Триполи — город настолько яркий и своеобразный, что было бы грешно не воспользоваться кинокамерой. Решив так, мы тем самым выбрали себе твердый орешек! Снимать арабов за их повседневными занятиями отнюдь не мед. Они страдают, особенно в городах, с одной стороны, манией величия, с другой — чувством неполноценности, комплексом, на первый взгляд непостижимым. Это наследие колониального и полуколониального прошлого. Они стыдятся унижения и нищеты, в которых неповинны. И в то же время в них чаще проявляется комплекс силы, подогреваемый речами ведущих государственных деятелей.

— Вы говорите, что киносъемки будут для вас твердым орешком? Это будет пустая трата времени, вот увидите!

— Вы их зря не пугайте, тут ведь люди тоже разумные, они поймут, что вы приехали не смеяться над их нищетой, а хотите им добра.

— Я их знаю, стоит только вытащить аппарат — и ничего хорошего из этого не выйдет!

— Я еще раз повторяю, все зависит от того, кто и как будет снимать.

Даже коренные жители, с которыми мы познакомились еще в Бейруте, не могли прийти к единому мнению на сей счет. Арабский свет, мол, бурлит. Вы послушайте радио…

— Недавно с базара в Таббане выгнали туристов, говорят, среди них был израильский фотограф, который в каком-то американском еженедельнике хотел осрамить арабов. Гости едва ноги унесли.

— Ну что же, попробуем!

Когда большая камера, установленная на бастионе старинной крепости времен крестовых походов, зажужжала в первый раз, вокруг нас была тишь, гладь и божья благодать.

Но вот мы установили штатив на тропинке самого красивого и единственного, по сути дела, парка в Триполи. Не успел Роберт подключить кабель к аккумулятору, как в двух метрах от камеры, прямо перед объективом, появилось пятеро триполийцев. Стоят себе разговаривают как ни в чем не бывало. Мы, мол, тут оказались по чистой случайности.

— Пожалуйста, будьте добры, отойдите вон туда, к фонтану!

Отходят, еле переставляя ноги. Головы у всех повернуты назад, в сторону объектива. Прошло полчаса, мы со съемками не сдвинулись с места, зато на тропинке вместо пятерых толпилось уже пятьдесят любителей. Не помогли ни полицейский, ни два добровольца проводника.

— Попробуй сделать так: наведи камеру в сторону и, как только все соберутся там, быстро поверни аппарат на кадр и снимай!

Сказано — сделано. Но сделано лишь до того момента, когда камеру надо быстро повернуть и навести на прежнее место. Ибо в этот самый момент произошла катастрофа. Пятьдесят человек, заметив, что объектив поворачивается в другую сторону, стремглав бросились в парк, помчались, не разбирая дороги, по траве, по молодым розам, прыгая через низкую живую изгородь. Сторож схватился за голову:

— Прошу вас, кончайте это дело, а то от парка ничего не останется!

Легко сказать «кончайте», а как?

— Вот что, ребята, остается снять камеру со штатива и снимать с руки, это будет быстрее…

— Широкоэкранный фильм с руки?

— Есть еще один выход: уложить камеру и ехать дальше.

— Ну что ж, попробуем, все равно терять нечего.

Между тем очередь перед камерой превратилась в широкий круг. Передние взялись за руки, задние напирают, толкаются, стараясь пролезть поближе, круг неудержимо смыкается, и наш островок с кинокамерой становится похожим на щепку в волнах.

— А теперь остается последнее — проверить, насколько далеко зайдет их любопытство и желание попасть в кадр. Сто против одного, что они сунут голову в объектив, если даже я буду на земле!

Иржи ложится на спину, наводит камеру прямо в небо — и над объективом, сомкнувшись, склоняются головы людей. Конец.

Точка съемки номер два. Камера снова наготове, только на сей раз она стоит на балконе большого отеля над центральной улицей. Еще секунда — и мы начнем снимать. В это мгновение в комнату врывается офицер, сверкая золотом погон на плечах.

— Я начальник тайной полиции. Где у вас разрешение на съемки?

— А где у вас закон или инструкция, согласно которым нам необходимо иметь такое разрешение?

Офицер недоуменно поглядывает то на Иржи, то на Мирека и вдруг заливается смехом.

— В сущности, вы правы!

И, молодцевато козырнув, исчезает.

Мы меняем в камере отснятую кассету. Вдруг за спиной у нас кто-то кричит: «Эй, чехи, смотрите-ка!» — и одним махом задирает на каком-то человеке из толпы пиджак. Мы видим, что на ремне у него висят два пистолета. Стало быть, тайный агент полиции. Разоблаченный краснеет до корней волос, потом бледнеет и ни с того, ни с сего приглашает нас распить с ним бутылочку кока-колы. Ведь он здесь совершенно случайно. Так, мимоходом остановился…

В конце концов съемки города Триполи совсем зашли в тупик. Камера наведена на современный магазин. У стены, не попадая в кадр, сидит чистильщик обуви. Десять человек кричат нам:

— Ноу гуд! Ноу филм!

В видоискателе — стадо американских автомобилей. А позади них бредет с повозкой продавец содовой воды.

— Ноу гуд! Ноу филм!

И пять пар рук закрыло объектив.

В кадре арабские неоновые рекламы.

— Ноу гуд! Ноу филм!

Мы хотели дотянуть до конца хотя бы кинорассказ о триполийских финиковых пальмах. Плоды на деревьях уже запечатлены на пленке. Сборщики плодов трижды обещали прийти и трижды не пришли. Что делать? Снимем по крайней мере продажу фиников на краю рынка, вот здесь, возле аптеки. Выбрали самого чистого продавца фруктов, в белоснежной рубашке. Он даже стал пунцовым от радости, что попадет в фильм. Все приготовления закончены в одну минуту, но… чья-то рука закрывает объектив. Перед камерой стоит строгого вида господин с портфелем. На этот раз пиджак ему никто не задрал.

— Здесь производить съемки нельзя.

— В таком случае не могли бы вы посоветовать, где можно снять фильм о Триполи?

— В вашем распоряжении центральная улица. И парк!

— Добрый совет дороже золота.

Благодарим. И собираем чемоданы. Прощай, Триполи!