Завод охраняли часовые, только что вступившие в Красную армию. Их было двое. Размеренными шагами ходили они взад и вперед вдоль стены, то появляясь в дрожащем свете фонарей, то снова исчезая во тьме.
Завод спал. Кругом было тихо, безлюдно. Шел второй час ночи. Вдруг у стены завода появилась одинокая фигура. Какой-то человек в лохмотьях, сгорбленный, с палкой в руках, медленно подходил к стене. Робко оглядываясь, подошел он вплотную… Шаги часовых затихали за углом. И вот, в один миг, он ловко подпрыгнул, с юношеской легкостью подтянулся на руках и перебрался через стену.
Прошло около получаса. Часовые попрежнему ходили вдоль стены. В тусклом свете фонарей плясала ночная мошкара. Вдруг бешеный собачий лай разорвал тишину.
На дворе завода бесновались псы: на заливистый лай одного откликнулись другие, и вся свора злых сторожевых собак рычала и выла.
На территории завода был чужой.
Охрана кинулась искать и скоро обнаружила, что в одной из металлических труб, лежавших во дворе, почти у входа в особо секретный цех, скорчившись, спал человек так крепко, что не слышал ни лая собак, ни окриков охраны.
— А ну, вставай, хватит притворяться! — крикнул начальник охраны.
Человек не шевелился: должно быть, не слышал.
С трудом растолкали его. Он вылез из трубы, зажмурился от яркого света фонаря. В лохмотьях, с взъерошенными волосами, он казался смешным и растерянным. По губам начальника охраны пробежала улыбка.
— Кто вы и как попали сюда? — спросил он.
Тот бормотал что-то в ответ, размахивал руками, показал на ворота, потом улыбнулся и закивал головой.
— Ни черта не пойму! — выругался начальник. — Что он, немой, что ли?
Но он угадал только наполовину. Человек этот был глухонемой. У него не было никаких документов, и он был неграмотный. Все это выяснилось уже потом, в комендатуре завода.
— Да-а-а, вот так случай! — растерянно протянул дежурный по заводу, которому сообщили о случившемся. Он яростно закрутил ручку телефона, вызывая городской отдел НКВД.
Первый допрос глухонемого тянулся долго. Молодой следователь, комсомолец, сержант государственной безопасности, Василий Ратинов терпеливо и настойчиво снимал показания.
— Каким образом оказались вы на заводе? — допрашивал он глухонемого.
Тот не понимал.
Тогда следователь крупными буквами написал вопрос на бумаге, дал прочесть.
Глухонемой беспомощно развел руками, замотал головой: дескать, не понимаю, не умею читать. Ратинов громко повторил то же самое, разделяя каждую букву, сопровождая их выразительной мимикой, жестами.
Глухонемой слушал внимательно, не отрываясь смотрел на следователя; на лице его видно было огромное напряжение. Он силился понять и наконец понял. Обрадованно закивал головой. Теперь объяснял он, а Ратинов силился понять.
Он — нищий, живет милостыней. Ходит по городам. В этом городе никого не знает. Родных нет. Когда наступила ночь, он был на окраине; не знал, где переночевать: с бульвара гнали. Проходя мимо стены, подумал, что там какой-нибудь дом, бараки, перелез через стену. Увидел, что ошибся, но назад лезть побоялся: заметил часовых. Пошел по двору. Собака бросилась на него… Хорошо, что была на цепи… С перепугу побежал, потом залез в трубу и уснул… Вот и все. Документов нет, была старая трудовая книжка, да потерял ее где-то в дороге.
Ратинов внимательно следил за глухонемым и все понимал, что объяснял тот руками и мимикой, и вместе с тем почему-то росла в нем уверенность, что глухонемой этот все врет.
Он решил доложить начальнику горотдела НКВД о ходе следствия, о своих подозрениях и посоветоваться. Глухонемого он оставил с часовым, а сам прошел в кабинет.
— Ну, как дела, товарищ Ратинов? Получили показания? — улыбаясь, встретил его начальник.
— Ничего, товарищ капитан, не получил. Вертит он, хитрит… Рассказал мне, как попал на завод, но нельзя ему верить — врет он.
И подробно рассказал все, что узнал от глухонемого.
— По-вашему, врет? — задумчиво протянул начальник горотдела НКВД, пристально смотря на Ратинова.
— Да, — твердо ответил тот. — Но как уличишь, глухонемой он или прикидывается? Хотя уж очень тонко он это делает, если притворяется: ведь все-таки три часа я с него глаз не спускаю.
— Да, повидимому, школу неплохую прошел… Вы вот что, — внезапно оживился начальник, словно приняв какое-то решение: — идите сейчас и продолжайте допрос, я зайду к вам.
Скоро пришел начальник. Он задал несколько неожиданных вопросов, которые, казалось, сразу должны были изобличить притворство глухонемого. Но все напрасно. На лице нищего неизменно были напряженное усилие понять, что говорят, и немного глуповатая улыбка. Ни жесты его, ни выражение глаз — ничто не выдавало его притворства. Если же он притворялся, значит владел собой в совершенстве, обладал огромной выдержкой и был чрезвычайно опасен.
Допрос прекратили, глухонемого отправили в камеру. Три дня потом терпеливо, настойчиво допрашивал Ратинов глухонемого и получал все тот же ответ: нищий, искал ночлега, забрел на завод случайно.
На четвертый день арестованного вызвал начальник горотдела НКВД. В кабинете у него сидел Ратинов.
— Вы что, другого места не могли найти переночевать, кроме завода? Чорт знает что! — раздраженно сказал начальник.
Нищий не понял. Качая головой, он что-то быстро и невнятно забормотал.
— Переводчика пригласить бы к нему: может быть, он азбуку глухонемых знает, — предложил Ратинов.
— Да откуда ему знать? Он же, ко всему, еще и неграмотный. Что он, специальные курсы проходил, что ли? Чепуха!.. Вы вот что, товарищ Ратинов: запишите некоторые сведения, если удастся, выясните, откуда он, и составьте постановление о прекращении следствия. Дел по горло, а тут еще возиться с ним…
Через час постановление было готово и подписано. Ратинов вернулся в комнату; на стуле дремал глухонемой.
— Вставайте! Вы свободны! — громко проговорил следователь.
Человек не слышал, продолжал дремать.
— Ну, ну, вставайте, — Ратинов тронул его за плечо. — В камере что-нибудь из вещей осталось?
Человек вскочил, разбуженный прикосновением. Вид у него был смешной и напуганный.
— Ну, пошли, пошли! — дружелюбно проговорил Ратинов. — Хватит, замотался я с вами. Смотрите, в другой раз лучше выбирайте место для ночлега…
Вскоре глухонемой, получив обратно свою палку, рубаху, махорку и папиросную бумагу, вышел из здания горотдела.
Вышел неохотно, словно ему не хотелось расставаться с теплым помещением, где бесплатно поили и кормили.
Время приближалось к полудню. Высоко в небе сияло солнце. Глухонемой постоял, как бы не зная, куда же ему теперь итти, потом медленно побрел, опираясь на старую суковатую палку.
Пройдя несколько кварталов, остановился у витрины булочной.
Зашел в магазин, подошел к прилавку. Пробормотав что-то, протянул руку. Ему дали хлеба; какая-то сердобольная старушка сунула медную монету. И он снова вышел на улицу.
Глухонемой шел к центру. По дороге просил милостыню, заходил в лавки, останавливал прохожих. Несколько раз, будто передумав, менял направление, возвращался на старые места, подолгу стоял на углах, протягивая руку; смотрел на прохожих пристальным, испытующим взглядом.
Так пробродил он по улицам до сумерек и наконец подошел к трамвайной остановке. Трамваи приходили и уходили, а он стоял. Но вот, когда один из трамваев уже тронулся, глухонемой оглянулся по сторонам и быстро вскочил в первый вагон.
Трамвай мчался все быстрее и быстрее, увозя в первом вагоне глухонемого нищего, а во втором — двух молодых веселых комсомольцев, которые тоже вскочили в трамвай, когда он уже мчался.
Нищий ехал долго, почти до конца. Когда сошел с трамвая, было уже темно. Налево блестели огни вокзала, вправо уходила в темноту неровная улица, слабо освещенная, с тесно жавшимися друг к другу одноэтажными домами.
Оглядевшись по сторонам, нищий пошел вправо по улице. У маленького покосившегося домика остановился. Тихо постучал в обитую войлоком дверь и вошел в дом.
Улица была пустынна. Изредка одинокие прохожие торопливо шли по ее неровным тротуарам. Как только захлопнулась дверь за нищим, на противоположной стороне улицы появились те два веселых комсомольца, которые только что ехали в одном трамвае с нищим.
Они прошли мимо фонаря и пропали в темноте, и опять стало тихо.
Прошло около часа. Снова открылась обитая войлоком дверь. Из дома вышел мужчина, еще молодой, с рыжеватой маленькой бородкой, в длинном старомодном пальто, в кепке, с чемоданом в руке.
Он быстро шел к ярко освещенному вокзалу. Вот он уже в вокзальной толпе, в сутолоке.
Протянул билет контролеру, прошел на перрон.
На путях стоял поезд дальнего следования, готовый к отходу. Через несколько минут поезд тронулся и застучал по рельсам в ночь.
Мужчина сидел в купе. Курил, читал газету. Поезд набирал скорость. Пролетали огни полустанков; мерно, убаюкивающе стучали колеса.
Мужчина отложил газету и стал смотреть в окно.
— Товарищ, разрешите газетку! Вы, кажется, не читаете? — Сосед, лежавший напротив, протягивал руку.
— Пожалуйста.
Рука соседа сделала быстрое, почти неуловимое движение, и бородка, холеная рыжеватая бородка мужчины, легко отделилась от лица, и он вдруг стал до крайности похож на нищего-глухонемого.
Он испуганно рванулся в сторону, к двери. Но тут с верхней полки послышался спокойный голос третьего соседа по купе:
— Тише, тише, без суетни, глухонемой!
— Тише, тише, без суетни, глухонемой!
Глухонемой замер на месте. Черный зрачок нагана смотрел прямо ему в лоб.
* * *
Следствие на этот раз шло быстрее. Глухонемой оказался шпионом, диверсантом, опытным, старым агентом иностранной разведки. Он хотел пробраться на военный завод и взорвать его.