ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Наконец-то мы в Гольфито… Когда высаживаемся из автобуса, все косточки болят и хочется всех послать подальше. Целых десять часов нас доставали этой их сальсой. Оглушительная музыка, давящая жара и толкучка, по три человека на одно сидение — такая поездка, это истинный ад.

У Дианы, которая сидела у окна, таких проблем не было. Зато на меня громоздилась желеобразная, вонючая индеанка, усевшаяся рядом, но к счастью на пол-пути она вылезет из автобуса, зато на ее место тут же плюхнется маленький беззубый старикашка, проявляющий ко мне чрезмерную нежность, и вскоре заснет с головой на моем плече вместо подушки. Я по-дружески пихаю его локтем под ребра, и, видно, ему попало, потому что тихий стон сопровождал нас до самого Гольфито…

По моей просьбе водитель высадил нас перед гостиницей «Дельфин», похожей на все остальные дома в этой стране. Это старый деревянный дом с покрытой оцинкованной жестью крышей. Преодолев несколько ступенек, заходим в «фойе». Пусто. Один только ревущий телевизор свидетельствует о присутствии людей. На звук моего чудного, сильного голоса выходит какая-то старушонка.

— Добрый день, моя красотка! Дай-ка нам двойной номер.

— Пятьдесят колонов, оплата сразу.

— Договорились, красавица…

Старуха показывает нам номера. Как обычно, выглядят они мрачно. Диана выбирает комнату с балконом, потому что та выглядит наименее грязной, и здесь как-то прохладней. Кровать помнит лучшие дни, а постельное белье вызывает отвращение. Приказываю его поменять. При случае Диана просит принести полотенца и мыло. Старуха чего-то тянет время, бормоча при этом несколько предложений, в которых мелькнуло словечко «грингос». Это явно не слова вежливости, но, в конце концов, она приносит все, что мы требовали.

Пока Диана раздевается, я сам снимаю свою тридцать восьмерку с кобурой, новые кожаные ремешки которой стерли мне все плечо. Затем вытаскиваю из сумки Дианы Библию, вырываю из нее листок и делаю самокрутку с «манго-роса», шикарной местной марихуаной; ее мы выкуриваем вместе, принимая душ.

Правда, душ это исключительно по названию, скорее, мрачный чулан с мокрыми и липкими стенками, где на высоте лица вытекает тонюсенькая струйка воды. Здесь нет никакой вешалки, даже гвоздя. Отвращение сменяется блаженством, когда вода стекает по нашим усталым телам.

Спокойные и расслабившиеся, мы выходим на улицы Гольфито поискать, чего бы поесть.

Идущая между рядком бордельчиков с одной стороны и домов на сваях с другой — а под сваи рвется море — железнодорожная линия и вся в выбоинах дорога занимает весь центр этого крошечного порта, втиснутого между заливом и холмами. Гольфито играет роль загрузочного пункта, построенного американскими банановыми компаниями, и здесь проживают исключительно их сотрудники, а еще пара лавочников и обыкновенная в подобных тропических пристанях людская фауна. Ресторан выбирать несложно, потому что все предлагают исключительно касадо, национальное блюдо, состоящее из риса, фрижолес, вареных бананов и тоже вареного крошечного кусочка мяса.

Заморив червячка и воспользовавшись вечерней прохладой, знакомимся с жизнью улицы. По ней лазит пара каких-то типов без особых занятий, пьяницы и множество блядей.

Одна как раз ползет перед нами. Громадина…

— Тебе нравится? — усмехаясь, спрашивает меня Диана.

— Считаю, что она очень даже секси. Представляешь себе только бледную головенку кого-нибудь из тех малых Тико, сжатую такими вот бедрами?

Взрыв нашего хохота заставляет проститутку обернуться:

— Que pasa?

— Ничего, ничего, красотка.

Она уходит. Мы следим за ней глазами. Через парочку метров ее останавливает какой-то тип, повидимому, уже перепивший. То, как он ее щупает и намеревается сцапать, не оставляет сомнений относительно его намерений. Ему хочется трахнуть ее прямо здесь, посреди улицы. Толстуха выписывает ему шикарную затрещину, и тип останавливается только на столиках ближайшей кафешки. Улица сразу же оживает. Раздаются крики и смех:

— Давай, прибей его!

Проститутка производит в сторону болельщиков неприличный жест и прячется в каком-то баре.

— А ничего темперамент, — говорит Диана.

Сегодня она выглядит шикарно. Ее светло-зеленые глаза, длинные светлые волосы, загорелая здоровая кожа, которая может быть только у девушки, родившейся и воспитанной под тропиком Козерога — все это составляет приятный контраст с нашим отвратным окружением.

Я хочу ее, и она это чувствует.

— Возвращаемся в гостиницу, — говорит она и целует меня.

* * *

Наступила ночь. Диана спит. Я же заснуть не могу и выхожу на балкон и здесь предаюсь размышлениям, потягивая большую самокрутку с манго-роса.

Два года назад, когда с Дианой я оставлял Карибы, где познакомился с нею, у нас не было никаких забот. Будущее казалось кристально-чистым. А через год наш сын умер, и злая судьбина грубо ворвалась в наше счастье. С того времени мы шатались по свету в поисках приключений, полностью отдавшись наркотикам и азарту. От азиатских курилен опиума до казино в Монте Карло, через Макао, Бангкок и Лас Вегас — везде я искал приключений, пока не очутился на этом континенте без гроша в кармане.

В соседней стране оказия быстро подзаработать на какое-то время принесла большие деньги. Быть посредником между очень милым торговцем оружием и таким же милым кокаиновым дилером — работенка быстрая и прекрасно оплачиваемая. Но мой обычный недостаток ума привел к тому, что двадцать тысяч баксов я спустил в казино столь же быстро, как и заработал, поэтому границу Коста Рики пересек с двенадцатью зелеными в кармане.

В отличие от большинства людей, недостаток денег меня не сильно трогает. С тех пор, как мне исполнилось восемнадцать лет, и я начал шататься по всему свету, нужда никогда не хватала меня за горло. У меня ничего нет. Деньги находятся не в моих карманах, а совершенно безопасно лежат в карманах других людей. Сейчас у меня нет ни цента: ничего, всегда можно найти способ так или иначе подзаработать.

Пару раз я даже становился миллионером, но при каждом случае деньги исчезали так же легко, как и появлялись. Для меня они важны только тогда, когда я их трачу. Если бы пришлось экономить, я просто перестал бы быть самим собой и никогда бы не пережил всех тех приключений, что стали моим уделом. Ограниченная ментальность не позволяет пережить нечто великое. Потому в течение всей моей жизни последняя копейка будет потрачена на шик и комфорт, и я не собираюсь делать никаких уступок середнякам.

Единственное, что меня занимает на самом деле, что является мотором всех моих начинаний, что толкает меня бежать вокруг света — это поиски все более и более интересных идей. Пережив великолепное приключение, хочется чего-нибудь еще более великолепного. А вот это уже не всегда легко устроить.

В этом чрезмерно отрегулированном мире тяжело жить исключительно приключениями и вести себя только лишь по собственным законам. Для меня нет запретных вещей: я хочу что-то сделать, а значит, могу. Только вот, что поделать, нынешний мир сделался очень маленьким. Уже невозможно выкроить для себя королевства, пережить приключение, выходящее за границы закона, потому что борьба неравная. Все подстроено под слабаков, объединенных под знаменем закона, который следует выполнять. Таким вот образом им легко сражаться с теми, которые хотели бы идти своим путем. Это уже не борьба мужчины с мужчиной. Все мои приключения восстанавливали против меня различные правительства: в Африке, в Азии, на Карибах, а это сразу же означает проигрыш. Я в сотню раз честнее всех этих предводителей Третьего Мира, с которыми вечно сталкиваюсь, зато их слушаются, и им доверяет международное общество. Даст ли мне Коста Рика то приключение, которое я так давно ищу? Я уже облазил всю Центральную Америку, бывал в Сальвадоре с его левым партизанским движением и в Никарагуа, где партизанское движение правое. Только я слишком независим и сделался совершенно бесчувственным, чтобы найти в себе священное пламя революционера. Утопия — это поиски лучшего мира, потому что всегда будут угнетатели и угнетенные. И, хотя угнетателем быть нехорошо, еще хуже, когда угнетают тебя. Поэтому, так или иначе, я сражаюсь исключительно за самого себя.

* * *

С первого взгляда Коста Рика совершенно не похожа на страну, где можно пережить приключение. Эта малюсенькая страна, втиснутая между Панамой на юге и Никарагуа на севере, это как бы Швейцария, в которой за пару месяцев девальвация достигла семьсот процентов… Здесь уже начинает проявляться бедность, пока что не слишком заметно, потому что, хоть у среднего Тико денег нет, ему все еще хватает на основные продукты питания, такие как рис, фасоль, бананы и кофе. В Коста Рике пока что нет голода, но шика тоже уже нет. Первый контакт со страной я установил, раскапывая доколумбово кладбище в самом ее центре. Подобной деятельностью я занимался лет пятнадцать назад в Перу, но условия там были совершенно другие. Здешние джунгли, хоть растут и буйно, но не такие приятные, и хотя нам не хватало еды, прежде всего доставали нас коллорадильяс, микроскопические насекомые, десятками заползающие под кожу, они собираются в нижней части живота и вызывают такой зуд, что выдержать невозможно. А труднее всего оказалось все эти предметы доколумбовой эпохи сплавить: в Коста Рике искусство не представляет ни малейшей ценности, антиквары же интересуются исключительно золотом и нефритом. Случалось, что за великолепные штучки, которым исполнилось более тысячи лет, мне предлагали три-четыре доллара. В связи с этим, чудесная глиняная ваза, которая храбро пережила столько времени, кончила свою жизнь на морде одного из этих кретинов, хозяина галереи доколумбового искусства.

К счастью эстафетную палочку перехватила Диана. Ей удалось продать много предметов сотрудникам французского посольства. А при этом она познакомилась с Шлемо.

Главное, чтобы этот симпатичный жидок из полусвета меня не надул. Он рассказал, что я только время теряю, и что в этой стране имеются занятия повыгодней. При этом он утверждал, будто на юге имеется место, где полно золота — полуостров Оса. Если верить ему, достаточно нагнуться, чтобы набрать сколько влезет. Еще он же дал мне понять, что это местечко опасное, где живет кодло авантюристов и преступников, скрывающихся там перед законом.

Этот его рассказ меня заинтересовал. И главное здесь было не золото я знаю прекрасно, что в таких делах люди обычно перебарщивают — но описанная им житуха. Из всего его базара я понял, что полуостров Оса — это совершенно забытая дыра, практически не имеющая связи с остальной частью страны, место опасное и до какой-то степени беззаконное: как раз такие места я люблю больше всего.

Посему через пару дней я дал пинка всем оставшимся у меня горшкам полторы тысячи лет разлетелись при ударе о стенку — и мы уселись в автобус, направляющийся в Гольфито, откуда на корабле нужно было переправиться на полуостров Оса.

Несколько приличных ресторанов, закупка у того же Шлёмо револьвера «Смит энд Вессон» 38 калибра с длинным стволом, а также двести грамм манго-роса и сушеных онгос — все это серьезно подрезало имеющуюся наличность, полученную после продаж. Завтра утром мы садимся на судно до Пуэрто Хименес, единственной деревушки на полуострове. Я пересчитываю деньги. У меня осталось восемнадцать баксов.

* * *

Судно стоит на якоре метрах в десяти от берега, и пассажиры спокойненько сидят на пристани, под начинающим здорово припекать солнцем. Кто-то говорит мне, что сейчас отплываем, но местные обычаи я знаю весьма хорошо, поэтому идем в холодок, в ту же самую забегаловку, что и вчера. Из транзистора раздается «Capri, c'est fini», довольно-таки неожиданная мелодия в этом захолустье. Через час ситуация никак не меняется, разве что солнце припекает толпу на пристани еще сильнее. Проходит еще час, и матросы начинают перевозить пассажиров на лодках. Сначала они забирают людей, потом багаж. Мы ждем, пока не затащат последний ящик, после чего и сами перебираемся на судно — небольшой баркас метров двадцати в длину, до половины закрытый навесом и загруженный до последнего.

Устроившись поудобнее на носу, в то время как все остальные толпятся на баковых лавках, мы курим самокрутку, приглядываясь к дельфинам, пляшущим в носовой волне. Чуть позднее я перехожу на корму, что бы немного потолкаться среди народа. Здесь много женщин — коренастых, похожих на коров, и парочка мужчин, высушенных, с инструментом в руках, которые, скорее всего, едут на полуостров попытать счастья.

Совсем сзади какой-то маленький типчик с лицом хорька что-то брешет; его обступила толпа слушателей. Он показывает им золотой самородок, первый, который я вижу в этих местах. Подхожу к нему, и мы какое-то время беседуем. Его зовут Джереми. Раньше он был пилотом в банановой компании, потом открыл бар в Пуэрто Хименес и приторговывает, как и все жители, золотишком. Он приглашает в свой бар, если понадобится какая-нибудь информация. А через пару часов мы уже добираемся на место.

Прибытие в Пуэрто Хименес само по себе довольно забавно — здесь нет ни порта, ни мола. Судно останавливается, когда воды под килем уже не остается, и каждый добирается на сушу как может. Мне приходится снять свои высокие сапоги и завернуть штанины, чтобы перенести Диану на пляж. Среди смеха и криков каждый устраивается, как умеет, чтобы перетащить вещи на берег. Три матроса — весь наш экипаж — переносят женщин, всовывая один другому женщин постарше, чтобы самому полапать молодку, что позволяет хоть немного вознаградить труды. Мы отправляемся в бар Джереми, «Ранчо де Оро», находящийся чуть далее вглубь берега, чтобы обдумать дальнейшие действия и чего-нибудь выпить, потому что жара становится совершенно невыносимой.

* * *

А бар неплох. Весь из бамбука, прекрасно проветривается, не воняет, как другие. Людей мало, потому что сейчас время сиесты. В углу замечаю типа, который отличается от других. Он сидит за столом, перед ним весы и громадное количество банок с пивом, которые он регулярно опорожняет. Ему около сорока лет, глаза голубые, а из под бейсбольной шапочки, натянутой на лысеющий череп, выбиваются светло-русые волосы, что выдает в нем гринго, одного из тех американцев, что ищут в Коста Рике счастья. Подхожу:

— Меня зовут Хуан Карлос.

— День добрый. А я Уэйн.

— Присесть можно?

— Понятное дело.

Уэйн — это морской пехотинец, живущий в Коста Рике уже несколько лет. Прежде, чем приехать сюда, он шатался по всему свету. Оказывается, мы были с ним в одних и тех же местах: Азия, Африка, самые различные паршивые дыры, поэтому сразу же испытываем симпатию друг к другу.

Живет он в Гольфито, женился на Тике и проводит многоступенчатую торговлю. Здесь, на полуострове, он по низким ценам скупает золото и раз в месяц едет продавать его в Майями, откуда привозит доллары. Потом меняет их на черном рынке, что опять-таки приносит прибыль. На подобной торговле он зарабатывает вдвое, и все просто, потому что местный банк не скупает золото по мировому курсу. Уэйн рассказывает, что раньше ездил со своими весами в горы, скупая золото еще дешевле, непосредственно от распыленных по джунглям золотоискателей. Несколько остудила его пыл засада, из которой он вышел в целости и сохранности лишь благодаря пуленепробиваемому жилету, который носит теперь постоянно.

— Теперь же скупаю в Пуэрто Хименес. Приезжаю в воскресенье, когда все эти типы спускаются с гор. Выгоды поменьше, но меньше и риска. Приходится думать о семье, — с улыбкой признается он.

В его словах я чувствую печаль человека, попавшего в ловушку подобной жизни, с женой, с детьми, в этой долбаной стране, где все валится. Когда же рассказываю ему о своих планах, он беспокоится:

— Оружие есть?

— А как же.

— Ну а орудия, инструменты, лошади? — допытывается он, глядя на мои стоптанные сапоги.

— Нет, но как-то справлюсь, нечего и говорить.

— Если нужно чего помочь, с деньгами там…

— Да нет, все в порядке, честное слово. Вот если бы ты мог показать мне кого-нибудь, кто направляется в какое-нибудь интересное местечко, вот это было бы здорово.

— Загляни сюда вечерком, что-нибудь придумаем.

— До свидания.

Выбор гостиницы весьма легок, потому что здесь имеется только одна, прямо посреди деревни. Пуэрто Хименес растянулась на километр вдоль широкой пыльной, выпаленной солнцем дороги. На улицах ни одной живой души, все занимаются сиестой за плотно прикрытыми ставнями. Напротив банка, здания, напоминающего размерами общественный сортир, развалившись в кресле, сидит полисмен с карабином на коленях. На земле перед баром валяется пьяница, жалкий останок вчерашнего празднества. Трое других типов дремлют в креслах в тени, под навесом. И это единственные видимые проявления жизни в Пуэрто Хименес.

Иду сам посреди этой бесконечной улицы, прибитый жарищей, вдыхая неподвижный, пропитанный пылью воздух, и мне кажется, будто я прибыл в город духов. В конце улицы вижу полицейский участок, с которым, к сожалению, вскоре придется познакомиться.

Вечером я возвращаюсь в бар, где без особых трудностей узнаю все, что надо, потому что золотоискатели, пьяные орерос, очень любят поговорить. Они всем ставят выпивку, а особенно счастливы, когда могут угостить грингос. Вот только, как узнать, сколько правды в их пьяной похвальбе?

Пуэрто Хименес живет только по ночам. Проститутки выходят на съем орерос, чтобы отобрать у них золото. Бары переполняются всеми этими несчастными, желающими найти удовольствие и возможность посорить деньгами, а бляди и шакалы стараются помочь им в этом. Утро орерос встречают в уличной канаве, их карманы вывернуты детворой, выискивающей там последние колоны. Всю ночь Пуэрто Хименес переполнено шумом их драк, хохота и пьянок.

Несколько позднее появляется Уэйн в компании другого европейца, Ганса, и тико, которого зовут Мемо. Ганс, это немец, проживающий в Пуэрто Хименес, он тоже золотоискатель. Завтра утром Мемо отправляется в Карате. Мы договариваемся идти вместе, и он уходит к своим приятелям.

— Как будешь в Карате, загляни к Бретту — это нормальный парень, говорит Уэйн.

После нескольких рюмок мы возвращаемся в гостиницу.

Мемо приходит за нами в четыре утра в компании какого-то здоровяка с дебильным лицом. Мы по-быстрому пьем кофе и выходим. Диана несет свой несессер, я же — наш общий рюкзак. Пройдя метров двести, чувствую, что он становится чертовски тяжелым, и подзываю дружка Мемо. После короткого разговора он соглашается, взамен за мои последние пять долларов, нести рюкзак до самого Карате. У меня остается какая-то мелочевка, но, по крайней мере, идти будет легко.

Через полчаса Мемо решает идти напрямик через горы. Начинаются удовольствия. Джунгли становятся настоящей печкой, влажной и душной; мы все обливаемся потом. Земля после дождей пропитана водой, а растительность удерживает влагу. Утоптанной тропинки нет, поэтому часто приходится пробиваться с помощью мачете. Моя конституция не позволяет мне бегать по болотам, как это удается малышам тикос. Когда же спотыкаюсь, то валюсь всей массой. Диана, изумительно легкая и шустрая, движется так, будто гуляет по лужайке. Насколько тикас толстухи, настолько тикос маленькие и худые. Они приспособлены бегать по джунглям.

Я иду босиком, повесив сапоги на шею; по грязи так идти удобнее. Когда местность ровная, человек погружается только по колени, а на перевалах и спусках ноги скользят. У нас как-то еще все более-менее получается, потому что руки не заняты, гораздо хуже придурку с неудобным рюкзаком. Он ужасно сильный, но все время об что-нибудь бьется. Время от времени он спотыкается и падает, так что вскоре весь покрывается грязью. Это неприятно, потому что таким образом он пачкает мой рюкзак. В какой-то момент он поскальзывается и летит вниз метров тридцать; причем, лежит неподвижно, потому что рюкзак бьет его по голове. Все смеются, один он нет, потому что больно. В конце концов его честная плоская морда кривится глупой улыбкой, вспоминая о заработке, он поднимает рюкзак и идет дальше. И вот таких вот условиях мы пилим целый день, изредка останавливаясь, чтобы освежиться собранными по дороге горькими апельсинами либо пыхнуть самокруточку. Мемо давным-давно исчез впереди; я сказал ему, чтобы он нас не ждал.

Когда мы добираемся до пляжа, уже десятый час вечера; мы в Рио Оро, часах в двух пути от Карате. За последнюю мелочь покупаю несколько лепешек и какие-то газированные напитки, которыми делимся на троих. Диана и я решаем переночевать на месте. Чтобы избавиться от нашего носильщика, растущая симпатия которого к нам становится уже надоедливой, я показываю ему дорогу дружеским хлопком по спине и говорю, что завтра встретимся в Карате. Тот уходит в ночь, несколько дезориентированный, но довольный, что заработал немного денег и завел новых друзей.

Мы пробуем заснуть на пляже, но, несмотря на усталость, сон не приходит. Нам мешают жара, комары и сырой песок. Рассвет встречаем с радостью. Мне хочется кофе и сигарет, но у меня нет ни одного сентаво.

* * *

На рассвете мы выходим в Карате. По дороге я замечаю на песке следы черепахи. Яйца сложены буквально в тридцати сантиметрах под поверхностью. Забираю десяток, остальные засыпаю. Мы съедаем их сырыми — это наш завтрак. После этого сидим на пляже, но тут появляется туземец на лошади.

— Привет!

— Привет! Куда идете?

— Идем в Карате.

— Я тоже.

— Отлично. Так уж случилось, что моя жена чертовски устала.

И, не давая ему времени начать расспросы, прошу его сойти с лошади, подсаживаю Диану в седло и даю ей рюкзак.

Несколько остыв от подобной наглости, тип, не говоря ни слова, сопровождает меня на своих двоих. Потом он вешает шпоры на шею и начинает речь, продолжающуюся до самого Карате. В одиннадцать часов старик показывает нам деревянный дом в европейском стиле и говорит:

— Карате. Это дом канадцев, управляющих шахтой. Мой зять живет с другой стороны, метрах в пятидесяти отсюда. Пошли со мной, выпьем кофе.

Мы подходим к домишке из дерева и пальмовых листьев, с крышей из оцинкованной жести. Два голых мальца играют на пороге с поросенком. Из заботливо подшитого гамака поднимается какой-то тип и здоровается со стариком.

— Добрый день, дедушка. Как здоровье?

— Хорошо, Салтарана, слава Богу. Глянь, я привел тебе двух французов, которые пришли сюда из Хименес.

— Французы? Очень хорошо, проходите, присаживайтесь.

Он придвигает к нам два хромых стула и зовет жену.

— Эй, Негра, приготовь кофе, у нас гости. Вы голодны, перекусить хотите?

Пока я помогаю Диане сойти с лошади и беру рюкзак, Салтарана крутится, отгоняя детишек, глядящих на нас с раскрытым ртом. Совершенно обессиленные мы присаживаемся в тени.

Салтарана — это низенький тип с быстрыми движениями; выглядит он симпатично. Пока мы пьем кофе, его глаза внимательно изучают нас.

— И что вы хотите здесь делать, золото искать?

Пока я с ним разговариваю, хозяйка предлагает Диане принять душ. Салтарана живет здесь уже два года и немножко сотрудничает с канадцами, оказывая им мелкие услуги.

— Грингос имеют мало дел с орерос, и я у них работаю связником, а Негра у них убирает. Их двое, управляющих шахтой: мистер Билл это менеджер лагеря, а Факинг — главный механик.

— Факинг?

— Ага, его так называют, потому что он употребляет его через слово. Идиот! — подводит итог Салтарана.

После этого он вытаскивает весы и небольшую бутылочку, высыпает оттуда золото и взвешивает его, в то время как старик пересчитывает деньги. Салтарана объясняет мне, что они торгуют друг с другом. Старик покупает у него золото, которое он сам скупает у орерос. В этих местах весь бизнес концентрируется на подобных делишках.

— Салтарана предлагает, чтобы мы с Дианой оставались у него.

— Места хватает, — говорит он.

Говоря это, он приоткрывает грязную занавеску и показывает на двухэтажную кровать. Я поворачиваюсь к Диане. Наши взгляды встречаются. Это вам не Ритц, скорее всего, это одно из самых грязных мест, встреченных нами с тех пор, как мы вместе. Только выбирать не из чего, приключения требуют и каких-то неудобств. Поэтому приглашение принимаем.

— Вот и прекрасно, — говорит Салтарана, — тогда я смогу уехать.

Я непонимающе таращусь на него.

— Понимаешь, охота развеяться, но я же не могу выехать на достаточно долго, потому что могут все растащить. Как-то по возвращении я нашел двери выбитыми, свистнули все кухонные горшки. Но раз вы останетесь тут, я могу без проблем поехать в Хименес. Устраивайтесь поудобнее, запасов полно.

И уже через несколько минут все — он сам, жена и два малыша — уезжают на старом мотоцикле. А ведь знакомы мы всего пару часов.

Остаток дня провожу в расслабухе — мы валяемся с Дианой на пляже и едим. Вечером, пока она готовит ужин, иду в пульперию, продовольственную лавку в паре метров. Спиртное означает ночную жизнь. Пульперия — довольно большой, хорошо освещенный дом, откуда доносятся крики и отзвуки пьянки. Когда я вхожу, какой-то едва держащийся на ногах тико толкает меня, выбегая на двор, чтобы там выблевать все внутренности. Бар полон, и много типов уже валяется без сознания на полу. Пульперия довольно просторна: она состоит из складской части, где держат мешки с рисом, фрижолес и другими товарами первой необходимости, и бара, отделенного стойкой с десятками бутылок гварро. Воняет блевотиной и разлитым спиртным. Каким-то образом проталкиваюсь к бару; за стойкой царствует гринго, которому помогает миловидная официантка — он наливает клиентам и орет на пьяниц. Это высокий блондин, лет сорока, чрезмерное употребление спиртного пропахало на его лице глубокие морщины. Он замечает меня и подходит:

— Так ты тот самый француз, что приехал сегодня? Рад познакомиться, меня зовут Бретт, — говорит он, протягивая руку.

— Я тоже рад, меня зовут Хуан Карлос.

— Ты один? Говорили, что ты приехал с очень красивой женщиной. Знаешь, здесь новости расходятся очень быстро, и все сходятся в пульперии.

Бретт прерывается, чтобы послать матом какого-то тико, делающего непристойные жесты его жене.

— Слушай, я уже не выдерживаю, тут кретин на кретине. Единственное, что умеют, это нажираться и бить друг другу морды. Я здесь уже три года, и мне все осточертело. Счастье еще, что все свое золото они пропивают у меня. Ну а ты, что тебя привело сюда? Хочешь испытать счастья, ища золото?

— Да, про Карате мне рассказал Уэйн. Говорил, что здесь интересно. Ага, и просил передавать тебе привет.

— Уэйн, тот самый старый придурок! Все еще торгует золотом? Как-нибудь его прибьют. Выпьешь чего-нибудь?

— С удовольствием.

Бретт счастлив, имея возможность поплакаться в жилетку европейцу.

— Ты глянь на этих развалин, — говорит он, показывая на двух худющих стариков, которые как раз вошли в пульперию со старенькой магнитолой в руках. — Каждый вечер они приползают сюда со своей чертовой музыкой. У них всего две кассеты, и мне приходится слушать это всю ночь. Живут здесь же, над нами. Им уже лет по девяносто, а вместе живут уже лет десять. Ругаются друг с другом как будто сто лет женаты!

Два старичка — оба высушены, все в морщинах, кожа сожжена солнцем. Руки искривлены ревматизмом из-за постоянного мытья золота и похожи на кончики лыж.

— Мне рассказывали про двух канадцев. Что они за люди?

— Эти два идиота? Пульперию я взял в аренду от них. Они не хотят здесь никаких чужаков, потому что боятся конкурентов. Сначала говорили мне, будто собираются закрыть шахту, что тут золота совсем немного. Потому-то я и согласился взяться за эту развалину. Все это чушь! Пашут как папы Карло и добывают кило в день. Здесь ты их никогда не встретишь, живут на отшибе, и с простыми не общаются. Своим рабочим они тоже запретили приходить сюда.

Шум в пульперии делается сильнее, а я уже начинаю испытывать недостаток сна. Уже собираюсь уходить, когда Бретт меня придерживает.

— Догадываюсь, что раз ты ушился в такой медвежий угол, то в карманах пусто. Можешь не беспокоиться, я всем даю в кредит, потому что здесь единственное место, где можно хоть что-то купить. Так что, если чего будет надо, не стесняйся. Мы, белые, должны помогать друг другу…

— До завтра.

Я возвращаюсь к Диане. Мрачная хибара совершенно преобразилась! Небольшая уборка и две нужным образом поставленных свечи хватило, чтобы намного улучшить ее. Диана приготовила простую и очень вкусную еду: вареные с приправами черепашьи яйца, рис и жареные фрижолес, немного кокоса и печеные бананы. Я рассказываю обо всем, что узнал: золото здесь есть, золота много. Остается лишь узнать, как лучше всего до него добраться. Мы выходим на пляж, только комары, маленькие, но ужасно кровожадные, быстро вынуждают нас ретироваться.

* * *

На следующий день рано утром просыпаюсь от того, что кто-то выбивает двери. Кто-то зовет Салтарану. Открываю и вижу невысокого толстяка, изумленно глядящего на меня.

— Где этот кретин Салтарана, и что вы тут делаете? — визжит он.

И чего от меня хочет этот придурок? Я уже совсем было собрался заехать ему по морде, как тут заговорил второй:

— Эй, парень, спокойно, мы ищем только Салтарану. Меня зовут Билл, а это вот Факинг.

Я объясняю ему, что Салтарана уехал, а я проживаю тут временно.

— Мы управляющие здешней шахтой. Как-нибудь загляните к нам, — говорит он мне на прощание.

Билл производит симпатичное впечатление, но вот Факинг — это малый сукин сын.

Мы с Дианой решили устроить небольшую уборочку в доме. Если уж пришлось жить здесь какое-то время, так пусть хибара станет пригодной для пребывания. Я ломаю двухэтажную кровать и делаю одну, но побольше, после чего, когда Диана затыкает щели в досках с помощью пальмовых листьев, снимаю занавеску и устанавливаю вместо нее перегородку из бамбука и плетеных листьев.

Когда мы заканчиваем работу, Диана хохочет. Вообще-то да, мы несколько нарушили жизненное пространство Салтараны, но я люблю чувствовать себя свободно везде, где только живу. Впрочем, тикос уже привыкли жить в толкотне.

Вся деревушка состоит из дома канадцев, дома Салтараны, пульперии, мазанки двух старичков сразу над ней и четырех халуп у речки Карате. Чуть выше, на берегу рио находится лагерь, принадлежащий «Карате Майнинг Компани», с мастерскими и ангаром, где спят рабочие; а еще выше — лагерь орерос. Это уже скопище картонных и пластиковых упаковочных ящиков, собранных золотоискателями, которые держатся вместе и помогают друг другу.

Здесь их около сотни, все живут вместе с женщинами и детьми в грязи, толкотне, без малейших удобств и без всяческих перспектив на будущее. Мне такие места известны. Ведь золото мне не в новинку. Я уже видал лагеря золотоискателей в Габоне и в Бразилии, на границе с Венесуэлой. Повсюду одни и те же вши, одна и та же бедность. Эти мужики работают целый день, чтобы за пару часов пропить весь свой заработок. И если я решился на это приключение, то вовсе не затем, чтобы пахать как они. Сначала надо найти побольше информации, чтобы потом использовать ее наилучшим образом.

Мы возвращаемся домой. Мне известно, что Салтарана вернется через пару дней, и хочу воспользоваться этим временем, чтобы немножко отдохнуть с Дианой.

* * *

Вечером иду один в пульперию. Для Карате это стратегический пункт, потому что все новости стекаются сюда: кто-то нашел такой-то и такой-то самородок, кто-то погиб в обвале, в таком-то и таком месте нашли супер-жилу. Чем время позже, тем более фантастическими становятся рассказы: размеры самородков растут вместе с количеством выпитых бутылок.

Бретт сделался расистом и ненавидит посетителей. Но следует признать, что в связи со здешними условиями, проживающие тут Тикос это не салаги, хотя и не светила ума. Они отупели от зверской работы, их мозги давно уже растворился в контрабандном спиртном, многие из них — это живые трупы.

Иногда Бретту сложновато справиться с ситуацией. Он женат и не всегда внушает достаточно уважения, чтобы его жену не цепляли. А кроме того, он делает ту ошибку, что время от времени нажирается с посетителями, а это тут же ломает некоторые барьеры. тикос не различают вежливости и доверительности, поэтому часто делаются нахальными. В особенности же, в этой пульперии, где после наступления темноты никто не держится на ногах. Драки стали чем-то обыденным, поэтому Бретту частенько приходится применять силу. Он выносит, вытаскивая за ноги, валяющихся на грязном полу типов в бессознательном состоянии, выкидывает их на улицу, и там они ожидают конца, уткнувшись носом в собственную блевотину.

Атмосфера тяжелая, но только здесь я могу кое-чего узнать и встретиться с золотоискателями.

— Сам видишь, какая у них тут житуха, — говорит мне Бретт. — Несколько дней они пашут, а потом все пропивают за одну ночь. Заметь, я говорю это не потому, что жалуюсь, ведь все перекочевывает в мой карман, — прибавил он с ухмылкой. — Ну а ты что, собираешься идти с ними?

— Нет, у меня не рабский менталитет. Я хочу лишь побольше узнать про золото и найти какой-то способ воспользоваться всем этим, но у меня нет желания пахать как вол. Надо, чтобы меня кто-нибудь поучил мыть золото, хотя бы самые основы. А уж потом я как-нибудь справлюсь.

— Вот тут, как раз, ничего сложного нет. Каждый из этих придурков расскажет тебе все, если поставишь им выпивку. Тебя познакомить с кем-нибудь?

— Нет, спасибо, у меня другая задумка.

На следующий день с двумя бутылками гварро под мышкой я посещаю двух старичков. У них ужасная ссора, но, удивленные моим визитом, они свою семейную сцену прекращают. А увидав бутылки, они и вовсе начинают улыбаться.

— Слушайте, друзья, у меня к вам предложение. Я хочу научиться мыть золото. Ставлю выпивку так долго, пока не сделаюсь специалистом.

Мое предложение им нравится, так что отношение к нему самое что ни на есть серьезное. С чувством собственной значимости они величественно спускаются к реке. Мой метод прост: пара движений миской — и глоток гварро. Дело в том, что для вымывания золота служит что-то вроде большой миски с небольшим углублением посредине. Заполнив ее несколькими лопатами золотоносного шлама, нужно присесть с пяточком килограммов в руках и слегка нагнуться вперед. Мало того, что позиция не совсем элегантная, так от нее еще и чертовски болит поясница.

Полуприсев в воде и с наполовину погруженной в воду миской, старикашки начинают ее крутить. Образуется движение воды, которое, вместе с центробежной силой, постепенно отбрасывает камушки и песок. Вращательное движение довольно часто следует прерывать, и разделять породу, чтобы не образовывались слипшиеся кусочки, а затем — потряхиванием справа налево сдвигать более тяжелое золото на дно миски, которую здесь называют катиадорой. Все это вроде бы и просто, но требует привычки. Ведь достаточно, чтобы было больше необходимого воды, излишне резкого движения и мелкие золотые зернышки вылетают из миски.

Упражняюсь несколько часов, пока не разболелась спина. Когда решаю, что хватит, обе бутылки пусты, зато стариканы налились под завязку. Оставляю их валяться на берегу и возвращаюсь к Диане, чтобы провести с ней вторую часть дня на пляже. К вечеру приползают мои учителя, предчувствуя, будто можно еще выпить. Отогнать их стоит больших трудов. Основные движения мне уже известны, опять же, можно и попрактиковаться. Впрочем… мастером в этом деле я становиться не собираюсь. Если катиадора и станет в будущем частью моего снаряжения, всегда можно будет найти какого-нибудь кретина, который станет ломать поясницу за меня.

Вернулся Салтарана со всей своей семейкой. Он несколько ошеломлен случившимися переменами, но соглашается с ними. Я же перехожу на диету из авокадо и черепашьих яиц. Старые добрые черепахи приходят откладывать яйца под самый дом, так что достаточно выйти утречком на пляж и проследить по их следам, чтобы вернуться с приличным запасцем. Я пробовал жарить их, но белок не хочет свертываться. Лучше всего — варить яйца с приправами, потому что скорлупка мягкая и пористая, позволяющая пропускать все ароматы. Меню дополняем кокосовыми орехами, которых на пляже полно. Из копры делаем стружку и добавляем ее в воду, в которой варим рис и фрижолес, что придает этим блюдам специфический привкус; но благодаря этому как-то выдерживаем каждодневные вареные овощи. Жена Салтараны старается как может, чтобы, применяясь к моим советам, разнообразить наше меню, хотя и не понимает, зачем это все. У тикос, которых с детства кормят вареными мучнистыми блюдами, вкус совершенно неразвитый.

* * *

Теперь я каждое утро хожу вдоль реки и наблюдаю за орерос. На полуострове Оса золото добывают из реки. Работа производится под голым небом в маленьких риос. Несомое течением золото смешивается с лежащим на дне илом и песком. Все это нужно просеять, пока не дойдешь до каменистого дна. А для этого имеется только один метод: нужно снять все! Выбрав место, богатство которого оценивается на основании пары первых катиадорас, его следует очистить от больших камней. А это уже титанический труд.

Камни весом в несколько тонн разбивают обычным ломом, бухая им камни целый день и под палящим солнцем. И вот в этой работе тикос неподражаемы. Маленькие, иссушенные, они прыгают на эти камни и долбят их часами без всякого перерыва. После этого они изменяют русло рио, во всяком случае, какой-то его части, оставляя воды столько, сколько требует каноа, очень простое устройство, типичное на Оса.

Это что-то вроде ящика с тремя стенками: в нем пятьдесят сантиметров ширины на полтора метра в длину с двумя дощечками высотой сантиметров в пятнадцать, определяющими проток воды и золотоносного песка. Вход полностью открыт, а на выходе имеется небольшой, пятисантиметровый порожек, переламывающий водный поток. Теперь достаточно одного или двух человек, чтобы набрасывать в каноа шлам, который вода будет промывать. Склоненный над ящиком тип вынимает камни покрупнее и непрерывно помешивает содержимое, чтобы песок не осаждался. Вот это вот движение очень важно, потому что поток воды захватывает песчинки, а золото, с его большим удельным весом, остается на месте; но если позволить, чтобы ил и песок оседали, золотые крупинки вымываются водой и уплывают. Вся штука заключается в регулярности этого движения, соединенного с умелой установкой скорости протока воды и соответствующим углом наклона каноа. Если все эти условия выполняются, достаточно лишь непрерывно подгружать ящик, чтобы проток воды не прерывался.

Сидя со всеми удобствами на камушке и потягивая папироску с манго-роса, я гляжу, как они пашут. Через какое-то время образуется такая дырища, что человек, склоняющийся с лопатой, начинает глотать воду. Тогда каноа закрывают и удлиняют искусственное русло еще на пару сотен метров, чтобы понизить уровень воды. Но все это самые настоящие земляные работы, пахота для придурков. Перехожу от группы к группе. Все применяют один и тот же метод, силясь более или менее одинаково.

Когда вскоре после полудня каноа поднимают, подхожу поближе, чтобы поинтересоваться результатом. Содержимое ящика высыпают в миску, и появляется золото. Я не верю собственным глазам: от двух до десяти граммов! Целый день ужасной пахоты, а результата, считай, ничего. Несколько позднее делюсь своими наблюдениями с Бреттом.

— Здешние — это все любители, — говорит он, смеясь. — Здесь нет ни одного профессионала. А для этих, что золото, что выращивание бананов одно и то же. Некоторые знают про добычу столько же, сколько ты и я, к тому же, река уже пару раз была вычищена. Настоящие орерос, которые ищут и находят золото по-настоящему, живут в горах, в нескольких днях пути отсюда. Сюда они спускаются лишь время от времени и всегда с полными карманами. Их легко узнать, потому что они устраивают самые крутые гульки.

— И далеко они отсюда?

— Некоторые в нескольких днях пути, другие в нескольких часах ходьбы. Только вот, чтобы туда попасть, тебе нужны резиновые сапоги, — говорит он, глядя на мои босые ноги. — Твоего размера у меня точно нет, так что попроси летчика Компании, чтобы он доставил из Сан Хозе.

Я заставляю себя ежедневно посещать пульперию, чтобы собирать информацию. В конце концов я становлюсь здесь известным как тот француз, который хочет искать золото, так что различные типы уже сами начинают подходить ко мне, чтобы переговорить. Познакомился я и с местным дилером. Здесь он бывает регулярно с вьючной лошадкой. Травка тут дешевая. Тем не менее, торговля дает доходы не меньше, чем спиртным. Но, поскольку он ничего не дает в кредит, и его не слишком любят, безопасной жизни у дилера нет: его предшественника нашли в джунглях с рассеченной мачете головой. Карманы у него были вывернуты.

* * *

Хотя у тикос характер спокойный, но, выпив, иногда они буянят. Сразу же вытаскиваются мачете, и в пульперии делается жарко от их эксцессов. Как-то вечером я разговаривал с Бреттом, когда два типа начали приставать к его жене. Даю одному в зубы, но тут второй вытаскивает мачете. Подхожу, и он получает бутылкой прямо в рожу, после чего прикладываю для равновесия по шее. Спиртное ему явно стукнуло куда не следует, так что тип валится с ракровяненным лицом прямо на пол. Обоим хватает. Бретт устраивает уборку и вытаскивает их во двор, сопровождаемый хохотом собравшихся. Оба остаются снаружи до самого утра. Я беспокоюсь о них мало, зная, что кости у них крепкие.

На следующий день встречаю свою жертву в пульперии. При этом он широко лыбится, что позволяет мне увидать потерю всех оставшихся до сих пор зубов после свидания с бутылкой. Мачете все еще при нем, так что готовлюсь к резкому обмену любезностями, но его улыбка совершенно открытая.

— Привет, француз, как оно ничего?

— Нормально, а у тебя?

— Классно. Здорово вчера посидели, нажрались до поросячьего визга, но было весело. Возвращаюсь в горы, потому что нет ни гроша. Пока, до следующего раза.

И он уходит в джунгли. Веселье стоило ему всех зубов, зато все было здорово. Вот такие они, тикос, и есть — незлопамятные.

* * *

Все время после полудня мы с Дианой проводим на пляже. Очень часто нас сопровождает маленькая дочка Салтараны, которая испытывает ко мне симпатию. Она ходит за нами повсюду и частенько засыпает в нашей кровати. На краю пляжа привязаны лошади Бретта — это единственное местечко, где есть хоть немного травы. Иногда мы седлаем их и устраиваем долгие поездки вдоль взлетно-посадочной полосы. Это утоптанный кусок пляжа, где регулярно приземляется самолет Компании.

Однажды, слышим его приближение, как вдруг один из жеребцов Бретта, перепугавшись, выскакивает на полосу. Самолет, который уже заканчивает посадку, резко сворачивает и переворачивается: экипаж не пострадал, но машину можно списывать в утиль. Канадцам приходится ее разобрать и отсылать, кусок за куском, на специально заказанном для этого самолете. Понятно, что это не исправляет их отношений с Бреттом, которые и так весьма натянуты.

Мы с Дианой неплохо плаваем, поэтому частенько купаемся, хотя море здесь неспокойное. Волны сильные, и нужно подныривать под первыми валами и проплывать чуть дальше, чтобы поплавать спокойно. Но далеко мы не заплываем, потому что здесь много акул, особенно к вечеру.

Однажды, как раз под вечер, когда мы с Дианой возвращаемся после долгой прогулки вдоль пляжа, я замечаю какое-то сборище. Около двух десятков человек бегает с фонарями, освещая берег и устье реки. Когда я подхожу к Салтаране, тот объясняет:

— Перевернулась лодка. Было семь рыбаков. У них что-то случилось с двигателем, поэтому хотели пристать к берегу, входя в устье. Но в темноте не заметили прибоя. Волна ударила сбоку и перевернула лодку. Одного нашли. Он лежит у Билла с вывихнутой рукой. Не знаю, правда, спаслись ли остальные.

Утром никто из оставшихся шести так и не появился. Похороны взяли на себя акулы.

* * *

Через пару дней ко мне подходит Хуанито, брат Салтараны.

— Если тебя интересует золото, то может подойдешь работать к нам? У меня очень хорошее место.

И он показывает мне тридцать два грамма золота — результат вчерашней работы втроем. Из интереса иду с ним. Вообще-то, я не люблю групповой работы, но если место того стоит, то, возможно, мне удастся убедить его работать на меня. Это его место находится у подножия очень крутого склона, нависающего над нами будто стена. Поток воды и выработки забрались вглубь тела горы, а земля и так сильно размякла из-за сильных в это время года дождей.

— Эй, Хуанито, — говорю я ему, указывая на склон, — ты не боишься, что это свалится тебе на голову?

— Ну, бывает, — отвечает он, скаля все свои пеньки от зубов. — Только сначала падает песок и мелкие камни. Нужно только быстрее убегать. Штука несколько опасная, зато выгодная.

И действительно, если не считать нескольких фальшивых тревог, которые заставляют нас убегать в панике, утро проходит без особых проблем. Около полудня, когда дождь прекращается, без малейшего предупреждения происходит завал. Мы едва успеваем найти себе убежище. сползает весь склон, и вся наша работа погребена сотнями кубических метров земли. Громадный камень, летевший прямо на нас, задерживается стволом дерева…

Я гляжу на пропавшие плоды всех наших усилий. Хуанито смеется над собственными страхами и что-то говорит про наем трактора у Компании, чтобы отвалить землю; так делают частенько. Я подсчитываю про себя, что каждый раз в результате подобных затрат весь его заработок пропадает; а если принять во внимание место разработок, то обвалы будут случаться вновь и вновь. Кретин! У меня огромное желание дать ему по роже: рисковать моей жизнью ради заработка, который заранее равняется нулю. Бросаю придурка, размечтавшегося о миллиардах, и возвращаюсь домой.

* * *

Все это уже начинает меня доставать. Что я тут делаю? Сюда я приехал, готовый на все, лишь бы лезть вверх, но нахожу здесь самую банальную бедность. Я же здесь не затем, чтобы рыться в земле как крот и добыть пару грамм дерьма! Даже если бы всех в округе удалось взять за задницу и заставить пахать на себя, то даже не знаю, хватило бы мне на сигареты.

Поскольку я все так же продолжаю вынюхивать, то становлюсь человеком известным, многие орерос приходят ко мне с предложениями. Только ничего интересного. Что же касается Компании, то мое присутствие для них явно невыгодно. Мистер Билл принимает меня вежливо, но вот Факинг явно бычится в мою сторону. Тем не менее, кишками чувствую, что этот полуостров может стать исходным пунктом весьма классного приключения.

Замечаю, что кое-кто из приходящих в пульперию золотоискателей приносят исключительно самородки. Салтарана, с которым частенько провожу вечера, объясняет:

— Эти орерос не имеют ничего общего со здешними. Их лагеря в джунглях, в национальном парке Корковадо, где резервация. Это незаконно, но там на многие километры практически нет ни одной живой души. Здесь же за сорок лет все уже много раз перекопано и перемыто, так что ничего не осталось; а там девственные земли, самородки лежат прямо на поверхности. Жизнь там тяжелая, но добывать там выгодней.

Вот это истинное золотоискательство! Уходят в горы в одиночку или же по двое-трое, груженые как мулы, забирая с собой только самое необходимое: рис, муку, сахар и кофе. В джунгли уходят на несколько недель, чаще всего, в постоянное место, которое перед уходом маскируют. Там живут без всяческих удобств, спят на стволах срубленных деревьев под навесом из листьев или пластиковой пленки. Иногда они не возвращаются, когда становятся жертвами ягуара, ядовитых змей, обвала или бесчестного сообщника: в джунглях все устраивается без свидетелей. Никто не знает, сколько таких людей существует, никого они не интересуют. И я чувствую, что должен отправиться именно туда.

* * *

Вот уже несколько дней я все жду, когда же прибудут сапоги. Пока же расхаживаю босиком, но далеко так не зайду. Придурок-пилот привез мне слишком маленькие, и я понятия не имею, что с ними делать, разве что заставить его их сожрать. Этот толстый американец глупее десятка Тикос. Как-то, желая произвести впечатление на Диану, он обещает ей наловить лангустов и лезет в воду в ластах, в маске и с дыхательной трубкой. Добыча лангустов заканчивается быстро. Первая же волна выбрасывает его на берег как медузу, огромная студенистая масса, развалившаяся на песке. Тут надвигается второй вал, подхватывает его и тянет в открытое море. Приходится бежать за ним и вытаскивать, нахлебавшегося воды, с перекошенной маской. Ироничная усмешка Дианы временно остужает его пыл к подводной охоте.

Я решаю выходить. Но я не могу брать Диану с собой, равно как и оставлять ее здесь. Я должен остаться один, со свободными руками, готовый к любой случайности. Поэтому провожу с Дианой как можно больше времени, зная, что вскоре на какой-то срок придется расстаться. Мы вместе ходим работать с катиадорой. У Дианы получается намного лучше, чем у меня. Когда мы работаем в месте, от которого Хуанито отказался, считая его пустым, моя подруга находит свой первый самородок: семь-восемь граммов чистого золота. На квадрате размерами пятьдесят на пятьдесят сантиметров в течение часа мы находим двадцать пять граммов золота. Показывая нам это место, Хуанито, видать, и не подозревал, что оно будет таким счастливым.

Вечером, на пляже, Диана расспрашивает о моих дальнейших планах.

— Как ты считаешь, нам удастся что-нибудь заработать? Салтарана очень мил, но ведь мы не можем оставаться у него на всю оставшуюся жизнь.

* * *

— Мне кажется, что единственным выгодным делом для начала, если говорить про золото, это скупать его в горах и продавать в Панаме, но для этого нужен капитал. Золото из Карате его не обеспечит. Нужно идти в горы, в национальный парк Корковадо; говорят, что там золота больше всего. Не может быть, чтобы там я не нашел хотя бы сотни граммов.

— Отлично, наконец-то какое-то движение. Когда выступаем?

— Да нет, красотка, в горы я взять тебя не могу. Для тебя там условия неподходящие, а ты и так уже много пережила. Я отправлюсь сам, а ты подождешь меня в Сан Хозе.

На ее лице рисуется разочарование. Я обнимаю ее.

— Это всего лишь две-три недели. Поживешь пока у этого педераста Жан-Поля. Он симпатичный тип, и тебе будет с ним спокойно. Контактной точкой будет отель «Америка». Но время у нас еще имеется, побудем вместе.

* * *

Я часто провожу вечера с Салтараной. Он рад, принимая нас у себя. Мы много беседуем, он засыпает меня вопросами про страны, в которых я побывал, про обычаи тамошних жителей. В большом школьном атласе, который он знает напамять, я показываю ему трассы своих путешествий. Иногда трудно что-либо объяснить такому Тико, который не высовывал носа за границы своей страны.

Диана заразила Негру, жену Салтараны, своей любовью к морским купаниям, так что забавно видеть их вместе на пляже: Диану — высокую блондинку в таитянском саронге, и Негру, похожую на маленькую, высохшую сливу, в купальнике, трусы которого доходят ей до пупка.

Но сегодня вечером я чувствую, что Салтарана чем-то озабочен. Он вертится на месте и даже не смеет заговорить. Помогаю ему:

— Ну, что тебя так беспокоит?

— Дело в канадцах.

— И что с канадцами?

— Ну, они не хотят, чтобы ты здесь оставался. В основном это Факинг настаивает, чтобы ты выматывался. Похоже, им не очень-то нравится, что еще один иностранец интересуется золотом. До сих пор они были одни, а теперь опасаются конкуренции. Они сказали, чтобы я передал тебе их предложение выметаться.

Со стороны Факинга меня это не удивляет. С тех пор, как он чуть не получил по роже, он уже не здоровается со мной, даже избегает со мной видеться. Мистер Билл ведет себя нормально, но не более того… С другой стороны, я их понимаю. В качестве единственных иностранцев им легко было сохранять и удерживать авторитет. Нормальных отношений с Тикос у них не сложилось. Я же буквально за несколько недель стал более известным, чем они сами; все время приходят различные орерос, предлагающие мне сделки. Похоже, что канадцы чувствуют, что их выпихивают из бизнеса.

— Пойми и меня, — продолжает Салтарана, — сам я и хотел бы, чтобы ты остался, но ведь это мое начальство, и…

Я чувствую себя дурак дураком. Он-то любит меня, но ведь ему приходится думать о своей семье, о работе. И эти сукины дети знают об этом и пользуются, чтобы давить на него, вместо того, чтобы поговорить со мной напрямую.

— Не беспокойся, Салтарана. Я не хочу, чтобы из-за меня у тебя были неприятности. Впрочем, я и так собираюсь выезжать.

Но тот делает знак, чтобы я придвинулся ближе.

— У меня есть задумка. Знаю, у тебя имеется револьвер, — говорит он, улыбаясь, в глазах блеск. — каждую неделю они перевозят золото в Сан Хозе. Иногда там бывает с десяток кило. Нужно убить всего трех человек: пилота и двух конвоиров. В Гуаканасте поделимся. Что ты на это?

Простой план. Видно, что он им гордится и страшно удивляется, когда я отказываюсь.

Все эти новости облегчают мое решение. Я отправлюсь в горы, а Диана полетит в Сан Хозе на самолете Компании. Я оставлю ей все золото, которое у меня имеется, тридцать пять граммов, то есть, около четырехсот пятидесяти долларов, рассчитывая, что наверху разыщу больше.

Я все так же хожу босиком. Только, что поделать, я доволен, что хоть немного разомнусь. Когда же буду сам, без ответственности за кого-либо, мне будет легче чего-то достичь, как это всегда случалось. Но прежде всего, я хочу отправить Диану в безопасное место. Это единственная женщина, которую я любил по-настоящему, и за нами пять лет чудной жизни. Диана родилась на островах, она дочь одного из последних искателей приключений с Кариб; в ней имеется врожденный класс и сила характера, столь ценимые мною в женщинах. Она была богатой, но бросила все, чтобы сопровождать меня. Только все наши последние приключения отразились на ее здоровье. Рожденная для жизни в роскоши, она не чувствует себя к месту в этих мрачных джунглях. История нашей любви слишком красива, чтобы дать ей завянуть в таких условиях. Отсутствие уединения, вечная толкучка в этой хижине — все это совершенно не та жизнь, которую мне хотелось бы ей обеспечить. Уж лучше, чтобы она поехала отдохнуть и подлечиться в столице, пока я буду пахать в горах; а потом я приеду за ней, как думаю, недельки через две, и, полагаю, не с пустыми руками.

Я провожаю Диану к самолету.

— Счастливого пути, приятного отдыха в Сан Хозе.

— Мне тяжело будет без тебя…

— Не беспокойся, любимая, через несколько недель будем вместе.

* * *

Я выхожу рано-рано утром, в шортах и рубашке, с двадцатью пятью патронами в одном кармане и хонгос и пакетиком манго-роса в другом. Не забыл я и про свою ценную Библию, воткнутую за кобуру. Вот и все мое снаряжение.

Первый мой этап это хижина Хуана. Указания, которые мне были даны, весьма условны. Мне нужно идти вдоль берега до реки Мадригал, потом идти вверх по ее течению и просчитать четыре боковых, втекающих в нее ручья. Потом, в теории, я должен добраться до небольшой речушки, на берегу которой стоит дерево, в которое попала молния. Где-то в тех местах и находится дом Хуана.

Идти вверх по течению реки Мадригал тяжело. Никаких протоптанных троп здесь нет, потому что это уже национальный парк Корковадо, и вход золотоискателям сюда запрещен. Это заставляет меня ступать по камням, чтобы не оставлять слишком заметных следов. Река поднялась, так что вскоре я иду промокший с головы до пят. Опасаюсь за револьвер, потому что смазки, способной защитить его от ржавчины, у меня нет, а в этих местах моя тридцатьвосьмерка штука очень нужная, если не сказать — обязательная. Четвертая речка кажется мне ужасно далекой, и я уже начинаю сомневаться, потому что сейчас самый сезон дождей, и постоянные ливни рождают массу ручьев. Поворачиваю по ходу одного из них и продираюсь вдоль берега, совершенно не замечая никакого дерева, в которое попала бы молния. Берега становятся все более крутыми, а сам ручей становится все уже, пока не исчезает совершенно. Повидимому, я где-то просчитался, а ведь иду уже шесть часов.

Теперь мне уже совершенно ясно, что я заблудился, но понятия не имею, куда идти дальше. Ноги чертовски болят, они кровоточат, потому что я сбил их о камни. Крупные валуны и скалы заставляют меня постоянно обходить их. Без мачете продираться чертовски трудно. Становится уже темно, когда я наконец-то нахожу нужный поворот. Самое время. Иду вдоль реки до самого источника, ничего не вижу и, уже возвращаясь, слышу регулярные удары топора. Нет никаких сомнений, что я на месте!

Сажусь на камне в хорошо просматриваемом месте посреди реки и выкрикиваю призыв золотоискателей из Оса, похожий на вой койота. Жду еще пару минут и кричу вновь. Стук топора умолкает, и я чувствую, что на меня кто-то смотрит. Даю им время, чтобы меня хорошенько рассмотрели и узнали. Потом слышу за спиной тихий треск — это Хуан.

— Привет, Француз, как оно ничего?

— Привет, Хуан! Что у тебя? Вот, пришел тебя навестить и, можешь поверить, что серьезно напахался, чтобы найти тебя здесь.

На лице Хуана расцветает улыбка. Это низенький, мускулистый тип лет тридцати, и его беззубая улыбка вызывает симпатию.

— Это мы хорошенько спрятались, видишь ли, охранники парка — это настоящие сволочи. И время от времени они здесь так и шастают. Пошли!

Я иду за ним, но в паре метрах сбоку, чтобы не получилась тропа, способная привести охранников к его хижине.

— Вообще-то эти кретины совершенно тупые, — говорит Хуан, — и пользы от них мало, но, бывает, что иногда накрывают кого-то из орерос. Тогда конфискуют все — и золото, и инструменты. А если кто выступает, его сажают в каталажку. Большинство же орерос — рецидивисты, так что за решетку идти не хотят.

* * *

Хижина, это слишком жирно сказано — пластиковая пленка, растянутая на четырех жердях, угол для кострища, общая кровать сантиметрах в тридцати над землей, сделанная из покрытых листьями древесных стволов. Вместе с Хуаном проживают два типа. Один молодой, низкорослый хитрый и коварный педик, к которому я тут же испытываю антипатию, и молчаливый старик, на котором лежит готовка.

Похоже, что от моего появления они не в восторге.

— Можешь спать тут, — говорит Хуан, показывая на кровать, поместимся.

— Спасибо, но моя вера запрещает мне спать с другими мужчинами. Я сделаю себе свою кровать. Можешь дать мне мачете на время?

— Я помогу тебе.

Не могу же я ему сказать, что вся эта толкучка и грязь будят во мне отвращение. Он бы меня просто не понял. Для них гигиена — штука совершенно незнакомая. Впрочем, они весь день проводят в воде и считают себя чистыми.

Мы быстро устраиваем кровать возле кострища. Четыре ветки с развилками, вкопанные в землю; на них положены поперечины, удерживающие перепиленные вдоль наполовину стволы бальсового дерева. В отличие от тикос, я снимаю со стволов кору, чтобы избавиться от насекомых. Сверху все это покрываю пальмовыми листьями.

Когда мы заканчиваем, наступает ночь. Я чувствую себя измотанным и грязным, поэтому спускаюсь к реке, чтобы помыться. Нахожу естественное углубление. Вода, хоть и холодная, действует очень приятно и успокаивающе. Пользуюсь случаем и простирываю шорты, трусы и рубашку. В лагерь возвращаюсь голым. Маленький педик сидит перед хижиной и пялится на меня. Вешаю одежду над кострищем и сажусь на кровать. Занявшись смазкой револьвера, не сразу замечаю, что этот маленький дебил встал рядом и бесстыдно меня разглядывает.

— А ну перестань пялиться, сволота, и уматывай отсюда! — говорю я, прикрывая естество листьями.

— Ой, Француз… какой ты нежный! — отвечает он, покачивая задком.

Я не ошибся относительно этого дегенерата, но на этом еще не конец. Я ничего не имею против педиков, лишь бы оставили меня в покое.

После скромного ужина — рис, фрижолес и кофе — сидим и болтаем. Листки в Библии не промокли, поэтому сворачиваю самокрутку с манго-роса, которую пускаю по кругу. Через несколько минут всем становится весело, и языки у всех развязываются. Старик и молодой, которые, как узнаю лишь сейчас, живут друг с другом, никогда не выходят из джунглей. Хуан приносит им из Карате все необходимое. Какие-то темные делишки пригнали их сюда и заставляют скрываться. Хуан заснул и громко храпит. Маленький педик засыпает меня вопросами:

— А Франция — это где?

— Далеко отсюда.

— Сколько дней на лошадях?

Старикан, не такой темный, как его дружок, объясняет, что нужно лететь самолетом или плыть на пароходе. После этого они начинают ссориться. Пользуюсь этим и закрываю глаза. Среди ночи меня резко будит какое-то прикосновение. Маленький педик разлегся рядом, его рука у меня на животе. Во мне вскипает отвращение, и я изо всех сил бью его кулаком в рожу. Он падает на землю и орет. Тут же прибегает старик, поднимает его, целует, гладит и рассматривает при свете костра. У его маленькой женушки окровавленные, распухшие губы; он с ненавистью глядит на меня. Придется быть осторожнее.

Когда я просыпаюсь, весь закоченевший от холода, вовсю идет дождь. В этот день ливень настолько сильный, что работать невозможно. Я натягиваю так и не просохшие вещи; день проходит монотонно и скучно.

На второй день, пользуясь прояснением, на рассвете выходим на берег рио. Все то же дерьмо: перетаскивать камни, разбивать валуны и накладывать лопатой землю в каноа. Где-то к полудню работу прерываем, очистив перед тем несколько кубометров породы. Хуан поднимает каноа.

— Гляди, Француз, глянь, как светит!

Гляжу: несколько зернышек, пара граммов, не больше. У меня возникает желание все здесь разгромить…

Хуан чувствует мое разочарование:

— Сегодня мало. Мы еще не дошли до интересной жилы, но завтра сам увидишь…

И правда, назавтра я вижу. Неустанный дождь вызвал оползень, и земля полностью засыпала все наши раскопки. Возвращение к исходной точке.

Еще одно потерянное утро. Я напрасно трачу время, и атмосфера ухудшается. Новая стычка с говнюком, который хотел послать меня за водой, за что и получает по морде.

* * *

Пополудни, когда мне уже осточертело выслушивать все их глупости, я ушел в лес. Довольно скоро мне встретилось стадо обезьян, сидящее высоко на деревьях. Это конгос, ревуны, голос которых слышен за много километров. У них симпатичные морды; они застывают, чтобы присмотреться ко мне. Симпатичные они или нет, но мне хочется мяса. Я бы немного пострелял, но боюсь, что шум привлечет охранников парка. А жаль!

Чуть дальше вижу игуану на какой-то ветке. К сожалению, брошенный мною камень в цель не попадает, поэтому иду дальше. В тот же день вижу совершенно крохотных лягушек, окрашенных в самые невообразимые цвета: ало зелено — золото — платиновые. Настолько удивительных созданий я не видал ни в Амазонии, ни в других тропических лесах. Несколько позднее узнаю, что самое обычное прикосновение к такой лягушке может уложить взрослого человека. На обратном пути мне везет, и я встречаю питона боа. Наконец-то мясо! На сей раз не даю змеюке ни малейшего шанса. Удар мачете, и в лагерь я возвращаюсь счастливым: мой организм требует мяса, и всяких там мучнистых изделий ему просто не хватает.

В отличие от всяких других змей, которых здесь, на полуострове, хватает, боа совершенно не опасен. Укус же большинства оставшихся смертелен, в особенности тут, в национальном парке, и это старинный предмет опасений всех золотоискателей на Оса. Этих гадов здесь тысячи, от совершенно маленькой коралловой змейки до каскабелла муда, гремучей змеи, достигающей трех метров в длину, не говоря уже про чаще всего встречающуюся терцио пелло, змею бокарачу и других гадостях, названия которых мне не известны. Все эти гады кусают чаще всего в руки и пальцы на ногах. Если змея кусает кого-нибудь в палец, то укушенный чаще всего отрубывает его себе мачете. Иногда этого хватает, но многие дают дуба. По примеру орерос я привык самым тщательнейшим образом обыскивать постель, прежде чем ложиться спать. Внимательно слежу и тогда, когда просто хожу, потому что все еще шатаюсь босиком. В течение дня здесь встречаешь массу змей, а ночью, чтобы избавиться от риска наступить на какую-нибудь, мои временные коллеги дуют прямо в кровать, не обращая внимания на вонь. Вчера утром, когда я таскал камни, чтобы отвернуть русло, под одним из валунов заметил терцио пелло. Я едва успел отскочить в сторонку. Терцио пелло — это ядовитейшая тварь с громадными зубами, способными прокусить любые сапоги.

Возвратившись в хижину, я быстренько снимаю кожу и приготавливаю боа, после чего режу его на куски. Пируем. В этот вечер приходится выслушать ежедневную порцию голодных шуточек и баек типа: «Как-то раз ходил я на охоту и наткнулся на местечко, где валялась целая куча самородков. — И что ты сделал? — А ничего, я же вышел на свинью…» Ищу спасения в громадных порциях манго-роса, это превосходное снотворное.

* * *

Четвертый день — повторение всех предыдущих. Все это начинает меня доставать. Днем Хуан отправляется в Карате, чтобы возвратиться назавтра. Отдаю ему свою часть золота, чтобы он купил для меня сушеного мяса. Ночь это истинный ад. Меня заставляет проснуться сильный укол в палец. Страх перед змеями сделался истинным наваждением, и я даже собираюсь палец отрубить. Меня останавливает старик:

— Это всего лишь скорпион. Ничего страшного.

Может укус и не смертельный, но боль ужасная, так что целую ночь не могу сомкнуть глаз. Сижу возле костра. Начинается утро. Оба педика явно не собираются приступать к работе, поэтому сам пробую немного вздремнуть.

Через пару часов, напившись кофе, решаю промыть парочку катиадорас. Добычи никакой, всего лишь пара зернышек, которых не хочется и выбирать, поэтому бросаю это грязное дело. Когда возвращаюсь, застаю отвратительную сцену. С коленками в грязи, спустив штаны до щиколоток, старикан жарит молодого, на лице которого неописуемое удовольствие. Господи, Боже мой! И что я делаю здесь, с этими извращенцами? Мне нехорошо, и я заползаю в хижину. Принимаю решение: дожидаюсь мяса, которое обещал принести Хуан, и бегу от этого дерьма. Мне известно, что в двух часах пути отсюда, вверх по течению речки, стоит хижина Мигеля, живущего с двумя блядями, доставленными сюда из Хименес. Я видел их во время пребывания в Карате: мулы едва-едва тащили их громадные туши. Сам Мигель — парень неплохой, хороший ореро. Подогреваю себе фрижолес, и тут является Хуан. Никаких запасов он не принес, в руке только початая бутылка гварро.

— Где мое мясо?

— Слушай, Француз, в Карате была гулька, и я немножко выпил, а кроме того, мяса, вроде бы, уже и не было.

Он выкручивается и сам запутывается в пьяных враках.

— Только не сердись, Француз! Глянь, я принес гварро, оно лучше мяса.

Я закипаю. Хватаю котелок с кипящими фрижолес и кидаю ему прямо в харю. Хуан падает на колени и визжит от боли. Мне становится жаль этого придурка, я даже сожалею, что так поступил. Его вопли привлекают в хижину остальных: они ошарашены, но ничего не говорят. Жизнь мне спасает лишь то, что я никогда не доверял щенку — он бросается на меня с мачете. В последний миг успеваю вытащить револьвер.

— А ну брось, свинья! Брось мачете, а не то прострелю башку!

Тот, хочешь — не хочешь, останавливается и бросает оружие. Боится, гад!

— Ложись на землю, руки-ноги в сторону!

Слушается. Старик стоит и даже не шевелится. Тоже боится.

— А ты, старый педик, займись Хуаном!

Хватаю мачете и начинаю рушить хижину, режу навес из пленки, разрубываю кровати, разваливаю очаг. Проходя мимо, даю малому пинка в голову, хотя тот послушно лежит на земле…

— А ну не шевелись, сука!

Хуан стонет, держась за голову. Нельзя сказать, что бедняга такая уж сволочь, но это уже не человек, а тряпка.

Держа их на мушке, отхожу. Теперь мне стало легче.

* * *

До Мигеля дорога легкая. Я не боялся заблудиться, потому что нужно было идти пару часов вдоль той же самой рио. У меня болят ноги, потому что раны не совсем еще затянулись. Приходится часто останавливаться и вынимать маленькие камушки, по павшие в трещины на коже. Я чувствую себя свободным и даже джунгли кажутся мне симпатичнее. Какое-то время целая орда конгос сопровождает меня дикими воплями. Дождь уже закончился, а манго-роса делает дорогу вообще приятной. Я уже теряю чувство времени, когда вдруг вижу дом Мигеля. К моему удивлению он выстроил его именно здесь, прямо на берегу рио, совершенно не заботясь о том, чтобы замаскировать его. Повидимому, в связи с расстоянием, гораздо большим, чем до Хуана, здесь нет опасности нашествия охранников.

По мере того, как я приближаюсь, различаю взрывы хохота, после чего звучит серенада, исполняемая фальцетом. Еще несколько шагов, и передо мной открывается необычный вид. Сидя на стволе дерева перед халупой, две толстухи, которых я видел в Карате, окриками подбадривают Мигеля, стоящего перед ними на коленях. Одна из женщин замечает меня и перебивает его жестом руки. Мигель возвращается мыслями на грешную землю и смотрит на меня.

— Эй, ты кто?

— Меня зовут Хуан Карлос, пришел сюда из Карате.

— А, так ты Француз? Жил у Салтараны, правильно? Я слыхал про тебя. Давай, проходи, привет. Девочки, это тот самый Француз, который ищет золото, — прибавляет он, обращаясь к толстушкам.

* * *

Мигель — низенький, коренастый и кажется очень симпатичным. В его лагере царит прекрасное настроение. Мазанка у них самая простенькая, похожая на все остальные конструкции подобного рода. Предвидя бессонные ночи, Мигель соорудил для себя громадное семейное ложе. Под самым потолком, прекрасно видимый издали, на четырех веревочках висит картонный ящик, из которого выглядывают листья манго-роса. Весь вечер мы пыхаем и шутим. Хотя сам я курю и много, но удивляюсь тому, сколько травки мы успели выкурить в тот вечер. Это уже не самокрутки, а громадные рулоны из газетной бумаги, которые мы передаем друг другу. С Мигелем у нас быстро устанавливаются дружеские связи, он даже предлагает мне одну из своих невест. Вежливо отказываюсь, отговорившись усталостью, и мы ложимся спать. На этом громадном ложе находится местечко и для меня, а оценивая его размеры, размышляю, не собрался ли Мигель привезти сюда побольше девочек. Теперь он спит между обеими подружками. Сам он крохотуля и совершенно теряется в этих складках жира, казалось, окутывающих его и предохраняющих от холода. Я вижу его лицо, наполовину погруженное в студенистой женской груди — он неподдельно счастлив. Засыпаю, выдерживая подходящую дистанцию. У меня нет желания быть раздавленным во время ночных любовных игр.

Рано утром Мигель демонстрирует мне результаты своих трудов. А они потрясающие! Здесь целые тонны камней, сложенных один на другом и творящие стенку длиной в несколько сотен метров. Работа первоклассная, и Мигель ужасно горд ею. Метод у него простой: он выбирает из речки все камни, а потом, когда вода становится совсем прозрачной, ныряет, пользуясь для этой цели старенькой маской, и собирает золотые самородки.

Замечаю, что мои вопросы его стесняют. Это уже не тот веселый и добродушный Мигель, которого я видел вчера вечером. И я быстро догадываюсь, почему так.

— Сколько граммов ты выбираешь в день?

— Ну, это зависит от прозрачности воды и… Слушай, Француз, я буду с тобой откровенен. Ты очень милый тип. Ты любишь веселиться, я тоже. Но я люблю одиночество и предпочитаю работать сам. Все это мое, работаю здесь уже долго и…

Я перебиваю его:

— Не беспокойся, Мигель, я тебя понимаю. Я тоже люблю быть самому и не собираюсь оставаться здесь. Мне хочется всего лишь подлечить ноги.

Он расслабляется.

— Спасибо, что ты меня понимаешь.

На его лице вновь появилась улыбка.

— А что касается ног, то можешь оставаться, сколько влезет. Мы всегда рады тебя видеть. Оставайся с нами, кури, ешь, занимайся любовью — мы будем только рады.

После чего он зовет младшую проститутку:

— Роза! Займись-ка ногами Француза, вылечи их хорошенько.

Роза приходит с охапкой листьев, которые затем проваривает и делает из них кашку. Эту своеобразную мазь она накладывает мне на кожу ступней и обматывает чистыми тряпицами. Я чувствую себя так, будто хожу в онучах, но мне сразу же становится легче. Роза довольна своим лечением. В благодарность я нежно хлопаю ее по громадной заднице.

* * *

Я быстро устанавливаю дружеские отношения с обеими проститутками. Самую толстую обзываю Пуфьяссе — толстой блядушкой — и объясняю, что во Франции так называют один очень красивый цветок. Девица эта, хоть и тупейшая корова, на самом деле расчетливая и профессиональная проститутка. С Розой у меня отношения получше. Она такая же толстая, но мордашка у нее поприятнее. Она быстро рассказывает мне про всю свою жизнь. Роза не всегда была проституткой — недоразумения с отчимом заставили ее бросить дом, семью и оставить учебу в Панаме. С того времени началось ее падение, так что в конце концов она очутилась в борделе города Хименес, принимая по шестьдесят клиентов в день. Потом появился Мигель, и по его предложению она решила переселиться в джунгли.

— Хочу пожить здесь годик и отложить достаточно бабок, чтобы вернуться домой, к себе в страну.

Мне ее почти жалко, обидно лишь, что она такая толстуха…

Мигель, по натуре своей отшельник, найдя неожиданно много самородков, сделался жадноватым. Поскольку в городе он не чувствовал себя свободно, то решил перенести удовольствия туда, где живет сам. И вот в один прекрасный день он вышел в дорогу и вернулся с этими двумя чудовищами. Принимая во внимание их массу, могу себе представить, что должна была испытывать несчастная кляча. И с тех пор они устроили себе сладкую житуху, просиживая целыми днями на камушках и глядя, как пашет Мигель. Вывалив сиськи на солнышко, в громаднейших трусах, подтянутых под самые пупы, громко попердывая под хохот, они занимаются только тем, что жрут, срут и курят травку. Они водят Мигеля за нос, проедая все его запасы и забирая у него все золото. Они даже заставляют его петь, убедив, что у него чудный голос. Вот он и поет каждый вечер, и мне ужасно смешно видеть этого маленького человечка, падающего на одно колено и, закрыв глаза, выпевающего романсы этим горам жира, которые в награду нежно гладят его по головке.

Я устроил для себя отдельную кровать, потому что, хотя Мигель тяжко пашет целый день, это не мешает ему трахаться будто кролику большую часть ночи.

Как-то, заинтересовавшись моим бумажником гринго, Пуфьяссе предлагает мне свои услуги.

— Спасибо, толстушка, но уж очень ты страшная.

— А француженки красивые?

Объяснение этой корове разницы между стройным телом европейки и ее студенистой, заволосевшей массой превышает мои силы. Зато я с удовольствием принимаю устные ласки Розы, которая отсасывает у меня с удивительной нежностью.

* * *

Раны на моих ногах полностью затянулись. Лекарства Розы, меняемые ею несколько раз в день, прекрасно действуют. Я как раз смазываю револьвер, когда она подходит ко мне:

— Уходишь?

— Да, завтра утром.

Не говоря ни слова, она поворачивается к подвешенному под потолком ящику и вытаскивает из него две большие горсти манго-роса, заворачивает их в пластиковую пленку и подает мне.

— Держи, это тебе.

— Тебе не кажется, что этого многовато? Вас тут трое остается.

Роза усмехается и жестом приглашает идти за собой. Проходим метров пятьсот до выкорчеванного места, где меня ждет неожиданность. Это плантация травки, десять на двадцать метров, некоторые кусты достигают высоты метров до четырех. На обратном пути спрашиваю:

— А Мигель не боится неприятностей охранниками заповедника?

— У него там много приятелей, к тому же у него достаточно золота, чтобы они ему не мешали.

Вечером, когда серенады заканчиваются, я задаю ему парочку вопросов относительно местных орерос, чтобы сориентироваться, куда же мне идти:

— Нет, на этой quebrada уже никого нет, я последний. С другой стороны, в долине, их много, только хороших там нет. Разве что только Эль Гато; вот он хорош, и место у него довольно богатое.

— Эль Гато, тот самый старик, который работает с Чато? Так он здесь?

— Да, ты их знаешь?

— Пару раз видел их в Карате. Вот это хорошая новость. Обязательно навещу их.

На рассвете я прощаюсь с Розой, которая привязалась ко мне и просит забрать с собой.

— Ладно, но только при условии, если ты донесешь меня к Эль Гато.

Все, кроме нее, хохочут. Мне не хочется, чтобы она сердилась, но не могу представить себя в горах с этой массой жира.

Хлопаю ее по щеке.

— Ты же понимаешь, что это невозможно, к тому же, здесь ведь тебе неплохо. И у тебя есть шансы вырваться отсюда.

— Да, видно ты прав. Желаю счастья, Француз.

* * *

Еще вчера вечером Мигель начал обширные и туманные объяснения по указанию дороги. Он живет в джунглях уже много лет и чувствует себя там свободно, как на городских улицах, поэтому никак не может понять, что для меня все деревья на одно лицо. Из его указаний следует, что мне нужно идти прямо вверх, потом вдоль горного хребта до следующей долины и спуститься в нее. Где-то там и живет Эль Гато. Когда это слушаешь, все кажется простым, но когда находишься в джунглях, окруженный одинаковой растительностью сзади, спереди и по бокам, все выглядит несколько иначе. «Иди вдоль хребта». Нужно сначала знать, а дошел ли ты до этого хребта.

Поэтому взбираюсь на первую гору, спускаюсь с нее, карабкаюсь на другую, иду вдоль какого-то хребта, потом вдоль другого, а в конце концов дерьмо! — совершенно теряю голову. Здесь даже речки нет, чтобы указать какое-нибудь направление, никаких зацепок, чтобы сориентироваться. Поднимаюсь, спускаюсь, кручусь на одном месте. Земля скользкая, и пару раз я растягиваюсь только так. Часы идут за часами. Черт подери, я уже не могу, поэтому валю матюги на всю эту долбаную зелень, на этот хренов дождь, на эту дерьмовую жижу под ногами. Я никогда не любил джунглей, но теперь я их просто ненавижу. Ну что я тут делаю? Ну почему бы мне не сделаться чиновником?

Когда я решаю сделать привал, уже начинает темнеть. На сегодня хватит! Я забираюсь на дерево и устраиваюсь на толстой раздваивающейся ветви в нескольких метрах над землей. Все змеи это ночные животные, и мне хотелось бы с ними не встречаться. Спички замокли, поэтому самокрутку закурить не удается. К счастью, у меня осталось несколько хонгос. Так или иначе, но знаю, что заснуть не смогу — идет дождь, и бешено кусаются комары.

Хонгос сделались совершенно невкусными, потому что заволгли в кармане, но я лопаю их все. Ночью у меня начинаются галюники, и я ору «Иди вдоль хребта!». Все животные сразу затихли, а мои взрывы хохота производят на джунгли странное впечатление. К утру я совершенно теряю голос, мне все время что-то видится, а потом грохаюсь вниз, отчего все тело в синяках. В таком паршивейшем состоянии, с желчной горечью во рту выхожу в путь. К счастью, чуть позднее удается обнаружить небольшой ручеек. Пью, и холодная вода немножко излечивает мои страдания. Бреду вдоль берега пару километров, но потом ручей совершенно исчезает меж камнями.

Со вчерашнего дня у меня во рту были всего лишь четыре пресноводные креветки, которых я сожрал сырыми. Правда, везде растут пальмитос, но у меня нет мачете. Устраиваю привал, сушу спички на камне и закуриваю самокрутку. Первая же затяжка приносит блаженство, мне уже никуда не хочется идти. Наступает ночь, и я очищаю для себя ровно столько места, чтобы улечься. И насрать мне на змей и насекомых.

Утро застает меня все еще живым, но я еще больше голоден, а грязи на мне все больше. Бреду дальше, все время под гору. Слышен плеск воды. Ура, спасен! Эта река слишком велика, чтобы куда-то исчезнуть. Знаю, что достаточно идти по ее берегу, чтобы встретить людей или добраться до моря. Купаюсь, валюсь на камни и засыпаю на солнышке.

Проснуться меня заставляет впечатление чьего-то присутствия. На меня пялится неизвестно откуда появившийся маленький старикашка в лохмотьях, весь разлохмаченный, с большим мешком, привязанным веревками к спине, и ржавым мачете в руках. Похоже, что он изумлен не менее, чем я сам.

— Привет, как дела?

Он присаживается напротив, не снимая мешка, и закуривает.

— Что ты тут делаешь?

— Ищу дом Эль Гато. Знаешь, где это?

— Очень близко, — отвечает он, показывая в неопределенном направлении. — Идешь вдоль хребта, и через часок ты на месте. Все просто.

Еще один кретин предлагает переться вдоль хребта. Разозлившись, ложу руку на револьвер и говорю:

— Слышишь, ты, дебил, если это так близко, то пойдешь со мной.

Он поднимается, поджилки у него трясутся, но он забирает мачете, которое положил до этого на камень.

Самое интересное, что старикашка меня не обманул. Не прошло и часа, как мы оказываемся в лагере Эль Гато.

* * *

— Привет, Гато, как оно ничего?

— Привет, Француз, рад тебя видеть. Проходи, садись.

— А я уж думал, что мне хана. Если бы не этот добрый сеньор, я бы до тебя не добрался.

— В награду можешь выпить кофе, — обращается Эль Гато к старику.

Старик пьет кофе и убирается. Сказать, что мы расстаемся в слезах, было бы неправдой.

— Так ты пришел поработать с нами?

— Да, почему бы и нет. Где Чато?

— Боже, несчастный Чато! Два дня назад его укусила бокарача. Видок был малоприятный. Все лицо, вся шея распухли. Вчера мы его похоронили. Сукин сын перекинулся в самый неподходящий момент — у нас куча работы. Хорошо еще, что ты пришел вместо него.

Смерть в горах — это так просто. Никаких тебе формальностей, никаких вскрытий. В учреждение гражданского состояния сообщат может через пару месяцев, а может и через пару лет, когда тела несчастных давным-давно сгнили и перемешались с болотистой жижей полуострова. Забытые своими семьями они не оставляют после себя никого; у некоторых никогда не было документов, свидетельств о рождении — с юридической точки зрения их никогда не существовало.

* * *

Лагерь Гато прекрасно устроен. Три отдельные кровати, разделенные листьями. Я буду спать на нарах Гато, только не хочу пользоваться его одеялами. Помощником, а вернее прислужником, у Эль Гато чистокровный индеец — могучий и примитивный детина, который занимается по дому. Поваром-гастрономом его не назовешь, но варит прилично. В лагере имеется самая разнообразная еда, которую Гато заставляет его регулярно доставлять: запасы сушеного мяса, несколько видов овощей, есть даже приправы кокосовое масло и различные виды перца. Индеец частенько выходит в джунгли на охоту и возвращается со свежими пальмитос, горькими апельсинами и корнями юки.

С ними я буду несколько недель. Из всех известных мне золотоискателей, Эль Гато самый лучший. Он тщательно промывает породу и постепенно идет вниз по течению. Какая бы не была погода, каждое утро мы выходим на работу. Вооруженный ломиком индеец разбивает камни и откалывает золотоносные куски от крупных валунов. Работает он без остановки, совершенно не проявляя усталости. Он не отзывается, не отдыхает, и мне иногда кажется, что мозги его работают в замедленном темпе хорошо смазанной машины.

Гато не выходит из каноа, вынимает камни и облегчает проток воде, которая вымывает землю, позволяя золоту опадать на дно. Уже по регулярности движений видно, что работу он знает. Около часа дня поднимаем ящик: никогда не случается, чтобы мы не добыли меньше, чем по десять граммов на брата, что соответствует ста пятидесяти долларам. Каждый вечер я забираю свою часть. Это не слишком много, но выдержать можно. Я подсчи- тал, что через пару недель у меня будет небольшой капиталец, не считая возможности появления крупного самородка. А почему бы и нет?

* * *

Пополуденные часы здесь спокойные. Частенько выхожу с индейцем в лес на охоту. У него карабин 22 калибра, сухой звук выстрела которого далеко не расходится. Это что-то вроде старинного обреза, весь проржавевший, собранный из самых разных частей. Приклад сделан из куска дерева, покрытого грубой резьбой. Тем не менее, я потрясен меткостью индейца. Никогда мне не случалось видеть, чтобы он промахнулся. С собой он берет всего лишь три патрона, но уже первого хватает, чтобы обеспечить нас мясом. Два оставшихся это так, на всякий случай. Индейцы, у которых имеются ружья, все становятся великолепными стрелками, бедность заставляет их стрелять метко, а кроме того, здесь трудно доставать патроны. Гато рассказывает мне, что видал, как индеец охотился на ягуара и положил его одной пулей 22 калибра.

Чаще всего нам встречаются павос, разновидность индюка, а так же туканы и обезьяны. как-то раз добываем пизоту, зверька с очень вкусным мясом. Он не крупнее лисицы, но я сам однажды видал, как он один дрался с тремя собаками и победил. Индеец рассказывает мне, что здесь живет множество «чанчос дель монте», плотоядных пекари, поедающих на своем пути все, что возможно, в том числе и золотоискателей.

Как-то раз, когда мы уже возвращались с охоты, слышу громкий треск ломаемых ветвей. Индеец знаками показывает, чтобы я быстренько забирался на дерево, и сразу же после этого появляется целое стадо «чанчос дель монте». Индеец, сидя на своем дереве, молниеносно прицеливается и убивает двух последних свиней. Потом я спрашиваю его, зачем столько осторожности.

— Чанчо очень опасны, — объясняет он, взваливая одну тушку на спину, и ничего не боятся. Если он увидит тебя, то будет пытаться подкопать дерево, чтобы тебя сожрать.

Мне хотелось узнать побольше, но видимо это интеллектуальное усилие совершенно измучило его. Дальнейшие объяснения дал мне Гато:

— Если ты сидишь выше, чем на метр, над землей, можешь ничего не бояться, потому что свиньи тебя не увидят. Они никогда не поднимают головы. Если когда-нибудь будешь на них охотиться, никогда не стреляй в передних. Это проводники, и если они падут, остальные не тронутся с места. Придется торчать на дереве несколько дней. Я сам как-то очутился в подобной ситуации. Это очень опасные животные, даже ягуар боится с ними связываться.

— Будем надеяться, что нас они не посетят.

Гато фаталистично пожимает плечами.

— Если такое произойдет, у нас не будет ни малейшего шанса.

Н-да, милые зверушки!

* * *

Вечера здесь такие же спокойные. У Эль Гато, который много чего пережил в джунглях, имеется обширный запас реальных и выдуманных историй. Сам он родом из Никарагуа, но уже много лет живет в Коста Рике, поэтому часто рассказывает о своей стране, не объясняя причин выезда. Мне кажется, что он был замешан в какие-то грязные делишки, как и все типы с полуострова. Он интеллигентен и более образован, чем большинство орерас. Он хитрованистый, может даже и чересчур; каким-то образом он привязал к себе своего индейца, который относится к нему как к Богу и уже много лет повсюду сопровождает. Индеец доверяет ему свое золото и вечно слушает, раскрыв рот, когда Эль Гато начинает рассказывать. Эль Гато врожденный рассказчик и может болтать без отдыха целыми часами.

— Знаешь, я ведь не всегда был золотоискателем. Перед этим я грабил могилы, был хуагеро. Теперь я с этим завязал, потому что индейские духи этого не любят.

— Я и сам занимался этим в Линеа Виеха, но нашел всего лишь никому не нужные черепки.

— Значит, ты выбрал паршивое место. В Таламанка, с другой стороны полуострова, жило много индейцев, так что имеются и захоронения: практически во всех есть золото, а в горах — так самые настоящие сокровища.

Он мне рассказывает историю одного испанца, известного среди хуакьерос.

— Парень отправлялся в Таламанка, где еще проживают племена диких индейцев, и каждый раз возвращался с сумасшедшими вещами: с масками, статуэтками. Поговаривали, будто он обнаружил легендарный город, в котором индейцы прятались от испанцев. Но однажды он не вернулся. Уж слишком круто он вел себя с индейцами. Видно они и прибили его там, в горах, чтобы никто больше туда не добрался.

В его рассказах множество легенд и преувеличений, но иногда встречается и правда. Он же рассказывает и про лагуну Чокуако, затерянную где-то посреди полуострова.

— Там имеется богатющая жила, но ее присвоил силой один тико, которого называют Барбароха, настоящий сукин сын, крутой и опасный.

* * *

Последующие дни проходят в том же самом ритме. Золото добывается регулярно, вот только одно мне кажется странным: пока что мы извлекаем один золотой песок, очень редко маленькие самородки. Меня это удивляет, потому что, когда работаешь в верховьях реки, их должно быть больше, причем, крупных, таких, какие он показывал мне в Карате. И у меня начинают появляться сомнения к Эль Гато. Время от времени я осторожно слежу за ним, но, поскольку он работает босиком и в шортах, я не слишком понимаю, каким образом мог бы тот воровать. Этот вопрос сильно интересует меня, но прямо об этом ему говорить не хочется, чтобы не насторожить раньше времени.

Однажды утром, когда я осторожненько навожу разговор на эту тему, появляется какой-то тип с мулом.

Увидав его, Гато довольно урчит, все бросает, подбегает к нему и целует. Он чертовски возбужден. Индеец пялится на них, ничего не понимая. Я тоже подхожу — они как раз торгуются.

— Сколько у тебя осталось?

— Два галлона. Это последние, но гварро отличное.

— Продай мне оба.

— Нет, могу продать только литр. Мне нужно еще кое с кем здесь встретиться, а они платят очень хорошо.

— Заплачу, сколько пожелаешь, только, ради Бога, про- дай все.

И он бегом направляется в джунгли, где прячет бутылку, в которой держит все свое золото. Я же тем временем осматриваю пришельца. Тот снимает с мула две пичингас, трех с половиной литровые пластиковые бутылки. Я сразу же узнаю их по запаху. Это продавец контрабандного гварро, очень гадкого крепчайшего самогона, который нелегально гонят крестьяне. В котел бросают всего понемножку, а потом еще доливают 90-процентного спирта. На мозг действует как страшный яд.

Гато возвращается еще более возбужденный, в руках заполненная золотом бутылка.

— Говори цену, плачу!

После мастерски проведенных торгов Гато отвешивает ему сорок граммов золота в обмен на ценные бутыли. Цена совершенно невообразимая, раз в пятьдесят превышающая стоимость этого дерьма. Только Гато на все наплевать, он готов продать отца, мать, жену и детей, даже самого себя — лишь бы заполучить пойло. Продавец еще не успевает отъехать, как Гато садится на камень и начинает хлестать из бутыля огромными глотками.

За два дня он сам высасывает все эти семь литров. Я не пью, индеец тоже. Два дня, в течение которых он будет вопить, блевать, падать, ходить под себя — короче говоря, самый настоящий хлев. Первого бутыля ему не хватает до конца дня, поэтому он шатается по лагерю, ломает всякие вещи. Приходится защищаться от его пьяных нежностей; наконец-то он заваливается, но потом просыпается, вновь делает громадный глоток, спотыкается и валится на землю. Следующие два дня он валяется в дичайшем бодуне, с ценной бутылкой, прижатой к груди, при этом он ведет осмысленные разговоры и поет песни. Время от времени в приливе энергии он поднимается с самыми серьезными намерениями, но к счастью долго не может удержаться на ногах.

Все эти два дня я не работаю, разве что промываю парочку катиадорас. Ожидаю, когда у Гато все пройдет. Я знаю, что пожилые пьяницы иногда могут выдерживать много кое чего, но этот мужик меня буквально потрясает.

Индеец не спускает с него глаз, поднимает его с земли, не позволяет уходить далеко от лагеря — все это выдает долголетний опыт. Второй галлон осушается в средине третьего дня, и, икнув в последний раз, Гато падает без сознания. Индеец поднимает его будто тряпичную куклу и ложит на кровать. Мне интересно, в каком же состоянии Гато проснется.

На следующее утро, бледный, в заблеванной одежде, тот хриплым голосом зовет индейца:

— У меня все в голове крутится, принеси мне бутылку.

После чего снова дает храпака, а индеец объясняет мне, что после такого вот запоя, единственный способ вернуться к норме — это продолжать пить, только понемножку, клин клином. Поэтому он отправляется за выпивкой в Карате.

* * *

Решаю идти с ним, чтобы узнать дорогу. Чтобы добраться до Карате, нужно пройти мимо хижины Мигеля, а кроме того, хоть разок я пройдусь через джунгли без опасений заблудиться.

Индеец трогает рысью. Теперь мои ноги в лучшем состоянии, они покрылись роговым слоем, так что теперь я могу без проблем равняться с ним. Еще я беру у него мачете, чтобы делать значки на деревьях для возвращения. Через три часа мы у Мигеля: насколько же это ближе по прямой! Но я уже валюсь без сил, поэтому ожидаю возвращения индейца здесь, с Мигелем и его девочками.

Тот не останавливается и убегает дальше, не сбавляя скорости. Я же делаю для себя запас травки, моя почти закончилась. все рады встрече со мной, а Роза говорит, что я похудел. Рассказ о пьяном в дрезину Гато всех веселит, зато известие о смерти Чато печалит. Индеец возвращается перед самым закатом. Как это можно, что он так быстро обернулся? И даже не запыхался. я предлагаю ему остаться здесь на ночь.

— Мне надо идти, мой хозяин болен, я нужен ему.

— Но через десять минут станет темно, болван! Куда ты хочешь идти?

Он просит Мигеля дать ему свечку и устраивает себе фонарь из консервной банки, в которой вырезает с одной стороны дырку. Потом берет эту свою «галогенку», махает мне рукой на прощание и исчезает в темноте. Раз он может, так я тоже! Иду за ним.

Гато понадобился целый день, чтобы прийти в себя. Он сидит на кровати со стаканом в руке, отпивает понемножку и не отзывается на вопросы.

А на следующий день он уже в форме, и мы можем возвратиться к делу.

Я работаю с Гато три с лишним недели, и у меня уже почти сто десять граммов золота. Все идет прекрасно, но кое что меня беспокоит, потому что, хоть питаюсь я и нормально, сил мне все время не хватает, и чувствую, что серьезно похудел. Кроме того я плохо сплю из-за сырости, а кровать из древесных стволов, пусть даже и старательно уложенных, чертовски неудобно.

Много раз я слыхал, как Гато возвращается от берега реки с катиадорой и тихонечко ложится. Однажды утром, когда только-только сереет, я вижу, как он покидает лагерь с катиадорой в руке. Позволяю ему немного отойти, после чего поднимаюсь и иду за ним. Солнце еще не встало. Стараюсь ступать легко, как только могу. Мне уже показалось даже, что потерял его, как вдруг замечаю. Сидя на корточках в десяти метрах от меня, он срет в катиадору. До меня сразу все доходит! Во время работы этот гад украдкой глотает самородки, а затем получает их с другой стороны. Меня буквально распирает от ярости. Меня всегда бесит, если кто-то пытается меня оставить в дураках. Опять же, сукин сын пользуется катиадорой, в которой мы варим рис! Мне хочется тут же прибить его, и я потихоньку вытаскиваю револьвер. Только вот, его инстинкт мошенника заставляет его поднять голову. Гато замечает револьвер в моей руке и отскакивает в сторону. Пуля попадает в землю точнехонько меж его ногами. Эль Гато, со спущеными штанами, бросается бежать. Это и спасает ему жизнь, потому что я никогда не стреляю людям в спину. Подхожу, но не для того, чтобы посмотреть, что в миске — догадаться нетрудно! — но потому, что в панике Гато забыл про свою ценную бутылку. Поднимаю. Там, самое малое, грамм двести пятьдесят золота, сплошь самородки. Пока мы делились песчинка- ми, эта сволочь хапала самые жирные куски. Теперь я уже жалею, что промахнулся.

Возвратившись в лагерь, застаю стоящего там перепуганного индейца и тупо глядящего, как я подхожу с золотой бутылкой и револьвером. Он услыхал выстрел и уверен, что Гато я убил, а теперь его очередь.

— Не беспокойся. Гато я не убил. Только передай, что ему повезло. Передай еще, что я не хочу его больше видеть, чтобы он постарался никогда не встречаться на моем пути, потому что в следующий раз я его обязательно прибью.

— Si, senor.

— И не оставайся с ним, не получишь ни хрена!

— Si, senor.

Бедняга не в состоянии сказать что-либо еще, скорее всего, все это превышает возможности его понимания, и мои слова излишне сложны для его тупых мозгов. Он глядит на меня, ничего не понимая, считая, что я убил его бога.

Я же не собираюсь здесь оставаться, но перед уходом беру его ружье, разбиваю приклад о столб и бросаю ему самородок граммов на десять. Тот падает к его ногам, но болван его даже не поднимает. Теперь он, видно, будет силиться несколько дней, чтобы все понять, если только до этого голова у него не треснет. Оставляю его, погруженного в безмолвии, и ухожу в Карате.

* * *

Бешенство мое уже прошло. Я смеюсь, вспоминая, как Гато удирает с обосраным задом. В конце концов, мои дела не так уж плохи. Благодаря его мошенничествам, теперь у меня триста пятьдесят граммов золота. Пересыпаю свою часть в банку.

Я иду где-то около часа, как вдруг в глазах делается темно. Через пару минут я весь залит потом, и ноги подо мной подгибаются. Приходится сесть на землю. У меня кружится голова, я ничего не вижу. Теряю сознание. Весь день и всю ночь я валяюсь на земле, сотрясаемый судорогами. я не могу даже подняться, малейшее движение для меня мучительно. Мне жарко, пот льется ручьем, и я стучу зубами. Под утро кризис несколько отступает, и я медленно выступаю в путь. Каждый шаг требует сумасшедших усилий, приходится держаться за деревья, потому что голова все так же кружится. В таком состоянии добираюсь до лагеря Мигеля, идя по зарубкам, сделанным мной же самим.

— Что с тобой, Француз? — спрашивает меня Мигель.

Я не в состоянии отвечать и хочу только одного, лечь. валюсь на кровать, спрятав предварительно золото под матрасом из листьев: Мигелю и Розе я доверяю, а вот Пуфьяссе — нет.

Роза, довольная тем, что меня видит, но серьезно обеспокоенная моим состоянием, снимает с меня промокшую сорочку и накрывает несколькими одеялами, после чего массирует мне руки и ноги. В течение двух дней самого страшного кризиса я брежу, не приходя в сознание. Роза, которая в основном занимается мною, как-то утром спрашивает меня:

— А кто такая Диана? Твоя любимая?

Я подтверждаю это.

— Когда ты бредишь, то все время называешь это имя.

Это правда, я много думаю о Диане и хочу ее вновь увидеть.

Мигель ни о чем не беспокоится. Для него все болезни — это mal de vientre, от плохого пищеварения, и надо всего лишь подождать, пока не пройдет само. Тем временем, мне уже трудно шевелить руками, и все делаю в замедленном темпе. Я не в состоянии глотать, а если уж что проглочу, тут же все выблевываю, даже жидкое, а потею при этом как не знаю кто; моча у меня мутная и вонючая. Узнаю симптомы малярии, болезни, которая тащится за мною уже более десятка лет. Только вот возвращение ее кажется мне более серьезным.

Под утро третьего дня лучше мне не становится. Я понимаю, что если останусь здесь, то сдохну. Нужно попытаться возвратиться в Карате. Усилие, произведенное мною при подъеме с кровати, вызывает головокружение и рвоту желчью. Представляю себе, какие мучения ожидают меня на этом пути. Добрая Роза предлагает сопровождать меня, но, принимая во внимание ее трудности с передвижением, мне она никак не поможет.

* * *

Это истинный ад, и он будет длиться несколько дней. Каждый шаг дается тяжко, я иду медленно, еле волоча ногами. Малейший подъем преодолеваю на четвереньках, останавливаясь каждые полметра. При первом спуске, неспособный удержать собственную тяжесть, скатываюсь до самой реки. Потом долго валяюсь в грязи, с ногами в воде, и не могу подняться. У меня болит все тело, я теряю сознание. Первые лучи солнца согревают меня и дают силы, необходимые для дальнейшего пути. От моей сорочки не осталось даже клочка, поэтому обрывки шорт привязываю с помощью ремешков от кобуры. Несмотря на многочисленные падения, мне удалось сохранить свою ценную банку. Когда же около полудня через редеющие листья я вижу берег, то хочу орать от радости. Но это еще не конец моего крестного пути.

По берегу продвигаюсь короткими бросками. Заранее отмечаю для себя какую-нибудь точку: кокосовую пальму, большой камень, куст на расстоянии метров в сто, после чего старался до нее добраться. Все эти короткие отрезки преодолеваю, стараясь не терять избранной силы с глаз. Потом ложусь, чтобы набраться сил, и вновь отправляюсь: пальма, камень, пальма. Каждый этап, это победа, которая прибавляет сил для последующей, только вот остановки становятся все длиннее. Но я заставляю себя двигаться дальше, ибо, если задержусь надольше, то так здесь и останусь. Часто я испытываю сильное искушение поддаться, но жажда выбраться отсюда, желание увидать Диану толкают меня вперед. И наконец я добираюсь до Карате.

* * *

Салтарана меня не узнает. Я весь в грязи, уже пять недель не брился, исхудал, глаза горячечно блестят. Он идет за мистером Биллом.

Канадец забирает меня к себе. Обеспокоенный моим состоянием, он предлагает утром отправить меня в Сан Хозе на само- лете Компании.

Рано утром забираю свои чистые вещи, оставленные у Салтараны. Джинсы свисают мешком, высокие ботинки натягиваю с огромным трудом. Долго-долго бреюсь, а увидав в зеркале свое лицо, понимаю теперь изумление Салтараны я и вправду выгляжу как мертвец. Револьвер отдаю Салтаране.

В самолет сажусь под ироничным взглядом Факинга. Этот сукин сын рад видеть меня в таком состоянии.

* * *

В Сан Хозе фургонетка Компании забирает нас из аэропорта и подбрасывает на центральную площадь, где у канадцев находится офис — метрах в пятидесяти от отеля «Америка». Эти последние метры кажутся мне особенно длинными и занимают массу времени. Хозяин, ошарашенный моим видом и состоянием, помогает мне подняться по ступеням, ведущим к конторке администратора. Здесь меня ожидает письмо от Дианы, из которого узнаю, как можно с ней связаться.

Прошу девушку набрать номер.

— Алло?

— Привет, красотка.

— Ты где?

— В Сан Хозе, малыш. Слушай, не задавай мне вопросов, я болен. Хватай такси и подъедь за мной в отель «Америка». Поспеши, малыш.

Я ложу трубку. Эти несколько слов совершенно обессилели меня, но я счастлив — сейчас я увижу Диану.

Она появляется через несколько минут. Как только она меня видит, улыбка с ее лица тут же исчезает.

— Дорогой, что с тобой случилось?

— У меня малярия. Страшного ничего нет, но мне нужен отдых.

Ее прекрасные зеленые глаза все еще ищут мужчину, с которым она рассталась пять недель назад. Диана хочет броситься мне в объятия, но я ее отталкиваю, зная, какой я грязный и вонючий.

В такси, везущем нас к Жан-Полю, Диана прижимается ко мне, и я вижу, что она с трудом сдерживает слезы. Когда мы уже на месте, она помогает мне выйти из машины. Затем усаживает меня в кресло, целует в лоб и идет приготовить ванну. Потом возвращается и нежно раздевает меня, осторожно снимая ботинки, потому что ноги у меня распухли и страшно болят.

Через полчаса я уже чистый и даже начинаю походить на человека. Закутанный в халат, пью чай. Диана сидит напротив и присматривается ко мне. Оба мы чувствуем себя не в своей тарелке. Никто не осмеливается начать разговор о моей болезни. Понятно, что Диана увидала, как я похудел, только вот догадывается ли она, насколько паршиво я себя чувствую? Отдаю ей банку с золотом и уже собираюсь было рассказать про Гато, как чувствую подступающий приступ и, не в силах сдержать дрожь, роняю чашку.

— Пошли, ляжешь, — говорит Диана.

— Не беспокойся, это всего лишь приступ малярии. Тут уж ничего не поделаешь.

Потом приезжает Жан-Поль. Он тоже потрясен. Под кучей наваленных на меня одеял я должен выглядеть еще более истощенным. Он оттаскивает Диану в сторону, не осмеливаясь расспрашивать ее при мне, а кроме того, как и большинство гомосексуалистов, панически боится заболеть.

Он же вызывает врача, своего приятеля, проживающего напротив. Добряк измеряет мне температуру и быстренько прослушивает. Его диагноз: заразная горячка. После чего он настаивает на том, чтобы перевезти меня в больницу. Я уже знаком с больницами Третьего Мира в Африке, Азии и Латинской Америки и как-то не горю желанием возобновлять это знакомство. Я знаю, что со мной и прекрасно могу вылечиться сам, а там меня способны только прикончить.

— Но ведь это глупо, — уговаривает доктор, — вы нуждаетесь в постоянном уходе. Нужно сделать анализы, чтобы идентифицировать вирус. К тому же, он может быть заразным, вы не имеете права отказываться от госпитализации.

Меня убеждают не рассудочные слова доброго доктора, а молящий взгляд Дианы, желающей, чтобы я согласился.

В больнице Кальдерон Гуардиа доктор устраивает все формальности, а я в это время прощаюсь с Дианой. Лежу на носилках, держа ее руку в своих, и пытаюсь ее успокоить. Ее прекрасное лицо залито слезами. До меня сейчас доходит, как сильно я ее люблю. Только-только я вернулся к ней, как приходится снова прощаться. Сердце сжимается от жалости.

— Не бойся, я выкарабкаюсь.

Доктор разговаривает с коллегой по профессии, и во взгляде пришедших за мною медсестер вижу, что они уже поставили на мне крест. Для них я просто живой труп. Они забирают меня, а Диана остается в коридоре и только смотрит, как меня отвозят. Последний раз махаю ей рукой, и она заливается слезами.

Чтобы мне хоть немного стало легче, санитар делает мне антишоковый укол — единственное лечение, которое я получу за десять дней пребывания тут. Пока молоденький врач оформляет мою историю болезни, меня взвешивают: шестьдесят два килограмма. За пять недель я похудел на двадцать восемь кило!

Меня помещают в одноместную палату, как раз напротив большого зала, где сейчас темно и тихо. Вечером маленькая, пухленькая медсестричка приносит мне ужин: делаю пару глотков и тут же все вырываю. Мне дают успокоительное и снотворное. Прошу увеличить порцию, зная, что мой организм, привыкший к наркотикам, на подобные средства не реагирует. Нафаршированный порошками, я засыпаю под щебет толстушки.

Она же будит меня на следующий день, к обеду. Девочка милая, но уж больно болтлива. Она счастлива, что может поговорить с иностранцем, и засыпает меня вопросами про Париж и полуостров Оса. Я перестаю ее слушать, потому что из зала напротив до меня доносятся странные звуки. Это что-то вроде громкого хрипа. Прерываю словесный поток моей медсестрички и спрашиваю:

— Кто это там так хрипит?

Широко улыбаясь, она открывает дверь. В зале двенадцать коек, а на них дюжина умирающих, которые ожидают смертного часа под крестом, висящим на стене. С одной из коек как раз и раздается заинтриговавший меня хрип. Весь этот зал — это предбанник смерти, сюда помещают больных, у которых нет ни малейшего шанса на выздоровление.

Теперь я понимаю, почему меня положили в общей палате, во втором крыле больницы. Эти сукины дети бросили меня здесь, чтобы не перетруждаться. Мне еще дико повезло, что я валяюсь не с теми беднягами. Я даже еще не знаю, выживу ли. Но одно знаю точно: здесь я подыхать не собираюсь. Уж лучше пуля в лоб.

Следущую ночь я почти не сплю. Как я и предполагал, снотворное на меня почти не действует. Я размышляю о Диане, о нашем покойном сыночке, о чертовой невезухе, издевающейся над нами уже более двух лет. Диана, рожденная для лучшей жизни, получает удар за ударом.

Углубившись в размышлениях, слышу внезапно какой-то шум в коридоре. При этом же отмечаю, что старик перестал хрипеть.

Заинтересованный всем этим, поднимаюсь с кровати.

Старикан уже дал дуба, над ним стоят две санитарки, которые, не переставая болтать, стаскивают с него пижамные штаны. Затем, все так же разговаривая, рутинным движением они сильно давят на живот, чтобы кишечник опорожнился, после чего, не проявляя никаких эмоций, не обращая внимания на вонь, заматывают тело в простыню и бросают на каталку. Хоп! — еще один подарочек для червяков. В их движениях нет ничего человеческого, ни малейшего сочувствия, все они давным-давно стерлись из-за сотен трупов, которые запаковывали точно так же.

Но больше всего меня потрясают кресты над койками. Бедняги! Как только над их головами появляется этот блядский крест, понятно, что им хана. И не будет для них никаких чудес. «Ну ладно, старик, вот тебе распятие, давай, сдыхай поскорей». А потом ворон в сутане уронит крокодилову слезу над образцовой жизнью. Возвращаюсь к себе, еще более, чем когда-либо, решая выйти отсюда живым.

* * *

На следующий день, после завтрака, который наконец-то я не выблевываю, получаю привилегию свидания со священником. Стервятник времени не теряет.

— Сын мой, говоришь ли ты по-испански?

Не отвечаю.

— Готов ли ты предстать пред лицом твоего Создателя?

Этот меня уже похоронил. Я перебиваю его:

— Слушай, ты, сука, я перетрахал шесть монашенок, в том числе одну аббатису. Я жарился, срал и ссал в церквях, но вот священника трахнуть мне еще не удавалось. Твоя морда мне никак не нравится, так что хватит того, если ты у меня отсосешь. Может это откроет мне райские врата.

Пожиратель падали оскорблен.

— Сын мой, ты бредишь.

— Вон отсюда, стервь вонючая!

Хватаюсь за ботинок, чтобы врезать ему по харе. Только мое движение слишком слабое и медлительное, поэтому попадаю ему только по плечу. Но я переполнен яростью и поднимаюсь, чтобы покончить с ним окончательно. Стервятник отступает к двери, делая в моем направлении знак креста, и убегает, когда я нащупываю второй ботинок. Господи, как я доволен, что выгнал этого гада! Сатана побежден!

Мне плевать на религию, она мне не мешает. Понимаю, что слабаки нуждаются в чем-то таком, за что могли бы уцепиться, в какой-нибудь морковке, чтобы забыть о дубье. Терпи, браток, заткнись и паши, местечко в раю для тебя забронировано… Нет, это не для меня.

Но вот этих шакалов в сутанах я ненавижу! За исключением пары миссионеров, которых я встречал во время своих приключений, все это мошенники, сибариты и эксплуататоры. В особенности же, в слаборазвитых странах, где легковерие масс наибольшее. В Сахеле, пострадавшем от ужасной засухи, когда дети подыхали от голода и падали как мухи, я сам видел, как священники торгуют продовольствием, как за миску риса совращают голодных детей. Сидя в безопасности своих миссий эти современные пастыри врали, пили и трахались как свиньи, когда вокруг умирали люди. И вместе с тем, они же служили мессы, проповедуя бедность и смирение.

Как-то раз я добрался до одного такого типа и серьезно поколотил, после чего у меня была масса неприятностей с местными властями, которые торговали с миссионерами.

Инцедент с попом сделал меня популярным в этой части больницы. Больные и врачи приходят поглядеть на сумасшедшего «el Frances», золотоискателя. Доктор приносит мне шахматы. Он работает в другом отделении, но прибегает, как только удается, чтобы узнать о моем здоровье и разыграть со мной партию-другую. Сам он верующий, причем ходит в церковь и исполняет все обряды, поэтому никак не понимает моего поступка по отношению к стервятнику, в результате чего мы ведем долгие теологические беседы. Это очень хороший человек, и я ему весьма благодарен.

Меня все так же не лечат, зато каждый день эти вампиры берут у меня кровь на анализ. Я уже перестал выблевывать пищу и начинаю есть регулярно. Понятно, что я выкарабкаюсь.

* * *

Каждый вечер я играю в шахматы с маленьким старичком, бывшим профессором. Он лежит уже пару месяцев в кардиологическом отделении, и знает, что обречен. Он довольно мил, но это классический случай: рано женился, двое детей и всю жизнь работал. Хотя он и рьяный католик, но ужасно боится смерти; жена вечно изменяла ему, а теперь и совершенно позабыла. Сейчас он сдыхает в больнице, дети не пришли к нему ни разу. Как-то раз он начинает реветь и плакаться над собой. Я сразу же перебиваю:

— Слушай, профессура, ты сам выбрал себе такую жизнь, и не рассчитывай, что я стану тебя жалеть.

Терпеть не могу, когда кто-то начинает себя жалеть.

А сегодня вечером он не пришел играть. Обнаруживаю его чуть позднее: он в зале для умирающих. Лежит без сознания, и я знаю, что ему конец. Смерть поставила ему мат раньше, чем успел это сделать я.

Утром вижу, как стервятник, в еще большем трансе чем обычно, совершает над ним таинство последнего помазания. Как никогда он похож на ворона, следящего, пока добыча не издохнет. Нет, это уж слишком — хватаю ведро с водой и, проклиная его на чем свет стоит, бросаю. К сожалению, силенок у меня еще маловато, поэтому ведро с содержимым достается профессору. Священник убегает изо всех сил. Взгляды санитаров говорят, что на сей раз это уж слишком с моей стороны. Лишь бы не подумали, что у меня крыша поехала. С беспокойством вижу, как приближается главврач и говорит:

— Не знаю, каковы обычаи во французских больницах, но в Коста Рике умирающих следует уважать. Сегодня днем мы вас выписываем.

Старшая медсестра выдает мне одежду и заставляет дать обещание, что я обязательно приду обследоваться. Обещаю, хотя и знаю, что никогда сюда не вернусь. Единственное, что у меня остается от больницы, это настойчивая головная боль. Звоню Диане, чтобы та приехала меня забрать.

Через полчаса мы покидаем больницу. Мне снова удалось обмануть судьбу. Только вот, на сколько долго?

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Небольшие удовольствия по-настоящему начинаешь ценить лишь тогда, когда ты их надолго лишен. Эти четыре недели в Сан Хозе я, прежде всего, посвятил поискам приятных впечатлений, счастливых мгновений и радостей, которые может предложить город.

Когда я вышел из больницы, мы с Дианой поселились в фешенебельном «Отель де Коста Рика», в самом центре Сан Хозе.

После стольких тяжких испытаний я испытывал непреодолимую потребность в чистоте и нормальной жизни.

Золото мы продали очень быстро, не прикасаясь к нему и даже не перевешивая. Все взял на себя ювелир на Второй Авениде, которому все и продали. Он никак не мог понять, почему нам даже противно брать это золото в руки. Откуда же ему знать, насколько мрачной для нас была его история! Во всяком случае, когда я наконец-то вышел на жаркое столичное солнце в кармане у меня было три тысячи восемьсот долларов.

Сан Хозе, хотя ему далеко до чистоты и оживленности столиц западного мира, предлагает намного больше удовольствий, чем какой-либо иной город Центральной Америки. Он построен по американской модели, с пронумерованными улицами, но, тем не менее, сохраняет свой латиноамериканский колорит и характер. Днем город наполнен шумом и движением, но вот по ночам он затихает и пустеет. Здесь нет смысла искать сильных впечатлений. Не является он и столицей преступлений и насилия. По сравнению со своими соседями, Манагуа и Панама-Сити, он прекрасно соответствует своему прозвищу «Латиноамериканской Швейцарии». В Сан Хозе можно найти все, только в малых порциях.

Проститутки здесь идут спать в три часа ночи, бары, открытые все двадцать четыре часа в сутки, можно пересчитать на пальцах одной руки, а в Зона Роха, самом опасном районе города, наиболее страшное, что может с тобой случиться — это столкновение с пьянчугой, выходящим из какой-нибудь забегаловки. Это крестьянская столица. От нее исходит спокойствие и безопасность, что становится приятным удивлением для приезжающих сюда из соседних стран. Все это мне весьма соответствует; я уже имел свою порцию впечатлений, а теперь требую покоя.

Мы с Дианой счастливы, имея возможность вновь быть вместе в постели, и никакое иное удовольствие не может сравняться с тем, что дает нам долгожданная близость. Мы проводим целые дни в номере, совершенно изолировавшись от всего мира.

Надо было бы бросить курить, только вот никак не удается.

* * *

Диана чувствует себя хорошо. Она наслаждается всем этим периодом спокойствия, когда я с нею, когда все так отдалено от опасностей полуострова Оса. Хотя она и не говорит мне об этом напрямую, я знаю, что она предпочла бы туда не возвращаться и остаться жить в городе. Жан-Поль рассказывает нам о ночном заведении, которое желает продать его соседка, американка, живущая здесь уже много лет. Цена доступная, заведение находится в прекрасном месте, как раз напротив гостиницы. Если все нормально устроить, это было бы золотое дно; Диана заинтересована этим предложением, а я — нет.

У меня уже было несколько ночных заведений. Первое, в Аргентине, когда мне было восемнадцать лет; затем два других — в Торонто, в возрасте двадцать один год. Лично я в городах жить уже не могу, а возможности пережить приключение в ночном заведении ограничены. А прежде всего, мне известно, что мой путь ведет через Оса. Не за тем я столько вытерпел, не за тем потратил столько недель на ознакомлении с золотом, когда приходилось выносить тупость орерос, чтобы теперь все это бросить. Пока что идет период восстановления сил после болезни. Но бездеятельность мне уже начинает осточертевать, и хотелось бы найти какое-то дело.

Посему начинаю крутиться по Сан Хозе, вынюхивая приключения. И быстро обнаруживаю четыре места, где можно ожидать чего-то интересного: «Маноло», нечто вроде кафешки в центре, куда приходят практически все туристы, и где можно с кем-нибудь познакомиться; «Сода Пэлэс», самый старинный бар в городе, здесь всегда полно людей — здесь встречается большинство европейцев, проживающих в Коста Рике; вообще-то все они в возрасте, им знакомы все возможности этой страны, и они занимаются более-менее законными видами торговли и контрабанды. Но это растительное существование под теплым солнышком и с маленькими девочками для развлечений.

Бар гостиницы «Коста Рика» — единственный во всем Сан Хозе бар с террасой — тоже неплохое местечко. Здесь, как правило, останавливаются инвесторы-грингос, и между первым и вторым блюдом они обговаривают множество по-настоящему серьезных контрактов: от торговли земельными участками до закупок партий оружия и наркотиков.

И, наконец, «Эсмеральда», место встреч торговцев предметами доколумбова искусства, с которым сам я познакомился, продавая мои черепки во время первого здесь пребывания.

* * *

Долгожданную оказию устраивает для меня Диана, посетив французское посольство, чтобы забрать письма. Там ее знают неплохо в связи с нашими раскопками и давней торговлей: один из сотрудников просит ее связаться с его приятелем, тоже дипломатом, только из посольства… (здесь я умолчу имена всех этих коррумпированных чиновников). На следующий день отправляюсь туда, где меня принимает весьма симпатичная парочка.

— И чего они хотели? — спрашивает меня по возвращении Диана.

— Мне кажется, что у нас наклевывается кое-что интересное. Эти шустряки хотят купить полкило доколумбового золота. Они ищут небольшие предметы, которые можно было бы носить как украшения. Они выдают себя за коллекционеров, только я в это не верю. Дают не более сорока долларов за грамм.

— И чего же они хотят за такую цену?

— Всего лишь имитаций! Они настолько хитры, чтобы не говорить этого прямо, но знают, что за такую цену ничего аутентичного не достанут. А теперь нужно подумать, как найти приличные имитации.

— Думаешь, такие имеются?

— Там, где настоящие вещи в цене, обязаны быть и имитации. Я видел фальсификаторов доколумбового искусства в Перу, в Эквадоре и в Колумбии, так что не думаю, что и здесь таких нет.

Поищем. Во всяком случае, будет чем заняться.

* * *

«Эсмеральда» — один из немногих баров, работающих круглые сутки. По вечерам здесь можно встретить марьячис, певцов, доставленных сюда из Мексики; их можно узнать по громадным сомбреро, узким, обтягивающим брюкам с тремя рядами медных пуговок по бокам и написанной на лице тупости. Днем же здесь собирается штаб по торговле предметами индейского доколумбового искусства.

Конечно, можно было бы их представить с мордами закоренелых бандитов, но на самом деле они выглядят совершенно иначе. Все это маленькие, очень спокойные старички, похожие на почтенных отцов семейств. По карманам у них распиханы предметы из золота и нефрита; они же выжидают клиентов. Всего лишь один тип постарался выработать собственный стиль: он вечно в темных очках и с напомаженными волосами и похож на марсельского сутенера пятидесятых годов.

Захожу в это заведение и сразу же встречаю старого знакомого, Карлоса Финку. Это добродушный низкорослый толстяк лет пятидесяти, вечно пытающийся всучить мне за дикую цену никому не нужные дерьмовые фигурки.

— Слушай, Карлос, у меня имеется покупатель на небольшие гуачас из золота…

Я еще не успеваю закончить, как он уже вываливает на стол содержимое всех своих карманов: кусочки керамики, нефрит и не имеющие какой-либо ценности золотые цацки. Прямо видится, как через мгновение он доложит свои часы и трусы, после чего предложит цену за все хором.

— Нет, Карлос, это меня не интересует. Я хочу купить полкило золота в статуэтках. Они должны быть как можно меньшими, не дороже, чем по двадцать пять долларов за грамм. Если устроишь мне это дело, получишь хороший процент. Сгодятся и хорошие подделки.

Услыхав слово «подделки», он тут же делает вид, что оскорблен. Затем мнется, и я его хорошо понимаю. Ведь он всего лишь посредник, и если откроет свои источники поставок, то рискует остаться ни с чем. В конце концов, обещание хорошего вознаграждения склоняет его к тому, чтобы все же помочь мне.

Теперь мне следует дать ему немного времени. Если, как я подозреваю, здесь действует целая группа подделывателей, мой заказ должен поставить их всех на ноги.

* * *

Я частенько вступаю в переговоры с малолетними чистильщиками обуви, они всегда все знают, подрабатывают, поставляя проституток, подторговывая травкой, и могут быть великолепными проводниками. Как-то вечером один из них приводит меня в удивительное место, называемого «Бункером». Это дом, расположенный в Красном Квартале. Вход защищен огромной решеткой, и, чтобы тебя впустили, нужно быть представленным. Несколько ступенек, коридор — и вот вам самая настоящая малина. В этом превращенном в бар подвале встречаются молодые представители преступного мира со всего Сан Хозе: хулиганы, чистильщики, торговцы, воры и бляди, хватает всякого. Травка и спиртное продаются здесь без ограничений, так что вся эта здоровая молодежь разлагается не отходя от кассы, все пьяные и накуренные до последнего.

Наконец-то Карлос получил какую-то информацию. Когда мы появляемся в «Эсмеральде», его еще нет. Зато объявляются другие продавцы. Повсюду известно, что я занимаюсь скупкой, вот они и приходят испытать счастья. Мы видим, как перед нами распаковывают массу дерьмовеньких вещиц за сумасшедшие цены. Слишком много посредников по пути закладывает и свой процент.

Какое-то время забавляюсь, разговаривая с таким торгашом:

— Погляди, Француз, разве не красиво?

— Красиво, очень даже.

— Отдаю тебе за пять тысяч колонов. Исключительно тебе.

— Действительно, совсем недорого.

— Так как, берешь? — спрашивает он с надеждой в голосе.

— Нет.

Такой вот диалог глухих меня всегда веселит. Когда же эти кретины делаются излишне нахальными, предлагая свои цацки, Диана заявляет, что все их предложения — дерьмо, что окончательно закрывает дискуссию.

К счастью, появляется Карлос Финка. Ему удалось связаться с парой человек. Мы поочередно наносим визиты Колману, директору Каса дель Касике на Второй Авениде, толстому Серджио, владельцу скупки золота, директору Галереи Искусства Доколумбовой Америки и Хулио Наргасе, у которого обменная контора на Центральной Авениде.

С ними я не могу ничего устроить, потому что все они прикрываются свидетельствами об аутентичности предметов, что сразу же означает высокую цену. Повидимому, нечасто встречается им иностранец, разыскивающий подделки. Этим профессиональным обманщикам и в голову не приходит продавать подделки как подделки, честная торговля оскорбляет их достоинство. Что ж поделаешь! У меня болит голова и я быстро обрезаю все бесплодные дискуссии. Если появятся эти шустряки из посольства, скажу им, чтобы покупкой занимались сами! Так или иначе, но я после тяжелой болезни и не желаю перетруждаться.

Это мое решение созрело окончательно, как тут в гостинице вновь появляется старый Карлос:

— Француз, с тобой хочет увидеться Чочо. Твое предложение его заинтересовало.

Я не слишком верю этому, но терять мне нечего, поэтому иду на встречу. Благодаря этому, знакомлюсь с Чочо Верде, самым крупным фальсификатором в Коста Рике.

Не хотелось бы, чтобы вы думали, будто я повторяюсь, говоря, что он толстый, но знайте, что здесь достаток означает полноту. Приличное брюшко это вешний признак богатства, точно так же, как и в Азии.

Чочо Верде улыбается. Он намного умнее всех своих коллег и говорит по делу:

— День добрый, Француз. Карлос рассказывал мне, чего ты ищешь. За такую цену могу дать тебе только имитации.

Наконец-то до кого-то дошло!

— Согласен, но они должны быть достаточно хорошими, чтобы пройти в Европе, а самое главное, золото должно быть не ниже, чем двадцатикаратное.

— Ты хочешь продавать это там?

— Нет, получил заказ. Но думаю, что мой покупатель будет торговать этим в Европе.

— Ладно, покажу тебе несколько вещичек из своей мастерской. К сожалению, много не произвожу, потому что работа тщательная, но я снабжаю весь Сан Хозе.

— Я уже разговаривал с Хулио Наргасом и другими, все говорили только об аутентиках.

— Все снабжаются у меня, — говорит он с широкой улыбкой. — Если у них когда и имелось что-то неподдельное, то это чистая случайность. Сейчас я тебе объясню. Когда кто-нибудь находит гуакас, долго они на местном рынке никогда не задерживаются. Их либо поскорее отсылают в штаты, либо мои агенты тут же приносят их мне. Оригинальные вещи служат для меня образцами. Мы применяем воск, точно так же, как и индейцы. Если желаешь, могу показать тебе несколько моих штучек, находящихся теперь в Музее Золота в Сан Хозе. Парочка других хранится в американских и европейских музеях. Я очень горжусь ими! Достаточно сказать, что мне довелось купить как настоящие несколько предметов, которые я сам сделал парой годов раньше!

— Выходит, эксперты настолько слабы?

— Если говорить о доколумбовом золоте, то настоящих экспертов нет. мне удалось отыскать самого известного из таких, которые себя такими считают. Зовут его Ноли, живет в Нью Йорке. Когда я высылаю ему крупную посылку, то помещаю в ней десять процентов настоящих находок. Так вот, случалось так, что он отсылал оригиналы мне, утверждая, будто это подделка. Настоящий придурок. что же касается местных экспертов, то кроме старого Карлоса Хольтцера, который уже слепнет, никого и нет…

Мне кажется, что толстый Чочо слишком хвастается, но его имитации великолены. И его нелегко убедить, чтобы он про дал свои вещички по двадцать пять долларов за грамм. Наконец, после долгих дискуссий, мы договариваемся. Всего надо заплатить двенадцать тысяч пятьсот долларов. Мне нужно будет внести семь тысяч в качестве залога и еще пять с половиной тысяч после передачи товара.

Сделка замечательная, но я очутился в тупике. Где мне взять деньги на залог? Из денег, привезенных с Оса, у меня осталось только две тысячи долларов. Тем временем, своих клиентов я не могу привести к Чочо по двум причинам: они должны сохранить инкогнито, а в торое, что старый лис Чочо постарался бы все устроить и без посредника. Решение нахожу, благодаря франкоязычным туристам, которых встречаю у Маноло.

* * *

Тут следует упомянуть, что пару дней назад, я повстречал в «Эсмеральде» двух типов. Им понравились мои высокие ботинки, и мы познакомились. Себя они выдавали за канадцев. На самом деле, один — это еврей, репатриант из Алжира, а второй испанский баск. Через пару дней после разговора с Чочо опять встречаю у Маноло этого репатрианта Давида и баска Роберто. Последний расспрашивает меня, как бы побыстрее подзаработать немного бабок. Тот, что помоложе, Давид, довольно симпатичен, такой вот себе, парижский фрайерок. Роберто пошустрей, но уже не производит такого приятного впечатления — обычный бандит без полета и класса. Для меня они истинный подарочек. Посмотрим, какие они на самом деле.

— Хотите быстро заработать тысячу долларов?

— Ясен перец, — говорит Роберто. — Что нужно делать?

— У меня тут наклевывается одно дельце, но не хватает налички. Надо одолжить пять тонн зеленых буквально на пару часов. Если у вас есть столько, я заплачу вам тысячу в качестве процента.

Они глядят друг на друга. Давид весь лучится энтузиазмом, Роберт же доверия как-то не проявляет.

— Какие у нас будут гарантии? Что это за дело? Мы же тебя толком не знаем?

Эти вопросы, хотя и обоснованные, меня раздражают. Толстый баск мне совершенно не нравится.

— Слушай, толстый, для тебя никаких гарантий не имеется. Ты спрашивал, как сделать быстрые деньги: вот тебе оказия. А дело — это торговля предметами доколумбова искусства.

В разговор включается Давид:

— Не нервничай, Хуан Карлос. Роберто беспокоится про деньги. Вообще-то у нас есть пять штук баксов, но это все наши капиталы. Мы тут сделали пару номеров с дорожными чеками, чтобы заработать эти бабки, и было немножко рискованно…

— Как хотите, могу договориться в пансионате «Америка», снимете там номер рядом с моим. Таким образом сможете следить за своими ценными бабками. А больше ничего для вас сделать не могу.

— Мне это подходит, — отвечает на это Давид.

Роберто сопротивляется, но в конце концов сдается.

* * *

На следующий день устраиваю дела со своим итальянцем, который уже начинал волноваться. Самое смешное то, что он хотел сохранить инкогнито, а за ним шпионили со всех сторон. С одной стороны — доверенный человек Чочо, который обязан был следить за мной и постоянно торчал в холле. С другой оба моих паяца. Через полчаса итальянец вышел с полукилограммом различных золотых изделий: орлов, лягушек, колдунов; все — отличные имитации, которые за имитации же и были проданы.

После оплаты всех расходов эта операция принесла мне чистыми шесть тысяч долларов. Не Эльдорадо, но достаточно, чтобы возвратиться на Оса и заняться куплей-продажей. Довыздоравливать буду там, потому что не хочу спустить весь капитал в Сан Хозе.

В тот же самый день Давид и Роберто приглашают нас в ресторан, чтобы обмыть дело. За ужином рассказываю им про Оса и о своих намерениях. Они страшно заинтересовались и собираются сделаться моими компаньонами. Как истинный оппортунист Роберто даже предлагает передать мне часть своих денег, в рамках своеобразного акционерного общества. Он так сильно настаивает, что я, сам не знаю почему, соглашаюсь. Для ребятишек это забавный эпизод, прекрасные воспоминания на будущее, а если что пойдет не по делу, всегда можно будет вернуться к папочек-мамочке.

В моем случае, приключение — это стиль жизни, и малейшая ошибка может иметь трагические последствия. Таким как я пособие по безработице еще не выплачивают.

Не знаю, то ли чертова головная боль мешает мне толком думать, то ли я дружески отношусь к ним после оказанной мне услуги, но на следующий день мы договариваемся встретиться.

У всей нашей четверки заканчиваются визы, и нам приходится выехать из страны. Проще всего полететь самолетом на Сан Андрес, маленький колумбийский островок в часе полета от Сан Хозе.

Вечером, когда мы уже одни, обеспокоенная Диана спрашивает:

— Почему ты собираешься забивать себе голову этими щенками? Дэйв еще ничего, даже милый, но калибр маловат. Но Роберто — это же говнюк, я ему не доверяю. Это нахлебник и коварный тип.

— ОК, понятно, что ребята не высший класс. Но после оказанной ими услуги я не мог отказать. А если начнут мешать, всегда можно будет с ними распрощаться.

— Точно так же это можно сделать и сейчас.

— Слушай, милашка. Понимаю, что ты предпочла бы быть только со мной, но раз получилось, так получилось. Я дал слово и забирать его не собираюсь. А там посмотрим.

Даже сегодня не могу объяснить этой ошибки только лишь тогдашней своей болезнью.

* * *

Путешествие на Сан Андрес доставляет всем массу удовольствия. Я знаю, что вскоре мы очутимся в дерьме полуострова Оса, так что побыть здесь, в зоне отдыха, весьма приятно. Днем пляж, вечером казино и целый день кокаин.

Это один из немногих периодов моей жизни, когда в казино я веду себя разумно. Я знаю, что меня ожидает дело, поэтому не рискую. Собственно говоря, это бездеятельность толкает меня в объятия азарта: как только начинаю нудиться, сразу же ищу какой-нибудь стол для игры, и несчастье уже рядышком. Последние два года вообще были отмечены как невезучие: казино в Макао, Вегасе и Павнаме отобрали у меня около ста пятидесяти тысяч долларов, мои последние деньги.

Диана обращает мое внимание, что наш крупье придерживает крупные банкноты для себя, вместо того, чтобы опускать их в ящик. Парень весьма ловок — может раздать целую колоду карт, держа в сгибе ладони сложенную банкноту. Он знает, что мы заметили его фокус и потому тихонечку повышает наши выигрыши, он явно в сговоре с контролером стола. Роберто, возбужденный кокаином и игрой, которому мысль о близящейся поездке на Оса явно ударила в голову, собирается шантажировать крупье… Бедный европейский фрайер, собрался потягаться с колумбийцами… Мой отказ несколько охолаживает его. Он-то хочет показать себя крутым, но какую-то трезвость еще сохранил, поэтому предпочитает передвигаться за моей спиной. И правда, прибыток с него не из лучших.

* * *

Возвращение в Сан Хозе происходит без всяких проблем. На месте мой «дружок» из французского посольства делает мне шикарный подарок: Магнум 357, весь хромированный. Оружие не новое, но шикарное. Таким образом он хотел отблагодарить меня за услугу, оказанную мною его приятелям из другого посольства. Сделав последние покупки, садимся в самолет, отлетающий в Гольфито. В городе какие-то стычки, поэтому садимся в Кото 47, небольшом банановом поселочке в сорока километрах от места назначения. Берем багажное такси.

Малорослый, незаметный Тико просит, не против ли мы подкинуть его с собой. Когда мы приезжаем в Гольфито, такси останавливают демонстранты, заблокировавшие все улицы. приходится нанять баркас, который перевозит нас на корабль Чино, все время в компании молчаливого низенького тико. Путешествие проходит спокойно. Дэйв и баск возбуждены предстоящим приключением. Зато меня события этого утра несколько утомили, поэтому отдыхаю на носу вместе с Дианой. Перед самым сном мне приходит в голову мысль, что я еще не составил определенного плана моей будущей деятельности на Оса. Ну да ладно, на месте посмотрим…

* * *

По приезде все отправляемся в бар Джереми, «Ранчо де Оро». Здесь я встречаю Уэйна, который все так же сидит перед батареей пивных банок. Он выглядит так, как будто и не вставал от стола с тех пор, как мы расстались. Встреча с ним мне приятна. Он слыхал о моей болезни. Поскольку тикос склонны к преувеличениям, он удивлен, что я до сих пор жив.

— А я думал, что ты уже умер. И что же с тобой было?

Я вкратце рассказываю ему о собственных приключениях в Карате и на реке Мадригал. История с Гато, которого он хорошо знает, веселит Уэйна до слез.

— Это твоя компашка? — показывает он на Роберто и Давида.

— Не совсем. Это два туриста, которые ищут немножко эмоций. Мы вместе отправляемся в горы. Имеется небольшой капиталец, постараюсь, чтобы он немножко поработал на нас: будем покупать золото и продавать его в Панаме.

— И куда ты хочешь поехать?

— Еще не знаю.

— В таком случае, советую отправиться в Серро де Оро. Там добывают много золота.

— Это далеко?

У меня все еще не было перед глазами карты Оса, видимо, самое время купить такую.

— Едешь по дороге на север, пересекаешь реку Тигре, а потом дальше, до посадочной полосы в Лас Пальмас. А там уже спросишь у кого-нибудь, потому что нужно подниматься по горным тропам.

— Туда какой-нибудь самолет летает?

— Можно нанять. Но это недалеко, лучше возьмите грузовик.

В этот момент к нам подходит Тико, который ехал с нами на такси, и просит разрешения присоединиться к нам. Он низенький, толстый, темнокожий, и он гордо носится со своей смешной мушкетерской бородкой. Разве что глаза выдают его темперамент. Я жестом затыкаю рот Роберто, который уже собрался послать незнакомца, и прошу Тико подсесть к нам.

— Меня зовут Мануэль Санчес Ривьера, — говорит тот, пожимая нам руки. — Я слышал, о чем вы разговаривали, и вижу, что округа вам знакома. Если бы мы вместе поехали в Лас Пальмас, можно было бы поделить расходы, а уже на месте каждый действовал бы самостоятельно. Таким образом мы бы снизили риск.

Он говорит на великолепном английском, на дурака не похож. А кроме того, иметь какого-нибудь тико в группе — штука неплохая. Впрочем, раз уж я взял этих двух щенков, выпендривающихся под ковбоев, почему бы не взять и этого Санчо Пансу?

— Хорошо, завтра утром на самолете я хочу отправиться в Лас Пальмас. Если это тебе подходит, можешь ехать с нами.

Когда Санчо занимается заказом по телефону самолета из Гольфито, ко мне подходит Роберто.

— Зачем ты берешь этого паяца? Нас и так достаточно много, чтобы морочить себе голову еще кем-то.

— Слушай, ты, колотушка с яйцами, здесь все решаю я. А ты имеешь право не высовываться. Если тебе не нравится, забирай свои бабки и отваливай.

— Да не кипятись, Хуан Карлос, я только так сказал.

Роберто — это такой тип, с которым нужно вести себя жестоко, если не желаешь, чтобы он влез тебе на шею. Насколько Давид умеет быть симпатичным со своей внешностью вечно удивленного мальчишки, настолько оппортунизм толстого баска неприятен.

* * *

На следующее утро мы как раз хорошенько завтракаем, как появляется пилот нанятого самолета. Выглядит он не очень: низенький, с приличным брюшком, и носит слишком большую фуражку, что придает ему по-настоящему идиотский вид. Ладно, не будем доверять внешности, может он действительно неплохой летчик.

К моему огромному удивлению, мы еще и пяти минут не летим, как уже заходим на посадку. Считая, что у летчика какие-то неприятности, спрашиваю:

— Что произошло, приятель?

— Это здесь. Мы уже на месте.

У меня едва хватает времени крепко приложить ему по фуре, что его на миг ослепляет, и мы уже садимся под всеобщий хохот. Я расплачиваюсь с пилотом, даю ему хорошие чаевые, что бы он не сердился за эту шутку, а прежде всего, чтобы купил фуражку поменьше. Он обещает, что вернется за нами через три дня.

Поскольку багажа у нас прилично, посылаю Дэйва и толстяка в Лас Пальмас за такси.

Когда они уезжают, Санчо с гордостью демонстрирует мне спрятанное за поясом оружие. Это небольшой барабанный револьвер 22 калибра, оружие для детей. Увидав же мой Магнум 357, бедняга тут же комплексует. Ведь как он гордился своей хлопушкой!

Лас Пальмас, это последняя деревушка перед горами. Собственно говоря, там имеется всего пять-шесть домов и забегаловка, куда мы направляем свои первые шаги. Хозяин, униженно кланяясь, бросается мигом готовить нам кофе. Его зовут Альфредо, и он подтверждает, что орерос и вправду находятся в Серро де Оро, в четырех часах конной езды отсюда. Сегодня уже поздно ехать туда, чтобы к вечеру вернуться. Но я узнаю, что в полутора часах пути вверх по течению речки Ринкон имеется небольшой лагерь. Похоже, что Альфредо жаден до денег, и он соглашается дать нам лошадей в наем. Он даже предлагает, чтобы мы у него переночевали.

В лагере особой толкучки не наблюдается, и нам удается купить всего лишь тридцать граммов золота. Туда я отправляюсь только лишь затем, чтобы хоть что-то начало делаться. Оно-то и делается, но, в основном, для Санчо. Река поднялась, и при переправе нужно быть осторожным. Когда мы возвращаемся, его лошадь при подъеме на берег поскальзывается, и они оба падают в воду. Сильное течение тут же подхватывает и коня, и всадника.

Охваченный паникой Санчо попадает в водоворот и испуганно вопит. Нам удается его схватить, когда он запутывается в каких-то ветках. К этому времени он уже наполовину голый, к тому же без сапог.

— Моя сумка, моя сумка! — кричит он. — Все мои деньги были в сумке, притороченной к седлу.

На какое-то время мы поддаемся панике, но к счастью его лошади удалось выбраться на берег. Седло съехало, но сумка на месте. Дэйв, отправившийся привести животное, докладывает по том, что бумажник Санчо неплохо-таки заполнен, одни банкноты по тысяче колонов.

После этого инцедента возвращаемся к Альфредо. Я решил, что мы все будем жить у него. Уж лучше каждый день ездить по восемь часов на лошади, чем жить в грязи.

Альфредо несколько ошарашен, узнав, что сделался директором гостиницы, но, особо не сопротивляясь, переносит свои манатки, чтобы занять с женой и детьми какой-то чулан, оставляя свою комнату, куда въезжаю я с Дианой. Ведь нужно же заботиться о лучших клиентах! Остальные члены нашей команды располагаются в столовой. Я вижу, что Роберто этим недоволен, потому что рассчитывал на особые привилегии, но вслух пока не протестует.

Вечером убеждаюсь, что мои предположения относительно Санчо оказались правильными. Он рассказал Альфредо, что я ужасно богат, что собираюсь купить массу всякого добра, и что ко мне следует относиться уважительно. Разговаривает он со свободой, свойственной людям образованным, что сильно импонирует крестьянам. Буквально за несколько минут он способен замутить мозги любому фрайеру. Это мошенник, но хитроумный и понятливый. За его невзрачный вид люди считают его лопухом, но он того не заслуживает. Единственное слабое его место — это трусость, потому он инстинктивно ищет у меня защиты.

В отличие ль двух других, играющих роль ковбоев и постоянно насмехающихся над Санчо, я считаю, что из всей группы он самое ценное наше приобретение. Мы быстро находим с ним общий язык. Я ценю его быстроту мышления и эффективность действий, он же чувствует со мной в безопасности. Мне очень понравилось то, как он овладел домом Альфредо. Спектакль с участием последнего продолжается, и я, не колеблясь, выкладываю немного денег, чтобы укрепить собственную репутацию. Когда поздно вечером я решаю, что назавтра нам будут нужны свежие лошади, никто не горит желанием выходить посреди ночи в грязь, на продолжающийся ливень. Сын хозяина, Карлито, нормальный паренек, хотя умственно и недоразвитый, бежит с охотой, когда я предлагаю ему двести колонов.

Провожу приятную ночь в уютной спальне. На рассвете Альфредо со своей мегерой приносит мне завтрак прямо в постель. Для меня это приятная неожиданность, и я хвалю его за это. На лице хозяина расцветает румянец удовлетворения. Похоже, что он принял свою новую должность близко к сердцу. А на дворе все та же отвратительная погода, дождь так и льет.

Целую Диану на прощание и выхожу. Нам подводят трех лошадей и небольшого мула. Мой конь, самый сильный, уже оседлан и ожидает меня под навесом. Наблюдаю отчаянную борьбу среди своих напарников, никто из которых не желает ехать на муле. В конце концов, он достается Санчо. Это весьма комичный вид, когда этот толстяк топчется рядом с нами, всех это веселит. Только вскоре мы убедимся, что больше всего выгоды достанется ему.

Сдавший нам лошадей парень сопровождает нас, поскольку именно он снабжает продуктами пульперию в Серро до Оро. Сейчас он бежит рысью перед нами. Похоже, что дорога будет нелегкой, потому что ливень усиливается, а тропа в паршивейшем состоянии — вся размокла. Лошади иногда погружаются в жидкую красную жижу чуть ли не по грудь. Но эти несчастные животные отважно движутся вперед и вперед. Все это продолжается целый час — целый час передвижения по прямой по болотам, что чертовски измучивает лошадей. А потом начинаются холмы. Речка Ринкон вьется бесчисленными меандрами. Поэтому приходится постоянно переправляться и форсировать скользкие берега, чтобы пройти пару сотен метров по плоскому и размякшему лесному грунту, а потом все начинать сначала; все это повторяется раз двадцать. Вздувшаяся от дождя речка очень глубокая, течение стремительное, так что Санчо на своем маленьком муле несколько раз погружается чуть ли не с головкой. У всех вода доходит чуть ли не до пояса, а рядом проплывают стволы деревьев, каждый из которых спокойно может сбить коня вместе с всадником.

Все эти спуски и подъемы ужасно мучительны, склоны очень крутые. В конце концов оказывается, что Санчо в самой лучшей ситуации, потому что его мул ступает твердо и карабкается наверх без всяких трудностей. Зато лошади скользят и много раз падают, соскальзывая вниз на несколько метров. Все, за исключением Санчо, вывалялись в грязи с головы до ног. Если бы не то, что настроение у всех хорошее, наше путешествие было бы истинным пеклом.

Каждое падение вызывает взрывы хохота. Малыш Дэйв набил себе на голове здоровенную шишку, но поездка ему нравится.

— Это же фантастика, — говорит он, подъехав ко мне с боку. — Именно о таком приключении я всегда мечтал. Как только удастся, сразу же куплю себе шпоры и шляпу. А ты не знаешь, где можно по дешевке достать револьверы?

— Нет, Давид, никакого оружия. Обладание им, это ответственность, и этим еще нужно уметь пользоваться. Если у тебя имеется револьвер, то лишь затем, чтобы им пользоваться?

— Ну да.

— А если кого-то прибъешь при свидетелях, тогда что?

— Ну, тогда мне хана.

— То-то и оно, а при случае и все мы. Так что, пока ты со мной, никаких хлопушек. Вместе мы можем дурковать, беситься, сколько душе угодно, но ведь у всего есть свои границы, согласен?

— Согласен, шеф.

* * *

Через четыре часа такой вот прогулки мы наконец-то добираемся до Серро де Оро. Деревушка располагается на самой границе национального парка Корковадо и состоит из пары десятков бедных и грязных мазанок. Останавливаем лошадей перед ранчо, которое выглядит не такой развалюхой, как все остальные, расположенным несколько с краю.

Его хозяин, Андрес, мужик, похожий на старого пирата, принимает нас довольно гостеприимно и угощает кофе. Он любит поболтать и много рассказывает про округу. От него я узнаю, что золотом здесь уже торгуют двое. Один, это европеец, Патрик, живущий на Осо уже пятнадцать лет. Второй, тико, по имени Картаго, и здесь он ведет пульперию. Похоже, что Андрес не горит к нему симпатией.

— Это сукин сын и ворюга. Золото покупает за бесценок, а товары свои продает раз в пять или шесть дороже нормального. Здесь он самый богатый. Его никто не любит, но все здесь от него зависят.

Через несколько минут мы уже готовы скупать золото. Я устроился посреди поселка, под навесом из пластиковой пленки, взяв напрокат у Андреса стол и стулья. Передо мной стоят весы, справа лежит револьвер, а слева пачка тысячеколоновых банкнот и калькулятор. Дэйв и Роберто стоят рядом со мной… Санчо побежал сзывать клентов.

Первый желающий — это маленький беззубый старикашка. Приближается он осторожно, и я его понимаю: наша группа особо дружелюбной не выглядит.

— Слыхал, вы скупаете золото?

— Точно. Если есть что на продажу, куплю.

— О, слишком много у меня нет. Всего один грамм.

Он вынимает из кармана кусочек алюминиевой фольги, в которую завернуто несколько крупинок.

— Сколько платит Картаго, хозяин пульперии?

— Сто пятьдесят колонов за грамм.

— Ах он ворюга! Я заплачу сто семьдесят пять колонов за грамм! А тебе, за твой честный вид, делаю еще и небольшой подарок, — говорю я, вручая старику сто восемьдесят колонов.

Тот, восхищенный, отходит. Выплачивая за золото по сто семьдесят пять колонов за грамм, то есть семь с половиной доллара, я делаю выгодный бизнес, так как в городе цена составляет двенадцать-тринадцать долларов.

Через несколько минут старик возвращается в компании двух орерос.

— Они тоже хотят продать.

Покупаю золото и у них: семь и десять граммов. После этого старик вытаскивает из кармана бутылку. На сей раз у него почти двадцать граммов. Ах ты, старый пень! Хотя, вполне понятная предосторожность.

Они едва успели вернуться в лагерь, чтобы сообщить про нас, как тут же рекой наплывают желающие продать. Они приходят со всех сторон, так что мне приходится выстроить их в очередь, чтобы не было толчеи. У некоторых золота совсем мало, один-два грамма, у других побольше.

Так я сижу целый день. Санчо проводит рекламную компанию и все время называет меня «Дон Хуан Карлос». У него талант к обману населения! Зная про цены Картаго, он рассказывает местным про общество, про контроль за продажей, про гварро за пол-цены. Он рассказывает настолько убедительно, что через пару часов все уже уверены, будто я их спаситель, что благодаря мне все переменится. Они мало чего поняли, разве что спиртное подешевеет. Санчо обманывает их с помощью калькулятора, компенсируя мою щедрость.

Время от времени приказываю ему повысить цену за золото, потому что продавец прилично выглядит или же кажется мне симпатичным. Все это еще сильнее укрепляет мою репутацию. Теперь я уже для всех «Дон Хуан Карлос».

Во всей этой операции меня интересует не столько прибыль, сколько, чтобы меня узнали люди. Санчо, все время пытающийся смошенничать на весах или при подсчетах, обеспокоен моей щедростью:

— Ты уверен, что мы таким вот образом что-то заработаем?

— Да не бойся, это метод «Бен Зике». Я хочу, чтобы все меня знали, знали о моей щедрости. Через пару дней одни мои обещания будут стоить столько же, сколько и наличные деньги.

— Но ведь это рискованно, при этом можно и капитал по терять, замечает на это тупой Роберто.

— Толстяк, то, что ты видишь, это восемнадцать лет опыта в слаборазвитых странах. Результат гарантирован.

— А если неудача? — спрашивает он.

— Если не повезет, тогда ты разорен! Ты же доверил мне свои деньги, потому что поверил в меня, значит, и продолжай в этом же духе. А если сумеешь выкрутить что-нибудь с дорожными чеками среди золотоискателей, не стесняйся — пускай каждый делает, что умеет.

Но эта жирная свинья не может не совать свой нос, куда не следует, и это меня раздражает. Когда он снова лезет мои переговоры, пару раз приходится обламывать его посильнее.

Ближе к полудню появляется какой-то тип, похожий на гринго.

— Это Патрик, — обеспокоенно шепчет мне Санчо и становится поближе.

Повысив цену, мы отбили у него всех клиентов. Ожидаю резких возражений, я уже готов к разборкам.

— Что, золото приехали покупать? — говорит тот.

— Как видишь.

— И по что берете?

— Сто семьдесят пять колонов за грамм.

— Нормально, ребята, только повышайте не сильно, я тоже хочу немного купить.

И все.

Больше он не вмешивается, не мешает нам. Зато Картаго вообще не показывается.

До конца дня я купил двести граммов.

* * *

Когда я даю сигнал к отъезду, уже темнеет. Путешествие сюда было тяжким, но возвращение ночью, через джунгли, будет еще хуже. Не видно ни черта, хорошо еще, что лошади сами знают дорогу. Чтобы не получить веткой прямо в рожу, нужно буквально распластываться на конской шее. Когда мы добираемся до Лас Пальмас — промокшие, грязные и обессиленные — уже десять вечера.

Быстро поглощаем великолепный ужин, приготовленный женой Альфредо под руководством Дианы. Хозяин, все такой же услужливый, приносит в комнату ведра с горячей водой, чтобы я мог помыться. Все валятся на постели — в четыре утра отправляемся по-новой.

* * *

На следующий день в Серро де Оро продавцы стекаются со всех сторон. Картаго опять не появляется, говорю об этом со старым Андресом:

— Этот трус не прийдет. Это не мужик. Тебе нужно открыть здесь пульперию, — говорит он мне.

— Я думал об этом. Прийдется построить здесь небольшой домик.

— Если хочешь, можешь пользоваться моим ранчо.

— Отлично! За сколько ты мне его сдашь?

Старик Андрес должен ужасно ненавидеть Картаго, потому что тут же выпаливает:

— Задаром! Если только это прижучит сукина сына, мне уже будет хорошо.

* * *

В тот же вечер, когда Дэйв и Роберто уже свалились в кровати, Санчо отводит меня в сторонку.

— Мне очень нравится, как ты занимаешься делами, и мне хотелось, чтобы стали партнерами. Сейчас у меня шесть тысяч долларов и несколько тракторов, оставшихся от моего отца; еще имеется лендровер и яхта. Если все это сможет тебе для чего-то пригодиться, можешь ими пользоваться. Подумай об этом!

Размышления забирают у меня целую ночь. То, чего я узнал про округу, вместе с предложением Санчо позволяет мне видеть будущее в новом свете. Все начинает складываться, и понемногу кристаллизуется план.

На утро я советуюсь с Санчо:

— Я долго думал, — говорю ему. — Мне кажется, что нам следует раскручиваться сильнее, масштабнее, а прежде всего — быстрее. Если ты не подведешь, то мы быстро развернемся. Готов ли ты поставить все на совместную деятельность?

— Я доверяю тебе полностью. Если мы и дальше будем сотрудничать, то готов идти с тобой на все. Тут, правда, есть одно: я хочу работать только с тобой, эти двое меня не интересуют.

— Им я ничего не обещал, но хочу быть по отношению к ним лояльным. Они мне помогли, поэтому оставлю их на месяц, чтобы они тоже подзаработали. А потом можно с ними и распрощаться.

— Хотелось, чтобы они смылись побыстрее, но я тебя понимаю.

— Отлично, значит, одно дело сделано. А теперь скажи, можешь ли располагать яхтой и лендровером уже сейчас, и какой мощности двигатель яхты?

— Хоть сейчас, они мои. В двигателе сорок пять лошадей. Что же касается тракторов, то мне нужно будет связаться с матерью, это она ведет семейные дела. Но когда она узнает, что дело серьезное, то возражать не станет.

— Прекрасно. В таком случае, предлагаю стать партнерами по добыче золота на реке Ринкон. Ты даешь машины, а я вкладываю свое знание золота и торговое чутье. Сорок пять процентов тебе, пятьдесят пять — мне.

— Почему такая разница? — спрашивает он.

— Просто потому, что не могу себе представить общества с равным участием. Иначе мне бы казалось, что меня недооценивают, а это плохо влияет на бизнес. Надеюсь, что ты сможешь это понять.

— Да, ты во многом ведешь себя по-другому, так что можно рассчитывать, что и думаешь ты тоже иначе. Ладно, пускай так и будет, — протягивает он руку.

— Прекрасно. Раз мы договорились, давай бабки и буди тех двоих. Нам много нужно сделать.

Через десять минут все пять мы сидим за столом и пьем свой первый утренний кофе. Я рассказываю Дэйву и Роберто про договор, заключенный мною с Санчо.

— Только свои бабки вы должны заработать. Займетесь пульперией, которую я собираюсь завести в Серро де Оро, у Андреса. Цены на товары установим вместе. Прежде всего, будем торговать спиртным, это дает самую большую выгоду. Договорились?

— Так или иначе, особого выбора у нас нет, — отвечает Роберто.

— Точно. Но не бойтесь, на этом вы не потеряете.

Давид одновременно и подавлен, и счастлив. Подавлен, потому что через месяц приключение закончится, а счастлив, потому что это произойдет еще не завтра. Баск несколько бычится, чувствуя, что из рук выскальзывает выгодное дельце, и он жалеет, что сам с ним не справится. Я подвожу итоги:

— Я с Дианой остаюсь здесь. А вы беритесь за работу. Вам надо успеть на самолет, который прилетает сегодня утром. Полетите на нем в Гольфито. Оттуда возьмете самолет Самсы на Сан Хозе. Санчо и Роберто закупят все необходимое для пульперии, список я дам. Санчо, я даю тебе деньги, будешь за них отвечать. После закупок Роберто снимает самолет, чтобы все доставить сюда. Санчо и Давид занимаются доставкой яхты и машины. Не забудьте забронировать для машины место на пароме. Все это вы должны сделать за три дня. А теперь бегите, скоро самолет. Все ясно, никаких проблем?

— Понятно, — отвечают те.

— Ладненько. Санчо, пошли ко мне, дам тебе деньги.

Когда мы остаемся одни, я говорю Санчо:

— Ты отвечаешь за эти деньги. проследи, чтобы Роберто не накупил какой-нибудь дряни.

Поскольку эти оба ненавидят друг друга, посылая их вместе, я уверен, что они станут следить друг за другом. Через час их уже нет, и мы остаемся с Дианой одни.

* * *

Пополуденные часы занимаюсь тем, что учусь стрелять из Магнума 357. Тикос, привыкшие к сухому отзвуку 22 калибра, перепуганы выстрелами из Магнума, похожими на пушечные. Через пару дней едем в лагерь, расположенный в двух с половиной часах пути от Серро де Оро. Я взял напрокат трех лошадей, чтобы одну иметь про запас. Диана не отстает, она ездит верхом великолепно. С пистолетом Санчо за поясом она импонирует тикос намного больше, чем мои оба ковбоя. Диана очень женственна, но в то же время из нее исходит сила характера, что производит огромное впечатление на здешних типов, привыкших к толстенным, расползшимся женским тушам. Она умеет относиться к себе уважительно, и тикос это чувствуют. Диана помогает мне безукоризненно, и в течение этого дня мы покупаем сто семьдесят граммов золота.

Вечером возвращаемся в Серро де Оро, чтобы провести ночь в нашем будущем офисе. Старый Адрес, чертовски услужливый, дает нам два гамака.

Замечаю вдалеке Картаго, хозяина пульперии. Похоже, что он хотел бы избегать нас. Ради смеха Диана дружески махает ему рукой, что вынуждает его сделать то же самое. Чувствую, что мы будем добрыми соседями…

* * *

В Лас Пальмас возвращаемся на следующий день, рано утром. Надеюсь, что все остальные тоже будут пунктуальны, и что можно будет выехать как можно быстрее. Первым появляется Дэйв… за рулем лендровера. Все пошло отлично, он даже привез небольшой двигатель, который будет нам помогать при промывке золотоносной породы. Потом едем за Санчо, который уже должен находиться на пристани в Плайя Бланка. Лодку оставляем под присмотром жены Андреса, старой колдуньи, которая время от вре мени изменяет мужу.

Чуть позднее на самолете прилетает Роберто. С ним почти тонна товаров, так что приходится делать пару ходок, чтобы все выгрузить. Спиртное составляет почти половину багажа, а остальное все довольно разнообразно: рис, фрижолес, зубная паста, вплоть до паршивеньких комиксов — любимого чтения орерос.

Мы заканчиваем складирование всего этого барахла у Альфредо, как тут ко мне подходит Санчо; он какой-то стесненный.

— Хуан Карлос, не знаю, правильно ли я поступил, но позволил Роберто купить себе револьвер, — говорит он.

— Блин! Это же ужасно. Неужели ты тоже такой же придурок, как и те двое! Ты же понимаешь, что с этого начнутся все наши неприятности. Черт, ведь мы же приехали сюда не в игрушки играться!

— Да, я понимаю, но он целый день нудил мне, что часть денег принадлежит ему, что он берет ответственность на себя, что в горах оружие пригодится и тому подобное. Кроме того, он дал мне понять, что ты, в принципе, согласен.

— Да никогда в жизни! Ладно, ничего не поделаешь, но теперь надо что-то предпринять. Позови-ка этого дебила.

Подходит Роберто; револьвер уже торчит у него за поясом — бразильского производства, 38 калибра, с длинным дулом.

— Ну что, доволен? — спрашиваю я его. — Сбылась мечта идиота?

— Слушай, Хуан Карлос, это не совсем идиотизм. Если мне с Дэйвом придется оставаться наверху, оружие может пригодиться. К тому же, если все пойдет хорошо, у нас будет и при личный запас золота. Опять же, в нашем совместном капитале имеется и моя доля. Можешь отнять стоимость этой покупки из моей части доходов.

Не хочу терять времени на объяснения. Меня уже мутит от того, что все должен им растолковывать.

— Ладно! Пускай остается. Дело уже сделано. Но это на твою ответственность. В случае каких-либо неприятностей на меня не рассчитывай. И таскаться с ним можешь исключительно в пульперии. Тут я не желаю его даже видеть. И больше к этому делу не возвращаемся.

Какое счастье, что через месяц их здесь не будет!

* * *

На следующий день начинаем перевозить товар в Серро де Оро. Я нанял девять лошадей, но все равно, времени отнимет у нас много. Стеклянные бутылки могли бы разбиться во время падений, так что, для ограничения потерь приходится нагружать лошадей по минимуму, самое большее по тридцать килограмм. Так что, чтобы перевезти все, понадобится несколько дней. Роберто остается наверху, а я прослеживаю за перетранспортировкой. Наш проводник тоже берет часть груза, ведь это именно он обычно снабжает пульперию Картаго. Теперь перед ним видение полного разорения, чем он ужасно недоволен.

Караван из девяти лошадей, нагруженных спиртным, для Серро де Оро это выдающееся событие. Теперь все мои обещания начинают принимать реальный вид.

Несмотря на всю нашу осторожность потери имеются, потому что животные несколько раз падали: разбилось несколько бутылок, правда, при этом и несколько тюбиков зубной пасты принимает странный вид. Весь груз пропитался запахом гварро, даже комиксы. Тем лучше, это привлечет новых клиентов. Если спиртного не хватит, всегда смогут перегнать мыло.

Остаюсь на первый день, чтобы проследить за открытием нашего заведения. Мои цены на двадцать пять процентов ниже, чем у Картаго, но даже и так доходы огромны: ведь мы продаем в четыре раза дороже, чем покупали в Сан Хозе, включая сюда и стоимость перевоза. За товар можно платить в колонах или же золотом. И уже с первого же дня у нас толпы покупателей.

Теперь, когда пульперия начала действовать, можно оставить Давида и Роберто одних, а самому заняться второй частью нашего с Санчо плана. На штабной карте закрашиваем территорию длиной четыре километра вдоль берега речки Ринкон.

Мой план весьма прост. Я знаю, что хотя золото находится в верховьях, оно имеется и в нижнем течении. Только это очень распыленное золото, которое можно добывать механическим путем. Мой проект состоит в том, чтобы выкупить земли в низовьях реки и завезти сюда машины, а потом все продать. Сейчас же проводим разведку и все время крутимся, посещая землевладельцев, расположившихся на реке.

Мой метод закупки земель основывается на нескольких принципах. Во-первых, хозяева не являются золотоискателями. Это мелкие фермеры, живущие тем, что садят три банана и пару стручков фасоли, даже и не думая о том, чтобы добывать золото на своей земле. Кроме того, «плайонес», как называют здесь такие земли, не годятся для возделывания: участки расположены над самой рекой и часто заливаются. Поэтому их стоимость очень мала, и можно их скупать по очень низким ценам.

Во-вторых, и это самое главное, вся операция основана на падении стоимости местной валюты относительно доллара. За последние три месяца курс доллара возрос с восьми до двадцати пяти колонов, и это еще не конец. Такая быстрая девальвация может только ускориться, а мне это на руку, потому что золото я продам в Панаме за доллары.

Я сразу же выплачиваю каждому хозяину задаток — два-три процента продажной цены — и тут же выдаю расписку, которое, хотя юридически ничего и не стоит, тем не менее, запрещает продать землю кому-либо другому. Мы уговариваемся, что остальная часть наличности будет выплачиваться в рассрочку в течение года, без процентов. Понятно, что к тому времени, в связи с ростом содержания и постоянном падении стоимости колона, установленная сейчас цена будет равняться, приблизительно, стоимости полкило риса за гектар…

Ясно, что все это шито белыми нитками, но для местных крестьян подобные размышления слишком сложны. Эти люди, которым Санчо совершенно задурил голову, понимают только одно: какой-то идиот хочет выкупить у них никому не нужную землю. Кроме того, он еще и обещает дать работу как минимум одному члену семьи, потому что всегда найдется какой-нибудь кретин, видавший где-нибудь трактор или, по крайней мере, умеющий махать лопатой.

И таким вот образом все довольны. Селяне избавляются от ненужных им земель, а я за копейки становлюсь обладателем территории длиной в четыре километра, на которой можно найти золото.

После переговоров со всеми хозяевами я собираюсь отвести их скопом к адвокату, чтобы узаконить договоры. Вся эта деятельность требует массы сил. Мы с Санчо возвращаемся в Лас Пальмас поздно вечером, а выходим рано-рано утром. Золото я сейчас скупаю немного, потому что рассчитываю на обороты пульперии.

* * *

К сожалению, наверху не все идет так, как мне того бы хотелось. Дэйв с Роберто бесятся, и мне приходится их контролировать. Когда я приезжаю к ним утром, всегда на земле валяются ужравшиеся вусмерть тикос. Выглядит все это непорядочно, а я терпеть не могу бардака. Чтобы справиться с проблемами, у меня имеется свой метод — я стреляю в землю сантиметрах в пяти от их голов. Пускай они и совершенно пьяные, но обычно тут же вскаки вают на ноги и вылетают на улицу, даже не пытаясь понять, что же происходит. Это неплохое развлечение, только мне хотелось бы, чтобы приборка происходила до того, как я приеду. А кроме того, ужасно довольный собой Давид сообщает мне, что под конец вечера, когда клиенты уже совершенно пьяны, они поднимают цены.

— Все, что вы делаете, это глупость, — говорю я им. — Ведь в этом нет смысла. Мы не станем богаче, обманув пару типов на десять или пятнадцать колонов. Сюда мы прибыли не ради скорой и подлой выгоды. Лично я действую помасштабней. А для этого нужно тут закрепиться, нам должны доверять.

— Но ведь суммы небольшие…

— В том-то и дело, но это вредит нашей репутации. Мы с Санчо ездим по всей округе и рассказываем о совместной деятельности, о кооперативах, а вы, чтобы быстренько заполучить свои три копейки, совершаете ту же ошибку, что и Картаго. Те несчастные гроши, которые вы получите таким образом, не покроют даже чаевых, оставляемых мною у крестьян за чашку кофе.

— Но ведь никто ни о чем не догадывается…

— Всегда найдется какой-нибудь кретин, который чего-нибудь да заметит. А кроме того, не нравится мне ваша ментальность мелких лавочников. То, что мы продаем гварро в пять или там в десять раз дороже, это нормально. Если хотят ужраться, пускай платят. Они платят за то, что мы рискуем, продавая спиртное без лицензии. Но накалывать три-четыре колона на продуктах питания…

— Да ладно уж, я и не знал, что ты против мелкого нажучивания фрайеров.

— Да не нажучивание это, а дешевый обманец. На большее не способен, так воруешь по-маленькой…

* * *

Тем не менее, доходы очень высоки. Количество золота быстро увеличивается, потому что все покупают только у нас.

Через неделю весь запас спиртного уже исчерпан. Четыреста литров за шесть дней, неплохо! Я счастлив, что смог привнести в эту горную глушь блага цивилизации!

* * *

Когда мы готовимся к возобновлению запасов, Роберто и Дэйв заявляют, что им уже надоело торчать здесь, наверху.

— Здесь скучно. Днем орерос работают, и никого нет. А вечером все слазятся к нам, нажираются, и нам приходится сносить их дурости.

— Держите дистанцию.

— Все равно, жить тут постоянно — мало веселья.

Что ж, в этом претензии к ним иметь сложно.

— Хорошо, что вы предлагаете? Закрыть пульперию?

— Да нет, мы уже говорили с внуком Андреса, и он согласен работать на нас. Он честен, и его легко будет проверить. А мы тогда сможем ездить с тобой.

Паренька я знаю. Ему и правда можно доверять. Так или иначе, наверняка он не наделает столько глупостей, как эти двое.

* * *

И вновь мы встречаемся в Лас Пальмас. Атмосфера временами тяжеловата, чаще всего из-за толстяка Роберто, который понятия не имеет про savoir vivre и ведет себя как свинья. Диана несколько раз призывает его к порядку, но все равно это неприятно. Зато убеждаюсь в том, что Давид мне весьма симпатичен. Конечно, он совершенно безответственный тип, но глупости делает, не имеющие особых последствий; именно он вводит в наши отношения элемент веселья. Он вечно рассеян и портит массу вещей. Ему даже удалось устроить пожар в кафе.

Наше присутствие оживляет деревушку. Она очень маленькая, до нашего приезда была очень тихой и никогда не видала такого бардака. Иногда мы проводим здесь несколько дней подряд, отдыхаем и дуркуем. При этом происходит много стрелянины, потому что, делая вид, что учимся, каждый вечер мы устраиваем пальбу на заднем дворе, в конце которого проходит тропинка. После заката никто уже не осмеливается пройти по ней. Наверное мы немного пересаливаем, но, благодаря моей репутации щедрого миллиардера с вавкой в голове, никто не вякает. Кафешку мы оккупировали полностью и становимся известными повсюду.

Разошелся слух, что Дон Хуан Карлос скупает землю, и довольно часто по утрам меня терпеливо ожидают два-три человека. Одни приходят, чтобы предложить мне свою землю, у других самые различные идеи. Санчо, прекрасно исполняющий роль секретаря, присылает их ко мне по одному, я выслушиваю их за завтраком после чего принимаю соответствующее решение. Большинство приходит, чтобы впилить мне какую-то чушь, поэтому посылаю их к чертовой матери.

Я уже начинаю накладывать лапу на округу, и мы не теряем ни малейшей возможности укрепить свои позиции.

* * *

В один прекрасный день деревушка устраивает «турно». Это нечто вроде ярмарки с оркестром, но прежде всего — повод выпить. В качестве «нотабля» мне обязательно приходится участвовать.

В какой-то момент кто-то из крестьян выставляет на аукцион маленького жареного поросенка. Вот это уже становится интересным! Чтобы продлить забаву, повышаю последнюю цену в три раза. К моему изумлению кто-то выкрикивает сумму повыше. А, это мой старый приятель Картаго, пришедший попраздновать и желающий меня перебить. Ну, погоди, старый, я тебе покажу!

Цена растет самым невероятным образом, достигая совершенно невозможного уровня. Но тут дело в престиже, и Картаго должен проиграть. Только этот болван упирается. У меня даже появляется желание дать ему выиграть, чтобы посмотреть, как он станет платить. Но мне следует защищать собственную репутацию, поскольку для Тикос тот, кто выигрет поросенка, будет сильнее. каждая новая ставка сопровождается радостными воплями. В конце концов мой соперник капитулирует среди всеобщих издевок, а мы забираем поросенка за цену, соответствующую двумстам пятидесяти долларам совершенно безумная цена в те времена.

Самый довольный — это хозяин поросенка; за такую цену он был готов отдать всех своих животных, дом, да еще и жену впридачу. Такие штуки мне всегда интересны, поэтому посылаю Санчо к микрофону, для объявления, что компания ставит всем участникам праздника ящик пива. Сообщение вызывает всеобщий восторг.

Этот номер я повторяю в течение всей ночи — даю знак певцу, и тот орет в микрофон:

— И еще один ящик пива в подарок от компании!

Эти слова тут же вызывают набег на бар и сильнейшую толкучку, сопровождаемую окриками: «Да здравствует компания! Да здравствует Дон Хуан Карлос!». Обычно оркестр играет до полуночи, но я плачу ребятам, чтобы те играли до четырех ночи с условием кричать после каждой песни «Да здравствует компания!». Крик этот подхватывают все присутствующие.

Поскольку сами мы спиртного не пьем, всю ночь курим громадные самокрутки, сидя за столиком и наслаждаясь происходящим.

К утру лужайка вокруг оркестра превращается в трясину; грязью покрыты все без исключения, а несколько типов, ужравшихся до поросячьего визга, валяются тут же. После такого праздничка уже никто от Дос Брассос до Лас Пальмас не сможет сказать, будто не слыхал о нас.

* * *

Я продолжаю скупать землю, но теперь уже сами крестьяне приезжают, чтобы пригласить к себе на осмотр. Мы всегда едем все вместе; при этом на каждом участке я провожу экспресс-анализ на содержание золота в земле.

Как-то раз мы отправились осмотреть участок, расположенный в полутора часах пути от Лас Пальмас. С нами отправился и Карлито. Когда мы уже собираемся в обратную дорогу, Дэйв предлагает сплавиться на «стволомобиле». Вся штука заключается в том, чтобы дать течению вздутой речки нести тебя, уцепившегося к одному из многочисленных проплывающих древесных стволов. Идея совершенно бредовая, потому что течение очень сильное, но мы с энтузиазмом принимаем ее, за исключением Санчо. Отдаю все деньги и оружие Диане, которая будет возвращаться с Карлито и лошадьми. А после этого заходим в воду.

Сплав происходит с бешеной скоростью, мы цепляемся за стволы поодиночке или на пару; Санчо перепуган, и все забавляются тем, что толкают его. Часто случается, что ствол цепляется за берег или вообще останавливается, запутавшись ветками, но иногда течение усиливается, и тогда нами бьет о камни. Все уже в синяках, но и смеха тоже много. По-настоящему опасно лишь тогда, когда попадаешь в водоворот. Иногда же попадается запора из веток — вода проплывает под ними, а нас буквально засасывает. Это довольно опасно, потому что когда ствол дерева сильно погружается, течение прижимает нас к дну, и нет возможности выплыть на поверхность. Санчо первым исчезает из-за этого с поверхности, после чего появляется метрах в пяти далее; бедняга наглотался воды. То же самое поочередно случается с каждым из нас. Но, таковы условия игры.

Домой добираемся промерзшие до мозга костей. Наша речная эскапада продолжалась три часа.

* * *

Я уже переговорил почти со всеми землевладельцами и, между двумя походами, едем наверх покупать золото. Пульперия все так же действует, со внуком Андреса все в порядке, и я приезжаю забирать деньги из кассы раз в неделю. Мы уже дважды возобновили запас спиртного, которое привозим из Гольфито на лодке.

Как-то утром выезжаем рысью, и я вижу, как Дэйв, у которого плохо затянуто седло, постепенно, будто в замедленной киносъемке, теряет равновесие, чтобы грохнуться на землю. Нас это очень веселит, в особенности — Санчо, который издевается над парнем как только может. Но через часик и он сам выписывает козла и валится на землю. падение, похоже, серьезное, он с трудом приходит в себя. Только дружеские, но сильные похлопывания по щекам заставляют его опомниться. После полудня, когда мы вновь мчимся галопом через кусты, приходит и моя очередь: головой налетаю прямо на осиное гнездо, подвешенное на какой-то ветке. Удар выбрасывает меня из седла, и я грохаюсь на землю, не успевая даже охнуть, на что имел полное право. Осы тут же атакуют меня, и приходится спасаться бегством; моему примеру следуют лошади, разбежавшиеся во все стороны: укусы пчел доводят их до безумия.

Это и есть те самые приятные моменты, которые придают пикантности нашей будничной жизни.

Во время наших закупок золота Санчо никак не может удержаться от мелких махинаций. С помощью калькулятора и весов он выгадывает по паре колонов на каждом грамме. Сам я этого не поддерживаю, но действовать так ему позволяю, потому что это соответствует его жлобскому характеру. Конечно, нет никакой доблести воровать подобным образом у безграмотных орерос, которые и так не имеют особой выгоды. Как-то раз они замечают его выкрутасы и беленеют от злости. Я позволяю им немного поколотить Санчо, чтобы был урок на потом. Когда они уже собираются резать его на кусочки, я достаю револьвер: нельзя позволить, чтобы его сейчас прибили, мне он пока что нужен.

Санчо упрекает меня за то, что я не вмешался раньше. Я объясняю ему:

— Раз уже ты обманываешь, привыкай и отвечать. мне не нравится твое поведение, но одного я бы тебя не оставил: просто мне хотелось, чтобы до тебя дошло.

Если бы не этот мелкий недостаток, на Санчо грех жаловаться, работает он великолепно. Благодаря его подходу к крестьянам, тому способу, как он представляет меня и принимает тикос в Лас Пальмас, мы сделали огромный прогресс в скупке земель. Мой запас золота уже приближается к двум килограммам, но мне хочется покупать как можно больше, потому что падение колона происходит все стремительней.

Единственным недостатком всей нашей ситуации является то, что содержание пяти человек на соответствующем уровне стоит довольно-таки дорого, а постоянное совместное пребывание тоже тяготит. Как-то раз, желая остаться с Дианой наедине, выезжаем вдвоем с ней на джипе в Пуэрто Хименес, чтобы подкупить травки. Но поднявшаяся вода не позволяет форсировать реку на машине, поэтому решаем плыть в Гольфито на лодке. Роберто должен приехать за нами в Плайя Бланка в четыре часа дня.

Путешествие в ту сторону проходит без проблем, а после закупки травки устраиваем шикарный обедик с Уэйном, который чертовски рад встрече с нами. В два часа пополудни выезжаем, потому что для того, чтобы переплыть залив нужно полтора часа.

Льет как из ведра, но нам на это наплевать. Мы уже на полдороги, как вдруг начинается буря. Шторм на заливе, я и понятия не имел, что такое может существовать в природе. Поднимается сильный ветер, волны бьют со всех сторон и заливают лодку. Передаю руль Диане — она лучший, чем я яхтсмен — и принимаюсь вычерпывать воду. Ливень усиливается, и уже через десять минут ничего не видно, никакого берега, мы полностью теряем ориентацию. Плывем вслепую, стараясь, прежде всего, избегать крупных волн. Через несколько часов кружения на месте в краткий миг просвета замечаем какое-то возвышение аккурат перед носом. Диана направляет лодку в том направлении, надеясь, что по пути не будет подводных скал. К нашему огромному изумлению нам удается добраться до пляжа. Лодку следует затянуть далеко в песок, потому что волны могут утянуть ее за собой как пучок соломы. Это место нам совершенно незнакомо. Направляемся к рыбацкой хижине, где какой-то старик, укрывшись от дождя, глядит на нас.

Он дает нам приют, и мы узнаем, что находимся в Плайя Санкудо, в двадцати километрах к югу от исходной точки. Еще немного, и мы очутились бы в открытом океане в этой нашей скорлупке… Ночь проводим у старика, а утром выходим. Быстро добираемся до Плайя Бланка, где все уже посчитали, что мы утонули. Чтобы избавиться от назойливых приветствий, приказываю седлать лошадей, и мы сразу же отправляемся в горы.

* * *

Сегодня я провел небольшой подсчет. На полуострове мы практически месяц, у меня больше двух килограммов золота приблизительно двадцать четыре тысячи долларов — а наличными у меня осталось только три тысячи: самое время переходить ко второй части программы. Роберто и Санчо поедут в Панаму продать золото и привезти оттуда доллары; я же, вместе с Дианой и Дэйвом, буду ожидать их в Сан Хозе. Потом мы вместе с Санчо поедем к его матери, чтобы оговорить наши «машинные» планы.

* * *

Мы выехали рано утром. Переплыв без всяких проблем залив, подходим к пристани в Гольфито. Здесь нас ожидает брат Санчо. Мы звонили ему вчера вечером, и он ехал всю ночь, чтобы доставить нам семейный автомобиль, который и повезет Санчо с Роберто в Панаму. Недолгое приветствие, и он тут же отъезжает на аэродром. Мы передаем лодку Уэйну, после чего все вместе едем в Вилла Неллу, небольшой городок, отдаленный всего на двадцать километров от панамской границы. Я хочу оставить их одних в самый последний момент, чтобы удостовериться, что все идет нормально.

Небольшой риск имеется при пересечении границы с золотом. Дело в том, что Центральный Банк Коста Рики не покупает золота по международным ценам. Если бы таможенники хоть что-то вынюхали, это означало бы конфискацию благородного металла, огромный штраф и, возможно, даже кутузку. После стольких усилий это было бы невезухой. Прячу наши два кило в водительском сидении. Не думаю, чтобы коста-риканский автомобиль они обыскивали слишком тщательно. Отдаю последние распоряжения:

— Санчо, ты отвечаешь за золото. Не расставайся с ним никогда. Ходи с ним в постель и в сортир. Ты, Роберто, обеспечиваешь охрану Санчо, но сам золота не лапаешь. Понял?

Толстый баск чувствует себя оскорбленным, но соглашается. Я же продолжаю:

— Вот адрес Альдо, это мой приятель, живущий в Панаме, итальянец. Он проводит вас к Нату Мендесу, серьезному ювелиру, который неплохо платит. Как только продадите золото, немедленно возвращайтесь в Сан Хозе, я буду ждать вас там. Много не тратьте, успеха.

На аэродроме в Вилла Нелла нас ждет неприятная неожиданность: самолет уже улетел. Следующий будет только завтра. Вилла Нелла слишком уж отвратительный городишко, чтобы проторчать здесь хотя бы двадцать четыре часа, поэтому решаем возвращаться в Гольфито на такси.

* * *

Днем, в гостинице «Дельфина», мы предаемся с Дианой сиесте, когда в дверь стучит Давид.

— Проходи.

— Мне скучно. Было бы неплохо заиметь немножко травки.

— Тебе это обязательно?

— Ну, ты понимаешь, я же сам, и мне скучно…

— Ладно, подожди меня в своем номере. Я зайду к тебе.

Недовольная Диана делает мне замечание:

— Ты слишком носишься с Дэйвом. Завтра мы выезжаем. Он мог бы денек обойтись и без травки.

— Ты права, красотка, но через пару дней можно будет их и турнуть. Мне и самому хочется быть только с тобой.

Звоню Фернандо, своему привычному поставщику. Договариваемся встретиться через час в «Лас Кабинас Тортугас», спокойном местечке при выезде из Гольфито.

Когда мы приезжаем, Фернандо уже ждет нас. У него полкило манго-роса. Вообще-то этого многовато, но я покупаю, потому что Фернандо не мелкий торговец. Он занимается оптовыми поставками, и у него несколько плантаций, разбросанных в джунглях полуострова Оса; а сам приехал только ради того, чтобы сделать мне приятное.

* * *

Самолет вылетает в девять утра, а этот кретин администратор нас не разбудил. Пока Диана упаковывает вещи, бегу разбудить Дэйва.

— Поторопись, мы опаздываем. Это нужно закопать, — говорю ему и подаю пакет с травкой. — Сам я немножко спрятал в плавках.

— Да нет смысла, я заберу ее с собой. Раз ствол у меня, могу забрать и травку.

— Какой еще ствол?

— Тридцать восьмерка Роберто. Он попросил, чтобы я ее забрал с собой, раз мы уже не вернемся на полуостров.

— Ну вы и придурки! Мы не затем с Санчо оставили свое оружие в Лас Пальмас, чтобы рисковать с вашей хлопушкой.

— Да не кипятись, Хуан Карлос, все беру на себя.

— Не будем терять время на дискуссии, мы уже опаздываем. Делай, как хочешь!

Как мне осточертело всем давать советы, к тому же не хочу быть квочкой. Пускай справляется сам!

Когда мы приезжаем на аэродром, самолет уже ждет. Таксист высаживает нас в сотне метров от чего-то вроде ангара, который служит здесь залом ожидания — на другой стороне взлетно-посадочной полосы. Идя к нему с сумкой в руке, отмечаю необычное количество полицейских мундиров. Полицейский торчит здесь постоянно, но сегодня насчитываю их целых шесть. Присаживаюсь на лавке и слежу за необычным оживлением, царящим на этом сельском аэродромчике. Справа от меня низенькая, где-то метровая стенка отмечает границы зала ожидания; передо мной окошко, в котором производится регистрация пассажиров; напротив, справа, стоит стол, где мусора обыскивают багаж. Обыск проводится несистематично, но нас здесь трое европейцев, так что можно быть уверенным, что нас эта процедура не минет: неприятности чувствуются уже на расстоянии. Стараюсь вести себя как можно безразличнее и говорю Дэйву, сидящему рядом:

— Нужно избавиться от травки, потому что нас будут обыскивать. Лучше всего, незаметно выброси ее за стенку. Садиться будем по отдельности, рядом со мной не становись.

— Но ведь травка завернута вместе с револьвером!

— Выкидывай все!

Диана заслоняет меня, и я перебрасываю свой маленький пакетик за стенку. В латиноамериканских странах обыск в интимных местах — дело редкое, но я никогда не рискую понапрасну.

Пока Давид поднимается, мы с Дианой подходим к столу, где проводится досмотр. Как я и ожидал, нас обыскивают. Когда осматривают мою сумку, я осторожненько оглядываюсь по стронам и вижу, что Дэйва в зале нет. Мы идем к самолету, и вот тут-то я его замечаю. Он в пятидесяти метрах от барака, в сопровождении двух полицейских.

— Блин, ну и придурок!

Догадываюсь, что пацан не захотел выбросить револьвер, а отошел, чтобы спрятать. как будто тип, валандающийся по аэродрому не привлекает к себе внимания! Местные мусора глупы, но не до такой же степени!

Дэйв позеленел от страха. По его роже вижу, что он не успел ничего выкинуть. Спасти его может только чудо. Смешавшись с кучкой других пассажиров, следящих за этой сценой с десятка метров, гляжу, как неприятности близятся огромными шагами. Теперь мусора обыскивают его вещи, ну и, естественно, находят, замотанные в штаны, сначала револьвер, а потом и марихуану. Парня тут же окружают, с оружием наготове.

Теперь-то он вляпался, причем по самые уши. Надо же, какая лажа! я ничего не могу для него сделать, и уж никак не вмешиваться. Думаю, к какому адвокату обратиться за помощью, как тут этот идиот, этот кретин делает самую глупейшую, самую непрофессиональнейшую из всех возможных вещей: он призывает меня взмахами рук. Идиот! Невероятный кретин! Типичная реакция впавшего в истерику ребенка. Ну, и что мне делать? Изумленные мусора посматривают на меня, и один из них делает знак, чтобы я подошел. Шепчу тихонько Диане, чтобы она оставалась на месте, и иду. Приближаясь к ним, пытаюсь подавить нарастающее бешенство, но окончательно сдержаться не могу, чтобы не заорать на Дэйва:

— Ну что, болван, удалось?

— Сеньор знает этого человека? — спрашивает у меня старший по званию мусор, темнолицый, с нахальной рожей.

— Да, немного.

— Вы вместе?

— Нет, только здесь встретились.

И происходит чудо, мой ответ кажется им достаточным. Они довольны тем, что имеют жертву, поэтому моей личностью уже не интересуются. И вообще, они возбуждены и прекращают регистрацию. Затем садят Дэйва, все время под наставленным пистолетом, в джип и исчезают, даже не глянув на меня. Остается только один, в гражданском костюме и в темных очках. Подобная ошибка с их стороны штука, скорее, нетипичная, и может случиться только лишь в такой вот банановой стране. Но у меня имеется достаточный опыт пребывания в таких ситуациях, и я знаю, что это всего лишь отсрочка. Наверняка найдется какой-то офицер, не такой тупой, как остальные, который задаст себе вопрос, а был ли Дэйв действительно сам, и отреагирует более разумно. Пользуюсь этими минутами, чтобы передать все деньги Диане.

— Сейчас за мной вернутся, красотка. Нам придется расстаться. Если тебе удастся вырваться, садись в самолет как ни в чем не бывало. За меня не беспокойся, с тобой я свяжусь через Жан-Поля.

— Ты уверен, что они вернутся?

— Абсолютно. Если самолет не взлетит через пару минут, мне хана.

И действительно, через пять минут джип на полном газу возвращается. Из него выскакивают полицейские и наставляют на меня стволы. Видно, их кто-то надрал за меня, вот они и собачатся. Я слежу, чтобы не делать резких движений, так как чувствую, что они готовы стрелять в любой момент. Пока один из них обыскивает меня, вижу, что мусор в гражданском дает им знак, чтобы взяли и Диану. Ах ты сука! Этого я более всего и боялся.

В джипе пытаюсь успокоить Диану.

— Все будет хорошо, ты ни о чем не знаешь, ничего не понимаешь, вот и все.

По приезде в отделение меня снова обыскивают и запирают в одной камере с Дэйвом. Вторая ошибка с их стороны. Диана сидит в кабинете, и я едва успеваю дать ей знак, что пока что все в порядке.

* * *

Про то, что все в порядке, я как-то совершенно не уверен, и потому, входя в камеру, испытываю к Дэйву ужасную ненависть. Редко когда мне случалось так сильно кого-нибудь желать прикончить. Пытаюсь каким-то образом внушить себе, что не следует сразу же размазывать его об стенку. То, что он наделал мне кучу неприятностей… ладно, это профессиональный риск, но вот то, что он наделал их Диане — это совсем другое. Я не в первый раз попадаю в подобную ситуацию, но впервые во все это дерьмо запутывается моя подруга. Обычно, когда я чувствую, что начинает пахнуть паленым, стараюсь тут же отмазать всех тех, которые мне небезразличны, а сам выхожу на линию огня. Реакция Давида была столь идиотской, что я ее просто не мог предусмотреть. А все из-за целой цепочки глупостей: то, что он забрал с собой револьвер и травку, то, что махал мне — именно из-за всего этого Диана очутилась здесь. Меня это доводит до бешенства, потому что латиноамериканские кутузки мне знакомы, и я знаю, чего здесь следует бояться.

Когда двери за мной закрываются, повисает долгое молчание. Если, не дай Господь, Дэйв откроет хлебало, честное слово, я не сдержусь. Он чувствует это и молчит. Я гляжу на него. Пацан сидит передо мной, прибитый, со слезами на глазах. Малая гнида, мальчишка, запутавшийся в чем-то таком, что он не может понять. Я испытываю к нему чуть ли не жалость, и это его спасает.

После долгого молчания он открывает рот.

— Извини, — говорит он, не поднимая головы.

— Нахрен мне твои извинения. Свою глупость ты уже утворил, теперь надо отсюда выбираться.

— И ты меня не осуждаешь?

— Я сильно тебя осуждаю, но сочтемся потом. Пока же я хочу ограничить потери. Нужно использовать эту невероятную ошибку, которую они совершили, посадив нас вместе. Подставляй уши, сучонок, я расскажу, что тебе нужно делать дальше.

Я учу его целых два часа, пытаясь передать опыт всей своей жизни, наполненной приключениями и арестами. Прежде всего — не сломаться. Следует стойко сносить последствия собственных ошибок. Сам-то я привык к насилию, и теперь мне понятно, что он — нет.

— Как только сориентируешься, что допрос будет грубым, что тебя будут бить, не теряй времени и бросайся на них. Единственный твой шанс — это как можно быстрее потерять сознание, чтобы не чувствовать побоев. Когда сделаешь так два или три раза, тебя начнут уважать.

— Думаешь, что может быть настолько паршиво?

— Говорю честно, понятия не имею. В этой стране меня ни разу не арестовывали. На первый взгляд, они вроде бы и не слишком крутые, только латиноамериканские мусора всегда были и есть сволочами. Так что лучше быть готовым ко всему. Нужно разработать твою версию, чтобы все держалось одной кучи. Во-первых, я отрицаю какое-либо сотрудничество с тобой, мы практически не знакомы, и все. Чтобы действовать максимально эффективно, я должен быть на свободе с Дианой. Ты же послушай меня. Если сделаешь все так, как я тебе говорю, даю тебе честное слово мужчины, что вытащу тебя отсюда, независимо от того, сколько придется заплатить или сколько бы это сил мне не стоило. Можешь мне поверить?

— Ясно.

— Но если ты сломаешься, если выдашь меня или снова сваляешь какую-нибудь глупость, я тебя заложу, и ты получишь лет двадцать. В этом смысле тоже можешь мне доверять. Понятно?

— Понятно, Хуан Карлос.

— Ладно, а теперь хорошенько вбей себе в башку: ты никого не имеешь права засыпать, особенно же, парня с плантаций. Если наше дело разрастется, ничего нельзя будет сделать. Нужно сделать так, чтобы было как можно меньше расследований. Придумай описание внешности типа, который продал тебе травку. Лучше всего, если это будет внешность какого-нибудь твоего дружка, тогда ты не будешь путаться в показаниях. Хотя, слишком подробным оно тоже быть не может. Подготовь какую-нибудь правдоподобную историю: как он к тебе подошел, как вы рассчитались и тому подобное. Но прежде всего, всегда подчеркивай, что покупал для собственного употребления. Это очень важно, потому что здесь к торговцам относятся весьма жестко.

— А оружие?

— Это уже не столь важно. Придумай какого-нибудь другого типа, например, туриста, который продал тебе револьвер перед отъездом.

Я сам придумываю для него историю, заставляю повторить ее несколько раз, чтобы убедиться, что он не будет делать ошибок. Ведь это же пацан, может и сломаться, а все зависит от того, как себя поведет. Какое счастье, что нас посадили вместе!

Через пару часов полицейский отпирает дверь.

— Ты, — показывает он на меня пальцем. — Идем со мной.

Даю Давиду последний совет:

— Прежде всего, не дай обмануть себя на классический приемчик с добротой и обещаниями. Помни, что все они сволочи. Успехов, малыш!

Пока полицейский закрывает дверь в камеру Дэйва, спрашиваю:

— Где моя жена?

— С ней все нормально. Не беспокойся.

Стараюсь вытянуть из него как можно больше:

— Куда мы идем?

— Меняем тебе камеру. Нам уже дали по голове, за то, что посадили вас вместе.

— Кто вам дал по голове?

— Да эти, из Наркотиков. Мы уже сообщили им. Двое должны прилететь сегодня на самолете. Вы не террористы?

— Нет, а что?

— Потому что неделю назад захватили либерийский самолет. И теперь всех шмонают.

Блин, ну и лажа! Вляпаться в дерьмо из-за, скорее всего, единственного в Коста Рике захвата самолета! Сидя в горах, я, понятное дело, не читал газет.

Тюремщик запирает меня в камере, соседствующей с камерой Дэйва. Действительно, профессионалы, мать их… Впрочем, мне уже нечего ему и сказать. Зато серьезно начинаю беспокоиться о Диане. Меня не раз арестовывали в недоразвитых странах, и я знаю, на что способны здешние копы. Сознание того, что я нахожусь в их лапах и чувство бессилия доводят меня до бешенства, из-за чего я мечусь по камере. Я знаю, что у Дианы сильный характер, чтобы это понравилось этим кретинам, но все же…

Время уходит, а мне нужно расслабиться. Ложусь на кусок картона и пытаюсь успокоиться. Господи, какое же блядство!

Надо же, все так хорошо шло, когда мои усилия должны были принести результаты!… Теперь же я могу потерять все, в том числе и свободу. И все из-за глупости какого-то щенка. Еще этот кретин Роберто… Ведь это он, пускай и косвенно, во всем виноват.

Когда дверь открывается, и я просыпаюсь от дремоты, наступила ночь. На сей раз на меня надевают наручники и ведут в контору. По пути замечаю Диану, которая сидит сама в какой-то комнате. Она выглядит абсолютно спокойной и дает мне знак поднятым вверх большим пальцем: все в порядке.

С сердца у меня сваливается громадный камень. Чертова Диана, наверняка водит этих типов за кончик носа. Входя в комнату, где меня ожидают два агента из Бюро по борьбе с наркотиками, я вновь полон энергии. Вид агентов меня удивляет: молодые, длинноволосые, похожие на Ренделла и Хопкирка в латиноамериканской версии. Скорее всего, эти два шута прибыли сюда позабавиться, потому что сразу же бросаются в классическую атаку:

— Нам все известно, и не пытайся нас обманывать, потому что нет смысла. Если скажешь правду и будешь нам помогать, постараемся, чтобы неприятностей у тебя не было. Ты в дерьме по самые уши, так что старайся не влипнуть еще глубже! Ясно?

— Ясно.

— Кто продал тебе травку?

— Это не моя травка. Я вообще с этим делом ничего общего не имею.

— Что, не знал, что твой дружок имел ее при себе?

— Абсолютно. Я вообще его почти не знаю, случайно повстречались в Гольфито.

— Но сам травку шмалишь, правда?

— Откуда, не дай Бог.

— А это что такое? — спрашивает один и показывает мне машинку для скручивания папирос и пачку папиросной бумаги.

Черт, совершенно забыл про эту машинку, она была в сумочке у Дианы. Но я никогда ею не пользовался, это просто памятка. Так, прежде всего нужно защищать Диану.

Мусор замечает мое замешательство и настаивает:

— Так что, покуриваешь?

— Да, очень много и очень давно. Я родился в Марокко, а там это почти легально. В моей семье все курят: отец, дед, я сам лет с четырнадцати, и не считаю это за преступление.

Вижу, что мой ответ их ошарашил. Не похоже, чтобы они были крутыми, а мне известно, что первые пять минут — решающие. Если мне удастся сбить их с заранее распределенных ролей, если удастся навязать мужской разговор, то я их сделаю, уверен. Поэтому рублю дальше:

— Понимаете, я живу на Оса. Ищу там золото. Не знаю, известны ли вам те места, но жизнь там паршивая: полно змей, мошки и тому подобной дряни. Так что травка для меня — это снотворное.

— Живешь на Оса? Мы знаем этот полуостров, время от времени ездим туда, чтобы уничтожать плантации. Это и вправду адское местечко. А где живешь конкретно?

— В Серро де Оро.

— А, знаю. Это на реке Ринкон, точно?

Они уже совершенно забыли о том, ради чего заводился этот разговор. Теперь мы болтаем о полуострове, о известных им местах. Мне уже понятно, что все будет нормально. Эти типы банальные мещане и серуны. Для них Оса это тяжкий шмат хлеба, так что они способны оценить крутость парня, который живет там постоянно. Они это даже за подвиг считают: европеец, которому удается там выжить. Атмосфера становится совершенно свободной, между нами можно ощутить даже какую-то ниточку симпатии. Нет, время от времени они задают мне какие-то вопросы про травку, но это рудименты профессиональной рутины. У них имеется Дэйв, и этого им по уши хватит.

Но ради проформы они пытаются подойти еще разок:

— Эту травку должны были продать в Сан Хозе?

— Даю вам честное слово, нет. Я этим не торгую. Мой бизнес — золото. Да, покуриваю, но наркотиками никогда не торговал.

Впрочем, это чистейшая правда, я никогда не занимался торговлей наркотиками. И никого не заставлял их принимать.

— Ладно, ты свободен. Твоя жена тоже. У нас к тебе нет никаких претензий.

Я чувствую себя на седьмом небе от счастья и благодарю их.

Когда с меня уже хотят снять наручники, случается неприятность. Выезжая в спешке из Сан Хозе, они забыли взять ключи. Если бы эта дрянь не натирала запястий, ситуация выглядела бы даже комично.

— Слушайте, перепилите наручники, я заплачу за них.

— Это не так-то просто, можем получить нагоняй.

— Так что будем делать? Они тесные и натирают руки.

— Слушай, уж пойди нам навстречу, подожди здесь до утра. А там найдем какого-нибудь слесаря. Мы скажем твоей жене, чтобы она принесла что-нибудь поесть, и устроим вас поудобнее на ночь.

Ситуация совершенно изменилась, и теперь они благодарят меня за вхождение в их ситуацию. В чем-то это даже забавно, но мне бы хотелось быть на свободе. Пользуюсь своим новым положением, чтобы напомнить о Дэйве.

— Вы уж не слишком круто с тем парнем, он не такой плохой.

— Не бойся, сделаем лишь то, что будет нужно. Подожди в столовке, попозже я его приведу.

Больше часа напряженного ожидания. Если Дэйв хорошо вызубрил урок, все пойдет хорошо. Я знаю, что будет так, потому что Давид мне симпатичен, да и эти двое не свиньи.

Когда же мне приносят кучу жратвы — целых пять жареных куриц, которых курила Диана — я чувствую себя вообще превосходно. Берусь за вторую, как входит Дэйв. Он улыбается и выглядит неплохо.

— Ну как, без сложностей?

— Абсолютно. Я повторил все то, что ты мне говорил, и все прошло нормально. Они совсем не такие страшные, как ты рассказывал, — прибавляет он в конце.

— Ах ты малый свиненок. Не забывай, что я первый разговаривал с ними и отвалил главную работу. А теперь рубай.

— Я знаю. Мне говорили, что ужасно тебя боялись. Потому-то на тебя и надели наручники. И понятно, при их фигурах комплексы у них должны были появиться.

Давид уже совершенно пришел в себя, и мне даже удается рассмешить его, когда я описываю, как он вел себя на аэродроме. На ужин я приглашаю обоих агентов из Наркотиков, но те отказались из-за остальных копов. Когда мы пьем кофе, появляется толстый сержант, осматривает мои запястья и предлагает попробовать открыть наручники без ключа. Целых полчаса он мучается, без малейшего успеха, и рассказывает всяческие вещи о сеньоре Монге, фаворите близящихся президентских выборов. Я не очень-то понимаю, на кой ляд он морочит мне этим голову, но соглашаюсь со всем, что он бухтит.

Дэйв уже вернулся в камеру, а я чертовски устал и хочу спать. Один из агентов, Луис, готовит для меня постель, несколько импровизированную, но удобную. Он очень мил и совсем непохож на инспектора. Со своими волнистыми светлыми волосами до плечей он выглядит, скорее, как хиппи. Он тоже сочувствует Дэйву, и видно, что вся эта история ему поперек характера. Я спрашиваю у него:

— И что вы теперь собираетесь делать?

— Надо выслать рапорт в сан Хозе. Попытаемся максимально смягчить все обвинения, но ничего больше сделать не удастся. Все это дело уже слишком там нашумело, так что замазать никак не получится. Ладно, спокойной ночи, Хуан Карлос.

— Пока, Луис, и спасибо тебе за все.

Утром, после чертовски неудобно проведенной ночи, меня наконец-то освобождают от наручников. Луис взял ключ у коллеги из другого отдела. Так что теперь я могу покинуть отделение, пожав перед тем бесчисленное количество рук. Знакомый по вчерашнему вечеру толстый сержант отвозит меня на джипе в гостиницу в Гольфито, где поселилась и Диана. Прежде чем расстаться, пожимая мне руку в третий раз, он просит, чтобы я о нем не за бывал. Я не понимаю, о чем он, но обещаю.

После всего того беспокойства трудно описать радость, испытываемую мной и Дианой, когда мы остаемся вместе. Я принимаю душ, а она рассказывает:

— С начала и до конца они были ко мне весьма милы. Видно, они не привыкли к европейцам.

— Я ужасно боялся за тебя.

— Мне повезло. В той комнате, где меня держали, был телевизор; как раз передавали какое-то выступление Монге. Без каких-то особых намерений я сказала: «О, Монге!». Коп как-то странно посмотрел на меня и спросил, знаю ли я его. Я воспользовалась случаем и сказала, что муж немного знает, потому что занимался какими-то делами с Партидо дель Пуэбло Унидо. Его отношение ко мне сразу же переменилось, он чуть ли руки мне не целовал и приказал другим, чтобы от меня отстали.

— Браво, красотка, ты прекрасно все разыграла. Теперь понимаю, почему этот дурак сержант морочил мне голову разговорами про Монге, просто хотел подлизаться. Если бы я только знал!

* * *

После заслуженного отдыха иду проведать Давида. Его перевели в тюрьму Гольфито. Домик маленький: комната для свиданий с барьерчиком посредине, двери, выходящие в патио, вокруг которого размещаются камеры, ангар в глубине и всего два надсмотрщика.

Дэйв уже не выглядит таким свежим, как вчера.

— Как там оно? Ты не очень выглядишь.

— Здесь ужасно грязно. Видишь те, задние камеры. Они все залиты, так что все сидим в ангаре.

— Я куплю тебе все необходимое. Что хочешь: одеяла, простыни?

— Ага, и еще, если где-нибудь найдешь, матрас из пенорезины. Тут для спанья ничего не дают.

— Хорошо, я этим займусь, а потом через кого-нибудь передам. Что еще?

— Немного бабок. Тут есть такие шустряки, что продают с воли трубки, как-то протаскивают через щели в стенах.

— Хорошо, но гляди, твое дело серьезное. Себя ты повел нормально, главная опасность минула, и я дал слово, что вытащу тебя отсюда: и я его сдержу. Так что ты уж постарайся продержаться.

— Спасибо, я тебе верю.

— Кстати, с другими заключенными проблем нет?

— Вообще-то все в порядке. Здесь только двое, что ставят себя крутыми.

— А ну позови их, я с ними поговорю.

Мне прекрасно известно, что в замкнутом пространстве, каким является тюрьма, всегда найдется пара кретинов, и самое главное — сразу же себя поставить. Эти двое так, шушера, лет двадцать — двадцать пять, они не опасные, но дурные. Даю каждому по сигарете.

— Так, слушайте меня внимательно. Дэйв мой братан. Долго он тут засиживаться не будет, но если будете к нему приставать, я вас потом придушу, ясно?

— Ясно.

Копы прислушиваются к нашему разговору, и им нравится мое отношение. Один из них дает мне знак, что неприятностей не будет.

* * *

Уже поздно, почти ночь, когда кто-то стучит в дверь нашего номера. Это Фернандо, торгующий травкой. Он слыхал о моих неприятностях и наверняка со вчерашнего вечера не смыкал глаз. Он толком не знает, с чего начать, поэтому я сразу же даю ответ на самый мучительный для него вопрос:

— Можешь не беспокоиться, никто твоего имени даже не упомянул. Ты вообще в это дело не лепишься, так что можешь спать спокойно. Но на будущее — никогда не делай таких глупостей, чтобы приходить ко мне в гостиницу, даже ночью.

— Я понимаю, но никак не мог с тобой связаться, а знать нужно было. Ты уверен, что у меня не будет неприятностей?

— А с чего бы это тебе их иметь? Тебя никто не выдавал.

— Спасибо тебе.

— Не за что, все нормально. А теперь мне надо вытащить из тюряги пацана, пока его не перевели куда-то в другое место. Кто здесь в Гольфито самый лучший адвокат?

— Хозе Арайя. Адвокат классный, но очень дорогой. Он и вправду самый лучший и уже пару раз вытаскивал меня из подобных историй. Он прекрасно знаком со всеми в городе. Контора у него внизу. Если хочешь, завтра в девять можем встретиться у него. Он мой адвокат, так что никто не удивится, если я к нему приду.

— Отлично. А теперь тебе самое время исчезнуть.

На пороге он оборачивается:

— Здесь мало кто умеет держать язык за зубами. Так что, если будут нужны деньги на адвоката или какая-то другая помощь, можешь обратиться ко мне. Я твой должник.

— Бабок у меня хватает. А если чего будет нужно, сообщу. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи. До завтра.

* * *

На следующий день, ровно в девять утра я у адвоката. Согласно договора честный Фернандо уже ждет меня. наверняка он уже рассказывал про меня, но, тем не менее, представляет:

— Это очень приличный сеньор. Ему нужно помочь. Он этого заслуживает.

Адвокат — это здоровенный и жирный тип с физиономией ворона. Его живенькие глазки внимательно приглядываются ко мне из-за больших очков. выглядит он максимально продажным, впрочем, именно такого я и ищу. В подобных странах честный адвокат много не заработает. Чем больше он берет на лапу, тем выше шансы выиграть дело, при условии, что ему хорошенько заплатишь. Эти типы обладают шестым чувством вынюхивания состоятельности клиента, и сеньор Арайя не исключение.

— Ваше дело весьма серьезно, это более чем преступление. Вы читали сегодняшнюю «Ла Кроника»?

Он подает мне местную газету. На третьей странице статья о поимке трех опаснейших европейских террористов, задержанных с оружием и наркотиками. Статья написана паршивейше, но свое дело делает. Она невелика, в других странах в прессе мне уделяли гораздо больше места. отдаю газету и заявляю:

— Ничего страшного, люди быстро забывают о подобных делах.

— Люди — да, но не аппарат юстиции. Если уж кого ухватили, то выпускать не желают. В этом деле будет трудно вести линию защиты.

Обычная тактика — картина замучивается насколько можно. Чтобы выиграть время, спрашиваю:

— Так что вы предлагаете?

— Лучше всего было бы устроить так, чтобы дело отложили, а потом, чтобы пропали акты. Судья — мой приятель с детских лет. только это будет не совсем легко, он очень любит деньги… Даже не знаю, сможете ли вы заплатить…

Перебиваю жирного наглеца:

— Слушайте, мы же не дети. Я хочу, чтобы это лицо было освобождено до конца недели и могу заплатить за это двадцать тысяч долларов.

Величина суммы вводит его в прострацию, в Коста Рике это громадные деньги. Мне это тоже известно, но не буду же я выторговывать чью-либо свободу. Я обязан сдержать собственное слово и считал бы жлобством любые попытки сэкономить какие-то копейки, раз Давид полностью мне доверяет.

— За такие деньги трудностей не будет.

Надеюсь, ведь это в твоих же интересах, болван!

— Сейчас я выплачу вам две тысячи. Остальное вы получите через четыре, самое большее, пять дней.

— Я не могу дать вам расписку, сами понимаете…

— Мне она не нужна, я не верю в бумажки. Только хочу, чтобы вы меня хорошо уразумели: с момента получения этих денег вы обязуетесь освободить пацана до конца недели. После того, как договор будет заключен, я не принимаю никаких объяснений или махинаций. В моей коллекции еще нет адвокатских ушей, но можно ее и пополнить.

— Я прекрасно вас понял. Его выпустят еще до конца недели.

Выходя из адвокатской конторы, я понимаю, что это покерная раздача. Если Арайя не сдержит слова, мне придется выполнить свое обещание. Останется только пальнуть ему в лоб и бежать за границу, а перед тем силой освобождать Дэйва из кутузки.

* * *

К вечеру и на следующий день проведываем Дэйва. Охранники уже привыкли к нашим визитам и моим чаевым. Нам даже можно разговаривать с парнем без надзора. Иногда случается, что мы разговариваем перед входом в тюрьму.

На утро третьего дня приезжают два канадца, с которыми я познакомился в Сан Хозе две недели раньше. Они прочитали о случившемся в газетах и теперь прибыли по-кавалерийски, чтобы нас защитить. У них есть планы нападения на полицейский участок или вообще взорвать тюрьму. Тоже мне, герои портняжки «Одним махом семерых убивахом», на кой ляд мне такая защита. Чувствую себя несколько по-идиотски с этими недоделанными ковбоями, которые повсюду лазят за мной, и избавляюсь от них только отослав в Пуэрто Хименес, где обязаны ждать моих указа ний.

Санчо с Роберто уже должны быть в Сан Хозе. Когда я им звоню, про Дэйва они уже знают. Я быстренько заверяю их, что все в порядке. Прежде всего, нельзя допускать паники, под влиянием которой они могли бы отказаться приезжать. Если только Санчо догадается, что я собираюсь сделать с деньгами, то наверняка не приедет. Договариваюсь с ними встретиться завтра в ресторане «Мирамар», в спокойном местечке под Гольфито.

На следующий день встречаемся. Вид жирного баска, виноватого во всей этой кутерьме, подпитывает мою ненависть. Я резко обрезаю всяческую болтовню относительно судьбы Дэйва:

— Здесь все нормально. А как прошло в Панаме?

— У нас тоже все нормально, — со смехом отвечает Роберто.

Погоди, свинья жирная, у меня тут для тебя сюрпризик.

— Мне пришлось следить за Роберто, — обвиняет его Санчо. — Я подозреваю, что он хотел стырить золото.

— У тебя чего, крыша поехала? — ерепенится толстяк.

Тут они начинают ругаться, явно, что они на ножах, и я уверен, что Санчо говорил правду. Вмешиваюсь в их ссору:

— Ладно, там увидим. Сколько у вас бабок точно?

— Двадцать одна тысяча семьсот семьдесят пять долларов, — говорит Санчо, передавая мне пачку банкнот и расписку.

Я быстренько пересчитываю деньги и ложу все себе в карман. Теперь, когда вся наличность у меня, можно и посчитаться.

— Надо заняться Дэйвом. Из кутузки его вытянуть можно, но адвокат много хочет. Его я оплачу из доли Дэйва и твоей, Роберто.

— Э, что за шутки! Почему это из моей доли? Я не собираюсь тратить свои бабки, чтобы его вытаскивать!

Дешевка, готовый предать друга ради денег. Я знал, что он сволочь, но что до такой степени… Поднимаюсь и разбиваю ему морду кулаком.

— Ах ты х… моржовый! Загнал всех нас в дерьмо, а теперь еще и товарища собрался бросить!

Жирный сидит на полу с окровавленной рожей, он уже не выступает и чувствует, что ему дали по заслугам. Это лишь увеличивает мое к нему отвращение, поэтому продолжаю свой урок пинками в морду и корпус: нет смысла пачкать себе руки. Он сбегает на четвереньках, подгоняемый пинками в задницу.

— Вон отсюда, пидор. Чтоб я тебя не видел!…

Последний пинок, толкаю гада в нужном направлении и гляжу, как он по-крабьи скачет по дороге.

Санчо молчит, но чувствуется, как внутри у него все кипит от радости. Наконец-то его злейший враг изгнан.

Через несколько минут я уже у Хозе Арайя, адвоката. Достаю восемнадцать тысяч долларов в стодолларовых купюрах. Все хором — это приличная кучка денег. Сукин сын буквально прыгает от возбуждения и трясется, пересчитывая бабки. Подозреваю, что он в такой расклад и не верил.

— Напоминаю вам наш договор, — говорю я ему. — И не забывайте, что осталось четыре дня.

— Сейчас это уже вопрос нескольких часов, все устроится очень быстро.

— Будем надеяться. И не забывайте, если вы не сдержите своего обещания, то о своем я помню прекрасно.

Адвокат провожает меня до дверей, буквально истекая желанием услужить. Уверен. что если бы я потребовал, он и задницу бы подставил.

На выходе принимаю окончательное решение. Если Дэйва до конца недели не освободят, буду устраивать все без ненужных посредников.

У меня даже появилась идея, как все это сделать. Тут же решаю не вмешивать в это дело никого лишнего, мне нужны свободные руки. Мне не хотелось бы, чтобы Диана попала в неприятности. Пользуюсь тем, что она говорит, что у нее заболел зуб, и заявляю:

— Раз уж мы торчим здесь и ничего не делаем, отправляйся к дантисту в Сан Хозе.

Ее женская интуиция, в соединении с приобретенным во время нашей совместной жизни опытом, чувствует подвох.

— Да не хочу я сейчас ехать в Сан Хозе. Дантист может и подождать.

Мое недовольство слишком проявляется, потому что она тут же прибавляет:

— Чарли, что ты задумал?

— Дорогая, не заставляй меня врать. Я должен быть сам, ни от кого не завися. Утром садись в самолет, буду звонить тебе каждый день.

* * *

Теперь мне нужно доработать собственный план. Иду к Уэйну. Мне нужна его помощь, и я знаю, что тайну он хранить умеет. Кроме того, ему, как бывшему коммандос, моя задумка должна понравиться.

Он дома, сидит, понятное дело, с бутылкой в руке.

— Привет, Уэйн.

— Привет, Хуан Карлос, что новенького? Все еще сидишь в дерьме?

— Да, именно потому я к тебе и пришел. У тебя сейчас есть какое-нибудь оружие?

— Очень мало. Все уходит в Никарагуа.

— Мне нужен динамит. Не найдется у тебя чуть-чуть?

— Несколько зарядов имеется. Вижу, что ты серьезно берешься за дело! Хочешь взорвать весь Гольфито?

— Да нет, только адвоката и, разве что, тюрягу.

— Шик! Хочешь, чтобы я тебе помог?

— Спасибо, не надо.

Поднимаюсь. Что ни говори, а Уэйн нормальный парень. Он ходит по комнате, подает мне какие-то ящички.

— Имеется восемь динамитных зарядов, пять взрывателей, бикфордова шнура до и больше. Какая тебе нужна длина?

— Минут на пятнадцать. Этого должно хватить.

— Имеется пуленепробиваемый жилет, если хочешь, и могу дать тебе сорокапятку.

— Нет, не надо. Не доверяю я пистолетам, слишком часто у них случается осечка.

— Может нужно еще что-то? Что ты вообще собираешься делать?

— Взорвать адвоката и, воспользовавшись паникой, освободить Дэйва. Пойду к нему на свидание в три часа. Во время сиесты там всего лишь один охранник-старик. Как только он приведет Дэйва, вытаскиваю ствол и даю ему по голове. В его возрасте не должен же он быть излишне крутым. Он мне симпатизировал, теперь ему будет сюрприз. Снаружи будет ждать машина, в которой мы умотаем в порт. Там берем лодку и плывем в Пунта Буррика, а там пару часов через джунгли — и мы в Панаме.

— Похоже, что сработает. Ты уверен, что будет только один охранник?

— Один, двое, все равно. Хватит на всех.

— Но ты точно уверен, что тебе не нужна помощь? Я бы, к примеру, мог бы заняться адвокатом.

— Нет, я же обещал ему, что сам займусь этим. Привяжу его к стулу, суну ему динамит в рот и парочку зарядов по карманам, потом зажгу бикфордов шнур на четверть часа. Ровно столько мне нужно будет на все остальное.

— Лично я, — задумчиво предлагает Уэйн, — засунул бы ему динамит в задницу. Мне это напоминает весьма приятные вещи. Да, если хочешь, у меня есть парочка швейцарских паспортов.

— Это классно, скажешь, сколько я тебе должен. Пока что оставляю все здесь. Заскочу перед самой операцией.

— Заплатишь, если доберешься до Панамы. Только перед началом обязательно сообщи. Возьмем с женой немножко кокаина и пойдем пить пиво неподалеку, чтобы поглядеть на такое шоу. В Гольфито ведь редко что происходит.

— Хорошо, Уэйн, заметано.

* * *

На следующий день, утром, отвожу Диану на аэродром. Чувствую, что она беспокоится, поэтому, насколько это возможно, отвлекаю ее. Я дал ей достаточно денег, чтобы, в случае чего, она не осталась на мели. После того, как самолет улетает, возвращаюсь в гостиницу, где все еще дрыхнет Санчо. Расталкиваю его.

— Сейчас отправимся в Лас Пальмас, а потом в Пуэрто Хи менес. Там меня ожидают канадцы. Если ты не против, дадим им бомбу (двигатель, используемый при добыче золота — прим. перев.) и возьмем их в Карате. Я там знаю одну золотую жилу. Это даст нам немного бабок. Надо хоть немного подзаработать, потому что адвокат вытащил у нас все.

Потом мы отправляемся проведать Дэйва перед отъездом. При виде его печальной физиономии понимаю, что парень держится из последнего.

— Держи хвост пистолетом, малыш, уже скоро!

В Лас Пальмас я забираю свою пушку, после чего, с помощью Альфредо и его сына Карлито, мы грузим бомбу и трубы в лендровер. Через два часа мы уже в Пуэрто Хименес, где обнаруживаю своих канадцев в баре «Ранчо де Оро». Они полны энтузиазма и находят с Санчо общий язык.

Санчо уже обжегся на иностранцах, но чувствует, что эти два пустоголовых плейбоя совершенно не опасны. Если ими поруководить, то могут отвалить хорошую работу.

— Ребята, имеется возможность классно отвязаться. Я забираю вас в Карате на самолете, на нем же перевезем и оборудование. Там остановитесь у моего приятеля Салтараны. Он вам покажет интересное место для работы и научит, как взяться за дело.

Через двадцать минут самолет готов к старту. Снова с нами летит тот самый пилот-малыш. На сей раз, правда, он с неохотой грузит трубы и двигатель. Впрочем, понять его можно. Мотор буквально черный от смазки, грязные трубы занимают все свободное пространство, так что даже приходится снять кресла. Его маленький, ухоженный самолетик выглядит уже не таким чистеньким, так что пилоту это никак не нравится. Я силком усаживаю его за управление и приказываю стартовать. Трубы торчат самым неудобным макаром и мешают ему управлять машиной. Мы валимся на них и, смеясь, пытаемся более-менее их утихомирить, что бы он хоть как-то мог лететь. Только никак не удается сделать так, чтобы труба не стукнула его в какой-то миг прямо по шее.

Когда мы садимся в Карате, Салтарена уже ждет нас. По ходу разгрузки я быстро выкладываю ему ситуацию, после чего мы сразу же улетаем, потому что близится ночь. Канадцы несколько ошарашены темпами происходящего, ну да ладно, пускай привыкают сразу.

Ночь проводим в Педро Хименес. На рассвете, когда мы выплываем на лодке в Гольфито, Санчо задает мне вопрос, который мучает его уже долгое время:

— Сколько ты заплатил адвокату?

— Двадцать тысяч долларов.

— Двадцать тысяч! Но ведь это же слишком много! Все можно было устроить намного дешевле!

— Я не мог торговаться, чтобы освободить паренька. Или ты предпочитаешь, чтобы он торчал в тюряге?

— Нет, что ты. Только ведь это весь наш капитал!

— Не бери дурного в голову. Что поделаешь, случилось, и я об этом не жалею, так что заткни варежку. Мне еще кое что нужно обдумать.

Решаю приступить к операции через два дня. Дольше ждать нельзя, потому что, если Дэйва переведут в другую тюрьму или в Сан Хозе — все пропало. Надо будет попросить у Фернандо, торговца травкой, дать мне на время машину. В полицию сообщит, что у него ее украли. Раз он предлагал мне свою помощь, то должен согласиться.

* * *

Мне уже случалось посещать государственные учреждения с оружием в руках, но все равно, испытываю возбуждение. За тюрягу берусь впервые. Что ж, все когда-нибудь происходит впервые. Единственное, чего жалею, это того, что придется бросить все, что у нас здесь имеется. Столько работы, и все псу под хвост. Только слово было сказано. При том способе жизни, который я сам для себя избрал, если не сдержу своего обещания, то не смогу глянуть на себя в зеркале.

С такими вот мыслями возвращаюсь в гостиницу. Когда я открываю дверь своего номера, меня ожидает сюрприз: на моей постели будто малое дитя спит Давид. Адвокат сдержал слово. Уэйн будет разочарован.

* * *

В тот же самый день отправляемся в Сан Хозе. Предпочитаю не слишком долго крутиться по округе. Так или иначе, нужно подбить бабки, а кроме того, нас ждет мать Санчо, чтобы переходить ко второй фазе нашей операции: нужно все наново обдумать, ведь из двадцати четырех тысяч долларов у нас осталось всего лишь три тысячи.

Кроме того, после переживаний последних дней каждому из нас нужно хоть немножко отдохнуть. Нахожу Диану, которая счастлива, что мы снова вместе, и уже вместе с ней наношу визит матери Санчо. Дэйв с какой-то подружкой умотал праздновать свое освобождение в Сан Педро.

С синьорой Ривьера вести какие-либо дела очень сложно. Проекты ее не интересуют, главное только результат. Встреча протекает, скорее, холодно, потому что гонорар адвокату застрял у нее костью в горле.

— Не понимаю, как это вы могли воспользоваться общим капиталом для вашего приятеля, не связавшись перед этим с нами? — начинает она.

— Видите ли, решения принимаю исключительно сам и поступаю согласно тому, что считаю необходимым. Если бы мне пришлось сделать это еще раз, я сделал бы то же самое. Прошу не забывать, если бы это касалось вашего сына, я поступил бы точно так же. И здесь не важна ни дружба, ни лояльное отношение.

— Ну ладно, уже поздно что-либо менять. Только вот скажи мне, Санчо, обязательно ли было снимать самолет, чтобы перевезти мотор в Карате, буквально на три километра, и почему его никто не охраняет?

— Мама, пойми, всем командует Хуан Карлос…

Бедный маленький Санчо дрожит перед своей матушкой будто схваченный на горячем пацан. Я с Дианой давимся от смеха. Я знал, что он трусоват, но чтобы до такой степени? Старуха ведет дальше:

— А теперь объясните, каким это образом в компании произошло разделение доходов в отношении сорок пять к пятидесяти пяти процентам, когда м вносим практически весь капитал?

Нет, она меня уже достает. С тех пор, как я начал бегать быстрее своего отца, мне никто и никогда уже не приказывал. Паршиво, если мою вежливость она приняла за слабость. Если она и дальше будет обращаться ко мне подобным тоном, то, несмотря на свой возраст, встретит парочку неожиданностей… Я решительно перебиваю ее:

— Послушайте меня. Деньги можно заработать повсюду. Это не проблема, найти кого-нибудь, кто хотел бы инвестировать капиталы. Сам я разбираюсь в золоте, у меня большой опыт пребывания в джунглях, а не каждый может сказать о себе то же самое. Про организации компании просил ваш сын, лично я никого не искал. Но еще не поздно разорвать все наши условия, я не собираюсь никого убалтывать.

— Вы не поняли, я вовсе не это имела в виду. Впрочем, мы уже много вложили, чтобы теперь отступать. Мы можем сотрудничать и далее, но при условии, что Дэйв больше участвовать не будет, уж слишком он безответственный.

— Нет. Я не для того вытаскивал парня из тюрьмы, чтобы выбросить его на улицу без копейки денег. Я намерен держать его рядом, пока он не заработает пару сотен баксов. Так что не может быть и речи, чтобы сейчас его бросить. Но вам не следует беспокоиться, сеньора, вечно я его держать не собираюсь. Это вопрос буквально пары недель.

В конце концов мы решаем продолжать наше сотрудничество. Теперь нам следует обеспечить себе достаточно большую площадь, чтобы устроиться и начать добычу. Только вот, по результатам этой встречи, я уже не настолько верю в будущее. Старуха меня достала, у меня нет охоты уступать ей, и я потерял все свое уважение к Санчо, который слишком трусит.

Мы остаемся в Сан Хозе на несколько дней, чтобы посетить несколько хороших кабаков и сходить в кино, после чего возвращаемся в Лас Пальмас.

Там все знают про арест, а при склонности тикос к преувеличениям, они еще много добавляют от себя. Мы решаем оставаться на месте, чтобы выбрать какую-нибудь территорию, но атмосфера здесь уже не та, что раньше. Теперь мы уже не дурачимся, беситься нельзя, потому что нет бабок, как нет и чувства общности. Насколько мое чувство симпатии к Дэйву остается неизменным, настолько растет отвращение к Санчо.

Мы торчим здесь уже пару дней, когда появляется один из канадцев, которых я оставлял в Карате. Он похудел и передвигается с трудом. Из того, что рассказывает, похоже, что дела там идут паршиво.

— Ты же бросил нас будто какой-то мусор. Мы думали, что ты быстро вернешься. Мы в золоте ни в зуб ногой, а твоему дружку Салтаране на все наплевать. Это же бездельник, он пальцем о палец не ударил, чтобы нам помочь, так что мы не добыли ни грамма.

Я с трудом пытаюсь сохранить серьезность. Это правда, что мне хотелось их бортануть. Вся операция с канадцами была заверчена на тот случай, если бы адвокат сдержал слово, хотя так сильно я ему не верил. Мне казалось, что придется идти другим путем и бежать из страны, потому я не придавал особого внимания Карате. Когда энтузиазм, охвативший канадцев в самолете, несколько стих, они должны были почувствовать себя заброшенными на этом пляже, да еще с мотором на шее.

— Ну ладно, ничего плохого не произошло. Все равно нам нужен двигатель, чтобы начать работу. Возвращайся и передай Клоду, что я приеду через пару дней.

— Нет, туда я не вернусь, хватит уже! Мне достаточно и того, как я приперся сюда. Все ноги сбил! Хватит мне вашей Осы. Я возвращаюсь в Сан Хозе.

Его приключение долго не продлилось.

* * *

Сегодня я поехал осмотреть один земельный участок. Пожилой крестьянин собирается выезжать из округи вместе с сыном, вот и продает свои «имения». Эта сотня гектаров окружена джунглями и находится на самой границе национального парка, в трех с половиной часах пути от Лас Пальмас; цена высокая. Меня это предложение интересует, потому что деньги быстро уходят. Выбора у меня нет. На следующий день нужно ехать в Гольфито устраивать все формальности.

Санчо как-то не горит к этой сделке, к тому же его разозлил Дэйв своими выходками в машине, но я делаю вид, будто не замечаю его настроения и тут же припираю его к стенке:

— Санчо, нужно действовать. Территория у нас имеется, так что нужно подвозить тракторы, пока еще не кончились деньги.

— Но ведь рано еще, тут нет никакой дороги. Трактором не везде можно проехать, еще поломается что-нибудь.

— Надо пробовать, даже если прийдется втаскивать их наверх по частям.

— Глупости все это, и они мне надоели. Не лучше ли было бы поставить здесь пульперию и спокойно скупать золото?

— Это не дает достаточно большого дохода, а кроме того, уже поздно отступать. Ты же не бросишь нас теперь?

— Ладно, я останусь, но только если ты отошлешь Дэйва. Для него все это забава. С ним ничего нельзя делать по-серьезному. Сегодня он чуть не утопил машину в реке. А что утворит завтра?

Увидав, как я прогнал Роберто, Санчо воспрянул духом. Только вот, к его несчастью, я уже не могу выносить самого его вида. Меня тошнит от его присутствия. То, что все здесь цепляются к Дэйву, вызывает, что сам я его еще сильнее люблю. Да, это правда, что парень разгильдяй, но у меня к таким слабость.

— Санчо, я ведь уже говорил, что не принимаю никаких условий, и уж наверняка не такое. Если ты еще хочешь со мной работать, то это будет или с Дэйвом, или ты вылетаешь. Вот мое последнее слово.

— Ладно, в таком случае я вас оставляю. Я уже устал от этих вечных дуростей. Свои цацки я забираю с собой.

— Возможно, что так оно будет и лучше. У нас с тобой различные подходы к жизни и разные принципы. Если хочешь, можешь забирать джип и лодку, но бомбу я тебе не отдам. Без нее я ничего не смогу сделать, так что отдам позднее.

Понятно, что его не восхищает перспектива расстаться с двигателем, но сам способ решения проблемы становится для него неожиданностью: ведь ему казалось, что потерял все. Я отдаю ему тысячу двести долларов и день на сборы.

Я понимаю, что это безумие отправлять Санчо сейчас, его, который обеспечивал нам все, только лишь затем, чтобы оставить Дэйва, приносящего одни только неприятности. Только Санчо уже стал мне поперек горла, не в первый раз я отказываюсь от великолепного бизнеса ради дружбы с кем-то. Чертовы сентименты, всегда я накалываюсь на одном и том же!

* * *

После отъезда Санчо я направляюсь в Гольфито с хозяином участка, чтобы зарегистрировать мое новое приобретение. Там я плачу авансом десять тысяч колонов, остальное позже — все по известному уже методу. По возвращению встречаю Клода, второго канадца, который приехал на грузовике из Хименес. Он сообщает, что передал мотор Салтаране. Его дружок окончательно съехал с полуострова, но сам он хотел бы поработать со мной. Это его решение остаться, несмотря на поражение в Карате, показывает, что парень кое-что понимает в драке. Он силен, и у него нормальная ментальность, так что это неплохое приобретение.

Мы остаемся в Хименес на три дня, за которые предыдущий хозяин должен выстроить для нас какую-нибудь крышу над головой; он уверил, что успеет даже в такое короткое время. Потом мы летим в Карате за двигателем, все с тем же пилотом-коротышкой. Двигатель мощный и чертовски тяжелый, работает как мотонасос и будет использоваться, чтобы выбрасывать мощную струю воды на склон, тем самым вымывая его. Я нанимаю грузовик, чтобы перевезти «бомбу» в Лас Пальмас, здесь мы остаемся на пару дней, после чего отправляемся в горы.

И все начинается сначала.

На дорогу, которая в обычных условиях требует три с половиной часа, мы тратим целый день. Из-за тяжелого двигателя лошади несколько раз падают. Он весь сделан в виде единого блока, потому нельзя разложить тяжесть на спине животного. Кроме того, к хвостам лошадей мы присобачили еще сотни метров труб, которые теперь по дороге цепляются за деревья и тормозят наш марш. Помимо этого нам надо тащить продовольствие и все необходимое для проживания в лагере на долгое время. У нас имеется даже курица — подарок от женщины, работающей в пульперии.

Весь этот поход несколько похож на бегство, но я доволен тем, что покидаю Лас Пальмас, потому что какое-то время жил здесь на широкую ногу и теперь не могу вынести финансовых ограничений.

Когда, наконец, добираемся — промокшие и грязные — под самый вечер, обещанного дома еще нет: стоят всего лишь подпорные столбы и где-то с четверть крыши. Можно всего лишь развесить гамаки. На следующий день нас ожидает куча работы.

Целую неделю мы пашем как проклятые, чтобы обеспечить себе более-менее нормальное жилище в этих джунглях, которые здесь гуще, чем где-либо еще. Встаем в четыре утра и вкалываем до ночи с небольшими перерывами на еду. Место ужаснейшее, чертовски сырое — в тридцати метрах ниже протекает речка — и растительность возрождается невероятно быстро. Несколько дней мы занимаемся тем, что вырубаем мачете территорию радиусом в пятьдесят метров вокруг дома, но какой-то вид растений упорно сопротивляется, вырастая почти так же быстро, как мы успеваем вырубать: сантиметров по пять за день, ничего подобного я никогда еще не видал! Под ногами у нас липкая красная грязь. Что касается змей, то их здесь полно. Втроем, под энергичным руководством Дианы, мы ложим крышу.

Я решил устроить дорогу от реки до дома. Разница в уровнях составляет три метра: три ступени, плоский участок, три ступени и так далее, все это шириной в тридцать метров. Работа сумасшедшая, потому что я решаю высыпать всю дорогу гравием. Это означает постоянное таскание на спинах джутовых мешков, наполненных речным гравием, который мы рассыпаем на пространстве, ограниченном досками. Работа тяжелая и высасывающая у нас все силы. С тех пор, как я вновь вернулся в джунгли, тело мое снова ослабело, и меня мучает дизентерия. Со своей частью работы я справляюсь, но это только ухудшает мое состояние. Хорошо еще, что Дэйв не сачкует, а Клод со своим атлетическим сложением тоже пашет как черт. Дорога потихоньку превращается в действительность, и вид приятный. Когда живешь в такой вот гнилой дыре, человек обязан сделать что-нибудь эстетичное, пусть даже и не имеющее практической пользы, зато позволяющее сохранить людское достоинство. Никто из тикос не понимает, в чем смысл этой дороги в японском стиле; ее присутствие здесь, в самой средине джунглей, их буквально ошарашивает.

Диана со своей стороны занимается домом. Начала она с выделения его части, предназначенной исключительно для нас двоих, чтобы получилось нечто вроде частного уголка; остальное — спальня и гостиная — имеет чисто проходной характер. Диана организует все со вкусом и умом, ведет довольно-таки сносную кухню и управляет домом, как будто это ее парижское жилище.

Хотя стен еще нет, и растительность лезет в спальню, нет и речи, чтобы войти в дом в грязных сапогах. Мы оба хотим создать что-нибудь чистое в этом дерьме.

Едим мы много, но не слишком хорошо. Рис с приправами, фасоль с приправами, бананы. Их мы съедаем столько много, что они даже не успевают созреть. Одной кисти нам хватает на три дня. Давид обжирается совершенно невероятным образом, он один может забабахать всю кисть; хотя, ведь он впервые в жизни выполняет столько физической работы. Все мы мечтаем слопать курицу, но бестия скрывается. Хотя она еще очень молодая, все мы ищем чуда в виде маленького такого яичка.

* * *

Определяю границы собственных территорий и с помощью револьвера вбиваю их в головы местных жителей. Мне хочется, чтобы, когда мы выйдем в джунгли, тикос знали, что сюда приближаться запрещено. А у них привычка, ходить через мои земли напрямик, вот я и стреляю над головами тех, кто только появляется. Ведь если им разрешить, очень скоро они усядутся за мой стол жрать. Кроме того, мне смешно видеть, как они подскакивают от испуга, а потом что было сил убегают. Напротив дома проходит тропа, так я запретил, чтобы после наступления темноты по ней ходили. Каждому, кто не послушается запрета, гарантируются сильные впечатления. Многие даже мешки свои бросают, чтобы улепетывать побыстрее. Я поставил огромное объявление: «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ. ВХОД ЗАПРЕЩЕН», так что люди должны обходить мою землю по другому берегу реки, практически непроходимому. А мне на это плевать. Я на своей территории и видеть не хочу ни одного из этих кретинов.

Я привык шататься по свету, имея только джинсы, рубашку и пару высоких сапог. Так что у меня ничего нет, но если уж случается обзавестись чем-то, мое чувство собственника тут же развивается.

Слухи обо мне расходятся быстро, так что уже никто не приближается, не крикнув перед тем: «Эй, Дон Хуан Карлос!» Кроме того, у тикос совершенно нет чувства красоты и уважения к ней, и один из них набрался наглости настолько, что едет верхом по нашей лестнице из гравия. Разъяренная Диана стреляет в него, так что конь и всадник бегут куда глаза глядят, причем, каждый в свою сторону.

Вечер, это единственное время, когда можно расслабиться. Поев риса с приправами, шмалим громадные самокрутки. Мы даже ловим Радио Гольфито через маленький транзистор Дианы. Их рекламный лозунг всегда доводит меня до смеха: «Радио Гольфито — крупнейшая радиостанция мира!» Как-то раз я посетил их редакцию, все торчат в помещении три на семь метров!

Эти вечера — вся наша привилегия после тяжкого целодневного труда, но атмосфера в целом хорошая. Дэйв все так же дуркует, но, в конце концов, выучил кое-какие правила хорошего поведения. Теперь он уже не вскакивает в любое время дня и ночи в мою комнату. Зато Клод все время спокоен, расслаблен, хотя тоже любит побеситься. Мы много курим, и вечером, когда все накуриваемся под завязочку, нас смешит любая глупость. К примеру, мы устраиваем засады на глуповатых тикос, которые пытаются прокрасться по тропе, и их скачки, когда пули свистят у них над головой, вызывают гомерический хохот. Мы все неплохие стрелки, и когда бесимся подобным макаром, всегда устраиваем конкурс кто попадет ближе всего; если попадает проигрывает.

Мне пришлось расстаться с работниками, строившими дом, потому что один из них ляпнул что-то про Диану. Тогда я всех послал нах…, а главному виновному пообещал, что подвешу его за яйца. Я сказал это так, не придавая особого внимания, но он отнесся к этому весьма серьезно, поэтому все ушли, не ожидая, что произойдет дальше.

Главная моя проблема, это то, что вернулась малярия. Нездоровый климат и плохое питание ослабили меня, так что болезнь берет верх. У меня вечный понос, по ночам я не могу спать, потею и трясусь. Диана постоянно меняет пропотевшее белье. Под утро я уже совсем никакой и хочу вздремнуть, но нужно вставать: здесь я за главного, и если сам не приложу к чему-нибудь рук, никто даже не пошевелится.

Как-то ночью иду спать в гамаке. В постели спать просто невозможно, поэтому ухожу, чтобы хоть Диана смогла нормально отдохнуть. Гамак практически полностью прогнил и свисает над самой землей. На рассвете что-то вырывает меня из дремоты: в десяти сантиметрах от моей свисающей до земли руки курица мощными ударами клюва в основание головы убивает метровую терцио пело. Не хватало еще, чтобы в ночных конвульсиях я ударил ее рукой. Храбрая малая курочка! Она спасла мою жизнь, а при случае — и саму себя, потому что теперь ее нельзя будет съесть.

* * *

Ко мне приходит множество людей, чтобы продать золото, а у меня нет ни гроша, чтобы купить его. Говорю им, что пока что я устраиваюсь, а там посмотрим. Это дает мне возможность поговорить с ними, и тут я открываю новый для себя аспект полуострова. Некоторые — это беженцы из Никарагуа, бывшие бойцы антисандинистских соединений, другие — кубинцы, которые несколько лет раньше попросили убежища в посольстве Венесуэлы на Кубе.

Один из них дарит Диане пойманную в джунглях обезьянку колорадо. Мы даем ей имя Артуро. Это самый настоящий дьяволенок, истинное божье наказание. Мы находим Артуро или же его следы в постели, в мешках, содержимое которых растаскано и рассыпано, на крыше, с которой он срывает листья, на столе, когда мы едим, в тарелках. В особенности он имеет привычку поднимать крышки горшков и всегда при этом обжигается: тут уж полно визгу и размахивания лапками, в результате чего начинается неописуемый бардак. Артуро полюбил нашу курицу и бегает за нею, чтобы вырвать у нее перья на память: при этом заводится дьявольская кутерьма, кружащаяся по всему дому и ничего не щадящая.

Принимая во внимание, как мало мы едим мяса, а также бордель, устраиваемый чуть ли не ежечасно, у меня большая охота слопать обоих, но они святы. С Артуро битьем ничего не добьешься; как только его ударишь или привяжешь, тут же раздается ужасающий визг. Иногда у меня даже появляется желание придушить его, но Диана тут же берет зверька под защиту, и Артуро после каждой своей выходки бежит прятаться у нее. Он прекрасно понимает, когда переходит границы дозволенного. Но мы его любим и вечерами иногда даем ему покурить травки, чтобы он повеселился вместе с нами. Мы дуем ему дымом в мордаху, потому что ему это ужасно нравится, а потом сходит с ума еще сильнее. Самое замечательное, что после этого он засыпает.

* * *

Ко мне частенько приходит один старичок. Зовут его Тонио, и он давно уже живет на границе с парком. Правительство желает его отселить, выплатив при этом компенсацию. В связи с этим старик должен поехать в Сан Хозе. Но, сколько помнит себя, он всегда был золотоискателем, за пятьдесят шесть лет всего лишь дважды уезжал с полуострова, поэтому хочет, чтобы я поехал с ним — уж очень он боится города. Именно он и помогает мне узнать содержание золота в земле.

За четыре дня интенсивной пахоты мы вчетвером выкапываем ров по всей длине участка. Золото находим повсюду, на метровой глубине. Результат превосходный, но вручную добывать нельзя. Нужны машины, а у меня нет ни копейки, чтобы нанять их. Нужно быстренько подзаработать пару тысяч долларов, чтобы начать добычу.

Тонио рассказывает мне о высохшем русле, откуда он сам выкапывает золотоносную породу; затем он грузит его в мешок, перетаскивает к речке, что протекает в пятидесяти метрах далее, а там уже промывает, получая грамм пять чистого золота в день. Именно что-то такое мне и нужно, потому что, имея машину, я могу подвести воду и увеличить производительность. Проблемой является то, что место это находится в глубине парка, часах в полутора дороги отсюда. Даже подниматься туда запрещено, не говоря уже про работу с бомбой. Я выхожу с Тонио на разведку и проверяю, не наврал ли он. Место богатое, но вот добраться туда ужасно трудно. Дорога слишком крутая для лошадей, и, похоже, будет чертовски весело затаскивать туда оборудование.

Возвращаемся. Перспектива работы меня возбуждает.

— Дэйв, возьмешь лошадей и отправишься в Лас Пальмас купить две двадцатилитровые канистры бензина.

— Но… неужели ты собираешься затаскивать двигатель туда?

— Именно, как раз там я и собираюсь поработать.

— Но ты же видел тот склон, лошади никак не смогут пройти.

— А кто говорит о лошадях? Все затащим на себе. Тебя же не пугает это мизерное расстояние?

— Как раз пугает. Тут и так барахтаешься, даже без груза… Нет, это сумасшествие!

— Видишь как все прекрасно сложилось, ведь тут одни сумасшедшие. Ладно, поспеши, если хочешь вернуться до полуночи. Всю открытую часть дороги нам надо пройти, когда ничего не видно, иначе кто-нибудь да донесет охранникам. Ну, пошел!

Выходим ночью, будто заговорщики; на одной лошади двигатель, на другой бензин. Животные устали после дороги в Лас Пальмас и с трудом добираются до склона. Вот тут начинается самое веселье! Склон намного хуже, чем я себе представлял. Он просто ужасный. Мы скользим, даже когда руки не заняты. Чертов двигатель ужасно тяжелый, к тому же за него никак не ухватиться. Единственный выход — чтобы каждый по очереди тащил его на спине. Как ни подкладывай джутовый мешок, всегда в каком-нибудь месте в спину врезается металлический край. Худые будто щепки Дэйв и Тонио навряд ли потащат железяку. Поэтому каждому из них даем по канистре с бензином, к тому же к поясу добавочно привязано по паре десятков метров труб, потому что одна рука обязательно должна быть свободна, чтобы имелась возможность цепляться за деревья. Мы с Клодом попеременно тащим двигатель. Из-за дизентерии, недостатка сна и пищи я ужасно ослабел и едва-едва карабкаюсь на гору. Каждый десяток метров передаю груз Клоду. К счастью, он привык г горам и творит чудеса. Он передвигается на целых тридцать метров, медленно, но уверенно: о том, чтобы упасть нет и речи, железяка просто раздавит его или, что будет еще хуже, двигатель упадет и покатится вниз.

Пока один из нас тащит двигатель, второй, из-за множества змей, расчищает ему путь. Когда тащишься в полусогнутом из-за тяжести состоянии, цепляясь одной рукой за корни и ветки, нет никакой возможности отразить неожиданную атаку.

Подъем забирает у нас целый день. Когда мы добираемся до реки, у меня перед глазами вертятся багровые круги, голова кружится и приходится прилечь. У меня желание проваляться так всю ночь, но это невозможно, поэтому я вновь отправляюсь в путь на ватных ногах.

* * *

Назавтра, рано утром, мы уже на месте. Пока я подготавливаю каноа, Клод с Дэйвом запускают двигатель. Тот заводится на самых высоких оборотах, и Дэйв, перепуганный шумом, который раздается в лесной тишине, выключает его. А после этого его уже не удается запустить никакими усилиями. Мы пробуем все на свете, как сумасшедшие дергаем этот чертов шнурок, скаля зубы от ненависти. У меня желание разбить его на кусочки и раскидать во все стороны; мы ругаемся и богохульствуем, проклинаем все на свете, только это никак не помогает. Молчащая и недвижная куча железа издевается над нами. Никто из нас не понимает в механике ни на грош, впрочем, у нас нет даже отвертки! Все бесятся от злости, а я чувствую их беспокойство перед тем, что их ждет.

Помолчав, я изрекаю:

— Хрен с ним, забираем его.

Это может показаться безумием, но я упрям и привык доводить до конца то, что начал. Мы сделаем это, даже если придется сдохнуть. Это единственный выход, и сраный двигатель не будет нам указывать: здесь приказываю я.

Спускаем двигатель вниз, то подталкивая, то неся на спине, и каждый испытывает желание легонько толкнуть его так, чтобы чертова машина скатилась на самый низ и там разбилась о камни.

Когда мы добираемся до дома, еще не темно. Все разбиты, но я не могу позволить, чтобы пала мораль. После единственного поражения нельзя опускать руки!

— Дэйв и Клод, грузите лошадей, вы еще успеете на лодку Чино, которая отплывает в Гольфито из Плайя Бланка в четыре утра. Поищете там механика, пусть он исправит это, и возвращайтесь.

— Но мы же никакие. До Лас Пальмас ужасная дорога, усраться же можно.

— Мы все тут усыраемся от усталости, и так будет еще долго. Ты же видишь, в каком я состоянии. Это тебе не лагерь отдыха; раз хочешь испытать приключение, его еще нужно заслужить. Ну ладно, валяйте, чтобы завтра вечером вернулись. При случае купите немножко травки, наша почти закончилась.

То, что нечего есть, еще пройдет как-то, но вот когда нечего курить, это уже слишком.

* * *

На следующий день, после ночи малярийных конвульсий, когда я, вытянувшись в постели закуриваю первую утреннюю самокрутку, дом внезапно заполняется людьми в мундирах. Они появляются со всех сторон. Из окон, из дверей — отовсюду в тебя нацелены ружья.

— Не двигаться! Руки вверх!

Да что же это такое? Откуда они тут взялись? Неужели собираются начать все сначала? Это уже становится традицией!

Инстинктивно проглатываю самокрутку, остальная травка лежит в безопасности рядом с моими яйцами — как всегда, даже здесь. Напряжение висит в воздухе, мусора нервничают. Я едва успел пошевелить рукой, а они уже кричат, чтобы я не двигался. Это вновь копы из «Коммандо Сур» Управления по Наркотикам, только на этот раз из Хименес. Они быстро обыскивают меня, а потом начинают обыск во всем доме. Нам приказывают выйти из спальни. Обыскивают абсолютно все, опорожняют мешки; один влазит на табурет и старательно заглядывает под каждую доску, шарит среди листьев на крыше; потом они еще будут переворачивать камни и стволы деревьев возле дома, обыскивают всю ближайшую округу в джунглях. Я понятия не имею, кто их наслал сюда, чего ищут, но хочу узнать. Диана не поддается панике и следит, что бы у нас ничего не свистнули.

Спрашиваю, чего они хотят.

— Заткнись и сиди спокойно, — отвечает какой-то офицер, целясь в меня из пистолета, потому что я сделал шаг вперед.

— Но погодите, могу же я знать, в чем меня обвиняют?

— Где оружие? Где травка?

— Пушку я потерял, когда переправлялся через реку, а травки тут и нет.

Мужик хохочет.

— Ша, Француз, мы отлично знаем, какой ты шустрый. Мы прекрасно знаем про Гольфито, так что не надо нам впаривать, какой ты святой! Где револьвер?

— Да честное слово, я его потерял. Можете все обыскать, сами увидите.

— Именно это мы и собираемся сделать. Но если найдем, тебе будет плохо.

Я прекрасно знаю, где моя пушка. Сантиметрах в двадцати от его ног, в моем сапоге. Им не пришло в голову поискать там; но если так сделают, тогда не знаю, что им сказать. То же самое, если кому-то придет в голову пошарить у меня в плавках. Я сижу в шортах, а травка выпячивается как не знаю что.

— А деньги где ты спрятал?

Это уже что-то новенькое. Не понимаю, не думаю, что им нужны мои пара тысяч колонов. А если они и принимают меня за богача, так это не запрещено.

Когда меня уже допросили и обыскали все вокруг, мусора немножко расслабляются. Я предлагаю им кофе, и мне даже разрешают его приготовить. Пользуясь моментом, бросаю пакетик с марихуаной в огонь. Времени у меня хватает лишь на то, чтобы вдохнуть первый дым. Вонь горящей пластмассы забивает запах травки, а в доме столько сквозняков, что на него даже не обратили внимания. Возвращаясь с кофе, замечаю во дворе Санчо с мусорами. Выглядит он перепуганным и сбитым с толку.

— Мне очень жаль, Хуан Карлос, но меня тоже хапнули. Мне пришлось рассказать о наших делах в Панаме.

Выглядит Санчо несчастненько — то ли это страх оттого, что он выдал меня, то ли боится ареста? Тут Диана обращает мое внимание, что у него из под рубашки торчит рукоять пистолета. Я показываю на оружие пальцем:

— Хочешь, чтобы я поверил, будто тебе после ареста оставили оружие? Ах ты стерва!

Уже сам факт, что я вытягиваю палец в его направлении, заставляет трястись его от ужаса. До меня все доходит. Все ясно: и жесткое отношение полицейских, и все их допросы. Санчо сообщил им, будто я крайне опасный тип, так что лучше будет стрелять без предупреждения. Как-то Дэйв захотел его напугать и наплел, будто я бывший наемник, что самое большое удовольствие для меня, это резать головы… До меня доходит и то, что он никогда не поверил в величину суммы, выплаченной мной адвокату. Скорее всего, он договорился с мусорами, что поделятся тем, что у меня найдут, и наверняка обещал, что те смогут конфисковать у меня оружие: их зарплаты наверняка не хватает, чтобы купить себе хромированный Магнум 357.

Потом я замечаю одноглазого, который продал мне землю, и Карлито, сына Альфредо, что привел их сюда, потому что Санчо не мог знать, где я нахожусь. Все трое обвиняют меня в самых ужасных преступлениях. Все ясно, корабль тонет, крысы бегут… У них давно уже нет денег, так почему бы теперь не применить самые подлые штучки. Полицейские забирают у меня паспорта. Их начальник говорит мне:

— Паспорта я задерживаю. Приказываю вам убраться с полуострова. Собирайтесь, мы вас проводим. Мы не хотим вас здесь больше видеть. Слишком много вы здесь натворили. Вас обвиняют в угрозе смертью одному из работников, незаконном владении оружием, стрельбе по людям, приеме наркотиков, контрабанде золота и, наконец, постройке дома на территории заповедника! Поймите, в подобной ситуации вам можно только смываться, причем быстро.

Я чувствую себя совершенно убитым, мне даже приходится сесть.

— Не могу. Я слишком болен, чтобы выезжать сегодня.

— И что с тобой?

— Понос, малярия. Я едва держусь на ногах.

— Это правда, выглядишь ты неважно.

И тут случается то, что происходило в моей жизни всегда, когда меня арестовывали. После первых сложных минут они уже за меня, поскольку я вызываю в них симпатию и уважение. Образуется некая связь, возможная только между настоящими мужчинами.

Лейтенант Ногалис не исключение. Парень жесткий, но способен узнать собственное «альтер эго». Мы спорим целый час. Он совершенно нормальный мужик и намного умнее, чем середняк; догадываюсь, что униженность доносчиков вызывает в нем отвращение, и чувствую, что он готов мне помочь.

— Ладно, я дам вам несколько дней, чтобы ты мог прийти в себя. Но двигатель я должен забрать.

— Это почему? Он мой. Это собственность компании, которую мы организовали с Санчо.

— Нет, нет, — вмешивается тот, появляясь из-за спины. Он мой. Все документы на мое имя.

Сволочь малая, еще бумажками прикрывается! Как будет время, я еще займусь тобой без свидетелей. Пока же плюю ему прямо в рожу.

— Успокойся, — говорит Ногалес. — Я могу пойти тебе на руку, но не перегибай палку. Санчо прав.

— Ну ладно. Только я отослал двигатель в Гольфито на ремонт, можете там его и забрать.

— Туда мы и поедем. А ты, когда будешь чувствовать себя лучше, тоже заскакивай. Поболтаем.

Сюда они пришли довольно уставшие, потому что выбрали длинную дорогу. Из-за симпатии к Ногалесу показываю им, как можно срезать путь.

Через пару часов, когда мы с Дианой обсуждаем происшедшее, появляются Дэйв с Клодом.

У обоих странные мины, и я быстро узнаю, почему. Так случилось, что в джунглях они встретили полицейских. Ранее я говорил Клоду, чтобы он не терял времени, но не ожидал, что тот справится настолько быстро. Механик подвез их на своем грузовичке, чтобы не ждать лодки, так что во времени они выиграли прилично. К несчастью копы забрали у них двигатель и нашли травку в седельной сумке. Клод, не теряя головы, взял все на себя, потому что Дэйву как рецидивисту грозили бы серьезные неприятности. Ногалес не стал цепляться к парням, отобрал только паспорта. Н-да, в последнее время слишком много у нас контактов с полицией!

Я решаю устроить все как можно быстрее, и на следующий день отправляюсь с Дианой в Хименес.

* * *

Меня принимают довольно нормально. Увидав, как я паршиво выгляжу, Ногалес даже угощает меня обедом в собственном кабинете. Наши отношения наладились, он извиняется передо мной за вчерашнее.

— Понимаешь, на тебя тут так настроились и такие обвинения выдвинули, что мне нужно было подстраховаться. Теперь-то я могу сказать, что тебя ужасно боялись и даже были готовы к бою. А ты, что ты собираешься теперь делать? Наверху тебе оставаться нельзя, история наделала слишком много шума.

— Мне некуда идти. У меня нет ни копейки, нужно хоть немного заработать.

— Слушай, вот что я тебе предложу. На Рождество я еду в Сан Хозе. Возвращаюсь пятого января. Обещай мне к этому времени выехать. Сегодня только пятнадцатое, так что у тебя есть двадцать дней. Больше ничего я сделать не могу, а с начальством как-нибудь устрою. Но если по моему возвращению ты еще будешь тут, я тебя арестую… Если дашь мне слово, я отдам тебе паспорта.

— Конечно даю, о чем тут разговор.

* * *

Пользуемся пребыванием в Хименес, чтобы купить немного еды: рис и фасоль, на большее у нас нет денег. И еще пятьсот граммов травки. Будем надеяться, что у нас будет время ее выкурить. Помимо того я хочу заказать себе что-нибудь мясное. Когда я хорошенько поем, горячка спадает. В «Ранчо де Оро», куда мы направились пообедать, встречаю Ганса и его дружка Фолкнера, тоже немца, женившегося на девятнадцатилетней Тике. На полуострове он недавно, так что выглядит пока что порядочно. Блестящие высокие сапоги, шляпа стетсон, ухоженное лицо — он похож на ковбоя с рекламы сигарет.

Рассказываю им о себе. У них пробуждается интерес, особенно у Фолкнера, который имеет свою бомбу, установленную на реке Тигре.

— Все должно было пройти как по маслу, местечко изумительное, только вот мотора у меня уже нет.

— Моя бомба добывает всего лишь десять граммов в день. А там, наверху, сколько у тебя было?

— Грамм двести в день, это если без проблем.

Конечно, это дикое вранье, но мне ведь нужно что-нибудь придумать. Этот тип выглядит миленько со свой рожей салонного авантюриста, но вот его двигатель может мне пригодиться.

— Мы могли бы с тобой устроить компанию и перевезти бомбу наверх. Когда мы можем к тебе приехать?

— Когда захотите, хоть и сейчас.

Меня отвозят на машине в Лас Пальмас. Во время пути я уговариваю их окончательно. Мне нужен этот двигатель. В конце концов, они соглашаются перебросить его назавтра в Лас Пальмас, а там уже нанять проводника, чтобы тот переправил их ко мне.

Очень скоро появляются Фолкнер, его жена и наемный рабочий, тико. Фолкнер продинамил Ганса, он нюхом почувствовал большую добычу и теперь не желает ни с кем делиться. Похоже, что под внешностью опереточного ковбоя скрывается пират, причем, самого гадкого пошиба, из тех, кто могут бортануть друзей. Даже таких, кто оказал им услугу — как в данном случае. Ведь это Ганс рассказал ему все про полуостров. Так что у меня уже нет желания играться с Фолкнером в пасочки.

Когда они прибывают, грязные и пропотевшие, им кажется, будто совершили какой-то подвиг. Лошадь я не разгружаю, поскольку хочу добраться сегодня же до склона, так что никакого отдыха. Фолкнер панически боится змей, он обалдел, увидав, как мы их убиваем. Тут мы начинаем выдумывать различные истории; каждый рассказывает, что только что-видел крупного гада неподалеку. Но вот Дэйва пришлось перебить — он уже перегибает палку, желая описать змею десятиметровой длины.

Мотор Фолкнера даже тяжелее нашего, но вчетвером нам удалось затащить его наверх до темноты. Надрыв, грязь и змеи совершенно деморализуют Филе Шланге (Много Змей), как мы его прозывали. С самого начала он всем показался неприятным. Он терпеть не может животных и не хочет понять, что здесь делают курица и обезьяна, которая таскает его за волосы. Я сам пытаюсь успокоить Артуро, который укусил немца до крови. Диана замечает:

— Это нехороший человек, потому что Артуро его не любит.

Это последнее замечание совершенно уничтожает Фолкнера. Вечером он не в состоянии проглотить ужин, излишне острый: мы специально подсыпали перца чилли, что даже сами едим с трудом. Поэтому он вытаскивает из рюкзака целую кучу жратвы: консервы, молоко в порошке, бульонные кубики; его жена открывает банку, и они оба едят отдельно, ни с кем не поделившись. Ну нет, старик, вот это уже нехорошо!

Когда приходит время отправляться спать, Фолкнер чувствует себя совершенно неуютно. Мы наскоро приготовили для него супружеское ложе в самом центре общего зала. Дэйв, Клод и Тино развесили свои гамаки вокруг и поглядывают искоса на его женушку. Одетые в пижамы среди всех остальных они выглядят комично, ковбойский задор куда-то испарился. Чувствую, что мне хочется есть и бегу на кухню. Здесь, за столом заваленным его жратвой, уже сидят Дэйв, Клод и Артуро. Мы устраиваем не большую ночную оргию, пожирая ложками даже порошковое молоко. Артуро понял, в чем суть забавы, и молча обжирается всем, что попадет под лапу. Когда мы уходим с кухни, не остается даже половины его запасов.

За завтраком Фолкнер недоволен. Артуро, весь измазанный молоком, делается козлом отпущения.

— Ты зачем слопал все запасы Филе Шланге? — суровым тоном ругает его Диана. — Как тебе не стыдно.

Фолкнер понимает, что дело не в обезьяне, но не осмеливается что-либо вякнуть.

Идем на работу. Массу времени у нас забирает установка труб, так что, когда вечером возвращаемся, перед тем спрятав двигатель, у нас всего лишь восемь граммов золота. Филе Шланге кривится. Его работник, до которого уже дошло, что здесь готовится, убирается, как только мы добредаем до дома. Он предпочитает устроить себе ночной поход, чем оставаться на вторую ночь здесь. Фолкнер обнаруживает Артуро (который и вравду начал слишком себе позволять) в своей постели, закутавшегося в простыню. Под вопли Фолкнера обезьянка сбегает, оставляя на подушке, в качестве сувенира, великолепную какашку.

Как только наша сладкая парочка ложится спать, в кухне начинается новая оргия. На сей раз мы отдаем Артуро бульонные кубики, чтобы он оставил нас в покое. Но отдыхать мы можем лишь до мгновения, когда ему удается снять упаковку. Мы ухахатываемся и одновременно объедаемся. Остается всего один бульонный кубик. Даже Артуро настолько сыт, что не хочет его есть.

Утром, как будто специально, Дэйв убивает в кухне двух змей. У Филе Шланге кривится физиономия, и на работу он отправляется с пустым желудком: один бульонный кубик на завтрак это совсем мало.

Фолкнер начинает всех нас доставать: вечно ему что-то не так, все время он вмешивается и дает советы. Ну конечно, он же ожидал двести граммов в день и теперь ужасно разочарован. Само место неплохое, только никому уже не хочется работать, а кроме того, всем ужасно осточертел этот придурок. Я неожиданно даю Клоду и Дэйву знак уходить, мы собираем свои манатки и, не говоря ни слова, даже не выключая двигателя, уходим.

Фолкнер ошарашен и что-то визжит по-немецки. Перепуганный, он бежит за нами, потом возвращается и пытается замаскировать свой двигатель. В конце концов, боясь остаться один наверху, он спускается с нами, оря при этом во все горло. Мы его не слушаем, только весело смеемся. Чтобы он утих, я даже угрожаю ему ломиком. После этого он успокаивается.

Когда мы добираемся до дома, начинается последнее действие. Все откровенно издеваются над немцем, и чем грубее шуточка, тем нам смешнее. Клод распевает немецкие песенки, корча при этом непристойные рожи…

Конечно, можно было бы поработать с ним и серьезно, только уж слишком по-хамски поступил он с Гансом, чтобы наши отношения складывались нормально. Он полностью утратил свой бравый вид, его жена ненавидит нас за то, что мы насмехаемся над ее мужем. Фолкнер просит, помочь ему спустить двигатель, на что я посылаю его к чертовой матери. Он пытается договориться с другими, но в ответ видит лишь непристойные жесты. Лошадей для этого дела я использовать запрещаю, считая, что они плохо выглядят…

Он уже совсем теряет голову и начинает орать. Поначалу это даже забавно, но через какое-то время всем надоедает. Я чувствую себя несколько ослабленным, поэтому говорю Клоду:

— Будь добр, дай этому типу в морду.

Тот поднимается, и Фолкнер, который по-французски не понимает, думает, что я попросил Клода ему помочь. Каково же его изумление, когда получает по роже. В Клоде метр девяносто пять роста, а в немце всего метр семьдесят, поэтому дать сдачи он не осмеливается. Но чувствуется, что удовольствия это ему не доставляет.

Мне кажется, что если он оставит свой двигатель наверху, мне никто не помешает пользоваться им и дальше. Можно было бы и вообще конфисковать его, только в последнее время слишком часто мы имеем дело с мусорами.

Фолкнер бегает как ошпаренный и в конце концов находит трех Тикос, которые соглашаются спустить вниз двигатель и каноа. Наверх они поднимаются с нанятой лошадью, но спускаются только с двигателем.

* * *

Приключение заканчивается, близится срок. Я отправляюсь в Гольфито, чтобы продать добытое в последние дни золото и купить что-нибудь к Рождеству. Уэйн дает мне немного кокаина. Мы проводим приятный праздник при свечах, нанюхавшись до поросячьего визга. Очень весело, нас окружает атмосфера завершения приятных дней, но мы знаем, что вскоре все расстанемся.

Перед отъездом мы собираем крестьян и продаем абсолютно все: лошадей, горшки, лопаты и даже каноа Фолкнера; за все получаем пару тысяч колонов, как раз столько, чтобы возвратиться к цивилизации. А потом Дэйв уже не может удержаться от искушения спалить все оставшееся. Сидя на поваленном стволе и пошмаливая толстенные самокрутки, мы глядим, как уходит с дымом наш бывший дом. Курицу мы выпускаем в лес, никто не хочет забирать ее с собой.

Мы пешком спускаемся в Лас Пальмас, Артуро я несу на плече. Сегодня 3 января 1982 года. Мне не повезло с полуостровом: первый раз я покинул его тяжело больным, а во второй раз меня просто вышибли.

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Я расстался с Дианой. Три месяца, прошедшие после изгнания меня с Оса, были спокойным завершением прекрасной любви. Диану я встретил пять лет назад на одном из островов Карибского моря, куда попал совершенно голый из амазонских джунглей. Диана была богатая и красивая, ее отец — последний искатель приключений на Карибах. Он исполнял должность мэра на соседнем острове, женившись на женщине, что была родом из белой семьи, уже несколько веков проживавшей на островах; у них были три великолепные дочери. Диана была самой красивой из них. Полтора года мы жили по-царски. Я организовал торговое предприятие, приносящее приличный доход, так что мы ни в чем себе не отказывали. Но, в конце концов, расизм и многочисленные нажитые мной враги заставили меня покинуть остров, а Диана уже была беременна. Для собственного ребенка мне хотелось совершенно иного окружения. Я остановился в Турции, затем в Египте и, наконец, на одном из островов Индийского Океана. Когда мы направлялись в Испанию, где я собрался заняться шоу-бизнесом, случилось несчастье, которое и вызвало мое падение.

Сизя, мой годовалый сынок, умер у меня на руках от неизвестной болезни буквально в несколько мгновений. Наркотики и азарт всегда были частью моей жизни; но на сей раз, чтобы забыть о нашем горе, мы погрузились в них до самого дна: Азия, Гонконг, Макао — богатый список поражений, приведших меня на Оса.

И вот, после такой серии неудач, я должен остаться сам, чтобы все начать с ноля.

После выезда с Оса я отправился к Уэйну, которому оставил свой Магнум 357 в обмен на пятьсот долларов. За эти деньги я купил пару предметов доколумбового искусства с гарантированной аутентичностью. Их я отдал Дэйву, чтобы тот продал их во Франции. Оставляя все деньги ему, я развязался со всеми обязательствами. Согласно договору, он выслал мне мои пятьсот долларов, а весь доход оставил себе. Деньги пришли как раз в день выборов Монге, кандидата от Партидо дель Пуэбло Унидо, на место Каразо, который привел страну к разрухе.

Оставшись с Дианой, все эти последние мгновения я мог посвятить исключительно ей. Как дитя солнца и моря, выросшее на острове, она хотела поселиться на побережье. Но уйти с Оса и ничего оттуда не стибрить, это не в моем стиле. Поэтому мы туда вернулись, но уже с другой стороны, потихонечку.

Мы попали туда через болота Сиерпе, где проходит вторая дорога. Поначалу у меня было намерение отправиться на Исла Виолин, где, как гласят легенды, закопан клад Моргана, знаменитого пирата, где-то в гроте, у самого берега моря.

Многие уже разыскивали его, но безуспешно. Нас тоже ждало разочарование. В результате естественных сдвигов вода нанесла на берег песок и ил, а море со времен Моргана отступило метров на двадцать. Пришлось бы обшаривать не полоску берега над самой водой, но отрезок шириной в двадцать метров, то есть слишком большой, чтобы прочесать достаточно тщательно.

Затем я отправился напротив, в Гуэрро, в гости к старому Дону Низаро, земля которого покрыта доколумбовыми погребениями. Но в округе полно коллорадильяс и комарья; мне не хотелось, чтобы Диане пришлось страдать из-за них.

В конце концов я согласился с ее пожеланием: через двенадцать часов пешего похода через джунгли мы добрались до залива Дрейка. Это чудное местечко, куда в спокойные и прозрачные воды, согласно легенде, прибыл корсар сэр Френсис Дрейк, чтобы пополнить запасы питьевой воды.

Наше прибытие сюда было довольно забавным. Когда я снял комнату в единственной пульперии этой рыбацкой деревушки, у меня в кармане была всего пара сотен долларов. Но пульперо тут же предложил мне купить земли. Подобные ситуации случались со мной всю жизнь, а в последнее время — еще чаще, с тех пор, как несколько седых волос на висках придают мне весьма уважаемый вид. Хотя у меня не было и гроша за душой, кто-то представил, что я богач, так что множество хозяев земель, гостиниц или лавок захотели что-нибудь мне продать.

Хотя и вправду чудесный, участок наверняка не стоил той астрономической цены, которую за него просили: пятьдесят тысяч долларов. Заработки тико за всю жизнь! Согласно собственным привычкам я предложение принимаю. Но тут же говорю, что вначале мне надо немножечко пожить там, чтобы удостовериться, подходит ли мне окружение. Мужик спешно выметается из собственного дома и сдает его мне за двести колонов в месяц, то есть, за четыре доллара.

С этого дня пульперо, самое главное лицо деревушки, становится по отношению к нам действительно услужливым, рассчитывая на гигантские доходы. Устроившись подобным макаром, я спокойно провожу свои последние три месяца с Дианой.

* * *

Мы оба знаем, что нашей любви пришел конец. Я не хочу, чтобы Диана опять страдала, и должен быть один, чтобы вновь вынырнуть на поверхность. После долгой череды провалов я обязан все вокруг себя очистить, хочу стартовать с совершенно чистого листа. Мы зашли в тупик. Но мне хочется, чтобы расставались мы с приятными воспоминаниями.

А местечко просто великолепное. Это полуостров, с одной стороны ограниченный морем, а с другой строны — рио, отделяющей нас от деревушки, что обеспечивает нам определенную свободу. Здесь длинные песчаные пляжи, а волны не очень сильные. Растительность хорошо содержалась, и в большинстве своем это фруктовые деревья. Имеется источник пресной воды, которым пользуются рыбаки. Посреди участка забетонирована памятная плита, напоминающая о пребывании здесь Дрейка.

Здесь мы проживаем много спокойных дней, вместе с Артуро, без особенных расходов, потому что и потребности наши невелики. Местные совершенно не страдают от золотой лихорадки. Большинство из них — это рыбаки, спокойные и вежливые. Кроме того, среди них был единственный пекарь на всем полуострове, который выпекал превосходный хлеб. Какого черта делал он в этих местах?

Много времени я провожу, занимаясь ловлей в рио, в каменистых распадках которой полно чудесной рыбы, похожей на барвену. Приходящие за водой рыбаки приносили нам креветки, раков, различную рыбу, которых мы ели в горячем виде с различными соусами или вообще сырыми. Меню дополняли разнообразные фрукты и превосходные коренья юки.

К тому же пульперо оставил нам пару десятков кур, которые, взамен за уход, давали нам яйца. А если иногда случалось, что какая-нибудь из них попадала в горшок, то это не из-за злости на нее.

Время от времени я ходил с местными на охоту. Мы выходили без ружей, выслеживая тепесквинтле, вид горного зайца, имея только собак, которые заставляли зверьков прятаться в норе. Потом было достаточно лишь раскопать нору мачете, чтобы вытащить оттуда зайца. Это очень спортивный вид охоты, потому что, когда собака бежит за зверьком, охотник должен поспеть за собакой. К счастью, последняя лает по-особому, в зависимости от того, идет она по следу или же видит добычу.

Единственным темным пятном во всем этом раю были акулы, которыми ближние воды буквально кишели. Было опасно даже просто купаться, а уж удалиться на несколько десятков метров от берега считалось безумием. По вечерам мы забрасывали длинные удочки с громадными крючками, а под утро, если только хищники нас не опережали, вытаскивали небольших акул-молотов.

* * *

Эти спокойные дни я использовал, чтобы совершенно выздороветь. Приступы горячки уже не возвращались, но мне хотелось укрепить тело, чтобы избегнуть нового кризиса. Я много плавал в рио и бегал по берегу на длинные дистанции, если только солнце не сильно припекало. Мы весьма ценили эти мгновения интимности, первые за много-много времени, только вдвоем, без всяческих забот, без всяческих занятий, если не считать обслуживания себя самих.

Чтобы не погрузиться в абсолютном безделии, время от времени я в компании одного местного паренька выбирался на доколумбово кладбище, удаленное от нашего дома на десяток километров, на самом краю побережья. Постоянно заботясь о собственной кондиции, я старался все это расстояние пробегать.

Кладбище не было особенно богатым, но я нашел там парочку небольших золотых предметов. Продав их американским туристам, я мог подарить Диане путешествие в Сан Хозе, чтобы там она могла получить письма от своей семьи.

Старик Низаро, хитрющий будто лиса, жил в окружении своих десяти детей: семи огромных дочек и трех сыновей. Его дом был по-настоящему отвратительным, и подозреваю, что в прошлом у него было здоровенное пятно на совести, раз уж он решился жить в такой толкучке, в этой полной комарья дыре. Он мне рассказывал, что когда ему было лет двадцать, кто-то вколотил ему в башку пулю 22 калибра. Она вошла через щеку, оставив хорошо заметный небольшой розовый шрам, и остановилась у позвоночника, где так и осталась. Будучи полон сил и здоровья, Низаро посчитал извлечение ее чем-то излишним. Дожив до семидесяти трех лет, старик всю жизнь занимался золотоискательством и обшариванием предколумбовых захоронений. Он прекрасно знал весь полуостров, так что любая его информация была ценной. Он рассказывал мне, как нашел семисотграммовый золотой самородок в месте, названном Ранчо Квемадо — Сожженное Ранчо.

— Это очень богатое место, может даже самое богатое на всем полуострове, но десять лет назад меня выгнал оттуда один сукин сын по прозвищу Барбароха (Рыжая Борода — прим. перев.). У него всего один глаз, это разбойник и убийца. Он запретил кому-либо приближаться к своей территории и завел там свои законы.

— Про него я слыхал. Мне рассказывал один ореро в Карате, но я не знал, что именно ты нашел этот самородок.

— Ну конечно же, что я! Впрочем, это именно из за меня место это называют Ранчо Квемадо. Я спалил дом, когда коптил мясо дикой свиньи. А кто тебе рассказывал об этом?

— Гато, ореро, которого встретил в Карате.

— Гато? Знаю такого. Мы работали вместе. Крутой выпивоха и шустряк. В то время его особым номером было глотать самородки, чтобы потом потихоньку присваивать их. Он многих наколол таким образом. Меня тоже.

История повторяется! По крайней мере, я доволен тем, что не увеличил число фрайеров. Рассказы старика заинтересовывают меня, потому что я не забросил идеи вернуться к поискам золота.

За эти три месяца я потихонечку уже подготовился к следующему приключению и даже берусь за работу. С помощью катиадоры я провел испытания во всех окружающих реках, причем с неплохими результатами: на этом полуострове золото имеется повсюду. Трижды в неделю я выхожу в джунгли на разведку и через короткое время знакомлюсь со всеми ручьями. Я даже обыскал всю лагуну Чакогуако, неподалеку от места, о котором рассказывал старик Низаро. Золото выступало везде, в особенности же — вокруг лагуны. Прихожу к выводу, что все болота, куда сходится большинство кебрадас полуострова, должны образовывать гигантское золотохранилище. Но, чтобы добраться до благородного металла, следовало бы вложить сотни тысяч долларов в машины, нужные для расчистки территории.

* * *

Кроме того, у меня имелся еще один проект. Красота местности подсказала мне мысль устроить несколько специальный отель для миллиардеров. Помимо обычных удовольствий, которые можно было бы предложить в отдаленных местечках, можно было бы предложить клиентам и другие услуги: ловля акул, охота на кайманов в лагуне, поиски золота и раскопки на доколумбовых захоронениях. Может ли какой-нибудь другой отель предложить такую программу?

Поскольку крестьяне рьяно приходят ко мне с предложениями продажи собственных земель, через три месяца я уже заключил предварительные договоры на покупку чуть ли не всего залива, во всяком случае, интересующей меня части. Всегда та же самая история. Еще более голый, чем когда-либо, плачу всем обещаниями. Этого хватает, даже слишком. Но, чем больше я втягиваюсь в этот проект, тем меньше он начинает меня интересовать: по-настоящему меня привлекает только Оса.

Я еще не знаю каким образом, но обязан туда вернуться. И знаю, что должен сделать это сам.

* * *

Начался май, и наше романтическое времяпровождение с Дианой длилось уже три месяца. Хотя все и было красиво, чисто и ясно, я не для того сражался всю жизнь, чтобы заснуть на пляже у Тихого Океана. Диана, прекрасно меня знавшая, понимала, что дольше таким бездеятельным я уже не буду. Она тоже чувствовала, что приходит время расставания. В наших отношениях было все меньше слов, мы прекрасно понимали друг друга и без них. По утрам мы просыпались тесно обнявшимися и ходили так целый день. Сама мысль о том, что нам придется разойтись, доставляла мне ужасную боль.

Тут я должен сказать, что пережил практически все; очень рано, до пресыщения, стали знакомы мне женщины и всяческие удовольствия, которые те могли принести. Диана была единственной, кого я любил, единственной, достойной того, чтобы стать матерью моих детей. Она была моей спутницей в хорошем и плохом, без всяческих ограничений, уже более пяти лет. Были мы и на коне, и под ним; и она все сносила — откровенная, преданная, инициативная. Одаренная редкой силой характера, она одна была равноправной моей партнершей. Сражаясь рядом со мной, она сохраняла присутствие духа и хладнокровие там, где сломались бы многие мужчины. И никогда она не пожаловалась на усталость, никогда не упрекнула из-за ситуации, в которые я ее втягивал. Она была создана для любви, но сам я не создан только лишь для любви. И может потому, что я любил ее, как редко кого любил в своей жизни, теперь мне не хотелось впутывать ее в свои сумасшедшие эскапады. Со мной нет будущего. Завтра я могу стать миллиардером и пропустить все в течение недели, чтобы вновь очутиться на улице без гроша в кармане.

* * *

Прекрасно понимая, что никакой альтернативы не имеется, Диана все же какое-то время еще желала бы побыть со мной. Мне удалось убедить ее поехать со мной в Сан Хозе, а уже оттуда позвонить своему отцу, который тут же выслал ей авиабилет. Я знал, что когда она услышит знакомый голос, вернутся приятные воспоминания, и это поможет ей пережить первые, самые трудные мгновения. Лично я виновным себя не чувствовал. Я не оставлял ее одну, в незнакомом городе. Диана должна была вернуться в безопасное убежище своей семьи, в места, где она жила счастливо, прежде чем я появился в ее жизни.

Она предприняла всего лишь одну отчаянную попытку забрать меня с собой на этот ее остров. Только вот я не мог возвращаться без копейки туда, откуда уезжал победителем.

Нашу последнюю ночь мы провели без сна, глядя друг на друга, разговаривая, стараясь в последний раз насытить глаза образом другого.

Наше прощание в аэропорту было коротким, но сколько же было в нем смысла. Никаких слез, никаких лишних слов. Мы страдали в глубине себя, оба совершенно одинаково. И не нужно было выражать этого.

— Увижу ли я тебя еще?

— Кто знает, красотка? Во всяком случае, надеюсь, что да. А теперь уже беги! Не надо затруднять себе жизнь.

Последний, переполненный любовью поцелуй, и она ушла, даже не обернувшись.

* * *

После этого расставания у меня уже не было желания оставаться в столице, только на Оса возвращаться еще рановато. У меня появляется желание прошвырнуться в Пунта Буррика. Из болтовни с торговцами предметами доколумбова искусства я узнаю, что самый крупный золотой предмет в стране был найден именно там. Одного этого достаточно, чтобы я, не раздумывая, направился в ту сторону. Теперь мне, прежде всего, необходимо забыть о пяти годах жизни вдвоем, вновь привыкнуть к холостяцкому состоянию, в течение множества лет бывшему для меня чем-то совершенно естественным.

* * *

Два дня назад встречаю молодого француза, Николя, который слыхал обо мне и с тех пор разыскивал. Он бродяга, выехал из Франции пару месяцев назад, и теперь ищет эмоциональные переживания вне затоптанных троп. Он попросил, чтобы я взял его с собой. Парень немного похож на Дэйва парижский панк, волосы выкрашены в красный цвет, в ухе серьга, похоже, что он не такой безответственный, зато более коррумпированный. У него имеется желание позабавиться, у меня тоже. Потому я соглашаюсь, хотя любители мне уже поднадоели. Хотя, никогда и никому я не отказывал в поисках приключений. Так или иначе, в Пунто Буррика я решил отправиться исключительно в качестве прогулки, без всяких серьезных намерений. Так что кто-нибудь, с кем по дороге можно будет поболтать и подуреть, всегда пригодится.

Мы договариваемся, что отправимся прямо на юг. Николя не похож на силача, поэтому, чтобы он не слишком отставал, советую брать как можно меньше барахла, а в конце — так вообще, не брать вообще ничего. Следует сказать, что я уже столько ша тал по всем этим джунглям, что отношусь к ним как к парку. Тем не менее, Николя удивлен.

— Так что мы должны взять? — спрашивает он меня. — Что-то особенное?

— Да нет, ничего. Не бери дурного в голову.

— Гамак?

— Нет. Всегда можно найти какого-нибудь фрайера, у которого можно будет переночевать.

— Ну, по крайней мере, мачете от змей?

— Если тебе так хочется, бери, только оно чертовски тяжелое и не слишком эстетичное. Кроме того, про змей слишком много только говорится, а сами они боятся еще больше, чем ты.

И таким вот макаром мы отправляемся — руки в карманах — вдоль этого бесконечного пляжа. Дорога и вправду очень проста: имеется всего лишь единственный способ добраться до Пунта Буррика. Нужно идти по пляжу, а потом подняться по тропке, которой пользуются контрабандисты скота, в сторону Панамы и пройти через индейскую резервацию. А там уже посмотрим. Багажа у нас никакого, обычная прогулка. Еду покупаем по пути у местных крестьян. Все идет шикарно, только вот до вечера мы так и не дошли до тропы контрабандистов. На нас напирает прилив, так что мы вынуждены идти вдоль первого же встреченного нами рио. На закате мы очутились в местечке, где вообще нет никаких дорог. Я решаю останавливаться на ночлег.

— Ладно, спать будем здесь. Нужно разложиться, пока не сделалось совсем темно.

— Где?

— Я беру себе вот эту ветку. Найди для себя какую-нибудь поблизости.

Николя несколько удивлен, но раз я веду себя так, как будто считаю все совершенно естественным, он тоже приспосабливается.

— Согласен. Кто ложится последним, выключает свет.

Перед сном сворачиваю последнюю папироску, при этом трогательно замечаю, что добрался до конца Ветхого Завета. В последних лучах заката даже читаю несколько строк Евангелия от Матфея глядящему на меня с изумлением Николя. А потом, под влиянием усталости и травки, засыпаю.

* * *

На следующий день мы находим тропу. На ней видны свежие следы — здесь прогоняли скот. Мы идем по следам и видим стоянку индейцев, куда и направляем свои шаги.

Только не надо представлять индейцев могучими, загорелыми мужиками, украшенных перьями. Скорее всего, это банда выродков, дегенерировавших из-за многократных перекрестных связей внутри одной семьи. Вообще-то они гостеприимны, но их еда это сущая отрава. Женщины остаются в укрытии и осторожненько следят за нами, в то время как мужчины принимают нас в свой круг.

Когда мы уже собираемся уходить, самый старший спрашивает у меня:

— А как вы нашли дорогу?

— Пошли по следам скотины, чуть ниже отсюда.

Похоже, что они ошарашены и тут же проводится оживленный совет. Потом они хватаются за ружья, вскакивают на лошадей и галопом убираются из стойбища. Догадываюсь, что у них какие-то свои отношения с контрабандистами, и эти последние как-то прошмыгнули ночью, чтобы не связываться с индейцами. Так это или иначе, но я не хочу ввязываться в их дела. Нахожу Николя, который вертится возле кухни.

— Пошли, сматываемся отсюда. Похоже, что эти кретины вступили на тропу войны.

* * *

Таким вот макаром мы шатаемся целых три дня, то на панамской, то на коста-риканской стороне. На плоскогорье достаточно хозяйств, чтобы можно было задерживаться в них — тут выпить кофе, там что-нибудь перекусить, где-то в другом месте купить курево или переспать. Период дождей уже закончился, так что солнце уже не печет. Из разговора с каким-то пареньком я узнаю, что неподалеку от Пунта Буррика, в Пенас Бланка, уже пару лет проживает старик датчанин по имени Ларс. Мне было интересно встретиться с ним.

Он с ходу предлагает нам поселиться у него, насколько нам захочется. К нему редко кто приходит, так что он рад, имея возможность перемолвиться с кем-нибудь хоть словечком. Это мужик то что надо, я сразу же оцениваю его так. Он долго работал в этой стране и в конце концов отошел от активной жизни, забравшись в этот медвежий угол на краю побережья. Цивилизация его уже не интересует, и он предпочитает торчать здесь, воспитывая сына, тринадцатилетнего щенка, который ездит на папаше будто на лысой кобыле. Несмотря на свои шестьдесят восемь лет, Ларс еще крепкий мужик — это очень высокий блондин с мощными костями. Закупки он производит в Пуэрто Армуэллес, в Панаме, и перенос тридцатикилограммовых мешков на собственной спине занимает у него пару дней. В Европе люди его возраста уже неспособны даже через улицу перейти. Ларс не желает покупать ничего на месте, потому что, с тех пор как привозящий товары корабль разбился на прибрежных скалах, цены скакнули раза в три.

Его дом устроен более чем скромно, но стол всегда прилично заставлен, и это счастье, потому что аппетиты у нас ой-ой-ой, так что за те три недели, которые гостим у него, запасы заметно уменьшаются. Он собрал около тридцати авокадо и думал, что их хватит на неделю. На следующий день он с изумлением видит, что нет ни одного — ночью мы почувствовали себя немножко проголодавшимися и побушевали на кухне. Щедрый Ларс сказал, что м можем чувствовать у него, как у себя дома, но, возможно, с его стороны это было ошибкой. Я и сам ем много, но способности Николя меня изумляют. Парнишка длинный и худой, но жрет за четверых, не знаю даже, куда в него все это влезает.

Я решаю оставаться у Ларса до семнадцатого июня, дня, в который хотелось бы вернуться к цивилизации, чтобы посмотреть Чемпионат мира по футболу.

Сразу же по прибытию обнаруживаю в доме катиадору и весь инвентарь золотоискателя, в том числе металлическое каноа и трубы. Уже потом, к моему громадному изумлению, узнаю, что Ларс работал инженером-геологом.

— Я работал в самых разных местах на горнодобывающие компании, в основном на Аляске, — рассказывает нам Ларс. — В Коста Рике двадцать пять лет работал управляющим на шахте по добыче меди. Но теперь я на дух не переношу тикос. Слишком уж часто они волынят, ленивые и ни на грош не имеют профессиональной этики.

— А это оборудование все твое?

— Да, я от нечего делать немножко покопался в округе. В этих реках золото есть повсюду, только в малых количествах. Впрочем, золотая лихорадка не пристает ко мне уже много лет. Меня интересуют в основном минералы, это намного эстетичней. Тут на пляже есть одно местечко, где полно агатов.

— Я тоже искал золото, и с удовольствием пошарил бы тут, если разрешишь воспользоваться твоим инструментом.

— Ради Бога, бери. Можешь взять моего сына, он хорошо знает здешние реки.

— Спасибо. А тут имеются доколумбовы захоронения?

— Я слыхал, что местные находили какие-то вещицы, но если хочешь, могу познакомить тебя с Педро. Это старый индеец, ему восемьдесят шесть лет, так что по горам он лазит уже не так хорошо, зато может многое порассказать.

На следующий день отправляюсь глянуть на пару ручьев. Золото, и вправду, имеется, но для добычи не подходит. Здесь оно существует в виде, так называемого «microgold», зернышек, не больше половины булавочной головки. Добывать его выгодно только в промышленном масштабе.

Николя, до этого не имевший дела с золотом, страшно увлечен и не понимает моего отказа от поисков.

— А ты уверен, что оно непригодно? Ведь это же золото, разве не так?

— Понятное дело, но ты же видел величину? Нужно собрать тысячу таких пылинок, чтобы получить один грамм. Если хочешь, можешь начать добывать, нужно только вложить миллион долларов в машины.

— Жаль, я впервые вижу золото. Блин! Все-таки это здорово!

— Здорово будет, когда отыщешь самородки в несколько граммов. Мне случалось находить такие на Оса.

— Вот этого я никак не пойму. Ты знаешь интересные места. Так почему бы туда не вернуться? Нет, до меня совершенно не доходит.

— Слишком долго рассказывать, старик. Я не хочу возвращаться туда, разве что затем, чтобы начать что-нибудь крупномасштабное.

Кроме этих прогулок ничем по-настоящему серьезным я не занимаюсь. Даже когда паренек приводит нас на место, где должно быть древнее кладбище, наш поход не имеет серьезного характера. Как-то мы вышли с двумя собаками и шли где-то час, как тут животные вышли на след пизоты, разновидности лисы, живущей на деревьях. Мы тут же все бросаем: все наши планы и связанное с ними барахло. Кладбище, золото, нефрит — абсолютно все теряет значение перед перспективой поесть свежего мяса. Животное исключительно агрессивно и даже ранит обеих собак, но удар мачете укладывает его на месте. Мы добываем десять кило мяса, которого нам хватит на полтора дня. Ларс, который мяса не употребляет, не может отойти от изумления. Что же касается болтовни пацана, все его рассказы настолько живописны, что не могут быть правдой, и нет смысла терять время на проверку. И вообще — он паскудный хлопец. Мне не нравится то, как он относится к отцу. Как-то раз сопляк приводит нас к одному индейцу, который, якобы, нашел какие-то захоронения. На самом деле ничего подобного не было, просто ему хотелось с нами поболтать. При оказии просит нас исправить его радиоприемник. Николя из вежливости пытается, но, поскольку абсолютно в этом не разбирается, разносит аппарат по деталькам, так что его уже невозможно даже собрать.

* * *

Так мы живем уже неделю, когда к нам приходит приглашенный Ларсом Педро. Он ходит с палкой, один конец которой закончен железным крюком, служащим, чтобы цепляться за ветви деревьев при подъеме. Наконец-то вижу индейца, который по горам лазит медленнее меня! Он показывает нам «молехонес де уле», шар из натурального каучука, с помощью которых индейцы отмечали границы своих поселений и кладбищ.

— И что ты об этом думаешь? — спрашивает он, гордясь своей находкой.

— По-моему, это «реллено», деревушка. Понятно, что там имеется немного черепков, но слишком мало, так что не стоит.

На обратном пути Николя спрашивает:

— Так что, там ничего нет? Мы столько налазились из-за этого старикана, и все напрасно? Зачем же мы теряли время?

— Нет, на сей раз нет. Вполне возможно, что это захоронения, мы им займемся.

— Тогда, почему ты лажанул старика?

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал об этом, иначе стукнет кому-то в башку, и мы уже не отцепимся. К тому же, он начал бы болтать, и со всей округи слетелись бы разные типы и все расколупали. А мы все проведем спокойненько. Попробуй найти у Ларса железный штырь длиной метра полтора и тихонько спионерь лопату. Ты же повсюду шныряешь, так что наверняка знаешь, где и что можно найти.

— Ему тоже не скажешь?

— Нет, уж лучше ничего не говорить. Его пацан всем бы растрезвонил.

— Но ведь он и так все время с нами лазит. Нелегко будет его сплавить.

— Устрой ему номерок в своем стиле, пускай денек подуется.

* * *

На место мы возвращаемся через три дня. Техника очень простая: в землю вбивается железный штырь в виде буквы Т. Даже за тысячу лет земля полностью не утопталась, и если рука опытная, то можно почувствовать разницу в плотности. После множества попыток нахожу слой камней на глубине в пятьдесят сантиметров. Кладбище малюсенькое, всего четыре на шесть метров, оно окружено стенкой, не выше тридцати сантиметров, из превосходно подогнанных камней. Все это время, несмотря на тектонические движения, они остались на месте. Я насчитываю пять могил и решаю начать с наиболее доступной.

Николя горит энтузиазмом и даже готов физически поработать, впервые в жизни. Я позволяю ему откопать первые полметра, затем забираю лопату, как только земля меняет цвет. Теперь нужно осторожно снимать ее слоями с помощью мачете так, чтобы ничего не потерять или повредить. Дело в том, что после столь долгого пребывания в сырой земле изделия из глины размякают и становятся совершенно непрочными. Через час мы находим первую вещь — это треножник величиной сантиметров в тридцать, который я выкапываю очень осторожно. Я продолжаю копать дальше. Под конец дня на солнышке сушатся еще четыре таких же.

Беру один и показываю возбужденному Николя.

— Смотри, этой штуке самое малое тысяча или полторы тысячи лет. Иногда находят такие с рисунками на боках, например, в Гуаканасте; но здесь слишком сыро, так что все исчезло.

— Это фантастика, что все можно взять вот так и найти. Это имеет какую-нибудь стоимость?

— Да нет, практически никакой. В этой стране ценится только золото.

И я без предупреждения грохаю треножник о дерево так, что он разлетается на кусочки. Николя, у которого отец археолог, буквально карежит, но тут же он хохочет.

— Когда я подумаю, сколько я потратил воскресений, когда был малым парнем, на склеивание кусочков керамики, которые и на треть не были такими красивыми, а ты вот как к этому относишься! Оставишь мне один, чтобы и я свершил кощунство?

— Э нет, старик. Кощунство еще следует заслужить.

* * *

За пятнадцать дней мы возвращаемся туда еще пять раз, наши визиты не могут быть слишком частыми, чтобы не обратить на это ничьего внимания. На пятый раз счастье нам улыбнулось. Я выкапываю предмет, который, пусть и не слишком красивый, имеет в себе то достоинство, что сделан из чистого золота. Это фигурка кацика, весом грамм в восемнадцать. Она согнута пополам, одна рука отломана, а головной убор тоже согнут. Такие штуки называют «посвященными»; ее хозяин был трусом, и все принадлежащие ему предметы перед захоронением были деформированы.

— И сколько это может стоить? — спрашивает Николя, а в глазах у него скачут доллары.

— Около пяти тысяч баксов.

— Даже столько? А ведь это всего лишь треть кладбища! Если нам повезет, мы найдем еще больше.

— Ну, это уже в другой раз! Помнишь, я хочу попасть на Мундиал; он начнется через три дня.

— Я знаю, только жалко было бы уходить, раз уж что-то нашли. Кроме того, знаешь, меня никогда особо не интересовало пялиться на типах в трусах, гасающих за мячиком. Взял бы каждый себе по одному, и делу конец.

— Да что ты, старик. Ты говоришь с бывшей надеждой команды «Жирондинс», прежде чем ее выкинули из клуба. У каждого в жизни имеются свои маленькие удовольствия, а я люблю посмотреть на хорошую встречу, когда играют стоящие команды. Кроме того, возможно, ты и не знаешь, что в Центральной Америке люди много ставят на результат встречи. В этом я разбираюсь достаточно, чтобы прилично заработать.

— И все равно, жаль. Здесь у нас был бы верный заработок.

— Похоже, что так. Но все это торчало здесь тысячу лет, может подождать еще немного. Слушай, мне кажется, что самое лучшее было бы передать это кладбище Ларсу. Думаю, что надо же его отблагодарить за гостеприимство. Не знаю, заметил ли ты, но мы слопали чуть ли не все его припасы. На дереве нет ни единого авокадо, даже бананы подчистили до последнего, впрочем, он уже посматривает на тебя как-то странно, и, возможно, было бы лучше побыстрее смыться.

— Ну ладно, ладно. Ты же решаешь!

Он принимает меня за сумасшедшего, только есть вещи, которых он понять не может. С момента обнаружения статуэтки я все размышляю, не вернулось ли счастье, и мне хочется проверить это, принимая ставки на результат матчей. Я человек азартный, и оказия великолепнейшая. А кроме того мне известно, даже если мы и нашли одну статуэтку, это еще не означает, что найдем следующие, и мне чертовски хочется посмотреть Чемпионат мира. Отдаю Ларсу восемьдесят из оставшейся у меня сотни долларов и рассказываю, где найти кладбище. Его сын служит нам проводником, чтобы показать нам короткий путь через горы.

* * *

Мы выходим в четыре часа утра, потому что хочу за один день сделать то, что заняло у нас три дня дороги сюда. Через три часа дороги через джунгли и после весьма крутого спуска мы добираемся до побережья и здесь расстаемся с парнем. Ему пришлось идти с нами на самый низ, чтобы забрать ботинки, которые дал мне на время его отец, потому что мои совершенно разлезлись. Щенок в бешенстве, потому что его ожидает неплохая прогулочка под гору. Ножки он натрудит, а при случае научится чуть повежливее относиться к отцу. Последние шуточки, последние похлопывания по спине, и мы уходим.

Я совершенно забыл про прилив, так что нам нужно поспешить. Нельзя же позволить, чтобы вода застала нас под фалезой, ведь склон практически отвесный, и некуда было бы бежать: так что нужно идти до конца. Последние сорок километров мы преодолеваем бегом. К счастью, пребывание у Ларса вернуло нам физическую кондицию. Добежать нам удается в самый последний момент, волны доходят до самой фалезы, а мы промокли до нитки. Спим на месте, а утром автобус привозит нас в Пасо Каноас.

* * *

Здесь мы обнаруживаем атмосферу, типичную для всех приграничных мест. Здесь живут исключительно мелкие контрабандисты и торговцы, использующие падение костариканского колона по отношению к доллару. Граница похожа на швейцарский сыр, потому что улицы начинаются в Коста Рике, а заканчиваются в Панаме. Весь городишко буквально кипит от возбуждения, все говорят только про Мундиал. В латиноамериканских странах футбол играет огромную роль, так что Чемпионат — это выдающееся событие, хотя сама Коста Рика в соревнованиях не выступает. В первом матче соперничают Аргентина и Бельгия. Если для большинства тикос Бельгия совершенно неизвестна, Аргентину они знают, это их фаворит. Это мне подтверждает молодой перуанский торговец, которого встречаю в каком-то баре.

— Никто не будет ставить против Аргентины. Это латиноамериканцы, как и мы, и в семьдесят восьмом были чемпионами мира.

— Посмотрим. Где тут самый лучший бар, в котором можно посмотреть телевизор?

— Иди к Китайцу, напротив. Там народу больше всего.

Скорее всего, я здесь единственный, знающий, что Бельгия была вице-чемпионом Европы в 1980 году. А поскольку я верю, что счастье снова мне улыбнулось, это дает мне желание сыграть. У меня предчувствие, что надо ставить на Бельгию. Но для этого мне нужна наличность.

— Николя, одолжи мне двести пятьдесят долларов. Поменяй свои дорожные чеки в Панаме, возьми одну стодолларовую банкноту и сто пятьдесят по доллару.

— А ты уверен, что знаешь, что делаешь?

— Если будешь все время волноваться, со мной долго не проживешь. Впрочем, вот, бери статуэтку в качестве залога. Ведь это же честно, или нет?

За три часа до начала матча я уже в баре Китайца и начинаю свой маленький спектакль. Я, никогда не пьющий спиртного, покупаю бутылку виски и через полчаса изображаю из себя совершенно готового. Бар полон, и возбужденные предстоящим матчем посетители скандируют: «Ар — ген — ти — на! Ар — ген — ти — на!» Через мгновение, к всеобщему изумлению, я ору: «Бельгика!»

Тикос поворачиваются ко мне, потому ору еще раз и заявляю:

— Похоже, что Бельгия вам не нравится. Но я бельгиец и принимаю ставки на свою страну. Ставлю три к одному, что Бельгия выиграет с перевесом в один гол. В случае ничьей выигрываете вы!

Они смотрят на меня и гогочут, принимая меня за придурка. Вытаскиваю свою пачку банкнот с сотенной наверху:

— У меня есть чем платить, и я верю в свою страну. Так что, кто решится?

Тут уже ко мне начинают относиться со всей серьезностью и подходят, чувствуя возможность подзаработать на шару. Обеспокоеный Николя записывает имена и суммы на большом листе бумаги. Он тоже, наверняка, считает, что у меня поехала крыша. Я внимательно слежу, чтобы не принять ставки выше сотни долларов, чтобы в случае победы Бельгии, на которую так рассчитываю, они не отказались платить. Требую, чтобы каждый показал деньги, а потом держал их на столике перед собой. Кое-кто даже идет домой, чтобы принести бабки. Ни одному даже в голову не приходит проверить мою пачку.

Рекомендую Николя делать мне рекламу:

— Если кто спросит, рассказывай, что я очень богатый, но немножко прибацанный, что уже не в первый раз проигрываю, а когда чуточку выпью, всегда делаю глупости, но имею чем платить.

— Как хочешь. Только теперь уже сам принимай ставки, а я встану у дверей.

— Да не трясись ты так, все пойдет нормально. тикос — люди не страшные.

— Возможно, только их намного больше, чем нас.

Это точно, людей предостаточно. Они приходят со всех сторон. Мне даже кажется, что сюда сползся весь городишко. Хорошо еще, что до границы недалеко.

Когда начинается матч, я сделал ставки где-то с тремя десятками человек на две тысячи четыреста пятьдесят долларов. Если проиграю, мне придется заплатить семь тысяч триста пятьдесят, а у меня за душой ни копейки. Что поделать, мне хочется подурачиться, но больше всего — верю в свою счастливую звезду.

— Налей всем! Платит проигрывающий!

После первого тайма, во время которого чертовы пожиратели жареного картофеля не смогли забить хотя бы одного единственного гола, я начинаю слегка беспокоиться.

Зову Николя, который все так же торчит в дверях:

— Нужно чего-нибудь поесть. Заказываю по цыпленку. Нам нужно набраться сил на тот случай, если все закончится лажей. Тогда встретимся в Панаме.

— Не знаю, как ты боксируешь, но я быстро бегаю. И как ты расцениваешь наши шансы?

— Все нормально. Расслабься. Вообще-то их больше, чем нужно, но думаю, что если эти тумаки забьют гол, а потом удержатся, то мы повеселимся.

— Так-то оно так, но если не забьют, нам будет плохо.

— Спокуха! Надо верить в себя. Вот, держи, выпей.

— Нет, спасибо. Может и тебе перестать уже пить? Если чего случится, нужно быть в хорошей форме.

— Не боись, мой организм настолько привык к наркотикам, что спиртное на него практически не действует.

Николя закончил есть и уже возвращается к двери. И как раз в этот момент Бельгия забивает гол.

Браво, картошкоеды! Я вас всех люблю и обожаю! Ору в честь победителей на целый бар, а Николя, к которому вернулась его уверенность, вновь садится рядом со мной, лыбясь во весь рот. Зато все остальные как-то посмурнели. За пять минут до конца матча поднимаюсь:

— Иди к двери, чтобы никто не смылся. Мой блеф удался, но теперь нужно действовать очень быстро.

— Считаешь, что моя фигура произведет впечатление?

— Неважно. Скорчь грозную мину.

Сразу же по окончанию игры беру лист с записями и вызываю по очереди. Если тип не реагирует, другие выталкивают его вперед. У всех туманное подозрение, что их надули, но заклад дело святое. Те, которые не ставили, хохочут и держат нашу сторону. Знакомый по вчерашнему дню молодой перуанец присоединяется к нам и издевается над приходящими платить мужиками. Когда список заканчивается, даю сигнал к отходу. Тикос, вообще-то, люди нормальные, но предпочитаю слишком долго тут не оставаться. Ведь многим известно, что у меня с собой приличные бабки. Мы направляемся в сторону Панамы, и присоединившийся к нам перуанец показывает нам забегаловку, изображающую из себя ночной клуб, расположенную в самом буквальном смысле на границе, с входами по обеим сторонам. Мы в эйфории, и я решаю устроить грандиозный гудеж. Посылаю перуанца за десятью граммами кокаина, после чего, хорошенько нюхнув, занимаем места в заведении. Я возвращаю Николя его двести пятьдесят долларов, плюс еще столько же в качестве процентов, и забираю свою статуэтку.

По мере того, как наступает ночь, собираются тикос, и оркестр начинает с сальсы. Здесь можно встретить всю местную фауну контрабандистов и торгашей, а поскольку деньги к ним быстро приходят, так же быстро и разлетаются. Очень скоро все напиваются в стельку.

Мы постоянно пользуемся своим запасом кокаина, так что все время испытываем веселье. Ночь подходит к концу, и я решаю как-то разнообразить наши удовольствия. Ведь целых три недели мы провели в джунглях, где женщинами и не пахло. Посылаю перуанца, который здесь всех знает, чтобы тот привел нам с полдюжины девиц — ради хоть какого-то выбора. В конце концов оставляем всех. Я беру четверых, Николя одну — раз нет качества, пускай хоть количество будет. Наш ловчий тоже выбирает количество, но за один прием; он берет себе толстенную девку, раза в три толще его самого.

Мы возвращаемся в гостиницу, наши дамы топчутся за нами по пятам. Портье несколько дуется, но соответствующая банкнота тут же переламывает его сопротивление. Через два часа иду за Николя и перуанцем. Спрашиваю у него:

— Ты чего-нибудь платил?

— Нет, сказал, что ты заплатишь.

— А ты, Николя?

— Я тоже. Сказал, что ты очень богатый и платишь, как обычно, за всех.

— Ну ладно. Сказать, что было хорошо, было бы неправдой: ни одна из четырех ни на что не годилась. Пошли, сматываемся.

И мы выкатываемся из гостиницы под градом ругани наших девиц. За хорошую работу и платят хорошо, но отсутствие профессионализма заслуживает наказания.

* * *

Накачанные кокаином по самые уши, мы так и не идем спать. Вместо этого снимаем такси до Гольфито — это восемьдесят километров отсюда. Заваливаемся у Уэйну, который еще не встал. Еще парочка понюшек кокаина, и все в норме. Уэйн странно выглядит без вечной банки пива в руке.

— И что ты хочешь делать? Возвращаешься на Оса?

— Нет, еду в Сан Хозе посмотреть Чемпионат Мира. Моя пушка все еще у тебя?

— Да, я заботился о ней. Слушай, она как лялечка. Если как-нибудь захочешь ее продать, подумай обо мне.

— Согласен. Вот пять сотен и проценты.

— Нет, старик, все между нами. Мне было приятно оказать тебе услугу, вот и все.

— Спасибо. Это здорово с твоей стороны. Ну ладно, мы полетели. Хочу успеть на самолет.

В аэропорту к пассажирам приглядываются два мусора. Черт, я уже и забыл! В одном сапоге у меня револьвер, а в плавках кокаин. Один из полицейских подходит ко мне. Это тот самый сержант, который говорил мне про Монге, когда арестовали Дэйва.

— Эй, Француз, видал! А выбрали-то Монге! Ты не забудешь обо мне, когда будешь разговаривать со своими дружками из Пуэбло Унидо?

— А как же! Без проблем.

— Спасибо. Ну, а что у тебя на этот раз?

— Да немного, всего лишь револьвер и кокаин.

Сержант хохочет. Угощаю его крепким хлопком по спине, после чего уже без всяких формальностей садимся в самолет. Хорошо иметь связи!

В самолете Николя, у которого от моего разговора с полицейским ум зашел за разум, просит объяснить. Рассказываю ему все подробно, готовя две кокаиновых дорожки.

— Э, погоди! Не здесь, еще кто увидит!

— И что с того? Скажем, что это нивакин. Впрочем, и так уже последний.

Во время полета размышляю над дальнейшими действиями. Теперь я уже не хочу продавать статуэтку, потому что наверняка сильно на этом бы потерял. Но с другой стороны, мне чертовски хотелось бы посмотреть Мундиал в шикарных условиях, а на это нужно было бы подзаработать. Проще всего было бы продолжать принимать ставки. Если хоть чуточку повезет, этого должно хватить. Единственная проблема — это мой внешний вид. Вот уже несколько месяцев назад я заметил, что он свидетельствует не в мою пользу. Если моя фигура производит неплохое впечатление в джунглях, когда нужно действовать круто, то в городе люди мне как-то не доверяют. Поэтому решаю Николя возле себя придержать. Хотя хлопец быстро скурвливается, но вид у него симпатичный, что облегчает контакты и привлекает людей.

* * *

Прибыв в Сан Хозе, я поселяюсь в отеле «Бальморал», а Николя — в «Амстеле». Администраторша в моей фешенебельной гостинице — это старинная подружка Дэйва, небольшого росточка, очень симпатичная пышечка. Когда я заполняю регистрационную карточку, то с изумлением замечаю заголовок: «Бальморал, Отель, Казино». Ага, так здесь и казино имеется! Это хорошая новость! Мое первое здесь пребывание было устроено не слишком хорошо. Уверен, что Диана про казино знала, но, понимая мою тягу к азартным играм, предпочла это скрыть.

Я назначил Николя встречу в «Ки Ларго» — американском баре. Поспав пару часов, направляюсь туда. «Ки Ларго» — это фешенебельное заведение, управляемое американцами и посещаемое богатыми грингос, что живут в городе. Здесь полно малышек тикас, ищущих богатой партии. Одна из них, привлеченная многообещающим состоянием моих карманов, быстренько приближается к моему столику. Поскольку я как раз говорю Николя, что ужасно рад обнаружению казино, девица предлагает провести нас в другое — «Торре Бланка». Она рассказывает, что у нее там брат работает крупье или что-то в этом роде: на самом же деле эта тика банальнейшая охотница за клиентами. Николя познакомился в своей гостинице с какой-то девушкой и быстренько нас покидает. Для меня же нет ничего более важного, чем игровой стол. Ночку, проведенную за серьезной партией в покер, я предпочту любой красотке. «Торре Бланка» — это маленький домик, в котором размещается ночной клуб со стриптизом. На первом этаже находится игровой зал. Казино маленькое — здесь всего три стола для игры в «блэк джек».

Пока что я единственный игрок и, судя по услужливости крупье — здесь толкотни не бывает. Сажусь и начинаю битву. Я играю до пяти утра, пока казино не закрывают. Счастье-таки вернулось! И казино не имеет с этим ничего общего, потому что они пытались общипать как только можно. С самого начала меня принимали за фрайера. Принимая во внимание число клиентов, они не имеют права проигрывать, а этой ночью играю я один. Это самая настоящая битва, потому что остальные крупье, не имея клиентов, торчат у меня за спиной, и я прекрасно чувствую, как нарастает напряжение после каждого моего выигрыша. Я говорю о сражении, потому что при игре в «блэк джек» крупье и игрок всегда противники.

В Макао крупье оскорблял нас по-китайски. Здесь я сижу за столом сам и кишками чувствую, что все здесь настроены против меня. Управляющий залом дает знаки официантке, чтобы та постоянно наполняла мою рюмку, но для меня это всего лишь удовольствие, потому что от спиртного голову я никогда не теряю. И вот в такой вот теплой и семейной обстановке я ложу в карман тысячу четыреста долларов.

Возвращаясь в отель, я пребываю в состоянии эйфории. Моя добыча идет за мной, уцепившись мне за плечо. В лифте, чтобы проверить истинность ее намерений, шустро блокирую дверь и трахаю девицу сзади. Ее протесты говорят, что вся ее любовь ко мне, как это ни жаль, истинной не была, так что, пока она поправляет свой гардероб, я быстренько забегаю в свой номер и закрываю дверь на ключ. Хотя она стучится очень долго, я сохраняю хладнокровие. Мне хорошо известно, что много удовольствий — это плохо, а мамочка всегда предупреждала не верить женщинам, которые поддаются уж слишком быстро.

* * *

Когда Николя будит меня в четыре часа дня, рассказываю ему р своей вчерашней победе. Я чувствую, что счастье ко мне вернулось, и что Мундиал пойдет как надо.

— Сегодня вечером пошли со мной. Подурачимся вместе в казино.

— С удовольствием, потому что, по правде говоря, я в таких местах никогда и не был.

Когда мы вдвоем появляемся в казино через минуту после его открытия, нас встречает теплейший прием. После моего вчерашнего выигрыша все опасались, что я уже не появлюсь. Они рассчитывают на то, что уж сегодня нагонят вчерашние потери. Раскладываю жетоны перед собой по кучкам и объясняю правила игры Николя, который сидит рядом. К нам все еще прекрасно относятся, и мне доставляет огромное удовольствие видеть их натянутые улыбки. Платите денежки, и, пожалуйста, улыбочку! Около полуночи собираю жетоны.

— Как, сеньор уже уходит? — напряженно спрашивает распорядитель зала.

— Нет, мы только заглянем на первый этаж.

Ниже игрального располагается зрелищный зал. Сидя в баре, мы с Николя смеемся, вспоминая мину управляющего. Представление на сцене самого мерзкого пошиба. Девицы, ни одна из которых никогда профессионально не занималась танцами, раздеваются, колыша бедрами под ритм более-менее современной музыки. За сценой две или три комнаты ожидают клиентов, достаточно состоятельных, чтобы позволить себе танцовщицу. В общем, это самый обычный бордель, предназначенный для богатых посетителей, потому что здесь комнатушка с избранной тобой девицей стоит полсотни баксов, в то время как на улице проститутка берет с тебя всего лишь пятерку.

Я как раз положил глаз на одну девочку, довольно-таки миленькую, которая в этот момент заканчивает свой номер, имея на себе только пару беленьких гольфиков. Мне всегда нравились малышки, и я посылаю официанта за ней. Перед тем, как идти за кулисы, говорю Николя:

— Я тут выйду на парочку минут. Если хочешь, можешь выбрать себе куколку. Пускай запишут на мой счет.

— Если ты говоришь, что оплачиваешь все счета, это действительно все счета?

— Все, старик. Пользуйся моментом.

В ярком свете она меня разочаровывает, как это часто бывает, когда сходят с полутемной сцены. Ева, что, по моему предположению, является артистическим псевдонимом, предлагает мне пыхнуть марихуаны, только лично я предпочитаю рядок кокаина. Когда я снимаю рубашку, на пол падает револьвер. Похоже, что Ева несколько удивлена, но ничего не говорит. Она девушка мягкая, молоденькая и даже довольно-таки ничего.

Вскоре я возвращаюсь на второй этаж, здесь же, несколько позднее, ко мне присоединяется Николя. Я все так же остаюсь единственным игроком. Небольшой перерыв для удовлетворения гигиенических нужд стоил мне сотню долларов, поэтому решаю ее возместить. Когда сумма моего выигрыша переваливает за пятьсот зеленых, решаю возвращаться домой. Управляющий залом уже совершенно серый — этот обвешанный золотыми цацками толстяк совершенно утратил былое добродушие.

— Как, сеньор уже уходит? — задает он мне сакраментальный вопрос.

— Да, а что, это вас не устраивает?

— Нет, что вы, но может сеньор еще немного задержится?

— Хочешь, чтобы я сыграл еще раз?

Мне чертовски не нравится это жлобское стремление ощипать меня. Я же пришел сюда не просто пофрайериться, а чтобы вытянуть у них как можно больше денег. Уж лучше, если бы привыкли к этому сразу:

— Ну, гляди, ставлю весь свой выигрыш на карту. Но если выигрываю я, ты платишь вдвойне. По рукам?

Расстилаю на столе колоду и выбираю одну карту. Переворачиваю, и сердце падает в пятки — у меня семерка. Что ж, не все коту масленица! А жаль, хотя позабавился я неплохо. Точно так же, как и я, управляющий уверен в выигрыше. Он перевертывает свою карту и тут же громко стонет: тройка. Я забираю свою тысячу баксов и выхожу, договорившись вернуться завтра. Раз они к этому так относятся, вернусь: они явно посчитали мое появление личным вызовом, а меня это веселит. Николя доволен, чувствуя, что о проблемах с проживанием можно забыть.

— А самое смешное то, — говорю я ему, — что я, повидимому, единственный клиент в их казино. Каждый раз, когда выигрываю, чувствую себя так, будто вытаскиваю деньги прямо из их кармана. Приятное чувство. Буду ходить сюда каждый вечер, пока они не усрутся.

— Будем надеяться, что ты и дальше будешь выигрывать!

— Только не надо этого пессимизма, все будет нормально. Чувствую, что счастье будет со мной.

Я схожу туда четырнадцать раз. И четырнадцать раз выиграю. Это уже вошло в мою кровь. Каждый день в три часа дня меня будит проголодавшийся Николя. Мы кушаем, потом сидим у парикмахера и чистильщика обуви, которые уже прекрасно нас знают. У меня даже появился личный таксист Роберто симпатичный, усатый толстяк, у которого улыбка не сходит с лица. Он же сделался моим поставщиком кокаина и ежедневно привозит пять граммов, мою ежедневную порцию. С четырех часов он находится в моем исключительном распоряжении и ждет только моих указаний, куда бы я не приказал ехать. После чистильщиков обуви мы еще раз плотно едим, плюс парочка рядков кокаина, и вот тут наступает времечко открытия всех казино, чего я с нетерпением жду.

Каждый раз я начинаю с визита вежливости в «Торре Бланка», где мне все так же платят по-царски. Открыл я и другие казино, довольно-таки высокого уровня, но я считал бы себя неблагодарной свиньей, если бы забыл о своем приятеле, управляющем зала. Мне кажется, он бы чувствовал себя обиженным, если бы я ежевечерне не пришел, чтобы забрать у него из кармана немного денег. Это как со старой подружкой, которую навещаешь исключительно из чувства симпатии. Опять же, здесь я чувствую себя как дома. Они здесь все такие милые и вежливые!

Затем я провожу быструю и весьма увлекательную беседу с Евой, после чего Роберто забирает меня на прогулку по казино: отель «Ирацу», отель «Кальяри», отель «Бальморал». Везде мне платят одинаково охотно, а некоторые даже вытаскивают какие-то бабки от меня. Но, вообще-то говоря, мои заработки за день меня устраивают. Хотя я ни в чем себе и не отказываю, хотя наш жизненный стиль стоит мне довольно-таки прилично, мне не удается потратить всего, так что мой капитал растет.

Под утро, когда все игральные заведения закрываются, что несколько печалит меня, мы едем в «Сода Палас» — единственное местечко, еще открытое в такое время, чтобы съесть паэллу и потянуть последнюю дорожку кокаина. Здесь же мы находим себе подружек на оставшуюся часть ночи. В этой охваченной кризисом стране проституция — это самый уверенный способ выживания, и чем больше колон теряет в цене, тем больше толкучки на определенных улицах. Но предложение, в конце концов, превышает спрос, и в шесть утра «Сода Палас» заполняется девицами, которым до сих пор не удалось найти клиента. В основном все они очень молоды. Из-за несовершеннолетия они не имеют право свободно заниматься своим делом, что в их случае становится причиной серьезных скидок.

Кофе с молоком и перспектива провести ночь в постели иногда достаточны, чтобы они решились нас сопровождать.

Около десяти часов утра, поев в последний раз, каждый из нас возвращается в свою гостиницу, чтобы набраться сил перед следующим вечером.

В один прекрасный день, когда мои исследования задерживают меня дольше обычного, в гостиницу залетают люди из Бригады по борьбе с наркотиками. Мы все уже в холле, когда я узнаю Луиса, руководящего операцией. Он тоже меня узнал и подходит к нам. Идем выпить кофе. Мы разговариваем будто старые друзья и со смехом вспоминаем Гольфито.

Луис принимает Николя за Дэйва, поэтому мне приходится указать ему на ошибку. Я чувствую, как что-то его беспокоит, потом он исповедуется мне в своих мелких неприятностях:

— Моя невеста забеременела, но замуж идти пока не желает. Лучше всего было бы сделать аборт, только здесь это запрещено, опять же здесь сплошные коновалы. Нужно было бы поехать в Панаму, только это дороговато.

— В последний раз ты оказал мне услугу. Теперь моя очередь.

И я даю ему шестьсот долларов.

— Спасибо. Это здорово с твоей стороны. Но я не могу взять эти деньги, потому что отдавать мне нечем.

— Я прекрасно понимаю — это подарок, у меня пошла везуха.

— Ну ладно, Хуан Карлос, постараюсь отблагодарить.

Хоть он мне и нравится, совершенно бескорыстным назвать его нельзя. Но, принимая во внимание мой интерес к наркотикам, уж лучше иметь своего человека и по другую сторону баррикады.

* * *

Про Мундиал я не забыл: и каждый раз, когда играют интересный матч, встаю чуток пораньше или же отказываюсь от какого-нибудь мелкого удовольствия, и мы хором направляемся посмотреть футбол в «Эскуриале».

«Эскуриал» — это кафе и ресторан, которыми управляют испанцы. В связи с проведением Мундиала они смонтировали в своем заведении большой телеэкран. Здесь можно встретить множество иностранцев, в основном европейцев, так что ставки заключаются в зависимости от национальной принадлежности команд. Здесь трудно выиграть крупную сумму, потому что публика не настолько наивна, как мои тикос из Пасо Каноас.

Как-то раз я встретил здесь испанца, который, возвратившись из Алжира, получил французское гражданство и работает теперь на бельгийцев. Раньше он был профсоюзным деятелем, но, в результате забастовки, сменил работу и сделался представителем компании, производящей вагоны-холодильники для Латинской Америки. Его интересуют мои рассказы про полуостров Оса. Как и все, не имевшие дела с золотом, он страстно интересуется добычей и задает массу вопросов. Я рассказываю исключительно из вежливости, но особого внимания всему этому не уделяю. Тем временем, это первый шаг к моему возвращению на Оса.

Пока же что меня больше интересуют удовольствия, предлагаемые городской жизнью. Я не занимаюсь ничем серьезным, и мне хватает азартных игр, кокаина и учениц, так любящих кофе с молоком. Холостяцкая жизнь имеет в себе много хорошего — можно позволить себе жить спокойно изо дня в день.

Я все так же произвожу ежедневный обход казино, а визиты в «Торре Бланка» — это, прежде всего, повод подурачиться. Часть денег, выигранных на втором этаже, сразу же трачу в борделе. Наверху нас уже прекрасно знают. Один из крупье даже спросил меня, имеется ли у меня какая-то особая система, чтобы всегда выигрывать. Николя ответил, что у меня феноменальная память, позволяющая запоминать все розданные карты и прогнозировать последующие. Поскольку в «блэк джеке» используют двести пятьдесят карт, это объяснение совершенно бессмысленно, зато вознесло мою репутацию.

Как-то вечером, когда я возвращался после очередной лекции по анатомии с участием Евы, со мной знакомятся два европейца, присевшие за мой привычный стол. Первый — это бельгиец. Он одет в белый смокинг как Хемфри Богарт в «Касабланке». Эффект не совсем тот, потому что мужичок толстый, лысый и с короткими ногами. Второй — это француз, он постарше, повыше, и по роже видно, что это предатель. Заметно, что он огромное внимание уделяет одежде, хотя сшитый чрезмерно по форме красный пиджак и брюки в шотландскую клетку, кончающиеся выше косточек, серьезного впечатления от него не вызывают. На пальце он носит громадный перстень-печатку марсельского альфонса и говорит с акцентом юго-восточной Франции, что, соединенное вместе, дают образ мелкого бандита без особых перспектив.

Эта парочка представила себе, будто показывают высший класс, хотя на самом деле походят на Флипа и Флапа. Оба ставят по маленькой и каждый раз делают недовольные мины, когда проигрывают. Толстяк бельгиец по-своему даже мил — такой вот малый шустряк, способный повеселить своими шуточками. И он действительно смешит своими рассказами о неприятностях, случившихся с ним на родине. Зато он паршивый игрок, так что из-за него я не раз проигрываю.

Перед тем, как убраться, решаю пойти ва-банк и ставлю по сотне долларов на каждое из семи полей. Как я и ожидал, у крупье перебор. Высокий кретин от изумления потерял дар речи, а бельгиец хихикает над крупье. Его поведение мне нравится, поэтому приглашаю их в свои апартаменты в «Балморале».

Через часок толстяк, совершенно упившийся, дремлет в уголочке, а высокий просит у меня рядочек кокаина. Поскольку наркотик развязывает ему язык, рот у него не закрывается. В идиотском стремлении импонировать мне любой ценой, он представляется профессиональным мошенником и описывает свой последний номер.

Из его запутанного рассказа в конце концов выходит, что он обокрал своего дружка, которого знал много лет. Хуже того, опасаясь мести, трус выдал этого дружка мусорам.

— После отсидки в Европе он уже будет нестрашный, — говорит эта гнида, весьма довольная собой.

И как же эта сволочь осмелилась рассказать мне все это? Еще и с такой гордостью за себя! Это уже не мошенничество, а простое свинство! Я испытываю к нему глубочайшее отвращение, и страшно жалею, что пригласил к себе. По-дружески бужу толстяка, потаскав его за ухо, и под предлогом усталости вышвыриваю обоих за двери. Когда те ушли, нормальным голосом говорю Николя:

— Завтра подойди пораньше. Нас ждет одна работенка.

Его веселые глазки явно говорят, что он меня понял. Парень уразумел, что высокий сукин сын подписал себе приговор.

На следующий день Николя появляется у меня в десять утра. План действий я уже приготовил.

— Этот тип — самая настоящая свинья, сволочь наихудшего пошиба. Я хочу дать ему крутой урок, чтобы долгонько попомнил. Он говорил, что занимается мошенничеством, только он всего лишь говнюк. Ты хотел видеть, как устраиваются подлянки, так вот для тебя прекрасная оказия. Если ты сделаешь все, что я тебе скажу, за пару дней мы его сделаем.

— Ясное дело. Мне и самому блевать охота от одного его вида.

— Тогда слушай. Мужик жадный, дико жадный. Он уверен, что я чертовски богат. Вчерашние семьсот баксов подтвердили его веру в это. Он настолько туп и скуп, что даже не понимает, как это можно подурковать. С ним надо встретиться.

— Он говорил мне, что часто вечером ходит в «Ки Ларго».

— Отлично, пойдешь туда. Если он там будет, сделаешь вид, будто встретил его совершенно случайно, спокойно подсядешь к нему… Если же его не будет, займи столик, ведь, в конце концов, он там появится. Это он должен постараться, чтобы связаться со мной. Вчера я повел с ним очень холодно, так что он не осмелится позвонить мне напрямую. Но бабки-то он вынюхал, так что будет тебя расспрашивать, кто я такой, чем занимаюсь. Пересолить не бойся. Расскажи, что я чертовски богатый, что занимаюсь крупномасштабной контрабандой предметами доколумбового искусства. Расскажи ему про огромные доходы, которые можно получить, продавая их в Англии: в четыре, в пять раз больше вложенного. Можешь быть уверен, что он тут же предложит войти в долю. Только сразу не соглашайся. Скажи, что я ужасно занят, что с неохотой кооперируюсь с кем-либо, тем более, с незнакомыми, что у меня хреновый характер и тому подобную баланду. Если он посчитает, что пошло слишком легко, то еще подумает, будто здесь что-то не так. Скажешь, что подумаешь, что можно сделать. И очень важно: постарайся узнать, сколько у него бабок. Для продолжения это имеет принципиальное значение.

— А вдруг он не заинтересуется?

— Об этом можешь не беспокоиться, на это накинется как голодный на колбасу. Если же он захочет переговорить со мной, скажешь, что это очень трудно. Если же будет настаивать, скажешь, что завтра обедаешь со мной в «Балморале», так что ему можно будет там появиться, как бы случайно. Тут самое важное, поставить его в такое положение, чтобы он был просителем, чтобы он считал, будто ему делают одолжение. Вот тогда он размякнет, а дальше за него возьмусь я.

— Ну, чувствую, что мы классно повеселимся.

— Но самое главное: ни в коем случае не покажи, что он тебе нужен, пускай все вопросы задает он. Тогда он в жизни не догадается, что мы им манипулируем.

Вечером Николя приходит доложиться:

— Все пошло точно так, как ты и предполагал, проблем никаких. Он на меня чуть ли не набросился. Ты произвел на него неизгладимое впечатление. Завтра во время обеда он обязательно будет. И знаешь, как это он представил? Сказал, что это замечательно все складывается, что он сам собирался с нами пообедать. Представляешь, какой скупердяй! Единственное, о чем он беспокоился, что вчера слишком много болтал.

— Тебе удалось узнать, сколько у него денег?

— Да, хотя с этим было посложней. У него ровно десять тысяч шестьсот долларов. Правда, счет, сука, он так и не оплатил. Пришлось платить мне.

— Неважно. Через несколько дней у него не останется ни копья.

* * *

На следующий день, в полдень, все готово к началу спектакля: когда наш придурок появляется, мы сидим за столом, в компании с нанятой для данного случая Евой. Когда мудак приветствует нас и направляется к другому столику, я делаю знак, чтобы он присаживался к нам, похоже, ему полегчало. Поначалу я ничего не говорю, заказываю все самое лучшее и дорогое и вижу, что стоящее на столе французское вино он тоже оценил надлежащим образом. Наконец он решается:

— Я узнал, что ты занимаешься доколумбовым искусством. Это что, и вправду выгодное дело?

Делаю ошарашенный вид.

— Это я ему сказал, — виновато тянет Николя.

— Да ладно, особой тайны в этом нет. Прибылей достаточно, чтобы жить без проблем.

— Я говорю об этом, потому что охотно бы вошел с тобой в долю. У меня есть немного денег, и мне хотелось бы их вложить.

— М-м… Устроить можно. И сколько ты собираешься вложить?

— Я думал про пять-шесть тысяч долларов.

— Мне очень жаль, только я никогда не занимаюсь делами меньше десяти тысяч. Не могу размениваться на мелочевку.

— Но ведь десять тысяч для меня слишком много!

— Что поделать, есть и другие возможности. Что же касается меня, то я всегда придерживаюсь определенных деловых законов.

Становится тихо, после чего я оплачиваю счет в двенадцать тысяч колонов и встаю.

— Ну ладно, сеньоры, у меня еще срочное дело с этой вот сеньорой. Николя, встретимся вечером.

Как мы и договаривались, Николя остается за столиком. Разговор, который произойдет между ними, подготовлен заранее, так что я могу его предвидеть.

— Да, жесткий у тебя дружок.

— Понимаешь, он как все по-настоящему крутые… Мелочь его не интересует, он же ворочает крупными суммами.

— Так ведь и пять тысяч долларов — сумма не маленькая. Если же я выложу десять кусков, у меня едва останется на авиабилет до Лондона. Буду сидеть там без копейки, и даже неизвестно, к кому там обратиться.

— Ну, если дело только в этом, то я могу оказать тебе услугу. Я немножко занимаюсь его делами, так что могу дать тебе пару адресов спецов по продаже этих вещей.

— О, это же долго. А адреса какого-нибудь коллекционера у тебя нет?

— Вот этого я тебе дать не могу. Этим занимается Хуан Карлос. Но через торговцев ты легко выйдешь и на коллекционеров.

— Надо подумать. Вы еще долго будете в городе?

— Не знаю. В принципе, да, только вот что приспичит Хуану Карлосу…

Поскольку я уверен, что такие вопросы будут заданы, то и ответы на них подготовил заранее. Когда Николя приходит ко мне в номер, он лыбится от уха до уха.

— И как?

— Пошло как по маслу. Он буквально трясется, что такое выгодное дельце выскользнет у него из под рук, но боится выкладывать все бабки, хотя ты убил его на все сто. видел, как он заглядывал в счет?

— Ну и прекрасно. Давай оставим его на какое-то время в покое, а сами подождем, пока он объявится сам. Он знает, как с тобой связаться?

— Да, я дал ему адрес своей гостиницы.

— Когда объявится, немного попусти вожжи и скажи, что он произвел на меня неплохое впечатление, так что ему разрешается попросить у меня неплохой адресок.

Николя, для которого это первая в жизни комбинация, боится, что добыча выскользнет из наших рук.

— Не боись. Придет. Ему еще нужно немножко дозреть.

* * *

Ближе к вечеру ко мне в гости приходит Уреба, испанец из Алжира, с которым я познакомился в «Эскуриале». Он говорил обо мне со своими клиентами, а те захотели встретиться со мной, потому что их интересует золото.

— Это тебе не простые смертные — ребята с положением. Слыхал про семейство Каракас? Так вот, на самом деле этой страной правят они. Старик был основателем Партидо дель Пуэбло, которая сейчас пришла к власти.

— Не очень-то я люблю все эти политические партии, потому что там одни воры. Каждый раз, как я с ними связывался, дело было паршиво. В Африке, здесь — везде одно и то же.

— Ну нет, здешние — это совсем другое. Им можно доверять, они любят свою страну и еще не до конца подкупленные. Мне бы хотелось, чтобы ты встретился с их представителем, Германом Вайнбергом.

— Ты уверен, что надо?

— Несомненно. Я сказал им, что ты самый выдающийся золотоискатель во всей округе, так что не прийти ты не можешь, иначе меня примут за мифомана или дурака. Если бы вы пришли к какому-то взаимопониманию, меня бы это очень устроило, потому что у меня с ними завернулись крупные дела. Так что ты оказал бы мне услугу, причем, в самое нужное время.

— Ладно, схожу, только ради тебя.

— Может пойдем сейчас?

— Нет, заскочи завтра, в это же время.

* * *

Герман Вайнберг — это один из тех бизнесменов, красноречие и вежливость которых заставляют позабыть про их внешний вид горы сала. Он все время отпускает шуточки, с его лица не сходит улыбка. При первой же встрече он вызывает симпатию, и можно догадаться, что он великолепный бизнесмен. На нем костюм и галстук. Я же, по собственной привычке, ношу хлопчатобумажную футболку, джинсы и высокие сапоги — надо же держать фасон салонного искателя приключений и путешественника.

После банальных вежливых замечаний Герман прет прямо к цели.

— Уреба говорил мне, что вы прекрасно разбираетесь в золоте, и нас это заинтересовало. Как вы наверняка знаете, страна находится в кризисном состоянии, так что золото поможет нам выкарабкаться. В Малессе у нас имеется множество машин, которых мы из-за инфляции не можем продать. Их можно было бы использовать при горнодобывающих работах.

Все, о чем он говорит, приготовлено заранее; чувствую, что меня ждали. Он ведет меня по цехам своей фабрики, где установлены машины. Здесь имеются все модели различных размеров. В то время, как он расписывает их достоинства, я размышляю, на кой ляд он теряет со мной время, если я с трудом могу отличить автомобиль от самолета. Технические вопросы меня никогда не интересовали: я знаю одно, что никогда не получу машин без техника, а как работает техник, мне прекрасно известно. Через полчаса, видя мою заинтересованность его выводами, Герман ведет меня обратно в свою контору.

— Вы знаете полуостров, а у нас имеются машины. Так что начало неплохое. С политической точки зрения мы на четыре года в седле, то есть надолго, так что не будет никаких проблем по оформлению концессии на разработку или каких-нибудь других разрешений. Мне известно, что у вас на полуострове были неприятности. Но с нами никаких проблем у вас не будет: право на пребывание, разрешение на оружие — короче, все можно будет быстро устроить. Нашим слабым пунктом является отсутствие специалиста по работе в поле. У вас есть какие-нибудь предубеждения к нашему сотрудничеству?

— Все это очень интересно. Только прямо сейчас ответить не могу. Чтобы быть совершенно откровенным, прежде, чем принять решение, мне хотелось бы досмотреть Мундиал до конца, а чемпионат заканчивается через две недели. Вы можете считать это придурью, но для меня удовольствия всегда были на первом месте.

— Вы интересуетесь футболом? Я тоже.

Нотка заинтересованности в его голосе звучит ужасно фальшиво. Я быстро догадываюсь, что он так же разбирается в футболе, как я в машинах. Повидимому я должен быть слишком важен, раз он тратит столько сил, чтобы доставить мне удовольствие. Время прощаться. Не слишком конкретно, мы уговариваемся вновь встретиться после завершения Чемпионата.

В машине, которая отвозит меня в город, Уреба спрашивает:

— И что ты скажешь о моем приятеле?

— Лиса.

— Это точно, но бизнесмены все такие. Я имею в виду его предложение. Ведь интересно, не правда ли?

— Да, конечно. Он может быть неплохим союзником. Только видишь ли, не слишком меня привлекает сам принцип объединения, деления власти с кем-то другим…

— Все так, но ты, несмотря на все, должен об этом подумать.

— Может и так, поглядим. Так или иначе, но пока что не горит.

По возвращению узнаю от Николя, что наш придурок желает со мной встретиться, и что он уже решился. Мы договариваемся на завтрашний вечер.

* * *

Днем иду в «Эсмеральду», где уже не показывался сто лет. Там встречаюсь с Карлосом Финка. Спрашиваю, что у него есть самое дешевое и отвратное. На тридцать семь долларов накупаю у него разных подделок из светло- и темнозеленого камня, помпезно называемого нефритом; прибавляю к этому же два медных позолоченных колокольчика и резную костомаху, которой должно было исполниться две тысячи лет, но которую наверняка нашли на лужайке вместе с другими частями коровы не далее, чем полгода назад.

Вечером встречаемся:

— Я принес тебе парочку образцов. За сколько их продать, можешь решать сам. В качестве совета могу сказать, что предметы из темного нефрита самые дорогие. Они редкие, потому их чаще всего и спрашивают. Резная кость тоже стоит прилично. Трудно найти что-либо в хорошем состоянии, потому что время и влага разрушают органические субстанции. Эта кость из пустыни Гуаканасте, климат сам законсервировал ее.

Как же, как же, хорошо еще, что от нее не воняет формалином!

— Опять же, хорошо продаются золотые предметы. Вот это чистое золото. Глянь, какие тяжелые.

Тот с миной знатока взвешивает колокольчики в руке. Если бы у него был хоть минимальный опыт, парень был бы удивлен, узнав, что при таких размерах они должны были бы весить раза в четыре больше. Так что я тащусь изо всех сил.

— Понятно, что все это имеет свою цену. Но скажи, нельзя ли этого купить меньше, чем за десять тысяч?

— Э-э, а мне казалось, будто мы уже обо всем договорились. Ну что ж, нет так нет. Забудь обо всем. Зря только потеряли время.

Начинаю упаковывать свои сокровища. Николя, видя, что бабки уходят из рук, начинает беспокоиться. Только я знаю, что придурок уже дозрел, к тому же, у меня имеется тайное оружие: после пары рядочков кокаина мужик капитулирует. В приливе щедрости оставляю ему липовый адрес, после чего его денежки перекочевывают в мой карман. Все предметы, которые я ему оставил, не выдержат проверки даже у любителя, но, следует сказать, вся коллекция неплохо выглядит в своей обитой черным бархатом шкатулке. Для неофита этого уже достаточно.

Все, что он забирает с собой, может послужить разве что игрушкой его внукам, если бы они у него имелись. Хотя, это мне кажется неправдоподобным, я не могу представить женщину, готовой сносить подобного идиота. И уж достоинством моих драгоценностей является то, что у него никогда не будет ни малейших проблем с таможенниками.

* * *

На следующее утро меня будит Николя. Его буквально выворачивает от смеха, но в конце концов он выдает:

— Сначала все шло как по маслу. Он был в страшном возбуждении, и ему хотелось повеселиться. Около трех утра, когда кокаин уже перестал действовать, он начал шевелить мозгами и размышлять, а не сглупил ли он. Пришлось снова дать ему кокаина, чтобы он не морочил мне голову. Как только открылись кассы, мы поехали в «Айр Флорида», чтобы купить ему билет, и вот тут начинается самое смешное. Он совершенно не говорит по-английски, так что заказ делал я. С билетом до Майями никаких проблем не было. Но вот насчет рейса Майами — Лондон, тут уже нужно ждать не менее трех дней. Я вписал его в список ожидающих и сказал, что все ОК. Даже не знаю, как он там справится, только его ждет огромная лажа. У него уже нет ни копейки, так что мне пришлось дать ему денег на оплату авиауслуг, но вот на такси я уже давать ему отказался: нечего, сунул ему на автобус пятнадцать колонов.

— Ты хоть уверен, что он улетел?

— Да, тут уже наверняка. Я взял такси и смотрел, как он садится в самолет. Выглядел он счастливо. Интересно только, на сколько долго.

— Правильно, что ты не дал ему на такси. Раз бабок нет, нечего и требовать удовольствий, предназначенных для людей с деньгами. Держи, это твоя доля — пятьсот баксов.

— Ну, не слишком то я переработал, чтобы их заслужить! К тому же, мы поступили очень хорошо, научив его быть честным.

— Пошли, отпразднуем это. Приглашаю тебя в Гольфито на лангуста. Опять же, познакомишься с Уэйном.

* * *

И казино, и все удовольствия мне уже поднадоедают. Веселые похождения в течение двух недель, веселье и кокаин серьезно повлияли на мое здоровье, так что парочка дней на побережье будут для нас лечебными. Благодаря щедрости нашего «приятеля», я могу позволить себе снять авианетку до Гольфито. Когда мы прибываем на место, Уэйн как раз собирается на свою каждонедельную закупку золота. Он приглашает нас сопровождать его, чтобы погулять на месте. Я колеблюсь, а Николя, которому неизвестны мои прошлые делишки, не понимает, что меня удерживает. Но, как говорит Уэйн, обо мне после стольких месяцев уже позабыли. На всякий случай, оставляю револьвер в Гольфито. Пока Уэйн отправляется на встречу со своими деловыми партнерами, мы располагаемся в «Ранчо де Оро» и обжираемся лангустами. Мы не просидели там даже часа, как нас окружают пять мусоров с нацеленными в нас стволами. Нас по-быстрому обыскивают, но денег, спрятанных в сапогах, не находят. А после этого, как уже заведено, начинается дискуссия. Какой-то типчик узнал меня и тут же бросился сдать властям. Николя принимают за Дэйва и считают, будто вернулась вся старая банда.

Пока мусора разговаривают по радио с Сан Хозе и что-то там выясняют, начальник участка читает мне проповедь, повторяя все время, что в этой стране стрелять в людей не разрешено. На мой вопрос: «Похож ли я на такого человека, который стреляет в людей?» он отвечает отрицательно, но я знаю, что думает он при этом нечто совершенно другое.

Через три часа нас отпускают и просят, чтобы мы вернулись в Гольфито. Это уже мой третий арест в этой стране. Раз на юге нас принимают так паршиво, решаю возвратиться в Сан Хозе.

* * *

К моему громадному огорчению Мундиал подошел к концу. Полуфиналы меня совершенно убили. Веря в чрезвычайные способности французов, я поставил на них три с половиной тысячи долларов. Вплоть до последнего штрафного я был уверен, что поставил на ту лошадку, но моими бабками поделились фрицы. Сегодня финал, и я полон решимости отыграться. В «Эскуриале» царит совершенно необычная атмосфера. С одной стороны зала сидят немцы, с другой — итальянцы. Мои чувства склоняются, скорее всего, к макаронникам, которые, согласно своим латинским привычкам, визжат и устраивают из кафешки самый настоящий бардак. Сюда они явились со своими женами и детьми, так что заведение походит сейчас на неаполитанскую закусочную.

С другой стороны немцы — серьезные и спокойные. Я поставил на итальянцев практически все, что у меня осталось, и надеюсь, что макаронники меня не лажанут. В случае проигрыша про бегство нет и речи, потому что все ставки, в связи с их высотой, доверены хозяину ресторана, исполняющего роль букмекера.

Матч проходит в неописуемом балагане. К моей искренней радости итальянцы ведут, и после каждого забитого гола итальянцы целуются и делают в сторону немцев неприличные жесты. Когда матч заканчивается, я становлюсь богаче на девять тысяч восемьсот долларов и отыгрываюсь на вчерашних победителях. Вся итальянская колония вываливает на улицы в спонтанной демонстрации. Они полностью перекрывают движение и среди всеобщего замешательства орут «Италия! Италия!»

Мы тоже орем с заднего сидения мерседеса, который тоже участвует в параде, прибавляя свой клаксон к общей радости. Я переполнен не столько патриотической радостью, сколько чисто финансовым счастьем. Теперь-то я могу поорать в их честь, раз, благодаря им, заработал почти десять кусков. Вечером праздник переносится в дом одного богатенького итальянца. Пока нализавшиеся типы поздравляют друг друга и доказывают одни другим, что итальянцы самые лучшие футболисты в мире, мы стараемся доказать их девушкам, прибегая к помощи кокаина, что французы тоже неплохи, хотя и совершенно в иной области. Когда под утро праздник заканчивается, у женской половины итальянской колонии уже нет перед нами никаких тайн.

* * *

Мундиал закончился два дня назад, и я уже начинаю подумывать над тем, что будет завтра, как тут, по просьбе Германа Вайнберга, в гостиницу ко мне приходит Уреба. А я уже совершенно о них позабыл.

— Знаешь, ты не должен пропустить этой возможности. Ведь это по-настоящему классная работа. С ними хотят сотрудничать многие. Тебе надо воспользоваться тем, что Герман тебя ценит.

— А ты не уверен, что для него главное, его собственные дела?

— Да кончай ты дурить! Позвони ему. Его партнеры хотели бы встретиться с тобой. Будет Тино, сын бывшего президента, и Орландо, его племянник, который закончил Вест Пойнт.

* * *

Вот так я снова оказываюсь в Малессе. Когда захожу в кабинет, на месте Германа сидит какой-то другой тип, а сам хозяин скромно примостился в уголке. Кроме них здесь еще четыре каких-то человека. Во всяком случае, встречают меня весьма мило.

Мы представляемся друг другу. Тино Каракас, сын Хуана, основателя Коста-риканской Демократии; Орландо, племянник, Оскар Троус и Марио Террино.

За столом Германа сидит Тино. С первого взгляда можно подумать, что это какой-то робкий провинциональный учитель. Он плохо причесан, высокий и худой, на ногах сандалеты. Но, несмотря на внешность, чувствую, что это хладнокровный и опасный будто змея тип.

Орландо Каракас, племянник, его полная противоположность: маленький, толстенький, похож на вола; в его глазах можно прочитать такую же степень ума.

Остальные двое более незаметные и похожи на типичных бизнесменов. Все они уселись полукругом, и я, сидя в кресле, чувствую себя, как будто перед судом. Мне подстроили старинную штучку с более низким, чем все остальные креслом, пытаясь меня подавить.

Мне задают вопросы относительно Оса. Орландо самым непосредственным образом сомневается в моей компетенции.

— Ну хорошо, насколько я понял, вы знаете весь полуостров?

— Правильно.

— И вы уже предпринимали несколько раз попытки добычи, но они были безуспешными.

— Да, полагаю, что вы уже слыхали об этом.

— И вы бы хотели с нашей помощью попытаться еще раз, если мы согласимся рискнуть вложить определенные средства?

Мне уже ясно, куда они ведут, все это шито белыми нитками. Неужели он и вправду представляет, будто подобным макаром залезет мне на шею? Прежде всего, нужно испортить им сценарий. Я встаю и опираюсь спиной о стену.

— Э-э, минуточку, здесь какая-то ошибка. Кто тут говорит про деньги? Лично я никого не искал. Не надо менять ролей. Это я нужен вам. Только лично я могу прекрасно справиться и один.

Тут вступает Тино. Здесь он играет роль психолога.

— Все мы с этим совершенно согласны. Орландо иногда выражает свои мысли слишком непосредственно. Это его стиль. Только все мы собрались для того, чтобы увидеть, каким образом наше объединение или же сотрудничество могло бы стать полезным для всех нас. Мне кажется, что мы взаимно могли бы предложить то, чего не хватает другой стороне. Нам известно, что все ваши предыдущие попытки закончились фиаско. Так может быть мы бы смогли вам оказать помощь?

— Если предыдущие и не удались, то это не в связи с злолотом, отсутствием денег или недостатком опыта, но только лишь из-за конфликтов с полицией. О чем вы, наверняка, знаете… Только лишь поэтому, исключительно по этой причине я решил обдумать ваше предложение.

— Понятно. А теперь скажите, представляет ли полуостров опасность?

— В какой-то мере. Скажем так, там живут определенные типы, которые могут представлять опасность. Поэтому следует воспользоваться их же методами, а иногда идти и дальше. Это объясняет мои проблемы в прошлом.

— Именно тут, как мне кажется, наш союз может быть вам полезен. Мы можем вам помочь в отношении документов и безопасности. У нас имеются машины, но нет никого с опытом полевой работы. В свою очередь, мы считаем, что ваша эффективность действий как европейца могла бы помочь Малессе в избавлении от неприятностей.

— Согласен, только у меня будут жесткие условия.

И мы переходим к обсуждению нашего сотрудничества. Я требую абсолютной свободы в действиях. Они, со своей стороны, берутся обеспечить все бумажные формальности, в том числе и моего разрешения на пребывание, ношения оружия, а прежде всего — и это самое главное — обязуются покрывать меня во всем, за что бы я не взялся. У меня нет намерений утопить страну в море крови, только искать золото это вам не занятие для воспитанных детишек.

В дискуссии принимают участие только три человека: Тино, Герман и я. Орландо, оскорбленный моей первоначальной реакцией, дуется в своем уголке. Двое оставшихся, скорее всего, наименее важных в компании, время от времени задают вопросы и поддакивают.

— Итак, Хуан Карлос, — подводит итог Тино, — Герман будет нашим доверенным представителем. Ты сможешь контактировать с нами с его помощью. Он же займется всеми твоими документами. Когда ты собираешься выступать?

— Думаю, что через неделю. Предварительная разведка займет где-то месяц. В парочке мест мне хотелось бы осмотреться как можно тщательнее. Но у меня уже есть идея, где можно будет работать. В отличие от других предприятий, мы развернем нашу деятельность в горах. Это будет потруднее, но и намного выгоднее.

— Отлично. Когда вернешься, займемся твоими документами, касающимися нашей совместной деятельности, тогда же легализуем и все наше предприятие. На нас работает самое лучшее адвокатское бюро во всем городе.

Они выходят, и я остаюсь с Германом один на один. Со своей неизменной улыбочкой он наливает мне коньяк.

— А темперамент у тебя о-го-го! Только не забывай, что эти люди имеют крупный вес в этой стране.

— Крупный, мелкий, мне все равно. Я не собираюсь идти на уступки, и буду работать по-своему. Возможно, что ты и обязан кланяться, но я здесь никому ничего не должен.

— Дело же не в поклонах. Прежде всего, это мои друзья детства. А что ты собираешься делать до выезда?

— Хочу подготовиться к нему, а еще, чтобы не терять времени, сходить в Министерство Геологии и Горного дела за планами участков, на которые были выданы концессии по разработке.

— В ближайшее время тебе будет что-то нужно?

— Если есть, джип.

— Я прикажу приготовить тебе один и дам пропуск для местных властей. Ага, у тебя будет водитель, он тебе поможет в горах. Это метис, еще ребенком исходивший с отцом все джунгли.

— Спасибо, только я привык работать сам.

— Так он не будет тебе мешать, сам увидишь. Очень порядочный парень.

Я догадываюсь, что им важно подсунуть мне шпика. Ладно уж, на такую маленькую уступку можно и согласиться.

— Ну ладно. Где я с ним увижусь?

— Заскочи перед выездом, и я вас познакомлю. Всегда рады видеть тебя в Малессе. Ты нам можешь оказать чертовски важную услугу. У нас дефицит в восемьсот тысяч долларов, так что, возможно, это золото поможет нам выскочить из ямы. Само небо послало тебя нам.

Я предпочитаю смыться, пока не начались нежности.

* * *

Джимми — это индеец-полукровка, небольшого роста и шустрый, с очень приятной внешностью. Я быстро оцениваю его, пока мы вместе обедаем. Это идеальный доверенный человек, услужливый, хотя и без униженности, симпатичный, благодаря доброму характеру, на вид спокойный, но способный и взорваться. Впоследствии мне стало известно, что во время драки он откусил своему противнику несколько пальцев. Он дружит с Германом еще с детских лет, служит ему в качестве доверенного лица и прекрасно знает семейство Каракас. Наконец, он очень способный, хотя и не наглый, и я в нем вижу скорее помощника, чем шпиона.

Вместе с ним мы идем в Министерство Геологии и Горного дела. По-серьезному там никто не работает, и все устраивается с помощью взяток, но я получаю всю нужную мне информацию: на территории вокруг лагуны Чокогуако никто концессии не брал. Это великолепная новость, и теперь нужно как можно быстрее вернуться на полуостров. Когда я был в Дрейк, то узнал практически всю ту территорию.

* * *

Еще парочка мелочей, и в конце недели я уже готов к отъезду. Герман должен прислать мне топографов, которые освободятся только через несколько дней. Но я не хочу терять времени на ожидание и решаю выступить после уикенда. Все городские удовольствия как-то потускнели с тех пор, как мне стало известно, что вскоре начнется новое приключение.

В понедельник мы выезжаем — Джимми, Николя, Хаиро и я. Хаиро — это молоденький уличный торговец наркотиками, которого беру на работу ради мелких услуг. Он будет заботиться о моих личных вещах: раз у меня появилась оказия вернуться на полуостров в роли победителя, стоит с самого начала производить соответствующее впечатление и иметь рядом с собой слугу. Герман понял, что мне нравятся действия, выходящие за общепринятые нормы, и советует мне быть поосторожнее.

— Не следует давить все на своем пути. Мы можем тебя защитить, но лучше избегать особого трезвона.

— Не бойся. Я собираюсь ехать через Сьерпе и Гуэрру. Поначалу так будет незаметнее. А прежде, чем новости дойдут до Хименес, мы уже начнем работать.

— Ты уже знаешь, куда отправишься?

— Да, есть одна идейка. Только вот местечко, о котором я думаю, уже занято одним сукиным сыном. Возможно, что прийдется применить силу.

— Действуй поострожнее. Только не начинай войны, не используй силы без лишней необходимости.

— Ровно столько, сколько будет нужно. Все будет идти, как мы распланировали.

* * *

Мы выезжаем ночью, чтобы было легче проехать контрольные посты на панамериканском шоссе: хотя у меня имеются рекомендательные письма Германа, все может случиться. У меня револьвер, Магнум 357, со спиленным заводским номером. У Николя купленная на черном рынке тридцатьвосьмерка, а у Джимми карабин 22 калибра без права ношения оружия: в случае тщательного обыска этого будет достаточно, чтобы потерять пару часов. Джимми, который когда-то был президентским шофером, ведет превосходно, но сам джип находится в ужасном состоянии. Если не считать перевала Серро де ля Муэрте, где царит собачья стужа, дорога идет нормально, разве что чертовски долго. Мы добираемся до Сьерпе, где приходится оставить машину, потому что начинаются болота. Здесь я встречаю Мигеля, который неоднократно перевозил Диану из Дрейка; он берет нас на свою лодку, самый обычный выдолбленный ствол дерева.

Чтобы добраться до полуострова, приходится целых три дня плыть по этим болотам, полным комарья и кайманов, время от времени оплывая торчащие деревья. В конце концов высаживаемся в Гуэрра, небольшой малярийной деревушке на краю болот, где проживает Низаро. Старик очень доволен, видя меня снова, и охотно соглашается принять нас на ночлег. Поджидая здесь топографов, я собираюсь навестить Ранчо Квемада. Низаро предлагает нам собственный дом, но я отказываюсь, потому что там уж слишком грязно. Мы развешиваем наши гамаки в домике, служащем в качестве склада, но тут же выясняем, что местные свиньи уже избрали его своей спальней. Ночью они раскладываются под нашими гамаками, и даже удары прикладами нисколько не помогают: глупые животные чертовски упрямы, так что эта коррида повторяется каждый день.

Чтобы поправить себе настроение, день начинаем с маленькой прогулочки под проливным дождем. Затем работаем на доколумбовом кладбище, расположенном в километре от дома. Его уже пару раз прошерстили, но нам нужна, скорее, поддержка формы. По вечерам мы болтаем или играем в карты обычно я играю с доном Низаро против Джимми и Хаиро. Он кажется спокойным таким старичком, но под этой внешностью скрывается самый настоящий шулер, и если бы наше пребывание здесь продлилось, наивный Хаиро потерял бы всю свою зарплату. Тут следует сказать, что сидящий рядом с ним Николя частенько помогал нам, выдавая его карты по-французски.

Дон Низаро, ненавидящий Барбароху, с удовольствием узнает о моих намерениях, только вот мысль о сопровождении меня его пугает.

— Да не стоит тебе так бояться. Если хочешь, просто постоишь сзади.

— Ну да, а он узнает, что это я вас туда привел. Ты хоть один, Хуан Карлос, а у меня семья.

И правда, семейка та еще себе. Имея на шее его жену и семь громадин-дочек, единственные два мужчины в этом доме едва-едва обеспечивают содержание. Потому они такие худые и высохшие. Жена, тостая и крикливая мегера, убалтывает дона Низаро принять мое предложение. Она уже пронюхала денежки и готова послать мужа даже на смерть, при условии, что я заплачу авансом. Ради спокойствия старик в конце концов соглашается.

— А что, Барбароха и вправду такой страшный?

— Он разбойник и убийца. На совести у него несколько трупов: уже несколько человек исчезло. Он берет людей на работу, обещая поделиться прибылями. Но на самом деле он использует их только лишь для снятия верхнего слоя земли, в которой нет золота. А потом, под предлогом того, что они ничего не добыли, через неделю он их выгоняет, а если кто пытается выступать, сразу же стреляет. Таким вот образом потом он может сам разрабатывать подготовленный участок; а всем остальным он запрещает даже приближаться.

— А эта территория принадлежит ему?

— Вовсе нет. Он купил только маленький участочек за пару колонов, крохотный кусочек луга, который сам же и выкорчевал. А все остальное украл, даже все реки себе присвоил. В последний раз, когда я туда ходил, он отогнал меня выстрелами из ружья, а ведь на самом деле это я открыл то место.

— Не беспокойся, лучше подумай, что ты и твой сын будете работать в моем предприятии.

— Если он будет выступать, у тебя есть чем его успокоить, — говорит Низаро, показывая на мой револьвер. — И не сомневайся, стреляй первым, потому что он очень опасный тип.

Жаль, что он встал на моем пути, потому что я испытываю к этому Барбарохе симпатию. Сам факт, что он так долго удержался в этих местах уже говорит про его достоинства, намного большие, чем у тех придурков, которые его критикуют; я способен оценить храбрость одиночки. Тем не менее, жалеть его я не собираюсь — если он станет на моем пути, задавлю без всякого сожаления. Но вместе с тем я решил, что если парень будет нормальный, то позволю ему выйти из этого дела с честью.

* * *

Мы находимся здесь уже четыре дня, так что самое время отправляться в горы. Мы выходим очень рано, чтобы успеть обернуться за один день. И снова то же самое дерьмо: похоже, что Оса состоит из одних только болот и гор. Сейчас конец июля, период дождей в самом разгаре, и, как обычноб дорога препаршивейшая. Сначала полчаса болота, в котором лошади западают по самое брюхо, затем три часа неустанного карабкания наверх, до уровня в шестьсот метров над уровнем моря. Нужно идти вроде бы как по тропе, проложенной стекающей водой в грязной почве; подъем крутой и чертовски скользкий. Частенько приходится сходить с лошади и карабкаться самому, цепляясь за деревья и таща за собой упирающееся животное. Как типичный горожанин Хаиро не раз и не два падает рожей вниз, что стоит ему огромных усилий. Зато Джимми справляется великолепно. Маленький, легкий, живой он передвигается быстрым шагом, нигде не поскальзываясь; он оставляет на земле едва заметный след там, где я погружаюсь ниже колена. Когда мы доходим до плоскогорья, он единственный, кто не измазан грязью с головы до ног. Низаро дальше идти не хочет:

— А дальше только прямо. Дом бородача метрах в пятистах отсюда.

— Ты не пойдешь с нами?

— Нет. Кто-то ведь должен остаться с лошадьми.

Через пять минут подходим к дому Барбарохи, расположенному посреди лужайки. Видим с пару десятков поросят, корову и кур, но ни малейшего следа присутствия человека. Двери и окна закрыты, дом кажется совершенно пустым. Осторожно приближаемся. Уже совершенно приблизившись, видим, что и вправду никого нет.

— Джимми, нам нужно узнать, где он, прежде чем мы отправимся к риос. Мне не хочется иметь этого сукина сына за спиной.

Одним прыжком он вскакивает на стену и с кошачьей гибкостью вскользает в дыру между стенкой и крышей. Через пару минут он появляется обратно.

— На столе стоит кофе, еще теплый. Он вышел меньше часа назад.

— Нужно выяснить, где он.

— Ничего сложного, утром шел дождь, так что свежие следы видны. Они пошли вон в ту сторону, втроем! — выкрикивает он через полминуты. И с гордостью показывает на следы трех разных сапог, отпечатавшихся в болотистой почве.

— Пошли!

Минут пятнадцать идем по следу, передвигаясь в абсолютной тишине, как вдруг он дает нам знак остановиться. В десятке метров от нас работают три мужика. Барбароха, которого я узнаю по рыжей бороде (Barbaroja (исп.) рыжебородый), склонился над катиадорой. У его ног два работника, стоя по пояс в воде, махают лопатой и ломом. Мы выходим из-за деревьев и направляемся к ним.

Когда он замечает нас, первая его реакция — это схватить ружье, лежащее от него в паре метров. Я это предусмотрел и целюсь в него из револьвера, крича, чтобы он не двигался. Он колеблется… Я стреляю рядом с его пушкой. Грохот такой, как будто выпалила гаубица; он застывает на месте, лицо превращается в маску. Оба работника тоже стоят неподвижно, опершись на свои орудия. Посылаю Джимми, чтобы тот принес ружье, после чего приказываю Барбарохе подойти поближе. Он движется неуверенно, но испуга старается не показать. Это крепко сложенный мужик с лицом грубого хама, глаза прикрыты дешевыми солнцезащитными очками.

— Что вы здесь делаете? Это моя территория.

— Ошибаешься, приятель. Это моя территория. С сегодняшнего дня все эти горы принадлежат мне. Я добился концессии на разработку, так что я законный владелец.

Это не совсем правда. Ставя его перед свершившимся фактом, я хочу избегнуть того, чтобы он выстрелил мне в спину, по наивности своей, пытаясь переменить ход событий. Я показываю ему пропуск, выписанный Германом для местных властей. Не знаю, умееет ли он читать, но документ с казенными заголовками всегда производят впечатление. Рассказываю ему про Компанию, про машины, про развитие страны, в результате чего он совершенно теряет уверенность в себе.

— Так вы хотите отобрать у меня мою землю?

— Да кто тебе что сказал, будто мы собираемся что-то отбирать? У нас концессия на эти горы. Вот и все. Можешь оставаться, мне ты не мешаешь. Но тебе придется привыкнуть к тому, что у тебя будут соседи. Через какое-то время я вернусь сюда с инженерами и чиновниками, так что тебе нужно будет вести себя культурно.

Я разряжаю обойму его ружья, после чего отдаю оружие ему — здесь люди никогда не таскают патроны в карманах; качество патронов паршивенькая, и сырость их быстро портит.

— Мне нужно взять здесь парочку проб. Позднее как-нибудь загляну к тебе. Приготовишь кофе, поговорим…

* * *

Мы немножко отходим, после чего вся серьезность нас покидает, и раздается всеобщий хохот при воспоминании рожи Барбарохи. Только не следует им пренебрегать: может это и обычный крестьянин, которого легко надуть, но, раз он правил здесь столько времени, то наверняка у него имеются и достоинства, так что я сомневаюсь, что все завершится нашей единственной встречей. Я хочу дать ему время подумать, прежде чем вновь пойду с ним говорить. Пока же, каждый раз, когда мы останавливаемся, чтобы взять пробы, я высылаю Джимми покараулить, на тот случай, если бы Барбароха отреагировал быстрее, чем я предусматривал. Как только он остынет от первой неожиданности, он явно возьмет себя в руки.

Хаиро, который с самого утра таскал все инструменты, имеет теперь сомнительное удовлетворение, получив возможность ими, наконец-то, воспользоваться: бедняга начал уже подумывать, в какую влип историю.

Как я и ожидал, мелкое золото имеется здесь повсюду: если какое-то подтверждение и необходимо, оно у нас имеется.

Когда мы возвращаемся, Барбароха на речке уже не работает. Наверняка он вернулся домой, чтобы там подумать. Как только мы показываемся из леса, стоящий на страже работник сообщает остальным, и вся троица уже ожидает нас на пороге. Стоящий в средине Барбароха дает нам знак, чтобы мы подошли.

Мы приближаемся осторожно, готовые молниеносно отреагировать на случай предательства. В отличие от того, чего я более всего опасался, Барбароха выглядит очень спокойным и готовым к переговорам. Он приглашает нас в дом. Внутри довольно грязно. Это дом человека, за многие годы привыкшего к одиночеству: единственная комната с кроватью и деревянные чурбаки для сидения. На столе стоят четыре предназначенные для нас стакана с молоком. Не знаю, достаточно ли он хитер, чтобы устроить нам ловушку, но предпочитаю оставаться осторожным. Вместо того, чтобы выпить молоко, выливаю его на пол. К крайнему изумлению Барбарохи остальные поступают точно так же.

— Вы что, не любите молока?

Если это угощение было плодом добрых намерений, то здесь мы облажались. Похоже, что он от нас такого не ожидал, и не знаю — то ли дело в напрасном расходе продукта, то ли в чем-то ином.

— Вместо молока я бы с удовольствием выпил кофе.

Когда хозяин поднимается, говорю Николя по-французски:

— Пойди и не спускай с него глаз, когда он будет готовить кофе.

— Считаешь, что он способен нас отравить?

— Отравить не отравить, но вот нассать в горшок — это точно, как, наверняка, сделал с молоком.

Возвратившись, Барбароха уже не улыбается. Он говорит, что на самом деле его зовут Жерардо, и представляет двух других мужиков как своих партнеров.

Как же, как же — партнеры! Увидав, как они пахали, я уверен, что мое появление спасло их от обмана. По ходу разговора я объясняю хозяину, что сюда прибудет не какой-то там один-единственный ореро, а целая Компания, и что если он подсуетится, то наше появление будет для него даже выгодным. Наш разговор — это, скорее, односторонний диалог, в котором Барбароха только слушает меня, а отвечает разве что неартикулированными похрукиваниями. Либо до него ничерта не дошло, либо он просто маскируется. Атмосфера напряжена, и когда мы расстаемся, я понятия не имею, что решить на будущее. По крайней мере, нам не выстрелят в спину, а это уже хороший признак.

* * *

Возвращаемся к ожидающему нас дону Низаро. Он ужасно взволнован.

— Так как, ты прибил этого сукина сына!? Я же слышал выстрел. Это хорошо, теперь я смогу там снова работать.

— Нет, я его не убивал. Но ни ты, ни кто-либо другой туда работать не пойдет. С сегодняшнего дня эта земля принадлежит мне.

— Но ты не забудешь, что это я ее открыл?

— Это было тридцать лет тому назад. Так или иначе, когда я здесь устроюсь, ты получишь у меня работу. Пока же возвращаемся вниз.

Теперь уже реакция Барбарохи меня особо и не беспокоит. Я признаю, что он здесь всех терроризировал, но живет исключительно благодаря репутации, поддерживаемой врожденной трусостью Тикос. Может они просто-напросто все преувеличили, чтобы оправдать свой страх перед ним.

* * *

Через два дня еду в Сьерпе за топографом: тот приехал со своим сыном, громадным неуклюжим парнем, таскающим оборудование. Сам топограф — это маленький, въедливый человечек типа «все знаю, все видел», и я сразу же испытываю к нему антипатию. На корабле он начинает убеждать меня, что в рио Сьерпе нет аллигаторов, в то время как я лично во время путешествия в те стороны подстрелил у берега гревшийся на солнце четырехметровый экземплярчик.

За короткое время он настраивает против себя всех. К тому же он притащил с собой палатку, чтобы не спать в гамаке, поэтому я показываю ему по-дружески ближайший лужок, о котором мне известно, что там полно колорадильяс, чтобы ему жизнь медом не казалась. На следующее утро топограф с сыночком пожалеют о своей тяге к комфорту и уже не будут строить умные рожи, когда я стану рассказывать о насекомых.

В этот же день мы выходим в горы, чтобы поселиться у зятя Низаро, крестьянина, проживающего в Ранчо Квемадо. Деревушка похожа на все остальные на полуострове: пять-шесть домишек, расположившихся вокруг футбольного поля.

Наш хозяин сообщает нам, будто Барбароха повсюду заявляет, что не разрешит нам вернуться.

— Он сказал, что если Француз только станет ногой на его землю, то он будет стрелять без предупреждения. Вы поосторожней, он на такое способен.

— Я туда не вернусь, — говорит Низаро.

Топограф несколько ошарашен.

— Это что еще за история? Мне за это не платят. Я приехал, чтобы снимать размеры, а не для того, чтобы в меня стреляли.

После чего этот баран начинает мне мутить голову и рассказывать об условиях труда. Они с Низаро удивительно соответствуют друг другу; эти два кретина еще деморализуют мне всю группу, перепугав двух сыновей хозяина, которых я только что взял на работу.

— Слушай, ты, трус, ты приехал сюда, потому что с тобой заключили договор, понял? Если не пойдешь работать, будешь иметь дело со мной. Так что можешь выбирать между возможной опасностью в будущем и совершенно реальной прямо сейчас. Впрочем, могу тебе гарантировать, что никаких проблем не будет.

Храбрости это ему не прибавило, но, по крайней мере, он успокоился.

* * *

На следующий день идем к Барбарохе. Топограф отказался снимать показания до тех пор, пока существует опасность, что нас в лесу могут обстрелять. Подходим, после чего, метрах в двухстах от дома, Низаро останавливается, а все остальные следуют его примеру. Прежде, чем двигаться дальше, следует обеспечить тылы.

Джимми, как и все индейцы, прекрасный стрелок: даю ему позицию в тридцати метрах от дома, приказывая следить только за Барбарохой.

— Как только он как-нибудь подозрительно шевельнется, стреляй в руку. Двадцать второй калибр особой беды не наделает, главное — успокоить его.

Николя, Хаиро и я продвигаемся вперед тиральерой, в полнейшей готовности. Барбароха появляется на пороге дома, к счастью, руки у него пустые. Кричу ему:

— Ты, вроде бы, хотел в меня стрелять?

— Вовсе нет, никогда я такого не говорил. Эти придурки из деревни меня не любят и рассказывают всякий бред.

Я ему не верю, и это проявление слабости уменьшает мою симпатию к нему.

— Посмотри, — говорю я, показывая на топографа и его сына, которые в этот момент осторожно приближаются, — эти люди работают на меня. Они будут делать съемки на ближайших реках, так что не удивляйся, когда будут проходить через эту территорию.

* * *

В течение трех недель топограф делает съемки рек и тысячи двухсот гектаров земель. Он и вправду идиот, но в своей работе разбирается. С помощью двух человек, которые очищают ему дорогу мачете, он пашет с утра до вечера.

* * *

Каждое утро мы отправляемся в сторону рек, удаленных в часе дороги. Единственную трудность для нас составляет речка, через которую надо переправляться, переходя по тонкому и скользкому стволу дерева. Каждый раз, в одну и в другую сторону, кто-нибудь из нас падает в воду, а старый придурок — чаще всех, потому что мы немного помогаем ему в этом. Целыми днями я беру пробы, работаю с катиадорой, а еще разговариваю с Барбарохой. На него огромное впечатление вызвала мощь моей пушки, а также все топографическое оборудование, являющееся для него символом знаний и власти. Он уже свыкся с мыслью о соседях и теперь пытается этим знакомством попользоваться.

— Так что, ты заберешь у меня мою землю?

— Вовсе нет, у меня концессия на все горы, так что твои три гектара мне для полного счастья совершенно не нужны. Всего лишь, будут определенные места, по которым ходить будет нельзя, вот и все. Неподалеку отсюда я построю лагерь. Если голова у тебя варит, можешь этим воспользоваться и даже подзаработать, открыв, к примеру, пульперию.

— Можешь устраиваться и совсем рядом. Если хочешь, тут есть уже выкорчеванные места, они мне не нужны.

— Спасибо, мне будет легче. Кстати, сколько золота ты добывал в месяц?

— Грамм тридцать-сорок. У меня слабые глаза, так что долго я работать не могу, но мои горы богатые.

— «Мои» горы! Кое-какие привычки тебе придется бросить. Если ты желаешь, и если обяжешься соблюдать наш договор, я буду платить тебе двадцать пять тысяч колонов в месяц за аренду предложенных тобой земель, а дополнительно, еще пятнадцать тысяч в качестве компенсации за возможные неприятности, которые могут из-за этого возникнуть. Я же могу провести к тебе проточную воду и электричество. Если будешь со мной сотрудничать, у тебя будет только польза, если же нет — одни неприятности. Если ты выберешь войну, то мне плевать, сражаться мы будем, только проиграешь ты, а не я. Как сам видишь, сотрудничество для тебя только выгодно.

Сумма для местных условий просто фантастическая, и я знаю, что он согласится. Если откажется — тем хуже для него: в игру входят настолько крупные интересы, что никакой местный бандит нам не может стать помехой. Я не боюсь насилия, если оно необходимо, но и-за него можно потерять массу нужного времени.

Как я и предполагал, он согласился. Мое предложение дало ему в два раза больше, чем он смог бы заработать сам, но Барбароха чувствует себя оскорбленным в том, что вынужден был согласиться слишком быстро, и когда он в моем присутствии бьет своего работника, я понимаю, что это его способ сохранить лицо и поддержать собственный подмоченный авторитет.

* * *

Топограф закончил свои измерения: нам можно вернуться в Сан Хозе. С собой я забираю маленького боа, которого обнаружил в доме и которому разбил челюсти ударом каблука.

Последний раз иду к Барбарохе:

— Так как, согласен? Ты соблюдаешь свои обязательства, а я свои. Через пару дней я подошлю сюда людей на строительство. Им будут нужны доски, так что я заплачу тебе за срубленные деревья. Помогать им тебе не нужно, только не мешай работать. Держи, здесь двадцать тысяч колонов аванса.

— Все будет хорошо.

А как же! Он такой же темный, как и все здешние, разве что чуточку поумнее.

* * *

Я возвращаюсь в Гуарро, где нужно устроить еще множество дел, прежде чем поселюсь по соседству. Самое главное — дом; даю указание Низаро завербовать людей на стройку, за которую он будет отвечать.

— Сколько тебе будет нужно?

— Думаю, человека четыре.

— Бери десяток, но через две недели все должно быть готово. Постарайся собрать их до моего отъезда, я хочу переговорить со всеми. Я оставлю тебе деньги на зарплату им и на закупку всего необходимого здесь, на месте. А что касается остального, пил, гвоздей, мебели для комнат и кухни, поедешь со мной на закупки в Пальмар, пока я не отправился в Сан Хозе.

— А ты не можешь взять меня в Сан Хозе? Мне нужно в больницу на обследование, у меня неприятности с сердцем, а для того, чтобы с тобой работать, хочу быть в форме.

Этого еще не хватало.

— Ладно, устроим. Ага, еще одно. Наверху будут нужны кухарки. Твои дочки готовить умеют?

— Естественно. Да, они подойдут.

— Выбери таких, которые меньше всего едят, нам нужно быть экономными. Да, можешь взять на стройку сына.

Для его семейки это лафа: дополнительные заработки прилично увеличат их доходы.

Через два дня у него собирается с десяток человек. Вербовка не представляет никаких проблем, потому что, кроме семьи Низаро и соседей, пришли и люди из Дрейк, узнавшие, что Хуан Карлос вернулся и предлагает работу. Здесь Макс и Омар — два рыбака из Дрейк; Мигель, чистокровный индеец, настоящий силач, хотя ему всего лишь шестнадцать лет; Габино, беззубый идиот из Гуэрры; Тонио и Джеремия — сын и зять Низаро, и какие-то другие, которых не знаю. Старик относится к своей роли очень серьезно, он представляет мне всех, после чего я пускаю по кругу бутылку рома и запускаю речуху:

— Я ваш шеф. На время моего отсутствия вами будет руководить дон Низаро. Мое ранчо должно быть закончено как можно быстрее, плачу триста колонов в день. Будете работать хорошо — не пожалеете. Если же дону Низаро нужно будет уехать, главными станут Тонио и Джеремия.

После чего я рисую им тщательный план того, чего от них ожидаю.

* * *

Теперь я могу поехать в Пальмар, и надо спешить, потому что еще нужно завернуть в Хименес — через Гольфито — где тоже есть чего делать. Мы договорились, что все купленные вещи в Гуэрру отвезет Низаро, после чего возвратится в Пальмар, где будет ожидать меня, а потом мы уже вместе отправимся в Сан Хозе.

Хаиро, который совершенно выбился из сил и потерял несколько килограммов веса, уехал раньше вместе с топографом и его сыном; им нужно как можно скорее вычертить карту, необходимую для подачи заявки на концессию.

Я же, вместе с Николя и Джимми, отправляюсь в Хименес: мне хочется встретиться с лейтенантом Ногалесом, чтобы мусора были на моей стороне. Джимми хорошо знаком с ним, потому что ранее продавал ему старинные цацки, найденные его отцом. К лейтенанту идем как к себе домой. Похоже, что он тоже рад меня видеть и сразу же начинает извиняться за предыдущий арест в горах:

— Мне дали приказ, к тому же тогда я еще тебя не знал. Но теперь все уже в прошлом, забудем обо всем и пошли выпьем за твое возвращение.

С этими словами старый лис вытягивает пачку травки и ложит на стол.

— А знаешь, — говорит он, усмехаясь, — та травка, которую мы забрали у Дейва и Клода была первый сорт. Долго не залежалась. А сейчас что тебя привело?

— Я вновь буду работать в горах, только на этот раз все очень серьезно, так что хотелось бы спокойствия. Когда я в последний раз поехал в Хименес, меня тут же прищучили…

— Да, я слыхал об этом. Только лично я ничего общего с этим не имею, сразу же после выборов меня сместили с должности. Как только меняется президент, тут же меняются и все полицейские шефы. Тебя выдал Джереми, хозяин «Ранчо де Оро».

— Мне бы не хотелось, чтобы это повторилось, кроме того, для работы мне нужен динамит: а для этого нужно иметь разрешение местного полицейского начальства.

— С этим проблем не будет. Я познакомлю тебя с лейтенантом Виллануэвой. Его можно купить с потрохами, и ради денег он сделает все, что угодно. Только подумать, меня выгнали лишь затем, чтобы на мое место посадить такую мразь! Все полицейские чины стараются влезть на это место, потому что здесь легче всего набить свои карманы, — говорит он с горечью.

— Если ты мне сделаешь такое одолжение, я тоже кое что для тебя сделаю. Научу одному способу…

В это время банк, скупающий золото, еще не проводит испытания кислотой.

— Достаточно купить двенадцатикаратное ювелирное золото (наше соответствие 500 пробы — прим. перев.), распилить на маленькие кусочки и смешать с двадцатичетырехкаратным золотом из реки; на килограмме можно заработать две с половиной тысячи долларов.

— Гениально! Об этом я и не подумал. А почему ты сам этого не делаешь?

— У меня есть работка и получше.

— Спасибо, мы это должны хорошенько обмыть.

Он приводит двух молоденьких девиц из собственного гарема, достает грамм кокаина, так что ночь мы проводим весьма приятно.

На следующий день я встречаюсь с Виллануовой. Это ветеран революции 1948 года, седоволосый, однорукий; низко на бедре у него рукоятью вперед, как у профессионального пистолеро, болтается тридцатьвосьмерка. Как только Ногалес соббщает ему, что мне надо, он сразу же заявляет:

— Что касается динамита, то тут никаких проблем, платите пять тысяч колонов.

Я даю ему пять тысяч и прибавляю столько же.

— Вы мне нравитесь. Так будет каждый месяц.

Он заверяет меня в своей вечной преданности, только я столько и не жду, хватит, пока он служит в Хименес.

Пока мы ждем корабль в Гольфито, к нам приклеиваются два типа, разыскивающих работу. Они прибыли на Оса искать счастья, только им не повезло, и теперь подыхают от голода, у них нет денег даже на билет. Одного зовут Читой, он живет неподалеку от Пальмара; второй Уайт, это негр из Сан Хозе. Мне всегда казалось, что карибские негры неуклюжие тугодумы, но этот явное исключение; они оба довольно симпатичны и шустры. Забираю их с собой — переждут у Читы, пока я вернусь.

В Гольфито тоже отправляюсь к мусорам. Ногалес сообщил мне фамилии всех новых и самых коррумпированных. После этого мне остается заняться уже копами из Пальмара. Опять-таки по наводке Ногалиса мне известно, что во главе полиции в этом городе стоит женщина. Встречаюсь с нею в баре, который ведут молодые немцы. После пары рюмочек чувствую, что мое обаяние ей небезразлично: сама она старая, жирная и усатая, посему не стану описывать нашу ночь любви. Да, всегда хорошо иметь знакомство с представителями закона, только пускай не рассчитывает на слишком частые встречи.

* * *

Подбираем по дороге Низаро и все вместе едем в Сан Хозе.

Во время путешествия отмечаю, что старик и вправду выглядит не слишком хорошо. Не знаю, то ли возраст тому причиной, то ли напряжение последних пары недель, но как-то посерел, а мне это совсем не к месту, потому что мне он еще нужен.

Сразу же по приезду мчусь к Герману Вайнбергу, захожу в его контору как к себе домой.

— Привет, Хуан Карлос! Мне рассказывали, ты творишь чудеса. Топографы говорят, будто ты ничего не боишься.

Все ему нужно подмазать. Ладно, сделаю-ка я и ему приятное:

— Все прошло хорошо. Я даже привез тебе небольшой подарочек на память.

Вытаскиваю из кармана куртки своего боа и ложу ему на стол; я ожидал, что для него это будет неожиданностью, но не до такой же степени — толстяк буквально ракетой взлетает с места, переворачивает стул и взимается в стенку в углу, визжа при этом:

— Забери это, пожалуйста, быстро!

— Ведь это же боа, он не ядовитый.

— Все равно. Терпеть не могу этих тварей!

А мне казалось, что они очень похожи. Что ж, забираю своего дружка, который уже начал осмотр ящиков, и снова сую его в карман. Чтобы прийти в себя Герману требуется, самое малое, минут десять. Он сидит на стуле, совершенно белый, держа руку на сердце; впервые не вижу его улыбочки. Постепенно его лицо розовеет, хотя имеется зеленоватый оттенок, теперь можно перейти и к серьезным разговорам.

— Ну, — начинает он, — рассказывай, есть там золото?

— Куча. Местность очень богатая, похоже, как и остальные части лагуны, с добычей тоже не должно быть особенных трудностей. Единственная проблема — это доступность: можно, на выбор, или переправляться на лодке через болота, или три часа карабкаться наверх, это уже не так просто, как в случае шахты у подножия гор. Подъем оборудования будет делом тяжелым.

— Ты думаешь, справишься?

— Нет проблем: я же сказал, что дело будет тяжелым, но не невозможным. Это даже прибавляет перчику всему делу.

Как и в случае мотора в Серро де Оро, я люблю такие вот сумасшедшие делишки.

— А этот Барбароха, о котором мне рассказывал топограф, кто он такой?

— Один сукин сын, который мог бы наделать нам неприятностей. Не думаю, чтобы он открыто желал показать свою силу, но может оказаться предателем. Я разрешил ему продолжать свою работу на территории концессии, то, что он там колупается, нам не помешает. Я предпочел оставить ему заднее крыльцо, чтобы он не потерял лица. Но если будут какие-то проблемы, прибью без всякой жалости.

— Ты прав. Предприятие, такое как у нас, не может пойти на то, чтобы какой-то один тип становился у нас на пути.

Я перебиваю, пока Герман не начал толкать речь:

— Кстати, о типах. Мне нужен самый лучший кардиолог, чтобы он занялся Низаро. У старика что-то с сердцем, еще немного, и он перекинется. Мне не нужны никакие чудеса, старость не радость. Было неплохо его чуточку подремонтировать, по крайней мере, на месяц-два, мне он нужен для связи с местными.

— Нет проблем, наверняка кто-нибудь из наших имеется. Я лично знаю всех главврачей.

— Отлично, теперь другое. Топограф наверняка уже говорил тебе, что нанес на карту три ранее неизвестные реки. Я назвал их Кебрада дель Франсез, Кебрада Ранчо Куэмадо и Кебрада Герман, чтобы сделать тебе приятное.

Толстяк краснеет от гордости. Не каждый день появляется возможность в 1982 году дать собственное имечко неизвестной ранее реке. Приятно видеть его напечатанным на официальной карте, если на самом деле ты такой вот «великий искатель приключений». После чего мы переходим к более приземленным делам.

— Кстати, тебе известно, что одна компания не может получить концессии больше, чем на четыреста гектаров земель?

— Об этом я подумал. Именно поэтому я и включил все эти три речки. Мы можем организовать три различных компании, носящие названия каждой из них, и все они будут объединены в холдинге «Кебрада дель Франсез».

— А почему именно в нем?

— Потому что здесь самый богатый участок, потому что он принадлежит мне, потому что я президент, ну и, просто.

— Ладно, ладно. Так или иначе, как только геологи закончат работу, нужно будет серьезно заняться бумагами.

— Я не собираюсь возвращаться слишком рано, надо закупить оборудование.

— Деньги тебе нужны? Мелисса может покрыть часть расходов.

— Спасибо, пока что я могу платить и сам.

— Ну почему ты так упираешься?

— Потому что не хочу ни от кого зависеть, люблю, чтобы руки были свободными. Я не согласен давать кому-либо повода совать нос в мои дела. Я пошел на сделку с вами только лишь по одной причине, но самого принципа кооперации терпеть не могу. Скажем так, я делаю вам подарок взамен за услугу.

— Выходит, что ты хочешь всем заправлять сам?

— На месте — да, это очень важно, чтобы вы это поняли принципиально. Ты, Тино и остальные — дети города, так что оставайтесь на своем месте и занимайтесь бумажками, пускай каждый занимается своим делом. Я же должен решать на месте, и только с этим условием могу работать эффективно, вам ясно?

— С этим проблем не будет.

— Не должно быть вообще никаких: в этом основа нашего сотрудничества.

Мы еще не раз в наших беседах будем возвращаться к этому вопросу.

* * *

Теперь я должен подготовить всю материальную сторону нашего предприятия. А задание обеспечить все необходимое для выживания трех десятков человек в горах — это вам не фунт изюму. Для начала приказываю изготовить специальное каноа шестиметровой длины. Для всех самых разнообразных закупок мне нужна целая неделя. Пришлось составить список:

— двигатель с электрогенератором,

— набор кастрюль и всей кухонной утвари,

— три десятка тарелок, стаканов, скатерти и т. д.,

— запасы жратвы: рис, фрижолес и все остальное,

— магнитофон с самыми мощными колонками. Это для дома.

— Пятнадцать лопат и столько же ломиков,

— тридцать мачете. Это для места добычи.

— Три комплекта постельного белья,

— три матраса из пенорезины,

— три подушки,

— три противомоскитные накидки,

— кресло-качалка. Вот это уже исключительно ради нашего удобства моего, Джимми и Николя.

А кроме того — десятки менее важных вещей. В сумме это дает около нескольких тонн товаров. Пока Джимми занимается всем этим, Николя записывает как можно больше кассет: я собираюсь вести работы под музыку «Клэш», Нены Хаген, «Секс Пистолз» и других панк-роковых групп, хоть какое-то разнообразие после вечной сальсы.

Я все так же таскаю своего боа в кармане, ожидая оказии подстроить кому-нибудь злую шутку. В гостинице он спит в коробке, в которую я сунул ему на обед пару цыплят. Но поврежденная челюсть не позволяет ему лопать, так что приходится выносить клевки этих малых, но злых птиц. Бедный боа, какой стыд!

* * *

Как-то вечером Николя тащит меня в «Тубо», бар, в котором хозяйничает один немец. Здесь встречается вся золотая молодежь Сан Хозе и иностранцы. Здесь имеется приличный выбор европеек, а это всегда приятно после месяца, проведенного в джунглях. Здесь же можно встретить Куртиса, толстого бельгийца, приятеля обманутого нами француза. На жизнь он зарабатывает, основав мастерскую, где производит картонные подставки под рюмки, на которых напечатано название кафе. Идея неплохая, а хозяин бара его первый крупный клиент. про своего дружка он ничего не знает:

— Исчез, не оставив никаких известий. Наверняка ему попалось какое-то выгодное дельце, а делиться не хочется.

Во время вечеринки он замечает моего боа, совершенно не боится, одевает змею себе на шею и идет пугать знакомых. У меня прямо сердце сжимается, когда вижу, как этот долбень строит из себя искателя приключений.

— Продай мне его, — предлагает он, когда я собираюсь забрать змею.

— Еще чего, такие вещи не продаются. Поищи сам в джунглях. Такую змею еще надо заслужить.

— Ну пожалуйста, я уже давно хотел иметь такую.

— Ладно, двести баксов, — смеюсь я.

— Нет, это ты загнул. Назови какую-нибудь разумную цену, долларов, к примеру, десять.

Эта копеечная торговля меня немного злит, но чувствую, что он же не отцепится. Да и змея, позволяющая цыплятам клевать себя, тоже не выглядит особенно серьезно.

— Ладно, я тебе его дарю. Только поставь нам выпить.

— Это очень здорово с твоей стороны. Можете пить на мой счет всю ночь. Хозяин должен мне немного за подставки. Сейчас я его предупрежу.

И он уходит, чтобы пофрайериться в другом кабаке. Могу представить, что он там навыдумывал, рассказывая, как поймал живую змею.

А что касается нас, то мы уходим только под утро, оставляя Куртису счетец на шестьсот долларов. Не знаю, хватит ли хозяйского долга, чтобы покрыть его, но это, наверняка, самый дорогой боа в мире. Во всяком случае, этим я могу хвастаться, говоря чистую правду.

* * *

Все наши припасы для работы стоят прилично, поэтому, чтобы покрыть расходы, решаю продать статуэтку, найденную в Буррика, но не типам вроде Чочо или другим подделывателям, которые платят очень мало. Карлос Финка как-то рассказывал мне про одного перуанца, торгующего с гринго и способного хорошенько заплатить: зовут его Рене Сакаретта, и живет он в Тибас. Когда я вхожу к нему в компании Карлоса, светло-голубые глаза и сморщенная латиноамериканская рожа хозяина кого-то мне припоминает, а тот узнает меня сразу же и зовет жену:

— Мама, мама, иди-ка глянуть, кто к нам пришел!

Когда они становятся рядом, я тут же их вспоминаю. Это парочка мошенников, которых я спас несколько лет назад в Колумбии. Тогда они занимались контрабандой изумрудов и мошенничали по-маленькой; мое вмешательство помогло им избежать пули в лоб, но из страны им пришлось убраться.

Мы сердечно здороваемся и не менее сердечно целуемся.

— В последний раз, когда мы виделись, тебя звали совершенно иначе, говорю я ему.

— Понимаешь, здесь нужно уметь приспосабливаться, меняться с ходом времени. Здесь меня зовут Рене Сакаретта, в других местах — иначе.

— Проживаешь в Коста Рике?

— Более — менее. Скажем так, я выбрал эту страну для спокойной жизни на пенсии. Мамочка основала тут небольшое дельце, а я веду различные дела за границей, только не здесь.

— И эти твои дела такие же честные?

— У каждого свое понятие про честность. Мое настолько широкое, что я способен в него вместиться.

Глядя на эту парочку пожилых людей, ни за что нельзя догадаться, что это мошенники. Его жена похожа на почтенную старушку, которую легче представить сидящей у камина и вяжущей на спицах, чем перетаскивающей оружие или кокаин в своей сумке. Именно это и составляет их силу.

Когда Рене узнает, что я связался с семейством Каракас, чтобы искать золото, он тут же предупреждает меня:

— Ты поосторожнее, это все бандиты и убийцы. Ты с кем связан?

— С Тино и Орландо.

— О, это самые паршивые, особенно Тино, который выглядит таким незаметненьким. А ведь это сумасшедший, он впутывался во многие делишки.

— Я догадываюсь, но и обезопасился. Это что-то типа партии в покер, выиграть можно, да и заработок весьма приличный.

— Возможно, только очень опасно.

Я представляю им Николя как сына знаменитого взломщика, поверившего его мне с целью завершения образования. Рене смеется, и весь день мы проводим у них. Этот маленький человечек — настоящий живчик, он не может усидеть на одном месте, встает, ходит, а прежде всего — много болтает, все время меняя выражение лица и отчаянно жестикулируя. Ему уже больше семидесяти лет, и в жизни у него имеются две страсти: маленькие девочки и спиртное, которое он пьет не переставая, закусывая острыми перчиками.

— Я отвезу тебя на машине, — говорит он, когда я поднимаюсь, чтобы попрощаться. — Мамочка кое-что должна устроить в городе с детьми.

По дороге задерживаемся, чтобы забрать двух пятнадцатилеток.

— Это твои дочки? — спрашиваю я. — Миленькие.

— Ну, не совсем. Я тебе объясню. Ты когда выезжаешь?

— Через недельку — две. Как только будут готовы документы.

— Я звякну тебе до того. Позабавимся.

Через несколько дней Николя заболел тем же самым видом малярии, который свалил меня на Оса. Он и так был не толстый, а через неделю вообще стал просвечивать. Ему нужно в больницу, но я отвожу его на побережье, на солнце; через три дня, благодаря методу Хуана Карлоса, парень выздоравливает.

Когда мы вернулись, за пару дней до нашего отъезда на юг получаю в гостинице записку от Рене, в которой он просит ему позвонить.

— Прежде, чем уедешь отшельничать в джунгли, приглашаю тебя на маленький праздник, который устраивает моя мамочка. Я заскочу за тобой.

И он отвозит меня в дом, расположенный неподалеку от его квартиры. Он звонит в дверь, его жена открывает.

— Ну вот, — говорит Рене, — здесь уже мамочкино царство. Мне дальше идти не разрешается.

Я поражен интерьером. Все здесь розовое и белое, мебель превосходная, отовсюду исходит чувство тепла и спокойствия. Мамочка проводит меня в комнату без окон, с приглушенным освещением, в которой закрывающие стенки занавеси еще более усиливают чувство покоя.

— Все эти годы мы частенько вспоминали о вас. И наконец-то я смогу отблагодарить за оказанную вами любезность. Вы мой гость, — говорит она, открывая дверь в глубине помещения.

Здесь, в комнатке поменьше, но похожей по интерьеру, сидят шесть девочек, ни одной из них не больше пятнадцати лет. Они одеты не как женщины, но именно как дети; на одной даже школьная форма.

— В этой стране имеются женщины, которые готовы заплатить очень много за минуты удовольствия, которое даже мужчины не могут предоставить. Все мои протеже — это сиротки из Боготы. Вместо того, чтобы заниматься проституцией на улицах, ими занимаюсь я, стараясь обеспечить хорошее воспитание. Это даст им хороший старт в жизни. Вы — один из немногих мужчин, которые имеют право сюда войти. А теперь выбирайте.

Выбирайте, но как! Одна красивее другой. Заметив мои сомнения, мамочка берет мою руку и вкладывает в нее ручку молоденькой девочки, одетой только в белоснежный тюль.

Больше я не скажу ничего. Могу лишь сообщить, что моя партнерша на эту ночь была великолепно подготовлена к жизни и великой будущности.

* * *

Все договоры по нашей компании уже готовы. Я иду подписать их в адвокатской конторе Розенберга, ясное дело — самой лучшей во всем городе и занимающейся делами семьи Каракас; начинается бумажный хоровод. Во всех этих документах черт его знает сколько страниц, которые адвокат зачитывает монотонным голосом. Мне ужасно скучно, и я с трудом скрываю безразличие: никогда я не любил бумажек, это оружие слабых; для меня же выполнить договор не означает выполнить то, что где-то записано, а просто сдержать слово. В этих же краях люди слово не уважают, но даже письменный договор еще не является каской-то гарантией. Мое же оружие — это положительное отношение ко всему миру.

— Давайте закончим это, — предлагаю я. — Где надо подписать?

Помещаю свое имя внизу множества листочков, в каждом из которых смысла не больше, чем в другом. Самое же главное, что я сделался президентом компании Кебрада дель Франсез: она является обладательницей самой богатой речки и четырехсот гектаров земли. На все остальное мне плевать: нет у меня охоты всю жизнь провести в горах, копаясь в земле. Через год или два, надеюсь, я отсюда умотаю. А мое место может занять Джимми, которого назначаю директором.

В тот же самый вечер в Малессе, где складировано все оборудование, мы грузим все на грузовик — старую, разболтанную развалину — на котором поедет три человека; остальные поедут со мной на джипе. Пару типов мы завербовали на месте: они не с полуострова и будут чувствовать себя там более чужими, чем я, а потому будут верными. Среди них Чиче, длинноволосый хулиган, весь покрытый татуировками и оставшимися после драк шрамами; Эдуардо, молодой и резкий парень, жизнь которого проходит то в одной, то в другой тюрьме; брат Джимми и его дружок, оба из Гуаканасте, что на севере страны, их порекомендовал Герман. Одного зовут Барбасом, у него рожа иуды, он непрерывно болтает, а еще чаще — пердит: Николя дает ему прозвище Пердила, и оно так за ним и закрепляется. Его брат, наоборот, почти не разговаривает; хотя ему всего лишь восемнадцать лет, во рту у него не осталось ни одного зуба. Имеется даже потерявший голос бывший певец. Около полуночи, когда все уже погружено, и мы готовы к дороге, забегаю в кабинет Германа на последнюю чашечку кофе. Тут мы договариваемся, что в горах я задерживаюсь на три месяца и возвращаюсь только к Рождеству. Связываться друг с другом мы будем по телефону.

— Как только ты устроишься, я к тебе заскочу, — говорит Герман.

— Приезжай через недельку, заодно пригонишь купленную мной лодку, она как раз будет готова.

— Нет, я доставлю ее тебе по-другому, сам хочу подъехать попозже.

Понятное дело, когда будут все удобства — тут тебе приключение, но как бы подготовленное.

— Моя жена очень гордится тем, что я вице-президент золотодобывающей компании. Звучит очень круто.

Прежде всего, это звучит не так дешево, если говорить, что вот сидишь будто паяц за столом и лижешь задницу Тино и всем остальным. Впрочем, ладно, пусть каждый делает то, что умеет лучше всего.

— Пока ты не уехал, у меня для тебя подарок.

Герман выкладывает на стол картонную коробку. В ней пять-шесть килограммов манго-роса.

— Знаю, что ты куришь много, но это еще и для рабочих.

Ну, с таким грузом скучать мы не будем. Я вспоминаю еще и про пару кило галюциногенных грибов, привезенных для меня Чиче с Эдуардо из Монте де ла Круз, куда я посылал их пару дней назад.

— А специально для тебя у меня имеется нечто особенное, — говорит Герман, подавая мне пакет, величиной с большую спичечную коробку.

Коробка вся наполнена кокаином, граммов сто — сто пятьдесят; хэй, толстячок, а ты мне начинаешь нравиться.

— Практически чистый, очень хороший. Пришел прямиком из Колумбии таможенный конфискат.

Теперь маленький рядочек, по-быстрому. Дорога будет приятной.

— Спасибо. Ну, пора в дорогу. Хочу проехать контрольные посты на рассвете, когда мусора уже подустали, а я полон сил и энергии. До встречи через три месяца.

Парочка крепких ударов по спине, серия рукопожатий латиноамериканские нежности, которых лично я стараюсь избегать, и мы расстаемся.

* * *

Сижу на переднем сидении джипа. Николя и Джимми меняются за рулем; рабочие едут сзади, в толкучке. Грузовик спешит за нами следом, только едет он очень медленно, так что на перевале много раз приходится его ожидать.

Самое паршивое было под проливным дождем ехать через перевал Серро де ла Муэрте. Ночью холодина ужасная, а на джипе крыши нет. Когда мы уже подъезжаем к месту, рабочие, одетые только лишь в рубашки и майки, посинели от холода. Они не жалуются, но энтузиазма тоже не видно. Парочка громадных самокруток помогает им пережить эти трудные минуты. В конце концов, около трех часов дня мы подъезжаем к Сьерпе.

Здесь уже несколько дней меня ожидают Уайт, Чита, Омар и Макс. Имеются и другие ищущие работы типы. Некоторых сразу же беру, среди прочих и какого-то Тико, утверждающего, что он столяр, а так же бывшего мусорка, похожего на предателя.

В Гуарро отправляться уже поздно; приказываю разгружать грузовик, а сам отправляюсь на поиски лодки. Какой-то тип предлагает свои услуги. Объясняю ему:

— Мне нужна лодка, чтобы перевезти все это барахло и людей до самого Гуэрро.

— У меня две лодки с моторами по пятьдесят лошадок. Каждая может взять тонну, так что за пару дней можно будет перевезти все.

— Уверен?

— Естественно. Я беру недешево, но гарантирую, что все будет доставлено.

— Ладно. Будь здесь завтра, в четыре утра.

Все вещи уже выгружены, и грузовик уезжает.

— Барбас и Гаррет, стоите первую вахту. Товар нельзя оставлять без присмотра даже на секунду, понятно? Поесть вам скоро принесут, а смена подойдет в полночь.

Пускаю по кругу толстую самокрутку, после чего забираю оставшихся на поиски еды.

Люди еще незнакомы, так что чувства единства в группе еще нет. После обеда тащу всех в кантину и ставлю по стаканчику. Как я и предполагал, через полчаса Эдуардо заводит драку с каким-то парнем из Сьерпе. Подзуживаю всех наших, и все это быстро перерастает в общую потасовку: нет ничего лучшего, чтобы выработать групповую солидарность. Останавливаю махаловку, пока жертв еще не слишком много, и оплачиваю все убытки.

У меня было время всех оценить. У всех куча энтузиазма, но, в большинстве, силенок у них маловато. Ничего, в горах все будет по-другому. Сейчас же, когда у них появилась возможность узнать друг друга в деле, собираю всех возле вещей.

— Спать будете здесь. Двое будут на посту, порядок сейчас установим.

Недоумевая, они глядят на место будущего сна — деревенскую площадь.

— Так где мы ляжем?

— Где кто пожелает, места навалом; ложитесь побыстрее, потому что рано утром ждет работа.

Поколебавшись, все ложатся на расставленных повсюду мешках.

Мы же с Джимми занимаем две маленькие и грязные комнатушки на задах бара.

В четыре утра, когда подходит хозяин лодок, все уже проснулись. Уставшие от неудобств ночи, второй бессонной с начала путешествия, люди передвигаются будто сонные мухи. Вступаю в дело и ору во всю ивановскую: и уже через десять минут все движется бегом, мешки забрасываются на спины, и парни перетаскивают невероятные тяжести, находя в себе неизвестные до сих пор силы. Через полчаса лодки уже загружены.

— Джимми, пойдешь с ними в первый рейс. Со мной остаются только Уайт и Чита. Разгружайся как можно быстрее и отсылай лодки обратно. Если все пойдет нормально, мы успеем обернуться до заката еще разик. Потом отправляйся в Ранчо Кемадо, чтобы помочь там на строительстве, если оно не закончено. Ага, и настропали ребят, пускай начинают затаскивать вещи на гору.

К полудню лодки возвращаются, одна тащит другую на веревке: сломался мотор, так что во второй рейс может выйти только одна. Она уходит с Уайтом и работником хозяина, который без слова выслушал мое авантюрное предложение. Только к семи вечера лодка не вернулась, и меня охватывает ярость. Наверняка они боятся плыть в темноте и появятся только лишь утром; терпеть не могу таких вот, непредвиденных помех, посему появляется непреодолимое желание тут же дать кому-нибудь в морду.

* * *

Утром сижу в баре с хозяином лодок, как вдруг вижу двух свих кретинов в лодке Марио, лавочника из Гуэрро, выглядят они совершенно обессиленными.

— Ну что, дебилы, что случилось? Где лодка?

— Затонула, — отвечает Уайт.

— Как это, затонула?

— Вчера вечером, когда плыли отсюда, мотор внезапно заглох, и нас залило волной. Лодка булькнула буквально за пару секунд. Нам ничего не удалось спасти, я даже сапоги потерял, чтобы плыть побыстрее, там же полно кайманов. Ночь провели, уцепившись за какую-то ветку. Потом увидали, что плывет Марио, мы закричали, и он нас забрал.

Могу себе представить эту их ночку посреди болот, с тучами комарья и ждущими на низу крокодилами. Но мне нужен виноватый, поэтому взрываюсь:

— Лучше бы вы там и остались, кретины! А ты, сука, — обращаюсь я к хозяину лодок, — ты же гарантировал, что все перевезешь, так что теперь заплатишь за все!

— Но у меня сейчас нет денег!

— Тем хуже для тебя, болван. Куплю тебе парик, туфли на шпильках и мини-юбку, выплатишь долг, беря по десять колонов за один минет, сволота!

— Погоди, погоди, может мы как-нибудь договоримся.

— Будем надеяться. Уайт, что было на лодке?

— Весь харч, двигатель и динамо.

— Ладно, ты с Читой иди к Марио, скажешь, что я нанимаю его лодку. Сейчас мне нужно позвонить, а потом я к вам подойду.

Из пульперии, в которой имеется единственный в Сьерпе телефон, звоню Герману.

— Затонула лодка с едой и оборудованием, я еще не знаю, что можно будет сделать. Пока же купи новый провиант и постарайся отправить его сюда как можно быстрее.

Тут же диктую ему перечень.

— Но что там произошло?

— У меня нет времени объяснять. Поспеши с этими закупками. Вечером позвоню, чтобы рассказать, как там с двигателем.

И вешаю трубку, чтобы не слышать нытья.

Когда возвращаюсь на пристань, сукина сына перевозчика там уже нет. В голову ему стукнула моча, и он предпочел смыться. Ну ладно, Сьерпе — всего лишь село, так что я его достану, а тогда он попомнит. Выплываем, и довольно скоро уже на месте. Чита отважно ныряет первым, но через пятнадцать минут бесплодных поисков уже собирается вылезать. Чтобы подбодрить его и как-то сократить время поисков, ныряю и я. Вода чертовски холодная и грязная, так что ничерта не видно. На глубине четырех метров нужно прощупывать ил; через час находим один только мешок с сахаром, понятное дело, он уже ни на что не пригоден.

Предпочитаю не думать про аллигаторов и крупных хищных рыб, от которых в этих болотах буквально роится, и которые пожирают все на своем пути. Наконец обнаруживаем двигатель: привязываем его веревками к борту, потому что лодка нестабильная, а двигатель слишком тяжелый, чтобы нам удалось затащить его на палубу. Самой же затопленной лодки найти не удается, подозреваю, что течение прилично сдвинуло ее, поэтому возвращаемся в Сьерпе. Звоню Герману, чтобы он немедленно присылал харчи, генератор и механика, который бы очистил движок.

* * *

Дела постепенно поворачиваются все паршивее. Ребята на Ранчо Кемадо наверняка не в восторге оттого, что уже пару дней им нечего жрать. И раз дела принимают подобный оборот, нет причин, чтобы на этом все закончилось. Чита представляет мне свою подружку, Марселу, лагерную кухарку; у меня появляется какое-то предчувствие, и я ее беру на работу. Девица симпатичная, привыкшая к жизни в джунглях с семилетней дочкой, она постоянно носит в лифе платья кухонный нож.

Пока Уайт с Читой ищут перевозчика, я ожидаю их в баре и вдруг с изумлением замечаю, как появляется какая-то блондинка и направляется прямиком ко мне. Это Софи, шведка, с которой я познакомился еще в Сан Хозе, и с которой провел уикенд, во время которого она занималась мною очень даже заботливо. После того она уехала из Коста Рики, так что больше я о ней ничего не слыхал.

— Что ты здесь делаешь? Разве ты не в Европе?

— У меня отпуск. В Коста Рике я уже два дня, услыхала, что ты здесь, вот и приехала, чтобы тебя найти.

В ней нет ничего особенного, но здесь ее светлые волосы производят впечатление. На какое-то время мне ее появление доставляет удовольствие, только не хотелось бы связывать себе рук. Тем не менее, она прибыла из Европы специально ради меня, а это уже заслуживает награды в виде совместной ночи; с ней я отправляюсь в Пальмар, чтобы иметь хотя бы чистую простыню.

Тем временем возвращается Уайт:

— Мы обнаружили лодочника. Он у себя в гараже, пьяный в стельку.

— Ладно, все равно до утра он оттуда не выйдет. Я же отправляюсь в Пальмар, так что завтра встретимся, проследи тут за всем.

Софи занимается мной. После первых нежностей задумываюсь, а что с ней делать дальше. Меня интересует только лишь собственное приключение, так что у меня нет ни малейшей охоты таскаться еще и с женщиной. Но она ведь потратилась на эту поездку сюда, так что иду на небольшие уступки.

— И что ты собираешься делать теперь?

— Ну, остаться здесь и ехать с тобой, если это возможно.

— Хорошо, но только на пару дней. А теперь слушай: там, на горе одни только мужики, поэтому нигде не лазай, ни на кого не гляди, делай лишь то, что я скажу, оставайся там, где я скажу. Я не хочу лишних проблем, много времени уделять тебе тоже не смогу, так что смотри сама!

Утром возвращаюсь в Сьерпе, дружок-лодочник все еще ждет. Он все такой же в стельку пьяный.

— Чита, Уайт, вытаскивайте придурка!

Они нежно хватают его за ноги. Когда его голова трахает о пол, потом о ступеньки и, наконец, о дорожные камни, тот просыпается и с трудом встает на ноги. Его хватают за уши и бросают в лодку.

Приехавший с утра механик уже исправил двигатель. Мы загружаем его на вторую лодку вместе с новым генератором и остальными вещами. Софи, Николя, Чита, Уайт, кухарка с дочкой и я усаживаемся с нашей жертвой: когда мы добираемся до места кораблекрушения, тип уже храпит. Я выбрасываю его в воду.

— А теперь ныряй и попробуй хоть чем-то быть полезным.

Тот пару раз ныряет, но безрезультатно. Когда он пытается забраться в лодку, угощаю его веслом.

— Не сачкуй, ты еще должен найти мои вещи.

Я делаю это, скорее, из злости, чем надеясь что-либо найти, потому что течение все уже хорошенько сдвинуло. Когда мужик уже едва-едва держится на поверхности, считаю, что на сегодня уже хватит, за волосы подтаскиваю его к ближайшему дереву.

— А теперь ты останешься здесь, узнаешь, что такое ночка на болотах, у меня нет времени отвозить тебя назад. Марио, завтра по дороге захватишь его назад.

— Но мы же не можем оставить его тут! — испуганно протестует Софи.

— Заткнись, делаю, что хочу, и не морочь мне голову.

Если она еще хоть раз вякнет, оставлю ее здесь с этой падалью. Мы отплываем и уже без помех прибываем в Гуэрра.

Дождит. Дом Низаро, где мы складываем наши вещи, находится метрах в восьмистах от берега. Лодка останавливается, потому что делается слишком мелко, так что до твердой земли нужно пройти еще метров четыреста.

— Ничего, приведем лошадей, но и пустыми идти нечего!

Каждый берет пятидесятикилограммовый мешок риса или фрижолес. Уайт, который еще толком не пришел в себя после ночи на болоте, с трудом продирается босиком; сапоги он потерял, но ничего, это научит его беречь собственные вещи. Николя тоже тащит мешок в полцентнера, если принять во внимание его худобу, это, приблизительно столько, сколько он весит сам: он делает буквально три шага, поскальзывается и грохается в грязь, в которой погружается с головкой. Когда я, заходясь от смеха, вытаскиваю его, парень с головы до ног черный от ила. Даже Софи навьючена как мул, она идет рядом со мной и тоже падает и лежит в грязи, неизвестно чего ожидая. Ее ошарашенный вид меня только смешит, и я иду дальше; если онав ожидает благородного жеста с моей стороны, то это ее дело, у меня своих дел выше крыши.

С помощью лошадей разгрузка проходит веселее. Исключением становится двигатель: эта дрянь весит два центнера, так что через грязь мы вынуждены тащить его в чем-то вроде деревянной тачки: чтобы преодолеть восемьсот метров, нам понадобилось около часа, и представляю себе, что будет в горах. Низаро нет, но все его толстухи-дочки на месте. Они потолстели еще сильнее, если такое вообще возможно.

— Так что, кухарки наверху нет?

— Нет, папа не захотел, чтобы мы сразу отправлялись туда. Он сказал, чтобы подождать, пока лошади отдохнут. Завтра он должен прийти за нами.

Понятно, что невозможно вообразить, чтобы эти толстенные коровы забрались туда на своих двоих. Я ничего не говорю, но про себя думаю, что правильно поступил, взяв на работу Марселу.

Все оборудование сложено в сарае возле дома под охраной Мигеля. На гору занесли всего ничего.

— Сенор, и что это должно значить? Ничего не отнесли?

— Совсем немного, почти ничего.

— И Джимми им ничего не говорил?

— Мне кажется, что они на него ложили с прибором.

Черт, и что себе думает этот кретин! Я-то испытываю к нему симпатию, но из-за него все может лопнуть. Я как можно скорее должен быть на верху. Мы наскоро перекусываем и устраиваемся на ночь в школе. Весь вечер Чита дурачится и скачет будто нанятый. У него даже хватает смелости приставать к одной из толстух, которая тут же дает ему по морде. Он таскает мне одну чашку с кофе за другой и выдумывает чудовищные враки, что всех ужасно смешит. У парня совершенно поехала крыша, но живости у него на десятерых. Ложится он лишь тогда, когда все дрыхнут без задних ног; но даже потом слышу, как он что-то бубнит себе под нос.

В три утра побудка. Я реквизировал обе лошади дона Низаро. Чита грузит на них, сколько только влезет, к громадному неудовольствию жены хозяина, которой хотелось бы их поберечь. Но парень не сдается:

— У меня всего лишь две ноги, а тащу пятьдесят кило. У них — целых четыре, так что пускай потащат хоть сто пятьдесят. Так, пошли, наверх!

И он уходит, подгоняя лошадей, сам таща громадный рюкзак.

— Сенора, я пришлю сюда людей за вещами, это займет у нас несколько дней. Прошу их кормить здесь и все записывать, потом я расплачусь.

Каждый из нас что-нибудь да тащит. У Мигеля, шестнадцатилетнего индейца, морда тупая, но это настоящий силач: он хватает пятидесятикилограммовый мешок и без всякого труда забрасывает себе на спину. Каждого из оставшихся я нагружаю, пока он не скажет «стоп», после чего докладываю еще парочку кило на тот случай, если бы собрались посачковать. С Мигелем все по-другому: он берет все — мешок риса, десятикилограммовый лом и пятнадцать кило сахара в сумке через руку; только после этого говорит, что достаточно.

— Потащишь?

— Все нормально.

И он отправляется в трехчасовый подъем под дожем и в грязи.

Николя несет на руках дочку Марселы.

Как только мы трогаемся, сверху спускаются Барбас Пердун и певец. Они ужасно рады видеть меня.

— Ты пришел вовремя, — рассказывает Барбас. — Мы спустились, чтобы хоть что-нибудь прикупить пожрать. Наверху еды мало, все лопаем холодное, а дом еще не готов. Никто не знает, что делать, так что сплошной бардак.

Он уже собирается смыться.

— Ты собрался уходить?

— Нет, раз уж ты здесь, остаюсь.

Два дня задержки хватило, чтобы все начало валиться.

— Ничего, я всех прижму. Нагружайтесь. Идем наверх.

Раз уж они пришли, нечего тащиться с пустыми руками.

Горная тропа превратилась в сплошную грязь, еще более труднопреодолимую, чем прошлым разом.

— Дождь валит уже месяц, — плачется Барбас. — И такая грязюка до самого конца.

По дороге встречаем спускающегося Низаро.

— Ну, и что это должно значить? Почему дом не готов?

— Были неприятности с Барбарохой, потому некоторые рабочие ушли, потому что наложили в штаны. Этот сукин сын не разрешал строить, появился, как только мы прибыли.

— Так где же все?

— Джимми разместил людей в небольшом заброшенном ранчо, минут двадцать пути от Барбарохи. Там все тебя ждут.

Представляю себе этот бордель. Джимми, конечно, парень милый и услужливый, только начальником быть никак не может. Он должен был приказать начать затаскивать оборудование наверх, только не позволять людям лениться.

— Ты что, нанял новую кухарку? — беспокоится Низаро.

— Да.

— А мои дочки?

— А твои дочки давно уже должны были быть наверху. Если бы на них рассчитывали, интересно, что бы мы жрали. Но, раз ты уже спускаешься, можешь их притащить с собой, еще пригодятся.

Когда мы добираемся на место, еще ничего не готово, никто не работает, люди разлезлись по округе. Джимми облегченно вздыхает и улыбается. Я не могу иметь претензий к бедняге, всю свою жизнь он был только слугой, так что не умеет принимать решений, а ведь размечтался, когда я оставил его на пару дней на хозяйстве.

— Мне очень жаль, Хуан Карлос, но у меня были проблемы.

Дружески хлопаю его по спине.

— Не бойся, можешь расслабиться, я все понимаю. Сначала займемся едой.

Ищу взглядом нашу новую кухарку. Она уже в доме и готовит рис. Ей помогает Чита, который рубит дрова.

Ранчо самое препаршивейшее, давным-давно заброшенное. Несколько мужиков спит прямо на полу. Стреляю в воздух, чтобы разбудить их и собрать остальных.

— Поднимайтесь, вы же в доме!

Все рады видеть меня, и очень скоро собираются. Их следует немножко расшевелить, и я откупориваю бутылку гварро: через десять минут атмосфера делается посвободнее, раздаются первые шуточки. Беру Софи за руку.

— Все остаются на месте, а я иду умыться.

Никто ничего не понимает, приходится объяснить:

— Схожу трахну эту дамочку; первый, кто выползет, получит пулю в лоб.

Мы направляемся в лес, сопровождаемые взрывами смеха. Софи, слабо говорящая по-испански, ничего не поняла и семенит рядом. Немножко воды, мыла, трах-тарарах, и я уже чувствую себя получше. Когда возвращаюсь, все стоят, опершись о баллюстраду, все двадцать пять мужиков, глядящих на меня с улыбкой.

Еда уже готова, так что настроение окончательно поправляется. Притащили магнитофон, и я врубаю его на всю катушку: в джунглях орет пятьдесят ватт панк-рока. Даже обезьяны заткнулись, видно, они впервые слышат музыку, причем, какую музыку: весь вечер в лесу воют Нена Хаген, «Секс Пистолз», «Клэш» и «Роллинг Стоунз», их наверняка слыхать в радиусе пары километров. Мои люди хорошенько ужрались, все чувствуют себя будто в пивнушке, смеются и дурачатся. Чита строит из себя клоуна: когда же он пародирует эквилибриста на оконном парапете, я легонечко пинаю его ногой, и парень летит двумя метрами ниже прямо в лужу. Все хохочут. Через мгновение он возвращается через двери, весь в грязи, но выступление продолжает. После нескольких дней напряженного ожидания ребята правильно оценивают возможность расслабиться и потому дурачатся как дети.

Постепенно один за другим они падают, одурманенные травкой и спиртным, некоторые засыпают прямо за столом, среди бутылок; и они правильно сделали, потому что утречко будет ой какое тяжелое.

* * *

Не успел я лечь и накрыться одеялом, как почувствовал, что по всему моему телу шастают какие-то твари. Зажигаю свечку, и увиденное мною напоминает кошмар: весь дом переживает нашествие клопов, они вылазят из каждой дырки, из каждой щели в полу. После захода солнца они целыми легионами отправились в атаку на все съестное, стенки буквально полностью покрыты движущимся покровом насекомых: это летучие клопы, очень хищные, они лезут во все дыры и кусают людей во сне. Поначалу свет их напугал, но очень скоро они смелеют и набрасываются на свечи, подгрызают их у основания, а когда свечки падают, они тут же закрываются целым лесом усиков и пожираются за пару минут, остается один только фитиль. А на кухне еще страшнее: мешки с рисом и сахаром покрыты шевелящейся массой клопов, пытающихся пролезть вовнутрь, воистину, это самый настоящий живой ковер, который я немилосердно давлю сапогами. Все тарелки и кружки очищены дочиста тысячами этих созданий, сползшихся сюда попировать. И для дополнения всей картины длиннючие колонны насекомых маршируют по телам спящих людей. Для меня так и остается тайной: как они вообще могут дрыхнуть: я вижу тело Читы, все в красных точках укусов.

Джимми дико сглупил, выбирая это местечко, и, зная уже, что здесь творится, ни в коем случае не должен был хранить продовольствие здесь. Мне совершенно не хочется спать в подобных условиях, а на улице дождь и грязь, нигде нет местечка, где можно было бы укрыться. Поэтому ночь провожу, болтая с Николя. Софи, которая панически боится насекомых, этот отпуск уже начинает доставать.

* * *

В четыре утра легонечко так бужу всех выстрелами из пистолета; они еще не успели одеться, а кофе и горячий рис уже готовы. Я отдал приказ на еде не экономить.

— Всякий раз на тарелке должно хоть что-то да остаться. Никто не уйдет от стола голодным.

Во время завтрака даю указания на сегодняшний день:

— Джимми, отправляйся в Гуэрро с десятком мужиков, чтобы притащить оборудование. Ты отвечаешь за всю группу, если увижу кого-нибудь с грузом меньше, чем двадцать килограмм на спине, пеняй на себя. Если появятся какие-нибудь проблемы, если кто не захочет слушаться, сообщишь мне, и я займусь этим лично. Бери с собой Мигеля, Вилсона, Эдуардо, Барбаса, Чиче и Джеремию, только постарайся не терять времени. В первую очередь забирайте лопаты и ломы, оставшийся провиант, а так же мои вещи, матрасы, простыни, подушки… Ага, еще аккумуляторы для магнитофона и всю кухонную утварь. Перекусите у Низаро и сразу же обратно! Все уже попили кофе? Тогда в путь, нечего терять время!

Еще темно и льет дождь, мужики еще не совсем проснулись, прикрывшись пластиковыми плащами, они собираются идти, но тут я подзываю их, у меня в руке бутылка гуарро.

— Вижу, что вас следует подбодрить. Где ваши кружки?

Все разбегаются, чтобы найти чистый стакан, и становятся передо мной в очередь. Наливаю каждому приличную порцию, после чего они с песней исчезают в лесу.

Возвращаюсь к остальным.

— Уайт и Гаррет, будете помогать Марселе. Нужно будет вытащить из дома все и очистить от клопов. Делайте все тщательно, каждую вещь по отдельности. Потом все перетащим в лагерь, самое главное, не занести этих чертовых гадов. Как только закончите, берите лошадей и начинайте переезд. Еду закроете пленкой, чтобы не замокла. Еще раз повторяю, делайте все как можно тщательнее, достаточно будет одной-двух этих тварей, и все придется начинать сначала. Все остальные отправляются на ранчо, я с вами.

— Хуан Карлос, а что мне делать с личными вещами рабочих, там могут быть яйца? — спрашивает Марсела.

— Заверни все барахло в одеяло и брось в воду на целый день, это их убьет.

Она смеется, но я знаю, что наказ выполнит.

* * *

Прибыв на ранчо, вижу, что Низаро ни на что не способен. Основные столбы уже вкопаны, но это и все. Готовые доски для обшивки стен валяются в куче, потолочные балки уже закреплены, но не на чем ложить листья, которые будут служить крышей. Это особенные, длинные листья, которые называются «суитас», если особым образом закрепить их к дощечкам, соединяющим потолочные балки, они обеспечивают отличную плотность. Таких листьев нужно до хрена и больше: размеры дома десять на десять, а крыша обрамлена четырьмя балками, соединенными на концах; так что нужно будет покрыть приличную площадь. Пара мешков уже собрана, лежат, ожидая, когда ими воспользуются.

— Омар, Данэль и Макс, начинайте ложить крышу! Все остальные идут собирать листья. Чита, проследи, чтобы один мешок не наполняли целыми часами и чтобы каждый был хорошенько забит. Осторожно со змеями, если прибьете, можете притащить кожу с самых красивых экземпляров.

Взвешиваю каждый мешок в руках: если он слишком легкий, или его наполняли слишком долго, парень получает по шее и бегом отправляется на работу. За листьями приходится уходить все дальше, возвращаются со все более набитыми мешками; под конец все еле волочат ноги, затраханные тяжестью и долгой дорогой.

Работа на крыше постепенно продвигается. Я приказываю начать с места, где собираюсь обустроить личную комнату, потому что желаю провести ночь в удобстве — в джунглях не каждый день в твоем распоряжении имеется блондинка. Поэтому никак не могу стерпеть бездельников.

— Карлос, ты что это вытворяешь, позагорать решил?

— У меня уже нет листьев.

— Так что? Тут имеется еще целая куча работы, помоги столяру. А этот кретин что делает?

Замечаю столяра, который что-то сколачивает в уголке.

— Что ты там делаешь?

— Кровать.

— Для кого?

— Для себя.

— Ты чего, трахнулся? Чего себе воображаешь? Может еще одеяльце себе свяжешь?

Даю ему в рожу, так что он летит метров на пять.

— Ты что, не видишь, что я с женщиной? Так о чем думаешь, эгоист хренов? Так, здесь выложишь из досок четыре стенки, потом сделаешь для меня кровать, большую, двойную, и еще табурет. Потом сложишь очаг в кухне и сколотишь полки для еды. Как закончишь это, начинай делать стол и лавки. И давай поскорей, вон уже сколько времени прошло, можешь кого-нибудь взять на помощь, только учти, к вечеру все должно быть закончено.

Потом зову Карлоса:

— Нечего строить из себя птичку, слезай с ветки и иди помоги.

Карлос у нас музыкант и раньше исполнял сальсу. спиртное и курево уничтожили его голос. Но он не сдается и при малейшей возможности любит поорать. Только вот соловушка наш ужасно ленив, и они вместе со столяром всегда стараются отвертеться от работы; парочка подобралась та еще, поэтому мне приходится все время за ними присматривать. Они хватают пару досок и пытаются куда-то свалить.

— Нет уж, оставайтесь рядышком со мной, буду давать вам советы.

— Но ведь там удобнее! — не сдается Карлос.

— А здесь еще лучше. Ты мне нравишься, и я не хочу тебя потерять.

Вся эта сценка не осталась незамеченной всеми остальными, поэтому над нашими птичками смеются:

— Нужно подрезать им хвосты, чтобы не улетели!

* * *

Дождь не прекращается, поэтому двор ранчо из-за постоянного хождения туда-сюда превращается в сплошное болото. Малышка Софи, которая толком никак не поймет, что с ней происходит после того, как мы вышли из Гуэрро, все время путается у меня под ногами. Мне не нравится то, что ей нечего делать.

— Ты не должна просто валандаться, это деморализует всех остальных. Сделай что-нибудь полезное.

И я бросаю ей материю, чтобы девица сшила противомоскитную накидку.

Софи надула губы, но мне наплевать. Разве что, когда выбираюсь трахнуть ее по-быстрому, вот это всегда пожалуйста, опять же, Софи выглядит весьма миленько в своих шикарных белых джинсах, измазанных грязью, и с волосами, слепившимися от дождя на лице. Время от времени я сам прерываю работу и беру девицу за руку:

— Пошли, малышка, полюбуемся на цветочки.

Все быстро усекли, в чем тут дело, и пользуются моим отсутствием, чтобы замедлить темп; когда я возвращаюсь со своим товаром, все более и более извозюканным, сразу же начинаю орать на компашку, тут же начинающую носиться, будто угорелые. Ладно, лишь бы успели закончить мою комнату! Штаны на коленях у меня уже совершенно грязные.

* * *

Как только Уайт с Гарретом кончают свои переходы между клоповой будкой и нашим ранчо, приказываю им тут же браться за работу по устройству крыши над кухней. Все пашут как папы Карло.

В три часа дня возвращается группа, отправленная за вещами. Джимми нагрузил всех под самую завязку, так что ни у кого нет сил, они в грязи с головы до ног. Кое-кто желал бы переодеться, но состояние, в котором находят свои вещи, не позволяет им сделать этого. Мой метод борьбы с клопами не всем нравится.

— Так или иначе, но день еще не закончился. Хотите спать сегодня ночью под крышей?

— Ясное дело.

— Тогда все на крышу.

Все двадцать пять мужиков торчат на балках; выглядит шикарно — самая настоящая рождественская елка.

Через полчаса раздается крик. Гаррет упал, серьезно ударился о балки и грохнулся шестью метрами ниже. К счастью, это негритос, голова крепкая. Всеобщая тишина, а потом гомерический хохот. С ним особой беды не случилось, единственное, распанахал себе лицо от лба до подбородка. А у меня нет аптечки, даже паршивого пластыря.

— Хочешь, давай сошью. Иглы у меня имеются.

— Нет, нет, — перепуганно открещивается тот.

— У кого-нибудь имеется идея?

— Я знаю один способ, — говорит Чита. — Нужно наложить повязку из золы, оливкового масла и лимона.

Я был бы удивлен, если бы этот кретин предложил что-то умное, только кто знает, а вдруг и поможет. Пока Чита лечит парня, Гаррет вопит, потому что лимонная кислота немилосердно печет рану. Мне его даже жалко.

— Выпей гварро для дезинфекции. Ну что, лучше?

— Ага, ага, — отвечает он, желая только одного, как можно дальше сбежать от нашей заботы.

— Ну и прекрасно. А теперь лезь обратно и смотри, куда ставишь ноги, а то еще покалечишься.

Моя комната наконец-то прикрыта, после чего приказываю сделать покрытие еще в метр ширины с другой стороны — надо же, чтобы и у парней был сухой уголок. Становится темно, и с работой приходится завязывать. К тому же еще один тип, Омар, тоже падает. К счастью, все кончается только испугом.

— Ладно, на сегодня хватит, все вниз. Перетаскивайте стол под крышу. Пора и поесть.

* * *

Я зажигаю свечи, вытаскиваю марихуану и немного спиртного, так что делается весело. Главным объектом шуток становится Гаррет, у которого голова опухла словно воздушный шарик. Ему предлагают все более и более изысканные лекарства, начиная от компрессов их куриного помета, кончая предложения прижечь рану раскаленным железом. Магнитофон выставлен на всю катушку, и, смеясь, люди забывают про усталость. Но я уже думаю про завтрашний день и быстро отсылаю всех в постель: правда, это определение не совсем точное, потому что постелью всем пока что служат полиэтиленовые мешки, куски досок и листья, что должны защищать их от грязи и дождя. Мужички лежат, а точнее, теснятся под узенькой полоской крыши, расположившись на столе, под столом и на лавках.

В моей же комнате совершенно другой вид. Положенные на земле доски защищают от грязи: посреди комнаты царит моя кровать, покрытая противомоскитной сеткой и беленькой простынкой. роль подсвечников с каждой стороны кровати исполняют шахтерские ломики, на которых прилеплены свечи, придающие интерьеру романтический вид. И, наконец, но кровати сидит отдохновение воина, одетое только лишь в беленькие трусики. Этот вид, особенно, когда вспоминаю вид своих измазанных грязью рабочих, только усиливает мое влечение: я врубаю музыку погромче, чтобы никто не слышал отзвуков наших любовных состязаний, и «Ролики» сопровождают меня всю ночь в самых фантастических переживаниях. Кокаин и физическая усталость становятся причиной бессонницы; кстати, Софи тоже не спит: когда же я вытаскиваю ее из постели в четыре утра, равно как и всех остальных, она уже ни на что не похожа.

* * *

Впрочем, не одна она. У поднимающихся мужичков странные лица; волосы, приклеенные грязью ко лбу, мокрые; никто не выспался. Рана Гаррета за ночь воспалилась, так что морда у него похожа на карнавальную маску. Чита, по своей давней привычке, тут же начинает выкомариваться.

Озябшие парни молча толпятся возле стола. Спрашиваю:

— Что, паршиво спали?

— Прежде всего, было холодно.

— А у меня все в порядке, собственное отопление, — замечает Барбас и громко пердит.

— Слушай, кончай вести себя как свинья, иначе засуну тебе затычку. Я понимаю, что было тяжко, но нужно работать дальше. Если вы хотите хоть минимум удобств, нужно будет ускорить темпы, тогда уже через пару дней будете спать в сухом помещении. Пока же, держите на разогрев.

И я пускаю по кругу бутылку гварро. Разогревшись от жидкости, сжигающей кишки, мои люди немножко оттаивают.

— Так, сегодня все, кроме Омара, Даниэля и Гаррета, будут заниматься чем-то другим. Кто хочет пойти в Гуэрро за оборудованием?

Вызываются все. Повидимому, внизу они немного сачкуют, пользуясь тем, что я не стою над душой.

— Все те, кто вчера работали на крыше, идут вниз. Только нужно обернуться два раза: если выйдете сразу, то к двенадцати уже сможете вернуться, так что до заката успеете смотаться еще разок. По дороге не сачкуйте, потому что пойдете дважды, сколько бы времени не было. Джимми, в первую очередь затащите трубы, чтобы провести воду на кухню.

— Да ты что? Их же там целая куча!

— Возьмите лошадей, только слишком их не перегружайте, трубы привяжите к хвостам. Далее, притащите каноа и все необходимое для работы на реке. Внизу перекусите и немедленно назад.

Они едва успели глотнуть кофе и тут же исчезают в темноте.

— Теперь столяр. Сегодня ты должен сделать чуть побольше, чем вчера, и не дай бог, если увижу тебя без дела. Ты должен изготовить пять обычных кроватей и шестнадцать двухэтажных. Закончишь стенки, потом нужно будет сделать двери. Ага, и постарайся закончить с кухней.

Через полчаса все работают как угорелые, их вид подкрепляет меня. Только вот кого-то не хватает, нет моей маленькой светловолосой блядушки. Нахожу ее спящей в кровати — куда она вернулась сразу же после завтрака. Грубо стаскиваю ее за ноги.

— Ты что вытворяешь?

— Я отдыхаю, устала.

— Не выдумывай, в рабочее время здесь никто не спит. Давай, поднимайся.

— Но ведь только четыре утра. Дома в это время я привыкла еще спать.

— Ты не у себя дома, а у меня, так что все должно быть так, как я требую. А если не нравится, можешь собирать манатки и уматывать. Ты прожужжала мне уши про равенство мужчин и женщин, так что теперь не жалуйся. Шить умеешь?

— Да, немного.

— Тогда залезай на крышу и сшивай листья как другие.

Потихонечку дом начинает походить на дом. Марсела уже устроила неплохой порядок на кухне, хотя все так же ходит по щиколотки в воде, опять же, здесь еще нет ни стен, ни крыши. По мере того, как столяр крепит доски, девушка забивает в них гвозди и вешает свои кастрюли, в чем ей помогает дочка.

— Senora, мои люди не очень-то хорошо воспитаны, так что следите за дочкой, чтобы не было неприятностей.

— Не беспокойтесь, дон Хуан Карлос, этих свиней я не боюсь. И я всегда могу защититься, — отвечает она с улыбкой, показывая на вонзенный в стену кухонный нож.

— Это да, но если вы отрежете яйца всем этим кретинам, тоже будет нехорошо; так что прошу вас все время держать дочку при себе. Вы за нее отвечаете. Впрочем, я запрещу кому бы-то ни было заходить на кухню.

Один из моих рабочих, Инносенте с полуострова, пришел ко мне со своим сыном, Манолито, десятилетним щенком — диким, совершенно невоспитанным, крупным спецом по мелкому воровству. Манолито таскает фляжку со спиртным и привязанную к шее кружку, он повсюду ходит за мной. Время от времени я посылаю его на крышу, чтобы люди немного подкрепились: и ему весело, и в то же время он горд, что его ждут. Он даже сексотничает на тех, кто, по его мнению, работает недостаточно быстро; ему нравится слушать, когда я на них ору.

Когда группа, таскающая вещи из Гуэрро возвращается в первый раз, постройка крыши в самом разгаре, и стены понемногу тянутся вверх. Быстрый обед, глоток денатуры, и все возвращаются к работе.

— Хуан Карлос, мы же не успеем до заката, — говорит мне Джимми.

— А это не моя вина, я вас предупреждал, нужно было не валандаться по дороге.

— Так ведь лошади не хотят идти быстрее.

— Можете тащить их на себе.

* * *

После обеда работа проходит в том же темпе. Теперь я хожу от одного к другому без слова, орать не нужно: достаточно глянуть на кого-нибудь, и у того работа уже спорится. Время от времени посылаю Манолито с кружкой самогона к тому, кто этого заслужил.

Моя блядушка сидит сама в уголке и молча работает, причем, довольно-таки неплохо. Увидав ее тонкое, хрупкое тельце на балках, чувствую угрызения совести и решаю уделить ей немного внимания.

— Малышка, спускайся, отдохни немного.

Она шустро спускается с крыши, а я ласково подталкиваю ее в направлении своей спальни, а уже через три минуты Софи возвращается наверх. Работа прежде всего!

Стало совсем уже темно, и все работают механически, по инерции. Возможно, я бы даже позволил им и продолжать, вот только не могу следить за ними, чем кое-кто пользуется и дрыхнет.

Сегодня вечером нет никакого веселья, впрочем, все чертовски устали. Едим молча и быстро, даже соло на «трубе» Барбаса утратили свою энергию. Устанавливаем семь кроватей, изготовленных в течение дня.

— Ложитесь, пользуйтесь кроватями, пока не вернулись остальные, иначе потом будет тесно.

Подкрепившись понюшкой кокаина, я спать не хочу, потому провожу время в разговорах с Николя, который свою кровать поставил отдельно.

Около девяти вечера появляется мой отряд пожарных, тянущих за собой сотни метров труб. Они совершенно обессилены, едва волочат ноги, даже лошади, похоже, устали. Как только разгрузка заканчивается, кто-то из мужиков падает на землю и уже не в состоянии пошевельнуться. Никто не обмолвился хотя бы словечком, истинная банда призраков. Они не голодны и думают лишь о том, как лечь и заснуть; у некоторых нет сил даже на то, чтобы снять сапоги, и они валятся на постель в промокшей, грязной одежде. После короткой свары за более удобное местечко наступает тишина.

Пришло время и мне вернуться к своей Дульсинее. Оказывается, она нагло воспользовалась моим отсутствием и задрыхла, посему грубо бужу ее несколькими деликатными толчками. мне не хотелось бы, чтобы ее крики разбудили людей и заставили их что-либо подумать, они и так достаточно напахались; поэтому врубаю маг — с ним гораздо веселее. Наши игры не позволяют девице заснуть до четырех утра. А тут уже и вставать пора. Дело в том, что солнце в этих широтах встает в четыре, а заходит в шесть вечера, так что нет и речи о том, чтобы понежиться утречком. У всех мутный взгляд, даже спиртное не может вырвать их из дремотного состояния.

— Senores, сегодня вечером устраиваем праздник. Как только заканчиваем крышу, тут же объявляю отдых. Пускай группа, уходящая в Гуэрра поторопится, сегодня будет только одна ходка. Чем раньше вернетесь, тем раньше сможете помочь при окончании работ на крыше. А потом — фиеста!

Для латиноамериканцев это волшебное слово. Одна только мысль о нем действует как удар кнутом, так что в Гуэрра люди отправляются чуть ли не бегом.

Софи на завтрак так и не вышла, и я подумываю, а не сходить ли за ней. Но тут вспоминаю присловье своей матери: «Если кто желает зайти подальше, должен беречь силы». Посему, в качестве исключения, позволяю ей спать дальше.

Около десяти часов ко мне приходит Рафаэль, один из работников Барбарохи. Я уже совершенно позабыл, что такой тип вообще существует, хотя его дом расположен всего лишь в пятидесяти метрах от нас.

— Чего ты хочешь?

— Да вот, хотел бы спросить, нет ли для меня работы?

— А на Барбароху ты уже не работаешь?

— Пока что, на время его отсутствия, присматриваю за домом.

— И ты знаешь, куда он отправился?

— Он мне не говорил, но, наверное, за мусорами. Он вообще тут бесился.

— И мать его за ногу. А тебя взять могу.

— Если у тебя не хватает досок, так у него их целый склад. Можешь брать, только дашь мне что-нибудь за них.

Я несколько колеблюсь, но… В конце концов, этот придурок Барбароха сам начал. Подзываю столяра.

— Отправляйся с Рафаэлем к Барбарохе за досками. Но бери лишь столько, сколько надо. Потом сообщишь мне количество.

Если Барбароха, случаем, исправится, я всегда ему могу за доски заплатить. Понятное дело, если вежливо попросит.

Чита с Кунадой по моим указаниям подвели проточную воду. Довольно высоко в кебрада мы установили бочку, исполняющую роль водозабора и естественной плотины. В дне проделаны дырки, от которых пятьсот метров труб подводят воду прямо к дому. Пользуясь этим, устанавливаю возле кухни душ.

Когда группа из Гуэрро возвращается около двух часов дня, до завершения крыше не хватает буквально пары квадратных метров. Ладно, это может и подождать, тем более, что впервые за несколько дней дождь перестал, и робкие солнечные лучи пытаются пробиться сквозь тучи.

— Ладно, ребята, шабаш, на сегодня хватит. Пользуйтесь солнышком, чтобы помыться и высушить вещи.

Целых три дня никто не мылся, все дрыхли одетыми в промокшее, грязное барахло: поэтому от всех несет гнилью.

* * *

Подгоняемые пинками в задницу столяр и его помощник совершают истинные чудеса. Все стены уже закончены, и если не считать утоптанную грязь вместо пола, дом начинает выглядеть очень даже ничего. Он разделен на три части площадью три на десять метров. Посредине находится главное помещение, служащее нам клубом и столовой — с двух сторон оно открыто. Справа находится спальня рабочих и кухня; слева — комнатка кухарок, а так же комнаты Джимми, Низаро и моя.

Все садятся за стол, чистенькие, розовые, в одежде, которую еще не успели загрязнить. Я послал Габино, малого оборвыша, семья которого живет в двух часах пути от нашей стоянки, чтобы тот купил дома поросенка. И вот сейчас этот поросенок жарится.

— Ребята, вы неплохо поработали. За три дня практически закончили дом. К сегодняшнему вечеру у каждого будет собственная постель. Только помните, что здесь вы живете у меня, так что придется соблюдать кое-какие правила. В большой комнате не желаю видеть никаких разбросанных шмоток. Старайтесь содержать спальню в чистоте, не делайте из нее свинарника. На кухне не желаю видеть никого, кроме сеноры и Читы; если застану там кого-то еще, он долго будет помнить. В левой части дома вам делать нечего, а в мою комнату вход вообще категорически запрещен всем, кроме Марселы. Если кого-нибудь там прихвачу, тот уже ничего помнить не будет, потому что прибью его на месте. Повторять не стану, так что зарубите себе на носу сразу. А теперь, всем приятного аппетита.

Марсела приносит жареное мясо, тридцать кило жаркого грохается на стол. В первый момент мужики ошарашены таким обилием, а потом бросаются на еду. Я поставил десятилитровую бутыль с гварро, так что кружки не долго остаются пустыми. Спиртное и марихуана в громадных самокрутках быстро ударяют в голову, и то, что поначалу выглядело как семейный обед, быстро превращается в сценку из забегаловки: все по очереди орут и порют всяческую чушь. Я раздал карты, но все слишком пьяны, чтобы порядочно играть, поэтому начинают бросаться ими в лицо. Некоторые начинают друг с другом танцевать, а точнее — шататься парами. Эдуардо храпит на полу, остальные безжалостно по нему топчутся.

— Женщин не хватает! — визжит Кунадо.

— Можешь сбегать к кобылам, — отвечает на это Барбас.

И уже через мгновение Чита, одев фартук Марселы, заскакивает на стол и начинает танец живота, сопровождаемый аплодисментами и свистом; сапог он не снял, только подкатил штанины, предъявляя всем толстые и волосатые лодыжки. После этого он начинает сеанс стриптиза, но тут тупой горец Габино, поддавшись иллюзии, ложит ему руку на задницу. Чита тут же оборачивается и выписывает ему обалденный пинок по роже, посылая валящегося без сознания Габино в грязь к Эдуардо.

Марсела, которая и сама хорошенько нагрузилась, присоединяется к Чите на столе, а доски под ее тяжестью буквально прогибаются; возбужденные мужички орут во все горло и даже пытаются что-то петь в такт музыки. В это время вертится «Африка» Нены Хаген, немецкого никто не знает, но «африка» у них с чем-то ассоциируется, поэтому орут это слово до потери пульса.

Когда же совершенно пьяная Марсела падает, хлопцы вообще перестают владеть собой. Грудь у нее уже вывалилась, и не успел я вмешаться, потому что качаюсь от хохота, как двое мужиков в порыве страсти срывают с нее штаны.

Несколько ударов лопатой по голове успокаивают самых потерявших чувство меры, после чего, с помощью Джимми, вытаскиваю Марселу из большой комнаты и валю ее на кровать; мы оба так ржем, что по дороге несколько раз роняем нашу кухарку на пол. Очень скоро веселье заканчивается совершенно усталость, самогон и травка сбивают с ног одного участника пира за другим. Большинство ложится в постели, но кое-кто остается и на полу большой залы.

— Чита, Уайт, повыбрасывайте этих придурков во двор.

Те, не цацкаясь, вытягивают пьяниц на улицу и бросают их в грязь.

Я же отправляюсь к себе в комнату, в объятия своей маленькой нимфоманки. Снимая мне сапоги, Софи заговаривает со мной голосом, в котором проскакивают нотки неуверенности:

— Хуан Карлос, завтра мне хотелось бы уехать.

Эх, любовь всей моей жизни, ну почему ты хочешь бросить меня посреди нашего романа?

— Разве тебе тут плохо? Тебе не понравился отпуск?

— Да нет, только я совершенно обессилела.

Бедняжка, я ее понимаю. Она одна обязана здесь пахать и днем, и ночью.

— Хорошо, завтра утром я прикажу, чтобы тебя сопроводили до Гуэрра.

Сам я уже почти привык к этому маленькому домашнему зверьку. Ладно, по крайней мере, теперь я буду высыпаться. Пока же что следует воспользоваться этой последней ночкой, пока мою игрушку не забрали; и всю ночь мы самыми различными способами развлекаемся.

* * *

Утром я бешусь, потому что моя игрушка превратилась в совершенно не поддающегося моим усилиям беспомощного паяца. Марсела крутится в кухне, готовя всем завтрак. Когда я захожу в спальню рабочих — видок тот еще: мужички валяются по кроватям, кое-кто лежит рожей прямиком в собственной блевотине. Обладатели верхних этажей не смогли справиться с высотой и остались дрыхнуть там, где упали. От этого свинства мне делается тошно, поэтому иду в кухню за шлангом и начинаю ассенизацию. Холодная вода — это лучший способ кого-либо разбудить!

— Вставайте, свинюки! У вас десять минут, чтоб умыться перед завтраком!

Один за другим они выходят, шатаясь, еще пьяные после вчерашнего. Когда все уже заглотали свой кофе, обращаюсь к ним:

— Сегодня начинаем работать на реке. Если кто желает уйти, то сегодня последняя возможность. Потом будет поздно, потому что оплата будет только лишь в декабре.

К моему величайшему изумлению оказией собираются воспользоваться всего лишь трое: певец, столяр и Гаррет. Последний нуждается в помощи врача; его рана, которую так никто и не лечил, приняла зеленоватый оттенок, и хотя это не слишком-то заметно на его темной коже, запах от нее становится неприятным: уж лучше, пускай он уходит, потому что начинает вонять. Остальные же просто лентяи и слабаки, потому я рад, избавляясь от них. Но столяр совершает грубейшую ошибку, взяв голос:

— Пойми, Хуан Карлос, мы же не животные. В этой стране имеются профсоюзы, установлены определенные рабочие часы.

— Да ты что? Интересно, расскажи-ка.

Подбодренный моими словами, он подходит ближе.

— Здесь, в Коста Рике, закон… — начинает он.

Перебиваю его ударом кулака прямо в лицо.

— Здесь тебе не Коста Рика, а только Кебрада дель Франсез, и единственный закон, который здесь обязателен, это мой закон. Если я решу, то будете пахать двадцать часов в сутки, но за это гарантирую вам пристойную жратву, удобства и веселье. Кому такая программа нравится, пускай остается, другие уходят. Так как?…

Из строя никто не выходит, наоборот, все с презрением смотрят на троицу слабаков. Начинает формироваться групповая солидарность, и оставшиеся горды тем, что сделали и построили за три дня.

— Чиче, проводишь сеньориту. Возьми с собой пару лошадей, на обратном пути захватишь пару вещей.

Расплачиваюсь с тремя уходящими.

— Идите с Чиче в Гуэрра. Договоритесь с пульперо, чтобы он перевез вас в Сьерпе. А теперь уебывайте.

Софи впервые в жизни садится на лошадь и потому устраивается в седле весьма осторожно. Когда она уже сидит, на ее лице появляется гримаса боли, что, в свою очередь, вызывает улыбку у меня. Неужели я перестарался с задним проходом?

Облегченно гляжу на то, как они уходят. Этот непредвиденный шик был, конечно, неплох, но для руководства компанией необходима полнейшая концентрация. Особенно теперь. Обращаюсь к своим мужичкам:

— Так, начинаем серьезную работу. Ты, Даниэль, со своими сыновьями, Максом и Омаром, заканчиваете крышу.

Это ребята с полуострова, профессиональные строители.

— Габино, Мигель, берите по мачете и очистите округу. Чита, выкопаешь яму для сортира, как можно глубже. Джимми, раздай людям все ломы, лопаты и мачете.

* * *

Решаю начать работу на Реке Француза, на своей реке. Направляюсь к ней, а за мной гуськом три мужика с орудиями труда на плече. Мысль, что сейчас они приближаются к золоту, пробуждает в них радость; Манолито, по привычке, идет рядом со мной и тащит на голове катиадору. Когда приходим на место, командую отдыхать. Нужно подумать, в каком месте начнем; они же пускай отдохнут, слишком мало у них поводов. Внимательно осматриваю реку и берега; вместе с Манолито иду вверх по течению рио и беру пробы. Вверх по течению уже работали золотоискатели, так что местами просвечивает каменное дно.

Наконец решаюсь: в том месте, где долина расширяется, река течет по правой стороне, а из характера формирования местности делаю вывод, что пару сотен или пару тысяч лет назад она текла слева. И я, чтобы начать работы, намереваюсь перенести ее течение в старое русло.

Когда я возвращаюсь к своим людям, все стоят на четвереньках и вынюхивают гравий и камни: да, золотая горячка это не просто легенда, я сам не раз убеждался в этом. Некоторые в горячке таскают мне полные карманы желтых камушков. Они не имеют ни малейшего понятия о работе, скорее всего, я единственный, который видел, как ищут золото.

* * *

Первым делом, дамба. Нам надо насыпать тонны камня, смешанного с листьями и ветками, на высоту в несколько метров. Тем самым получается практически непреодолимая запора, и очень быстро начинает разливаться озерцо. Потихоньку уровень воды повышается и достигает высоты старого русла. С воплями «ура!» первая струйка воды стекает в нужном направлении. Мы очищаем местность, чтобы облегчить воде проток вдоль обрыва.

Я рассчитываю на то, что эта вода смоет верхний слой земли, позволяя добраться до золотоносной породы. Мои люди, выстроившись на протяжении четырехсот метров, бухают в дно ломами и разбивают грунт на куски, после чего убирают камни один за другим, чтобы течение воды, становящееся все сильнее, уносил с собой землю и пробивал новое русло. Показываю каждому, что следует делать.

— Лопатами не пользуйтесь, только ломами. Складывайте камни так, чтобы получилась плотная стенка. Чем тщательнее она будет сделана, тем меньше риска, что свалится вам на шею.

Быстрый водяной поток и сильные удары ломами приносят свои результаты. Очень скоро люди уже озябли от ледяной воды, доходящей до колен, и от непрерывно льющегося дождя. Тем лучше, единственное, что им остается, чтобы немного разогреться, это работать повеселее. Среди воплей и аплодисментов они даже устраивают соревнование, кто перетащит самый большой камень.

Рабочий шум доставляет мне удовольствие. Рядом со мной все так же торчит Манолито, с полиэтиленовым кульком на голове и фляжкой со спиртным в руке; согласно моим указаниям он раздает маленькие стакашки, которые разогревают и веселят душу, только меня бесит то, что я не могу одновременно следить за всеми расставленными вдоль реки работниками. Эти чертовы джунгли, долбаная зелень заслоняют мне вид. Подзываю двоих:

— Чиче, Кунадо, берите топоры и мачете и расчистите всю эту дрянь на пространстве в четыре сотни метров.

Вот в этом самая замечательная сторона тикос: скажите какому-либо разумному рабочему, чтобы тот срубил все деревья в радиусе сотни метров, и тот расхохочется вам прямо в лицо; здесь же все по-другому — они мне доверяют, слушаются и не задают никаких вопросов. Деревья падают одно за другим, и пейзаж начинает быстро меняться.

Манолито указывает мне на болтунов и сачков. Если отдыхают минуту ладно, это нормально; две — уже много; если дольше — крепкий пинок под зад, меткий бросок камнем или выстрел из пистолета сразу же призывают их к порядку. Я появляюсь неожиданно, со всех сторон, посему они привыкают к моей вездесущести. Уайт, лентяй по натуре, все время пытается спрятаться от меня за речным поворотом или деревом; только вот, бедняга — единственный наличествующий негр, и хоть всех я еще не знаю, его отсутствие тут же замечаю. Пару раз застаю его спящего стоя, опершись о ломик; каждый раз удар в ухо посылает его в воду. Застаю Эдуардо, присевшего на корточки в каком-то уголке, пересевающего гравий в руках — стреляю ему над самым ухом, и он в панике летит на свое место.

Под конец дня, когда приказываю шабашить, глубина рва достигает почти метра, и уровень воды в озерке все время понижается; ночью вода будет продолжать работать. На обратном пути уже не так весело, как утром. Поиски золота оказались более мокрой работой, чем они предполагали. Когда садимся ужинать, выясняю, что кого-то не хватает.

— А где Чита?

— Еще копает, — хохочет Марсела.

Иду поглядеть. Наш придурок уже выкопал яму глубиной более трех метров, этого хватило бы целой армии — работа бешенная.

— Ну, и куда это ты собрался? — кричу я ему, давая знак, чтобы вылезал. — До Китая хочешь докопаться?

— Не бойся, одни только две дочки Низаро заполнят яму своим дерьмом за одну неделю.

* * *

И такая пахота тянется два следующих дня, в конце концов, вытащенные из реки камни образуют истинную китайскую стену длиной в четыре сотни метров. Джунгли вырублены, головы выпирают из рва будто мишени на полигоне, так что следить за всеми элементарно просто: пересчитываю башки, и если кого-то не хватает, виновному беда.

Под конец третьего дня глубина рва достигает двух с половиной метров, и река окончательно сменила русло.

Люди околевают и падают без сил, пальцы кровоточат от постоянного перетаскивания камней. Пока все остальные возвращаются домой, заполняю катиадору на дне рва: появляется несколько золотых зернышек, самое время серьезно браться за работу.

Вечером, после ужина, произношу краткую речь:

— Завтра начинаем добычу золота. С этой минуты помимо рабочего времени никто не имеет права подходить к реке. Первому, кого там застану, отстреливаю яйца и бросаю на месте, чтобы сдыхал. Я не шучу! Если кто захочет умыться, пускай идет к другой речке, это всего десять минут пути. Если увидите золото в каноа или рядом, не трогайте, только сообщите мне: все золото принадлежит только мне и никому другому. Ясно?

— Ясно.

— In gold we trust, but nobody can touch (Мы верим в золото, только нельзя никому лапать), — на карибском английском произносит сентенцию Уайт.

Чтобы сломить молчание, вызванное моим заявлением, пускаю по кругу несколько самокруток и фляжку с гварро.

Моим людям живется все лучше. Постепенно они привыкают к условиям работы, дом тоже становится уютнее. Спальню содержат в чистоте, у каждого имеется собственная кровать и личная небольшая территория. В горах это настоящий шик, орерос частенько спят по несколько человек на одной постели. Грязь постепенно подсыхает, поэтому я запрещаю таскать сапоги в доме.

* * *

Наступил великий день. Я установил в реке каноа, уменьшив его длину до трех метров. Эдуардо, единственный, кто умеет пользоваться пилой и забить гвоздь, оставшись после этого в живых, назначается столяром. Он изготовил из дерева головку каноа: она выполнена в форме буквы V и растворяется на ширину в полтора метра. Нос вмонтирован в алюминиевую часть, и все вместе это выложено полиэтиленовой пленкой, на которой задерживается золото.

Спереди дюжина вооруженных лопатами и ломами мужиков загружает каноа. Спереди, то есть там, где обычно накапливаются самородки, я поставил тех, кому больше всего доверяю: Даниэля и его двух сыновей, Омара и Макса. С этими ребятами я познакомился в Дрейк, и когда впоследствии они узнали, что я вернулся на полуостров, они пришли ко мне проситься на работу, приведя с собой отца — странного типа, который почти не разговаривает, скорее всего потому, что ему нечего и сказать. Сам он из Панамы, и, повидимому, никогда не имел сапог и не мылся; ступни у него огромные, будто клоунские лапти, воняет от него как от козла: как=то раз его товарищи по комнате силой затащили его под кухонный шланг.

К ним же я добавляю и отца Манолито, который и вправду соответствует своему имени — Инносенте: дурной как пробка, не обидит даже мухи. Я объясняю им, что нужно делать и какими движениями пересеивать породу.

— Вынимайте большие камни и куски гравия по отдельности и каждый осматривайте. Никогда не выбрасывайте породу, тщательно не осмотрев ее.

Я знаю, что здесь имеется самородное золото, только эти бараны не умеют распознать его пальцами и могут просто выкинуть. Потому-то и объясняю им все до мелочей, а любая информация доходит до них как до жирафы. Самое главное, чтобы они поняли, что следует делать, даже если не видят в этом смысла.

После них следующая троица выполняет ту же самую работу, чисто на всякий случай: обычно золото не перемещается дальше головы каноа, то с этими начинающими нужно быть готовыми ко всему. С другой стороны каноа двое мужиков с лопатами отбрасывает дальше уже ненужную породу, чтобы она не мешала свободному протоку воды. Барбас и Джимми следят за всеми, работающими при каноа. Что же касается меня, то я притащил кресло-качалку. В руке кружка с кофе, в зубах самокрутка — сам же слежу за своей золотодобывающей фабрикой: со своего места мне видно все.

Таким вот макаром работа продолжается целый день. Стоящие в воде люди непрерывно бухают ломами; чуть подальше, вниз по течению, другие лопатами забрасывают породу в голову каноа, где Инносенте, Даниэль, Макс и Омар, похоже, уже дотумкали, в чем состоит их задача. Пользуясь тем, что все они работают рядом друг с другом, мужички разговаривают и дурачатся, не прерывая работы, исключая Инносенте, слишком занятого выполнением моих поручений, чтобы еще и распылять внимание. Как только рабочий ритм замедляется, пуляю в паре сантиметров над их головами: они нервно подпрыгивают, а затем, смеясь, ускоряют темп.

* * *

В тот же день, когда мы уже собираемся обедать, появляется Низаро в сопровождении обеих толстух. Он ошарашен объемами и качеством выполненных со времени его ухода работ, но никак не может понять моих замыслов, посему тут же начинает строить из себя всеведущего дедушку.

— Зачем ты перешел на эту сторону? Нужно было начинать с правой.

— Почему это?

— Ну, так всегда делается.

— А мне мой нос подсказывает, что золото здесь: если оно имеется там, то здесь тоже.

— А, все равно, уже поздно. Эх, не было меня, чтобы подсказать тебе.

Поговори, поговори, старикашка, еще словечко, и я заставлю тебя таскать золото зубами. Не желая давать по голове представителю осени своей жизни, решаю закончить эту бесплодную дискуссию:

— Через пару дней посмотрим.

Ближе к вечеру появляется Барбароха, он утверждает, что ходил в Пуэрто Кортес поговорить с сестрой относительно прав на собственность. Величина нашего дома и объем работ производят на нем впечатление, но от комментариев он удерживается и правильно делает.

В пять часов отсылаю всех, за исключением Джимми и Низаро, и поднимаю каноа. Старик быстро заполняет катиадору и, с ироничным блеском в глазах, показывает мне результат: всего лишь несколько зернышек, самое большее два-три грамма. Но я не разочарован, потому что считаю, что мы еще не добрались до интересующего меня слоя; при этом надеюсь, что вскоре смогу доказать старику, что был прав без необходимости прибавить еще и по шее, чтобы до него дошло, что я лучше него.

На следующий день, чтобы не терять времени, обедаем на месте. Еду приносят обе ругающиеся про себя толстухи, пройтись целых четыреста метров с судками в каждой руке — для них это подвиг.

Под конец дня яма увеличилась, но результат такой же, как и вчера: старик лыбится с еще большей иронией, а Барбароха, пришедший поглядеть, как у меня идут дела, наполняется уверенностью, что вскоре вновь сможет вести свою жизнь отшельника. Зато я сам становлюсь все более уверенным в собственной правоте.

* * *

Через два дня, около одиннадцати часов, работающий у каноа Вильсон, брат Джимми, издает громкий вопль. Он с восхищением показывает мне самородок, первый найденный нами. Он весит семнадцать граммов. Для меня он самый замечательный, и я знаю, что его дружки в реке меня уже дожидаются.

Вечером, когда я поднимаю каноа, на пленке появляется множество блестящих точечек. Здесь более ста граммов золота в виде песчинок и самородков, которые весят от десяти до двенадцати граммов. Я в экстазе! Ни на мгновение я не сомневался в собственной правоте.

Следующие дни лишь подтверждают мой успех: сто, сто двадцать, девяносто граммов. У меня начинается эйфория, и радость моя переносится на рабочих, которые и сами начинают чувствовать себя сотворцами чуда.

Хотя работа все такая же тяжелая, если еще не тяжелее, атмосфера становится более раскованной. Следует сказать, что если даже мужички едва справляются с работой, то во всем остальном я их не обманул ни на грамм.

Едят от пуза: утром, в половину пятого, могучий завтрак; в десять часов — кофе с прибавлением громадных, вкуснейших и сытных оладьев; в половину первого — обед на реке, принесенный обеими коровищами; в половину четвертого снова кофе и чего-нибудь загрызть; плюс еще ужин в семь вечера.

Наш лагерь продолжает расстраиваться. Джунгли уже отодвинуты от дома, вся растительность вокруг ранчо выкорчевана, так что риск встретить змею явно уменьшился: за неделю прибиваем только дюжину «опасных», при чем одну — под кроватью Николя. Эдуардо устроил в стенах окошки, и созданная таким образом вентиляция совершенно высушила грязь. Еще он пристроил небольшую верандочку для складирования седел, теперь взялся за складик для оборудования.

Поскольку рабочий день заканчивается где-то в половину пятого, хотя это никем не установлено явно, у людей есть время выстирать свою одежду или же что-нибудь прибавить для разнообразия меню: очень часто они возвращаются из джунглей с гроздьями бананов, корнями юки или пальмовой сердцевиной.

Им даже начинает нравиться беспрерывно ревущая панк-музыка: поначалу никто ее не мог выносить, частенько просили меня поставить эту их вечную сальсу, хотя я, понятное дело, отказывал. Раз все слышат одни и те же песни дома и над рекой, выучили слова, хотя не понимают их значения.

Не меняются одни только условия труда, так что одежда вечно мокрая. Каждое утро дождь начинает падать где-то около десяти часов, иногда и раньше, а заканчивается поздно ночью. Ямина становится все больше и глубже, двенадцать часов в сутки они торчат в ледяной воде по грудь, разогреваясь только стаканчиком спиртного, и мне не понятно, откуда у них берутся еще силы, чтобы вечерами устраивать пирушки.

После ужина по кругу идут самокрутки с марихуаной; я дал карты, и мужички страстно выигрывают и проигрывают свои заработки. Я же только окуриваю их своим дымком из папироски. Сидеть им можно сколько угодно, но при условии, что в пол-пятого все начинают пахать, потому сижу и дурачусь вместе со всеми.

* * *

Вода в ямине и вправду очень холодная; я как-то попробовал в ней помыться, но, должен признаться, что не выдержал. Зато мои люди особо не жалуются: впрочем, у них особого выбора и нет. Пришлось отобрать тех, кто будет работать в яме: она уже настолько глубокая, что самые малорослые ныряют при каждом копке лопатой.

Как-то случилось, что змея упала с обрыва прямиком в яму. Я тут же вытащил револьвер и выстрелил, после чего все мигом выскочили оттуда. Потом они признались, что боялись не столько змеи, сколько рикошетирущих пуль. И теперь наверняка задумываются, насколько я буду безумен; как только я вытаскиваю пушку, они тут же разбегаются.

Имеется только одна серьезная проблема, заставляющая беспокоиться меня, не менее, чем их, потому что при этом падает производительность: от постоянного пребывания в воде ноги в резиновых сапогах начинают гнить. Развилась какая-то инфекция, ноги покрываются какой-то гадостью, из которой сочится зеленоватый гной. Никакие методы не помогают, и некоторые работают босиком, потому что уже не в состоянии натянуть резиновую обувь. Единственное, чем можно дезинфецировать ноги, это сунуть их в кипяток, но на это никто не соглашается.

* * *

Наша успешная добыча продолжается уже десять дней. Низаро наконец-то заткнулся, впрочем нет, каждому, кто еще желает его слушать, рассказывает о том, что это он предсказывал здешнее золото, и что это я по его подсказке открыл Реку Француза. Старый балабол!

Изумленный Барбароха никогда не видал столько золота одновременно. По его собственным словам я, наверное, волшебник. Его расстраивает сама мысль о том, что столько времени он жил рядом с такими богатствами. Хотя, даже самому себе ему не хочется признать, что если бы даже и знал про золото, все равно был бы не в состоянии предпринять работы в таком масштабе. Каждый вечер он приходит на ранчо, чтобы поужинать с нами и поучаствовать в ежедневных забавах. Он любит заложить за воротник, и пару раз я даже подарил ему по литру гварро, которое он выпивал за ночь. Давний ужас всей округи теперь возвращается домой пошатываясь, и уже никто его особо не празднует, утреннее похмелье становится для него привычным делом. Его жизненный уровень улучшился, теперь у него имеется проточная вода, но моего самогона он выпивает все больше и больше. Отец Мигеля поставляет мне контрабандный гварро. Еще он весьма дешево продал мне двух лошадей, потому что низаровских пришлось отдать хозяину. Впрочем, самое времечко, потому что лошадки перетрудились: каждый день кто-нибудь мотался в Гуарро и привозил вещи, мы-то менялись, а лошадки — нет, так что спины у них стерты до крови.

* * *

Мы добрались до каменного основания русла. Теперь мужички начинают работу с половины шестого; весь первый час желаю оставаться один. Поскольку каменное ложе имеет неправильную форму, а вода мутная от грязи, люди не в состоянии очистить дно тщательно, поэтому часть материала не выбирается. Помимо того, удары ломов разбивают грунт, и золото, смешанное с мелкими камушками, остается в щелях. Поэтому часть металла не моет быть извлечена обычными методами.

Каждое утро перед побудкой я отправляюсь к реке в одиночку. Марселе, которая к этому времени уже на ногах, строго наказывается, чтобы за мной никто не шел. Впрочем, это и несложно, потому что люди мои устали, так что никому не хочется терять даже минутки своего ценного сна.

Прибыв на место, смазываю свое тело жиром, потому что вода ледяная, надеваю маску для ныряния, прячу револьвер под листьями так, чтобы сразу был под рукой, и спускаюсь под воду искать золотые самородки. Вода прозрачная, потому что ил успевает осесть. Под водой я осторожненько, чтобы не замутить воду, прочесываю дно и открываю каменистое дно, подготовленное за вчерашний день. Мои поиски приносят фантастический результат. Меня дожидаются многочисленные самородки, застрявшие в щелях, или же даже просто лежащие на дне. Это всегда вызывает у меня подъем, не столько из-за самого золота, сколько из-за его количества. Каждое утро я извлекаю как минимум вдвое больше, чем в предыдущий день: если продукция составляла граммов восемьдесят, то я поднимаю на поверхность граммов сто пятьдесят, а то и больше.

Обычно я легко голову не теряю, но ведь это и вправду ни на что не похоже! Возвратившись к себе в комнату, куда вход всем заказан, рассматриваю самородки, из которых самый большой весит двести шестьдесят граммов. В золоте я разбираюсь неплохо, разные видал местечки, но такого никогда!

Мне известно, что крупные компании берутся за работу на самой границе оплачиваемости, составляющей один грамм золота на один кубометр породы. Тогда процентное содержание не считается, главное — количество переработанного грунта.

Здесь же месторождение невероятно богатое, возможно, даже слишком богатое для одного человека. Это невообразимое богатство, бездонная касса, я сижу на сотнях миллионов долларов. Поначалу я считал, что это просто очень богатая жила, но, хотя время идет, добыча никак не меняется. Пара дней была менее производительна, но и это можно было предвидеть, потому что тогда мы снимали верхние слои, где содержание металла самое низкое.

* * *

Мне повезло очень рано узнать стоимость денег, я располагал очень большими суммами, заработанными в выгодных предприятиях; но всегда, сколько бы их не было, сумму всегда можно было рассчитать заранее, никаких неожиданностей не было. Здесь же все совершенно иначе — результаты превышают мои самые смелые предвидения.

До сих пор не было такой суммы, которую нельзя бы было истратить, а точнее, расшвырять на собственные удовольствия, за короткое время. Впервые происходит совершенно иначе: это место должно приносить доход, достаточный для реализации всех старых мечтаний, без необходимости экономить, что противоречило бы моим принципам. Именно это и подвигало меня к действию, равно как возбуждает каждое утро: готовить будущее, на всю катушку используя настоящее. Вот причина того, чтобы любой ценой оставаться в этом гнилом закутке.

Нельзя пережить приключения, не ставя громадных требований перед собственным организмом, а мой уже солидно подпорчен. Нельзя переходить некоторых границ, чтобы впоследствии не платить за это; и я знаю, что сет может оказаться ой какой большой. Так что сейчас я обязан мчаться вперед, пока располагаю всеми своими возможностями. Мое последнее приключение должно быть чем-то великим, более безумным, чем все предыдущие; и, вполне возможно, что Река Француза будет тому причиной.

* * *

Только до конца я еще не выиграл: нельзя обладать пятидесяти одним процентом сказочного богатства, не вызывая чьей-нибудь зависти, и по собственному опыту знаю, что когда дело приносит астрономические суммы, ни данное слово, ни письменный договор уже не имеют особого значения. С подобными мыслями заканчиваю собственные думы — уже половина шестого, пора будить остальных.

Каждое утро разыгрывается одна и та же сцена: я становлюсь в дверях спальни и палю в воздух, одного единственного выстрела из Магнума 357 хватает, чтобы все попадали с кроватей. Если правду говорят, что пробуждение в стрессовом состоянии уничтожает сердце, то мои работники долго жить не будут; целюсь я всегда в одну и ту же доску — она служит мне календарем.

По вполне понятным причинам обеспечения безопасности я никогда не оставляю золота без присмотра. Я ношу его с собой в купленном еще в Сан Хозе и запираемом на висячий замок железном ящике. Хотя вход в мою комнату всем запрещен, сила притяжения золота мне известна, а лучший способ предупредить кражу — это не создавать возможности кражи. Никто не знает о моих утренних сборах урожая, а ежедневное взвешивание происходит без свидетелей: путь в мою комнату проходит через комнаты Джимми и Низаро, которые тоже закрыты для рабочих; они являются буфером, защищающим меня от неожиданных визитов.

* * *

Хотя никто и не подозревает об истинной ценности месторождения, все рабочие осознают, что оно очень богатое. Их первое столкновение с золотом их не разочаровало, но когда ушло первоначальное возбуждение, под влиянием которого они постоянно рассчитывали на то, что в любое мгновение им в руки может попасть самородок, энтузиазм увял, точнее, центр их интересов сместился. Теперь единственный вопрос — это количество добычи за сегодняшний день. Ее они воспринимают как личный вызов, ежедневный рекорд, который следует побить. Им известно, что это самое богатое месторождение на полуострове, что наша добыча больше, чем у всех остальных. Объявляемые каждый вечер результаты добычи вызывают крики «ура»: для них это слава, а для меня чистый доход.

Один только Уайт, самый хитроумный, остается хладнокровным. Как-то раз, когда он глядит на свои руки, затвердевшие от вечного махания лопатой, я говорю ему:

— Ведь у тебя нет причин жаловаться, подумай только обо всех воспоминаниях, которые у тебя останутся. Ты сможешь рассказывать собственным детям, что работал на золотом прииске, причем, самом богатом.

— А если они спросят меня, где же золото? Кто тогда останется в дураках?

Во всяком случае, не я.

* * *

Не даю себя обмануть бескорыстностью своих мужичков; даже если они и вправду испытывают энтузиазм и, благодаря моим стараниям, относятся к работе соответственным образом, я знаю, что при первой же оказии, без свидетелей, очутившийся в их руках золотой самородок будет спрятан в кармане. Стограммовый самородок эквивалентен заработку за десять месяцев, так что искус огромен — и это очень человеческое чувство. Только у меня об этом нечего и мечтать: каждый, кто попытался бы, знает, что в случае прокола наказание будет непропорционально преступлению. Я сам говорил им:

— Понимаю, что хочется, но помните, если кого заловлю, пощады не ждите.

Главное для меня, не давать им повода. Потому-то я на месте целый день, прихожу первый и ухожу последним. Свое кресло-качалку я поставил на берегу, чтобы сверху видеть всех: как только кто поднимает голову, тут же встречает мой взгляд. Это всеприсутствие гораздо эффективнее всяческих угроз, одновременно, как хороший надсмотрщик, я диктую рабочий ритм.

Сегодня они познакомились с тем, что такое динамит. Громадная скала мешает проведению дальнейших работ, просто так ее не убрать; за нее берется Мигель, он садится верхом на ее вершине и с помощью долота и двухкилогрммового молотка делает дыру. Он целый день, с регулярностью метронома бухает молотком. Под конец дня дыра уже достаточна, чтобы подложить динамит. Сую в дыру несколько зарядов с запалами и бикфордовым шнуром на две минуты. Люди нервничают и все время поглядывают на меня, хотя работы не прерывают. Для них динамит — это что-то неведомое, разрушительную силу которого они могут только предчувствовать. Их страх меня забавляет, и только после этого, заслонившись телом Джимми, я поджигаю шнур.

— Senores, у вас минута и пятьдесят секунд, чтобы найти себе убежище, лопаты и ломы забирайте с собой.

Мудрое указание, потому что тут же начинается паника. Они буквально вылетают из ямины и что было сил разбегаются во все стороны. Мы с Николя прикуриваем от дымящегося шнура и спокойненько идем спрятаться за ближайшее дерево. Раздается ужасающий взрыв, столб воды поднимается метров на двадцать. Скала разбита, вся долина заполняется дымом. Работники, несколько отойдя от страха, кричат «браво» и, возбужденные грохотом и дымом, сами смеются над охватившей их только что паникой. Они так никогда и не привыкнут ко всем этим взрывам, всегда будут испытывать перед ними неописуемый страх, будто дети они боятся и в то же время восхищаются мощью взрыва; теперь у них появилось кое-какое разнообразие — то побудочный выстрел, то взрыв.

* * *

Наша группа становится монолитной, у каждого имеется собственное место, каждый отрабатывает свои деньги, если не считать дочек Низаро. От одного только вида этих коровищ мне хочется блевать: целыми днями они ничего не делают. Как и предсказывал Чита, весь день они только жрут и срут. Меня они боятся, и когда я рядом, то делают вид, будто чем-то заняты, но мне хорошо известно, что как только я отхожу, они тут же валятся кверху пузом. Я запретил им кокетничать с мужичками и носить узкие брючата; мне не хочется, чтобы у кого-нибудь с ними что-либо было, от самой только мысли, что кто-то может трахаться с этими уродливыми горами мяса и жира, меня уже мутит. Кроме того, они неоднократно слыхали, как я выражался о них более чем оскорбительными словами. К счастью еще, что Марсела прекрасно справляется с кухней. Я наказал ей, чтобы она все время присматривала за жратвой, чтобы эти два мешка с дерьмом, как при всех называю толстух, не наделали беды.

* * *

Железный ящичек, который я ношу с собой постоянно, делается все тяжелее; это ужасно непрактично, к тому же мне не хочется держать здесь все это золото; было бы намного лучше хранить его в Сан Хозе. Опять-таки, мне хотелось бы показать своим компаньонам, насколько богатое у нас месторождение, чтобы заставить их ускорить все административные действия. Я решаю послать Джимми, чтобы тот позвонил Герману, а так же воспользоваться случаем укрепить мои позиции у мусоров. Я должен опасаться Барбарохи, поскольку не даю себя обмануть его приниженным нынешним положением; подозреваю, что он готовит какую-то пакость. Он уже несколько раз намекал, что, в связи с богатством месторождения, договорных тридцати пяти тысяч колонов вроде бы маловато; тогда я сделал вид, что не понимаю, о чем он говорит. Пока все остается по нашему договору, только я совершенно не доверяю слову, данному тико.

— Джимми, вот сто пятьдесят граммов золота. Сначала отправишься в Пальмар, чтобы позвонить Герману. Скажешь ему, что наша деятельность прибыльна, и что я прошу его приехать поговорить, при случае пускай пригонит лодку. Можешь прибавить, что ни змей, ни каких-либо других нехороших животных тут уже нет, так что он может приезжать хоть сейчас. Потом едешь в Хименес, чтобы продать золото в банке, квитанцию привезешь мне. И наконец, вот три конверта: один передашь главному мусору в Хименесе, второй — в Гольфито, а третий — толстухе в Пальмаре, и не забудь сказать им, что это от меня.

В каждый из конвертов я положил по десять тысяч колонов, мой ежемесячный благотворительный взнос на копов, на обороте большими печатными буквами пишу свое имя. Предвидя новые шаги со стороны Барбарохи, я хочу, чтобы мусора про меня помнили.

Еще я приказываю Джимми привезти мешок цемента. Дело в том, что пока динамит склалирован у меня в комнате, под кроватью, так что достаточно малейшей искорки. Двести динамитных шашек с легкостью могут превратить наше ранчо в представление «звука и света», а нас самих — в живые факелы. Посему у меня имеется задумка построить небольшой бункерок, недоступный и закрываемый на замок.

К тому же Джимми должен будет привезти сотню лампочек, потому что наступило самое время завести у нас электричество. Причина очень простая у нас слишком много работников. Даже если не считать тех, которые сейчас бесполезны из-за инфекционных заболеваний ног, в ямину нельзя ни запустить больше десятка человек одновременно, ни поставить перед каноа больше, чем четырех. В то же время, мне не хочется никого рассчитывать. Опять же, меня заставляет кручиниться мысль об ямине, оставленной в темноте. Поэтому я решил ввести двухсменную работу, чтобы добыча шла и ночью. Думаю, что пять десятков ламп и прожектора дадут достаточно света, но для этого нужно затащить наверх двигатель с генератором, а вот с этим приятного будет мало.

На первый взгляд это вообще кажется невозможным, но вера творит чудеса. Придется идти лично, потому что своих людей я знаю: сами справиться не смогут, а сомнения смогут привести к дезертирству — в буквальном смысле — ведь если двигатель бросят где-нибудь в горах, то не осмелятся показаться мне на глаза. Решаю сначала подождать, когда Джимми вернется, а затем уже отправляться в путь.

Вчера вечером, после ужина, когда все уже готовились ко сну, из темноты и дождя появился какой-то тип. Это Демезио, живущий в трех километрах от нас, у него я всегда покупаю много мяса. Вообще-то я его недолюбливаю, потому что это малый местный пират, дегенерат, вор и лжец. Он подходит ко мне:

— Дон Хуан Карлос, мне говорили, что тебе нужны лошади.

— Да, а ты что, можешь продать?

— Я уже привел с собой двух шикарных лошадей, могу продать обеих за шестнадцать тысяч колонов.

— А почему это я должен платить так дорого, если в последний раз купил пару за две тысячи?

— Ну, мои совсем другие. Они больше, и могут без труда нести на себе даже по три квинтала.

— Три квинтала? Ты хоть понимаешь, о чем говоришь? Смотри, не забывай, что мы соседи, так что, если врешь, найти тебя будет нетрудно.

— Обязуюсь при всех, что, если они тебе не понравятся, я выкуплю их обратно, — говорит он, показывая на моих рабочих. — Даю честное слово.

— Согласен, но за эту цену я хочу еще получить пару седел в хорошем состоянии и два деревянных ящика для перевозки.

После короткой дискуссии даю ему семнадцать тысяч колонов за лошадей и их снаряжение. Перед уходом он еще раз повторяет свои обещания, а я свое предупреждение.

На следующий день осматриваем лошадей при дневном свете. Одна из них — это и вправду великолепное животное, намного крупнее и сильнее, чем обычно можно встретить на Оса. Вторая же — старая кляча, едва держащаяся на ногах, пригодная только лишь на бойню. Ах ты, старый сукин сын! Если считаешь, что выкрутишься, то дико ошибаешься! Пока что у меня есть более важные дела, но забывать никто не собирается.

Прежде всего — электричество. После ужина выкладываю всем свои планы:

— Сеньоры, завтра затаскиваем наверх двигатель.

Повисает глухая-глухая тишина, каждый думает про то, как нужно будет силиться. Назначаю семерых самых крепких, у которых с ногами все в порядке.

— Мигель, Чита, Чиче, Уайт, Габино, Омар и Барбас, завтра спуститесь вниз. Ложитесь спать пораньше, потому что встаем в три утра. Будет тяжело, но сделать это надо.

Эти мои слова сделались уже известным припевом: когда я их говорю, все уже знают, что будут уделываться от натуги. Но мое присутствие прибавляет им отваги.

* * *

Я еду на лошади, работники идут пешком передо мной. Лагерь я оставил на Джимми. На реке сегодня никого не будет, все работают на строительстве. Вчера на рассвете я очистил каменное дно; днем же работали только с верхним слоем, в котором золота, обычно, нет; если исключить невероятную удачу, то на извлечение металла шансов практически никаких. Тем не менее, я приказал Джимми запретить подходить к реке. Парень действует все лучше, его начальная неудача осталась всего лишь неприятным воспоминанием. Я помог ему накопить уверенность в собственных силах, и постепенно люди начали его уважать, его вежливость заменяет силу, которой у него нет. Он все время ходит в самом настоящем борсалино с перышком, которое достал неизвестно как и где.

По прибытию в Гуэрра я осматриваю двигатель, и мы приступаем к попыткам его перемещения. Он слишком тяжелый, чтобы нести его на спине, а состояние дороги исключает возможность нести его компанией. Я пробую и так, и сяк, в том числе и взятую напрокат у Марио тележку, но колеса застряют в грязи. Остается только один выход: сделать носилки. Приказываю вырубить длинные деревянные брусья, посреди которых мы и ставим наш мотор. Его тащит четверо людей спереди и четверо сзади. Лошадь плетется за нами. Я тащу ношу вместе со всеми, чтобы подбодрить. В путь мы вышли в шесть утра. Через пять часов мы прошли всего четыре километра, хотя здесь еще ровная местность. Каждый шаг требует ужасных усилий: придавленные тяжестью двигателя мы глубоко западаем в липкую грязь, стаскивающую сапоги с ног. Рывок, чтобы вытащить ногу из грязи, шаг вперед, рывок, чтобы вытащить вторую ногу, еще шаг; на каждом метре кто-нибудь теряет сапог и падает. Остальные должны удержать двигатель, пока тот не поднимется, после чего двигаемся дальше, и так до следующего падения. Каждую сотню метров нужно останавливаться и ставить груз на землю; при этом мы чувствуем, как дрожат наши коленки. Омар, который, из-за своего роста, тащит больше других, рухнул на землю совершенно обессиленный. Мы пытаемся его поднять, но тот не в состоянии даже пошевелиться и валяется в грязи, разбросав руки. Ложу себе на плечи концы обоих брусов, и мы плетемся дальше; парень догоняет нас только через пару часов, при этом он шатается от усталости. Мы наконец-то преодолеваем грязь и добираемся до склона, но мне уже понятно, что наверх мы втянуть эту железяку уже не сможем.

— Чита, бери мою лошадь и возвращайся в лагерь. Скажешь Джимми, чтобы он как можно быстрее спускался со всеми людьми.

— Всеми?

— Всеми без исключения. Скажи, чтобы взяли с собой фонари, а еще пускай притащат кофе и как можно больше оладьев. И поспеши!

После часа отдыха поднимаюсь:

— Сеньоры, будет тяжело…

— Но сделать это надо, — хором отвечают мне.

— Последний рывок. Пока не пришла вторая смена подтащим чуточку наверх…

Когда приходит Джимми со всеми остальными, из первой группы уже никто не может стоять на ногах: четверть подъема прошли чуть ли не на четвереньках, неоднократно скользя и падая. Пока мы, находясь в полуобморочном состоянии, пьем кофе и едим, остальные сменяют нас. Работа идет попеременно. Манолито бегает туда и назад к подножию горы, где течет река, и таскает нам в фляжке воду.

Последний отрезок пути мы начинаем при свете фонарей: пока одни тащат, другие освещают им дорогу под ногами, идущие спереди предупреждают про корни и ямы. Освещения недостаточно, и в конце концов происходит то, что должно было случиться: на особенно крутом участке кто-то из несущих спотыкается и падает, за ним другой, и при резкой смене центра тяжести падают и все остальные, выпуская мотор. Чита, отважно, хотя и безрассудно, пытается его удержать, и его придавливает ужасной тяжестью. Глаза у него вылазят из орбит, дыхание делается свистящим…

Мы мигом освобождаем парня. Чите невероятно повезло, он упал в глубокую яму, края которой задержали двигатель, не позволяя раздавить человека: парню только сильно придавило грудную клетку. Он страшно перепугался и с трудом приходит в себя. Мы оставляем его посидеть под деревом, а сами плетемся дальше. Когда мы добираемся до лагеря, уже половина одиннадцатого ночи, подъем наверх этого блядского двигателя занял у нас шестнадцать с половиной часов. Все как-нибудь при этом да пострадали. У меня самого раздавлен ноготь, но мы совершили невозможное: теперь, мне кажется, мои люди смогут совершить все. Быстренько ужинаем и молча валимся спать.

Как исключение позволяю им подрыхнуть на час больше — заслужили.

* * *

Создаю две бригады. Одна работает, как и обычно, над рекой, а вторая тянет электропроводку. Я назначил Барбаса главным над второй бригадой, а Эдуардо — у которого руки растут как надо — техником-электриком. Им же я приказываю изготовить укрытие для хранения двигателя на полдороги между домом и рекой.

Пятнадцать человек тянет проводку. В течение дня они провели электропровода от двигателя до дома, а затем и к реке, где полсотни ламп, смонтированных в четырех больших прожекторах, только и ожидают тока. Около пяти я прерываю работу с каноа, и все собираются возле генератора. На него смотрят как на какое-то дьявольское изобретение. Эта производящая электроток железяка никак не вызывает у них доверия, мужики даже с некоторым отвращением касаются проводов и лампочек, а люди с Оса вообще стараются держаться подальше.

Один только лишь Омар как перевозчик более-менее знаком с этой машинерией.

— Ну что, заводи, — обращаюсь я к нему.

Тот, с миной профессионала, в абсолютной тишине вставляет ручку и изо всех сил крутит. Один оборот, два, после чего ручка раскручивается в обратную сторону и бьет его прямо по лицу. Он падает на спину, из рассеченной брови хлещет кровь. Нда, получил он прилично.

Всеобщее веселье прерываю всего одним словом:

— Следующий!

Все занимают выжидательную позицию, и, черт подери, они правы: один за другим они пытаются запустить двигатель, но как-то слабенько, потому что их все время гложет страх разбить голову, из-за чего работа идет не в полную силу.

— Ну ладно, — говорю я после нескольких неудачных попыток, попробуем по-другому. Кто у нас левша?

Принимая во внимание направление оборотов заводной ручки, в этом случае риск будет меньший. Никто не объявляется, но тут Эдуардо с широкой такой ухмылкой заявляет:

— Уайт! Он у нас левша, только признаться боится.

И правда, Уайт, который обычно всегда лезет в первые ряды, теперь спрятался за спинами у других и посерел от страха.

— Это правда, Уайт?

— Ну, так, немножко.

— Так покажи, чего можешь!

Пару раз он крутит без особой охоты.

— Если заведешь эту сволоту, получишь двойную порцию травки.

Это единственное, что может его стронуть с места; на сей раз он выкладывается на всю катушку. Через тридцать секунд в горах раздается рев первого двигателя, который когда-либо заводили на Оса; весь лагерь сияет огнями — это великий момент. Радость неописуема, все поют и орут «браво!». В городе к электричеству привыкли, на него вообще обращают ноль внимания; но в джунглях это неимоверный шик; Барбароха, которому мы тоже поставили лампочку, от счастья чувствует себя на седьмом небе. Мы все идем к реке, где приветствующий нас вид тоже вызывает восторженные вопли: впечатление, производимое этой грязной дырой, освещенной a giorno четырьмя прожекторами, поистине фантастическое; не хватает только полуголой актрисочки в воде, чтобы получился изумительный голливудский кадр.

— Как красиво, — восторженно говорит мне Чиче.

— Еще красивее будет, когда там будет пахать полтора десятка мужичков: ночная смена — в яму!

Вместо актрисочки теперь будут плавать мои бородачи. Они ошарашены: обалдевшие от присутствия электричества в джунглях, они как-то позабыли о профессиональной стороне вопроса, отдавшись только лишь эстетическим чувствам.

Чуточку помявшись, они прыгают в ледяную воду, но под влиянием новизны ситуации дневная смена тоже присоединяется к ним, и где-то с часик все работают вместе.

* * *

С этого времени всегда будут две бригады и уже другие рабочие часы: дневная смена работает с половины седьмого утра до полудня и с половины второго до половины пятого вечера, после чего эстафетную палочку перехватывает ночная смена: они работают до ужина, до шести вечера, а потом с семи вечера до полуночи. Каждый выбирает себе по вкусу, так что бригады формируются без проблем. Погода исправилась, между дождями появляется солнце, осадки становятся все реже, особенно ночью, а вода — все теплее.

Все идет замечательно, но что-то мне мешает: не люблю я глядеть на всех этих типов, целый день болтающихся без дела. Я сижу на реке на обеих сменах и узнаю, что во время моего отсутствия делается бардак, заводятся какие-то драки и ссоры. Физический труд и обильная еда сделали из моих людей атлетов. Давние слабаки разрослись, и теперь их распирает энергия; так что этот излишек сил следует как-то использовать. Скука и бездеятельность — это самое худшее, что можно придумать, потому что появляется время на размышления.

Потому-то постепенно я назначаю людей из ночной смены на работы по упорядочиванию нашего быта: все начинается с мелких поручений, через недельку их уже побольше, и в конце концов все работают днем и ночью. Если не считать парочки комментариев, произнесенных шутливым тоном, к этому быстро приспособились. Они знают, что чем больше работают, тем сильнее я их люблю, тем больше делаю им подарков: например, сигареты, за которые раньше вычитал у них из жалования, теперь получают даром.

Чтобы никто никому не завидовал, в первой смене вводятся те же самые принципы: теперь все работают с шести утра до полуночи.

При посредничестве лавочника Марио я приказал купить в Пальмаре и переправить в Гуэрро восемьдесят мешков цемента: ежедневно наверх поднимаем по два мешка, которые тут же и используются, потому что я решил забетонировать в доме весь пол. Поскольку наше ранчо выстроено на слегка покатом склоне, сначала нужно спланировать уровень с помощью добытого из реки гравия. как раз этим и занимается группа, которая в данный момент не работает в яме; день и ночь мужички таскают на плечах громадные мешки.

Не желая бросать моего местечка над рекой, я не могу следить за работами в лагере, но регулярное появление мужичков возле меня дает мне немедленную информацию о производительности каждого. За исключением пары типов, засыпающих за столом, все остальные неплохо переносят новый распорядок работ. Что касается меня, то я ночью не сплю. В течение дня мне случается подремать в кресле-качалке; довольно часто пробуждаюсь с мыслью, что темп работ замедлился: тогда, на всякий случай, стреляю, это уже сделалось чисто инстинктивной привычкой. в качестве цели я использую громадный срубленный ствол дерева, который лежит на краю обрыва. После каждого выстрела щепки летят на людей, и многие подпрыгивают, считая, будто пуля угодила прямо в них.

Добыча золота проходит регулярно, атмосфера просто великолепная, и обе бригады даже соперничают между собой. Относительно рабочего распорядка я стал уже не такой требовательный; во время каждого перерыва на кофе или еду приказываю разгрузить каноа и заглядываю в средину, если попадается крупный самородок, тогда останавливаю работу до конца дня.

Золото здесь повсюду. Во время ликвидации небольшого обвальчика у основания обрыва, в том месте, где мы даже не работали, Джимми находит самородок весом в семьдесят два грамма: это еще сильнее укрепляет меня в мнении, что следует запретить во время моего отсутствия подходить к реке. Мои подводные изыскания на рассвете все так же приносят богатый урожай. Сегодня утром был замечательнейший момент: я нашел самородок весом в четыреста двадцать граммов. Он широкий и плоский будто блюдце, а вокруг него блестит множество точечек — двести граммов в зернышках, от пяти до десяти граммов каждое.

В память об этих находках вешаю себе на левом запястье пять самородков на золотой цепочке, а так же никогда не снимаю с шеи другой самородок — очень красивый, в форме Южной Америки, весом в пятьдесят граммов.

* * *

Я чувствую себя превосходно. У меня уже давно нет сомнений относительно того, что золото на моей территории имеется, зато Барбароха, который регулярно появляется во время подъема каноа, никак не может с этим смириться; вместе с Низаро они вечно ведут разговоры про Бета Мадре, легендарную золотую жилу. Что же касается Низаро, то ум у него зашел за разум, и он регулярно раздражает меня болтовней типа того, что он-мол первый обнаружил это место, что только благодаря нему я нахожусь здесь и так далее. Как-то вечером я сам слышу, как он плачется перед Джимми:

— Это я засеял золото, а урожай собирает Хуан Карлос.

Это становится уже слишком! На следующий день старикан уже сидит в дыре с катиадорой. Он проводит целые дни в воде, там, где лопата уже не поможет, добывает граммов десять в день — свой шестикратный дневной заработок — и держит рот на замке. К тому же он воришка, и за ним следует присматривать: сидящий на камне в метре от него Николя не спускает со старика глаз. Это постоянное присутствие и новая работа дают ему понять, что сейчас он в немилости; Низаро вечно жалуется на судьбу, но я отсылаю его работать. Сначала-то у меня было намерение дать ему хорошую должность, но его ежедневная похвальба и совершеннейшая неспособность что-либо делать меня уже замучали. Он мне ни для чего не нужен. Мне казалось, что его тридцатипятилетний опыт жизни в горах будет мне полезен, но оказалось, что я знаю гораздо больше — так что, пускай сдыхает.

* * *

Барбароха пригласил меня к себе на цыпленка, и я очень даже прекрасно знаю, о чем он хочет со мной говорить. Увидав такие количества золота, наверняка он укрепился во мнении: что следовало бы лучше со мной поторговаться: теперь же наверняка нашел в себе смелость: чтобы представить свои новые требования. Конечно, я мог бы дать ему чуточку побольше, но тогда не будет причины успокоиться на этом; а кроме того, сумма, которую я выплачиваю ему ежемесячно, уже и так слишком достаточна для местного уровня жизни, к тому же каждый день он еще бесплатно у меня ест и пьет. Я был бы готов помочь ему открыть пульперию, но ни на колон не увеличу определенной заранее суммы. Теперь приходится думать, как это дать ему ненавязчиво понять.

Как я и предполагал, после пяти минут болтовни про погоду он изливает на меня целое ведро личных претензий. Да к чертовой бабушке! Что за идиот! Что ж, тем хуже для него. Под руку мне попадается полено, и я изо всех сил даю ему им по шее; Барбароха падает на колени. После второго удара ему уже хватает. Наша «беседа» вызвала приличный шум. Барбароха лежит и не шевелится. Не хватало еще, чтобы он врезал дуба. Мне даже не хочется прикасаться к нему, чтобы привести его немного в чувство, посему ничего умного, как нассать ему прямо на рожу мне не приходит. Он все равно не шевелится. Хватаю котелок, в котором варится куриный супчик, и выливаю содержимое ему прямо в рожу: кипящее варева делает свое дело, к моей превеликой радости Барбароха визжит, как будто с него живьем сдирают шкуру. Беру его ружье и разбиваю приклад о стенку, затем, уже с помощью молотка, разбиваю затвор, спусковой механизм и курок. После чего выхожу из дома, оставляя Барбароху дергаться по полу. Мне где-то даже печально — супчик, похоже, был весьма вкусным.

Возвратившись к себе домой, сажусь на своем привычном месте перед обедающими рабочими.

— Чита, у тебя неплохие отношения с Барбарохой, так что сходи к нему. Передай этому сукину сыну, что больше я не желаю его видеть ни здесь, ни на реке, и вообще, чтобы он не попадался мне на глаза. Да, раз ты уже пойдешь туда, заберешь с собой лампочку и провод.

После этого обращаюсь уже ко всем остальным:

— С этой минуты Барбароха перестал быть нашим приятелем. Ни ему уже нельзя сюда приходить, ни кому-либо из наших нельзя ходить к нему, ясно? Если увидите его свиней возле нашего дома, немедленно вышвыривайте, бардак мне здесь не нужен.

Вечером Чита, который сходил к Барбарохе, описывает его состояние, что тут же вызывает общее веселье.

Утром, когда все мы завтракаем, вижу, что лошади Барбарохи нет на месте: хозяин явно отправился за мусорами. Размышляю, как его за это наказать, как тут один из подсвинков Барбарохи сует пятачок в кухонные двери. Я поднимаюсь и к всеобщему изумлению палю в него из пистолета. Марсела хохочет, зато обе толстухи ошарашены, потому что на Оса животные ходят где угодно, и каждый почитает соседскую собственность.

— Выпотрошите его, — приказываю я им. — Это нам подарок от Барбарохи.

— Но мы не умеем.

— Заодно и научитесь. Так, Уайт, Чиче, Кунадо, идите за досками, оставшимися у Барбарохи, теперь они принадлежат нам.

Поросенок жирный, и вечером у нас праздник. Мяса много, опять же, людям весьма нравится мой способ покупок. Они счастливы, потому что завтра и послезавтра, в субботу и воскресенье, я даю им первые полноценные выходные: сам я чувствую легкую горячку, и мне кажется, что приближается приступ малярии. Ужин в самом разгаре, как вдруг появляется Тонио, один из сыновей Низаро, и сразу же подходит ко мне.

— Добрый вечер, Дон Хуан Карлос.

— Добрый вечер, Тонио, что случилось?

— В Гуарро приплыло несколько человек: Герман Вайнберг, Орландо Каракас и Пабло Гарсия. Они хотят, чтобы ты выслал людей с лошадьми, причем, именно сегодня, чтобы завтра они смогли подняться наверх. Кроме того, им нужны люди, чтобы грузить вещи. И, опять же, немедленно.

— Не спеши. Что это еще за дело? Если хочешь, можешь возвращаться, но сам. Передай этим болванам. что все это я вышлю завтра, а сейчас мы все отдыхаем; ага, и прибавь, что здесь люди работают.

* * *

На следующий день я чувствую себя паршивенько, все мышцы болят. Высылаю на низ пятеро человек с двумя лошадьми. Я с Николя выезжаю на двух оставшихся через пару часов. Встречаем всю группу у основания склона, мужики зарядились различным барахлом, как будто выехали на пикник, а Омар даже тащит на голове телевизор. Герман с Орландо едут верхом. Последний приторочил к седлу ящик с динамитом. Третий тип, толстяк, которого мне представляют как бухгалтера, с трудом продирается через болото и постоянно вытирает пот со лба огромным платком. Шатаясь от усталости, они останавливаются у реки, хотя сам подъем еще и не начинался.

Вид этих трех мещан, багровых и потных, резко контрастирует с видом моих людей, шагающих быстро и без особых усилий. Вся троица надела на себя короткие джинсы и высокие сапоги, а Герман, сунувший револьвер за пояс, напялил даже темные очки. Бухгалтер, Пабло Гарсия, быстро остается сзади, останавливаясь каждые десять метров. Затем опережаем Орландо Каракаса, который очень плохо умеет ездить верхом и в одном сложном месте даже начинает соскальзывать, уцепившись за свой ящик с динамитом. Он пытается как-то справиться и просит помощи, но люди знают, что находится в ящике, и, вместо того, чтобы помочь, разбегаются во все стороны, оставляя все барахло на дороге и прячась за деревьями. Никакой опасности нет, потому что динамит просто так взорваться не может, но доверия к нему нет. Орландо не может ничего понять, после чего валится с громким хлюпанием. Он оскорблен: никогда еще к нему так не относились, к нему: племяннику самого президента, и теперь он жаждает отомстить рабочим: которые громко над ним смеются. В бешенстве он привязывает ящик на спину лошади и, взяв ее за узду, дальше плетется пешком.

Я оставляю одного человека, чтобы показывать им дорогу, а сами едем дальше. Герман задает мне множество вопросов, на которые практически не отвечаю, потому что совершенно не могу говорить. Он ездит верхом лучше, чем остальные, поэтому ему удается не отставать от нас. К счастью, местность здесь обманчивая, и, когда он гордо пустился рысью, его лошадь спотыкается и, падая, тянет его с собой. Герман скатывается метров на десять среди всеобщего безразличия; когда он поднимется, очков у него уже нет, и сам он весь в грязи. После этого он натянуто улыбается и снова влазит на лошадь, сопровождаемый ироничными взглядами работников. Грохнувшись еще пару раз, затем он едет уже потихоньку и осторожненько, совершенно утратив свой гордый вид.

Пользуюсь этим, чтобы смыться и, тем самым, избежать последующих расспросов. Едущий рядом со мной Николя веселится на всю катушку, и, обмениваясь шуточками, мы приезжаем на ранчо задолго до всех остальных.

Чисто по привычке иду к реке, чтобы глянуть, как там дела. Когда возвращаюсь, все уже на месте и сильно шумят. Орландо сидит в моем кресле, и я прошу его подняться, чтобы сесть самому. Ему это не нравится, но подчиниться пришлось.

Герман, лыбящийся во весь рот, начинает кампанию по завоеванию популярности. Он уже подключил телевизор и начинает его настраивать: все время он крутится, делает много шума, только эффекта почти никакого. Работники глядят с интересом, многие из них телевизора вообще не видало, так что эта новинка их привлекает. Даже через час из телевизора не удается извлечь ничего, кроме шумов, так что мужички смотрят на Германа косо, они недовольны, что их надежды остались бесплодными; он сам чувствует, что охотнее всего они разбили телик у него на голове. В конце концов они совершенно теряют к нему интерес и требуют музыки.

— Это все потому, что нет антенны, — говорит Герман. — Ты и ты, смонтируйте ее на крыше.

Никто не шевелится, моим людям, похоже, весело глядеть на толстячка, от которого столько шума. Тогда Герман начинает нервничать, и я прихожу ему на помощь.

— Чиче, Кунадо, оправляйтесь подключить, чтобы сделать этому сеньору приятное.

Герман садится рядом со мной.

— Это же несправедливо, — говорит он. — Они же знают, что я твой компаньон, так что обязаны меня слушаться. Не понимаю, как ты сам с ними справляешься.

— Послушай, сейчас ты в горах, а не у себя в конторе. Мои люди работают не ради заработка, а потому, что им нравится здесь атмосфера: уважение и авторитет сверху не назначаются, их еще нужно заслужить. Если же ты и дальше будешь так обращаться к ним, то с тобой может случиться что-нибудь малоприятное.

Его это тут же успокаивает, и он меняет тему:

— А как с золотом, много его?

— Много!

— Так покажи.

— Попозже. Спешить некуда. На сколько вы останетесь?

— Два дня.

— О, это даже слишком.

— Во сколько ты начинаешь работу, чтобы могли посмотреть представление?

— Сегодня мы не работаем, я обещал им два дня отдыха. Может быть завтра поработают часок, чтобы вы посмотрели.

Герман разочарован и начинает доставать:

— Хватило бы и одного дня, у меня такое впечатление, что ты их балуешь: каждый раз мясо, у всех кровать и матрас… Ты же знаешь, это всего лишь животные, они не привыкли к таким удобствам.

Приближающийся приступ малярии не дает мне сил ответить ему как следует, к тому же я не собираюсь объяснять причины своих поступков. Но его замечания доносятся до ушей моих мужичков, которые и вправду начинают поглядывать на него исподлобья. Эта троица сюда никак не лепится. Мои люди тяжко пашут, но они уже привыкли к своего рода семейной атмосфере, к приятелям, с которыми вместе дуркуют, поэтому такое вот отношение к ним, крестьянам, городских людей, поглядывающих на них с превосходством, их сильно огорчает.

За исключением Низаро, который гнется в поклонах, простые рабочие вновь прибывших попросту игнорируют. Даже с чисто физической стороны чужаки производят неприятное впечатление: ужасно гадко смотреть на этих толстяков в шортах, на их нездоровую белую кожу.

— Какая жалость, что приходится вступать в союз с такими вот гнидами, — говорю я Николя, который разделяет мое отвращение. — И подумать только, такие вот типы управляют страной!

— И все равно, мне казалось, что президентский племянник умеет себя вести получше. Ты заметил, что парни невзлюбили их с первого же взгляда?

— Это естественно, они же притарабанились сюда как завоеватели. Для людей ни Вайнберг, ни Каракас ничего не значат — всего лишь два смешных типчика, которых охотнее всего подвесили бы ради смеха вверх ногами, вот просто так.

В этот момент Герман подводит ко мне третьего толстяка, с которым до сих пор мы не обменялись даже словом.

— Хуан Карлос, я привел к тебе Пабло Гарсию, чтобы он занялся бухгалтерией.

— Какой еще бухгалтерией? Это что еще за история?

— Ну, я имею в виду документы, которые мы делаем для Малессы, опять же, документы рабочих. Сделаем список, передай им, чтобы они подходили с удостоверениями личности.

— Ты делаешь страшную ошибку, никто на это не пойдет, более половины всех этих типов находится вне закона и от чего-нибудь да бежит: от алиментов, от приговора суда. Здесь нет никого кристально чистого, так что никто не пойдет на то, чтобы их имена фигурировали в каких-то юридических документах.

— Но ведь мы должны все сделать согласно предписаний. Подумай только, что будет, если произойдет несчастный случай.

— Мне кажется, что скорее они пойдут на такой риск, чем отправятся в кутузку. Впрочем, займемся этим завтра утром, а теперь пора кушать.

— Нам накроют отдельный стол?

— Понятное дело, что нет. У нас здесь одна большая семья: у нас нет никаких различий.

Ближе к концу еды Герман вытаскивает две бутылки виски.

— Нужно выпить за наш прииск, это я привез для нас.

— Вот это ты придумал шикарно. Эй, ребята! Тащите кружки, Герман привез для всех подарок.

Пока все, радуясь дармовщине, толкутся вокруг меня, по мине Германа вижу, что его жаба давит делиться этим дорогим виски с рабочими.

Ко мне с озабоченным лицом подходит Чиче.

— Это правда, как говорил Герман, что мы завтра работаем?

— Не целый день, я же обещал вам два дня отдыха, и они у вас будут. Так, может с часик, чтобы им показать.

Вечер продолжается, и мои люди, радуясь, что в перспективе у них еще целый свободный день, расслабляются на всю катушку. Обе бутылки быстро опустели, посему вытаскиваю свой контрабандный гварро. Наполняю все стаканы до краев; Герман заинтересованно присматривается, затем нюхает свой.

— За наш прииск! На здоровье!

И выпиваю свой стакан до дна, моему примеру следуют все рабочие. Гортани у всех уже сожжены девяностопроцентным спиртом, так что все идет как по маслу. Орландо, который выпить умеет, тем не менее ошарашен, он сделался весь красный и давится под нашими ироничными взглядами. Герман осторожненько сделал лишь один маленький глоточек.

Я снова наполняю стаканы, и сцена повторяется. Через полчаса Орландо пасует, побежденный усталостью и спиртным, и валится с лавки, сопровождаемый издевками. Он совершенно утратил остатки своей гордости и теперь разнылся в приливе пьяной печали, бормоча какие-то слова; на него жалко смотреть.

Джимми и Герман затаскивают его в кровать. Низаро и Джимми уступили свои Герману и Орландо, а Пабло на какое-то время остался ни с чем: в конце концов кто-то соглашается уступить ему свое местечко.

* * *

Перед тем, как идти спать, ко мне подходит Чита.

— Хуан Карлос, я ухожу.

— Почему?

— Не могу выносить этих двух толстух. Они все время ругаются на меня и относятся ко мне хуже, чем к собаке.

Но ведь ты не позволишь же, чтобы эти две туши морочили тебе яйца? Ладно, завтра поговорим.

До меня уже доходили слухи о ссорах между Читой и двумя нашими уродинами, только я никогда не относился к этому серьезно. Такие вещи вообще следует воспринимать как каприз, а потом забывать. Сам же я чувствую себя нехорошо, и хотя приступ болезни не слишком сильный, у меня болят все конечности. Марсела приходит сделать мне массаж: лапы у нее, будто ножищи у борца, и, хотя сам я сложен тоже крепко, после ее нежного лечения я валяюсь в полуобморочном состоянии. Весь дом погружен в тишину, и я уже собираюсь заснуть, как вдруг раздается жуткий храп.

Не вставая с места, ору:

— Это какой же придурок так шумит?

— Это Пабло, — отвечает мне Чиче.

— Так разбуди его, чтобы он перестал.

Минут через десять храп становится еще сильнее.

— Чиче, а ну-ка врежь этому идиоту, потому что хорошо это не кончится.

Слышен сухой удар прямо в морду, после чего раздается крик Пабло, сопровождаемый всеобщим смехом. Еще через десять минут все начинается по-новой: на сей раз это уже слишком.

— Чиче, Уайт, Кунадо, Мигель, Рафаэль и все остальные, которые не спят! Прибейте этого кретина и выкиньте его на двор.

Слышу отзвуки драки и град проклятий. Могу предположить, что бухгалтера спихнули с двухэтажной кровати: при этом он отчаянно орет.

— Да заглушите вы его, черт подери! или же выматывайтесь играться с ним во двор!

Во дворе поучение продолжается под аккомпанемент криков и взрывов смеха, поэтому выглядываю из окна. Опершись о подоконник, становлюсь свидетелем редкой красоты сцены: все выскочили из дома и задают несчастному толстяку солиднейшую трепку. Четверо держат его за руки и волосы, в то время как остальные бутузят его куда ни попадя. Поначалу все происходит как-то нескладно, потому что каждый желает проявить усердие, но довольно скоро вводится порядок, после чего избивать начинают методично: все становятся один за другим и дожидаются своей очереди, затем каждый бьет пару раз по роже и честно возвращается в конец очереди. Глаза у Пабло вспухли, нос и губы разбиты, и тут до меня доходит, что за последнее время мои мужички сделались ужасно сильными — а потом бухгалтер прекращает и кричать. Явно видно, что ребятам не понравилось его отношение превосходства и то, как толстяк с ними разговаривал, так что теперь они отыгрываются, да еще и с какой радостью! Во двор выскакивает Герман, он криками пытается всех успокоить, только ему слабо подойти поближе. После этого он замечает меня в окне и кричит:

— Хуан Карлос, да сделай же что-нибудь! Эти звери его убьют!

— Я же предупреждал, что это крутые парни. Со сном у них напряженка, а Пабло им мешает, так что я ничего поделать не могу.

Но, поскольку и вправду начинаю опасаться, что мужики могут прибить толстяка, вмешиваюсь:

— Ладно, ребята, хватит. Положите его у Барбарохи и возвращайтесь спать.

Пабло хватают за руки и за ноги, и бегом тащат к Барбарохе. Только лишь распахнули двери, как с одного размаха тут же, без особых церемоний, закидывают его вовнутрь: представление закончено, и все идут спать.

Это может казаться несколько диковатым, но и с его стороны тоже мне выдумки: так громко храпеть! К завтраку Пабло не выходит. Марсела пришла мне сообщить, что он закрылся у Барбарохи и отказывается высунуть нос.

— Морда у него вся синяя, и два зуба нет, — говорит она со смехом.

Что ни говори, а эта толстушка ужасно мила. Ничего не боится, и все глупости ее веселят.

Но я не забыл, зачем прибыли сюда мои компаньоны, поэтому веду их к реке.

Выходя из дому, нахожу кучу дерьма в паре метров от двери. Какая же свинья могла тут насрать? Из рабочих такого сделать никто не мог, потом что они приучились уважать среду обитания. Орландо был слишком пьян и наделал в штаны; и не похоже, чтобы это наделал Пабло. Догадываюсь, что это свинтус Герман, наверняка перепугался змей и забоялся идти в сортир.

На реке мои люди быстро занимают свои места, я сажусь в кресло-качалку, а два толстяка пристраиваются на сваленном дереве. Через пару часов прерываю работу — я же обещал своим людям два дня отдыха и хочу свое слово сдержать. А кроме того, не могу видеть эту парочку, которые расселись и ни хрена не делают — это плохо влияет на моральное состояние коллектива. Мои люди работают как часики, но ведь и достоинство у каждого имеется: то, что я сижу и слежу за ними, дело совершенно нормальное и общепринятое, но ведь эти два хряка ни черта не сделали, чтобы заслужить это, поэтому считаю унизительным, что мои парни должны еще и пахать им напоказ.

Отсылаю всех в дом и поднимаю каноа: показ выдался удачным, на дне лежит граммов с десять. Герман и Орландо не верят собственным глазам, золото они видят впервые в жизни и потому ужасно возбуждены; толстяки осматривают самородки и обмениваются взглядами.

Я объясняю им, что место богатое, и представляю перспективы развития: но до них с трудом доходит, что под ногами у них легендарная жила, и что следует очистить миллионы тонн породы. Но постепенно они понимают, какой огромный подарок я им сделал; от радости у них спирает дыхание в зобу, а в глазах загораются огоньки золотой лихорадки. Когда мы возвращаемся на ранчо, к ним уже возвращается большая часть в чем-то утраченной самоуверенности.

— Я слыхал, что у тебя были проблемы с Барбарохой, — говорит мне Герман. — Если хочешь, мы его уберем. Достаточно будет устроить фальшивое обвинение. Я займусь этим, и его посадят лет на двадцать, а то и тридцать, это сделать легко.

И подло.

— Нет, терпеть не могу все эти методы для слабаков, я сражаюсь честно и не применяю доносов: а кроме того, я сам люблю платить по собственным счетам.

Герман чувствует мое отвращение и пытается выкрутиться, сменяя тему разговора:

— Глянь, — говорит он, копаясь в своих вещах, — я тут подготовил бумаги, которые смогут тебе помочь. Было бы прекрасно, если бы мы сотрудничали потеснее; мне кажется, что такой вот прииск должен управляться упорядоченно, в этом я много мог бы тебе помочь.

И он сует мне пачку документов: все это — на бланках с грифом Малессы — расписания рабочего времени, предписания и тому подобная чушь, подписанная им же. И что себе этот придурок воображает? Мы же не находимся в его конторе! Не думает же он, будто я стану вывешивать всю эту муру? Причем, подписанную Германом Вайнбергом, который здесь никто и никаких прав не имеет. Бросаю всю эту макулатуру на стол.

— Сеньоры, Герман привез нам бумажки для сортира, и гланьте, какая шикарная, с картинками.

Сам же даю толстяку знак, чтобы он шел за мной. Мы направляемся ко мне в комнату.

— А вот теперь глянь, что я сделал без твоих советов и расписаний.

После чего вываливаю содержимое своего сундучка на постель. Герман ошеломлен, он берет самородки и только и может сказать:

— Невозможно, невозможно…

Затем ему как-то удается прийти в себя из состояния грогги, в котором находился несколько волшебных минут, и взволнованно спрашивает:

— Сколько тут?

— Семь кило, толстячок, итог работы за один месяц.

После этого он уже ничего не говорит и лишь разглядывает лежащее перед ним сокровище. Полагаю, что теперь он уже не сомневается в действенности моих методов.

— Ну ладно, я со своими обязательствами справился. Теперь ваша очередь. Как идут дела с документами и получением концессии?

— Об этом можешь не беспокоиться, этим мы занимаемся, но нужно время.

— Только не надо ля-ля. Эти вещи никак не должны уйти у нас из под носа, нельзя жалеть средств! Кто отвечает за получение концессии? Здесь достаточно, чтобы ее купить. Дайте ему десять, двадцать тысяч долларов, только не теряйте времени. Кстати, как там с моим видом на жительство? Ты уже сделал мне паспорт?

— Как раз этим занимаюсь. Понимаешь, имеются некоторые юридические процедуры, которых никак нельзя обойти. Мы сделаем тебя президентом банановой компании, которая имеется у нас в Панаме, чтобы ускорить это дело.

— А мое разрешение на ношение оружия?

— Я и этим занимаюсь, только…

— Выходит, вы ничего так и не сделали!

— Слушай, Хуан Карлос, не надо воспринимать все так резко! В любой стране мира, даже здесь, очень трудно легализовать оружие, у которого спилен заводской номер, по этому делу тоже имеются свои законы.

Мне уже не хочется продолжать этот разговор, гнусный тип, сидящий рядом, мне неприятен. Но в данной ситуации приходится ему верить.

— Ладно, теперь я рассчитываю на вас по делу машин. Очень скоро работа вручную сделается невозможной, потому что скальное основание спускается все ниже, так что съемка такого толстого слоя земли заняла бы слишком много времени. Опять же, я не могу требовать от людей такого темпа дольше, чем на три месяца, потому что они просто загнутся. Поэтому мне, как можно быстрее, необходимо разрешение на работу с машинами.

— Я об этом уже думал, и вот тут-то у меня для тебя имеется сюрприз: я тут приказал нашему лучшему механику разработать машину, которая одновременно будет засасывать и выбрасывать струю воды. Это секретный прототип, здесь мы его испытаем, а потом запустим в продажу.

К такого рода вещам у меня никогда не было охоты. Торговля давно предлагает отличные всасывающие насосы, а сам я не приехал сюда, чтобы играться в изобретателя. Правда, Герман, похоже, очень верит в своего механика, который, по его словам, самый лучший во всей Коста Рике…

Мы договариваемся, что он пришлет мне гусеничный трактор с вмонтированным ковшом для забора верхнего слоя земли и гравия.

Потом взвешиваем золото. У нас имеется шесть килограммов и восемьсот пятьдесят три грамма в самородках. Отдаю его Герману, оставляя себе лишь мелкие зернышки для покрытия расходов по прииску.

— Храни золото в безопасном месте: после моего возвращения в декабре и учета всех расходов поделимся.

В момент передачи золота неожиданно замечаю в глазах Германа какое-то сомнительное выражение; выглядит это так, будто бы в чем-то он не уверен. Могу поклясться, что эта гнида размышляет, а отдал ли я ему все, и это меня злит.

— А вот теперь послушай. Я отдаю тебе все золото без всяких документов или квитанций. Поэтому, прошу тебя, без всяких штучек. Вам пока что нечего делать, так что пользуйтесь возможностью, упавшей вам прямо с неба. Только повторяю: никаких штучек!

— Можешь ничего не бояться, — отвечает тот со своей широкой улыбкой, — ты нам очень нужен. Один только ты можешь достичь таких фантастических результатов!

И давай мне лепить свои комплименты: лезть без мыла в душу. Похвалы всегда приятны, но в устах такого притворщика как Герман они звучат фальшиво.

На следующий день они уезжают. Наконец-то появляется и Пабло, который идет на своих двоих. Герман, которому даю свою лошадь, устраивает для нас ковбойское шоу: стоя в стременах махает всем рукой на прощание. Перед отъездом я предостерегаю его еще разок и гляжу, как он удаляется, довольный, но и задумчивый.

Герман показался мне слишком уж знающим о жизни нашего лагеря, среди всего прочего было ему известно и про Барбароху, и про драку в Сьерпе, и о других подробностях, о которых знать бы и не должен был. Это не особенно-то и важно, но в чем-то саднит. Подзываю к себе Джимми.

— Много вопросов задавал тебе Герман?

— Нет, мы почти что и не разговаривали.

Тогда делюсь с ним своими наблюдениями.

— Даю честное слово, что лично я ему ничего не говорил. Я же знаю, чего можно говорить, а чего нельзя, у меня и привычки нет сексотить.

Я ему верю. Выходит, что в нашем лагере у кого-то слишком длинный язык.

* * *

Теперь вновь приходится брать людей в ежовые рукавицы. Эти два дня почти отпуска и присутствие тех кретинов имели фатальные результаты для производительности. Когда дневная смена уже готова к выходу, ко мне подходит Чита.

— Дон Хуан Карлос, я таки решил, буду уходить.

— Ты уверен?

— Да, не могу я выносить больше дочек Низаро, к тому же меня здесь не любят.

Пытаюсь его переубедить, потому что до сих пор был им вполне доволен, опять же, сам мне он нравится. Только незаменимых здесь нет. В связи с его хорошим поведением, вопреки своим предыдущим словам, расплачиваюсь с ним.

— И куда ты теперь пойдешь?

— К Барбарохе. Теперь я уже немного разбираюсь в золоте, и вот подумал, что войду с ним в компанию, потому что у него имеется опыт.

— Смотри, раз ты будешь с ним, теперь ты должен будешь подчиняться установленным нами принципам. Тебе нельзя будет появляться ни здесь, ни на реке. Согласен?

— Согласен.

И он уходит.

* * *

Прошло пару дней, и я забыл о нем. Сейчас же я на реке и поднимаю каноа, уже пора ужинать, так что люди отосланы. Со мной остались только Джимми, Уайт, Чиче и Низаро. Я надзираю за делом, как вдруг замечаю приближающегося к нам Читу. Как и всегда, торс у него обнажен, в руке он держит мачете.

— Я хочу поговорить с тобой, Хуан Карлос.

— Нечего тебе здесь делать, так что уматывай, урод.

— Как сторож дома Барбарохи я имею право…

— Ты имеешь право только валить отсюда, причем, как можно быстрее.

— Думаешь, что я тебя боюсь, — поднимает он мачете.

Это он уже далеко зашел. Вытаскиваю револьвер, целюсь ему в ногу и стреляю. Пуля разрывает ему штаны в области колена. На лице Читы рисуется изумление, затем ужас, когда до него доходит, что я стреляю именно в него: он роняет мачете и, охваченный паникой, убегает что было сил. Он спотыкается, падает, встает: при этом он дико перепуган. Чита буквально летит в воздухе, ожидая вторую пулю, которая его убьет, и наконец-то ему удается пробежать четыреста метров, отделяющих его от леса. Когда он после этого вот беспорядочного кросса прячется среди деревьев, то наверняка бьет все рекорды бега.

Минут пять никто не отзывается, и работа идет молча. Потом все расслабляются, и начинаются шуточки. Когда через час мы возвращаемся домой, все ожидают нас и лыбятся. Они видали, как Чита, очень гордый и самоуверенный, входил в лес, несмотря на предостережения Марселы, затем услыхали выстрел и собственными глазами узрели, как он вылетает из леса как сумасшедший. Один только рассказ об этом событии смешит их до слез. Похоже, что парень был весь в крови из-за того, что падал во время своего панического бегства через лес.

После еды замечаю, что люди как будто чем-то стреножены. В конце концов клещами вытягиваю из них причину: оказывается, Чита грозил, что отравит воду и подпалит все ранчо. Кое-кто даже видал, как он готовит факел. Люди напуганы, дом построен из дерева и листьев и может сгореть буквально за минуту. К тому же им известно, что у меня под кроватью лежит ящик динамита, и они отказываются идти спать. Как мне кажется, это всего лишь угрозы и похвальба типа, не желающего терять лица, и, хоть я и сомневаюсь, что он и вправду захочет воплотить их в действие, людей следует успокоить.

Когда я направляюсь в сторону ранчо Барбарохи, держа в руках пачку патронов, они стоят на пороге дома и следят за мной. Я стреляю в крышу и зову Читу, чтобы тот вышел поговорить. Поскольку тот не отвечает, громко предостерегаю его, чтобы он и думать забыл о своих планах мести. После этого, чтобы придать своим словам веса, сажусь напротив входа и буквально нафаршировываю дом пулями. Начинаю с дверей, которые разлетаются с первого же выстрела, а затем переключаюсь на стенки. В грохоте пальбы каждая пуля из Магнума 357 вырывает шмат доски. Когда мне все это уже надоедает, коробка с полусотней патронов совершенно пуста, а вся фронтальная часть дома находится в жалком состоянии. Бедный Чита, надеюсь, что у него было время где-нибудь схорониться. А потом, в совершеннейшей тишине, объявляю людям, что они могут идти спать.

* * *

На следующий день Чита исчезает. Его нигде нельзя найти, и я считаю, что он в панике решил удрать. Похоже, что пришло время взаиморасчетов, потому что мы только-только начали работу, как вдруг прибегает Манолито предупредить меня, что только что пришел Барбароха с полицейским. И действительно, через пару минут они появляются. Сидя в своем кресле-качалке, слежу за тем, как они подходят. Барбароха выглядит весьма уверенным в себе и широким жестом указывает мусору на реку. Последнего я не знаю, это молодой парень, лет двадцати пяти, с лицом, которому он сам пытается придать жесткое выражение; он уверен в престиж своего мундира.

— Хулио Кортес, из бригады в Сьерпе, — представляется он, отдавая честь по-военному. — Это вы Дон Хуан Карлос?

— Что вы тут делаете? Вам не говорили, что это частные владения?

Мой ответ сбивает парня с толку. Он откашливается и пытается взять перевес.

— Я пришел в отношении жалобы сеньора Герардо. Здесь творятся беззакония, я сам видал, в каком состоянии очутился его дом. Пока суд не вынесет свой вердикт, я буду вынужден приостановить здесь работы.

Поднимаюсь с места и подхожу к полицейскому. Я превышаю его на голову.

— Это чего ты будешь вынужден приостановить, пацан?

Рабочие прерывают работу и, усмехаясь от уха до уха, окружают нас. Мусорок внезапно почувствовал себя весьма одиноко, и до него доходит, что здесь, в джунглях, заставить выполнять законы, это совсем не то, что в городе: тут, чтобы иметь авторитет, одного мундира недостаточно.

— Ну, это я так только сказал, — запинается он, — но ведь мы могли бы поговорить об этом спокойно.

И он бросает ненавистный взгляд на Барбароху, который затянул его в эту западню.

— Действительно, так оно будет лучше, а то, если и дальше будешь много базарить, брошу тебя в яму.

Восхищенные тем, как повернулось дело, мужички начинают скандировать: «В яму! В яму!» До несчастного мусора доходит, что совершенно перестал контролировать ситуацию, и теперь уже пытается спасти свою шкуру.

— Извините, но я ведь не знал. Я делаю лишь то, что мне приказывают: вполне возможно, что мне дали неправильные сведения — ведь это он меня привел.

Он показывает на Барбароху, который, вынюхав, к чему идут дела, отступает и пробует потихонечку смыться.

— Хватайте его, — приказываю я своим людям, — и притащите его сюда.

Барбароха не успевает сделать следующий шаг, как его уже хватают десяток пар рук, и вот он уже стоит передо мной, весь трясясь от перепуга. Разворачиваю его и выписываю ему шикарнейший пинок под задницу. По моему примеру мужички тоже подходят и с явным удовольствием пытаются перещеголять друг друга в пинках. Барбароха вырывается, оставив у них в руках клочья своей рубахи, и смывается. Люди же возвращаются к мусору, который чувствует, что и для него это может плохо закончиться.

— Вы правы, — говорит он, — и правильно сделали, что проучили его: это лжец, и я напишу об этом в своем рапорте. Ну ладно, я уже должен идти, дорога далекая.

— Да что ты, времени еще куча, посиди с нами немного, расслабься, говорю я и беру за руку, заставляя присесть.

Мои работнички начинают его слегка подталкивать и сбивают с него фуражку в воду. Все имели дело с законом и ненавидят полицейский мундир. А кроме того, в Коста Рике мусора не имеют ни малейшей подготовки, потому что все время меняются: из них такие же полицейские, как из сапожника столяр, уже через пару месяцев они могут заниматься чем-нибудь совершенно другим. А уж несколько приятельских подзатыльников совершенно лишают парня уверенности.

— Дон Хуан Карлос, — очень серьезно обращается ко мне Кунадо, самый большой извращенец в нашей компашке. — Мы с Уайтом считаем, что у него весьма миленькое личико, и очень хотелось бы его оттрахать. Можно?

А вот это довольно забавная идея. мусорок делается совершенно зеленым, а Кунадо в это время гладит его по голове. Прежде чем ответить, я минуточку раздумываю, чтобы хлопец подольше помандражировал.

— Нет, ребята, это было бы нехорошо. Не следует иметь слишком много неприятностей с законом. Оставьте, ему еще так далеко идти.

Хватит шуток, мне не хочется, чтобы все это зашло слишком далеко: полицейский может еще вспомнить, что он при оружии.

Он пожимает мне руку, благодарит, еще раз пожимает руку и быстренько уходит, радуясь тому, что удалось так дешево уйти с жизнью, если не считать мокрую фуражку в руке.

Когда мы возвращаемся в полдень с работы, парни все еще возбуждены.

— Поросенка, поросенка! — кричат они.

Поросят Барбарохи гонят от дома, двух хватают и подвешивают за ноги. Присоединяюсь к общему требованию и убиваю одного, а немного подумав, еще одного: в конце концов, Барбароха угощает.

Вечером пируем. Оба поросенка присутствуют на столе в жаренном виде. Спасибо, Барбароха!

* * *

Дон Низаро сдался. Вот уже несколько дней, не разгибаясь: он работает с катиадорой под неусыпным надзором Николя. Вчера он добыл самородок весом в восемьдесят два грамма: как только он появился в катиадоре, Николя тут же выхватывает его и приносит мне — и такое вот отсутствие доверия наверняка беспокоит старика. Сегодня утром, когда все собирались выходить на работы к реке, после долгих колебаний он попросил меня переговорить с ним в четыре глаза, а затем вообще начинает рыдать:

— Ты мне не веришь, Хуан Карлос, я же чувствую это, но ведь, на самом деле, я готов для тебя сделать все, что угодно.

Потерявший всякие остатки достоинства старик, плачущий мне в жилетку, скорее раздражает меня, чем трогает, его слезы мне отвратительны.

— Да ладно, нечего беспокоиться, я никому не верю, как тебе, так и другим. За работу, мы и так теряем время.

Через десять минут он вновь крутит катиадору, хотя у него болит спина, и мне кажется, что очень скоро он и сам уйдет. Бедняга, помимо собственных проблем он еще должен быть серьезно обеспокоен здоровьем своих доченек…

Тут следует сказать, что я утратил к семейке Низаро всяческую симпатию; добросердечие эти люди воспринимают как слабость. Когда мои мужички ходили в Гуэрро, то останавливались перекусить у жены Низаро, и счет, который выставила в конце концов толстуха, оказался довольно-таки преувеличенным. Благодаря мне, он строит себе дом и, вместо того, чтобы быть мне благодарными, постоянно морочат голову. К тому же я уже не могу вынести самого вида двух уродливых коровищ, их разнесло уже совершенно неприличным образом — это становится буквально вульгарным. Их полнота мешает мне и беспокоит, и вообще становится похожей на болезнь.

Потому-то я решил, при участии Уайта и с помощью слабительного средства, привезенного Джимми из Пальмар, со всей тщательностью о них позаботиться. Это средство для животных, а порции, которые мы им незаметно подсовываем уже несколько дней, рассчитаны на слона. Первые разы Джимми и Уайт подсыпали лекарство им в тарелки — результаты были катастрофическими, и мне кажется, что предсказание Читы вскоре станет реальностью. Буквально за пару дней кожа у толстух становится зеленоватой.

Обеспокоенный их нездоровым видом, каждое утро я пою их отваром, о составе которого можете догадаться сами, и приказываю все так же незаметно подсыпать слабительное им в еду. Теперь все свое время они проводят в сортире: каждые десять минут то одна, а то и обе одновременно, подстегиваемые потоками рвущегося на свободу дерьма, они бегут в срачник. Конечно, «бегут» — это сильное преувеличение, потому что им мешают их громадные задницы, так что им остается лишь комично колыхаться из стороны в сторону, сжав ягодицы, пытаясь передвигаться как можно скорее. По мере того, как идет время, они начинают худеть — прогресс налицо. Мужички жалуются, что сортир все время занят одним или обоими мешками с дерьмом, которые как раз опорожняются, и комментируют, гогоча, их неожиданные забеги в сторону туалета, а так же настоящие концерты разнообразнейших звуков, раздающихся оттуда: видок толстухи, спешащей на горшок или обратно, уже делается привычной деталью пейзажа.

С запавшими щеками и восковой кожей они перемещаются, выделяя постоянный запах дерьма, запах, абсолютно соответствующий их внешнему виду. Делящая с ними комнату Марсела все время жалуется, и не без причины, ведь это истинная зараза. Когда, после вечных обращений общественности, я собираюсь их выкинуть с ранчо, они сами объявляют о своем уходе, что, вообще-то, будет чрезвычайно трудным делом: потому что из сортира они практически не выходят. В конце концов они-таки уходят, выпив последнюю чашку отвара и стиснув задницы. Все хохочут и издеваются над ними. Макс, хотя и без особого восторга, их сопровождает. Возвращается он поздно, из-за того, что приходилось неоднократно останавливаться по дороге, но — замечает он — теперь нельзя будет заблудиться, достаточно будет идти на запах дерьма.

Мой запрет нападений на женщин в доме, а также вышеупомянутая история вызвали повышение акций Ла Путы: постепенно я узнаю про единственную в своем роде историю любви в нашем лагере.

Наших четырех лошадей мы называем: Пингон (Большой Член), Уэвон (Большое Яйцо), Каброн (Сукин Сын) и Ла Пута (Блядь).

Последняя, это единственная среди них кобыла, а точнее — кляча, которую мне продал Демезио. У нее очень длинная грива, вокруг глаз черные очки, и она, и вправду, очень напоминает старую проститутку. За состояние животных отвечает Барбас, в прошлом мусор из Гуаканасте, его обвиняют и разыскивают за насилие над несовершеннолетними: помимо того, что он пердун, он еще и сексуальный маньяк. Я давно уже заметил, что остальные подшучивали над ним, называя Ла Путу его невестой, но как-то не обращал внимания.

В конце концов все вышло наружу благодаря Марселе. С тех пор: как Ла Пута очутилась на ранчо, Барбас регулярно ее трахает; я-таки был прав, поверив ему уход за лошадями, он их действительно любит.

Кунадо, в прошлом уборщик в борделе, тоже записывается в любовники, как мне кажется, к громадной радости Ла Путы, потому что природа одарила его членом исключительных размеров: остальные мужички прозвали его Три Лапы.

К настоящему же времени как минимум десяток работников соперничают за доброе отношение кобылки, которой все это, явно, нравится. Принимая во внимание ее приличные годочки, для нее это совершенно неожиданная оказия. Мужички как-то даже организовались и сконструировали специальный столик, чтобы стоять на нужной высоте. Уайт: бывший альфонс, пытался войти в компанию с Барбасом, чтобы брать какие-то деньги за мгновения расслабухи, но передумал, когда ему пригрозили, что он сам может занять место клячи.

Меня ужасно смешит сама даже мысль о малышах Тикос, стоящих на табурете во время бешеного трахания, поэтому сам никак не вмешиваюсь: риск конфликтов из-за ревности невелик, а раз мою лошадь не трогают…

А кроме того, Ла Пута и не протестует: мне кажется, что это она сама их соблазнила. Вечерами вижу, как мужички, лыбясь во весь рот, направляются в сторону лужка, держа в одной руке столик-табуретку, а в другой — лассо. О своих похождениях они говорят совершенно открыто, и если Барбас гордится тем, что имел ее первым, то Кунадо хвалится, что он один смог довести ее до ржачки.

* * *

Я все так же собираю по утрам свой урожай, прииск не жалеет для меня подарков: на сорок второй день я нахожу самородок весом в три с половиной килограмма, кусок золота величиной с ладонь. Неизвестно: какие еще ждут меня здесь сюрпризы, но я уверен, что у меня самое богатое месторождение во всей Коста Рике.

Самый большой найденный на Оса самородок весил пять килограммов, так что рекорд я еще не побил, но знаю, что где-то здесь, у меня под ногами валяются еще большие, и я их найду — это всего лишь дело времени.

Я с нетерпением ожидаю прибытия машин, не сколько из желания увеличения производительности, сколько попыткой узнать возможности месторождения и того, сколько же потянут найденные самородки.

* * *

Четыре дня назад Джимми отправился с четырьмя нашими ребятами в Пальмар, чтобы забрать скиддер, нечто вроде гусеничного тягача со скреперным щитом впереди. Туда его доставил механик на грузовике. Из Пальмар они поедут по новой дороге, которую правительство тянет через джунгли из Пьедрас Бланкас в Ринкон. Пока что это всего лишь грунтовка длиной в три десятка километров, чуть пошире остальных, но трактор рассчитан на перевозку древесины в лесных условиях и должен там пройти. Потом уже, из Ринкон в Ванегас, дорога легкая, потому что местность там выкорчеванная и ровная. Настоящие трудности начнутся, когда группа доберется до отрезка Ванегас — Ранчо Квемадо. Тамошняя дорога — это всего лишь узенькая тропка, змеящаяся вдоль горных хребтов; по ней никогда не проезжало еще ни одно механическое средство передвижения. Трактору самому придется торить себе дорогу. Мужики взяли с собой лопаты и ломы, а механик должен привезти еще и механические пилы.

Когда Джимми возвращается, уже ночь; он очень устал и весь в грязи.

— Что такое, Джимми, где тягач?

— Завяз в грязи, переправляясь через реку, как раз напротив Демезио, километрах в пяти отсюда. Мы с утра пытаемся его вытащить, но вода заливает движок, так что теперь он не может сдвинуться ни вперед, ни назад.

— Ладно, отдохни, займемся этим завтра, все хором. Ты оставил кого-нибудь охранять?

— Да, там остались все, но хотелось бы, чтобы их кто-то сменил последнюю ночь почти не спали.

— Хорошо! Эдуардо, Рафаэль, Рамон, берите одеяла и идите спать возле трактора. А тех пришлите домой. На случай, если вам будет холодно, возьмите вот это, — даю им бутылку гварро.

Когда ребята уходят, Джимми рассказывает мне про путешествие.

— Сначала все шло легко, за один день мы добрались до Ванегас. Но вот потом сделалось совсем тяжко. Переход из Ванегас до нынешнего места занял у нас три дня, без еды, практически без сна. Пришлось рубить деревья, перетаскивать стволы, засыпать ямы — дурная работа! А кроме того, у скиддера не хватает мощности, чтобы подниматься по крутым склонам, некоторые пришлось объезжать. До сих пор все как-то обходилось, но сейчас застрял капитально.

На следующий день, когда все собрались, раздаю орудия труда.

— Джимми, прикажи оседлать трех лошадей, Ла Путу привяжешь к своей, по дороге мы ее поменяем у Демезио.

До этого я уже послал барышнику письмо с напоминанием, что тот обязался поменять лошадей, но до сих пор этот сукин сын так и не показался. Услыхав про кобылу, мужички тихонько советуются, после чего Барбас, Кунадо и Макс подходят ко мне:

— Дон Хуан Карлос, ты и вправду хочешь отдать Ла Путу?

— Да, она слишком старая и ничего не может таскать.

— Но мы ее любим, и если ты ее оставишь, мы обязуемся сами таскать больше вещей, когда будем возвращаться из Гуарро.

Ах, вот вам и сила любви!

— Согласен, — говорю я, смеясь, — а Демезио скажем, чтобы дал нам другого коня или поменял на кобылу.

Моя романтическая натура не позволяет мне разбивать их чувство любви.

* * *

Через час мы добираемся до скиддера. Впечатление то еще! Им удалось найти самое паршивое место, и тягач практически весь погружен в болоте. Это машина русского производства, вызывающее уважение чудище, приспособленное для перевозки древесины в снежных сугробах. Размышляю, откуда он вообще мог тут взяться. Скорее всего он похож на танк без башни: две громадные гусеницы, на которых смонтирована платформа с лебедкой; с одной стороны зарешеченная кабина, а на самом передке — широкий скрепер для очистки дороги. Вся платформа загружена товаром: мешки цемента для окончания ремонта дома, две канистры бензина и множество самых различных мелочей; посредине странная куча металлолома: поршни, ремни, сваренные трубы; все это хозяйство выкрашено в желтый цвет: неужто Герман прислал нам современную модернистскую скульптуру, чтобы украсить ранчо?

— И что это должно означать? — спрашиваю я у механика, так как не могу сдержать собственного любопытства.

— А это и есть наша машина, — с гордостью отвечает тот.

Присматриваюсь к этому чуду поближе: кроме двух колес по бокам ничего узнать не удается. Все вместе напоминает чудовищный гибрид зерноуборочного комбайна с самой современной моделью консервного ножа.

— И эта штука действует?

Механик, похоже, оскорблен моим скептицизмом.

— Это я ее изобрел и сконструировал.

Ага, так это он тот самый знаменитый механик, самый лучший во всей Коста Рике. Будем надеяться, что он изобретатель получше, чем водила, но пока что следует вытащить тягач из болота; ему нужно выехать на задней передаче. Несколько человек разгружает платформу, а другие в это время нарубывают ветви и стволы деревьев, которые подкладываем под гусеницы. Затем в землю вбиваются брусья, чтобы привязать к ним цепи от лебедок.

Когда все уже готово, механик садится в кабину и врубает двигатель. С помощью цепей и веток, после нескольких попыток скиддер отползает на метр. Теперь следует сделать перерыв и переменить крепления цепей, перенести срубленные стволы и начать все сначала. Трактор чертовски тяжелый, раз в десять, чем могут выдержать деревья, превращающиеся под гусеницами в щепки.

Через пять часов тягач свободен. Посылаю людей на ранчо, чтобы принесли кофе. Устраиваем перерыв, как тут замечаю, что ко всей нашей операции приглядывается один из сыновей Демезио, нашего бесчестного торговца лошадьми. Зову паренька:

— Передай отцу, чтобы пришел сюда. Нужно закончить пару делишек.

— А отца нет, — с усмешкой отвечает пацан. — Два дня назад он поехал в Хименес и вернется только через неделю.

— Врет, — замечает на это Кунадо, — я видал его утром, когда нес кофе, он увидал, как мы идем, и спрятался за домом.

— Ладно, раз он не хочет иметь с нами дела, справимся сами.

Подзываю Джимми:

— Хочешь повеселиться? Бери Уайта и Чиче и езжайте верхом к Демезио. Отберите там самую лучшую лошадь и приведите сюда, самое времечко рассчитаться. Только без драки, ты лично отвечаешь.

Восхищенные предстоящим развлечением, все трое уносятся галопом. Я приказываю срубить с десяток деревьев и бросить их вниз по течению реки, где ил не такой глубокий. На сей раз скиддер переезжает без помех. Мы уже готовы к отъезду, как тут возвращаются наши всадники. Все лыбятся, и каждый держит за узду еще по лошади.

— Все хорошо пошло?

— Сначала мы подъехали тихонько, чтобы проследить издали, где у него лошади. Только ничерта не увидали, так что пришлось галопом залетать во двор. Там было три лошади, мы не знали, какую выбрать, поэтому взяли всех. Осталась только какая-то дряхлая кляча, наверное мамаша Ла Путы.

— Отлично. И что, никакой реакции?

— Когда мы заехали во двор, там были только сыновья и сосед пробовали спрятать лошадей. Когда же мы уже их забрали, из дома выскочил Демезио, с револьвером за поясом. Он кричал, что мы не можем их украсть, угрожал, что будет стрелять, но ничего так и не сделал. А еще он сказал, что запрещает тебе приходить к нему, а если ты все-таки покажешься, то для тебя это плохо кончится.

— Хорошо, устроим ему визит вежливости, — говорю я людям, прислушивающимся этому рассказу. Мы даже проведем через его земли дорогу, чтобы было короче ехать до Кебрада дель Франсез. Вперед!

* * *

Скиддер отправляется в путь. Все, кроме Инносенте и Даниэля, которые никогда такой машины не видали и сейчас несколько перепуганы, влезают на него. На плоской местности тягач ведет себя превосходно, вырывая на своей дороге все, что угодно: корни, небольшие земляные холмики, так что до дома Демезио мы добираемся быстро. Первый забор разлетается в щепки, и скиддер останавливается посредине двора. Видок тот еще: я сижу в кабине; сзади, на платформе пристроилось два десятка моих гогочущих мужичков; а возле нас носится галопом эскорт из шестерых всадников. Готовый ответить в любую минуту, если бы у Демезио были какие-то нехорошие замыслы, ору во все горло:

— Демезио, выходи, я хочу с тобой переговорить.

Поскольку никто не отвечает, предполагаю, что хозяин укрылся в какой-нибудь дыре.

— Поехали дальше, — говорю я механику.

— Куда?

— А прямо, тут проходит новая дорога.

Мы разваливаем сарай, курятник исчезает под гусеницами, все это сопровождается диким куриным кудахтаньем. Затем приходит очередь нескольких вспомогательных домишек — никому не нужных и совершенно не эстетичных.

Мне так и хочется вломиться в дом, но его спасают двое мальчишек, испуганные лица которых замечаю в окне.

Разнеся в щепки и второй забор, я оборачиваюсь и с удовольствием утверждаю, что, благодаря моим стараниям, цивилизация изменила облик этого края: наконец-то прогресс добрался и до двора Демезио.

* * *

В таком вот настроении цивилизаторской эйфории мы добираемся до лагеря, круша по дороге все, что ни увидим. Замечаю курятник Барбарохи. Ну зачем нужен курятник без кур? Через минуту он уже не портит окрестного вида.

— Дом! Дом! — орут взвинченные мужички.

Я долго не раздумываю. С тех пор как Чиче, чертовски довольный своей шутке, пошел наложить кучу Барбарохе в сапоги и нассать ему в кровать, я использую этот дом в качестве личного сортира, посему тут начинает становиться грязновато. Но обычная политика бульдозера мне уже поднадоела, нужно как-то ее разнообразить: с помощью Чиче, который обожает динамит, привязываю дюжину зарядов к основному столбу и прикрепляю шнура минут на семь; рабочие укрылись на ранчо и глядят на представление из окошек. В грохоте, напоминающем о конце света, дом Барбарохи взлетает в воздух: крыша поднимается до самого неба, а стенки рассыпаются по всей округе; весь дом раскрылся будто цветочный бутон под утро, так что когда дым расходится, на месте ранчо Барбарохи валяется лишь маленькая кучка досок и соломы. Подношу к нужному месту спичку, и огонь уже навсегда избавляет нас от соседства Рыжебородого.

Наконец-то ничто не заслоняет нам вид на окрестности; я никогда не любил толкотню пригородных домишек. Один только сарай Барбарохи имеет какую-то ценность в моих глазах, потому что там лежат доски, с этого момента принадлежащие исключительно мне. Удостоверяюсь, что очищать почти что ничего уже не надо, и почти что жалею, что нет двух толстух. Мысль о сарае все-таки где-то подзуживает, но если выносить доски, то утратится вся спонтанность нашей забавы; что ж, становимся серьезными, найдутся и другие поводы повеселиться.

* * *

После обеда испытываем скиддер: мощь этой новой игрушки для меня весьма притягательна, тягач за десять минут перетаскивает несколько тонн камня, но на одиннадцатой минуте с него спадает гусеница. Механик ошарашен.

— Такого никогда не случалось, — пристыжено говорит он. — По всем законам логики этого не должно было случиться.

— Здесь, старик, логика совершенно другая. Это тебе не обычная стройплощадка, это Оса.

Через час авария исправлена, но через пять минут вторая гусеница повторяет историю первой. Еще через какое-то время ломается поршень скрепера, и наш механик совершенно не знает, что делать. Понятия не имею, откуда они выцепили эту рухлядь, но, выходит, на этих болванов совершенно нельзя положиться. Я уже начинаю подумывать над тем, а не подложить ли под машину динамит и сбросить ее к чертовой бабушке в овраг или же приказать этому придурошному механику слопать скиддер кусок за куском, как тут приходит какой-то тип, утверждающий, что проживает в Ванегас, и вручает мне письмо. Это известие от Германа Вайнберга, сейчас он в Ванегас вместе с Уребой. До этого городишки они ехали на лендровере по следам скиддера, но дальше ехать опасаются, потому что одну ночь уже провели, застряв в болоте. Сейчас они совершенно не могут ехать дальше, поэтому со всей вежливостью просят прислать им лошадей.

Лично я охотно оставил бы их на месте, но, так или иначе, весь рабочий день пошел псу под хвост, так что можно поехать и за ними; у Германа будет возможность самому убедиться, насколько пригодно его оборудование.

— Джимми, оседлай четырех лошадей. Едем за Германом и Уребой в Ванегас. Мигель, возьми себе дождевик, едешь с нами.

Лагерь оставляю на Чиче, и через пятнадцать минут мы уже на дороге в Ванегас. Благодаря проезду скиддера, на всей трассе с лошадей можно не сходить. Все время мчимся галопом, но, когда добираемся до пульперии в Ванегас, уже темным-темно. Оба толстяка сидят здесь и пьют пиво.

У Германа по обыкновению сбоку болтается револьвер. Уреба, чтобы придать себе грозный вид, сунул за пояс нож, который едва заметен из-за громадного брюха.

— Рад тебя видеть, — говорит Герман, — там у меня в машине одеяла, так что можно будет без проблем переспать здесь.

— А кто говорит о том, чтобы спать? Я привел лошадей на всех: садитесь, а Мигель пойдет за нами пешком.

Апуре таращит на меня глаза:

— Но ведь это же безумие, — говорит он, — ничего же не видно. Это очень опасно, здесь змеи, можно заблудиться и…

— Слушай, толстяк, я не собираюсь оставлять прииск без присмотра; если собираешься ехать, то давай. Если нет, то можешь ожидать в Ванегас, пока Герман не вернется.

— Нет, нет, я еду! Только вот как мне это делать? Я никогда еще не ездил верхом.

— Да не бойся, просто садишься на лошадь, а она тебя везет. Или ты хочешь, чтобы мы тебя привязали?

После пары бокалов пивка выезжаем. Лошади устали после целого дня скачки и теперь еле плетутся. Уреба, тушу которого лошадь едва-едва тащит на себе, быстро остается позади всех, несмотря на все его протесты. Мы слышим его вопли:

— Погодите! Эй, ну подождите же меня, мы же коллеги, я же потеряюсь. Погодите!

В темноте все его жалобы звучат очень комично, потихоньку делящее нас расстояние увеличивается, и мы-таки останавливаемся, чтобы его подождать. Когда он присоединяется к нам, то видно, что от страха весь зеленый, стучит зубами и ничего не может сказать.

Подъезжаем к дому Демезио, и тут я замечаю, что там какое-то оживление. Где-то с десяток человек крутятся около костра, разожженного посреди двора. Демезио гонит самогон на продажу, и время от времени к нему приходят выпить люди из селения Ранчо Кемадо. Они уже здорово под газом, некоторые вообще валяются на земле.

Вид огня, который, кажется, пылает в глубине джунглей, а так же орущих и шатающихся из стороны в сторону людей, производит сильное впечатление; Герман с Уребой, которым я уже успел рассказать о своих стычках с Демезио, чувствуют себя не в своей тарелке. Когда тикос трезвые, характер у них нормальный, но когда выпьют — то способны на все, что угодно. Опять же, Демезио мог их всех настроить против меня после последнего случая. Уреба трусит проехать мимо них, тогда я угрожаю ему, что оставлю его здесь, так что, в конце концов, он едет с нами — впрочем, выбора у него и нет, это единственная дорога.

Я въезжаю в круг света, держа револьвер в руке; Герман, у которого руки слегка дрожат, тоже вытаскивает свою пушку. После нашего появления делается тихо, но никто не реагирует, так что проезжаем через ферму без всяких помех. Мы уже исчезаем в темноте, когда до нас доносится первый вопль, мужики только пришли в себя от столбняка. Да ладно, когда они только кричат…

* * *

Сегодня все мы завтракаем около девяти утра. Герман с Уребой после тягот вчерашней ночи попросили, чтобы им позволили поспать чуточку подольше. Я же не хочу, чтобы мои люди работали, когда другие дрыхнут. Пользуюсь моментом, чтобы приготовить убитых ранее двух белых кроликов Барбарохи.

Мы как раз собираемся отправиться к реке, как вдруг на дороге появляется группа из двух десятков человек и направляется в нашу сторону.

— Вижу типа в черных очках, — сообщает Джимми. — Это Барбароха.

— Ладно, иди за оружием в схрон и раздай его хозяевам. Только скажешь, чтобы без моего приказа ничего не делали.

Практически все работники пришли ко мне вооруженными. По причинам безопасности я запретил таскать оружие на территории лагеря, и все было сложено в лесном схроне. После первого визита полицейских я приказал устроить еще и дополнительный водонепроницаемый тайник — только трое из нас знает, где он находится — для травки и кокаина.

На некотором расстоянии вновьприбывшие остановились и, похоже, начали совещаться. Когда они вновь начинают движение, я замечаю пару мундиров, все остальные в гражданском. Когда они приближаются, никто не сказал ни слова. Узнаю Виллануэву, лейтенанта — коменданта участка в Хименес, которому я регулярно плачу, а за ним его заместителя, который принимал участие в моем аресте еще в Серро де Оро. Радом с Барбарохой идет какой-то городской в приличном костюме. Сзади тащится полтора десятка мужиков с полуострова, рожи у всех самые бандитские. Габино показывает мне четырех парней из семейки Варгас, о которой я уже наслышан. Это четыре брата, дружки Барбарохи, люди похожего с ним склада; совместно они действуют тогда, если следует решить какую-нибудь проблему с использованием грубой силы. Я назвал их Братьями Дальтон. Все они при оружии, рожи самые грозные, и готовы, не отходя от кассы, приступить к делу.

Виллануэва подходит ко мне и отдает по-военному салют, притворяясь, что меня не знает:

— Добрый день, senores, я лейтенант Виллануэва, уполномоченный для слежения за порядком на полуострове. Кто из вас Дон Хуан Карлос?

Принимаю его игру:

— Это я.

— Прекрасно, я нахожусь здесь по просьбе сеньора Герардо. Не могли бы мы поговорить отдельно?

Пока все прибывшие спешиваются, веду Виллануэву на кухню. Как только мы исчезаем с чужих глаз, лейтенант тут же перестает быть сухим и становится дружелюбным, если не льстивым. Он коротко излагает суть дела:

— Мне очень жаль, но Барбароха подал с десяток жалоб по инстанциям; нужно заметить, что рука у тебя тяжелая. Я прибыл лично, чтобы контролировать происходящее и помочь тебе. Барбароха наложил в штаны и уже не хочет здесь жить, он нанял адвоката — это тот коротышка, который всюду с ним таскается. Сюда они явились на переговоры и попросили своих дружков, чтобы те их прикрыли. Мне самому приходится защищать этого сукина сына Барбароху, но прежде всего — проследить, чтобы все было спокойно. Смотри, осторожнее с этими бандюгами, но ничего не бойся, мы их еще поимеем.

Похоже, что ему очень важно каждый месяц получать от меня конвертик.

Когда мы возвращаемся, атмосфера натянута. Вновьприбывшие скучились у входа, мои мужички не спускают с них глаз. Коротко объясняю Герману ситуацию, после чего обращаюсь к Барбарохе и его адвокату, чтобы те прошли для разговора ко мне в комнату. В тот самый момент, когда мы уходим, разыгрывается комичная сценка.

Герман просит меня не оставлять его наедине с Барбарохой, а тот отказывается зайти, если лейтенант не будет нас сопровождать; н-да, собрались храбрецы! Резкость моих первых с ним столкновений перепугала Рыжебородого, и теперь он молча прислушивается к нашим разговорам. Сам я поначалу тоже ничего не говорю, оставляя переговоры Герману и адвокату. Советник Барбарохи набрался уверенности — это уроженец Сан Хозе, на Оса у него какие-то владения; молоденький придурок, только-только закончивший учебу и еще верящий в законность. Повидимому, это пока-что единственный честный человек на всю страну. Он решительно заявляет:

— То, что сеньор наделал, даже нельзя как-то назвать. Вы тут в демократической стране, и то: что являетесь иностранцем, еще не позволяет нарушать закон.

Он решительно склоняется к шовинизму и начинает пылкую филлипику, направленную против грингос и насилия, которым те пользуются, упоминая о вредном влиянии европейцев.

Сам вид того, что осталось от дома Барбарохи, состояние принадлежавшей когда-то его клиенту животины, ограничившейся на данный момент до одной коровы и единственного не дающегося в руки цыпленка, довел адвоката до состояния шока.

— Как вы осмелились сжечь дом?

— Он мне мешал, и я надеялся, что senor Барбароха мне его продаст. Поскольку один только я могу считаться возможным покупателем, то заранее посчитал себя единственным будущим хозяином территории и очистил ее.

— А личные вещи моего клиента, его мебель?

— Что касается этого, то уверяю вас, их никто не трогал, все находится там, где и было, — говорю я, указывая на кучу пепла там, где был дом Барбарохи.

Моя ирония сбивает адвоката с толку и злит, хотя он и не осмеливается проявлять это в открытую.

Тут вмешивается Виллануэва, пытаясь его успокоить:

— Нужно войти в положение и Дона Хуана Карлоса, он ведь нездешний и не знает всех юридических предписаний нашей страны, сам он родом вообще с другого континента, где обычаи совершенно другие.

В конце концов до адвоката доходит, что ему остается лишь пытаться хоть как-то закончить дело, спасая, что еще возможно.

За земли Барбарохи он требует два миллиона колонов. Герман, радуясь тому, что переговоры сходят на менее опасные рельсы, почти что готов согласиться. Я же предлагаю две сотни тысяч колонов и на большее никак не иду: юридически прииск мой, и он не может становиться предметом какой-либо купли-продажи.

— Насколько я понял, — говорит адвокат, — земля здесь очень богатая, потому требуемая моим клиентом цена не слишком-то и высокая.

— Тут вы ошибаетесь. Кто может говорить о покупке прииска, если я единственный его хозяин? Барбароха никогда не разрабатывал подземных жил, приисков здесь тоже никогда не было; наши переговоры ничего общего с ним не имеют. Мы говорим лишь о покупке земли, на которой я построил свой дом. Да эту территорию я взял в аренду у Барбарохи согласно взаимного соглашения; если он хочет ее продать, я предлагаю ему двести тысяч колонов, но ни копейки больше, это и так раз в десять больше ее стоимости.

Переговоры продолжаются, но я не отступаю ни на шаг. Время от времени гляжу на Рыжебородого, который тут же опускает взгляд, явно что он желает очутиться подальше отсюда.

Когда я поднимаюсь, чтобы немного размять кости, Барбароха чуть ли не подпрыгивает, и внезапно до меня доходит, насколько он перепуган. С последней нашей встречи он ужасно похудел, вообще выглядит болезненно, неприятности не пошли ему на пользу.

В соседнем помещении атмосфера тоже напряженная: обе группы молча следят одна за другой, ожидая результата нашей торговли. Уреба сидит на кровати и до крови огрызает себе ногти, спрашивая в душе: на кой ляд я впутался во всю эту историю, и чем она закончится. При каждом моем появлении он тут же засыпает меня вопросами и засаривает мозги своими трусливыми советами; сейчас, видимо, он переживает самые сложные моменты своей жизни и даже совершенно забыл про еду. А сейчас самое время чего-нибудь перекусить, поэтому приказываю принести обоих кроликов в комнату, где продолжается дискуссия; приглашаю Уребу присоединиться к нам.

— Я не голоден, — отвечает тот, — но очень нервничаю.

— Не поддавайся на провокации, все будет отлично.

— А вот мне все время кажется, что вот-вот может начаться перестрелка. Из-за этого у меня пропал аппетит.

— А жаль, тогда у тебя из под носа уплывут самые лучшие кролики, которых когда-либо приготавливали на Оса.

— Не подашь же ты Барбарохе его собственных кроликов?

— А почему бы и нет? Раз он их так любит, пускай помилуется ними в последний раз.

В это время в нашей большой столовой обе группы уселись за столом друг против друга: каждый быстро запихивает куски в рот, глядя исподлобья на сидящего напротив, после чего все возвращаются на свои места.

Около одиннадцати часов вечера мы приходим к соглашению, говоря другими словами, адвокат уступает: мы покупаем землю за двести тысяч колонов, которые должны будем выплатить в несколько приемов.

Поскольку никаких документов компании пока что нет, земля покупается на имя Германа Вайнберга. Мне это никак не нравится, но другого выхода нет.

Барбароха доволен и испытывает облегчение, это была его последняя попытка и он не ожидал такого отличного результата: ему уже казалось, что потерял все.

На дворе уже ночь, посему предлагаю адвокату, который уже не пыжится и ведет себя вполне нормально, переночевать здесь. Но тот отказывается, сначала под предлогом кучи работы, но в конце концов сообщает мне истинную причину:

— Понимаешь, — говорит он, глядя в сторону, — узнав о твоей репутации, мне нужно было подстраховаться. Я предупредил свою семью и приятелей, что если не вернусь до вечера, они должны будут вызвать полицию и прийти за мной сюда. Не сердись и не считай, что это я со зла, но мне же не было известно, как тут все на самом деле, а Барбароха выглядел таким перепуганным. Все боятся приблизиться к Кебрада дель Франсез.

И он уходит, окруженный своим эскортом и дружками Барбарохи, к страшному разочарованию моих работников, которые уже были готовы начать битву по всем правилам. Барбароха отправляется спать к себе в сарай, под единственную крышу, которая у него еще осталась. Два мусора собираются составить ему компанию, поэтому предлагаю им переночевать на ранчо.

— Спасибо, Дон Хуан Карлос, но мы обязаны сопровождать сеньора Герардо.

Один из них проходит пару метров, затем оборачивается и признается:

— Не то, чтобы я отказывал в твоем гостеприимстве, но должен охранять Барбароху. Он нам за это заплатил.

Да, этот теленок сосет любую матку.

* * *

Утром Барбароха пытается собрать останки своего имущества. Осталось мало чего: все поросята, всего семнадцать штук, были забиты, все кролики и куры тоже очутились в кастрюле. Спаслись только те животные, которых спасло их шестое чувство, и которые выбрали свободную жизнь в банановой роще. Осталась одна только дойная корова; Рыжебородый привязывает ее к своей лошади, после чего отправляется искать остальных животных. Оба полицейских остается ждать его возле барахла, и я подхожу, чтобы поболтать с ними. Во время этого разговора приглядываюсь к корове; у нее симпатичная морда, и я думаю о тех муках, которые ее ожидают, о долгом и трудном спуске в Ванегас. Проявляю к ней жалость и без всякого предупреждения всаживаю ей пулю меж рогов: корова вздрагивает и рушится на землю. Оба мусора вначале ошарашено уставились на меня, а затем начинают хохотать. Делаю знак своим работникам:

— Быстренько порубите.

Пять мужичков с усмешками от уха до уха бросаются на несчастную корову с мачете и в несколько минут обдирают с нее шкуру. В этот момент из банановой рощи появляется Барбароха, держа в руках петуха. То, что он видит, приводит его в шоковое состояние: на конце веревки, свисающей с седла его лошади, уже ничего нет, а пятеро головорезов издевается над его коровой, его чудной дойной коровушкой; они рубят ее своими мачете, раздирают руками, окровавленными по локоть — один тащит за хвост, другой за ногу — и все это среди веселых окриков и шуточек. Для него это воистину тяжкий удар, видеть в таком состоянии корову, уже многие годы ежедневно дававшую ему молоко, которую сейчас рубят на куски эти кровожадные безумцы. Он обращается к полицейским, у которых вновь серьезные мины, и просит у них помощи. Подходит Виллануэва, я вижу, что он с трудом удерживает серьезное выражение лица. Он ложит Барбарохе руку на плечо и начинает торжественно:

— Дон Герардо…

После чего не может сдержать хохота, тот сам вырывается наружу. Хватаясь за живот от смеха, лейтенант пытается пробормотать какие-то слова извинения, но уже поздно. Хохот лишь усиливается, а Чиче в это время тихонько подходит и привязывает коровью голову к хвосту лошади Барбарохи. Тот, совершенно потерянный, защищает своего последнего куренка, сжимая его в объятиях, садится на лошадь и уезжает, хотя я приглашаю его остаться на обед. Оба полицейских, все еще подхохатывая, идут за ним. Я гляжу на то, как они удаляются, и думаю: Рыжебородый убрался вовремя, иначе мы бы слопали его лошадь на ужин.

* * *

На следующий день все мы отправляемся к реке, чтобы испробовать чудо-машину. Мне и самому интересно поглядеть, как действует эта железяка. Хотя я все еще настроен скептически, ее возможности, описанные механиком, кажутся мне просто волшебными, а поскольку сам я с механизмами не в ладах, то склонен, скорее, поверить технику: а если окажется, что эта штука еще и работает, то можно будет проводить работы в три смены.

Когда мы добираемся до речки, Герман толкает речь:

— Друзья, с нынешнего дня кончаем с работой вручную. Я привез к вам прогресс. Благодаря разработанной Хозе и единственной в своем роде вот этой машине, ваша работа будет теперь облегчена и намного.

Он весь возбужден и вырисовывает мне громадные перспективы, которые видит после введения этого изобретения в серию. Рабочие с энтузиазмом, сопровождаемым смехом и криками, сносят машину вниз. Дело идет нелегко, потому что устройство никак не приспособлено к такой местности.

Все с интересом приглядываются, как Хозе заводит свою машину. Толстенная труба с одной стороны должна засасывать воду и гравий, чтобы закидывать его в каноа, а две трубы потоньше заканчиваются спрысками, через которые вода должна выходить под давлением, чтобы ломать породу. На первый взгляд, все это придумано остроумно. Но, после почти что двухчасовых стараний, машина высосала почти что всю воду из ямины, забросив в каноа два-три камушка; что же касается двух жалких струек, вытекающих из спрысков, то не вижу, для чего они могут пригодиться, разве что уши мыть.

Герман и Хозе, все в поту, крутятся, сопровождаемые шуточками мужичков, которые давным-давно утратили всяческие иллюзии. Да, машинка эта и вправду единственная в своем роде! Какие же кретины эти все золотоискатели-любители!

Герман пытается сохранить лицо.

— Но ведь работает, — заявляет он с деланой улыбочкой, пытаясь переорать грохот двигателя. — Как ты думаешь, справишься с ней?

— А как же, думаю, что особенно будет радоваться Марсела, имея под рукой воду, чтобы мыть посуду, под давлением.

Совершенно неожиданно насос сам по себе заикается с громким скрежетом кареженного металла; по-моему, из-за того, что сам понимает свою никчемность. Мужички доходят от смеха, откровенно подпихивают Германа и предлагают ему постажироваться в яме, прежде чем играться в инженера. Я успокаиваю их:

— Senores, вы могли полюбоваться на чудеса цивилизации, а теперь выбросьте-ка эту дрянь отсюда!

— У тебя появилась какая-нибудь идея, что с ней делать? — спрашивает Герман.

— А как же! Ребята, сбросьте это дерьмо в какую-нибудь яму, потому что оно портит пейзаж.

Таща, кантуя и неся на руках машину, мужики перетранспортировывают железяку к краю обрыва у старого русла реки, на дне которого она и разваливается после неудачного испытательного полета.

Через две минуты люди уже в ямине и пашут как черти, чтобы нагнать зря потерянное время; Эдуардо подает Герману лопату, но тот притворяется, что не видит ее; механик оплакивает свои утраченные иллюзии, стоя в воде по пояс и держа в руках лом, за ним присматривает Уайт и обучает принципам действия простейшей машины, которой и является локтевый рычаг.

В полдень Герман, которому показал, в каком состоянии оказался скиддер, чувствует себя совершенно разбитым и желает тут же возвращаться в Сан Хозе. После этого перехожу к более важным делам:

— Ну ладно, как там с документами?

— Все идет как следует. Если хочешь, через недельку-две я их привезу, и ты сможешь их все подписать.

— Нет, через несколько недель будет Рождество, и я собираюсь отправиться в Сан Хозе, так что займусь этим на месте. Предпочитаю, чтобы вы сюда не приезжали, из-за этого рушится весь распорядок дня, мы теряем время и деньги. Кстати, а сколько стоил весь этот металлолом?

— Пятнадцать тысяч долларов за скиддер, десять за насос.

— Да вы что, на голову упали? Двадцать пять кусков выкинуть коту под хвост! Хватит уже дурить! Я тут кишки рву, чтобы извлечь бабки, а то, что месторождение богатое — это еще не причина выбрасывать деньги, накапливая ошибки. Вам не следует заниматься вопросами добычи, вы и так уже напартачили. Хорошо еще, что прииск действует! Вот, погляди на это.

И я подаю ему трех-с-половиной-килограммовый самородок. Тот берет его, какое-то время тупо глядит на него, пару раз крутит его в руках. Когда же до него доходит, что у него в руках, из горла Германа исторгается радостный рев, и он начинает плясать по комнате, целуя самородок и сжимая его в объятиях. Я уже начинаю побаиваться, а не слишком ли его ошарашил.

— Его тоже мне отдаешь? — спрашивает он, чуточку успокоившись.

— Естественно, я же тут ничего с ним сделать не могу, его нужно положить на хранение в Сан Хозе.

Он снова начинает плясать, бегает по всей комнате; я уже собираюсь дать ему по шее, чтобы успокоить, но он и сам приходит в норму. После взвешивания золота Герман, все с той же своей улыбочкой, подает мне две толстые книги и говорит мне:

— Ты знаешь, мне кажется, что это штука очень важная, очень. Следует предпринять средства осторожности, чтобы не слишком пробуждать эмоции. То, что мы обратились за концессией, уже обратило на нас внимание, и я опасаюсь других ответвлений семейства Каракас, тоже весьма могущественных. Поэтому предлагаю, чтобы ты вел две отчетности-бухгалтерии: одну для нас двоих тайную; и другую, в которой будешь завышать расходы и уменьшать производительность — эта для всяких любопытствующих, потому что вокруг полно шпиков. Что ты на это?

— Как хочешь. Этих крыс ты знаешь лучше. Н-да, семейка, когда я узнал сыновей, то размышляю, какой же должен быть папашка. Делай, как хочешь, но сначала послушай меня: я могу сразу подписать все странички этого твоего талмуда, но ты тут больше не показывайся: лучше занимайся бумажками, и прошу тебя, не приезжай сюда больше изображать из себя ковбоя.

Герман уезжает оскорбленный, ему не понравилось, как обошлись с его механиком, его машинами, а так же с ним лично. Доверенному человеку могущественной семьи Каракас трудно вынести, что один из его служащих откровенно над ним насмехается. Уреба же уезжает с облегчением: змеи, джунгли и вчерашние события — этого для него слишком много, он даже похудал.

* * *

Близится Рождество, и все идет замечательно. За эти три месяца произошла масса перемен как в людях, так и в самом нашем лагере.

Повсюду царит чистота, полностью забетонированный и хорошо проветриваемый дом содержится превосходно? Рабочие устроены как у мамы дома, у многих вообще никогда не бывало таких удобств: а есть и такие: у которых вообще не было крыши над головой; по сравнению с многими другими постройками на Оса, наше ранчо — самый настоящий дворец. Мужики по собственной инициативе снимают сапоги, прежде чем заходить в дом, в спальне всегда чистенько, все вымыто и ухожено. Это их место, сам я захожу туда только лишь тогда, когда меня приглашают; если ребята не слишком уставшие, то частенько устраивают у себя небольшие праздники. Они играют в карты на свой заработок, некоторые продувают по две трети ставки за одну партию в покер, в которую я могу просиживать с ними иногда и в течение целой ночи. Спиртное я не запрещаю, но все прекрасно знают, что похмельем от паршивой работы не открутиться…

Ребята сами проявляют инициативу в уходе за домом: постепенно изгнаны все насекомые, когда же колонна термитов забирается на какую-то стенку, мне даже не нужно вмешиваться — мужички сами с ними справляются. Все, что рядом с домом, тщательно очищено, джунгли отступили, так что опасность появления змей тоже уменьшилась. Стены в доме украшены высушенными шкурками ста двадцати двух пресмыкающихся, а так же другие шкурки животных, коллекция содержит все, что угодно, от обезьян до боа, так что теперь большая столовая начинает походить на охотничий павильон.

Работа проходит теперь в более раскованной атмосфере, хотя количество часов не изменилось, а условия труда такие же тяжелые. Каждый уже вошел в собственный ритм, и я перестал вмешиваться в дело; если даже кто и прерывается на пару минут, чтобы передохнуть или отлить, то сразу же возвращается на свое место.

Наступил сухой сезон, сделалось очень жарко, так что работа в яме перестала быть неприятной. Кроме того люди знают, что после Рождества условия сделаются еще лучше, и что те, кто выдержал эти три сумасшедших месяца и вернутся, будут иметь более привелигированое положение. Я все так же стреляю у них над головами, скорее по привычке, но уже не замечаю характерного выражения лица типа, желающего чего-нибудь стибрить; мужики пашут, уже не думая про золото, то есть — без жадности, автоматически. Так что я и сам могу куда-нибудь ненадолго отлучиться.

Как-то раз, когда отхожу на минутку, вдруг слышу от речки радостные вопли. Когда возвращаюсь, все работают, но лыбятся от уха до уха и искоса на меня поглядывают.

— Ну, и где золото? — спрашиваю я, догадываясь о причине их восторга.

— А вот тут: — указывают мне пальцами на обрыв.

Со склона сорвалось несколько камней, обнажив край огромной золотой жилы. Ее увидали все, но никто ничего не тронул, подождали, пока прийду я и возьму сам.

Я пользуюсь такими вот мгновениями отдыха, чтобы объезжать на лошади мои владения: в планах у меня еще и строительство взлетно-посадочной полосы.

Еще имею удовольствие принимать у себя в гостях инспектора лесного хозяйства. В первый раз он сразу же заявил, что я не имел права вырубить ни единого деревца, ни что либо выкорчевывать без его письменного разрешения, но соглашается смотреть сквозь пальцы на уже случившееся. На второй раз он застает джунгли, отодвинутые метров на пятьдесят дальше, чем ранее; он буквально в шоке от размеров произошедшего несчастья; тут следует прибавить, что два моих работника устроили лесопилку. Я клятвенно заверяю инспектора, что такого больше не повторится, потому что и сам опасаюсь, что сердце у него не выдержит. В третий раз он сам уже предпочитает говорить о чем-либо другом, притворяясь, что не видит сотен нарезанных досок. Когда с грохотом валится срубленное дерево, которому, может, сотня лет, он смотрит в противоположную сторону, и мы продолжаем беседовать про экологию. Понятно, что у меня нет иллюзий, что я убедил его в отсутствии у меня разрушительских наклонностей, но мое ранчо — это единственное в радиусе пары километров место: где можно выспаться с удобствами, посему эти мелкие уступки позволяют ему не куковать ночь в джунглях.

Я всегда обожал изменять собственное окружение? За эти недели, проведенные в кресле-качалке, пейзаж явно улучшился: все в этой зеленой долине росло самым хаотичным и архаичным макаром, мое же ревностное желание перемен превратило ее в упорядоченную пустыню из камней и грязи. Теперь-то здесь намного чище, и все это напоминает лунный пейзаж; но я собираюсь засеять здесь траву.

Мои ребята не жалуются. У них появилось чувство полнейшей безнаказанности. Они уже вступали в коллизиии с законом, но никогда столь откровенно: здесь им разрешается свободно курить марихуану и иметь всех в заднице. Покорение джунглей, наши стычки с соседями, вечное напряжение все это выработало исключительную коллективную солидарность.

Теперь-то это могучие хлопцы, без всяческих усилий таскающие камни, которых раньше не сдвинули бы с места. Они уже привыкли к выстрелам, дождю, грязи, вечной пахоте — ко всему, кроме динамита. Каждый раз, когда я поджигаю бикфордов шнур, происходит беспорядочное бегство.

Как-то Чиче смастерил для меня имитацию динамитного заряда: кусок деревяшки, завернутый в коричневую бумагу с самым настоящим бикфордовым шнуром. Когда же как-то утром всем было слишком тяжко подниматься, я без предупреждения бросил ее в спальню с подожженным фитилем. Через две секунды в комнате было пусто, кто-то выскочил в окошко, другие, вскарабкавшись на двухэтажные нары, проскочили между стеной и крышей, мало кто вспомнил про двери.

Хорошо еще, что у нас мало тяжелораненых: на счету у нашего генератора уже три рассеченные брови и полный комплект передних зубов, но больше ничего, и слава Богу, потому что аптечки у нас нет. Мигель, пробивший себе ногу ломом, лечился самогоном; довольно частые поначалу приступы малярии мы излечивали аспирином, но потом бросили это грязное дело.

Один только Рамон, братец Барбаса, заслужил более тщательной опеки: когда он забивал гвоздь, стенка треснула, из-за чего бедняге прямо на голову грохнул трехметровый динамик. Рамон полетел вниз с распанаханным черепом, поднялся, выворачивая белки глаз, после чего окончательно потерял сознание. Я приказал уложить его в кровать, посчитав, что он уже не жилец из-за кровоизлияния в мозг, ведь для лечения у нас был один только аспирин. Комментарии, поначалу весьма сочувственные, быстренько перешли в шуточки: по мере того, как Рамон все сильнее бледнел, каждый вспоминал, что был его самым лучшим приятелем и требовал себе его зарплату; Барбас орал громче всех и выиграл, потому что был его братом, остальные тут же начали делать ставки, касающиеся вероятности остаться в живых, а потом и времени смерти.

Это была долгая, бессонная ночь. Никогда до того Рамон не был предметом такого интереса: ежеминутно кто-нибудь приходил узнать о его состоянии; кое-кто вообще утверждал, что он уже умер, и следовало выискивать очень слабенькие признаки жизни. По мере того, как шло время, на беднягу посыпались проклятия проигрывающих; я же следил, чтобы никто не махлевал. На следующий день Рамон проснулся в полдень из-за чего нажил себе массу врагов. Я же дал ему один выходной.

* * *

Во время визита Рональда Рейгана в Коста Рику мы имели удовольствие посещения антитеррористической группы. Мы как раз направлялись к реке, как внезапно пара десятков мусоров в пятнистых комбезах выскочила из зарослей и окружила ранчо. История повторяется, но я заметил, что со времен Серро де Оро произошел значительный прогресс, потому что на сей раз полицейских было в два раза больше.

Напряжение довольно быстро спало, когда до них дошло, что имеют дело всего лишь с безопасным лагерем золотоискателей, их командир объяснил мне причину своего прибытия: использование динамита и преувеличенные россказни обитателей Оса, которые описали нас как лагерь партизан, имеющих в своем распоряжении тяжелое вооружение; слухи об этом добрались до ушей министра безопасности, которого визит Рейгана довел до параноидального состояния.

Офицер рассказывает, что на случай, если первый отряд будет перебит, готовы к взлету забитые солдатами вертолеты.

Впоследствии от Уребы мне довелось выяснить, что по радио обещали широкомасштабную операцию, целью которой была бы ликвидация лагеря террористов; для этого под ружье была поставлена половина всех вооруженных сил на юге страны. Но тут следует заметить, принимая во внимание, насколько усталые, измотанные тасканием тяжелого боевого вооружения прибыли они на место, что в стычке с настоящими партизанами долго они бы не выдержали.

При случае узнаю, что против нас имеется невероятное количество жалоб.

— Мне кажется, что в этом много преувеличения, — говорит мне офицер, — но имеются обвинения в изнасиловании, попытках убийства и воровстве.

— Насилие? Но, кроме Ла Путы я даже и не знаю, кого тут мы могли бы оттрахать по-настоящему!

— Ла Путы?

— Да, дежурной кобылы? Только вот сомневаюсь, чтобы она могла жаловаться. Опять же, она уже совершеннолетняя.

После проверки выясняется, что тип, обвиняющий нас в изнасиловании его собственной жены, даже не был женат… Офицер понимает безосновательность обвинений и до него доходит, что мы всего лишь спокойная компания: я приглашаю весь отряд отужинать и упаиваю их всех самогонкой. На ночь Чиче приглашает их всех в давний складик Барбарохи. С тех пор, как им перестали пользоваться, домик захватили в свое безраздельное владение тысячи блох, так что утром оба десятка мусоров сидит в речке и стирает одежду, их тела все красные от укусов, что дико веселит моих людей. Они ушли, как и пришли, даже не обыскав ранчо.

* * *

Сегодня последний рабочий день. Мы заканчиваем самую трудную часть работы; я по-настоящему доволен результатами, достигнутыми за эти три месяца: чудесный коллектив, удобный лагерь, а прежде всего — многообещающий прииск. Мы добыли семнадцать килограммов золота, работая лопатами и ломами, причем, очистили всего сорок кубометров золотоносной породы: это успех, превосходящий все самые смелые ожидания.

Вместе с введением машин, которое должно произойти очень скоро, я ожидаю намного больших результатов. Но вместе с тем мне известно, что случиться может всякое, мои сообщники легко могут меня обмануть, но, к сожалению, они мне еще нужны. Будем надеяться, что они пока что не настолько глупы, убивая курицу, несущую золотые яйца. Но даже и потом, когда все будет организовано получше, мне придется держать ушки на макушке.

Мне жалко, что приходится прерывать работу, но в дни Рождества в этой стране не работает никто. Приходит пора денежных выплат: большинство рабочих знает, что их заработок уменьшился наполовину в результате долгов, взятых ими у компании — это либо карточные долги, либо за те товары, которые Джимми покупал им, когда бывал в городе. К всеобщему изумлению выплачиваю каждому все сто процентов заработанных им денег, а вдобавок еще и премию — это нормально, они все выстояли, и я их всех люблю. За эти три месяца все изменились так, что трудно узнать: Уайт, бывший альфонс, лентяй и вор, работал впервые в жизни; Эдуардо, профессиональный медвежатник, никогда еще так долго не проводил времени на свободе; Чиче, бывший скупщик краденого, сейчас даже не желает смотреть на золото; Рамон, в прошлом сельский плейбой, потерял все передние зубы и половину волос с одного бока на голове; Джимми, бывшего слугу, уважают теперь все рабочие. Барбас Пердун, Кунадо Три Лапы, Мигель Индеец — все они прощаются со мной, обещая после Рождества вернуться. Три месяца тому назад никто о таком не мог бы и подумать. Свои личные вещи они сложили в укромных местечках, сделанных ими в спальне.

Лично я советую им провести праздник на юге. Их новая жизненная ситуация не должна им позволить забыть, что большинство из них все еще в розыске. Сам я остаюсь еще на пару деньков, ожидая прибытия двух полицейских, которых обещал прислать лейтенант Виллануэва для охраны ранчо на время моего отсутствия. Я не боюсь, что кто-то придет подворовывать мое золото, но вызвал небольшой обвальчик в том месте, где находится наша яма этого будет достаточно, чтобы отпугнуть любителей. Гораздо сильнее опасаюсь того, чтобы мои друзья и соседи не воспользовались ситуацией, чтобы ограбить и уничтожить само ранчо. Лейтенант прислал мне собственного сына вместе с еще одним полицейским. Составив список имущества и объяснив ребятам все, что следует, вместе с Джимми и Марселой спускаюсь в Гуэрро. Николя отправляется в Сан Хозе. Я же звоню Рене с просьбой устроить для нас супер-праздник, который мы заслужили после трехмесячного сидения в джунглях: у меня с собой шесть килограммов золота, и я готов спустить значительную его часть.

* * *

Когда я приезжаю в Пальмар, Рене уже ожидает меня в доме своего приятеля. Он привез все, о чем я его просил: пять оркестрантов-марьячи приехало на грузовике и уже готовы к началу празднества. Сам же он прилетел на самолете вместе с тремя протеже его мамочки, еще он привез кокаин, деликатесную еду и ящик французского шампанского. Как раз это мне и нужно: в городе я уже повстречал пару своих хлопцев, упившихся дешевым гварро, в объятиях местных проституток, мне же нужно нечто более рафинированное. Один из кузенов Омара предоставил в мое распоряжение дом, я закроюсь в нем на парочку дней, чтобы наслаждаться всеми этими роскошными вещами, которых мне так не доставало.

Устраиваюсь с тремя подружками в самой большой комнате. Среди них и участница той памятной ночи, похоже, что она довольна нашей встречей, я тоже. На них их самые чудные ночные сорочечки, и от них благоухает французскими духами, что в этой стране огромная редкость.

Пятеро музыкантов расположились в соседней комнате, отделенной от моей занавесом: им приказано играть не переставая, пока будет длиться мой праздник. В их распоряжении кокаин, жратва, выпивка и даже местная проститутка, чтобы удержаться на посту. Мои три девчушки еще не имеют никаких знамений греховности, поэтому принимают участие в забаве со всей невинностью, окружающее их богатство их ошеломляет, а идея с музыкантами приводит в совершенный восторг. Что же касается самих лабухов, то поначалу они были полны энтузиазма, но теперь уже играют попеременно. Рене, который должен был заняться моим отдыхом, предусмотрел абсолютно все, здесь имеется даже огромная ванна с теплой водой.

Поначалу мне казалось, что я просто погружусь в наслаждения и не буду выныривать, но, подобно тому, как репертуар музыкантов нельзя назвать неисчерпаемым, человеческая стойкость тоже имеет свои границы. Когда лабухи в сотый раз начинают хриплым голосом: «La cucaracha ya no puede caminar…», ритм их маракасов, к сожалению, уже замедляется, равно как и ритм моих движений. Пока Рене занимается уборкой и ликвидацией всех последствий нашего праздника, я еду на такси в Сан Хозе, сопровождаемый моими тремя куколками, и дорога кажется мне не такой далекой.

* * *

Сразу же по приезду направляюсь к Герману, чтобы за раз со всем покончить. Необходимость глядеть на его паршивую рожу, после того как два дня упивал свой взор красотой, не дюже приятна, поэтому, заходя к нему в кабинет, я нахожусь в, скорее, паршивом настроении. Герман же, как и всегда, предупредительно вежлив, услужлив и с улыбочкой на лице: впрочем, уж лучше его видеть здесь. В сорочке с галстуком он более подходит к этой обстановке.

— Хуан Карлос, приветствую тебя, возвратившимся к цивилизации! Все в порядке?

— А как же.

Рассказываю ему о том, что произошло за последние недели и о том, как на нас нападали полицейские.

— Я слыхал об этом по радио, но уже было поздно вмешиваться. И подумать только, мы все хотели сделать тихонько, а теперь уже лажа, тайну не сохранить.

— Так или иначе, уже самое время выходить из подполья и сделать компании рекламу. Ты не считаешь?

— Да. Кстати, пора заняться бухгалтерией: я слыхал, что ты заплатил рабочим больше, чем было уговорено, а ведь это противоречит всем принципам экономии.

— В задницу с такой экономией. А вы как выглядите с вашими идиотскими приобретениями? Мы заработали достаточно, чтобы не отказать в этом маленьком подарке мужикам, которые не жалели для вас сил. Если будет надо, я сам покрою все эти затраты из моей доли золота.

— A propos золота, как идет добыча?

— Как всегда хорошо.

— Это превосходно. И много его?

— Около шести килограммов.

— Фантастика! Самородки тоже имеются?

Прямо Герман спрашивать боится, мне же видно, как он мнется; но я не облегчаю его задачу, потому в конце концов он все же решается:

— Так где же это золото?

— У меня.

— Ты его не привез?

— Нет, это моя доля, и я оставляю ее себе.

— Но, Хуан Карлос, ты не можешь так поступать. В компании нельзя решать индивидуально, все обязано пройти через бухгалтерию, наблюдательный совет и так далее.

— Слушай, о чем ты шепчешь? Не надо мне тут ля-ля про компанию. Я и так сделал вам подарок, вы получили гораздо больше, чем вам полагалось. Я взял себе шесть килограммов, это и так меньше моей доли. В кассе остается четыре килограмма на возможные расходы. Так что нечего мне втирать всякие байки, я был хозяином в десятках компаний и знаю, как все это делается. Кстати, а где документы, о которых мы столько раз говорили?

— Мы работаем над ними. Все решится на днях.

— Да вы что, издеваетесь надо мной? Уже три месяца кормите меня пустыми обещаниями? Я добываю для вас золото, а вы с него живете, не давая ничего взамен: хорошенькая компания, вместо вас можно было бы устроить ее с первым встречным дворником. Бабки на какую-то ерунду выкинули, но ничего из того, о чем я вас просил, не сделали. Спасибочки вам за такую защиту! Вы ни на что не годитесь!

Чувствую, что могу не сдержаться и дам этому кретину в морду, поэтому встаю и просто ухожу. Когда я уже почти выхожу из мастерских, он меня догоняет.

— Хуан Карлос, не надо принимать это таким образом. Твои документы практически готовы. Не надо злиться, не всегда у нас легкая работа.

— А что, моя легкая?

— Послушай, нет смысла нервничать, — говорит он с самой обаятельной своей улыбкой. — Забудь обо всем и расслабься. На праздник приглашаю тебя к себе домой, моя жена хотела бы с тобой познакомиться. Я уже столько рассказывал ей про тебя…

Лично мне на это наплевать, но Герман так настаивает, что я из вежливости соглашаюсь. Ведь можно жить в джунглях и сохранить хорошие манеры.

Когда выхожу на улицу, то размышляю, куда направиться. К городским развлечениям меня не тянет; от казино меня мутит, всех блядей в Сан Хозе я уже перепробывал. Думаю долго, но потом решаю, что следует выбирать самое лучшее, и отправляюсь к Рене.

Не стану углубляться в подробности удовольствий этих дней, которые, несмотря на сильно пряную кухню веселой мамочки, ослабили меня как физически, так и финансово. Но в этой семейной атмосфере мне было очень здорово, опять же, у меня появилась возможность познакомиться и со всеми остальными протеже. Я не выходил оттуда целых десять дней, если не считать ужина у Германа.

Он представил мне свою жену, тридцатипятилетнюю оголодавшую цыпу, которая весь вечер не спускала глаз с моих яиц. Под влиянием афродизиака, роль которого выполнял кокаин, она даже начала касаться меня ногой под столом, но мне сделалось нехорошо, когда я представил то, о чем она, наверняка, думала, посему быстренько смылся к моим невинным девочкам. У бедняжка — впрочем, трудно иметь к ней претензии, раз ее муж импотент наверняка глубокие морщины на попке.

* * *

И вот, по окончанию всех этих сказочных дней, решаю я вернуться к делам. Не забыл я и про прииск, и про скорейшее возвращение на Оса. К тому же я рассчитываю, что очень скоро получу разрешение на пользование машинами. Тогда можно будет поработать серьезно: с помощью хорошего погрузчика и гигантского каноа я собираюсь перерабатывать по паре тонн породы в день. Только теперь уже не будет всех этих безумных подозрений и слежения целый день: самое трудное уже за спиной, теперь собираюсь продолжать добычу более расслабленными методами, не уменьшая, однако, производительности. Для этого мне понадобится побольше доверенных людей, из которых каждый мог бы руководить группой. Я вспоминаю про Ларса, старого датчанина, с которым познакомился в Пунта Буррика, и решаю переманить его к себе. Золото я оставляю в несгораемом сейфе банка в Сан Хозе и отправляюсь в Гольфито. На месте нанимаю какого-то тико, чтобы тот перевез меня на лодке в Пенас Бланкас.

Лодка старая и прогнившая, но двигатель работает как следует. Переправа забирает целый день, но, в конце концов, мы добираемся к дому Ларса. На дворе 1 января 1983 года. Мне трудновато убедить маленького тико, чтобы тот пристал к берегу — из-за сильного прибоя это довольно-таки сложное и опасное предприятие. Здесь уже разбилось множество лодок, как, например, хозяина пульперии, а окрестные воды буквально кишат акулами. Но я уверяю хозяина, что уже много раз приставал тут без особых проблем, что не совсем правдиво, но тот соглашается и по-мастерски пристает.

Ларс уже заметил, как мы прибыли, и очень рад нашей встрече. На холме над самым пляжем он выстроил себе новый дом и приглашает сейчас на кофе, чтобы поговорить спокойно. Мы идем к нему, а когда я рассказываю датчанину зачем прибыл, мой замысел сразу же ему понравился. Жизнь отшельника ему уже поднадоела, равно как и прозябание без денег. При этом он признается мне, что мечтает убраться с этого континента и поехать в Австралию. Ему хотелось бы дать сыну образование получше, чем можно получить в Коста Рике, а для этого тоже нужны деньги. Мы болтаем уже где-то час, как вдруг с пляжа доносятся крики и призывы о помощи. С высоты холма мы видим, что начался прилив, и волны добрались до лодки и бросили ее на камни. Весла, мотор и бак с топливом были разбиты на кусочки. Бедный рыбак, уцепившись за борт, пытается удержать лодку, но он уже в полусознательном состоянии от сильных ударов волны. Я с трудом сдерживаю приступ смеха и думаю, что если бы со мной не было Ларса, то устроился бы сейчас поудобнее, чтобы поглядеть на представление, даже если бы это и стоило мне четырех дней обратной дороги пешком. Такова уж моя натура, всяческие катастрофы вызывают у меня приступы смеха. Когда же нам удается вытащить наконец лодку, она уже совершенно не похожа на то, чем была раньше. В ней полно воды и пробоин. На носу появилась огромная дырища, по бокам видны трещины в пару сантиметров шириной. Ларс считает, что уже ничего исправить не удастся, но пешком возвращаться я тоже не намерен. Мы набиваем на щели доски, все законопачиваем тряпьем. Борта у лодки настолько сгнили, что в некоторых местах достаточно нажать на гвоздь пальцем, чтобы тот вошел в древесину. Ночь проводим у Ларса, потому что не может быть и речи, чтобы пробиться через прибой в темноте. Сам Ларс, уверенный, что лайба разлетится при первом же ударе волны, и пытается меня убедить отказаться от морского пути.

* * *

На следующий день на всякий случай заматываю все свои вещи в пластиковую сумку, и мы под скептичным взглядом Ларса сталкиваем лодку в воду. С большим трудом запускаем мотор и первые волны преодолеваем под громкий треск бортов, но как-то проходим. Считая, что опасность уже минула, встаю, чтобы победно помахать Ларсу, как вдруг рыбак вскрикивает, показывая над вздымающуюся за моей спиной гигантскую волну. Массы воды падают на нас и сразу же заливают лодку. Я, что было сил в руках, выбираю воду, и мы медленно выходим из опасной зоны.

Наша скорлупка находится в страшном состоянии, но как-то выдерживает. Приказываю брать курс на Хименес, потому что желаю заскочить в Кебрада дель Франсез, чтобы глянуть на наш лагерь: мне хочется лично убедиться, что все в порядке. Мотор плохо вынес купание в соленой воде и частенько замолкает; это весьма неприятно, потому что каждый раз, когда нос не поднимается над волной при работающем двигателе, через дыру тут же заливает водой. Нужно ее выбирать, а одновременно чистить свечи или карбюратор. И каждый раз Тико нудит под ухом.

В двух сотнях метров от Хименеса двигатель глохнет еще раз, я начинаю выбирать воду, а хозяин лодки — жаловаться. Меня это совершенно достает, потому что, за ту цену, которую я заплатил, можно купить новую лодку. Поднимаюсь и беру сумку со своим барахлом.

— Ты, кретин, плавать умеешь?

— Да, немного, — заинтриговано спрашивает тико. — А что?

— А то, что сейчас это тебе пригодится.

И я, не давая ему времени на раздумья, прыгаю в воду. Плывя на спине к берегу, я вижу, как парень грозит мне, выкрикивая проклятия и пытается выбирать воду, одновременно колупаясь в двигателе. Когда я доплываю до берега, лодка не трогается с места и постепенно погружается все глубже.

Через час я уже в Хименес и берусь за поиски единственного в городишке такси. Сейчас сухой сезон, и я надеюсь, что лендровер завезет меня достаточно далеко, пока не зароется в грязи, достаточно ехать по следам скиддера.

Таксист дороги не знает, что и понятно.

— Это дальше, чем Ванегас? — спрашивает он.

— Чуть дальше, но не сильно.

— Но ведь там нет дороги.

— Есть, есть, совершенно новая, в отличном состоянии. Если хочешь, я сам поведу. Здесь мне известен каждый уголочек.

Моя уверенность в конце концов его убеждает. Он тоже заламывает совершенно безумную цену, я ему плачу, но знаю, что хорошо для него это не закончится: шины у него совершенно лысые, ездит он без аккумулятора — самый раз для джунглей! И действительно, километрах в пяти за Ванегас, едучи по тракторным колеям, он слишком медленно переправляется через болотистую колдобину и загрузает по самую дверь; машина застряла, причем капитально. Несмотря на все мои советы, водитель пытается выбраться, и я гляжу, как он с машиной потихонечку исчезает в грязи. Когда перегревшийся двигатель глохнет, в машине уже двадцатисантиметровый слой грязной воды. Становится темно, и я отправляюсь пешком через лес. Водитель тут же нагоняет меня.

— Эй, ты же не бросишь меня здесь?

— Собираюсь, а что?

— Я боюсь оставаться один ночью, тут же тигры, змеи!

— В таком случае иди со мной, — отвечаю я и удаляюсь. — Тут идти всего четыре часа.

Он бросает последний взгляд на свой таксомотор и бегом догоняет меня.

Он не очень-то готов к такой экспедиции, на нем только шорты и пара сандалий, которые очень скоро исчезают в грязи. Лично я к джунглям привычный и иду широким шагом, он же бежит босиком, и до него никак не доходит, каким это образом обычный рейс, которых он делает ежедневно множество, мог завести его в эти джунгли, причем — среди ночи, пока его машина тонет в грязи.

Когда мы добираемся до Демезио, нам остается топать до ранчо еще пять километров, а я устал, поэтому решаю взять у хозяина лошадь на прокат. В конце концов, мы же соседи, а соседи обязаны помогать друг другу. Мои вопли будят Демезио, и он обалдел, увидав меня. Я знаю, как он меня ненавидит, но мне известна и людская натура, так что цена, предложенная мною за лошадь, заставляет его забыть о всяческом желании мстить. Пользуясь случаем, он пытается свести к минимуму все наши недоразумения, ему очень важно прийти к соглашению.

— Понимаешь, — умильно говорит он, — я не сильно богат, вот и подумал, что если продам тебе ту клячу, большого горя не будет.

— Но я ведь тебя предупреждал.

— Все так, но не думаю, чтобы я заслужил столь жестокого наказания. Теперь я думаю, что мы квиты: ты нарушил наше соглашение и забрал лошадей, так что теперь, может, мы договоримся, чтобы ты одну-две вернул. В этих горах плохо враждовать с соседями, нужно помогать друг другу, к тому же ты мне нравишься.

Вот чертов притворщик, но тут нашла коса на камень: я заверяю его, что обо всем уже позабыл, что все будет замечательно, и что после моего возвращения мы еще поговорим. Ничего, на память я не жалуюсь, от него же меня тошнит; пока что он мне нужен, а там посмотрим.

Сажу таксиста на круп лошади, и довольно скоро мы добираемся до лагеря, где будим охранников. К моему величайшему изумлению прииск охраняет сам лейтенант Виллануэва с сыном. Они без мундиров, у них всего лишь карабины 22 калибра, не имеющие ничего общего с их обычным табельным оружием. Виллануэва начинает мне рассказывать какую-то запутанную историю: здесь и кража, и избиение, из чего до меня доходит, что его выкинули из полиции за взяточничество. Боже, какая несправедливость! Он явно слишком сильно греб под себя, а кто-то другой сильно его подсиживал, чтобы занять тепленькое местечко, одно из самых доходных в стране.

Ничего особенного не произошло, что с того, что я поменяю фамилию на ежемесячном конвертике. Самое смешное, что Виллануэва горячо убеждает меня в своей честности.

Быстренько оглядевшись, хотя еще и темно, удостоверяюсь, что все в порядке. Мои предчувствия не имели под собой никаких оснований. Но все равно, хорошо, что я сюда заглянул.

Оставляю таксиста в лагере, предложив, чтобы он нанял сыновей Демезио для помощи в вытаскивании машины; при этом плачу ему за поездку и прибавляю премию на работы по извлечению таксомотора из болота. Затем беру своего коня Пингона и возвращаюсь в Ванегас, по дороге возвращая лошадь Демезио. До цели добираюсь на рассвете. Не знаю, то ли это влияет усталость от конной поездки, то ли с погодой чего, но становится ужасно холодно, и весь остаток ночи я прижимаюсь к коню, чтобы стало хоть чуточку теплее. Коня оставляю у хозяина пульперии, а тот отвозит меня в Хименес на машине. Оттуда на корабле в Гольфито, затем самолет, и 3 января я прибываю в сан Хозе.

* * *

Я направляюсь прямо в Малессу, потому что желаю как можно быстрее устроить все дела, связанные со следующим выездом. Отправиться я хочу через несколько дней, где-то числа десятого. Предупрежденный по телефону Герман ожидает меня вместе с Джимми. Тут же он представляет мне свою новую идею:

— Хуан Карлос, ты говорил, что на территории концессии, вроде бы, имеются предколумбийские захоронения?

— Было такое.

— Я вот тут подумал, что мы могли бы действовать на два фронта. Известный тебе отец Джимми — это опытный специалист по могилам. Я вот думаю, что следовало бы предложить ему поработать с нами. А как ты считаешь?

— А что, идея неплохая.

— Но тут имеется одна заковыка, у старика уже поехала крыша, к тому же он ужасно упрям. Было бы здорово, если бы ты поехал вместе с Джимми в Лимон и попытался его уболтать: сам он говорил, что ты ему нравишься, и что один только ты сможешь уговорить его сотрудничать.

У меня еще имеется пара свободных дней, а побережье Атлантики здесь просто чудесное; кроме того, мне хорошо известно, что старик у Джимми — тот еще чудак.

На следующий день мы выезжаем, чтобы его проведать.

* * *

Тот заставляет себя долго уговаривать, делая вид, что отказывается, но, в конце концов, наше предложение принимает. К нам он присоединится позднее. Старикан совсем уже чокнулся, периоды просветления переплетаются с приступами безумия, когда он считает себя реинкарнацией индейского вождя, разговаривающего с богом Золота, и, естественно, этот последний помогает находить ему статуэтки в могилах. Ему семьдесят лет, женат он на индеанке, которой только пятнадцать; это его третья жена. Дед с самого рождения доставляет всем окружающим неприятности, воистину вредный тип.

Все эти его недостатки делаются причиной того, что я испытываю к нему симпатию — этот несносный старикан, капризный будто сопляк, который перед смертью решил залить сала за шкуру каждому, кому удастся, а в добавок он совершенно не желает стареть. Так что наш лагерь — местечко аккурат для него. Джимми, который немножко побаивается его, заверяет меня, что, несмотря на все недостатки, его отец один из лучших спецов по разграблению могил. Я верю ему безоговорочно, потому что у мужика исключительный feeling во всем, имеющем отношение к золоту; он притягивает его, как некоторые притягивают к себе неприятности. Ночь мы проводим на ферме, слушая байки старика, который, погрузившись в эзотерическом трансе, рассказывает нам о божественном своем опекуне. Перед тем как возвращаться, Джимми просит у меня денег на покупку травки.

— У отца большая плантация, и он выращивает здесь очень качественную травку. Герман просил, чтобы я привез ему с килограмм.

— Гораздо лучше было бы купить ее в городе, не нужно было бы рисковать, провозя трефное через контрольные пункты.

— Все можно спрятать в машине; к тому же Герман знает, что это как-то поможет отцу, у него сейчас туго с деньгами.

— Ладно, в конце концов, это твои дела.

* * *

В Сан Хозе мы приезжаем после полудня и едем прямо в Малессу. Джимми передает травку Герману, мы ее пробуем — она и вправду очень хорошего качества, и ее действие ощущается быстро. Атмосфера становится расслабленной, мы смеемся, рассказывая о чудачествах старого придурка. Герман доволен тем, что отец Джимми согласился нам помочь, после чего обсуждаем подробности возобновления работы прииска.

— Не знаю, как это у тебя получается, но твои люди все время названивают сюда, чтобы узнать, когда будет отправка. Все хотят вернуться на прииск и боятся пропустить день выезда. Я уже и сам не знаю, что говорить, чтобы их успокоить.

— Договаривайся с ними на десятое января.

Мне чертовски приятно, что никто не хочет свалить. Да и возвращаются все они не только ради денег. Без ложной скромности могу заявить, что ни разу за всю свою прежнюю трудовую жизнь они нигде не находили такой атмосферы, а еще, что все они меня любят. Во время беседы Герман отдает Джимми пакет с травкой, уже прилично опустевший.

— Держи, сохрани его для меня. Сейф уже закрыт, я же сейчас еду прямо на прием к Хуану Каракасу, так что отдашь завтра.

Когда мы уже выходим, беззубый бухгалтер Пабло вытаскивает документы и задерживает меня:

— Дон Хуан Карлос, пользуясь тем, что вы здесь, нам нужно немного заняться отчетностью.

— Только не теперь. Терпеть не могу бумажек, к тому же мне нужно принять душ и переодеться: вечером у меня встреча.

— Ну да, а потом ты снова исчезнешь с бабами на неделю, и никто не будет знать, где тебя разыскивать. Когда ты в городе, никто не может с тобой связаться, а мне на этой неделе хотелось бы все закончить. В какой гостинице ты остановился?

— Сегодня ночью я буду в «Астории», потом не знаю.

Могу представить, что сделал бы этот толстяк, если бы узнал о существовании мамочкиных протеже, а кроме того, предпочитаю контактировать с компаньонами лишь тогда, когда мне это удобно.

* * *

Я возвращаюсь к себе в «Асторию», куда за мной должен был заехать Рене, потому что машину оставляю Джимми, который проживает за городом. Я уже собираюсь выйти, как вдруг раздается стук в дверь. Засовываю пакет с травкой под подушку и иду открыть, считая, что это Рене. Но вместо него заскакивает какой-то тип с пистолетом в руке, а другой — тоже вооруженный встает в дверях.

— Бюро по борьбе с наркотиками, — говорит первый.

Они перерывают комнату, явно чего-то разыскивая, и через пару секунд находят марихуану: на нас тут же одевают наручники, а второй быстрым движением отбирает у меня револьвер. Все происходит очень быстро: меня не в первый раз хватают на горячем, и я уже научился затушевывать дела, применяя чуточку дипломатии и много денег, но на сей раз нет и речи о каких-либо переговорах. Оба отказываются от какого-либо контакта и выводят нас на улицу, где уже ждет машина. Очень скоро мы попадаем в помещения Бригады по борьбе с наркотиками. Нас оставляют в большом зале, в которой собираются все их агенты, вроде бы работающие тайно, но пока что все они дефилируют перед нами: типичный промах для Коста Рики. Некоторых я знаю, потому что пил с ними кофе, с другими только знакомлюсь: среди них, между прочим, низенький, добродушно выглядящий старичок и женщина, которая была бы, скорее, к месту у семейного очага, чем в компании мусоров.

Они играются моим Магнумом, комментируя свой восторг; скорее всего, они никогда не видели такого шикарного оружия. Потом они заполняют идентификационные карточки и проводят нас в комнату с несколькими койками, слишком большую, чтобы быть обычной камерой. Джимми ужасно перепуган, я пытаюсь его успокоить. Сам я страха не испытываю, у меня уже привычка к подобным ситуациям, но это дело меня интригует, в нем чувствуется что-то подозрительное. Полицейский налет — это дело нормальное, но почему из Бюро по наркотикам? Тем более, в такое время. Из опыта мне известно, что обычно они приходят под утро. Кроме тогоб у меня явное подозрение, что мусор знал, чего ищет; меня буквально ошарашила его скорость действия и отказ от всяческих переговоров. Здешние мусора так себя не ведут, они никогда не упускают возможности подхалтурить; неужели мне повезло столкнуться с единственным служакой во всей стране, решившим сделать быструю карьеру?

Делюсь своими размышлениями с Джимми:

— Джимми, только откровенно и вне зависимости от твоих личных симпатий, ты не думаешь, что это делишки Германа?

— Нет, это невозможно, такого он бы никогда не сделал. Мы вместе выросли, он мой детский друг, он и Тино Каракас были свидетелями у меня на свадьбе, уже десять лет я работаю с ними. Нет, тут кто-то другой, заверяю, что это совсем не в стиле Германа.

— Возможно, что ты и прав. В таком случае…

И что в таком случае? Невероятное стечение обстоятельств? Я уже бывал в самых странных ситуациях, которые должны были быть совершенно исключены, но тем не менее, они имели место: несчастья иногда ходят самыми странными тропами.

А кроме того, я никак не могу понять, что они выигрывают, если сейчас меня сдадут: ведь они во мне так нуждаются. Размышляю об этом всю ночь, но даже под утро не нахожу ответа.

* * *

Когда я утром встаю, то замечаю, что Джимми тоже не спал, к тому же меня озадачивает его лицо. За эту единственную ночь он постарел на десяток лет, у него мешки под глазами, морщины, похоже, что он сильно опечален.

— Только не надо строить такую мину, — говорю я ему, — все еще не так уж плохо, мы еще выскочим.

— Тут дело не только в этом. Не знаю, Хуан Карлос, известно ли тебе, но незадолго до того, как мы с тобой познакомились, меня привлекали к суду, потому что во время драки я оторвал одному типу палец. Мне дали три года условно. Достаточно мне подзалететь на любой мелочи, при любом обвинении, я автоматом получаю три года плюс приговор. Тюрьмы я не боюсь, но ведь у меня на содержании жена и двое детей. Что будет с ними, если меня сунут за решетку?

Бедный Джимми, теперь я понимаю, почему он столь обеспокоен. Я полюбил этого парня, и его семейные проблемы мне небезразличны. Он нормальный мужик и заслуживает помощи. Я ненадолго задумываюсь, после чего говорю:

— Не беспокойся, я все беру на себя: через часок ты будешь на свободе.

Понятное дело, что в этой ситуации я совершенно невиновен, ведь глупость сделал не я, но не могу теперь бросить Джимми: с его прошлым у него не будет ни малейшего шанса. На меня сваливается обязанность распутать ситуацию, в которой никто другой помочь ему не может; и тут нет и речи в хреновом альтруизме, который завел бы меня будто барана на бойню — нет, в себе я уверен. Мне известно, что я могу выкарабкаться из этого дерьма, передо мной всего лишь самые обычные люди, с которыми тип моего покроя просто обязан справиться. Кроме того, в Коста Рике закон сурово карает торговлю травкой, но весьма неопределенно трактует только лишь обладание ею. Я хозяин золотого прииска и президент компании, так неужели можно подозревать, что я зарабатываю на жизнь продажей этого десятка граммов? Я же не преступник и не турист. Я постоянно живу в этой стране, и в случае чего имена моих компаньонов могут быть поручительством за меня.

В ходе допроса, который вскоре происходит, я принимаю свою обычную линию защиты: да, я много курю, и вышеуказанный пакет марихуаны был предназначен для исключительно личного употребления, я с детства привык покуривать, проживаю в джунглях, и травка мне нужна, чтобы подавлять боль в моем измученном многочисленными болячками теле. В подкрепление этих признаний я могу приложить свое заявление, сделанное в больнице — в нем говорится о том, что наркотиками я пользуюсь, чтобы бороться с болью. Таким образом я ликвидирую обвинение в торговле и беру все на себя, заявляя, что травку купил в Гольфито.

Полицейских заинтересовывает мой револьвер со спиленным номером.

— Кому он принадлежит? — спрашивает меня мой собеседник.

— Мне, уже много лет.

— А почему номер спилен?

— Я считаю, что так красивее.

Понемногу атмосфера становится посвободнее, мусора и сами расслабляются, они даже начинают шутить. Я прошу разрешения позвонить, но тут мне отказывают. Со мной приходит поболтать полковник Аламира, сам начальник Бюро. Это известный сукин сын, все его боятся. Я знаю, что он член Партидо дель Пуэбло Унидо, но он игнорирует все мои аллюзии относительно моих связей в этой партии.

Когда после допроса я возвращаюсь к Джимми, парень чувствует себя уже поспокойнее. Полицейские уже сообщили, что все обвинения с него сняты, и что его освободят.

— Так что, парень, можешь успокоиться. Как только выйдешь отсюда, сразу же сообщи Герману. Если меня в течение дня не выпустят, пускай вмешивается, но пока что буду пытаться выкарабкаться сам.

Мы шутим друг с другом, как вдруг появляется Луис, молодой инспектор, который допрашивал меня в Гольфито, и которому я дал денег на аборт для его невесты. Тот и сам обескуражен нашей встречей.

— Хуан Карлос, какая неожиданность! Что ты здесь делаешь?

Рассказываю ему всю историю.

— Послушай, — говорю я ему, — мне бы хотелось, чтобы ты оказал мне услугу. Мне так кажется, что от всего этого дела несет дерьмом. Можешь ли ты узнать, откуда поступил приказ об обыске? Мне сообщили, что его подписали на основании доноса гостиничной службы, которая посчитала, будто я подозрительно выгляжу. Вроде бы говорили что-то про «бандитскую рожу», только я в это не верю. Так ты можешь что-нибудь узнать?

— Естественно, тем более, я тебе должен. Как только тебя выпустят, свяжись со мной по моему домашнему телефону. Сколько у тебя было травки?

— Где-то с пол-кило, я все взял на себя.

Через час Джимми уже свободен, ему уже полегче, но он чувствует себя не в своей тарелке:

— Даже не знаю, как тебе благодарить, Хуан Карлос. То, как ты поступил, просто фантастика!

— Мелочь, старик, обо мне не беспокойся, вскоре увидимся.

А потом ко мне приходит офицер, который меня допрашивал.

— Мы понимаем, что ты не торговец, но тебе придется предстать перед следственным судьей. Чтобы уменьшить предъявленные тебе обвинения, Альтамира приказал убрать из бумаг все, касающееся револьвера, таким образом с тебя снимается обвинение в нелегальном хранении оружия.

Дело в том, что, если само ношение оружия преступлением не является, оно должно быть куплено законным образом, и еще нужно иметь соответствующее разрешение, которого у меня, ясный перец, нет.

* * *

Мне снова надевают наручники и проводят во Дворец Юстиции. Здесь я ожидаю пару часов под присмотром мусора в мундире, который повсюду таскается за мной. Наконец меня заводят к судье. Это молодая и симпатичная женщина, которая быстро располагает к себе.

— Лично я считаю, — говорит она, — обвинение в торговле наркотиками совершенно безосновательно. Не думаю, что его поддержали, и сама выйду с предложением о закрытии дела. К сожалению, окончательное решение зависит не от меня, только фискал может решать о вашем освобождении.

— Когда же я смогу с ним поговорить?

— Сегодня его нет, но можете не беспокоиться. Мне кажется, что через день-два вы будете свободны.

Черт, все начинает усложняться!

* * *

Меня переводят в главную тюрьму. В канцелярии чиновник с воровской рожей переписывает мои личные вещи. Со мной сумка, в которой лежат все мои вещи, если не считать золота, оставленного в банковском сейфе. Я обязан оставить все, в том числе и украшения: в небольшом кисете у меня несколько изумрудов, купленных в подарок моим шестерым любовницам-малышкам. Я вовремя ориентируюсь, что эта чиновничья сволочь с невинной рожей вписывает их в перечень как обычные «камни зеленого цвета», а «желтыми» — самородки, которые ношу на шее и на запястье. Ах ты, говноед! Неужели он принимает меня за идиота? У меня нет ни малейшего желания дать себя ограбить.

Мне удается вырвать разрешение позвонить Джимми, который тут же приезжает и забирает все мои вещи. Мы оба смеемся над моим нынешним видом: мне пришлось снять всю свою одежду и одеть синий комбез, который мне мал. Поскольку опорок на мою ногу у них не оказалось, мне разрешают оставить свои высокие сапоги и кожаную куртку, потому что становится холодновато.

* * *

Когда меня доставляют в тюрьму, было уже поздно, чтобы ставить меня на пайку, потому ночь провожу в помещении без мебели, на бетонном полу: курева нет, еды никакой, спать негде, приходится ложиться на земле. Начало не самое лучшее.

Утром первый скандал. Тюремщик, подающий нам через решетку нечто, под видом кофе, специально выливает свою бурду мне на рукав; я пробую его сцапать, но он быстренько отскакивает, поэтому могу его только лишь обложить матом. Потом приходит очередь всяческих формальностей: меня всего обмеривают, делают фотографии анфас и в профиль; тут же мне присваивают номер. При случае делают фото даже моего предплечья, желая увековечить татуировку made in Нongkong: цветок с двумя листками марихуаны. Впервые я попадаю в картотеку, и мне это совершенно не нравится: да, я живу вне закона — потому что стараюсь соблюдать собственный, который кажется мне более справедливым — но уж наверняка не преступником.

* * *

Когда всех заключенных переводят в общую камеру, я замечаю тюремщика, с которым утром у меня была стычка. Я не выспался, нервничаю, и его исполненная превосходства рожа мне никак не нравится: я начинаю с ним ругаться, он мне отвечает, после чего надвигаюсь на него, угрожая придушить. Тот наложил в штаны и зовет помощи, очень быстро набегает рыл с десяток. Я вовремя прихожу в себя, и с небольшой долей дипломатии мне удается неприятность затушевать, но этот инцидент меня беспокоит: я всегда резко реагирую на неуважение, и в тюрьме имеется риск, что какой-нибудь надзиратель воспользуется этим, чтобы меня спровоцировать, а затем безнаказанно убить.

В конце концов нас заводят в общую камеру коек на шестьдесят, в которой арестованные ожидают суда или же решения следственного судьи.

Тут я знакомлюсь с Карлом, единственным, кроме меня европейцем: его задержали при таможенной проверке, у него был кокаин и фальшивые баксы; и теперь он шесть месяцев ожидает суда.

* * *

На третий день меня приходит проведать Герман. Когда меня заводят в камеру для свиданий, он уже сидит за стеклом и впервые не улыбается. Я тоже нервничаю, разговор не затягивается: обвиняю его в небрежности и требую, чтобы он как можно скорее вытащил меня отсюда:

— Ведь все это по твоей вине, я с этим не имел ничего общего. Это ты поступил неосторожно, покупая травку в Лимон и передоверяя ее Джимми, когда тот проживал в гостинице. Сам я здесь только лишь потому, что хотел спасти Джимми, потому что у него условный приговор; но ведь травка-то твоя. Я взял все на себя, так что давай, вытаскивай меня. Ты же говорил про защиту, о гарантиях моей безопасности. А я, понимаешь, торчу здесь из-за какой-то дурацкой травки, и что это все должно значить? Почему ты не привлекаешь своих дружков; чего ждешь?

— Это не так-то просто. Тино родом из пуританской ветви семейства Каракас, и он абсолютный противник всяческих наркотиков; с ним я буду говорить лишь в самом крайнем случае. Тут все дело в том, что фискал отказал в твоем освобождении, считая, будто дело связано с торговлей.

— Погоди, но ведь это никак не вяжется! Ты говорил, будто располагаешь самыми лучшими адвокатами страны, так пусть они занимаются всем этим дерьмом! Ведь нет ни единого доказательства в поддержку обвинения о торговле, так что никаких помех в моем освобождении быть не должно.

— Хуан Карлос, я сделаю все, что только в моих силах.

— Это было бы неплохо, потому что все это дело кажется мне подозрительным. А теперь послушай меня внимательно: из-за тебя я здесь гнить не намерен; так что гляди, если я проторчу тут до конца недели, обещаю, что твои неприятности будут почище моих. То, что я здесь торчу, еще не означает, что у меня нет никакой связи с окружающим миром, ты меня знаешь — я свое слово держу всегда!

— Клянусь тебе, это всего лишь дурацкое стечение обстоятельств…

— Дело не в этом! За все случившееся отвечаешь только ты: все началось с твоей травки и твоей тупости; так что давай, действуй!

Лично я считаю наш разговор законченным, поднимаюсь и перехожу в камеру «временных». Все мои угрозы не лишены оснований, я очень легко могу связаться с Уэйном или с Рене, которые с огромным удовольствием окажут мне услугу; и если меня не выпустят до конца недели, я так и собираюсь поступить. С этого момента я предпринимаю особые средства осторожности: мне же неизвестно, с какой стороны можно ожидать удара, поэтому предпочитаю держать ушки на макушке, в тюрьме за пару баксов легко пришить кого угодно. Благодаря помощи влюбившейся в меня сотрудницы департамента социальной опеки Марии Урлате я достал снотворное и большую часть дня дремлю. Ночью же не смыкаю глаз, потому что это самое времечко для разборок; я повсюду таскаю с собой небольшие ножнички, которые стащил из врачебного кабинета. Мне удалось убедить Марию, что тюремное питание для меня нездорово, и она обещала устроить мне врачебную справку, благодаря которой мне можно будет покупать еду отдельно.

Функции кроватей здесь исполняют вмурованные в стену бетонные нары, но мне удалось достать себе матрас и одеяло. Со временем в камере меня полюбили: через надзирателя я купил мячики и ракетки для пинг-понга в тюремной клубной комнате, мыло и зубную пасту для всех, а еще порошок для чистки умывалок и сортиров, где до того царил неописуемый срач. Надзиратели меня уже знают и разрешают мне, в сопровождении Карло или кого-нибудь другого, переходить из общей камеры в клуб, обычно открытый всего два часа в сутки: там мы режемся в пинг-понг или смотрим телевизор.

Здесь сидят люди, задержанные за самые разные преступления. Например, сидел тут один золотоискатель с Оса, которого заперли в кутузку за идиотский долг в сто пятьдесят колонов (три доллара!). Я дал парню эти деньги, и его тут же выпустили. Многие просят поработать у меня, предполагая, что меня обязательно освободят. Частенько я хожу и ору: «Свободу Французу!», через какое-то время это становится всеобщим лозунгом; бывает, что кто-нибудь из арестантов сам это выкрикивает, после чего начинается хоровой скандеж.

* * *

Как-то к нам приводят двух трансвеститов. их проход через двор вызвал множество шума, потому что они подтянули свои юбчонки и начали показывать сидящим за решеткой мужикам свои задницы. Их заперли в нашей камере, так что всю ночь в темноте длилось оживленное движение. До утра на них проехался каждый, поэтому у всех на рожах широкая улыбка. Улыбка обоих трансвеститов была несколько натянутой — их пришлось забрать к врачу.

Время от времени я вспоминаю о своих маленьких подружках. Подумать только, еще недавно я был среди них как в раю: после освобождения свои первые шаги направлю только к ним; надеюсь, что они без меня не слишком скучали.

* * *

На восьмой день все это осточертевает мне до последнего. Герман обещал, что меня освободят в четверг, но еще в семь вечера я торчу на месте, когда появляется Мария. У нее такая мина, что я все понимаю без слов и серьезно начинаю размышлять об убийстве. Только вот, черт подери, какая в этом для них выгода? Хмуро разрабатываю планы мести, как вдруг свидания со мной требует какой-то тип в гражданском.

— Добрый день, senor, я пришел сообщить, что вы свободны.

Я несколько ошарашен и настораживаюсь.

— Вы серьезно? А кто вы такой?

— Senor Гарсия из адвокатского бюро Розенберга. Герман поручил нам ваше дело, и я добился, что дело закрыли. Приготовьте свои вещи, через час вас выпустят.

У меня огромное желание броситься ему на шею, но возвращаюсь в камеру, крича на всю ивановскую: «Свободу Французу!» Через пять минут вопит уже вся камера, и под этот аккомпанемент приходит надзиратель, чтобы устроить все формальности, связанные с моим выходом на свободу; самое время.

У тюремной ограды меня ожидает Герман. Он снова улыбается и приветствует меня потоком слов:

— Глянь, — подводит он меня к машине, — тут есть кое-что, чтобы отпраздновать твое освобождение.

С заднего сидения на меня таращатся, глупо хихикая при том, две дамочки легкого поведения.

— А еще у меня имеется кокаин, — шепчет мне на ухо Герман. Вчетвером у нас получится шикарная забава. Я уже зарезервировал для тебя номер в «Балморале».

От одной только мысли про совместное времяпровождение с этой толстенной свиньей мне делается плохо. А кроме того, меня все еще грызут сомнения относительно всей этой истории. Кокаин я беру, но участвовать в гулянке отказываю.

— Зря ты, — говорит он, — девочки первый класс. Это две лесбиянки, номера они откалывают фантастические, я уже их испробовал.

Тем более, значит есть причина отказаться: ложиться туда, где уже валялся этот жиртрест… никогда в жизни!

Герман разливает все свои чары, но я неприступен, поэтому говорим, в основном, только лишь о прииске, и он сообщает все последние известия.

— Джимми с рабочими уже три дня на Оса. Все, согласно уговора, были десятого. Все без гроша в кармане. С тобой приезжал встретиться этот датчанин, Ларс; я и не знал, что придумать, чтобы он обождал, поэтому сказал, будто ты в Никарагуа и вернуться пока не можешь, потому что у тебя какие-то неприятности с визой. В Кебрада дель Франсез он приедет числа девятнадцатого — двадцатого января.

Как только я остаюсь сам, пытаюсь связаться с Луисом, моим дружком из Бюро по Наркотикам. Телефон берет его жена и сообщает, что тот выехал в командировку на Атлантическое побережье, и что никаких известий мне не оставлял.

Я забрал свое барахло и отправляюсь праздновать свое освобождение к Рене, где раздаю своим маленьким любовницам все подарки, которые мне удалось сохранить.

Рене, которому я рассказываю всю историю, тут же предупреждает меня и вынуждает пообещать, что если появятся какие-то новые проблемы, я тут же обращусь к нему. Понятно, что на него я рассчитывать могу.

* * *

На Оса я возвращаюсь на джипе, который ведет Фабио, механик из Малессы — парень едет работать на прииске. Со мной еще один новый товарищ, Кинг, молодой доберман, которого хочу дрессировать в горах. Всю свою прежнюю жизнь он провел в четырех стенах, сейчас ему год, и злости ему не занимать.

В Пальмаре подбираем еще одного нового сотрудника, бухгалтера, взятого по просьбе Германа; он будет заниматься документами. Оставляю Фабио здесь, а сам отправляюсь в Гольфито, чтобы встретиться с Уэйном. Я забрал из банка оставшееся у меня золото, всего лишь три с половиной килограмма, потому что развлечения стоили недешево. Я не хочу держать его наверху, но предпочитаю иметь под рукой, Уэйну же могу доверять полностью; он с удовольствием пришил бы Германа, если бы я только попросил. Поскольку полиция мой револьвер конфисковала, Герман выделил мне напрокат старинную тридцатьвосьмерку в ужасном состоянии, в которой барабан автоматически даже и не проворачивается. Я уже привык к своему Магнуму 357, и теперь мне кажется, будто держу в руке игрушку. Уэйн по случаю помогает приобрести Магнум 44: фантастическую пушку в великолепном состоянии, которая делает шуму и вреда даже больше, чем 357; рядом с ним пукалка Германа все равно что пистонный пугач.

Забираю в Пальмаре бухгалтера с механиком, и все хором приезжаем на Оса. Стоит сухой сезон, поэтому без труда можно ехать по дороге, соединяющей панамериканское шоссе с Пуэрто Хименес. Наш джип — это русская военная машина, громадная, солидная, но малоповоротливая из-за своей тяжести; с такой тачкой даже выезд на пикник становится приключением. Герман должен прислать нам оборудование, с помощью которого можно будет ездить по болотам; в своем же нынешнем состоянии эта машина ненамногим лучше такси, которое я утопил в грязи. Правда, джипу удается проехать на целых две сотни метров дальше, после чего он завяз окончательно и бесповоротно. Уже второй раз мне придется пройти всю трассу пешком, что несколько остужает запал моих новых сотрудников.

Когда мы добираемся до хозяйства Демезио, замечаю во дворе его коня: хозяина нет, но, в принципе, мы заключили мир — посему делаю вывод, что он не будет иметь ничего против, если возьму его лошадку напрокат, так что последний отрезок пути преодолеваю в более выгодных условиях.

* * *

Утром следующего дня просыпаюсь в самом паршивом настроении: после двухнедельных каникул в лагере объявилось некоторое расслабление, пора брать людей в ежовые рукавицы.

И вот в таком вот состоянии духа вдруг слышу, как Кинг скулит от боли. Выхожу и вижу, что на морде у него кровавая рана.

— Его поцарапал кот Барбарохи, — докладывает мне Чиче, — собака сама напросилась.

Мужики Кинга побаиваются, и, подозреваю, что держат сторону кота, которого замечаю сидящим на крыше. С тех пор, как Барбароха убрался отсюда, кот понемногу дичает. Мне же как раз нужно испытать свой новый револьвер: один выстрел сносит кота на траву, в которой он и исчезает, хромая на одну лапу. Выходит, я его только ранил. Жаль, что мы его не можем слопать. Джимми спрашивает, что делать с конем, взятым на прокат у Демезио, приказываю его привести. Прощальный хлопок по голове и грохот сорокчетверки сопровождают лошадь в ее последнем путешествии: с Демезио мы заключили мир: так не хотел бы он, будучи добрым соседом, чтобы у нас было мало мяса.

Все рабочие остолбенели, они уже видали, как убивают коров, свиней или там кур, но вот лошадь — никогда. В этой стране конину едят очень и очень редко, особенно в деревне, где лошадь считается орудием труда. У нас зато появляется возможность испытать умения Гландулона (Большое Яйцо), сына Виллануэвы, который решил остаться работать с нами. Как бывший мясник он ничему не удивляется, и не проходит и двух часов, как с лошади уже полностью снята шкура, а туша порублена на куски. Наш стол залит кровью, и вид не совсем приятный; я бы с удовольствием оставил себе и шкуру, только это было бы уже пересолом: Демезио наверняка будет подозревать, кто украл у него последнюю лошадку, но ведь никогда не допрет, что ее попросту слопали. Именно такой вот я и есть, незлопамятный, что да, то да, но все свои счета желаю доводить до конца; сам же удовлетворяюсь мыслью, что теперь Демезио будет топать пешком.

Два убийства, одно за другим, произвели впечатление и возвратили давнюю атмосферу. Когда первое изумление прошло, мужички уже хохочут над шуточкой, которую устроили Демезио, опять же, они радуются возвращению старого духа. Еще в тот же день мы приступаем к работе.

* * *

Я обещал своим, что вскоре добыча будет механизирована, но теперь уже совершенно не доверяю своим компаньонам и боюсь, что придется ждать несколько месяцев, пока не появится первая засасывающая машина. Старик Низаро говорил мне, что у него такая имеется. К этому времени за мои деньги он выстроил самый шикарный дом в Гуэрро, работать ему уже нет необходимости, поэтому я у него ее покупаю. Это старая, но довольно-таки практичная модель, а взамен Фабио приспосабливает двигатель с бесславной памяти всученного нам Германом изобретения, чтобы тот давал для Низаро электричество. При использовании машины работа становится намного легче: породу, правда, приходится пока что разбивать ломами, но вместо лопат трудится мотонасос. Стоит сухой сезон, и в речке мало воды, что дела никак не облегчает. С другой же стороны, некоторые сомнения относительно честности моих компаньонов никак не способствуют интенсивности работ: добыча золота любыми возможными методами уже перестала быть самоцелью, в богатстве прииска никто не сомневается, но переход к промышленным методам добычи становится необходимостью. Теперь главной моей заботой становится подготовка к зиме, меня достала вечная грязь и все остальное; если придется жить здесь год или два, то это будет требовать такого комфорта, которого на Оса никто и никогда не видал.

Посему все время без остатка посвящаю строительству. В то время, пока приехавший вместе с сыном Ларс надзирает за работой отдельно выделенной бригады на реке, все остальные берутся за выкорчевку и постройку новых объектов. Лагерь превращается в одну громадную стройплощадку, я завербовал всех жителей Оса, у которых имеются бензопилы: сейчас они срезают деревья и распускают их на доски. Регулярно я беру на работу и всякого жителя окрестных сел, поэтому бывают дни, когда по моему приказу туда-сюда бегают четыре десятка человек. Новички никогда не выдерживают больше, чем день-два, они непривычны к нашему темпу, тем более, что старички вечно подсовывают им самые трудные работы. Первые месяцы закалили их, они чувствуют себя самыми лучшими и жалости не знают. Когда кто-нибудь из новеньких начинает жаловаться, ему с гордостью рассказывают историю о подъеме наверх двигателя, а еще другие; по отношению к моему сплоченному коллективу все остальные чувствуют себя чужими, просьбы о принятии на работу случаются все реже, а в конце концов остаются одни только старички.

Тем временем поднимаются новые дома. Отремонтированный скиддер без устали развозит в разные стороны стройматериалы: каждый день для крыш срезаются тысячи листьев; как только в каком-либо доме крепятся дощатые стенки, тут же заливается и бетонный пол; дома растут будто грибы после дождя. Весь лагерь теперь окружен деревянным забором и колючей проволокой; громадные красно-белые щиты остерегают возможных прохожих: «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ; ВХОД ЗАПРЕЩЕН; ОСТОРОЖНО, ЗЛЫЕ СОБАКИ!!!» Вообще-то у меня она только одна, но злости в ней на троих. Вид этих щитов, расставленных через каждые пять метров, производит неизгладимое впечатление: в джунглях такого мало кто ожидает.

Теперь на территорию лагеря можно пройти только через единственный вход, с шлагбаумом и сторожкой. Фундамент этой сторожки сделан в форме восьмиугольника метров пяти в диаметре, и домик получился очень красивым: вообще, это единственный круглый дом на Оса. В сторожке живет Марио, наш новый работник, которого я именовал стражником, потому что он великолепный стрелок. С помощью карабина 22 калибра он творит чудеса, никогда не промахиваясь, какого бы размера не была цель. Ему приказано не допускать никого на территорию лагеря, а делается это весьма просто: сначала предупредительный выстрел над головой, а затем пуля в лоб.

Марсела к нам не вернулась, поэтому Марио исполняет еще и обязанности повара; поскольку нет уже никого, кто бы занимался моими личными вещами, я попросил, чтобы Марио привел к нам и свою жену. Он долго мялся, потому что она стала бы здесь единственной женщиной, но небольшая речь перед всеми рабочими и публичное объявление о том, что Марио может пристрелить каждого, кто нехорошо посмотрит на его жену, его успокаивают: и теперь вдвоем они исполняют функции стражника, охотника, садовника, слуги, повара и уборщицы. Я им очень хорошо плачу, но вынудил их пообещать мне, что они не возьмут отпуска в течение целого года.

У рабочих в доме имеется теперь своя спальня размерами десять на пять метров, где у каждого есть собственная кровать с матрасом и постельным бельем. Джимми, Ларс и бухгалтер делят меж собой целое крыло старого дома, я же занимаю второе крыло, в котором приказал ликвидировать все перегородки. Вход ко мне запрещен всем, за исключением Марио и его жены. Еще я привез электрика, который установил нам телефон, работающий от аккумуляторов — он соединяет место выработки на реке, сторожку и мою комнату. Поначалу задумка была такова, чтобы Марио мог бы мне сообщить о появлении нежелательного гостя, где бы я при этом не находился; только теперь телефон действует в основном в противоположном направлении: я ложусь спать очень поздно, и если среди ночи у меня вдруг появится желание выпить кофейку, достаточно крутануть ручку, чтобы через пару минут Марио или его жена, сонные и зевающие, принесли мне его в постель. Такие вот маленькие удобства делают жизнь в джунглях довольно-таки сносной.

* * *

Наряду с прочими достижениями следует упомянуть отдельную душевую, кухню, мастерские и т. д. Теперь я приказал начать работы над столовой громадным, округлым домом с покатой крышей — на Оса вещи совершенно уникальной. Дома строятся по мере расширения выкорчеванной поверхности, так что случилась забавная ситуация: бункер для хранения динамита поначалу был выкопан на самой окраине лагеря; по мере же строительной экспансии он очутился чуть ли не в центре…

Но все это никак не отразилось на добыче. К реке я хожу только раз в день, но там постоянно работает бригада под надзором Джимми или же Ларса, который оказался весьма полезным сотрудником. Он совершенно обалдел от масштабов проделанных здесь работ и сказал мне, что за все двадцать пять лет, проведенные им в Коста Рике, он никогда не видел, чтобы Тикос так пахали и при этом выглядели довольными.

Правда, с ритмом работ я не гоню, расчитывая на машины и не желая уморить мужиков. С другой стороны, я и подарков никому делать не собираюсь до тех пор, пока имею хоть малейшие-то сомнения. Мы работаем ровно столько, чтобы покрыть зарплату и стоимость материалов.

Каждый из вновьпринятых обязан пройти практику в яме. Фабио был этим весьма ошарашен: сюда он прибыл с гордой миной, радуясь своему статусу механика, но потом быстро выяснил, что Кебрада дель Франсез все требуется еще заслужить. На следующий день после приезда он глядел сверху на ползающих в грязи мужичков.

— А у тебя что, — спрашиваю я его, — работы нет?

— На работу меня приняли в качестве механика! А в Малессе мне сказали, что я буду главным механиком.

— Здесь мы не в Малессе, так что марш в воду и помолись, чтобы тебе удалось хоть что-то найти, если хочешь оттуда выйти.

Наш бухгалтер тоже прошел через уравнивающую всех купель. Это чистокровный индеец, но долго учился; он очень худощавый, чуть ли не кожа и кости, руки у него будто проволока, походка эластичная, из-за чего его прозвали Розовой Пантерой. У него довольно-таки длинные волосы, всегда старательно причесанные, правильные черты лица и очки интеллектуала. Он робок и малоразговорчив; хорошо воспитан и никогда не употребляет бранных слов; это мягкотелый мечтатель, приблудившийся в нашем хамском мирке.

Поначалу мне пришлось его защищать и даже выделить отдельную комнату, потому что его женственный вид привлек внимание Барбаса и Кунадо. На работу его приняли в качестве бухгалтера, но здесь он будет заниматься всем, кроме ведения своих бухгалтерских книг, которые мне нужны как прошлогодний снег. Поскольку он был не в состоянии даже лопаты поднять, ставлю его у каноа, вежливо разъяснив, что бухгалтерией он, конечно же, заниматься может, но только во внерабочее время. Если поначалу он был тихим и спокойным, то потом довольно скоро сделался таким же грубым и вульгарным, как все остальные. По мере того, как нарастали его мышцы, он становился все более самоуверенным. В нем вызволились злобные и опасные инстинкты, так что теперь весьма опасно поворачиваться к нему спиной, если чем-то его обидишь. Сначала он вел свои книги, но пара недель употребления спиртного и травки сделали так, что они были заброшены, а потом он их вообще выкинул.

Ни его, ни Фабио не обошли обычные в таких случаях шуточки наших мужичков. Фабио, в качестве профессионального механика, попросили завести наш электрогенератор под внимательными взглядами всех собравшихся коллег по работе, которые потом катались от смеа, когда заводная ручка рассекла ему щеку. Розовой Пантере, которому Чиче предложил испытать свои силы, тоже не повезло. Целую неделю он ходил с губами, похожими на две красно-фиолетовые сосиски, к огромной радости Уайта, которому показалось, будто он повстречал родича по племени. Уайт как-то признался мне, что более всего его пугает, когда рассматривает возможность смертельного несчастья, мысль, что, вместо того, чтобы оплакивать, над ним начали бы смеяться и считать придурком. Смерть можно вынести лишь тогда, когда к человеку относятся серьезно.

Для Пантаренаса же практика была совершенно другая. Этот вечно улыбчивый и сыпящий шуточками тип был рыбаком из Дрейка. К нам он пришел с бензопилой, чтобы пилить доски. Когда мы их уже заготовили больше, чем надо, он сам попросил меня разрешения поработать в яме; и разрешение тут же получил. К сожалению, у него всего лишь метр тридцать роста, поэтому в яме не доставал до дна. Несмотря на все свое желание, он никак не мог там пригодиться, потому что вода доходила ему до самого рта, поскольку же он никак не мог не смеяться, то пару раз хорошенечко хлебнул: пришлось перевести его на каноа, иначе он попросту бы утонул. Его вечно хорошее настроение завоевало всеобщее уважение, кроме того, он буквально заставляет себя уважать.

Пятым нашим новым работником сделался Гландулон, сын экс-лейтенанта Виллануэвы. Его глупость равняется его силе, а она действительно необыкновенна. Он очень тупой и легковерный, поэтому остальные вечно пользуются его простодушием, хотя и не пересаливают, потому что он может приложить так, что мало не покажется. Повидимому, он единственный во всей компашке, имеющий за собой честное прошлое, правда, его отец выравнивает это с большущей добавкой. Раньше он был мясником, что для нас весьма выгодно, потому что, благодаря винтовке Марио, дичи у нас навалом. Гландулон жрет так, что трещит за ушами, и он один из немногих, кто по своей воле ел конину. Чтобы мясо убитого мной коня понапрасну не испортилось, я приказал его высушить и примешивать к дичи. Гландулон ничему не удивляется, и для его желудка все съедобно, даже вернувшийся к нам кот Барбарохи.

Он появился как-то днем, когда все сидели за столом; моя первая пуля оторвала ему задние лапы, и теперь он, пронзительно мяукая, тащил культи за собой: на одной ноге рана затянулась, и была видна сухая белая кость, на второй же развилась гангрена, так что вонь была просто ужасная. Говорят, что коты могут многое вытерпеть, теперь, увидав своими глазами, я и сам в это верю. Так он ползал целую неделю, поэтому я быстро избавил животное от страданий — видно, только за этим он и пришел. Один только Гландулон рискнул испробовать его мясо, других мутило от одного только вида. Пока этот тип находится поблизости, и если бы с кем-то из рабочих произошло смертельное несчастье, обязательно следовало проверить, а в порядке ли тело, пока бы его не похоронили.

* * *

Благодаря скиддеру, который старается зарабатывать на используемый им бензин, я улучшил ведущую к нам дорогу и теперь могу завести автомобиль. Теперь на нем стоят шины от трактора и походит на громадное насекомое. На шинах стоят пятнадцатиметровые шипы, так что, благодаря им, это единственный автомобиль, способный карабкаться в наших горах. С этого момента по собственным владениям я передвигаюсь исключительно на машине; Уайт, дипломатические способности которого и усилия получить непыльную работенку заслуживают награды, становится моим личным шофером на время объезда отдельных рабочих мест. На каждой остановке Уайт взгромождается на кресло водителя, зачитывает мужичкам фрагмент из Библии, после чего вырывает листок и делает огромную самокрутку, которую я прикуриваю и пускаю по кругу. Каждый раз Уайт и сам потягивает из нее, так что под конец дня, уже совершенно обалдевший, едва-едва объезжает деревья.

Мы уже не так сильно изолированы от окружающего мира как раньше, и пока длится сухой сезон, довольно легко проехать в Пуэрто Хименес, находящийся от нас в сорока пяти километрах. Хороший водитель может обернуться за день, поэтому Джимми, Уайт, Барбас или Фабио частенько отправляются туда на джипе, чтобы продать золото в банке или же что-то купить? Они всегда отправляются, как минимум, по двое; в случае необходимости или же аварии один идет за помощью, а второй охраняет барахло. Джимми передает конверт от меня уже новому начальнику полиции, у которого, впрочем, мы всегда покупаем весь наш запас кокаина. Только наркотик позволяет мне терпеливо ожидать, хотя мне бы хотелось, чтобы работа продвигалась чуточку повеселее.

* * *

Время от времени, чтобы служба не казалась медом и ради увеличения производительности, устраиваю работу круглосуточно. На недельку загоняю всех на реку, пахота идет в три смены по восемь часов. Что касается меня, то, благодаря кокаину, я практически не сплю, разве что подремлю часок-другой; это соответствующим макаром влияет на мое настроение, и мои злые крики всех ужасно пугают. Когда же я решаю прервать наконец такую гонку, все испытывают облегчение — до следующего раза.

* * *

Как-то вечером я почувствовал непреодолимое желание изменить свою внешность и выбрил себе голову. Утром все глядят на меня искоса, даже не зная, то ли смеяться, то ли нет. В полдень беру ножницы и подзываю Пунтаренаса, единственного, кто смеется открыто. С улыбкой на губах он садится передо мной. Я чуточку поработал ножницами, затем подполировал бритвой, и Пунтаренас тоже меняет внешность. Теперь очередь Кунадо, после чего та же участь ожидает и всех остальных. Некоторые сначала мнутся, но в конце концов юмор побеждает, и они сами начинают лезть под ножницы. В короткое время все уже подстрижены под ноль. Они стригут один другого, и появление каждого нового обритого приветствуется радостными воплями.

Некоторым стрижка даже к лицу, другим — в меньшей степени; у Мигеля на шее будто громадная тыква, зато у Кунадо башка превратилась в хрен с ушами. Атмосфера становится совершенно праздничная, всем чертовски приятно, мужички касаются голов друг друга или даже трутся башками, развеселенные этим новым для себя чувством, они показывают на себя пальцами и хохочут. Почти у всех волосы были длинными, а теперь они килограммами валяются по всей комнате: Пунтаренас предлагает сделать из них одеялко и повесить на стене среди других трофеев; Барбас же наполняет волосами наволочку, чтобы иметь мягкую подушку.

Вид этих двадцати пяти гладко обритых черепушек вызывает шок. Один только Уайт подстрижен под ирокеза, что, впрочем, придает ему весьма интеллигентный вид. Джимми, отбоярившись лопоухостью, единственный не попал под бритву; его я пощадил, потому что он часто ездит в город. Зато стригу налысо трех типов из Ванегас, которые пришли к нам подработать на несколько дней; под влиянием всеобщего энтузиазма они с охотой стригутся. Впоследствии я узнаю, что по возвращении рабочих домой их жены рыдали, а вся деревня относилась к ним как к зачумленым. Но теперь я ввел новую моду, все эти лысые черепушки прибавляют нам храбрости и нахальства; и так случилось, что именно это — более, чем мундир — сделалось знаком отличия и предметом гордости.

* * *

К этому времени жизнь в лагере сделалась полегче, поэтому каждую субботу добиваем себя организованно.

Я приказал выкорчевать участок территории и поставить двое ворот. Джимми привез из Гольфито футбольный мяч, и мужички, разделившись на две команды, устраивают между собой дружеские матчи. Вообще-то такое определение не совсем точно, потому что матчи проходят исключительно грубо. Как истинные латиноамериканцы все страстно любят футбол, но кроме меня, футбольная карьера которого была прервана изгнанием из команды, по-настоящему футбольного мяча никто в руках и не держал. Поэтому матчи напоминают смесь регби и бокса, потому что правила весьма условны. Пользуясь всеобщим к себе уважением, засаживаю гол за голом, раскидывая и пиная по дороге всех, кто попадется, хуже всего приходится первому, кто осмеливается подковать меня — будет пахать по три смены целую неделю.

Но между собой парни уже никаких стеснений не имеют, так что встречи, чаще всего, заканчиваются всеобщей потасовкой. Уже никто не отваживается судить, потому что первые же смельчаки повстречались с довольно грубым сопротивлением своим решениям. Так или иначе, но всегда выигрывает моя команда, потому что я запретил противникам забивать нам слишком много мячей под угрозой лишения выходных: терпеть не могу проигрывать, и все об этом знают.

Поначалу для матчей были зарезервированы субботние вечера, но потом мы уже играем по нескольку раз в неделю — когда мне скучно, или же когда мужички слишком устают от пахоты. Во время одного из таких вот матчей, когда Кинг пытается убедить Барбаса, чтобы тот не забивал гол, вдруг вижу, как на дороге, ведущей из Гуэрро, появляется маленькая беленькая попочка, а над ней — такая же светленькая головка: Софи!

* * *

Моя любимая нимфоманочка собственной персоной. Она объясняет, что у нее неделя отпуска, и, чтобы увидеться со мной, сюда она прибыла прямиком из Франкфурта. Десять тысяч километров плюс прогулочка по джунглям — и все затем, чтобы к тебе относились как к собаке; это свидетельствует либо об исключительной любви к приключениям, либо об исключительной дозе мазохизма.

Я балдею от этой феминистки, приезжающей сюда за тем, чтобы из нее делали тряпку подальше от людских глаз. Другой причины я просто не вижу: не хочу хвалиться по-дурному, но, благодаря своему опыту, я в состоянии удовлетворить каждую женщину, которая того заслуживает; только мой собственный эгоизм и мизогинизм, прежде всего, заставляют меня искать собственного удовольствия: я прожил достаточно долго, чтобы знать доказывать что-либо и кому-либо мне уже не нужно. Посему факт, что Софи вернулась сюда после того, как я с ней поступил, для меня был, по крайней мере, изумлением; но тут же следует добавить, что меня это и возбуждает. Я не даю ей времени отдохнуть, забираю в душ и мою под сильной струей воды. Когда она уже делается чистенькой, объясняю ей тонкости игры в футбол, забивая парочку голов неестественным макаром; хорошо еще, что девица оклемалась после прошлых раз. Согласитесь сами, что я проявил исключительное гостеприимство: душ и парочка трахов в задницу через пятнадцать минут после приезда: кто еще может предложить большее!?

Я радуюсь тому, что у меня появилась новая игрушка под самое новоселье, поэтому ночь провожу, метя собственные владения. Днем же, частично заслоненный деревом, надзираю работы на реке, всаживая одновременно своей дамочке, которая держится за ствол. На следующую ночь все повторяется. Утром же Софи меня покидает, если не сказать: бежит без оглядки, воспользовавшись тем, что Джимми едет в Пуэрто Хименес. На сей раз дело продолжалось долговато, поэтому я бы удивился, если бы девица еще раз сюда вернулась.

* * *

Работа на реке идет в весьма замедленном темпе, а я уже и придумать не могу, чего бы такого построить. Мне скучно, и поэтому каждую неделю выбираюсь в город. Утром в субботу я выезжаю в Хименес с пятнадцатью рабочими, которые каждый раз меняются. Уайт, урожденный комбинатор, всегда как-то устраивает для себя поездку, с кем-то меняясь. Лагерь, без всяческих опасений, я оставляю на Марио: наша репутация, многочисленные предупредительные надписи, а главное — как здесь принимают немногочисленных чужаков — обеспечивают нам полный покой.

Мы выезжаем на автомобиле, Джимми за рулем, я рядом с ним, а остальные полтора десятка толкутся сзади. Это максимальный груз: сидят повсюду — на сиденьях, на бампере, некоторые гроздьями цепляются за металлические ребра, к которым крепится брезентовая крыша; не поездка, а сказка!

Время от времени кто-нибудь сваливается, и тогда бедняге приходится бежать за машиной до следующего подъема. Когда дорога идет под горку, чтобы двигатель не перегревался, все высаживаются и бегут на самую вершину, где вновь запихиваются вовнутрь. У машины проблемы с аккумулятором, поэтому она никогда не останавливается: не раз бывало такое, что кто-нибудь из мужичков не успевал добежать и оставался сам посреди джунглей. Поначалу до цели добирались все в грязи, но потом быстренько разработали другую технику: теперь все выезжают в одних только шортах или даже плавках, держа чистые вещи в пластиковой сумке; у переправы через последнюю речку перед самым Хименес машина останавливается, все моются, чистятся и одеваются, чтобы в городе выглядеть на все сто.

Эти двухдневные забавы проводятся исключительно за мой счет, а я человек щедрый. Первое, что я делаю по приезду в Хименес, это затаскиваю всех в бордель «Индия». Само заведение представляет собой грязный сарай, в котором работают четыре толстые, отвратного вида бляди. Мои люди, прекрасно знающие, что делать, в драках, по отношению к женщинам становятся совершенно робкими: ужасно смешно глядеть, как они выстраиваются в очередь с полотенцами в руках; все смеются, хвалятся друг перед другом, но когда приходит время переступить порог, они краснеют будто дети и обращаются к проституткам на «вы».

Довольно часто, особенно поначалу, разозлившиеся бляди должны хватать их за рукав и буквально заставлять исполнять их свои обязанности. Впоследствии, из их рассказов можно сделать вывод, что угодили дамочкам как никто другой. Кунадо хвалится, что удовлетворяет их языком; когда же я проявляю свое отвращение, он отвечает мне с миной столбового дворянина:

— Для меня блядь — это прежде всего дама.

Тоже мне, дамы! После того, как примет с полсотни мужиков, это уже не дама, это размазня. В конце концов, он выдает истинную причину своего поведения:

— Понимаешь, когда они видят мой, то сразу же все отказывают.

Теперь мне становится понятной его любовь к кобыле.

* * *

Через несколько недель Кунадо, который как раз празднует свой день рождения, получает торжественное приглашение в бордель. Я сижу в маленьком баре с уже отстрелявшимися мужичками, как вдруг к нам врывается голая проститутка, обзывающая Кунадо самыми матерными словами, а тот плетется за ней с миной несчастного мальчишки; у него полотенце на бедрах, а его аномалия колотится о ноги.

— Дон Хуан Карлос, — печально говорит он мне, — она не хочет.

— Помогите ему немножечко, — обращаюсь я к своим людям, которые покатываются от хохота. — Такое вот отсутствие чувства долга следует быть наказано.

Желая сделать приятное своему дружку, Уайт, Чиче, Фабио и Мигель хватают девицу и придерживают ее за руки и ноги на полу. Предлагая подарок таким вот образом, одновременно они поют: «Нappy birthday to you». Тронутый до слез такой добротой и возбужденный кокаином Кунадо бросается на подарочек и работает, что было сил. Визги проститутки и орущаяся во всю глотку поздравительная песнь приманивают зевак, которые, смеясь, наблюдают за таким вот редким явлением; даже бармен, поначалу шокированный, присоединяется к хору.

После этого события Кунадо и большей части моих людей вход в бордель запрещен, поэтому нам не раз приходится выбивать там двери.

* * *

Каждый субботний вечер в Хименес устраивают бал, в «Ранчо де Оро» или в каком-нибудь другом баре. Прибытие на военном автомобиле пятнадцати мужиков с обритыми головами всегда становится сенсацией. Все пялятся на джип, а мои люди, очень гордые, делают вид, что это их не касается. Мы быстро становимся известными, и частенько, как только мы входим в зал, певец объявляет прибытие «людей их Кебрада дель Франсез», из-за чего мои мужички вообще задирают нос. Тут следует заметить, что ведут они себя не совсем хорошо: сексуальное воздержание, спиртное и потребность в провокации вызывают то, что они не пропускают ни одной задницы, которую только могут достать; часто начинаются драки, быстренько усмиряемые, благодаря нашей репутации и численности. Тут нельзя сказать, будто бы жители Хименес не имеют желания приложить кому-нибудь по роже, но нас боятся, и это обеспечивает нам безнаказанность.

Мы сидим за столиком, хоть раз в зале спокойно, как вдруг прямо перед нами начинается ссора между какими-то мужчиной и женщиной. Она дарит мужику сильнейшую плюху, а тот, удерживаемый, скорее всего, привнесенными с детства принципами, пытается ее успокоить, не осмеливаясь поднять на нее руку. В конце концов, доведенный до последнего, он закатывает дамочке фантастичнейшую оплеуху, и дамочка растягивается на полу. Тут к нему подскакивают какие-то типы и вытаскивают его из зала. Другие же бросаются парню на помощь, и уже через пару минут зал превращается в поле яростной битвы: восемьдесят человек, восхищенный подвернувшейся оказией, пытаются выпустить друг другу кишки. Стулья, столы и бутылки летают во всех направлениях, поле битвы расширяется, и драка переносится во двор: мы сидим в машине чуть в сторонке, так что у нас самые шикарные зрительские места. Как раз напротив нас женщина-золотоискательница с громадными лапищами, хватает мужиков одного за другим и валит их на землю с одного удара. Повсюду вокруг нас один колотит другого без всяческого повода, исключительно ради молодецкой забавы.

Потихонечку драка перемещается в пространстве, и довольно скоро мы попадаем в самый ее эпицентр; кто-то портит лакировку нашей машины, посему пытаемся всех оттолкнуть, поначалу вежливо, а потом уже сильными пинками в голову. Наш бухгалтер, со своим культурным выражением на лице, заблокировал одного драчуна под машиной и, придерживая его за волосы, методично делает из его лица фарш.

Раздается первый окрик: «Смерть чужакам!», потом и другой: «Смерть Французу!», и за несколько минут все объединяются перед общим врагом. Поскольку выглядят они грозно и угрожают перевернуть машину, я вытаскиваю свой револьвер и держу их на мушке, моему примеру следуют Джимми и все те, кто забрали свои пушки; остальные же в это время толкают машину, чтобы завелся двигатель. За рулем сидит изрядно поддавший Джимми, он проезжает метров десять, а потом моча стучит ему в голову: он разворачивается и на полном газу мчится прямо на толпу. Когда же те расступаются, обзывая всех нас по-черному, он без всякого предупреждения начинает палить вслепую. Через пару секунд все уже лежат на земле, и становится тихо-тихо. Уезжаем мы, сопровождаемые перепуганными стонами.

Как только мы въезжаем на территорию гостиницы, где на каждый уикенд у нас зарезервировано шесть номеров, я тут же прячу все незарегистрированное оружие; понятно, что главный мусор нами подкуплен, но если бы кого-нибудь пришили при свидетелях, он мало что сможет сделать. Джимми протрезвел и теперь нервничает и кусает ногти, остальные хлопцы валятся где угодно, лишь бы поспать, а Мигель остается на страже. Утром иду на разведку и узнаю, что полицейские даже не соизволили прибыть на место драки. С тех пор никто к нам в Хименес не цепляется, но мои мужички всегда держатся кучей.

* * *

Всякий уикенд веселье продолжается так долго, пока все не упадут, пьяные в стельку. Возвращаемся утром в понедельник, около пяти. Бужу более-менее протрезвевших пинками, и они помогают мне загрузить всех остальных в машину.

Как только приезжаем на прииск, тут же отсылаю всех на работу: на ногах они не держатся, поэтому переношу груз находящихся в бессознательном состоянии тел из автомобиля прямо в ямину, а остававшиеся на месте без всяких реверансов бросают их в воду.

Оставшимся правила игры известны, потому что сами не раз испытали их на собственной шкуре, потому, завидев наш джип, они мигом мчатся к ямине, ожидая разгрузки. Им срочно хочется дать выход собственной зависти к возвратившимся, они хватают своих дружков и изо всех сил забрасывают их в воду, метра на три. Холодная вода обладает отрезвляющими способностями, только вот некоторых бросают без особой точности, поэтому не все в воду попадают. Как-то раз Чиче разбивает голову о камень; Рафаэль, в пьяной эйфории, плавает на поверхности, и ребята вытаскивают его, наполовину утопшего, и ложат на камне, чтобы немножко подсох; а окончательно просыпается он уже под самый конец дня.

Несмотря на все это, забава в уикенд становится для мужичков просто необходимостью. Они знают, что за территорией лагеря им все позволено, так что каждый раз стараются наделать делов побольше. Как-то во время одного из возвращений, когда они каким-то чудом не были совершенно пьяны, хватали по дороге всех домашних животных. Мужики гонялись за курами и поросятами, и может мне поверить, вечером у нас был царский пир. За ними погналась взбешенная свиноматка, но они все же своровали молочного поросенка, которого решили подкормить. Ритуалом уже сделалось и то, что каждый раз, когда едем туда и обратно, мы обязательно рушим ограду у дома Демезио: и нам плевать, что каждый раз он ее исправляет.

* * *

К нам снова приехал Герман, на сей раз он привез нам радиопередатчик, как мне кажется — предмет совершенно ненужный, а по его — исключительно дорогостоящий. С Герман приехал и его двенадцатилетний сын, с которым произошла совершенно невероятная история: он нашел в каноа самородок весом в сто пятьдесят граммов.

Наши отношения уже изменились, разговаривать тяжко. Пока у меня будут хоть какие-то сомнения, я не смогу разговаривать с ним нормально. Как только я на него гляжу, тут же у меня возникает подозрение, а не подстроил ли он все это сознательно, и тогда у меня сразку возникает желание его прибить. Он уже слыхал о наших поездках в Хименес, о том бардаке, который мы там устраиваем, и он проявляет некоторое беспокойство.

— Хоть немного золота добыл?

— Да, немного.

— Для меня что-то есть?

— Нет, я намывал лишь столько, сколько необходимо для покрытия расходов по содержанию лагеря и удовольствий.

— В таком случае, ты мало работаешь, почему?

— Пошли, и я объясню.

Веду его к реке и показываю на вертикальную стену, вздымающуюся метров на шесть над яминой.

— Гляди, — говорю я ему, — все это хозяйство может завалиться в любой момент. Если же рухнет, я наверняка потеряю пять или шесть человек. А у меня нет желания рисковать жизнями своих рабочих только лишь потому, что вы не выполняете собственных обязательств. Вручную работать здесь уже нельзя, нужны машины: так что, пока вы не получите разрешения, я работать не собираюсь.

Это не значит, будто я вдруг решаю придерживаться буквы закона, но и не собираюсь всю свою жизнь торчать в горах. Самым лучшим способом использования этого прииска для меня было бы теперь возможность продать его какой-нибудь большой компании за кучу миллионов баксов. Но для этого мне нужны легальные документы, с Министерством Геологии и Горного Дела я драться не могу.

Надолго Герман не задерживается и уезжает из лагеря. Через пару недель он возвращается, чтобы исправить рацию, которую я лично чуточку попортил. Дело в том, что он связывается со мной ежедневно, и этот постоянный контроль меня раздражает.

Мы как раз пьем кофе, когда на дороге появляется заполненный людьми грузовик. Не считая нашего, это первый, который сюда приехал. Игнорируя все предупредительные надписи, водитель выходит и поднимает шлагбаум. Марио сейчас на кухне, поэтому посылаю Уайта, чтобы тот задержал чужаков, но они его не слушают и приближаются. Я понятия не имею, кто они такие, но должны же понять, что безнаказанно вызов мне бросать нельзя. Поэтому прицеливаюсь и стреляю в водителя, чтобы задержать их самым радикальным образом. Грузовик тут же останавливается, а водила ныряет под рулевую колонку. Его сосед тут же выскакивает из кабины и орет:

— Не стреляйте! Герман, эй, Герман!

— Не стреляй, — говорит тот потухшим голосом, — это Адриано.

Адриано Каракас, сын Хуана, enfant terrible всего семейства. Он был наемником в Никарагуа, репутация у него самая паршивая; всем известны его мошенничества, которые ему сходят с рук из-за его семейных связей. Джимми его знает и описывает как очень опасного типа. Чего же здесь эта змеюка ищет?

Из грузовика высыпаются люди. Первым идет Адриано. Я обалдел, потому что это карлик со старательно подстриженной бородкой, говорящей о его комплексах. За ним шествует великан двухметрового роста, толстенный и жирный — тело трясется как студень. С первого взгляда он похож на первого встречного гринго, но его живой, всевидящий взгляд выдает непростой ум. Это Каррано, разыскиваемый Интерполом американец, продающий свои услуги преступному ответвлению семейства Каракас. Далее идут еще два гринго — в качестве телохранителей — все в татуировках, морды самые паскудные, скорее всего наемники или же рецидивисты. За ними с десяток тикос с самыми решительными минами на лицах — исполнители. Банда Адриано в полном составе.

Они довольно-таки известны и совсем недавно устроили на Рио Тигре налет на пару миллионов баксов. Эта семейная ветвь знаменита тем, что пользуется услугами разыскиваемых полицией американцев, из которых наиболее известен был Роберт Веско. Каракас дают им политическое убежище, а все требования о выдаче преступников игнорируют. Взамен за защиту они используют ум иностранцев для разработки безнаказанных мошенничеств. Если кто пытается встать у них на дороге, рискует закончить жизнь за решеткой или в придорожной канаве.

Я не знаю намерений Адриано, но, хотя он и президентский сынок, здесь он свои законы устанавливать не будет, и ему это понятно. Он-то думал, будто его защищает имя, и что ему удастся нас запугать, но такого приема не ожидал. Моя первая реакция на их приезд, практически полное отсутствие интереса после того, как он даже представился, и двадцать пять моих мужиков с бритыми башками, молча присматривающиеся к чужакам — все это указвает на то, что данную партию он проиграл. Пока он разговаривает с Германом, я молчу. В кобуре у меня сорок четверка, за поясом — тридцать восьмерка; весь этот видок, мое молчание и обритый череп, который ну никак не облагораживает моего выражения лица, приводят к тому, что он чувствует не в своей тарелке и лишь часто бросает на меня короткие взгляды. Карано, одевший темные очки, тоже поглядывает на меня исподлобья. Когда же я ухожу, Адриано спрашивает:

— Так это и есть тот самый француз-наемник?

В его голосе звучит ненависть. Мы даже словом не обменялись, не было никакой ссоры, но он совершенно потерял лицо перед всеми своими. Сейчас он бледен от сдерживаемого бешенства, чувствуя себя коротышкой и прекрасно понимая, что тут его имя не защитит его од пинка в зад.

Сюда он прибыл как завоеватель, теперь же, через Германа, просит позволения осмотреть прииск.

— Согласен, — отвечаю, — только я пойду вместе с ними.

Адриано, Карано, оба грингос и Валверде, подкупленный адвокат из министерства, входят в джунгли. Я все время не открываю рта. Пока Герман показывает им яму, вся пятерка сидит на поваленном дереве, а я стою за ними и так же молчу. В конце концов, минут через десять, чувствующий себя не в своей тарелке Адриано дает знак к отходу, и они быстро покидают джунгли. Когда они собрались все вместе, я их пересчитываю, и мне почему-то кажется, что одного не хватает: беру у Джимми карабин и передаю его Ларсу.

— Иди, глянь, не остался ли над рекой кто-нибудь из этих сукиных сынов. Если увидишь, без предупреждения пали ему в лоб.

— С огромным удовольствием, — отвечает тот, — видеть не могу этих сволочей.

Этот диалог могли слышать все, и атмосфера сгущается. Сразу же после возвращения Ларса, опечаленного из-за того, что никого не обнаружил, все садятся на грузовик и уматывают.

* * *

Я еду за ними на джипе до самого Ванегас, чтобы они еще раз присмотрелись ко мне, после чего разворачиваюсь. Да, на сей раз мало оставалось до несчастья, во всяком случае, мне так кажется. Это вам не какие-то там недоделанные, как большинство приходящих к нам типов: наши гости не похожи на таких, кто отступает перед опасностью. Карано мужик умнейший, просто им не хватало главаря — настоящего лидера. Адриано прячется за своей фамилией: его отец, видно, и вправду был крутым мужиком, но сам он всего лишь узурпатор, гнида, что жирует только лишь на репутации семьи, потому что своего ничерта не имеется.

По моему мнению, сюда они приехали на разведку: имечко Каракас, враждебный вид охранников и остальных типов, присутствие Карано, юридическое обеспечение в виде приехавшего с ними адвоката — всего этого, как им казалось, должно было хватить, чтобы произвести на меня впечатление. Но вместо того, чтобы встретить, как ожидалось, пару перепуганных и послушных селян, они очутились в лагере с полувоенной организацией, где полно враждебно настроенных типов, готовых идти за мной в огонь и в воду. В подобной ситуации не оставалось ничего лучшего, как только притвориться, будто их военный поход был всего лишь визитом вежливости… Адриано долгонько этого не забудет.

Зато Джимми на седьмом небе от радости. Он, которого вся семейка Каракас много лет считала лакеем, на этот раз очутился на нужной стороне баррикады.

— Адриано спрашивал, выстрелил бы я в него, зная, кто он такой. Я ответил, что так, он и присох.

У Германа тоже радости полные штаны, он рассказывает о своем разговоре:

— Я ж ему и говорю: понимаешь, Адриано, этот прииск мы завоевали с оружием в руках, и у нас его никто просто так не отберет, потому и реагируем так резко.

— Это кто ж такие «мы», толстяк? Да, и вправду, один тико другого стоит. Все они одинаковые сволочи.

* * *

Близится Пасха, и я полностью приостанавливаю работы на реке. У меня такое чувство, что склон может завалиться в любую минуту, а мои люди сделались для меня уже чем-то большим, чем просто рабочими.

Каждый год в это время Герман организует праздник для своих работников. В Малессе имеется футбольная команда, которая уже добыла множество лавров, поэтому он предлагает мне по радио устроить товарищеский матч между своими и представителями Кебрада дель Франсез на стадионе в Ринкон. Я с радостью принимаю это предложение, потому что моим ребятам уже надоело воевать между собой.

В день встречи мы отправляемся в Ринкон. Половина ребят едет в машине, остальные бегут сзади. Рабочие из Малессы уже разбили палатку и ждут нас со вчерашнего дня. По моей просьбе Герман привез бутсы и футболки с надпечаткой: золотой самородок, а вокруг него надпись «Спортивный клуб Кебрада дель Франсез».

Перед матчем обе команды позируют для общего фото: контраст обалденный. С одной стороны команда из Малессы: четырнадцать молодых ребят с длинными волосами, свободно настроенных, в спортивных костюмчиках, все улыбаются фотографу. С другой же стороны — команда Кебрадо: двадцать уголовного вида типов с бритыми башками, несколькодневной щетиной, делающие неприличные жесты в сторону фотоаппарата и пропихивающиеся среди остальных, чтобы очутиться в первом ряду.

* * *

Перед первым свистком судья, житель Ринкон, обыскивает моих людей и конфискует револьверы, ножи и кастеты, которые совершенно случайно заблудились в наших карманах. Затем начинается сам матч.

Мои парни впервые надели футбольные бутсы и совершенно не привыкли к шипам. Очень многие, среди них и Мигель, у которого очень широкие стопы, быстренько скидывают обувку и продолжают играть или босиком, или же в резиновых сапогах. У команды Малессы отличная техника и знание принципов игры; мои люди навряд ли знают, куда вести мяч, зато у них даже слишком много желания сражаться: если к перерыву Малесса ведет 2:0, то мы ведем по счету раненных — три ихних к нашему одному.

Второй период игры проходит в более живом темпе; моя команда пользуется самыми тончайшими хитростями, чтобы-таки выиграть. Стоящий в воротах Мигель никак не переварил того факта, что ему влепили гол; после того, как мяч вводится в игру, он незаметно хватает счастливого снайпера и лишает того сознания мощным ударом кулака по шее; в вихре спортивной борьбы Чиче путает мячи и с размаху лепит ногой противнику по яйцам; каждый раз, когда кто-нибудь из команды Малессы слишком близко приближается к нашим воротам, три наших защитника коварными ударами убеждают того в бесцельности дальнейших усилий. Хоть и подкупленный, но судья буквально-таки вынужден убрать нескольких наших с поля, но когда он смотрит в другую сторону, они возвращаются: в какой-то момент у Кебрады на поле присутствует два десятка игроков.

Только противник нам попался очень сильный, и чем больше мы их обезвреживаем, тем больше голов они забивают. Отчаянная попытка Эдуардо, который бежит к вражеским воротам с мячом в руках, успехом не заканчивается, хотя Уайт и Барбас изо всех сил расчищают ему дорогу. Потеря трусов, к счастью, не останавливает Пунтаренаса, который, пользуясь своим малым ростом, обходит оборону противника и лупит по косточке вратаря Малессы в тот момент, когда команда последнего занята тем, что заколачивает нам очередной гол. В конце концов, те из противников, которые еще держатся на ногах, отказываются продолжать игру. Герман, видя, как его люди падают один за другим, и сам просит закончить встречу. Когда арбитр, который спрятался за пределами поля и лечит свой подбитый глаз, дает финальный свисток, я как раз гонюсь за механиком Хозе, который толкнул меня локтем, в то время как Марио, КУнадо и Рафаэль с помощью прекрасной серии пинков что-то объясняют нашему бухгалтеру Пабло, которому хватило храбрости — или наглости — принять участие в игре.

Матч заканчивается с результатом 12:3 в пользу Малессы, зато в плане раненных счет 13:2 в нашу пользу, только этого ведь никто не регистрирует.

После этих памятных мгновений даю мужикам неделю отпуска. Большинство проводит его на юге, растрачивая свой заработок на развлечения и пьянку. Марио сломался, он отказывается оставаться на прииске только лишь со своей женой, поэтому я его выбрасываю с работы; его место занимает Пунтаренас, он чертовски доволен своим новым положением, которое позволяет теперь ему заниматься мной; он привез свою жену, старшую его лет на двадцать ведьму. Оставляю на него все заботы о лагере и на джипе еду в Сан Хозе. Со мной Джимми и еще несколько рабочих, собравшихся провести свободную недельку в городе.

Сразу же по приезду сплавляю всех, в том числе и Джимми, и звоню Луису, агенту Бюро по борьбе с наркотиками, который должен был собрать информацию, касающуюся моих предыдущих неприятностей.

Даже по телефону он держится несколько неестественно.

— У меня есть то, о чем ты просил, — говорит мне он, — только не хотелось бы через телефон. Ты мог бы как-то незаметно заскочить ко мне вечером?

— Конечно, во сколько?

— Лучше всего около полуночи.

А больше ничего мне объяснять и не нужно, я уже догадываюсь, что он собирается мне сообщить. При встрече мы сразу же переходим к делу.

— То, что я тебе скажу, останется между нами; пообещай, что никогда не выдашь, откуда у тебя эти сведения.

— Даю слово.

— Хорошо. Я тут осторожненько опросил всех полицейских, которые тебя арестовывали. Тут не было ничего общего с каким-либо доносом. Приказ поступил от Альтамиры, начальника Бюро. Это он приказал им немедленно поехать в «Асторию» и арестовать там некоего француза — тут он дал им твое описание — у которого должен был иметься револьвер и пакет с травкой. Он приказал им действовать осторожно, потому что тип, якобы, весьма опасен. Так что видишь, никакого доноса из гостиницы никогда и не было. Приказ поступил сверху. Ты это хотел узнать?

— Именно. Большое тебе спасибо, Луис.

— Я рад, что смог хоть как-то тебя отблагодарить. Но помни, держи все это в тайне. Пока.

Так значит, я не ошибался: эти сволочи и вправду меня предали. О моей гостинице знали только Герман и бухгалтер, никто другой не мог передать эту информацию Альтамире. Только вот, кто из них? Пабло, желая отомстить? Герман, в рамках обычных интриг? Как мне кажется, оба. Удар тяжелый, полученная информация стала для меня шоком. Черт побери! Ну почему все должны друг друга обманывать? Во всяком случае, просто так это им не пройдет, мне только нужно чуток времени, чтобы обеспечить свои тылы.

Но основной вопрос так и не меняется: зачем они это сделали? Какой для них в этом интерес? Если бы они хотели просто отобрать у меня прииск, проще всего было бы оставить меня в тюрьме. Но ведь меня освободил как раз адвокат Германа. Да и на что это могло бы им пригодиться, раз следствие было прекращено, а, следовательно, никакого обвинения мне предъявлено уже быть не может? Я как-то не могу себе представить, что меня выпустили только лишь под воздействием моих угроз — нет, такого их поведения я никак понять не могу.

Все эти несколько дней, которые я провожу в Сан Хозе, все время задумываюсь над тем, как бы поступить получше. Удар меня достал сильный, но он не вынудит меня бежать из страны с поджатым хвостом; я никогда не отказывался от драки, совсем даже наоборот; когда же меня к ней провоцируют, то вообще прикладываю с большой сдачей. Но как мне повести себя сейчас. Мой прииск слишком уж богат, чтобы все перепортить за раз под влиянием злобы; конечно, мне бы доставило удовольствие отрезать у Германа яйца, только для этого еще не пришло время. Лучше всего, чтобы по мне ничего не было видно, ждать, как пойдут дела дальше, и пытаться предвидеть, откуда будет нанесен следующий удар: ха, готовится неплохая забава.

Но одно преимущество у меня уже имеется. Им неизвестно, что я узнал про их игру. Если мне дадут время на подготовку, тогда уже я сам буду диктовать темп. Лишь бы только мне дали это время!

* * *

Когда через неделю я выезжал в горы, то с Германом больше не виделся. Просто-напросто я оставил для него известие о своем выезде с просьбой отослать тех моих рабочих, которые с ним свяжутся, на прииск. Какими бы не были мои размышления и решения, мне уже понятно, что я не был бы в состоянии ни нормально с ним разговаривать, ни притворяться; наверняка бы я не смог удержаться от того, чтобы не стукнуть этого гада и размазать его по стенке. Все эти фальшивые слова о дружбе, все эти улыбочки, приглашение к себе домой! И подумать только, что у него хватило совести замазать Джимми, чтобы посадить меня за решетку, рискуя тем, что парень может получить пяток лет, несмотря на всю их старинную дружбу. Ничего, в один прекрасный день он мне за все заплатит!

* * *

За два дня до моего отъезда страну посетило довольно-таки серьезное землетрясение. Обломки горной породы завалили панамериканское шоссе, что весьма затруднило переезд между севером и югом. Эпицентр землетрясения находился в Гольфито, в открытом море, и чем больше приближаюсь я к цели, тем сильнее беспокоюсь за прииск. Если в Сан Хозе разрушения еще несерьезны, то к югу многие районы очень пострадали. Мост в Пальмаре, у которого повреждены металлические перекрытия, открыт для движения всего на несколько часов в сутки, а на дороге, ведущей в Ринкон, в земле образовались глубокие расщелины, из которых клубятся серные испарения. Чем ближе я приближаюсь к прииску, тем больше видно разрушений, оползней и поваленных деревьев.

Когда я подъезжаю к лагерю, с облегчением вижу, что он совершенно не пострадал. Но взволнованный Пунтаренас ведет меня к месту добычи. Катастрофа! Склон не выдержал и полностью обвалился в нашу ямину. Десятки кубометров пород засыпали то место, где мы копали. Нам невероятно повезло, что землетрясение случилось именно тогда, когда прииск был закрыт. Буквально несколько дней — и осыпь наверняка накрыла бы с десяток моих людей. Тем не менее, для меня это тяжкий удар, теперь уже не может быть и речи о ручной добыче. Если учесть, как мало здесь воды, драга должна была бы пахать здесь неделями, не выключаясь, чтобы только очистить яму, но и тогда бы оставалась опасность того, что остальная часть склона тоже может неожиданно обвалиться.

* * *

Единственное, что я могу сейчас делать, это ожидать машин. Через рацию, действующую постольку-поскольку, сообщаю Герману о полной остановке добычи, пока не будет доставлено оборудование. Тот отвечает, что надеется вскоре получить временное, месячное разрешение на механическую эксплуатацию, но никакого дальнейшего прогресса практически нет.

Чтобы хоть как-то бороться со скукой, приказываю копать в различных местах, чтобы еще раз проверить богатство содержания золота в глубоких слоях. Результаты повсюду обнадеживающие, иногда мы находим золото даже на поверхности. Нет, этот прииск — это действительно фантастика, лишь бы эти придурки из Малессы оставили меня в покое, хотя бы до того времени, пока я не установлю контакта с возможными контрагентами в Европе, заинтересованными крупномасштабными работами на Оса; лишь бы мне всего не перегадили. Так или иначе, здесь, в Кебрада дель Франсез, я чувствую себя дома и имею желание устроиться еще поудобнее, несмотря на все их выкрутасы.

Строительство столовой не прекращается, и это вызывает во мне чувство гордости, потому что это самое большое здание на полуострове, нечто вроде монумента, соответствующего моей собственной мании величия: его остроконечная крыша вздымается на высоту семи метров. Ларс, наверняка опасающийся за ход воспитания своего сына, становящегося не без влияния моих людей самым настоящим бандюгой, нас покинул, и теперь весь дом в моем исключительном распоряжении. Тогда я приказал изготовить для себя кровать шириной в три с половиной метра, но чувствую в нем как-то одиноко. Сексуальное воздержание было хорошим делом в период борьбы, в первые месяцы, но теперь, когда я намереваюсь в этих горах устроиться надолго, мне уже не хочется вести жизнь аскета. А кроме того, в связи с постоянной неопределенностью, самым настоящим Дамокловым мечом, даже не знаю, сколько же продлится это приключение, а хотелось бы использовать его по максимуму, не отказывая себе ни в малейшем удовольствии: у меня появляется желание потихонечку начать организовывать в этих горах гарем.

* * *

Пунтаренас с женой родились на Оса и знают многих здешних жителей. Посылаю их в качестве гонцов с известием, что Дон Хуан Карлос желает жениться, и что он готов рассмотреть всяческие предложения, при условии, что предложения эти будут красивыми девушками не старше пятнадцати лет.

Пару раз я видал, как мимо лагеря проходила неплохо сложенная девица чрезвычайной, если судить по меркам полуострова, красоты. Это весьма и весьма миленькая метисочка. Пунтаренас, который ее знал, пошел к ее деду, с которым девушка живет, чтобы объявить ему добрую весть:

— Дон Хуан Карлос интересуется вашей внучкой.

Через несколько дней старикан сам приводит внучку ко мне в лагерь. Прежде, чем он ее оставит, я желаю оправдаться хотя бы морально, оговорив все условия нашего соглашения. Старика вообще-то интересует возможность такой вот связи: в округе я пользуюсь уважением, и люди знают, что у меня очень богатый прииск: сделаться тестем столь значительной и важной как я особы — это повысит его общественное значение.

— Обещать я ничего не могу, — говорю я деду. — Поначалу я должен ее испробовать, достойна ли она будет стать одной из моих жен. Если понравится, она останется у меня.

— О. senor наверняка будет доволен. Она очень хорошо воспитана, и у нее никогда еще не было мужчины.

Будем надеяться. Впрочем, это условие sine qua non (обязательное), потому что на Оса инцест дело нормальное, а мне не хотелось бы стать поскребышем после этого болтливого старикана.

Он берет с меня обещание, что если, случаем, девушка мне не понравится, я не выброшу ее на улицу будто первую попавшуюся проститутку, но приведу ее обратно к нему в дом. Если не принимать во внимание униженность старика, в этой торговле ничего противоестественного и нет: к девушке вовсе не относятся как к приведенной на забой корове, она знает о торговле и пришла сюда по собственной воле. Во мне нет ничего от Дон-Жуана, но ее обычная будущность — это сделаться пашущей целый день толстенной тикой, замужем за тупым мужиком, который каждый год делает ей по ребенку: мое предложение становится для нее единственной возможностью избежать подобной участи. В тот же самый вечер старик уходит домой после целого дня болтовни.

С Ксионарой мне не хочется пускать дело галопом. Мне вовсе не нужна проститутка, девица, ожидающая меня в постели и раскладывающая ноги, потому что так ее вынудили. Моя бритая голова не пробуждает спонтанной любви, и мне хочется, чтобы девушка поначалу просто ко мне привыкла. Она прекрасно понимает, во что влезла, но одновременно и слегка всего этого побаивается, потому что до сих пор сохранила невинность. Первую ночь она проводит в доме Пунтаренаса и его senory, именованой на этот случай дуэньей, а на следующий день все вместе мы отправляемся в Гольфито за покупками: я дарю Ксионаре немного бижутерии и парочку мелочей, которые интересны девушкам такого возраста. Даже в гостинице она спит в отдельном номере, и только лишь через пару дней после возвращения, по ее просьбе, мы делим постель. Я выписал из Пуэрто Хименес медсестру, которая объясняет девочке принципы предупреждения беременности и приема таблеток: я не собираюсь вешать себе на шею беременную девицу, тем более, увеличивать население полуострова.

Ксионара дает мне возможность отдохнуть: днем я поверяю ее заботам дуэньи, которая учит ее уходу за моими вещами, прислуживать мне и угадывать мои пожелания; вечером же девушка приходит ко мне. Я приказал купить на панамской границе французские духи и тонкое белье, ночные сорочки и другие вещи из зоны свободной торговли Панамского Канала: я забочусь о ней так: как она того и заслуживает — маленькая жемчужина с этих гор. Потихонечку она привыкает к ситуации и превращается в женщину. Она очень заботится о состоянии моего дома, и теперь у меня появились розовые простынки, сшитые специально по мерке кровати. Это еще не любовь, но уже приятно, потому что девушка заботится обо мне столь же заботливо, как и я о ней. В жестокой реальности джунглей это приятное явление.

Жизнь нашего лагеря продолжает идти своим чередом, и в один прекрасный день Герман объявляет о прибытии оборудования: уж лучше поздно, чем никогда. Наконец-то что-то будет происходить, вновь охватит меня горячка действия. Рабочие тоже очень этим довольны, потому что бездеятельность им тоже действует на нервы, а они уже привыкли к тому, чтобы жизнь кипела.

Когда сроки устанавливаются, оставляю лагерь на Пунтаренаса, Ксионару на дуэнью, а сам с пятнадцатью мужичками еду забирать оборудование. Останавливаемся в «Лос Модос», баре-пульперии на полдороги между Ринкон и панамериканским шоссе и ждем. Ждем четыре дня, четыре длиннючих дня, в течение которых мои люди из-за недостатка других занятий смотрят, чего бы такого отчебучить, бегают за девицами и устраивают потасовки.

Мы заняли бар к огромному ужасу хозяина, который все время сушит голову, как оно все кончится: его тринадцатилетняя дочка все время делает мне тайные знаки. В какой-то из этих дней проезжающий мимо джип останавливается и оттуда высаживаются четверо грингос. Два парня и две девушки. Все они в шортах и теннисных туфлях, типичнейшие туристы, ищущие необычных впечатлений и несколько перепуганные собственной смелостью. Когда же они заходят, от того, что видят, у них спирает дыханье в груди. Я сижу посреди зала — с обритой башкой и черной повязкой на лбу. Под мышкой у меня сорокчетверка и револьвер 38 калибра на поясе. Стоящий у меня за спиной Моргон делает для меня самокрутку, а Чиче чистит сапоги. По всему залу, на стульях или же на мешках с рисом, сидят мои люди, тоже с обритыми головами, у большинства в руках пистолеты или ружья. Туристы некоторое время мнутся, после чего направляются к бару с делаными улыбочками на губах. Девицы чувствуют взгляды моих ребят, нацеленные на их голые ножки. Они быстренько выпивают свою кока-колу и тут же выходят. Их уход сопровождается парочкой комментариев по-испански относительно попочек у американок. И они буквально удирают на своем джипе. Не было сказано буквально ни слова, но я уверен, что они пережили самые трудные моменты в собственной жизни.

Когда же механизмы наконец-то прибывают, пульперо с облегчением приветствует наш отъезд. Переезд через джунгли и подъем по склону становятся очень трудным делом, потому что уже начались дожди. На это нам требуется целых два дня. У нас имеется экскаватор с ковшом и лебедкой, трактор с двойной тягой, громадные каноа на колесах, насос с полным комплектом труб и целая куча более мелких вещей, в том числе и запасы еды.

Я совершенно не разбираюсь в машинах, но, тем не менее, ошарашен древним видом нашего главного устройства: экскаватора. Это огромная, совершенно ржавая машина, которая наверняка еще работала на строительстве панамериканского шоссе в 1943 году.

— Фабио, ты у нас механик, так что ты об этом думаешь?

— Ну, если честно, то даже предположить не могу, что нечто подобное может еще работать.

— То есть, это куча древнего дерьма?

— Дерьмо или нет, этого я не знаю. Может она работает и хорошо, но уж наверняка старинное. Все это слепили из разных частей различных моделей, но работать должно.

Дай Бог, чтобы он оказался прав! Надеюсь и на то, что Герман знает, что делает, и что наши придурки вновь не прислали мне какую-то гадость. Экскаватор затягиваем на склон с помощью трактора, люди пихают каноа, мы проезжаем через двор Демезио, где, как и всегда, сносим ограду, исправленную после нашего последнего проезда: да, выдержка этого типа меня удивляет.

Сразу же по прибытию все тут же настраивается на работу. Экскаватор накладывает грунт в каноа. Мы установили его на берегу, а водой его снабжает новый насос, подключенный к трактору: подобная система, которой я чертовски горжусь, позволяет справляться с недостатком воды. Буквально за один вечер экскаватор очищает всю землю, которая обрушилась со склона.

На следующий день, когда экскаватор начинает снимать новый слой почвы, крепление ковша выгибается и лопается после часа работы. На сей раз я уже взаправду впадаю в бешенство. Этот сукин сын Герман сознательно саботирует мою работу и вечно присылает какое-нибудь дерьмо: с самого начала эта сволочь поступает как самый распоследний кретин.

Даже не знаю, как назвать мое разочарование. Когда я уже проникаюсь всей силой нового оборудования, то представляю, сколько же можно было сделать, имея такие машины раньше, да еще в хорошем состоянии. За один день она может выполнить такой объем работы, которую вручную нужно делать месяцев шесть. А если бы она была еще и новая! Герман же купил самую ужасную дрянь, которую только мог найти, чтобы сэкономить пару грошей, но я подозреваю, что он делает это сознательно.

Я разочарован даже вдвойне, потому что после долгого периода бездеятельности собирался взяться за работу со всеми силами. В тот же вечер провожу с Германом разговор, а точнее — попытку разговора, потому что связь очень плохая. Дискуссия проходит бурно, но, если я слышу его превосходно, он меня вообще не понимает. До него доходит лишь то, что машина испорчена, и этот трус, эта тварь из своего кабинетика еще имеет наглость обвинять меня в небрежности и плохом обращении с техникой. Тут я обзываю его самыми нехорошими словами, но связь окончательно прерывается.

* * *

Через три дня отправляюсь в Пуэрто Хименес и звоню Герману. Тот рассыпается передо мной в извинениях:

— Я немного разволновался, и мне неприятно, что наговорил тебе такого. У меня для тебя две новости, одна хорошая, а вторая плохая. Сначала хорошая: очень скоро у нас будут все документы по концессии, наконец-то все устроилось. А плохая новость — это та, что подписан приказ о твоем аресте за контрабанду наркотиков. Только бояться не надо, ничего серьезного, самое главное, что документы у нас в руках.

И все это он мне выкладывает, как будто ничего особенного и не случилось! Другими словами, вся полиция страны идет по моему следу, и в любой момент меня могут арестовать. Я бросаю трубку, мне срочно нужно возвращаться на прииск. По дороге, когда в очередной раз сбиваю ограду Демезио, раз за разом раздаются два выстрела, и пуля 22 калибра попадает в дверцу машины; еще чуть-чуть, и мне была бы хана.

Этого еще не хватало! Выскакиваю из автомобиля и, держа взведенную сорокчетверку в руке, разыскиваю сукина сына, но эта тварь хорошенько спряталась, так что возвращаюсь ни с чем. А жаль! Чучело из его головы хорошо бы смотрелось в нашей столовой рядом с фотографией Барбарохи.

Вечером обдумываю ситуацию. У меня нет ни малейшего желания дать себя арестовать как какого-то обыкновенного бандита. Если Герман хочет войны, он будет ее иметь.

На следующий день высылаю Джимми в Сан Хозе.

— Бери машину и отправляйся к этому придурку Герману. Передай, чтобы он немедленно прекращал выпендриваться, потому что, если он всего не затушует, я взорву прииск и приеду его грохнуть. Другими словами, я ему оборву яйца. При случае отвезешь ребят.

Со мной остаются Уайт, Чиче, Эдуардо, Пунтаренас и Мигель, пятерка самых верных; всех остальных отсылаю. Хочу, чтобы со мной рядом были только самые верные и крутые ребята, потому что объявляю осадное положение. Герман-то наверняка надеется, что я наложу в штаны и сбегу в Панаму, оставляя ему все, как на блюдечке: долгонько он обдумывал план, чтобы бортануть меня без всякого риска для себя. Перебьется!

Мы минируем весь лагерь, размещая три сотни динамитных зарядов во всех домах, на всех машинах, на склоне над прииском. Все оружие заряжено и готово к использованию. Подъездная дорога находится под постоянным наблюдением. В случае же ночного нападения меня предупредят собаки, которые спят на улице и всю ночь бегают по всей территории. Теперь у меня их целых пять: два добермана, Кинг и Квинни, а еще три барбоса, купленные у окрестных селян для охоты. Кинг и Квинни — великолепные собаки для защиты, они пронюхают чужака задолго до всех остальных.

Я готов идти до последнего, и гости уже могут съезжаться. Если появятся мусора, то сначала я собираюсь убить их как можно больше, неожиданный обстрел всегда намного эффективней. Перед началом драки я зажгу запальные шнуры: каким бы ни были результаты сражения, плодами моих трудов никто больше уже не воспользуется. Надеюсь, что мне еще удастся улизнуть, воспользовавшись вызванной взрывами паникой, после чего смогу поехать и прибить Германа. Я знаю, что вступил в неравную и безнадежную борьбу, так что смогу серьезно обжечься на этом, но никто и никогда не пробовал безнаказанно меня обманывать, и Герман исключением не будет.

* * *

Через пару дней эта свинья вызывает меня по радио и клянется, будто невинен аки младенец. Поговорить нам не удается, рация действует только лишь в одну сторону: он обещает, как только сможет, все устроить, сделать все возможное, чтобы прекратить полицейскую акцию, и сообщает, что высылает Джимми ко мне, а уже тот все мне объяснит.

В течение нескольких последующих дней мы живем в максимальном напряжении. У моих людей нет никакой работы, они чувствуют накапливающееся в воздухе электричество; они еще не знают, что нам угрожает и до какой степени, но догадываются, что что-то заваривается и может в любой момент вскипеть.

Большую часть этого времени я провожу с Ксионарой. Если это и будет мой последний бой, то перед ним желаю максимально насладиться жизнью. Ожидая неотвратимого, я боюсь лишь того, что на нас нападут ночью, ведь мне еще столько нужно с ней сделать.

* * *

Приезжает Джимми; он считает, будто Герман откровенен, когда обещает все устроить.

— Он страшно боится того, что ты здесь все взорвешь. Он тебя знает и понимает, что ты на это способен: мне так кажется, что он уже пошел на попятную, лишь бы спасти прииск. А еще я узнал в Сьерпе, что приходило два мусора, чтобы тебя арестовать, но, прочитав объявление, они не осмелились войти в лагерь.

Эта новость доставляет мне удовольствие. Знание того, что два мусорка плывет три часа на лодке, четыре часа карабкаются под гору, имея в кармане подписанный приказ о моем аресте, после чего уходят, не ударив пальцем о палец, наполняет меня гордостью. Представляю себе эту парочку, как они мнутся перед предупреждающими надписями и думают, что делать дальше, после чего, поджав хвосты, поворачивают, обдумывая, чтобы наврать своему начальству.

* * *

Я уже не знаю, что и думать.

Мне понятно, что вступаю в неравную схватку, которая легко может закончиться моим поражением, по-настоящему я ни на кого рассчитывать не могу, потому что у моих мужичков, пускай и верных, нет моей мотивации. Они сражаются не за свой прииск и, подозреваю, что при первых же серьезных неприятностях меня бросят на произвол судьбы. Смерти я не боюсь, но сама мысль о том, что Герман мог бы меня пережить, не дает мне покоя.

С другой стороны, даже если бы мне все и удалось, ситуация безвыходная. Сто лет назад я мог бы вступить в бой и, располагая нужным числом людей, даже отомстить, пускай даже ценой того, что утопил бы всю страну в крови. Но в 1983 году у меня нет ни малейшего шанса; когда за мной погонится Интерпол и повсюду распространят требования о моей выдаче, я нигде не буду в безопасности. Именно в этом и заключается темная сторона цивилизации; за совершенное на северном полушарии, человека разыскивают даже в южном, а ликвидация семейки экс-президента никогда мне не простится.

В связи со всем вышесказанным, этим сволочам я отомщу, но так, чтобы никто и ничего не смог мне сделать, даже после моей смерти.

* * *

Решение сложное, но наилучшее из возможных.

Я отсылаю Ксионару к семье, давая на прощание все подарки, которые только мог купить. Мое сердце сжимается при мысли, что мне придется прервать этот союз, который так прекрасно начинался; с моим гаремом так ничего и не вышло.

Я закрываю прииск, который поверяю опеке Пунтаренаса. Наступил май 1983 года. За шесть месяцев мы добыли вручную двадцать три килограмма золота на пространстве в два десятка квадратных метров. Я уезжаю в печали, так как мне кажется, что больше всего этого не увижу.

 

ЭПИЛОГ

— Не двигаться, полиция!

Два типа, только что пьющих кока-колу за соседним столиком в патио гостиницы «Поас», неожиданно становятся передо мной.

— Дон Хуан Карлос?

— Да.

— Паспорт, пожалуйста.

Я машинально нагибаюсь, чтобы вытянуть паспорт, который, как обычно, находится у меня в сапоге. Тут же возникает паника: оба типа отпрыгивают в стороны и вытаскивают пушки. Отовсюду выбегают следующие и целят в меня из автоматов. Патио гостиницы «Поас», где я ожидал знакомого, внезапно заполняется людьми. Половина «посетителей» стоит и целится в меня. Другие мусора, в гражданском, вбегают через входные двери, а перед гостиницей раздается писк шин тормозящего воронка. Следует признать, что ловушка была неплохо насторожена, но меня, похоже, несколько переоценили.

Здесь их больше дюжины — трясущихся от страха и целящихся в меня — а я один и без оружия. Им-то об этом неизвестно, потому атмосфера ужасно напряженная; я стою, не шевелясь, прекрасно понимая, что любое движение может стать для них поводом нафаршировать меня свинцом: эти маленькие мусорки чертовски нервничают; тут следует заметить, что эти три года, проведенные мною в джунглях, где я дал выход своим безумствам и любви к насилию, не прошли бесследно, а моя все так же обритая голова тоже не вызывает доверия ко мне. Они боятся гораздо сильнее, чем я, потому-то я позволяю им, нацелив свои пушки мне в спину, без всякого сопротивления провести меня к машине. Этим ясным утром 18 февраля 1984 года имеет место мой восемнадцатый арест в Коста Рике: это акт III, сцена XVIII спектакля «Quebrada del Frances», и свою роль я знаю напамять.

Все происходит очень быстро, сопровождаемое изумленными взглядами парочки настоящих посетителей. Один только Хуан, официант, знающий о моих проблемах, понимает, что здесь произошло. На выходе посылаю ему быстрый взгляд, и он мне мигает. Это мой приятель, и он знает, как связаться с моими адвокатами. Хорошо, что так случилось, потому что знаю, что эти сволочи не разрешат мне воспользоваться телефоном.

В машине напряжение никак не ослабевает. Толстяк, который, как мне кажется, командует здесь, уселся за рулем, остальные трое садятся сзади, рядом со мной. Все они держат оружие в готовности. Один из них, самый младший, опирается о заднюю дверку и целится в меня из автомата, держа палец на курке. парень дико волнуется, потому что перепуган; будем надеяться, что этот баран сможет удержать себя в руках и при первом же движении не засадит мне пулю в брюхо.

Я выглядываю через окно и тут же командир, эта жирная свинья, орет:

— Не выглядывать, опусти голову!

Я буквально обалдеваю и не реагирую сразу, поэтому один из сидящих сзади подскакивает ко мне и зажимает шею стволом автомата, заставляя наклонить голову.

— Делай, что тебе говорят, иначе это плохо для тебя кончится! визжит он.

Вообще-то глупить, и правда, не время, тем более, что кретин, страх которого я чувствую слишком уж хорошо, все сильнее сжимает мне шею.

Ничем хорошим все это не пахнет, и чувствую, что мне грозит казнь без судебного разбирательства; мой восемнадцатый арест может оказаться последним. Хоть на первый взгляд страна эта и называет себя демократической, частенько здесь случаются необъяснимые убийства, и я не был бы первой жертвой подобного типа.

Я напряженно прислушиваюсь к отзвукам уличного движения — если мы выедем из города, мне хана! Только я не собираюсь дать себя поволочь на резню, не сопротивляясь; в одном из карманов моей защитного цвета куртки имеется короткая дубинка со свинцовым сердечником, котрую как-то не приметили во время первого обыска. Не думаю, чтобы мне разрешили уйти безнаказанно, но, по крайней мере, просто так я не дамся; если для меня это должно означать конец пути, сам я не уйду, если уж и проигрывать, то с честью.

Когда машина останавливается, я все так же не имею понятия, где мы находимся. Задние двери с шумом распахиваются, я быстренько осматриваюсь, метрах в тридцати от нас стражник в мундире закрывает ворота, через которые мы только что въехали, вижу высокую стену, здания, несколько автомобилей, какие-то мусора в гражданском ходят туда-сюда по двору. Я облегченно вздыхаю. Моя пора еще не пришла, слишком много тут свидетелей. В самом худшем случае, мне хорошенько дадут по морде.

Как только выхожу на землю, начинается комедия с обыском.

— Ну, Француз, снимай сапоги, — говорит командир.

Он стоит напротив, чтобы наслаждаться видом. Эта отвратительная гора смальца пропотела и воняет, настоящая обделанная свинья, только в самом паршивом издании.

Мусор, поднявший мои сапоги, трясет ими, заглядывает в средину, потом сует туда руку и продолжает искать в средине. Единственная вещь, которая там имеется — мой паспорт — выпадает наружу; жирный поднимает его и ложит себе в карман, даже в него не заглянув.

— Одевай сапоги, — командует он.

Затем он осматривает дубинку, обнаруженную другим полицейским и похлопывает ею себе по ладони.

Мне не нравится ни его рожа, ни его усмешечка, поэтому никак не могу не сдержаться, чтобы не сказать:

— Если хочешь, можешь засунуть ее себе в задницу!

Странно, но он не отвечает. Вполне возможно, что где-то в глубине души ему эта идея очень даже нравится. Его же подчиненные, повидимому, не слишком его любят, потому что все начинают хохотать. Жирный кабан недовольна:

— Ты особо не выступай, — советует мне он.

Мусора ведут меня в дом. Мы идем по длиннючему коридору, жирный кретин впереди; в камеру захожу без малейшего сопротивления.

На целых восемь часов меня бросают в этой гнилой дырище. Моим единственным товарищем становится лежащий без сознания, агонизирующий негр; все его тело и лицо покрыты синяками, он скован наручниками. Блин, ну и сволочи!

* * *

С тех пор, как я оставил прииск, то есть восемь месяцев назад, меня обвинили во всех возможных преступлениях. Тут следует признать, что какое-то воображение у этих типов имеется: контрабанда золота, фальшивые доллары, устрашение (вершина всего!), запугивание смертью и т. д. Короче, враг общества номер один. Благодаря этому, я имел счастье посетить все полицейские управления этой страны: Бюро по борьбе с наркотиками, Иммиграционное, O.I.J. (местное гестапо). И каждый раз одна и та же история, когда же первое волнение сходит, остается только лишь усталость и скука. Я терпеть не могу дважды делать одно и то же, и посему все это осточертевает мне хуже пареной репы.

* * *

Итак, все это мне надоело. Осточертели все мои трусливые противники, которые пытаются засрать мое приключение. Такая драка мне уже не нравится. Я не создан для юридических крючков. Здесь же пробую, в первый и последний раз. Уже восемь месяцев сражаюсь я с тенями. Семейка Каракас и Партидо дель Пуэбло Унидо в этой стране всемогущи. Они занимают в Коста Рике все ключевые посты, и в борьбе со мной они всегда в выигрышном положении.

Но мой золотой прииск это отравленный дар. Наверняка очень скоро они начнут драться за него меж собой. А кроме того, с этим прииском, как и со всем остальным, один теряет, другой находит. В таком вот состоянии духа меня застает толстый, тупой мусор, который с деланой улыбкой сообщает, что прибыли мои адвокаты. Я же свободен, он отдает мне паспорт. Напоследок посылаю ему пару метерных выражений, и на этом все заканчивается.

* * *

Сегодня 21 февраля 1984 года. Вот уже несколько часов я шагаю по этому длиннючему пляжу в Пута Буррика.

Утром Рене привез меня в Рио Кларо, туда, где заканчивается шоссе, после чего я преодолел два десятка километров под жарким солнцем.

На мне одеты плавки, револьвер 44 калибра болтается в кобуре, ботинки висят на шнурках, переброшенных через шею. В них спрятаны мои три килограмма золота, которые я забрал у Уэйна, джинсы, футболка, четыре динамитных заряда и паспорт. Это все, что у меня осталось. Послезавтра, после того, как перевалю через горы, я перейду панамскую границу в Пуэрто Армуэллес. На пограничном переходе мне показываться нельзя, поэтому Коста Рику я покину нелегально.

* * *

Битва была слишком уж неравной, и я ее проиграл. как только я покинул прииск, тут же собрал всех своих компаньонов. Дискуссия проходила бурно. Все выложили карты на стол, по крайней мере, хоть один раз без притворства. Один только Герман, пустое место, держал рот на замке. Нам было надо хоть как-то закончить наши разногласия; я сообщил им, что готов продать свою долю тому, кто предложит больше всего, после чего все решили закрыть прииск и ожидать покупателя. Другого выхода ву меня не было, раз Герман являлся хозяином земель, к тому же мне нужно было закончить все срочные дела. Мне даже удалось сделать так, что под залог отменили приказ о моем аресте, но в ожидании судебного процесса я не имел права покидать страну.

Мои экс-компаньоны сделали еще парочку попыток втянуть меня в какие-то исключительно выгодные, но незаконные махинации, только мне было прекрасно видно, какая роль мне предназначена: это была еще одна ловушка, и если бы она захлопнулась, меня без особых проблем могли посадить за решетку на всю оставшуюся жизнь. Но я сделал вид, что соглашаюсь на их предложения, и таким образом открыл истину, прячущуюся за вроде бы даже честными видимостями.

Тино привел меня к полковнику Хулио, торговцу оружием, с очень выразительными рекомендациями. Пару лет назад он надул сальвадорских революционеров, получив деньги за оружие, которое так никогда и не добралось до места предназначения. После этого ему пришлось год скрываться в Соединенных Штатах, теперь же он живет на вилле, превращенной в крепость. Он самый близкий приятель Тино, которого прозвали пуританином.

Именно там, в гостях у Хулио, Тино, который играет роль бизнесмена с чистыми руками, и выложил карты на стол. Он был по самые уши замешан в торговлю оружием и местную торговлю кокаином. После чего он достал из своего портфеля пару килограммов наркотика и предложил его мне на продажу. И подумать только, что утверждал этот долбаный Герман, что не может просить Тино вмешаться в разрешение моей проблемы, когда меня арестовали, потому что, якобы, тот придерживается суровых принципов относительно наркотиков. Весь товар, которым он торгует, был из запасов, конфискованных во время таможенных досмотров людьми из Быро по борьбе с Наркотиками, над которым начальствовал Альтамира. После этого до меня доходит, что вся страна находится под контролем мафии из Партидо дель Пуэбло Унидо, а в особенности же — под контролем семейки Каракас. Во всей Коста Рике нет ни одного серьезного поста, который не был бы занят их человечком, по уши замешанным в подозрительные делишки.

По мере того, как я стал узнавать эту истину, становилось понятно, что у меня нет ни малейшего шанса: один против всех в игре, где слишком уж много крапленых карт.

* * *

Уходя, я все же подложил им небольшую свинью. У Германа был трех-с-половиной-килограммовый самородок, который был согласен продать лишь за очень большие деньги; этот самородок в каком-то смысле был символом прииска, и мне бы не хотелось, чтобы и на нем эти гады погрели руки. Во время моего последнего визита в Малессе я забил баки бухгалтеру Пабло, которому поверили надзор за золотом, и хитростью мне удалось этот самородок выцыганить; впоследствии ему, видно, неплохо намылили шею.

Затем, впервые в жизни, я решил сражаться судебным порядком и нанял шесть адвокатов, чтобы те занялись документами Кебрада дель Франсез. Я рассказал им всю историю, занизив лишь содержание золота в породах, чтобы не пробуждать излишней жадности: в этой стране никому нельзя доверять. Они очень быстро установили, что в документах ничего не соответствовало действительности, с самого начала все они были поддельными. Мои сообщники часто подделывали мою подпись, которая появлялась на бумагах, которых я никогда и не видел. Будучи в действительности главным держателем акций, по документам вдруг я сделался обладателем чуть ли не тридцати процентов фальшивки были повсюду. Мои адвокаты собирались обвинить их в подделке книг, подделке подписи, злоупотреблении доверием и т. д., но я сразу же сказал, чтобы они успокоились. Имея в руках все нити, мои противники с легкостью выиграли бы дело, а я не хотел давать им удовлетворения. Мои наивные адвокаты верили в справедливость; я же знал, что дело проиграно.

В принципе, единственное, для чего они мне пригодились, это в том, что вытащили меня из кутузки: ведь когда все мошенничества моих врагов сделались мне известными, они стали хвататься за все, лишь бы от меня избавиться.

По наущению Германа один из мусоров отправился на Оса и вернулся с восьмидесятью жалобами на меня, как настоящими, так и фальшивыми. После чего было составлено обвинение: сопоставление моих актов насилия, естественных в условиях полуострова, но здесь вынутых из контекста, представляло меня как опасного преступника.

Если только это было возможно, я избегал появляться в столице, стараясь не рыпаться с юга, оставив все действия своим адвокатам. Я жил на ранчо у подножия Таламонка, куда можно было доехать только лишь верхом; не встречался я и ни с кем из своих бывших рабочих, все они принадлежали уже истории; стало известно лишь то, что меня предал Барбас, который и поставлял информацию Герману.

* * *

На юге я чувствовал себя более-менее безопасно, потому что здесь среди моих приятелей было несколько мусоров; большинство из местных полицейских комендантов благодаря мне наполнило свои карманы, и все были мне за это благодарны. Я даже подал новое прошение на концессию, потому что, проводя исследования направо и налево, а также слушая рассказы местных, открыл новый прииск, не такой богатый, зато более доступный. Мне даже удалось заинтересовать им акционеров, представителей компании, располагавшейся в Никарагуа; они даже выразили желание купить Кебрада дель Франсез, но, узнав о мошенничествах Германа с друзьями, отступили. На сей раз меня уже не интересовала добыча, она осточертела мне под завязку, но я хотел продать концессию сразу же по получению документов. Я даже сам решил заняться всеми бумагами, потому что простота этого процесса окончательно убедила меня в некомпетентности Германа.

К сожалению, мне чертовски мешали давление и полицейский надзор, с которыми я сталкивался при каждом столкновении с властями, и нужно было тратить массу времени, пытаясь от всего этого освободиться. Помимо того, запрет выезда из страны сделал невозможным мою поездку в Никарагуа, где можно было бы напрямую вести переговоры со своими будущими компаньонами. А время становилось все более ценным, тем более, что начался последний отсчет. Судебное заседание было назначено на 23 февраля, меня обвиняли, якобы, в торговле травкой. Теоретически, это была только формальность, так что все обвинения с меня должны были снять, но я подозревал своих экс-компаньонов в подготовке окончательного удара.

Мои адвокаты, излишне доверчивые, а может и перекупленные противником, уверяли меня, что никакого риска нет. Даже в случае, по их мнению совершенно неправдоподобном, если бы меня осудили, законы Коста Рики давали мне пятнадцать дней свободы для внесения апелляции. Но судья имел право отказать мне в этой привилегии в случае, тоже исключительном по мнению моих адвокатов, если бы обвиняемый был признан опасным для общественного порядка.

И вот тут я понял весь план, придуманный моими бывшими компаньонами: пригласив в последний момент фальшивых свидетелей, легко можно было бы показать, что я склонял своих работников к употреблению наркотиков, таким образом доказывая существование торговли; затем, оперируя восьмидесятью направленными против меня жалобами, гораздо легче было бы представить меня как опасного преступника. И этого бы хватило.

Так что дело было не просто в появлении на обычном судебном заседании. Оттуда меня перевезли бы прямо за решетку, откуда я бы вышел лет через пятнадцать-двадцать, это если бы вообще вышел, потому что в тюрьме очень легко было бы устроить драку и пришить меня совершенно безнаказанно; впрочем, даже и без этого, для человека, любящего свободу как я, тюрьма означала бы конец дороги.

Мои адвокаты отрицали возможность подобной махинации, но я знал, что процесс будет бесчестный, и вся грязь была бы вылита только на меня.

За три дня до процесса я решил нелегально покинуть страну и укрыться в Панаме.

* * *

Я иду уже два дня. Панама не может быть далеко. Вчера я оставил побережье и с той поры иду через горы. Когда я делаю последнюю самокрутку из костариканской травки, появляется какой-то мужик.

— Слышишь, приятель, мы где находимся, в Коста Рике или Панаме?

— В Панаме, — отвечает тот.

Ну вот, с Коста Рикой конец! Это настолько просто! Сомневаюсь, чтобы мужичок понял, из-за чего я смеюсь. Ожидаю, пока он не скроется с виду, после чего уничтожаю динамит и закапываю свой Магнум 44. Насилие сопровождала приключение, которое сейчас принадлежит уже прошлому. Прощайте, маленькие тикос, я полюбил вас, а особенно ваших женщин и девочек. В последний раз вспоминаю Джимми, моего приятеля, моего брата, которого оставляю за собой. Бедный парень! Столькому научился, столько пережил, столько мечтал, и все коту под хвост. Вспоминаю, одного за другим, всех членов моей веселой команды, типов, поначалу не слишком выдающихся, но из которых мне удалось вытащить все самое лучшее. Они сделались моими друзьями!

Ладно, а теперь пришла пора на удовольствия, которые доставят мне мои три с половиной кило золота, единственный и преходящий сувенир из Коста Рики.

* * *

Герман, свинья ты вонючая, я же свое слово сдержу!

Конец