Утро после «снотворного» всегда муторное, токсичное. Теперь всегда будет так? Можно ли примириться с тем, что девчонок больше нет? Никак нельзя…
Алена, ее непримиримая позиция — причина всех моих проблем с самого начала сезона, и мне все еще не дает покоя, произошедшее на «Черной скале». Могла она пойти на такое, решиться убить меня? Возможно… Наверно, все получилось случайно, как бы цинично это ни звучало. Олю она столкнула случайно? Произошло это как раз накануне «зарницы», и совершить вдохновенный, решающий все ее проблемы шаг, стало легко. Столкнув Олю, она поняла, как просто избавиться и от меня??? Алена могла ждать моего появления на вершине «Черной», она очень хорошо знает мои пристрастия, она знает про меня, наверно, все… Долецкая — «психопатка» с тем же прицелом, что и Алена, передо мной многогранно развернулся мотив ее действия в тот день, готовность совершить такой поступок; я «услышала» ее желание толкнуть меня в обрыв, как только она увидела Женьку Маслова со мной. Но кто совершил это на самом деле? Долецкая просто не помнит своих реакций, она была в самозабвенном угаре, в «психушку»-то ее на полном серьезе определили! Алена же воспалилась сродной идеей, чувствовала это в ней, но осознать так буквально беспочвенную вообще-то агрессию именно ко мне я не могла. Но с тех пор как Валевский в радиорубке сказал ей слово поперек, так еще в мою пользу, она вообще стала перекрученной, словно ее подменили буквально, казалось, это и не Алена уже вовсе. И с этого места ничего нельзя вернуть и исправить. Оля не должна была погибнуть, я могла, но не она — все это немыслимая случайность. Алене мешала только я. Оля должна быть в «живых», ее жизнь мне видится такой длинной… И вот вопрос: как в пропасти оказалась сама Алена, что произошло? Никто из тех, кому я близка, даже защищая, не способен на такое, они вполне осознают разницу между угрозами, обидами и реальным действием — все, кроме Алены… Кто ее убил так намеренно? Почему?
Натянув кое-как свои потрепанные вчера вещи, выбралась из кровати, что стоит за стеклом медбокса, и пошла к Тае в ее каморку, пристройку к корпусу, где она и живет круглый год. Невыносимо торчать с этим грузом одной, нигде и никак такое событие не укладывается, такого просто не может быть, я так любила Олю и особенно Алену… Как можно продолжать жить, словно ничего не случилось и идти дальше? Я не могу, изменилось все, и ничего никогда не пойдет по-прежнему, кто-то на всем для меня важном поставил крест, словно этот крест поставили на мне. Тая в белом халате сидит не у себя, а за медицинской конторкой на входе в изолятор, видимо, меня сторожит; увидев, протягивает мне с подноса горячий чай и плитку шоколада «Сказки Пушкина»; из золотинки развернулся сладкотерпкий вкус детства, беспечности, теплоты, как будто мама на секунду отвлеклась от своих новых дел и погладила меня по голове.
— Тебе сейчас нужно много сладкого, детского, ты всю ночь плакала… — Тая присела со мной рядом на диван, обняла, стало тепло. — Ромка твой приходил, но Егор настрого запретил хоть кого-то к тебе пускать, ты уж прости…
Тая знает, нашла Олю я, это она предложила версию «для всех», что случилось «отравление», и с раннего вчерашнего вечера я проторчала тут, в изоляторе; это версия для моей безопасности, чтобы я вообще отношения ко всему этому не имела.
— Как такое может происходить? Как это исправить! — у меня очень болит грудная клетка, тяжело дышать, словно я там внутри раздумываю, готова ли оставаться здесь, стоит ли в этот раз продолжать жить?
— Вот и ответ… — Тая ждет моей реакции, и я смотрю на нее в недоумении. — Ты не спрашиваешь: «Почему это произошло со мной, чем я провинилась?» и не думаешь: «Хорошо, что такое случилось не со мной!», и даже: «Как жалко, но что поделаешь?». Тебя задевает другое, ты не понимаешь, как такое вообще возможно, тебе нужно, необходимо все исправить, для тебя это не проходной случай, словно колокол всегда звонит по тебе… Как только у большинства людей будет такая реакция, то и исправлять ничего не придется, все исправится само.
— Я другая? Откуда ты знаешь? — ощущение, что она знает меня лучше. И вообще, что я о себе знаю? Ничего…
— У тебя смещенное сердце, — она показала рукой, где мое сердце. — Твое сердце развернуто к центру…
— И у тебя так же? — я смотрю на Таю совсем иначе, это так странно, что она говорит обо мне, словно знает все то, что у меня внутри. Она меня знает?
— Да, и у меня… Такое встречается все чаще, но пока этого недостаточно для глобальных перемен. Но ты и сама все знаешь, ведь так? — и это не вопрос, а утверждение.
— Знаю… Мне очень тяжело без мамы, но она уже родилась где-то, а я совсем одна, даже ее «дух» не обитает рядом.
Тая обнимает меня, словно это такой обычный разговор, и мне с ней так легко, мне с ней не нужно притворяться.
— Вот глупышка, а я здесь зачем? Сижу тут сто лет и жду тебя… — я стала улыбаться, двухсотграммовый шоколадный гормон радости возымел свое действие.
— Тая, ты выглядишь сильно лучше, я думала раньше — тебе лет семьдесят, но сейчас кажется, ты даже моложе моей Зои! — у Таи гладкое чистое лицо без старческих отметин, она маленькая, хрупкая, ниже меня ростом, и волосы у нее не седые, раньше я этого и не замечала!
— Возраст не в теле, а в голове, в какой-то момент календарное исчисление утрачивает значение, важно только, чем я живу «тут», — Тая показывает на сердце.
Расширенный «дух» не имеет возрастных ограничений — то чем живет Тая, видимо, слишком важно, старушкой ее можно назвать только, когда она сама этого хочет, и одевает на себя этот образ, который почему-то ее устраивает.
Наконец появился Егор. Тая сразу исчезла куда-то по своим делам. Он сел на диван рядом, полубоком ко мне, подвернув ногу под себя — белая майка, серые простые штаны — облокотился рукой о махровую спинку дивана и, вороша обросший каштановый бардак на своей голове, весь обратился в сплошной вопрос в мою сторону:
— Как ты там оказалась? Валевский тебя потерял, он искал тебя в лагере, а меня заставил идти в лес, утверждал, что только из-за Савицкой ты могла пропасть, он хорошо тебя знает… Ты так орала! С обрыва тебя увидел, вообще не понял, что случилось, решил уже, что это ты сорвалась… Представляешь, как я бежал, думал, сам убьюсь по дороге! — говорит все же тихо, близко-близко наклонившись ко мне, словно нас кто-то может подслушать.
Он мне верит?
— И ты была невменяемая, пришлось в Ману тебя окунуть! — он зажал свое лицо руками, растер щеки от какой-то глобальной усталости.
— Ну да, я пошла за Аленой, она выскочила из вездехода. Жора-то, наверно, и не заметил, что пассажир сбежал, и спокойно уехал? Я хотела извинится, может, даже вернуть ее в команду… Но она упала в обрыв, — говорю и сама себе не верю.
— Почему за мной не пошла!? На хрена сама туда полезла!? — он не понимает, злится.
— Помочь, не могла оставить ее там одну, не поверила себе… Ну я не знаю, зачем, побежала к ней и все!
«Не хотела найти Алену там, — думаю про себя, — вот и не нашла, мне надо было убедится, что ее там нет».
— Не знаю, как ты к этому отнесешься, но я напряг своих ребят из «отдела», они не просто запрос сделали. Серега сгонял в аэропорт лично, так вот, Савицкая села на самолет! Зарегистрировалась и улетела в Москву очень рыжая девица, ее опознали по описанию на контроле, ну и паспорт ее… — Егор смотрит на меня с тревогой.
— Ну и, слава богу! Хочу, чтобы это было так! Я очень этого хочу! И мне плевать, что у меня крыша съехала, лишь бы Алена была жива, и Оля… — и говорить не могу, в горле шквал рыдания, но я держусь зачем-то, не реву.
— Вероятнее всего с Олей несчастный случай произошел, «бригада» следственная быстро прибыла, на вертолете прислали всех, кого можно. Сезон не закрывают, но путь к «Красной горке» проволокой опасной перекроют и площадку забетонируют, ограждения поставят, короче, все как всегда, ждали, пока что-то не случится! Это точно несчастный случай, она, видимо, в темноте не рассчитала шаг, пыталась за кусты держаться, они так у нее в руках и остались, умерла мгновенно… Сегодня траур объявили… Хорошо, что Викуши в лагере нет, ее возню и переполохи я бы точно не вынес, она с тренерами московскими укатила, отпрыска своего им навязывать, — Егор рассказывает все подряд, лишь бы не молчать, молчать тяжело, ему очень тяжело, поэтому я и не реву.
— Со мной все в порядке, правда, можно мне уже выйти отсюда? Никто ведь не знает, что я там была, верно? Так чего мне тут торчать? — я взяла Егора за руку, все сейчас на нем, ему еще предстоит Олиным родителям все это сообщить… уж со мной точно возиться не стоит.
— Версия прежняя, со вчерашнего обеда ты траванулась и провалялась в «изоляторе», ясно!? Тебя на «Красной» вообще не было, и только Валевский в курсе, «для всех» я Ольгу нашел, — он тычет в меня пальцем, чтобы я даже не смела рыскать сама, типа того.
— Да поняла уже… Мне же лучше! Все, я ушла, а то полдня тебя жду, Тая даже Ромку ко мне не пустила! — я обулась в свои трофейные кроссы и вышла, а он остался решать какие-то вопросы с Таей.
Вышла на свет и воздух, но внутри меня все оказалось таким же запертым, сморщенным, словно мое старение уже началось; если я не нахожу в себе резервы для пополнения юности, значит начну сохнуть и скукоживаться. Но прежде чем это случится, прежде чем я сменю «мир», сделаю «переход», я хочу знать, что произошло на самом деле! Согласна, я давно не в себе, всегда была такая, и мне может показаться все что угодно, и Алена действительно жива! И пусть я точно знаю другое, не глазами и фактами, а сердцем, всей собой внутри знаю, что ее больше нет, но и все же, я доверюсь внешним фактам, от всей души доверюсь; если она жива, то и искать ее мне не придется! Значит, и труп ее найти мне не предстоит, а ведь тело просто необходимо захоронить, иначе она не сможет сделать «переход» и «возродиться»; так получается, что колотиться по этому поводу мне и не нужно, у Алены же все хорошо, это у меня все плохо, и это хорошо! Пусть так и будет! Когда погибла Оля, сама того не ведая, я проводила в сумерках именно ее, а накануне выполнила свое внутреннее обещание: нашла ее тело, оно будет упокоено, оплакано, ее смерть не останется безымянной, а сама Оля уже далеко-далеко… Случайностей не бывает, и если это так, значит, таково ее время. Значит так надо? Но вру себе, я знаю — это неправда, никакой это не несчастный случай! Не должна была Оля никуда уходить! Место ее здесь еще долго-долго, и дети ее должны прийти, и следующие за ними… Как с таким смириться?
Но все это мои глюки и умствующие несуразности! Да? Да. Да!
Видеть сейчас «чужих», алчных, злых никак не могу, мне нужен только Ромка, и как его найти без погружения в этот общий эмоциональный котел? Решила, что пройду через пролесок по верхней кромке лагеря и там мимо административки выйду с другой стороны «столовки», где нет обычно никого, там смогу поймать его после обеда, возможно тогда и общаться ни с кем не придется. Но встретила Ромку намного раньше, и я к такому не готова, только не сейчас! За радиорубкой как раз и увидела его, он привалился к стене и находился в длительном «засосе» с Бабочкой, стоявшей ко мне спиной. Не вполне осознавая, что делаю, только бы не быть пойманной его взглядом, метнулась сразу за корпус и оказалась под прямым, слепящим, раздваивающим реальность солнцем, и уже на карачках проползла вдоль травяного газончика, отделяющего цивилизацию от тайги, окна здания высоко над моей головой, а я осталась на раскаленной плитке, и нет сил встать. Ну, вот и все, это я — «бабочка», прилипшая крылом к горящей лампе, упала, действительно упала, и бабочкой лежу на заезженной колее, уже слышу переваливание телеги, которая намотает цветное полотно крыльев на грязью облипшее колесо, и все! И нет меня.
Валяюсь под стеной и не дышу, нет вздоха, грудная клетка не совершает характерный толчок, и как заставить ее это сделать, как заставить себя дышать? Не знаю! Как мы дышим? Кто дышит за нас?
Солнце плющит беловареным диском, и конкретный его луч пробрался сразу под мою грудину, душа слепящим паучком выползла на него и поплелась деловито наверх, вбирая конец луча за собой, она со светом одно и сейчас растворится. Вся я в нем, в этом крохотном шарообразном энерготельце — внизу меня уже нет, оборачиваюсь и смотрю на свое физическое отражение — хрупкая, прозрачная, глаза открыты и пусты без меня, а луч вбирает и вбирает все то, чем я тут являлась. Слишком стремительно я сбросила не только физическую оболочку, но и все другие тела-наслоения, что выстраивали здесь мою жизнь: прозрачное казуальное, призрачное астральное, светящееся энерго-тепловое; оболочки хранят телесную память, но мне они больше не нужны, я не привязана к одноликому образу, моя свобода принять любую форму. Оказывается, мне совсем не требуется время на «смерть», сделать «переход» я способна мгновенно и без ритуалов-отпеваний, спокойно и сознательно я покидаю тело и устремляюсь, куда захочу, в любую точку вселенных — и это всегда я. И он не найдет меня, следа не оставлю, даже своего отголоска, и пусть все катится обратно в утробу, раз так тотально несвершим этот сознательный планетарный скачок. Люди до сих пор так и не готовы спасти себя? И я отвернулась от меня прежней, мне уже все равно, это все что я могла сделать; еще секунда и ускорение не остановить; теперь я знаю себя в полном свойственном мне сознании, где бы я ни была и в какой форме ни оказалась: в теле, без тела — это всегда я. Появилась привычная готовность сделать мысленный рывок во вневременье, подальше в млечное пространство, которое, я уверена, ждет меня…
Ледяная волна хлопнула, отдалась во мне не ощущением, а именно звуком, и последний крайний отросток призрачной пуповины, все еще связывающей меня с телом, мгновенно вернул светомерцающую жемчужину обратно. «Хлоп», и я снова сижу под стеной административного корпуса! По лицу, по майке, по рукам льется поток ожигающе-холодной воды, отираю глаза и поднимаю голову — сверху из окна с пластиковым дачным ведром наперевес высунулся Женька. Вот достал!
— Совсем плохо? Зову-зову, а ты не шевелишься, может, тебя обратно в «изолятор»? Погоди, я сейчас… — он лихо выпрыгнул из окна и подхватил меня на руки, словно я кукла и вес мой умозрительный, и оттащил в тень на скамейку. — Ты чего тут на солнце делаешь? После отравления конечно плохо станет! Ты мне теперь две жизни должна! — как в точку, все-таки парень внутри сильно развит, вот только наружу все это никак не вытянет, все применения не найдет такому богатству.
— Спасибо, конечно, но как «долг» принимать будешь, а то уже не расплачусь… — сижу и все еще отираюсь от ручья с неба.
Вода настолько ледяная, что моя душа-беглянка не просто влетела на место, а прилипла, настигнутая шоком, и закрепилась под ребрами накрепко, как ей и положено; что-то щелкнуло и пристегнуло ее замком, даже щелчок я характерный услышала словно наяву.
— Жертвами не беру, так что успокойся, не влипай в истории и этого будет достаточно! — он присмотрелся ко мне. — Ты совсем мокрая, сейчас сам в корпус схожу, принесу сухую майку, тут жди, — и сразу ушел, а я сижу, зажавшись, прикрывая обнаружившуюся наготу под мокрым бело-молочным трикотажем, Женька еще и мою репутацию стережет.
Именно это событие, пусть для посторонних недоказуемое, поставило все по местам, если, теряя тело, я остаюсь «собой», то, как я могла принять Алену за игры воображения!? Сейчас я тут, а не где-нибудь в районе Кассиопеи и не на Поясе Ориона, я тут, а не по дороге в морг! Пора мне прекратить все эти ханжеские внутренние метания, мне про себя все давно понятно! И плевать, что знают или не знают об этом мире другие, я никому ничего не втолковываю, не навязываю и не собираюсь этого делать! Душевные метания, околочности вокруг действительности уже порядком мне надоели, больше я не могу позволить себе тщедушные сомнения, когда мне давно пора поднимать задницу из детства и действовать, делать то, что я должна — как верю, как знаю, как вижу, как могу. У меня есть «мое я», это все, чем я располагаю, и это единственная настоящая реальность, буквальная, безвременная, вечная. Это я.
Женька принес мне сухую мою майку, я спряталась за кустом, переоделась и поняла, что дико хочу есть, нестерпимо уже! И мне не страшны «чужие» с их отрицательно заряженными энергиями, наверно, ко мне вернулось и защитное «куполообразное» тело, которое когда-то сорвали с меня, убив мою мать. С лицом джентльмена Женька проводил меня в «столовку», где обед был все еще в разгаре и, какое счастье, мне ничего не нужно выпрашивать у этих вредных поварих! В зале колышатся равнодушные реакции, лица у большинства присутствующих подавлены, но шок от новости о гибели Ольги уже рассеялся, видимо, перебит новостью покруче — все обсуждают что-то более жизненное. Села со своим подносом к Маринке, последнее время я все больше общалась с ней, раз Наташка совсем забыла дорогу к нам; и махнула Ваньке, а Валевского для меня нет, все, я не знаю его! Он встал и пересел ко мне, развернул к себе, я не смотрю ему в глаза, а вижу Егора в конце стола и его настороженность происходящим. Ну что еще произошло?
— Видела тебя и Бабочку, так что отвали! Совсем! — я скинула Ромкину руку и обратилась вниманием в тарелку.
Ванька подскочил, подсел к нам:
— Сашка, прекрати, Ромка ни причем! Эта больная вену себе порезала у него на глазах, да ему плохо стало! Эта психическая объявила, что убьет себя как Караулова! Посмотри на ее руки! — Бабочка радостная от такого скандала сама мне помахала перевязанным запястьем.
Господи, зачем я вернулась? Что это за проклятое место? И сила протеста подхватила меня:
— Да хоть бы она сдохла, эта Бабочка, это ее святое право! — я вскочила со стула помимо своей воли, а ведь есть хотела.
— Если у нее внутри вообще ничего нет, так ей и терять нечего, она же и не вспомнит ни хрена, ни хорошего, ни плохого! На хрен должен был ее послать! Понял! На хрен! Кто ее научит, а? Пусть сама за себя отвечает! Пошел ты! — выскочила и ушла, выносить его присутствие совершенно невозможно, и пусть меня слышат все.
Но он бежит за мной, хватает за руки, а я все равно стремлюсь сбежать, выскакиваю на террасу за кухней, там нет никого, разворачиваюсь к нему:
— Ты не понял, отстань от меня! Совсем! — ору, потому что выворачивает. — Это не обида, отстань от меня насовсем! Никогда не трогай меня! Никогда больше тебе не поверю, да ты убьешь меня, если я хоть раз на твой счет расслаблюсь! — и уже спокойнее. — Рома, это все, я не могу так, знала, что не могу, решила рискнуть, но я не готова, я здесь не для этого…
— Что ты от меня хочешь? Да я даже не понял, что произошло с этой Бабочкой! Вчера я три часа тебя искал! Знал, блин, что так и будет, но от нас все зависит, не нужно так… — но он видит мою готовность, знает, что это все.
— Не могу, тебе все равно! Все, что случилось с Олей, тебя не волнует, а она из-за тебя ушла, из-за меня… — я реву, ревется само, без всхлипываний, слезы набухают и превращаются в поток, который я чувствую уже на шее.
— Что значит из-за меня? Я пришел на «Красную», ее нет. Откуда я знал, что так случилось, уверен был, что она уехала! Что я должен был сделать?! — он бьет себя по штанам, выбешивается.
— Тебе все равно! Ты не понимаешь, если это Алена толкнула ее, если она пошла тогда за Олей? Она попала под руку из-за нас! А если там была бы я, что ты будешь делать? Продолжишь жить, как получается, как будто меня и не было?
«Лучше сдохнуть снова, чем знать такое», — думаю я про себя.
— Не знаю, нет… Ты меня достала! Да, мне все равно! Мне на всех ровно! Мне нет дела ни до кого, кроме тебя — с тобой встаю, с тобой ложусь, с тобой хожу в туалет и трахаюсь только с тобой, и я не знаю, сколько «их» всех, у меня все было только с тобой! И Ольга была ты, вы похожи как сестры! Ясно! И я не знаю, куда это девать, куда мне все это девать!? Откуда я на хрен знаю, что с этим всем делать! Ты меня достала! Может, если бы это была ты, а не Караулова, я был бы уже свободен?! И тогда мне станет не все равно, даже до Бабочки мне должно быть дело, жалко дуру! Пошла ты! — он развернулся и ушел, решительно засунув руки в карманы.
Вот она моя свобода, чтобы он меня «послал» и занялся кем угодно, только не мной, а для этого он должен захотеть сделать это, выдрать все как гнилой зуб — либо абсцесс, либо жизнь. Тогда и я стану свободной, смогу делать то, что должна; я здесь не за тем, чтобы прятаться под его крылом и зависеть от каждого его выверта. Больно, но, наверно, все пройдет или не пройдет, но я привыкну; лучше быть одной, чем отслеживать вереницу помраченных им женских сознаний. Что они еще придумают, чтобы заполучить его? Да что угодно! И я не намерена тратить себя на эти переживания и заменять жвачкой главное, ради чего я там в этот раз родилась. Не могу сказать точно «ради чего», пока не могу, но мне лучше ни на что не рассчитывать, на него я точно не могу рассчитывать.
Пошла в «методичку», там никого нет, завалилась на любимый диван, и голод из-за стресса исчез, сожрала я этот стресс, не собираюсь быть его жертвой, мне пора решить, как искать Алену, а не страдать из-за Валевского! Пора искать Алену, все обстоит именно так! Конечно, хорошо бы понять, кто это сделал со всеми вытекающими, но Алене важнее быть найденной и погребенной, ее сознание совершенно не готово к «переходу», так и застрянет между мирами, пока ее не «проводят» как полагается, пока она не увидит своими глазами, что умерла… И лучше всех где тело Алены знает только тот, кто убил ее, значит его я и ищу. Не знаю, есть ли тут логика, но не вижу лучшей идеи, чем найти таинственно парня, того, с кем она прожила почти год, тут должна быть связь, прямая или косвенная — начинать надо отсюда. «Кому выгодно?» — вот главный вопрос криминалистики. А кому выгодно так извращенно избавляться от девчонки? Кому Алена мешала до такой степени? К кому она могла так стремглав побежать на место свиданий? Все вопросы обращены к этому, кого мы так и не знаем, никто его не знает, и может, это и есть ответ. Он так сильно хотел остаться неузнанным, такой ценой? Надо как угодно убеждать Егора, пусть он поверит мне, озадачится, поищет по оперативным сводкам, самое важное — просто найти ее, только бы она тут не застряла. Сезон закончится, и где окажутся концы этой истории? Так и двадцать лет пройдет, а Алена не поймет, что жизнь закончена. Застрявшая энергия опасна не только для жертвы, но и для всех в целом, возникает медленное гниение пространства, где скапливаются тени неоплаканных, «непрошедших» смерть как положено, тогда в этом месте жизнь не цветет, такая жизнь всегда с душком, много болезней, несчастных случаев и дурных проблем. «Темные» места нуждаются в исцелении, но экстрасенсами, отпеваниями ничего не исправить; исцелять жизнь и ее пространство возможно только внутренним осознанием, ростом понимания, расширением восприятия тех, кто там живет, только мы сами в ответе за все и только нам разгребать уже содеянное. И я берусь за дело, далеко ходить и не надо, всегда есть чем заняться прямо на месте, там, где находишься, у меня дел прямо-таки навалом и Валевский с его одним «вектором» мне явно не помощник…
Устала я и не заметила, как заснула, а перед этим хорошенько проревелась навзрыд; все случившееся сильно бьет, ломает, но я без малейшего дрожания сознания сделаю «переход», если потребуется; это понимание несколько уравняло мою реальность, станет невмоготу — сбегу из этой жизни мгновенно! Проснулась, чувствуя свежесть и ясность — это хорошая новость, я все время сомневалась в себе, сама в себя не верила; теперь все легко и на местах, бардак точно не во мне, а в мире. Из-за траура в лагере отменили все развлекалки дискотечные, но детей надо занимать, им в пустомельстве навредить себе слишком легко, и как необходимость в расписание забили кино. И здорово — торчать в одиночестве, сумерках нет ни сил, ни мужества, моя чувствительность к отголоскам низких призрачных частот резко обострились последнее время, а я так этого боюсь, мне таких способностей и даром не надо! Все понимаю, но не могу и мысли вынести о соприкосновении с холодным сознанием утраченного человека; одно дело «осознающая» себя душа и совсем другое — встретить «бестелесный» облик, бездумно привязанный к местам своего прошлого обитания. Дикий кошмар! Или прицепится призрак-шарлатан, особенно к несведущим, и лезет в твою жизнь, а то и жить за тебя начнет, если человек слабый оказался, и человека не узнать потом: не ведает, что творит и ни телом, ни душой своей не владеет. Ужас! Вот будет подарочек Алене, если она ко мне швартанется, ведь именно этого она и хотела — занять мое место, и от этой мысли я тут же сбежала из прежде уютной «методички».
Но все же решила смотреть кино одна, в кинозале я в толпе светящейся жизни и уже не так страшно, и при этом ни с кем выяснять отношения не придется, например, с Ванькой, так что я спрячусь. Всем телом чувствую, как он на меня зол, ведь я «не поняла» Валевского, но в таком качестве — «парня для всех» — он сделает ущербной и меня; аргументов в его пользу у меня нет, мне нечего ответить Ваньке. И я иду прятаться; если не проходить в центральный холл «актового зала», а зайти с «черного» хода и подняться еще выше «галерки», там есть выход на балкончик, заваленный временами полезным барахлом, где валяются ошметки старых декораций, прошлогодние театральные костюмы и еще не пойми что. Мне пригодились маты, выложенные друг на друга высокой горкой, сидеть по-турецки на них удобно и экран близко, словно герой Херрисона Форда общается со мной напрямую.
Кино — лучшее средство от депрессий и проблем, растянутых во времени, «смутное» легче пройти, уставившись в экран, переживая с кем-то другим его смуту, и так в канале сопричастности вдруг дозреешь до чего-то своего, нужного, непременного, утраченного, и я жду этого волшебного погружения. В прокате «Бегущий по лезвию». Каким чудом эта лента попала к нам? Наверно, моими молитвами, и переживание этой истории я предчувствую как лучший переключатель «с дурного в надежду»; уж не знаю, чем эта киношная «версия реальности» так цепляет меня, но я не против оказаться в том «мире», где есть такой парень. «Покой нам только снится», — подумала я, увидев вдруг Егора в дверях; за годы моего детства он изучил все темные места, где я могу оказаться, и никуда от него не деться; не хотела перетирать реальные трагедии сегодня, хотела от них оторваться, но что поделаешь. Он — в бликующих, западающих на его лицо оттенках героев, материализовался во весь рост в двери, присмотрелся, щурясь, и, увидев меня, уселся рядом на матах, словно мы так и договорились тут с ним встретиться. Придвинулся близко, к самому уху, явно настроился на долгий разговор через переговаривание звуков экрана, одну ногу вытянул за моей спиной, оставил там и руку, другой, сложенной ногой продублировал мой «зигзаг»; с некоторых пор все мои телесные ощущения такие богатые — я стала испытывать неловкость рядом с ним, а он дышит шепотом:
— А теперь рассказывай все, и не так, как на «зарнице», надо было тогда голову Маслову оторвать, без рассказов! — разговор пошел явно не в ту сторону.
— При чем тут Маслов? — Егор недоверчиво смотрит в мое, на этот раз честное лицо.
— Почему он белье тебе таскает, вот почему! Видишь, я ему морду не бью, с тобой сначала разговариваю! Ты с ним на «Красной горке» встречалась? — неужели это сейчас важно?
— Ты мне совсем не веришь? Думаешь, у меня отношения с Масловым и поэтому я кинула Ромку? Совсем больной? Мне плохо стало на солнце, я в обморок упала, он мне ведро воды вылил на голову, и чтобы я не позорилась в мокрой майке… И чего это я оправдываюсь?! Да и вообще, какое твое дело? Говорю тебе, Алену убили! Да хоть бы я спала с кем угодно, какая, блин, разница! Алену убили! Ты уверен, что есть что-то важнее? — Егор злой или уставший и поэтому злой? Может, не впутывать его? Но он-то уже впутан…
— Уверен! Рассказывай, желательно с того места, что ты там делала, на этой «Красной», так что бросила своего драгоценного Валевского! — неадекват полный, но не я это все начала.
— Рассказываю: пошла просить прощения у Алены, она выскочила из вездехода — я за ней на «Красную», отстала, спряталась, думала — она с парнем своим, не хотела ей мешать, а она орет, вылезаю из кустов, а она летит вниз, кто-то в темной одежде толкнул ее, но я ничего не поняла! Видишь, руку прокусила от страха!
Он наконец-то заметил повязку, развернул руку, отвернул пластырь; не видно ни хрена, но он что-то там проверяет.
— Страшно мне было, потом вылезла посмотреть в обрыв, она лежит там внизу, на плите; не ору, знаю, тот кто ее столкнул рядом, тихо вниз ползу, потом бегу…
— Почему, какого хрена, он мог… — Егор хватается за лицо и трет его руками.
— Знаю, мог, но мне было не до этого! Пришла, Алены там нет, а плита мокрая. Где он ее спрятал? Ищу, а нахожу Олю… Все понятно? Не знаю я, кто там улетел в Москву, но точно не Алена, и тот, кто убил ее, готовился к этому. Ты будешь ее искать, сводки там, группу напрячь, обшарить все с собаками, мол, так положено? Алену надо найти, похоронить, я должна это сделать… — Егор резко развернул меня к себе.
— Кого ты собралась искать? Пойдешь за ней следом, только этот «кто-то» заподозрит, что есть свидетель! И никто не знает, что тут, происходит! Увезти тебя пора, увезти и все. Какие расследования? Пока мы Алену не найдем, я ничего сделать не могу — некому в розыск ее объявлять, она взрослая, год без родителей живет, даже у родителей «заявление» сейчас не примут! Но тебя я отвезу домой, ты никого тут больше не ищешь! — и трясет за плечи.
— И что я делать буду одна? Зоя на своих «Столбах» до осени, ушла с группой черт-те-куда! Предлагаешь мне в четырех стенах сопли на кулак наматывать? Убили мою подругу! Нет, убили двух моих подруг! Да, пусть «этот» приедет и укокошит меня дома, и придумывать ничего не надо, сижу одна с «картонной» дверью! Неужели не странно будет, если я резко брошу так скандально заработанное «капитанство»? Тот, кто это сделал, точно из «местных», а значит и знает про нас все! — я намеренно сгущаю краски.
— В Москву отправлю, к Ане! — он меня туда уже отправил, судя по решительным движениям желваков!
— Егор, не пошел бы ты со своей заботой, займись своей жизнью, пора уже! Сама разберусь, что мне делать! Ты хочешь, чтобы он убил еще кого-то, другого, только бы не меня? Он не знает, что я там была, правильно, и ничего мне не грозит! — все это бесит уже, все эти разборки без дела.
— Будешь показываться мне на глаза каждые два часа, и никаких гуляний по тайге и свиданий в темных углах, а то сразу отправлю подальше… — он все еще держит меня за плечи, но до него уже дошло, что он мне не указ, вот еще!
— Ну ладно, а ты узнаешь что-то про Алену, сразу мне расскажешь, только так! Егор, тебе пора перестать меня опекать, я тебе благодарна, но у тебя своя жизнь, даже если ты любил мою мать, — ну я как-то так объясняю его рьяное опекунство.
— В смысле любил… — он отстранился в недоумении.
— Ну как обычно. Откуда такая беготня со мной?
— Совсем ни черта не сечешь? Посмотри на меня…
Смотрю! Ну и что? Держит за спину рукой и ногой — тесновато, неловко от такой близости, другой рукой тянет к себе… и целуется со мной как со взрослой, как парень с девушкой! И так как я просто застыла от полного краха всех моих жизненных ориентиров, он запросто продолжает то, что начал. Действительно, смотрю на него как никогда, как на парня, и раньше на такое у меня просто не хватило бы наглости! Это же Егор!!!
Оказывается, Егор всегда был для меня парнем, только он был «большим и нереальным», но я догнала его и это все, что действительно изменилось. Он мне не брат, не отец, не друг семьи, он — мой Принц! Он стал для меня тем нереальным идеалом, которых выдумывают себе девочки, ради встречи с которым растут и всю жизнь готовят все свои планы к этой встрече и ждут, и ждут потом, когда этот водораздел между мечтой и жизнью будет преодолен. Все ради Идеального Парня, пусть без коня и королевства, но где-то в нем должен быть этот потенциал с привкусом мечты и ее свершения! И с первого мгновения, как Егор взял меня за руку, лет шесть мне тогда было, он стал Принцем со всеми прилагающимися обязанностями: спасал меня в моих мечтах от чудовищ, которых я себе богато представляла, чтобы быть спасенной, при этом привозил к моим ногам все мыслимые трофеи и прежде всего себя. Потом я стала старше, «принц» живет своей жизнью, я своей, понимая, что точно не «принцесса», и не стремлюсь ею быть; моя жизнь с некоторых пор не располагает к таким мечтам, поэтому я отталкиваю его от себя сильно, внятно и ухожу…
Как мы теперь будем общаться? Что, я совсем осталась одна?
Вернулась в пустую комнату. Ванька долго еще будет меня игнорировать? Ромку я выгнала сама, как «слабое звено». Егор из надежного щита вдруг превратился в хрупкую, нестабильную детскую мечту. Наташка пропала в своей личной жизни. Оля давно не «тут», и к Тае пойти не могу; из витражей изолятора, что смотрят на подножие «Красной горки», я могу увидеть ее, Алену. И я боюсь, что она прицепится ко мне как вампир и будет пить мою жизнь, и жить за мой счет, пока я ее не похороню, а до этого мне придется терпеть ее мелкое, неразвитое, почти зверьковое нутро постоянно, круглые сутки. Но где мне ее искать? Выход один: нужно прятаться от Алены, а пока она будет блуждать в своих дебрях, я найду ее тело, и тогда… Все будет хорошо.
* * *
Простые дела способны вытащить из патовой ситуации любой склонный к отклонениям организм, меня вытаскивают репетиции и выпуск новой «программы»; уже на днях «Отборочный тур» КВН и пройдет он на нашей территории. Помимо основной темы «Приветствия», которое уже готово, пора подготовить «СТЭМ» и «Капитанский зачет», и оба номера требуют моего присутствия, иначе, какой я «капитан»! Собственный мандраж по этому поводу и настороженность команды простреливают меня сейчас даже сильнее, чем неперевариваемый выкрутас Егора и отрешенное состояние Валевского; и даже маячащий призрак Алены перестал меня так пугать, как накануне!
Конечно, не вижу я наяву никаких «призраков», все эти страсти из готических романов, все эти «лысые тени» — бред чистой воды, на самом деле все намного хуже: ощущение Присутствия, от которого не сбежать, не деться — намного реальнее любых теней. Увидеть того, кто в наглую нарушает личное поле, разрывает тонкую оболочку — просто, достаточно мысленно пропустить внимание через область «меж бровей» на белое «внутренне поле» и принять решение увидеть нарушителя внутренних границ, а потом отправить его вон! «Застрявшие» умершие очень разные, но в основном беспокоят те, кому нужна помощь, некоторых прогнать не хватает совести, но вампирить себя никому не дам, если «чего нужно» — ждите за дверью! Управляться с такими явлениями я научилась не вполне, уж слишком этого боялась в детстве; пройти по пустому коридору, если все спят и темно, было всегда пыткой, но как-то я набралась мужества и разобралась, с чем имею дело. «Присутствие» чужого в ауре трогает за плечо, дышит то старостью, то паникой или просто стоит тактично на пороге и ждет участия, молитвы или тепла; но как бы я ни сочувствовала, такие контакты не проходят бесследно, растрачивают, лишают сил, повышают чувствительность до предела так, что и жить становится больно, а дурные мысли посторонних людей начинают причинять реальный вред. Словно мысли становятся вещественны; получается, что «такие» контакты растворяют границы меж реальностями «этой» и «той» стороны, и в повседневной жизни быть «размытой» трудно и опасно. И чтобы все это контролировать, времени на жизнь не останется, так что я держусь от медиумизма подальше, заперта я для таких контактов, теперь только очень близкие могут достичь меня, вот и Алене я доступна. Но тут все скорбно, она еще при жизни решила убить меня на полном серьезе. И как иметь дело с таким явлением?
Энергополе Алены плотное, почти как живое, она и не знает, что умерла, и ей, такой «тяжелой», ничего не осознающей, «наверх» не подняться, не освободиться от оболочек, пока она не смирится, что эта жизнь прошла и пора делать новый шаг. Но оставить тело так неожиданно утраченное, человеку «неосознанному» почти невозможно; ритуалы, захоронение играют решающую роль, чтобы душа смогла вознестись. Все это крутит меня теперь постоянно; чувствую Алену где-то рядом и мне нельзя оставаться одной, чтобы не терять связь с реальностью, а со мной рядом никого нет. Но подготовка к игре все же вытаскивает меня на активный жизненный уровень, стресс от предстоящего самовыставления «на публику» насилует крепче, чем все страсти с парнями и призраками. Как же меня так угораздило?
Вот только Егора в качестве раздражителя мне не хватало! Простой до крайности! Ходит тут по горизонту и буравит дырки во всех моих надличностных полях, даже не смотрю на него и к себе приближаться не позволяю, но это и не требуется, и так знаю, где он, всегда знала, просто не хотела замечать такой абсолютной связи между нами. От него исходит то же ощущение Присутствия, как от призрака, только его Присутствие живое, деятельное, конкретное, без холода соприкосновения с «чужим», инаковым, оно родственно полному вовлечению, словно всегда держишь человека за руку или соприкасаешься спиной, хотя на самом деле человек далеко. Теперь стало ясно, почему он всегда меня находит, эта связь двусторонняя: с самого детства фактически могла определить, где Егор находится, с любой стороны лагеря, его местонахождение «пульсирует», и я просто шла на этот пульс. И ничего не изменилось, не поворачиваясь знаю, что Егор торчит тут, на галерке и мешает мне жить своим сосредоточением на моем затылке! Но и говорить с ним я совершенно не готова. Собственно, о чем? Парень перенервничал, мизансцены попутал? Случилось и случилось, чего мне нервы-то трепать, шел бы уже к своим Полинам. Ну его к черту!
Взяла я себя в руки и пошла «гонять» команду и себя на показ всем, оголилась, обнажилась я в этой «капитанской» роли как гусь, которого ощипали раньше, чем убили. Ванька отмораживается по полной, но чувствую, его надолго не хватит, скоро сломается; сейчас он так старательно не гордится мной, а на халявщиков постоянно гаркает — он мой настоящий герой. Ваньку люблю, без него я совсем пропаду, сколько еще он собирается меня консервировать? Напряженность в команде, выращенная неверием в мою способность на «публичность», несколько пообмякла, и Егорова моталка переместилась в другие лагерные дали; наконец, ушел куда-то, так и не сумев поговорить со мной, а я уселась обессиленно после репетиции, стало спокойней. Закрыла глаза, отпуская нервозность, и вижу внутри себя плотный блок от статического вторжения Алены; мне это ни к чему, разговора у меня с ней не вышло даже после ее смерти, ничего осознанного, кроме ненависти! И как мне ее удерживать подальше от себя, если меня все кинули? Что вообще со мной происходит?
Ромкин горизонт сместился, я словно расширила свою возможность видеть «внутреннее» и вижу уже не «часть», а «целое» — Егорово Присутствие, оказывается, заполняет «собой» во мне все. Все, что было моим нутром, всегда являлось и его внутренним телом, его эхо пробуждало меня и вело по запредельным путям, его жизненная сила порождала меня, а Ромка, как искусственно присобаченный портал над пропастью, я поместила его туда, но он меня уже не держал. Да, Ромка является мной, а я им, но все «наше» — это часть огромной «вселенной», владеющей нами, и ее имя Егор. Его голос, как голос моего «я» — звучит из самого глубокого «сердца», пространство-мышление, животрепещущая субстанция обнаружила себя, став олицетворенной, и он не мой «прародитель», он тот, кто создал меня для себя, как свой край и смысл. Это отношения двух космических крайностей, точки и мегасущего, бывалого и того, что еще не существует, внутреннего и внешнего, темного и светлого, осуществленного и запрятанного в потенциале; и вот вопрос: как эти пространственно-природные течения отразятся на мне «тут»? Вся эта потусторонняя волна фактически буквальна, его сердце бьется надо мной, а я в том его внутреннем месте, которое называется «душой», поэтому я всегда слышу его пульс, вот такая у нас общая география.
Да, я это вижу, и это не странно, а красиво, примерно так же, как увидеть тайгу откуда-нибудь с «Красной горки», ее исполинскую природу; внутренние пространства по сути проявляют себя так же, просто стоишь и поражаешься силе и огромности созданного, аж дух захватывает! И ничего я не придумываю; и «тут», и «там» я лишь наблюдаю жизнь, и она существует независимо от того, что я или кто-то там еще об этом думает. Возможно, придет время, и люди откроют технологии, которые сделают эти «видения» доступными каждому, никто же не начинает «крестится», видя себя на фотографии; подозреваю: это та же история, каких-нибудь сто лет вперед — и я со своими многомерными глазами уже абсолютно нормальна для общества.
Ромка ставит «звук» и «музыкалку» для «СТЕМа». Бабочка выворачивается на сцене по полной, и у них вполне возник контакт, творческий, но какая польза! Наташка появилась тихо и присела рядом со мной между рядов, нос распухший, глаза красные:
— Мы были у Олиных родителей, это все совершенно невыносимо! Ты понимаешь, что происходит? Я ничего не понимаю, как теперь жить? Мы тут, а ее нет? Почему она, почему она платит? Почему? Она должна была уйти? — она не ревет, но внутри все драно.
— Не должна была, в ней жизни на десятерых хватит, вот кто-то и захотел приложиться к такому потенциалу, но только так не бывает, мир духа не мир людей. Ты не плач, она уже далеко в космосе, она «высокочастотная», ей было легко проскочить всю эту нашу тяжесть! Оле хорошо… — обнимаю Наташку, присоединяю ее к себе, к потоку, который вчера видела, чтобы она чувствовала, что это не все, чтобы верила мне.
— А я какая, «высокочастотная»? Хочу в космос!
Я ей захочу!
— Еще какая «высокочастотная», только тебе тут еще лет семьдесят ошиваться! Вон толпень отпрысков по кругу и уже ждут своей очереди! — мы обнимаемся и смеемся.
— Слушай, мне кажется, я почувствовала, как Оле там хорошо, и не Ольга она вовсе… — она смотрит на меня круглыми глазами. — Круто! Но мы все равно ее любим, где бы она ни была…
Про Алену я молчу, пусть это будет только моим рваньем, пока не найду ее, не буду Наташке жизнь и зарождающуюся семью портить, такой потенциал нельзя сбивать.
— Ты на меня в «КВН» не рассчитывай, — вдруг выдала Наташка. — Я скоро уеду, Митяя в Москву пригласили, в «сборную»! И пока только его, представляешь, что с Викушей творилось! Она от нервов сразу за тренерами следом укатила, и лагерь бросила, будет, видимо, Антона за «взятки» в команду втюхивать! И завтра я весь день с тобой! Митяю я уже сказала, что хочу провести время с тобой перед отъездом, — она меня тискает.
— Да у тебя новостей! А что Кира? — неужели я зря так орала на игре хоккеистов?
— Непонятно пока, там два места, так что шанс есть, они еще думают, было бы здорово, мы так сдружились с Кирой! Отец будет доволен, если я куда-нибудь поступлю, а то чего мне там без дела торчать. По тебе буду скучать…
«И я буду», — отвечаю я про себя.
— Да через год я приеду, не парься, куда я без тебя? Думаешь, отец тебя отпустит сейчас, вот так, с парнем!?
Ким вообще-то строгий.
— Отпустит, если дам слово, что учиться буду, а то я наотрез отказалась! Ну, я не знала, чего хочу! — она оторвалась от меня и посмотрела на кипящие Бабочкины страсти на сцене.
— Что-то быстро у вас с Валевским история выдохлась. Сколько вы были вместе? Ты как? — Наташка сделала трогательную мордашку.
— Нормально, мы были вместе ровно сутки! Конечно погано, что я его с Бабочкой застукала, но все-таки от этого «нашего» дня я не откажусь! Ванька со мной не разговаривает, типа, Валевский не виноват, мол, эта дура при нем себе вену полоснула и на него кровью капала, так ему и стало плохо. Бабочка обещает жизнь из-за Ромки самоубийством покончить «как Караулова»! Прикинь, совсем пределов не сечет! Знаешь, сегодня эта дура, завтра другая трусы ему на пульт положит или побреется публично на лысо, третья неожиданно родит ему ребенка… Не мое это, лучше я сразу сольюсь, пока еще здоровая, — вслух все проговорить, как освободиться от этого внутреннего груза.
— Да, Бабочка, конечно, насекомое, девчонка погибла ни про что, а у нее даже сочувствия нет, как так можно? — Наташка в шоке не от поступка Бабочки, а из-за ее равнодушия, мол, смерть Оли «не утрата», и вообще ее не касается.
— Горелка все же не такая, так, запутанная, а у Бабочки все связи нарушены, но она такая красивая! Бывает же! — недоумеваю я.
Смотрю на Бабочку, в короткой юбке она скачет по сцене, ноги совершенны, волнистые длинные каштановые волосы на прямой пробор, широко расставленные огромные глаза, нос кнопкой, губки бантиком — кукла! И откуда в ней такая нервозность, словно ей весь мир «не додал» и последнее отберут, если она зазевается; она живет в постоянном состоянии «нехватки» и совершенно не владеет способностью «отдавать», не девка, а «дырявая яма» и прежде всего сама для себя.
Вечером, как это ни странно, я испытала привычный комфорт, словно все вернулось на места; траур в лагере решили отменить, чтобы дети в опасных местах не болтались, и дискотека прошла по привычному расписанию, а я заняла свой любимый темный угол за сценой. Да уж, перед предстоящей публичной экзекуцией мне нужно это русло покоя, вот представлю, что ничего не было, как обычно наблюдаю за Ромкой и никуда не спешу. Он стоит у пульта, обмакиваемый со всех сторон разномигающим разноцветным светом. Бабочка трется рядом, что и говорить, она лихо справилась со мной, но я не могу больше быть чьим-то «объектом ненависти», вымучена я до края, от Алены на каком-то сигнале так и несется: сука, сука… Ну что это такое! Думать о ней не могу и мысленно прикоснуться невозможно, но надо.
Накануне сходила, порасспросила нашего Жору, он даже позволил мне обшарить вездеход, ведь получается, там должна остаться дорожная сумка Алены! Но сумки так нигде и не нашлось, и этот факт сильно смутил меня, и Жора не мог утверждать, довез ли он ее до станции или нет. Алена такая, выйдет и «спасибо» не скажет, он и не ждал от нее любезностей, сразу по приезду занялся своими делами. И я не знаю, за что теперь ухватиться! Нужно наощупь обнаружить этого ее «мистера икс», может, он даже и не виноват ни в чем? Может, это и не он злодей, кто знает. Алена? Но она не ведает, что умерла, вместо памяти сплошные обрывки и суматошные наложения, перепутанные во времени, и только одна мысль свербит у нее четко, и что толку с этой мысли-ненависти? Ноль! Так что буду искать парня Алены, на «Отборочных» все номенклатурщики наводнят наш лагерь, и, возможно, проявятся какие-то детали, если ко всем присмотреться внимательнее. Вылезла я из укрытия и пошла в корпус, но уже издалека проскочило осознание, что Егор торчит под соснами, свернула за здание в кромешной темноте и зашла с другой стороны; он под фонарем стоит, покачивается, руки в карманах, люто-злой на себя, а у меня мурашки по телу, и сердце падает как во сне, ну его! Что он объяснять мне собирается в таком дерганом состоянии? Зашла в комнату и закрыла дверь на ключ.
Поутру стало ясно, что королевна прибыла в лагерь не в духе, видимо дела ее идут не столь прозрачно, как ей того хотелось, и Викуша, вся нервно-злая, задрала наш отряд на «подъем» раньше «гонга». Оказалось, комиссия сегодня приезжает на «День Самоуправления», и подвести Викушу сегодня, это расписаться в персональном «закрытии» сезона. Все сразу осознали маячащую угрозу, носятся по этажу как полоумные, «старшие» всегда в этот день заменяют вожатых и педагогический персонал лагеря, так что уже на «зарядку» нам предстоит вывести все подопечные отряды самостоятельно и руководить лагерем без помощи взрослых. Вожатые сегодня представляют наш «первый отряд», ряженные и постоянно кривляющиеся, они будут веселить весь лагерь своим детсадовским поведением целый день, а вечером покажут свой «капустник», явно получится что-то «комическое» на «злобу» дня.
Нам с Наташкой выпало сегодня дежурить в «двенадцатом», младшем отряде, что вполне логично, а от притязаний «играть» Викушу я наотрез отказалась, и только мои ссылки на завтрашний «КВН» и связанную с этим нервотрепку, спасли мою задницу от такой пытки. Должность радостно заняла Пенка, Ленка Плетнева; стоим с «малышовым» отрядом на «линейке», а она громогласно орет на весь лагерь — ей это «место» в самый раз. Но все только и ждут, когда появится фиктивный «первый» отряд, а комиссия, в черных костюмах поголовно, уже наблюдает с верхней террасы за нами, стоят темным одноликим пятном на трибунах и выглядят как «неживые», вдруг вылупившиеся наяву призраки — жуть какая, а под палящим миражным солнцем кажется, что их трясущееся «изображение» сейчас сотрется, исчезнет как видение. Наконец под общее оживление показались переодетые до абсурда взрослые, у парней шорты с носками, превращенными в гольфы — так натянуты до предела, и все это на волосатых ногах, у девушек короткие юбочки, чулки с балаболками, хвостики и придурашные кривляния, постарались конечно на славу: по-клоунски представлены все «образы» беспечного детства. Егор не парился с переодеваниями, он, верно, и подросток был такой же: штаны да майка, руки в карманах и дурная девица на плече! Полина, провисая на его руке в «школьном мини», теряющем свое логичное предназначение, диковато подскакивала; при скачках «мини» прыгало вместе с Полиной до трусов, чем яростно отвлекало строгих дядей от «работы»; они там, на трибунах ожили, зашевелились, и кладбищенское «наваждение» прошло. Вот бы мне вычислить одного такого любителя юных девиц, уж тогда я придумаю, как вытянуть из него все про Алену, но сейчас они заняты Полиной, та веселится не на шутку и еще леденец при этом посасывает! Но если меня поведение Полины позабавило, то Надька Шевелькова, стоящая рядом с ней в разноцветном строю ряженых, была дергано раздражена, и хотя ее герой — Женька Маслов был подле нее, она каждым микродвижением выдавала неприятие подруги. Ну, надо же, какие страсти кипят, ведь, казалось, что с отъездом Долецкой борьба прекратилась, ну хотя бы косвенно, а оказалось, совсем и нет! Что, эту Надьку Маслов уже и не цепляет?
Егор стоит слишком далеко, а я спряталась за детьми, выстроенными в строгую линейку, и вряд ли он заметит меня, но я хорошо все вижу. Полина оставила его в покое и начала развлекать весь лагерь, вовлекая в свою импровизацию девчонок, педагогов из разномастных кружков — те тоже легки на подъем, и над площадью уже стоит всеобщий хохот от прибауток педсостава. Надька тем временем облокотилась о руку Егора, припала так к нему, по-женски, он уже притаивает, и, как посмотрю, Надькина сексуально окрашенная степенность ему явно ближе комического дара Полинки! Егор что-то отвечает Надьке, для того взял ее за руку и залез ей почти в ухо ртом, она томно пококетничала в ответ, и все повторилось заново. И вот вопрос: зачем я за ними наблюдаю?
— Ты смотри, Шевелькова-то практически отбила Егора у Полинки, а та все скачет! Наташка, как обещала, проводит время со мной перед отъездом и тоже наблюдает подстрочное шоу, ну что с них возьмешь, торчат тут у всех на виду!
— Полинка-то для Егора старается, только делает все время не то. Неужели «капитанство» ее единственное достижение, сколько можно вести себя так придурочно? Но тогда у них классная «команда» с Егором вышла, а вот у нас он почему-то самоустранился — типа, взрослый уже? — Наташка не сбавляет темп наблюдений, на грани сплетен уже.
— Наверно, может, он вообще жениться хочет, детей там, а Полина этими скачками его не трогает? Надька красивая…
Говорю это, а саму выворачивает, неужели я втянулась в эти Егоровы игры? «Не будь дурой, не будь дурой», — так надо сказать себе сто раз, хватит с меня «романтиков» на грани! Зашла за спины детей, «шоу» будет длиться еще час, не меньше, и смотреть на них мне не обязательно; уселась на парапет, тут и комиссионеры меня взглядами не достанут, нарушением дисциплины не пригрозят, а Наташка держит «марку» вожатой за меня на передовой.
— Ты как? — Егор вышел через нижнюю террасу, перепрыгнул через парапет, сел рядом, заглядывает в лицо, я отворачиваюсь и от него, и от солнца. — Так и будешь от меня бегать? Поехали домой, не нравится мне это все, я верю тебе, но Алена звонила родителям из Москвы, а я ребят вызывал с собаками, все в округе прочесали и ничего, и по сводкам тоже…
— Никуда я не поеду, возможно, из-за дохлой рыбы собаки и след не могут найти, а голос на «переговорке» подделать не сложно, можно попросить кого-нибудь… Алену найти надо, — моя личная заломанность отошла на задний план, вроде все в наших отношениях как обычно, а сомнений на счет смерти Алены во мне уже нет.
— Надо, тогда получится «закрыть» сезон, если мы все же ее найдем, а то вдруг еще кто-то пострадает? Но сейчас ничего сделать не могу, даже «заявления» от родственников нет, а если ты официально дашь показания, то автоматически станешь потенциальной жертвой. Может, домой? Хватит выпендриваться… — он взял меня за руку, тянет к себе.
— Спятил? Отвали… Никуда я не поеду! Тем более с тобой! — он сморщился.
— Тебе это не идет, не веди себя так… — а сам такой виноватый-виноватый.
— Да мне фиолетово, никому тут нравиться я не хочу! Ясно! — и побежала в сторону малышового корпуса, пока нас никто не видел. Совсем больной, и, главное, он только что эту заразу Надьку за руки держал, вот гад!
Нагнала свой подопечный отряд я только в «столовой», по плану сегодня еще и «Дурацкий футбол», когда девочки с мальчиками играют и им связывают ноги вместе — ужасно весело получается, так что сразу после завтрака «двенадцатый» отряд играл показательную игру с «одиннадцатым» на глазах комиссии. Ради «начальников» конечно никто не старался, дети просто развлекались, а я села чуть сбоку от скученной группы и пыталась оценить, кто из этих «боссов» потенциально мог стать Алениным героем. Ким и Валевский отпадают как подозреваемые, в тот вечер они спокойно сидели на веранде и только начали свой ужин, неспешно болтая… Ну я сама тогда с ними сидела за одним столом, ушла раньше и еще долго чувствовала их внимание спиной, мало ли что они там обсуждали, но мчаться в гору во всю прыть быстрее меня, так еще и успеть подготовиться к убийству — такое вряд ли возможно! Нет, они точно отпадают, и дело конечно не в том, что мы знакомы, отпадают «по факту»! Тренер Щедрин, который сейчас выступает куратором игры, тоже выпадает из «списка», хотя «визуально» на роль ее парня он тянет лучше всех, но если бы Алена к нему бегала в «спортивный», засветилась бы сразу, сплетни тут быстрее ветра расходятся, а в «пансионате» толпа приезжих по «путевкам», все возможно, когда многие друг друга не знают и затеряться легко… Вот с кем она связалась? Да, ходить и всех расспрашивать никак не получится, опасно во всех смыслах!
И думаю, что этот ее парень просто «отдыхающим» быть не может, по крайней мере «случайным», их роман завязался еще в прошлом году, вероятнее всего здесь, много таких моментов-мелочей я вдруг вспомнила.
Алену прямо распирало нас в такое событие посвятить, но, наверно, это значило бы утрату отношений, и она терпела «тайну» как могла. Но потом, уже после «сезона» ее прорвало, мы с ней встречались осенью в городе недалеко от того места, где она снимала квартиру, она хвасталась тогда передо мной крутыми шмотками, деньгами в кошельке, и что квартира «самая лучшая и дорогая». К себе в гости Алена тогда не позвала, но, может, если мне поехать в тот район города, то я смогу найти хотя бы приблизительно это место, а там уже можно людей поспрашивать, показать фотки — это безопасно, ведь все фигуранты сейчас здесь. Да, пора мне отпрашиваться у Викуши «в город» под любым предлогом, так она еще и поручений напихает мне кучу, это же Викуша; и тогда точно отпустит, а понять сейчас по черным, лоснящимся солнцем спинам, кто из этих дядек смог бы Алену заинтересовать, никак невозможно. И потом, вопрос-то может быть «материальный», а то, как ни крути, на героя любовника тут тянет только Валевский-старший. Он мог быть любовником Алены? Конечно, мог, но успеть на «Красную горку» в тот вечер было бы для него просто невозможно! Кого я вообще вычисляю: любовника или убийцу, может, это вообще разные истории? Главное, с чего-то начать.
После ужина весь лагерь набился в «актовый» смотреть, что приготовила «сборная» вожатых; мы с малышами устроились на балконе над самой сценой, и видно мне прекрасно, что Егор во всем этом решил участия не принимать. Он вообще пропал куда-то, да и забыла я про него, так мне уже муторно постоянно осознавать, замечать и чувствовать его местонахождение — надоело, хотя лезет в меня все само, не спрашивая разрешений, но он сам пропал, и наступило затишье. За мыслями не заметила, как внизу на сцене разыгрывается странная сценка: Надька в рыжем парике и Полинка в парике-накладке с длинной белой косой — в таких коллектив «русских народных танцев» выступает — отрабатывают «на смех» наш с Аленкой конфликт на почве «капитанства». Значит, все это стало более «публичным», чем я могла предположить, но меня задел не сам «номер» девиц, и даже не то, как самозабвенно мерзко они нас передразнивают — вообще-то именно меня они тут выставляют «алчной стервой»; сильнее задело такое образное сходство с Аленкой. Меня даже от этого пробил озноб, и на секунду показалось, что она, Алена тоже сейчас здесь, сидит на моем любимом месте за колонной и смотрит на сцену сосредоточенно, а я слышу внутри: сука, сука, сука… Наташка меня одернула:
— Ты чего, глупость какая! Да, Надька тебя сильно не любит, Маслов же открыто признал интерес к тебе, даже дистанцию держит от этой Надьки, им «на руку» повернуть все против тебя, тем более перед игрой подкосить твою уверенность ей так приятно!
— Да хрен бы с ними, но только Надька на Алену что-то сильно похожа, меня это задело, а я даже поговорить с ней не успела…
«Ужас какой», — думаю про себя.
— Не бери в голову, Алена, наверно, давно забыла все, ей вообще не стоило приезжать в этом году, она всегда была старше нас, и по «потребностям» пионерлагерь давно уже не ее место.
— Да, не ее.
После «отбоя», когда мы с Наташкой уже уложили малышей, прибежала девочка из «шестого» отряда, их вожатые еще не вернулись, и дети совсем избаловались без присмотра: металлическая основа кровати рухнула и пробила ногу мальчишке. Наташка осталась, чтобы и с нашими подопечными не приключилось чего опасного, а я понеслась в шестой корпус — гомон там стих, все перепуганы, у Славика, так звали парнишку, кровища льет, он сидит и смотрит на это все отрешенно. Схватила простынь, разорвав на полоски перетянула рану, и, никого не дожидаясь — кровища-то все льет — потащила его в «изолятор» в гору по ступенькам, и как назло никого нет, лагерь вымер! Повезло, что Тая оказалась на месте, она быстро оказала первую помощь, но надо в город на «рентген» и «вытяжку»: кажется, ногу этот Славик все же сломал, нужно отправлять мальчишку как можно раньше, не дожидаясь утра, а «ответственных» взрослых в лагере как назло никого нет, и я побежала в «пансионат» — Викушу там искать.
На территории взрослых «гульба» в полном разгаре, все сотрудники лагеря в этот день отрываются, у них что-то вроде корпоративного «банкета»; и где мне в этой свалке искать Викушу неясно, кругом незнакомые пьяные люди, потому что и классических «сдыхов» уже навалом понаехало. На веранде при кафе развернули все столы, поставив их как на свадьбе, девушки местами слегка недоодеты, сидят на коленях у важных дядей, потерявших свои пиджаки; некоторые, те, что построже, зачитывают тосты и речи разного кривотолка, наливая девицам разномастный алкоголь, и приедают все это закусками кремлевско-партийного характера, запредельными даже по своему виду. Вкуса многих продуктов, выложенных как из рога изобилия, я даже не представляю, да и внешний вид не многих угадываю; ну, положим, черную и красную икру я даже пробовала и гадость это редкая. Но что за серо-склизские гады разложены на серебряном подносе? Так они еще и живые! Корзина с фруктами вообще выглядит как описание инопланетных «био образцов» из книг Булычева, а по мне так это редис, но он огромный, и внутри его срезанного снежно-белого края вылупился мак — что это, у нас и в книжках такое не рисуют! Из-за спины в нос мне кто-то сует кусок этой штуки и заставляет открыть рот, я автоматически подчиняюсь и тут же выплевываю пряно-сладкую мерзость прямо в чью-то тарелку. Валевский-старший слегка пьяно улыбается, и все еще держась за мое плечо, тянется за очередной порцией экзотики, видимо решил меня просветить, какова на вкус «вариативность» рая, но я здесь точно не за этим.
— Игорь, отойди от ребенка, совсем уже упитый? — Ким вовремя подхватил Валевского и усадил его на стул, а он все еще держит меня за руку отрешенно, кажется и правда перепил.
— Не пугайся, просто он перебирает временами… Помочь, случилось что? — Ким тревожно на меня смотрит и уводит из злачного места, все это время я держалась, обхватив себя руками, и только сейчас поняла, как мне было неуютно, а с Наташкиным отцом я сразу расслабилась, он трезв как стекло, даже запаха нет, и пиджак его застегнут на все пуговицы.
— Викушу бы найти, ой, Викторию Павловну, у нас ЧП, парня надо в больницу отправить, — Боря Ким уже вел меня в нужную сторону, держа слегка под руку, чтобы я в темноте поспевала за ним; за пролеском светились корпуса, а я совершенно, оказывается, не знаю, как устроено это место, и без Кима блуждала бы здесь часами в поисках наших.
— Расскажи пока про дочь, меня она скудно в свои дела посвящает! — от него исходит упругая молодая энергия и не верится, что ему за пятьдесят; я еще повернулась и присмотрелась — на лице вообще нет признаков возраста!
— Это секрет, только не выдавайте меня, она хочет уехать, но я знаю, что вы все знаете, а то не сказала бы! И Наташка обещала, что поступит куда-нибудь, короче, у них любовь… И я через год в Москву приеду! — вот хочу понять, готов ли Наташкин отец к такому резкому повороту в Наташкиных планах?
— Ну и славно, я уже молиться устал, чтобы она нашла себе применение, на нее никак повлиять нельзя; если бы не ты, еще неизвестно в какую бы компанию ввязалась, ее постоянно зашкаливает. А Митяй как, ничего, надежный? — знает он все, только прикидывается.
— Вполне. Главное, он в Наташку влюблен уже несколько лет, а мы его и не замечали, он просто «пионером» приезжал, не был еще «хоккеистом», он ради Наташки этим занялся, представляете, и сразу в «союзную сборную» попал! Но мне кажется, что Наташкой он дорожит сейчас больше; если вы ее не отпустите, Митяй тоже ехать откажется и в местную команду запишется… Ну мне так кажется, — на это Ким только присвистнул.
— Не знал, что так все серьезно, мне нравиться этот парень! Отпущу конечно, но и без присмотра не оставлю, а тебе спасибо, уж очень ты меня успокоила… — мы подошли к очередной сверкающей веранде, и Ким решил на пороге меня оставить, видимо с кем-то конкретно не хотел лишний раз пересекаться.
На веранде наши всякие разные вожатухи не шибко отличались от героинь предыдущей сцены, но тут хотя бы есть лица знакомые; и конечно я сразу увидела Егора, он стоял с Шевельковой и, переговаривая кабацкую версию популярной песни, клонился ей в ухо, придерживая за плечико, и, честно скажу — выглядит это сильно противнее всего, что я видела накануне. Потом к ним подпрыгнула Полина, она только что танцевала медляк с незнакомым парнем — злачного народа и тут хватает; и я пожалела, что не оделась позакрытее: молочная «плиссировка» выше колена и белый тонкий топ были тут явно неуместны, но разве я могла такое просчитать, у меня вон юбка вся в крови! Парень слишком долговязый, кажется он из «волейболистов», неожиданно подхватил меня за талию долговязой рукой и посадил себе на колени, я аж поперхнулась от такой наглости. Давно он взрослым-то стал!?
— Егорова протеже подросла, смотри какая, хотел еще в том году склеить, так она дикая, врезала мне! — держит меня крепко и парню какому-то все это рассказывает, словно я тряпичная.
— Так и сейчас врежу, отвали! — пытаюсь освободиться, но он по-настоящему меня не отпускает, и я уже приготовилась в замахе, развернула кулак так, чтобы нос сломать ему на хрен, все равно юбка от крови уже не отстирается; и какой же он противный, этот «волейболист», никогда раньше не замечала!
— Капков, сам тебе вломлю, еще раз такое замечу, оборву уши и прослежу, чтобы тебя из команды выкинули! — Егор скрутил ему ухо, хватка парня ослабилась, и я вскочила, но кулак не расслабила. Егор взял меня за плечи и отвел в сторону. — Ты чего здесь шляешься, кругом пьяные озабоченные парни, не соображают ни хрена уже!
— Надо значит! Викуша где? Там травма в «шестом» отряде, в город парня надо отправлять, — вот нужны мне Егоровы нотации, смотрю мимо него.
Тут сама заметила королевну и сразу пошла к ней. Егор от меня не отстает, и пока иду, вскользь вижу, как Надька меня презрительно разглядывает, словно от меня несет помоями или того хуже: носик она собрала в морщинистую горку, глазки сузила, руки скрутила в замок, подняв свою выдающуюся грудь на размер больше, и ногой в глянцевой туфле нервно стучит. Решит в меня «плюнуть» хотя бы словом, я ей нос разобью вместо носа этого «волейболиста» Капкова, злые бабы меня достали даже больше, чем охреневшие парни — терпеть не могу слабаков! Викуша, в платье крепдешиновом в мелкие цветочки, наряженная, мило растаяла в обществе тренера Щедрина, видимо карьера Антона все-таки получила продолжение, и королевна воздыхает от трудных мирских дел, а тут я — она не рада меня видеть:
— Виктория Павловна, Сазонова из «шестого» отряда срочно надо в город отправлять, у него, скорее всего, нога сломана, и рана открытая, и крови он много потерял, пока я пришла…
— Что опять случилось… — королевна мучительно не хочет отрываться от симпатяги Щедрина.
— Кровать сорвалась, а шпала из металла, он наверно в туалет пошел и… — вру, что угодно, еще не хватало, чтобы она обвинила его, парнишке и так досталось.
— Так я и поверила… бесились все, наказать этот «шестой» пора в полном составе! — но Викуша так и не поднялась, так и стоит, привалившись задом к столу, вот стерва, говорю же, пацан крови много потерял, а тут пилить до города черт-те-сколько!
— Вика, я все сделаю, расслабься, ну мы пошли, — Егор уже тянул меня за локоть с веранды, ну надо же, королевна для него «Вика»! Мегера бывает Викой? Прям, потрясена, в таком качестве ни разу о нашей королевне не думала, что она где-то еще человек и с нормальным именем!
— Могла мне сразу все рассказать, чего к «этой» лезть!? — мы уже идем по проулку между корпусами, и, может, мне безопаснее остаться с этим «волейболистом»? Врезала бы и все дела, а с Егором что делать?
— «Вика», — ты хотел сказать?
Егор пытался взять меня за руку, я от него отмахивалась, и тут нас догнала Полина.
— Егор, ты куда? — а сама идет рядом туда же, куда и он, и вообще Полина мне нравится, она веселая и не злая.
— Да парня в город отправлю и вернусь, подожди тут, я вернусь, — он убыстряет шаг, запихивает руки в карманы. Полина берет его под руку вся такая смешливая, стройнячая, в каком-то зашибенном платье, глаза светящиеся, и идет с нами.
— Да не нравиться мне там, ты же знаешь, я не пью. Что мне среди них всех делать? Саш, ты на нас сильно обиделась, ну, что мы «сценку» такую поставили? Но это и правда главный скандал сезона, сама понимаешь… — она смотрит на меня не виновато, но обидеть точно не хотела.
— Нет, конечно, разодрались две лучшие подруги — как такое пропустить, только меня завтрашний «капитанский зачет» беспокоит больше, вашу шутку я даже не сразу просекла, так меня трясет, хоть не просыпайся — так мне страшно, — я снова вся скрутилась, стресс нагоняет, к утру, к выступлению вообще закостенею!
— Ты выступать боишься? Я тоже страшно боялась… ты знаешь, я интроверт, все из себя клещами вытащила, так хотела быть «капитаном», что готова была на все, и вот, могу с полпинка с кем угодно общаться! — я открыла рот. Полина — «интроверт», сумасшедшая, вечно прыгающая, улыбающаяся Полина?
— С ума сойти, никогда бы не поверила! Ну, у меня та же история, но моя «заставлялка», кажется, сломалась, и я всех завтра подведу! — взять и сбежать сейчас в город вместе с мальчишкой, так и Егор будет доволен, что я уехала.
— Все будет отлично, только ты должна перевоплотиться, обязательно внешне; нужно одеть себя и вести так, как тот, кто по-твоему умеет делать то, что тебе нужно, это как играешь роль, только глубже, надо чувствовать как «герой», который владеет нужным тебе качеством! Открою секрет, сама я все тот же интроверт, в «одиночной камере» вряд ли сойду с ума, я до сих пор «играю».
«Слегка переигрывает», — подумала я про себя, но если знать подоплеку, то все домыслы бледнеют, это очень круто!
— Надо же, ты такого никогда не рассказывала! — Егор удивлен, смотрит на Полину иначе, вот и славно, а то эта Надька противная.
— Полинка, ты такая классная, не зря я за тебя всегда болела! Спасибо, спасибо!
Сразу почувствовала, теперь у меня все получится; если это буду не я, а какой-нибудь очень классный «квнщик», то все совсем не страшно, это весело! Помахала Полинке с Егором и почти счастливая, насколько это вообще возможно, побежала к Наташке, к двенадцатому корпусу, малышовые вожатые вряд ли скоро вернутся, там такая гульба в разгаре.
На следующий день ко времени «завтрака» подъехали автобусы команд из «нижних» лагерей, и наша задача сегодня — радушно принять гостей, водить их по лагерю, развлекать, периодически отводить в «столовую» и вкусно кормить, а часа в четыре начнется игра, и мой приговор будет приведен в действие. Конечно, я просто уповаю на Полинкин совет, но поутру все перестало видеться таким уж однозначным и простым. Наташке я рассказала Полинкин метод «смены натуры», она от этой идеи тоже очень вдохновилась; мы перебрали ее гардероб — в моем, понятно, и «нарыть» нечего — и решили, что черная узкая юбка, рубашка строгая в полоску и туфли-лодочки то, что нужно! И никогда еще я не видела себя такой: эта «училка», что из меня получилась, такая вся «киношная», еще и с бантиком-бабочкой под воротником, отчего «играть» мне ее будет еще легче, — ну я так думаю. И чтобы уж добить ситуацию до конца, Наташка взялась за ножницы, и через мой неконтролируемый разумом стон отрезала мою косу, не расплетая, та шмякнулась на пол с тяжелым звуком, а голову даже чуть шатнуло от сдерживающей ее тяжести. Но посмотрела я на эту веревку-косищу, лежащую мертвой змейкой под ногами, без сожаления; в теле легкость, и волос все равно осталось много, они все еще длинные, ниже лопаток, и спадают пшенично-русыми волнами, умело подвитыми Наташкой. Сейчас это все «не мое» я спрячу, а потом, когда нужно будет выйти на «суд», в зал выйду уже не я, а эта светлокудрая девица, которую я знать не знаю.
Переоделась в свое «привычное» я все же с облегчением, и мы с Наташкой пошли, наконец, общаться с нашими конкурентами, но на самом деле нам ребята давно хорошие приятели, почти все по десять лет в свои лагеря катаются. Валера и Костя из «Факела» вообще с Валевским в группе играют и приезжают к нам чаще всех. Встретили парней на нашей веранде, возможно, они кого-то и ждали, но передумали и устремились за нами в костюмерные. Мы сегодня «хозяева», принимающая сторона, и понятно: всем командам надо помочь с костюмами и реквизитом, и что Пенки-Горелки-Бабочки точно ничего не сделают — тоже вывод очевидный, еще ни разу не застала их за каким-нибудь полезным делом, хорошо хотя бы в командной игре не халявят. Так выступать им нравится, они же «звезды», а на чем их «звездность» держится — девиц и не интересует. Вот меня такое положение вообще не устраивает, я сама должна видеть весь процесс «от края до края», чтобы понять, где была порвана «цепь», если что пошло не так; мне надо, чтобы «система» работала, чтоб надежно все было, по-настоящему, а что это за «звезда», которая ничем не владеет, так только — «пыльный выхлоп» с того получается, и никакого тепла. Костя и Валера, музыканты Валевского, знатные трудяги, всю свою команду на себе тянут; со смешливой готовностью, явно кокетничая с нами, они тоже стали мастеровито таскать коробки, упаковки и развешивать костюмы по кронштейнам. Мы много шутили и смеялись вместе, а потом, устав, валялись на картонках, кидались снежками, собранными из мусорных бумажек, и услышав такое шумное веселье, к нам присоединились ребята из разных лагерей, и вскоре мы уже рубились команда на команду! Совершенно довольные жизнью все вместе, человек двадцать, завалились в столовую, и уж тут поварешки не смели нас прогонять — гости в лагере едят, когда захотят!
Пришел Ромка и сел к нам за стол, вернее, к Косте с Валерой, и стал живо обсуждать какие-то их заоблачные музыкальные темы; к Наташке подсел ее Митяй, они настолько углубились друг в друга, что вообще перестали присутствовать в общем пространстве. И, наконец, произошло чудо: Ванька решил перестать меня игнорировать, присел на стул с другого ряда, развернулся ко мне и улыбается во все глаза, а Горелка на горизонте уже желает, чтоб мой стул сгорел и желательно вместе со мной! Ну что делать, чувствую я такой яд, запущенный в мою сторону, конечно, на себя я его не беру, но все равно неприятно. Ванька цветет радостно, словно это не он не замечал меня несколько дней.
— Ну что, Сашка, готова дать бой соперникам? — и без пауз продолжает. — Кинула моего лучшего другана, и как мне разрываться между вами?
А друган сидит себе, болтает и в ус не дует, что ему оказывается нужна моя жалость.
— Цветет и пахнет твой Валевский, а меня ты кинул в самый трудный момент! — а сама подумала, что это к лучшему, а то сболтнула бы Ваньке лишнего — в такое его втягивать незачем.
— Я тут, я все слышу! — Валевский махнул нам рукой.
— Ну, жив же, видишь, Вань, я права, — а парни уже прислушиваются к нам.
— Что тут у вас происходит? — Костя любопытствует.
— Малая меня кинула, зазвездилась. Ты знаешь, она теперь наша «капитанша»? — Валевский вполне себе адекватен, все ужилось и встало на места.
— Да ладно, эта махонькая милая девочка? Да мы же вас сожрем! Даже неловко! — Костя, капитан команды «Факела», причем они чемпионы прошлого года, так что он не очень-то рисуется, но не такая уж я махонькая, он сам меня клеил все утро.
— Но новость приятная, что кто-то этого перца наконец-то кинул! — сказал Костя и протянул мне руку, чтобы я ее «отбила», но я и ответила. Валевский сам начал.
— Да я тут ни причем, затерялась в его колоритных поклонницах, мне их стандарты не потянуть…
— Как тогда играть собираешься с монстрами-то! — Костя прямо рисуется.
— Да порвет и все. Сашка действует напрямую! — Ванька счастлив, что мы с Валевским говорить начали, и ему не придется терпеть это тяжелое поле между нами, он стал тискать меня откровенно, впрочем, все как обычно, а Костя скис — не все посвящены в тонкости наших с Ванькой отношений.
После обеда и легкого «сон часа» для малышей, «актовый» наполнился зрителями, а меня стал потряхивать мандраж ничем не сбиваемый.
«Ну все, ничего не помогает, — думаю, — точно провалюсь!»
Представление началось с «показательной программы», ребята отыграли «Кошкин Дом», и на «дапстеп» я вышла автоматически, так столько гонять — и во сне уже не собьешься! Но время приближается к «Капитанскому зачету», и меня уносит, словно шквалом, очень хочется забиться в угол, в костюмерную за ворохи юбок, под коробки и мусор. Ванька видит, как мне плохо, где-то достал минералку ледяную, усадил на лавки и держит меня как беременную, переживающую токсикоз, головой вниз; и ничего не помогало, у меня даже губы побелели от напряжения. Но Наташка про меня не забыла, выхватила от Ваньки и загнала в чулан переодеваться, включила переносную лампу — она оказывается все заранее приготовила, заложила мои новые волосы локонами и накрасила замысловато лицо; почти ничего не заметно, а я совсем стала другая, оказывается, «тип» у меня такой — меняется с ретушью до неузнаваемости.
И я не преувеличиваю, правда, получилось «другое» лицо, и все, мандраж прошел! Встала, подтянула очень узкую юбку, в которой трудно сделать шаг, жестом настолько привычным, словно вот «такая» я и есть, и все получилось. Не замечала «присутствия» этой «другой» в себе, и вот «она» вылупилась, развернула плечи — я-то слегка сутулая, а у «этой» осанка строевая, и ни одного лишнего суетливого движения в арсенале она не держит. Вышла как будто всегда так и было, а Наташка ахнула своей работе и зачислила себя в «гении преображения». Вот такая «другая» появилась я из чулана, и ни разу не зажимаясь от своего вида, и не стесняясь, прошла в сторону сцены, и уверена, что из наших меня в начале никто не узнал. Они разобрались в этом, когда я была уже в зале и легко и спокойно начала делать то, что так хорошо умею делать, всю свою жизнь только к этому моменту и готовилась! Костя выступал очень круто, но он почему-то сначала смущался, глядя на меня, видимо не мог поверить, что именно со мной провел все утро; я ободряюще ему улыбнулась, он мне облегчено подмигнул, и мы вышли на «ничью». Когда, наконец, я выбралась, совершенно очумевшая за кулисы, какое-то время стояла тишина, потом все наши начали меня трогать, буквально проверять: я ли это, а Наташка стала стукать им по рукам, одергивая такое беспардонство:
— Моя работа, обращайтесь, из вас тоже чего-нибудь вытащу! — она ужасно горда, что фокус так удачно сработал.
Наташка самодовольно смотрит на меня, и только кисточки в зубах ей не хватает как маститому художнику; я прыснула, ну она очень смешная сейчас, и ступор коллектива схлопнулся, все стали поздравлять меня и друг друга — мы хорошо поработали! Потом отыграли «СТЭМ», так называются музыкальные миниатюры, обычно поставленные на «социальные мотивы»; наша «сценка» про абитуриента, пытающегося поступить в ВУЗ разными способами, в том числе и с помощью взятки — тема горячая: половина наших ребят сами «первокурсники», а тем, кто в зале, поступать предстоит в ближайшие годы; и все получилась «на ура»! Так что еще пару раз я переодевалась, то в профессоршу неподкупную, то в студентку, у которой денег нет, а есть масса побочных талантов; это были запланированные, пусть и не менее яркие преображения, но уже с не столь шокирующим результатом, и все пошло намного спокойнее. Оглашение приговора получилось таким: из восьми команд прошли «Факел», «Космос» и «Тайга»! И следующий тур состоится уже в «нижних» лагерях, «полуфинал» стартует, когда из другой «восьмерки» команд отберут «тройку» лучших, что значит — в кратчайшие сроки нам придется готовить новую «программу». Ну и дела — у нас получилось!
— Зарецкая, ты нас всех на уши подняла, но не расслабляйся, задрала «планку», так мы тоже подтянемся. До встречи в «финале»! — Костя из «Факела» трясет мне руку не как милой барышне, с которой он кокетничал с утра, а как достойному сопернику, и приятно это намного больше, чем когда он мне льстил как девице!
После игры в лагере затеяли обязаловочную дискотеку и даже «сладкий стол» устроили. Наташка исчезла с Митяем, не дожидаясь результатов игры, мол, и так все понятно. Ванька меня напоздравлял и отправился лечить нервы своей Горелке, которая считала, что уже избавилась от меня, а тут снова такое безобразие. Мне же сегодня пришлось устроить такой «перевертыш», что даже на Валевского нет сил пялиться, тем более к нему подтянулись новые жертвы его харизмы и обступили диджейский пульт со все сторон. Поэтому переодеваться в чулане за сценой я не стала, видеть Ромку «в девках» мне все же неприятно, и прямо в театральной белой юбке-пачке, сварганенной из простыней, и с Наташкиными вещами в руках, кроссами наперевес, все еще в лодочках, плетусь в корпус. Ощущение странное чувствовать себя такой, наверно, красивой; волос много и они легкие, слышу, как их мотает ветром за спиной, что очень непривычно: коса-то висела статичной тяжестью; мои ноги в зарекомендованной временем обуви и ведут себя иначе, не ребячатся, а строго держатся в «форме», идут как-то слишком ровненько. Вот привыкла, что мое «внутреннее» всегда объемнее, богаче, и временами я словно «не здесь», но сегодня все изменилось, я вывернулась, вывалилась «наружу», и моя внешняя грань проявила себя настолько остро и полно, что мне кажется это мир обнимает меня так, прикасается своим осознанным дыханием, приветствует меня здесь и ждет моего следующего шага.
Иду наверх по аллее в полном одиночестве, в лагере темно и пусто, младшие отряды уже на «отбое», старшие все в дискотечных огнях и на свиданиях, которые в корпусе никто не проводит; у нас полно лирических мест, располагающих если не к стихосложению, то к самозабвенным чувствам вполне. Но сегодня не завидую никому — такая я новая, мне еще только предстоит осознать свое «место» и чего это такое со мной произошло, действительно это «я» или просто так сильно вжилась в «роль»… думать сил нет, «спать» — мое желание! Подхожу к нашему корпусу, там пристроен чулан, он повернут к лесу, в обратную от аллеи сторону, и уходит глухо в подвал, там стоят всякие совки-веники, старые стулья и стремянки, ведра и другая нужная мелочь. И мне неожиданно показалось, что я увидела тень, метнувшуюся от подвала под елки, потом все замерло, а я прибавила ходу, ведь тут нет никого, и если я вижу «призраков» так отчетливо, что даже елки шевелятся, то пора мне Тае «сдаваться» и начинать плотно лечить мозги. И я бегом устремляюсь в наше здание, что не просто на десятисантиметровых, выточенных в спицу каблуках, но рука подтягивает сзади, слишком реальная рука, и я успокоилась: призраки так точно не могут; поняла, кто это, не глядя, просто от усталости я перестала отслеживать его местонахождение. Егор прихватил меня со всем шмотьем и подтолкнул в темное, все скрывающее нутро подвальной пристройки. «Охренеть как мило!» — хотела высказать ему я, но…
Но обсуждать ничего не пришлось, даже думать не вышло, он сразу достиг полной степени моей отстраненности от времени и всех его обстоятельств, что были мною или окружали нас. Егор действует демонстративно, не запинаясь об условности, никакой романтики и пионерства под Луной, махровый и взрослый, словно мастурбируешь без рук; доходчиво и ясно он мне объясняет, какие эти новые вызревшие отношения, он сводит нас вместе, вмешиваясь безаппеляционно в мою телесность, оставляя на ней свой отпечаток. И когда мне ничего из его поведения не странно и не стыдно, и все уже случилось, ну почти все, он решает забрать и дыхание, втягивая в себя мое мегапространство, и душу, впрочем, она всегда была в нем. Разве можно меня сейчас смутить каким-то там поцелуем? Да целуйся, сколько хочешь, хоть до утра, я все поняла — никому во мне теперь места нет и не будет, и никогда не было, все всегда было Егорово, и обсуждать тут больше нечего. Мы и не обсуждаем, ни слова не сказано, и по-прежнему молча он выставил меня обратно под фонарь, ну приду спать на три-четыре часа позже…