Рассвет слишком долго не ложится своим облаком на наш лагерь, его лучи забирает «Красная горка» и долина Маны, тусклый влажный сумрак стоит до самого позднего утра, но и закаты у нас оттого особенные, ночь уже владеет и временем, и пространством, а лагерь все еще придерживает в себе последние ржавые всполохи порванного неба, даже жутковато временами; и в особо жаркие ночи мне кажется, что художники-викторианцы писали ад с таких вот закатов. Вездеход заехал в лагерь со стороны северных ворот вместе с припыленным рассветом, у хозяйственных сараев темнотища недоброжелательная, мелкозернистая, как на старых газетных фотографиях, с трясущимися синеватыми тенями под каждой елкой, и я судорожно хватаюсь за Женьку, забыв о всяких приличиях, а он хихикает и пугает меня еще больше резкими выпадами. Знал бы он, какая я пуганая, но все же ему удается вывести меня из состояния тревоги, тогда и я начинаю шутить и хихикать; так добрались до нашего корпуса, я поднялась в нашу комнату и, совсем не понимая, кто я и где, от неспанной усталости, стянув жесткие джинсы, упала на койку под окном, ту, что оказалась свободна, может, про меня забудут и не будут будить все следующие сутки?

Проснулась от легкого подпека на заднице, дневное солнце через распахнутые рамы выжгло кожу красным пятном, я вскрикнула и мгновенно убралась от окна, не сразу заметив гостя в комнате. Маринки конечно и след простыл, глубокий день отпечатался прямо на мне, а на соседней койке сидит Егор и, не обращая на меня внимания, читает журнальчик, перелистывает и перелистывает страницы, даже позы не сменил, бросил комментарий:

— Печет? Вот бы еще и выпороть тебя розгами, вымоченными в водке! — и дальше читает.

— Да ты садист, — я потерла неприятно зудящую отметину, словно меня и правда выпороли.

— На себя посмотри, как могла в таком состоянии в город свалить, так еще и с Масловым. Мне его на ремни порезать? И вот я думаю, а нужны ли мне твои объяснения? — журнал он все-таки отложил, злой очень. Только я не понимаю, это забота или ревность? Ничего уже не понимаю про этого Егора.

— Да иди ты, нашел к чему прицепиться… — Егор резко наклонился ко мне и потрогал шов на затылке, потом потрепал короткие стриженые волосы, ну да, он же такой меня еще не видел.

— Что с собой натворила, теперь совсем пацанка, и толстовка новая, — во дает, он что, все мои шмотки помнит?

— Дома была, в чистое оделась, от пацанки, может, все отвалят, наконец, тебе я лично отчиталась, что в город поеду. Про Алену что-нибудь известно? — он повернулся ко мне и никакой дружеской близости, подменили парня, от дяди-родственника вообще ничего не осталось.

— Плохо все, в тургруппе Алена так и не появилась, путевку продала за двести рублей, не хило, да, а сама где-то тусуется, клиента опросили, знакомый у меня там работает, девица рыжая в плаще, так что заявления от родителей мы не получим и искать официально ее не сможем… Ну и она снова домой звонила…

«Егор сильно напряжен, — думаю про себя, — жутко дерганный, а я при чем?»

— Ты мне не веришь, что Алена умерла, да? — он смотрит на меня как чужой.

— Как тебе верить, если ты врешь мне все время и делаешь, что хочешь? Как я могу заниматься твоей Аленой, если я все время занят тобой? — он резко перетянул меня к себе, на соседнюю койку и полез целоваться, а я в плавках и майке — совсем уже съехал?

— Да ты прекрати мной заниматься, хрена творишь, Полину выгнал, ведешь себя как псих! — отпихнулась и стала быстро одеваться, сейчас застукают и все, доброжелатели найдутся!

— Успокойся, Викуша уверена, что все мужское население только по ней и сохнет, у нее самомнение оперной звезды, считает — все влюблены только в нее, так что в историю про нас она даже не поверит! — опять за руки хватает и при этом злой такой.

— При чем тут Викуша, отстань от меня! Ведешь себя как пацан озабоченный, ты меня пугаешь, ясно! Успокойся уже и меня не дергай! Не подходи ко мне больше с такой своей заботой, такая она мне на хрен не нужна! — я шумно выскочила за дверь.

Ну, мне реально нужно обходить Егора за версту, пока его за растление не посадили. Неужели он из-за Маслова так психует? Почему он так себя ведет, когда мне так нужна его вразумительность? Вот сказать ему: «Меня убили», что будет? Помогать он мне точно не станет. Блин! Мне так нужна его помощь, мне нужен друг, а не любовник, как девушка я наверно ничего уже не захочу, теперь я «оно», воин, переродившийся монстр, и посмотрим теперь, кто кого, этот выродок еще пожалеет, что связался со мной, я убью его! Не любви я теперь жду, а смерти врага! И я сделаю все, чтобы маньяк больше никого не видел кроме меня, дышать будет мною, и ни одно существо женского пола больше никогда не заденет его сознания, и уж тем более нутра, я сделаю для этого все! Да, подстриглась я возможно и не вовремя, но для маньяка в любом случае я «объект», теперь никаких широких штанов и проходных моментов себе не позволю, пусть эта гнида все время стоит «на рогах», пусть сойдет с ума и нападет на меня прямо в лагере, и выдаст себя, пусть его повесят, пусть будет шум на всю страну, или я сама проткну ему глотку, я готова.

По коридору корпуса зашла в чемоданную и закрыла за собой дверь на ключ, никаких теперь Ром и Егоров. Но что понравится этому развращенному типу, любящему резать девиц как оленей? Да, со шмотками у меня не густо, а Наташка настоящая подруга, она запомнила слова Аленки, что я одета как подкидыш, и оставила мне необходимый стратегический набор, хотела, чтобы я добила Валевского, отомстила ему, так сказать, своей красотой, но мне нельзя выглядеть взросло, эта тварь падка на девчонок. Ну что ж, миниюбка в клетку, мягкие низкие кеды, в них бегать удобно, прыткость у меня в них повышенная, чтобы больше никаких тряпок с хлороформом мне в нос не успел сунуть, теперь я наверно вполне в его вкусе, и завершит образ рубашка с погонами светло-серая, полурасстегнутая поверх тонкой майки. И вот почему пионерам положен красный галстук, а не пара свежезаточенных кортиков? Вышла из корпуса и наткнулась на Женьку Маслова, он уже шел из столовой, теперь и я есть должна много и вовремя, мне нужна сила; чувствую как изменился мой жизненный настрой. Чего я такая всегда «жатая» была, шевелиться боялась? Бред! Иду мимо Женьки и спокойно бью ему «пять» как заправскому другану, ну ведь так и есть, и никакого девчачьего жеманства и стеснения во мне не осталось.

— Выспалась, я будить тебя не дал, — вот значит кто берег меня, а вовсе не Егор.

— Спасибо, а то не знала, кого благодарить, обед-то я еще не пропустила? — терпеть не могу попрошайничать у этих кухонных девиц.

— Беги, и будь понаглее с поварихами, — он сделал злое до смешного лицо.

— А то, щас всех построю! — бравада, глядишь, и реальной наглости меня научит.

В столовую я попала в разгар обеда, шелест, шум, стрекотание голосов и посуды — все так перемешано что мыслей не слышно, гул стоит столбом и мне приходится его преодолевать с физическим усилием. Ощущаю плотность пространства, его насыщенность кожей, но моя кожа явно стала толще, слоновья такая, и теперь все эти энерговсплески ей вообще не страшны. Трескотня как в птичнике мало-помалу начала стихать, и я понимаю, что вся столовка пялится на меня, ну да, я же теперь не пойми на кого похожа, точно, не на объект воздыханий, ну и, видимо, весь лагерь знает, что это меня с вертолетами спасали. Слышу шлепки, кто-то слабо хлопает, и вот это эхо подхватили уже все отряды лагеря, ухают переливающейся живой волной! Ну да, я же выжила, раньше от такого внимания я бы бревно проглотила и внутренне издохла, а сейчас ничего, процветаю и испытываю легкий пофигизм, даже шальную браваду; повернулась вокруг своей оси и всем присутствующим покланялась, всем помахала, подняла руки наверх, приглашая успокоится, и пошла к своим, и все стихло как по команде, это не трансформация, это уже вообще не я. Первым делом вижу Ваньку и улыбаюсь ему всем, что еще там от меня осталось, он спрыгивает с места, сердит и счастлив, хватает меня и тискает как никогда, тут же подхватывается и Ромка, и с ним я обнимаюсь очень тепло, без придыханий, а как с самым близким, все-таки отсутствие полового подтекста очень освобождает любые отношения! Да я просто счастлива! Маринка обнимает нас сзади, и мне плевать на тех, кто совсем не поддерживает меня, ну и что, мне теперь на них ровно. Свобода! Абсолютная свобода! И это оказывается все, что мне действительно было нужно, даже подлопаточная область оживает ветром, и никакие смятения и внутренние тяжести больше не ограничивают меня.

— Вот изуродовалась… — слышу коммент от Бабочки в спину, но мне нет до нее дела.

— Даже и не узнал бы тебя! Ну, ты творишь! — Ванька по-хозяйски треплет меня по затылку. — Дур не слушай, очень круто, я даже теперь не обижаюсь, что ты в город свалила, видишь, не дуюсь, я не эгоист! — он хлопает себя демонстративно по ногам, словно эгоизм держится где-то в районе зада.

— Малая, я наручники от деда привезу, только так и будем теперь в лес выходить! — Ромка тоже изменился, все его собственничество куда-то выдохлось, только близость близких нас объединяет.

— Быстро надорвешься, талант еще загубишь, да и с твоими девицами нянька с тебя никакая, — несу чушь и обнимаю его по-другански за шею, встав на носочки, чувствую себя старше его на вечность.

Села за стол, Муха, как настоящий и действительно толковый джентльмен, притащил порцию обеда и ругаться с поварешками мне не пришлось, жадно набросилась на борщ пионерлагерный, переваренный, не свекольно-черный как положено, а розово-желтый, но какой же он вкусный — вновь обретенная жизнь открывает потаенный вкус даже такого откровенного кулинарного безобразия. А вот от хрустящего ребра белого хлеба, смачно резанного от кирпича деревенской буханки, корочка хрустом ломается, мякиш потягивается и обдает еще теплым духом, так и тянет бесконтрольно постонать, выставив себя опять дурой неадекватной, уж слишком я счастливая для пуберантности. Ну, это как бы не круто у подростков, быть такой счастливой.

— Никогда мне не было так плохо, думала, это я во всем виновата, — Маринка присела рядом.

— Марин, мне важно, что ты волновалась, но кто мог знать, что я так вляпаюсь! — сказала почти шепотом, обняла и поцеловала ее в еще припухлую детскостью щеку, чувствую полноту удовлетворения, будто ни о чем волноваться и не стоит больше, что все теперь будет хорошо, не у меня лично, а вообще везде в этом мгновенно-вечном тут.

Знаю, что состояние абсолютности это иллюзия, смещение пространства в будущее, но это очень важное смещение, значит, такой вариант реальности уже выстроил себя, каким-то образом этот шанс где-то при каких-то обстоятельствах проявился. «Полнота» не берется ниоткуда, «полнота» это свершение, закон перехода в другое состояние, когда все отыграно до края, и жизнь готова вывернуться наружу, выйти на новый виток развития, жизнь готова к такому шагу, впрочем, как и я — я уже знаю, с кем хочу провести вечность. Чуть прикрываю глаза, якобы от солнца, а на самом деле от щемящей невозможности, она заполняет сердце до самых краев, чувствую: некая сила буквально приподнимает меня, между моим телом и стулом кажется проявился легкий зазор, но я знаю, что все это еще не случилось, это «высшее» сжалилось надо мной, демонстрируя через эти ощущения, что все хорошо, все идет так, как надо, и пусть это еще не левитация, но такое состояние уже родилось во мне. Это значит, что червоточина не покроет мой мир?

После обеда пошла в методичку, там остались все сценарии, забрала их без излишних сентиментальностей; ну да, я знала, что меня убьют и ни хрена не поняла при этом, как мне действовать, что с этим знанием делать совсем не поняла, но жива и ладно. Вернулась в «актовый», где вся команда ждала оглашения новой программы, из-за этого происшествия мы пропустили много времени, а у нас на носу «полуфинал КВН»! Чувствую себя совершенно иначе, никакого давления общественности снаружи и никаких зажатостей внутри, как капитана меня все поддерживают, даже Ленки-Пенки-Бабочки-Горелки, и все идеи проходят на «ура», вот всегда бы так! На «Приветствие», первый этап конкурсной программы, ставим новый мюзикл «Бременские музыканты», но берем только ключевые моменты истории, еще больше прессуем всякую «социалку» и стиль семидесятых, чтобы сложить образы как в одноименном советском мультфильме. Дома на антресолях у меня сохранились с огромным почитанием несколько кримпленовых брючных костюмов, по всем знакомым несколько лет подряд собирала коллекцию, и тут я их привезла из города, наконец-то пригодились! Когда я достала костюмы яркой кучей, пятном из фантазии абстракциониста, у команды началась слезная истерика от смеха и драйва, всем понятно, что достаточно облачиться в такую знаковую вещь и роль уже будет сыграна. Ну и музыку тоже взяли из мультфильма и новенького в нее добавили совсем немного, ритм развили посильнее, это все уже Ромкины идеи. А главный выход, если мы пройдем очередной этап, предстоит сделать Ваньке, он у нас вундеркинд, ему и отыгрываться в аналоге телеигры «Что? Где? Когда?», это моя мама такие кульбиты фестивальные напридумывала, чтобы победа никому даром не доставалась. Но думаю, это как раз самый простой момент по дороге к нашей победе, этот кадр, Ванька, знает, кажется, вообще все, ну не могу я и тут волноваться, так что полностью на него полагаюсь. Так что от заката до рассвета репетируем, а потом выезжаем на пару дней в «Нижние лагеря» — теперь мы будем гостями.

И я забыла о том… что я уже не я — не ребенок, не девушка, а та, что должна убить врага, за эти дни я совершенно об этом забыла, вдруг стала такой счастливой и мне совершенно невозможно выходить из этого состояния, но меня из него выбило, вынесло, раз и все! Оказывается, я теперь всегда начеку, все тело мгновенно просквозило, что маньяк объявился и смотрит сейчас на меня, и я сумела сдержать порыв ворочать головой, мне нельзя беспечно выдать себя, нельзя, чтобы он знал, что я так остро чувствую его присутствие. Шла по аллее, шелестела о чем-то с девчонками, и все вдруг резко схлопнулось — превратилась сразу в собственный перевертыш, прочувствовав его взгляд как толчок в спину, как предупреждение от потустороннего хранителя, и тут же обдала волна страха: «только бы он не выбрал другой обьект», да тут со мной целый выводок юных свежерощенных красавиц! Но быстро успокоилась, я так четко его слышу, порывы-эмоции ложатся в меня как диафильм без звука, как конкретные, обрывочные ощущения, следующие друг за другом. Выродок видимо отошел уже от шока, узнав, что я жива; на меня его взгляд сосредоточенный, наблюдающий, налип клейкой лентой для мух; и я поняла, что, оказывается, и до нападения чувствовала его внимание, но, конечно, тогда не способна была отделить такое явление от других впечатлений, слишком много всего вокруг крутится и происходит. Выродок плотно и давно цедит по капле свое пристрастие ко мне, всех других словно скрывает белковая пелена, он давно следит за мной из той части своего я, что стоит за будничным сознанием, из темной подсознательной самости — тем лучше, тем плотнее завязнет — ему нужна только я.

Села на скамейку и стараюсь осмотреться невзначай, направление, откуда стремится внимание выродка, четко чувствую, но там административка, сквер, елки, масса окон, и мне его не увидеть — знает, гад, как прятаться, да еще слезное солнце стелется прямо мне в глаза. Все, моей легкой посттравматической беспечности как не бывало, вся как струна — какие «кубки», какие «победы», даже Алена с ее мрачной потерянностью маячит далеко, теперь я вся превратилась в восприятие врага. Он плотный в своей энергии, но не черный от гнили и мук разложения, как я ожидала, действительно похож на животное на охоте, что и славно, значит уже попал в азарт нового преследования, главное, что следит он только за мной. И это радует, что следит, пора выродка вымотать хорошенько, я все время на людях, в толпе же он на меня не нападет, но устанет страшно, и неведомые версии пусть задолбают его напрочь: что я знаю, о чем догадываюсь? Своей бестолковой щенячьей игривостью буду напрягать его маньячный слух на его главную напасть: страсть резать беспечных блондиночек по кустам, а сама буду готовиться ответить ему тем же. И словно я действительно прекратила свою жизнь, полностью утратила все свои желания, мечты и планы, я превратилась в функцию: «остановить монстра».

По закону жанра я сама должна стать равной ему, стать его атмосферным биослепком, чтобы он даже не понял, когда я буду стоять за его спиной, и вот я уже реально слышу его дыхание: вдох-выдох на два такта ниже моего дыхания, ужас-то какой! Солнце светит, девчонки что-то болтают, а я слышу, как он дышит и вымучивает каждое мгновение, в котором следит за мной. Это не прямые конкретные мысли, это мысли-чувства, даже не осознаваемые до конца, так видимо работают реальные животные инстинкты, когда есть буквальная внутренняя потребность, а оценивание и осознавание совершенно не предусмотрено природой животного, есть только этот фотографический порыв, в котором животное сознание бессознательно застревает. И выродок сам не знает, что ему нужно от меня. Он этого не знает?! Есть выжигающая потребность чего-то невнятного, щелкающий звук, который повторяется изнуряющее многократно и требует действия, но желание так и не выражается, как это принято у людей; и как с этим быть, он не знает, просто не владеет тем, что трепещет в нем. Наверно, так рождается взрыв? Некое явление овладевает телом-пространством, накаляет и прибавляет себя с каждым порывом, нечто непознаваемое прибывает и прибывает и все это наполнено энергией уже не принадлежащей телу, ее породившему, и «бум», все разносит в многоликое ничто! Сейчас я вижу, как это происходит там, на далеких космических путях, связанных с нами пуповиной единого чрева-сознания, я вижу этот беззвучный пока взрыв и знаю, что это слепок будущего, отраженная, порожденная нашим миром возможность, которую мы вскоре реализуем, если не восполним пространство другим нутром, нутром человека, а не зверя. Наша вселенская беспечность и жизнеобразующая глухота больше не сойдет нам как проступок, она уничтожит всех нас…

Не способен выродок дать этому процессу имя, любое значение не выражает его, но он видит во мне абсолютное отражение этой своей потребности и хочет вытравить ее из себя, но способ, выбранный им, низвергает его суть, его самого из процесса жизни вовсе, он уже не человек, судя по повадкам, и даже не зверь, он нечто чуждое жизни, ею отторгаемое, раз он не владеет естественным самовыражением через процветание — да, жизнь чревоточит обратным процессом явно через него! И мне нужно, чтобы он напал на меня, чтобы я убила его!!! Теперь я знаю, что делать, я готова ехать в «Нижние лагеря»; собрала девчонок в охапку и увела от этого гада, от его поганых глаз долой, я же абсолютно довольна, мне удалось четко поймать через свое восприятие присутствие маньяка, да, это самое главное — я выродка чувствую как себя теперь!

«Нижние лагеря» — это порядка двадцати детских и спортивных лагерей от городов и весей Сибири и Дальнего Востока; раскинулись они вдоль широкого русла Енисея, и так как такому комплексу нужна своя глобальная структура, то в центре, в районе лодочной станции, куда ежедневно прибывает быстроходный катер «Ракета» из города, расположился квартал с административными зданиями, общежитиями для персонала и гостиницей для гостей, а главным объектом является «Концертный зал», в котором и пройдет игра. Вдоль всей территории лагерей до самого поселка проложили красивейшую набережную, мощенную бело-серой плиткой с ретроспективными фонарями, парковыми скамейками и прочими городскими ландшафтными радостями, и до ночи тут шлангует народ как на заправском курорте. Это обстоятельство сочетается с моими планами, встреча с маньяком у меня строго запланирована, и пока я не готова, мне нужно находиться только в людской толпе, а дел предстоит переделать еще целый вагон. Приехали на нескольких автобусах поздним утром и после завтрака сразу оказались на сцене, команд много, и очередная отборочная игра проходит вот в таком спринтерском темпе, а мне кровно необходимо, чтобы мы вышли в «полуфинал». Именно на завтрашнее вечернее выступление я запланировала встречу с суженым мне маньяком, должна я оказаться завтра на сцене, чтобы абсолютно завладеть его вниманием на гипнотическом уровне. Выродок должен пойти за мной как баран на заклание сразу после представления без всяких там подготовок, он должен изменить себе и утратить объективность, свой накатанный годами стиль нападений. Да, конечно, это бестолковое самомнение с моей стороны, рискованное и дурное, но выродок может за мной все же не последовать, тогда я ничего и не теряю, а если стратегия крутанется, то я смогу, наконец, узнать, кто он на самом деле, и, возможно, получить шанс остановить его, это значит, сегодня нашей команде надо выиграть.

Играла в этот раз я всем духом, не за страх, а за совесть, не воспринимая свои прошлые сценические комплексы вовсе, сейчас мне все это видится как надуманный бред, теперь мне не нужно никаких искусственных перевоплощений и обманок — это я и этого достаточно. Основную часть мы проскочили, и теперь вся надежда на Ваньку, отборочный тур «Что? Где? Когда?» — необходимый рубеж для прохода в финал, кроссворды и отгадайки не моя сильная сторона, и я вышла из «шестерки знатоков» сознательно, у меня и так мало времени сегодня. Может, Ванька не обидится на меня, что я не «поболею» за свою команду или вообще не заметит моего отсутствия? Мне пора бежать!

Накануне, еще в нашем лагере, я порылась в старых «накладных» и нашла подходящую бумажку, чуть-чуть выправила число, надеюсь, что пристально всматриваться в нее никто и не будет, и прямо из «концертного зала» выскочила на набережную, и бегом помчалась с пустой спортивной сумкой к «грузовой станции» и складам. Путь, скажем, не близкий, каждый лагерь имеет прямо-таки исполинские размеры, мне бы до вечера все успеть и суметь вернуться обратно не затемно. Сегодня я от своего верного поклонника спрячусь, не дамся маньяку даже поглазеть на себя вдоволь, пусть опухнет и одуреет, он мне нужен завтра невменяемый, выбитый из своей маньячной системы, когда он владеет ситуацией и готовится ко всем нападениям заранее. Передвигаюсь очень быстро; в начальственном лощеном костюме на глазах у честного народа за мной не побегаешь по кустам среди бела дня, так что сидеть выродку в дураках и страдать, куда это я делась, да делать вид, что его еще хоть что-то интересует, а он совсем уже больной и задушенный; эти дни задолбал своим налипанием на мое энерготело, так что моя надежда на завтрашнее преследование горит алым пионерским пламенем.

На эту идею, порыться в складском боксе, куда скидывают ненужную тару, меня натолкнул шофер Жора, когда мы с Масловым возвращались из города, я как раз тогда сидела на пустых коробках и наконец-то надумала, что сумка могла остаться в такой же картонке, а Жора ее и скинул вместе с мусором, когда приезжал за продуктами в очередной раз. Бегу и молюсь, только бы сумка оказалась там, коробки эти весь сезон на складе валяются, мало ли для чего пригодятся, так их и не трогают до снегов, и пока добралась до боксов, совсем запарилась — потом нужно зайти в деревенский магазин за минералкой. Подхожу к будке приемщика под гигантским качающимся фонарем, представляю, как тут жутко по ночам: классические декорации для фильма ужасов, высокие короба-коридоры под жестяными крышами, а мне нужна свалка картона. И где она тут? Протягиваю накладную «на какао» дядечке в клетчатой рубахе, заправленной в какие-то домашние штаны по самые уши, седой волос не мыт и всклокочен, он равнодушно кивает и тычет направление, куда идти, сопровождать он меня явно не собирается, на что я грешным делом и рассчитывала:

— А где у вас тут коробки всякие, мне бы найти что-то на декораций, — он посмотрел на меня повнимательнее сивыми подпитыми глазами, видимо проверил на глаз мою моральностойкую надежность, и махнул рукой в том же направлении. И вновь занялся своими делами: стал мусолить на промасленной газете «Красный Октябрь» мойву, развеивая ее горько-копченый дух, стелящийся мне вслед вместе с терпкобеломорным перегаром из его будки. Ад воняет так же? Его жизнь и есть ад?

Прошла мимо высоких груженых стеллажей и почти случайно набрела на пачки «какао», бросила несколько на всякий проверочный случай в пустую сумку и в конце пролетов увидела наваленные огромной кучей картонки, ну вот, теперь до вечера отсюда не выберусь. В реечном низкобортовом дощатом ящике затеряться сумке сложно, Жора бы ее сразу заметил, а вот бумажные коробки достаточно большие, и я взялась за них, перекидываю и смотрю в каждую, а дедок какой-то с веником, в ватнике и зимней шапке набекрень, бредет мимо и конечно заинтересовался:

— Чего шаришься-то? Ищешь чего, так нельзя, а ты пионерка. Это вам для поделок? Ну, тогда ладно, для этого этот хлам весь сезон и держим!

Дедок ушел, и я выдохнула, не хватало мне при свидетеле дотошном Аленкину сумку вытащить. На фига мне лишние проблемы? Но дедок сам на все свои вопросы и ответил, и я снова осталась одна, вот уж где хорошо на пионерок нападать: гулко, студено, жутко, быстрее бы выбраться отсюда! Одна коробка оказалась тяжелой, и я уже попадала на такую обманку, там были деревяшки от ящика, и не особо впечатляясь я ее открыла, а там темно-синий бок с пластиковыми ремнями. Хорошо помня сумку Алены, я заранее прихватила подходящий болоньевый походный мешок, который должен вместить сумку в себя, затолкала все побыстрее кое-как без лишних восторгов, сверху наскладывала пачки какао и еще картонок для виду набрала, и такая нагруженная вышла через воняющий тошнотворно сладко-приторным портвейном контроль.

Пошла в деревню за водой в поселковый магазинчик, купила печенье «Юбилейное» и газировку «Буратино», постелила коробку на бетонный в выбоинах с торчащей арматурой парапет — картонка все-таки пригодилась, уселась под плотное к закату солнце, и ни одной мысли в голове. Сумка нашлась, но я так вымотана и эмоций никаких, чему радоваться, если рухнул последний остов надежды; где-то видимо я надеялась, что это я ошибалась, и Алена все же могла быть жива. Наверно так, но раз ее сумка в моих руках, Алены уже нет, ее смерть не мой бред. Куда она могла деваться на три недели без личных вещей? Залезла в сумку, пошарилась: во внутреннем боковом кармане документов нет, есть ключи, наверно от квартиры, а это значит, мне снова предстоит поехать в город… Внутри меня тишина. Поднимаю голову на последнее сегодня солнце, пузырьки газводы обжигают холодной струей горло, сквозь лучи сначала не верю своим глазам: на столбе желтыми пятнами криво приклеена бумажка с зернистой невнятной распечаткой, но это моя фотография! Вскакиваю и носом упираюсь в объявление: девчонка сильно похожа на меня, но старше, судя по записи; пропала еще в мае, два месяца назад, местная, видели последний раз ее в этом магазине, она из города к родителям приехала и не дошла до края села, где стоит ее дом. Меня вдруг замутило и вырвало резко, едва успела забежать за кусты, колыхало все внутри, казалось, выкручусь наружу целиком — рвать уже нечем, а меня все выворачивает и колошматит, в кишках обжигающе холодно, стою согнувшись и держусь за голову. Наконец пришла в себя, стала оглядываться, желудок все еще нервно тикает, словно маньяк снова готов напасть, знаю, его здесь нет, но ужас растекся предательски по телу, только сейчас начала сомневаться: «Смогу ли я справиться с ним?», моя самонадеянность может стать завтра моим приговором. Но разве я могу позволить ему сделать такое с другой новой жертвой? Разве у меня есть гарантия, что хоть кто-то раскачается и остановит его, сколько смертей еще для этого нужно? Смотрю снова на фотографию девушки и словно смотрю на себя, только на ту себя, до нападения; подошла местная жительница, молча смотрит на объявление вместе со мной, как молится:

— Жалко Катьку, чует мое сердце, нет ее, мать-то так из больницы и не вышла, схоронили ее, так и то верно, лучше не дожить до такого… — тетечка высказалась и перекинула груженые авоськи из руки в руку — юбка в старорусский текстильный цветочек длиной до самых мелкодырчатых сандалет, пиджачишко явно с мужского плеча, косынка натянута по брови и закручена узлом, лицо обветрено солнцем и временем.

— Девушку нашли? — я повернулась и всмотрелась в уставшие от каких-то натужных бед глаза.

— Куда там, но мы молимся, молимся, чтобы захоронить дитя, не дело это быть безымянной, может, найдуть? — она перекрестила фотографию.

— Так кто-то занимается поисками? Неужели «дело» официально завели? — во мне шевельнулась надежда.

— Да не знаю, но приезжали городские без формы, выспрашивали, так думаю — ищут, молюсь. И когда этот грех с нашей земли снимуть? Девки-то сколько лет теряются и все не найдуть никоих, говорят, мол, они сами сбегают, а ты это матери объясни, и вот как они лежать где-то утраченные без отпевания? Грех, грех, нет нам спасения…

— Давно теряются… — и земля под ногами у меня стынет.

— Так лет тридцать по слухам; Софья Ивановна, тетушка моя, царствие ей небесное, твердила, что проклята наша земля с тех пор, как каторжников привезли в наши края и они тут мерли вагонами, а потом и «святых» изгнали, — она внимательно всматривается в мое лицо и, помыслив что-то свое, вдруг крестит и меня, и прикладывает зачем-то еще и палец большой мне меж бровей, видимо для пущей надежности молитвы.

— Каких святых? Ваша Софья Ивановна их видела? — а у меня щемит сердце, словно я слышу весть из дома, но слишком поздно, дома-то уже нет.

— Ну да, конечно, мы веками соседствовали, а потом «белые» ушли, говорили, что всех, кто остался, чекисты перебили и добро их позабирали, а у них было что забирать: они на таких корнях жили — там и золото, и древние иконы… И наши попропадали в тот год, те, кто помогать «белым» ходил.

А с меня от этих слов словно семь потов волнами сошло, эта деревенская — первый посторонний человек, кто подтверждает существование староверов.

— «Белым»? Они так себя называли? Это было в пятьдесят четвертом, да? — Егор так долго искал свидетелей и никого не нашел…

— Да, еще Сталин помер тогда, нет, кажется чуть раньше… Эти «Белые» странные были, я помню одного, он заходил к отцу, высокий такой, бородатый, говорил: «Я служу Гелен Аму!», а я маленькая, мне было смешно, все тогда «Советскому Союзу» служили. «Что это значит?» — спрашиваю, а он отвечает: «Белой Матери значит», поэтому их «Белыми» и звали, а тетушка говорила, что они жили тут дольше, чем самые древние деревья растут, потом я в город учиться уехала, жила там какое-то время, а когда вернулась, их уже и след простыл.

— Вы знаете, мой друг очень давно их искал, спрашивал всех, но никогда еще никто не обмолвился о том, что знает их, словно это миф, словно их никогда не было, а вы мне так запросто рассказали…

— Так до сих пор все боятся, чистки из-за этих урановых рудников тогда начались поголовные, чтоб им пусто было этим рудникам, люди всего боятся и ничего чужим не расскажут, а ты… ты на них похожа, на девочек, и на этих «белых» тоже… — и она заковыляла под сумками в село; помогла бы я ей, да мне до темна в лагерь вернуться пора.

Нужно рассказать Егору, что местные жители про «Белых» знают, по крайней мере, старшее поколение; чужим не говорят; так от Егора еще и «ментовкой» за версту несет, а я селянку видимо зацепила внешним сходством, вот она и высказалась от души. И не знаю, каким богам молиться, хочу верить — «староверы» ушли, жить не смогу с мыслью, что они были истреблены… Разве можно сказать Тае, что ее родных возможно больше нет, некого искать, некого ждать? И сердце вдруг кольнула догадка, что Меркулов, дед Ромки, не просто знает все об этих событиях — он был их участником, разве может начальник прииска быть ни при чём? Что он знает про «белых»? Возвращаюсь в лагерь по набережной, закопченные баркасы медленно текут по реке с течением, думать о Меркулове плохо совсем невозможно. Почему от мысли о нем и тех событиях сжимается сердце? Кто я такая, чтобы судить его? Ничего я не знаю ни о нем, ни о том, что на самом деле тут происходит! Каждое упоминание о коренных жителях тайги отражается во мне странным эхом «дежавю», словно я сама все знаю о них, стоит только потянуть за нить памяти, но все ускользает и остается только света след, которым я и являюсь. Старая баржа, плывущая медленно по реке, дымит, и до меня доходит индустриальный дух сталелитейной копоти и топки, сколько народу полегло тут, сколько тел заключенных легли в основу всего этого благополучия? Это я хожу по трупам, это я плачу за грехи тех, что не стояли за ценой в служении каким-то, по сути, обесточенным идеям. И за что отдана такая цена? Сумка тяжелая и слезы текут рекой, я тащу груз, который мне не по плечу и не по размеру, и я даже не стремлюсь избежать этой не своей кары, только хочу успеть исправить как можно больше. Но как такое исправить? Служу я «Гелен Аму»? Служу я «Белой», сама того не ведая?

С сумерками зашла в корпус общежития, где разместили нашу многочисленную команду; за окнами праздничная суета, а я уже никуда не выйду — после нервной рвоты и думать о еде невозможно, так заодно и по темным углам шляться не смогу — сил ни на что у меня нет. Кто лишил меня семьи и моего дома тогда, в пятьдесят четвертом? Всегда считала «Тайгу» своим местом, но это лишь заменитель истины, мне нужны «они», те, кого я любила. И если бы мой дом так и стоял тут, как это длилось веками, разве было бы у меня столько вопросов без единого ответа, разве жила бы я так порвано? Все было бы иначе, абсолютно все! Мне нужно домой…

Присела на койку у окна, всюду навалены чьи-то вещи, непонятно, кто тут расположился. Комната огромная, и все вповалку так и будут спать: девочки, мальчики, но пока никого нет, и мне кажется, если кто и появится, то только под утро; и я решила обследовать сумку Алены. Собиралась она явно не в поход: туфли-лодочки, парочка откровенных платьев как корсетная резинка, мешок косметики, и даже дорогие украшения, в которых я, впрочем, совсем не разбираюсь; и у меня вдруг зародилась идея: если маньяк и есть парень Алены, он может быть вполне себе обычным начальником в костюме. Если двигаться вдоль этой версии, которая хоть как-то объясняет такое подготовленное убийство, тогда можно влиять на маньяка и через Алену!? Выведет ли его из строя соединение непересекающихся в жизни личностей, возможно, он убил Алену именно по этой причине, потому что она узнала, кто он на самом деле, например, когда он решил напасть на Олю. Вполне себе версия! Может, мне одеть завтра что-то из Алениных шмоток, тех, что он ей сам возможно и дарил, может, это как раз то, что даст мне лишний шанс вычислить маньяка? И если не получится остановить его, если он снова окажется удачливей, то я должна оставить «наследство», то, что приведет прямо к нему, а Аленин след пока все, что у меня есть; даже если я ошибаюсь, это все равно еще одна возможность повлиять на выродка. Спряталась за дверцей шкафа и нацепила платье Алены на себя, повернула дверцу к себе зеркалом: ну да, наверно в этом что-то есть, он должен узнать ее платье на мне, а если нет, то в любом случае этот контраст «девочка-женщина» вполне способен качнуть маньяка в нужную мне сторону, чтобы завтра он решился напасть на меня снова. Вытащила обе версии соблазна: черное и темно-кровяное платья и переложила их в свою сумку, а Аленину темно-синюю в ремнях все равно придется отдать Егору, передам ее вместе с материалами о жертвах: он опер, вдруг дело о маньяке все же раскачают.

Завтра обследую местный методический кабинет, соберу все, что смогу о пропавших девушках, стоит добыть побольше конкретных фактов, еще бы найти тех, кто готов написать заявление; нужны именно последние случаи и конкретные адреса пострадавших семей, может, тогда все зашевелятся? Вот если поверх этих материалов завтра уложить мой труп, тогда точно зашевелятся, но я надеюсь все же на иной исход. Натянула на себя спортивный костюм, в комнате шляться кто попало будет всю ночь, ну и вообще сегодня холодно, но, возможно, холодно только мне, и, уткнувшись в стену, тут же заснула. Проснулась, дико тесно и неудобно, в комнате темно, отовсюду сопение: устал народ и не добродил до утра, да и завтра такой ответственный день, «полуфинал», вот все и дрыхнут, не шляются по чужим лагерям, а бок мне кто-то подпирает — кому тут места не хватило? Пытаюсь повернуться, а Ромка шипит:

— Тише ты, сейчас грохнусь и всех разбужу, гвалт будет стоять до утра! Тихо! — и он покрепче подпер меня к стенке.

— Ты чего тут? — тесновато, но тепло и уютно, так что я перестала брыкаться.

— Мне так спокойнее. Где шлялась?

Ну вот, явно шефство опять установили, в лагере Ванька в нашей комнате ночевать стал как прежде, а теперь вот — новая новость.

— Спишь и спи, отчитываться точно не буду.

Он сложился в меня как пазл, я взяла его руку, положила у своего лица и заснула уже до утра — я дома.

Сегодня мне предстоит проблемное дело — и это не встреча с выродком, и не полуфинал, важнее всего откопать побольше фактов о жертвах, мне нужно доказать, что их много, и мы имеем дело с маньяком, чтобы, наконец, позакрывали тут все на хрен, чтобы предупредили всех, чтобы открыли дела и начали, в конце концов, искать несчастных девчонок! Для этого мне нужно попасть в архив «нижних» лагерей, а кто меня туда пустит? Это и есть проблема! После завтрака наша команда оккупировала актовый зал для последнего прогона программы, а у меня совсем нет на то времени, я бессовестно всех бросила и пошла к местной методистке. Что буду плести из вранья и сама не знаю, одно утешение: мне не придется в целях поиска информации исследовать библиотеки всех лагерей, архивы свели в одном здании — белокаменный портал пристроен как и положено к местной библиотеке и напоминает древнегреческий храм в миниатюре. Захожу в затхлое, немного смурное от отсутствия прямого света помещение, много плотных штор на окнах, видимо читальный зал часто используют для просмотра диафильмов. За библиотечной конторкой мирно что-то пишет типичная библиотекарша в очечках крупнооправных, с зализанным, неопределенного цвета волосом, воротничок рубашечки в мелко-рябой цветочек строго застегнут по горло; и стоит признаться, дети летом читают не часто — у нас в Сибири для этого долгие зимы есть, видимо, поэтому, она так быстро и приветливо отреагировала на мой приход:

— Неужели вы решили читать во время игр КВН? — обратилась она ко мне на «вы».

— Не совсем, я бы хотела просмотреть в архиве материалы как раз по фестивалю, статью хочу написать, кто выигрывал, как все начиналось.

Смотрит на меня пристально огромными космическими глазами, увеличенными иллюминаторами очков, ну вот, сейчас не пропустит.

— Ты дочь Лизы Зарецкой… — вдруг выдала она свой вердикт. — Невероятное сходство, только у нее волосы были темные, а так даже мимика у вас та же! Ой, прости меня, глупую… — она как нашкодившая девчонка прикрыла рот рукой от своей бестактности.

— Вы знали мою маму? Мне важно слышать, что я похожа на нее, спасибо, — узел в районе пупка застонал, такая боль, наверно, не проходит никогда.

— Давай, я тебя провожу, смотри, что хочешь, конечно, давно пора написать такой материал, ты просто обязана это сделать, твоя мама все-таки такое наследство всем оставила, столько детей талантливых звездами становятся, в Москву с таким опытом едут и все у них получается! Лиза столько сделать успела, так ее делами и живем, и у тебя здорово все выходит, я за вашу команду болею в этом году.

«Вот мне повезло с этой маминой знакомой, невероятно», — думаю я про себя и держу пальцы на правой руке крестом на удачу.

— Меня Василиса Петровна зовут, тебе нужны вон те стеллажи, если что, зови меня, помогу, — и она тактично ушла — невероятная воспитанность.

Прошлась по залу с пыльными полками, всяких папок до самого потолка навалено и даже антресолька для удобства предусмотрена — сразу чувствуется, что в документах присутствует порядок, везде расставлены аккуратные карточки с буквенно-числовыми кодами, и это меня обрадовало, значит тут есть картотека, и я смогу найти то, что мне нужно. Сначала отыскала материалы по фестивалю, положила папки на стол для видимости, а потом методично начала разгребать «происшествия», «невыплаты зарплат, при отсутствии получающей стороны», но главным источником посчитала материалы по практикантам — они слабое звено в системе. Студенты-практиканты не настоящие работники, ветреные: пропадут, не выйдут на работу, так никто и не хватится; они не штатные единицы и все знают, что на практикантов рассчитывать нельзя, ну уехали и уехали, так, только запись остается, что практика пройдена частично, и все. Вот такие записи и нестыковки я и искала, и так как эти истории очень мешают статистической отчетности, их хранят в отдельном разделе, что практически сразу принесло искомый результат, но копировальной машины тут нет, придется конспектировать дела документов вручную.

Первое, на что я наткнулась в разделе происшествий — поиски родительницы, которая так и не вернулась домой после того, как проведала ребенка; ее даже взялись икать, вызвали поисковиков с собаками, но не нашли. Год события 1982, и возраст у нее вроде как не в духе маньяка, но к документу приложена распечатка фото, да, ей было двадцать семь, но внешне она идентична образу: юная, подросткового типа блондинка. Дальше я нашла данные о девушках-работницах из обслуги, которые почему-то так и не получили заработанное и не уволились официально; происходило это в разные годы с разницей в пять лет, фотографии смытые, но возраст вполне подходящий — девчонки только после десятилетки. Больше всего таких «случайностей» нашла, как и ожидалось, среди списков студентов; фотографий в «делах» не было, случаев около двадцати набралось, но понять, кто действительно пропал — невозможно, зато есть адреса и свежие данные. Вот еще запись: пропала пионерка в прошлом году, фотография яркая, искали ее как полагается, но чем дело кончилось — непонятно, девушка если не моя копия, то типаж явно тот же… Старалась я изо всех сил отстраниться, держаться и не впасть в истерику, а то, как мне объясниться с библиотекаршей если я расклеюсь, но сил никаких больше нет; переписала все данные как отличница, завернула их в то, что нашла по «фестивалю», и пора на выход:

— Василиса Петровна, спасибо вам, мне пока хватит, можно я вам задам вопрос не по теме, он меня беспокоит. В том году девочка, кажется, моя ровесница тут пропала, что с ней, не знаете? Нашлась?

Она подняла глаза, а я и так все поняла.

— Не нашлась, ни так, ни сяк, родителей жалко, они тут вообще тогда поселились, что только ни предпринимали… — библиотекарша опустила глаза, не желая выдавать мне свои печальные догадки, травмировать меня не хочет.

— А что могло случиться? Раньше такое было? — разве меня возможно травмировать еще больше?

— Чтобы ребенок без вести пропадал, такого не было; я еще помню, как тебя с вертолетами искали, так что не было такого! Это у вас девушка со скалы сорвалась, да?

— Да, Оля Караулова, она… она была потрясающая девчонка, — библиотекарша вышла из-за стойки и обняла меня, но комок в горле стал колоться еще жестче, и я, быстро попрощавшись, выскочила за библиотеку.

Там закоулок, никому не ведомый, и я дала волю волне, сотрясающей тело, сползла по мраморной стене и заревела навзрыд, сдерживаться не стала, мне нужно выпустить все, я должна быть готова и к игре, и к тому, что маньяк должен пойти сегодня за мной. Но разве я к такому готова? Каждая, которую он убил, по сути, невинна, это такие девочки-облака с перьевыми душами, они бесхитростны и слишком открыты миру, даже наверно поверить не могли, что кто-то может так поступить! Поймать и убить такую проще простого, унизить, оставить в темноте, опустить на дно — сколько в мире таких девчонок, которых убивают так запросто не физически, но внутри, забирают у них все, чем дышит невинность; и нет больше веры в небо, ветер и любовь; и если этой веры нет у них, высокочастотных, значит, нет нигде и ни у кого! Они проводники «к небу», «высшему тонкому миру», они несут в себе секретный код, соединяющий нас с нашей основой, в них есть все. Но что передадут миру «невинные», если их истребляют те, кто должен их хранить как незыблемую ценность, кто должен служить им? Кто рожден, чтобы своей силой и мощью беречь невинность, сохранять ее для высокородной жизни, но унижает, использует, насилует, обесценивает ее раз за разом, а это равнозначно убийству. И как мы до сих пор не вымерли на хрен? И получается, ни одну жертву маньяка так и не нашли? Это их ужасом наполнена тайга, их кошмарами наполнено и мое сердце…

Вернулась в корпус, сложила все раздобытое в сумку Алены, написала Егору записку: все, что случилось со мной коротенько зафиксировала и разъяснила, приложила те материалы, что нашла в «ЦБТИ» и поставила сумки на кровать, чтобы они в глаза бросались, а рядом Ванькин рюкзак пристегнула — теперь точно ничего не пропадет зря, наследство я свое организовала. Вся команда давно в зале, я быстро собралась, потом села на койку и отдышалась, достала жгут резиновый: горло выродку будет чем скрутить или руки — что получится, скальпель, для которого сварганила удобный чехол, пакет с тряпкой и ампулой хлороформа положила в задний карман джинсов, их я переодену после выступления — я готова. Взяла Аленино платье и Наташкины лодочки, это стратегический выход на игру капитанов, а сейчас на мне образ порочной «лолитки», главное, не переиграть, подкрасилась, как научила Наташка, волосы из рванья выложила волной по-фитцджеральдовски — героини романов американского романиста видятся мне именно такими — белая юбка в складку и такая же по стилю майка хорошо уложились в этот образ. Ну что, пора брать бастионы и пожелаю смерти моему врагу, мне нужно благословление…

Игра началась, команды стоят на сцене, наши соперники ребята из «Факела»; как и положено капитанам-соперникам Костя перед игрой жмет мне руку, а я стараюсь через софиты увидеть первые ряды, возможно, эта тварь сидит прямо перед моим носом! То, что выродок уже тут, знаю точно, чувствую приклееность маньяка к моему хребту еще с того момента, как проходила через наполненный публикой зал за кулисы. Сделала я это намеренно, мне надо было попасть ему на глаза, все номенклатурщики только пару часов как приехали, и во мне сразу затикали частоты его дыхания, и я начала действовать. Мне хватило наглости пройти вдоль первого ряда мимо именитых гостей под предлогом передать неважную новость Викуше, она сидит плечом к Валевскому старшему и по другую сторону с Меркуловым. Последний пожелал мне удачи, а дыхание Валевского я почувствовала на шее, когда наклонилась к Викуше; мне нужно, чтобы этот маньяк, кем бы он ни был, прочувствовал, что я вот так, рядом, а «не пойми кто» дышит тут в меня! Да я что угодно готова сделать, чтобы выродок встрепенулся! Боря Ким сидел чуть дальше, но поймал мою руку и тоже пожелал мне удачи, я поднялась от плеча королевны и внимательно осмотрела зал и все начальственные ряды как бы невзначай, помахала знакомым в дальних рядах и разулыбалась деланно на пожелания победы во все зубы под земляничной помадой. Мне нужен не просто контакт с выродком, который я чувствовала в толпе как через пластиковый пакет, непонятно откуда исходящий, мне нужно, чтобы он как баран без стратегий и подготовки сразу после игры поперся за мной! И вот, после такой визуальной демонстрации себя, поднимаясь на сцену, спиной я подхватила уханье, бессознательное животное эхо кажется завладело маньяком, масло масленое да и только; и уже в игре я делаю все, только бы ловить и фиксировать эти его залипания, хватаю и держу, держу на себе, вся как одержимая ушла в эту волну! За кулисами Ванька одернул меня:

— Ты чего такая, отволновалась уже, оставь запал на финал! — он посадил меня на стул и держит руки на плечах, успокаивая. И как он умудряется так чувствовать меня?

— Так все плохо? — не хватало мне игру запороть!

— Наоборот, держишься как одержимая, не дергайся так, мы выиграем! — блин, неужели я переиграла, нужна беспечность, а не сила.

— Хорошо, что заметил, а то я сама ни хрена уже не чувствую! — и я пошла переодеться на «выход капитанов», добавить расхлябанности не мешает. Надеюсь, платье Алены мне игру не испортит?!

Вышла на сцену и все-таки совершенно забыла про свои планы — «капитанский зачет» слишком энергозатратный, и только за кулисами вернулась в себя, сразу скинула наряд дурацкий и мне противный, и, несмотря на финальный выход, облачилась в джинсы и кроссы, подготовила снаряжение и даже не сразу поняла, что мы прошли в финал вместе в ребятами из «Космоса» — свое личное желание я с некоторых пор отпустила. Мне нужно, пока эта начальственная кодла не разбрелась по банкетам, зацепить маньяка на себя, но после представления наши бесились от нахлынувшего адреналина и сбежать сразу мне от них не удалось; и еще этот Костя прицепился из команды конкурентов, а я не смогла слить его невежливо, совести не хватило.

— Поздравляю, — сказал мне Костя, поймав уже на выходе из-за кулис. — Правда, я сам считаю, что вы в этом сезоне сильнее нас, и уж тем более вы сильнее этих из «Космоса», им просто повезло, что они попали в более слабую группу, «кубок» точно будет ваш, — и трясет меня за руку слишком активно.

— Костя, у нас еще ничего не готово, погоди награды раздавать, еще подготовиться надо! — а я оглядываюсь нервно по сторонам, зрительный зал уже опустел.

— Вот точно, это моя самонадеянность меня и подвела, тогда перед тобой выпендривался петухом, вот и получил, — наконец отпустил мою руку, растирает теперь свой затылок.

— Да не прибедняйся, просто мне очень нужна была эта победа, ничего личного, — я похлопала его по плечу и все же улизнула, пока он смущенно смотрел на свои ботинки.

Ну вот, где теперь все эти «костюмы»? Из зала все разошлись, но насобирались на площади и толкутся в густом от темноты и духоты вечере; гул болтовни стоит звонким эхом, и я как заправская сплетница пошланговала от одной группки знакомых к другой — и все на глазах кучек номенклатурных дяденек — все принимаю поздравления. Вот тетенек начальниц у нас совсем нет, только наша королевна, она все же заприметила меня и притянула по-хозяйски в свой анклав, хвастаться решила, что в данный момент кстати:

— Ну, Зарецкая, я в тебе не ошиблась, сегодня ты вообще вела себя как настоящая артистка, никаких детских ужимок!

— Викуша держит меня под локоток и вещает на публику. — Кстати, можете меня еще по одному поводу поздравить, Антона пригласили в «Союзную сборную», так что мне нужна только победа моей команды! Антон как раз в Праге будет играть, когда фестиваль в Кракове проходит, так я его там поддержу, когда еще такое случится! — я вывернулась осторожно от Викуши, мне некогда тут с ней стоять.

— Виктория Павловна, желаю вам удачи, если вам повезет, то и мы победим! — сказала я вполне искренне, и уже уходя, услышала Викушин комментарий мне в спину.

— Говорю вам, у Зарецкой мозги набекрень, она еще чего-нибудь обязательно выдаст, — медленно отхожу от стаи пиджаков и иду якобы в корпуса, потом сворачиваю под фонарями на набережную, и там уже нет почти никого.

Набережная пустует, вся публика была сначала на представлении, и сейчас банкеты-дискотеки завладеют вниманием масс, так что общественные зоны опустели, на реке лежит темнота, полосы от света фонарей продирают черноту воды до противоположного далекого, поросшего плотным лесом берега. Любой шаг в сторону от набережной проглотит такой же беспросветной глубиной тайги, остовы лагерей темны и глухи, пролески меж ними вообще уже непроглядны. Такое мое беспечное поведение: «чего это она поперлась куда-то одна» — должно бы настораживать выродка, но я типичная озабоченная общественница и ради такого предлога накануне для декораций выпросила настенные часы-хронометр, огромные, полые, легкие, и, конечно, я обязана их вернуть. Вот и возвращаю, а это прямо-таки пропасть темных худых мест, сейчас я их обхожу, мне нужно, во-первых — действительно вернуть эти долбанные часы в целости, во-вторых — обратно пойду суровой, подходящей для нападения дорогой, якобы буду сокращать беспечно путь. Мне нужно, чтобы маньяк не пялился на меня из-за кустов, а все-таки напал, то есть все кругом должно соблазнять его к этому гиблому шагу! Но шансов на то немного, он же к такому поступку после начальственного присутствия на представлении, да еще и в лощеном костюме, совершенно не готов; он, видимо, всегда скрупулезен в своих вылазках, возможно и сейчас он не поддастся порыву, и останется верен своим принципам. Поэтому я его и веду так, через высвеченную, пусть и пустующую набережную, подогреваю его маньячную алчность, а потом просто приглашу напасть дивными укромными местечками, за час таких методичных хождений он должен практически впасть в транс.

Нечто подобное я проделывала еще в нашем лагере; знаю, что он шляется за мной по кустам, сначала следит панорамным взглядом откуда-то издалека, а потом приближается, так я «цапанула» его накануне после олимпиады в «Спортивном», и он тыкался послушно следом по публичной территории и, конечно, не напал — я знала, что не нападет. Выродок не страдает комплексом грешника и не хочет сам быть пойманным, и слава ему не нужна, он хочет быть свободным делать то, что делал столько лет — охотиться на блондинок и убивать их по местным лесам тихо и неприметно, словно они и правда оленихи, и их смерть никого не волнует.

Вот и сейчас он тихо шуршит за мной достаточно далеко, увидеть его я не смогу, он осторожен как дикое животное, потому и я не дергаюсь, но шуршание шелестит прямо во мне, ясно его слышу вместе с дыханием. Да уж, я наслушалась выродка за эти дни, навоспринималась дурковатых, неочеловеченных посылов — он воспринимает меня как объект невнятной истории, которая, непонятно даже, имеет ли корни в реальности; и я чувствую, что сейчас он уже вошел в этот свой бред, и привязанного к жизни в нем остается все меньше. Преследует своими ощущениями мою спину уже неотрывно, и я легко слышу выродка, но психопаты, как известно, очень скрупулезны и педантичны, мелочны как аутисты и поэтому, видимо, имеют такую мощную психосоматическую способность так долго не попадаться; интуиция опять же у них животная — так где гарантия, что он пойдет на этот крайний шаг? Но я свернула под яркими фонарями в лагерь «Чайка» и в просветной насквозь веранде отчиталась за часы перед серьезной кастеляншей, и уже с пустыми руками вышла в ночь, полная, возможно, последней в этой жизни надеждой. Стою под светлым пятном, якобы собираясь с мыслями, какой дорогой идти, он же пусть молится, чтобы я шла не через набережную, а по глухим границам меж лагерями! На самом деле я давлю ампулу с хлороформом в тряпке и пакете, в кармане штанов, придерживаю скальпель уже без чехла, и делаю шаг в намоленную тварью темень и пустоту. Иду не быстро, без суеты, теперь я должна очень чутко чувствовать каждое его движение ко мне, каждое сокращение дистанции, я должна узнать, в конце концов, кто он, понять точно, что это он напал на меня у захоронения — только тогда я его убью.

За спиной слышны шорохи, они явные, но все тут не грозное, в видимости отсвет фонаря на белеющую стену здания, оттого пространство света сильно расширено, освещает тропу и всю зеленую лужайку до пролеска. Нет, это не то место, и дистанция еще между нами не та, я озадачена, слыша движения все более явные, но держу тряпку и скальпель уже наготове. И вот волна слишком громоздкого тела толкает меня на белесую стену, и я понимаю, что это не он, не охотник, он, как я помню, гуттаперчевый такой, а это туша в сто килограмм, и тряпку я роняю на землю в отчаянье — не травить же мне Толика! Но, наверно, надо было травить, он валит меня на землю и пытается стянуть штаны, удерживая руки над моей головой в захвате. Все еще чувствую присутствие выродка где-то там, он следит за этой сценой. И вот вопрос: он так и будет там стоять или помчится перехватывать свою собственность? Умора, честное слово! Но Толик уже пытается залезть мне в трусы, это совершено разрывает мою связь с преследователем, и во мне поднимается дикая злость — этот хрен озабоченный уничтожил мой план! Когда теперь я смогу провернуть такое снова, когда еще будет шанс разобраться с маньяком? Господи, я думала, что сегодня все закончится, неважно как, но я больше не могу жить в этом напряжении, я больше не могу чувствовать выродка постоянно всем телом! Это ад! Сегодня все должно было закончиться! Я была готова! Волны отчаянья, страха и невыраженного гнева раздуваются как в доменной печи, а Толик беспечно поубавил хватку — так я даже и не сопротивлялась пока, мягко говоря, я оглушена его поступком, дебил недоделанный! И пока он отвлекся на собственную ширинку, я высвобождаю руку и бью лбом ему в нос, потом в тот же нос костяшкой кулака сразу от замаха, потом еще раз в ту же цель уже коротким ударом, все-таки туша его какая-то бычья по размерам. Толик дико орет, появляется кровь, странно, что на такие крики не прибежали люди со всех сторон, жму ему прямо на глаза резко двумя согнутыми пальцами, и он, наконец, перекуливается с меня на спину, а я запрыгиваю сверху и еще несколько раз со всей отмаши бью его в лицо, чтоб уж больше не смог ко мне приставать.

— Тварь, сука, убью! — орет на меня Толик. — Поймаю и убью суку, только отымею сначала, — он валяется на спине, утирая кровь и мычит, а я с него скатилась в сторону и лежу, надо отдышаться.

— Еще слово, достану нож и отрежу тебе яйца, реально, лучше заткнись, урод, а то не смогу остановиться. Вот ты Толик урод! — дышу тяжело, не от усталости, а от страха, что маньяк так и будет следить за мной, пока не убьет, разве я смогу всегда жить как воин, все время ждать его нападения? А еще мне страшно, что чуть не убила этого козла Толика, в какой-то момент, колошматя его, я потерялась в потоке и едва остановилась, ведь я так готовилась, вот энергия с меня и сошла лавиной. Интересно, Толик совсем пропал или у него еще есть шанс?

— Все равно поймаю и заломаю целку, или ты уже того, скурвилась, сука, подстилка, одним, значит, даешь, а другие — чем хуже? Чем я хуже Валевского? — как Толик сам с собой живет такой тухлый? Офигеть!

— Да он заслужил, твою мать, понял, а ты кусок дерьма! Валевский вообще не думает о себе, ясно, в нем нет такого говна, от него не несет таким смрадом! Только посмеешь еще подойти ко мне, или узнаю, что лезешь к кому из девок, так я заберусь на твой поганый четвертый этаж и подрежу тебе во сне вот эту жилку, — я быстро тронула артерию у него под затылком, а он дернулся, отодвинулся нервно от меня. — Ты даже ничего не почувствуешь, а к утру вся кровь останется в матрасе, сдохнешь и не поймешь ни хрена… Ты должен сейчас чувствовать, что я готова это сделать, даже не представляешь, как я хочу это сделать… — может, и правда, потенциального насильника нужно давить сейчас, пока он не принес горя невинным?

— Болтать еще будешь, Егорова блядь, ты заберись сначала, трепло, — тут на меня конечно снова хлынуло — озверин бушует знатный, если бы это был маньяк, я бы наверняка его уделала, сдох бы точно, пусть со мной вместе, но сдох. А что это за говно? Встала во весь рост и прыгнула ему на рабочую руку, какое-то время Толик и дрочить не сможет.

— Только ляпни про Егора еще раз, я «столбистка» с восьми лет, без страховки тридцатиметровку за раз беру, поверь мне, даже не дрогну такую тварь угробить, только повод мне дай! Ты ни одной из нас не заслужил, ни одной, знать не хочу, где ты так себя угробил и изуродовал так, совсем не сечешь, что твоя сила — это гарантия безопасности таких как я, ты должен хранить и защищать, хранить невинность, служить ей, а ты урод! — и пока действительно могла себя сдержать, я вскочила и побежала подальше от Толика.

За корпусами шелестел фонтанчик питьевой воды в белокаменном, античного вида вазоне под слабеньким светом качающегося на проводах светильника, я опустилась в воду лицом, осознавая, что выдала себя маньяку с потрохами — он теперь никогда не пойдет за мной беспечно, а может, и вообще найдет себе новую жертву, если я совсем не «святая невинность», не та, которых он предпочитает! Окунулась в воду еще раз и отряхнулась — какой кошмар! Как теперь мне вычислить выродка, как его остановить? Ждать новую жертву? Задушить этого козла Толика стоит только за это, если из-за него погибнет еще одна девчонка! Вот тварь! И я не сдержалась, повернулась в сторону леса, откуда снова отчетливо чувствовала присутствие маньяка, и заорала на всю округу со всего отчаянья, накрывшего меня! Он все про меня понял! Выродок понял, что я не похожа ни на одну из его жертв, что я вообще не вписываюсь в эту его манию по «призрачным блондинкам», я их антипод, и он теперь знает это, я утратила шанс вычислить маньяка, отколошматив стокилограммового парня у него на глазах. Отвернулась, отмываюсь от крови Толика, а может, и от своей, и ни одной живой души кругом — нападай, сколько хочешь; и Толик за корпусом не считается, наверно уже отполз залечивать боевые ранения, но маньяк не нападет на меня, теперь точно знаю это, я словно вижу его мысли — он ставит мой образ на этот вазон фонтана как на пьедестал! Ну, все, приехали, теперь я для него еще и в зоне почитания!? Он на меня больше не нападет!? Он не нападет…

Ужас от несостоявшегося, такого очевидного нападения накрывает и топит глубже и глубже, я действительно поставила все, я готова была никуда не вернуться, только бы расправиться с этой тварью! Не могу я отпустить выродка, никак нельзя — нож все еще в кармане и жгут при мне, спиной четко слышу вектор его взгляда, резко поворачиваюсь и бегу в лес прямо на него, чтобы скрутить ему шею. Заскакиваю в темень через бьющие по плечам ветки каких-то колючих кустов, и помутнение в глазах от кромешности, но через секунду отчетливо вижу все. Отдаленное освещение с разных сторон продирается сквозными бликами сквозь редкие деревья, выродка тут уже нет, он уже забежал на горку, и я несусь за ним оголтело, а шатающиеся ветки еще диктуют мне его след. И я не торможу, чтобы думать, бегу, наращивая темп — ничего не важно, кроме необходимости догнать и остановить его навсегда. Но даже в официальном костюме он резв и основательно владеет собой, бежит от цивилизации в глубину тайги, за обжитые поляны и где-то там затихает: не вижу и не слышу ни одной мысли, и ни одного движения от него, и я останавливаюсь, наконец, и ору во всю глотку, ору и ору на всю тайгу. Все, я потеряла его, поляна со всех сторон окружена плотным лесом и безмолвна, ни зги, ни чьего-либо духа — волк превратился в кролика и исчез с моего внутреннего радара, не слышу выродка, словно нет его, спрятался, как последний трус. Положила скальпель в карман, он так и не нашел сегодня предназначенную ему цель — центр глотки выродка, маньяк сбежал от меня. Села на землю, где стояла и схватилась за голову от накатившего на меня осознания, оно словно эхо принесло запоздалые мысли выродка: он будет убегать, но никогда теперь не нападет, это не трусость, а трансформация — он больше не причинит мне вред… Что теперь делать? Как мне теперь найти его?

Возвращаюсь на то место, откуда маньяк следил за мной, виден и фонтанчик, и газон около стен корпуса, где я отметелила Толика, а под елками стоит стойкий запах дорогого одеколона. Конечно, я узнаю шлейф этого запаха, но шутка в том, что так здесь несет от любого начальственного костюма, все номенклатурщики воняют одинаково, вот если бы парфюма не было, может, я и смогла бы уловить хоть что-то зыбко-характерное, парфюмерная отдушка убивает последний след. Плетусь обратно к «Концертному залу», рука опухла — Толик крепкий урод, костяшки у меня все в кровоподтеках и еще саднит на лбу; дискотека в разгаре, на площади собралась огромная толпа, выбравшаяся из душного зала, но праздник жизни явно не для меня. Иду в корпус общежития, загребаю обе сумки, свою и Аленину, вытащила письмо Егору, рву его на мелочные обрывки и скидываю в разные урны, рано ему признаваться, еще не знаю сама, что мне делать. И с двумя сумарями наперевес выволоклась к автобусам — они уже на выезде из лагеря стоят, постучалась, разбудив шофера, и сбросила сумки. Хотела остаться в автобусе, да подумала, Ванька снова будет меня везде искать, решила сама найтись, он сидел в толпе ребят из других лагерей, они бурно обсуждали вчерашнюю игру «Что? Где? Когда?», мне стало неловко, что я все пропустила и даже не могу Ваньку поддержать в его нелегком споре. Подошла к нему сзади тихонько, нагнулась к уху, чтобы не разладить разговор:

— Вань, я не теряюсь, пошла спать в автобус, и другим передай, а то нет сил всех нянек оповещать, — он кивнул мне спиной, побоев не заметил, и я быстренько вернулась обратно.

Автобусы стоят в тени, далеко от стадионных фонарей, забралась на первый ряд, на свое привычное место, на втором ряду уже навалены шмотки, костюмы, и сумки загородили весь проход, а вот галерка в таких поездках всегда занимается с дракой за «места для поцелуев», но кто их отобьет в этот раз — мне не узнать; под храп шофера я быстро и сама уснула, уткнув разбитый лоб в холодное стекло. Не слышала споров, ни того, как тронулся автобус, и как мы проехали пол пути не заметила, но тело вдруг заныло от перекрученности, и я сама себя выдернула из сна, потянув руки-ноги уткнулась в перегородку салона. Рядом Егор, позади сквозит общая дремота, он протянул руку к моему лицу, отвернул от окна, потрогал большим пальцем ссадину на лбу, и я заскрипела от неприятного жжения соприкосновения ранки с его солоноватой кожей, он сразу прикрыл мне рот сначала пальцем, чтоб не шумела, а потом губами. Ну и ладно, я не против, что еще делать, когда кругом такая беспросветная мгла, ненадежность и предельность отчаянья, пусть в этом будет он со своим на все готовым для меня нутром. Егор, как псих, полностью и абсолютно сосредоточен на мне, как и маньяк. Вот что это значит?