Сегодня я не просто выспалась, никогда в жизни не спала так крепко и беспечно, ни одной мрачной мысли, никакого пространства борьбы, только свет, любовь и воссоединение с принципом жизни, который бьется смыслом где-то в моем солнечном сплетении. Лежу на кровати не в силах шелохнуться, абрикосовые рассветные нити уже выкладываются по комнате, заволакивая как конфитюром все еще зыбко дрожащую ночь. Между моей пуповиной и позвоночником вызрело золотое «зерно», оно растет и бьется как мегасердце, так жизнь накапливала себя с начала времен немыслимым сокровищем, сокровенным знанием. Смотрю в еще сумрачный потолок и радуюсь, что я сейчас одна в комнате, и если уж увидеть происходящее со мной со стороны не получится, то мое каменно-осознанное состояние покажется стороннему наблюдателю чудаковатым в лучшем случае, а то и вовсе вызывающим опасение. Шевельнуться невозможно, верно через меня пропустили шпалу, и я являюсь тем гарантированным выстроенным путем, через который промчится и просвистит в ближайшем будущем немыслимый транспорт. Зерно-яйцо шаманически вибрирует внутри меня, я это чувствую и вижу, тикает и с хрустящим звуком раскалывает себя; через трещины во все стороны стремятся золотые нити, они как новые артерии заполняют не только мое физическое тело, но и все мегапространство внутри меня, соединяя внешнюю жизнь и все внутренние миры единым энергосечением. Все тело в этот момент ощутимо дрожит и пропускает через себя некие волны с перепадом тепла и давления, моя рука, если смотреть на нее на просвет, изливается не холодным духовным лучом как прежде, а живым потоком, полным пространственных частиц — большой взрыв происходил так же? Это и есть энергия творения? И вся такая полная и просветленная не призрачным духом, а самой жизнью в ее природном смысле; выйдя из оцепенения, игнорируя все положенные по уставу «пионерские» мероприятия — не могу вообще соображать сейчас трезво, я выбралась спешно из корпуса и бегом на спортивные трибуны, там сейчас точно нет никого! Мне нужно дать себе время пережить это престранное явление и приспособиться к пульсирующему внутреннему мерцанию. И я вообще не понимаю, зачем мне это? Что с этим делать? Куда себя такую девать? Я сейчас взорвусь?

Время идет, а я не взрываюсь; огненная волна перестает трансформироваться, переливаться через край и становится мягким, золотым циркулирующим ровным потоком, утреннее иссиня-белое солнце брызгает в глаза слезами, вызволяя понятную панику — теперь так будет всегда? Что за хрень происходит? Есть хоть кто-нибудь, кто сможет мне это объяснить? Клиническую психиатрию в расчет не беру, их диагнозы очевидны, малодушны и бессмысленны. Мне нужен тот, кто знает — кто я!? Внутри все постепенно затихает, превращается в норму, видимо я и останусь такая, по факту этот опыт оказался «буквальным контактом», «физический мир» теперь беспрепятственно прикасается ко мне, обволакивает, словно моя плотность уменьшилась, и я стала тоньше, доступнее для каких-то невидимых энергий; воздух держится в ладони как плотное вещество, солнце перистыми крыльями волнуется на моих голых коленках, теперь мне можно быть и солнцем, и воздухом, и небом одновременно. Что я чувствую, что знаю сейчас? Весь мир я, я с ним одно, каждый призрачный атом — это я, моя возрожденная структура со всем сущим проявленным и непроявленным — одно целое. Когда-то мир был в моей утробе, а теперь я в нем, но по сути все неизменно, значит, где-то есть мега-я? Можно ли назвать это вышестепенной нирваной? Нельзя, нет таких слов, нет таких ощущений, которые испытываешь не телом, не чувствами души, а всеми пространствами, стук великого единого сердца исходит вместе с дыханием, где единственное чудо «жизнь», и я ее концентрат; если что-то пойдет не так, жизнь можно будет начать заново, с меня.

Выход из этой «мировоззренческой прострации», так я называю несочиненные, настигающие меня явления, которые случаются частенько; к чему-то я привыкла, как к погружению в «тайгу», что-то потрясает как сейчас — и это уже не умственный процесс и не душевный, а скорее, биологический: «влияние» произошедшего осталось на уровне тела. Жесткая скамейка трибуны попросту изломала мне спину, впиваясь своими реечными рельефами в почти бестелесную плоть натужно и жадно, словно стремясь вжиться в меня, перепутавшись деревянно-бетонными молекулами, но мне пора возвращаться в плоскую реальность… Приходить в себя сложновато. И, кажется, у меня были какие-то срочные дела?

Обязательно надо отпроситься у Викуши в город, — вспомнила я все еще отстраненно, и при этом никакие Егоры не должны увязаться за мной, а то толку с расследованием будет ноль, он меня точно никуда не отпустит! А мне просто необходимо вычислить квартиру, которую снимала Алена, и если бы только я нашла ее сумку, у меня были бы и ключи на руках, но ключей нет и это плохо. Где искать сумку? Не могла Алена без своих крутых шмоток уехать, так еще и в столицу, может, сумку забрал тот, кто зарегистрировался вместо нее на самолет? Но это было бы странно: «Вещи я заберу, а ты уезжай на три недели налегке», — как убийца это объяснил Алене?! И Жора мне сказал, что после Алены в машине не было никого, значит, ее сумку кроме меня и не искал никто? Что тут не сходится? Все уже я обшарила, все кусты, номер, где она жила в «пансионате»; по территории, несмотря на некоторый риск, порыскала — и никакой сумки; и даже персонал порасспрашивала, но Алену видели только одну или с Викушей, и никаких ухажеров. И Егор меня за эти расспросы убьет, если узнает!

Корпус административки оброс соснами по самую крышу, и от того тут прижился холодный воздух, и даже в дневную жару чуть ли не пар выходит с дыханием. В своем облегченном прикиде — шорты да майка, я тут стыну вместе с воздухом, и пока растирала руки, стараниями Егора попала под лестницу, а не к Викуше. Плотные бетонные излеты в мраморную крошку с выбеленными курортными перилами под своим остовом сохраняли глубокую тень, зашоренность и некий неопознаваемый глазом хлам — темно, тихо и ночной сценарий повторяется.

— Совсем страх потерял? Это же логово мегеры! — шепчу я и отталкиваюсь от Егора.

Вряд ли кто будет тут ходить, но мне все равно страшно, а ему нет; затемно, прошлой ночью его «пристрастие» ко мне, может, и сошло за некоторое недоразумение; тут приставать — это же самоубийство! Но он не может не использовать момент, и вместо диалога выходит сплошная чувственная мазня, поцелуи, перешептывания, всплески чего-то, вдруг нашедшего себе место.

— Прекрати! — я изо всех сил оттягиваю его от себя, хотя мне этого совсем и не хочется.

— Я совсем тебе не нужен… — не отвязаться от него уже никак.

— В тюряге — нет! Твоя Вика «закроет» тебя на раз, может, именно потому, что она для тебя Вика! Прекрати! Подождать не мог? Нормально поговорить для начала, а? — действительно, как положено нельзя было?

— Ты же от меня бегаешь! Может, я так и собирался, но ты развила такую прыть, того и гляди упиндюлишь с каким-нибудь хоккеистом, думал — пару лет в запасе, но чувствую, что нет и я… Прости, ты должна знать… Но если нет, то нет, я все понимаю и не настаиваю… — ну и что он там понимает, взяла его за шею и сама поцеловала, научилась уже.

— Какая дура от такого парня откажется? — и еще раз целую его сама.

Егор наконец расслабляется, я-то думала, чувство вины так его скручивает, а это нервозность, что я его кину! И если бы он стал со мной говорить, все так и было бы, я бы от него сбежала; только через телесный контакт стало возможным донести до меня такое немыслимое развитие отношений, так что Егор как всегда прав, ведь я до сих пор в это не верю. Как так произошло?

— Ты чего сюда пришла? — ну вот, сейчас он мне все расследование запорет.

— К Викуше, в город отпрашиваться, и с тобой я не поеду! — отодвигаюсь подальше.

— Почему? — он почти обижен.

— Готовиться буду, «кубок» сам не выиграется, пахать надо, а если мы поедем вместе… Тебе не кажется, что пора тормознуть? И не смей ко мне подходить вот так по углам! Пора прекратить так подставляться! — вот кто из нас взрослый?

— Плохая идея, если ты поедешь одна… — да уж, он меня и слушать не станет, привяжется и все.

— Одна не поеду и вернусь без ночевки, так что я быстро! — дала слово наспех, выскочила из-под лестницы и устремилась вверх, в комнату Викуши.

Викуша, как приличная королевна, возлежать любит в своих номерах до обеда, если нет комиссий, а всем в лагере тогда заправляет Полушкин, ее верный раб и прислужник. Стучусь робко в дверь ее кабинета, мало ли, вдруг помешаю. Ну а если она укатит куда-нибудь с очередной комиссией, сколько мне потом ждать ее? Дверь открылась, Викуша одергивает блузку и юбку — ну и славно, но по ее скрученной мимике ясно, что я дико не вовремя! И случайно, через отражение в зеркале замечаю, она и правда не одна: на мегастоле в разобранном состоянии — Валевский-старший без штанов с баклажановым отпечатком помады на щеке; я опустила быстро глаза, это меня не касается.

— Виктория Павловна, можно мне в город на один день, пожалуйста, а то проиграем, мы вскрыли свою «программу», теперь и другие команды до нас подтянутся, надо что-то новое подготовить! — мне суетиться на самом деле и не надо, еще зимой я на десять таких команд материала набрала, но это хороший предлог.

— Ну если для победы, то давай. Антона пригласили в «союзную сборную», и будет глупо, если я с ним не смогу выехать за границу… Давай, Зарецкая, только одну не отпускаю, с Масловым поедешь и вернешься с ним, только так! — ну и ладно, главное — отпустила, и мила как никогда, просто лапочка.

— Поздравляю вас, Виктория Павловна, так Антон в Москву переезжает? С Митяем? Митяй — хороший парень! — а сама расстроилась, неужели Киру так и не взяли? Пора мне к нему наведаться. Сколько отмораживаться можно?

— Ну да, хороший парень, — сказала Викуша задумчиво и закрыла передо мной дверь.

Митяй еще не уехал, они должны были поговорить с Наташкиным отцом, и я пойду их сейчас провожать, но Викуше знать про Наташкины планы необязательно. Ким сам все вопросы решает, главное, чтобы он их отпустил, и мне кажется, он к такому поступку вполне готов и настроен лояльно. Но я расстроилась из-за Киры, прямо поверить не могу, что ничего у него не вышло, не верю, ведь Кира на «Отборочных» был лучше всех! Завернула сразу в «Спортивный», там застала Наташку, она уже окончательно собрала сумку и искала меня, не хотела уезжать, не попрощавшись, хотя мы накануне наобнимались и наобещались на год вперед. Отец не просто отпустил ее с Митяем, но и машину заранее заказал, так что понятие «отпроситься» стало вопросом дочернего почитания, а не спорной темой поколений. Мы с Наташкой еще раз договорились, что я обязательно в Москву приеду, оказывается, без меня Наташка тоже жить не может, почти как без Митяя, во дает!

— Не могу поверить, что Кира так и не попал в сборную! — оглядываюсь, может, к нему в комнату зайти. Насколько это уместно?

— Ты не знаешь? Киру не просто взяли, только с ним «контракт» и подписали пока, он уже задним числом в команде числится, а он никому этого не говорил, сглазить боялся! — Наташка светится волосами, отражающими солнце как слюда, и лицо счастливое, она знает, как для меня это важно.

— Ура! — я подпрыгнула. — Вот круто, я и не верила, что его не взяли, но Викуша сказала: Антон получил место!? — ну а сколько может быть шансов в сезон да еще у парней из одной команды?

— Не знаю, нам говорили: места всего два, но мало ли? Ну, все, беги к своему Кире, спишемся, как приеду! — она поцеловала меня, а я без стеснений помчалась к Кире, постучалась, он открыл дверь и сразу схватил меня на руки, словно мы и не ссорились!

— Это ты во всем виновата, вы так за меня болели! Вообще не помню, как играл, а обычно каждый шаг контролирую, а тут ничего кроме кайфа! Представляешь, мне сразу «контракт» предложили, сразу, еще игра не закончилась! Раздувался и держал все в себе, думал, мне все приснилось… Это все из-за тебя! — он так и не ставит меня на пол, но потом посадил на стул, сумка собрана, он уезжает прямо сейчас с ребятами.

— И Антон с вами приглашен. Викуша его отбила, говорит: он в «сборной»! — она конечно танк, а не мамаша.

— Да? Так я рад, а то выходило, я его место занял — никто такого от меня не ожидал, я рад, мы все-таки друзья! Только об одном жалею, спасибо толком тебе не сказал, быстро уезжаю, к родителям надо заехать, а то потом неизвестно, когда их увижу, — он собирает какие-то последние мелочи, явно возвращаться не собирается.

— Успеешь еще с благодарностью, через год и я в Москву: буду бедная студентка, а у вас, спортсменов, холодильники всегда полные, так что часто стану в гости заезжать!

— Обещаешь?

— Куда я денусь? Москва у нас одна, и мои планы не изменятся! — по-дружески обнялись, и я пошла по своим делам, вот не зря я верила себе, все так и есть!

В город и я поеду в ближайшее время, но совсем не для подготовки к «КВН», так что позаниматься все равно надо над «программой» и с пользой, чтобы все получилось без сюрпризов; мы должны быть действительно готовы, и если уж не к победе, то к продвижению вперед точно, поэтому я и завалилась в свою родную уже «методичку». В немытые годами окна врывается свет, пыль в его лучах стоит столбом, но меня это не смущает, разложив стопки бумаг, я расписала роли и тексты всем, кто как мне кажется готов к работе; не все справляются с напряжением репетиций, всем гулять охота, вот на прогоне мы это и проверим, кто уже сдулся. Через приоткрытое окно в комнате звучит мерная пионерская музыка с голосистыми, тонкорунными нотами и утопическими текстами, достойными советской фантастики; советскую фантастику люблю, пионерские песни не очень. Может, их можно перепеть не так плаксиво? Песню «Лесной олень», например, как-нибудь иначе можно исполнить? Но песнь горластого пионера вдруг прервалась, и посыпался ломаный звук группы «Электроклуб» с Ромовой «Белой ночью»; по спине потекли мурашки, так и представила Ромку в радиорубке, и больше всего на свете мне захотелось к нему сорваться и по винтовой лестнице наверх. А там Бабочка или еще какая матрешка!? Ну, уж нет, пусть лучше внутри все ноет, само наверно со временем рассосется.

Но после нескольких часов полного погружения в программу ни одной посторонней мысли уже не тревожило, появилось мышечное напряжение, спала я всего-то пару часов, и сегодня ночью мне уже не отоспаться, встречаем «Рассвет»! Недолго думая — тащиться в корпус неохота, да и спать там не дадут, улеглась на корявом диване — если не высплюсь, то и «Рассвета» мне не видать, а это самое важное мероприятие из всех пионерских занятий, ну для меня это так.

* * *

На востоке, среди тысячелетнего бурелома вызрели лысые холмы, они не столь высокие как скалы, но именно в этом месте создается невероятный оптический эффект: рассвет приходит не с одной стороны, а накрывает все видимое пространство мгновенно, и неожиданно сверху с темного неба льется розовый свет. Не удивлюсь, если среди нас есть те, кто и описался случайно в этот момент, и ничего комичного: кто не видел такое явление и представить себе не может его воздействие на тело и психику, оно отнюдь не романтичное, а шоковое, тут начинаешь верить в чудо как фанатик. Все верят! Поэтому сложилась такая традиция, и все приходят встречать «Рассвет» только в это место, находится оно не так уж и близко от лагеря, но каждый, кто хоть раз застал рассвет здесь, поймет — оно того стоило, стоило идти по ночной тайге черт-те-куда ради такой вроде бы бестолковой затеи. И халявщиков нет, это самое долгожданное событие сезона, но этот «рассвет» был всего лишь моим сном.

Не заметила, как заснула в «методичке», было странно осознать, что у меня все еще впереди, и мне только предстоит сегодня встречать «рассвет», хотя есть полное ощущение, что это уже случилось, таким был ярким сон и его ощущения. Проснулась, губам мокро и тепло, внизу живота заныло от поджелудочной боли, открыла глаза: в комнате сумерки из пыли, в последних световых вечерних отголосках они казались плотными, ощутимыми, очеловеченными, словно рядом проявился призрак. За окном играет итальянский тягучий санремовский баритон с хрипами и надорванностями, невыразимыми ожиданиями, и словно пахнет прибоем, видятся полосатые террасы с кривоногими виноградниками, вылепленными ярусами на крутых трехсотметровых холмах. Кажется, я там была, в этом месте, и в голове уже крутится название городка — Самбуко, вижу чешуйчатые рыжие крыши, деревянные реечные ставни, выеденные ветром старые фасады зданий древнего побитого историей места, далекое море с рыбацкими мошками-лодками, чувствую неловкую брусчатку под ногой, и что все это происходило со мной. Может, это я призрак?

Не призрак, а Ромка сидит перед диваном на полу и, наклонив вопросительно голову, целуется со мной, беру его за шею и отвечаю, хочу понять, проверить, как такое может быть, что между ним и Егором нет для меня никакой разницы? Именно так! Да я была с ним тогда, в другие времена, но с ним «Одним», не было этого разновоплощенного разделения! Не было Ромки и Егора, был просто «он»; если отличие между ними и есть, то оно касается объема личности, но не ее сути, и никакого внутреннего конфликта во мне от таких поступков даже не намечается. Мне совершенно не представляется возможным Ромку сейчас отпустить, словно такого никогда больше не будет, словно лестница, по которой я поднимаюсь, обрывается, и другой ступени нет; я еще судорожнее держусь за него, и слезы текут сами, почему я все время реву с ним? Выбор: Егор или Рома — бессмысленный, мне, судя по всему, и не придется выбирать. Даже если Его личность проявилась не как положено, воплощение за воплощением, а как раздвоенное дерево, основа которого скрыта за пределами мира, а тут видны лишь ее разделенные, самостоятельные отростки-существа, то вопрос моего выбора все равно уже не стоит, я просто не успею его сделать, этот выбор. И чего тогда париться? Если я уйду совсем скоро, то и делать выбор, столь немыслимый для моего нутра, не придется; жизнь сделает все за меня. Но почему я ухожу так быстро? Почему жизнь на этом крае не удерживает меня? «Завтра» у меня нет, не вижу я этого «завтра», физического мира в моем будущем нет… И получается, мне даже повезло, что Егор не стал ждать два года, теперь я знаю его «настоящего», что он так немыслимо связан со мной; и Рома рядом, и сейчас могу сказать ему напоследок, через ощущения, что на самом деле хочу остаться с ним и «никогда» и «нигде» больше… наверно, я хочу, чтобы закончилось уже все, не у меня, а вообще все, везде.

— Увидела тебя с Бабочкой и не могла дышать, вообще забыла, как это делать… — говорю шепотом Ромке на ухо. — Это не ревность, и я не считаю тебя испорченным, просто не могу контролировать себя, мне быть с тобой невыносимо, тогда я ничего не могу, ничего не вижу и не слышу кроме тебя, ничего не чувствую и не знаю, все обесценивается и исчезает. И почему так? Есть только ты и ничего больше, никогда… страшно? Мне да, а я так люблю это место, этот мир, мне он нужен, необходим. Как я без него? Тогда ты точно потеряешь меня, везде потеряешь… — я поцеловала его как в последний раз и ушла, оставив все записи на колченогом столе, если что, они еще пригодятся.

Вечером кто мог уснуть — отсыпался, а в ночь большая процессия с фонарями и гитарой двинулась в путь через черное-пречёрное нутро тайги. Несмотря на странное предсмертное озарение, которое так неожиданно накрыло меня накануне, сейчас я испытывала не страх, а радостное возбуждение, я надеялась встретить этот, возможно мой последний, «разливной» рассвет. Ночи наступили если не парные, то точно теплые, и на мне всего-то одна толстовка, и все же шорты я переодела на джинсы поплотнее, здесь обитают не комары, а слоновье зверье, способное искусать любого до легкого уродства; но все барышни собираются в тайгу как на свидание, впрочем, все как обычно. Егор с двумя красотками по обе руки, с одной стороны Надька, с другой Полина, последняя нацепила лосины в блестки и майку-алкоголичку, что конечно круто, но «слишком» для кострового настроения; Надька и того пуще, ей видимо надоело Егорово бездействие и она решила избавиться от всякой конкуренции разом, одела топ с низким врезом, выголяющим грудь, и микрошорты, выставляющими всю ее в самом выгодном свете. И мне на эту Надьку даже смотреть больно, такая она терпко-красивая, несмотря на всю неуместность такого облачения. Рядом с ней я цыпленок неощипанный, ну а если ощипать, то станет ясно, дело того и не стоило; в общем, оторвалась я от них в конец группы, растянувшейся длинной вереницей вдоль аллеи, только бы мне их не видеть, плетусь как обычно в хвосте. Выбрались за границы лагеря, пропустили мимо широкие тропы и движемся гуськом сквозь проросшие целебнотравьем луга, через светящиеся лютиковые поляны, обходим неоправданно вылупившиеся в плодородной земле скальные наросты. Ванька меня немного проводил, но потом вернулся к своей Горелке, та ко мне ни за что не подойдет. И чем я ей так не угодила, Ванька же с ней, всегда с ней!? Валевский какой-то тихий или даже равнодушный ко всему, словно факел опустили в воду, и смотреть мне на него как всегда больно; он, понятно, с Бабочкой, она спокойна, у нее и в мыслях нет, что я могу вернуться на свое место, и остались они все далеко впереди.

Луна, припыленная облаком, шарообразная, висит как клееная поделка ребенка, слишком доступная, слишком плюшевая, но, возможно, гипертрофированность моих ощущений есть последствие утренней трансформации? Вот протяну руку и положу Луну в карман, и буду всю дорогу приглаживать ее по кратерным бокам, чтобы перестало ей быть так одиноко и пусто. Земля к ней темна и сурова, не отвечает ее мечтам. Зачем людям к Луне так бессмысленно стремится в космических капсулах, когда ей нужны не наши муравьиные тела, а касание мыслящим разумом, признающим ее душу, слышащим ее осознанное послание, что она нуждается в нас, любящих ее вечное непорочное свечение. И наступит тот день, когда мы вернем свое признание той, что дала нам жизнь своим обнищанием, своей голостью, покинутостью и даже смертью в нас, ведь мы не помним ее первородное влияние на жизнь на Земле. Луна еле заметно повернулась другим боком ко мне, и ее свет стал теплым на руке, способным греть мою обнаженную кожу; неужели и я теперь смогу бегать сибирскими ночами в одной майке, перестану стынуть от одиночества в своем осознании мира, ответственности за него? Когда мне станет тут надежно и легко, и я смогу просто жить ради самой жизни, а не разгребать мирскую смуту? Возможно, и скоро, но видимо не в этот раз.

Накануне случилось одно приятное событие: Викуша перевела Маринку Гудкову в наш отряд, раз уж она играет в команде постоянно и все время проводит с нами, понятно, что переехала она ко мне в комнату и выбирать может любое место: ни Наташки, ни Аленки нет. Поверила бы я в начале сезона, что все сложится так? И Маринка, конечно, под впечатлением: Наташка теперь практически невеста Митяя, они сегодня к его родителям знакомиться поехали, но ревности у Маринки никакой, хотя у них с братом очень сложная ситуация сложилась. Родители Марины и Митяя развелись очень давно, разъехались по разным городам и их разделили, да так, что дети практически не виделись никогда, но они же близнецы, их разделять нельзя! Не представляю, как взрослые разумные люди становятся способны на такую жестокость? Не представляю, как я буду жить весь этот год, когда Ванька уедет в Москву учиться?! Даже думать об этом не могу, а тут родные, кровные близнецы, и их разлучили, это же настоящее кощунство! Маринка к нам в лагерь впервые приехала, раньше никто и не знал, что у Митяя есть сестра-близнец, он-то давно в «Тайгу» приезжает, это Наташка-звезда никогда младших не замечала, а я хорошо его помню, просто Митяй вырос так, что не заметить его стало невозможным, еще и хоккеистом заделался. В общем, в этом году близнецы взбунтовались и решили: «Все, никаких родительских правил», и приехали в лагерь вместе, но получается, что Митяй повез Наташку не к родителям Маринки, а к другим, в какую-то неизвестную ей семью.

— Тебе не обидно, вы решили жить с Митяем, а он снова уезжает? — мне правда интересно, они так долго были в разлуке.

— Нет, конечно, теперь никто не помешает нам видеться, и я им горжусь, на следующий год сама в столицу поеду, у меня, скорее всего, «золотая» медаль выйдет, так поступлю, куда захочу, и вообще домой не вернусь. Вот в вашем городе доучусь, буду у бабушки жить — мне с ней общаться тоже было нельзя, потом к Митяю приеду, а Наташка мне нравится, мне с ней легко, — Маринка опустила голову, всю себя в замок собрала, темное каре ниспадает на лицо, пряча ее досаду на родителей, хотя и так ни зги не видно; черное пространство обдает ветром с мухами, но не показывает видимого днем, тайга и ее жизнь звучит нутром, и лес чувствуется как Присутствие.

— Не представляю, как взрослые могут так поступать? Вы, конечно, очень смелые, что решились переломить ситуацию, чего там у этих взрослых в голове и не поймешь: с виду одно, а делают жуткие вещи, в здравом уме и предположить такое невозможно…

Не знать «близнеца» — это как быть обрубком во всех смыслах, очень несчастным недочеловеком, сама-то я думаю про Ваньку, поэтому очень ее понимаю. Последнее время именно Маринка начала заполнять пустоту, которая как вакуум заволокла меня уже с головой, и благодарна я ей не столько за внимание, сколько за то, что она такая легкая и при этом решительная во всем, что считает важным; сбить с толку ее никому не удастся, никаким дурным течениям или трудностям.

— Мой дед тоже из «близнецов», и погибли они вместе с сестрой в 1954 м, — вдруг я начала рассказывать ей. — Вернее, они «пропали без вести» где-то тут, в тайге, и до сих пор никто ничего не знает, что с их группой произошло. Они тогда организовали «экспедицию» к «староверам», собирались изучать их культуру, хотели открыть ее миру, а получилось наоборот, их самих не стало… — рассказываю Маринке все запросто, и в мыслях нет, что она меня неправильно поймет или засмеет, и уж тем более она никому мои тайны не расскажет.

Интересно, как бы все изменилось, если бы Лиза и Егор не погибли, а сделали то, что должны были, если бы все у них получилось? Было бы все сегодня иначе? Способно ли такое открытие, что мы все произошли от «одного народа», от «одной матери» повлиять на людей? Перестанут ли они убивать друг друга, делить неделимое, воевать ради наживы, процветать на трупах? Способен ли мир измениться или все, поздно уже? Возможно, у моего деда и его сестры был шанс тридцать пять лет назад, но у меня уже ничего не выйдет? Они были такие невероятные, наивные, не таежные люди, воспитанные той самой идеалистической советской фантастикой о «мире без границ», без оружия и политики, о людях со служением в сердце с махровым бескорыстием, где о статусе и заработке никто не помышляет, потому что таких понятий в обществе больше нет. Лиза и Егор верили в это, в такую картину мира, и что с ними стало? Они просто не выжили… Если сегодня уйду и я, так и не успев ничего исправить, то останется хоть что-то кроме надежды? Может, пришло время остановиться «совсем»? Тогда мне пора подойти к Валевскому и… прекратить все? Возможно, «я-сейчас» — это и есть моя последняя жизнеспособная версия, которая и должна была реализовать «последний шанс», раз времена кончаются? Зачем Ему снова переживать мою смерть, если можно «уйти» сейчас вместе, и все; нам достаточно принять такое решение, и тогда он, я и ничего больше…

— С ума сойти, я думала все эти истории это «сказки», но неужели это правда, все легенды про «Гелен Аму»? Невероятно! — Маринка воодушевлена, встряхивает руками и разбрасывает их в стороны, словно принимая некий новый смысл в себя.

— Не знаю, «что» правда, но я готова всю жизнь этому посвятить, если получится, хочу знать, «что это» правда, хочу, чтобы все знали это! — и земля от этих слов пульсирует у меня под ногами, она тоже ждет перемен и так надеется на меня, живет со мной, дышит мною и поддерживает каждым шагом.

— И что ты будешь делать? — мы плетемся с Маринкой в конце вереницы пионеров, вытянувшихся сверкающей змейкой вдоль лесных тропинок, я вижу не их идущие друг в друга спины, а каждого как светлячка, выложенного передо мной как на картинке, вижу каждого, хотя объективно это невозможно, и мне ли спорить с целым миром.

— Уже делаю; бабушка мертвые языки в «универе» изучала и сейчас работает в «архиве», в одном из самых больших, туда попадает самая невероятная информация: всякие «непризнанные» докторские, «непринятые» диссертации, исследователи и «научные группы» постоянно делают запросы именно в ЦБТИ, а я с детства сижу в этих «архивах» как дома и знаю, наверно, все, что известно официальной науке по этой теме.

— И что известно? — Маринка в слепой надежде смотрит на меня.

— Да ни хрена! — то, что ищу я, обнулилось в человеческих головах наверно слишком давно, задолго до начала обозримой истории.

— Так жизни не хватит заниматься этим, если зацепится не за что! — она прямо в отчаяньи, это же так несправедливо, что про «Гелен Аму» не знает никто, но «справедливость» — самое утопическое понятие этого мира, все давно и словно нарочито перепутано злым умыслом и конца не найдешь.

— Значит, будет еще жизнь! Много, очень много можно найти всего во всяких древних текстах, но они читаются «современностью» совсем не так, вон даже «Новый Завет» все понимают по-своему, а это было не так уж и давно! — зачем мне мертвые языки, мне лично и так все известно, но кто поверит мне, я никто… Вот если бы я вросла золотой статуей на голове сфинкса и начала трясти землю под ногами, то тогда, конечно, поверили бы, но и то не все, люди верят буквальной силе, власти, фокусам, тому, чему верить нельзя.

— Не так давно? Две тысячи лет? «Гелен Аму» это когда вообще было? — да, она на глазах становится другой, в ней словно вскрывается спящий портал к ней самой.

— Не знаю, десятки тысяч лет назад, вряд ли меньше, так что мертвые языки — единственная дорога, где-то должен остаться след… — успею ли я оставить след в этот раз, как давно я вообще ничего не успеваю сделать?

— Кто они? — спрашивает Маринка, а я отвечаю про себя: «Они моя семья».

— Первородцы…

— Ты сумасшедшая! Я тоже так хочу, вот не знала этого, а теперь знаю! Возьмешь меня с собой, я с тобой, поступлю в ВУЗ с тобой! Ты в свои архивы меня свозишь? Знаешь, какая я способная! — держит меня за руку — она со мной, чувствую всем своим теплом, она со мной.

— Ты вундеркинд!? Ты как мой Ванька! Конечно, возьму, ты даже не представляешь, какой мне подарок сделала, тяжело все в себе таскать, а так, не стесняясь, начну сходить с ума по «теме», но не одна, а с единомышленником! — вакуум забвения заполняется?

— Почаще, пожалуйста, уж очень интересно! Ты знаешь, я не болтаю, я всю жизнь ждала такого момента, когда пойму, что мне надо делать, а сейчас меня так шибануло! Клянусь, это серьезно! — если у Валевского факел погас, он уже не хочет быть «здесь», то Маринкин горит вовсю. И вот вопрос: кого мне выбрать, разве я могу выбирать, разве я могу подвести ее?

— Вот и здорово, значит, если что, и без меня справишься, — направление она поняла, дорогу сама построит, а я снова «сюда» вернусь несмотря ни на что.

— Это что значит?

«Моего завтра на карте нет, вот что», — отвечаю про себя.

— Ну, мало ли, влюблюсь не вовремя, забью на учебу, я не такая способная, как ты, — моя буквальная память как дыра, не держит данных, учиться мне очень тяжело.

— Да ладно, одно другому не мешает, ты же не влюбишься в кого попало, так не бывает! — Маринка вдруг резко подобрала темные волосы за ухо, засмущалась.

— Ничего себе, а как бывает, колись, в кого влюбилась? — ну вот в чем дело.

— Дураку понятно в кого, у меня на лбу написано! — Маринка, конечно, всю дорогу буравит спину своему объекту, парень устал оборачиваться, весь на нервах уже.

— Вдруг я читать не умею? В Муху что ли? Так чего тут со мной идешь, а не с ним? «Рассвет» надо обязательно вместе встречать, это самый мощный «романтик»! — Муха идет и чешет спину, и снова оборачивается, смотрит прямо на нас.

— Ну, он-то никак! Что мне делать? Не умею я, не знаю вообще как себя вести! — да, и я такая же неумеха. Вот что сейчас я могла бы для себя сделать? Тупик.

— Вон Муха с Толиком. Толика я беру на себя, ты разболтаешь Муху, потом отрывайся от нас и уводи его, уводи, а там вы уже и вместе, и встречаете «рассвет»! — я не болтала, а действовала, все-таки я очень изменилась за последнее время, думаю и делаю одновременно, если, наконец, понимаю, что нужно делать; догнала Муху в три огромных шага и вцепилась в него, торможу:

— Муха, как выступалось с Маринкой? Новую программу пора запускать, мне так понравился ваш дуэт на контрасте: ты такой большой, она такая крошка, она такая талантливая, ты такой большой! Еще поработаете? — мы пристроились на узкой тропинке.

— Я не талантливый что ли? Конечно, поработаем! Да я ничего круче никогда не делал, все хлопают, да я на что угодно готов! — ему, конечно, мое предложение льстит, но я и правда собиралась роль ему отдать, он заслужил.

— Вот и славно, Марин, расскажешь Сашке, что к чему! — и я начала отставать, отрезая и Толика от них.

Накануне я действительно рассказала Маринке тему новой «программы» и даже записала ее роль, им есть о чем теперь с Мухой поговорить, пока контакт не наладился, а меня, конечно, насторожила радостная готовность Толика остаться со мной наедине, но отбросила подозрения, я, что, красавица какая, чтобы все подряд ко мне лезли? Но я ошиблась, не успели мы отстать, как он сложил руки даже не на талию, а засунул их сразу мне под майку! Парень он, мягко говоря, крупный, но разве это преграда? Страха перед ним у меня нет, а вот внимание привлекать к себе неохота, не хочу, чтобы Ванька, Ромка и тем более Егор сбежались, и их девицы стали бы пялиться на меня как на зоочудо в очередной раз, потому решила удалить Толика по-тихому, если выйдет:

— Нос сломаю, не смотри так, ломаю сразу, проверено и в милиции зафиксировано, — руку сжала и развернула костяшкой вовне, руки у меня некрасивые, с крупными суставами, реально переносицу выбиваю.

— Что, прямо-таки и с «приводами» в отдел? — не верит, действительно ли я была в милиции как обвиняемая, но руки убрал.

— Ага, с «приводами»! — я не блефую, была там пару-тройку раз за «носы», один раз за «коленную чашечку», жизнь во дворах для сироты штука непростая, и в ближний бой я вступаю резко и легко. Толик вдруг схватил меня за плечи, так я от такого стокиллограмового парома буксанула как вкопанная, и шагу ступить не могу.

— Не поверил бы! — решил проверить, а я со всей силы наступила ему на ногу, вернее прыгнула всем весом. Толик вскрикнул. Муха обернулся.

— Ничего-ничего, Толик просто оступился, — выдала я Мухе, нечего им на нас отвлекаться, и Муха опять стал болтать с Маринкой, а Толик зло повернулся ко мне.

— Думаешь, самая крутая, да кто ты такая, очередная давалка, только с гонором, — парень говнит, но больше за меня не хватается.

— Давалка не давалка, только это точно не твое дело! — мерзкий он тип, этот Толик, Наташка права была на его счет на все сто.

— Смелая такая, потому что твои козлы рядом, останешься без них, все будет по-другому! — но я его уже не слушала, обогнала Маринку с Мухой и прошла далеко вперед. От Толика реально воротит, как он с этим живет? Муха — стена, а не парень. Толик такой мизинчиковый слабак. Как они с Мухой общаются, как мы с Аленкой? Муха тоже не верит, что Толик подгнивает?

Добрались все до места, разожгли костер, до рассвета еще уйма времени и много вдохновенных мест для свиданий, а я так и останусь без романтики, не светит мне уже ничего, потеряла всех и осталась одна. Пламя разгорается слаженно, жарко, распаляясь огненными лентами во все стороны одновременно; от крайних бревен дыхнуло сыростью, следом все перебилось жженым деревом с выхлопом смолы, этот запах унесу с собой, став и сама его частью, останусь таежным дыханием, зноем костра, треском иссыхающих в пламени бревен, терпкозеленым вкусом трав, что вливаются в меня жаром из алюминиевой кружки. Искры поднимаются вместе с дымком почти вертикально, не могу оторвать взгляд от пламени с мягкожурчащим теплом и отзвуком свободы. Никому никогда не подчиняюсь, ни догмам, ни сословиям, живу только своим пространством; и даже если я никому его не навязываю, эхо словно помечает меня невидимой мишенью; и мое уничтожение это лишь вопрос времени, последние жизни я не успеваю даже вспомнить себя толком и любить не успеваю, как уже и нет меня. Выхватываю взглядом Егора сквозь всполохи костра, он наблюдает за мной, черты его лица мне так знакомы и не через призму детства, а другие, те его неуловимые «я», что наслаиваются как породы друг на друга жизнями, и я всегда узнаю Его, всегда Его знаю, как и он меня. Говорю ему беззвучно: «Я знаю тебя всегда»! И уже про себя: «Уйду, и буду ждать тебя снова, клянусь, не хочу этого, уходить не могу из-за тебя, хочу остаться!» — твержу ему мысленно, но огонь стер его лицо, превратив в белое колыхающееся полотно, пламя поднялось между нами слишком высоко.

На горизонте появился Женька с фонарем и стал агитировать всю компанию двигаться вверх по холмам явно для какой-то глупой выходки, парни обожают устраивать розыгрыши. Добирались до места как-то странно, казалось, мы бродили кругами, обкружили все лысые холмы, затем забрались на плато в низких соснах и, перевалив через его вершину, оказались на пороге достаточно крутого спуска. Мохнатый травяной склон резко стекал в низину вдоль пролеска, полный ночной росы он огибал несколько низеньких пышноюбочных елок; между мелких осин светились крашенные светящейся краской кресты, лихо собранные из ломаных заборных секций они вышли внушительного размера! Зрелище в кромешности, почти не подчиненной даже лунному свету, получилось жуткое до колик, я плелась в хвосте за всеми и появилась на холме одной из последних, когда действие развивалось уже стремительно с томительно дикими криками на всю долину. Практически все парни нацепили на себя белые балахоны и маски, кто-то, видимо, прятался здесь, поджидал всю компанию под кустами, чтобы эффект оказался психичнее, балахоны и кресты светились урывками, толпа визжащих девчонок текла по росе под яростные крики бутафорных привидений вниз. Фонари качались, выхватывая то одного, то другого из ухающей тьмы, увидела Женьку у подножия склона без балахона, Толика в белой длинной простыне, но уже без маски, наскакивающего дико на Пенку, но я сама так и не заразилась этим азартным радостным ужасом.

Пробила меня другая волна, я поняла вдруг, что это не бутафория, а реальное захоронение. Кто-то нашел могилы случайно и решил так подшутить? Может, о лесных могилах давно кто-то знал, но не придавал этому значения? Но как так могло случиться, что информация не вскрылась сплетней или мрачной историей, у нас ничего в тайне не держится!? Что это за случайность такая престранная, и кто додумался на такую кощунственную шутку? Холмики, шесть могил, уже неразличимы, их почти не опознать, но под шутливыми крестами вижу отчетливо призрачные скелеты в земле, как воздушные ореолы, с уложенными по верху досками, кто-то несчастных все же захоронил по какому-то неведомому обряду, и хотя могилы явно безымянные, каждому было дано имя для качественного перехода в другой мир. Какие-то знаки и начертания всплывали в моем восприятии пылью, не умея их прочесть, я понимала их погребальный, служащий проводником в мир иной смысл. Кто проявил о них такую заботу, не в жизни, так в смерти они получили признание, что являлись людьми, живыми, требующими упокоения душами… Кто так озаботился о безвестных убиенных: сам убийца или немой в своем положении таежный житель? Кто не довел историю до конца, им же не вернули их истинные имена, так и не заявив о находке, ведь все эти годы мы с Зоей не переставали справляться о таких новостях, мы искали экспедицию постоянно.

Все вокруг закружилось, и я села на склоне под елкой, взялась за голову — столько лет прошло в поисках и вдруг так, случайно я нашла их, нашла деда и Лизу? Конечно, это еще не факт, придется запрашивать эксгумацию и все такое, но мне это не нужно, сейчас не до сомнений, когда каждой клеткой я чувствую родство и связь с теми, кто там! Шум толпы почти стих внизу и я хочу остаться одна, подхожу к одному особому холму — уверена, там она, Лиза. Бабушка всегда говорила, что я на Лизу слишком похожа и не только внешне, а вообще, жестами, какими-то вдруг сказанными словами. Зоя давно считает, что «она» это и есть я, мы с бабушкой остались вдвоем, и до чего только не доболтаешься сумеречными вечерами. Держу руку над могилой, она отблескивает судорожным оттенком, но пуста давно, это не Присутствие Личности, а отзвук памяти, отпечаток погребенного, который ложится в меня своей идентичностью. Хотела взять горсть земли в руку, сохранить этот контакт и собралась уже стремглав бежать к Егору, надо сообщить ему быстрее, что «экспедиция» нашлась! И тут же отмечаю про себя радостно — теперь легко объяснить мои замогильные видения прошедшего дня, все-таки эта могила — чистое соприкосновение с моей прошлой смертью. Это и правда мое «прошлое»? Уж как-то слишком мы идентичны, не родственно, а как негатив с Лизы на меня наложился, и мы стали «одно». И я решила, что мои посмертные переживания это не угроза мне, а видение, с которым я сейчас и столкнулась, так «прошлое» сообщало о себе, так пришла информация о столь долгожданной находке, но я даже встать не успела, в нос сунулась тряпка и… все, ничего нет.

Раз ничего не воспринимаю, значит, я все еще тут, живая, умирая, я не теряю контакта со своим «я», не засыпаю, не впадаю в беспамятство, а прохожу все осознанно, так что я еще жива. Из темного «полотна» выбираюсь на грани сознания, через ресницы с огромной тяжестью наблюдаю укачивание и перекручивание лесов, неба и подножного покрова такой силы, как шквальный шторм качает, все меняется местами, и в этом рисунке проскакивает нечто явно лишнее, то, что хочется скинуть с себя, то, что рвет мою боль, загоняя меня снова в пограничные с беспамятством зоны. Мне нельзя отключаться… Нельзя, иначе все, шарахаю рукой, чего попадает в нее на скальных холмах? Конечно это гранитный скол, острый как топор доисторического человека, теперь надо держать всю себя в замахе-ударе, и «бац», удар отражается звуком хруста в ответ, качка стала мельче, через маску, что нависла надо мной, прямо мне на глаза хлынула кровь, но «он» не теряет самообладания и ни одного звука не издает. И остается во мне отголосок «его» качества, словно это и не человек, а животное или охотник, который стал животным, чтобы сойти в тайге за своего, никогда такого ни в ком не чувствовала… Но «он» в маске, значит он был со всеми во время розыгрыша, он ждал меня? Энергия тяжелая, плотная, зрелая, я не знаю таких существ, «его» кровь капает на мое лицо, толчки продолжаются и слышен легкий щелчок под шеей и снова небытие… я все еще не отрываюсь от тела, кругом черным-черно и уже бы оторвалась, хочется прекратить эту невыносимость, хочу, чтобы все закончилось.

Лицо заливает поток, во рту чувствую землю, она в носу и на веках, резко сажусь как от ощутимого толчка в плечо, держу скелетную руку соседки по могиле, меня закопали, но отчаянный ливень смыл землю, едва прикрытую дерном, дождь набирается мне в ладошки, я отираю глаза и отплевываюсь, а вода льется потоком по спине — я голая! Джинсы остались на мне, но одеты только на одну ногу и никакого белья, ни рубашки, ни толстовки и даже их порванных огрызков не наблюдаю, стою на карачках, вытаскиваю второй кроссовок из земли, натягиваю штанину, вымоченную насквозь, и кое-как влезаю в кроссовок. Сильно саднит на затылке, трогаю его рукой, там явно рана и по плечам кажется течет кровь, если немедленно не вернусь в лагерь, можно считать я умерла, шатаясь, держась за елочную лапу, подтягиваю себя, встаю и очень быстро настраиваю направление. Все-таки с меня дождем льется кровь таким потоком или земля с волос, которой меня прикопали? Никаких тропинок и центральных ворот, мой единственный шанс — через тайгу насквозь и сразу к Тае! И, голая по пояс, все еще омываемая стихающим, но таким пробуждающим дождем, гонимая чутьем как древняя восполняемая инстинктами зверюга, двигаюсь через лес на абсолютном автомате, временами совершенно отключаясь. То, что я все еще иду, понимаю с трудом, но пред глазами отчетливо вижу вереницу лиц, сменяющих друг друга, как мгновенное перелистывание страниц все повторяется и повторяется, и девушки в своем множестве как одна, это мой размноженный разноликий портрет.

Что это такое? Что тут творится? Все эти девочки мертвы, многие мертвы давно, но никто так и не нашел их, путь жертв не завершен, не оплакан, а виновник не истреблен? Сколько лет он убивает «меня»? Сколько раз он «меня» убил через таких как я? Не знаю, почему все именно так, но вывод внутри как поток информации слышу один — он убивает именно меня, охотится и ищет постоянно в других лицах меня… Но почему? В чей кошмар я попала, как можно было предусмотреть такой абсурд, что «такое» явление станет частью человеческого мира? Знаю точно, что такое невозможно, но это произошло сейчас со мной… И теперь мне нужно выжить любой ценой, не ради себя, ради них, я одна такая живая, выжила только я, то есть должна выжить. На подступах к лагерю над «Красной горкой» уже маячит рассвет, делаю последний рывок наверх по границе лагеря, и это забирает последние силы, к изолятору я уже подползла и на кафельной плитке порога рухнула, ударившись как можно сильнее головой о дверь. Вдруг меня услышат?

Сознание шевелилось, тело нет, оно вообще не подчиняется мне, лежит бревном, чуждым элементом, не дающим мне двигаться, быть собой, но я больше не стремлюсь покинуть его, прислушиваюсь к ощущениям тела и очень теперь берегу себя в нем, мне нужно выжить. Слышу голоса:

— Можешь хотя бы объяснить, что с ней, — это Егор.

— Живая и это главное, видимо упала и пробила артерию о скальный выступ, рана как срезана, только чудом девчонка сюда добралась, и если бы Меркулов не выслал вертолет с «кровью» на переливание, боюсь не выбралась бы, — Тая рассказывает все скупо, и я знаю, слышу внутри себя, что она знает другое.

— Очнется, меня найди, только сразу, пожалуйста! — Егор ушел, а Тая села рядом. И как она поняла, что я уже тут, очнулась?

— Слышала? — спросила она меня, а я кивнула, едва ощущая себя через тело.

— Все было не так, ты не рассказала… Почему? — говорю как через трубку. Тая мне дала теплый сладкий чай, и голос прояснился.

— Сама решишь, что рассказать, это не моя тайна, — Тая померила мне пульс. — Надо же, можно сказать ты уже «в строю», невероятная способность к самовосстановлению!

— Ты всегда мне помогаешь? Да? Почему? — она ведет себя со мной не как обычный взрослый.

— Решить, что нужно делать, можешь только ты сама, а я должна быть рядом, насколько это возможно. Сама-то понимаешь, что случилось? Тебя изнасиловали… — я потрогала шов под затылком. — Он хотел тебя убить, — продолжила Тая почти будничным тоном. — Сделал надрез весьма характерный, так поступают с оленями оленеводы, некоторые «северные» народы пьют кровь маралов, там много витаминов, единственная профилактика цинги среди вечной мерзлоты; кровь стекает постепенно из такого надреза, пока не вытечет вся.

— Видела я, как она льется, знала, если остановлюсь, то все… — на стуле висели мои вещи, чистые джинсы, толстовка, майка, под стулом отстиранные кроссы и на мне белье. — Откуда все это? — удивленно спрашиваю, и продолжаю. — Я «ему» что-то разбила, все было в «его» крови, вот бы было доказательство, но он все вещи мои забрал, ну почти все, а вот закопал меня плохо, торопился, и дождь все смыл, — а про себя подумала, что видимо в этот раз жизнь со мной заодно, ведь было задумано, чтобы я осталась там, в земле, и это так странно, меня словно уже нет.

— Подумала, ты не захочешь такой «славы», пересудов, я скаталась быстренько в «Десятку», пока Егор тут с тобой сидел, потом все перестирала, словно вещи твои, все уже высохло… Но тебе сейчас нужна защита, может, расскажем все Егору, только ему? — она держит меня за руку, как очень родной человек.

— Обязательно расскажу, но не сейчас, мне нужно настроиться, выяснить, что тут вообще происходит, и ведь даже близко непонятно, кто этот маньяк может быть, а это именно маньяк, если то, что я вижу хотя бы отчасти правда… Как такое возможно? Тая, как такое возможно, как мир может вынести такое? Как такую боль можно вынести? Маньяк из местных, он готовился, знал про этот розыгрыш, может, и подстроил его сам? Ты знаешь, «он» закопал меня в моей же могиле, неужели он знает это захоронение давно? Кто он? Неужели человек? — а сама думаю, что даже не представляю, как подступиться к этому маньяку, с чего начать поиск, что он сделает со мной, когда узнает, что я жива.

— Ты нашла «экспедицию»… Невероятно, столько лет поисков, а ты нашла их так близко? Наверно, время пришло.

Тае не надо ничего объяснять, она так много про меня знает, и только сейчас я начинаю чувствовать эту связь между нами так остро, это не симпатия, а именно родство.

— Да, и маньяк знал это место. Почему все убитые похожи на Лизу, на меня?! Как мне найти его, остановить? Таких как я очень много, только не выжил еще никто… Если Егор поднимет шум, то маньяк исчезнет и все, а потом снова начнет убивать! Он не должен понять, что я знаю о нападении, мало ли, может, память мне совсем отшибло. Пусть маньяк чувствует себя в безопасности! — мое тело все еще ломит и саднит от такого бесчинствующего отношения, мне невыносимо наблюдать попрание жизни, любой, не только моего тела, словно каждое бьющееся жизнью тело немножко мое.

— А если он тебя убьет, снова? Может, ты уедешь на время, ситуация слишком критическая, ты же понимаешь, что рисковать собой сейчас это рисковать всем? — Тая не спрашивает, что и откуда я знаю, мне ничего ей доказывать или объяснять не приходится, почему я раньше не замечала такое ее особое отношение ко мне?

— Не могу, будет новая жертва, нужно остановить его, понимаешь, это и есть самое главное! Теперь я его «слабое звено», у него все пошло не так, я выжила, и возможно это шанс, что он зациклится на мне и появится возможность его опознать! — я уже совсем пришла в себя. Тая действует на меня магически, мне не приходится растрачивать силы и что-то доказывать, я говорю, что знаю, что жертв много, значит так и есть, и это меня исцеляет буквально. — Тая, почему я ничего о себе прошлой не помню, только рванье, отголоски? Это так тяжело, словно меня набили ватой, все внутри такое неестественное, уставшее…

— Так ты чудом доживаешь до двадцати, смотри, что с энергией людской творится, жизнь отторгают, сами себя убивают, как тут что-то можно помнить, если за сто лет ты уже третий раз приходишь, — она говорит так просто, словно это такая привычная обычность, впрочем, для Таи, видимо, все так и есть.

— То есть мне нужно дожить до ста лет, чтобы себя вспомнить!? — как же мне необходимо испытать это освобождение, подойти к собственным личностным истокам, а не тыкаться только в догадки и ошметки знаний о себе.

— Шутишь? Хотя бы до тысячи! Только когда такое будет? — она снова поставила мне укол с обезболиванием, и я быстро укачалась, избавившись от всех мыслей и несвобод.

Наверно я долго спала, мне слышалось — приходил и Ванька, и Рома, но я никак не могла проснуться, но потом вдруг резко села на койке изолятора и поняла, что все, спать больше не могу, я выздоровела! Пришел Егор, притащил горку бутеров на малиновом пластиковом столовском подносе, запахло дачными настроениями от огурцов с сочной зеленью, а вот ветчина была не столовской, а импортной из «шведских» банок, и я обошлась без всяких «спасибо», набила рот сразу всеми предложенными вкусностями:

— Хорошо, что притащил не традиционный куриный бульончик как «больной», а то меня им вытошнило бы, — уплетаю за обе щеки бутеры, запиваю чаем, словно и не было ничего дурного, ну не могу я сейчас страдать, когда жрать так охота! Егор протянул руку и потрогал мой затылок, нащупал шов, я вскрикнула.

— Ну, ты даешь, не многовато приключений на сезон? После рассвета прочесали все елки, ползали там, пока не услышали вертолет, тогда я понял, что самое страшное случилось. Зачем еще вертолет вызывать?! Не помню, как в лагерь вернулся, вообще ничего не помню… — рассказывает легко, все уже перетерлось и утряслось, протягивает мне очередной бутер радостно, мол, раз я ем, значит точно живая.

— Ну, я-то не виновата, это все так совпало, и ничего плохого ведь не случилось, мой таежный навигатор меня и спас! Честно, если бы не этот встроенный в меня «поисковик», не дошла бы, кровь-то как из оленя вытекала всю дорогу… Но знаешь, я благодарна тому, кто этот розыгрыш придумал, кто, кстати, про это место рассказал? — вот она и разгадка: кто дал наводку о «захоронении»?

— Ты не поверишь, я не знал об этом розыгрыше! Узнаю, кто все затеял, тому голову оторву, но никто этого не помнит, мы уже провели мини расследование и это все очень странно, там земля взрыта, крест повален, ты там упала, на том месте? — забрал тарелку. Раз накормил, можно и допрашивать уже?

— Ну да, наверно там, раз остались следы, но ты не понял, это настоящее захоронение, потому я и задержалась, подкоп делала, там скелет есть и могил ровно шесть, это они… Так что поеду в город и Зое сообщу об этом, пусть запрос делает, наконец-то она деда похоронит! Понимаешь, без этого розыгрыша мы бы их не нашли! Кто это все затеял? — я уже перестала лихорадочно жевать, упилась чаем. Егор сдвинул меня на койке, устроился рядом поверх покрывала, обнял, как затерявшегося и вдруг найденного любимого плюшевого зайца.

— Ничего себе, был уверен это все бутафория, но откуда знаешь, что это «они», может, не стоит обнадеживать Зою без доказательств? Может, сразу к Ане и поедем, что-то следить за тобой мне уже тяжко, — он повернул меня к себе, рассматривает, трогает губы большим пальцем руки, вся моя щека в его ладони, притягивает и обнимает крепко-крепко. — Поехали, зачем все это надо? Ведь совершенно незачем.

— А ты со мной? Вот бросай все и поехали, но ты же меня скинешь как балласт и вернешься…

— Поехал бы, да не могу, но если ты так ставишь вопрос, напишу «рапорт» и все, буду безработный.

— Не нужно «рапорт», меня все устраивает, вот «кубок» выиграем и пожалуйста, можно уезжать, тут осталось совсем немного, конца сезона ждать не обязательно, — целуется едва-едва, осторожно.

— Ну почему с тобой такое случается? — и шепчет мне в ухо еще что-то, но я его не слышу.

— Надо мне больше всех, — ответила я, он поцеловал меня еще раз. Тая все видела и не дрогнула, как будто это нормально и естественно. Егор ушел, ему теперь спокойно. Со мной же все хорошо? Вот и правильно, что он не знает ничего…

Доела бутер, допила чай, и вот что думаю: прямо сегодня мотануться в город просто необходимо, прямо сегодня, времени у меня немного. И как маньяк себя поведет, узнав, что я выжила? Никто не знает, он сам наверно этого не знает, а мне нужно все понять… Что, блин, тут происходит? Ждать я точно не могу, вдруг промедление для меня равно смерти? Так что поеду прямиком к бабушке в «архив», там все издания нашего края за многие десятилетия собраны, не может быть, чтобы не было никакой, хотя бы косвенной информации, а исходя из найденного и я пойму, как мне действовать, что делать-то с этим кошмаром. Что мне делать, чтобы такого никогда и ни с кем, и нигде не произошло? След Алены я тоже не оставлю, попробую понять, где она снимала квартиру. Вдруг все связано? Разве могут быть такие совпадения? Не верю! И Оля так сильно похожа на меня, или я на нее, или мы обе похожи на всех других девчонок, и все те, кого я видела как «видение», пока добиралась в лагерь, пристально напоминают Лизу, мою двоюродную бабушку, в могилу которой он меня и закопал. Бывают такие совпадения? Маньяк знал, что это могила именно Лизы, я-то знаю… А у меня кроме моих видений и нет ничего, вообще ничего! Бессвязной информации в голове навалилось горы непролазные, и мне срочно нужны «мосты», хоть какие-то связи с реальностью и «определенностью» событий, не являющихся моей фантазией, ведь то, что кто-то напал на меня, и даже тот факт, что «он» меня убил — выжила-то я случайно, это еще не доказательство массового преступления, а я «видела» именно это, много, невыносимо много идентичных смертей… Одно я знаю наверняка, для меня теперь нет ничего важнее, чем остановить маньяка.

Залезла в «медицинский» шкаф, нашла там резиновый жгут, ампулы «сонника», скальпель, завернула все в матерчатый платок, клеенка хотя и надежнее, но все-таки шуршит и топорщится колом, положила свой новый «арсенал» в карман джинсов: без готовности к «нападению» никуда теперь не выйду, теперь я всегда «готова» и в обиду себя не дам; «другая» жизнь для меня началась вот так. И мне нереально повезло иметь подмогу, да еще такую лояльную как Тая. «Только ты знаешь, что тебе «тут» делать», — сказала она мне накануне; оказывается, она доверяет мне больше, чем я себе, вот Егору лишь бы меня спрятать от моих прямых «обязанностей», а Валевскому так и вообще охота «умереть вместе», да побыстрее! Толком, конечно, ничего я не знаю и не понимаю, что происходит во мне и вокруг меня, но по ходу разберусь, и мне нужна помощь и поддержка, а не «слепое» руководство, лучше меня никто «мое я» знать не может. Понятно, что умереть мне легче легкого, трудно остаться тут, выжить, успеть оставить след, ждать каждый раз, пока вырасту, трудно, и самая настоящая жесть это болтаться в себе самой без проводника и ничего о себе не помнить! Но если надо «уйти», так без проблем, но теперь я знаю, что должна найти маньяка, остановить его любой ценой, это и есть «мое дело», и так просто меня из этой реальности уже не вытолкнуть, этого «выродка» с собой прихвачу, только так. И разве может быть что-то важнее?

Увидела ножницы и почувствовала несовместимые с прежней «мной» перемены, не могу я выглядеть как воздушная ангельская девочка, не могу! Не жертва я больше, не беззащитная невинность, не Лиза, уже не такая как она; я похожа на сестру деда как «под копирку», но она тонкая, возвышенная, образованная москвичка из профессорской семьи; хотя я и была ею, мне досталась только ее внешность, не смогу я как она погибнуть в тайге, тайга мое «подкожное» место, в этот раз я взяла «удар» на себя только потому, что должна остановить маньяка. И вообще, может, жить мне в этот раз отмерено все тысячу лет, может, мне и не суждено погибнуть? Сейчас главное, что он, выродок, иначе такого и не назвать, сильно «ошибся», напав на меня, возможно, он именно меня и искал, пусть и подсознательно, но я уже не та беспечная невинность, а оборотень. Несмотря на хрупкость я очень сильная, несмотря на наивность и личное беспамятство в какой-то момент я узнаю все, что мне нужно знать, и остановлю его. В этот раз, в этой жизни я сопричастна ко всему «целому», не так-то просто избавиться от «такой» меня, и мои глаза стали какие-то страшные, без кавычек страшные, иссиня-черные и никогда такого не замечала раньше, может, поэтому меня и не любят — я монстр?

Смотрю на себя в зеркало: волосы тусклые, земля в них въелась, они потеряли цвет и свечение, лицо стало резким, скуласто-очерченным и эти пакли ему совсем не идут — пора все срезать! Взяла прядь и чиркнула ножницами, медицинские, острые как лезвия резцы обрубили мою последнюю рефлексию и недоверие к себе, и я прошлась так по всему затылку, он проявился темным подножным цветом, не видевшим прежде солнца. Посмотрела внимательно на то, что вышло, прочесала косой пробор от макушки и резанула челку, оставив ее длинной до подбородка, так прятать глаза будет легче, а мне есть что прятать, мое намерение «убить» вызрело, и глаза у меня теперь черные временами, синева уходит в такую невидимую глубину, что и мне не по себе. Челка, освободившись от длины, стала легкой и воздушной, она почти выбелена солнцем, получился парадоксальный контраст: «темное» нижним слоем и «светлое» наружу, такая теперь и я. Оделась в чистое, натянула новую, почти идентичную моей прежней майке толстовку, смотрю на перевоплотившуюся себя и испытываю удовлетворение, стала я похожа на героев мультяшных комиксов, только меча не хватает, а меч бы мне пригодился, не дрогнув, готова отрубить голову выродку-маньяку! Но ошибиться никак нельзя, мне точно нужно знать, кто «он», невинного убить не смогу, так что будет даже лучше, если он нападет снова, у меня есть скальпель, и маньяк не знает, что я готова. А иначе, сколько мне еще его искать и проверять, насколько верны мои догадки и видения? Пусть нападает — это четкая, однозначная, освобождающая меня на действие ситуация! Пусть так и будет! Пока же маньяк зализывает раны, вряд ли с побитым лицом в лагерь сунется, даже если он считает что я мертва, такому конспиратору не нужно лишнее внимание, и это значит, в город мне надо ехать сегодня!

Пришла Тая, увидела меня в боевой готовности, не удивилась, я попросила ее принести кое-что из моих вещей; не могу пока ни с кем общаться, мне нужно сначала осознать все поглубже, не растрясти это состояние, может, даже попытаться войти в соприкосновение с «ощущениями» выродка, я должна его чувствовать после такого «контакта», мне нужно его узнать хотя бы изнутри…

— Тая, ты не знаешь, Маслов уехал в город? Может, он сегодня поедет на выходные? Было бы здорово, неохота одной болтаться, спроси его, пожалуйста! — я прошу, потому что понимаю, что и Тае моя затея не понравится.

— Не опасно? — спрашивает скорее потому, что так положено.

— Наверно нет, маньяк может еще и не знает, что я выжила? Значит, есть время, все-таки я сильно его зашибла, так что не могу упустить случай, позарез надо в город, а Егор не даст спокойно уехать, ну и я взяла тут кое-что, вооружилась немного, так что не опасно, ну я так думаю, — я показала Тае то, что взяла в кабинете. — Возьму у тебя это «напрокат», пока все не утрясется.

— Вряд ли это достойное оружие против монстра, я тут думала, почему о гибели девушек не чувствую ничего, так это все из-за того, что деревню нашу разорили, погибли многие, тут такой духман стоит, что и не разберешь, это в чистой энергии отголосок смерти сразу слышен, а тут давно смрад, еще со строительства рудников. Держать тебя не могу, мне эта твоя затея не нравиться, но, конечно, все сделаю, а прическа классная, сразу видно что ты сорванец, не кисейная барышня, характер теперь виден, но тебе против такого зверя тесак нужен, а не булавка, — и, качая головой скорее для самоуспокоения, мол, даже пыталась повлиять на меня, Тая ушла и быстро вернулась с новостями.

Женька и правда собирался в город, накануне просто не готов был уехать, тоже за меня волновался, ползал под елками вместе с Егором, а потом отсыпался, так и не попал на выходные как положено, и моя просьба через Таю была принята вполне кстати. Мы встретились уже у вездехода, а я машинально еще раз обшарила грузовой отсек, вдруг Аленину сумку я в прошлый раз просто не заметила за наваленным бардаком, но ничего не нашла, уселась на пустые коробки от продуктов. Женька сел напротив и таращится на меня странными глазами:

— Ты мой вид не одобряешь? Такая я тебе уже не нравлюсь? — я потрепала себя по загривку демонстративно, и легкость в голове, почему я раньше этого не сделала, никогда не была собой больше, чем сейчас; челка живо соскользнула на пол лица, скрыв мое совсем не игривое настроение.

— Одобряю, даже слишком одобряю, совсем другая, то есть как раз такая, как есть… Егор с меня три шкуры сдерет, когда узнает, что я с тобой в город поехал! Вот куда ты ломишься, тебе, наверно, еще лежать нужно?

— Во-первых, ты не знал, что я поеду, правильно, это чистое совпадение. Что, я у тебя разрешения спрашивала? Нет! Мы же тут с тобой встретились, верно? И потом, я представляю, какой был шум с моими поисками, не готова я «на горяченькое» в отряде появляться, а капельницы мне как видишь уже не нужны, только душевный покой, я, знаешь ли, сплетен боюсь больше, чем мартовских медведей! — забрала челку за ухо, от Женьки можно не прятаться, нутром он меня и без челок вскроет, а как парень он дико наивный и пялиться на меня напрямую до сих пор стесняется.

— Почему мартовских? А, они особенно голодные после зимы и спячки, понял… Ну, да, слухов достаточно, — глаза опустил на коробки, подпинывает их ботинком, вот не дают мне покоя эти картонки…

— Поделись: оповещен, значит, вооружен, — внутри меня все напряглось, сплетни — это невыносимо.

— На самом деле я сразу и не понял, что случилось, ливень начался ни с того, ни с сего, а ведь ни облачка не было, и все засобирались. Валевский вдруг начал бить со всей дури Егора и орать, что он тебя потерял, и побежал видимо обратно к «крестам». Ванька за ним. Егор стал дергаться и орать на всех. Полина просила его успокоиться, мол, ты всегда так себя ведешь, что ты сумасшедшая, и все это знают. Егор послал Полину, и она ушла в лагерь, все девицы ушли, а парни остались тебя искать, и Маринка осталась. Сначала прочесывали лес у костра, потом оказалось, что я тебя последний и видел на горе с крестами, но я ничего плохого тогда не заметил, что могло случиться? И действительно, почему все в этот раз переполошились, если в прошлый за мной тебя искать в тайгу никто не пошел? — вскинулся на меня взглядом и снова уткнулся в чертовы коробки.

— Не знаю, чего все всполошились, поэтому на помощь я особо и не рассчитывала… Да, упала я и правда неудачно, подскользнулась на росе и голову пробила — все как обычно, от ливня очнулась и в лагерь пошла! — беспечно так рассказываю, а саму крутит внизу живота нестерпимо.

— Так и осталась бы там, это ж надо через тайгу в таком состоянии переться, Валевский и Ванька быстро бы тебя нашли, сразу к крестам побежали. А если бы рухнула не пойми где, то все? В общем, мы прочесывали лес поблизости, а потом услышали звуки вертолета и решили в лагерь возвращаться, вертолет просто так не вызывают, тут, конечно, стало совсем не по себе, вернулись, ты в изоляторе и вроде как все хорошо уже. Полина с Егором разругались вообще, она в город кажется насовсем уехала, чуть ли не уволилась, а твоя «троица», пока ты в себя не пришла, около изолятора так и дежурила. Тая к тебе не пускала никого, и это пугало еще больше. Но главное, все обошлось, а то болтали о каких-то увечьях и все такое, у некоторых прямо-таки зуд: версии одна страшнее другой предлагать. Маринка с Пенкой почти подрались из-за этого! Так что ты права, сплетен скопилось уже много, но они точно в мгновение отвалятся, как только все увидят такую тебя, реально не узнать, только это и будут обсуждать, и думать о происшествии забудут!

— «Троица» это кто? — был ли это комплимент или нет, я его пропустила. Разве это теперь важно?

— Ну, Ванька твой, Валевский и Маринка, эта вообще вся зареванная все время ходит, говорит, она во всем виновата, что тебя бросила.

— Ничего себе, а я вот так уехала! Но я с тобой же и вернусь обратно, следующей же ночью, ужас какой, не хотела я так всех пугать и расстраивать, особенно Маринку, даже не думала, что она так расстроится…

— Да расслабься, еще терзаться из-за этого будешь, все уже успокоились, сейчас отоспятся и все забудут. Но ты конечно бедовая, как ни крути, и везучая при этом как никто! — он хихикнул, но как-то горько, меня дернуло, как будто он знает больше.

— Было бы кому спасать! — подтянулась и толкнула его в бок в шутку, чтобы сбить эту ненужную мне серьезность. — Долг тебе возвращаю, ты же не зря меня дважды спас, не могла я вот так «ни за что» пропасть! Так что в этот раз я сама себя спасла, но исключительно, чтобы не обесценить предыдущие два, совести мне теперь не хватит пропасть зря!

— А не зря, значит, можно и погибнуть? — он пихнул меня в ответ, а глаза-булавки так и роются уже внутри меня, откуда он взялся такой прозорливый, но спросить ему нечего, навязчиво как Егор он себя вести не станет.

— Вполне, почему нет? Главное, чтобы дело было стоящее, чтобы одним махом все проблемы решить, всегда есть такое дело, которое запускает глобальный процесс, сбивает первую «фишку», только как узнать, что это та самая фишка? Проблема обычно начинается не с начала, где-то в самых незначащих местах, в случайностях, попустительстве, потом уже летит как «каток», все сшибая на пути, но только виноват не каток, а тот, кто его столкнул, того и нужно искать и останавливать, не махину…

— Понял только, что это еще не все, не все, на что ты способна, что готова ввязаться в любую драку, если дело того стоит, даже если цена такая — ничего не боишься…

— Ага, все точно, — я тоже боюсь, но не смерти, а этот мир потерять, вслух этого не сказала, и челка упала мне на глаза.

* * *

Утром, часов в шесть зашла домой, дохнуло затхлостью; бабушки нет, она в инструкторском походе по «Столбам», я сразу пооткрывала окна, устроила шумный, хлопающий дверьми сквозняк, зато от мглистости не осталось и следа. С улицы потянуло утренней городской свежестью от мокрого после поливальных машин асфальта с отдушкой ландшафтной травы и клумбовых цветов, оттого горько-сочный привкус герани во рту, и я есть хочу невыносимо. Конечно, дома нет ни черта из съестного, в гречневой крупе завелись мошки, остатки картошки скрутились в вялые куриные пупки, и чудом у сухарных горок в хлебнице не завелись мыши; я все повыбрасывала, придется ждать открытия универсама, а пока зарылась в семейный архив, нашла фотографии Лизы, сестры деда.

Фотографии черно-белые, блеклые и желтоватые от времени; раньше умели делать снимки объективно строго, портрет словно рассказывает историю если не жизни человека, то характер вполне точно вскрывает, внутренние предпочтения четко проявляются на лице в микродеталях, в такой буквальной студийной съемке ничего не скрыть. Невротичка выдаст себя сухой складкой на носу, интеллигенция особой сдержанностью черт, жесткость читается сжатым подбородком, теплота льется из глаз даже с «мертвой» фотографии, и если человек умер, отпечаток его личности остается навсегда. Рассматриваю характерное состояние лица Лизы, мы с ней невероятно схожи, но при этом слишком разные, ее вибрации отсылают к той оттепели, что наступила в нашей стране после смерти Сталина, ее надежды столь простодушны, пламенны, как у классической комсомолки-идеалистки, и красота ее такая добротная; невинность и махровая наивность — вот что я в ней чувствую. Сажусь перед зеркалом и студийно освещаю свое лицо лампой напрямик, мои глаза жесткие и глубокие, словно я уже сильно старше Лизы; мои черты резко очерчены, сильные в своем выражении почти как у Егора, не замечала раньше в нас такого сходства. Но я и правда никогда не была нежно-невинной как Лиза, жесткость ее смерти на мне с рождения, и в то же время именно в моем лице есть некоторый, почти видимый ореол; я верю в «иное», а не в «комсомол», несмотря ни на что «основа» все еще во мне — такая вот трансформация; в этот раз, «уйдя» еще дальше от «начала», я стала к «настоящей» себе ближе. Да уж, между Лизой и мною какая-то тысячелетняя пропасть, у меня нет никаких «чудотворных» ожиданий, есть только убежденность, что я должна делать все сама и оставаться тут до последнего, бороться, и никто меня не спасет. Бог не спасет, ведь у него мои руки, нет у него других рук, кроме наших; вот только я лично могу слишком мало, мои «воины света» давно забыли и утратили себя, дезориентированы и не желают возвращаться к «истоку». Что могу я одна, если мой дух раздроблен и отдан каждому из живущих? Что я могу без всех нас? Кто я такая, когда одна? Песок, никто…

Сложила фотографию Лизы во внутренний карман холщевой ветровки, вышла из дома и дождалась открытия универсама уже у его дверей, в советском магазине привычно ни хрена нет, кроме отмороженного минтая, вездесущей перловки, польских, специфически воняющих сухих супов и хитровыстроенных «пирамид» из ржавеющих банок с килькой, но молоко и плюшка всегда найдутся, а других вкусностей мне и не надо. Пусть Джеймс Бонд пьет свое шампанское, выхваченное из буржуйской бокальной пирамиды, заедая свои победы икрой, а я всем деликатесным радостям предпочту бутылку ледяного молока и булочку за девять копеек; порвала ее черно-смоляную корочку, вскрывая ароматный желто-дырявый мякиш с особым наслаждением. В лагерь почему-то такие булочки не привозят, а вот из советской кильки отличный суп варится, и я вытащила из «пирамиды» несколько банок, ночью на костре они будут очень кстати. Свой завтрак я слопала второпях прямо на остановке и заскочила в автобус, намереваясь наведаться с самого утра в архивы, там и увидела Антона Горленко с огромной спортивной сумкой:

— Сашка? Почему не в лагере? Прикинь, мать заставляет на тренировки мотаться, чтобы я столичным тренерам хорошо себя показал, только вот не пойму, на хрена мне это? Все это как россказни с того света про эти «НХЛы», мне и в нашей «краевой» команде нормально игралось! Как же тебе повезло, что никто никуда не тянет тебя за уши! — мы сели вместе на задние ряды автобуса, а я удивилась про себя, как запросто мы с Антоном стали общаться, раньше краснела бы и отмораживалась всю дорогу, так на «пьедестал» сама его поставила. Он не так уж и высокомерен, вполне простой парень, у которого куча своих проблем, и главную «проблему» в виде Викуши я и врагу не пожелала бы!

— Да я Зою решила навестить и еще есть дела всякие… Ты не слышал случайно, с кем там, в «пансионате» Алена встречается? — и действительно, как я раньше не догадалась, Антон часто в «пансионатах» тусуется, ему взрослые девицы нравятся, может, что и видел?

— И чего ты все о ней печешься, стерва она редкая, а не твоя подруга! — вот это новость!

— Почему? — глупая у меня реакция, но я не думала, что он в курсе наших дел.

— Да она к нам заходила во время вашего конфликта, так такую пургу несла, против тебя зачем-то народ настраивала, решила всех в свои дела втравлять! Никто из наших парней с ней не стал бы встречаться, но я видел, как она разговаривала с каким-то мужиком, я к матери заходил и дверью ошибся, так они слишком интимно беседовали.

— Ты видел, с кем она была? — я от напряжения наклонилась вперед.

— Нет, видел только костюм за дверью, он мужик взрослый уже, и наверняка кто-то из местных управленцев. Кто еще в административке ошиваться сможет? Но я услышал обрывок их разговора, Алена так за ногу его держала и рассказывала ему про тебя, сказала, что хочет видеть твой труп! Прикинь, так я дверь сразу и захлопнул. Алена совсем чокнутая, вела себя как больная! — он тряс рукой, а в автобус заскочили малолетние девчонки, заметили Антона и стали тыкать в него пальцем и хихикать, он-то в нашем городе безусловная звезда, а в столице наверняка затеряется.

— Точно не видел, кто это?

«Да, маловато информации», — думаю про себя, может, этот «кто-то» из бесчисленных комиссий или гость из других лагерей, мало ли великовозрастного начальственного народа шляется по лагерю? Да навалом!

— Точно! Зачем тебе? — Антон на внимание девиц даже не реагирует, привык уже.

— Да Алена на связь не выходит, хотела через него ее найти… — так и есть, ни грамма вранья.

— На твоем месте я бы обходил эту психопатку стороной! — он встал и по-свойски чмокнул меня в щеку, словно мы успели миновать все стадии близости, и вышел на стадионе «Авангард», а я проехала под навязчивыми взглядами девиц еще остановку.

Через аллею от проспекта начинается территория парка «Культуры и отдыха им. Горького», рядом с ним кинотеатр «Луч», а напротив архив ЦБТИ, серо-стальное мрачноватое исполинское здание, протяженностью на квартал, загроможденное по фасаду массивными колоннами. Архив открыт с самого утра до поздней ночи, считается, что советские ученые часов не наблюдают и всю жизнь подчиняют служению стране, впрочем, для многих дело так и обстоит, да и «диссертацию защитить» — это выторговать у отечества массу возможностей и даже регалий, так что определенный ажиотаж и в этих мрачных стенах наблюдается. Меня встречает холл с высоченными потолками, с пропускной системой на входе, запруженной желающими попасть в архив, но все охранники меня знают и, поприветствовав дежурного, я прошла по широкой винтовой лестнице на второй этаж, минуя очередь, там основной фонд «периодики», занимающий помещение размером с районную школу. Такие объемы информации меня не смущают нисколько, можно сказать, владею системой поиска «с пеленок», вдоль стен по всему залу расположены стеллажи с маленькими ящичками — картотекой, и достаточно ориентироваться по этим карточкам с данными, а нужные материалы принесет уже библиотекарь. Можно задать буквы по алфавиту или цифры по годам, и, отталкиваясь даже от самых скудных данных, найти хоть какую-то, пусть приблизительную информацию, и так двигаться дальше, задавая в поиск все новые и новые данные, и попасть совсем в иную версию событий, совершенно не туда, откуда начал. Обычно я обожаю копаться в книгах, старых научных публикациях, прикасаться к неизведанному, сутками могу пропадать в архиве, но сегодня мне вряд ли захочется долго сидеть в нужной мне теме, признаюсь, мне даже прикасаться к ней страшно! А что если мои видения подтвердятся?! Совершенно этого не хочу, хочу быть не права! Хочу ничего не найти, ничего похожего, ни единой зацепки, мне до ужаса страшно знать, что пострадал кто-то еще, и уж тем более понять, что никого из возможных жертв так и не нашли! Что мне тогда делать, каждую девчонку придется искать по тайге? Как мне с этим жить?

И через силу я все же взялась за дело, меня интересует определенная область, все издания и информационные административные «листки», что выходят в районе поселений устья Маны и Енисея; взяла года дальние: 1970 и выше, такое у меня сложилось впечатление, что началось все давно. Нашла подшивку местной газеты, это не газета даже, а «листовка» на одну полосу, и информационные ленты тоже нашлись в толстых, никем, по-моему, до сих пор невостребованных папках, просидела часов пять и результат кромешно тяжелый вырисовался. Действительно, можно сказать, есть факт пропадающих девчонок, как это было не замечено до сих пор совсем неясно, может, разброс мест исчезновения слишком широкий или за годы все забывается? Может, это только мне сейчас видится что это факт, потому что я подгоняю все под свою версию? Но за десять лет — семь пропавших в возрасте от пятнадцати до двадцати трех лет, в газете даже были фотографии некоторых девушек, и тут мое потрясение было уже полным! Стертые низким качеством и временем снимки вкупе с описаниями давали однозначный ответ, все пропавшие девушки — малорослые, подросткового вида блондинки, то есть все принадлежат к одному типу…

До меня все еще не доходил масштаб этой истории, как каменная прошла к копировальному аппарату размером с советскую кухню в хрущевке, пока документы тиражировались, не могла прийти в себя — как такое явление до сих пор не заметили? Или заметили, но не захотели этим заниматься? Если бы власти обратили внимание на то, что пропадают девушки, да еще одного типа, то версия была бы однозначной: это серия, маньяка должны были искать, всех должны были предупреждать, его уже нашли бы! Но он вполне себе процветает, меня же он убил, и ни разу про его существование я и не слышала! И вот вопрос, на Олю Караулову тоже напал он? Что пошло не так, почему он потерял осторожность? Ведь у нас в лагере даже таких слухов нет, и не было, а если бы пропала я, уже поднялся бы шум небывалый, может, в этом была моя роль? Может, я должна была погибнуть, чтобы это «дело» наконец-то раскрутили? Возможно, маньяк действительно из местных, тот, кто обитает среди нас, и я его хорошо знаю!? Он готовил покушение именно на меня, он хотел видеть меня там, где погибла Лиза? Сколько же тогда ему лет, если он имеет отношение к истории тридцатилетней давности? Возможно, захоронение показалось ему интересным местом для «охоты», нападая на жертву из своего окружения, он посчитал, что так проще всего спрятать труп? И правда, могила и могила, он даже дерном все прикрыл, только все растеклось, но кто ж мог знать, что пройдет такой тропический ливень в тайге, дождя и в прогнозе-то не было.

В любом случае выродок знал о захоронении и знал, что я там буду, в той ночной тусовке такая «типажная» блондинка была только одна, но получается, этому выродку повезло, что я выжила. Егор бы меня все равно нашел, и маньяка поймали бы по горячим следам, он сильно наследил наверняка! Но все же, причем тут захоронение? Егор, Зоя и моя мать, столько лет искали следы экспедиции по тайге, и даже я ходила в некоторые такие походы, а ребята нашлись рядом. Точно знаю, что это и есть «экспедиция», получается, погибли они вместе, в один день, и кто-то упокоил их как положено, а могилы оказались почти у нашего лагеря, и это логично, ведь ребята шли к староверам. Почему я так привязалась к этому захоронению? Потому что тогда истоки преступлений нужно искать очень давно и это жутко осознавать. Может, все же это какая-то другая, смежная история? Представить невозможно, что выродок убивает тридцать пять лет, но все девочки похожи на нее, на Лизу, разве бывают такие совпадения?

Как можно было не заметить маньяка, не оповещать возможные жертвы — самое страшное; я провела в архиве всего несколько часов и такой результат! Если бросить на это все силы, поднять документы всех местных советов, организаций, колхозов — вон, сколько студентов и туристов приезжают дикарями — и учесть возможные жертвы среди них, то это что получится? Бойня? Как с этим жить? Девчонки оказалось не нужны никому, с ними расправляются как с бездушными куклами, их жизнь обесценили даже в смерти, о судьбе пропавших неизвестно ничего! Как мы все вообще еще живы, если так относимся друг к другу, как Земля нас все еще терпит? Каким чудом мы все еще тут?

Вышла в сквер с папкой под мышкой, теплое солнце, крики ребятни и холодная, несовместимая с этим счастьем правда у меня внутри: как можно отдать своего ребенка этому бездушному людскому миру, стоит ли вообще пропускать свое потомство в этот кошмар? Как отпустить новорожденную душу на такое заведомое истязание, это уже не «духовные уроки», это истребление жизни, с такой болью «малорослой» душе не выжить. Как процветать, зная, что в какой-то момент алчное существо захочет построить свою жизнь на твоем теле, забросив тебя и все твое бесценное в жернова, призывая всех считать тебя врагом, недостойным жизни, чтобы оправдать свои преступления? Почему такой выбор до сих пор видится кому-то выгодным? Ведь это абсурд, линейное время условность, тигель нашего развития, мы всегда «одно», все мы «одно» тело, «одна» общая на всех жизнь, как можно калечить и уничтожать самого себя? Да, так было всегда в истории, но и сейчас ничего не изменилось? Но тогда такое «низкорослое сознание» не может стать прототипом вечной жизни, значит, этот мир не должен быть рожден? Мир не может быть рожден, пока люди убивают себе подобных, убивают детей, убивают невинность, самое тонкое высокочастотное сознание просто не может здесь выжить… А без «высшего сознания» мы никто, случится «выкидыш», и мир так и не будет рожден, неужели он обречен и в нем не осталось героев? Именно тот, кто появился на свет воином, чтобы оберегать невинность и давать ей жизнь — убивает ее, пользует потребительски в своих нуждах, низводит до ничтожества, меняет на пустое и не считает беззащитность достойной сострадания. Мир обречен.

Меня убивают, убивают постоянно, и я ничего не успеваю дать миру, но даже если бы могла, нужна ли я ему, ведь я не фокусник, не совершаю чудес, являюсь чудом, но миру я такая не нужна, я не сделаю все за людей, и чудо такое, «самодельное», никому не нужно… И мое большое вселенское сердце до края наполнено вязкой нестерпимой стонущей болью, уже без молитв и прошений, это уже агония, прощание, желание прекратить все, остановить и уйти в вечную тень, наполниться ее покоем, я все еще «бегущий по лезвию», но это моя последняя попытка исправить здесь хоть что-то, мир давно принадлежит не мне, а всем нам, и что тогда я могу одна? Нет смысла стучаться в «небеса», вся жизнь давно сосредоточена здесь, все давно здесь, но человек так и не понял, что только он отвечает за все. Сквер укутывает счастливым эхом детских воплей, теплом летней беспечности, заставляет набраться мужества, продержаться еще немного, дать себе шанс не исчезнуть совсем, утратив жизнь мира-ребенка, и я за пределами этого измерения исчерпаю себя, поэтому я все еще здесь. Девочка лет трех мчится вдогонку за небесно-голубым шариком, он тормознул на моих коленях, белокурое чудо залилось смехом от счастья, от того, что шарик не улетел в небо безвозвратно, она лихо забралась ко мне на колени, обняла крепко-крепко и сказала: «Спасибо!». Схватила шарик и побежала обратно к маме, а я пошла в сторону автобуса, мне пора найти то место, где жила Алена, мне нужно идти, двигаться, делать, только не стоять на месте и не знать того, что я знаю.

Вышла на остановке у кафе, где мы встречались с Аленой осенью, тогда она в подробностях мне рассказывала, как много денег ее мужчина тратит на нее, какую шикарную квартиру они снимают, и как много он ей обещает на будущее, и ни слова, кто он на самом деле, и где находится эта треклятая квартира! А я и не расспрашивала, не хотела расстраивать ее, не хотела обострять неудобные моменты, если она так счастлива и получила то, что хочет. Зачем лезть? Конечно, меня задела ее фраза: «Посмотрим теперь, на кого будет пялится Валевский, самые классные шмотки у меня, теперь я самая крутая». Да, меня задело, но это не собственничество по отношению к Ромке, у меня и мысли тогда не было, что он вообще меня видит, меня смутило, как Алена относится к этому вообще-то ее парню, что он не объект ее чувств, а средство их достижения. Мне стало жаль тогда Аленку, ведь я по своей еще детской наивности считала, что эта цена неоплачиваемая, разве можно после такого подлога душу вернуть на место? Но Алена никогда не слушала меня, обычно она обесценивала все мои представления о жизни, вот я и радовалась вместе с ней ее радостям; это ее жизнь, ей виднее, на какой опыт ее тратить. Сейчас, сидя за тем же столиком в кафе, я пыталась по шагам, по ощущениям вспомнить наш разговор, все его оттенки, сейчас мне сгодится все, и вот вдруг, в тот момент, когда девушка-официантка, чуть ли не та же самая, обратилась ко мне, я вспомнила! Тогда Алена обмолвилась, что дом стоит вдоль парка, и я тут же выскочила из кафе, пока эта волна памяти держала меня; оставив денег на столике явно больше, чем нужно, я устремилась к предполагаемому кварталу престижных дворов вдоль набережной.

Вот представлю, что Алена, так же, как и я сейчас, двигалась вдоль проспекта Ленина мимо ухающих машин, тополиного мусора, летящего в лицо — тогда это мог быть снег — потом поворачивала в парк, а потом куда? И ноги сами несут меня дальше, в огромный сквер, застроенный сталинскими толстостенными восьмиэтажками, которых слишком много, чтобы выбрать наугад нужный дом или хотя бы верное направление. Дома одноликие, желтокирпичные, крашенные песочной побелкой колонадки в районе шестого этажа, балкончики в балясинках словно задуманы для цветника, глубокие лоджии, вмещающие садовый столик и лежак, устроенные явно не для потребностей рабочего человека, обитателя коммуналки, для которого «хрущевка» — рай, когда вся квартира размером с эту лоджию! Конечно, я была зачарована таким, направленным на нормальные потребности полетом конструкторской мысли советских проектировщиков, но все это предназначено для каких-то особых людей, своим положением подтверждающих, что победивший социализм есть торжествующее неравенство. Но кроваво-красные двери подъездов, зелено-синие оградки газонов и лавочки им в унисон уже имели характерный, всё уравнивающий быт советского общественного пространства. Какой дом, какой подъезд выбрать из шеренги одинаковых признаков, совершенно неясно, и даже если залезть в голову к Алене, там все точно так же, все одинаково.

Стою по центру этого исполинского двора, закрыв глаза, и осматриваю весь сквер внутренним зрением, и вот во мне очнулось новое воспоминание: Алена рассказывала, что в ее доме есть крошечная «булочная», куда она спускалась за свежими булочками каждое утро. Тогда именно этому обстоятельству я по-настоящему позавидовала, я «булочная» душа, если бы была мышью, то ловить меня следовало бы на запах свежеиспеченного хлеба, а за желтотелую булочку по девять копеек готова добровольно влезть в мышеловку. Открыла глаза, осмотрелась, вот она «булочная», дворы найдены верно. Но в этом доме восемь подъездов! Опять закрыла глаза, иду на эксперимент и пытаюсь представить себя в квартире Алены, понять, что я вижу из окна, достаточно определить угол взгляда на городской пейзаж, чтобы найти правильный подъезд, а там и соседей порасспросить можно. Ловлю внутренним восприятием абсолютно четкий вид: река и центральный городской мост наблюдаются с высоты и под определенным ракурсом, значит квартира расположена со стороны проспекта и на верхнем этаже, не с торцевой части здания, а где-то ближе к середине. Забежала в третий подъезд и поднялась на седьмой этаж, выглянула в подъездное, заплеванное курильщиками окно — нет, ракурс не тот; вследующем подъезде тоже не то, и вот только в шестом картинка действительно совпадает, аж мурашки по телу от такой точности. Тут же звоню в ближайшую квартиру, чтобы не успеть испугаться тому факту, что я иду на поводу у своих видений как городская сумасшедшая, реализующая свой бред.

Стою у богато обитых дерматином дверей, жду, нервно постукивая по синеющему лакокрасочному откосу, обкусываю губы, что сказать-то, если мне откроет сам объект поиска, этот Аленин хрен?! Вдруг он и есть мой насильник-убийца? И какая же будет ему радость увидеть проблему, то есть меня прямо на пороге: приперлась в пещеру циклопа-людоеда самолично, чтобы он мог в лучшем виде, не покидая зоны комфорта, избавиться от занозы! Но никто мне так и не открыл, и на всей лестничной площадке тоже, что не удивительно, рабочий день в разгаре и наступило время отпусков, так и вечером можно никого не застать. Спускаюсь этажом ниже, звоню, и первая же дверь открылась; шарахнулась от неожиданности и необходимости вести разговор, подтверждающий или истребляющий историю моих догадок, и даже не берусь судить, какой факт подействует на меня сильнее. На пороге стоит старушка университетского вида, она не в халате с отдушкой котлет, а в городском, невероятно опрятном темном платье, с гладкими волосами, свежим, хотя и старческим лицом, и конечно говорит, как полагается кремлевским гимназисткам — чинно и вежливо; открыв мне дверь в абсолютном доверии, она взялась за грудь рукой, словно только меня и мечтала увидеть всю свою жизнь:

— Вы ко мне, барышня? Чем могу помочь? Может, чаю? — старушка отошла от прохода, приглашая в дом, а мне стало страшно от такой ее открытости.

— Вы бы не открывали-то чужим, — я даже забыла о цели своего прихода.

— Ну что вы, я не такая беспечная, у меня и «глазок» в двери есть, просто я вас еще в сквере видела, вы ищете кого-то, сразу подумала, что вам нужна помощь, но было неловко беспокоить вас, — обалдеть, где такие люди живут, где они прячутся, хочу общаться с ними каждый день.

— Да, ищу, простите за…

Хотела только спросить, а старушка уже завела меня в квартиру, совершенно ретроградную, с большим круглым столом, абажуром в кистях над ним, расписным гжелью чайником на зеркальном подносе и сметанными булочками в сахаре на узбекском, витиевато расписанном блюде, и в животе у меня сразу заурчало.

— Садись, садись, составишь мне компанию, я-то одна, все мои поразъехались по отпускам, а мне вредно климат менять, вот и сижу тут. Ты подружку ищешь, рыжую такую? — она налила мне чай, протянула блюдце расписное в еловые веточки с булочкой и креманку бутылочного цвета на затейливой тонкой ножке с домашним вареньем.

— Как вы догадались? — жую и удивляюсь ее прозорливости: и рыжую ищу, и есть хочу, и в безусловном тепле как в воздухе нуждаюсь.

— Не знаю, но когда тебя на пороге увидела, сразу подумала об этой девушке… Она снимает квартиру у Светланы Васильевны, девяносто восьмую, та к дочери в Севастополь уехала внучку нянчить, ну и сдала квартиру солидному такому мужчине, а жить тут стала только девица. Но девушка ведет себя тихо, вот я ничего соседке и не рассказывала, зачем зря ее дергать? — старушка умильно наблюдает, как я управляюсь с угощением, словно я ей внучка какая, а не случайная девица.

— Вы видели того мужчину? — конечно я и так уже понимаю, что у Алены в парнях «папик», а не пионер.

— Нет, к сожалению, девушку часто видела, а вот ее сожителя ни разу, я не типичная бабуся с лавочек, в основном на кафедре в университете пропадаю, многих соседей в подъезде даже не знаю, что, конечно, непростительно, но некоторых знать совсем и не хочется. Знаешь, я так устаю от иных людей, заболеваю прямо, мне с книжками как-то всегда уютнее… Эта девушка твоя подруга? — старушка сложила ручки лодочкой под подбородком как юное, чуткое ко всему создание, и сквозь морщинки мне видится ее настоящее лицо с внимательными миндалевидными глазами и тонкими строгими чертами.

— Да мне тоже с печатным словом легче, может, у вас ключи есть от этой квартиры, мою подружку «Алена» зовут и она на связь не выходит, я понимаю, как это звучит, неловко, но я уже и не знаю, как ее найти? Может, в квартире телефон этого мужчины найдется или какая записка от нее, хоть что-то! — я уже почти молю о помощи.

— Ключей нет, к сожалению, звучит твоя просьба нормально, всякие обстоятельства бывают, но квартиросъемщик требовал, чтобы доступ в квартиру был только у него, и если что, то готов возместить все убытки, такой он слишком деловой, — так соседка рассказывала. Это странно, что твоя подружка не выходит на связь? Она так раньше не поступала?

— Волнуюсь за нее, на то есть причины, но, может, соседка ваша говорила еще что-то об этом человеке, как он выглядит, что-то особенное выделила?

— Ты знаешь, только то, что он видимо из какой-нибудь партийной элиты, весь такой холеный, и все… Подружка твоя девушка невоспитанная и не очень приятная, мне бы не пришло в голову пригласить ее на чай, так что я ничего про них не могу знать, мне жаль… Есть кое-что, но мне неловко говорить тебе такое.

— Почему?

— Ты посчитаешь меня чокнутой старушенцией, но мы не знакомы и мне не так страшно признаваться в этом тебе… Старость, знаешь ли, полна сюрпризов, никогда бы сама в такое не поверила, я ведь атеистка до мозга костей и столкнусь с таким… мне кажется, твоя Алена здесь! Квартира-то над нами, там кто-то ходит, шлепает босыми ногами, я поднимаюсь, звоню им в дверь, а там никого нет, в магазин она не ходит. Как она живет? А этот солидный все не приезжает. И… мне кажется, с ней случилась беда, на самом деле ее там нет, и это так сильно беспокоит меня. Вот еще что, я считаю, что вам не надо встречаться…

— Почему? Почему я не должна с ней встречаться? — вот это поворот.

— Потому, что ее больше нет, но она готова причинить тебе вред, ты стоишь у нее на дороге… Вот все выдала, меня словно что-то заставляет тебе это сказать, именно это я почувствовала в парке, что тебе с твоей подругой не стоит общаться… Прости старуху, наверно, нужно такие прозрения держать при себе, но я знаю, что поступаю верно, — она смотрит на меня и ждет реакции, ей важно знать, есть ли во всем этом хоть какая-то рациональность.

— Да, вы правы, общаться с Аленой в какой-то момент для меня стало опасным, она хотела убить меня, но погибла, и мне нужно найти ее, то есть ее тело, чтобы она тут у вас не бродила; и я не знаю, кто этот человек, который снимал ей квартиру, на самом деле я ищу его.

— Дорогая, мне тебя случай послал, уже думала, мой мозг требует лечения, а оказывается, это новый опыт пред смертью, я всегда была слишком рациональна, чтобы сойти с ума, а на тебя я сразу обратила внимание, ты словно трогала пространство, словно искала вслепую, а потом взяла и нашла! Вот всегда думала, что обратная связь в таком опыте самое важное, ты моя обратная связь, и я больше не буду так беспечно сомневаться в таких посланиях. Извини, что о своем болтаю, просто то, что ты сказала, для меня не новость, чувствовала, что девчонка умерла… Конечно, если что-то удастся прояснить, передам тебе все, ты зайди ко мне, как будешь тут. Это убийство, поэтому твоя подруга застряла здесь? Так это все ужасно, она так юна и такие страшные у нее были намерения и такая судьба, все могло быть иначе.

— И поэтому так важно найти ее… Спасибо вам, вы мне очень помогли, возможно, я найду ключи и тогда вернусь, а может, и Алену найду…

— Меня Софья Ивановна зовут, печальные обстоятельства, но я рада знакомству.

— А я Александра Зарецкая, я вам дико благодарна, ну, что смогли мне такое рассказать, это очень важно, — и я заторопилась на остановку, мне уже давно пора на станцию, наверняка Женька ругается уже.

Узнала я сегодня много, но мне все страшнее, совсем не понимаю, что с этим миром происходит, в реальность такого преступления не могу поверить, а в голове звучит фраза: «он нас убивает снова и снова». Первый раз эту фразу я услышала, когда очнулась рядом с останками той, которая утверждает, что является мной. «Он нас убивает снова и снова», — все твердит она мне, то есть получается, это я твержу себе… Все эти девочки «она», все эти девочки «я», а «выродок», как символ червоточины пространства, охотится на не познанное им, но, убивая, так и не сумел получить «высокочастотность». Взять «силу» никак нельзя, «высокочастотность» можно только вырастить в себе, а он считает, что достаточно убить и получить все, что ему нужно от других. Создать «себя» из «ничего» и отдать, это единственный путь, и так нужно поступать много-много раз, накапливать и отдавать все из себя без остатка, тогда внутри родится как «зерно» утонченность звучания, музыка сфер, голос космоса. Знаю, потому что сама когда-то, в каких-то, видимо иных мирах прошла через это, и разве можно получить такой опыт силой и уничтожением, истреблением? Он, выродок, совсем не понимает, что умереть таким, как я, совсем не страшно, умирать легко, мы отдаем себя с полной готовностью и не оставляем ничего для себя, растворяясь в «сущем», мы — целое, мы — одно, но скольких еще он убьет? Смерть его не берет такого, все не может переварить выродка, куда смерти поместить его, даже ей он неугоден, куда такую «тяжесть» деть в тонкорунном пространстве? На «той» стороне просто нет места для такой плотности существа, прогресс в нем идет вспять, а мир уже есть пограничность жизни, «материальность» сама по себе является его крайней точкой. И Земля, «высшее существо», край воплощенной материи, держит выродка на себе до последнего, он — ядовитый отход, и как такое «нечто» утилизировать, чтобы «черные дыры» не стали больше?

Чувствую выродка нутром, узнаю его наверно, но и понимаю, что в нем развито абсолютное душевное здоровье, он хорошо прижился со своим убийственным ремеслом. И как его отличить от нормальных людей без внутренних метаний и мук совести, если кошмар, что он творит, никак на него не влияет? Маньяк в повседневной жизни может быть совсем неотличим от других в своем спокойствии, все, что он делает, как-то оправданно в его системе ценностей. Как мне его найти, если он становится «охотником» только в особые моменты, когда врастает в свое побуждение соединиться с жертвой?! И только одного могу сейчас желать, чтобы он не переключился на другую девчонку, пусть это буду только я, пусть он снова выберет меня и нападет, и я буду готова! Но как соединить эту историю с Аленой, с ее образом — мы совершенно разные. Что с ней случилось, как это вообще связано? Может, произошла встреча двух ипостасей маньяка и он не смог с этим справиться? Алена была частью «нормальной» жизни выродка, а Оля стала причиной, из-за которой он выпал из этой «нормальности», проявил себя. И Алена стала свидетелем? Вполне себе версия… И вот после такого «провала» выродок сорвался там, где его личность не имеет ничего общего с личностью маньяка и его понесло, он потерял осторожность?! Так тут еще появляюсь я, такая вся «идентичная» его первой жертве, и он вообще утратил контроль?! Или все же Лиза не была его жертвой, он мог быть свидетелем убийства, и от такого опыта у него произошло раздвоение? Тогда вопрос, когда он стал убивать? И даже представить не могу, как может выглядеть такая тварь. Разве это может быть человек?

Едем с Женькой в электричке через кромешную тьму, светящаяся стрела мчащихся вагонов прорезает своим светом ее кромешность, вдоль дорожного полотна нет островов жизни, ночь здесь беспросветна совсем. Но тьма не зло, а сосредоточение мысли, смысла и духа, духовное пространство тьмы не владеет злом, зло это качество сознания, ни один ночной кошмар не сравнится с тем на что способен такой человек. Электричка спиралью света в черной глубине мироздания словно несет меня обратно к самому началу жизни: если на пороге вечности людской дух так и не достиг просветления, если человек не понял, что малое и невинное, не умеющее бороться, имеет первостепенное значение, так, может, этой электричкой и рухнуть в самое начало?! И все проблемы будут решены разом, в вечность пропускать вирус страха и творимого им зла никак нельзя. Но как все исправить, если времени почти не осталось? В Начале нет творимого человеком зла, нет оправданных им преступлений, там нет ничего, только чистый Дух. Но помню всем телом эту малышку в сквере, как она меня обняла, как была благодарна за самую малость, я так сильно верю в нее, во всех этих новых детей, пришедших на землю рассветом, а перед рассветом, как известно, мрачнее всего. Зачем верить в бога? Бог абсолютен, от нашей веры в него или безверия ничего не меняется, главное, научиться становиться все большей его частью, его возрожденным светом, чтобы каждый стал воплощать его в своем сердце, своим духом во всех мотивах дел своих быть равным богу, тогда и мир станет абсолютным, тогда и бог будет воплощен, разве не для этого мы тут?