Ниже дается попытка синтеза наблюдений автора над составом источников и отдельных мотивов, встречающихся в Слове о полку Игореве. Конечно, нужно учитывать известную условность всякого анализа источников большого художественного произведения, даже в том случае, когда в нем могут быть обнаружены несомненные черты стилизации. В Слове о полку Игореве мы встречаемся со столь причудливым и во многих отношениях совершенным сплавом мотивов, имеющих различное происхождение, что их вычленение представляет большие трудности.
Несколько слов о приеме реконструкции источников Слова. Сплошной чертой выделены тексты, имеющие полное соответствие с Пространной редакцией Задонщины, пунктирной — тексты с приблизительным соответствием (с расхождением в грамматических формах и т. п.). Повторяющиеся образы Русской земли и Дона отмечаются только в тех случаях, когда их контекст прямо соответствует Задонщине. То же самое относится и к образу скачущего серого волка.
Тексты, имеющие полное соответствие с Ипатьевской и Кенигсбергской летописями, выделяются двумя чертами, а неполное — двумя прерывающимися чертами. В случаях, когда текст навеян Кенигсбергской летописью, делается дополнительная оговорка в примечании. Неоднократно упоминаемые в летописях личные имена (Игорь, Всеволод, Святослав и др.) и общеизвестные географические и племенные наименования (половцы, Путивль, Киев и др.), если они не имеют прямого текстологического соответствия со Словом, оставлены без особого выделения.
Мотивы, навеянные другими литературными памятниками, выделяются курсивом, с уточняющими указаниями в примечании. Наконец, вставки, сделанные А. И. Мусиным-Пушкиным, даются в квадратных скобках и выделяются разрядкой.
Текст Слова о полку Игореве дается по реконструкции, обоснованной в предшествующем Приложении.
СЛОВО О ПЛЪКУ ИГОРЕВѢ, ИГОРЯ, СЫНА СВЯТЪСЛАВЛЯ, ВНУКА ОЛЬГОВА
Не лѣпо ли ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы трудныхъ повѣстий о пълку Игоревѣ, Игоря Святъславлича! Начати же ся тъй пѣсни по былинам сего времени, а не по замышлению Бояню. ѣоянъ bo вѣщии, аще кому хотяше пѣснь творити, то растѣкашется мыслию по древу, сѣрымъ вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ облакы. Помняшеть бо, рѣчь, първыхъ временъ усобицѣ. Тогда пущашеть 10 соколовь на стадо лебедей, которой дотечаше, та преди пѣсь пояше 1старому Ярослову1,[Возможно, мотив Сказания о Мамаевом побоище.] храброму 2Мстиславу, иже зарѣза Редедю прѣд пълкы Касожьскыми2,[Мотив Кенигсбергской летописи, близкий к Ипатьевской.] красному Романови Святъславличю. Боянъ же, братие, не 10 соколовъ_на стадо лебедѣй пущаше, нъ своя вѣщиа пръсты на живая струны въскладаше; они же сами княземъ славу рокотаху.
Почнемъ же, братие, повѣсть сию отъ стараго Владимера до нынѣшняго Игоря, иже истягну умь крѣпостию своею, и поостри сердца своего мужествомъ. наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю Половѣцькую за землю Руськую.
Тогда Игорь Звъзрѣ на свѣтлое солнце и видѣ отъ него тьмою вся своя воя прикрыты3.[Затмение перед походом дано в Кенигсбергской летописи. Изложено текстом Ипатьевской.] И рече Игорь къ дружинѣ своей: «Братие и дружино! Луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти. А всядемъ, братие, на свои бръзыя комони, да позримъ синего Дону». Спала князю умь похоти, и жалость ему знамение заступи, искусити Дону великаго. «Хощу бо, — рече, — копие приломити конець поля Половецкаго съ вами, русици. Хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону».
О Бояне, соловию стараго времени! Абы ты сиа плъкы у щекотал ъ, скача, славию, по мыслену древу, летая умомъ подъ облакы, спивая славы обаполы сего времени, рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы. Пъти было пѣсь Игореви, 4того {(Олга)} внуку4.[Образ, навеянный Кенигсбергской летописью.] Не буря соколы занесе чресъ поля широкая, — галици стады бѣжать къ Дону великому. Чили въспѣти было, вѣщей Бояне, Велесовь внуче. «Комони ржуть за Сулою, — звенить слава въ Кыевѣ. Трубы трубять въ Новѣградѣ, — стоять стязи въ Путивлѣ!». Игорь ждетъ мила брата Всеволода. И рече ему буй туръ Всеволодъ: «Одинъ братъ, одинъ 5свѣтъ светлый5[Мотив Девгениева деяния.] — ты, Игорю, оба ecвѣ Святъславличя! Седлай, брате, свои бръзыи комони, а мои ти готови, оседлани у_ Курьска напереди. А мои ти куря ни сводом и къмети5, подъ трубами повити, подъ шеломы възлелѣяны, конець копия въскръмлени, пути имь вѣдоми, яругы имъ знаеми, 6луци у нихъ напряжени6,[Мотив, сходный с библейским и Ипатьевской летописью.] тули отворени, 6сабли изъострени6,[Мотив, сходный с библейским и Ипатьевской летописью.] сами скачють, акы сѣрыи влъци въ полѣ, ищучи себе чти, а князю славы».
Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень, и поѣха по чистому полю. Солнце ему тьмою путь заступаше. 8Нощъ стонущи ему грозою8.[Мотив Сказания о Мамаевом побоище.] Птичь убуди. Свистъ звѣринъ въста близ. Дивъ кличетъ връху древа, велитъ послушати земли незнаемѣ, Влъзѣ и Поморию[Мотив, навеянный «Историей» В. Н. Татищева.] и Посулию, и Сурожу,[Мотив Сказания о Мамаевом побоище.] и Корсуню, {и тебѣ, Тьмутораканьскый блъванъ}.
А половци неготовами дорогами побегоша къ Дону великому. 8Крычатъ тѣлѣгы8[Мотив Сказания о Мамаевом побоище.] полунощы, рци лебеди роспужени. Игорь къ Дону вой ведетъ. Уже бо бѣды его пасутъ птиць под облакы. Влъци грозу въсрожатъ по яругамъ. Орли клектомъ на кости звѣри зовутъ. 9Лисици брешутъ на чръленыя щиты9.[9–9 Мотив Сказания о Мамаевом побоище, близкий к Задонщине.] О Руская земле! Уже за шеломянемъ еси!
Длъго 8ночь мркнетъ. Заря8[8-8Мотив Сказания о Мамаевом побоище, близкий к Задонщине.] свѣтъ запала. Мъгла поля покрыла. Щекоть славий успе. Говоръ галичь убуди. Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша ищучи ceбѣ чти, а князю славы.
Съ зарания въ пяткъ потопташа поганыя плъкы половецкыя и, рассушясь стрелами по полю, помчаша красныя дѣвкы половецкыя, а съ ними злато, и паволокы, и драгыя оксамиты. Орьтъмами, и япончицами, и кожухы начашя мосты мостити по болотомъ И грязивымъ мѣстом, и всякыми узорочьи половѣцкыми. Чръленъ стягъ, бѣла хорюговъ, чрълена чолка, сребрено стружие храброму Святъславличю! Дремлетъ въ полѣ Ольгово хороброе гнездо, далече залетало. Не было нѣ в обидѣ порождено ни соколу, ни кречету, ни тебѣ, чръный воронъ, поганый половчине! Гзакъ бѣжитъ сѣрымъ влъкомъ, Кончакъ ему слѣдъ править къ Дону великому.
Другого дни велми рано кровавыя зори свѣтъ повѣдают; чръныя тучи съ моря идутъ, хотятъ прикрыти 4 солнца, а въ нихъ трепещуть синии млънии. Быти грому великому, итти дождю стрелами съ Дону великаго! Ту ся копиемъ приламати, ту ся саблямъ потручяти о шеломы половецкыя, на рѣцѣ на Каялѣ, у Дону великаго. О Руская землѣ! Уже за шеломянемъ еси!
Се вѣтри, Стрибожи внуци, вѣютъ съ моря стрелами на храбрыя плъкы Игоревы! 103емля тутнетъ, рѣкы мутно текуть10,[10–10 Мотив Сказания, близкий к Задонщине.] пороси поля прикрываютъ. Стязи глаголють: половци идуть отъ Дона, и отъ моря, и отъ всѣхъ странъ рускыя плъкы отступиша. Дѣти бѣсови кликомъ поля прегородиша, а храбрии русици преградиша чрълеными щиты.
Яръ туре Всеволоды Стоиши на борони, прыщеши на вой стрелами, гремлеши о шеломы мечи харалужными! Камо, туръ, поскочяше, своимъ златымъ шеломомъ посвечивая, тамо лежать поганыя головы половецкыя, поскепаны саблями калеными 11шеломы оварьскыя11[11–11 Мотив Задонщины, осмысленный по В. Н. Татищеву.] отъ тебе, яръ туре Всеволодѣ! Кая раны дорога брата, забывъ чти и живота, и града Чрънигова, отня злата стола, и своя милыя хоти красныя Глебовны свычая и обычая?
Были вѣчи Трояни, минула лѣта Ярославля. Были плъци Олговы, Ольга Святьславличя. Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше и стрѣлы по земли сѣяше. Ступаетъ въ златъ стремень въ градѣ Тьмутороканѣ. Тот же звонъ слыша давный великый Ярославль сынъ Всеволодъ, а Владимиръ по вся утра 12уши закладаше12[12–12 Возможно, мотив из «Одиссеи».] въ Черниговѣ. Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе и на Канину[Мотив Кенигсбергской летописи.] зелену паполому постла за обиду Олгову храбра и млада князя.
{Съ тоя же Каялы Святоплъкъ полелѣя отца своего междю угорьскими иноходьцы ко святѣй Софии къ Киеву. Тогда при Олзѣ Гориславличи сѣяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждьбожа внука. Въ княжихъ крамолахъ вѣци человѣкомь скратишась.}
Тогда по Руской земли рѣтко ратаевѣ кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупиа себѣ дѣляче, а галици свою рѣчь говоряхуть, хотять полегѣти на уедие.
То было въ ты рати и въ ты плъкы, а сицей рати 13не слышано! Съ зараниа до вечера, съ вечера до свѣта летятъ стрѣлы каленыя, гримлютъ сабли13[Мотив Кенигсбергской летописи.] о шеломы 14трещать копиа харалужныя14[14–14 Мотив Сказания о Мамаевом побоище, близкий к Задонщине.] въ полѣ незнаемѣ среди земли Половецкыи. Чръна земля подъ копыты, костьми была посеяна, а кровию польяна; тугою взыдоша по Руской земли.
Что ми шумить, что ми звенить давечя рано предъ зорями? Игорь плъкы заворочаетъ, жаль бо ему мила брата Всеволода. Бишася день, бишася другый. Третьяго дни къ полуднию падоша стязи Игоревы. Ту ся брата разлучиста на брезѣ быстрой Каялы. Ту кроваваго вина не доста. Ту пиръ докончаша храбрии Русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую. 14Ничитъ трава жалощами14,[14–14 Мотив Сказания о Мамаевом побоище, близкий к Задонщине.] а древо с тугою къ земли преклонилось.
Уже бо, братие, невеселая година въстала, уже пустыня силу прикрыла. Въстала обида въ силахъ Дажьбожа внука. Вступила дѣвою на 15землю Трояню15,[15–15 Мотив, навеянный В. Н. Татищевым.] въсплескала лебедиными крылы на синѣмъ море, у Дону плещучи. Убуди жирня времена. Усобица княземъ на поганыя погыбе. Рекоста бо братъ брату: «Се мое, а то мое же». И начяша князи про малое «се великое» млъвити, а сами на себѣ крамолу ковати. А погании съ всѣхъ странъ прихождаху съ победами на землю Рускую. О! Далече зайде соколъ, птиць бья къ морю. А Игорева храбраго плъку не крѣсити. За нимъ кликну Карна и Жля, поскочи по Руской земли, смагу мѣчючи въ пламянѣ розѣ. Жены руския въсплакашась, а ркучи: «Уже намъ своихъ милыхъ ладъ ни мыслию смыслити, ни думою сдумати, ни очима съглядати, а злата и сребра ни мало того потрепати». А въстона бо, братие, Киевъ тугою, а Черниговъ напастьми. Тоска разлияся по Руской земли. Печаль жирна тече средь земли Рускый. А князи сами на себе крамолу коваху. А погании сами победами нарищуще на Рускую землю, емляхудань побѣлѣ отъ двора.
Тии бо два храбрая Святъславлича, Игорь и Всеволодъ, уже лжу убуди которою, то бяше успилъ отецъ ихъ Святъславь грозный великый Киевскый. Грозою бяшеть притрепалъ своими сильными плъкы и харалужными мечи наступи на землю Половецкую, притопта хлъми и яругы, взмути рѣки и озеры, 16иссуши потоки16[16–16 Библейский мотив.] и болота, а поганаго Кобяка изъ Лукуморя отъ желѣзныхъ великихъ плъковъ половецкихъ, яко вихръ, выторже. И падеся Кобякъ въ градѣ Киевѣ, въ гридницѣ Святъславли. Ту нѣмци и венедици, ту греци и морава поютъ славу Святъславлю, кають князя Игоря, иже погрузи жиръ во днѣ Каялы рѣкы поло- вецкия, рускаго злата насыпаша. Ту Игорь князь высѣдѣ изъ сѣдла злата, а въ сѣдло кощиево. Уныша бо градомъ забралы, а веселие пониче.
А Святъславь мутенъ 17сонь видѣ въ Киевѣ на горахъ. «Синочь съ вечера одѣвахъте мя, — рече, — чръною паполомою, на кроваты тисовѣ. Чръпахуть ми синее 16вино сь трудомь смѣшено16,[16–16 Библейский мотив.] сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тльковинъ великый женчюг17[17–17 Мотив вещего сна с жемчугом близок к Снам Шахаиши.] на лоно, и нѣгуютъ мя. Уже дьскы безъ кнѣса в моемъ теремѣ златовръсѣмъ. В сю нощь съ вечера босуви врани възграяху, у Плѣсньска на болони бѣша дебрьски сани и несошася къ синему морю».
И ркоша бояре князю: «Уже, княже, туга умь полонила. Се бо два сокола слѣтѣста съ отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомь Дону. Уже соколома крильца припѣшали поганыхъ саблями, а самаю опуташа въ путины железны. Темно бо бѣ въ 3 день: два солнца помѣркоста, оба багряная стлъпа погасоста и съ ними молодая мѣсяца, Олегъ и Святъславь, тьмою ся поволокоста. На рѣцѣ на Каялѣ тьма свѣтъ покрыла. По Руской земли прострошася половци, аки пардуже гнѣздо, и въ морѣ погрузиста, и великое буйство подасть Хинови. Уже снесеся 18хула на хвалу18.[18–18 Текст, близкий к Сказанию о Мамаевом побоище и восходящий к Задонщине.] Уже тресну нужда на волю. Уже 18връжеса дивь на землю18.[18–18 Текст, близкий к Сказанию о Мамаевом побоище и восходящий к Задонщине.] Се бо готския красныя дѣвы въспѣша на брезѣ синему морю; 19звоня рускымъ златомъ19,[19–19 Мотив Сказания о Мамаевом побоище, близкий к Задонщине.] поютъ время бусово, лелѣютъ месть Шароканю. А мы уже, дружина, жадни веселия».
Тогда великий Святславъ 20изрони злато слово20[20–20 Мотив, близкий к Повести об Акире Премудром.] слезами смѣшено, и рече: «О моя сыновчя, Игорю и Всеволоде! Рано еста начала Половецкую землю мечи 21цвѣлити, a себѣ славы искати21.[21–21 Мотив, близкий к Кенигсбергской летописи.] Нѣ нечестно одолѣсте, нечестно бо кровь поганую пролиясте. Ваю храбрая сердца въ жестоцемъ харалузѣ скована, а въ буести закалена. Се ли створисте моей сребреней сѣдинѣ? А уже не вижду власти силь-наго, и богатаго, и многовоя брата моего Ярослава съ черниговьскими былями, съ могуты,[Мотив Никоновской летописи.] и съ татраны, и съ шельбиры, и съ топчакы, и съ ревугы, и съ ольберы. Тии бо бес щитовь съ засапожникы кликомъ плъкы побѣждаютъ, звонячи въ прадѣднюю славу. Нъ рекосте: „Мужаимыся сами, преднюю славу сами похитимъ, а заднюю ся сами подѣлимъ!“. А чи диво ся, братие, стару помолодити? 23Коли соколъ въ мытехъ бываетъ, высоко птицъ възбиваетъ, не дастъ гнѣзда своего въ обиду23.[Мотив Повести об Акире Премудром.] Нъ се зло — княже ми непособие[Мотив Повести об Акире Премудром.]: на ниче ся годины обратиша. Се у Римѣ кричатъ подъ саблями половецкыми, а Володи миръ подъ ранами. Туга и тоска сыну Глебову».
24Великый княже Всеволоде! Не мыслию ти прелетѣти издалеча, отня злата стола поблюсти? Ты бо можеши Волгу24[24–24 Мотив Кенигсбергской летописи.] веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти.
{Аже бы ты былъ, то была бы чага по ногатѣ, а кощей по резанѣ}.
Ты бо можеши посуху живыми шереширы стрѣляти, удалыми сыны Глебовы.[Мотив Кенигсбергской летописи.]
Ты, буй Рюриче и Давыдѣ! Не ваю ли злачеными шеломы по крови плаваша? Не ваю ли храбрая дружина рыкаютъ акы тури, ранены саблями калеными, на полѣ незнаемѣ? Вступита, господина, въ злата стременъ за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святславлича!
Галичкы Осмомыслѣ Ярославѣ! Высоко сѣдиши на своемъ златокованнѣмъ столѣ, подперъ горы Угорскыи своими железными плъки, заступивъ королеви путь, затворивъ Дунаю ворота, меча времены чрезъ облаки, суды рядя до Дуная. Грозы твоя по землямъ текутъ; отвсщяеши Киеву врата, стреляет и съ отня злата стола салтаня[Возможно, мотив из «Истории» В. Н. Татищева.] за землями. Стреляй, господине, Кончака поганого кощея, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святославлича.
А ты, буй Романе и Мстиславе! Храбрая мысль носитъ васъ умъ на дѣло. Высоко плаваеши на дѣло въ буести, яко соколъ на вѣтрехъ ширяяся, хотя птицю въ буйствѣ одолѣти. Суть бо у ваю железный прапорзи подъ шеломы латинскими. Тѣми тресну земля, и многи страны — Хинова, Литва, Ятвязи, Деремела, и половци сулици своя повръгоща, а главы своя подклониша подъ тыи мечи харалужныи. Нъ уже, княже Игорю, утрпѣ солнцю свѣтъ, а 27древо небологомъ листвие срони27[Мотив, навеянный Кенигсбергской летописью.]: 28по Рсии, поСули гради подѣлиша28.[Соединенные воедино мотивы Ипатьевской и Кенигсбергской летописей.] А Игорева храбраго плъку не крѣсити. Донъ ти, княжёѣ клйчётъ и зоветь князи на побѣду. Олговичи, храбрый князи, доспали на брань.
Инъгварь и Всеволодъ и вси три Мстиславичи, не худа гнезда шестокрилци! Не побѣдными жребии собѣ власти расхытисте? Кое ваши златыи шеломы и су- лицы ляцкия и щиты? Загородите полю ворота своими острыми стрелами за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святьславлича!
Уже бо Сула не течетъ сребреными струями къ граду Переславлю, и Двина болотомъ течетъ онымъ грознымъ полочаномъ подъ кликомъ поганыхъ. Един же Изяславъ[Возможно, мотив Кенигсбергской летописи.] сынъ Васильковъ позвони своими острыми мечи о шеломы литовския, притрепа славу деду своему Всеславу, а самъ подъ чрълеными щиты на кровавѣ травѣ притрепанъ литовскыми мечи, и с хотию на кроваты рекъ: «Дружину твою, княже, птиць крилы приодѣ, а 30звѣри кровь полизаша»30.[30–30 Библейский мотив.]
Не бысь ту брата Брячяслава, ни другаго Всеволода: единъ же изрони жем- чюжну душу изъ храбра тѣла чресъ злато ожерелие. Унылы голоси, пониче веселие. Трубы трубять городеньскни. 27Ярославли и вси внуце Всеславли уже понизятъ стязи свои, вонзятъ свои мечи вережени27.[Мотив, навеянный Кенигсбергской летописью.] Уже бо выскочисте изъ дѣдней славы. Вы бо своими крамолами начясте наводити поганыя на землю Рускую, на жизнь Всеславлю. Которою бо бѣше насилие отъ земли Половецкыи!
На седьмомъ вѣцѣ Трояни връже Всеславъ жребий о дѣвицю себе любу. Тъй клюками подпръся, оконися и скочи къ граду Кыеву, и дотчеся стружиемъ злата стола Киевскаго. Скочи отъ нихъ лютымъ звѣремъ въ=плъночи, изъ Бѣлаграда, обѣсися синѣ мьгле. Утрѣ же вазни с три кусы, — отвори врата Новуграду, раз- шибе славу Ярославу, скочи влъкомъ до Немиги съ Дудутокъ.
На Немизѣ снопы стелютъ головами, молотятъ чепи харалужными, на тоцѣ животъ кладутъ, вѣють душу отъ тѣла. Немизѣ кровави брезѣ не бологомъ бяхуть посѣяни, посѣяни костьми рускихъ сыновъ. Всеславъ князь людемъ судяше, кня- земъ грады ряцяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше, изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя, великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше. Тому въ По- лотскѣ позвониша заутренюю рано у святыя Софеи въ колоколы: а онъ вь Кыевѣ звонъ слыша. Ащѣ и вѣща душа въ дръзѣ тѣлѣ, нъ часто бѣды страдаше. Тому вѣщей Боянъ и пръвое припѣвку смысленый рече: 31«Ни хытру, ни горазду, 32ни птицю горазду32,[32–32 Возможно, мотив из «Илиады».] суда Божиа не минути»31.[31–31 Мотив поздней редакции Даниила Заточника.]
О стонати Руской земли, помянувше пръвую годину, и пръвыхъ князей! Того стараго Владимира нельзѣ бѣ пригвоздити къ горамъ киевскимъ. Сего бо нынѣ сташа стязи Рюриковы, а друзии Давидовы; нъ розино ся имъ хоботы пашутъ. Копиа поютъ на Дунай.
Ярославнынъ гласъ слышится, зегзицею незнаемѣ рано кычеть: «Полечю, — рече, — зегзицею по Дунаеви, омочю бебрянъ[Мотив, близкий к Повести об Акире Премудром.] рукавъ въКаялѣ рѣцѣ, утру князю кровавыя его раны на жестоцѣмъ его тѣлѣ».
Ярославна рано плачетъ въ Путивлѣ на забралѣ, а ркучи: «О вѣтрѣ 34 [Мотив, близкий к Сказанию о Мамаевом побоище.] вѣтрило! Чему, господине, насильно вѣеши? Чему мѣчеши хиновьскыя стрѣлы на своею нетрудною крилцю на моея лады вой? Мало ли ти бяшетъ горъ подъ облакы вѣяти, ле- леючи корабли на синѣ морѣ? Чему, господине, мое веселие по ковылию развѣя?».
Ярославна рано плачетъ въ Путивлѣ на заборолѣ, а ркучи: «О Днепре Словутицю! Ты 35пробилъ еси каменныя горы сквозь землю Половецкую35.[35–35 Мотив, близкий к Задонщине и Сказанию по списку ГБЛ, собр. Тихонравова, № 238.] Ты лелѣялъ еси на себѣ Святославли носады до плъку Кобякова. Възлелѣй, господине, мою ладу къ мнѣ, абыхъ не слала къ нему слезъ на море рано».
Ярославна рано плачетъ в Путивлѣ на забралѣ, а ркучи: 36«Свѣтлое и тресвѣтлое слънце!»36[36–36 Мотив, близкий к Девгениеву деянию И к Сказанию.] Всѣмъ тепло и красно еси: чему, господине, простре горячюю свою лучю на ладѣ вой? 37Въ полѣ безводнѣ жаждею имь лучи съпряже, тугою37[37–37 Мотив Кенигсбергской летописи.] имъ тули затче».
Прысну море полунощи. Идутъ сморци мьглами. Игореви князю Богъ путь кажетъ изъ земли Половецкой на землю Рускую, къотню злату столу. Погасоша вечеру зари. Игорь спитъ. Игорь бдитъ. Игорь мыслию поля мѣритъ отъ великаго Дону до малаго Донца. Комонь въ полуночи, Овлуръ свисну за рѣкою; велить князю разумѣти. «Князю Игорю не быть!» кликну. Стукну земля, въшумѣ трава. Вежи ся половецкии подвизашася. А 37Игорь князь поскочи37[37–37 Мотив Кенигсбергской летописи.] горнастаемъ къ тростию и бѣлымъ гоголемъ на воду. Въвръжеся на бръзъ комонь и скочи съ него босымъ влъкомъ. И потече къ лугу Донца, и полетѣ соколомъ подъ мьглами, избивая гуси и лебеди завтроку, и обѣду и ужинѣ. Коли Игорь соколомъ полетѣ, тогда Влуръ влъкомъ потече, труся собою студеную росу: претръгоста бо своя бръзая комоня.
Донецъ рече: «Княже Игорю! Не мало ти величия, а Кончаку нелюбия, а Руской земли веселиа». Игорь рече: «О Донче! Не мало ти величия, лелѣявшу князя на влънахъ, стлавшу ему зеленую траву на своихъ сребреныхъ брезѣхъ, одѣвавшу его теплыми мъглами подъ сѣнию зелену древу, стрежаше его гоголемъ на водѣ, чайцами на струяхъ, чрьнядьми на ветрѣхъ». Не тако ли, рече, рѣка Стугна, худу струю имѣя, пожръши чужи ручьи и стругы, ростре на кусы уношу князю Ростиславу. «Затвори, Днѣпръ, темнѣ березѣ», — плачется мати Ростиславля по уноши князи Ростиславѣ. Уныша цвѣты жалобою, и древо с тугою къ земли приклонилось.
А не сорокы втроскоташа, на слѣду Игоревѣ ѣздить Гзакъ съ Кончакомъ. Тогда врани не граахуть, галици помлъкоша, сорокы не троскоташа, полозие ползоша только. Дятлове тектомъ путь къ рѣцѣ кажуть, соловии веселыми пѣсьми свѣтъ повѣдаютъ. Млъвить Гзакъ Кончакови: «Аже соколъ къ гнѣзду летитъ, со- колича рострѣляевѣ своими злачеными стрѣлами». Рече Кончакъ ко Гзѣ: «Аже соколъ къ гнѣзду летитъ, а вѣ соколца опутаевѣ красною дивицею». И рече Гзакъ къ Кончакови: «Аще его опутаевѣ красною дѣвицею, ни нама будетъ сокольца, ни нама красны дѣвице, то почнутъ наю птици бити въ полѣ Половецкомъ».
Рекъ Боянъ на ходы на Святъславля пѣстворца стараго времени Ярославля Ольгова коганя хоти: «Тяжко ти головы, кромѣ плечю, зло ти тѣлу, кромѣ головы», — Руской земли безъ Игоря.
Солнце светится на небесѣ, Игорь князь въ Руской земли. Дѣвици поютъ на Дунай. Вьются голоси чрезъ море до Киева.
Игорь ѣдетъ по Боричеву къ святой Богородици Пирогощей. 38Страны ради. Гради весели38.[38–38 Библейский мотив.] Пѣвше пѣснь старымъ княземъ, а потомъ молодымъ. Пѣти слава Игорю Святъславличу, буй туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу. Здрави князи и дружина, побарая за христъяны на поганыя плъки. Княземъ слава а дружинѣ! Аминь.