2012 год — мне скоро исполнится 100 лет.

Марк умер в 1964 году — через полгода после того, как мы узнали, что у него рак. А в 1965-м у Вадима родился сын, мой первый внук, и Вадим решил назвать его в честь деда Марком. Марк — Марик — сейчас записывает с моих слов эти воспоминания. Как жалко, что Марк не дожил до этого дня. Он мог бы очень многое дать детям и внукам — больше, чем я. Ему не довелось увидеть внуков. А дети… жизнь была такая сложная, что он мало сумел пообщаться с ними.

Мои внуки иногда спрашивают меня, верю ли я в Бога, что я думаю про жизнь после смерти. Меня воспитали комсомолкой, и я атеистка — я не задумываюсь о том, что будет потом. Иногда только приходит мысль: «А вдруг встречусь с Марком?» Если и есть загробный мир, я бы хотела с ним встретиться.

Через три года после смерти Марка, в 67-м, у меня было прободение язвы. Было лето, дети с Мариком на даче, я привыкла терпеть и одна пролежала три дня дома. Приходила участковая врач, говорила: «Не беспокойтесь», — и я ждала. На третьи сутки я вызвала «скорую». Меня немедленно повезли в больницу, и оказалось, что у меня перитонит уже 18 часов; позже я читала, что больше 15 часов никто не выживает… Мне сделали операцию, я была в клинической смерти. Некоторые что-то видят — свет, коридоры, — я ничего не запомнила.

Я выздоровела и продолжала работать. Работала до 82 лет. В последние годы я стала совсем плохо видеть — изображение двоилось. Я смотрела на чертежи и знала, что верхняя линяя реальная, а нижняя мне только чудится — так и чертила, делая поправку на обман зрения. Работала я до 1994 года, а затем чертежи стали делать на компьютерах — и я их уже не освоила.

К старости я стала сморщиваться, уменьшаться в размере. Моя восьмилетняя правнучка уже выше меня. Я все время мерзну и хожу в нескольких кофтах. Днем я хлопочу по хозяйству, потом книжку читаю. На машинке «Зингер», которая осталась от родителей, уже не шью — сил не хватает.

Ночью мне плохо спится. Думаю о давно умерших людях, вспоминаю, жалею о том, как быстро пронеслась их жизнь. Я живу с Толей и невесткой в однокомнатной квартире в Митино — будить их не хочу и потому по ночам свет не зажигаю, переживаю в темноте. Иногда встану тихо, пойду в ванную, включу свет и почитаю… К семи все просыпаются — и становится легче.

Я много смеюсь. Говорят, что раньше я была более серьезная — мне приходилось работать, думать о детях, о Марке. Сейчас я поняла, что мало на что могу повлиять. Я по-прежнему переживаю — но уже немного в стороне.

У меня бывают приступы аллергии, от которых трудно дышать, иногда приходится вызывать «скорую». Сердце не болело всю жизнь, а теперь и оно стало барахлить. Пришел как-то врач и говорит: «Геда Семеновна, у вас сердцебиение от испуга: вы начали задыхаться, испугались — и стало колотиться сердце». Я объясняю врачу: «Я не боюсь, я рационально думаю о том, что нужно делать. Я знаю, что в скорой помощи бригада сменяется в 9 вечера. Если приступ начинается раньше, я жду до 9 — люди устали, зачем их тревожить, — а после 9 уже вызываю».

Врач говорит, что не только я сама терпеливая, но и мое сердце. У меня порок сердца, с которым люди не живут, а мое сердце приспособилось и пока стучит. Как-то приехал мой внук Лёва — он увлекается буддизмом — и стал рассказывать, что я так много смеюсь, улыбаюсь, не боюсь смерти, потому что я просветлилась… Я особо не думаю о смерти — я достаточно пожила на этом свете.

Недавно сердце ухудшилось, в легкие попала жидкость — и я стала задыхаться каждый день. Пришел дежурный врач, позвонил куда-то — и я слышу, как на том конце трубки говорят: «Зиманенко? Сто лет? Выпиши аспирин». А через неделю «скорая» увезла меня в реанимацию. Перевели меня в палату — и как раз мой внук Марик пришел, принес телефон. Я звоню сыну Толе. Он кричит: «Мама, ты откуда звонишь?!» Мне смешно стало от его вопроса, и я ответила: «Из райских кущ».

Сейчас я опять дома. Вымылась, сижу на диване. Чего еще мне придется пережить на своем веку? Через полгода мне исполнится 100 лет, если я, конечно, доживу. Говорят, в Москве есть еврейский ресторан, где в день рождения человеку и всем его гостям дают скидку столько процентов, сколько ему лет. Позову я, что ли, в еврейский ресторан детей, внуков и правнуков… Пусть поедят блюда, которые в моем детстве готовила бабушка Ханна.