы.

— Когда ты выезжаешь?

— На днях.

— Заработать на этом можно?

— Если сделать по-моему, то да.

— Я еду с тобой.

В принципе, эту первую ходку я хотел сделать сам. Но реакция Кристиана доставила мне удовольствие.

Ведь сколько мы натворили вместе! Про нас даже написали газетную статью, в «Зюд Ост», под названием «Начинающие гангстеры». Кристиан свой парень, отважный и настолько спокойный, что ничего, абсолютно ничего не способно выбить его из равновесия.

— А твоя жена?

Это сомнение он отметает:

— Пошла она в задницу.

Из вежливости пытаюсь за нее заступиться:

— Почему, выглядит очень даже мило.

Он какое-то время глядит на меня. Ему прекрасно известно, что я думаю о женщинах, тем более, на тему супружеской жизни.

— Чарли, не морочь мне голову. Ты же знаешь, как оно бывает. Поначалу нам здорово было в постели, мне даже нравилось… Но с тех пор, как у нее появился короед, она сделалась невыносимой. Оставляю ей все свои бабки и отправляюсь с тобой. Надо устроить себе каникулы.

* * *

На следующий день мы посещаем окрестные кладбища автомобилей, чтобы найти себе машину. Находим ее на третьем. Владелец металлолома, молодой парень, сообщает, что может продать нам «пежо 404».

— Только сразу говорю, выглядит он не совсем.

Продавец болтает с юго-западным акцентом, прямо уши болят. Он наполовину цыган, и уж наверняка — наполовину вор. Уж если сам говорит, что машина выглядит не совсем, то это означает, что она совершенно рассыпается.

«Пежо» представляет собой развалину песочного цвета, побитую и покрытую пузырями ржавчины. Крис строит из себя профи и обходит машину со всех сторон.

— Чарли, иди-ка, глянь.

В средине нет ни единой ручки, сидения дырявые, а пол вообще пропускает лучи света. Крис тянет за кусок железа, и полоса ржавой жести остается у него в руках.

Он выпрямляется, прикуривает мекарильо и резюмирует:

— Машина сыплется.

Поворачиваюсь к цыгану.

— Тачка ездит?

— Ясное дело, сам езжу на нем за покупками.

— И сколько ты за него хочешь?

— Я знаю… Шестьсот франков.

Смотрю на Кристиана и решаю:

— Берем.

— Согласен.

Цыган какое-то время пялится на меня, ничего не понимая. Он с трудом сдерживает усмешку, которую уже не скрывает, когда подаю ему две банкноты по пятьсот франков.

— На остальное загрузишь в багажник запчасти к «пежо», и еще, найди мне какой-нибудь магнитофон и кассеты.

С помощью Кристина, который особо не перетруждается, цыган заполняет багажник различными железками. Через полчаса смонтирован и магнитофон, а продавец уступает нам пару собственных кассет с «Роллингами», «Дорзами» и Дженис Джоплин.

Можно ехать. Двигатель заводится сразу же. Склонившись над открытым окном, цыган спрашивает:

— И далеко едете?

— В Африку.

— Чего?

Теперь он смеется уже открыто. Оставляем его веселиться и возвращаемся в центр Бордо. После обеда Кристиан занимается документами, регистрацией и страховкой.

Около пяти вечера отбываем на юг.

— И куда мы конкретно, Чарли?

— В Ньямей, Нигер.

— Ой, блин!..

* * *

Сегодня утром мы пересекли испанскую границу. Веду я. Чтобы поболтать со мной, Кристиану приходится задирать голову. Вскор после нашего выезда часть пола с пассажирской стороны просела, так что половина сидения свисает под машиной.

— Чарли, а скажи-ка, где этот Нигер?

— Сразу же под пустыней, после Алжира.

— Негры там есть?

— Угу.

— Такие же тупые, как те, что живут во Франции?

— Нет. Там они в своем окружении. Те, что из буша, так нормальные. А вот те, что из городов — те испорчены до мозга костей. Уж слишком любят деньги. Подражают своим колонизаторам, хотя и не следовало бы.

Крис прикуривает мекарилло и тянется рукой назад, чтобы взять какую-нибудь бутылку. У нас пара литров анисовки, коньяк, виски, бордо, а еще различные сыры. Способности Кристиана меня восхищают: пьет и пьет, а потом только отливает. С тех пор, как мы в Испании, все время жалуется, что за границей плохо естся. Кристиан никогда еще не выезжал из Франции. Что касается еды, то в Африке будет страдать.

— А это правда, что они там еще лопают друг друга?

— Бывает…

— Ой, блин…

В этом весь Кристиан. Поехал за мной, не имея ни малейшего понятия о том, куда направляется. Мы все время хохочем. С момента отъезда мы снова полностью нашли друг друга. Магнитофон, обладающий большой мощностью, орет на всю катушку. Кристиан оделся словно на дачу, весь в белом и в теннисных туфлях. На глаза он натянул небольшое соломенное сомбреро, что дополняет его внешний вид «a la mecarillo».

— А выгодно мы купили нашу тачку, а?

Действительно, машина ведет себя прекрасно. Если не считать каких-то металлических, не идентифицируемых постукиваний и сквозняка, двигатель вообще должен быть в замечательном состоянии. Работает ровненько. Я совершенно не разбираюсь в механике, Кристиан тоже. Во время стоянки, еще во Франции, он обошел машину по кругу и заявил:

— Чарли, о машине следует заботиться, подливать воды и проверять уровень масла.

— Ты думаешь?

— Уверен. А кроме того, надо наливать бензин.

После этого пару раз пнул шины и заверил, что с ними все в порядке.

Во время дорожной проверки мусорок все-таки посоветовал нам их поменять. Ездить на лысых покрышках с одной стороны опасно, а с другой запрещается. Мы заверили его, что как раз едем, чтобы заняться этим. И смылись.

* * *

У Кристиана водительские права имеются. Что же касается меня, то их вообще несколько. Некоторые просто купил, чтобы получить остальные, пришлось подсуетиться. Но о дорожных знаках я понятия не имею.

Мы едем, не останавливаясь, разве что когда Кристиану хочется отлить. Практически, за рулем все время я. В Барселоне дура-аптекарша согласилась продать нам бустай, поэтому глотаю таблетку за таблеткой.

— Что это за дрянь?

— Таблетки для похудания.

— А на кой ляд ты их принимаешь?

— В больших количествах это возбуждающее средство. Еще покруче, чем спид.

— Тогда это вообще гадость!

И он на ощупь тянется к заднему сидению, чтобы схватить какую-нибудь бутылочку.

* * *

В поездке на автомобиле через европейскую страну нет ничего интересного. Я собираюсь ехать без остановки до самого Адрара, врат той самой пустыни, в которую намереваюсь углубиться. Отсюда — это где-то пару тысяч километров. Довольно быстро мы доезжаем до Алжериас, испанского порта, где нужно садиться на паром до Марокко.

После двухчасового плавания, полностью проведенного в баре, попадаем в Сеуту. Это испанский анклав на марокканской территории. Весь город представляет собой беспошлинную зону. Кристиан восхищен оказией и пользуется ею, чтобы набрать спиртного.

Долго радость его не продолжается. Сразу же после выезда из города в длинном, грязном бараке нас ожидают марокканские таможенники. Целыми часами они заставляют ждать семьи, затаренные багажом и картонными ящиками. Эти господа постановили сделать нашу жизнь отвратительной. До бешенства меня доводит какой-то толстяк в несвежем мундире, но переполненный осознанием собственной значимости. К тому же он чертовски подозрителен, поэтому теряем с ним целый час. Он начинает тщательный досмотр, находит бутылки со спиртным и требует свою долю. Пришлось несколько отдать.

Уже с первого момента эта свинья испортила мне возвращение на родину. В Марокко я родился и провел здесь детство. От того времени у меня остались самые приятные воспоминания. Я так радовался мыслью, что снова проведу здесь несколько дней, а теперь все пошло прахом. Решаю проехать Марокко в бешенном темпе и направляюсь прямо на юг. Кристиан тоже не восхищен утратой своих бутылок, и потому все время что-то бормочет в своем кресле. Несмотря на окатившую меня волну бешенства, усиленную влиянием бустая, все же пытаюсь представить Крису иной образ Марокко. Ведь таможенники — это просто мусора. Страны третьего мира и диктаторы, которых там дочерта и еще больше, считают делом чести нарядить в мундиры самых глупых людей страны. Чем сильнее тиран, тем большими тумаками должны быть его псы. А внизу, необразованные, одураченные пропагандой простые люди могут лишь заткнуться до того времени, когда более сильный тип либо же еще больший придурок и безумец вырывает их из этой пассивности.

* * *

Пересекаем массив К'этама. Возбужденный таблетками, я не притормаживаю на серпантине горных дорог. Теперь уже начинаю испытывать побочные эффекты бустая. Шея одеревянела и болит. Все мышцы тоже застыли. Одна мысль о еде наполняет меня отвращением. Кристиан же обжирается в харчевне на обочине шоссе. Я покупаю пакетик хаша у ребят, что курят без перерыва, и без всякого удовольствия выпиваю чашку мятного чая.

А ведь так давно хотел выпить такого чая. Он принадлежит к воспоминаниям детства, проведенного в Таррудане, в пустыне марокканского юга. Одно из последних воспоминаний родом из периода объявления независимости. Мне десять лет, и я сижу под столом со своими братьями и сестрой. Снаружи все окна украшены алыми марокканскими флагами, за исключением окон нашей квартиры. Мой отец, легионер, вывесил французские национальные цвета. Сам он, с непокрытой головой и в расстегнутой рубашке, стреляет из пистолета. Мать подает ему полные обоймы и «коктейли Молотова», которые сама же и изготовила. Оба они уверены, что те придут, чтобы нас вырезать.

Кристиан, слушая мои рассказы, смеется.

— Да, что ни говори, круто тогда было.

— Последние моменты были довольно трудными. Но и те тоже были правы, что взбунтовались. Колониальная эпоха закончилась.

Повторяю ему, что марокканцы люди симпатичные, дружелюбные и очень гостеприимные. Но после тех нескольких безнадежных примеров, которые он видел своими глазами, мне не удается его убедить, и у него просто не будет оказии увидать другие.

* * *

Через Марокко проезжаем в рекордное время. Кристиан дремлет возле меня, что для меня совершенно невозможно, потому что уж слишком возбужден спидом, удерживающим меня на вершине волны.

На полном газу мчимся по дороге на Фигуиг, которая, к счастью, не слишком часто используется местными. Немногочисленные грузовики, едущие с противоположной стороны, заставляют меня съезжать на обочину, потому что дорога недостаточно широка, чтобы поместить две машины рядом. В Фигуиг въезжаем рано утром, завершаем таможенные формальности с марокканской стороны, отдаем еще пару бутылок и снова в дорогу.

По алжирской стороне перемены чувствуются сразу же. Таможенники более симпатичны, они выполняют свою работу, не ожидая от нас ничего взамен. Тем не менее, даю им пару бутылок водки. Я намереваюсь проезжать тут часто, так что следует оставить о себе самое лучшее впечатление. Алжирские шоссе намного лучше марокканских. Они широкие, а их покрытие удерживается просто замечательно. С ногой, вжимающей педаль газа на всю катушку, расстояние от Фигуига до Бчхара преодолеваем всего за час.

Тут стоянка. Кофе, бензин, пятнадцать минут отдыха. Я намереваюсь за раз преодолеть расстояние до Адрара, где начинается тракт. Вот такую я поставил перед собой цель.

Эти последние шестьсот километров — самый сложный отрезок. Мы уже подустали, и вся эта езда чертовски надоела. Перед нами развертывается шоссе, прямое до самого горизонта и одинаково широкое. Только лишь песчаные насыпи заставляют нас время от времени снижать темп. По сторонам, куда ни погляди, огромные апельсинового цвета дюны — словно на открытках. Наверняка это просто шикарный вид, только у меня нет времени им наслаждаться. Мне уже хочется ехать. С самого выезда из Франции я не сомкнул глаз, так что обязательно нужно отдохнуть. Кристиан тоже уже не выглядит так свежо, он даже перестал отзываться. Стиснув зубы, мы едем так еще несколько часов. И наконец, около семи часов, мы въезжаем в Адрар.

* * *

Дома здесь квадратные, без окон. Все стены красные, будто кровь. Городишко очень маленький. Через пару минут, на центральной площади, находим гостиницу. Номер ужасно грязный. Приказываю поменять постель.

Кристиан принимает душ. Он быстро выходит, с полотенцем, обвязанным вокруг бедер, и с вдохом громадного облегчения ложится. Моя очередь. Когда через пару минут, уже освежившись, я выхожу, Кристиан уже спит, в той же самой позиции; он даже не накрылся простынкой. Ложусь, только я еще слишком напряжен, чтобы заснуть. Понадобилось парочка самокруток из марокканского хаша, чтобы нивелировать действие спида, чтобы расслабить мышцы и наконец-то забыться во сне.

На следующее утро меня будит Кристиан. Он уже выкупался, побрился, на шее повязан платок, а на голове торчит сомбреро. Бар совершенно пуст. Один лишь официант углубился в чтение «Эль Муджахидин», местной газеты. На наш заказ он согласно кивает, но ему требуется около десяти минут, чтобы сложить сой бульварный листок и принести нам два теплых, отвратительных кофе.

Похоже, что забегаловка совершенно не процветает. Когда-то здесь было даже пристойно, вот только давно уже ею никто не занимается. А ведь мы здесь не единственные клиенты. Сегодня утром Кристиан заметил двух европейцев. Их зарегистрированный во Франции автомобиль, «ситроен мехари», припаркован на площади перед гостиницей.

Утро, но уже стоит безумная жара. Адрар — это вымерший город, во всяком случае, в это время. Здешние два — три бистро зияют пустотой. В паре лавок имеются витрины, вот только продавать нечего. Покрытые песком улицы выглядят абсолютно заброшенными. Какое-то движение еще видно на заправочных станциях, расположенных на краях единственной асфальтовой дороги. А дальше уже совсем ничего. Пустыня.

* * *

Когда мы возвращаемся в гостиницу, европейцы сидят за одним из столиков. Очень быстро знакомимся. Рене и Патрисио, оба родом из восточной Франции, собираются проехать Сахару ради спортивного интереса. В соответствии со своими привычками Кристиан развивает беседу. Практически сразу же он замечает, что я специалист по сахарским дорогам. Еще через пару минут я узнаю, что являюсь крупнейшим знатоком Африки, королем пустыни. Пока он фарширует парней всякими выдумками, я чувствую себя все хуже. Эти две с половиной тысячи километров без остановки меня ослабили. Остаток бустаи выкидываю.

В комнате воздух и не шевельнется. Принимаю душ и мокрый прыгаю в постель. Когда просыпаюсь, уже ночь. Внизу же продолжается забава. Оба туриста уже под мухой. Кристиан поставил выпивку, которую здесь не достанешь ни за какие коврижки. С ними еще кто-то. Это девушка, Моник, гражданка Люксембурга, которая приехала прямиком оттуда. Это толстушка с розовыми пухлыми щеками и грузным задом, миленькая и разговорчивая. В Люксембурге пережила короткий роман с малийским студентом и теперь едет к нему.

Понятное дело, Кристиан уже навешал лапши, что я знаток Мали. Моник спрашивает у меня:

— А не знаешь случайно Юссуфа Бодьяло?

Ради смеха прошу ее повторить имя, после чего объясняю ей, что в Мали имеется пять миллионов жителей, и что это крупная страна.

— Но не беспокойся, найдешь. Они все похожи.

Ее прекрасные глаза все равно ничего не выражают. Проходит какое-то время, пока до нее не доходит, и она не улыбается.

Заглатываю какой-то гуляш из баранины, очень жирный и очень острый, после чего покидаю их.

* * *

На следующее утро меня опять будит Кристиан; каким-то чудом у него имеется прекрасный и горячий кофе.

Он широко улыбается.

— Чарли, эти двое — это тумаки.

Он весьма обрадован. Нарассказывал им, что я знаю африканский рынок как свои пять пальцев, и что смогу им помочь, если захотят продать свой «мехари» в Нигере.

— И что они тебе сказали?

— Они заинтересовались, особенно толстяк. Задали парочку вопросов относительно нашего «пежо», но я навешал им лапши на уши. И теперь мы с ними договорились встретиться.

— Когда?

— В полдень. Нас приглашают на пикник.

Поднимаюсь, чтобы принять душ и побриться. Хорошая форма наконец-то вернулась. Пикников не люблю, но работа Кристиана меня заинтересовала. Мы едем на одной машине, если удастся подцепить вторую, то доходы соответствующим образом увеличатся. Кристиан посвистывает в своей комнате, сегодня он в самом замечательном настроении.

— А кроме того, я переспал и с этой девицей из Люксембурга.

— Оу! Хорошо было?

— Нет. Слишком пассивная. Но это неважно. Понимаешь, теперь, раз уж я действую в международном масштабе, то должен трахнуть и парочку иностранок.

Пикник имеет место проходить за пределами Адрара. Едем на «мехари» наших двух фрайеров. Моник, очень оживленная, едет с нами. Во время дороги говорит:

— Чарли, я хотела бы поехать с вами.

— Это невозможно.

Очень мягко объясняю ей, что сзади мы погрузим двухсотлитровую бочку с бензином, так что для нее места не будет. Она настаивает, потому что в алжирский грузовик садиться опасается, но я непреклонен.

Доезжаем до чего то похожего на реденькую пальмовую рощу, клочка тени посреди песков. Как я и подозревал, Рене с Патрисио являются большими специалистами по складному оборудованию. Буквально в пару минут они монтируют для нас небольшой столик со столешницей из ламината, парусиновые стулья, бидоны, пластиковые кружки. Если бы можно было бы привезти складные тарелки, они бы и их привезли. При этом они чертовски горды своим снаряжением и разыгрывают перед нами целый спектакль. Рене по отношению ко мне вообще стелится по земле. Вот этого я терпеть не могу больше всего.

Он толстый, малой и носит идиотские шорты. Работает он пожарным или что-то в этом роде. Второй, Патрисио, зарабатывает как лыжный инструктор. Работает, когда сезон, а остальную часть года вообще ничего не делает. Вот он даже мил и совершенно не считает нужным разыгрывать роль хозяина дома как его дружок.

После завершения еды пожарный убирает со стола. Термос, кофе — следует признать, что о нас здесь заботятся. Потом они вытаскивают громадную карту Сахары, на которой их трасса прочерчена карандашом, и начинают задавать вопросы.

Приглядываюсь с интересом. Впервые вижу карту пустыни. Нужно воспользоваться оказией, чтобы узнать парочку вещей, потому что единственные мои сведения взяты от Алена, того парня из Бордо, с которым познакомился в Ньямей. На каждый из моих вопросов он отвечал: «Это как два пальца об асфальт».

Кристиан тоже склонился над картой. Смотрит, куда ехать. Рене ведет пальцем по нарисованной линии. На каждом этапе вопрос.

— Чарли, ты часто проезжал через Танезруфт?

— Да.

— А вот этот песок, здесь, в точке «четыреста», тяжелый?

— Как два пальца об асфальт.

Они явно изучили свою трассу, повторяя каждый вечер.

— А Адрар Ифорасув?

— Как два пальца.

Засмотревшись в карту, Кристиан размечтался. Эти же двое тащат меня к своему «мехари». Им обязательно нужно узнать мое мнение относительно их машины и снаряжения. А барахла у них полным-полно. С собой они забрали огромное количество канистр, ящиков и всякого барахла. Новехонькие подкладки под колеса старательно прицеплены по бокам. Целость выглядит весьма элегантно.

— У вас большая нагрузка, ребята. Но «мехари» тачка хорошая.

Вспоминаю Пирожника и предупреждаю, что все время будут проблемы с резиной. Рене с огромной гордостью вытаскивает ящик с набором материалов для склеивания резины и вулканизации. Патрисио робко высказывает комментарий относительно моего автомобиля. Гляжу на него и спрашиваю, что ему не нравится в моем «пежо», после чего, поскольку пикники мне быстро надоедают, ускоряю приготовления к возвращению.

* * *

После полудня Кристиан берет машину, чтобы проехаться со своей любимой, и предлагает, при случае, сделать закупки на следующую часть пути.

— Возьми бензина. Купи двухсотлитровую бочку, залей ее и положи на заднем сидении.

— Из еды чего-нибудь покупать?

— Ага, купи немного сардин.

— А вода?

— Ага, литра три воды.

— Этого хватит?

— Конечно! Нам проехать только семьсот километров…

Завтра выезжаем. На последний ужин Кристиан вытаскивает новые бутылки спиртного. Оба наши горца возбуждены… Подобного рода пионерские вечеринки и кретинизмы, что рассказываются в подобных случаях, меня достают. Моник все так же ведет сражение за то, чтобы получить место в нашем «пежо». Она посылает мне многозначительные взгляды. Не могу удержаться, чтобы не сказать, что у нее свисает задница, а я этого терпеть не могу, после чего отправляюсь спать. На следующее утро, когда мы собираемся уезжать, меня ожидает неприятный сюрприз. Девица торчит у машины. Еще раз просит, чтобы мы ее забрали.

Проявляю терпение.

— Моник, не настаивай, будь уж так добра. Ты же видишь, что у нас нет места, так почему бы тебе не попросить горцев, у них как раз есть местечко.

У дурочки глаза на мокром месте.

— Они не хотят.

— Тогда отправляйся на грузовике.

— Не хочу.

Дамочка не хочет. Дамочка решила, что трахнуть ее должны именно мы. Перед моей машиной торчит семьдесят пять кило пассивности. Кристиан бессильно разводит руками. Что ж, я пробовал по-всякому. Сдаюсь и соглашаюсь.

* * *

Нужно пройти таможню. Это небольшой домик, красный, как и все остальные, только стоящий чуточку за городом. Напротив него площадка из утоптанной земли служит в качестве паркинга; на нем стоят два грузовика местные развалины, старые, побитые, покрытые пятнами песка, приклеившегося к капоту. Вокруг них крутится с полтора десятка мужчин из племени Тамачек, местные кочевники, один за другим разгружают мешки с товаром. Таможенники в серых, несмотря на жару застегнутых на все пуговицы мундирах, надзирают за ходом операции. После этого они открывают несколько случайно выбранных мешков; после того, как мешки разгружены — грузовик обыскивают. После того, как машины будут проверены, тамачек вновь загрузят все десять тонн товара.

В нашем случае формальности занимают меньше времени. Рене с Патрицио едут сразу же за нами. Наша пассажирка присоединяется к нам с громадным рюкзаком. Мешок весит ровно столько же, что и она, занимает столько же места. Запихиваю, насколько это мне удается над бочкой, и мы отправляемся.

* * *

Первые десять километров еду за грузовиками. Держусь за ними буквально в паре метров, поэтому мы окружены туманами пыли, вздымающейся в синее небо. Приходится закрыть окна. Без вентиляции машина быстро превращается в печку. В этом желтом тумане я ничерта не вижу, поэтому пару раз приходится резко тормозить. Моник бьется головой в переднее стекло. Колеи глубокие, и мы елозим днищем по земле.

— Кнристиан, сколько там до Реггане?

— Где-то полторы сотни километров.

Опережаю оба грузовика и теперь, когда дорога свободна, выжимаю газ до упора. Оба туриста остаются сзади.

— Моник, сдвинься, ты мне мешаешь.

«Пежо 404» машина узкая, а эта толстуха мешает мне плавно переключать скорости. Она прижимается к Кристиану, и, наконец, садится у него меж колен.

Таким образом я обретаю свободу движений, и поездка даже доставляет удовольствие. Следы шин на песке видны замечательно. Достаточно ехать прямо по ним. Если еще постараться, чтобы колеса не попадали в колеи, так все вообще просто. Из динамика визжит Дженис Джоплин, оконные стекла опущены, по машине гуляет теплый ветерок, жму газ на всю катушку…

Дорога, правда, не в самом лучшем состоянии. Иногда приходится объезжать ямы метровой длины, которые замечаю в самый последний момент. Через меньшие просто перелетаю. Автомобиль отрывается от земли. При каждом новом контакте с землей этот блядский рюкзак падает мне прямо на шею. Моник немедленно поправляет его.

По подобным дорогам я ездил уже в разных местах по всему миру, так что эта особых трудностей для меня не представляет. Единственное, немного беспокоюсь за машину, который начинает разваливаться на части на отрезках так называемой стиральной доски. К счастью подобные отрезки попадаются редко. Пару минут тряски, а потом снова показывается песок. Ладно, это два пальца об асфальт.

Иногда дорога расширяется до сотни метров. Проезжаем неподалеку от небольших групп квадратных домиков; вдалеке видны пальмы. От тракта ответвляются занесенные песком дороги, ведущие куда-то за горизонт, где наверняка расположены деревни.

Тремя часами позднее проезжаем мимо небольшого скопища красных домиков. Еще дальше виден маленький форт того же самого цвета, окруженный невысокой оградой: это Реггане.

Дамочка готовит нам бутерброды с консервированными сардинками, которые Кристиан купил в Адраре. Быстро съедаем этот ужин, дополняя печеньем, предложенным нашей пассажиркой.

Укладываемся поудобней и радуемся вечернему покою. Закат солнца, равно как и восход, это один из красивейших моментов в пустыне. Солнце творит великолепнейшую полосу разнообразнейших оттенков апельсинового цвета, сливающихся с синевой неба. Сделалось попрохладней, а с тех пор, как запрещаю Моник жаловаться на усталость, царит абсолютная тишина.

Ночь приходит буквально в десять минут. Волшебный момент испаряется. Люксембург уже спит. Мы тоже ложимся, чтобы последовать его примеру. Чуть позднее, уже поздно ночью, приезжают грузовики. Слышу какие-то отрывки разговоров между Кристианом и обоими горцами, еще голоса арабов, наконец засыпаю.

Когда же просыпаюсь, первое, что вижу — это пустыня.

* * *

Передо мной расстилается океан песка, до бесконечных пределов, плоский и без каких-либо помех. Солнечный свет уже очень яркий, но жары еще нет. Сидя на оградке, закуриваю самокрутку и вглядываюсь в этот безбрежный простор.

Ко мне присоединяется Кристиан. Обратившись к этому гигантскому океану золотого песка, натянув сомбреро на голову, он вслух формулирует свою мысль:

— Ёб твою мать…

Это не страх. Кристиан — один из храбрейших парней, которых я знаю. Это уважение. Первый раз я переехал Сахару с Мигелем. Тогда я был всего лишь пассажиром на грузовике. На сей раз с пустыней придется побороться.

— Спокуха, это как два пальца об асфальт.

Какое-то время наслаждаемся пейзажем и тишиной. За спиной понемногу начинается движение. Возвращаемся к остальным.

Грузовики и «мехари» припаркованы с другой стороны ограды. Моник готовит кофе. Сидящие рядом с ней Рене и Патрицио засыпают меня градом комментариев относительно вчерашнего переезда Оттаскиваю нашу пассажирку в сторону.

— Слушай, сегодня нам нужно будет проехать шестьсот шестьдесят кило. Моник, толстушка, будь так добра и поедь на грузовике.

— Ой, Чарли, ну прошу тебя, не надо.

Ее охватывает паника; я не настаиваю, но нужно как-то избавиться от рюкзака. Вытаскиваю его из машины и иду к грузовикам.

Водители заняты работой. Их помощники разожгли небольшие костры и готовят чай. Остальные, склонившись над машинами со снятыми капотами, проверяют двигатели.

Водитель первого грузовика, желтого «берлье», принимает меня дружески. Зовут его Валлидом; это родившийся в Париже араб лет тридцати. За похождения в Барбе его выгнали из Франции, и вот уже несколько месяцев он гоняет грузовики по Сахаре.

Проблема с рюкзаком Моник решается очень просто.

— Это твоя жена?

— Нет. Просто встретил в Адраре.

— Передок подставляет?

С того времени, как в Северную Африку начали приезжать туристы, европейская женщина для арабов — это проститутка и ничего более: идет с мужчинами в постель, хотя они ей и не мужья.

— Передай ей, чтобы ехала с нами.

Объясняю, что дамочка их боится. Он хохочет, говорит что-то по-арабски своим помощникам, чем вызывает всеобщий гогот. Они обмениваются шуточками по-арабски, делают непристойные жесты. Я оставляю их веселиться.

Второй грузовик — это оранжевый мерседес. Модель 19–24 в Африке весьма популярна. Машина ужасно перегружена. Африканские водители никогда не придерживаются норм загрузки. Раз в Европе машина может перевозить десять тонн, значит потянет и все пятнадцать.

Хозяина мерседеса зовут Аюджилом; это толстый и спокойный тип в тюрбане и в очках. Он сидит в укромном местечке на коврике и курит киф. Он предлагает мне колу, а его помощник, огромный парень из племени тамачек в грязном халате вместо бурнуса, подает мне стакан с чаем. Я дарю хозяину немного хаша. Это весьма серьезный купец в регионе между Адраром и Гао; в будущем может мне пригодиться. Разговариваем о торговле. Его заказ на запчасти весьма интересен. Обещаю все устроить во время следующей ходки. Он знает Алена и Фреда из Бордо; еще я узнаю от него, что парни сейчас в Африке: едут тем же путем, что и мы, но опережают нас на пару дней, а с ними еще какой-то третий тип.

Выездные формальности как всегда затягиваются. Алжирские власти не выпускают никого из Реггане поодиночке, только в конвое. А уже после выезда каждый делает все, что ему угодно.

* * *

Грузовики отправляются перед нами. Я приказал Моник, чтобы ее не было не видно и не слышно, так что теперь она старается занимать как можно меньше места между сиденьями. Оба горца признались, что пыль предыдущего дня их ужасно замучила. Просят у меня разрешения сегодня ехать за мной.

— Согласен, только в сотне метров сзади.

Усаживаюсь за руль. Кристиан разыгрывает небольшую комедию. Повернувшись в направлении «мехари» и оперев руки на бедра, он повторяет все мои инструкции.

— Сохраняйте дистанцию. Это крайне важно.

После чего он еще раз окидывает их машину внимательным взглядом и садится рядом со мной. На этот раз мы уже отправляемся.

А через сотню метров я зарываюсь в песке.

Я отправился по колеям грузовиков и позорно в них застряю. Чувствую, как задние колеса крутятся на месте. Переключаюсь на меньшую скорость, чтобы увеличить. Проезжаю метров десять. Уже на первой скорости. Машина стопорит. Пару раз поддаю газу. Это было ошибкой — колеса крутятся на месте и погружаются еще глубже.

Едущие за мной туристы тоже застревают. Выхожу, пинком захлопываю дверь и ору.

Долбаные кретины из грузовиков. Растрахали дорогу своими лайбами.

Подбегают Рене с Патрицио.

— Ладно, урок выкапывания из песка. Подкладки! Лопаты! Быстро!

Пока они приносят все необходимое, гляжу на дорогу перед машиной: ни в коем случае не следовало ехать по колеям. Если бы взял одну между колесами, то проехал бы. Опять же, справа тоже имеется твердая полоса дороги. Но здесь, где мы застряли, придется помучиться метров пятьдесят, пока доберешься до плотного грунта.

Показываю остальным, как убирать песок из под колес, и как ровнять грунт, чтобы уложить подкладки. Дело несложное. Они же присматриваются как ученики. Кристиан, которого я никогда не видел занимающегося каким-либо физическим трудом, дает тысячи советов и повторяет все, что я говорю. Пока те два идиота пашут, я сажусь за руль.

В песок погружаются задние колеса, иногда даже до половины. Для них необходимо устраивать наклонные плоскости, чтобы иметь возможность выехать из образовавшихся ям. Это означает работу лопатой. Рене с Патрисио, устроившись на коленях в песке, в поте чела обновляют свои саперные лопатки. Затем необходимо всунуть подкладку — лист железа шестидесятисантиметровой ширины с просверленными отверстиями — прямо под колесо.

— А теперь толкайте.

Врубаю первую скорость. Подгоняемые Кристианом оба туриста и дамочка тужатся сзади. В них бьет выбрасываемый задними колесами песок. Машина выезжает, перемещается на пару метров и снова застревает. Вот если бы набрать разгон, тогда можно было бы и проехать, но при движении с места это просто невозможно. Раз уж свернуть невозможно, остается лишь один выход: выкопать подкладки, зарывшиеся в песок при выполнении предыдущей операции, и все сначала…

Труднее всего толстяку Рене. Уже очень и очень жарко. С него градом катится пот, и я слышу, как он дышит. Патрисио покрепче. Он поднял воротник, чтобы защитить шею от солнца. Моник же сварилась.

Повторяем операцию раз пять или шесть, прежде чем «пежо» милостиво проезжает пару десятков метров, наконец-то освободившись от песчаных объятий. Высаживаюсь, ору на остальных, чтобы не ленились, и усаживаюсь за руль «мехари».

Через час подобных раскопок, когда я наконец пристраиваю «мехари» рядом с «пежо», все совершенно покрыты плотной песчаной коркой, приклеившейся к потной коже.

* * *

До меня дошло. Пустыня — это ничего особенного. Главное, не ехать по колеям, оставшимся от грузовиков. Наш тракт — это широкий коридор, обрисованный следами от колес. Если ехать сбоку, то риска и нет. Я съехал вправо метров на двести. Музыка орет на всю катушку. Моник много пьет. Она опять сидит на коленях у Кристиана, который щупает ей грудь. Ничего, это как два пальца об асфальт.

Через пару километров дорога делается уже. На земле все меньше следов. Еду дальше.

Мы поехали по параллельной дороге, которая в какой-то момент должна слиться с основным трактом. Но у меня начинают возникать сомнения. Передо мной видны только два следа. Внезапно исчезают и они. Грунт меняется. В песке полно мелких камушков. Следы совершенно незаметны. Кружу на месте, и ничего не нахожу. Гляжу на Кристиана. Его глаза спрашивают:

— Заблудился?

Отвечаю ему таким же взглядом.

Останавливаюсь. Подбегают оба кретина. На их расспросы не отвечаю, иду прямо, чтобы отыскать хоть какой-то из блядских следов. У меня за спиной Кристиан успокаивает остальных:

— Не мешайте Чарли, он обследует местность.

Нет, все-таки недаром он родился в Бордо. Слышу, как импровизирует:

— Чарли ищет, как бы срезать… Осматривается…

Я и вправду осматриваюсь, только ничего не нахожу.

В сотне метров далее какой-то след, совершенно перпендикулярный нашему маршруту. Возвращаюсь к машине и приказываю всем садиться. Трогаемся. Через километр в песке видны лишь две тонюсенькие линии, а потом вообще ничего. Я заблудился. Останавливаю машину. На сей раз парочка охвачена паникой. Мне нечего им сказать, просто отхожу, чтобы отлить. Пока я вырисовываю на песке арабески, Кристиан еще раз пытается успокоить всю компанию. Разъясняет, что я отошел подумать, потому что дело серьезное.

— Чарли хотел срезать, что сэкономило бы нам километров двести, только вот нет у него доверия к погоде.

Отвернувшись к ним спиной, я смеюсь в душе, слыша, какую лапшу он им вешает на уши. Рассказывает, будто на трассе этого среза я заметил первые признаки песчаной бури, и теперь Кристиан расстраивает эту байду, воспользовавшись небольшим облачком, проплывающим по небу. Шикарная работа, которую заканчиваю мастерски кратким:

— Ну ладно, езжайте первыми, возвращаемся на тракт.

Идея просто великолепная. Я понятия не имею, где мы находимся; у меня чувство ориентации отсутствует напрочь. Мне никогда бы не удалось найти дорогу обратно. А вот Рене за рулем своего «мехари» с этой задачей справляется великолепно.

* * *

Через парочку километров наш храбрый укротитель огня обнаруживает нормальную дорогу. Я опережаю его и вновь возглавляю экспедицию.

Нет, пустыня — это ничего сложного.

Начиная с 50-го километра тракт становится обозначенным. Через каждые десять километров стоит черная бочка; достаточно только ехать. Ребята, это ж как два пальца…

Вскоре, сопровождаемые воплями и звуками клаксона, опережаем «берлье» Валлида. Вдали перед нами видна черная точка. Это грузовик Аюджила. «Мехари» катит за нами. Мы уже как раз собираемся опередить огромный мерседес, как вдруг мой двигатель кашляет и стопорит.

Блин! Что еще за штучки?

Рене с Патрисио оскорблены. Сначала застряли в песке, затем заблудились в пустыне, теперь еще авария. Для них это уже много. Посылаю их ко всем чертям и говорю, чтобы ехали за грузовиком Аюджила. Они выбирают безопасный вариант и быстренько отъезжают. Уж слишком они боятся остаться здесь.

Чисто ради принципа Кристиан открывает крышку капота. В двигателях он разбирается точно так же, как и я, то есть абсолютно не сечет. Пару раз врубаю стартер, без результата. Моник лежит, втиснувшись в сидение. Мы застряли.

Кристиан допивает последние капли своего виски. Лично я делаю себе самокрутку. Солнце стоит в зените, и все металлические части машины просто обжигают. Вокруг нас, куда не кинешь взгляд, псок, песок и только песок. Бочка, отмечающая тракт, виднеется на горизонте маленькой черной точкой. Толстуха вылезает из машины, где делается ужасно жарко. При этом она требует воды. Ничерта, свою пайку она уже выпила. Минут десять ничего не происходит, после чего, где-то далеко сзади, слышится вой двигателя. Это грузовик Валлида. Шум двигателя усиливается, мы его даже видим, он приближается, но метрах в четырехстах справа от нас — далековато. Помогаю Моник забраться на крышу автомобиля. Она посылает сигналы с таким энтузиазмом, что железо сминается и ремонту не подлежит. Валлид нас замечает и едет в нашу сторону.

Он лишь смеется, когда я описываю ему признаки аварии, и показывает, в чем причина. Из за жары насос, поставляющий топливо в карбюратор, расширяется и блокируется. Подобное случается частенько. Счастливый тем, что может похвастаться перед Моник, Валлид исправляет все на ходу. Он окутывает насос тряпкой, поливает ее водой, после чего подсасывает бензин вручную. Завожу стартер, и двигатель заработал. Благодарю Валлида, который с великодушной миной заверяет, что ничего страшного, принимает героическую позу и возвращается к своему грузовику.

Километров через тридцать мотор снова отказывается работать. На сей раз мы видим, что у нас почти не осталось воды, буквально три четверти бутылки. А тряпка совершенно сухая. Валлид же уехал далеко вперед. Мы не подумали взять воды у него. Зато трусы у нас хоть выжимай.

Запрещаю толстухе пить, чтобы экономить воду, и теперь, каждые тридцать километров начинается поебень. Вскоре в бутылке не остается ни капли. Один раз мне удалось повторить номер, выкачав воду из опрыскивателя лобового стекла. А потом уже приходится ссать.

К счастью, Кристиан у нас в этом спец. Моя доля в этом абсолютно скромная, потому что не пью. Но даже и у Кристиана ограниченные возможности. После трех стоянок его источник иссякает. Моник поняла, что от нее требуется сделать. Она вся покрывается румянцем стыда, но не протестует. Когда я поднимаю крышку капота, до меня вдруг доходит, что операция не будет такой уж легкой. В ситуациях подобного рода мужики обладают естественным перевесом. Кристиан вместе со мной поднимает дамочку, чтобы та забралась на двигатель. Моник стонет от боли, потому что врезалась головой в крышку капота. Так, начало сделано. Кристиан пытается успокоить девицу.

— Это ничего, ничего. Ну, поставь одну ножку сюда, вторую вот тут…

— Ай!

Она обожгла ноги о двигатель. У меня появляется желание трахнуть ее крышкой по башке, но Кристиан, все время утешая толстуху, дает мне знак, чтобы я успокоился. Беру из машины тряпку, которую Кристиан подкладывает Моник под ногу.

— Ну, а теперь сливай.

Моник тупо глядит на нас скорчившись под крышкой капота. До Кристиана доходит первого.

— Хочешь, чтобы мы отвернулись?

Именно. Чтобы уважить стыдливость девицы, отступаем на пару шагов и отворачиваемся. Кристиан закуривает мекарилло, ждем. Ничего. Слышно, как она там ворочается, как стягивает штаны, минут пять уже ждем… и ничего.

— Не льется, или как?

Кристиан дергает головой.

— Нет.

— Ну ты же пила. Я сам видел, сколько выдула.

— Ну… Она уже раза три должна была слить.

— Не менее! Что она там делает, черт возьми!

— Может стесняется…

Поворачиваюсь. Сидя на корточках, с висящей в воздухе попкой, Моник представляет собой совершенно жалкий и печальный вид. Я ору на нее:

— Да ты будешь ссать или нет, ё-ка-лэ-мэ-нэ…!

Она вздрагивает и, похоже, вот-вот разревется. Кристиан кладет мне руку на плечо.

— Не так, Чарли! Не умеешь ты разговаривать с женщинами. Оставь это мне.

На его губах расцветает милая улыбочка, и он подходит к машине.

— Моник, детка, послушай меня. Слышишь?

Она кивает, шморгая носом.

— Тебе надо расслабиться. Если сейчас тебе не удастся, прийдется оставаться здесь на ночь, а то и дольше. Честное слово. Чарли, я прав?

— Ну да, дня на два.

Она кивает, на сей раз решительнее. Кристиан продолжает ее ласково убалтывать:

— Надо поспешить. А то ведь подумай, вдруг кто-то прийдет…

Девица смеется, несколько нервно, но это уже что-то, она хоть немного расслабилась.

— Ну, ты же уже большая девочка, давай, потужься, сделай нам тут большое пи-пи, доставь нам удовольствие…

На сей раз Моник смеется уже по-настоящему, звучит деликатная музыка пи-пи, но струйка брызжет… в сторону!

Мы бросаемся перед. Струя льется в самые разные стороны, только не на насос. Хватаем девицу за бедра, поворачивая ее таз таким образом, чтобы не потерять ни капельки драгоценной жидкости. Кристиан лучится от счастья.

— Шикарно! Именно так, валяй, дуй еще. Шикарно ссышь! Браво, ты у нас молоток!

Бензонасос удалось облить. Двигатель завелся. Через тридцать километров толстуха снова сидит на месте и, сжав кулаки, тужится. А на третий раз уже без наших дружеских советов ей удается нацелиться прямо на насос.

* * *

Наступила ночь, и вдали видны огни лагеря. Грузовики и туристы остановились на ночь. Жму на газ, правда, слишком сильно — и мы западаем в колее, которая неожиданно появляется перед самой машиной. Нужно толкать. Кристиан выходит, чтобы сделать автомобиль хоть немного полегче, и криками подгоняет Моник. Девица водить не умеет, так что толкать приходится ей, бедняжке. Если бы она знала…

Впрочем, даже если бы и знала, все произошло бы точно так же. К счастью, мы не застряли в песке по самые зеленые помидоры, просто днище осело на выпуклости между колеями, поэтому справляемся довольно-таки быстро.

Когда мы подъезжаем, все остальные уже устроились. Оба туриста сидят у костра вместе с Валлидом и его помощниками. Валлид спрашивает меня, были ли проблемы с его тряпкой. Отвечаю, что нет, что все пошло нормально, вот только предпочли ехать не спеша. Он угощает дамочку чаем, после чего все и начинается. Валлид разыгрывает сценку, в которой изображает из себя человека пустыни, а девица — само внимание и восхищение — прислушивается. Араб рассказывает ей о песчаных бурях, о том, как перерезают горло верблюдам, и всякие подобные истории, на которые охотно ловятся туристы. Про Барбе тут рассказывать нечего. Рене и Патрицио все еще обижены, так как уверены, что утром я просто заблудился. Говорю им, что хотелось срезать путь, что именно так я и езжу; подмигиваю Валлиду, который, из чувства реванша, подтверждает мою байду, прибавляя живописные подробности:

— Ты имеешь в виду разбойничью тропу?

— Ну да.

— О, про нее знают только настоящие профессионалы…

И это окончательно затыкает клюв пожарнику.

* * *

Пока все укладываются спать, ко мне подходит Моник, которой захотелось поговорить. С тех пор, как мы заправились, от нее несет бензином. Ужасно жарко, и в бочке с бензином давление растет, поэтому он выплескивается, как только открутишь пробку. Эта операция доверена Моник, вот она и получила струей прямо в лицо. Сейчас же она говорит мне, что очень устала. Присматриваюсь: и правда, выглядит она не самым лучшим образом. Девица мнется, переступает с ноги на ногу, после чего говорит с глуповатой улыбкой:

— Чарли, дальше я поеду на грузовике.

Храбрая девчонка! Из вежливости спрашиваю:

— Не желаешь, чтобы мы тебе расчистили местечко?

— Нет, я хочу ехать на грузовике.

— Уже их не боишься?

Взгляд, который она посылает мне в ответ, объясняет все. Любое решение будет гораздо лучшим, чем продолжение поездки с нами.

Что ж, целую ее в обе щеки и желаю приятного пути.

Помощники Валлида уже спят на своих подстилках. Сам он уже привязывает свой гамак под прицепом, когда я подхожу, чтобы переговорить. Поручаю ему заботу о девушке и прошу, чтобы он относился к ней с добром. Это все, что я могу для нее сделать.

Коротенький визит у Аюджила, который уже тоже ложится спать. Болтаем о торговле, а Кристиан в это время договаривается с туристами относительно воды. Ему удается выцыганить канистру, и мы отправляемся.

Просто мы решили ехать ночью, пользуясь прохладой, чтобы уже не иметь проблем с бензонасосом.

* * *

На рассвете проезжаем бидон V.

— Ну что, Чарли, тебе получше?

— Нет.

Приступ начался ночью. Сначала я думал, что это обычные колики, и попросил Кристиана, чтобы тот остановился. Через минут десять до меня доходит, что дело посерьезней. Мне это известно! Это не просто живот болит, это внутреннее. Пару раз в жизни меня уже так прихватывало. Последний раз это было в Пойнте Нуар, с Мигелем. Это почечные камни. Два лезвия вонзаются в мои кишки. Мне кажется, будто кто-то изнутри перепиливает мне таз.

Всего на пару минут мне делается легче, и я с трудом вползаю в машину. Только укол, то ли для снятия приступа, то ли обычный противоболевой, смог бы принести мне облегчение. Так что нет смысла торчать здесь.

Как только Кристиан заводит, мне делается хуже. Тряска автомобиля лишь увеличивает мои страдания. А дорога сделалась совершенно паршивой…

В точке 400 снова появляется песок. Кристиан пытается проезжать сложные места как можно осторожнее, но сотрясений никак не избежать. Пару раз я просил его остановиться и пытался лечь на земле, чтобы расслабиться. Но приходится ехать дальше, чтобы как можно скорее добраться до Мордж-Моктар, где можно получить помощь врача.

* * *

Я не выдержал. Пару минут назад, когда солнце только вставало, я увидал ангары Бидон V. После этого сразу же сжал плечо Кристиана, который немедленно остановился.

Лежа на песке с разложенными руками пытаюсь регулярно дышать. Если мне удастся расслабиться, боль не уйдет, но хотя бы сделается чуточку сносной. Рядом со мной Кристиан пытается сделать мне самокрутку и нервно мнет бумажку. Я же не могу даже пошевелиться. Он сует мне самокрутку в рот. Потом помогает напиться. Вода горячая, у нее металлический привкус, но пить надо, потому что именно недостаток воды и привел к приступу.

Ёб твою мать! Ну почему я обязательно должен пытаться низвергать мифы о всяких помехах и сложностях! Проклинаю себя за то, что отправился без подготовки. По крайней мере, воду пить было можно! Мне казалось, что я сверхчеловек, а вот теперь грызу землю от боли.

Проглатываю пару шариков хаша. Благодаря этому, Кристиану не прийдется делать мне самокрутки, а чувствительность к боли хоть немного уменьшится. Пока же что единственным результатом стало то, что во рту стоит ужасная сухость, и мне приходится набрать теплой воды, чтобы смыть этот отвратительный вкус.

* * *

Десять часов утра. Я чувствую себя немного лучше. Мне даже удалось приподнять голову, приходится только контролировать дыхание. Грузовики и мехари проехали где-то далеко слева. Солнце начинает припекать. К счастью, я лежу в тени, под защитой небольшого полукруглого ангара из жести, поставленного прямо в песке. Здесь таких несколько, все расположились вокруг заброшенного красного барака. Место наверняка время от времени служит сортиром, земля покрыта засохшим дерьмом. Вокруг одна только пустыня, но, тем не менее, люди приходят посрать в укромном местечке.

* * *

Полдень. Выдержать уже просто невозможно. Дерьмо привлекает мух, и целые их сотни жужжат вокруг нас. Под жестью воздух сделался горячим и душным. Необходимо сматываться отсюда.

Когда я пытаюсь подняться, боль делается ужасной, но оставаться здесь нельзя. Кристиан меня поддерживает, после чего как можно удобнее устраивает в машине. Потом заводит двигатель и мчит. Тряска машины только умножает мои страдания.

Окно открыто, и я высовываю голову в струю набегающего воздуха. Мало того, что изнутри все разрывается от боли, так еще приходится бороться с рвотой, вызванной хашем. Земля делается твердой. На километры во все стороны тянется стиральная доска, но я не кричу. Я решил не надоедать Кристиану своей болью. Дорога длится восемь часов. Это было одно из тяжелейших моих переживаний. И вот, наконец-то, Бордж-Моктар. Наступает ночь.

* * *

Военный санитар, приведенный Кристианом, готовит для меня укол морфия. Я лежу на одеяле рядом с постом; снова я не в состоянии хотя бы пошевелиться, гляжу на этого высокого алжирца, пока тот наполняет свой стеклянный шприц. Лапы у него просто громадные. Он вонзает иглу. Через минут пять боль из моего живота исчезает. Я переживаю мгновение неописуемого блаженства, а потом теряю сознание.

Ночью, разбуженный Кристианом санитар приходит сделать мне следующий укол.

Бордж-Моктар — это всего лишь парочка домов из высохшего камня, такого же серого, как и земля. Стоящие возле колодца несколько рахитичных деревьев привносят в пейзаж хоть какое-то разнообразие. На рассвете ложусь там, чтобы напиться.

Кристиан отправился купить ампулы с морфием и шприц, чтобы мы могли отправиться. Благодаря ночным уколам, боль несколько утихла, но держится по прежнему.

Заставляю себя заглотнуть пару литров болотистой воды из колодца. Это единственный способ вымыть песок, застрявший в почках. Новые порции воды мне приносят тамачеки.

* * *

Тамачеков я уже видел во время своего первого путешествия через Таманрассет, но тогда я просто не понимал, какие великолепные это люди. Их женщины невероятно красивы. Кожа у них черная, очень матовая, но зато у них очень тонкие, европейские черты лица. Когда я приглядываюсь, они смеются и пытаются скрыть лица за голубыми платками.

Но тела их ужасно стареют. Им еще нет и тридцати лет, а сами уже отяжелевшие и затасканные. Зато их девочки просто прелесть. Впрочем, все дети, несмотря на худобу, чертовски красивы. У мальчишек на голове всего один пучок волос, словно у ирокезов. Все улыбаются, все умненькие и говорят со мной на чистейшем французском языке. Меня окружило все небольшое племя, как тут вернулся Кристиан с паршивыми новостями. Санитар не желает расставаться со своими ампулами морфия. Это государственная собственность, предназначенная исключительно для использования военными.

Он падает на землю рядом со мной. Парень устал, грязен и плохо побрит, из-за жары сил у него почти что не осталось. Белый его костюм весь в пятнах и пыли.

— Вернись к нему, отведи в сторонку, поговори один на один и предложи тысячу франков. Он не откажет. Не забудь пару шприцев, вату, спирт и как можно больше ампул.

Через час он возвращается, улыбаясь от уха до уха; добычу несет под рубашкой.

— Есть шприцы, десять ампул и все остальное.

Уф! День проходит спокойно. Я из своего угла и не вылажу. Перед отъездом заглянули Валлид с Аюджилом. Моник, сияющая от счастья, влюбленная по уши, не отступает от красавчика Валлида ни на шаг.

Пополуденные часы тамачеки проводят с нами. Мы отдаем им практически все банки с сардинами, которые еще у нас остались. Нам они уже и не нужны. До Тессалит осталось сто шестьдесят километров. Я попросил отца малышни зарезать и зажарить барана. Едим, все остатки раздаем. Вместе с этим вручаю им еще и пару банкнот. Все эти люди чертовски бедны. В Алжире они укрылись изгнанные голодом. У них, в Мали, в Сахеле, все колодцы высохли, скот подыхает.

Вечером я чувствую себя чуточку полегче. Эти сто шестьдесят километров до Тессалит проедем за раз. А уже там можно будет немного и отдохнуть.

* * *

С таможенными формальностями покончено. Бордж-Моктар — это последний алжирский город. Потом еще километров с шестьдесят алжирской территории, а вот следующая сотня — это уже ничейная земля.

Кристиан садится за руль. Уже с первых километров чувствую, что боль возвращается. Чтобы предупредить несчастье, прошу Кристиана остановиться и делаю себе внутривенный укол.

Наступает ночь. Врывающийся через открытое окно воздух бодрит. Я свернул для себя какую-то тряпку в качестве подушки. Втиснувшись в сидение и выставив лицо на ветер, я чувствую себя лучше.

Меня будит голос Кристиана. За окном темнота.

— Чарли, странно…

— Что?

— Ты точно знаешь, что до Тессалит должно было быть шестьдесят километров? Мы проехали уже двести, и ничего…

— Ничего, доедем. Знаешь, все эти африканские расстояния…

Я уже полностью проснулся. Дорога хорошая, машину практически не трясет, никакой стиральной доски. Так мы едем еще с час, и только после этого во мне зародились подозрения. Неожиданно кое-что вспоминаю. Среди весьма скромных ведомостей относительно этой трассы имеется и такая: Тессалит — это гора, то есть, мы давно уже должны были ехать под гору, тем временем, за окном все плоское. Спрашиваю у Кристиана:

— А по дороге были какие-нибудь подъезды?

— Никаких.

— И развилок не было?

— Нет.

Времени на беспокойство у нас нет. Кристиан ругается, молниеносно переключается на низшую скорость. Грунт сделался мягким. Колеса скользят, он врубает первую, прибавляет газ, чтобы вырваться, только это уже не срабатывает. Мы застряли.

Выходим, чтобы оценить ситуацию. Мы засели в очень мелком песке. Я опираюсь о машину. Уж слишком я слаб, чтобы хоть что-то сделать, даже помочь Кристиану.

— Слушай, Кристиан, мы заблудились. Видимо, ты где-то повернул не туда. Но это уже завтра. Как рассветет, тогда и посмотрим.

Кристиан, свалившись прямо на песок, немедленно засыпает. Я же не могу удержаться от размышлений. У нас нет подкладок, лопат, но прежде всего — эта чертова слабость, которая не даст возможности помочь Кристиану по-настоящему. Потихоньку я засыпаю, но просыпаюсь из-за нового приступа боли на высоте таза.

— Кристиан…

Он тут же открывает глаза.

— Сделай мне укол.

Он вытаскивает все необходимое. Освещения в машине нет. Но он включает фары. Я вижу, как склонившись над капотом он неумело переламывает шейку ампулы и наполняет шприц.

— Проследи, чтобы не было воздуха.

Тот проверяет, сливает жидкость обратно в ампулу и повторяет операцию. Объясняю ему, как выпустить каплю из шприца для уверенности, что там нет ни пузырька воздуха. Боль переламывает меня напополам, я не в состоянии даже пошевелиться.

— Сделай мне укол. Сам я не справлюсь.

— Но ведь я же не умею.

Приходится собирать все силы даже для того, чтобы разговаривать. Объясняю Кристиану, как наложить жгут. Он перевязывает мне бицепс своим ремнем. Расположив руку в свете фары, сжимаю кулак, чтобы проступили вены. Кристиан своими дрожащими руками раз за разом калечит меня. У меня уже два подкожных кровоизлияния, когда — наконец-то! — ему удается попасть в вену и впрыснуть морфий. И я вновь утопаю в блаженстве.

* * *

Встаем очень рано, разбуженные восходом солнца. Просматриваем все, что у нас имеется. Коврики как-то смогут заменить подкладки, а песок прийдется выгребать тарелкой. У нас осталась только одна тарелка, остальные были выброшены между Адраром и Реггане. Кристиан делает мне еще один укол и берется за работу.

Лежа возле машины, я отбрасываю немного песка рукой, а Кристиану уже приходится заканчивать тарелкой, когда он закончил работу со своей стороны.

Мы застряли в россыпи мельчайшего песка; вокруг растут акации. Буквально сотня метров, и почва снова станет твердой. Только здесь можно будет объехать россыпь и вернуться туда, откуда приехали. Пока же повернуть нам не удается, приходится ехать прямо. Коврики позволяют продвинуться только лишь на метр за раз, а под этим солнцем наша работа превращается в крестные муки. Тем не менее, метр за метром, но мы движемся вперед.

Около девяти часов, уже совершенно обессиленные, делим последнюю банку сардин. Каждый получает по паре рыбешек и по паре глотков горячей воды.

В час дня Кристиан разбивает тарелкой заднее стекло и целых десять минут орет, проклиная весь этот бардак. Пока что мы преодолели только половину россыпи. Потом он успокаивается, садится в тени возле машины и выкуривает сигару. Затем берет тарелку и принимается за работу. Коврики долго не выдерживают. Через пару часов они совершенно рвутся по причине трения шин и ни на что не годятся. Их заменяют рубашки и пиджак, которые Кристиан брал с собой. Этот материал еще менее пригоден. Теперь за раз мы проезжаем всего лишь по пятьдесят сантиметров. Обожженный солнцем, Кристиан становится просто багровым.

Около шести часов литрами заглатываем воду, которую в иных обстоятельствах просто не взяли бы в рот, настолько она горячая, потом засыпаем. Ночью просыпаюсь от страшной боли. Кристиана будить не хочу. Трясясь всем телом, совершенно без сил, делаю себе укол в свете фар. Маленький зверек, прыжками движется вокруг меня и присматривается. Блаженство до самого утра. Кристиан не говорит ни слова. Едва проснувшись, он хватает тарелку и возвращается к работе. Наконец, после двух часов неимоверных усилий, автомобиль выезжает из россыпи. У нас почти что не осталось бензина. Эта «экскурсия» увеличила наш путь на пару сотен километров, а длительная борьба с песком сожрала массу бензина. Наши следы видны прекрасно. Кристиан едет по ним почти час.

— Здесь мы уже были.

Наконец-то мы на правильном пути.

* * *

Не прошло и пары часов, как мы добираемся до развилки дорог посреди зоны каменистого грунта, сразу же за плакатом, объявляющим, что это алжирская граница. Здесь нужно было свернуть направо. По-моему, бензина нам хватит. Это только предположение, потому что указатель давно испорчен. Еще через пару часов дорога делается уже. Автомобиль трясется на стиральной доске. Вдалеке видны горы. Дорога идет вверх, потом вниз, а вместо песка появляются черные, острые камни — до самого горизонта. Подъезжаем к Тессалит.

За пару километров перед деревушкой проезжаем через стоянки тамачеков. Дети делают нам знаки и размахивают канистрами, прося воды. Но у нас нет ни капли. Едем дальше. В Тессалит наконец-то выпиваем свое первое за бог знает сколько времени холодное пиво. Хозяин бара подает нам большие, в испарине, бутылки марки «Флаг». Парень оказался марсельцем; у него светлая кожа, а зовут его Амико. Он очень симпатичный, и наши отношения с ним сразу же складываются великолепно. В его баре, состоящем из четырех стенок из высохшей грязи и песчаным полом мы находим всех своих знакомых. Прежде всего, здесь имеются Рене с Патрисио, которые уже начали о нас беспокоиться. Кристиан тут же объясняет, что мы сделали небольшой крюк, чтобы повстречаться с парочкой клиентов, проживающих в глубине пустыни. Наличествует и Моник, ни на шаг не отступающая от двух помощников Валлида. Последний сидит не в настроении. Забывая о заветах собственной религии, он дует одно пиво за другим. Потухшим голосом он объясняет, что дамочка совершенно разохотилась и забрала у него все силы. Двое его помощников тоже на грани истощения. Валлид говорит, что многократно замечал, насколько притягательным для европейки может быть житель пустыни, но вот чтобы до такой степени, такого он не мог и представить.

* * *

Мы нанимаем обе комнатушки Амико. Грузовики и оба туриста выезжают завтра утром. Мы же решаем остаться здесь на пару дней, чтобы отдохнуть.

Валлид описывает мне остаток трассы. Имеется еще одно трудное место километрах в двухстах отсюда, зона мелкого песка, которая называется Маркуба; собственно говоря, единственная серьезная трудность на этом пути. Прежде чем бороться с ней, нужно набраться сил. Опять же, нужно позаботиться и о снаряжении. Уже этим вечером Кристиан отправился к «мехари» и конфисковал у Рене саперную лопатку. Амико считает, что какую-нибудь жесть для подкладки можно наверняка купить и на месте. На следующее утро, как и предполагалось, все выезжают. Кристиан, освеженный душем из двух ведер воды на заднем дворе Амико, имеет уже цивилизованный вид. Я тоже чувствую себя неплохо.

Тессалит — это совершенно малюсенькая деревушка, в которой около тридцати домишек, сложенных из кирпичей, изготовленных из высушенной глины; она расположена посреди холмов из черного камня, выглядящих словно угольные терриконы… Здесь, в массиве Адрару Ифорасув, мы находимся в самом сердце гор. Домишко таможенников стоит на отшибе, метрах в пятидесяти от остальных построек. От него начинается Мали. Мы находимся в Черной Африке. Хотя большинство здешних жителей — это тамачеки, но имеется и парочка чернокожих, в цветастых бубу, болтливых и постоянно жестикулирующих.

Тамачеки — выпрямленные, добродушные — значительно спокойнее.

В течение этой пары дней заботимся о себе. Прошу зарезать и зажарить парочку баранов из этих огромных, худых животных, что шатаются по всей деревушке, и мы обжираемся мясом. Амико очень хорошо готовит. Меню дополняю помидорной диетой. Помимо них свежие овощи мы покупаем у женщины в бубу, вечнро таскающей в руке старую женскую сумочку; вместе с дочками на одном дворе она ведет нечто вроде ресторана. Большие бутылки пива «Флаг» и прекрасная травка, которую продал мне Амико, окончательно делают наше пребывание здесь замечательным, хотя тяжелый, жаркий воздух переносится с трудом. А еще у меня в Тессалит завелась подружка.

* * *

Мы купили подложку под колеса, двухметровый шмат жести для грузовиков, которую пришлось разрезать пополам у соседей Амико. Это семья тамачеков, у которых есть просто замечательная дочка. У Радижах огромные черные глаза, до невозможности тонкие черты лица, а когда она смеется, ее зубы блистают белизной. На запястьях и лодыжках ног у нее серебряные браслеты. Она всегда ходит босиком, и мне приятно глядеть, как она бегает в своей беленькой детской тунике. Девочка высокая, худощавая и совершенно не выглядит на свои десять лет. Проведенные с нею мгновения придали прелести моему первому пребыванию в Тессалит.

Когда я купил жесть, она прибежала поглядеть на меня, наполовину спрятавшись за дверью своего дома. Я позвал ее, очарованный широкой, робкой улыбкой, и подарил ей банку апельсинового сока. С той поры она уже не отходила от меня ни на шаг. Радижах очень хорошо говорит по-французски, она учится в школе и, преодолев первую робость, засыпает меня градом вопросов про Францию и Европу. Ее любопытство не знает границ. Я же потрясен осмысленностью задаваемых ею вопросов.

Как-то утром я застал ее расчесывающейся на пороге дома. Заметив меня, она рассмеялась и быстренько убежала вовнутрь. Когда же вернулась, чтобы закончить свое занятие, я подарил ей зеркало заднего вида из автомобиля и расческу Кристиана. С этого момента мы становимся уже настоящими друзьями.

Вместе с Кристианом мы еще и поработали. Перед самым отъездом мы прошлись через деревушку и нанесли визит таможенникам. Их пятеро, все чернокожие с юга страны. Практически все в легких мундирах цвета хаки. Пятый в военном камуфляже, у него ботинки парашютиста и зеленый берет, чудом не сваливающийся с башки идиота. Кристиан подходит с широкой улыбкой на лице, что сразу же вызывает всеобщее веселье, и пожимает всем руки.

— Привет! Знаете, кто мы такие?

Те смеются, не понимая, что он имеет в виду. Кристиан бьет себя в грудь.

— Мы новые Деды Морозы этого тракта.

Трое кивают головами, как будто и вправду нас узнают. Объясняю им, что я крупнейший купец на пути до Таманрассет, что теперь решил перебраться сюда, и что мы станем приятелями. А приятельство означает кучу подарков. Спрашиваю, чего они желают, чтобы мы им привезли, а Кристиан с серьезнейшей миной вытаскивает из кармана маленький блокнотик, чтобы записывать их заказы. В этом нам успех обеспечен. Главный таможенник хотел бы автомобиль, вот только с деньгами у него не густо. Помимо того, он довольствовался бы и парочкой карточных колод. Причем, может быть что-то одно из двух. Второму хотелось бы иметь каталог посылочной фирмы Ля Редут; правда, он не уточняет, чего бы ему хотелось по нему заказать. Парень в камуфляже мечтает о ботинках с подошвой из слоновьей кожи, цветных, 45 размера.

После разумных заказов начинается какое-то сумасшествие. Всем хочется иметь кучу вещей, которые Кристиан скрупулезно записывает. Под конец ставлю всем пиво у Амико. Установив дружеские отношения покупаю у них на вес золота бензин, предназначенный для их служебного автомобиля, лендровера, что гниет на собственных колесах возле поста.

Заправляемся, после чего Амико дает мне целую банку от растворимого кофе великолепной малийской травки. Таможенники всем составом приходят попрощаться. Появляется и Радижах, чтобы чмокнуть меня в щечку.

* * *

Боль отступила. Сажусь за руль и мчу на всю катушку. У нас имеется бензин, вода и жареная баранина; единственным недостатком является то, что музыка уже не играет. Скорее всего, в магнитофон попал песок.

Дорога ведет через горы Адрару Ильфорасув; она извивается между огромных черных массивов. Сейчас она представляет собой последовательность поворотов, подъемов и спусков между камнями. Иногда какой-то из них торчит прямо посреди дороги, и его нужно объезжать. В других местах под колесами стиральная доска. И тогда имеется только один способ: ехать как можно быстрее.

Вообще-то я водить не люблю. Ездить по асфальту мне скучно. Песок никаких удовольствий мне не доставил. А вот на такой узкой и извилистой дороге вести автомобиль — это класс! Я все время в напряжении, помехи появляются одна за другой. Стараюсь промчаться как можно скорее мимо всего, что только выскакивает, только это меня возбуждает.

Удовольствие портит мысль осознания ущерба, который подобные части трассы доставляют машине. Первой сдается выхлопная труба. С тех пор, как мы ее потеряли, едем на реактивном снаряде, двигатели которого пашут на всю катушку. Одна за другой отвалились защитные кожухи фар, за ними последовали и сами фары. Пришлось остановиться и оборвать провода, на которых они болтались. Снизу тоже что-то сыплется, и Кристиан на своем пассажирском месте проседает все ниже. Иногда я думаю о том, а что мы будем продавать, когда удастся доехать.

Сложный отрезок продолжается еще с сотню километров, после чего грунт делается плоским. Можно видеть длинные россыпи мелкого песка, на которых растут низкие, очень сухие колючие кустарники и высокие зеленые растения, листья которых напоминают капустные. Дорога идет совершенно прямо. Это узкая полоса, по которой можно мчаться на полной скорости, словно по настоящему французскому шоссе.

* * *

Через пять часов после выезда из Тессалит проезжаем через Агуэлок, где на пару минут останавливаемся. Здесь имеется всего лишь несколько квадратных в плане домиков из высушенной на солнце грязи, населенных исключительно тамачеками. Смотрим на то, как они добывают воду из колодца. К двум веткам растущих над дырой в земле деревьев оно привязали блок из выжженной глины, и верблюд тащит веревку, к концу которой привязано ведро. Он идет прямо метров сорок, после чего возвращается, а вся история начинается сначала.

Чисто ради забавы я погнался за газелью, которая перебегала путь перед нами. Минут пятнадцать я мчался среди кустов, пытаясь поровняться с ее маленьким белым задом. Малышка лань продвигалась вперед скачками, то влево, то вправо. Догнать мне ее не удалось, уж слишком мешала растительность. Я позволил ей удрать и вернулся на тракт, который около трех часов пополудни неожиданно превратился в две громадные, глубоко вырытые в песке колеи. Согласно описанию, предоставленному мне Валлидом это Маркоуба.

В соответствии с его же советом, я съезжаю с трата вправо, чтобы там поискать более удобного проезда. Твердую основу легко распознать. Она темнее, чем россыпи нормального, темно-серого песка. Если взять достаточный разгон, то, если ехать по этим темным отрезкам, иногда можно избежать опасности увязнуть. Но это не всегда. Правда, теперь у нас имеется лопата и подложки, так что те немногочисленные случаи, когда приходится копать, выглядят просто шуткой по сравнению с предыдущим адом.

* * *

Через пятнадцать километров в Маркоуба, когда мы продирались среди невысоких кустиков, мы добираемся до зоны, оголенной буквально от всего живого. Земля здесь имеет коричнево-красный цвет и мягкая, так что создается впечатление, будто едешь по вспаханному полю. Жмем педаль газа на всю катушку. Почва достаточно мягкая, чтобы не образовывалась «стиральная доска», но в самый раз твердая, чтобы не застрять. На полной скорости добираемся до Анефис, где проводим ночь, после чего рано утром следующего дня снова выезжаем.

Десятью километрами далее пробиваем шину переднего колеса. Довольные тем, что имеется причина хоть немного расправить кости, вытаскиваем домкрат и меняем колесо, после чего до нас доходит, что запасная камера тоже дырявая. Нам просто в голову не могло прийти проверить! Каждый из нас взваливает по шине на голову, и мы возвращаемся в Анефис.

По дороге Кристиан смеется себе под нос. Но ведь тут нет ничего смешного. Чертовски жарко, и через пару километров мне уже кажется, что шина на голове весит не менее тонны.

— Что это тебе так смешно?

— Размышляю о нашей ситуации. Если бы тут проезжали какие-нибудь туристы на машине, заваленной всем необходимым инструментом, то они подумали бы, что у нас вавка в голове: выбраться в пустыню, даже не проверив запасного колеса, это ж надо такое уметь, а?

— Тебе же ведь не хотелось бы, чтобы они начали выпендриваться и насмехаться над нами, как те?

— Ясное дело, что нет, но, тем не менее…

И Кристиан снова ржет.

Я знаю, что он прав. Всегда я верил собственному счастью, и оно тоже никогда меня не подводило. Если в один прекрасный день оно меня бросит, я буду чувствовать себя ужасно одиноко, так сильно я к нему привязался.

Какой-то тип, переодетый механиком, имеющий всего пару ключей, отвертку и несколько железных прутьев, служащих ему для демонтажа шин, исправляет нам оба колеса. Пока мы ждали, его жена подавала нам одну чашку чая за другой. К машине мы вернулись с исправленными шинами на тех же головах.

* * *

Вокруг уже растут деревья. Они еще не такие уж большие, все какие-то сухие, скрюченные и не превышающие пары метров, но, в любом случае, это вам уже и не кустарники. Грунт все такой же песчаный, но мы близимся к концу пустыни. Проезжаем через деревушку тамачеков, образованную из палаток в виде навесов, закрепленных на ветках вокруг огромной ветряной турбины. Согласно информации Валлида, мы в восьми десятках километров от Гао. Дорога продолжает виться среди низких деревьев. Если не считать нескольких отрезков мягкого грунта, весь переезд — это как два пальца об асфальт. На часах уже три пополудни, когда далеко впереди замечаем цистерну на сваях, выглядывающую из-за песчаной дюны. Это водонапорная башня в Гао.

* * *

А Гао — это уже Черная Африка, совершенно миниатюрное местечко. Сначала мы проезжаем по песчаным улочкам. Дома здесь каменные, в основном коричневого цвета. На дворе ужасно влажно и жарко. Во всех затененных местечках видны группки лежащих негров, зато на рынке клубится плотно сбитая толпа. Неподалеку течет Нигер, и в его водах женщины стирают белье. Гостиница расположилась на самом берегу.

Это большое здание, построенное из бетона в африканском стиле. Бетон какой-то пожелтевший и весь поцарапанный, в самом плачевном состоянии, как и все в этих краях. Зеленые железные ставни закрыты. Сзади находится стоянка. Среди всех других машин узнаю грузовик Валлида и «мехари». Как только мы высаживаемся из «Пежо», к нам тут же подбегает кучка девиц истинное отдохновение воина. Девицы самого разного возраста, в цветастых юбках, они отпихивают друг друга, лишь бы очутиться в начале очереди ради продажи своих услуг. Кристиан просто ошарашен. Я выбираю двоих. Ту, что помоложе — для удовольствия, если можно так сказать. У большинства из них вырезаны клиторы, так что их пассивность ничем не перешибить. Поэтому старшую беру только для того, чтобы чесала мне спину.

Снимаем две комнаты со стороны террасы. Кристиан очарован, и под влиянием совершенно низких цен желающих «бум-бум» выбирает себе целых шесть подружек.

* * *

Комната совершенно паршивая, москитная сетка — ясное дело совершенно дырявая, а вентилятор слишком медлительный, чтобы это давало хоть какой-то эффект. Зато имеется ниша для душа. Через час, обмывшись от пыли, чистенький, я чувствую себя уже получше. Свое белье доверяю старшей, чтобы та постирала его в реке. Даю ей пару банкнот и спускаюсь вниз. Из комнаты Кристиана до меня доносятся окрики и взрывы смеха.

Бар располагается на первом этаже. Это большой зал с высоким потолком. Четыре вентилятора как-то перемещают застоявшийся воздух. Целую сторону зала занимает стойка. На полках бутылок совсем мало. Все четверо чернокожих официантов спят.

Здесь я обнаруживаю ребят из Бордо. Фред с Аленом с каким-то третьим парнем торчат у стойки, попивая анисовку. Встреча очень радостная. Ален, как обычно, в прекрасном настроении, постоянно похлопывает меня по плечу и представляет мне товарища:

— Это Франсис. Крупнейший альфонс в Бордо.

Похоже, что комплимент этому типу понравился. Высокий, не ниже метра девяносто, парень очень старается, чтобы я поочередно заметил и крупную печатку, которую он носит на мизинце, и широкую золотую цепочку, свисающую на левом запястье. Затем он опирается локтями о стойку, выгнувшись дугой, будто находится в ночном клубе где-нибудь в Бордо, и заказывает себе следующую порцию анисовки. Истинный цирк. Ален представляет меня как профессионала африканских дорог, и Франсис поворачивается в мою сторону.

— Так ты тоже торгуешь с черномазыми, Чарли?

Стоящий у него за спиной Ален подмигивает мне.

— Франсис едет на «Ситроене тьюб». У него талант выбирать машины.

— Ну, я умею выбирать. Не то, чтобы разбирался в механике, но нюх имеется. Достаточно мне послушать двигатель, и я уже знаю — хороший он или нет. — После этого он наклоняется ко мне: — Чарли, ты же в этом сечешь, как тут идут Ситроены?

Стоящий сзади Ален кивает головой. Я свищу.

— Ситроены? Как идут? Как пиво жарким днем!

Восхищенный моим ответом Франсис выпрямляется, размахивает печаткой, цепочкой, приглаживает волосы.

— Ну вот, терпеть не могу, если меня за идиота держат. Эти вот двое…

Он поворачивается, а те двое тут же перестают корчить рожи и принимают невинный вид.

— А эти двое приезжают ко мне в Бордо и рассказывают, что можно заработать. Все прекрасно складывается, бля. Ну ты понимаешь, В Бордо совсем уже нет жизни. С проститутками конец, бля. Нет, правда, бабцов уже невозможно удержать в кулаке, только про независимость звездят, бля. У меня их были две. Обе ушли. Лично я спокуха, ты же сам знаешь, как оно с блядями — сами же вернутся и будут еще руки лизать. А что, нет, Чарли? Пока же подыскиваю что-нибудь в своем масштабе.

Печатка, цепочка, анисовка.

— Мне говорят: бери Пежо 404, фургон. По их словам, это здесь котируется. А как только я приезжаю, 1б его мать, рынок насыщен. Черномазые захотели другого, теперь им подавай Пежо 504.

За его спиной Ален лыбится от уха до уха. Даже Фред, обычно совершенно бесстрастный за своими очками интеллектуала, усмехается краешком рта.

— Мне говорят, да успокойся с этим, это случайность, как-нибудь выкрутим. Приезжаю на 504 тачке, а этот блядский рынок, врубился, снова меняется. Чарли! Я ж теряю бабки! На этот раз посылаю всех нахрен. «Ситроен тьюб» — черномазые за него заплатят. Я же вам не фрайер.

Бедный болванчик. Достаточно того, что придет кто-то с улицы и скажет, что выбрал как следует, и парень уже поверил. Ему и не нужно больше, чтобы почувствовать себя крутым. Эти свиньи, Ален с Фредом, должны были ухохатываться с него. И они правы. Альфонсов я презираю; под маской всего своего цирка — это слабаки, которые никогда не отважатся заняться чем-то другим. Даже в бандитском мире они находятся на самом низком уровне. И подумать только: они еще называют себя мужчинами!

* * *

С ними я столкнулся очень рано.

— Малыш, ты сделал глупость. Придется заплатить штраф.

Тогда мне было всего лишь шестнадцать лет, зато у меня имелось множество дружков. Когда три альфонса прибыли на условленное место, все их три десятка лет, мышцы и грозные морды мало пригодились им против сорока пацанов, вооруженных ломами и черенками от лопат.

Выйдя из больницы, они немедленно покинули город.

* * *

К нам присоединяется Кристиан, я представляю его всем присутствующим. Остальная часть дня проходит в болтовне, обильно заливаемой малийской анисовкой. В подобном окружении звук четырех голосов, говорящих с бордоским акцентом, штука довольно неожиданная и, скорее, забавная.

Под предлогом усталости устраиваюсь в укромном местечке, в одном из очень низких пластиковых кресел, являющихся элементом меблировки зала. Через какое-то время появляется Валлид и тяжело падает в стоящее рядом с моим кресло. Рыцарь пустыни совершенно прибит. Мне этот парень нравится. С самого начала между нами протянулась ниточка симпатии. Ставлю ему выпивку Валлид выбирает анисовку, чтобы хоть чуточку поправить настроение.

— Зачем ты подкинул мне эту девицу, Чарли?

Он совершенно изменился. Куда подевался прошлый героический бедуин. Передо мною сидит парижский эмигрант, рассказывающий о пережитом кошмаре.

— Она всего меня выжала досуха, прикончила, и все время продолжала провоцировать. А потом переключилась на помощников. Их тоже выжала. Клянусь. Они не были в состоянии хоть что-нибудь делать. После этого взялась за всех пассажиров, поочередно. Кончилось тем, что все передрались…

При этом воспоминании его угнетенность усиливается до крайних пределов. Заказываю парню еще одну порцию анисовки, только ее эффект совершенно ничтожен.

— Не могу я уже… И в грузовик свой не возьму… Просто не хочу ее.

Чертова Моник! Моя храбрая девочка наконец-то развернулась. Чуть позднее ко мне приходит поплакаться в жилетку Патрицио. Бабок у него уже нет. А ведь это он финансировал закупку кемпингового оснащения и большую часть расходов путешествия. Теперь же, когда у него ничего не осталось, толстый пожарник не предложил ему даже в долг. Патрицио приходится нищенствовать.

— Все это мне уже осточертело. В Ниамей сажусь на самолет и уматываю назад. Деньги пускай мне пришлет по почте. Пускай Рене сам продает свою машину, лично мне наплевать. И мне даже будет все равно, если ты его нажучишь.

Он гораздо лучший психолог, чем мне казалось. Сейчас Рене пленен в гостинице. У нашего бравого пожарного африканский понос, он не выходит из сортира, а Патрицио никак не может решиться на то, чтобы забрать у него бумажник. Приглашаю парня на нашу пирушку. Потому что сегодня вечером в Гао состоится пирушка. Фред с Аленом решили трахнуть целое стадо девиц. За ужином Ален подговорил Франсиса, которого все мы называем Печаточником, чтобы тот рассказал нам о своих сексуальных подвигах, и тот отравил нам все удовольствие похвальбой и вульгарностью. Тем не менее — забава идет на самом высшем уровне. Если качество и оставляет кое-чего желать, то мы это возмещаем количеством. Под стенкой рядком выстроилось не менее двадцати попок. Перед глазами каждой из наших красоток мы подвесили по банкноте. Понятное дело, что Фред вооружился своим ведром и губкой и теперь подмывает им задницы. Этот странный ритуал — единственный миг, когда можно видеть, как этот тип улыбается и отпускает шуточки.

Вечеринка позволила мне познакомиться с местным альфонсом, поставляющим девочек всем белым. Это старый слепой негр, знающий Гао как свои пять пальцев. Никогда еще не случилось, чтобы он о что-то споткнулся или что-то спутал. У него удивительный дар перемещения, а к тому же — дар узнавать людей еще до того, как те даже заговорят.

Когда оргия уже хорошенько раскрутилась, я затянул пару девиц в другую комнату, забрав предназначенные для них банкноты, и без особого желания занялся этими дамочками.

* * *

Этой ночью поспать мне не удалось. В то время, как все остальные торчали в главном зале, я выбрался из гостиницы, чтобы поискать чего-нибудь поинтереснее. В одном из двух ночных заведений Гао, жарких местечках, где подают теплое спиртное, я встретил Валлида с Аюджилом. Благодаря ним, мне удалось узнать места более занимательные. Ночь мы закончили в местном публичном доме, населенном мавританскими проститутками, намного повыше классом, чем уличные «бум-бум». Успокоенный трубками с кифом, подаваемым этими светлокожими девицами, ночь я завершил долгим «тет-а-тет» с Айшей, совершенно упомрачительной высокой девушкой с кожей цвета кофе с молоком. Тело у нее — настоящая сказка. Ее я выбрал потому, что у нее ампутирована одна рука. В моем списке любовных завоеваний однорукой еще не было.

На рассвете я столкнулся с Моник. Она как раз возвращалась с какой-то африканской «вечеринки» — волосы растрепанные, но девица вся лучится радостью жизни.

Невероятно, как любовь может переменить человека. Моник совершенно изменилась. Понятное дело — не внешне, у нее все тот же обвислый зад, но со своими несовершенствами она чувствует себя превосходно.

В гостинице, где мы вместе завтракает, из нее без конца льются восхищения африканским континентом.

— Я все поняла, Чарли! Наконец-то мне удалось найти свой путь. Как только подумаю о всех этих пропащих годах в Европе…

Робкой и закомплексованной Моник нашей первой встречи уже просто не существует.

— Они так здорово меня оттрахали. Все! Они все тут просто великолепные. Чарли, наконец-то я нашла истинную жизнь.

И ни словечка о малийском женихе. Дорога к нему будет долгой. Я желаю ей счастья.

— Ну что, красотка, иди. Африка ждет тебя.

Все уже поднялись, с головами, раскалывающимися от ночных забав. У Печаточника рот не закриывается Он довел до оргазма всех этих девиц, и вы бы только слышали, как они кричали… О вырезанных клиторах ему не говорит никто.

* * *

Быстренько заглатываем завтрак и покидаем Гао. Перед нами: маленьким «мехари», «Ситроеном тьюб» Печаточника, который довольно скоро сделается собственностью ребят из Бордо, которые, в свою очередь, ведут пятитонный «ман» и «Пежо 504»; нашим разваливающимся «Пежо 404» с Кристианом и мной шестьсот километров совершенно неинтересной трассы.

Дорога стелится вдоль Нигера. На другом берегу земля красная и растет побольше деревьев. Время от времени над всем этим царствует баобаб. И непрерывно, в известных только им направлениях, перед нашими глазами перемещаются черномазые: пешком, на тележках, которые тащат серые ослики, на велосипедах. У женщин губы выкрашены в синий цвет. Ночь приходится провести в Лаббезенга, нигерийском пограничном пункте, потому что идиоты таможенники решили закрыть свое заведение. До самого утра нас атакуют комары. На полпути до Ниамей, не останавливаясь, проезжаем через Тиллабери. Двигатель нашего автомобиля, не оборудованный системой сжатия, совершенно глохнет, когда весь конвой останавливается перед домом Министра Удачного Бизнеса.

В Ниамей мы остаемся дней на десять. Наш Министр — очень гостеприимный хозяин. Он выгнал постояльцев из нескольких комнат и снабдил нас матрасами. Это максимум комфорта, который может нам предложить. Стоит жара. Дни тянутся до бесконечности.

Мой автомобиль имеет совершенно жалкий вид. Одно переднее крыло отвалилось. Все дополнительное оборудование тоже оборвалось. Самая важная штука — двигатель, считай, на последнем издыхании. Министр только смеется.

— Чарли, он в нормальном состоянии. Мы провернем хороший бизнес. А относительно ремонта, я поведу тебя к своему знакомому…

Африканские жестянщики — это гениальнейшие фальсификаторы, подделать любую штуку им ничего не стоит, поэтому дела у них идут великолепно. Дружок Министра Удачного Бизнеса — это жирный мусульманин в синем бубу. Целый день он управляет двумя десятками рабочих, которые крутятся вокруг него.

Мастерская очень большая, устроена она под голым небом. Огромная куча дверей, крышек и всяких других железяк занимает не менее половины всей площади. В уголке, под защитой жестяного навеса сидящий на корточках старый негр чистит винты и производит рессоры с прокладками из всего, что только подвернется под руку. Придерживая пальцами ног лежащие на земле железки, он колотит по ним молотком. Чтобы проследить за работой, мне приходится торчать в мастерской целый день. Моей машиной занимается целых шесть рабочих. Разобрали ее практически без инструментов. Теперь ищут по углам, чтобы собрать куски для нового капота. Время от времени на улицу высылают пацана, который притаскивает недостающие детали. Целый день они работают, затыкая дыры и паршивые соединения с помощью какой-то дряни, в которой нет ни грамма металла. Нижняя часть задней двери теперь полностью сделана из консервных банок. Остается только покраска.

На следующий день забираю свой Пежо 404, который вновь выглядит как новенький.

Продается он тоже мгновенно. Министр Удачного Бизнеса сам нашел покупателей. Это троица местных хаджи, к которым он не питает ни капли уважения, потому что они недостаточно хорошие мусульмане… В том смысле, что недостаточно щедрые.

— Завтра они придут испробовать машину и сразу же купят.

— Но ведь они сразу же поймут, что двигатель никуда не годится.

— А как же. Только сначала заплатят.

На следующий день я шоферствую во время испытательной поездки. Все три клиента одеты в белые бубу. Оказывается, что все они братья. Клювами щелкают весь день. По совету Министра я стараюсь избежать любых подъемов. В Ниамей имеется только один. Разница уровней не такая уж и большая, но достаточная, чтобы моя развалина не стронулась с места. Все три хаджи довольны и расплачиваются в тот же вечер.

Утром следующего дня они появляются, чтобы заявить протест. Министр кипит возмущением. Весь дом замирает, прислушиваясь к его бешеным крикам. Он орет на хаджи, обзывая их грязными черномазыми (что является совершенно банальным ругательством в ссорах между двумя неграми). Принимая во внимание, что в покупку машины я инвестировал шестьсот франков, то доход получаю просто сумасшедший, и это при том, что Министр оставил себе свой процент.

* * *

Сегодня утром Кристиан уезжает. Он позвонил во Францию и узнал, что жена родила дочку. Кристиан решил назвать ее Арджин. Это имя дамы треф.

Теперь следует заняться Рене, толстяком-пожарником. Он собирается продать свой «мехари», и, естественно, африканцы обдерут его как липку. Лично я предпочитаю, чтобы бабки очутились в моем кармане. Он повел себя совершенно непорядочно по отношению к Патрисио, когда между ними образовались финансовые проблемы. Пожарник — истинный жадина. У меня к нему имеются и личные счеты. В Тессалит я заметил, как он подглядывал за малышкой Радижах в интимной ситуации. Сам я влюбился в эту девочку и собираюсь на ней жениться. Так что поведение Рене меня возмутило.

Я просто терпеть его не могу, следовательно — тем хуже для него. В Африке все шулерства основаны на двух принципах. Во-первых, здесь жарко. Европейцы к этому непривычны, поэтому быстро скисают. Если дело затягивается, они слабеют. Через короткое время они готовы согласиться на все, что угодно, лишь бы уехать. Второй принцип, это их уважение к официальным документам и к мундиру. По отношению к ним они реагируют точно так же, как и у себя в стране, подчиняясь без каких-либо дискуссий. В Африке же документы ничего не значат. Да, имеются официальные книги, опять же, печати — только все это цирк. Просто негры играются в белых. Единственная польза от администрации состоит в том, чтобы набивать карманы чиновникам, которые уже сделались коррумпированными или же надеются стать такими.

* * *

Первый акт Министр взял на себя. Он согласился поискать покупателя на «мехари». Целых три раза он после полудня забирал с собой толстяка Рене для того, чтобы «исследовать рынок». На самом же деле, он просто ходил к своим знакомым попить чаю.

Все это время пожарник торчал в «мехари» на жаре и ждал, пока тот выйдет. По возвращению Министра обожженный солнцем Рене слышал от того, что данное лицо не заинтересовалось его машиной. На четвертый день подобной обработки Министр выдумывает предложение, восемь тысяч центральноафриканских франков, половину того, на что Рене рассчитывал, но теперь уже склонен согласиться.

Все эти дни Ален из Бордо ведет себя по отношению к пожарнику крайне мило. Он стучит его по плечу:

— Ну что, малыш, уже сплавил свой «мехари»?

— Да, мне предлагают за него восемь тысяч местных франков.

— Целых восемь тысяч! О! Ты здорово справляешься!

И снова похлопывание по плечу. Рене набирает уверенности в себя. Ален продолжает:

— Когда заплатишь пошлину, сможешь даже купить билет на самолет.

Пожарник изумлен. Впервые он слышит это слово. Ален объясняет, что нигерийские законы, точно так же, как и в других цивилизованных странах, запрещают продажу принадлежащих иностранцам машин с рук. Сначала необходимо заплатить пошлину.

— Сколько?

Истинное удовольствие слышать испуг в его голосе. С каменным лицом и злобно блестящими глазами Министр как бы нехотя бросает:

— Шесть с половиной тысяч франков.

* * *

На следующий день пожарник отправляется за информацией. Таможенный чиновник в заплатанном мундире вытаскивает книгу и подтверждает:

— Ситроен «мехари», шесть тысяч пятьсот франков.

Эти слова Рене добивают. Багровый, обессилевший от поноса, измученный диетой из манго и риса, Рене решает отказаться от всех предполагаемых ранее доходов. От продажи он получит всего лишь стоимость обратного авиабилета, но теперь ему на это наплевать. Вечером Министр предлагает ему выход. Он может купить у него «мехари» за полторы тысячи франков. Рене соглашается. Но мы же еще не ощипали его полностью.

Подхожу к нему.

— Послушай, пожарник, а процент Министру?

Ален хлопает его по плечу с другой стороны.

— Законно, малыш, он же работал на тебя.

— Но у меня совсем нет денег.

Поднимается Министр и начинает визжать:

— Ты что, не хочешь мне заплатить?

Рене ужасный трус. В панике он горячечно ищет выход из ситуации. Шепчу ему, чтобы оставить кемпинговое оснащение Министру, который сам разберется, что с тем делать. Вся ярость Министра исчезает как по мановению волшебной палочки. На следующий день пожарник освобождает нас от своего присутствия. Я же сую сотню заплатанному таможеннику, который ставит печать, освобождающую меня от всех пошлин. А Министр находит за пару дней уже настоящего покупателя.

* * *

Работа простая. Туристы представляют собой легкую и забавную добычу. Но вот для Печаточника следовало поискать нечто посложнее. Это идиот, но кое-какое понятие о хитростях у него имеется, потому и держится настороже. В соответствии с договоренностью, раз Ален помог мне обработать Рене, я помогаю ему в том, чтобы усыпить внимание альфонса.

Два первых акта от стандарта не отступают. Вечером Министр возвращается домой крайне радостный и окруженный группкой негритят. Он продал машины парочки из Бородо. Но вот для Печаточника у него прямо противоположные вести. Клиенты, предусмотренные им на Ситроен, уже купили себе грузовик.

— Бля, снова то же самое? Неужто вы меня имеете за идиота?

Ален притворятся озабоченным. Он буквально подавляет Печаточника сочувствием. При этом он заверяет его в том, что подобного предусмотреть было просто невозможно, и что мы сделаем все возможное, чтобы найти для него клиента. Министр соглашается включиться в поиски. Спокойно переходим ко второй части сценария. Министр приводит домой своих приятелей, которых представляет как покупателей. Ребята из Бордо и я доходим от смеха, как только остаемся одни. Но Печаточник решил не сдаваться. Черномазые, приходящие почесать себе живот во время осмотра его Ситроена, как-то не производят на нем впечатления. Он желает серьезного предложения и требует того же вслух. Мы предлагаем ему пять тысяч франков, одну восьмую от того, чего он сам ожидал, и изо всех сил тянем дело. К сегодняшнему утру он уже готов, поэтому иду переговорить с ним за завтраком. Альфонс даже не побрился.

— Франсис, послушай меня. Слишком долго это тянется.

— Бля, конечно долго. Но ведь не продавать же мне свой грузовик за пять тысяч.

И вся история начинается снова. Печатка, цепочка, негритосы, не следует принимать его за идиота.

— Франсис, могу оказать тебе услугу. Я знаю одного хаджи, у него здесь, в Ниамей, серьезный бизнес. Твой грузовик явно его заинтересует. Могу его привести.

Печаточник восхищен. Но я тут же предупреждаю его.

— Только смотри, тип богатый, а означает, что тип совершенно продажный и жесткий в делах. С ним не поторгуешься.

— Да ладно! По крайней мере, серьезный человек…

После полудня появляется мой хаджи в широком синем бубу и останавливается перед Ситроеном. На самом деле это сенегалец, алкоголик и бабник, с которым я познакомился в здешнем баре. Там же я и предложил ему подработать. Достаточно найти синее бубу и подойти к Министру. Минут пятнадцать он должен попялиться на грузовик, после чего подозвать меня жестом руки, чтобы поговорить. Только вот говорить он ничего и не должен, и вообще, держаться подальше от всего происходящего. Представление должно быть чисто визуальным.

Со своей ролью парень справляется великолепно. Как только он делает мне знак, я подхожу. Мы разговариваем. Он уходит. Я же возвращаюсь к Печаточнику.

— Он думает. Это хороший знак. Завтра придет снова.

Сцена повторяется несколько последующих дней. Печаточник теряет терпение и силы. Целый день он ничего не делает, даже бриться перестал. Одежда его теперь грязная и измятая. Время от времени он выходит из себя, выступая на пять тысяч франков, на Африку, на всех ее обитателей, после чего возвращается в тень и падает на землю.

Сидя в нашем уголке с Фредом и Аленом, мы наслаждаемся спектаклем. Ален к тому же украдкой подсыпает острые приправы и перец в тарелки Франсиса при каждой еде. Я заплатил слуге Министра, чтобы тот каждое утро включал свой транзистор на всю катушку под окном Печаточника. Все эти мелкие шалости делают наше ожидание еще более приятным. Фред же занимается тем, что беспокоит фрайера:

— Так, мне это уже осточертело. Во Франции у меня куча дел. Будем с Аленом уезжать.

— Бля, не оставите же вы меня одного посреди черномазых?

— Если не удастся продать грузовика — дело твое. У нас нет никаких причин ожидать тебя здесь.

* * *

Каждое утро, в одиннадцать, мой сенегалец проходит через двор, приглядывается к грузовику, подзывает меня, и мы переговариваемся тихими голосами.

— Ну что, Чарли, мои деньги с тобой?

— Рассчитаюсь, как только сделаешь работу.

После чего я возвращаюсь к группе зрителей и всякий раз сообщаю Печаточнику:

— Все в порядке, он почти что уже решил.

Вскоре парень уже готов. Я передал сенегальцу, что пришел день последнего акта.

По ходу всей этой комедии мой человек хорошенько поработал над собственной игрой. Теперь уже через двор он проходит медленно и с достоинством. Когда же стоит перед Ситроеном — он само воплощение суровости. Как и каждое утро, Печаточник уже на месте, с банкой пива в руке.

— Сегодня он уже решится, Франсис. Верняк!

Сенегалец поднимает руку.

— Вот, гляди, уже говорит.

Стоящий посреди двора мой человек устремляет свой взор в собравшихся. Все замолкают. Даже негритята прекращают свою игру. Сенегалец опускает руку и громко кричит:

— Две тысячи франков!

В тот же самый вечер Печаточник соглашается на первое предложение Министра и отдает свой Ситроен за пять с половиной тысяч франков.

Со вторым покончено.

И ничего особо сложного.

В Африке белый является заранее усмотренной жертвой всяческих махинаций. Уже с самого начала, сознание того, что нельзя и задницу почесать без того, чтобы за тобой не подсматривали, сразу же ставит его в невыгодное положение. Но что самое важное, сюда он приезжает со всеми своими условными рефлексами. Хотя он иногда и допускает мысль, что не каждый чиновник честен, он никак не может понять, что здесь чиновники всегда коррумпированные до мозга костей. Опять же, он уважает власти. До него не доходит, что во всех слабо развитых странах мундир, это наилучший способ воровать совершенно безнаказанно, и что из всех шакалов, которыми он окружен всегда, самым жадным является тот, кому доверено этого белого охранять.

Он просто не в состоянии представить, до какой степени все окружающие желают прибрать в свои руки его бабки. А если прибавить сюда палящее солнце, делающего белого полным тупицей, все это превращает его в идеальный материал, чтобы из него делали фрайера.

* * *

Прошло пару месяцев.

Толстый Кристиан уже вернулся на лоно семейства.

Я же проехал пустыню во всех направлениях — с севера на юг и с востока на запад. При этом я хорошо узнал три тракта, Мавританию, Гао и Там. От Нуакшотт до Тимбукту и многие другие. Я так наездился по пустыне, что наконец ее миф для меня совершенно развеялся.

Оказалось, что я искал трудностей там, где их и не было. Лишь парочка сумасшедших переездов по пескам одарило меня дрожью, необходимой для насыщения моей жажды приключений. В связи с этим, я переключаюсь на такие аспекты своего приключения с пустыней, которые приносят больший доход.

Теперь я осел в Ниамей, столице Нигера, откуда могу контролировать торговлю автомобилями во всем регионе, и в этом же году принял участие в национальном развлечении: сафари на туристов. Как раз началась демократизация путешествий в Африку и нашествие туристов, к огромному удовольствию туземцев.

Все те, кому удалось выйти целыми после переезда на машине через пустыню, малые и средние пираты, ведущие торговлю между Европой и Сахелем, все они, в конце концов, попадали ко мне. Плеяда работающих на меня загонщиков направляла будущих жертв ко мне.

Какое же это удовольствие утром, только проснувшись, увидать под собственными окнами одну или две машины, хозяева которых жарятся на солнышке, ожидая моего кивка.

* * *

Метод у меня совершенно простой. Без моего согласия на моей территории не может быть проведена какая угодно сделка. Если же кто-то, несмотря на предупреждение, это правило нарушал, то он терял все, что у него только было. Цены у меня были честными, а помимо того, каждый имел полнейшую свободу попробовать удачи в соседних краях, не далее пары сотен километров от этого места. Но легкое давление, за которым следовало разумное предложение, было достаточным для туристов, которые, измученные дорогой, чаще всего были довольны тем, что все пошло так гладко. Усложненный сценарий, парочка выкрутасов, монтаж сцен и даже, если случалась подобная необходимость, масштабный театр — все это обеспечивало мне постоянную клиентуру в среде подозрительных торговцев, продающих собственные души с той же охотой, что и свои машины. Иногда, исключительно ради удовольствия, я сам усложнял ситуацию. При этом я руководил группой негров, которым каждое утро раздавал их роли:

— Ты будешь таможенником, ты покупателем, ты механиком…

И каждый одевался соответственно. Случалось, что кто-нибудь из них полностью разбирал двигатель под предлогом необходимости какой-нибудь проверки, после чего предлагал какую-то совершенно смешную цену. Иногда, когда у меня было паршивое настроение, тогда я просто конфисковал товар у самых неприятных мне бандитов. Благодаря этому, на какое-то время у меня имелось развлечение, но при этом я узнавал и новый жизненный принцип: тяжело набивать свой карман, когда все вокруг сдыхают от голода.

Эта торговля позволила мне познать Сахель и невероятную нужду, которая там царит. В Нигер перебрались целые племена, изгнанные засухой. Я просто не мог долго выносить вида этих детей с вздувшимися животами и глазами стариков.

И я начал разделять свои гигантские прибыли в виде продовольственной помощи. Я взялся за содержание целых орд негритят, приказывал раздавать еду и лекарства в лагерях беженцев. И тут я открыл, что делание добрых дел доставляет удовольствие. Нельзя сказать, чтобы я превратился в святого, но легко заработанные деньги легко и тратятся.

* * *

В течение этого времени меня преследовал ужасный кошмар.

Мне снилось, что стою перед Небесным Трибуналом во время Страшного Суда. И вот тут случается паника. С одной стороны свидетели обвинения. С другой те, которым я изменил жизнь. Громадная толпа с лицами, искаженными ненавистью, но которых узнать не могу. Энергичные протесты моих немногочисленных сторонников заглушались воем орды, домогающейся моей шкуры, ушей и чего-то большего. Находящиеся посредине, скептично настроенные относительно такого количества накопленных страстей судьи начинают поглядывать на меня искоса.

И в этой вот ситуации, чтобы защищать собственные тылы, я решаю, с целью отработки запозданий, помочь всем этим людям. Если и существует какой-то подсчитывающий сальдо божественный судья, то я надеюсь каким-то образом свое выровнять.

К счастью, добрая старая Африка дает для этого довольно много оказий.

Но, хотя эта моя невеликая деятельность доставляла мне массу удовлетворения, она же приносила мне и массу хлопот. Не будучи таким уже совсем правым человеком, я начал раздражать тех, у кого угрызений совести было намного меньше. После нескольких повторных проблем с местными властями мне пришлось выехать, пока не стало поздно.

Пару месяцев я провел на каникулах, сначала в Западной Африке, потом в Испанской Сахаре и в Мавритании, где люди, чисто для разнообразия, дают себя обманывать сколько влезет. Мне удалось избежать обычных в подобных ситуациях обвинений в шпионстве, и я очутился на Канарских островах. И вот тут я повстречал приятеля, брата Джеки.

Он был родом из прекрасной семьи, в нем была уверенность в себе, точно так же, как и я, презирал деньги, и точно так же любил дурачиться — короче, он был идеальным товарищем. Вместе мы объехали все Канарские острова.

* * *

Я человек упрямый, и потому решил вернуться. Я еще не вытянул из Африки всего, опять же — открыл удовольствие помогать другим. На сей раз не было и речи о том, чтобы перевозить машины по тракту, в подобной деятельности для меня уже не было ничего интересного. Опять же, я никогда не занимаюсь дважды тем же самым.

Пустыня переживала начало вторжения толп туристов, жаждающих новых впечатлений. В связи с этим я выдумываю новую игру. Я становлюсь контрабандистом. При этом я несколько украшаю образ мошенника, перетаскивающего на дрожащих ногах через границу маленький чемоданчик. Мой чемодан весит несколько сотен тонн. Это конвои из пары десятков грузовиков, по самое никуда заполненных запчастями, которые я среди бела дня провожу через все африканские таможенные учреждения до самого Мали.

Ни у одной из этих развалин нет нормальных документов, ни у одного водителя нет прав, да и сам я был бы озабочен, если бы мне предложили предоставить список грузов. Таковы правила игры. Ничего легального и как можно больше народу. Чем безумнее предприятие, тем больше возбуждение, и тем сильнее мое удовольствие.

Тем, что меня увлекает в данном приключении, не является сама продажа в Черной Африке, хотя прибыли просто гигантские. Меня притягивает сама игра в прятки с властями, когда преступаешь все, даже самые элементарные законы. А кроме того, мне в удовольствие сумасшедшее предприятие, состоящее в переходе через Сахару, прежде всего — силой воли — разваливающихся грузовиков, давным-давно не ремонтированные двигатели которых в Европе просто выбросили бы на помойку.

Здесь, в любимой мною пустыне, окруженный муравейником людей, ждущих моего приказа, я чувствую себя великолепно.

Таким же самым образом, все так же раздавая часть собственных доходов, я осуществляю помощь и другим образом. Ведь чем же еще в этих недоразвитых странах является контрабандист, если не благодетелем?

В Африке просто невозможно найти автомобиль по честной цене. Пошлины на импорт невообразимо высокие, и деньги эти совершенно не служат народу. Они направляются прямиком в карманы национальных лидеров. Благодаря же мне, местный купец может основать небольшую фирму, продающую товары по доступным ценам, тем самым развивая экономику.

Не выплачивая пошлины за свои грузовики, я наверняка обворовываю правительство, только ведь чем же является в Африке государство, если не бандой взяточников, жиреющих за счет того же государства? Если бы я эти деньги заплатил, они только обогатили бы этих сволочей. А вот устраивая дела по-своему, я даю возможность всякому на моем пути, от шефа мусоров и до самого мелкого таможенника получит свою часть. От марокканской границы и до самого Мали они все жили за счет моей щедрости.

* * *

Вот почему в очередной раз я торчу в гостинице этого блядского городишки. Тонкой струйки воды, вытекающей из душа, вызывая при этом конвульсии всей канализационной системы, не хватает, чтобы разбудить меня как следует. Я совершенно отупел от вчерашних сонных порошков, от влажности воздуха и недостатка сна.

Мопти, это, несомненно, самый сложный этап путешествия. В результате какой-то аберрации, в Африке совершенно естественной, город был построен на болотах, где проживают мириады комаров. Как только сырая жара дня уступает место ночной жаре, они налетают сплоченными рядами и колоннами, уже готовые попировать. При этом они протискиваются куда угодно, так что ни травка, ни порошки не дают возможности поспать.

Гостиница, которая выглядела совершенно шикарной в течение первых недель после постройки, сегодня распадается, точно так же, как и все остальное. Эти неудобства еще сносны, если являются частью приключения. Но вот когда приключение кончается, хотелось бы иметь побольше удобств. Тем временем, это просто невозможно. Африканцы, говоря деликатно, небрежны, у них врожденный дар доведения абсолютно всего до состояния разрухи. Даже в самых дорогих гостиницах в душе редко когда имеется вода, кофе холодный, а кровати попросту ломаются.

* * *

Я присматриваюсь к тому, как Шотар, наш бухгалтер, пересчитывает гору купюр, половины которых не хватило бы для покупки мне холодного пива, товара, здесь в Мопти совершенно неведомого. Шотар опять пересчитывает доходы от нашего последнего конвоя. Работа требует тщательности и дьявольского терпения: мои клиенты почти всегда расплачиваются банкнотами мелкого достоинства, практически все это бумажки по пять малийских франков, собиравшихся всю жизнь. Кроме того, что это целая куча денег, Шотару приходится что-то делать с самыми древними и потрепанными за время хранения в укромном местечке, где они пролежали неизвестно сколько времени, прежде чем попать в мой карман.

Эта работа доводит Шотара до безумия. Он и по натуре человек нервный, никогда не может сдержать нетерпения. Шотар — это малорослый худой брюнет, у которого слегка косят глаза, что придает ему вид китайца из комиксов. Когда все идет хорошо, он расслабляется, веселится и толстеет. Но уже при первых же трудностях делается неспокойным, нервы пошаливают, и он тут же худеет. Ему еще нет и тридцати, но выглядит он стариком. В каком-то смысле, Шотар — это барометр нашего конвоя. С нами он уже с пару месяцев. Поскольку он приятель Джеки, я дал ему должность бухгалтера. Работа сложная и довольно-таки интересная, поэтому он справляется с нею великолепно. Я купил ему чемоданчик «дипломат», калькулятор и всякие другие атрибуты его профессии. И парень совершенно восхищен, имея возможность шастать по Африке, переодевшись бизнесменом. Собственно говоря, единственное, что его достает — это пересчет куч мелких малийских банкнот, только вот это уже его никогда не минует.

* * *

— Бля, неужто здесь никогда, черт подери, ничего толком не будет работать!

Это Пейрус, наш механик, сражается с душем и выходит из себя. Это мой приятель детских лет, которого я нашел в Бордо — первый муж Сюзи. Из полного достоинств малого наглеца постепенно он превратился в тряпку, не имеющего никаких амбиций пьяницу — и все по причине разочарования в любви. В течение всей поездки я запретил ему пить, и лечение пошло ему на пользу. Но вот вчера он ужрался с местными негритянками и теперь страдает последствиями.

— Чарли, 1б его мать, я тут сдохну.

Он выходит из душа и дружески хлопает Шотара по плечу; тот выпускает из рук пачку банкнот, которую только что пересчитывал.

— Ёлки-палки, хватит! Я не могу работать в таких условиях.

Пейрус не отвечает и валится на кровать, из-за чего все кучи денежных знаков грозят рассыпаться. Шотар не отзывается, видя, что Пейрус взбесился не на шутку.

У меня и самого паршивое настроение. Самое время выезжать из Мопти. После того, как пустыня заканчивается, переезд делается совершенно неинтересным, а причин тянуть резину тоже нет. Завтра мы будем в Сегу, где у меня имеется дом, и где все будет гораздо лучше.

— Ну так что, приедут эти фрайеры или нет? Что-то они, бля, не торопятся!

— Как только они приедут, Джеки нам сообщит, так что не беспокойся.

— Ну, это уж пускай они беспокоятся, разве не так? — отвечает он мне с широкой усмешкой.

«Они» — это два европейца, о которых мне сообщили, что направляются в сторону Мопти с двумя грузовиками. Мы ожидаем этих двух наглецов, которые осмелились торговать на моей территории.

В этот самый момент я слышу стук каблуков Джеки, моего дружка и сообщника. Он сует голову в дверной проем и сообщает:

— Чарли, приехали.

Через пару минут все уже одеты. Подобного рода вещами я занимаюсь лично, но все желают присутствовать на тот случай, если вдруг чего-нибудь произойдет, или же будет причина посмеяться. Мое поведение вечно смешит Джеки, да и Шотар рядом со мной может выглядеть крутым парнем без особого риска.

Перед тем, как войти в бар по-хозяйски гляжу на обе машины: небольшую красную цистерну «берлье» и грузовик для перевозки скота, которые выглядят довольно-таки неплохо. Сам я продаю исключительно развалины.

Мы заходим в бар, в то время как Пейрус поднимает крышки капотов, чтобы провести более тщательный осмотр. Я подхожу к столику европейцев, пытаясь их оценить. Два типа, лет по сорок, одеты прилично, каждый в компании своей женщины. Нормальные рожи салонных охотников за головами.

— Добрый день, разрешите?

Сажусь, не ожидая ответа. Я решил вести себя прилично. Джеки с Шотаром устраиваются за соседним столиком. Они делают вид, что нами не интересуются, но знаю, что подслушивают разговор, надеясь, что он будет забавным.

Только на этот раз свои улыбки они могут оставить при себе. Слишком долго я торчал в Мопти, так что хочу все устроить поскорее. Если я буду вести себя с ними жестко, присутствие жен заставит их сопротивляться, чтобы не потерять лица. Им бы это только навредило, а я потерял бы время. Будем надеяться, что никаких сложностей не будет.

— Меня зовут Чарли. Я вас ждал.

На меня глядят четыре пары заинтригованных глаз. Продолжаю:

— Ваши грузовики я видел. Если желаете продать их в Мали, тогда это только у меня, потому что я здесь у себя. Если продадите их самостоятельно, то испортите мне рынок, а вот это было бы нехорошо, очень нехорошо.

Оба типа напряжены. Женщины обеспокоены. Пейрус входит в зал, вытирая руки. При этом он кивает: товар хороший.

— Если желаете продать их ниже — в Того, Дагомее, Нижней Вольте — ваше дело. Мне известно, сколько вы заплатили во Франции. Знаю расходы на поездку. Пришлось поработать, так что вполне естественно, что желаете заработать. Даю вам пятьдесят тысяч французских франков за обе. А теперь выбирайте.

Становится тихо, после чего отвечает старший.

— О тебе мы слышали. Можешь дать нам пару минут подумать?

Я киваю, поднимаюсь с места и перехожу к Шотару, Джеки и Пейрусу. Они серьезны, но в глазах блестят веселые искорки. В то время как официант, высокий негр в расклешенных брюках и ботинках на слоновьей коже, приносит нам нашу ежедневную бутылку виски, за столом джентльменов кипит дискуссия.

Надеюсь, что эти два придурка согласятся. Признаюсь, что другие методы более забавны, опять же, обладают тем достоинством, что и другие могут посмеяться, но обладание властью дает нечто, доставляющее мне удовольствие: возможность быть великодушным. Я всегда оставляю возможность почетного выхода: нигде не сказано, что они получили бы цену получше, а если и так, то им пришлось бы для этого хорошенько помучаться. Так что предлагаю им, как и всем остальным, честное решение. Если они им не воспользуются — тем хуже для них.

И тем лучше для нас.

* * *

Не проходит и получаса, а договор уже заключен. Ставлю всем выпивку. Атмосфера делается полегче. Старший, высокий блондин, улыбается. Оба, похоже, довольны сделкой.

— Шотар, заплати господам.

Мой бухгалтер открывает чемоданчик и начинает пересчитывать деньги. У обоих типов дыханье спирает в зобу при виде сумм, которые мы таскаем с собой. Еще пара рюмочек, и мы выходим, чтобы еще раз глянуть на грузовички. Пейрус делает пробную поездку. Все в порядке.

Со своими контрагентами я не блефовал. Во всей зоне, которую пересекаю уже восемнадцать месяцев, от Алжира до Сегу, за единственным исключением, я подкупил всех высших чиновников из полиции и таможни. Так что у меня имеются все возможности заблокировать обе машины. Только это оружие, которым пользуюсь крайне редко, когда не остается ничего другого. Я считаю, что это слишком уж легко, да и не очень благородно.

Маленькая цистерна — это шикарный бизнес. Это старая модель с длинной мордой и лобовым стеклом, разделенным на две части. Такие грузовики наиболее подходят для здешних дорог, и в Африке пользуются успехом. Зато вторая машина — это малыш «рено», пятитонка для перевозки скота, слишком уж нежный для здешних условий.

— Шотар, садись с Джеки. Едете за нами.

* * *

Мопти — Сегу, двести километров. Дорога идет прямо и находится в довольно приличном состоянии. Уже в тридцати километрах после Мопти тракт превращается в асфальтовое шоссе. Мы едем через низину, поросшую густыми деревьями, не считая баобабов. Ночь ясная, светит сереботстая полная луна. Нас обдувает прохладный ветерок. Так ехать приятно. Перед выездом Пейрус купил в баре гостиницы ящик «Солибра», пива в бутылках по три четверти литра. Выпиваю первую, а он заканчивает уже вторую.

— Снова пьешь?

— Э… э… Это же только от жары.

Я не настаиваю. Ну как отказывать в маленьком удовольствии взрослому мужчине, к тому же еще и дружку? Опять же, мне не хочется портить этого первого «один на один» с Пейрусом.

В Бордо он был в моей банде. Только у него одного была квартира, которое вскоре сделалось нашей малиной, но прежде всего — моей. Во Франции шестидесятых годов, ханжеской и свято придерживающейся законов, не было и речи о том, чтобы одинокий малолетка снял номер в гостинице. Совершеннолетие начиналось с двадцати одного года, и эти чертовы владельцы гостиниц требовали паспорта! Мы проводили у Шотара приятные минуты; в той банде бесшабашных подростков, которую мы и составляли, он был одним из лучших.

Когда же я на пару дней возвратился в Бордо, чтобы подыскать механика для собственных конвоев, то вспомнил о нем.

Дикое разочарование. Мне казалось, что я встречу приятеля детских лет, отличного парня. Но очутился напротив пропитанной алкоголем тряпки, валяющейся на самом дне с момента расхода с Сюзи. Он прозябал в какой-то мастерской, которая даже ему и не принадлежала. Сгорбившийся, со слишком длинными волосами, скорее грязный, тип, которому я ничего не мог сказать. Когда мы вышли из бара, в котором он слишком много выпил, рассказывая мне о прошлом, то тут же начал блевать зеленой желчью в канаву.

Не знаю, почему, скорее всего, по причине старой дружбы, или же потому, что он показался мне таким потерянным, я все же предложил ему эту работу.

Он даже не стал возвращаться домой. Оставил все — свою вторую жену, с которой жил после расставания с Сюзи, ребенка — и просто уехал. Разве что позвонил из Барселоны и послал им небольшую сумму денег, которую я ему дал.

— Останешься с нами на следующие конвои?

— Ясное дело.

Он выбрасывает бутылку в окно и тут же открывает следующую.

— Знаешь, Чарли, ты спас мне жизнь. Если бы я только знал, то давно бы уже уехал. Как только подумаю, сколько времени потерял…

— А твоя вторая жена?

— Да, это проблема. Не могу же я оставить ее с малышом. Надо им как-то помочь. Пошлю ей денег.

— Об этом не беспокойся, все нормально. Какая она?

— Ну, не красавица.

— Любишь ее?

— Нет… нет…

— Ну тогда почему ты с ней?

— Сам не знаю. Знаешь, когда Сюзи ушла… Мне было паршиво. Не знаю.

Он заканчивает бутылку и — бах! — в окно, после чего тянется за следующей.

Мы снова болтаем о дружках из Бордо, после чего какое-то время мы молчим. Парень уже начинает походить на моего приятеля из давних времен, перестал пить, что принесло только пользу. Приключение с конвоем и солнце довершили остальное. Время от времени он кидает на меня взгляд и усмехается. Потом вдруг хмурится.

— Слушай, Чарли…

— Ну?

— Ведь ты же трахал Сюзи, правда?

Сюзи, прелестная блондинка. Она бросилась ко мне в постель еще тем самым вечером, когда я впервые вернулся в Бордо и отыскал толстяка Кристиана. Рассказываю все Пейрусу.

Тот открывает пиво и вздыхает.

— В принципе, мне на это наплевать. Все равно же ушла, так что…

Бедняга. Как только начинает о ней говорить, его охватывает печаль.

— Ты все еще любишь ее?

— Да.

— А придется забыть, старик.

Он смеется и трясет головой. Я не отстаю:

— Ну почему ты хочешь портить себе жизнь ради одной-единственной пизды? Ведь других вокруг сколько угодно. Вот увидишь, в Европе я познакомлю тебя с наилучшими машинами мира…

— Чарли, тут же дело не только в этом… Тут кое-что большее…

Отказываюсь от намерения объяснить ему собственную точку зрения на эти вещи. Нет никого более ослепленного, чем влюбленный тип. Раз уж он остается со мной, надеюсь, что при случае разъясню ему парочку основных истин.

Ящик с пивом во время нашего дружеской беседы постепенно пустеет. Посреди ночи мы въезжаем в Сегу. Веду Пейруса в огромное белое здание, стоящее над самой рекой.

— Это мой дом.

В этом небольшом городке я устроил свою штаб-квартиру.

Нажимаю на клаксон, и через минуту Ахмед, мой слуга, распахивает ворота. Въезд грузовиков в сад будит спящих то тут, то там людей. Вскоре нас окружает целая толпа.

— Лабес, шеф Чарли?

— Лабес, лабес.

Я придерживаюсь принципа открытых дверей. Старики, дети, инвалиды живут здесь постоянно, под опекой Ахмеда, которому оставляю необходимые средства.

Вскоре я уже засыпаю на громадной круглой кровати, которая, вместе с стерео-комплексом, составляет единственный предмет мебели моей продуваемой сквознячком комнаты на первом этаже.

* * *

Утром я чувствую себя значительно лучше. Из моих окон я вижу Африку с открыток. Пироги плывут по Нигеру, на красноватых берегах которого клубится плотная, цветастая толпа. Каждый здесь вопит, покупает, продает. Женщины с обнаженными грудями стирают в грязной воде цветные ткани.

В Африке я всегда поднимаюсь очень рано. Два первых утренних часа самые приятные. Чаще всего, я провожу их с Ахмедом, который готовит мне первый завтрак. Ахмед — это пожилой, весь сморщенный тамачек, возраст которого невозможно определить. Он сопровождал меня еще в первых конвоях, а теперь слишком постарел и занимается домом.

Сидя на корточках у пышущих жаром углей, на которых жарятся куски баранины, он расспрашивает меня про путешествие.

— А Кара, мой двоюродный брат, с ним все хорошо?

— Очень хорошо, Ахмед. Он все еще со мной.

— А Радижах? Ты уже женился на ней?

Очень скоро я войду в семью Ахмеда, потому что он дядя Радижах, малышки-тамачек, на которой я вскоре женюсь.

— Во время следующего конвоя.

Потом он рассказывает мне про все, что произошло здесь. Когда все остальные приходят где-то через час, я уже совершенно расслаблен и веду их на настоящий завтрак к своему ливанскому дружку, живущему в пятидесяти метрах.

* * *

Несколько процветающих лавок в Сегу принадлежат двум братьям, ливанцам, которые проживают здесь уже с пару лет. Ливанцев можно встретить во всех небольших африканских городах. У них талант к торговле, они трудолюбивы и умны, в связи с чем довольно быстро становятся богатыми. В Сегу один из братьев, Этьен, владеет заправкой и кинотеатром. Мы стали приятелями, и как раз ему я собираюсь предложить маленькую цистерну. Со вторым, Франсуа, у меня особых отношений не сложилось, хотя он управляет забегаловкой и гостиницей с баром, и как раз у него я традиционно завтракаю. Когда я появляюсь, он выходит, чтобы поприветствовать меня, и мы обмениваемся любезностями. Франсуа спрашивает:

— Как обычно?

— Как обычно.

Как обычно, для меня означает дюжину яиц и стейк весом не менее килограмма. Когда мне хочется больше, тогда я заказываю «дважды, как обычно». Вот такие вот трапезы входят в мое африканское пропитание. Здесь, чтобы к тебе относились уважительно, необходимо быть здоровым и много весить. В качестве торгового короля мне приходится заботиться о собственной репутации. Это причина первая, второй же причиной является то, что мой организм непрерывно сражается с мучающими меня горячками и малярией, которые непрерывно свалили бы меня с ног при первой же слабости.

Джеки единственный, кто есть столько же, сколько и я. Он родился в богатой французской семье, образование сделало из него гурмана, и поесть он умеет. Потихоньку и спокойно он поглощает пищу килограммами. Шотар обжирается, как только может. Пейрус, на которого невозможно глядеть из-за вчерашнего перепоя, ковыряет кусочек мяса и пытается вернуться в форму, поглощая кофе чашку за чашкой.

Местечко приятное и, что весьма редко, чистое. От улицы ресторан отделен решеткой. Многие, проходя по улице, заглядывают в средину — обычное африканское любопытство, и приветствуют меня веселым «День добрый, шеф Чарли!». Отвечаю каждому. Маленькие чистильщики обуви ждут, когда я их позову. Естественно, тут же и девочки. Перед решеткой нас ожидает цветастое стадо могучих попок и завлекающих улыбочек. Пейрус, который в Африке еще новичок, единственный, кто на них засматривается.

— Они вас знают, ребята. У вас такой успех?

— Да откуда там. Просто увидели грузовики, вот и все. Вместо пятерки, чтобы трахнуться, я плачу им двадцать, а то и пятьдесят франков. Понятно, что это их интересует. Так или иначе, это единственное, что привело их сюда, так что успокойся.

Даю бабам знак сматываться. Пока что мне хочется просто поесть. Мясо превосходное, с кровью.

— Впрочем, ни у одной из них нет клитора.

Пейрус, который до сих пор еще как-то жевал, с трудом сглатывает. Джеки с усмешкой рассказывает ему со всеми подробностями, как протекает операция вырезания клитора, проводимая мамочкой с помощью кухонного ножа. Пейрус исподлобья глядит на свой кровавый шмат мяса и окончательно отодвигает тарелку.

Как бы там ни было, сегодня утром мне не до амуров, потому что имеется работа.

* * *

После завтрака мы отправляемся на заправочную станцию. Жара уже начала нас доставать, поэтому все обливаемся потом. Пять работников заправки, торчащих у насосов, сообщают, что шеф у себя.

Этьен, как обычно, работает в своем офисе с кондиционером. Ему около сорока лет, у него седые волосы и начинающее выпирать брюшко; весьма симпатичный тип. Как и все ливанские христиане, он прекрасно говорит по-французски. Он уже неоднократно говорил мне о своем намерении купить цистерну, не очень большую, чтобы самому частично заниматься собственным снабжением, которое здесь всегда создает определенные проблемы. Прежде чем начинать говорить о делах, садимся с бутылками ледяного пива, чтобы поболтать о его замечательной стране.

Пользуясь тем, что у меня физиономия средиземноморского типа, я когда-то наврал ему, что моя мать родом из Бейрута. Такие вещи всегда облегчают контакты, поэтому, в зависимости от потребностей момента, я уже бывал турком, корсиканцем или же итальянцем. Еще раз выслушиваю, как он сокрушается судьбой нашей родины, разорванной жестокой войной, после чего представляю Этьену причину своего посещения:

— У меня для тебя имеется кое-что интересное: небольшая цистерна.

— Да? И какой марки?

— «Берлье». Она здесь. Если бы ты захотел глянуть…

Снова жарища. Этьен обходит грузовичок, замечает, что он не новый, но в прекрасном состоянии, после чего обращается к одному из своих негров:

— Турэ, а ну-ка проедься на ней для пробы.

Турэ это вам не просо негр. У Этьена он надзиратель, а это важная должность. Платят ему больше, чем другим, что позволяет ему обладать внешними признаками богатства. Вечная его улыбка украшена семью золотыми зубами. Жаль только, что у него не осталось денег на пополнение гардероба, потому что в кабину он садится, придерживая рукой шорты, раза в три большие, чем его размер.

Стартер, скрежет коробки передач, и семь блестящих зубов теряется в туманах пыли. Испытание проходит успешно.

— И сколько ты за нее хочешь?

— Восемьдесят тысяч франков.

Это не первая наша сделка. Я не пытаюсь получить слишком большую выгоду, а он не торгуется. После всего, он сам займется пошлинами и заплатит мне французскими франками.

— А вторую, небольшой синий «рено», видел?

— Ну да, заметил. Хорошая тачка.

Этьен на мгновение задумывается.

— А ты знаешь, возможно, что у меня на него будет покупатель. Это француз, который основал ферму возле шоссе на Зинзана. Месяц назад он хотел купить машину.

— У тебя имеется возможность с ним связаться?

— Можно будет устроить, пошлю кого-нибудь. Пообедаем вместе?

Мы как раз пьем кофе, когда — приятная неожиданность — белый фермер, которому Этьен собирался сообщать, появляется лично и весьма заинтересованный. Это коренастый бородач в шортах, в зубах на дебильной роже торчит трубка; сам он инженер-агроном или какой-то подобного типа урод.

Урод осматривает грузовик. Видно, что он разбирается в этом как свинья в апельсинах, но склонен машину взять. Я требую от него сорок тысяч франков.

— Цена хорошая. Но остаются еще таможенные формальности, месье же знает, что законы…

— Никаких проблем. Я все устрою. Приезжайте ко мне вечером, около шести. К этому времени у меня будут все необходимые бумажки.

Потом я возвращаюсь к себе. Городские улицы уже раскалены. Красная пыль, присутствующая абсолютно везде, наиболее неприятна именно в эти жаркие часы. Единственное, что остается, это воспользоваться прохладой собственного дома на время сиесты, в компании парочки захваченных по дороге черненьких попочек.

Около пяти вечера трогаюсь в путь. Предстоит устроить не очень приятные вещи — визит к господину Кретину, начальнику таможенного управления в Сегу.

Это гора черномазого сала, жирная и продажная. При этом он сознательно ездит по Сегу на самой последней модели «Мерседеса». В Мали таможенный начальник означает одно: массу бабок, а точнее — богатство и немереная талия. Я его терпеть не могу, он же меня просто ненавидит. Мне он нужен, чтобы освобождать мо товары от пошлин, ибо, выполняя все законы, мне бы пришлось платить бешенные деньги. Я же ему нужен для того, чтобы поддерживать соответствующий жизненный уровень.

Я посещаю его в его конторе, пустой и грязной комнате, в которой он тиранит своих подчиненных. Сейчас он, одетый в голубое бубу, лежит, разлившись в огромном кресле и немилосердно потея, несмотря на вентилятор. Я сажусь напротив.

— Ну чего, толстяк, как дела?

Он терпеть не может, когда я обращаюсь к нему подобным образом и тоном. Здесь его уважают, и мое сознательное пренебрежение доводит его до бешенства. На запястьях он таскает кучу золотого лома: часы, цепочки, браслетки — и все это максимальных размеров.

— У меня все хорошо. Чего ты хочешь?

Чтобы поговорить со мной, он специально отослал секретаря. При наших деловых беседах свидетелей никогда нет.

— Мне нужно освободить грузовик от пошлин, толстяк.

— Регистрационные документы имеются?

При этом он перебирает своими пальцами-сардельками, отягощенными золотыми перстнями. Чует, гад, бабки. Бросаю документы на стол.

— Хорошо. Это будет стоить четыре тысячи франков.

— Это что еще за дела? Удваиваешь цены?

Толстяк гаденько усмехается.

— Выдавливать у тебя бабки, Чарли, это сплошное удовольствие. Но ведь ты всегда все можешь оформить и официально. Только это будет тебе стоить всего лишь шестьдесят тысяч франков.

Самое паршивое, что эта куча жира на сто процентов права.

— Ладно, за работу, заполняй свои формуляры, не люблю я долго торчать в твоей конторе.

— Тебе не нравится мой кабинет?

— По мне, так тут воняет.

На сей раз он оскорблен.

— Не забывай, что разговариваешь с малийским государственным служащим. Это могло бы тебе дорого стоить.

— Мне это уже и так дорого стоит. И вбей себе в башку, что только лишь по причине твоего высокой должности я не набил тебе харю. В тот день, когда тебя выкинут, ожидай пинка в задницу и от меня. Ну давай уже, хлопай свои печати, я плачу тебе достаточно много, чтобы не терять времени понапрасну.

Он не находит ответа и, опасаясь, что его сотрудники услышат мои крики, в конце концов укладывает перед собой бланки освобождения от таможенных пошлин и штампует на них печати. Правда, это не мешает ему провозглашать следующие комментарии:

— Такие как ты разрушают экономику страны.

— Заткнись, толстяк.

— Вот такие вот спекулянты и контрабандисты…

— Я тебе уже сказал, заткнись и пиши.

Для его страны я делаю гораздо больше, чем этот жирный взяточник. Но я не стану тут читать ему лекции. Плачу, размышляя над тем, какого черта приходится терпеть эту сволочь. Коррупция африканских чиновников, которая раньше меня забавляла, теперь начинает мне выходить боком. Так что бросаю банкноты ему на стол и сматываюсь.

* * *

Когда я приезжаю домой, еще не остыв от разговора с жирной свиньей, нос в нос сталкиваюсь с другим толстяком. Ахмед впустил полицейского шефа. Он чуточку менее жирный, чем тот, потому что его пост не позволяет ему воровать столько же.

Он заверяет меня, что крайне рад нашей встрече. Обрываю все эти любезности, вытаскивая банкноту. Полицейский делает оскорбленный вид, но у меня нет желания терять на него время. Этот громадный негр ведет со мной добродушно, но в своем комиссариате делается истинным сукиным сыном. Громадные лопаты, служащие ему вместо рук, пользуются дурной славой среди населения Сегу. Как-то раз Ахмед имел возможность перевязывать двух нищих, которые прошли через его контору, и я лично мог удостовериться в величине ущерба. Только негр может пережить подобные побои. Ах, насколько была бы прекрасней Африка без этих сволочных чиновников!

Этот в прошлом был сержантом французской армии. Если позволить ему говорить, он снова и снова будет талдычить мне про парад 14 июля. Но сейчас он переступает с ноги на ногу, понимая, что времени на болтовню нет.

— Мсье Чарли, очень скоро мой брат женится.

— Снова? Ты же вечно рассказываешь одну и ту же историю.

— Нет. На сей раз это как раз мой брат «тот-самый-отец-та-самая-мать».

О! Это уже дело серьезное. Африканцы трахаются где ни попадя, так что в результате у каждого полно братьев. Но вот «тот-самый-отец-та-самая-мать» — это уже настоящий, намного важнее, чем «та-самая-мать». Даю ему пятьсот франков. Африканец всегда прячет в карман появляющиеся перед ним деньги, но мой собеседник явно разочарован.

— Мсье Чарли…

— Нет, нет, хватит. Поищи себе блядей подешевле.

Все прекрасно знают, что главный полицейский в Сегу трахается как кролик. Я-то знаю, что «no money no fuck», но это уже его дело.

— Ну ладно, уматывай.

Тот все понимает и выходит с тысячей поклонов и униженных улыбочек. Скорее всего, он меня тоже не слишком-то любит. В Африке никакая не тайна, чтобы быстро богатеть, а прежде всего — не иметь проблем, нужно раздавать деньги всем чиновникам в собственной зоне действий. Раз уж заплатил однажды, необходимо платить постоянно. Мне это тоже было известно, но я совершил ту ошибку, ибо, в желании немедленного успеха, я с самого начала начал платить много. Теперь они только и ждут какой-нибудь ошибки с моей стороны, и я знаю, что если у меня когда-нибудь и будут неприятности, то исключительно из-за них.

* * *

Видимо, мне сегодня было заранее предписано не отдохнуть. Буквально через пару минут приезжает француз относительно грузовичка для перевозки скота.

Предлагаю ему присесть. Он вытаскивает чековую книжку.

— Никаких чеков.

Парень замирает с повисшей в воздухе авторучкой. Видя мое раздражение, Джеки пытается затушевать все дело и предлагает, чтобы Этьен все устроил инкассо. Когда мы доходим до взаимопонимания, фермер, до которого еще не дошло, что у меня сегодня просто неподходящий день, спрашивает, какие гарантии я могу ему предоставить.

— Гарантии? Какие сам себе нарисуешь! Я тебе устраиваю освобождение от пошлин, а ты мне морочишь голову какими-то гарантиями?

И я начал кричать. Вообще-то, я очень плохой продавец. Мое дело — это переезд через пустыню, но не дипломатия. Бородач просто испуган. Оставляю Джеки довести дело до конца. Тот спокойно представляет наши аргументы, и в конце концов тот может сказать лишь то, что понял. Когда, наконец, мы забываем о деле, он уезжает. Присоединившиеся к нам Шотар и Пейрус неплохо позабавились. Зато мне Африка уже сидит в печенках…

* * *

— Ну что, ребята, едем.

— Уже?

— Да, завтра у нас самолет из Бамако.

— Добрый день, шеф Чарли.

— Добрый день, шеф Чарли.

Две черные рожи, на которых выделяются огромные круглые глаза, робко появляются из-за двери. Это меня пришли поприветствовать два моих местных жестянщика. Я улыбаюсь им, так что лица веселеют, и они оба решаются войти.

Большую часть жизни они провели в Гане. Я же слямзил их у малийского жестянщика, который выжимал из парней последние соки, и с тех пор они работают у меня, в нашей фирменной мастерской. Они братья, и их практически невозможно различить. Один чуточку толще, вот и все. Фамилии у них такие, что и не выговоришь — Бобобабибо — а кроме того, подобные имена, поэтому я назвал их просто: Раз и Два. Эти прозвища им очень нравятся.

Этих ребят мы любим. Их наивная прямолинейность действует освежающе. Поскольку они уже неоднократно просили меня взять их во Францию, чтобы просто попутешествовать, я говорю им:

— Так, ребята, выезжаем. В Европу отправляемся. Хотите ехать с нами?

С моей стороны это, считай, шутка. На самом деле я и не собирался забирать этих двоих малолеток, которые работают и вправду неплохо, но никогда не выезжали из буша, пускай даже для того, чтобы прокатиться с конвоем. Но эти их две улыбки от уха до уха, спонтанная и простая радость, рисующаяся на лицах, уже не позволяют мне отступить.

— Ладно. Шоферские права у вас есть?… Ничего. Паспорта имеются?

— Нет, шеф.

— Устроим. Хорошо, Шотар, беги к Этьену, чтобы реализовать чек того придурка и собрать заказы. Пейрус, ты займешься Раз и Два, чтобы они были готовы. Джеки, закажи нам два такси. Отправляемся в Европу, парни.

* * *

Терпеть не могу Бамако. В этой пульсирующей жизнью столице слишком далеко от спокойствия моего уютного укрытия в Сегу. Этот город совершенно беспорядочный, гнетущий, здесь ничего не происходит так, как следует. Здания помнят еще колониальные времена. С момента завоевания независимости ни одно из них не ремонтировалось. Аллеи и улицы вечно заполнены шумной толпой чернокожих. Разваливающиеся, перегруженные пассажирами и товарами «пежо» мчатся вслепую. Белые постоянно становятся жертвами настырливости массы продавцов и нищих, это если не считать калек, прокаженных и всех тех, кто попросту сдыхает от голода. Я всегда стараюсь сократить до минимума пребывание в этом городе, а гостиницу покидаю лишь затем, чтобы добраться до аэропорта.

Мы приехали вчера вечером после быстрой поездки на «буш-такси», то есть, на «пежо 504 break», куда обычно набивается до 16 пассажиров, но которое мы резервируем исключительно для себя. Завтра утром у нас самолет в Париж.

Расположенный на берегу Нигера «Hotel de l'Amitie» — это одна из тех современных африканских десятиэтажных супергостиниц, стандарт в которых еще приемлем, но вот номера постепенно загаживаются. После полудня, сидя в бассейне, вызываю к себе Раз и Два, чтобы дать им последние указания. Нужно сделать им паспорта, но вот про билеты пускай побеспокоятся сами. Но, прежде всего, мне не хочется, чтобы они тащили с собой во Францию запасы травки. Объясняю, что там это запрещено, и что за это они могут попасть в тюрьму.

— Во Франции тюрьмы совершенно ужасные. Оттуда я уже не смогу вас вытащить. Так что, никакой травки. Ясно?

— Да, шеф.

— Никакой травки. Врубились?

— Да, шеф. Никакой травки.

Я приказываю Альбане, чтобы тот помог им в прохождении различных формальностей. Альбана был рекомендован мне местными знакомыми моих клиентов, которые поверяют ему надзор за товарами. Это негр, но всегда в чалме, потому что он мусульманин. Правда, нельзя сказать, чтобы религия так уж его давила. Понятное дело, что он подчиняется указаниям Корана, в которых говорится, что следует плевать на первую каплю вина. Как хороший мусульманин он отливает на стол одну каплю, плюет на нее и всячески оскорбляет. Что же касается следующих капель — это дело уже другое.

После того, как все формальности исполнены, чувствуя себя в порядке относительно религии, Альбана тщательно заливается спиртным по самое никуда. Всякий раз, хорошо что таких встреч было мало, под конец разговора он уже был пьян в доску.

Приказываю, чтобы он проследил за Раз и Два, и при случае ставлю его на место. Альбана живет в столице и считает себя чем-то гораздо лучшим, чем эти двое, прибывшие из буша. Отведя его в сторонку, я сообщаю, что Раз и Два являются беллахами, давними рабами, в то время как он сам родом из племени бамбара или что-то в этом роде.

— Альбана, вы все трое составляете одну группу, понятно? Я не желаю здесь никакого расизма или подобных глупостей. Во всяком случае, не хочу ничего об этом слышать.

Их взаимная вражда родилась несколько сотен лет назад, но мне на это наплевать. Кроме того, Раз и Два мне нравятся, а вот Альбана — нет. Я дал обоим черномазым немного денег, чтобы у них имелось чего-нибудь на жизнь до тех пор, пока все их проблемы будут решены.

* * *

Сегодня вечером Пейрус устраивает в гостиничном баре вечеринку. Джеки пришел ко мне в номер, чтобы выкурить парочку самокруток, после чего я вызываю Шотара.

У Джеки имеются громадные, уважаемые мною достоинства. Он любит жизнь и желает черпать из нее все удовольствия. Это храбрый и щедрый парень, не испытывающий ни малейшего уважения к деньгам. Мы сразу же почувствовали взаимную симпатию. После месяца совместных глупостей он присоединился ко мне, когда я решил возвратиться в Африку. При этом мы поделили между собой задания. Если я являюсь лидером, главным начальником африканских конвоев, то он — поскольку гораздо лучше меня чувствует себя в Европе — берет на себя всю организацию там, как конвоев, так и всех остальных удовольствий. Доходы идут нам двоим. Джеки является чем-то большим, чем просто компаньон — это друг.

Шотар постарше нас, ему около тридцати лет. У него тоже имеются достоинства, но главное из них для меня то, что он многолетний приятель Джеки. У меня же он только сотрудник. Да, квалифицированный, но, тем не менее, только лишь сотрудник.

— Ну как, Шотар, все уже расписал?

Джеки валяется на кровати и лыбится. Он никогда не отдает приказаний Шотару, но момент проверки счетов всегда дает ему повод устроить какую-нибудь невинную пакость. Во время проверки Шотар и так всегда нервничает. Джеки же настраивает меня, чтобы я в этой комедии с еще большей уверенностью играл роль въедливого шефа. Он постоянно делает мне знаки типа «ну, давай еще, не попускай», поэтому, чтобы доставить ему удовольствие, я всякий раз делаю все, что только могу.

Шотар сидит за столом, перед ним его открытый «дипломат», откуда он вытаскивает различные бумажки, собранные во время перехода. Джеки берет главную книгу и представляет мне общий отчет. Бухгалтерия мне всегда скучна. Но в исполнении Джеки все, по крайней мере, ясно и без лишней воды.

— Так вот, на сей раз мы получили сто тридцать тысяч баксов, плюс то, что заработали в Сегу.

Лично я доверяю только доллару. Я желаю, чтобы все мои доходы подсчитывались исключительно в баксах, и Шотар просто обязан знать все последние биржевые показатели. Потому что я требую самых тщательных подсчетов.

— Неплохо. А расходы?

— В кассе у нас сейчас…

Джеки указывает на склонившегося над кучей бумажек Шотара и украдкой подсмеивается.

— По сегодняшнему курсу, как подсчитал Шотар, у нас ровно восемьдесят тысяч баксов.

Шотар вздрогнул, после чего с беспокойством ожидает моей реакции. Что ж, долго себя ждать не заставляю.

— Мы потратили пятьдесят тысяч долларов! Шотар, что это еще за бардак?

Нам с Джеки на деньги совершенно наплевать. Они нам тем более безразличны, поскольку наши доходы громадны. Вот этого Шотар никак не может понять. И он никогда не знает, когда начинаются шутки, поэтому очень серьезно отвечает:

— Так ведь я записал все наши расходы. Можешь проверить.

— Покажи.

Он набирает воздух в грудь и начинает:

— Я насчитал сто восемь баранов…

— И что, мы это все сожрали?

— Так ведь по дороге вы всех приглашаете. В сумме…

Джеки гогочет. Он прикуривает громадную самокрутку и веселится на всю катушку.

— Ну ладно, только ведь не могло же это стоить так много. Что дальше?

— Опять же, были еще и бляди.

— Сколько?

— По сегодняшнему курсу… двенадцать тысяч долларов.

— То есть как это, двенадцать тысяч долларов? Шотар, ты что? Парень, ведь мы же не могли перетрахать стольких!

Чем дальше мы углубляемся в счета, тем более напряженным он делается. Этот маленький брюнетик, нервный, со слегка косящими глазами, превосходно подходит на роль, которую самозабвенно играет — роль скрупулезного и компетентного бухгалтера.

— Я уже пытался обращать ваше внимание на эту категорию расходов, которые, по моему личному мнению, уж слишком велики…

— Так?

— И всякий раз вы только смеялись.

— Правда? Нет, ты, видно, где-то ошибся, ведь такое просто невозможно.

С триумфом он протягивает мне стопку бумажек.

— Начинается все в Гао. Семьдесят две девицы, в среднем по восемьдесят франков.

Потом он подробно перечисляет все этапы нашего похода:

— Госси — три. Хомбори — двенадцать. Бони — пять. Доуэнтца — восемь. И некоторые из них бьют все рекорды. В Софара одна из этих дамочек получила целых сто пятьдесят франков.

Беру у него бумажку. И правда, там написано: «Софара, минет. Чарли».

До меня начинает доходить. Это правда, что в Африке ебля идет без тормозов, но весьма трудно достичь чего-нибудь больше, чем банальное «бум-бум». «Взять в рот, шеф, это же не чисто; а засадить в зад, шеф, это же больно». Приходится поднимать ставку. Девицы отказывают до того момента, когда цена делается такой, что отказать уже не может. Шотар же тянет резину дальше:

— Должен заметить вам, что вы на первом месте со значительном отрывом; за вами идут Джеки и…

Вот тут уже и я не могу сдержать усмешку. Шотар откашливается:

— Ну, и я.

— Ага, именно!? Это ты! Шотар, ты слишком много трахаешься.

На сей раз он начинает паниковать. Вообще-то говоря, это интеллигентный, образованный тип, с отличным чувством юмора. Он прекрасный заводила. Шотар часто использует свою внешность мандарина, чтобы притвориться коварным китайцем — и с его саркастичным хохотом это прекрасно отработанный номер. Вот только со мной он никак не может быть самим собой. Он вечно боится.

— Но, Чарли, заверяю тебя…

— Ладно, ладно. Что там еще?

— Развлечения, еда, травка. В сумме удовольствия стоили нам почти тридцать тысяч долларов.

— Дальше?

— Взятки чиновникам. Чуть больше десяти тысяч. И эта сумма постоянно растет.

— Хорошо. А добрые поступки?

— Девять тысяч семьсот пятьдесят и… в общем, десять тысяч!

Добрые поступки — это все товары, которые мы раздаем по дороге в тех местах, где у людей ничего нет. Поэтому мои конвои нагружены банками сгущенки, мешками риса и коробками с аспирином. Всякий раз, проезжая через Сахель, мы останавливаемся у каждого лагеря, чтобы раздать немного из этих вещей. И мне это нравится. Расходы на удовольствия больше, чем на добрые дела. Вот это уже ненормально. Чтобы вернуть равновесие, в следующий раз мы увеличим долю этих последних.

— Счета сходятся, Шотар. Ты бы разложил все это барахло по папкам. Слишком большой бардак.

Это я говорю так, чтобы подколоть, но он меня не понимает и складывает бумажонки с оскорбленной миной. Выходя, он еле слышно прощается, отказываясь от самокрутки, предложенной ему Джеки. Прошу вдогонку, что если он пойдет в бар, чтобы глянул там на Пейруса. Шотар бурчит под нос, что, мол «посмотрим» и оставляет нас.

Начиная с Гао, Пейрус меня беспокоит. Было бы ужасно, если бы он снова начал пить. Но я быстро забываю об том. Постельное белье на кровати какое-то серенькое, но чистое, и я вскоре засыпаю.