Внутриполитические последствия присоединения Казани были противоречивыми. Казалось бы, успешное завершение войны должно было поднять авторитет царя. Однако его поведение в решающие моменты показало, что 22-летний царь не способен успешно справляться с обязанностями военачальника. По контрасту со спокойным и выдержанным двоюродным братом Владимиром Старицким малодушие царя еще отчетливее бросалось в глаза. Хотя митрополит Макарий на торжественном молебне и польстил Ивану IV как «по царьски храбрствующему», это не подняло его авторитета в глазах окружающих. Вскоре после завоевания Казани произошел конфликт царя с военачальниками.

Близкие к деятелям Избранной рады князья А. Горбатый, Мстиславский и Курбский по окончании торжественного празднования победы вынуждены были вспомнить, что они лишь «государевы холопи» и их роль в управлении государством ничтожна. Вопреки советам воевод Иван IV распорядился, чтобы основная часть войска вернулась в Москву неудобной дорогой по чувашским землям вдоль Волги. От 100–200 коней, захваченных каждым воином в Казани, в конце пути осталось по два-три. Это, конечно, вызвало недовольство царем со стороны участников похода. Вылилось оно во время боярского «нестроения» в марте 1553 г. Историки долго спорили о том, что это было: действительно ли мятеж бояр, как говорится в приписках к официальной иллюстрированной летописи (Царственной книге), или, как утверждал Грозный в письме, написанном спустя 11 лет, их желание «воцарити» князя Владимира Андреевича Старицкого, или, наконец, просто заговор одного из бояр — Лобанова-Ростовского, который пытался бежать за рубежи Русского государства.

Дело скорее всего обстояло так. 1 марта 1553 г., т. е. четыре месяца спустя после возвращения из Казанского похода, Иван Грозный тяжело заболел. Опасаясь за свою жизнь и за судьбу престола, он поторопился составить завещание в пользу малолетнего («пеленочника») сына Дмитрия. Тотчас же царь потребовал принесения присяги Дмитрию. Сначала целовали крест ближние бояре. Из 12 членов Думы по крайней мере 10 бояр и окольничих безоговорочно принесли присягу. Часть ближних бояр, в том числе и казначей, неохотно присягали на верность малолетнему царевичу. Некоторые прикинулись больными. Ходили слухи, будто они «ссылались», т. е. вели переговоры, с Владимиром Андреевичем Старицким, ибо «хотели его на государство». Двоюродный брат, единственный наследник престола в случае отсутствия у царя прямых потомков, действовал по наущению матери. Во время принесения присяги Владимир и кн. Евфросинья собрали своих детей боярских «да учали им давати жалование, денги». Верные царю бояре объявили, что князь Владимир «не гораздо делает», и перестали допускать его к больному царю. Тогда с протестом выступил протопоп Сильвестр: «Про что вы ко государю князя Володимера не пущаете? Брат вас, бояр, государю доброхотнее». Этим эпизодом один из летописных рассказов датирует начало розни между благовещенским протопопом и верными Ивану IV боярами.

На следующий день приведение бояр к присяге продолжалось. Князь И. М. Шуйский хотел уклониться от этого, сказал, что ему нельзя целовать крест «не перед государем». Наученные горьким опытом всевластия Глинских, некоторые из приближенных Грозного опасались усиления власти Захарьиных, родственников Дмитрия по матери. Отец Алексея Адашева окольничий Ф. Г. Адашев, хотя и принес присягу, но сделал при этом оговорку: «Захарьиным нам…не служивати… А мы уже от бояр до твоего възрасту (совершеннолетия. — Авт.) беды видели многия». Отец временщика, костромской дворянин по происхождению, отражал настроения дворянства, много вынесшего в годы боярского правления, и его позицию никак нельзя приравнивать к выступлению удельной знати.

После этого заявления между боярами разгорелся шумный спор. Выяснилось, что не хотели присягать князья П. Щенятев, И. И. Пронский, С. Лобанов-Ростовский, Д. И. Немой, И. М. Шуйский, П. С. Серебряный, С. Микулинский, Булгаковы. Почти все они откровенно предпочитали служить Владимиру Старицкому. Отказ бояр присягать живо напомнил Ивану детство. Бояре утихомирились только тогда, когда царь объявил, что к присяге он приводит их сам и велит служить Дмитрию, а не Захарьиным.

В ходе бурного обсуждения вопроса о престолонаследии в марте 1553 г. в составе Боярской думы отчетливо выделились две группировки: ростово-суздальских княжат Шуйских и выходцев из среды старомосковского боярства. Последние в целях дальнейшей централизации государственного аппарата и удовлетворения нужд основной массы служилых людей поддерживали Ивана IV.

События 1553 г. оказали серьезное влияние на дальнейшую политическую историю страны. Владимир Старицкий отныне стал центром притяжения всех тех, кто был недоволен политикой Грозного. Не случайно автор вставки в Царственную книгу писал: «И оттоле бысть вражда велия государю с князем Володимером Ондреевичем, а в боярех смута и мятеж, а царству почала быти во всем скудость». В июне 1553 г. во время поездки Ивана IV на богомолье царевич Дмитрий умер. Наследником стал другой «пеленочник» — Иван, родившийся в марте 1554 г. В апреле с Владимира Андреевича взяли крестоцеловальную запись в верности новорожденному царевичу. Однако Грозному пришлось пойти и на некоторые уступки. В крестоцеловальных записях царевичу Ивану весной 1555 г. Владимир Старицкий назван правителем при малолетнем наследнике. Видимо, ему был отдан ряд волостей в Дмитровском уезде, бывших владениях Юрия Ивановича (дяди Ивана IV и Владимира Андреевича), которых домогался старицкий князь.

Наряду с этим в середине 1554 г, была ограничена власть удельных князей. Специальная статья Судебника «О суде с удельными князи» регламентировала их судебные права. Согласно этому дополнению к Судебнику «сместные» дела, т. е. дела, касавшиеся населения, жившего на территории Московского уезда, и населения, жившего на землях удельных князей, становились подведомственными царскому суду. Тяжбы московских и удельных детей боярских по-прежнему оставались в компетенции общего суда — царских и удельных судей. Судопроизводство должно было вестись только в Москве. Иски на горожан Москвы со стороны удельных горожан рассматривались только московским наместником, а иски москвичей к удельным горожанам разбирались совместно.

Вскоре после выздоровления Иван Грозный пожаловал Алексею Адашеву чин окольничего и его отцу чин боярина. Таким образом, положение Адашевых и их сторонников укрепилось. Влияние же Сильвестра, поддержавшего в ходе мартовских событий 1553 г. Владимира Андреевича, начало падать. В июле 1554 г. князь Никита Семенович Лобанов-Ростовский, сын наиболее активного сторонника Владимира Старицкого, сделал попытку бежать в Литву. Побег не удался, и первому неудачливому эмигранту времен Грозного пришлось отправиться в ссылку на Белоозеро. Его единомышленники пока не были наказаны. Самый факт попытки бегства показывал рост недовольства некоторых бояр внутренней политикой Грозного.

Автор приписок к Царственной книге связывает с событиями марта 1553 г. и начавшуюся «скудость» в государстве. Она, конечно, не имеет отношения к разногласиям в Думе, но, действительно, появилась именно в это время. Началось обезлюдение деревень Новгородской земли. Важнейшей его причиной был рост государственных податей и повинностей. Представители местной администрации пользовались любым удобным случаем, чтобы взыскивать поборы или штрафы с крестьян. На самую страдную пору назначали они и суд, отрывая крестьян от полевых работ. Продолжались выступления «разбойников» — во Владимире, Старой Рязани, Переяславле-Рязанском, Зубцовском уезде, Новгороде. «Разбои и татбы великие» грозили серьезными осложнениями. Недаром в борьбу с ними активно включились и монастырские власти. Острую ненависть населения вызывали кормленщики и их люди. В летописной заметке под 1555–1556 гг. записано: «Тех градов и волостей мужичья многие коварства содеяша и убийства их (кормленщиков. — Авт.) людем». Вероятно, в связи с нарастанием сопротивления народных масс в 1554–1555 гг. в Москве состоялись массовые казни посадских людей.

Одной из наиболее ярких форм классовой борьбы того времени было реформационное движение. В России, как в Польше и в ряде других стран, в силу недостаточного развития бюргерской оппозиции большую роль играли в нем представители дворянства. Мелкое дворянство имело некоторые общие интересы с горожанами, их общими врагами были светские и церковные магнаты.

В дворянской среде, затронутой реформационным движением, создается кружок выходца из мелкопоместных детей боярских Матвея Башкина. В 1550 г. он был зачислен в Избранную тысячу, а летом и осенью 1553 г. над ним состоялся суд. Башкин был признан виновным в том, что он и его единомышленники считали Иисуса Христа неравным богу-отцу, отрицали необходимость официальной церкви. Ему ставилось в вину, что он якобы отвергал иконопочитание и называл иконы «окаянными идолы», отрицая необходимость не только святоотеческой литературы, но и священного писания.

Смелый критик церкви и церковного учения, Матвей Башкин был передовым мыслителем и по своим социальным взглядам. Он резко выступал против полного холопства и кабальной зависимости, возмущался тем, что «у нас де на иных (людей. — Авт.) и кабалы…на иных нарядныя, а на иных полный». Сходные мысли высказывал и Пересветов: «Которая земля порабощена, в той земле все зло сотворяется». Идею отказа от холопства разделял, по-видимому, и Сильвестр, в своей мастерской освободивший «работных», которые стали жить у него «по своей воли». Проводя свои взгляды в жизнь, Башкин уничтожил полные кабалы на своих «людей» (холопов). Будучи представителем среднепоместного дворянства, Башкин вместе с тем излагал и требования бюргерской оппозиции, выражавшей протест против духовной диктатуры церкви.

Хотя о политических взглядах М. Башкина не сохранилось каких-либо сведений, известно, что он вместе с Ф. Г. Адашевым, Ф. И. Шуйским, Д. Р. Юрьевым и Ф. М. Нагим в 1547 г. выступал в качестве поручителя за опального князя И. И. Турунтая-Пронского. По-видимому, в марте 1553 г. Башкин, как и члены его кружка Борисовы-Бороздины, близкие к старицкому двору, поддерживал кандидатуру князя Владимира.

Одновременно с Башкиным перед церковным судом предстал старец Артемий. Постриженник Псково-Печерского монастыря, игумен которого Корнилий отличался своими антимосковскими настроениями, Артемий был ярым противником монастырского землевладения. В 1551 г., когда правительство Избранной рады пыталось провести в жизнь свою секуляризационную программу, Артемий был назначен игуменом Троице-Сергиева монастыря, но вскоре ушел на Белоозеро в Порфирьеву пустыню. В конце 1553 г. он был привлечен в качестве ответчика по делу Матвея Башкина. Артемий объявил, будто Башкин признавал только то, что написано в Евангелии и у апостолов, а остальные предания «святых отцов» отрицал. Это был явный навет — ни в сочинениях старца, ни в показаниях других свидетелей не было подобных сведений. Дав объяснения, Артемий самовольно покинул Москву и направился на север. Это расценили как бегство. Церковный собор специально занялся делом Артемия. В чем только ни обвиняли бывшего троицкого игумена! Он де не проклинал новгородских еретиков, неправильно писал о троице, хвалил латынян, отрицал целесообразность пения панихид по умершим, и даже был повинен в каких-то «блудных грехах» перед назначением в игумены. Большинство свидетелей по делу Артемия не подтвердили обвинений. Тем не менее в январе 1554 г. он был отлучен от церкви и послан на вечное заточение в Соловецкий монастырь. Вскоре ему удалось бежать за рубеж.

Процесс Артемия был беззаконием даже с точки зрения норм церковного суда. Решение суда, объявившего Артемия еретиком, отвечало желанию иосифлянской верхушки церкви расправиться с одним из наиболее влиятельных нестяжателей. Всякое проявление свободомыслия, даже у ортодоксальных приверженцев православия, жестоко каралось церковью.

Резкая критика стяжательства монастырей, «сребролюбия», проповедь нравственного самосовершенствования и аскетизма, любви к богу и к ближним («несть бо царство божие брашно и питие, но правда и мир и радость о дусе святе»), критическое отношение к обрядовой стороне религии и к писаниям отцов церкви, призыв к познанию и учению — все это в корне подрывало основы иосифлянского миропорядка и подготавливало почву для появления радикальных реформационных течений. Разгром кружка Башкина и суд над Артемием имели практические результаты и для судеб «добровольных холопов». Дабы прекратить поступление в добровольные холопы, правительство в октябре 1555 г. запретило рассматривать иски о воровстве имущества, если ответчиками выступают добровольные холопы.

Новый взлет реформационного движения связан с именем Феодосия Косого. «Москвитин», холоп царского слуги, Феодосий бежал из столицы до 1551 г. и постригся в одном из белозерских монастырей. Ученик Артемия по Порфирьевой пустыни Феодосий и его сподвижники позднее переехали в более южный Новоезерский монастырь. По завершении дела Артемия в январе 1554 г. церковные власти принялись за искоренение учения Феодосия Косого. Его самого и членов его кружка доставили в Москву на церковный суд. Некоторым из арестованных, в том числе и Феодосию Косому, удалось бежать в Литовское княжество. В 1556–1557 гг. состоялся собор, разбиравший дело новоезерских монахов — учеников Артемия и последователей Косого.

Свое учение Феодосий Косой проповедовал устно. О содержании его известно лишь из сочинений противников Феодосия, в частности Зиновия Отенского. В конце 50-х — начале 60-х годов он написал «Послание многословное», а в 1565–1566 гг. — «Истины показание». Зиновий хорошо знал учение Косого. Для него как непримиримого врага всякого свободомыслия это учение было греховно уже потому, что противоречило церковным догмам. К тому же его создателем был холоп. Зиновий называл учение Феодосия Косого «рабьим учением».

Среди сторонников Феодосия Косого были не только холопы, но и низы крестьянства. Всем им адресовал Феодосий Косой свое учение, очень простое по форме и содержанию. Он не отрицал существования бога, что ему приписывал Зиновий, но отрицал догмат троичности. Он отрицал воплощение бога во Христе, которого считал своеобразным наставником. Феодосий сравнивал бога с царем. Последний мог приказать художнику подновить в случае необходимости свое изображение. Почему не мог послать кого-либо и бог, чтобы усовершенствовать мир, созданный им самим? Если бог создал мир своим «словом», то почему он не мог изменить его тоже «словом»? Почему он захотел явиться миру в человеческой плоти? Мог ли бог, как простой смертный, родиться от женщины? Критику церковного учения о троичности божества Феодосий дополнял рационалистическими наблюдениями над природой. Русские вольнодумцы отвергали и мысль о создании мира богом. По их мнению, мир существует извечно, «безначально», хотя на смену одним живым существам приходят другие: «Родове убо, яко нестоятельны, приходят и отходят; земля же и небеса стоят». Живые существа или самобытны или созданы из воздуха: «Самобытно было или от воздуха рожено животное родоначальных искони».

Основные идеи Феодосия Косого перекликаются с учением новгородских еретиков XV в. В отличие от последних он признавал Евангелие и Апостол, большую же часть святоотеческой литературы он отвергал, считая ее человеческим преданием. Не признавал он и церковных правил и таинств (крещение, причащение), постов, приношений в церковь и монашества. Да и самую церковь Феодосий Косой отвергал как «кумирницу». Ей он противопоставлял «верных соборы», т. е. союзы единомышленников. Иконы для Феодосия — самые обыкновенные идолы. Так же резко выступал Феодосий Косой и против поклонения кресту, называя это одним из видов идолопоклонства.

Косой отвергал и посты, ссылаясь на то, что бог создал все дни одинаковыми, не подразделив их на постные и непостные. Культивирование официальной церковью постов было призвано примирить трудящиеся массы с фактически полуголодным существованием и скудными материальными условиями, в которых они находились. Отрицание же постов приводило к борьбе за улучшение материального бытия.

Феодосий Косой едко высмеивал поклонение мощам — это «человекослужение», запрещенное, по его мнению, писанием, В то время как церковники создавали единый для всей России пантеон святых, упорядочивали службы, составляли жития, в которых непременно были указаны многочисленные чудеса, совершенные ими при жизни и после смерти, рационалистическая критика Феодосием веры в святых подрывала авторитет господствующей церкви, подтачивала основы христианской религии и веры в загробную жизнь, стихийно подводя последователей «нового учения» к естественно-материалистическому объяснению вопросов жизни и смерти.

Отрицая необходимость церкви как учреждения, Косой с ненавистью отзывался о церковниках — стяжателях, фарисеях и лицемерах, которые «повелевают себе послушати и земских властей боятися и дани даяти им». Церковники, говорил он, «гонят нас и в тюрьмы затворяют», мучают «еретиков», отвергая евангельскую заповедь любви. Церковную иерархию, считал Косой, необходимо упразднить.

Сокрушительной критике Косой подверг и материальные основы церкви — церковно-монастырское землевладение. Монастыри, имеющие в своем распоряжении села, преступают заповедь нестяжания; все приношения в церковь есть проявление идолопоклонства, ненавистного богу.

В то время как официальная церковь поддерживала мнение о богоизбранности русского народа как православного и закладывала основы великодержавного шовинизма, Косой выступил с тезисом о равенстве всех народов и их братстве: «Все людие едино суть у бога, и татарове и немцы и прочии языцы». Поэтому «вси веры в всех землях одинаки».

Критика церкви и монашества у этого радикального мыслителя дополнялась смелым тезисом о неповиновении властям вообще. Он объявил, что «не подобает же в христианох властем быти», призывая к неповиновению им и неплатежу податей. Зиновий Отенский упрекал сторонников «нового учения»: «Не любите богом поставленныя царскиа и святительскиа чиноначальникы, ни хощете владоми быти от господей», «отбегаете началник владычества».

Решительно выступал Феодосий и против войн. Его тезис «не подобаеть воевати» имел целью счастье и мир народов, лучшие сыны которых гибли в ходе многочисленных феодальных войн и усобиц. Отрицая власть, церковь и войны, Косой противопоставлял им раннехристианское учение. Основа его — любовь к богу и вытекающая из нее любовь к ближнему.

Как и большая часть реформационных учений средневековья, учение Косого пыталось реставрировать общественный строй, близкий к раннехристианскому, когда, по словам Ф. Энгельса, «христианство знало толькоодно равенство для всех людей, а именно — равенство первородного греха, что вполне соответствовало его характеру религии рабов и угнетенных». Крестьянско-плебейская ересь из «„равенства сынов божиих"… выводила гражданское равенство и уже тогда отчасти даже равенство имуществ».

Учение Феодосия Косого было вершиной развития прогрессивной общественно-политической мысли середины XVI в. Оно выражало идеологию складывающейся плебейской оппозиции феодализму и являлось наиболее радикальным проявлением реформационного движения в России; учение Косого оказало сильное воздействие на общественную мысль Великого княжества Литовского, куда он вынужден был бежать.

Объективно учение Феодосия Косого было направлено на ликвидацию феодального строя. Этим оно принципиально отличалось от взглядов других передовых мыслителей — Пересветова или Ермолая Еразма, которые стремились лишь к преобразованию государственного строя для его укрепления в интересах господствующего класса.

Обострение идеологической борьбы вновь бросило самодержца в объятия испытанного союзника — иосифлянской церкви во главе с митрополитом Макарием. Во время казанского похода 1552–1553 гг. ему было поручено «во всем беречи царства сего». Макарий, как показал И. И. Смирнов, в эти годы принимал активное участие в управлении государством и играл некоторую роль во внешнеполитических сношениях с Великим княжеством Литовским.

В связи с событиями 1553 г. и антиеретическими соборами 1553–1554 гг. особую остроту приобрело идеологическое обоснование самодержавия. Если на одном полюсе русской общественной мысли устами Косого царская власть полностью отрицалась, то на другом — усилиями идеологов самодержавия — создавалось учение о ее теократическом происхождении.

В 1553–1555 гг. при участии А. Ф. Адашева был написан «Летописец начала царства», посвященный событиям 1533–1553 гг. В нем развивались две темы укрепление самодержавной власти и присоединение Казани. При описании венчания на царство Ивана IV подчеркивалось, что царские регалии были получены Мономахом от византийского императора Константина, а Иваном от его отца Василия III. Присоединение Казани автор «Летописца…» сравнивал с освобождением израильтян библейским героем Моисеем из многолетнего египетского плена. Автор выступал за сильную самодержавную власть, был сторонником компромисса между различными прослойками феодалов. В уста Василия III вложено и благословение Ивана IV на борьбу с неверными, которые «покушахуся на православие, на нашу дръжаву». Следовательно, и борьба с Казанью также представлялась исполнением заветов Василия III. «Летописец…» увековечивает бояр, которые проводили восточную политику правительства Ивана IV, — С. И. Микулинского, Федора и Алексея Адашевых, П. С. Серебряного, А. Б. Горбатого, П. М. Щенятева, М. И. Воротынского, А. М. Курбского, Владимира Старицкого и, наконец, Шигалея. В «Летописце…» были отмечены и заслуги детей боярских (дворян), участвовавших в этих походах. «Летописец…» обличал княжат-бояр, повинных во всех неурядицах малолетства Грозного. Главная причина феодальных смут, происходивших в ту пору, по мнению автора, — деятельность Шуйских.

Прославлению самодержавия были посвящены и фрески так называемой Золотой палаты в Кремле. Целая серия их изображала освобождение Израиля от египетского рабства, намекая на взятие Казани, которое рассматривалось как завершение многовековой борьбы Руси с Золотой Ордой. Единый идеологический замысел фресок и «Летописца начала царства» отражал общие представления руководителей правительственного кружка — Сильвестра и Адашева. В демагогических тонах рисовался идеал самодержца, который дает «суд и правду нелицемерну всем», равно «жалует и удоволяет… велмож и средних и младых», исходя из истинной веры. Основа мудрости царя («начало его премудрости») — страх господень. Царя должны занимать не только вера («закон Христов») и праведный суд, но и ратные дела. Он должен защищать страну «от всех иноверных бусурман и латын». Этот-то образ идеального монарха и воссоздан во фресках Золотой палаты.

Россия времени Грозного не была готова идти по пути радикальных перемен, куда ее звали передовые мыслители, Средствами литературы и изобразительного искусства идеологи самодержавия обосновывали учение о теократическом происхождении царской власти.