Мы ушли от гробов и бродим по белоснежным полям среди сталактитов, развешанных словно театральные занавесы. Глазам нашим открывается фантастическое зрелище: вот громоздятся одна на другую чаши — круглые, овальные, словно вычерченные по лекалу, с закругленными краями, с розовой штриховкой. Вон там надвое разорвало целый орган, трубки рассыпались, а посреди образовалось ущелье глубиной в добрых двадцать метров. Происшествие это никак не нарушило покоя природы, которая запрягла в работу солнце и воду прозрачной зеленой стремнины и с их помощью развесила вокруг ущелья пряжу из еще более живописных сталактитов, сталактитовые драпировки и прозрачные, как лед, пронизанные жилками известняковые языки. С опаской ступаешь по хрупкому алебастру, который соответствующему управлению следовало бы взять под охрану как памятник. Однако здесь этого алебастра так много, что никому никогда его не растоптать. За ним, впрочем, время от времени ухаживают. Когда доходит очередь до надлежащего участка, служители киркой пробивают заслон, образованный известняковыми наслоениями в русле, по которому торопливо течет зеленоватая вода, вечный и неутомимый созидатель всей этой красоты.

— Ребята, пора нам кончать это занятие, а то сожжем себе подбородки!

Замечание было справедливое: полуденное солнце жгло нас вдвойне — сверху голову, а снизу, отражаясь от сверкающего карстового поля, било в подбородок.

— И потом, нам еще нужно выкупаться.

Кажется, порядок осмотра Памуккале мы выбрали правильно. Теперь, в разгар полуденной сиесты, нам нужно отыскать ключника, чтобы он отпер нам калитку памуккальских бань и получил с нас за пользование ими по пятьдесят курушей.

В древности этот уголок назывался Харонион. А еще — Плутониум. Здесь проходила дорога в ад — разверзалась скала, и била из нее насыщенная пузырьками газа вода, богатый источник, температура которого еще сегодня, спустя пять тысяч лет, равна все тем же тридцати пяти градусам по Цельсию. Ну какой же это ад? Это ведь настоящий рай! Почти два часа мы пробыли в воде, а нам все не хотелось выходить. Стоило только вылезти из хароновых бань на берег, как воздух, который до этого нам казался невыносимо горячим, вдруг стал прохладным. В водоеме вода продолжала играть и шумела, как шампанское, поверхность ее была покрыта вечной гусиной кожей, в воздухе пахло минеральной водой. Но самое приятное в памуккальских банях скрыто под поверхностью. Это архитравы древних построек из мрамора и известняка, за тысячелетия отшлифованные голыми задами до зеркального блеска. На своем веку мам довелось повидать немало из того, что говорило о веках и о присутствии человека: ограды, до блеска зацелованные паломниками; колонна в Ая-Софии, отшлифованная прикосновениями отчаявшихся людей, ищущих лекарство, которое бы исцеляло от всех заболеваний глаз; ямки, протертые в камне коленями кающихся. Однако ничто не может сравниться с этими архитравами в сидячих минеральных ваннах у гиерапольских ворот в ад.